Читать онлайн Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г. бесплатно

Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г.
Рис.0 Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г.

© Интернациональное Сообщество писателей, 2023

От редактора

Даниэль Орлов

Рис.1 Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г.

Жизнь, вскрывающая нашу повседневность, – испытание. Не все готовы к этой интрузии настоящего. Если по-честному, почти никто к такому не готов. Мы живём день за днём, и нам не в радость перемены, которые не запланированы нами же, мы привыкли к другому: смена жилья, новая машина, новый пылесос, новая работа, развод или новое замужество. Наши дети и внуки программируются нами на двадцать лет вперёд.

Нет, теперь всё не так, и это раздражает. Происходящее сейчас на Юге России, на настоящем нашем русском фронтире, прежде всего раздражает наше обывательское сознание. И только потом, спустя время, включается нечто большее: механизмы рода, механика души, долгая программа распознавания добра и зла, существующая помимо нас и не нами и даже не родителями в нас заложенная, как-то примиряют наше сегодня с нашим вчера и завтра. Мы видим себя в потоке времени, трепеща и ужасаясь собственному отражению в этом рябом зеркале.

Что может сделать Литература, чтобы облегчить это неожиданное узнавание себя? Говорить о человеке. Оправдывать человека. Находить человека среди разумных машин, предметов и нелюдей. Показывать человеку его мощь, величие и красоту. Давать не просто надежду, а уверенность в своих силах. Лишь уверенность в силах, уверенность в справедливости поступков и праведности бытия каждого члена общества может собраться в волю нации. Этому помощник Литература – медленно вводимое лекарство, не витамин и плацебо, а лекарство души, равного которому нет, а выше которого лишь молитва. Литература – это именно форма светской молитвы, возможность говорить с Высшим как с равным и с равным как с собой.

Нынешний номер журнала, равно как и предыдущий, делался между поездками редакции в Донбасс. Присланные авторами тексты вычитывались в гостиничных номерах, на отдыхе между перегонами, в маленькой донецкой квартирке при мигающем свете и полном и (ёлки же палки!) неожиданном отсутствии воды. Окончательно мы сводили всё уже дома: я у себя в Кронштадте, мои коллеги в Москве. Запороли сроки. Должны были сдать в типографию на две недели раньше. Но номер получился под стать предыдущему. Лучшие авторы страны прислали свои тексты, считая за честь оказаться в это время на страницах нашего журнала.

Мы отвезём этот номер в библиотеки по всей стране. И читатели всей огромной и богоспасаемой России услышат голос настоящей современной русской словесности. Голос нервный, злой, страдающий, сострадающий, голос отмаливающий и голос отмоленный. Мы забираем не из ерика, не из старицы, мы выбираем тексты из основного потока русского слова. Здесь самое мощное, самое сильное, самое жизнеспособное.

В начале декабря меня пригласили в Москву на собрание большой писательской организации. Для меня было очень важно встретиться и поговорить с коллегами. Да, было равнодушие и показная отстранённость от «токсичной темы», но много было и тех, кто напрямую высказывал сочувствие нашей волонтёрской работе и желал успехов журналу «Традиции и Авангард», передовому журналу русской словесности. Мы работаем каждый день. Потому и победим. Так и победим.

Практически всегда ваш,

Даниэль

Орлов – главный редактор

Проза, поэзия

Рис.2 Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г.

Мария Ватутина

Рис.3 Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г.

Родилась в Москве в 1968 году. Окончила Московский юридический институт (1992) и Литературный институт им. А. М. Горького (2000).

Публиковалась в журналах: «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Волга», «Современная поэзия» и других; в альманахах и сборниках.

Эссеист интернет-портала «Современная литература», ведущая мастер-классов Зимней школы писателей Международного музыкального фестиваля Юрия Башмета и Форума молодых писателей. В прошлом заведовала литературной частью МХАТ им. М. Горького. Автор книг: «Московские стихи» (1996), «Четвёртый Рим» (2000), «Перемена времён» (2006), «Девочка наша» (2008), «Ничья» (2011), «Цепь событий» (2013), «Небо в алмазах» и «Девичник» (2015).

Победитель Всероссийского конкурса молодых поэтов русского ПЕН-центра «Неизвестные поэты России» (2000). Лауреат премии «Заблудившийся трамвай», премии им. А. А. Ахматовой, премии «Московский счёт», Бунинской премии, ряда других известных премий. Член Союза писателей России и Союза писателей Москвы. Живёт в Москве.

«Льёт из ведра. Приходят холода….»

  • Льёт из ведра. Приходят холода.
  • Не наши города горят по телику.
  • В телегу пишут боты иногда:
  • «Умри, тиран!» и «Бот, храни Америку!»
  • У нас-то дождь. А там Армагеддон.
  • Там дом – на дом. Но фронда не расходится,
  • Строчит в айфоне: «Путин, выйди вон!»
  • И нам с тобой желает задвухсотиться.
  • А мы с тобой стишки, туда-сюда,
  • Спектакль биографический сготовили,
  • Упёрто взяли горлом города.
  • Дотошные свидетели истории,
  • Факиры речи, на слова скупцы,
  • Боимся вслух произнести опасное.
  • Война – болезнь всемирная, глупцы,
  • А смерть детей, выходит, горе частное?
  • Здесь, в наших Палестинах, тишина,
  • Как у Христа за пазухой, за броником.
  • На всей Святой земле идёт война,
  • И дождь стучит, стучит по подоконникам.

«Под звёздами, насквозь пробитыми…»

  • Под звёздами, насквозь пробитыми,
  • Дымясь горючими словами,
  • Семиты рубятся с семитами,
  • Как со славянами славяне.
  • Крушатся жизни, земли, правила,
  • Свистит фугасная фонема,
  • И лупит ПВО Израиля
  • По странным звёздам Вифлеема.
  • И, вынянченное, взращённое,
  • Укутывают в плащаницу
  • Младенца тело умерщвлённое,
  • Накидывают на ослицу.
  • О, жено, жено, как ты немощна,
  • Как безголоса в этих сварах,
  • Где не молитва воет всенощна,
  • А матери на тротуарах.
  • И посредине остывающих
  • Остатков городской застройки
  • Лежат тела врагов-товарищей
  • В одеждах цифровой раскройки.
  • Смирись, не вспомнить поколения,
  • В каком бы материнство наше
  • Не обесценивалось тлением
  • Детей, одетых в камуфляжи.
  • Они посчитаны по осени,
  • На них благословенье мирта.
  • Но ангел не велит Иосифу:
  • «Беги в Египет». Нет Египта.

Космос

  • Заговорили о судьбе, о том,
  • В каком мы все сеченье золотом?
  • Что́ космосом зовётся персональным
  • Для каждого? Планета за бортом
  • Качала водным куполом печальным.
  • Один сказал, что космос для него
  • Ландшафт от сих до сих, от вон того
  • Мурма́нска до Приморья, до Камчатки.
  • А солнце мы задраили. Его
  • Безудержность опасна для сетчатки.
  • Другая утверждала, глядя сквозь
  • Волокна, проплывающие вскользь
  • Над Доном, где грохочет панорама,
  • Где дом её:
  • – Вот космос мой! Небось,
  • Уже уснула под бомбёжку мама.
  • А третья говорила:
  • – Мне Москва
  • Дороже звёзд и Млечного моста,
  • Где я одна как перст, но в центре света,
  • Внутри народа. Это ли не та
  • Вселенная, где одиночеств нету?
  • Ещё одна в их призрачном кругу
  • Была вдали – сидела на лугу,
  • Вдыхала жадно пряность земляную
  • И ветер, горько пахнущий войной.
  • А Космос был обычный позывной
  • Бойца, который держит Кременную.

«Географ разбирается в спиртном…»

И. К.

  • Географ разбирается в спиртном.
  • Он не пьянеет, ибо знает норму.
  • Последний раз его на выпускном
  • Штормило. Он кричал, что астроном,
  • И даже дал своё названье шторму.
  • Потом прошла история по нам,
  • Меридианам было параллельно,
  • Что жрать хотелось нашим племенам,
  • Но превентивно наливали там.
  • Географ знал про шторм и пил келейно.
  • Какая география, мой свет?!
  • Какие барыши твоей особе?
  • Вся явь – ледник: то – есть, то – сразу нет.
  • И лезет из географа поэт,
  • Такая тварь, созревшая в утробе.
  • Стрекочет и осклизло, как дитя,
  • И, лапками над миром колготя,
  • Пытается понять координаты,
  • Торопится истошный крик включать,
  • Что где-то здесь ему должна быть мать.
  • Но вышли все из родовой палаты.

«В полусумраке, пахнущем стружками…»

  • В полусумраке, пахнущем стружками,
  • Отцветающей астрой, костром,
  • Я во сне говорила на суржике,
  • Незапретном наречье простом.
  • Я дрожала от каждого шороха:
  • Старой яблони падал подол,
  • Обезглавленного подсолнуха
  • Завывал застывающий ствол.
  • Я всю ночь размовляла с потерянным,
  • С параджановским миром теней,
  • И вставало хайтековским теремом
  • Чудо-древо славянских корней.
  • О! Заплыть бы за время на стружике,
  • За фасады заброшенных хат,
  • Где со мною на суржике-суржике
  • Предки предков моих говорят.
  • Где ещё не расцеплено в пламени
  • Малолюдье славянских племён,
  • Где в покутье «По вiрi віддай мені»
  • Молит бабка на сломе времён.
  • Там, за ширмою междоусобицы,
  • Трескотни тектонических плит,
  • Всё ещё извергают надгробьица
  • Лаву горьких и жарких молитв.
  • В сновидении, не в сновидении,
  • В замогильном союзе племён
  • Вот и я – о воссоединении
  • Вижу вечный провидческий сон.
  • Я десятки годов перелистывать
  • Научилась, где гордо и зло
  • Шли по морде друг друга насвистывать
  • Брат на брата, село на село.
  • Проредили славянские головы,
  • Напросились на братский приём.
  • Там, за временем, в новые сёла вы
  • Завезёте наш общий геном.
  • Не сейчас через главку поганую,
  • В сносках, в скобках, в последней строке,
  • Через музыку мира органную,
  • На едином вися волоске,
  • Никуда друг от друга не деться нам,
  • Сколько чуждое ни славословь.
  • Слышишь суржик в звучании девственном?
  • Он мудрее, чем братская кровь.

«Говорят, всё это – вон та планета, и та планета…»

  • Говорят, всё это – вон та планета, и та планета,
  • И звёзды, которым конца и края нету, —
  • Рождено посредством взрыва, посредством света,
  • Озарившего небытие. Продолжая эту
  • Аналогию, теперь и твоя анкета
  • Начинается сызнова после склейки скелета.
  • Появились ли звёзды, как выглядит новый орден?
  • Долетает ли до палаты запах сирени?
  • Мир, который взорван, где теперь похоронен?
  • Не приходят ли возлюбленные твои тени,
  • Пока ты лежишь под капельницей, потусторонен,
  • Договариваешься с мирозданием об обмене,
  • О возврате отобранного. Но едва ли
  • Схлопнется, что разверзлось на всю Вселенную нашу.
  • С днём рожденья тебя! Бери, что дали,
  • Мимо тебя не пронесут эту чашу.
  • А ты всё просишь и просишь, чтобы не убивали
  • Сашу.

Куропатки

  • Он вышел из пролесочка на них.
  • – Откуда? Кто?
  • Он с головы до пяток
  • Похолодел и туловом поник,
  • Но прошептал:
  • – Ходил на куропаток.
  • За лесом на развилке в этот час
  • Летали пух и перья. Нарастая,
  • Звук вертолёта слышался. С террас
  • Слеталась местных пёстренькая стая.
  • Сосед твердил: «Рванёт, не подходи».
  • Вытаскивал дымящееся тело.
  • Заступница стояла позади
  • Врачей и оперов из райотдела.
  • Медбрат слегка ощупывал:
  • «Живой!
  • Лежи пока, сейчас дадут носилки».
  • И мёртвый Злой висел вниз головой
  • В обугленной машине у развилки.
  • Чужак ушёл не дальше патруля.
  • Там и скрутили. Влип, как кура в ощип.
  • Так мстит нижегородская земля
  • За русский лес, за куропаток, в общем.

Проводница

  • «Погиб, – ей сказали в трубку, – и все, кто с ним».
  • Она закричала, на полустанке стоя:
  • «Максим! Максим!
  • За что мне такое?!»
  • «Пошла, – говорит, – конечно, в храм».
  • Пассажирка дала молитву, которой тоже
  • Молится.
  • В Хабаровске ей велели прах
  • Забирать.
  • Пробегает мороз по коже,
  • Пробирает холодный ветер. И обе мы
  • Плачем, обнявшись, в тени вагона,
  • Потому что война одна на всех, хоть ты из Костромы,
  • Хоть со среднего Дона.
  • И сыновья – одни на всех. Двадцать пять.
  • Диабет. Трое детей. Вызвался добровольцем.
  • Что же ты наделал, сыне? Где тебя искать?
  • По каким моргам, сыне, к каким идти богомольцам?
  • Мы стоим на перроне.
  • Она говорит: «Пришёл
  • Недавно живой.
  • Прикрылся хохляцким трупом сыночек
  • И выжил один из всей миномётной роты. Хохол
  • Пригодился, вырвало взрывом у того позвоночник.
  • Забрал документы своих двухсотых с передовой,
  • Чтобы не мыкались вдовы, доказательства собирая.
  • Он пришёл домой. Он живой.
  • Что же ты ревёшь, моя дорогая?!»
  • Она проводница. Стоянка поезда тридцать минут, скользя
  • Из Москвы до Благовещенска, едет поезд «Россия».
  •                                                           Заключаем:
  • «Нас победить нельзя».
  • Поднимаемся в тамбур. Отправляемся.
  •                                               Отогреваемся чаем.

«Младенец плачет вдумчиво. Отец…»

  • Младенец плачет вдумчиво. Отец
  • Тихонько свирепеет: «Чё ж те надо?»
  • А на моём плече храпит боец,
  • Немолодой, как Димка из спецназа.
  • Отложен рейс. Объявлен план «Ковёр»,
  • Над лётным – усиление режима,
  • Поскольку демон крылья распростёр,
  • И кружится, и кружится, вражина.
  • Запеть бы «Чёрный ворон» всей страной…
  • Но спит боец, привычный к стаям птичьим,
  • И больше «Что ж ты вьёшься надо мной?..»
  • Младенец не орёт и вверх не тычет.
  • И мы без всякой паники сидим:
  • Ждём рейса, не гундим – для непонявших.
  • И тьфу на них вообще. Так победим.
  • Никто не сомневается из наших.

На смерть А. Ф

  • Мелких движений и осторожных взглядов
  • Тайный язык опасней змеиных ядов,
  • Может убить, может прожечь и может
  • К жизни вернуть, когда с перебором пожил.
  • Это у нас и было. Важны детали.
  • Дружеские объятья на карнавале,
  • Лёгких касаний на коже следы плавленья,
  • Жарких столбцов безликие откровенья.
  • Долгой дорогой в бескрайней степи, в салоне
  • Автомобиля слипшиеся ладони,
  • Танец фаланг, их перекрестий нега,
  • Я тебя отмолила тогда у неба.
  • Мне «невозможность» имя. Не я решаю.
  • Дважды одних и тех же не воскрешаю.
  • Что же, прощай, тишайшая моя тайна,
  • В годы любви воспетая мной детально.

«Резко не вставай, ударит в глазоньки…»

  • – Резко не вставай, ударит в глазоньки, —
  • Подливая, крякал сиплый дед.
  • Во дворе у вросшей в землю мазанки
  • Мне накрыли праздничный обед.
  • Пухлая Галина Поликарповна
  • Подносила яства ко столу.
  • Летний зной вливался в вены капельно.
  • Распускался полдень по селу.
  • В доме рушниками полки выстланы,
  • В комнатёнках сплошь половики.
  • На луга с утра коровы высланы,
  • Вон они пасутся у реки.
  • Что бы он сказал теперь о родине,
  • Как бы тряс плешивой головой?
  • Хорошо, что все дороги пройдены
  • И лежит не там, а под Москвой
  • Наш Петрович, так оравший: «Сволочи!» —
  • Что осип под Киевом в бою.
  • За тебя я выпью самогоночки.
  • Помню, помню – резко не встаю.

«Бойцы в вагоне-ресторане…»

  • Бойцы в вагоне-ресторане
  • Обратно едут, на Ростов.
  • Потом такси до поля брани,
  • Верблюжье ухо блокпостов.
  • Они бывалые, бухие,
  • Блатняк заводят, матом жгут.
  • На них военный зов России
  • Затянут, как над раной жгут.
  • Сквозь гул колёс одномоментно
  • Обрывки крика бьют вразлёт:
  • О том, что Путин стопроцентно
  • Мужик и точно патриот.
  • О том, что надо помнить павших…
  • И снова пьют, как ни взгляну.
  • Официанток недоспавших
  • Пугает крик: «Ещё одну!»
  • Они сойдут толпой хмельною,
  • И дёрнет дальше, как в бега,
  • Состав, везущий стороною
  • Тверёзых граждан на юга.

Родина

Захару Прилепину

  • Гудящая в веках стальными лопастями,
  • Глубинная моя, горящая дотла,
  • Как выживаешь ты, забытая властями,
  • Как выживаешь ты, не помнящая зла?
  • Отдав своих солдат на дальние заставы,
  • Сусеки поскребёшь и – в общий хоровод.
  • Как выживаешь ты, народ моей державы,
  • Далёкий от столиц, столицам тем оплот?
  • Несуетная ширь, стоишь ты, подбоченясь,
  • Надмирная, как лик надвратного Христа,
  • Ты Китежем всплывёшь, взродишься птицей Феникс,
  • Воскреснешь, воссияв, – до нового креста.
  • А как хотела ты? – владелица пространства,
  • Мать лучших из людей, чистилище племён.
  • О, я люблю в тебе вот это постоянство,
  • Охранный твой удел, победный перезвон.
  • Я в мыслях всю тебя обозреваю разом,
  • И вижу каждый двор, и слышу каждый всплеск
  • Колодезной воды и ржанье за лабазом,
  • Ночного костерка дохристианский треск.
  • Я знаю, как тебе даётся пропитанье,
  • И знаю, как тебе даётся ореол
  • Сияющих границ, вдовиц твоих камланье,
  • Закланье городов и вымиранье сёл.
  • Ты знаешь и сама всё о себе, о том, как
  • Растерзывать себя, и взращивать себя,
  • И возвращаться вновь в стоических потомках,
  • По ранним яровым пылищею клубя.

«Боец проспал весь день на верхней полке…»

  • Боец проспал весь день на верхней полке.
  • Не застелив постель, не съев лапши
  • какой-нибудь, не сдёрнув гимнастёрки,
  • Ну, или что у них поверх души.
  • Спал до утра от самого Ростова.
  • Мы даже взглядом не пересеклись.
  • Устал боец смертельно. Что такого?
  • Пусть спит. Вчерашний бой, ему не снись.
  • «Пусть спит», – я повторила проводнице,
  • Вздыхающей: «Оплачено ж бельё».
  • «Пусть спит», – она шепнула. До столицы
  • Мы сторожили это забытьё,
  • Небытие, период переходный
  • С того на этот свет – на свет дневной.
  • Вот так, потусторонний и голодный,
  • Проспал солдат обратный путь домой.
  • И что с того, что, заходя несмело
  • В плацкарт, я не спросила ничего.
  • «Брат, на побывку? Как там было дело?..»
  • Кто я такая – спрашивать его.

«Я говорю ему: «Вам врут»…»

  • Я говорю ему: «Вам врут».
  • Он отвечает мне: «Врут вам».
  • Брату ли брат или Бруту Брут —
  • Время расставит всё по местам.
  • Кто мы друг другу и – вообще:
  • Кто за империю вдоль Донца,
  • Кто – за свободу и шпик в борще —
  • Всаживает шрапнель в отца.
  • Ладно бы этот союз «и»,
  • Как он спросил там: «И ты, сын?» —
  • Только в измене грешней в разы
  • Принцепсом быть, возглавлять старшин.
  • Отцеубийственный суицид —
  • Прорва пробоин в твоей груди.
  • Ждёт и тебя ледяной Коцит,
  • К Данту с Вергилием не ходи.

«Украина, прощай!..»

  • Украина, прощай!
  • Умираешь не собственной смертью.
  • Истекаешь, безногая, кровью, ворованной нефтью,
  • Изрыгаешь проклятья, ракетами вместо морфина
  • Обезболить пытаешься совесть.
  • Прощай, Украина.
  • Возрастившая агнцев закланья, скрещённых с волками,
  • Очернившая предков, ведущих в Россию веками,
  • Ты была мне когда-то и люлька, и нянька Арина.
  • Я любила тебя, я любила.
  • Прощай, Украина!
  • Я учила украинским песням русалок полночных,
  • Я траву темно-русую слушала в водах проточных,
  • В белоглазье омел, под каштанов паникадила,
  • Я в лесные скиты меж дерев не боялась, входила.
  • Я спускалась под землю твою – навестить первородных.
  • Я пила молоко из исконных сосцов приворотных,
  • О, платанов латунь! Древних буков шершавая глина!
  • О, сиреневый чад над Печорой!
  • Прощай, Украина.
  • Неужели ты та, что учила влюбляться без меры,
  • Над которой ломились от зірок небесные сферы?
  • Но омела чернеет, цепляясь за ветки осины,
  • А под веткой чернеет Иуда. И нет Украины.
  • Закрываю глаза, не могу тебя видеть такою,
  • Изрыгающей «Слава…», зигующей синей рукою
  • В христианское небо. Я в смерти твоей неповинна.
  • Ты – сама. Ты – сама. Ти вже вмерла.
  • Прощай, Украина!

«Наклонялась к лицу твоему, к тряпице…»

  • Наклонялась к лицу твоему, к тряпице,
  • Застывала в вершке, не считая бронестекла.
  • – Спи-спи, Богомудре Несторе! Что, не спится?
  • Чернота пещерная перекинулась на пигмент чела,
  • Гомонит лампада морзянкой вокруг ковчега,
  • Шелестит во тьме то ли ряса, то ли плащ печенега,
  • То ли пёрышком по пергаменту кто-то строчит.
  • Ты узнал меня, Несторе? Я – сказать:
  • Прозвенел набатный звоночек, и третий кочет
  • Проорал над Лаврой, когда пришли повязать
  • Вековых насельников, а склизкая дрозофила
  • Занесла на Васильевский полкило тротила.
  • Всё, что я могу: сдержать рычанье, кроша коронки.
  • Призываю тебя в свидетели. Выводи из нор
  • Черноликих своих преподобных, пиши колонки,
  • Всё, что видишь, потому ты первый наш военкор.
  • Покровитель, укрой своих – платом, стёртым о вешки
  • Времени – на фронте и в тыловой кафешке.

«Та земля, где цикадами ночь тиха…»

  • Та земля, где цикадами ночь тиха,
  • Где давал рассветный час петуха,
  • Стёрта в прах построчно.
  • И вполне возможно, что всполох крыл —
  • Это те, кто взрывами из могил
  • Воскрешён досрочно.
  • Я ещё, бывает, и затяну
  • Украинскую песню не про войну,
  • Про плывущий човен.
  • Он такой же старый, как тот оклад,
  • Под которым лик на дощечке свят,
  • Так же чист и чёрен.
  • И плывут в куинжиевском свету
  • По реке на огромном своём плоту
  • И Петро с ключами
  • От калитки райской, и сам Павло,
  • И ещё моей там родни полно,
  • А я их встречаю.
  • Я пою, пою, и светло от звёзд.
  • Но не Droga Mleczna, а Крымский мост,
  • По всему, астрален.
  • И вплывают в Корсунские врата,
  • Кто пришёл домой на борту плота,
  • Так сказать, с окраин.
  • И живых, и мёртвых впишу в стихи,
  • И ещё чтоб третии петухи,
  • Ерихонски трубы,
  • Чтобы Лжевладимир мотал на ус,
  • Что теперь предел его наг и пуст,
  • Как ни плачь в ютубы,
  • Что ушли с холмов Лыбедь, Кий и Щек.
  • А Россия – это и есть Ковчег,
  • Берегущий запах
  • Приостывшей печки в родной избе.
  • А народа растраченного – тебе
  • Не подарит Запад.
  • Вот сошлись библейские времена:
  • И потоп, и хворь, и война дрянна.
  • Гаснет свет над хатой.
  • Я пою, я иду на тысячный круг,
  • Чтобы все воскресшие шли на звук
  • Незамысловатый.

Дом

  • Этот дом был белый-белый,
  • Он построен был, когда
  • И жена была несмелой,
  • И Петрович хоть куда!
  • Вот такой, как говорится,
  • Вышины и ширины!
  • Ослепительные лица
  • Жили в доме до войны.
  • Посмотри на этот ящик —
  • Он как внутренность печи.
  • Он теперь ненастоящий,
  • Не спасти, как ни лечи.
  • Если дождь или малярка,
  • Станет белым он опять? —
  • Чтоб забавная малявка
  • Вышла в классики играть.
  • Так посмотришь – вроде чёрный,
  • Так посмотришь – бел фасад.
  • Словно он нерукотворный,
  • Этот дом и этот сад,
  • Этот город, эти дети,
  • Люд, сошедший с алтарей.
  • Превращён в большие сети
  • Дом без окон и дверей.
  • И из каждого пролома
  • Солнце светит через дом.
  • И под вечер «Мама дома!» —
  • Голос мамы слышен в нём.

