Читать онлайн Тимуровцы бесплатно

Ночное представление

Поздно вечером, задремавшую было, медсестру психоневрологического диспансера Светлану Кузину разбудил странный шум, доносящийся из коридора. Тяжело поднявшись, дежурная отправилась на поиски нарушителей спокойствия. Кое-какие предположения на этот счет имелись.

Не так давно, их новый и, как скоро выяснилось, слишком уж прогрессивно мыслящий психолог – Евгений Львович Воронцов – предложил переоборудовать бывший актовый зал в помещение для групповых тренингов и занятий арт-терапией. Ремонт закончить пока не успели, но занятия с пациентами идут вовсю. Когда речь идет о психическом здоровье людей, новшества нужно внедрять немедленно, на каждой планёрке убеждал руководство молодой специалист и заведующий отделением – Геннадий Иванович Сухов – не мог не пойти ему навстречу. Теперь здесь прямо на свежеокрашенных стенах, пестреют разноцветные отпечатки ладоней – какая-то не совсем понятная Светлане идея реформатора. На сцене, в сваленных кучей коробках, ждут своего часа заказанные для пациентов костюмы, карнавальные маски и всевозможный самодельный реквизит. В противоположном углу до сих пор свалены мешки со строительной смесью и банки с краской. Ремонт должны были закончить ещё на прошлой неделе, но последние дни к вечеру рабочие начали уставать, а отдыхать приспособились без отрыва от производства. Поздние посиделки с выпивкой вошли у работяг в привычку. Сухов на днях даже пообещал уволить всю бригаду, если подобное повторится.

– Ну, я вам сейчас устрою, – проворчала Светлана, спеша изобличить внештатный сабантуй.

Дверь в актовый зал, как она и предполагала, оказалась приоткрытой. Вход украшала афиша, где ошибок было больше чем слов. Самодеятельный художник-оформитель написал: «Гуси-лябеди. Скаска в 2-ух действах. Начала: ноч». Вокруг надписи криво порхали закорючки-лебеди, а в углу листа красовалось уродливое лицо с голубыми глазищами. Очевидно, афишу наклеили только что, второпях: висела она неровно, да и заметь художество кто до обхода, наверняка, убрали бы, дабы не тревожить больных. Что ж… Выходит на пьянчужек-работяг Светлана грешит зря. Местные постояльцы решили развлечься на ночь глядя, что, разумеется, строжайше запрещено!

Недовольно поджав губы, медсестра распахнула дверь. От картины, представшей перед ней, впору было самой рехнуться, хоть такого здесь пока ни с кем не случалось. В абаканский дурдом, попадают те, кто уже преодолел рубеж между реальностью и грёзами, и происходит это, как правило, вне стен лечебницы. Медперсоналу подобные напасти не грозят в силу должностных инструкций. Но картина, представшая глазам медсестры, выглядела ошеломительно!

Тихий Сеня из 14-й палаты, набросив на плечи простыню и раскинув крыльями руки, метался по сцене. Совершив очередной вираж в один её конец, больной неестественно выгибал шею и вопрошал невидимого собеседника:

– Молочная река, кисельные берега, скажи, куда гуси-лебеди полетели?

Через секунду стремительно «летел» на противоположный край и, остановившись у самой рампы, значительно отвечал самому себе:

– Поешь моего простого киселька с молочком – скажу.

В ответ тут же корчил капризную гримасу, мчался на прежнее место и пискляво отвечал:

– У моего батюшки и сливочки не едятся…

– Долго бежала она по полям, по лесам, – продолжал представление Сеня, выплывая на середину сцены подчеркнуто медленным шагом и равномерно взмахивая руками-крыльями, – День клонился к вечеру, делать нечего, надо идти домой. Вдруг видит, стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке, кругом себя поворачивается. В избушке старая баба-яга прядет кудель. А на лавочке сидит братец, играет серебряными яблочками…

На крайнем кресле первого ряда в зрительном зале трясся от бесшумного смеха едва различимый силуэт.

– Что здесь происходит?! – ахнула медсестра, – Больной, что за спектакль вы тут устроили? Завтра с Евгением Львовичем продолжите арт-терапию, а сейчас – быстро в палату!

Сеня вздрогнул от неожиданности и скривился, готовый заплакать.

– Ну-ну-ну… Сенечка, всё хорошо. Идём со мной.

Светлана моментально отказалась от первоначального намерения звать санитаров, и сама направилась к больному. Абакан – город маленький, оттого создается впечатление, будто все здесь друг друга знают. Например, с этим вот пациентом – известным художником Арсением Жицем – учились они в одной школе. Светлана его старше на несколько лет и, конечно, не предполагала, что спустя годы маленький Сеня окажется на её попечении в психоневрологическом диспансере. Ей и самой, откровенно говоря, не помешала бы работа престижнее, в какой-нибудь платной клинике с более достойным вознаграждением…Но об этом она подумает как-нибудь после и, скорее всего, обойдётся без помощи доктора Воронцова. Сейчас необходимо заняться Сеней. Что на него опять нашло?!.

Сеня смирный больной, но легковозбудимый. Панически боится старушек. Приходится держать его подальше от пожилых пациенток из женского отделения. Первый раз в психиатрии Сеня оказался после безобразной сцены, которую устроил в городском супермаркете. Там он накинулся на бабушку у кассы, а охранники магазина вызвали полицейских. Тем, в свою очередь, пришлось звонить санитарам: слишком необъяснимо вел себя дебошир. Теперь Сеня – обладатель тривиального диагноза: шизофрения. Периодически болезнь перетекает в острую стадию с невротическими галлюцинациями. В диспансер Сеня является сам, как только чувствует обострение. «Спрячьте меня. Она где-то близко», – требует он у врачей. Те знают, надо прятать. Близится очередное помутнение рассудка.

Обняв Сеню за плечи, женщина увлекла его к выходу, пытаясь отыскать глазами второго нарушителя распорядка.

Зал был пуст.

– Сеня, кто ещё с тобой сюда приходил? – спросила медсестра, озираясь вокруг.

– Она, – жалобно захныкал больной.

– Не расстраивайся, Сеня. Сейчас пойдем спать, выпьем таблеточку…

– Она всегда меня находит. Она всех нас когда-нибудь найдет, – сокрушенно качал головой тот.

– Никто тебя не найдет. Никого здесь нет, – продолжала успокаивать Светлана.

Женщина ещё раз обернулась и окончательно удостоверилась: в зале – ни души.

Показалось. Спросонья в таких местах много чего может привидеться. Как знать, может бредовые сущности, что являются пациентам, не настолько вымышлены, как принято считать. Поэтому Светлана, в отличие от врачей, старается не спать на ночных дежурствах. Дома нужно спать, а не в дурдоме. Тогда и не будут грезиться чужие видения!

Тимуровское задание

– Ну, рассказывай, что ты устроил ночью, – психолог дружески приобнял Сеню за плечи.

– Она просила показать нашу сказку, – тихо прошептал тот.

– Пошли, поговорим о ней. У меня в кабинете? Или на сцене? Может, хочешь порисовать сегодня. Все знают, как ты замечательно рисуешь. Расскажи, кого ты здесь изобразил…

– Нет-нет. Рисовать не будем, – Сеня поспешно выхватил из рук Евгения Львовича смятый кусок ватмана – бывшую афишу ночного представления – молниеносно порвал его, скомкал клочья и запустил в корзину для мусора.

– Ты взволнован, – покачал головой Евгений. – Не хочешь рисовать и разговаривать, пошли чай пить. У меня есть «раковые шейки». Ужасно их люблю. С детства.

– Да. «Шейки» – вкусные конфеты, – заулыбался больной.

Несколько минут они пили чай с карамелью в кабинете психологической разгрузки, а Сеня, поощряемый Евгением Львовичем, пытался припомнить, как все началось…

Они ходили к опасной старушке один или два раза в неделю. Что бабка опасна, Сеня понял в первый же день, но отказаться от визитов к ней не мог. Во-первых, старушка с Первой Строительной была их общественной нагрузкой. Нельзя же подводить звено. Третье звено 4-го «В» и так считалось не самым активным в школьной пионерской дружине. Вожатая Инга Рыжова после уроков вела всех помогать Аделаиде Ефимовне по хозяйству. Когда и чем они ей помогли, Сеня не припомнит, но в благодарность бабка угощала всех какой-то дрянью. Они из вежливости ели не всегда свежее печенье, хоть каждого дома ждал приготовленный родителями обед. Сене не возбранялось угостить разогретым супом и школьных товарищей, пока родители на работе. На тарелку домашнего борща к нему часто захаживали Димка Бутусов с младшим братишкой Славиком. В школьные годы многие одноклассники, как и он сам, оказывались предоставленными сами себе: у большинства ребят родители весь день работали. Только в некоторых семьях жили не занятые на производстве бабушки, и встречали внуков из школы горячими пирожками. Обе Сенины бабули обитали в деревне, куда их с сестрой отправляли гостить летом. Деревенские старушки, кстати, совсем не походили на Аделаиду Ефимовну, да и с хозяйством управлялись без тимуровской помощи…

Той осенью почти до самого снега они ходили в заваленный удивительным хламом домишко. Пока не случилось страшное… 

Чего только не было у старухи! Ромка Григорьев, с которым Сеня был особенно дружен, поскольку сидели они с первого класса за одной партой, откопал в книжном шкафу тяжеленный фолиант, по которому, наверняка, учились древние врачеватели. Ромка мечтал стать доктором, когда вырастет, но родители в такую возможность не верили. Ромкина мать сразу предупредила, что в мединститутах огромный конкурс и чтобы поступить туда, нужно очень хорошо учиться. Сеня с Ромкой учились, пожалуй, хуже всех в 4 «В». Тем не менее, сосед по парте доктором стал. Да ещё каким! Роман Игоревич Григорьев теперь мировое светило, и больше времени проводит в Европе, чем в Москве, куда перебрался, едва закончив интернатуру. Не так давно перевёз в Москву мать: там медицина лучше, чем в Абакане, а здоровье в её возрасте, сами понимаете…

Бабкин потрёпанный фолиант в кожаном переплете Ромка не выпускал из рук. На пожелтевших страницах с удивительной точностью и натурализмом были изображены человеческие скелеты и внутренности, распластанных на деревянных столах, людей. Сеня прекрасно помнит те рисунки… Ромка добыл где-то латинский словарь и вместе они перевели на русский язык несколько абзацев старинной книги. Там писали, например, если глиняный горшок на три четверти наполнить пшеничным зерном, смочить зерно мочой и человеческой кровью, а горлышко заткнуть пропитанной мужским потом рубахой, через 41 день в горшке заведется гомункул – крошечное человекоподобное существо, способное прожить не более месяца. Злобное и вечно голодное. Гомункула выводить не стали. Сеню едва не стошнило от мыслей о моче, поте и крови, а зерна пшеничного ни у кого дома не нашлось. Кто знает, что выведется из пшенки или овсяных хлопьев!? Ясно одно, книга когда-то принадлежала ученым алхимикам, и каким-то образом оказалась у старухи. Вот бы встретить сейчас Рому. Он-то наверняка сумел бы вылечить недуг, из-за которого Сене приходится по многу дней проводить в диспансере. Только здесь чувствует он себя защищенным от нежданных визитов страшной бабки. Санитары смеются, когда он пугается пожилых пациенток женского отделения. Но Сева-то знает, Аделаида Ефимовна не простая старушка. Она может натянуть на себя любое понравившееся тело. Выдает её лишь пронзительный взгляд синих глаз. И уж поверьте, таких глаз не встретишь на сморщенных личиках обычных старух!… 

– Сеня, твоя болезнь не очень страшная. Вылечить её может любой доктор, не только мировое светило. Абсолютно любой. Мы же не ищем лучшего специалиста по простуде, когда заболеем. Каждый врач способен выписать антибиотики и таблетки от кашля, и любому больному они помогут, если принимать лекарство вовремя. Ты согласен со мной?

Сеня молча кивнул. Про простуду доктор говорит правильно. Евгений Львович всегда обращается к пациентам уважительно. Устроил вот любительский театр для больных, чтобы не скучно было коротать дни в больнице. Замечательная идея! Многим людям хочется выступать на сцене. Но Сеня больше любит смотреть на других, подмечать новые позы, усмешки, запоминать интересные платья и сочетания цветов…

Выступать перед зрителями для Сени с детства – мученье! Он очень стеснительный, а перед полным залом зрителей – вообще каменеет! Тело наполняется тяжестью, выученная роль вылетает из головы. Хотя, что там запоминать-то, если разобраться?! У гусей-лебедей так и вообще ни одного слова. Нужно только пробежать пару раз по сцене вместе с Ромкой, размахивая накинутыми на плечи цветастыми платками, как крыльями. Но Сеня плохой артист, даже гусь-лебедь из него вышел никудышный! Платок слетал с плеч и падал под ноги им с Ромкой. Зал взрывался хохотом. Вожатая Инга чуть не плакала от злости… 

Вчерашней ночью, слава Богу, всё прошло ровно. Если б не помешала медсестра, он сыграл бы все роли в той сказке, и их звено никогда больше не отправляли бы на тимуровские задания…

Рассуждения Сени снова прервал психолог:

– Больше скажу. Твой одноклассник, кандидат медицинских наук Роман Григорьев, не занимается психиатрией. Он изучает вопросы питания и написал несколько трудов о болезнях поджелудочной железы. Я читал о нём в Интернете. С твоей болезнью, Арсений, нам придется справляться самим, и у нас всё получится. Ты же прекрасно себя контролируешь, а выдержке твоей можно позавидовать. Самое главное – ты очень добрый и хороший человек, Сеня. Ступай на обед. Встретимся, когда будешь готов поговорить.

Евгений Львович ободряюще улыбнулся. Сеня ответил на улыбку и отправился обедать. Приятно, когда тебя считают хорошим человеком. С другими пациентами в столовой, например, проблемы. Суетятся, словно боятся, что не достанется еды или без них съедят самое вкусное. Сеня никогда не лезет туда, где суматоха. Видимо, выдержка у него и вправду хорошая.

Гнев горного духа 

В тот день к полудню суматоха поднялась и в другом лечебном учреждении. Ещё до обеда в горбольницу примчались две неотложки из филармонии. Там во время репетиции травмировались сразу несколько танцоров. Одного из пострадавших пришлось даже поместить в отделение реанимации. Парень находился в сознании, но при повреждениях позвоночника интенсивная хирургия могла потребоваться в любой момент. Врачам оставалось только надеяться на хорошую физическую форму больного.

Когда балетмейстер филармонии Инга Рыжова оказалась, наконец, в приемном отделении, здесь было не протолкнуться. Танцоры из труппы толпились в коридорчике. Врачи на них покрикивали, что мешают работать. Инга Николаевна с трудом выяснила, где и в каком состоянии пострадавшие: четверых её ребят отправили на осмотр в травму, хоть те и уверяли, будто всё в порядке. Врач на бегу разрешил навестить Саяну через пару часов. Девушке помощь уже оказана и её определили в палату.

– Что с Кужугетом?

– К Кужугету сегодня не пустят, – отозвался врач и исчез в коридоре.

Два томительных часа Инга слонялась по больничным коридорам вместе с танцорами, которые избегали встречаться с ней взглядом, что немного напрягало. Впрочем, общения не хотелось и ей самой – настолько неудачным выдался день с самого утра. Наконец, позвали к Саяне.

Хрупкая тувинка на больничной койке выглядела беспомощно. Девушку зафиксировали от шеи до пояса, отчего та выглядела, словно фарфоровая кукла. Двигать руками не разрешали, чтобы не повредить ключицу, а сломанная нога указывала точно в угол палаты. Инге стало неловко. Что говорить людям в таких ситуациях она понятия не имеет.

– Не отчаивайся. Всё будет хорошо. Ты талантливая балерина…

– Вот тварь!

Инга вздрогнула и оглянулась. Дверь в палату была едва приоткрыта. За спиной никого. У Саяны лишь дрогнули ресницы от её голоса. Кто же с такой злостью выплюнул жестокую фразу? Неужели показалось?

– Поправляйся, Саяна. Мы ждём твоего выздоровления…

Прежде чем уйти, Инга окинула взглядом палату. Солнечный свет падал на смятую афишу филармонии. Кто-то завернул в неё принесенные фрукты. Апельсины замерли на словах «первый и единственный в Хакасии балет, созданный по мотивам народного эпоса». Ей очень нравилась этот плакат с выразительной фигурой из множества человеческих тел. Тренированные руки и ноги балетных переплелись в летящем безумии -одна из красивейших мизансцен её балета, неоднократно срывавшая овации в Париже и Барселоне. Нынешним летом ансамбль пригласили на несколько европейских фестивалей. Особенно полюбившаяся зрителям мизансцена называется «Разгневанный горный дух», и сегодня с утра Инга как раз пыталась довести её до совершенства. Хотелось ещё больше гнева, полёта и высокогорной недостижимости! Труппа взлетала к верхним драпировкам занавеса раз от разу стремительней.

– Давайте прервемся. Все устали, Инга Николаевна, – внезапно подала голос ассистентка Верочка.

Безмолвный персонаж «подай-принеси»! В этот момент всё и случилось. Инга даже не успела поставить на место вылезшую со своим длинным языком Веру, когда пирамида обрушилась из-под самого потолка к первому ряду кресел! Крики, стоны, грохот оборвали репетицию. Когда они успели устать?! Вздор! Чья это ошибка она увидит позже, на записи. Определенно кто-то допустил небрежность. Травма Саяны –ещё не самое страшное. Девчонка новенькая, её взяли в труппу временно подменить артистку, подвернувшую ногу на прошлой неделе. Кужугет в реанимации – вот беда! Коренастый, словно состоящий из одних мышц и сухожилий тувинец, обладатель тела, которому позавидовали бы древнегреческие атлеты, пострадал больше других. А это уже настоящая катастрофа! Лучше Кужугета никто из троих танцоров на замене не исполнит танец старого колдуна. На Кужугете держатся все до одной пирамиды от «Разгневанного горного духа» до «Чудовища нижнего мира». Таких сложных и изысканных фигур ещё не видели сцены Москвы, Питера и Европы. Подобного вообще не ставил ещё никто и на мировой сцене балета! А она создала это чудо здесь, в Хакасии, где не найти профессиональных танцоров, где нет даже обычного циркового училища! До прошлого года здесь и сцены-то балетной не было! Неужели придётся отменить выступления?..

– Поправляйся, Саяна, – повторила Инга безмолвной девушке, покидая палату.

– Можно задать вам несколько вопросов, – остановил её в дверях высокий мужчина.

– Вы кто?

– Межрайонный следственный комитет по городу Абакану, следователь Сидоркин, – перед лицом Инги распахнулось удостоверение.

– Меня в чём-то обвиняют, Александр Олегович? – прищурилась женщина.

– Мы обязаны проверять все случаи, повлекшие травмы на предприятиях.

– Вот и проверяйте предприятия. У нас учреждение культуры, – парировала Инга.

– Насколько нам известно, в городской филармонии уже не первый несчастный случай в текущем месяце.

– О чём вы? На прошлой неделе произошло обычное растяжение связки у танцовщицы второго плана. Мы нашли замену и продолжили работу.

– Позавчера из травматологии сообщали, что от вас же доставлен работник с переломом предплечья…

– Тогда пострадал рабочий сцены. Вам нужно обратиться к администратору.

– Сегодня серьезно травмированы ещё два человека. К ним вы имеете отношение? – настойчиво продолжал следователь.

– Да. Оба артисты из моей труппы, занятые в балете, который стал лауреатом-победителем на двух международных фестивалях за один лишь сезон. Мало кто понимает, насколько тяжел труд артиста. Я предоставлю вам копию видеозаписи с репетиции, где можно будет установить, кто из участников допустил оплошность. В любом случае, произошедшее следует считать несчастным случаем.

Инга резко повернулась и пошла прочь от мужчины, давая тому понять, что разговор окончен.

– Надеюсь, на сотрудничество, – донеслось вслед.

Женщина кивнула на ходу и поспешила исчезнуть за углом больничного коридора. Как только ей это удалось, невольно замедлила шаги, уловив уже знакомое:

– Какая ж она тварь!

Инга остановилась, не поверив своим ушам! Ну, конечно, как она сразу не узнала голос, принадлежащий ассистентке Верочке! Только говорит она сейчас непривычным вкрадчивым тоном, а с вызовом… Так вот чем вызвано отчуждение ребят! Инга приостановилась. Благодаря гулкой акустике, было прекрасно слышно, о чём говорят на другом конце коридора. Впрочем, Верочка и не пыталась понизить голос.

– Никакой это не несчастный случай, гражданин следователь! Она заставляет ребят выполнять совершенно невозможные трюки, а ведь среди них нет ни одного профессионала. Все – дети в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Только Кужугету – двадцать пять. Работают всегда без страховки. Вообще! Представляете? Странно, что ничего страшного не происходило раньше…

С ума сойти! Вот тебе и «подай-принеси»! Верочку, мать двоих подростков-погодков устроил в филармонию бывший Верочкин супруг и хороший приятель Инги. Долго ходил он за нею и убеждал, взять Веру на работу хотя бы с испытательным сроком. Ведь бывшей супруге необходимо не только кормить их общих детей, но и чем-то занять себя в такой сложный период жизни! Тому факту, что сложности возникли оттого, что сам он покинул семью с двумя детьми и взял в жёны молоденькую скрипачку из их же филармонии, приятель почему-то не придавал значения. Решать свою житейскую проблему, по-дружески, предоставил он Инге, и та согласилась, не смотря на шапочное знакомство с Верочкой. С дипломом преподавателя начальных классов Вера и мечтать не могла обустройстве на такую работу. Ведь даже слова «учреждение культуры»тут принято произносить с придыханием!

Настроение испортилось окончательно! Мало того, что все её творческие замыслы лежат сейчас в реанимации рядышком с Кужугетом, так ещё и Верочка плетёт за спиной какую-то неясную интригу… Застегивая куртку, Инга прокручивала в уме отрывочные воспоминания о трудовом законодательстве. Превышение должностных полномочий? Халатность? Несоблюдение техники безопасности? Небезопасные условия труда? Интересно, что из всего этого ей инкриминируют? А она, на минуточку, всем своим актерам-любителям полгода назад выбила у руководства должностные ставки и оклады! Не бог весть какие, конечно, но трудоустройство-то оформили официальное. И вот тебе, Инга Николаевна, благодарность за заботу и внимание! Получите и распишитесь!

Инга резко застегнула молнию до самого горла и зашагала в сторону дома. На работу сегодня возвращаться не хотелось.

Встреча школьных подруг 

– Привет, Инга!

– О, Света! Сколько лет, сколько зим! Торопишься?

– Не особо. Выходная после ночного дежурства в диспансере.

– Слушай, а давай посидим где-нибудь, как в добрые старые времена. Поболтаем, вспомним детство…

Старая знакомая, бывшая одноклассница Инги – Светка Кузина – недоуменно дёрнула плечами, но отказываться от предложения не стала. Дамы вместе вошли в кафе, уселись за столик, и Инга впервые после заграничных гастролей заказала мартини.

– Вообще-то, не помню я добрых старых времен, чтоб мы с тобой вот так запросто где-то сидели, – произнесла Светлана, осторожно отпив из коктейльного бокала, похожего на перевёрнутый конус. – Случилось что-то?

– Не знаю пока. Видно будет.

Инга не готова была делиться свалившимися на неё проблемами, но чувствовала, что расслабиться необходимо. Одноклассница подвернулась вовремя. Забрести в кафе одной средь бела дня и напиться – странно до неприличия! После успешных выступлений за границей её узнают на улице. Но и молча сидеть со старой знакомой неловко…

– Расскажи, как твои дела. Видела кого из наших? – неуверенно произнесла Инга дежурную фразу, уместную для встречи школьных подруг.

– Илью видела. В церкви. Помнишь такого. Одного из тех мелких, с которыми ты стала водиться, когда перестала со мной дружить, – усмехнулась Света.

Инга в очередной раз ахнула про себя, припомнив совершенно дурацкую историю из прошлой жизни. Ну, конечно, они со Светкой Кузиной дружили класса до шестого. Сидели за одной партой. Взявшись за руки, ходили на большой перемене в школьную столовку. На школьном дворе под акацией закутывали прихваченных из дома пупсиков-голышей в тряпки с прорезанными дырками вместо рукавов… А в седьмом что-то произошло, и сидеть они вместе перестали. Что именно? Убей – не вспомнить!

– Что с Ильей? Как он?

Илья Слепцов сидел на четвертой парте у самой стены. Мальчишки прозвали его Крещёным, когда стало известно, что бабушка Ильи тайком от родителей отвезла внука в церковь, где мальчика крестил настоящий поп, похожий на иллюстрации к сказкам Пушкина! Так объявила на классном часе классная руководительница 4-го «В» Галина Павлинична. За глаза, учительницу немецкого языка называли Гавлиной Подлиничной. 

Забавные прозвища имелись у многих школьных учителей. Преподавателя географии, например, звали Борманом за тучность тела и громкость голоса. Строгую директрису Лину Васильевну с трепетным уважением называли просто Линой. Гипотенузой школьники окрестили худую высокую математичку Людмилу Викторовну. Другую, «злую» учительницу математики Тамару Ивановну называли Царицей Тамарой, или просто Царицей, или Тамарой, в зависимости от обстоятельств. Так же, без отчества, Идеюшкой называли Идею Сергеевну, учительницу по трудам, а Альбинушкой – преподавателя музыки и пения. К молодому историку, недавно пришедшему в школу после пединститута – Владимиру Анатольевичу Тепляшину – с первых же дней приклеилась кличка Лось, чему он был обязан высокому росту и собственной неловкости. Ещё в школе работала Лампочка – Евлампия Григорьевна – крохотная старенькая историчка, заведующая школьным музеем. Как только наступала весна, Лампочка разъезжала по городу на велосипеде, забавляя прохожих. Среди музейных экспонатов Евлампия Григорьевна чувствовала себя лучше, чем у классной доски и постоянно жаловалась Лине с Борманом, что в её возрасте уже тяжело работать предметником. Чтоб разгрузить пожилую учительницу истории, Лося-то в школу и приняли. Кто ж знал, что новый преподаватель окажется таким долговязым и будет уморительно смотреться рядом с миниатюрной напарницей по кабинету… Одним словом, учительские прозвища преследовали цель максимально упростить-укоротить имя-отчество преподавателей, но этот принцип с Гавлиной Подлиничной не сработал. Классную 4-го «В» не любили, вот и не стали лишать отчества, немного подправив его для ясности.