На снос памятника генералу Ватутину в Киеве 9 февраля 2023 года

  • Когда мы обратно в твой город войдём,
  • Немного остыв возле входа,
  • Мы точно не тронем твой выживший дом
  • И стадо немого народа.
  • Не сроем могил украинских солдат
  • И мову не пустим на мыло.
  • Ты сам привезёшь монументы назад
  • И всё обустроишь, как было.
  • Героем героя опять назовёшь,
  • Кого бы ты раньше ни славил.
  • И памятник этот ты тоже вернёшь
  • Туда, где народ его ставил.
  • Я знаю, что скажешь ты в зале суда:
  • Ты был – исполнитель наряда.
  • Но знаешь, когда мы вернёмся сюда,
  • За прыть твою будет награда:
  • Нависнет над Киевом глыба одна,
  • Бессмертье своё узаконив.
  • И схлынет в Европу святая война —
  • Где ждут Рокоссовский и Конев.

Артис

  • После боя безупречного
  • До утра без задних ног
  • Мой товарищ – птица певчая —
  • Спит в землянке, как сурок.
  • Перебита переносица
  • В прошлой жизни у него.
  • А во сне он переносится
  • В эту, что страшней всего.
  • Где дороги в тесто месятся,
  • Где суровая родня,
  • Где сидят двенадцать месяцев
  • Возле вечного огня.
  • Кто – убитый, кто – замученный,
  • Кто – попавший под завал.
  • Кто – сегодня за излучиной
  • Пядь земли отвоевал.
  • И теперь он отсыпается,
  • Ноль внимания на гром.
  • Тонкой струйкой осыпается
  • Сверху стылый чернозём.
  • Снова он во сне нахрапистом
  • Бьётся в праведном бою.
  • И гремит война анапестом
  • Колыбельную свою.

Дмитрий Артис

Рис.4 Традиции & Авангард. №4 (19) 2023 г.

Родился в г. Королёв Московской области. Окончил Российскую академию театрального искусства и Литературный институт им. А. М. Горького. Книги стихотворений: «Мандариновый сад» (издательство «Геликон Плюс», 2006), «Ко всему прочему» (издательство «Русский двор», гою), «Закрытая книга» (издательство «Авторская книга», 2013), «Детский возраст» (издательство «КП ОГТ», 2014), «Мелкотемье+» (издательство «АуроИнфо», Санкт-Петербург). Член Южнорусского союза писателей и Союза писателей Санкт-Петербурга. Лауреат национальных и международных премий в номинациях «Драматургия», «Поэзия» и «Литературная критика». Участник СВО.

Дневник добровольца

(записи второго круга)

16 июня, 10:24

Кому-то надо быть на Тавриде, а кому-то – на войне. Наши люди должны быть везде, и пусть каждый окажется там, где почувствует себя нужным.

Лето – странное время года. Хочется на море с любимой женщиной или в лес на шашлыки. А ещё хочется домашнего уюта, любви и счастья.

Домашнего уюта, любви и счастья хочется в любое время года. Но для этого необходимы как минимум два человека. В одиночку не получится.

Поэтому выбор невелик. Либо сидеть на диване и ныть, что никому не нужен, ожидая, когда позовут на какое-нибудь духоподъёмное мероприятие поиграть лицом героя, либо идти туда, где должен быть каждый уважающий себя мужчина (с поправкой, чтобы никого не обидеть!), не обременённый домашними хлопотами.

Слабо понимаю, как существовать в рамках первого варианта.

Да хранит нас Бог!

29 июня, 18:32

На войне каждый новый день проживаешь как первый, понимая, что он может оказаться последним. Негативные эмоции, обиды, которыми буквально за полтора месяца по возвращению напитала меня гражданка, уже исчезли. Сердце наполнилось благородным светом и любовью.

На войне без любви делать нечего. Любовь к женщине, детям, родителям, любовь к Отечеству. Она движет русским солдатом, даёт ему волю к победе.

Чувство ответственности или долга не всегда работает. Чувства нужные. Но по сравнению с любовью они изрядно проигрывают. Превращают человека в бездушную машину, вынуждают поступать по совести. Обязательства вытесняют потребность. Живёшь по принуждению. С любовью всё иначе. Она даёт силы, а не забирает их.

Я бы не сказал, что любовь – это панацея ото всех бед, но были случаи, когда только она помогала. Теперь думаю, что любовь – это и есть Бог, и если человек живёт без любви, то он живёт без Бога. У меня именно так. Не знаю, как у других. Редко разговариваю об этом с людьми.

30 июня, 20:12

Совершенно неожиданно выдалось свободное время. Вернее, оно выдалось ещё вчера, но немного затянулось и, по всей видимости, продлится до завтрашнего утра. Поэтому на связи, а заодно закину в интернет пару наблюдений.

Добровольческие подразделения уплотнились, если можно так сказать. Слабых звеньев не так много. Парни заходят по второму и третьему кругу, с опытом. Новых мало. Не больше десяти процентов. По крайней мере, там, где я сейчас нахожусь.

Основной контингент можно разбить на две категории: солдаты удачи и патриоты. Но есть сложность. Эти категории настолько перемешаны, что трудно сказать, кто из них больше патриотичен, а кто идёт чисто подзаработать. Мыслями питаются друг от друга.

Солдаты удачи, как правило, после отработки контракта загуливают на неделю, спускают деньги и возвращаются на войну. Патриоты вкладывают в семью. И там и там есть исключения.

Но в этот заход я пока не видел людей из третьей категории, которых ещё зимой было много. Это люди, попавшие в долговую яму. Надо заметить, должники не сразу открываются. Они долгое время держатся как патриоты или солдаты удачи. Поэтому вывод делать рано.

На первом круге самый молодой парень был от двадцати трёх лет. На втором круге сдружился с пареньком, которому девятнадцать. Назовём его Смайл. Естественно, отношусь к Смайлу как к сыну, и он вроде привязался ко мне.

Смайл закрыл (сдал экзамены) первый курс института и ушёл на войну. Контракт как раз до следующей сессии. На пункт сбора добровольцев приехал с мамой. При всём при этом признался, что своей девчонке не сказал, куда уезжает.

Сначала меня это позабавило, а потом подумал, что именно так в его возрасте и надо уходить на войну. Провожать должен самый близкий и дорогой человек. А девчонка… ну, видимо, ещё не доросла до подобного статуса.

Смайл красивый русский парень. Метр восемьдесят пять ростом. Фигура единоборца. Подтянут, вежлив, прост в общении. Невероятно любопытен. В хорошем смысле этого человеческого качества. Если что-то не понимает, спрашивает. Если ответ не удовлетворяет, ищет информацию в другом месте.

По-моему, он из тех парней, которые умеют быть преданными. Цель прихода на войну в составе добровольческого подразделения – послужить Отечеству. Спросил, а почему не пошёл на срочку? Сказал, что срочников на войну не пускают, да и у него отсрочка от армии, потому что учится в институте. Неожиданный поворот, да?

Ещё один сослуживец, с кем сблизился, – Ахмед. Тоже новичок. Неделю назад подошёл ко мне и говорит:

– Придумал себе позывной!

– Какой? – спрашиваю.

– Ахмед-аварец-пулемётчик!

– Длинноватый позывной, – смеюсь.

Ахмед из Дагестана. Неграмотный. Но словарный запас русского языка на удивление существенный.

Буквы знает, а составлять слоги и слова не умеет.

Рассказал, что в детстве учили, но у него голова от занятий болела, поэтому ничему не научился.

По профессии Ахмед пастух. Пасёт овец, лошадей, баранов. В общем, пасёт всё, что пасут в горах. Старше меня на пару-тройку лет. Простодушный и добросердечный. Вспыльчивый. Терпеть не может нацистов. Дед Ахмеда воевал с ними на Второй мировой, а теперь вот он пошёл на войну с нацистами сам. Дед орденоносец.

Говорит:

– Хочу быть Героем России. Иду я, а на меня смотрят и кричат: «Ахмед – Герой России идёт!» А я гордый, грудь такая, – показывает, – колесом, на груди ордена, медали… Только бы не испугаться, когда в меня стрелять начнут. Сам я, – продолжает, – стрелять не умею. Никогда не держал в руках оружия. Но меня ведь научат? Я научусь. Как они могли, – это он про хохлов, – пойти воевать с Россией? Наши предки обязались жить в мире с русскими, а они… Продались! Как могли? Не понимаю!

Смайл заполнял контракт за Ахмеда, Ахмед – расписывался. Расписываться он умеет.

3 июля

За первые восемнадцать дней поменяли три учебных базы. Подготовка всё жёстче и жёстче. К вечеру валишься с ног.

На первой базе занимались вразвалочку. Полдня боевая подготовка, полдня теория. Особо не напрягались.

Жили в полевых палатках на двадцать человек каждая. Кормили хорошо. Три раза в день. Горячее, салаты, супы, каши, яйца, масло, колбаса…

Вторая база максимально приближена к полевым условиям и находится в нескольких километрах от линии фронта.

Жили в земляных блиндажах, лисьих норах. Жара, ливни, комары, мыши. Питание в основном – бичпакеты.

Занятия по двенадцать часов в день в любую погоду.

Полтора литра воды в сутки на человека, даже если жара переваливает за тридцатиградусную отметку.

Третья база уже непосредственно под неусыпным глазом команды полевого командира, которая состоит из инструкторов, прошедших бои вместе с ним.

В шесть утра подъем – и побежали. Теория и практика в одном флаконе. Остановиться можно только к девяти вечера. Живём (вернее, только спим) вольготно. В домах.

Есть вода, газ, свет, баня, кухня, туалет. Питание полевое. Есть возможность дойти до магазина и купить вкусняшек. Были бы только время и силы.

Теперь уже первый круг начинает казаться детским садом или пионерским лагерем, где основная задача старшего по палате – смотреть за тем, чтобы парни мыли за собой кружки.

Подготовка на первом круге была почти никакой, скажу прямо. Да и форма войны за шесть месяцев сильно изменилась.

Если раньше мы как бы нападали, но в основном сидели в обороне, то сейчас мы как бы защищаемся, но количество штурмов (и самих штурмовых отрядов) увеличилось в разы.

4 июля, записано 5-го

Адище адское. Холод невыносим, но жара отупляет сознание, теряешь связь с реальностью. Бегали в поле до обеда. Один сослуживец с тепловым ударом. У меня начались проблемы с вестибулярным аппаратом. Постоянно теряю равновесие.

Начался день с того, что, выпрыгивая из машины, забыл, что мне давно не двадцать, не тридцать и даже не сорок лет. Выпорхнул так, что ударился мыском о какую-то железку, торчащую из асфальта, и прокатился по нему метров пять. Выбил большой палец на ноге.

Жаловаться стыдно. Пробегал так полдня, стиснув зубы. Падая и снова вставая, падая и вставая. Голова не соображала ничего.

В два часа дня, вернувшись в располагу и сняв ботинки, обнаружил синюю распухшую ступню. Выпил таблетку пенталгина, чтобы снять боль. Больше ничего обезболивающего с собой не было.

Боль не утихала. Часам к шести решил дойти до медпункта. В начале восьмого отвезли в город на рентген.

К великому счастью, перелома нет. Сильный ушиб. Стало дико стыдно перед врачами, что обратился с такой пустяковиной, и это чувство было страшнее той боли, которую испытывал.

Вернувшись с рентгена, получил от командиров списки с распределением прибывших со мной парней по командам.

Меня ставили старшим по «молодым» (так здесь называют пополнение). Пятерых из моей команды забрали на БЗ (боевое задание). Охрана отбитого объекта на самом передке. Среди пятерых оказались Смайл и Китаец.

Успел обнять их и сказать: «Не ссыте, братья!» Впрочем, они и не думали ссать.

К девяти вечера мир вроде бы успокоился. Решил немного поспать. Последние три дня спать не мог и есть тоже. К десяти вызвали по рации в штаб. Там получил распоряжение выйти с двенадцати ночи до четырёх утра в караул. Меня приписали к комендантской роте.

Начиная с трёх часов немецкая арта работала по объекту, на который вышли мои боевые товарищи. К шести утра 5 июля удалось на пару часов задремать.

Снился стыд и позор, что я, как последняя сволочь, отсиживаюсь в штабе, а мои друзья шкерятся на объекте от вражеской арты.

Надо искать в себе силы, чтобы есть и спать, иначе я долго не протяну.

5 июля

Начинаю гнобить себя. Хорошим это не кончится.

Выполнять поставленные задачи, меньше думать и рефлексировать.

Съел гадский дошик.

6 июля, 04:12

Не рота, а взвод. Комендантский взвод. Это парни, которые следят за внутренним порядком и охраняют располагу. Помимо прочего. Особенного расслабона на войне не бывает.

Вчера переехал в другой дом, где селится часть взвода. Ахмед-аварец расстроился, что его бросили. Смайл, Китаец, Кубань ушли на своё первое боевое. Я – в комендантский взвод. Он пока ещё не получил распределение. Ворчал, провожая меня. Попытался подбодрить, дескать, я рядом. Но Ахмед всё равно расстроился.

Нога прошла за сутки, несмотря на то что сидеть дома, чтобы дать ей отдых, не получилось. Надыбили стройматериалы и отвезли парням, которые строят баню и кухню. Говорят, в скором времени появится возможность выходить в сеть.

Находимся там, где мобильная связь полностью отключена. В целях безопасности. Знаю, что за меня волнуются родные и близкие, но я на войне. Писать каждый день о том, что со мной всё в порядке, возможности нет. Простите.

Настроение боевое.

6 июля

Крепкий, сбитый молодой парень. Ногаец. Постоянно улыбается. Хорошее телосложение, поэтому во дворе дома часто ходит раздетым по пояс. По базе не по форме запрещено. На предплечье две зелёных точки, будто от пули – входное и выходное отверстие. Спрашиваю:

– Ранение?

Рассказывает:

– Выходим с боевого. Поле, подстриженная миномётами и автоматами лесополоса, пересечённа. Бабах – прилёт буквально в трёх метрах от нас. Упали, прижались к земле. Кричу напарнику:

– Живой?

– Да! – отвечает.

– Бежим или лежим?

– Бежим!

Вскочили, побежали. Слышу взрыв, оборачиваюсь и вижу второй прилёт прямо на то место, где мы лежали.

Бежим дальше. Развилка. Две тропы. Одна – дорога к располаге длиннее, другая – чуть короче. Почему-то свернули на ту, которая длиннее. Снова кричу напарнику:

– Нам надо на другую тропу, там путь короче!

– Разворачиваемся!

Развернулись, побежали к другой тропе. Опять взрыв. Оборачиваюсь и вижу новый прилёт на то место, где должны были быть мы, если бы продолжили бежать по прежней тропе.

Добегаем до жёлтой зоны, останавливаемся перевести дыхание. Куртка к руке прилипает. Ранило. Поработал пальцами. Сжал в кулак, разжал. Согнул в локте. Двигается. Значит, кость не задета.

Врач на базе осмотрел. Осколок прошёл насквозь и застрял на выходе. Достали его. Помазали зелёнкой входную и выходную дырки, перебинтовали. Мы, ногайцы, везучие!

Сегодня снова выходит на боевое.

6–7 июля

Перед выездом на пункт сбора добровольцев зашёл в аптеку, чтобы купить витамины. С ними на войне напряжёнка. Лучше иметь запас. Помогают поддерживать себя в тонусе.

Спросил у аптекарши. Сказала, что есть хорошие витамины для мужчин. Сказала и почему-то лукаво подмигнула. Поначалу не придал этому значения.

Спросил стоимость. Ответила:

– Семьсот. – И добавила: – Но тем, кто покупает эти витамины, дают бесплатно ещё одну пачку других витаминов. Тоже для мужчин!

Опять подмигнула.

Я в своих мыслях, голова занята войной.

– Хорошо, – говорю, – давайте.

Оплатил, взял. Дома сунул в походный рюкзак.

На первой учебной базе, когда настроение было так себе, решил выпить по одной витаминке из каждой пачки.

Всю ночь снилась китаянка. Неземной красоты и в том виде, в котором женщины больше всего нравятся мужчинам. Такие вещи вытворяла, что неловко в дневник записывать.

Проснувшись раскрасневшимся, сёл на кровать и начал перебирать бывшие сердечные привязанности, чтобы разобраться, откуда в моих снах появилась китаянка. Среди знакомых китаянок нет, и ни с одной женщиной этого прекрасного народа у меня не было даже случайной связи.

На второй день снова выпил по одной витаминке. Опять снилась обескураживающая китаянка.

Сил, главное, никаких, мысли о войне, а здоровье на полигоне. Но снится китаянка, и всё. Хоть головой об стенку бейся или затвор передёргивай.

На третий день и третью ночь история повторилась, вернее, уже потроилась. Китаянка сводила с ума. И так и этак. Не удержался и сделал с ней всё, что сам хотел, и всё, что она просила.

Утром изумлялся своей дикой подростковости. Накануне пятидесятилетия быть Огогошем не всякому дано.

Путём нехитрых логических умозаключений догадался, что дело в витаминах. Полез в рюкзак посмотреть, что мне подсунула аптекарша.

Так и есть, они самые, для мужчин. Сделано в Китае.

6 июля

Шесть часов в карауле. Стоял в одиночестве. Людей не хватает. Это плохо. Но мне было хорошо.

Самые лучшие шесть часов за последний месяц. Никто не раздражал. Вот оно, счастье интроверта на войне.

7 июля

С двенадцати до шести проспал как убитый, а проснулся как только что народившийся. Полдня свободного времени.

Убрался во дворе. Парни притащили щенка, и он разбросал мусор.

Сгонял в магазин. Взял сигарет, батон докторской колбасы («Черкизовская»), две двухлитровых бутылки кока-колы (здесь кола лучше, чем в Москве), мороженое, сникерсы и… мясо!

Перебои с тушёнкой. Выдали кости цыплёнка в банке, на которой почему-то написано «Тушёное мясо». Мяса там нет. Одни кости. Тушёные кости. Хотелось нормального человеческого мяса…

Тьфу ты… Можно подумать, я людоед. Смеюсь. Под нормальным человеческим мясом подразумевается говядина. На худой конец свинина.

С графиком караула разобрались. Сегодня у меня четыре… Освобожусь к шести вечера. Наемся, напишу чего-нибудь и лягу спать. Если ночью не напрягут, опять высплюсь.

Привыкать к хорошему нельзя. По своему опыту знаю: как только привыкаешь, сразу сдёргивают с места.

7 июля

Коренастый парень сорока семи лет. Густая чёрная борода. Нависшие брови. Короткая стрижка. Лоб низкий. Глаза суетные. Либо сверлят, либо испуганно утыкаются в пол. Всегда разный. Этакий старый лис. На плечах воровские звезды. От звезды к звезде набито: «Повидала горе, полюби меня».

В тюремной шняге и том, как устроен сегодняшний воровской мир, ничего не понимаю. По верхам нахватался, без углубления в тему. Спрашиваю:

– Коронованный?

– В отрицании…

У меня после работы на седьмой эрпэгэшке проблемы со слухом. А Мартын слова жуёт, говорит невнятно. Вроде он сказал «в отрицании» или «отрицалово» и добавил:

– После того как Путин подписал закон, что можно присесть на пятнадцать лет за одно лишь признание в том, что ты вор в законе, их на гражданке, – он выразился именно «на гражданке» хотя имел в виду «на свободе», – не осталось. Кто в тюрьме, а кто за границей. Некоторые ходят, детям головы грязнят, пальцами кидают, а сами от титула уже давно отреклись. У меня теперь жена, – закончил Мартын, – и дочка.

Мне трудно воспроизвести речь Мартына. Косноязычен и говорит «бедно», поэтому пересказываю своими словами.

Первое, о чём он заговорил со мной, так это о том, что должен быть помощником коменданта, но прислали бывшего мента с пятнадцатилетним стажем и про самого Мартына тут же забыли. Жаловался так трогательно (глаза бегали), что я прослезился от умиления.

– Да, – причитал Мартын, – бывших ментов не бывает.

Я тогда с ходу подумал, что и воров бывших не бывает, только вслух не стал произносить.

Мартын посетовал на то, какая нынче молодёжь пошла невоспитанная, старших не уважает, а заодно вспомнил свою героическую юность, рассказав, как дрались район на район, улица на улицу. Выходили и махали кулаками, не то что сейчас, дескать, хохлы на русских лезут, да не с кулаками, а с какой-то западной артой. Не по-пацански, в общем.

Заодно выложил историю о том, как девчонку провожал в другой район.

Парня, пока был с девчонкой, не трогали (было такое правило). Избивали до полусмерти на выходе из подъезда.

Проводил девочку до двери в квартиру, попрощался и пошёл вниз по лестнице. Спускается, слышит, замок наверху щёлкает, дверь открывается, выходит отец девчонки и зовёт его. Мартын поднимается назад. Отец девчонки спрашивает:

– Зная, что побьют, не побоялся проводить мою дочь?

– Не побоялся…

– Так сильно любишь?

– Да.

– Ну, пойдём к нам, посидишь тогда, пока не разлетятся коршуны.

Вышли на балкон. Отец улыбнулся, показывая на группу молодых парней, поджидающих Мартына:

– Видишь, слетелись.

Эту историю я слышал много раз от парней, которым хотелось блеснуть героической юностью. История входит в состав самых распространённых городских легенд из восьмидесятых тире девяностых. Поэтому больше чем уверен, ничего подобного в жизни Мартына не было. Но мне понравилось, как он в финале своего рассказа выкрутился, когда я чуть было не поймал его на вранье.

– Простояли, – рассказывает, – на балконе полночи, проговорил о том о сем, а когда коршуны устали ждать и разлетелись, отец девчонки моей вызвал по телефону такси, чтобы я спокойно доехал до дома.

На реплике «вызвал такси по телефону» я усмехнулся. Не было в конце восьмидесятых мобильных телефонов, по которым нынешние люди привыкли вызывать такси.

Мартын будто прочитал мои мысли. Глаза покосились влево – придумывает, как выйти из положения.

Он приложил к уху руку, изображая, что держит в ней трубку дискового телефона, а указательным пальцем другой руки сделал круговое движение. Потом кивнул головой и добавил:

– Дисковый телефон. Вызвал такси по дисковому телефону.

Старый лис умеет читать мысли собеседника.

Сегодня после обеда объявили, что Бичу – бывшего мента, которые бывшими не бывают, – назначили комендантом, а Бича взял себе в помощники Мартына – вора в законе, которые тоже бывшими не бывают.

Иногда реальная жизнь подносит нам чистые драматургические ходы.

7 июля, вечер

На позициях три двухсотых из моего потока.

Сначала работала арта укронациков, потом было затишье, а в половине пятого начался ураган.

Повалило несколько деревьев на электропровода. Света нет.

При дожде птички не летают, значит, вражеская арта не работает.

Когда ливень порвал небо, вроде успокоился. Парням легче будет. Мокро и грязно, зато живы. И вот новости…

Погиб Китаец. Сказали, что погиб Китаец.

Дали свет.

8 июля, до прихода утра

Бабахает сильно. В одну и в другую сторону.

На второй учебной базе, где мы жили в землянках, один курсант из нашего потока застрелил другого. В шутку приставил к голове автомат и нажал на курок. Половины головы как не было.

Не всякий русский воин доблестный. Есть среди нас откровенные дебилы. Не хочется о них говорить. Стереть из памяти, чтобы не было, как той половины головы.

На пункте сбора добровольцев набралось человек восемь. Среди них были Ахмед и Смайл. По приезде на учебную базу мы подружились. Жили в одной палатке.

Потом к нам подселили Китайца, Кубань и Костека. Китаец с Кубанью приехали вместе. Два друга – метель да вьюга. Китаец безбашенный. Кубань головастый. Парни, как плюс и минус, противоположности друг другу. Держались вместе.

Костек – из Дагестана. Метр с кепкой. Золотые зубы. В каждой бочке затычка. Глупо шутил и старался быть на виду, чем немало раздражал меня. Как-то не выдержал и прикрикнул на него:

– Костек, знаешь основное правило солдата, которое спасает ему жизнь?

– Какое?

– Быть незаметным!

– Меня и так никто не замечает! – обиженно ворчал Костек и на секунду замолкал.

Через пару-тройку дней к нам присоединился двадцатитрёхлетний Ковбой. Жил он в другой палатке, но подружился со Смайлом – близкий для общения возраст, – поэтому частенько тусил вместе с нами.

С утра на полигоне, после обеда на теории, вечерами молодёжь в качалке, старики – я и Ахмед – на койках, а Китаец с Кубанью – парни среднего возраста – в курилке.

По рации:

– Командир, мы работу закончили…

– Отдыхайте, завтра с утра ещё много дел.

Бабахать перестало. Слышен только утренний собачий лай по располаге. Парни возвращаются по своим домам.

Нет, прилёты ещё есть. Редкие, но есть.

8 июля, утро

Ахмеда поставили на пост. Поскольку он неграмотный, то позывные и номера машин, которые проходят через него, не записывает, а напрямую передаёт по рации в штаб. Помимо этого, он сообщает по рации обо всём, что происходит рядом с его постом. Дежурный в штабе злится. Понимаю, конечно. Только иного выхода нет, людей не хватает.

Идёт уже пятый час работы Ахмеда. Он передаёт по рации:

– В кустах за будкой кто-то шевелится. Наверное, собака. Да, это собака.

– Так пристрели её, чтобы не мешала тебе работать! – в ответ орёт выведенный из себя дежурный по штабу.

– Собаку? Собаку я не могу стрелять, – отвечает Ахмед.

8 июля, вечер

Время в карауле уменьшилось до восьми.

Сегодня на дальнем посту. Тут спокойнее, потому опаснее. Мне легче. Мало людей.

Прилетала божья коровка. Села на броник. Ползала, ползала. Взял её, как в детстве, посадил на указательный палец левой руки и поднял вверх. Указательный палец правой руки – на контроле.

Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба чёрного и белого, только не горелого.

Божья коровка не улетала. Спустилась по указательному пальцу вниз, поднялась на средний, потом опять спустилась, перешла на безымянный… Так обошла все пальцы. Развернулась и проделала тот же путь в обратную сторону.

Я назвал её Бовка (БОжья короВКА).

Руку положил на автомат. Бовка перемахнула запястье и, смешно пробираясь сквозь волоски на руке, поползла к складкам засученного рукава.

Жара спала. Пасмурно. Воздух тяжёлый.

Бовка перебралась на рукав камуфляжа, немного постояла и скрылась из глаз, убежав на другую сторону руки. Я сидел не шевелясь.

Прилетела вторая божья коровка и так же села на броник. Не стал её беспокоить просьбой принести хлебушка.

Божья коровка жила своей жизнью, ползая по броне и прикладу автомата, на который она легко перешагнула, поскольку тот был плотно прижат к груди.

Я назвал её Жьяко (боЖЬЯ КОровка) на французский манер.

Для общей картины не хватало только Госпожи Ро (божья коРОвка). Но третья коровка никак не прилетала.

Появился шмель. Его жужжание напрягало меня, поэтому я снял кепку и отмахнулся.

Наши парни вычислили координаты крупнокалиберного пулемёта укронациков. Вышли одноглазые. Один плюс пять уехали за грибами. Минус два без вести.

На войне лучше не привыкать к сослуживцам. Каждая утрата убивает внутри тебя что-то живое. Стараюсь дистанцироваться. Хорошо и тепло общаюсь со всеми, но при этом держусь на расстоянии. С божьими коровками хорошо дружить. Они похожи друг на друга.

Теперь для меня все божьи коровки будут Бовками или Жьяками. Так в моей голове каждая из них будет жить вечно.

В следующий раз (пусть это будет в новом году!) поймаю божью коровку, посажу на ладонь и буду разглядывать, чтобы понять, кто она: Вовка или Жьяко. А если повезёт, то и Госпожу Ро увижу. Толстенную-претолстен-ную, с бессчётным количеством чёрных пятнышек на малиновых (пусть будут малиновые!) крылышках.

Если принять за данность, что вечность существует, пока живёт человек, а каждого человека зовут Огого-шем, то Огогош вечен, как Вовка, Жьяко и Госпожа Ро.

9 июля, четыре утра

Всю ночь лил дождь. Под утро перестал.

Проснулся в час ночи. К двум на пост. Надо не спеша собраться. Сижу под навесом во дворе, пью кофе, курю.

К половине второго из своей конуры вылез Фома-два.

– Не спится? – спрашивает.

Я чуть не поперхнулся.

– Спится. Только на работу пора. Тебе тоже.

– У меня подозрение на пневмонию. Завтра с утра на больничку еду. Можно кофе?

Фома-два, не дождавшись ответа, берёт мою чашку и делает из неё глоток.

– Теперь и у меня будет пневмония, – говорю.

– Яне знаю, что такое пневмония.

– Это воспаление лёгких. От него умирают чаще, чем от пули на войне.

– А-а-а-а, – растягивает Фома и делает ещё один глоток из моей чашки.

Фома-два – потому что в подразделении есть ещё один Фома. Тут двойников много. Малой, Малой-два-три-четыре-тридцать. Добрый, Старый, Кот и т. д. – все с номерами.

Фома продолжает светскую беседу, допивая мой кофе:

– Мне тоже на пост, говоришь?

– Да.

– А куда?

Открываю телефон, на который фотографировал расписание.

– На дальний.

– У тебя неправильное расписание. Мне не туда.

– Правильное. Туда.

Не было ещё ни одного дня, чтобы Фома пришёл на пост вовремя и на тот, на который нужно прийти. Он уже неделю ходит как лунатик. Еле передвигается. Уговорил его вчера сходить к медикам. Отказывался, ссылаясь на то, что ему теперь уже ни чем не помочь. По правде говоря, он меня пугает. Разговаривает сам с собой, смотрит в пустоту или сквозь собеседника, будто не видя его, ходит медленно. Похож на зомби.

– У меня на войне псориаз прошёл, – продолжает Фома. – Что такое псориаз, я знаю. Это большая перхоть на голове. Её отковыриваешь, но она потом снова нарастает.

Меня начинает подташнивать. Надеваю броник, плащ, беру автомат. Фома тоже одевается. Включает фонарик, и мы выходим на улицу.

Я меняю Чапу. Чапа еле стоит на ногах от усталости. Мокрый насквозь. Мы здороваемся и тут же прощаемся. Чапа уходит. Фома стоит рядом.

– Тебе на дальний, – подталкиваю Фому в направлении его поста.

Фома недоумевает:

– Я ведь только что тебя сменил. Почему ты опять пришёл?

– На дальний, Фома, тебе на дальний, – будто не замечая того, что Фома бредит, повторяю.

Фома разворачивается и уходит.

Здесь больных нет. Больные в больничке. В располаге, даже если у тебя агония, ты всё равно здоров.

9 июля

Мартын внешне похож на персонажа советского фильма «Дети капитана Гранта». Того, который говорил: «Я не Негоро, я – Себастьян Перейро!» Серьги в ухе не хватает.

Получив должность помощника коменданта, застегнул камуфляж на всю молнию. Носит под мышкой папку. Задирает подбородок и поджимает губы.

Достаточно представить себе Себастьяна Перейро с папкой под мышкой (вроде Огурцова из фильма «Карнавальная ночь») – и можно умереть со смеху.

Услышал, как Мартын ругается на Ахмеда:

– Ты тупой!

– Мы тут все тупые. Острые – на объекте, – заступился за Ахмеда.

Объект – Сердце Дракона. Основная движуха на нашем участке фронта происходит именно там.

Мартын понял, на что намекаю. Сжался в комочек, стал маленьким и безобидным. Немного попятился назад, потом резко развернулся и будто растворился в воздухе – исчез из моего поля зрения.

9 июля, день

Льёт дождь. Поспал пару часов и выспался. Света нет. Вышел во двор. Атмосфера гнетущая.

Прошла информация, что пропавшие без вести могли попасть в плен.

Водитель уазика разворачивался и наехал колесом на мину. Машину разметало в клочья. Его нашли в семидесяти метрах от места взрыва. Оторвало руку и обе ноги.

Пошёл смотреть расписание нарядов к домику коменданта и не обнаружил своего позывного. По дороге назад встретил Бичу, спросил: «Почему?» Сказал: «Отдохни». Попросил поставить меня и дать возможность отлежаться Фоме-два.

Стихи ушли. В голове ни строчки. Уже давно. Так долго никогда не молчал. Чтобы не сойти с ума, решил вести дневник. Он даёт иллюзию собеседника.

Дневник никто не прочтёт. Если не выживу. От этого легче загонять буквы в слова, а слова в предложения. Вероятность выживания мала. Смерти не боюсь.

Боюсь, что физически не потяну нагрузок и подведу парней… свои высокие идеалы. Боюсь сломаться.

Я видел на этой войне сломанных людей. Печальное зрелище.

9 июля, вечер

Драматургии не случилось. Назначили нового коменданта. Бича вернулся в помощники, а Мартын остался не у дел. Папка заброшена под кровать. Камуфляж расстёгнут.

Водитель уазика, которому оторвало ноги, скончался. Позывной Танцор.

Сто дней на войне. 91 день – первый круг и 9 дней – второй.

Дневник начал вести неделю назад. Он заполнил пустоту, образовавшуюся в отсутствии связи с большой землёй.

Жалею о том, что раньше не додумался. Дневник увлекает. Снимает напряжение.

Пару недель, пока занимался на первой и второй учебной базе, оставался без телефона. Ничего не записывал. Надо восстановить пробел.

Будут всплывать воспоминания из первого круга, запишу здесь.

10 июля, день

Без происшествий. Отоспался, отработал, перекусил, зашил дыры на камуфляже, который покупал в Москве, готовясь к выезду. Есть ещё один. Его выдавали на первой учебной базе. Держу про запас. Не надеваю.

На второй круг выдали всё то же самое, что выдавалось на первый. Вместо бушлата – куртка. Добавилась фляга для воды и разгрузка намного лучше. Та, которую получали зимой, рвалась в первый же день. Снимали с неё карманы для магазинов и перекидывали на броник. Броник носили поверх бушлата.

Получая бушлат, просил выдать 50–52 размер. Был пошире. Сейчас 48-й в самый раз. Мне выдали 56-й.

– Зачем, – говорю, – мне 56-й, если я – 52-й?

Ответили, дескать, бушлат нужен такого размера, чтобы в студёную ночь и себя можно было накрыть, и коня. Жаль только, что коня не выдали.

В том бушлате через неделю заблудился. Сильно похудел. Ходил как Филиппок в отцовской шубе, пока не купил нужного размера.

Резиновых сапог в этот раз не выдавали. Из обуви только кроссовки «Лёва» – мультикам. Как ни странно, подошли. Хожу не снимая. Зимой давали такие же. Не сумел привыкнуть. За неделю ступня превратилась в сплошную кровавую мозоль. Сейчас в кроссовках нога чувствует себя хорошо. Есть берцы, лёгкие. Покупал вместе с камуфляжем.

10 июля, под вечер

Организму нужно две недели на адаптацию. Потом становится легче. Привыкаю. Гоню мысли о домашнем уюте, чтобы не так тоскливо было. Возможность позвонить на большую землю – есть. Надо подойти к командирам, попросить. Просить не хочется. Да и звонить тоже. Сомневаюсь, что разговор с большой землёй даст мне сил. Наоборот, могу расклеиться.

После караула вздремнул на часик. Вышел во двор, там Калуга сидит и бормочет: «Ангел-хранитель, ангел-хранитель…»

Штаны задраны до колен. Ноги распухшие. Костяшек не видать. Несколько дней назад на полигоне схватил тепловой удар. Плюс тридцать жара, мы в тяжёлой броне, плюс БК. Он оставил на базе кепку, бегал в шлемаке. На перекурах снимал шлемак, чтобы не так жарко было. Результат налицо. Вернее, на голове. Отрабатывали эвакуацию на реальном трёхсотом.

– Ничего себе, – говорю, – как у тебя ноги распухли.

– Бухал на гражданке… поэтому, наверное.

По Калуге видно, что был не дурак выпить. Под глазами мешки. Лицо застыло в похмельной гримасе. Щёки отвисшие.

– Я бухал, – продолжает. – Ну как бухал? После работы вечером. Немного, потому что утром вставать. На выходных пил нормально так. Все выходные пил. Потом опять пил, немного. После работы. Почки посадил. Печень. Ноги опухают. Но я разве виноват, что у меня ноги опухают?

– Освободили от БЗ?

– Да. Бухал я на гражданке. Теперь ходить не могу. Вернусь, пить не буду. Ангела-хранителя нельзя подводить и гробить себя почём зря. Понимаешь, Огогош, такая жизнь. Работа тяжёлая, денег мало, перспектив никаких.

Живём с женой – сами не знаем зачем. Но зачем-то ведь живём? И ангел-хранитель у меня есть, оказывается.

– И я вчера про него думал. Но может, – кивнул на небо, – нас берегут для чего-то более страшного.

– Берегут для чего-то более страшного? – Калуга повторил за мной и побледнел. – Пойду лягу, ноги вверх подниму, может, опухоль спадёт.

10 июля, вечер

Страх. Взял его, будто вещь какую, и разделил на три части, важных для спокойного существования. Определил для каждой своё место в голове. Боюсь: подвести, сломаться, бессмысленно погибнуть.

Стоп. Зная (хорошо, предполагая), какое количество людей молится за меня, погибать – подло. Даже со смыслом. Всё равно что подвести их.

Первый и последний страх положил на одну полочку. Так надёжнее.

11 июля, обед

С утра слышу выходы. Ба-бах – и тишина, ба-бах – и тишина, ба-бах… Так только наша арта работает.

Напротив поста, на углу забора, сидела трёхцветная кошка. Морда рыжая, ухо чёрное, грудка белая. Долго сидела и зевала, показывая розовый, как тельце младенчика, язычок. Летом на войне мало белого цвета. Полевые цветы и кошкина грудка с серым оттенком. Зимой было чуть больше. Особенно если под утро выпадал снег. К полудню, правда, и он темнел.

В декабре, семнадцатого числа, я приехал на пункт сбора добровольцев, а уже девятнадцатого был там, где должен быть любой уважающий себя мужчина, – за ленточкой. Так начинался мой первый круг.

Дорога тяжёлая. Самолёт. Четырнадцать часов на КамАЗе. Машины забивались основательно. Не продохнуть. Зима. Ветер. Без горячей воды и еды. На базу приехали в четвёртом часу утра. Вывалились из машины и разбрелись по баракам. Нашёл, где упасть, упал и тут же уснул.

Начало второго круга далось легче. В самолёте и в КамАЗе дышали свободнее. Без бушлатов парни тоньше. На ночь остановились в старом общежитии. Отпустили в магазин. Естественно, парни купили водку, нажрались и подрались.

Приехала военная полиция. Нас построили. Пьяных вывели. В том числе Китайца. До утра их никто не видел.

Утром Китаец появился с просветлённым взглядом, будто сменил религию и стал кришнаитом. Стянул с себя штаны и показал бордовые ляжки. Засмеялся.

– Задница, – говорит, – у меня такая же, можете поверить на слово!

Мы поверили. Легко отделался.

Кубань смотрел на своего друга и качал головой.

В районе пяти утра отвезли на промзону, где выдали оружие. Китаец сидел и смотрел на свой автомат, как смотрит юноша на возлюбленную.

– Надо подписать, – говорит, – чтобы не потерять!

– На первом круге, – подсказываю Китайцу, – парни своим автоматам давали женские имена – имена любимых.

Китаец достал нож и вырезал на прикладе «Валя и Катя». Жена и дочь.

Бабахать перестало. Прогремел гром. Кошка спрыгнула с забора и скрылась за углом. Полил дождь. Я забился под навес, чтобы не промокнуть.

Дождь мне нравится больше жары и холода. Если есть навес, конечно. Под навесом, впрочем, и жара с холодом не так страшны.

11 июля, день

На предыдущей записи поставил время обеда, а было только десять утра. Меняется ощущение и понимание времени.

Сон урывками, да и тот прерывистый, как у алкоголика. Нужно быть постоянно готовым к команде: «Пять минут на сборы». Выматывает. Хотя и к этому привыкаешь.

Человек – такое животное, которое приспосабливается к любым условиям жизни. Если бы этого не было, мы бы давно вымерли.

Приехал хозяин дома, в котором живут солдаты. С семьёй. Парней перекинули к нам. Тесно. Неудобно. Но сейчас не до удобств. Вижу хороший знак в том, что мирняк возвращается.

Нахожусь вне информационного поля, не знаю, что происходит за пределами располаги.

Моя маленькая война – это мой маленький кусочек земли, на котором стою. Холю его и лелею. Он – мой.

Если мирняк возвращается, значит, чувствует безопасность, значит, я хорошо работаю. Мы – хорошо работаем.

11–12 июля, ночь

Отваги мало. Необходимо хорошее здоровье. Голова должна стоять на крепких плечах, иначе, какой бы умной ни была, отвалится. Это война, детка. Здесь красивые парни с оружием в руках перекраивают мир, погрязший в нищете, подлости и разврате.

12 июля, раннее утро

С поста вернулся сияющий Дикий. Счастливый. Улыбка до ушей. Продефилировал до чайника, налил чашечку кофе, сел рядом.

– Что-то случилось? – спрашиваю.

– Я работяга, – отвечает, – а меня в наряды гоняют. Люблю физический труд. В пятнадцатилетием возрасте фуры с цементом разгружал, а что сейчас?

Дикий лет на десять младше меня или около того. Среднего роста, подтянутый. Кавказец с европейскими чертами лица. Борода седая. Говорит, что борода всегда была такой. На боевые после ранения не пускают. На штурме повредил колено. Осколок. Просился к одноглазым. Отказали, объяснив, что не потянет нагрузку. Ходил печальный. А тут, смотрю, что-то развеселило его.

– Стул под караульным навесом уж больно странный. Стоишь – ни в одном глазу. Садишься на него – и сразу вырубает.

– Уснул в карауле?

– Стул такой. Спать не хотел. Но сел на него и уснул. Знал, что комендант прошёл в одну сторону и должен с минуты на минуту вернуться, а всё равно сел и отключился. Чувствую, кто-то мой автомат потянул. Открываю глаза, комендант стоит.

– Это залёт, Дикий.

– Страшный залёт!

– Что тебе будет?

– С постов снимают. Завтра поеду лес валить. Нужна машина брёвен. Вот это настоящая работа!

12 июля, как бы обед

Кубань запятисотился. Прошёл зелёную зону и жёлтую. На красную зону не вышел. Испугался. Вернули с боевого.

Видел его утром. За ночь превратился в другого человека. Лицо земляного цвета. Глаза пустые. Щёки впавшие. Кожа прозрачная. Уменьшился раза в два. Сразу не узнать.

Сломался парень.

12 июля, к вечеру

После того как получили оружие, разбили по группам. Кому необходима была дополнительная подготовка, убыл («убыл» – слово из местного лексикона) на вторую учебную базу. Нашей компании дополнительная подготовка была необходима.

На второй учебной базе недолго занимались. Приехал полевой командир. Ему нужно было двадцать пять человек. Построил курсантов и спросил: «Кто пойдёт?» Ленин вышел из строя: «Я!» Ленин – это позывной. Отличный парень.

Больше никто не горел желанием выходить к нему. Солдаты поговаривали, что жёстко работает. Большие потери в отряде.

Полевой командир спросил ещё раз: «Кто?» Вышли Китаец и Кубань. Полигон утомил. Захотелось настоящей войны. «Кто?» Вышли Ахмед, Смайл, Ковбой и я. Не оставлять же парней без присмотра.

За нами потянулся весь учебный взвод общим составом как раз в двадцать пять человек. Так мы оказались там, где оказались.

12 июля, поздний вечер

День прошёл спокойно. Фоновые прилёты. Дикого отправили на другую базу.

Хочется спать. Период адаптации прошёл успешно. Две недели на драйве. Наступило время накопленной усталости. Слишком спокойно для того, чтобы чувствовать в себе уверенность. В себе и в завтрашнем дне.

Гражданские принесли молодой картошки. Мартын приготовил отменный ужин. Вернувшись с поста, съел две тарелки. Похвалил его. Мартын тут же расправил крылья и задрал нос. Ребёнок.

Хотел побольше написать. Есть о чём. Только глаза закрываются. Завтра, всё завтра. Размеренная жизнь на войне настораживает. Ждёшь подвоха.

13 июля, раннее утро

Не высыпаюсь. Сильная слабость. Съел четыре яблока с дерева. Эффект отрицательный. Подобен вражеской арте. Залповый огонь. Наши работают чище, одиночными.

В периоды затишья парни собираются за чашкой чая и рассказывают друг другу солдатские страшилки с таким видом, будто истории происходили с ними или с близкими знакомыми. Но многие истории (с вариациями) я слышал ещё на первом круге.

Две топовые.

Красавица заманила в хату солдата. Наутро нашли солдата с отрезанной головой.

Бабушка угостила солдата молоком. На следующей день солдат умер от отравления.

Есть истории посложней.

Когда добровольцы выезжают за ленточку, колонна машин разделяется. Солдат развозят по разным базам. Среди парней начинает ходить страшилка, дескать, ту часть колонны, которая выдвинулась в другом направлении, разбила вражеская арта.

Аналог этой истории слышал на первом и на втором круге. Мы уже похоронили парней, помянули газировкой, а через неделю встретили в полном составе на полигоне.

13 июля, утро – день

На базе мышей мало. Местные коты работают штурмовиками. Зачищают углы двойками, тройками и пятёрками.

Зимой коты не спасали. Их не было. Мыши ходили по блиндажу, как у себя дома, и ни в чем себе не отказывали. Еду подвешивали, чтобы обезопасить. Мыши добирались. Парни под финал уже не реагировали на них. Иногда сами подкармливали.

В нашем дзоте жила одна. Серая с серебристым отливом. И я приносил ей горстку крупы или кусочек сыра.

Кубань плюс два убыли в другую располагу с вещами. О Смайле и Ковбое ничего не слышно. Солдатское радио молчит. Сам не спрашиваю. Не дай бог, услышу плохие новости. Ахмед пропадает.

По настроению солдат ощущается большое переселение. Но парни планомерно выезжают на БЗ и приезжают с него. Жизнь идёт своим чередом. Может показаться, что ничего не происходит, но происходит многое.

Завтра у меня юбилей. Пока никому не говорил о нём. Стараюсь больше молчать и слушать. Я и в мирной жизни не был особо разговорчивым.

Местный житель принёс ведёрко яблок. Мытых. Говорит, лучше яблоки грызть, чем воду пить. Только бы не просквозило через пятую точку. Надо быть аккуратным с едой. Не набегаешься.

Яблоки вкусные.

13 июля, вечер

Ахмед уходит на БЗ.

В караул перестали ставить. Страшно тупит. Грамоты не знает. Фиксировать прибывших-убывших не может. По всякой ерунде штаб дёргает.

Расстраивался, нервничал, ходил неприкаянный. Когда взяли в боевую группу, повеселел. Сегодня выдвигается.

Есть вероятность, что ночью вернутся Ковбой и Смайл.

Включаю режим энергосбережения. Минимум лишних движений.

Башкир вырыл яму на нуле, в нескольких метрах от блиндажа, и ходит туда спать.

– Башкир, ты почему в блиндаже не спишь?

– Там нет никаких условий!

14 июля, раннее утро

День рождения. Юбилей. Пятьдесят. Кто бы мог подумать! Вчера меня парни древним назвали.

В начале июня предложили отметить юбилей в Колонном зале Дома Союзов. Праздничный концерт, поздравление Президента, все дела.

Я спросил: «Фуршет будет?» Сказали, что будет. Девочки в белых блузках, шампанское, бутеры на рапирах, фрукты, сладкое.

Заманчиво, конечно. Но я выбрал войну и будущее моих детей. Праздничный концерт с фуршетом можно будет после победы погулять.

Ночью помкоменданта разбудил и сказал, что в караул с утра не выхожу. Меня убрали из комендантского взвода. Хотел спросить: «За что?» Вовремя остановился. Идиотский вопрос. Не за что, а потому что. Потому что завтра в бой.

Завтра будет завтра. Сегодня юбилей, вкусняшки и газировка.

14 июля, день

Заставляю себя писать. Состояние разбитое. Звонить никому не хочу. Будет ещё хуже. Пытаюсь сам справиться. Как обычно.

Сходил с утра в магазин. Купил парням колбасы, газировки и вкусняшек. Сам поел. Дома никого не было. Парни по постам.

Мартын с утра поздравил с ДР и подарил часы на цепочке без цепочки и батареек. Целых три штуки в подарочной упаковке. Где он их взял, понятия не имею. Стащил, наверное.

Хочу спать. Заснуть не могу. Либо меня от дня рождения колбасит, либо от другого. Понятно отчего. От курева голова болит.

Поменял линзы на всякий случай. Может, так получится, что иной возможности не будет. Пока шёл в магазин, ударился большим пальцем – больным. Непруха за непруха.

К медикам больше не пойду. Подумают, что к пятисотым пристраиваюсь. Не хочу, чтобы мне было когда-нибудь стыдно за себя.

14 июля, день

Завтра день отдыха. Выход близок. Лишь бы нога не подвела. Затяну получше берцем. А там на адреналине проскачу.

Сделали уборку в доме. Перемыли посуду, почистили столы, подмели землю с полов.

Мартын опять кашеварил. Сварил макароны с тушёнкой. Вкус омерзительный. Не стал ничего говорить. На безрыбье и рак – щука. Залил майонезом и съел.

Фома-два выправляется. Перестал пугать меня. Да, я нездоровых людей пугаюсь. Не знаешь, что от них ждать и что у них на уме. Но последних пару дней Фома ведёт себя достаточно адекватно, на мой взгляд, если только я сам за эти пару дней не потерял адекватность и все больные стали казаться здоровыми.

14 июля, вечер

На полигоне, когда формировали боевые группы, внимательно за всеми наблюдал. Мы были в полном снаряжении. В тяжёлых доспехах. Еле поворотливые. Жара страшная. Смотрю, а Китаец прыткий такой, порхает мотыльком и так и сяк, старается, чтобы взяли его. Вот, думаю, парень с моторчиком. Животик пивной, а ноги крепкие, и тело выносливое. После полигона Китаец признался, что плиты из разгрузки вытащил.

14–15 июля, ночь

Китаец живой. Вернулся с БЗ. Зашёл и поздравил меня с днём рождения. Я в ауте. Не понимаю, как этот мир устроен. Перебор для моей душевной организации. Подробности завтра. Сегодня ничего писать не буду. Надо переварить.

15 июля, утро

Деньрожденческая хандра прошла. Чувствую себя более-менее. Беспокоит зрение. Ещё хуже видеть стал. Буквы расплываются, двоятся. Печатаю с трудом. Палец на ноге ноет. Скорее всего, выбита кость. Не посмотрел рентген свой. Врачи странные. Если выбита, могли и вправить, чтобы прошло быстрее. Зря ел яблоки.

Зайду к медику, возьму что-нибудь закрепляющее и спрошу про палец. Только бы он командиру не передал мои жалобы. Может подумать, что закосить хочу. Напротив, я в боевой готовности. Лишь бы здоровье не подкачало. У меня ещё есть в пороховницах порох. Немного, но есть.