Многие из ребят в школе тоже, помнится, имели прозвища или «погоняла». Чаще всего их основой становились имена и фамилии. Так, Серыми звали, обычно, мальчишек по имени Сергей. Шефом – Юрку Шевцова из восьмого класса, Чапой – Лёшу Чепкова, Лисконожкой – маленького Женю Лисконог, Метей – Ирку Метикову – отличницу и задаваку… Кто-то носил свою «кликуху» с гордостью, кто сердился, но если уж попало на язык одноклассникам смешное прозвище, от него не просто избавиться! Илья стал Крещёным после тайного крещения в церкви, ведь Гавлина Подлинична, узнав об этом, немедленно отправилась домой к Слепцовым, а после устроила классный час, где заслушали доклад председателя совета отряда о том, какой вред наносит Советскому Союзу религия в целом и «попы» в частности. 

– Илья живет при церкви, готовится к постригу, но говорит, что сомневается, готов ли, – отпила немного мартини Света…

– Бред какой-то! Он же в Новосибирск уезжал. Работал в конструкторском бюро, изобретал там что-то, – уставилась на давнюю знакомую Инга.

– Всё меняется. Другой ваш товарищ, Жиц, опять к нам в дурку недавно попал.

– Сеня? В дурку?…

К своему удивлению Инга вспомнила и Сеню.

Вдвоем с другим таким же, как он сам, тихим троечником Ромой, Сеня Жиц сидел за второй партой на крайнем ряду у стены. Всего на третьем ряду в 4 «В» сидело восемь мальчиков. Семеро четвероклассников и один младший братишка одного из мальчишек – Славик. Родители Димы и Славика Бутусовых сильно пили. Два брата были младшими в семье. Старшие сыновья Бутусовых давно выросли, окончили восемь классов и находились теперь кто в армии, кто в «бурсе» (так в их городке называли профессиональное училище, куда сплавляли отпетых двоечников после 8-го класса), а кто и «в местах, не столь отдаленных» по витиеватому выражению Бормана. Учитель географии помнил братьев Бутусовых всех до единого – прогульщиков и хулиганов. В отличие от старших братьев, Дима исправно посещал школу, хоть и не был блестящим учеником. Дима числился «бесплатником», в школе ему полагались обязательные завтраки и обеды. К тому же в школе не было того ада, который устраивали приходившие к Диминым родителям в гости их знакомые – бичи. «Бичами» много лет назад, называли безработных любителей выпить, коих и в те давние времена было гораздо меньше, чем теперь. Безработные не состояли на учете в службе занятости. В СССР и не слышали ничего о подобных учреждениях! Только в школе, на 15-минутных политинформациях, рассказывали, как страшна безработица в странах загнивающего капитализма! Одним словом, «бичи» у барака представляли собой полнейшее недоразумение, что не мешало им набиваться в тесную каморку Бутусовых. Там они пили, засыпая, просыпаясь, скандаля и бегая за «чекушкой» или «пол-литрой» в гастроном за школой – длинный деревянный барак, где продавалось всё, начиная от молока с хлебом и заканчивая октябрятскими значками-звёздочками и трёхцветными шариковыми ручками.  Какой кавардак царил во дворе Диминого барака, Инга видела не раз. Пьяные люди с синими лицами то орали друг на друга, то о чем-то спорили прямо на крыльце. Инга старалась побыстрей миновать переулок с бараками. Ничего удивительного, что однажды Дима забрал братишку с собой в школу, чтобы тот не сидел весь день в затхлом углу, наблюдая за взрослыми. Перед уроком сказал Гипотенузе: «Это мой Славка. Можно тут посидит? Мы тихо». Та молча кивнула. С тех пор Славка тихо сидел рядом с братом на последней парте в третьем ряду, а в школьной столовой стали давать «бесплатнику» Диме две булочки, две котлеты и наливали дополнительный стакан компота. 

– И вот все-таки скажи мне, подруга, что в тот раз произошло-то, и почему ты отказалась вместе со мной шефствовать над четвероклашками? – оборвала её воспоминания Светка.

Инга внимательней взглянула на ту, уловив агрессию в голосе. Светка, похоже, успела захмелеть, вот и несла ерунду…

Поручить ей шефство над четвероклашками Инга упрашивала старшую пионервожатую Катьку Васильеву неделю!

– Екатерина Васильевна, ну пожалуйста. У меня ни одной тройки в четверти за прошлый год, я очень хороший пример для юных ленинцев, – приставала она к вредной «вожатке», старательно величая ту по имени-отчеству.

Вообще-то к школьной пионервожатой можно было обращаться просто – Катя. Она ведь старший товарищ, а не учительница. Но Инга старалась выразить ей крайнюю степень уважения, поскольку от решения пионервожатой зависело многое. Та смотрела подозрительно, обещала подумать и всё проверить. Потом пришлось вызубрить все речёвки дружины и отряда и научиться выдувать по нотам сигналы пионерского горна. Это, знаете ли, потруднее, чем палочками по барабану лупить! Четвероклашки потребовались Инге, чтобы… поставить сказку для школьных утренников. Когда она впервые задумалась о том, что пионеры могли бы не только маршировать строем, но и устраивать настоящие спектакли в школьном коридоре, сказать сложно. Но навязчивая идея не давала Инге покоя все летние каникулы, а узнав, что семиклассники могут брать шефство над четвёртым классом, девочка поняла – вот её шанс!

– Пионервожатой нет только у третьего звена в четвёртом «В», – наконец, сдалась Катька, – Берёшь? 

Каждый ряд парт в школьном классе считался пионерским звеном. Парты расставлены в три ряда. Места на первом ряду, у окна, как правило, занимают самые шустрые, первыми вбегающие в кабинет. Таким нужен широкий обзор, а ряд у окна для них – самое то. Отсюда и класс весь как на ладони, и видно, что творится за окном в школьном дворе. Средний ряд – места прилежных учеников. Первые парты – для очкариков и тех, кто ростом поменьше, средние для старательных отличников, галерка среднего ряда – для вдумчивых хорошистов. Третий ряд у стены – для всех остальных. Обычно в классах заняты почти все парты, но 4-й «В» в том году не укомплектовали. В их школе во всех классах кроме четвертого было только по две параллели – «А» и «Б», но в четвёртый тогда поступило много новеньких. Вот и пришлось спешно формировать параллель «В»,назначить там классным руководителем почасовика Гавлину Подлиничну и поделить 4 «В» на неравные звенья. Первое звено – то, что у окна – славилось способностью стащить со склада ремзавода столько металлолома, что никому о первом месте уже и мечтать не приходилось! Второе занималось сбором макулатуры, потому что мама звеньевой Лены работала в архиве отделения милиции. Кипы старых протоколов выдавались второму звену и пылились потом в углу школьного коридора внушительной кучей. Самое немногочисленное третье звено 4-го «В», занимавшее только четыре парты у стены, назначили «тимуровцами». А кем еще? Они ведь, как говорится, ни украсть, ни покараулить… 

Опытной пионервожатой хватило бы беглого взгляда, чтобы понять – с третьим звеном дипломов и вымпелов не видать, как собственных ушей. Инге выбирать не приходилось. Беглого взгляда хватило ей понять, поставить таким составом можно только сказку «Гуси-лебеди». Слов там – кот наплакал. С ролью сестрицы Аленушки справится сама, тихий малыш с последней парты – готовый Иванушка, а все остальные будут лебедями, печкой, речкой, яблоней и бабой-ягой. Нормальные мальчишечьи роли. Надо брать! А Светка – что? Не могла же она так всю жизнь и ходить со Светкой за ручку, да заворачивать пупсов в тряпочные лоскутья? Всем когда-то приходится взрослеть. Поэтому Инга наотрез отказалась от помощи подруги в деле воспитания пионеров. А чтобы впредь прекратить любые её намеки на сотрудничество, пересела к Юле за соседнюю парту… 

– Да ну их, этих четвероклашек! Помнишь, как на истории ты демонстративно отсела к Юльке и даже не повернулась ни разу в мою сторону!…

– Подожди-ка, подруга! Ты тридцать лет молчала и вдругрешила выяснить отношения? – изумилась Инга.

– Какая ты мне подруга? Тварь ты! – заявила вдруг разом опьяневшая Светлана.

Инга расхохоталась. Третий раз сегодня слышит она это слово в свой адрес. А ведь всё нынешнее лето «звездила» на фестивалях, давала интервью, вполне уверенная, будто любит и уважает её теперь весь Абакан, а заодно и Париж с Барселоной. За смелость, за поставленное ею волшебство по мотивам хакасского эпоса, да просто за то, что живет по соседству красивая и смелая женщина Инга – украшение небольшого сибирского городка. Эти замечательные слова про себя не сама она выдумала, между прочим! Такое говорили по телевизору и писали в газетах! С чего ж она вдруг тварью-то стала? И что за день сегодня такой!? Смех внезапно перешел в слёзы. Инга извинилась перед… неизвестно теперь кем и пошла в дамскую комнату, привести себя в порядок. Когда вернулась – одноклассницы след простыл. На столике лежали пятьсот рублей, которых немного не доставало рассчитаться за Светкины салат и выпивку. Пришлось добавить свои и отправляться домой.

Кошка!

Бездарный день плёлся вслед за Ингой по улице! Седел на глазах, готовясь подарить перед сном новую порцию воспоминаний…

Едва Инга вошла в подъезд своего дома, как что-то стремительное метнулось прочь из-под ног. Инга шарахнулась в сторону, хватаясь за телефон. Сердце испуганно колотилось, но помощи не потребовалось: сущность взмывшая вверх по лестнице, пробежала один пролет, уселась на подоконник и оказалась… кошкой с разными глазами. Оранжевым и зеленым.

– Какая у вас странная кошка, Аделаида Ефимовна, – Инга осторожно запихивала ногой под стол мерзкое животное, – Серенькая… 

– Седая она деточка, – ласково шелестела старушка. 

Когда третье звено посетило Аделаиду Ефимовну в первый раз, старушка не походила ни на кого из знакомых ветеранов. Скорее на добрую бабушку из сказки «Гренгель и Гретхель». Вернее, на злую колдунью, притворявшуюся доброй… И, немного, на старую нянюшку дворянских детей, что нарисованы в старинной, ещё дореволюционной книжке «Детство Никиты». Настолько старой, что когда Инга принесла выпрошенную у Аделаиды Ефимовны книжку на урок литературы, учительница ахнула и сказала, что такое в советских школах не изучают… 

Темно-синее платье из тонкой шерсти множеством складок облегало сухонькую фигурку. На груди красовался ряд мелких пуговок, спускавшихся к поясу. Шею обвивал белоснежный воротничок-стойка с пышным жабо. Из-под подола выглядывали черные лаковые туфельки крошечного размера с массивными металлическими пряжками. Седые волосы, зачесанные вверх, стояли надо лбом пышной короной. Невиданный головной убор, напоминавший приколотую к волосам кружевную салфетку, венчал прическу. Когда старушка угощала душистыми шаньгами их компанию, её пронзительно синие глазки лучились добротой. В домике у Аделаиды Ефимовны третье звено оказалось по заданию Совета дружины. По тимуровским делам. Произошло это на следующий же день после того, как Инге доверили-таки шефство в четвертом «В» классе. 

– Заходите, деточки. Сначала садитесь к столу, а там, глядишь, и вправду чем-нибудь мне поможете, – встретила тимуровцев старушка из маленького домика с запущенным садом на Первой Строительной. Крыша домишки виднелась из окна третьего этажа их школы. Впрочем, никому из них до сих пор и в голову не приходило рассматривать эту крышу. Мало разве крыш в городе? До того осеннего дня никто из третьего звена и не подозревал о существовании домика со старушкой. 

– Вот сюда давно никто не ходил, – ткнула накануне пальцем в длинный список с адресами ветеранов старшая пионервожатая Катька, – Справишься? 

Инга молча кивнула. Переписала адрес в блокнот, собрала после уроков свое звено, построила мальчишек в колонну по двое и все пошагали на Первую Строительную, 13. Мальчишки были готовы принести дрова, достать из подвала картошки, или сходить за водой, но первым делом их усадили за стол и принялись потчевать. Аделаида Ефимовна называла всех ласточками, голубчиками, деточками, а на мелкого Славика посматривала так нежно, словно собиралась его самого слопать, как сдобную булку. Честно говоря, избыточное радушие ново обретённой подопечной тимуровцев насторожило лишь Ингу. Мальчишки уплетали плюшки и восторженно глазели по сторонам. В крошечном жилище старухи чего только не было! Старинные географические карты на стенах мало напоминали те, что пылились в кабинете Бормана. Нарисованные выцветшей тушью вручную, они завораживали. В расставленных вдоль стен деревянных буфетах-витринах красовались чучела белок, рысей, летучих мышей и разных невиданных зверушек. Старинная мебель загромождала каморку, формируя замысловатый лабиринт с укромными закоулками. Меж шкафов, там и тут притулились то плетеное креслице, то табурет с потертой подушечкой на сиденье. Здесь можно было в любой момент уединиться с книжкой, или взять с полки какую угодно диковинку, не боясь уронить или нечаянно испортить.  Книги в кожаных переплетах, серебряные чаши с узорами, искусно вырезанные статуэтки напоминали декорации к сказочным фильмам. Каждому нашлось, чем здесь залюбоваться. Сеня со второй парты не отводил глаз от карт. Это он заметил, что те не просто удивительно красивы, а словно перевернуты вверх ногами. 

– Оттого, что очень старые, миленький. Эту ещё покойный царевич Федор начертал, – с доброй улыбкой пояснила старушка. 

Илье Крещёному дали подержать модель аэроплана. Ещё один мальчик из их компании. Звали его, кажется, Костей… (Нет! Колей) глаз не мог отвести от витрины с чучелами животных. 

– Это же носатая обезьяна. Водится в Австралии и Новой Зеландии. Вот квокка и вомбат, я про них читал, – шептал мальчишка, не веря собственным глазам.

– Правильно, деточка. Оттуда мне их и прислали, – бубнила старуха. 

– А ну, пошла отсюда, – шикнула, наконец, бабка на седую кошку, которая ни в какую не собиралась оставить в покое ноги Инги. 

Животное, фыркнув, взлетело на потемневший от времени книжный шкаф, устроилось там, поджав под себя лапы, и принялось издали сверлить Ингу разноцветными глазищами. Зеленым и оранжевым… 

– Для такой большой девочки у меня вот что есть, – произнесла старуха и достала с верхней полки шкафа, куда только что удрала кошка, книжку с русскими народными сказками. 

По невероятному совпадению, на первой же раскрытой странице летели вдаль те самые гуси-лебеди, что уже несколько дней не давали Инге покоя: так хотелось ей устроить вместе с мальчишками сказку, словно в настоящем театре. Тут же, на резных полочках в шкафу, словно дразня и намекая на новые спектакли, стояли «Сказы Бажова», «Малахитовая шкатулка», «Тысяча и одна ночь»… Сейчас-то у Инги и у самой хранятся дома собрания сказок со всего мира, легенды, мифы и энциклопедии. В детстве о таких роскошествах она могла лишь мечтать. Но девочка поспешила отвести взгляд от сказочной полки. Прямо над книгами зловещее мурлыканье клокотало в груди седой  кошки, а запах немытой шкуры животного легко достигал ноздрей. 

Быстренько захлопнув за собой дверь квартиры, Инга перевела дыханье. Голова потяжелела от выпитого мартини. Быстро раздевшись, она отправилась в ванную. Принимая душ, Инга почему-то подумала, что, наверное, она и в правду не сильно хороший человек. Ведь в соседнем подъезде, живет женщина лет тридцати, которая, говорят, занимается устройством бездомных животных в добрые руки. Кошку из подъезда можно было бы взять домой, накормить, вымыть и отнести той даме.  Наверняка, это и сейчас сделать не поздно… Но от мысли провести ночь наедине со зверем, напомнившем о прошлом, по телу побежали мурашки. Стало зябко мокрому телу. Инга выключила воду, завернулась в махровый халат, упала в постель и мгновенно заснула.

Наташка 

«Да, это та самая кошка!» – такая мысль разбудила Ингу на следующее утро. Женщина села в постели. Не расчесанные после вчерашнего душа волосы спутались и торчали во все стороны. Инга заколола их на затылке и вышла на балкон. Определенно, нужно лечить нервы. Наверное, она слишком много работала в последнее время… Саяна и Кужугет… Вот ведь несчастье! Хорошо бы, вчерашние травмы ребят оказались таким же наваждением, как кошка, а ещё лучше – плохим сном.

В этот миг на соседском балконе зашевелился хлам, и показалась косматая головенка.

– Наташа? Ты почему не в приюте?

– Удрала, – пожала плечами девчонка.

– Чем мама занимается?

– Спит с двумя дядьками, – проворчала малышка и, в ответ на испуганную гримасу Инги, успокаивающе махнула рукой, – Обдолбанные.

– Хочешь есть?

– Ага.

– Залазь…

Инга привычно отвернулась, чтобы не видеть, как ловко малышка сейчас перекинет ноги через балконную решетку третьего этажа.

В соседней квартире живёт Наташкина мать – беда всего подъезда. Сколько лет женщине, раньше высчитывали по числу обитавших с нею детей, которых та рожала каждый год, начиная лет с шестнадцати. В конце концов, городской отдел опеки очнулся и детей изъяли. Теперь определить возраст соседки логическим путем невозможно, а на вид можно смело давать от пятнадцати до восьмидесяти лет. Дорогу домой знает только старшая дочь непутёвой соседки – Наташка – вот и удирает иногда к матери. Наташке на вид не то лет семь, не то –все десять. Точный возраст девочки, наверняка, известен теткам из опеки, но тем лишних вопросов не задают. Удрав к матери и «погостив» в родном доме, Наташка каждый раз перелазит на балкон к Инге, угощается тем, что найдется в холодильнике, и смирно дожидается вызванных по телефону сотрудниц отдела опеки. Те приезжают, стучат в закрытую дверь к Наташкиной матери, потом заставляют Ингу подписать очередной акт, после чего везут Наташку в приют, из которого та снова удерет через какое-то время. Такой ритуал.

Сегодня у Инги суп. Вчерашний, с фасолью, брюссельской капустой и сыром. Наташка уселась за стол, ахнула, подчерпнув ложкой крохотный кочан капусты, рассмеялась и принялась уплетать супчик.

– Вкусно, – похвалила Наташка.

Помолчав, добавила:

– И ты – хорошая.

– Правда, что ли? Почему это? – усмехнулась Инга, припомнив вчерашние комплименты в свой адрес.

– Вопросов лишних не задаешь.

– Каких ещё вопросов?

– Как тёть Вера из двадцать первой. Вечно привяжется: «Любишь маму?» «Не обижают в приюте?»… За что мне её любить…

– Все любят маму.

– Мамы разные бывают. Знаешь, зачем некоторые люди рожают много детей? На продажу!

– Кому?

– Злым-презлым старухам. Старухи пекут их в печке, а потом съедают, чтобы помолодеть. Многие из старух таки живут вечно. Бедные люди продавали своих детей с давних времён, но сейчас Путин запретил. Теперь ненужных детей забирают в приюты и прячут за решетками, чтоб старухи до них не добрались.

– Ну и глупость же ты придумала! – ахнула Инга.

– Это не глупость.

– Ешь, давай! – приказала Инга, просматривая телефонные контакты в поиске номера опеки.

Проблемы одни от добрых дел!

В школе имелась достопримечательность – Гайдаровский музей. Детский писатель Аркадий Гайдар в годы Гражданской войны воевал в степях Хакасии. «Аркадий Гайдар четырнадцатилетним подростком сбежал на фронт, а в шестнадцать уже командовал батальоном…» – такими словами начиналась экскурсия, которую Инга проводила около своей экспозиции. Сейчас-то у неё волосы встают дыбом, от мыслей, чего такого «героического» успел натворить вояка к шестнадцати годам, если юнцу доверили командовать взрослыми головорезами! Тогда об этом никто не задумывался – ни она сама, ни руководители музея, ни его посетители. Во всяком случае, никто никому ни разу не задал лишнего вопроса – такого рода любопытство не поощрялось, а героизм, революция и гражданская война считались безусловной доблестью старшего поколения. Почему-то в детстве казалось само собой разумеющимся, что много лет назад их ровесники радостно умерли героической смертью, чтобы теперь у них – юных пионеров-гайдаровцев – было всё самое лучшее. Стоя у музейной витрины Инга каждый раз воодушевлённо декламировала заученный текст и, не оглядываясь, попадала указкой точно в нужную фотографию.

Спустя много лет о зверствах Аркадия Гайдара в Хакасии издадут книжку Геннадия Сысолятина «Соленое озеро». Там автор подробно опишет, как расправлялся красный командир с врагами революции. Как старая хакаска в чашку собирала со стены мозг расстрелянного «красными» сына. Как тела деревенских парней, заподозренных в связях с партизанами, солдаты заталкивали батогами под лед. Их командир не позволил родным даже предать их земле. «Хайдар» по-хакасски означает «куда?». «Куда ушли партизаны?!» – кричал красный комиссар инородцам. «Вон, Хайдар едет…» – говорили те меж собой о юном злодее. После Гражданской войны, вернувшись на родину, Аркадий Голиков возьмет в качестве писательского псевдонима придуманное хакасами прозвище… Книжку Сысолятина, выпущенную после так называемой «перестройки» 1985 года, Инга прочла и поставила на полку рядом с народными сказками. Нельзя сказать, будто новые сведения стали для бывшего экскурсовода гайдаровского музея потрясением, но свою экскурсию сегодня она бы обязательно ими дополнила…

Школьники 1970-х годов знали Аркадия Гайдара, как героя, прославившего Хакасию революционными подвигами. К тому времени он зарекомендовал себя и как детский писатель. В отличие от «Детства Никиты»,повести – «Тимур и его команда», «Р.В.С.» и сказку о Мальчише-Кибальчише – изучали на уроках литературы. История о том, как юные пионеры-ленинцы, под руководством неунывающего Тимура и его веселой подружки Женьки помогали пожилым людям по хозяйству, очень вдохновила школьных идеологов, отчего в стране возникло настоящее тимуровское движение. Только… их поколение было уже не очень правильными пионерами. «Взвейтесь кострами синие ночи…» пели они не так вдохновенно, как героические пионеры из старых фильмов. Пионерский галстук соседа по парте Сережки Инга растворила однажды на уроке химии в серной кислоте. В пробирке шла ещё не изученная реакция. Кусочки красного галстука чернели и хлопьями выпадали в осадок. Они с Сережкой, завороженно наблюдали процесс, когда химичка заметила, чем они занимаются. Обоих отвели к директрисе. Лина орала, что галстук олицетворяет народную кровь, пролитую за свободу и за их с Сережкой счастливое детство. Сережка-то – ладно, на тройки учится, ему одна дорога – в «бурсу»! А ей – Инге – дружина доверила шефство над четвертым классом, а она… Серёжка старательно ухмылялся, пока не схлопотал от Лины затрещину. От современных директрис затрещин не дождешься! А вот в то время… 

Что касается тимуровской работы, и с нею случались проблемы. Тимуровцы и сами становились общественной нагрузкой для ветеранов войны и одиноких пенсионерок – состарившихся строительниц социализма. Принять у себя на подворье ораву школьников, занять их нетрудной работой и благополучно выпроводить, пока чего не сломали – задача не из лёгких! От тимуровских услуг ветераны чаще всего предусмотрительно отказывались, да и пионеры часто отлынивали от тимуровских дел. Стащить металлолом на ремзаводе и выпросить старые протоколы в милицейском архиве – веселей и почетнее. Но Гайдаровский музей предполагал наличие в школьной дружине обязательных тимуровцев. Одним словом, тимуровцами их назначили по остаточному принципу. Раз в неделю, после уроков, Инга была обязана отправиться на Первую Строительную вместе со всем своим третьим звеном. По дороге она досадовала, что из-за Аделаиды Ефимовны совсем нет времени на репетиции, ради которых затеяла она шефство в четвертом «В». Даже помечтать некогда о «Гусях-лебедях»! Лишь дома перед зеркалом и удаётся переброситься парой реплик с братцем-Иванушкой, печкой, речкой и яблоней, всякий раз при этом обращаясь к медведю, набитому опилками. Тот сидел в углу коридора и мало что понимал в драматическом искусстве. А ведь для школьного спектакля предстояло ещё смастерить декорации и выпросить у мамы её павлово-посадские шали – на крылья гусям-лебедям… 

Свою подопечную они навещали всю осень, так и не придумав, чем той помочь. Дом старухи стремительно ветшал. В избенке от визита к визиту становилось всё безобразней, а сама бабка – неопрятнее. 

– Конфеты сегодня дала старые, и пахнут гнилью, – пожаловался как-то Коля. 

Он первым обратил внимание на старые географические карты. Раньше они выглядели, словно только что нарисованные, но к каждому новому приходу тимуровцев на природных рельефах появлялись пятна. Словно пока их не было, старинные карты, собственноручно начертанные царевичем Федором ещё в шестнадцатом веке, расстилали на столе неведомые бичи и устраивали пиршество. Углы у карт всё больше обтрепывались, шкурки чучел животных тоже отчего-то протёрлись до залысин. Их вины в том точно не было, но как знать, может, к бабке наведываются тимуровцы седьмой школы и небрежно обращаются с редкостями? Угощали их теперь исключительно черствыми булками, а сама Аделаида Ефимовна, выглядела так, словно спала, не снимая темно-синего платьица с засалившимся воротником. Лишь глаза старухи светились всё тем же пронзительным синим блеском, который, если, конечно, не думать о Гретеле и Гензель, можно было принять за доброту, и голос её оставался по-прежнему ласковым… 

Отдел опеки задерживался. Наташка слопала две тарелки супа, нашла забытые в холодильнике печенюшки и две конфеты. Выпросила их с собой, но сгрызла на диване в гостиной под мультики. Только к 12 часам за ней приехали.

– Малыш, – перехватила девочку у порога Инга, – На самом деле никто не ест детей. Даже самые бедные родители не продают их старухам.

Женщины из опеки изумленно взглянули на Ингу и поспешили увести ребенка.

Альбинушка 

Когда разобрались с Наташкой, Инга отправилась на работу. Пешком. Машину брать не стала. В их маленьком городке, странно иметь личный автомобиль, хотя все имеют, и Инга не исключение. Сибирь – не Европа с её стремлением экономить на всем, вплоть до расхода горячей воды. В Абакане, как и по всей России, ругать растущие цены на бензин и продолжать пользоваться автомобилем – своего рода традиция. После зарубежных поездок, понаблюдав за жизнью итальянцев и французов, поголовно бегающих по утрам в парках и ездящих по делам на велосипедах, Инга научилась оставлять личный автомобиль на стоянке. Заодно вспомнила, как приятно пройтись в погожую погоду по улицам, знакомым с детства. Посмотреть, как благоустраивается город, открываются новые магазинчики и рестораны…

На работе её поджидал вчерашний следователь. Инга нахмурилась. Мужчина расположился напротив танцевального зала, где обычно проходят занятия и, похоже, давно уже скучает.