15 июля

К медику не пойду.

15 июля, день к вечеру

Дают отдохнуть, а кажется, что о тебе забывают и ты никому не нужен. Смотришь, как парни пашут, и возникает чувство предательства. Будто взвалил на них ношу свою.

День спокойный. Меня никто не беспокоил, не донимал разговорами. После случая с Китайцем опасаюсь слушать так называемое солдатское радио. Это ведь надо было такому произойти! Десять дней горевал по приятелю, а он жив-здоров.

Случилось вот что. Костек сел на уши Ахмеду и начал пересказывать солдатские страшилки. Рассказал, что часть колонны, которая отделилась от нас, подверглась атаке беспилотников. Никто не выжил. Потом рассказал, какое адище охранять Сердце Дракона и ходить в штурмы. Потом упомянул Китайца. Китаец к тому времени уже вышел на Дракона в одной из пятёрок.

У Ахмеда в голове перемешалась информация, и он выдал мне пережёванную кашу в виде того, что Китайцу снесло голову беспилотником. Когда Ахмед выпалил весь этот ужас, я только ахнуть мог.

Солдатское радио – жуткая штука. Только без него скучно будет.

15 июля, вечер

Думал, что сегодня-завтра уйду. Пока оставили. Ушли две пятёрки плюс миномётчики. Меня прикрепили к новой команде (скажем так, опытных) штурмовиков.

У парней на счету от тридцати до пятидесяти боевых за полтора-два месяца. Я в группе самый «молодой» – неопытный и самый старый – по возрасту.

Разместили командой в одном доме. Мне переезжать не пришлось. Наоборот, подселили в дом, где я живу.

Дом хороший, большой. Пустовал. Раньше в нём жил украинский полицейский. (На чердаке нашли форму гаишника.) Три комнаты плюс кухня. Холодильник, морозильник, газовая плита. Перед домом веранда и асфальтированная дорожка. Парни спрашивают:

– Откуда здесь асфальт? В деревне нет асфальтированных дорог, а здесь прямо во дворе положили.

– Дом гаишника, – говорю, – вышел на трассу, жезлом махнул – и во дворе асфальтированные дорожки.

Смеются. Парни славные. Будем приглядываться друг к другу.

16 июля, утро

Седой, Дагестан. Настоящий абрек. Каких показывают в кино. Голова чисто выбрита. Большая чёрная борода. Невысокий (метр семьдесят с копейками), но коренастый. Горячий. Не жалуется, а возмущается.

Возмущается, что наша арта криво работает. Миномётчики не умеют правильно выставлять координаты и поэтому попадают по своим. Нашу огневую поддержку назвал «беременной», потому что она страдает недолётами.

Седой несколько раз был контужен. На одно ухо плохо слышит. Говорит, что из-за этого с трудом различает по звуку местоположение вражеских птичек. Слух раскоординирован. Моно вместо стерео.

Ругается на бывалых за то, что пугают молодых:

– Молодых надо поддерживать, – говорит, – учить правильно реагировать на прилёты, а не пугать. Из-за этого, – отрезал, – Кубань запятисотился.

Также Седой гневно прошёлся по медикам. Жёстко. Парней, сказал, не лечат, в госпиталях не оставляют. Осколки вытащат магнитом, порвут мышцы, смажут зелёнкой и снова отправляют на базу. Раны гниют. В строю много «не боевых» парней.

Рявкнул на собаку, которая разлеглась в кресле под навесом.

Собаку притащил Мартын. Серая, с рыжеватым оттенком дворняга. Пугливая. Подобрал где-то. Пожалел.

У собаки нет имени. Её называют по-разному. Кто – Люськой, кто – Белкой, а кто – просто Сучкой.

Она рычит на солдатские ботинки и по ночам, когда все спят, вытаскивает их из дома и грызёт. За это ей влетает. Мартын старается защищать, но у него слабо получается.

– На передке рыжие псы наших парней, которых не смогли вытащить, обгладывают, – злобно ворчит Седой.

Заметил, что парни, побывавшие на передке, собак терпеть не могут. (Мартын там не был.) Сава, ещё один боец из пятёрки, вчера вечером, когда перетаскивал вещи, тоже нехило рявкнул на несчастного пса:

– Собака – грязное животное. Кошка – не грязное.

На первом круге собак не видел. Мы жили сначала на ферме, потом в полях. Здесь деревня. Собачья вотчина. Хотя кошек тоже много. Они держатся обособленно. Друг на друга не прыгают, но и дружить – не дружат.

Реплики Седого уложились в пять минут. Говорил резко и горячо. Я в это время наливал кофе, чтобы выпить, как подобает старым аристократам, с первой утренней сигаретой. Свою речь Седой зафиналил протяжным зевком, дескать, пойду досплю.

«Накипело, – подумал. – Нужна была разрядка. Он позавчера только вернулся».

16 июля

Давинчи. Отец иранец. В отца. На костяшке левой ноги набито солнце с расходящимися лучами. Внутри солнца свастика.

– Сколько тебе? – спрашивает.

– Пятьдесят. Два дня назад исполнилось.

– Ровно. Мне тоже ровно. Сорок пять в феврале.

– Зимний. Зимние крепкие.

– Я бы не сказал, что крепкий. Когда родился, сразу воспалением лёгких заболел.

– А где родился?

– В Самаре. Жаль, что не в Иране.

16 июля, вечер

Надо правильно собраться, когда идёшь на БЗ. Много нюансов.

БЗ – это чудовище. Дракон, которого боятся, но всё равно ходят на него. Потому что богатыри. Рыцари. Доблестные русские воины.

БЗ, бз, бзззззз… Будь ты о семи пядей во лбу и всё равно всего не предугадаешь. Может случиться всякое. Но есть основное.

Тяжёлые и долгие переходы. Иногда бегом по открытой местности под вражеским огнём. Не иногда. В нашем случае – всегда. Поэтому необходимо брать минимум. Чтобы раньше времени не обессилеть. Быть подвижным и лёгким.

Лёгким точно не получится. Броня плюс БК, каска, автомат – уже килограмм на тридцать тянут. Если не больше. Немного еды и воды. Еду хорошо заменяет сникерс. С одного сникерса на целый день энергии. Что ещё нужно? Нательный крестик и молитва на устах.

17 июля, ближе к полудню

Ожидание утомляет. Неизвестность раздражает. Ещё на первом круге заметил.

Солдат в неведении. Ему в любой момент могут объявить пятиминутную боевую готовность. На выход.

Живём в постоянном напряжении, на которое накладывается информация солдатского радио. Солдатское радио никого не жалеет. Оно беспощадное. Потому стараюсь поменьше слушать его.

Не могу найти небольшой рюкзак на БЗ. У меня с собой два больших. Не предусмотрел. Я многое не предусмотрел. Война другая. Зимой войны почти не чувствовал. Взрывы, смерти, двухсотые, трёхсотые, танки, миномёты… но в воздухе войны не было. Сейчас каждая песчинка на дороге, каждая травинка на обочине пропитаны войной.

Калуга вчера ушёл на БЗ. Странно было услышать. Его оставляли в комендантском взводе. Здоровье так себе. Сказали, что напросился. Не верится, чтобы Калуга сам, по своей воле решился. Он казался мне слабовольным. На войне люди познаются не по словам. По поступкам. Хорошо, что в нашей стране есть такие парни.

17 июля, день заканчивается

Сон дурной снился. Слышу по рации:

– Командир-командир такому-то.

– Слушаю, такой-то.

– Не сказали, что ветер поменяется. Нашу группу накроет.

– Ха-ха-ха, новую соберём!

– Принято!

При этом разговоре командир покупал мороженое в «Пятёрочке». Ничего тупее во снах не видел.

Первый сон с намёком на войну. Вернее, про войну. До этого сны гражданские снились. Цветные. Яркие. Где всё как будто по-настоящему.

В первое время просыпался и долго не понимал, где нахожусь. Казалось, что дома. А война, наоборот, приснилась.

Вовка прилетал. Шёл с общего сбора, остановился на посту. Мартын в карауле. Стрельнул у меня сигарету и говорит:

– По тебе божья коровка бегает.

– Пусть бегает, это Вовка. Жьяко Госпожу Ро ублажает.

Развернулся и пошёл к дому. Почувствовал спиной, как Мартын посмотрел вслед и покрутил пальцем у виска. Подумал, наверное, что я чокнулся. Я бы тоже так подумал.

17 июля, почти ночь

Самый прекрасный вечер за последний месяц. Уютный, домашний.

Вернулись с БЗ Смайл и Ковбой. Довольные, счастливые. Для них война – это захватывающая игрушка. Реалити-шоу. Они на драйве – азарт и молодость.

Смайл похвастался, что изучил пулемёт и гранатомёт. Говорит, поправился, пока был на передке. Хороший повар ходил с ними.

Бомбили часто, но парни живы и здоровы. Я с гордостью смотрел на них и слушал рассказы о боевых буднях молодых ребят.

Полдня грузили мины и снаряды. Вывозили боеприпасы на вторую базу. Цели не знаю. Не интересовался.

Ближе к вечеру нашу пятёрку переселили в отдельный дом, чтобы комендачи не мешали нам притираться.

Дом отличный. Парни заняли каждый по комнате. Сава лёг в гостиной на двухместном матрасе. Ярус, Седой и Давинчи заняли крайние небольшие комнатки, где помещается по кровати. Я решил уйти во флигель. Люблю уединение.

Вечером пришли в гости молодые ребята. Смайл, Ковбой и ещё один двадцатипятилетний парень из нашего набора. Не помню позывного. Ему двадцать пять, а уже четверо детей. Жену, сказал, брал с одним и ещё троих пацанят нарожал. Погодки. Вот молодёжь у нас даёт!

Сидели пили чай, болтали о жизни, о войне, мире и любви. Спокойный разговор без дебильных шуток. Настоящий, мужской. Таких разговоров мне не хватало на первом круге.

Компания собралась тогда отвязная, и в основном занимались тем, что подтрунивали друг над другом. Иногда с перебором. Живых мужских разговоров не было.

Может, потому, что не так жёстко было. Сейчас всё-таки иначе. Война злее стала, оттого парни по-иному смотрят на происходящее и общаются друг с другом по-иному.

– Давинчи, почему такой позывной?

– Рисую по камню. Портреты, слова пишу всякие добрые.

– Портреты на надгробных камнях?

– Да, уже двадцать три года на кладбище работаю. Зимой могилы копаю, потому что надгробий никто не заказывает, а весну, лето, осень рисую портреты.

Давинчи один вырастил дочь. Жена повесилась. (Причину не спрашивал. Я не спрашиваю, когда не говорят.

Если человек сам не рассказывает, то не хочет говорить – обсуждать тему, и лезть к нему с лишними расспросами – всё одно что ковырять старые раны.)

В одиннадцатом часу вечера парни расползлись по норам.

Передал через Смайла две тысячи Китайцу. Оказывается, Кубань скипнул и забрал с собой деньги. Его в том числе. Печально. А ещё каких-то две недели назад Китаец и Кубань были не разлей вода.

18 июля, утро

Придерживаюсь правил трёх «нет».

В моих записях нет привязки к местности.

В моих записях нет позывных командного состава.

В моих записях нет рассказов о поставленных и выполненных боевых задачах.

18 июля, утро

Размеренный солдатский быт. Встал рано. Выпил благородный кофе с сигаретой. Постирался.

Трусы, носки, футболки. Не столько грязные, сколько вонючие. Пропитанные потом. Камуфляж руками не отстирать. Он почти чёрный. Машинка есть. Позже постираю.

Стиральная машина в доме такая же, как была в моём детстве. С барабаном на дне. Наливаешь в машину воды, включаешь и бельё крутится, пытаясь очиститься от грязи.

Мама каждую субботу её включала. Если память не изменяет, то называлась она «Чайка». После того как бельё прокрутится, мама меняла воду и снова включала барабан. Ополаскивала.

Потом выжимала через два плотно прижатых друг к другу ролика, обтянутых резиной. Сбоку ручка, как на мясорубке. Её надо было крутить, пропуская бельё между роликов.

Здесь роликов нет. Один корпус. Но для полевых условий – более чем достаточно.

Сава сидел в сторонке и слушал утреннюю молитву. Мусульманин. По-моему, слезился. Я не приглядывался, но краем глаза видел, как он протирает рукой глаза, будто смахивает слёзы.

Давинчи убрал со стола следы вчерашнего чаепития. Ярус вышел, покурил сигарету и со словами «Пойду ещё посплю» ушёл в дом. Седой не показывался. Спит.

18 июля, вечер

Напряжённый день. Утром приехала машина с едой. Разгрузили. Только вернулись в дом, нашу команду вызвали. Перекусить не успели.

– Поработаем в лесу, – сказал командир.

На боевое или по грибы понятно по форме. Обычно говорят: форма лёгкая или по-боевому. От формы понимаешь, какая работа предстоит.

Поработали. Живы и здоровы.

На обратном пути заехали на место гибели Танцора. Поставили стелу с полумесяцем на маковке. Танцор – мусульманин. Восемьдесят девятого года рождения. Для меня совсем мальчишка. Сделали салют воинской чести. По три одиночных в воздух.

Выяснилось, что подорвался не на нашей мине, как я раньше думал, а на фугасной. ДРГ УкроРейха отработала. Нашли лёжку, помои и место, где свиньи испражнялись.

Вернулись уставшие. Я нарезал конины, Сава принялся готовить. Как поем, сразу лягу спать. Устал немного. Парни крепкие. Сложно ни в чём не уступать. Но я стараюсь.

18 июля, вечер

Я простой солдат. Самый обычный солдат, каких здесь тысячи. У меня нет прошлого и будущего. Есть позывной, есть только здесь и сейчас, есть приказы, и я должен их выполнять, чего бы мне это ни стоило.

Никому особо не рассказываю о себе. Никто не знает, что я литератор. Никто не знает, что я пишу стихи, поэтому никто не просит почитать их. Какое счастье – не надо ни с кем разговаривать о литературе, что-то доказывать и объяснять!

Огонь в груди, максимальная мобилизация организма и никаких соплей. Есть поставленные задачи. Их надо выполнять. Всё.

18 июля, почти ночь

Мы встали на тропу войны с людьми, которые только силу признают. Они считают слабостью любое проявление благородства и готовы лизать сапоги, которые бьют, кусая руку, которая кормит.

В белых перчатках войну не выиграть.

19 июля, утро

Проснулся в пять. Парни ещё спали. Добрал до нужника, вернулся. Вскипятил чайник. Выпил мерзкий кофе с сигаретой. Вода оставляет желать лучшего. Ноют связки на обеих руках. В девять опять в лес поедем. Работать. В народе говорят: «Работа не волк, в лес не убежит». Неправду говорят. Работа – это волк, и, как правило, она живёт в лесу.

В голове со вчерашнего вечера мысли о том, что мы, боясь допустить в стране 37-й год, вляпались в перманентную войну, которая тащит за собой смерти лучших из лучших. Иной раз кажется, что надо было чуть раньше прорядить сволочей, вместо того чтобы теперь отправлять на войну истинных детей Отечества.

Физически слаб. Вчера мало ел. От усталости челюсть не жевала. Проглотил пару кусков конины и завалился спать.

Хорошо бы сегодня вечером хотя бы облиться водой. Руки от пота и грязи липкие. Нога ведёт себя хорошо. Почти не болит. Монотонный звон в ушах давно не мешает. Наоборот, помогает отключаться от страшной реальности.

19 июля, поздний вечер

Благодаря дневнику появляется оголтелая воля к жизни. Не думал, что так сработает.

Вернулись в девятом часу вечера. Работали не в лесу, а на промзоне. Работа включала в себя танец с выходом. Пяточка-носок, подпрыгнули, и снова пяточка-носок. Музыки не было. Танцевали без неё.

Продержался день на сникерсе с колой. Дома по приезде съел банку свиной тушёнки. Вокруг братья мусульмане, такого не кушают, поэтому могу есть в три горла, ни с кем не делясь.

У Яруса появился нервный тик. К вечеру лицо вздрагивает в режиме «постоянно». Взгляд растерянный. Он почти не улыбается. Редко-редко ловлю его взгляд, который будто оживает, но снова лицо передёргивается. Мне кажется, он подмигивает мне, а на самом деле… Не будем о печальном.

Нет, будем. Хочется выговариваться. Хотя бы в пустоту.

Если я пишу, что мы живы и здоровы, то не стоит радостно хлопать в ладоши. Живы и здоровы относительно двухсотых. В остальном мы что-то между двухсотыми и трёхсотыми. Не раненые, но и не мёртвые. Руки-ноги всего лишь от усталости отказывают. Не более того.

Больше ничего писать не буду.

19 июля, тот же поздний вечер, почти ночь

Забыл записать смешное.

На первой учебной базе инструктор говорил: «Не пейте из чужих фляг и свою никому не давайте! Мало ли кто чём болен…» Смешной инструктор. Не знает, что такое жажда! Не знает, что на войне все больны всем, пока живы, естественно. Не болеют только мёртвые. Но признавать свои болячки – это всё одно что давать им волю. Поэтому болеют, не болея, и делятся не только флягами. Иначе не выжить. Любую болезнь можно вылечить. Не лечится только смерть.

20 июля, десять утра

Событий много. Не для телефона.

20 июля, день

Выход вечером. Дождя не ожидается. Это плохо. Чувствую себя сносно. Это хорошо. Почти ничего не беспокоит. Мандраж ровно такой же, как перед выходом на сцену. Может, чуть меньше. Приятный мандраж. К вечеру, скорее всего, адреналин добавится. Мозг включится на полную. Писать буду. Телефон с собой. Повербанк, который порекомендовал купить большой сын, тоже с собой. Заряжается от солнца. Есть механическая зарядка. Ручку надо крутить, ха-ха. Заодно и проверим. Рюкзак собран для длительной прогулки. Лишнего старался не брать. Идти долго, бегать много. Лишний вес только мешает. Давинчи молодец. С утра рычал, сейчас вроде успокоился. Мобилизовался. Седой шляется непонятно где. Не вижу, как он собирается. Сава ворчал (у него больное колено, говорит, что нога отнимается). У Яруса (или всё-таки он Ярс?) сильный тик, глаза красные. И всё же он максимально собран, насколько это возможно для такого состояния.

20 июля, день

Виделся с Кубанью. Он с автоботами теперь. То, что Кубань запятисотился, не обсуждали. Неловко давить на парня. Он потерянный. Сказал ему, что у Китайца нет денег. Кубань передал ему пятёрку.

На базе зашёл к Китайцу. Его вчера гоняли на полигоне. Куда-то готовят. Вернее, к чему-то. Отдал деньги. Небольшая, но всё-таки забота о своих боевых товарищах не пропадает. Они ко мне относятся как к отцу. Я и по возрасту им в папки гожусь.

Китаец растерянный, но добросовестный. Война за три недели вывела из него пацанство. В глазах виден детский испуг. Мальчишка. Не сломался бы. Командиры видят добросовестного бойца и начинают его в самую жесть отправлять.

20 июля, вечер

Получили паёк на выход. Упаковались. Полная готовность за полчаса до машины. Сидим ждём.

Яруса вызвали по рации к медикам. Осмотрели. Запретили выход. Завтра повезут к невропатологам.

В команде осталось четверо. За пять минут до выхода командир дал отбой группе. Замену найти не успели.

Группа идёт по сумеркам, когда чубатые птички не так отчётливо видят. Либо ранним утром, либо вечером. Днём и ночью никто не ходит.

Чубатые птички – глаза нациков.

Выход перенесли на завтра. Точно неясно, идём утром или вечером.

Я не чувствую волнения. То есть совершенно. Спокоен и холоден.

Сделали летний салат (огурцы, помидоры, лук, чеснок). Съели.

Сегодня самая подходящая погода для выхода. Назревает дождь, а по дождю идти безопасно. У нациков нет глаз.

Согрел себе воду для душа. Если уж не вышли, так хоть вымоюсь. Последние пару дней так бегали, что приходил уставшим и сил не было помыться.

20 июля, ночь

– Студент, в каком институте учишься?

– М-м-м… Не скажу, вдруг уйдёт инфа…

– Уйдёт, конечно!

21 июля

Всю ночь лил дождь. Несколько раз просыпался то ли от грозы, то ли от бабахов. В дождь не бабахают. Значит, от грозы. Раскатистой грозы, похожей на залповый огонь из тысячи орудий.

Сильно болит голова. Перекурил вчера, наверное, или давление на погоду. Вчера так упаковался, что забыл, куда сунул таблетки от головы. Жгут и турникет вижу, а простых таблеток от головы – нет.

Яруса перевели в комендантский взвод. Сава уходит спать в другой дом. У него там друг. Здесь нас трое. Два в доме, один во флигеле. Во флигеле – это я так для красоты называю летнюю кухню – сплю собственной персоной. В доме Давинчи и Седой.

Дождя уже нет, а гром гремит и гремит, или это уже не гром?

Новостей никаких. Ждём команды.

21 июля, день

На низком старте вторые сутки.

Давинчи почистил автомат.

Пока разбирал, обматерил весь белый свет. Нельзя на дорогу поминать Божью Матерь с бранью вперемешку. Но я не останавливал. Старался не слушать, да и не хотелось конфликтовать перед выходом.

Помог ему открутить огнегаситель. Не поддавался. Вставили сверло в дыры. Я держал ножницами блокатор и сам автомат, а Давинчи молотком по сверлу бил. С горем пополам открутили.

Ушёл к себе во флигель, слышу, опять матерится и зовёт меня. Автомат почистил, начал собирать, а крышка в пазы не встаёт. Кричу: «Погнулась, наверное».

Вспомнил, как на первом круге такая же история была с Ошем. Он долбанул по крышке, желая выпендриться – с огоньком захлопнуть, а крышка вместо того, чтобы войти в пазы, погнулась. Тогда чуть ли не весь взвод пыхтел над автоматом, чтобы вогнать крышку куда надо. Она никак не поддавалась. Я лежал на ящиках от боеприпасов и хохотал. Забавная была сцена.

Вышел к Давинчи и спокойно закрыл крышку автомата. Без огонька. (Это я себя похвалил, больше некому.)

Сделал мешочек для денег и для телефона, чтобы повесить на шею. Не хотелось бы потерять. Оставить на базе некому. На Дракона ходим по кругу. Мало шансов пересечься. Плюс – никто не застрахован от… Да, никто.

21 июля, глубокая ночь

В пути. За пару часов до выхода к нам в группу добавили Малыша. Огромный парень с грустными глазами. У него третий круг. Пулемётчик. Не единожды ранен. Нас опять пятеро.

– Прикольный позывной Огогош! Сам придумал?

– Да, это личное.

– А что значит?

– Ну, вроде того, что я ещё о-го-го!

– Прикольно…

– А кто тебе придумал позывной?

Малыш задумался. Взгляд погас. Он будто ушёл в себя, выпал из реальности на несколько секунд. Вдруг тряхнул головой и улыбнулся:

– У меня был пулемёт. Я его малышом называл. Приду забирать пулемёт на боевое и кричу: «Где мой малыш? Дайте мне моего малыша!» Поэтому парни меня стали Малышом называть. А на второй круг я уже сам взял себе позывной Малыш.

22 июля, двенадцать дня

На точке. В Пасти Дракона. (Здесь бы точнее звучало: в Кишках Дракона.)

Время на дорогу больше десяти часов, включая привалы и трёхчасовой сон. Могло быть чуть меньше. Накануне лил дождь, дорогу развезло, и водитель высадил нас, не довезя до места обычной выброски. Лишние три тысячи шестьсот шагов плюс вынужденный привал на сон и надоедливые птички.

Первую половину дороги считал шаги, чтобы легче было идти. После короткого сна (уснуть не удалось) в сыром блиндаже на голой земле стало не до счёта шагов. В голове только одно: надо дойти, надо дойти. Дыхалки нет никакой. Из горла хрип, вместо вдоха и выдоха.

У Седого в красной зоне отказали ноги. Сказал, сердце зашкалило. Его вернули на базу. Нас осталось четверо.

Проблема в том, что у Седого была еда. У нас в рюкзаках её мало. А надо как минимум две недели вытянуть. Тут рядом зетовцы, думаю, что голодать не будем. Надеюсь.

Ночью, пока ещё не рассвело, шли по бурелому, и естественно, я саданулся больной ногой о сваленное дерево. Ни черта не видел тропы.

Последнюю часть дороги – метров пятьсот (может, триста, я плохо соображал) – бежали гуськом. С рюкзаками, в броне, с БК. Сомнительное удовольствие. Больная нога начала ныть, а горло ещё больше хрипеть.

Утренняя стрелкотня и обмен миномётными выстрелами стихли часам к одиннадцати. Хочется спать и есть. Да, хочется принять горячую ванну и завалиться под титьки (или на титьки) любимой женщины.

22 июля, вечер

Если в Пасти Дракона жарко, то в его кишках довольно-таки холодно. Об этом не сказывают в сказках и былинах, не поют в балладах. Молчат об этом легенды.

Там холодно и темно. Пахнет отвратительно не только испражнениями самого Дракона, но и отходами жизнедеятельности доблестных воинов.

В Кишки Дракона не пробиваются солнечные лучи, воздух спёртый. Там не растут яблоки и груши, виноград и крыжовник, малина и смородина, как на базе, откуда доблестные воины выходят побеждать Дракона.

23 июля, вечер

Этот мир напоминает декорации к фильмам про пост-апокалипсис.

Бетонные и железные трубы, арматура, торчащая из разломленной, будто шоколадка, плиты, консервные банки, пустые бутылки из-под воды, разложенные боеприпасы, мины, шмели, эрпэгэшки, солдатские рюкзаки и люди с кровоточащих оскалом, несмешными шутками, уставшие, измождённые, злые.