– Добрый день. Не знал, что людям искусства можно приходить на работу, когда вздумается? – пошутил он.

– Если бы. Пришлось задержаться по семейным обстоятельствам.

– Вы не замужем, – напомнил следователь и смутился от собственных слов, что позабавило Ингу.

Несколько секунд она раздумывала, не поставить ли полицейского в ещё более неловкое положение. Поинтересоваться, например, не заигрывает ли он с подозреваемой в преступлениях. Но неожиданно для себя рассказала об утреннем визите соседской девочки. Вовремя заданными вопросами следователь вытянул из неё всё, вплоть до фантазий ребенка о старухах, поедающих детей. Проболтавшись, Инга почувствовала себя одураченной. Настроение испортилось.

– Извините, но времени разговаривать за жизнь нет, – спохватилась Инга.

– Побеседовать необходимо. В ваших интересах дать пояснения здесь, а не в кабинете у следователя. К тому же вы обещали предоставить видеозапись репетиции.

– Сделаю копию и занесу. Мне она тоже необходима. Для разбора с танцорами допущенных ошибок, я же объясняла.

– Мы поступим иначе. Запись я изымаю, а копию занесу чуть позже. Договорились?

Инга расстроилась. Тон следователя не располагал к возражениям. Да и не до ошибок теперь, когда двое ребят в больнице…

Инга молча протянула флешку с записью следователю. После его ухода отпустила и танцоров, которые ждали её всё утро:.

– Ребята, я не знаю, когда возобновятся репетиции. Выступления в ближайшее время не запланированы, так что давайте прервемся на недельку, но тренироваться всем обязательно ежедневно. Танцзал до обеда в нашем распоряжении.

Верочку, видеть которую совершенно не хотелось, тоже отправила домой. Когда все ушли, переоделась в трико и встала к станку.

Зеркало отразило стройную фигуру, легкую и невесомую. Инге давно уже минуло сорок, но глядя на себя в зеркало, она понимала, что даст фору молодым танцовщицам. Другое дело, что сейчас она не может позволить себе некоторые сложные прыжки, предполагающие спортивную подготовку начинающего гимнаста. Гимнаста, который не зациклен на выполнении годами отработанных трюков и способен осваивать новое. Набрать в труппу азиатских танцоров, с которыми она поставила свой крайний балет – невероятная удача! Их юные тела приземисты и легки. Европейское телосложение не позволяет так стремительно группироваться, оттого движения азиатских мальчиков исполнены непривычной для зрителя грации! Ворчание Верочки о страховке – бессмысленно. Во-первых, потребуются дополнительные люди, а во-вторых, танцор, который думает, как не запутаться в страховочных тросах, не сделает и половины из всего, на что способен.

Танцуя в одиночестве, Инга улыбалась, вспоминая первую в своей жизни сказку. «Гуси-лебеди»! С ума сойти, и удалось же ей это поставить, будучи совсем ребёнком…

Аудиозапись закончилась, а Инга продолжала танцевать, попадая в ритм, звучавший в голове…

– …Со ста-арой отцовской буде-еновки, 

Что где-то в шкафу мы нашли… 

А мо-ожет она начина-ается 

С той песни, что пела нам мать. 

С того, что при всех испыта-аниях 

У нас никому не отнять… 

Распевка никак не заканчивалась. Альбинушка была в ударе. 

– Поддатая, – удовлетворенно прошипел Инге в ухо сосед по парте Серёжка, как только учительница по пению вошла в класс. 

Инга кивнула, делая вид, что и сама видит. На самом деле нетрезвыми она считала только бичей, отдыхающих во дворе Димкиного барака. Её родители выпивали редко, а вот мать соседа по парте воспитывала сына одна и имела привычку приложиться к рюмочке. Серёжка, с детства знакомый с признаками женского опьянения, утверждал, будто Альбина Петровна часто приходит в школу поддатая. Но Альбинушка и навеселе не отменяла уроков. Напротив, в такие дни у неё пели все. Даже Инга, хоть певичка и попросила её однажды перед ответственным выступлением не петь, а только молча открывать рот, создавая массовость. Сейчас Инга понимает почему – голоса-то сроду не было! Ни первого, ни второго. Тот неконтролируемый шелест и визг, что вырывается у неё при пении, наверное, так же был невыносим для чуткого слуха профессиональной вокалистки, как для неё – танцоры, не понимающие, что делать с собственными ногами… 

Других учителей можно было легко поделить на «злых», как Тамара, «добрых», как беспомощно пасующая перед детскими выходками Идеюшка или вредных, как Гавлина Подлинична. Альбинушка же оставалась непредсказуемой. Порой весь урок она кричала и обзывалась, порой мучила школьников унылыми распевками или нудно повторяла биографию Вольфгана Амадея Моцарта. История несчастного мальчика-музыканта, которого жестокий отец, с четырех лет, заставлял музицировать на органе, а в конце жизни отравил завистливый Сальери, сначала всех расстроила до слез! Но скоро поднадоела. Тем не менее, Альбинушка из года в год продолжала рассказывать школьникам всех классов печальные подробности биографии музыканта. Даже Лина была не в силах заставить певичку изменить отношение к предмету. Директрисе приходилось мириться со своеобразной системой преподавания, ведь благодаря Альбинушке, школьный хор неизменно побеждал в городских смотрах-конкурсах. В какой-то момент Альбинушке пытались придумать новое прозвище. За пышную химическую завивку темных волос, стоявших шаром вокруг лица, певичку окрестили было Анжелой Дэвис – весьма популярной в 1980-х годах чернокожей право защитницей из Алабамы – но прозвище не прижилось. Тогда Анжелой Дэвис стали называть Володю Фоменко из 4 «В» за спутанные кудри и фирменные джинсы. Тот сидел, если Инге не изменяет память, на пятой парте третьего ряда. Позади Ильи Крещеного, но впереди братьев Бутусовых. Володя сильно переживал из-за «девчачьего» прозвища, а Гавлина Подлинична не упускала случая привлечь внимание одноклассников к его кудрям…

Случались дни, когда Альбинушка приходила на урок особенно бодрой. Тогда она прикрикивала на очередного баяниста (их певичка меняла, не дожидаясь одобрения педсовета и, почему-то, после уроков уводила домой). Распевки в такие дни проходили весело и без историй о мучениях Моцарта, а песни пели вообще замечательные – про Кубу и Че Гевару. Если верить Сережке, всё зависело от того, поддатой ли пришла на урок Альбинушка… 

– С чего-о начинается Ро-одина? 

С картинки в твоем букваре… 

С хоро-оших и верных това-арищей, 

Живущих в соседнем дворе-е… 

– Достаточно, – громко захлопала, наконец, ладонями Альбинушка, почувствовав готовность многочисленных связок к новому этапу пения, – теперь нашу интернациональную. 

Класс недовольно загудел. 

– Да не «Интернационал», а про Кубу! – рассерженно прикрикнула на ребят учительница. 

Последовал единодушно-одобрительный вздох. Про Кубу песня хорошая. Её выучили недавно и пели на два голоса. 

– Небо надо мной, небо надо мной, – начинали вторые голоса. 

– Как сомбреро, как сомбреро, – подхватывали первые. 

– Берег золотой, берег золотой, – не унимались вторые. 

– Варадеро, Варадеро, – что есть силы тянули первые. 

– Куба далека, Куба далека 

Куба рядом, Куба рядом! 

Это говорим, это говорим 

Мы! – торжественно заканчивал общий хор.

В финальном припеве Инге позволялось издавать любые звуки, а Сережка орал что было сил. Альбинушка взмахнула обеими руками, заканчивая урок. Потом, покачиваясь, уселась за учительский стол и уже не реагировала на всеобщее ликование по поводу окончания урока. Мощный голос бывшей певицы вонзался в ушные перепонки, только если кто-нибудь в порыве радости начинал скакать через парты или опрокидывалась партитура. 

Урок пения по средам ставили последним. Теперь предстояло забрать подшефное третье звено, и отправиться строем на Строительную. 

– Знаете что, – заявила в тот день мальчишкам Инга, – чтобы я больше не слышала этого вот вашего «черствые булки», «невкусные конфеты»… Она же старенькая. Нас отправили помочь, а мы только чаи гоняем, да выспрашиваем, откуда то, откуда это. Сегодня устроим Аделаиде Ефимовне генеральную уборку. Ясно? 

– Ух ты! У вас кубинский трогон появился! – начал по привычке Коля, едва переступив порог, но умолк под свирепым Ингиным взглядом. 

– Правильно, детка. Эта птичка живет на Кубе. Правда, красивая? – обрадовалась старушка, протягивая чучело невиданного пернатого, красно-сине-белым оперением повторяющего цвета кубинского флага.

– Никакой Кубы! – шикнула на мальчишек Инга и, словно на репетиции, быстренько распределила роли. 

Ведра, тряпки, веники и мыло нашлись для каждого. Даже маленький Славик в тот день умотался, таская мусор в бак за оградой. Инга с Димой трясли пыльные половики во дворе, когда из-за соседского забора донеслось: 

– Да что б тебя! Аделаида! Твоя кошка опять двух цыплят задавила! 

– Не наговаривай на животинку Фомич, – возмущенно закричала в ответ старушка. 

Голос стал неузнаваемо злым и пронзительным, но сосед не унимался: 

– Ты не ори, старая ведьма! Никто тебя не боится! Разве это по-соседски? Твоя животинка так весь выводок у нас сожрет. Не кормишь ты её, что ли?! 

– Неужто мне кошку покормить нечем! А с чего это ты взял, что моя кошка пакостит? 

– А чья ж ещё?! 

– Так, может, собака какая повадилась, или коршун. Откуда мне знать. Закрывать надо цыплят-то. 

– А то мы не закрываем! 

– Плохо закрываете, раз пропадают! 

Седая кошка из-под крыльца поглядывала на кричащих и словно ухмылялась. Разноцветные глаза зловеще светились в полутьме. К слову сказать, виновница раздора заметно округлилась в последнее время. Хвост распушился, седая шерсть лоснилась и отливала лиловым… 

Генеральная уборка на Первой Строительной, 13 закончилась некрасивой руганью Аделаиды с соседом, но, не смотря на шум, тимуровцы смахнули всю паутину из углов, вымели сор, отмыли окна. Только… спустя пару дней, в пятницу, когда зашли навестить подопечную, не обнаружили и следов своих стараний! В домике царил прежний бардак. Инга снова подумала о тимуровцах седьмой школы. Одноклассники предупреждали, будто от тех ребят можно ждать чего угодно…

Сделка!

– Давай продолжим, Сеня. Ты обещал рассказать, что тебя напугало в детстве. Для лечения очень важно вспомнить прошлое. Когда мы с тобой разберемся во всем, может обнаружиться, что и повода-то для расстройства не было.

Доктор Воронцов старался быть тактичным, но снова едва не довел пациента до истерики, пытаясь вытянуть хоть что-то полезное для терапии. Тот рассказывал о детстве, о школьном спектакле, о тимуровской работе и о странной старушке, жившей неподалеку от школы… Но что-то важное, что, видимо, и стало основным травмирующим моментом, старательно замалчивал, как бы не формулировал психолог вопросы. Евгений Львович внимательно рассматривал только что составленную схему беседы и не мог прийти к окончательному выводу. Травма, запустившая механизм болезни, однозначно не связана с сексуальным насилием. Скорее, тут что-то противоправное. Не исключено, что преступление. Вероятно, больной покрывает кого-то. Ещё пара-тройка вопросов и больной «расколется». Главное, не прекращать беседу…

– Я очень Вас уважаю, Евгений Львович, но о том, что вы хотите узнать, нельзя говорить. Опасно. Очень опасно!

Больной нервничал всё сильней. Тряслись кончики пальцев. Пришлось прекратить разговор и отправить Сеню в палату, вручив горсть конфет. Психолог вышел вслед за больным в сквер и наблюдал, как душевнобольной художник торопится прочь, словно спешит унести что-то важное. То самое, что случилось примерно лет тридцать назад, но о чём по какой-то причине всё ещё является тайной…

Арсений Жиц, конечно, прекрасно помнит тот день и мог бы восстановить все события по минутам без психолога. Всякий раз, когда они навещали старушку, Аделаида Ефимовна, порывшись в своем бардаке, извлекая из выдвижных ящиков какие-нибудь диковинки. Для каждого из ребят был припасен сюрприз: рисунок единорога, окаменевший зуб мамонта, оплавленный метеорит, книжка… Чего только не пылилось в бесчисленных шкатулках и тумбочках на Первой Строительной, 13! Но тимуровская работа третьего звена протекала по нелепому графику. Заниматься генеральной уборкой и подметанием дворика смысла не было: на следующий день беспорядок становился прежним. Хозяйку он, впрочем, совершенно не беспокоил. Аделаида Ефимовна лишь посмеивалась над их усилиями, мало волнуясь, что давно бы и ей самой пора переодеться в чистое. Инга приставала с вопросами, чем помочь. Однажды старушка завела с ними совсем странный разговор. 

– Ну, вот скажите мне, пионеры, чего бы вам хотелось больше всего? 

Первым ответил Дима:

– Чтобы мама с папой не пили… 

– Нет, нет, детка! Желать надо для себя. Пионерам ведь не нужны деньги и богатство. Так чего ж вы хотите? – допытывалась старушка. 

– Ну, не знаю… – сник мальчик. 