В фильмах бывают женщины. Тут женщин нет, и это придаёт здешнему миру гибельную незавершённость. Но было бы странным видеть женщин среди местных руин, загаженных войной, обсиженных мухами и обгрызенных мышами.

С едой проблем нет. Зетовцы готовят по три раза на дню и передают нам горячее. Принесли конфет и шоколадок. Сигарет у меня с собой много.

Влажными салфетками протираю лицо. Есть беспокойство за глаза. Такая грязища не пойдёт им на пользу.

Давинчи с Малышом метрах в двадцати пяти от меня. Видел парней за сутки один раз. Не наползаешься друг к другу.

Я сижу с Савой. Сава утомляет. Всё время бормочет про Аллаха и про то, что всё будет хорошо. Когда постоянно слышишь реплику о том, что всё будет хорошо, вера в благоприятный исход замыливается.

Ноги отекают. Спину ломит. Представляю, что будет через пару недель и как тяжело будем выходить.

23 июля, вечер

– Столько времени на войне и до сих пор не убил ни одного хохла? – возмущается Сава.

– Не люблю таких вопросов. Спроси меня лучше, скольких я защитил.

– Скольких?

– Вернёшься домой, загугли численность населения нашей страны и умножь на два. Это будет ответом на вопрос.

– Почему на два?

– Исхожу из принципа: чем больше, тем лучше.

Смеюсь.

23 июля, почти ночь

Надвигается сильный ливень с грозой. Пользуясь ножом и пустой консервной банкой, поставили плотину, чтобы ночью нашу лёжку не смыло водой.

Наковыряли глину, песок, битые кирпичи. Час проливного дождя удержит. Будет идти дольше, поплывём, и лежать придётся в воде.

Бабах, бабах, бабах… Это наши лупят по нацикам. Ответки пока нет.

Недалеко от позиции Давинчи и Малыша прилетало с утра. Осколки встретились с бетонными плитами и осыпались, никого не задев.

Темнеет быстро. Вонь ужасная.

23–24 июля, глубокая ночь

Дождя не было. Были две птички и вражеские миномёты. Работали по нам. 12–15 взрывов. Изрыли весь квадрат. Попали по нашей крышке гроба. Крышка выдержала.

Сава натянул шлемак, сидел и молился своему Богу. Я уже был в шлемаке. Тоже сказал: «Господи, помилуй!» Несколько раз. И перекрестился. Биение сердца не участилось. Приходится делать вид, что я боюсь, как все, иначе примут за сумасшедшего.

После первого круга Летучий сказал, что ему войны не хватило. Пусть приезжает на второй круг к нам. Тут войны хоть попой кушай. Хватит на всех.

Через час после миномётов Сава отрубился. Храпел так, что все укропы разбежались. Смеюсь. Пришлось разбудить его и попросить сменить меня на посту. Теперь моя очередь храпом пугать укропов.

Растянулся на своей подстилке и первое, что услышал от Савы, было:

– Дыши тише!

24 июля, девять утра

Всего трое суток прошло, а раздражение от присутствующих рядом зашкаливает. Подбешиваем друг друга. Хочется матюкнуться.

Сава не даёт отдохнуть, сидит ворчит ночь напролёт, будит, ноет. Невыносимо.

Терпеть свою боль – ещё куда ни шло, но терпеть чужое нытьё – терпения не хватает. Кругом взрывы, стрелкотня, а тут сидит нытик и пересказывает свои болячки.

Не выношу ноющих парней. Ноющие девчата вызывают жалость (низкое чувство, кстати, мало имеющее отношение к любви), а ноющие парни – брезгливость. До тошноты.

24 июля, ближе к вечеру

Шёл первый круг. Зацепились словами с Летучим. Он тащил обязанности замкомвзвода. Тему уже не помню.

По-моему, дело касалось организации караула: как нужно вести себя в разных ситуациях (приезжающие машины, нападение, ДРГ и проч.).

Зацепились конкретно. Летучий обозвал меня провокатором и паникёром. Тут же был отправлен в персональное путешествие. Дело чуть до драки не дошло. Последним его аргументом была реплика:

– Ты не пойдёшь на боевое! Я тебе даже патроны подтаскивать не доверю!

Детский сад, в общем. Парни растащили. После того случая разговаривал с Пионером. Он сказал, дескать, мы бережём тебя, поэтому не пускаем на боевые. Нас много, а ты такой один. Воспринял как унижение. Хотел быть как все. Наверное, поэтому никому сейчас – на втором круге – ничего о себе не рассказываю, чтобы не выделяться.

Еда заканчивается. У зетовцев тоже. Наш рюкзак с едой, который остался у Седого, находится в жёлтой зоне. Чтобы дойти до неё, нужно пробежать метров 350–400 по красной, которую контролируют нацистские миномёты и снайперы. 350–400 метров бегом (гуськом) под огнём за едой. Туда и с рюкзаком обратно. Также гуськом. Бегом. Туда и с рюкзаком обратно. Туда и обратно.

Парни кричат, что на такое только Огогош способен. Он ни на что не жалуется. Остальные с больными ногами.

Кто пойдёт? Самый молодой и самый глупый, то есть самый старый и самый умный. Огогош! Вот и стал я крайним, обычным, простым: таким бойцом, которого можно послать на верную смерть за батоном колбасы и банкой тушёнки.

Ну что, Дмитрий Юрьевич, утешил своё самолюбие? Теперь твоя душенька довольна? Да, Господи, прости и помилуй раба Твоего грешного…

25 июля, раннее утро

Мозг отмораживается. С трудом строю фразы, поэтому меньше и меньше пишу. Заставляю себя, чтобы не деградировать и сознание оставалось чистым.

На привале со сном выполз из землянки. Час ночи. Лесополоса подстрижена огнём. Торчат обожжённые стволы деревьев, трупный запах забивает нос, а небо чистое-чистое. Звёздная россыпь. Мощное бесстрашное небо.

Смотришь на него, любуешься и вдруг замечаешь, что звезда, которая висит низко, начинает двигаться. Слышишь неприятный звук, похожий на жужжание навозной мухи или гигантского комара. Птичка.

Страха нет, есть осознание ничтожности человека перед небом, несущим успокоение для глаз и смерть. В землянку не пошёл прятаться. Лежал на двух – сложенных вместе – брёвнах и смотрел на небо. Редкое умиротворение.

Часто пишу о том, что страха нет. Видимо, это беспокоит меня. Хорошо бы щёлкнуть пальцем – и р-р-раз! – я всего боюсь! Страх бережёт, охраняет, не позволяет совершать глупости.

25 июля, день

Сава сменил. Уполз подальше, чтобы вздремнуть часок-другой. С головой в спальник. Лежу, мечтаю, ловлю сон. Два прилёта по крышке гроба. Бабах, бабах… Открываю глаза – темнота. Пошевелил пальцами рук и ног. В порядке. Только темно, ничего не видно.

Думаю, Саву завалило, надо ползти откапывать. А потом вспоминаю, что я в спальнике, поэтому темно. Вытаскиваю голову, смотрю, Сава надо мной стоит и протягивает кусок колбасы с печенькой (забыл, как называется, галета, что ли).

– Тебя, – говорит, – подкармливать надо!

Беру, киваю, ем. Сава продолжает:

– Иглу подранило…

Игла – молодой парень, зетовец. Неусидчивый. Всё время где-то носится. Лазает по разбомбленным блиндажам, собирает автоматы, пулемёты, гранаты, мины. У него на нуле уже целый арсенал. Недавно забегал к нам. Кивнул на одноразовые тарелки.

– Это я, – говорит, – принёс. Тарелки, ложки. Удобно принимать пищу? Я тут всё изучил, везде был, всё знаю. Меня осколками несколько раз задевало. Я не обращаюсь к медикам. Расковыриваю болячки, чтобы гной выходил. Вот…

Игла задрал футболку и повернулся спиной показать болячки. Спина в чёрных точках величиной с пятаки.

Закурил, пока слушал Саву. Мимо нас провели парня с перевязанной головой и рукой. В крови. На Иглу не похож. Кто-то другой.

– Кто? – спросил у Савы.

– Наш. Ноги.

Позывной Камень. За несколько минут до прилёта приносил воду. Раньше бегал без брони. Первый раз надел и затрёхсотило. Ноги. Ногами здесь называют парней, которые переправляют через красную зону бойцов, а также приносят еду и воду. Они хорошо ориентируются на местности, выносливые, зоркие и быстрые. Бегают без касок, оружия и брони. Расчёт на скорость.

Слышу по рации. Вызывают эвакуационную группу. Идти может сам, но задета голова и глаз. Зарылся в спальник. У меня ещё есть час на сон.

26 июля, день

Без происшествий. Привычная стрелкотня, танчики, птички.

На последнем полигоне инструктор, узнав, что я вышел на второй круг, спросил:

– Ты Рэмбо или тот, который боится, но делает?

Рэмбами называют богатых на язык парней. Они рассказывают истории о том, как легко расправятся с врагом, как только увидят его. На словах Рэмбы способны дуло танка в узел завязать. Как правило, у них дорогая форма, на автоматах примочки (коллиматор, подствольник, лихой ремень), красивый броник, модная каска, на ногах крутые берцы. Рэмбы часто звонят своим женщинам и гордо рассказывают о том, какие они бесстрашные воины. Любят фотографироваться. На деле при первой же опасности прячутся в дальних окопах, носа не показывают, от штурмов косят, на посту спят или сидят в телефоне. К этой категории солдат я точно не имею никакого отношения.

Парни, которые боятся, но делают свою работу, – это, на мой взгляд, цвет русского воинства. Они гордые, вспыльчивые (и в то же время спокойные), аккуратные, молчаливые. Открываются только тем, кому полностью доверяют. Страх или детский испуг, который можно (иногда!) поймать во взгляде, спрятан где-то там, глубоко внутри. Цвет русского воинства не стесняется говорить о нём. Парни не отлынивают от работ, выполняют поставленные задачи, в бой идут первыми. При наличии страха я бы мог отнести себя к этой категории парней. Только нет его. Страха нет. Я не боюсь, стараюсь выполнять поставленные задачи, но мне физически тяжело. Правда, я в этом никому не признаюсь. Гордыня не позволяет.

Услышав вопрос инструктора, глупо улыбнулся и ответил:

– Я тот, который боится…

26 июля, ждём обеда

Сава на карауле ночью не давал спать. Я храпел, он меня будил со словами «Птичек за храпом не слышно!». В конце концов выругался и пообещал разбить ему голову прикладом.

Прерывистый сон убивает. Можно урывками хоть десять часов спать, не выспишься. А вот пятичасового глубокого сна, чтобы восполнить жизненные силы, хватает.

Сава ещё немного поворчал, но больше меня не трогал. Сна всё равно не было. Утром встал разбитым. Пришёл Малыш. Сава ему начал жаловаться:

– Скажи, Малыш, надо же будить, если человек храпит?

– Все храпят.

– Но будить надо?

– Меня один раз… как его… разбудили, и я пообещал бросить гранату, если… как его… подобное… как его… повторится. Больше не будили…

– А как же птички?

– Да пофиг, они… как его… храп не слышат…

26 июля, после обеда

Малыш спустился к нам, попросил вскипятить воду и засыпать заваркой. «Чифирь, – говорит, – выпью». Воду и заварку принёс. Газ у них с Давинчи закончился. Я вскипятил кружку, засыпал заваркой, размешал патроном 5.45 и подал наверх Малышу. Сава, только что проснувшийся, увидел.

– Что это? – кричит.

– Парням чифирь сделал.

– Из нашего чая?

– Нет, чай у них свой.

– Из нашей воды?

– Вода у них своя. Газа только нет.

– Из нашего газа? Нельзя никому ничего давать. Вот завтра увидишь!

– Что увижу?

– Ты ничего не знаешь, как тут устроено?

– Не первый день на войне, Сава, и знаю, что если завтра у меня ничего не будет, то мне ничего не дадут. Но это не повод курвиться.

– Я попросил у них мёда, сказали, что нет, а я ведь видел, что Давинчи клал в рюкзак банку мёда! Мёда у них нет! Есть мёд, а ты им газ дал…

Парни на войне подсаживаются на чифирь и энергетики. Я почему-то ни то ни другое пить не могу. Не нравится. Баночку колы – с удовольствием, простой чай, кофе – люблю.

На первом круге порвал резиновые сапоги, которые нам выдавали на учебной базе. Ходить было не в чем. У казаха с позывным Гум была пара про запас. Он предложил мне взять сапоги, бросив реплику: «Будешь должен!» Я отказался, подумал, что лучше ходить по морозу босиком, чем в должниках. Да и не вязалась эта реплика с моим пониманием боевого братства.

Дней через десять пошли морозы. Стало туго. На нас были летние камуфляжи и вся та же резина на ногах. Попросил команду волонтёров прислать нам зимние берцы и тёплую одежду. Не прошло и недели, как наш взвод получил подарки. Поблагодарили все, кроме Гума. Он просто взял свой размер и ходил в нём. Тогда присланные подарки многим сохранили жизнь и здоровье.

Есть такая порода людей. Вроде хорошие, но с гнильцой. Во взводе шутили про Гума, дескать, казах без понтов – беспонтовый казах. Хорошо, когда кроме понтов есть в человеке ещё что-то. Но в казахе больше ничего не было. К сожалению.

Под конец контракта, на Восьмое марта, решил сфоткаться на память. Девчонкам в телеграм-канале себя показать красивого. Взял у Гума шеврон. Сам я шевроны никогда не покупал и не носил. Не люблю. Ходишь как ёлка под Новый год. Мне нравится строгое однообразие. На войне. В мирной жизни краски люблю. Девчонок ярких обожаю. А вот на войне тяготею к серости.

Сфоткался и забыл сразу отдать. Закрутился. На следующий день прибежал к нам в блиндаж Гум и устроил истерику, что Огогош его не уважает, потому что не отдаёт шеврон. Это выглядело настолько низко и кошмарно, что я чуть ли не потерял веру в людей на войне. Да, веру в то самое сакраментальное боевое братство.

Сава сделал себе чифирь. Предложил мне. Я выпил пару глотков за компанию. Гадость, конечно.

27 июля, полдень

С утра постреляли, поймали тишину и пару прилётов. Нацики рыхлят нашу тропу.

Сава проявил верх чести и благородства. Угощал зетовцев кофием со сгущёнкой. Кофе и сгущёнку сами зетовцы нам принесли пару дней назад. Хорошие парни. Подкидывают шоколад и прочие прелести для желудка.

Судя по тому, как часто бегаю с пакетиком, чтобы справить естественную нужду, ем слишком много, но мне кажется, что я почти ничего не ем.

Игла мелькал. Подраненный. С парой новых дырок. Неугомонный. Говорит быстро, тараторкой, что-то рассказывает и снова исчезает. Ругается, как черт.

Малыш с Давинчи ползали смотреть, где лежат тела наших бойцов, оставшихся на поле боя после штурма. Надо выносить.

Когда братья вернулись, выпили вместе кофе, поговорили о женщинах. Здесь почему-то редко говорят о женщинах. Война отнимает много сил.

Малыш спросил у Савы: «Какие женщины лучше: ингушки или чеченки?» Сава сказал, что лучше осетинки, потому что полностью выжимают. Малыш засмеялся. Говорит: «Я не про это, про красоту. Какие красивее?» Сава ответил, что все красивые.

Нашли с Савой пару автоматов. Почистили, привели в боеготовность. Простая жизнь простых солдат.

Хочется выжить. Сегодня поймал себя на мысли, что хочется выжить. Как это будет здорово, если я выживу!

27 июля, к вечеру

Повербанк так себе. Механическую ручку заколебёшься крутить, чтобы зарядить. Солнца мало. Ловишь луч, он быстро уходит. За полдня на пять процентов зарядил. Ладно, и это хлеб.

Телефон стараюсь не включать. Только если захочется с самим собой поговорить. Мне не хватает собеседника здесь. Равного себе. Равным себе могу быть только я. Вот и разговариваю сам с собой.

Один из симптомов шизофрении. Но есть нюанс. Шизофреники разговаривают сами с собой вслух. Я разговариваю сам с собой про себя. Чтобы никто не слышал. Значит, я всё ещё психически здоров. Но и здесь есть нюанс. Ха-ха-ха.

27 июля, вечер

На промзоне нашёл томик стихотворений Блока в жёлтой обложке. Даст Бог вернуться с боевого, почитаю. Соскучился по стихам. На первый круг брал с собой книжки Долгаревой и Тепловой. На второй круг решил ничего не брать. Душа требовала отстраниться от литературного процесса, забыть на время о существовании поэзии, чтобы перестать смотреть на окружающее пространство через призму высоких нравственных идеалов. Меня пугало, что я во всём видел прекрасное. Даже в ужасающем хаосе войны мне виделись не разруха, не погибель, а перерождение, обновление. Романтичная натура и мальчишество способствовали тому. А мне хотелось реальной жизни. Снять наконец-таки розовые очки и увидеть собственными глазами происходящее. Собственными, живыми. Но вот в чём загвоздка. Отстранившись от поэзии, отбросив в сторону розовые очки, я так и не увидел того ужаса, о котором говорят напуганные войной люди. Мне нравится быть здесь. Чувствую себя нужным. Будто лечу со снежной горы на санках. Дух захватывает. Ветер бьёт в лицо. Сердце колотится от восторга. Вернусь, обязательно перечитаю Блока. Блок великий. Есть промысел Божий, что я нашёл книжку с его стихами. Открою наугад. Забавно будет прочитать первое попавшееся стихотворение. О чём будет оно? О чём? Хорошо бы о любви. Мне жутко не хватает любви.

28 июля, десять утра

Льёт дождь. Миномётный обстрел сменили грозовые раскаты. Вспышки молнии пробиваются сквозь щели. Порвёт нашу плотину, поплывём.

Сава и Давинчи с утра спорили, кто из них больше командир, притом что никто из них командиром быть не хочет. Мне проще, я в железной маске простого солдата. Никогда не любил любого проявления власти. Власть обременяет. В ней отсутствие свободы. А я всё-таки до мозга костей свободолюбивый человек.

Нахождение в обществе предполагает выстраивание иерархии. Борьбу за власть. Скорее всего, отсюда берут начало корни моей интровертности. Одиночка по природе не борется за власть или с нею. Он сам себе хозяин и слуга. Сам себе раб и рабовладелец.

Заканчиваются газ и бензин. Вернее, закончились. Рации потихонечку отмирают одна за другой. Солнца нет. Телефон не подзарядить. Будет сложно, если исчезнет возможность что-то записывать. Это последнее пристанище, которое помогает выжить.

На первом круге, когда было тяжело и парни начинали поднывать, цитировал вслух присягу: «С достоинством переносить тяготы и лишения воинской службы…» Это разряжало атмосферу. В ответ на цитату слышался смех.

Сейчас настолько велики тяготы и лишения, что никакого достоинства не хватит. Будет звучать как издевательство. Поэтому вслух не произношу. Повторяю про себя. Пользуюсь как личным (понятным только мне одному) заклинанием.

Сигареты есть. На неделю хватит. Внутренне спокоен.

28 июля, день

Дождь накрапывает. Плотина держится. Шесть прилётов. РПГ. По тропе. Хохлы отрабатывают свои тридцать сребренников. Мы держимся. Держались и будем держаться. Не посрамим Отечества.

28 июля, полпятого

На секунду подумал, что война закончилась, и… снова началось. Это никогда не закончится. Войну надо принять, как неизменного спутника, с которым идёшь по жизни, теряя друзей, руки, ноги и, наконец, голову. Смирение и принятие – верные союзники.

28 июля, девять вечера

Плотина дала трещину, но мы успели перебраться чуть выше и немного спустить собравшуюся воду. Попускать кораблики, как в детстве. Чуть выше – больше комаров.

Дождь перестаёт. Не факт, что снова не начнётся. О сводках Гидрометцентра можно мечтать.

День относительно тихий. Работали РПГ с нашей стороны (зетовцы пускали), и то же самое со стороны нациков. «Ноги» принесли воду, бензин, газ. Могли обойтись и без таких подарков.

Пока есть сигареты, живётся достаточно легко в любых условиях. Когда сигареты закончатся, будем пытаться жить так же легко, чего бы нам это ни стоило.

Уже неделю в Кишках Дракона. Терпимо. Работаем.

Информационный голод смущает. Но я начинаю привыкать к нему. Уже месяц не знаю, что происходит в мире. На войне в том числе. Ограничен местом дислокации.

Знаю только то, что происходит у нас. У нас переменчивая движуха. Ощутимых побед и поражений нет. Хотя… неделю толком не знаю, что творится на базе. Мы на задании. Оторваны полностью. Рации для работы. Не спросишь: «Как там у вас дела, парни?»

Переживаю за новых друзей. Как они? Всё ли в порядке? Часто вспоминаю парней из первого круга. Особенно тех, кто нашёл в себе силы выйти на второй. Есть о чём думать. Поэтому скучать не приходится.

29 июля, тёмная ночь

Хохол, тикай! Отныне места тебе не будет на земле русской!

29 июля, утро относительное

Выглядывает солнце. Надеюсь, успеем подсушиться. Вторая ночь в луже мало вдохновляет.

За неделю, пока лазили по Кишкам Дракона, отросли ногти. Стали женского размера. Не ломаются. С кальцием, значит, у меня всё хорошо.

Сава просит по ночам дежурить с ним вместе. Но когда проходит его смена и наступает моя, жалуется на плохое самочувствие и сваливает. Во всём остальном – заботливый напарник. Чай сделает, воду принесёт, шоколад раздобудет. Ведёт себя как истинный брат. Правда, помогает со словами: «Живёшь ты с моей помощью по-королевски!» При этом лучший кусок себе оставляет. Вчера назвал его хитрым ингушем.

– Нет, – возмутился Сава, – я не хитрый, я – добрый и заботливый! Тебе самое вкусное остаётся!

По гороскопу он близнец. Прямо как мой родной брат. В манере поведения есть что-то общее. Постоянная игра в жертву.

Давинчи предложил сходить с ним вместе за погибшим бойцом. Опасности нет, боец получил ранение в бок и смог спуститься в коммуникационную трубу, которая защищает от снайперов и миномётов. Дойти не сложно. Но я отказался. Ноги от слабости дрожат. Не хочется быть обузой. Надо немного оправиться после сна в луже. Давинчи пойдёт с зетовцами.

Закидываю записи в телегу. Без отправки, потому что сети нет. Думал, сеть появится и записи уйдут. Сейчас глянул, оказывается, не все записи сохраняются. Хорошо, что я дублировал на телефоне в ворде и нумеровал. Даст Бог выжить, почитаю, что я тут понаписал.

29 июля, вечер, начало девятого

Приходится быть мастером на все руки, понимая, что руки не из того места растут. Делать вид, что всё умею, у меня неплохо получается.

Солдатской труд тяжёлый, не говорю о том, что опасный. Это и так понятно. Мало уметь нажимать пальцем на спусковой крючок. С такой мелочью любой справится. Надо уметь готовить, стирать, штопать. Мало разбираться в минах, гранатах и пулемётах. Надо уметь водить и ремонтировать машины, в том числе хотя бы лёгкую бронетехнику. Мало попадать точно в цель. Надо ещё освоить медицину. Электроэнергия, водоснабжение – лежат на плечах простого солдата.

На войне нет специальных служб, которые занимаются обслуживанием бойцов. Боец обслуживает себя сам. Привезти, разгрузить, расставить. Из ничего сделать двухъярусные кровати, сложить печку, нарубить дров. Табурет, стол, рукомойник, навес, парус для сбора дождевой воды.

Вырыть окоп, блиндаж, лисью нору, накрыть брёвнами, хвойными ветками, присыпать землёй. Всё на плечах простого солдата.

Написал про дрова и вспомнил историю из первого круга.

Взяли нас шестерых солдат перевезти доски, так скажем, из одного места в другое.

Мы, новобранцы, только прибыли на базу, толком ничего не понимали. На дворе декабрь месяц. На нас летние камуфляжи, резиновые сапоги. Многие без перчаток.

Сели в КамАЗ. Ну, дело же пустяковое: бросить в машину доски, а потом выгрузить их. Неладное что-то почувствовали, когда нас на этом КамАЗе возили туда-сюда часа три, будто забыв, что мы сидим в кузове.

В конце концов остановили, высадили, показали количество досок и скомандовали погрузку. Плохо разбираюсь в кубах, но мы загрузили машину полностью. Доверху. До тента оставалось сантиметров тридцать. Нам скомандовали в машину.

Ругаясь на чём свет стоит, голодные, холодные, уставшие, полезли в машину, протискиваясь между досок и тентом. Легли штабелями. Так нас возили ещё пару часов. Наконец машина остановилась. Мы вылезли и начали разгружать.

У Исая случилась истерика. Представьте себе гигантского парня с сорок седьмым размером ноги, который терпел это издевательство, а потом не выдержал и чуть не прихлопнул кулаком по темечку старшего, того, который ездил с нами, хорошо устроившись в кабине. Тогда Исай сказал: «Я пришёл сюда хохлов уму-разуму учить (выразился он жёстче, естественно), а не доски грузить!»

Фразу подхватило солдатские радио, и уже через неделю я услышал, как её переиначили. Теперь из уст в уста передавалось так: «Разъярённый Исай кричал: “Я спецназовец, а не дровосек!”».

Такая вот история. К слову пришлась. Но больше всего в ней напрягало меня не то, что солдат за людей не считают, а то, что наша работа смахивала на мародёрство. Я тогда бросил реплику, дескать, бог с ними, с трудностями. Лишь бы не воровство и мародёрство. А такое на войне случается, чего греха таить.

Мне тогда ответили, что доски для блиндажей. Но что-то слабо верилось. Особенно после того, как водитель КамАЗа, чеченец, сказал нам, новобранцам, что на этой войне надо быть немного хитрым.

«Немного хитрые» – настоящее зло этой войны. Они хуже зачуханного хохла, которого притащили под дулом автомата на фронт и научили жать на спусковой крючок. Но о плохом не буду. Выговорюсь в другой раз. Слишком болезненная тема. Для меня.

Начал за здравие, кончил за упокой. Смеюсь. Хотел восхититься солдатом, а получилось как-то не очень.

Ну да ладно. В общем, солдатский труд – тяжёлый. Вот о чём я хотел. Остальное лишнее.

30 июля, скоро полдень

Неожиданно тихое утро. Редкие прилёты и выходы нашей арты. Ласковое солнце. Непоседливый ветерок. Воскресенье.

Начинают возникать и буравить мозг мысли о возвращении на базу по Тропе ярости. Так называют узенькую тропинку, ведущую к жёлтой сравнительно безопасной зоне.

Сложный путь длиной в 350–400 метров. Можно многое отдать, лишь бы реже выходить на Тропу ярости под миномётный и пулемётный обстрел нацистских формирований.

Когда у меня спрашивают: «Как дела?» Отвечаю: «Как на войне…» Ответ забавляет спрашивающего, и его рот кривится в доброжелательной улыбке.

К слову «вернёмся» обязательно добавляется «даст Бог».

30 июля, за полдень

Зетовцы. Поджарые, жилистые парни. Беззубые улыбки, впавшие щеки. Выносливые, как волки, быстрые. Ростом ниже среднего. Дыхание хриплое. Многим на вид под шестьдесят, но скорее около сорока, сорока пяти.

Среди них Вологда – высокий, мясистый, молодой – кажется белой вороной, попавшей в чужую стаю. Но его неприкрыто уважают. Потому что «пашет». Растерянный, уставший взгляд. Лишь иногда скользит в глазах злоба.

Увидел мышь. Бросил в неё камешком. Мышь не отреагировала. Второй, третий камень. Мышь занимается своими делами.

– Дрянь контуженная, – заключает Вологда, спрашивает у меня повербанк и, взяв его, уползает к генератору, чтобы поставить на зарядку.

Вологда отвечает за электроэнергию и еду. Местный повар, сославшись на температуру, запятисотился на базу. Вологда, ни слова не говоря, взял на себя его обязанности.

Вернулся с рюкзаком.

– Его хозяин, – кивнул на рюкзак, – погиб.

На рюкзаке выведено «Монолит». Рюкзак нашего подразделения. Нам такие выдавали на первой учебной базе. Тут же припоминаю рослого широкогрудого красавца с позывным Монолит. Он ушёл с учебной базы дней на десять-двенадцать раньше меня.

Запомнились его блаженные глаза. В курилке наши взгляды случайно пересеклись. Больше ничего о нём не знаю. Близко не общались.

30 июля, вечер

Чтобы парни меньше ныли, говорю, что зимой было сложнее. Рассказываю. По моим рассказам кажется, что действительно было сложнее. Жути нагнать умею.

Кассетные прилетели. Только что. Бабахнуло по крышке гроба отменно. Забыл, о чём хотел написать.

31 июля, утро

Десять дней ползаем по Кишкам Дракона. Жизнь на карачках. Найти бы подушку для нытья, чтобы выплакаться. Не то место. Здесь такого днём с огнём не найти. Дня нет. Огня тоже. В груди что-то теплится? Теплится. Это худое, ни на что не годное сердце, нужное только мне.

Начинаем пованивать. Почистил зубы щёткой без воды и пасты. Вода с песком. Пройдёшься по зубам, как наждачной бумагой. Сменил носки. Ногам легче, но не настолько, чтобы радоваться. Усталость дикая. Сигареты заканчиваются. Всё. Стоп. Поныл и будя.

31 июля, всё ещё утро

Сава растянулся на подстилке. Лежит, молится своему Богу. Мышь залезла к нему на грудь, сидит, умывается, лапками морду трёт. Сава выпучил глаза:

– Я живой, живой, а она уже пришла!

В Саве непонятно каким образом сочетаются трусость и отвага, жестокость и доброта душевная. Выплакал с утра пораньше мне в ухо:

– У меня сейчас ближе тебя никого нет!

– Крепись, брат Сава, Бог даст, ненадолго.

31 июля, отобедали-с

Хохлы собираются устроить движуху в нашем квадрате. Спокойно готовимся. Почистили автоматы, проверили магазины, протёрли каждый патрон. Разложили запасные магазины по огневым точкам, плюс ящики с дополнительным БК. Просмотрели готовность РПГ, «морковок». Перебрали гранаты, вставили запалы. Смахнули пыль с пулемёта. Зарядили. Подготовили ленты. Пообедали. Вологда вкусный суп смастерил. Жить можно.

31 июля, ночь

Задача выполнена. Можно было бы назад выдвигаться. Но обещают недельный хохлосрач, поэтому, скорее всего, будем всё это время здесь торчать, чтобы участок не оголять.

В целом терпимо. Человек привыкает ко всему. Проверено. На личном опыте.

Удалось адаптироваться за первые пять дней. Потом жил по накатанной. Скучать не приходилось. Сейчас движухи будет поменьше, пока хохлы не пойдут. Встали на режим ожидания.

Мало информации. Её практически нет. Это осложняет. Не критически, конечно.

Попросили передать с «ногами» таблетки. Спазмалгон, если не ошибаюсь. Мышцы забиты. Бежать не сможем. А бежать нужно будет.

Последние дня три мало стреляют. Меньше, чем поначалу. Взрывы редкие. Привык, наверное, вот и не замечаю. Замечаю, только если совсем рядом ложатся. Рядом – два-три снаряда в день. Не больше.

Привык настолько, что организм расслабился и прошлой ночью снилась женщина. Сны с женщинами люблю. Чувствую себя здоровым и молодым парнем. Да-да, «называйте меня Огогош, потому что ещё о-го-го я!». Смеюсь. Звонко.

1 августа, приятное утро

Нашёл место, где можно безопасно распрямиться. Встал под робкий луч солнца. Пар изо рта идёт. Стою, пуская колечки, щелкаю челюстью.

Так в детстве: стащишь у взрослых сигарету, неумело прикуришь и пускаешь дым, пытаясь нарисовать кружочек.

Сделал зарядку. Размял суставы. Поскрипел. Вернулся к Саве чай пить и слушать его ворчание. Пока тихо, дышишь полной грудью, не сдерживаясь.

1 августа, полдень

Унылое однообразие. Стрельбы почти нет. Тишина начинает напрягать. Думаешь, что затишье перед бурей, поэтому не можешь расслабиться. Сидишь сжатым в кулак.

На базе, когда стоял в карауле, ко мне подошёл местный калдырь с бутылкой, видимо, самогона. Бутылка без наклейки. Жидкость мутная, в белизну.

– Выпей, – говорит.

– Отойди от меня на три метра, – отвечаю.

Он настаивает:

– Выпей, выпей!

– Не пью.

– Парней угости!

– Непьющие парни… Отойди на три метра!

– Ну пожалуйста, выпей!

– Быстро ушёл, – перещёлкнул затвором.

Калдырь отскочил, упал на колени, поднял руки вверх, крепко сжимая бутылку, и заголосил:

– Слава России!

Потом встал и, еле волоча ноги, ретировался.

Никакой славы у России нет. Слава прошлого только. Сейчас мы тупим и не понимаем, что происходит вокруг. Говорю «мы», подразумевая себя.

В мирной жизни мне нравится тишина. Выползешь из своей норы на свет Божий, поскандалишь, а потом опять спрячешься и ловишь тишину. Долго-долго. Звенящую тишину. Здесь, если тишина затягивается, становится не по себе. Неуютно от медленно ползущей тишины, обволакивающей, туманящей разум.

1 августа, за полдень

Стоило произнести, что тишина задолбала, так началось. Огнище. Чуть глушануло. Земля ходуном ходит.

Сава ворчит, ругается, молится, а меня смех разбирает. Дебильная реакция.

2 августа, начало десятого вечера

Насыщенные сутки. Времени не было записывать.

Вчера вечером птичка сбросила яичко. Попала в бетонную плиту, которая прикрывала меня. Взрыв в полуторадвух метрах. Самого взрыва не слышал. Оглушило. Сначала увидел падающее яйцо, потом вспышку и после неё дым. Сава был позади. За долю секунды он отскочил метров на пять. Меня осыпало бетонной стружкой. Осколки прошли мимо. Боженька отвёл от меня беду. В ушах только до сих пор позванивает.

После прилётов грянул раскатистый гром. Вспышки молнии и проливной дождь. Бомбёжка прекратилась.

Ночью сообщили по рации, что будут выводить команду. Под утро вышли. Перед дорогой съел таблетку пенталгина. Тело болело, а путь неблизкий. Таблетка помогла не чувствовать боль. Но дыхалка у меня всё равно никакая. До хрипа. С горем пополам добежали. Ни единого выстрела. Спасибо дождю. Правда, по шею в грязи.

Прошли километра три, наверное, и остановились на отдых в заброшенном блиндаже. Вылезло солнце. Немного подсушили одежду. Эвакуационная машина боится близко подъезжать после случая с Танцором. Ждали команду на выход к трассе. Часам к шести вечера сообщили, что можно выходить. Пешком три-четыре километра. Зелёная зона. Шли спокойно.

У ближайшего блокпоста нас подхватила эвакуационная машина и через минут пятнадцать-двадцать были уже на базе, у себя в домике.

Скинули одежду и пошли в баню. У нас на базе есть баня с парилкой. Одно удовольствие. Долго там не сидел, потому что уставший. Но грязь с себя соскоблил, всю без остатка. Довольный, дальше некуда.

Вернувшись в домик, замочил одежду. Завтра с утра встану и постираю.

Настроение отличное. Я справился. Голову несколько раз отрубало, боялся сломаться. Физически мне тяжело. Очень. Правда, я об этом никому не говорю.

Спать!

3 августа, около девяти утра

Постирался. Купил берцы, перчатки. Месяц без перчаток проходил. Руки изуродовал. Уходя, покупал себе без пальцев. Когда приехали туда, куда приехали, отдал Костеку. Он уходил в первых рядах на Дракона. Своих у него не было.

Сава ещё стирается. Малыш и Давинчи пошли в магазин.

Как ни странно, утром тело не болело. Видимо, баня хорошо кости пропарила. Надо что-то с дыхалкой делать. Задыхаюсь. С проблемой боли помогают справиться таблетки. А что делать с дыхалкой, не знаю. Курить бросать желания нет. Бросить могу, по щелчку. Желания нет. Последнее удовольствие. Потому что.

Хочу газировку.

3 августа, около десяти утра

Открыл томик Александра Блока на стихотворении «Ну что же? Устало заломлены слабые руки…» О любви, о жизни и смерти. О вечности. Обо мне. Обо всех. О нас.

3 августа, утро

Ярус привёз воды. Нам первым. Заполнил все ёмкости. Он теперь водовозом работает на базе. Ему три недели осталось до конца контракта. Нервного тика не заметил. Заходил Седой. Его в другую команду определили.

Здорово, когда тебя встречают на базе, как будто ты прошёл мыслимые и немыслимые круги ада. Парни знают, что такое БЗ. Встречают с радостью, что живые. Печалятся, если кого-то двухсотит или трёхсотит. Трёхсотит – не очень печалятся. Ну, если ранение так себе. Наоборот, завидуют, что боец отдохнёт в госпитале.

На базе отдыхать не дают даже после БЗ. Сразу в караул, в лес или на промзону. Денёк на стирку и магазины, а дальше – снова в путь – до седьмого пота. Покой нам только снится.

3 августа, в течение дня

– Привет, воин! – это Мартын увидел меня, идущего из магазина. – Как ты?

– Как на войне…

– Страшно было?

– Пипец как страшно! Писался и какался каждую секунду! Еле живым ноги унёс.

– Правда?

– Да! Руки до сих пор дрожат. И не только руки. Видишь, колени ходуном ходят, – говорю, делая пару танцевальных движений.

– Воин!

Мартын на Дракона не ходит. В комендачах отсиживается. От тюрьмы прячется или срок погашает. Точно не знаю. Всем говорит, что его по состоянию здоровья не пускают. Только он здоров как бык. На вид.

– Огогоша! – это Фома-два. Улыбается. – Рад тебя видеть живым и здоровым!

– Я тоже, – смеюсь.

– Ты, случайно, туалетной бумаги не купил? Меня поселили в дом с мусульманами. Бумаги не бывает.

– Купил два рулона.

– Дай один.

– Бери.

Увидел Сургута. Сургут боец, с нашего набора. Не помню, говорил о нём или нет. Мощный парень. Высокий, мускулистый, из работяг. Не красавец, но внешность приятная. Он до моего ухода берцы искал. Для БЗ. Я тогда пожалел и свои, купленные в Москве, не отдал. Они мне велики. Неудобными оказались.

На БЗ совесть меня заела. Самому ведь не нужны, а боевому товарищу не дал. Поэтому по возвращении первое, о чём заговорил с Сургутом, – берцы.

– Берцы нашёл себе?

– Нет, вот кеды купил, денег на большее нет.

– У меня на твою ногу как раз. Новые. Муха не совокуплялась!

Зашли ко мне во флигель. Сургут померил. Как раз.

– Сколько? – спрашивает.

– Это подарок. Облегчённые, ногу хорошо держат, подошва литая. Кожа крепкая.

– Скажи сколько, зп получу, отдам. Прям крутые берцы! Нога в них хорошо сидит.

– Даст Бог вернёмся, счёт в ресторане оплатишь. Ок?

– Ок!

3 августа

Глянул некоторые записи. Публикую, не перечитывая. T9 – подлец. Кто придумал его, тот желает смерти русскому языку. Если в слове ошибка, то смысл ещё можно уловить. Если над словом с ошибкой поработал T9, то смыслу пиши пропало.

3 августа, к вечеру

Пока нас не было, в подразделении появились свои птичники. Опытные ребята. Не по первому кругу вышли. Как же, сцуко, медленно мы запрягаем!

Птичники должны были появиться полтора года назад по всей линии фронта. А мы всё строим крупногабаритную и дорогостоящую военную технику, которую потом на складах держим, боясь поцарапать.

Привели в порядок оружие, с которым бегали на Дракона. Запачкалось. Смеюсь. Продумали оборону своего участка на базе. От командования прошла инфа, что ДРГ рядом гуляет. Проспали на блокпостах.

Полистал свои телегу и ватсап. Там информация месячной давности. Разговоры, поцелуйчики, сердечки, дела какие-то… Вспомнил и подумал обо всех друзьях и об одной женщине особенно.

Бедненькая, она, наверное, плакает сейчас, беспокоясь за меня. Пока не могу выйти на связь, да и не хочу отвлекать себя, расслаблять. Закисну сразу. Тосковать начну. Думать не о том, о чём нужно думать.

Даст Бог вернуться, приеду и каждую слезинку поцелую.

4 августа, вторая половина дня

До часу дня занимались тактической медициной. Слышу курс, наверное, в сотый раз, и чем больше слышу, тем чаще туплю. Уже на второй учебной базе начал понимать.

Каждый инструктор толкует чуть по-своему, в результате путаешься, уходишь в себя и перестаёшь воспринимать (тем более усваивать) информацию.

Это как на курсах поваров. Один говорит, что нужно пять грамм соли, другой – шесть, третий – четыре, восьмой – двенадцать. Слушаешь, кладёшь по вкусу и считаешь себя не способным к обучению, тупым поваром. Смеюсь.

Я никогда не был на курсах поваров! Но сравнение удачное, на мой отупевший взгляд. Смеюсь заливисто.

Отдохнуть после БЗ дали одни сутки. Хватило на то, чтобы постираться. Впереди снова полигон и БЗ. Дракон – зверь опасный, но мы его победим, и все принцессы мира будут нашими.

На занятиях по медицине назвали нас дерьмовыми (мягко сказать) штурмовиками. Выразились крепче. Не суть. Кто бы сомневался. Когда тебе полтос, то, как ни молодись, возраст берёт своё.

Выживаешь на внутренней силе, на упрямстве и гордости. Не гордыне, а гордости. Гордыня имеет разрушительную силу. Гордость – другое.

Гордость проявляется в терпении, в стойкости. В смирении. Гордость помогает не пасть духом, удержаться на ногах. Достойно принять величие эпохи, даже если жернова происходящего перемалывают кости.

4 августа, вторая половина

Слабость. Руки трясутся. Не трясутся, дрожат. От слабости.

Малыш свалился с температурой.

Настроение скачет. От ровного, до упаднического. Жара. На меня жара плохо действует. Расклеиваюсь. Раздражаюсь на пустом месте. Пытаюсь спрятаться ото всех.

Придумываю себе дела, лишь бы уединиться и никого не видеть. Мой внутренний интроверт требует своего величественного одиночества, которого здесь нет. Никогда не бывает.

Просвета не вижу. Дыхание тяжёлое. Хочу есть, но есть ничего не могу.

Включил радио на телефоне. Послушать новости. Впервые за время отрыва от большой земли. Новости такие же, как были полтора месяца назад. То есть никакие.

4 августа, всё ещё вторая

Не ныть!

4 августа, вечер

На БЗ произошло нечто невероятное. Сразу хотел записать, но для начала решил переварить случившееся. Потому что это из разряда чудес, которых не бывает.

Заходили мы из полумрака в темноту после пробежки под пулемётным и миномётным обстрелом. Дыхание у меня закончилось. Казалось, ещё чуть-чуть – и сдохну, не принеся пользы Отечеству.

Запрыгнув в темноту, сел на бетонную плиту, положил рядом автомат и харкнул собравшейся у глотки мокротой. Парни, которых меняли, один за другим выскочили из темноты в полумрак – мы зашли, они вышли – и быстро исчезли из вида.

Отдышавшись, протянул правую руку к автомату. Его не было. На том месте, куда положил его, – рядом с собой, – его не было. Я пошарил левой рукой и наткнулся на чужой автомат.

«Понятно, – подумал, – кто-то из парней, которых меняли, прихватил мой автомат, а свой оставил мне. Вернусь на базу, разберёмся». Автомат был снят с предохранителя, а патрон загнан в ствол.

Я спокойно отстегнул магазин, перещёлкнул затвором. Пуля выскочила. Вставил её в магазин. Сделал пустой щелчок, поставил на предохранитель и присоединил магазин.

Две недели, пока выполняли поставленную задачу, думал о своём автомате. Где он, в чьих руках и как я его буду искать? Потеря личного оружия – сильнейшее нарушение.

Готовился ко всем небесным карам. Ругал себя, проклинал, ненавидел. Боже, я пережил переоценку себя! Я не был в те дни героем-добровольцем. Был законченным идиотом, который за автоматом уследить не может.

Когда выходили – из темноты в полумрак, произошла ещё более странная ситуация. Точно помню, что перед выходом проверил автомат. Он стоял на предохранителе. Из рук автомат не выпускал.

Я уверен, что в моих руках чужой автомат на предохранителе. Пробегаем красную зону, сбавляем ход ноги, я смотрю на автомат, а он снят с предохранителя. В моих руках чужой автомат, снятый с предохранителя. Начинаю подозревать, что сильно контузило. В голове одно, в реальности – другое.

Малыш кричит: «Я в темноте с кем-то поменялся автоматами! Выскачил с чужим…» Отвечаю: «Мой автомат прихватили парни, которых мы сменили, а сейчас я снова с кем-то поменялся автоматами. Я полный идиот и не понимаю, что происходит и как это происходит!»

Малыш посмотрел на автомат, который был у меня, и сказал, что это не его оружие, но он знает, что оно одного из зетовцев – поскольку подписано и на нём несколько зарубок.

Получалось, что у нас двоих чужие автоматы.

Малыш предложил обменяться. Я отдал ему тот, который был у меня, – зетовский, а он отдал мне свой, который по нашим предположениям был одного из парней, которые выскакивали из Кишки, когда мы заходили.

Пока сидели в блиндаже и ждали команды эвакуации, зетовцы принесли автомат Малыша, а свой забрали.

Давинчи спросил меня, как я теперь буду искать свой, зная, что он не подписан, дескать, номер помнишь? «Нет, – говорю, – номера не помню. Год 84-й и на ремне написано “Белый”, видимо, позывной бывшего владельца».

В голове моей крутилось нечто ужасное. Я думал, как и с какими словами буду подходить к командиру, чтобы доложить о случившемся и о том, что я полный идиот на букву «м», потому что прое… ну, понятно, потерял личное оружие.

«А где, – говорит Давинчи, – на ремне?» – «Вот здесь, – говорю, – на ремне, рядом с пряжкой». Снимаю с шеи автомат, показываю на пряжку и вижу надпись «Белый».

В этот момент я присел, потому что у меня в руках был мой автомат. Мой!

Казнь, суд и удар в челюсть от командира отменились в одну секунду. Настроение поднялось, вернулись силы. До эвакуационной машины я уже скакал на радостях вприпрыжку, а парни только удивлялись, откуда у меня столько нерастраченной энергии.

Явно ведь вмешалось божественное провидение.

5 августа, утро

Зимой было мучительно ждать парней, ушедших на Дракона. Сидели кружком, лузгали семечки, разговоры не шли. Одно переживание: как там наши? Летом ходим по кругу. Вернулся, чуть отдохнул – день-два – и начинается мучительное ожидание команды: «Твой выход, боец!»

5 августа, день

Подстригся.

Напряжённое состояние. Жара. Мысли не идут. Требуется абсолютная тишина.

5 августа, после ужина

Пошёл на ужин в таверну и встретил там Ахмеда. Редко туда хожу. Дома еда есть. А тут потянуло прям.

Иду, думаю, что месяц Ахмеда не видел. Соскучился. Он умеет заставить улыбнуться. Иду – и раз! Ахмед собственной персоной. Он вернулся от Дракона, когда я ушёл к нему. Поэтому не пересеклись. Наконец-то встретились. Обнялись по-братски. Сели ужинать.

Рассказал мне Ахмед о своих приключениях, посмеялись от души. Два раза, говорит, засыпало землёй, оба раза прощался с жизнью, но парни откапывали. То, как Ахмед рассказывает, надо слышать. Тонко, с юморком и простодушием. Всегда честен и открыт.

Ахмед немного похудел, но всё такой же боевой. Огонь!

6 августа, утро раннее

Вышел во двор. Курю, пью кофе. Проснулся Малыш. Сел рядом с книжкой. Книжка о загробной жизни. Открыл, читает. Переводит взгляд на меня:

– Мне нравится, что я начал читать. Это… как его… развивает мышление. Раньше… как его… читал взахлёб, а потом перестал. Сейчас уже третья или… как его… четвёртая книжка. Диалог ещё развивает.

Кивнул ему. Сколько сам книжек прочитал, а разговариваю с трудом. Бе да ме. Вслух фразы строить не умею. У меня разговоры в голове происходят. Я их редко озвучиваю.

– После последнего БЗ, – продолжил Малыш, – плохо отхожу. Тело… как его… ломит.

Снова кивнул в знак согласия. Я вчера начал приседаниями заниматься. Ноги подтянуть и дыхалку привести в порядок. Пока не очень. После пятидесятого приседания задыхаюсь.

Утром и вечером хорошо себя чувствую. Жары нет. Днём превращаюсь в варёную муху. Солнце не радостно обжигает. Чистого воздуха мало. Дышать нечем.

Два дня назад ВОГом задело нашего снайпера. Эвакуация не понадобилась. Лёгкий. Осколки по ногам. Вроде сам выбрался, как мне сказали.

Для моей психофизики снайпером работать – самое то. Абсолютное одиночество. Быть незаметным – люблю больше всего на свете. Зрение подвело. Плохо вижу. Иначе пошёл бы в снайперы.

Зрение – моё слабое место. В детстве много читал. Испортил. Коммуналка. Семья в одной комнате. Ночью выключается свет, и спим. Когда спать не хотелось, брал фонарик, залезал под одеяло и читал. Был ещё случай, когда во дворе играли в хоккей и мне шайбой в глаз попало. Тоже сказалось. Но я никому никогда не говорил, что плохо вижу.

После восьмого класса пошёл поступать в цирковое училище на отделение клоунады. Хотел стать клоуном. Таким, как Енгибаров. Или лучше. Тоньше и мощнее. Мне кажется, я был бы великим клоуном. Не взяли из-за проблем со зрением. Всему виной книжки или хоккей, в который играют настоящие мужчины. Смеюсь.

6 августа, после обеда

Малыш приготовил вкусный обед. Картошка, курица, морковь, лук, чеснок, щавель. Щавель с огорода.

Остальное куплено на солдатские гроши. В таверну солдаты не ходят. На мой взгляд, с ней глупая затея вышла. Одно дело приготовить еду на пять человек, а другое – на большое количество. Невозможно есть. Командиры, скорее всего, пытаются экономить. Пайки теперь не выдают. В результате солдаты питаются на свои.

С едой зимой было лучше, несмотря на то что, как нам говорили, Минобороны месяц не могло поставить нас на довольствие. Еду привозили постоянно. Хорошая тушёнка, конина, «ножки Буша» – были. Когда не хватало мяса, Калаш ходил на жирного зайца. Ош с Кочевником разделывали его и варили мясной супец.