– А вы думайте, думайте. Всё у вас теперь есть, не то, что в прежние времена. Школа, кино, любые игрушки, еды вдоволь. Пройдут годы, каждого пионера выучат какой-нибудь профессии, жизнь станет лучше, а ведь всё равно чего-нибудь да будет не хватать. Представьте, встретите вы волшебницу, которая может исполнить любое желание. Чего попросите? 

Мальчишки пришли в замешательство. Инга тоже не нашлась, что ответить на такой простой вопрос. Что ей нужно для счастья? Чтобы Сеня хоть раз не запутался в платке на репетициях? Чтобы разрешили показать «Гусей-лебедей» на главной школьной сцене, а не в спортзале и не в коридоре, где проходит линейка?

– Я знаю! – прервал её размышления Коля Никитин, – Для счастья надо, чтобы всё, что задумывается, непременно сбывалось. Чтобы став взрослыми мы смогли воплощать в жизнь любые свои идеи. Чтобы не просто мечтали о путешествии на Кубу или в Австралию, а взяли да и отправились туда. Мама говорит, будто советские люди не должны ездить за границу, а вот норвежец Тур Хейердал захотел пересечь на лодке Атлантический океан и приплыл к полинезийским дикарям. Ужасно хочется путешествовать по всему миру, когда вырасту…

– Если есть деньги, хоть кто может путешествовать. Даже если ты живёшь в Советском Союзе. Наверняка твой норвежец долго копил на лодку. Я тоже видел «Международную панораму», где его показывали, – возразил Володя Фоменко.

– Значит, тебе деточка все-таки потребуются деньги? – прищурилась старушка, взглянув на Володю.

– Кто ж от них откажется? – пожал тот плечами. 

Мальчишки начали спорить. Мол, лодка у Тура Хейердала была тростниковой, зачем на неё копить? В конце концов, согласились, что воплощать в жизнь мечты – действительно самое полезное желание для будущего! 

Дима возражал, что их отец, например, не мечтает ни о чём, кроме водки… но и его убедили. Ведь в будущем мечты у людей станут совсем другими, а водку, может, и вообще выпускать перестанут. Может, учёные будущего изобретут особое лекарство, соберут в одной больнице всех пьяниц и вылечат, тогда и спрос на водку исчезнет…

– Что ж, деточки. Мечты так мечты. Хорошее загадали желание, если повезет, оно непременно исполнится… 

– Скажите лучше, чем Вам помочь, – прервала бабку Инга, – Может, в магазин сходить за чем-нибудь? 

– Да, детки. Ступайте-ка в магазин, – согласилась Аделаида Ефимовна. 

Достала из кошелька синенькую «пятёрку», написала список покупок, и они начали одеваться, толпясь в тесной прихожей. За сборами не заметили, как маленький Славик заснул на диване. 

– Пускай отдыхает, крошечка моя сладкая. Заберёте его, когда вернетесь, – выпроводила всех из дому старушка. 

Никто не возражал. Было даже удобнее отправиться за покупками без мелкого. Оравой брели они, в гастроном, который располагался в конце Первой Строительной, за школой, но пройдя метров двести Дима вдруг остановился: 

– Зря Славку оставили. 

– Что с ним случится!? – одернула мальчишку Инга. 

– Возвращаемся! Это была сделка! – вдруг крикнул Володя и первый побежал назад.

Все кинулись за ним. 

– Какая ещё сделка?! Что ты ей сделал? Табуретку что ли, как на трудах, – на ходу бурчал Костик.

– Сам ты табуретка!

– Сейчас как дам! Узнаешь, кто табуретка…

– Перестаньте сейчас же! Вы же тимуровцы! – прикрикнула Инга.

– Сделка – не табуретка! Если тебе кто-то достал магнитофон, туфли итальянские или хорошие обои, нужно не только заплатить, но и отблагодарить, когда сможешь. Подарить что-то. Конфеты, коньяк, духи. Что сам достанешь, короче. Серьезные люди называют это сделкой! А будешь толкаться – получишь ещё! – не унимался Фоменко.

– Сделка с нечистой силой! Она нам выполнение желанья, а мы ей в оплату – Славика, – на ходу резюмировал кто-то из бегущих.

– Нечистой силы не бывает. Это суеверия! 

– Всё бывает! 

– И гомункулы, и метеориты, и гуси-лебеди, и нечистая сила? 

– Ну, ты и балбес! 

Споря и толкаясь, тимуровцы мчались назад, подгоняемые неясной тревогой. Над переулком тем временем сгущались тучи. Поднялся сильный ветер. Погода испортилась буквально за несколько секунд… 

Обо всем, что произошло потом в домике у старухи, куда они примчались запыхавшиеся и встрепанные, потом помалкивали, словно сговорившись. Ни Лина, ни Борман, ни Гавлина Подлинична, даже настоящие милиционеры не смогли добиться от них ничего вразумительного. Только долгое время из окон третьего этажа школы можно было рассмотреть черное пепелище. Оно зияло там, где некогда виднелась крыша домика на Первой Строительной. 

Батюшка Александр

Когда Сеня скрылся из виду, Евгений Львович направился в административный корпус диспансера. На нынешней работе больше всего ему нравится ухоженная территория дурдома. Удивительно, но порядок здесь поддерживают медперсонал и пациенты без участия профессиональных садовников. Тем не менее, клумбы, кустарники и скамейки в любое время года радуют глаз. Не удивительно, что никто из больных и не помышляет о побегах. Даже отправленные сюда на судебно-психиатрическую экспертизу убийцы, что содержатся совсем в других условиях чем, скажем, Сеня, становятся спокойнее от вида тихих сквериков.

Психолог присел на любимую лавочку.

– Приветствую, коллега! – послышалось рядом.

К Евгению Львовичу приближался батюшка из местного храма. Отец Александр – частый гостьв диспансере. Мужчины испытывают взаимную симпатию друг к другу, не только от того, что ровесники. И психолог, и священник отличаются спокойным характером и одинаково приятными манерами. Батюшка с удовольствием общается и с больными, и с медперсоналом, убежденный, что слова поддержки последним порой бывают нужней.

– Выглядите озабоченным. Что-то случилось? – поинтересовался священник, усаживаясь рядом.

Евгений Львович ни от кого не потерпел бы подобного вторжения в личное пространство. Но отец Александр – дело другое. Его внимание приятно всем, независимо от специализации, диагноза и религиозной конфессии. Даже такого убежденного атеиста, коим привык себя считать Евгений Львович, общение с батюшкой успокаивает, а спокойствию следует поучиться большинству современных людей. В том числе и медикам

– Ничего особенного. Рабочий момент. Один здешний обитатель панически боится старушек. Скорее всего, сказался какой-то травмирующий момент, пережитый в детстве, а я не могу заставить его рассказать об этом. Вам, наверное, это далось бы проще: тайна исповеди…

– А гипноз, как я припоминаю, не ваш метод, – улыбнулся священник.

– Ну, какой гипноз душевнобольному? Вы даже не представляете, что это за взлом подсознания! Такие методы допустимы только в отношении преступников, и в том лишь случае, когда нет сомнений в их полной вменяемости.

– Удивительное дело, у нас при храме сейчас живет изобретатель, который тоже страсть как не любит старушек. А их там, как понимаете, предостаточно. Мечтает попасть в мужской монастырь. Отговариваю…

– Сколько лет вашему изобретателю.

– Точно не скажу. За сорок.

– Наверняка, не женат и бездетен?

– Так и есть.

– Тогда ничего удивительного. Человек подсознательно боится приближающейся старости.  Кризис среднего возраста, если проще. У нас другое.

– А ваш пациент молод?

– Нет. Тоже чуть более сорока.

– Так почему же другое?

– При кризисе среднего возраста неприязнь к пожилым людям, как правило, не доходит до галлюцинаций, батюшка, – усмехнулся врач и поспешил распрощаться, – Пора на планерку. Сухов не любит, когда опаздывают. Спасибо, что составили компанию.

– Понимаю… Геннадий Иванович строгий руководитель, благослови вас Господь, – улыбнулся батюшка.

Доктор попрощался и быстрым шагом направился к административному корпусу. Отец Александр какое-то время смотрел ему вслед, потом поднялся и тоже поспешил к выходу из сквера, на остановку автобуса.

Когда отец Александр вернулся в храм, во дворе хозяйничал новый послушник. Тот самый изобретатель, кандидат наук, приехавший пару месяцев назад из Новосибирска, о котором он только что рассказал психологу из лечебницы для душевно больных. Прежде чем уйти в монастырь, мужчина решил пожить при храме. Через смирение и труд на благо Всевышнего, многие приходят на службу к Господу, но старания этого человека напрасны. Отец Александр убеждён, конструктору не готов принять монашеский обет. У каждого человека свой крест, собственный жизненный путь, и далеко не каждый верующий может следовать строгим заповедям. Уверенность священника не безосновательна. Вот, например, что опять за агрегат выволок трудник на дорожку?

Приблизившись, батюшка узнал газонокосилку, купленную епархией прошлой весной.

– Доброго здоровья, сын мой. Чем занимаешься? – поинтересовался батюшка, полный нехороших предчувствий.

На прошлой неделе послушник смастерил приспособление сбивать сосульки с карниза крестильного храма, а потом – давай настаивать, чтобы прибор испытали на колокольне! Дескать, одноэтажное крестильное помещение для его новшества – семечки, надо проверить, как работает устройство на самом верху. Какая гордыня у человека! Отец Александр долго беседовал с трудником, прежде чем убедил того спрятать в сарай негодное приспособление. Но тот опять принялся за старое!

– Спаси вас Бог, святой отец. Я тут подумал, скоро заморозки начнутся, дорожки обледенеют. Вот подшаманил маленько и теперь ваша газонокосилка готова дорожки песком подсыпать, чтоб не убился кто из верующих. Чего ей всю зиму стоять без дела?!

Отец Александр лишь сокрушенно покачал головой, сморщив нос от непотребного словечка. Ишь, «подшаманил» он! Сколько можно объяснять грешнику: уповая на Господа, не поскользнешься и не оступишься! Сказано же: «На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою. Яко на мя уповай – и избавлю, и покрыю. Яко познай имя мое, воззовет ко мне – и услышу его. Долготою дней исполню его и явлю ему спасение мое». Дорожки храма, вымощены ровненькой плиткой. Их поутру веничком подмести – одно удовольствие! А этот механик-выдумщик, раскурочил новую газонокосилку!

Батюшка перекрестился на сияющий крест колокольни, чтобы избавиться от нахлынувшего раздражения, и посетовал вслух, что кусты на заднем дворе до сих пор не подрезаны…

– Исправим, батюшка, – смиренно пообещал трудник.

Отношения с религией у Ильи не складываются с детства. Помнится, читать он научился по бабулиному молитвеннику, следя, как полуграмотная старушка вполголоса читает вслух и водит пальцем по строчкам. Скоро читал он молитвенник гораздо быстрее старенькой бабки, а древние словечки «благословити», «заповеди», «повиняти», «носити» принялся с удовольствием употреблять прилюдно. Когда отец догадался, откуда у шестилетнего сынишки странные речевые обороты, устроил выволочку и тёще, и Илюшкиной матери! Отец мужчиной был серьезным, пустых шуток не жаловал, а старушечью набожность терпел лишь из уважения к возрасту.

– Я вам, мамаша, вот что скажу. Вашим старорежимным опусам давно уже самое место в печке! Мало вам от Советской власти досталось за невежество, мало родню вашу раскулачивали и ссылали? Хотите и нашей семье жизнь испортить своей темнотой? Не по-зво-лю!! Зап-ре-ща-ю учить ребенка устаревшим понятиям! – стучал он кулаком по столу, как выпьет.

Мамка отмалчивалась, а бабуля роняла в сердцах:

– Тьфу ты, прости Господи! Трезвый – человек, как человек, а напьется – дурак дураком!

И плелась в свою каморку с иконками, вязаной скатертью, вышитыми наволочками и старыми книгами…

– Собирайся, Илюха, поедем в церкву, пока жива. Эти бестолочи, родители твои, чую, так и не удосужатся крестить ребенка…

Благодаря родной бабке, стал он Крещеным, и откликался на это прозвище, пока не закончил школу…

После истории на Первой Строительной Илья начал заикаться. От малейшего волнения нёбо и скулы сводило холодом.

– Смотри, отцу не сказывай, – велела бабуля и завела Илью в каморку с иконами.

Там, шепча молитву, она расплавила церковную свечку и вылила в чашечку со святой водой коричневый воск. Потом вместе с Ильей бабуля долго рассматривала причудливо застывший узор. Череп и кости, старинный камин и седая кошка, бабка-монстр, поленья и бочонок для дождевой воды – все переплелось в восковом рисунке…

– Ничего не пойму, – наконец, перекрестилась старуха, – какие-то кости, да могилки… Пускай остаются навек в воске церковном, а не в головушке раба божьего… Во веки веков, аминь!

Выливала на воск бабушка Илью несколько раз. Постепенно смертельный холод всё реже и реже сковывал речь, пока совсем не прошло заикание. Потихоньку забылась и история с пожаром.

Но год назад она вспомнилась во всех подробностях, когда в их конструкторском бюро сменилось руководство. Лабораторию передали другому собственнику, сотрудникам объявили о предстоящем уплотнении кадров. Серьёзные люди, его коллеги, ученые и кандидаты наук, вдруг начали плести интриги, словно тётушки из бухгалтерии. Нервотрепка заканчивалась вечером, а после работы в ведомственной квартире у телевизора накатывали воспоминания о детстве. Вспоминались Инга, Фоменко, Димка с братишкой… все, кто остался в том давнем Абакане. Однажды он купил билет на поезд, написал заявление об уходе по собственному желанию и освободил ведомственное жильё. Только в поезде пришло понимание, что никто не ждёт его в Абакане. А Инга, Фоменко и даже Димкин братишка давно вышли из пионерского возраста и, наверняка, превратились в таких же неуживчивых людей, как его бывшие коллеги… Захотелось исчезнуть. Уйти в монахи… Так оказался Илья в новеньком храме родного города, где не нужны механизмы, а старушки, скользящие у алтаря, куда полезней дипломированного механика-изобретателя…

К директору!

Из танцзала Инга направилась прямиком к храму. Она не собиралась разыскивать Илью Слепцова, но весь день мысленно возвращалась ко вчерашней беседе со Светланкой. Денёк выдался погожим. Совсем как той осенью! Аллеи их города в конце сентября не горят огнем увядающих кленов, и не похожи на анфилады древних храмов, как в Европе. Тем не менее, яркости сибирской осени добавляют гроздья рябин, кокетливо прижавшихся то к заборам, то к тополям, то к уличным фонарям у тротуара. Впрочем, сложно сравнивать беззаботные европейские улочки с Абаканом, если по утрам на работе тебя поджидает следователь. Такое в её жизни уже случалось. Впервые со следователями Инга беседовала в седьмом классе.

– Здравствуйте, ребята! Инга Рыжова, иди к директору, – произнесла Гипотенуза, стремительно входя в класс.

В другой день Инга обрадовалась бы внезапному избавлению от геометрии. Точные науки – не её конёк. Но вчера весь вечер она только и занималась, что уроками. Не отвлекаясь на мечты о «Гусях-лебедях» и на фантазии, о том, как Серёжка катает её по городу в красном кабриолете. Решила все до одной задачки, словно они могли помочь исправить то, что они вчера натворили.

Третье звено в полном составе, включая Славика, уже сидело в приёмной. Они ни о чем не договаривались, понимая, что никто не поверит ни слову, если рассказать правду. Мальчишек заводили в Линин кабинет по одному. Только братья Бутусовы зашли вместе. Там за столом расположились два милиционера и Лина. Борман мерил шагами кабинет. В уголке на низеньком стуле неуклюже горбатился Лось – историк старшеклассников, поступивший в школу только в этом году. Добрый он или злой – пока непонятно. Зато смешной: высоченный, худой и орать ещё не научился. Правильно закричать на учеников, так чтоб весь класс притих, а не принялся дурачиться и кривляться – особое учительское умение. Приходит оно не сразу. Так что, пока не научишься, лучше и не пытаться кричать да командовать. Лось этого никак не поймёт, поэтому орёт невпопад, а потом обижается на учеников за глупые шутки. Наверное, он-то и рассказал милиции, как застукал вчера на школьном дворе всю их компанию… Додумать, кто ещё мог проговориться о вчерашнем и как теперь вести себя с милиционерами и Линушкой, Инга не успела. Позвали в директорскую.

– Инга, моя хорошая, скажи, где вы взяли адрес для своих тимуровских заданий? – непривычно ласково поинтересовалась Лина, когда она тихонько закрыла за собой дверь.

– Катя дала. Старшая пионервожатая.

– Позовите Екатерину Васильевну. И пусть список свой тимуровский захватит, – крикнула секретарше Лина, после чего вновь заговорила с Ингой «добрым» голосом:

– Что вы делали на Первой Строительной?

– Помогали Аделаиде Ефимовне.

– Чем именно?

– В магазин ходили. Прибирались.

– Сколько раз?

– Не помню.

Инга прекрасно помнила, что толком прибрались они лишь однажды, а до магазина так и не дошли. Но к чему такие признания? Чтобы в милиции узнали, как плохо ведётся в школе тимуровская работа? Просто из рук вон!..

– Часто ходили на Строительную? Каждый день?

– Раз в неделю, по средам, после пения… Иногда в пятницу.

Пришла Катя со списком адресов.

– Вот. Первая Строительная, 15, – протянула пионервожатая листок директрисе.

– Врешь! – возмутилась Инга.

Впрочем, исправленный номер дома в адресе заметили и без неё.

– Вот же фамилия написана: Аделаида Ефимовна Вяземская-Нагая! – ткнула пальцем в листок Инга, – Всё правильно. Тот адрес!

Катька покраснела до ушей.

– Ну и фамилия! – изумился один из милиционеров, – А чем, позвольте узнать, эта ваша Вяземская-Нагая заслужила особый почет и уважение пионеров?

– Инга, у Аделаиды Ефимовны хранились какие-нибудь награды? Или медали? – нахмурила брови директор.

– Нет, конечно.

Чего-чего, а вот военных медалей, орденов и грамот за победы в социалистических соревнованиях на Первой Строительной не водилось.

– Там были старинные вещи. Карты, статуэтки, книги, чучела… – уточнила Инга.

Она чувствовала, милиционеры надеются услышать что-то толковое, но решительно ничем не могла помочь следствию.

– Вот-вот. Чучела и есть, – укоризненно буркнул милиционер.

– Откуда вообще взялся этот адрес в Совете дружины? – продолжала допытываться Лина у старшей пионервожатой.

Та, хоть и не понимала, как адрес, заинтересовавший милиционеров, может повлиять на показатели в работе школьной пионерской организации, на всякий случай темнила:

– Гайдаровцы принесли. После подомового обхода пришкольного участка. Бабушка жила одна, актив Совета дружины решил, что помощь тимуровцев ей необходима. Гражданка была согласна, жалоб на ребят не поступало, – вещала Катька, лучась ответственностью.

– Понятно, понятно. Молодцы. Ступайте на урок, девочки, – одновременно закивали головами сотрудники.

Лина выпроводила обеих из кабинета и плотно прикрыла дверь.

– Там было № 13 написано. Я же помню, – повернулась Инга к вожатой, когда они остались в коридоре одни.

– Отвяжись – зло прошипела та, и бегом унеслась в пионерскую комнату.

Аллея, убегавшая вдаль, напомнила Инге пустой школьный коридор. На другой стороне улицы высился недавно построенный храм. Новый, возведенный на пожертвования местных бизнесменов, ярко расписанный эклектическими элементами допетровского зодчества, он выглядел куда внушительней стареньких европейских церквей и костелов. Металлическая ограда, установленная по периметру, открывала взору прохожих аккуратный церковный дворик. К своему удивлению, в мужчине, подстригающем кусты, Инга сразу узнала Илью Слепцова. Того самого, которого мальчишки звали Крещёным. Илья тоже узнал её и, широко улыбаясь, направился навстречу.

– Здравствуй, Инга. Не поверишь, с тех пор как вернулся, из знакомых встретил пару-тройку человек. Кругом новые лица.

– Здравствуй. Совсем не изменился.

– Ты тоже.

– Чем занимаешься. Слышала, у тебя всё неплохо складывалось в Новосибирске.

– По-разному бывало. Пошли, присядем. Так приятно тебя видеть.

Они сели на скамейку у храма.

– Рассказывай, как ты? Все хорошо? Не жалеешь, что вернулся.

– Я не привыкни о чём жалеть, но боюсь, не всем мой приезд по вкусу и скоро вновь придется продолжить поиски места под солнцем. Одним словом, проблемы присутствуют и в храме господнем. Как твои дела? – с улыбкой произнес мужчина.

– Такая же ситуация, – неопределенно усмехнулась Инга.

– Не удивительно. Сделка-то оказалась не самой выгодной.

– Ты о чём?

– Сама знаешь…

Инга и Илья, не сговариваясь, умолкли. Прошло столько лет с того дня! Теперь уже и не разберешь, что действительно произошло, а что домыслило детское воображение. Только вот… «Гусей-лебедей» показали они не только всей школе. Их всю осень приглашали выступить то в детском садике, то в библиотеке, а то и на дворовых эстрадах, уже пахнущих ноябрьскими холодами. Даже на городском смотре самодеятельности заняли, помнится, какое-то место…

К Катьке с просьбой поставить сказку на большой школьной сцене Инга и сунуться не посмела. Собрала в комочек всю решимость и направилась прямиком к Лине! В приёмной никого не было, а из директорского кабинета слышались громкие голоса. Инга не собиралась подслушивать, но попробуйте не услышать бас Бормана, которым тот легко перекрикивает всю школу в актовом зале!

– Они там у себя в милиции сами не знают, кто такая эта Вяземская-Нагая! Одни говорят, будто бывшая купчиха. Сбежала, мол, из Ленинграда в Сибирь после революции в 1917-м. Другие утверждают, что раскулаченная. Враг народа, так сказать. Третьи уверяют, мол видели документы об освобождении из тюрьмы, и там старуха проходит как обычная уголовница-рецидивистка. Неоднократно осуждена и отсидела срок не то за хищение, не то за растрату социалистической собственности. А в одной секретной бумажке пометка: «бывшая связная белогвардейской армии Колчака». Лично видел! Вот сами и думайте, что – правда. Одно скажу, как преподаватель географии: не могла она во всех этих местах побывать одновременно! У погибшей ни родных, ни документов, ни прописки! И ещё, – понизил голос учитель, и слова его зазвучали ещё отчётливей, – Обгоревший труп – не человеческий! Говорят, какое-то крупное животное… Куда делась сама гражданка Вяземская-Нагая, никто не знает!

В директорской на несколько секунд воцарилось молчание.

– Как историк замечу, по времени эти события тоже совпасть не могли, – прервал паузу Лось, – Октябрьская революция, продразверстка и борьба с кулачеством, расстрел адмирала Колчака под Иркутском происходили в разное время, а фамилия Вяземская-Нагая вообще восходит к царствованию Ивана Грозного, я уточнял. Не могла погибшая у Колчака воевать, а в купеческую гильдию ей пришлось бы вступить совсем ребёнком!

– Помолчите, пожалуйста, одну минуточку, Владимир Анатольевич. Совсем Вы меня запутали, – остановила молодого историка Лина и снова принялась допытываться у Бормана, – Так как же она жила без прописки? Пенсию как получала? Ничего не понимаю…

– О пенсии госпожи Вяземской-Нагой не беспокойтесь, Лина Васильевна! На пепелище одних только оплавленных золотых монет штук сто нашли! А всякого сгоревшего антиквариата…

– Чего-чего?

– Вещей старинных. Статуэток, шкатулочек, картин, книг, частично уничтоженных огнём – тьма тьмущая!

– И вот к такому социально чуждому элементу мы направляем наших тимуровцев, – ахнул знакомый голос.

– Помолчите, Галина Подлинична! – повысила голос директриса.

– Павлинична я!

– Прошу прощения! Оговорилась, со всеми случается! Только тимуровцы из вашего класса посещали погибшую! Можно было б и проконтролировать, куда дети ходят, с кем общаются!

Раздался звонок. Гавлина Подлинична едва не прибив дверью Ингу, выскочила от директора. Борман вышел следом. Удалился и Лось, зацепившись ногами за стул в приемной. Инга осторожно заглянула в директорскую. Лина растерянно терла лоб, глядя в окно. Отсюда тоже хорошо просматривалось черное пятно на месте бывшей Первой Строительной, 13.

– Чего тебе Инга? Вспомнила что-то важное? – заметила девочку директор.

– Нет. Попросить хотела.

– Что попросить?

– Можно мы с третьим звеном выступим перед школой. Сказку покажем. «Гуси-лебеди».

– Сказку? Можно, Инга. Займитесь со своим звеном лучше сказкой.

– Нужно будет порепетировать на школьной сцене. Можно?

– Ну, конечно же, можно, моя хорошая…

– Репетиции наши помнишь? – прервал молчание Илья.

– Еще бы! – Инга рассмеялась.

Репетиции на школьной сцене, куда их пустили репетировать по распоряжению директора, проходили на едином дыхании! После Первой Строительной, пожара и милиции они буквально за два дня умудрились соорудить реквизит, из чего Бог послал, смастерить речку с печкой и костюм яблони для Володи Фоменко, выучить роли и наспех создать хореографию, которой Ингу ещё никто не учил. Несмотря на то, что неуклюжий Сеня, всякий раз пересекая по диагонали школьную сцену, выпускал из потного кулака собственное «крыло», а Ромка вынужден был перепрыгивать через падающий под ноги платок, сказка удалась. Вся школа то затихала, при виде коварной бабы-яги, играющей со Славиком серебряными яблочками, то хохотала до упаду над мальчишками, а потом многократно заставляла всех выходить на поклон к зрителям.

– Не поверишь, я каждый раз перед выступлениями чуть не умирала от волнения!

– Чего это ты-то чуть не умирала? Я вот, например, до сих пор свою роль помню: «Выпей моего киселька, Машенька…» – рассмеялся Илья, – А хочешь, прокачу на кабриолете?

– У тебя кабриолет?

– Ну да. Пусть простит меня отец Александр, но без техники мне никак!

– Не сегодня.

– Значит, до завтра?

Пришлось соглашаться.

– На этом же месте?

– Нет, конечно. Кабриолета в храме они точно не потерпят! – улыбнулся Илья.