Здесь зайцев нет. С мясом катастрофа. Для меня ситуация критична. Потому что по природе мясоед. Не могу жить (существовать) без мяса. Сладкого тоже мало. Единственное спасение – местные магазины и рынки. У кого есть деньги, будет сыт. Но деньги есть не у всех, потому что проблемы со связью. Интернета нет. Обналичить невозможно (возможно с трудом за 7-10 %), а рынок и магазины работают за наличные. Никак иначе.

Еда, одежда, экипировка – солдат покупает сам, при этом командиры помельче позволяют себе упрекать простого солдата в том, что он пришёл на войну срубить бабла. Верх невежества.

Никак не могу понять, почему нам выдают тяжелейшие каски или те, которые полегче, но времён Второй мировой, которые не держатся на голове и сползают на глаза, перекрывая обзор. Броня тяжёлая и неэффективная. Есть же лёгкая и прочная. Обувь ужасающая. Больные ноги у всех. Парни сами покупают ночники и теплаки. Сами!

Я не пишу о ситуации по всей линии фронта. Только о том, с чем сталкивался.

6 августа, к вечеру

Слушаю радио. Говорят о наших победах и потерях нацистов, дескать, взято такое-то количество опорников и уничтожена рота нацистов. Но сколько полегло наших парней за эти опорники и роту нацистов не говорят ни слова. Не понимаю. Я мало чего понимаю. Спрашиваю у Малыша:

– Почему так происходит?

– Не знаю. Я в госпитале после ранения давал подписку не говорить о наших потерях.

Он тоже не понимает. Это данность.

7 августа, утро

Вчера вечером думал, встану с утра, надену броню, возьму автомат и пробегусь, чтобы мышцы не застаивались.

На жаре нас никуда не водят (занятий на полигоне нет). Сидим по домам. За ноги переживаю. Могут не потянуть нагрузку «выхода». Поэтому занимаюсь приседаниями. В день по несколько подходов. Хотя бы так.

Утром встал – и тело ломит. Не до пробежки. Опять ограничился приседаниями. Стараюсь дисциплинировать себя. Но природная лень берёт своё.

7 августа, десять тридцать утра

Инстинкт самосохранения работает. Пересилил природную лень. Дал хорошую физическую нагрузку на тело. Принял холодный душ. Стало легко и спокойно.

Относительно спокойно. Мандраж есть. Боюсь не справиться с поставленными задачами. Мандраж не такой критичный. Тяжесть ответственности, не более того.

Бахает слишком близко к базе. Уши плохо воспринимают звук. Не могу разобрать – выход или заход. Прилёт, в смысле.

7 августа, после обеда

Поругался на таверну, и она тут же исправилась. Рутул – он заведует поварской частью – раздобыл где-то баранину. Сава пошёл ему помогать, и они на пару сварганили замечательный суп.

Второе брать не стал. Там свалявшаяся гречка, а дома Малыш, утратив веру в способности таверны, сделал ещё один обед. Места для него хватит. В моём узеньким животе.

7 августа, к ночи

Сверчки голосистые. Стрекочут во всё своё насекомье горло, радуются вечерней прохладе, зелёной траве, вкусной пище и тёплому дому.

Беззаботные. Не знают, что находятся вместе со мной на войне, где каждая секунда тишины ценится на вес золота. А может, и нет никаких сверчков? Это у меня в ушах стрекочет от пережитого и переживаемого.

Бовка и Жьяко на глаза не показываются. Давно. После возвращения не видел их. Свои дела у парней. Некогда навещать меня.

Госпожа Ро так и осталась загадкой. Кто она? Чем занимается? Придумать могу. Но хочется немного всамделешнего, настоящего. Чтобы фантазии было от чего оттолкнуться.

8 августа, раннее утро

Уснуть долго не мог и проснулся рано. Сны странные снятся. Сумбурные, где всё перемешивается со всем. Утром тяжесть неимоверная от них. Толковать невозможно, да и вряд ли перескажешь. Будто рассыпанная мозаика, пазлы от разных картинок. Не стыкуются между собой.

Сделал зарядку, разбудил тело. Парни потихоньку вылезают из своих нор. Хромающие, скрипящие. Двор наполняется стонами и вздохами. Мы не говорим о патриотизме, о чувстве Родины, о женщинах. Чаще о боли, которая здесь, как наваждение, преследует каждого.

Малыш с пробитыми ногами и животом, с вырезанными кишками. Тело усыпано ранами от осколков.

Контуженный Сава, который при каждом взрыве закрывает руками уши, потому что начинаются боли в голове. Колено перетянуто жгутом.

Молчаливый Давинчи никогда не говорит о том, как ему больно. Но глядя на него, легко представить демонов, грызущих его тело. Поначалу он был разговорчивее. Сейчас уходит в себя чаще.

Разговоры сводятся к работе. О том, как и что лучше приготовить на выход. Говорим о еде и сигаретах. Иногда о детях. С Давинчи. Сава и Малыш бездетные.

Литературы здесь нет. В том виде, в котором привыкли видеть её на большой земле. На страницах книг. Само существование здесь – это и есть литература. Её высшее проявление.

8 августа, 16:25

Солдатское радио принесло инфу о том, что Кубань просится назад, на основную базу, чтобы ходить на боевые.

На своём первом выходе он бросил оружие и отказался идти в Пасть к Дракону. Его отправляли на работы к автобату. Как раз там его видел, когда брал деньги для Китайца.

Радио говорит, что совесть замучила. Стыдно. Такое бывает. Мы не всегда знаем, как поведёт себя мозг в экстремальной ситуации. Отвага и горячее сердце вроде у всех. Но происходит щелчок в голове – и может случиться всякое.

Ступор, отказывают ноги, сердце бешено колотится, дыхание сбивается так, что кажется, будто задыхаешься от недостатка воздуха. Трусостью вряд ли назовёшь. Мы не знаем себя, мы не знаем, как организм отреагирует на опасность.

Мы добровольцы. Не профессиональные бойцы с багажом в десяток войн, а простые люди, которые не смогли сидеть дома на диване, понимая, в какой опасности Отечество, будущее детей.

Мы вышли на войну с теми, кто торгует могилами наших предков.

9 августа, утро

Думаю о себе как о человеке, который находится дома и представляет себя солдатом, сидящим в окопе под миномётным обстрелом нацистов.

9 августа, всё ещё утро

Ровно неделю нам дали отдохнуть после похода на Дракона. Не дёргали на посты, работы и полигон. Нечто странное. Пугает. Были только занятия по тактической медицине.

Мы по большей части молчим. Редко разговариваем. Каждый в своих мыслях. Иногда перекинемся словом-двумя и опять погружаемся в себя. Внутри нас (меня – уж точно) ревёт море. Снаружи мы спокойные, слегка медлительные и ленивые.

Зарядку не делал. Общая атмосфера расслабила. Но я всё-таки найду силы хотя бы немного поприседать, чтобы ноги не отмирали.

За ноги я меньше волнуюсь. Больше переживаю за дыхалку. Что-то не то с лёгкими.

9 августа, к обеду

Правило трёх «нет» мешает высказываться о том, что происходит на нашем участке фронта. Нет, нет, нет. Жарко.

Сава сместил на кухне Рутула. Хитрый ингуш. Рутула перевели к нам. В команду пенсионеров, как пошутил Давинчи.

9 августа, после обеда

Чем сложнее ситуация на нашем участке фронта, тем проще темы, на которые пишу. Мои записи, скорее всего, тянут на триумф беззаботности и отвлечённости от войны. Но это кажущееся. В действительности я наполнен войной до краёв. Она опустошает меня. Хочет свалить, чтобы я безропотным агнцем пал на алтарь и сложил ручки. Меня просто так не возьмёшь. Ещё повоюю.

Сава приготовил в очередной раз отличное первое. На второе в очередной раз подал свалявшуюся гречку, которую никто не ест.

На обеде видел неунывающего дагестанца Костека. Жизнерадостные метр пятьдесят роста. На первой учебной базе он каждый день бегал по плацу в полном одиночестве. Над ним посмеивались. Сейчас он имеет право посмеяться над нами. Никому не хватает быстрых ног и крепкой дыхалки.

Костек отметил, что я сильно похудел. Видел бы он меня осенью прошлого года. Восемьдесят пять кило живого веса. В нынешние дни не больше шестидесяти пяти.

Если в первый круг я скинул двенадцать кило, то за месяц второго к ним добавилось ещё столько же.

Костек, видимо, чтобы подбодрить меня, решил добавить к своей реплике то, что я в результате помолодел. Сам это чувствую. Глянул на себя в зеркало. Несмотря на впавшие щеки, морщины на лице разгладились. Лет пятнадцать минус. Вместе с ненужными килограммами. Добавилось бы вместо всего этого добра здоровье, я бы меньше переживал.

10 августа, раннее утро

У нас есть свой Ленин и свой Сталин. Парни с позывными. На первой учебной базе кто-то хотел назваться Путиным, но тамошние командиры позывной не одобрили.

Ленин и Сталин не похожи на своих прототипов. Если постараться, то можно, конечно, найти близкие, еле улавливаемые черты во внешности или свойстве характера. Если очень и очень постараться.

Ленин небольшого росточка. Худощавый, но жилистый. Движения быстрые. Глаз с надменной хитрецой. С удивлением смотрел на него, когда грузили тяжёлые снаряды. Ленин с лёгкостью поднимал их. Ни от каких работ не отлынивает. На Дракона пошёл в первых рядах. Обязателен, собран. Красноречия не хватает. Этим проигрывает реальному Ленину.

В первый день, когда только приехали на основную базу, Фома-два забыл свой автомат на летней кухне. Ленин так распереживался, что потом часа два чуть ли не слёзно просил боевого товарища лучше относиться к своему оружию: «Ну пожалуйста, не делай так больше, ну пожалуйста…»

Реальный Ленин блеснул бы ораторским искусством и выдал бы хорошо отточенную речь, услышав которую, Фома-два никогда бы не выпустил из рук оружие. Он бы в обнимку с автоматом в баню бегал.

Сава жалуется на Сталина, что тот ходит и твердит одно и то же: «Надо на штурм, надо на штурм…» Сава не хочет на штурм. Они у нас по большей части без огневой поддержки и слишком сильно напоминают мясные. Да и пользы от них мало.

Берём опорник, и по нему начинают работать вражеские миномёты. Поэтому приходится оставлять забранные позиции, чтобы сохранить жизни. Закрепиться без больших потерь невозможно. У нациков свои опорники пристреляны. Даже если в одиночку зайдёшь и там будет с дюжину хохлов, то лучше не задерживаться. Нацикам всё равно, что в опорниках ещё есть немного своих. Они за одного русского с десяток хохлов могут положить. Известно ведь, до кого последнего воюем.

Хохлы закончатся, будем воевать до последнего поляка. Потом до последнего финна. А там, глядишь, страны Балтии подтянутся, и будем воевать до последнего прибалта. Война долгая. Дураков, которых бессовестный Запад гонит под русскую мясорубку, много.

Сава жалуется, Сталин не унимается. Реальный Сталин меньше бы уговаривал, а создал бы условия (политинтриги, кадровые перестановки, идеология) в подразделении, при которых сложно было бы не пойти на штурм.

Сталин среднего роста, взгляд цепкий. Собираемся на промзону. Я повесил за спину небольшой кожаный рюкзак, в который помещается бутылка воды и пара сникерсов. Специально брал с собой на войну. Для штурмов удобный. Не мешает. Сталин увидел рюкзак и тут же по-своему оценил: «Хорошая мародёрка!»

Мародёрками называют рюкзаки для мелких трофеев. Первый и единственный трофей, который решился прихватить с собой, это книга стихотворений Блока. Больше я ни к чему в силу характера (не мной положено, не мной будет взято) никогда не притрагивался.

10 августа, три часа дня

Не выхожу из своего укромного убежища. Весь день. Флигель, как его называю, становится родным. Рассмотрел каждую трещинку на стене, каждую паутинку в углу, каждое пятнышко на потолке, оставленное просочившимся сквозь крышу дождём. Рацию выключил, чтобы суета военной жизни не проникала в моё жилище. Если вдруг понадоблюсь, придут за мной. Иногда включаю радио. Слушаю, как по новостям наши доблестные берут один за другим опорники, вздыхаю. Выключаю и снова рассматриваю узоры жизни на стенах флигеля. Пытаюсь расслабиться. Не получается. Напряжение не спадает. Может, к лучшему. Расслабишься, и потом трудно будет собраться.

10 августа, вечер

На общем построении попросили замазать или стереть надписи на стенах в домах, если таковые оставляли. Ну, вроде таких: «Здесь был Вася, число, месяц, год».

Уделили особое внимание позывным. Ни в коем случае нигде. Понятия не имею, зачем такая предосторожность. Ладно, если чисто из порядочности, дескать, не надо гадить там, где живёте. Так ведь и не гадим. Везде порядок. Не для этого. Сделали акцент на позывных.

Я веду дневник в двух форматах. Закидываю в телегу и оставляю в облаке. Но пока сети нет, записи лежат в телефоне. Никуда не уходят. До конца срока службы (Боже милостивый, на тебя уповаю), если ничего такого необычного не случится, то выставлять на всеобщее обозрение не планирую.

Во-первых, из чувства безопасности. Не только личной. Нашего подразделения в том числе. В записях может проскочить то, чего нельзя знать неприятелю. Пусть я стараюсь не писать лишнего, но лучше перебдеть.

Во-вторых, сети всё равно нет, и вряд ли она случится.

В-третьих… в-третьих, я пишу исключительно для себя. Это моя терапия. Мне так легче переносить «тяготы и лишения». Поэтому вообще не вижу смысла давать кому-то читать. Тут личное.

В телеге начал записывать потому, что там было привычнее, да и не додумался сразу, что на телефоне есть вордовский файл в облачной папке. Иногда подтормаживаю. Смеюсь.

11 августа, утро

Ночью сосед из мирняка выпил растворителя. Запой. Голосил, пока не рассвело. Утром Давинчи сказал, что выходим на Дракона. Вечером. Точка другая. Самое сердце поганого. Бежать ещё дальше.

Собрался. Менял линзы, дрожали руки. Один глаз нормально. Быстро получилось. Второй завозился. Не снял бывшую линзу и надел прямо на неё. Долго не понимал, почему плохо вижу. Снял, смотрю – две. Выдохнул. Старую выбросил, надел новую.

Кажется, испытываю страх.

11 августа, к полудню

Помкоменданта Бича говорит, что в Сердце Дракона, куда сегодня выходим, один двухсотый из молодых с позывным на «с». Боже милостивый, спаси и сохрани. Только не Смайл! Он же совсем ребёнок!

11 августа, полдень

К смертельной опасности привыкнуть нельзя. Только кажется: чем дальше, тем проще. Думаешь, если организм с одним справился, то справится и с другим. Но это как спираль. Каждый новый круг сложнее предыдущего. Бросаться в пучину неизведанного легко, а вот делать шаг навстречу явной опасности… трудно. Мужество. Необходимо настоящее мужество. Сила и здоровье. Боженька милостивый, позволь совладать со всем.

11 августа, 15:30

Проливной дождь с грозой. Давинчи говорит, что надо сейчас идти. Можно проскочить без выстрела. Команды пока не было. Ждём. Машина близко не подвезёт.

Два варианта. Идти под дождём километров десять. Не идти, а плыть по грязи. Второй вариант: дойти до леса и ближайшего блиндажа. Переночевать и выдвинуться рывком на точку.

Оба варианта тяжёлые. В белом пальто не воюют. В любом случае выйдем по команде.

12 августа, полдень

Дождь не вовремя пролился. Размыл дороги. А когда вышли, прекратился. Двойное неудобство. Грязь и обстрел. Вышли вчетвером. Вместо Савы Рутул.

В начале пути думал, что сломаюсь. Дыхание подводило. В лесопосадке остановились у зетовцев. Вспотел сильно. По лицу струёй пот. Вытер его и случайно смахнул линзу. Ослеп на один глаз. Запасные есть. Будет возможность, надену.

Зетовцы напоили нас кофием, и будто второе дыхание открылось. С одним зетовцем (Фаза) махнулся касками на удачу. Он рассказал забавную историю про позывные.

– Один парень, – говорит Фаза, – назвался Нерпой. Я у него, – продолжает Фаза, – спрашиваю: «Тюлень?» Он отвечает: «Почему тюлень? Нерпа – это хищник по типу льва, пантеры, тигра!» «Понятно, – заключает Фаза, – тюлень…» Ухохотаться.

Посидели с зетовцами часок, отдышались и выдвинулись дальше. В последнем блиндаже посидели до утра и пошли на рывок. Я за два часа до рывка выпил по таблетке спазмалгона и пенталгина.

Пока шёл, опять задел палец на ноге о пенёк – шли в темноте. Грязь по колено. Канавы, воронки, поваленные деревья.

У Малыша отказали ноги. Он остановился посередине пути. До Сердца Дракона добежали втроём. Здесь наши. В том числе Китаец и Ленин. Парни полезли обниматься, увидев меня. Они крутые!

Смайл не на этом объекте. Бича что-то напутал. Да и не могу я поверить в то, что Смайл погиб. Здесь информации о нём нет. Узнаю по возвращении на базу. По всей видимости, в Сердце Дракона мы будем недели две.

По прибытии на точку сразу вышел на работу. Чуть отдышался – и вперёд.

13 августа, утро

Сутки на ногах. Днём наша арта и арта УкроРейха перекидывались снарядами. Над нами летало и свистело. Малопонятно, в какую сторону. Понимаешь по взрывам.

Если Сердце Дракона трясётся, значит, по нам. Если вдалеке бахает, значит, не по нам. По нам могут и наши беременными снарядами. Бывает.

Вечером мобики заметили нациков в ближайшей лесопосадке и передали по рации. По тревоге заняли посты и огневые точки. Успел надеть линзу. Вроде обошлось.

Сердце Дракона – важный стратегический рубеж. Пока он под нами, Дракон не так буйствует.

Почувствовал недомогание. Под утро. Двое суток мокрый. Просушиться нет возможности.

Сегодня с утра подошло подкрепление.

Среди парней Костек, Прочерк и Сургут. Выпили чаю, поболтали, и сразу стало тепло и хорошо. Недомогание как рукой сняло.

13 августа, утро

Писать буду реже. Нет возможности заряжать телефон. А мы здесь надолго. Надо экономить заряд.

13 августа, около четырёх дня

Раньше здесь был повар, который из ничего делал вкусную пищу. Теперь повара нет. Еды тоже. Мы пришли с Рутулом. Он на базе на кухне работал какое-то время. Говорит: «Давайте приготовлю». «Ок», – отвечаю. Помыл ему посуду для готовки. Что только ни сделаешь, когда желудок скворчит. Рутул так себе готовит. Малыш лучше. Жаль, что он соскочил. Можно было бы рассчитывать на вкусную пищу. Теперь вряд ли, и всё же надеюсь.

13 августа, около пяти

Повар есть. Он спал. Долго спал. Не тот, которого все хвалили, другой. Но есть. Шанс хорошо поужинать увеличился моментально. Позывной такой же, как у зетовца из лесопосадки, с которым я обменялся шлемаками.

Китаец, Ленин, Зима вышли.

13 августа, 17:00

Повар развёл костёр, чтобы приготовить еду, и задымил пространство. Здесь и без того дышать нечем.

Сердце Дракона изнутри жёлтое. Стены, потолок, трубы. Железные шкафы, которыми мы забаррикадированы, тоже жёлтого цвета. Грязно-жёлтого. Видимо, бывший хозяин с ума сходил от этого цвета. Скрывает ржавчину.

Я не люблю жёлтый цвет. Мне дурно от него и от того, что нет воздуха. На войне воздуха нет нигде. Каждые полчаса высмаркиваю тонны грязи. На зубах песок. Глаза, сколько ни протираю, запылены. Смотрю на мир сквозь дымку.

Здесь есть котёнок. Маленький. Наверное, милый. Брезгую дотрагиваться. Скорее всего, липкий от грязи, копоти и жира. От мышей не спасает. Мал ещё.

Перед уходом на Дракона разбирал вещи во флигеле. В углу стоял пакет с вещами. Там были носки, майки… Всякая ерунда. Высыпал просмотреть. Вместе с вещами выпал шеврон с позывным Монолит. Погибший на штурме боец жил в моём флигеле.

14 августа, вторая половина

Ночь отработал, день отработал. Ещё до вечера буду работать. Надеюсь, следующей ночью отдохну.

Котёнок оказался трёхцветным. В темноте сразу не увидел. Он милый и совсем не липкий. Грязный, да, но я тоже грязный. Второй трёхцветный кот за последнее время. На счастье, говорят.

Котёнок сначала тыкался в меня на лёжке, а когда я ушёл на пост, прибежал ко мне. Скрасил целое утро. Мурлыкал, тёрся. Само воплощение нежности. Назвал его Трёшкой. Потому что три цвета: белый, рыжий, чёрный.

Завалил мешками на посту дыры от вражеской арты. Потом давал команду на выход зетовцев, которые сегодня кошмарили немцев. В Сердце Дракона нациков называют немцами. Дань традиции.

После того как откошмарили немцев, ждали, когда начнут кошмарить нас. Не дождались. Я уполз спать.

Ощущение, что мы находимся в средневековой крепости и нас осаждают германцы в рыцарских латах. Крестоносцы. А мы такие нормальные русские парни, которые защищают свои дома. Феерично.

Похоже, я температурю. У местного медика нет аспирина, что естественно. Температура – это гражданские проблемы. Спросил пару таблеток у Сургута. Он принёс. Говорит: «Для тебя что угодно достанем. Спрашивай».

По-моему, парни относятся ко мне хорошо. А я по древней привычке ищу даже в этом подвох.

Рутул отварил макароны с тушёнкой. Первый раз за четыре дня нормально поел. Две тарелки баланды (вчера и позавчера) не в счёт, то есть абсолютно. Их будто не было. Ещё с аппетитом съел пол-лимона. Не поморщился. Витамин С нужен.

15 августа, к полудню

Немцы до двенадцати ночи покошмарили нас чубатым танчиком, и стало тихо. Отключился до пяти утра. С утра в караул. До вечера.

Трёшка нашёл себе рыжего приятеля и проводит с ним время. Играются. Сфоткал их. Неожиданно наблюдать в хаосе войны беззаботных котят, которым нет дела до проблем человеческих.

Здесь бегает рыжий пёс. Мордой похож на лисицу. Это на него были обозлёны Седой и Сава. Говорили, что его пристрелили. Но это не так. Зетовцы взяли его к себе и кормят нормальной пищей, чтобы он трупы по округе не обгладывал. Сжалились. Пёс в осколках и с перебитой лапой.

Мартын, по всей видимости, убыл домой. У него контракт закончился. Я на БЗ, поэтому не попрощались. Здесь, в Сердце Дракона, тоже есть парень с воровскими звёздами. На плечах и коленях. Но местный – боец. Он в группе быстрого реагирования.

Утро прошло спокойно. Мы занимаемся хозяйством и постами, немцы, наверное, тоже. Подходы к Сердцу заминированы. Надо только блюсти любые попытки штурмов. Чувствую себя здесь в большей безопасности, чем в Кишках. Но до расслабона далеко.

Таблетка аспирина помогла. Ноги не болят, значит, температуры нет.

Рутул планирует заниматься кухней и прочей хозяйственной суетой. Может, количество приёмов пищи увеличится. Дай-то Бог!

15 августа, 19:59

По нам не били. Весь день. Напрягает. Работала только наша арта. Радует.

Рутул, Костек, Нерпа и Немо (зетовец) показали пример отваги и выносливости. Рутул восхитил. Я думал, он повар-такой-повар, а он как рванул сегодня со словами «За Родину!», что я в осадок выпал.

Суть описывать не буду. Но если произойдёт задуманное, то мы на несколько десятков километров (гиперболизирую!) ушатаем линию фронта.

Говорю парням, что за такой героизм вам положены медали.

– Нам медалей не дают, – вздыхает Немо, растопырив глаза. Он похож на одноимённую рыбку из мультика.

– Мне медали не нужны. Вернуться бы живым, – говорит Рутул.

– Закрою контракт, куплю машину, вино и дури, поеду в горы, лягу и буду курить, – это мечтает Нерпа, а Костек просто смеётся.

Солдатские радио принесло инфу о том, что Китаец, Ленин и Зима, вернувшись с БЗ, поехали в город, напились и начали барагозить. Их поймали, скрутили, вернули на базу, наваляли пряников и снова отправили на БЗ (на другую точку, не на ту, где я сейчас). Горе-Китаец. Ему одной истории с алкоголем было мало. Опять вляпался.

Пока писал, пару раз по нам шандарахнули натовские приспешники.

Арес (старший у зетовцев) беспокоится, что я больше всех занят:

– Тебя эксплуатируют!

– Меня? – смеюсь. – Парни за меня горой. Просто хочу быть нужным, поэтому пашу как проклятый.

– А я хочу домой. Дома уже семь лет не был.

16 августа, 11:36

По нам работал миномёт. Плотно. Зашкерились, переждали.

Трёшка полдня где-то шмандается. Я провёл время с Рыжим. Рыжий меня любит в отличие от Трёшки. Трёшка не любит. Оторву ему уши за это. Ласково оторву.

Разболелся зуб мудрости. Хотел его вырвать перед уходом на войну, да пожалел дурака. Оставил. Вот и расплачиваюсь теперь. Хорошо, что обезбол есть.

Немо рассказал о своих кентах и брате. Все либо Герои России, либо представлены к званию за немыслимые подвиги.

Кто-то в одиночку взял девяносто двух немцев в плен, кто-то разбомбил колонну бронетехники, а кто-то за четыре круга на войне заработал около пятидесяти лямов, с учётом денежных выплат за подбитые танки, птички, ранения и проч. Слушать приятно, даже если понимаешь, что Немо заливает.