Бывшие школьные товарищи обменялись телефонами и распрощались. Всю дорогу до самого дома Инга улыбалась, вспоминая то Сеню с платком, то бабу-ягу – Костика – еще одного пионера из третьего звена. Доведись ей сейчас ставить древнюю сказку-триллер на профессиональной сцене, она б накидала концепцию, основные тезисы. Мол, «не оставляйте детей без присмотра» или «помощь придет, если верить в удачу». Потом продумала бы, где и как расставить основные акценты… Тогда все тезисы, концепция и акценты возникали сами собой, благодаря детской самоотверженности, с которой они раз за разом спасали Иванушку-Славика от злой старухи…

С мечтой о кабриолете

Мечты, выторгованные ими в детстве у бабки Аделаиды, продолжали сбываться. Правда, не совсем так, как мечталось. Вот и кабриолет оказался не красным, а черным, а восседал за рулём не одноклассник Сережка, а маленький Илья. Причем, не маленький, а внушительный такой дядечка ростом под метр девяносто в чёрном одеянии послушника. Весь двор, с детства не замечавший за Ингой признаков легкомыслия, изумлённо проводил десятком пар глаз блестящий автомобиль. Катались по улицам не спеша. Несколько раз проехали мимо своей старенькой школы. Свернули к многоэтажкам, взметнувшимся к небу на месте бывшей Первой Строительной.

После автомобильной прогулки пили глинтвейн на открытой веранде городского кафе. Когда стемнело и похолодало, на веранду внесли пледы и газовую горелку для обогрева воздуха.

– Как в Барселоне! – ахнула Инга, кутаясь в плед.

Плед, горелка и глинтвейн грели изнутри и снаружи, а шуршащие осенней листвой тополя располагали к воспоминаниям.

– Так ты, значит, считаешь, у всех нас после того случая сбываются мечты? – улыбнулась Инга.

– А то! Коля Никитин, например, с третьей парты – известный путешественник, объездил весь мир. Побывал на Кубе, в Австралии, на Каймановых и на Галапагосских островах, на Мадагаскаре. Сфотографировал, кажется, всех тварей, какие водятся. Володя Фоменко, яблоня, помнишь? Поднялся в лихие девяностые, да так и не опустился. Экономические кризисы ему только впрок. Успех и богатство Вовку не испортили. Знакомые рассказывали, в помощи старым друзьям не отказывает, а зимует семейство Фоменко теперь в тёплых странах. Не там, где жизнь дешевле, а где настоящие миллионеры вращаются. Он ведь единственный из нас не согласился с Аделаидой Ефимовной, что деньги в будущем советским людям не потребуются.

– Знал, о чём говорит, – улыбнулась Инга, – У него мама заведующей на базе работала. Помню её дубленку. Другой такой в городе не было. Не пойму только, почему он с нами водился. Богатенький мальчик…

– Учился неважно, а благодаря Гавлине Подлиничне, в классе его не особенно любили. Подлинична-то перед мамашей Вовкиной заискивала, а самого Вовку терпеть не могла…

– Да, редкой стервой была ваша классная. Надеюсь, давно на пенсии и не мучает больше детвору. Роме Григорьеву бесспорно повезло. Пишут, что светило. Тебя по телику показывали. Меня, с моим балетом, – продолжила перечислять мальчишек Инга, – А Костя чем занимается? Ну, баба-яга, помнишь?

– Актер известный. Пару раз сюда на день города приезжал. Снимается в сериалах.

– Получается, единственный, кто ничего не добился – Сеня Жиц? Мне рассказывали, он сейчас в психоневрологическом диспансере. Вот и неувязочка!

– Это Сеня-то не добился?! Да он один из популярных художников в России! За его творениями коллекционеры всего мира гоняются. У Сени своя мастерская, что-то вроде художественной галереи в центре Абакана. Хочешь, устрою тебе экскурсию? Он мне ключи оставил, перед тем, как лечь на лечение.

– Не рассердится?

– Что ты! Будет рад.

Именно Сеня мастерил костюм яблони, и раскрашивал молочную речку с кисельными берегами!

– Волны должны быть синими! – кричала на мальчишку Инга.

– Нет, белыми и пузырчатыми! Как молочная пенка… Молочная же река.

Сеньку хотелось убить! Один из маминых павлово-посадских платков на первой же репетиции уделалон краской, а каждый «вылет» гусей-лебедей на сцену умудрялся сделать непредсказуемым. В школьной столовке выпросил он мутный кисель и стакан молока и убивал время, смешивая то краски, то молоко с жидким студнем.

– Чего ж тогда берега розовые? Разве кисель такой? – выходила из себя Инга, предъявляя самодеятельному художнику-декоратору стакан с остывшим киселем серо-желтого цвета.

– В столовке некрасивый кисель, терпеть его не могу! Компот у них получается вкуснее. Вот правильный кисельный цвет, – невозмутимо возразил тогда Сеня и вынул из портфеля упаковку киселя из гастронома.

От спрессованного брикета скоро осталась одна обертка: содержимое актёры поделили по-братски и грызли между выходами на сцену. Сеня не возражал. Для натуры ему хватило обертки и двух граненых стаканов, испачканных краской в процессе творчества. Белую речку, бурлящую меж розовых берегов, задекорированных ягодками клубники, доделали к вечеру следующего дня, накануне выступления. Так что времени на придирки у Инги не оставалось. Конечно, судя по мастерству школьных поваров, киселя с плавающими в нём ягодами не бывает, но кисельная река вышла что надо! Ещё лучше удалась Сеньке яблоня. Яблоки всевозможных расцветок крепились у Володи Фоменко на голове, рукавах зеленой рубашки, брюках. Даже за ботинками волочилась пара упавших яблок. Володя-яблоня появлялся на сцене первым, потом выволакивали речку с молочными водопадами, пенящимися внизу декорации, после тащили печь, громыхая заслонкой. Картонная заслонка сама, понятное дело, громыхать не могла. Звуковые эффекты создавались за кулисами при помощи выпрошенных у школьных поварих алюминиевых крышек от огромных бачков-кастрюль.

Стоит признать, на том спектакле было что посмотреть! Ахали и смеялись не только малыши с учителями. Спектакль нравился даже всё в жизни повидавшим десятиклассникам!

Особенно удалась баба-яга. Коварную старуху они словно списали с натуры, спрятали волосы Костика под накрахмаленной кружевной салфеткой, злобно загримировали, а елейным голоском актер добивался такого искреннего расположения зала, что зрители до самой кульминации не верили, будто Славика и вправду сейчас начнут пихать в печь, грохочущую заслонкой.

Декорация печки получилась двусторонней. С лицевой стороны печку нарисовали «добрую», спасшую детей от преследования, а на обратной, гофрированной стороне бывших картонных коробок изобразили совсем другую печь. Очень страшную, источающую ледяной холод, с синим пламенем в топке, с человеческими черепами вместо углей и могильными крестами вдоль изразцов. Ее рисовали все вместе, как кому запомнилось, уже не отвлекаясь на споры.

Летающие коровы

На следующий день плохие и хорошие новости следовали, перемешавшись меж собой. Утром явился следователь Сидоркин. Сначала свернул кровь, потом пригласил в кино. Инга отказалась, Сидокин смутился, сник и свалил прочь. Потом сказали, что с Кужугетом полный порядок. Ничего не сломано, обычное защемление позвонка после травмы. Длительный постельный режим и будет как новенький. Вызвали к начальству и сообщили, что муниципалитет собрался сократить несколько ставок с нового года. Первыми претендентами на увольнение станут её танцоры. Сними договоры заключены срочные, а срок истекает аккурат 31 декабря. Не бухгалтерию же с отделами к Новому году сократить. Инга сама должна понимать: у людей семьи, судьбы, карьеры…

– Главное, не говорите пока своим ничего. На новогодних мероприятиях отдела культуры все должны спокойно выступить. Вашу ставочку, Инга Николаевна, сокращать не будем. Название должности поменяют, а оклад оставят прежним. Формальности, сами понимаете.

Что это означает, Инга понимала, не маленькая. Должность назовут как-нибудь вроде младшего помощника старшего заместителя, оклад оставят, стимулирующие надбавки уберут. Что поделаешь – учреждение культуры. Расстроившись из-за работы, Инга едва не удалила из «входящих», как спам, письмо из Москвы. Потом кликнула вложение и ахнула: весь коллектив пригласили на стажировку. Что и говорить, международные фестивали – хорошее подспорье для времени перемен! А может опять повезло!

Ближе к вечеру позвонил Илья. Его звонка Инга ждала весь день. Обещал же экскурсию! И вообще, человек приятный вырос из Илюшки Крещёного… Они встретились в центре и не спеша отправились в мастерскую. Дошли быстро.

– Небольшой тут беспорядок без хозяина, но скоро Сеню выпишут, и снова продолжатся его муки творчества, – произнес Илья, отмыкая резную дверь.

Художник обустроился под самой крышей мансарды многоквартирного жилого дома.

– Полюбуйся только, какой отсюда вид!

Вид из окна на первый взгляд не представлял ничего особенного. Сверху вечером городские виды одинаковы – множество горящих окон, фонари, витрины… Наверняка, это располагает к написанию нереальных картин. На Сениных полотнах мчались на зрителя тувинские яки, кружились вороны, танцевали дельфины… И всё это – размашистыми мазками, контрастными красками!

– Ой! Летающая корова! Я такую в Париже видела. Неужели его? – не поверила Инга, заметив холст средней величины.

На фоне фиолетово-лиловых небес кружила, болтая копытами, рыжая корова, открывая вниманию зрителя вид снизу на свое белоснежное брюхо с округлостями вымени. Там, наверху, ветер ласково трепал кудрявые облака, коровью чёлку и кисточку хвоста. Картина была исполнена какого-то мультяшного веселья и детскости.

– Скорее всего. Самая покупаемая серия «Когда коровы летают».

– Смешно…

– Сам удивляюсь, как такое могло прийти в голову… А вот это ты должна увидеть непременно.

Илья вытащил из дальнего угла пыльную папку и принялся раскладывать перед Ингой странные зарисовки. Если картины маслом, развешанные на стенах, были написаны яркими красками, быстрым почерком и жирными мазками, то в папке, спрятанной подальше от глаз, хранились графические работы с тонко прорисованными лицами. Здесь не было изображений обнажённых дев или мужчин с волевыми подбородками – столь любимых коллекционерами-«картинщиками». С рисунков и акварелей смотрели лица бездомных и стариков, юродивых и слепых, несчастных, измученных людей.

– Боже!

Инга отшатнулась, почувствовав неладное.

– Нет, нет, смотри внимательно, – остановил Илья.

Нехотя, она подчинилась и принялась всматриваться в один из портретов. Тонкие линии словно ожили, и нижний слой рисунка, этакий неожиданный 3D-эффект,вдруг явил ей лицо с синим взглядом. Сморщенное и умное, ласковое и коварное одновременно.

– Это она? – не поверила своим глазам Инга.

Илья молча кивнул. Вглядевшись в следующий рисунок, Инга вновь увидела старуху, повернувшуюся к ней в три четверти. На других портретах Аделаида Ефимовна, то посмеивалась, то поджимала губы, то устало рассматривала собственные узловатые ручки…

– Он видит Аделаиду в каждом убогом. Как-то рассматривали с ним старые снимки заключённых ГУЛАГа из сибирских лагерей, так Арсений то и дело вскрикивал: «Вот же она! Здесь, и здесь, и тут!». Может это болезнь, а может, что другое. Я разговаривал с другими Сениными знакомыми, любителями живописи, и многие признавались, что персонажи этих картин жалости не вызывают. Стоит всмотреться внимательнее в лица, и чувствуется опасность, какая-то совершенно реальная беда. Откровенно говоря, я и сам в последнее время с опаской начал приглядываться к бабушкам в храме.

– Так что же ты там делаешь? Какого спасения ищешь?

– Сам пока не пойму! – грустно улыбнулся Илья.

Пожар на Первой Строительной, 13

На следующее утро Инга пропустила тренировку. Обычно, она упрекает себя за такие послабления, но предстоящая «оптимизация» на работе ни энтузиазма, ни жажды трудовых подвигов не вызывала. Какой в них смысл, если работодатель собрался сэкономить без того скудное жалование танцоров? Предупреждать о предстоящем увольнении ребят, тоже пока была не готова: новогодние праздники в любом случае наступят, а у москвичей сначала нужно всё разузнать, прежде чем радовать труппу новыми перспективами. Инга позвонила на работу предупредить руководство, что сегодня поработает дома с документами. Потом попросила вахтершу выдать ребятам ключи от танцзала и проследить, чтобы они не забыли закрыть окна после тренировки. После чего расположилась с нотбуком в кресле и буквально за полчаса нашла в соцсетях всё своё третье звено из 4-го «В». Дольше всех искала Романа Григорьева: имя учёного было написано латиницей. На его страничках преобладали англоязычные записи, а на снимках – виды Варшавы, Нью-Йорка, Стокгольма… Володя Фоменко в качестве постоянного места жительства указал Монако. Из-за множества поклонников у известного ныне актера Константина Журавлева – Костика, сидевшего когда-то за третьей партой вместе с Колей Никитиным и сыгравшего в школьном спектакле бабу-ягу – лимит друзей в соцсетях был превышен. Пришлось добавиться к нему в подписчики и написать в личку со слабой надеждой, что сообщение прочтут. Костин сосед по парте – фотограф-анималист Коля Никитин – просил виртуальных друзей не скучать. Писал, что там, где он теперь, из благ цивилизации – только душ. Обещал к Новому году опубликовать новые снимки дикого зверья. Арсений Жиц интернет-активностью не отличался: последние обновления своих страничек ВКонтакте делал в прошлом году. На Одноклассниках обнаружились оба брата Бутусовых со своей многочисленной родней… Кто мог подумать, что каждого из тихих троечников третьего звена ждала не «бурса», а долгие годы настоящих приключений и путешествий… Как им всем это удалось? Что помогает сохранять интерес к жизни? Судьба? Удачная сделка? Детские мечты?