Настроение среднее. Постоянная движуха не даёт зацикливаться на мыслях о смерти.

О доме и любимых людях думать не могу. Расклеюсь.

Нехилый прилёт…

16 августа, 18:47

Время замедляется. На войне оно растягивается до неимоверных размеров. Минута длится вечность. Неудобство дневника в том, что приходится отбивать числа. Они даже не шевелятся.

Так или иначе, лето на излёте. Скоро осень.

Рыжий не отходит от меня. Он огненно-рыжий. Цветом в осень. Красавец. Чище Трёшки, потому что постоянно лижется. И меня тоже облизывает.

Удалось поесть два раза. Два раза вчера и два раза сегодня. Двухразовое питание – это уже счастье.

Зетовцы рванули на эвакуацию. Вытаскивать погибших бойцов. Арес и Сава (позывной местного парня с воровскими звёздами). Их никто не просил. Сами. Сказали, что, кроме нас, никто не вытащит и нормально не похоронит.

С зетовцами удобно работать. Сильно развит инстинкт самосохранения. Подскажут, разъяснят, помогут.

Разложат по полочкам, если затупишь. Без крика и ругани. Без наезда. Грамотно.

Арес с благородной осанкой, подвижный, широкоплечий. По нему и не скажешь, что до войны сидел семь лет в камере четыре на два. Сава похож на быка из девяностых, когда ходит в спортивных штанах. Переодевшись по-боевому, смахивает на киборга из фантастических фильмов про звёздные войны.

17 августа, 11:11

Я работаю в одиночку, отдалённо от парней. По двенадцать (иногда больше) часов в сутки. Вчера около восьми вечера слышу Рутула:

– Дяха, вы покушали?

Он ко мне на «вы» обращается из уважения к возрасту. «Дяха», видимо, обращение у дагестанцев.

– Нет, – отвечаю.

Рутул принёс тарелку густого горохового супа с тушёнкой.

– Ешьте! Солдат должен по три раза в день питаться, по режиму, иначе он воевать не сможет.

Суп зашёл за милую душу. Поблагодарил.

– Добавку хотите? – поинтересовался Рутул.

– Не отказался бы.

Рутул принёс ещё одну тарелку. Она ушла вслед за первой с такой же скоростью.

– Чай будете? Сколько сахара?

– Ложку…

– Так мало?

– Сахар надо экономить. Хорошо, положи две.

– Дяха, пока я здесь, вы будете хорошо питаться! Как положено солдату, а не так, как здесь кормят.

17 августа, 11:22

В четыре утра рыжий пёс встал у клапана и начал истошно гавкать. Мы подскочили, как по тревоге. Пёс ни на кого здесь голоса не поднимает. С котами и кошками не дружит, но и не цапается. Значит, чужие пожаловали. Местный Фаза отработал ситуацию из пулемёта. Вслепую.

Когда-то гуси спасли Рим. Сегодня ночью рыжий пёс, которого парни приютили, обогрели и накормили, простив прегрешения, предупредил нас об опасности.

С четырёх утра на ногах. В районе десяти Рутул принёс гречку. Я отказался, сказав, что поем после одиннадцати, когда освобожусь на пару часиков. Побоялся, что в туалет прихватит, а в туалет ходить на войне – особое приключение. Иногда не ешь не потому, что не хочется или еды мало, а потому, что нет возможности сходить по-большому.

Сменился на пару часов. Поел. Гречка вкусная. Даже слишком.

Зуб ноет и в ушах свистит. В остальном – норма. Попробую отключиться на пару часов.

17 августа, 20:45

Рутул ушёл на войну, поспорив с приятелем. Поспорили на барашка. Хватит смелости – барашек Рутула, не хватит – приятеля. Домашним сообщил только после того, как подписал контракт.

– Дяха, вы где работали до войны?

– Нигде…

– Пенсионер?

– Нет.

– Я работал лифтёром. Строят новый дом, мы берём подряд и ставим там лифты. В одиннадцать дня приходили, два часа работали, потом два часа обедали и снова два часа работали. Я вам оставлю телефон. Устрою вас на работу лифтёром. Ничего сложного. Нужно только гайки крутить.

18 августа, 12:27

Наши птички отвоёвывают воздушное пространство над Сердцем Дракона.

Практика показала, что если на один выстрел отвечать десятью, то количество обстрелов наших позиций снижается.

Рутул с утра принёс горячий суп с мясом. Повеяло теплом. Удивительное существо человек. В часы смертельной опасности способен наполнить пространство домашним уютом.

Сразу провалился в бездну воспоминаний. Больше всего думал о детях. Непутёвый попался им отец. Вечно страждущий, ищущий, бегущий, пропадающий.

Хочется сказать, несмотря на все выкрутасы, я очень сильно люблю своих детей. Думаю только о них. Без них моя жизнь со всеми её победами не имела бы никакого смысла.

Даст Бог вернуться, накажу старшему, чтобы внуков мне делал побыстрее. Внутренне готов к смирению, тишине и проявлению заботы. Буду кормить их, попки мыть и всячески развлекать.

18 августа, 16:09

О том, что затишье, писать не буду, потому что как только о нём пишу, тут же начинается буря. Бурю я люблю. Но здесь я не один, а кроме меня, её больше никто не любит.

На первом круге, помню, была передислокация с одного направления на другое. Привезли нас, разместились в блиндаже. Я зашёл и сказал: «Слишком хорошо, чтобы мы долго пробыли здесь…» На следующий день нас перекинули на другую позицию.

Ночь переспали в новом блиндаже, я встал, потянулся и сказал: «Слишком хорошо, чтобы мы долго пробыли здесь…» Не прошло и трёх дней, как снова перекинули нас на другую позицию.

Зашли в третий блиндаж, я осмотрелся, набрал в рот воздуха, чтобы в очередной раз произнести заветную фразу, но парни остановили – чуть ли не хором заорали: «Молчи, Огогош, молчи!» Я смолчал. Больше нас никуда не перекидывали.

Переброски – хлопотное занятие. На первом круге не было ничего более мучительно идиотского, чем бесконечные переезды с одной позиции на другую.

19 августа, семь утра

На Сердце Дракона зашёл Рамзан. Медик. Называет себя боевым (или военным) санитаром. Потому что постоянно гоняет на передок. Вытаскивает трёхсотых. Оказывает помощь лёгким. Говорит, устал на базе. Там одни нытики. Приходят в таверну и ноют, что мало мяса.

В этом месте я покраснел. Узнал себя. Только я никогда не ныл. Вслух. Про себя печалился, да, недоумевал. Вслух никогда не жаловался. Моё покраснение никто не заметил. Были в абсолютной темноте.

Рамзан в прошлом единоборец. Неплохой стрелок. Решил сгонять к нам, проведать. У нас пока, тьфу-тьфу-тьфу, раненых нет. Убитых тоже. Держимся. Наша арта хорошо помогает. Жужжание птичек стало радовать. Наши ведь.

Странный итог контрнаступления немцев. Чем больше они наступают, тем дальше откатываются. Тешу себя надеждой, что к концу моего контракта (Боженька, сохрани мне жизнь!) на Сердце Дракона можно будет заходить прогулочным шагом.

19 августа, 19:13

Стрелковый бой. Мелкий. Так, чтобы покошмарить друг друга. Мы из крепости, они по крепости. У немцев ротация. Им надо отчитаться перед своими хозяевами за отстрелянные патроны.

Вышел Рамзан. В топовом шлемаке, в крутой броне, обвешанный магазинами. Автомат с примочками.

– Откуда, – говорит, – у вас тут пострелять можно? Да у вас неоткуда здесь стрелять!

Сказал и ушёл.

Сегодня Рутул, Немо и Зелёный геройствовали. Продолжали работу над начатым.

Рыжий с Трёшкой второй день не появляются. Печалька.

19 августа, 21:11

Один пленный. Сдался сам. Мальчишка. По виду домашний ребёнок. Правду говорят, когда хохол умнеет, он становится русским. Это был умный хохол, прибежавший к своим.

Мальчишка полз к нам, размахивая белой тряпкой. Немцы заметили его и открыли огонь на поражение. Мы прикрыли ответным. «Быстрее, быстрее, – кричим, – голову ниже пригни!» Мальчишка обделался от страха, но продолжал ползти. Глаза как у сумасшедшего, большие, неморгающие.

20 августа, 07:53

Ротация двух команд прошла без единого выстрела. Парни на Сердце Дракона зашли спокойно. Дембеля вышли. Им через пять дней домой. Новая команда принесла вкусняшек. Мне достался кусочек сникерса. По сладкому соскучился. Долго держал его под языком, смаковал.

Рутул в шесть утра налил тарелку горячего супа. Это блаженство. Кто бы мог подумать, что горячий суп в шесть утра может доставить столько удовольствия человеку не с похмелья, не со страшного бодуна, а вполне себе цельному и здоровому, полному веры в победу русского оружия.

Появилась Трёшка. Это девочка. Сразу не удосужился посмотреть. По характеру можно было понять. Ластится. Рыжего не было пока. Надеюсь, скоро придёт.

Давинчи говорит быть на фоксе, нас вроде тоже скоро сменят. «Да мы только зашли!» – смеюсь. «Мы уже здесь девять дней…» – ворчит. Я бы ещё дней на десять остался. Хоть какая-то движуха. Веселее, чем сидеть в располаге, мух на потолке считать и трястись от страха, ожидая, когда отправят на Дракона.

Наша арта радует. Боже, спаси и сохрани её, добавь меткости и свирепости каждому снаряду!

20 августа, к полудню

Набрался смелости, подошёл к Рамзану. Боялся услышать плохие новости о Смайле. Рамзан ближний медицинский круг. Он в курсе здоровья всех доблестных воинов подразделения. Можно сказать, что инфа из первых уст.

Бича, естественно, всё перепутал. Не двухсотый, а трёхсотый. Не Смайл, а Сёма. Осколком пробило локтевую артерию. Рядом оказался Зелёный. Командира пятёрки, Сергеича, поблизости не было. Молодые Смайл и Ковбой замешкались. Зелёный быстро отреагировал. Перетянул Сёму, чтобы не «вытек». Сейчас парень в госпитале. Здоровью ничто не угрожает.

Выдохнул. Смайл в порядке.

Появился Рыжий. Сквозь пробоину в стене проникает солнце. Луч ложится округлым пятном на пол. Рыжий пролез, помяукал, сделал несколько прыжков в нашу с Трёшкой сторону. Трёшка подорвалась к нему. Метров за пять друг от друга они сбавили ход. Когда сблизились, потёрлись мордами, будто поцеловались, развернулись и медленно дошли до солнечного пятна, где улеглись рядышком и начали прихорашиваться – умываться.

20 августа, 12:42

Пианист (зетовец). Меняет меня на посту. Типаж тихого троечника. Ничем не приметный. Уж не знаю, каким боком он вляпался в историю войны, вернее, история его жизни срослась с местами не столь отдалёнными, а потом, как следствие, с войной, но, так или иначе, он здесь. Служит Отечеству. Пальцами правой руки перебирает, будто играет на пианино. Нервный тик. Или привычка, подобная тому, как некоторые дети в минуты волнения теребят пуговицу на рубашке. Во время прилётов пальцы замирают.

– Пианист – это потому что раньше играл на пианино?

– Нет.

Вопрос был глупый, если увидеть, как Пианист бесконечно перебирает пальцами. Скорее всего, лагерная погремуха стала позывным.

Спрашивает:

– Обед был, делали?

– Да. Не поел? Принести?

– Не надо за мной ухаживать!

– Пианист, это называется братская помощь, а не ухаживание, – смеюсь, – а с моей стороны вообще отеческая. У меня старший сын твой ровесник.

– Не надо.

Подхожу через час узнать, всё ли в порядке. Опять спрашивает:

– А чай горячий есть?

– Да.

– Принеси, пожалуйста, – краснеет и протягивает кружку.

Принёс. Поблагодарил фразой «от души».

20 августа,18:01

Парни из союзников развлекались. Бросили на немецкую позицию пару гранат со слезоточивым газом. Нас не предупредили.

Сижу на посту, смотрю в дырку на немцев и чувствую горечь на языке. Думаю: «Что за хрень?» Потом глаза начали слезиться и щёки защипало. Передал по рации, что нас травят.

Буквально через пару минут прибежал Арес. Принёс противогаз: «Надень, лицо не три. Газ пройдёт, протрёшь глаза влажной салфеткой».

Остатки газа с ветром до нас дотянуло.

21 августа, 09:15

На первом круге приучил себя к тому, что надо быть постоянно собранным, готовым в пять минут выйти по команде.

Сегодня в половине шестого утра на Сердце Дракона прибежали «ноги». Была команда снять нашу группу с объекта. Ротация.

Уже без пятнадцати шесть мы были на низком старте у клапана. Без пяти шесть стартанули, пробежали за пятнадцать минут красную зону, а по жёлтой пошли быстрым шагом. Вышли из жёлтой зоны к нашим блиндажам, минут пять отдохнули и пошли по зелёной.

Дождя накануне не было, поэтому машина подошла максимально близко. В результате к семи утра мы уже были на базе. Скорость впечатляющая. Тот отрезок пути, который мы обычно с привалами, прячась от миномётного и пулемётного обстрела, от снайперов и птичек, проходили за три часа, одолели за тридцать минут.

Спасибо нашей арте. За десять дней насыпала немцам так, что они теперь сами боятся нос высунуть из окопа, чтобы по нам, как по зайцам в тире, пострелять.

Два месяца на этом участке. Разительная разница. Теперь немцы в той ситуации, в которой были мы ещё каких-то две недели назад. Нынче у них то адище адское.

Вернувшись на базу, скинул с себя одежду и побежал в баню. Пропарился основательно. На базе появилась автоматическая стиральная машина. Поставил стирать вещи. Это райская жизнь, а не война.

Сегодня добегу до магазина. Сразу приготовлю «тревожный чемоданчик»: лекарства, сигареты, сникерсы. Надо быть готовым. Горжусь собой. Уступаю, конечно, нашим двадцатипятилетним жеребцами, но слабину не даю.

21 августа, вечер

Удалил записи, которые оставлял в телеге в ожидании сети.

21 августа, вечер

Странное возвращение. На базе изменилась атмосфера. Вижу обозлённых людей. Нет приветливых улыбок. Дикая напряжённость.

Дембеля перестали быть дембелями. Оказалось, что они подписывали два контракта. Сначала первый на три месяца. Потом товарищи из Минобороны сказали, что надо переписать контракт на четыре. Вышел указ о минимальном сроке службы. Парни переписали контракт, поставив срок четыре месяца.

На войне мозг солдата разжижается от постоянного адреналина и взрывов. Парни служили с полной уверенностью, что спустя три месяца поедут домой. Не тут-то было. Их не отпустили, что естественно. Вчера командир напомнил им, что остался месяц службы. Крыша съехала окончательно. Ситуация, по сути, смешная. Но дело, напомню, происходит на войне.

Фома-два на постоянке в штабе. Прямо там и живёт. Хорошо устроился. Некоторые командиры поменялись. Куда девались старые – не знаю. Малоинтересно. Самый главный – остался. Он мне нравится. Подтянут, подвижен, спокоен. Из обычных штурмовиков, из самого низа до командира отряда дослужился. На передке, в отличие от штабных, бывает и в штурмы с нами ходит.

По базе долбанули из подствольника. ДРГ. Потерь нет. Прибежал испуганный Рутул, надел шлемак и броник. Сказал, что была команда всем сидеть по домам в полной боевой готовности.

Мы с Давинчи оделись и встали на огневые позиции, которые у нас приготовлены для охраны своего дома. Вдали слышались пулемётные и автоматные очереди. Вскоре база погрузилась в полную тишину.

Через полчаса Давинчи вышел со двора узнать обстановку. В броне и каске. На него посмотрели как на идиота, типа: чего, испугался? Давинчи вернулся, выматерился и скинул с себя броню. Рутул паникёр. ДРГ поймали.

Напряжение в воздухе сильное. На Сердце Дракона чувствовал себя спокойнее. Хотя там стократно опаснее. Буквально в тридцати-пятидесяти метрах от немецких позиций. Под прицелом.

Днём сходил в магазин, закупился сигаретами и сникерсами. Зашёл в аптеку за таблетками и витаминами. Собрал рюкзак для выхода на Дракона. Лучше быть заранее готовым. Так легче. Мне.

22 августа, десять утра

Долго не мог уснуть. Гонял мысли о доме, о родных и близких, о любимых и не очень. До трёх ночи. В здешних условиях и в тех обстоятельствах, в которых нахожусь, для меня внове. Обычно ложусь и сразу вырубаюсь. Дорога от Дракона до базы была лёгкой, видимо, не так устал.

Проспал до девяти. Сны не помню. Но что-то снилось. Вроде расслабился, внутреннего напряжения нет. Парни отмечают, что я самый спокойный среди них.

К нам в команду добавились Костек и Прочерк. Переехали в наш дом. Прочерк лёг на место Малыша, а Костек в гостиную на диван. В доме остался Сава. Он как бы не в нашей команде – на кухне кашеварит, но просит, чтобы не гнали его. Дескать, я вам сахар буду приносить, колбаску. Не хочет от нас уходить. С Давинчи они постоянно цапаются, но тут Сава как шёлковый стал. Когда свободен, придёт, поставит себе молитву на телефоне, слушает и бормочет что-то под нос. Прочерк спокойный работяга. Играет на телефоне в слова. Костек шумный. Разговаривает громко.

Давинчи вчера первый раз за последний месяц улыбнулся. Ходил хмурым раньше, вечно кипятился. Сейчас ровен. В глазах появилась искра жизни. Это произошло, когда к нам «бывший дембель» Змей забегал и говорил, что их обманывают и не увольняют. Я несколько раз подряд объяснял Змею, что никто не обманывает. «Вы, – говорю, – сами себя три месяца обманывали. Подписали контракт на четыре месяца, а жили в полной уверенности, что на дембель уйдёте через три». Объяснял по-мальчишески горячо. Давинчи не выдержал и остановил меня, тепло улыбнувшись: «Все всё поняли, Огогош!» Я в ответ тоже улыбнулся, замолчал и ушёл к себе во флигель.

Заходил Седой. Он сбрил бороду, голова обросла. Образ киношного абрека куда-то исчез. Стал похож на обычного человека. Рассказывал мне о том, как это страшно, когда по тебе из танка стреляют. Можно подумать, я не знаю и никогда в глаза танка не видел.

Парни договорились, что их отвезут в город, где можно обналичить с карты денег. У меня пока есть, да и тысяч двадцать раздал в долг. Вернут, надеюсь, и до конца контракта, если Бог позволит жить, хватит.

22 августа, полтретьего дня

Думал, дадут отдохнуть после похода на Дракона хотя бы пару дней. Вяло встретил утро, напился кофе, сделал пятьдесят приседаний, чтобы ноги не расслаблялись, выдохнул, и тут же вызвали по радейке грузить еду, а потом снаряды. Не так сложно, конечно. Ладно, проехали.

Загрузили грибы в «Урал», перекурили, и я пошёл к Саве в таверну поглощать обед. Съел две тарелки супа, набил живот, вернулся во флигель и лёг отдыхать. Света нет. Прекрасная половина дня рядового солдата доблестных русских войск.

По располаге снуют потерянные «бывшие дембеля», не знают, что им делать в сложившейся ситуации. У некоторых есть выписка из приказа, что они на три месяца. Но отпускать их не планируют.

Неразбериха с бумагами сильно отражается на боевом духе бойцов.

Штабным – статистика, нам – реальность. Надо понимать, что за каждой цифрой стоит человеческая жизнь – жизнь добровольца, верного защитника Отечества.

Лягу посплю немного. Надеюсь, сегодня больше никуда не дёргнут.

22 августа,18:22

Днём попытался поспать, не получилось. Мысли буравят голову, не дают покоя. Мысли обычные, не сказал бы, что угнетающие. Так, о смысле жизни… чушь всякая, в общем. Просто их много, они наслаиваются друг на друга и не дают возможности расслабить голову, забыться.

Сообщили, что выводят трёх трёхсотых из Сердца Дракона. Что там случилось, непонятно. Лёгкие. Госпиталь. Либо накат был, либо посылали на спецзадание. Один двухсотый. Нашей группе сказали быть на фоксе. Скорее всего, завтра выйдем.

Война. Жаловаться не будешь. Это мой выбор. Иначе не мог.

23 августа, восемь утра

Удалось поспать, и вроде выспался. То, что ломит спину, не в счёт. К боли на войне привыкаешь и почти не реагируешь на неё. Ноги держат, и слава Создателю.

Спросил у Давинчи – он старший группы, поэтому в курсах событий, – выходим ли сегодня. «Не беги впереди паровоза, – ответил, – мы только вернулись». Ночью ушла группа, в которой Сургут. Он тоже только вернулся. С нами.

Вчерашнее событие с потерей парней подкосило. Казалось бы, двигаемся в правильном направлении и в последнее время без существенных жертв во имя Отечества. Но… даже не хочется узнавать подробности.

Включил радио, слушаю. По радио у нас всё хорошо. Вот и буду жить с этой мыслью.

23 августа, обед

Рутула и Костека отвезли в город, где можно снять деньги с карточки. Парни сняли и шиканули. Рутул купил рыбу, овощей, зелень, чеснок. Костек прошёлся по сладостям плюс мороженое «киви».

С утра загрузили машину бутылками с водой и пустыми ящиками от оружия. Пришли домой, и Рутул начал кашеварить. Пожарил рыбу. Наивкуснейшую. Запах по всей базе. Костек нарезал овощей.

В гости зашли Бича и Сталин. Сели во дворике под навесом и плотно отобедали. Блаженство в чистом виде. Давно не ощущал такого мощного прилива жизненных сил.

– На БЗ пойдём, рыбу возьму, пожарю там, – говорит Рутул, – пусть немцы слюни пускают и завидуют.

23 августа, ужин

Очень смешно. Человек на войне, а только и делает, что о еде пишет. Не о залпе тысячи орудий, когда смешались кони, люди, а о вкусной и здоровой пище.

В общем, поужинали под пустой, ни к чему не обязывающий солдатский трёп. Харчо из банок. Добавили картошки, чтобы погуще было. Харчо с картошкой – это что-то новенькое. Желудок принял с удовольствием.

День прошёл спокойно, бессобытийно. Тело отдохнуло. Сносно. Малыша и Савы нет, поэтому исчезли разговоры о том, что и у кого болит. Никто не кряхтит, не жалуется. Сава в таверне, Малыш у артиллеристов.

Созревает виноград на участке. Подходят сливы. Яблоки и груши в полном соку. Фруктами обеспечены. Чтоб я так жил ещё лет сто-стописят!

У птичников пополнение. У нас его нет и пока не планируется. Вернее, скажу так, я ничего о нём не слышал. Говорят, наборы сейчас небольшие. Предположить не могу, с чем это связано. Либо сезонное, либо ещё что.

Положение на нашем направлении стабильно тяжёлое. Так сообщают по радио. Я оценки дать не могу, потому что многого не знаю. Вижу, дела идут лучше по сравнению с тем, что было два месяца назад.

Вопрос с дембелями не решён. Они до двадцать пятого числа в подвешенном состоянии. Хорошо бы парней отпустили. Устали они.

24 августа, 08:40

Чистим оружие.

По радио сообщили, что в авиакатастрофе погиб Пригожин – командир музыкантов. Просто так в авиакатастрофе такие люди не погибают. Не хочется гадать о причинах. Кто я такой, чтобы гадать?

Пригожин из тех полководцев, которыми должна гордиться Россия, и будет большим грехом для нас – детей Отечества, если его память не увековечим в бронзе. Больше сказать нечего.

24 августа, день

Ходили с Костеком в магазин. Речь зашла о Китайце и алкоголе на войне. Моя позиция категорична. Ни в каком виде и ни в каких дозах не приемлю. Костек говорит, что можно. Главное, вовремя лечь спать и не барагозить. Я со времён своей буйной молодости не понимаю, зачем пить, если потом не барагозить? Смеюсь.

Но шутки в сторону. На войне, повторюсь, ни в каком виде и ни в каких дозах. На первом круге верная компания подобралась. Понимали. На втором случались косяки у парней, сколько ни говорил, что на войне пьяный солдат – мёртвый солдат.

Дело было в январе. Чудом обошлось без двухсотых. Командование закрывало одно из направлений. Была большая передислокация войск, и к нам в подразделение перевели человек тридцать. Срок службы парней подходил к концу. Отсюда, наверное, расслабон.

Парней расселили по баракам. Кого к нам, кого к другому взводу. Восемь человек поселили отдельно ото всех. Важное уточнение. Находясь с людьми, которые не пьют, удержались бы от соблазна. Но парни приехали инфицированными другим образом жизни на войне.

Сбегали в самоволку, взяли водки и нажрались. Слово за слово, пальцем по столу. Поссорились. Один схватил ручной пулемёт, выбежал на улицу и начал стрелять по бараку, в котором только что пил.

Его сняли короткой очередью из автомата, затрёхсотили. Шайнур и Айболит оказали горе-алкашу первую помощь. Спасли жизнь, в общем-то. Плечо и лёгкое были задеты.

Спустя полтора-два месяца, когда закрывали контракт в части, к нам подошёл паренёк и начал рассказывать о том, что получил ранение в бою. Мы спросили, дескать, а где был, на каком направлении? Там-то. Опа, наше направление, наши позиции, но никто его не помнит. Задав несколько вопросов, выяснили, что это как раз тот самый, кого затрёхсотили на ферме.

Шайнур резюмировал: «Я горжусь тем, что мне удалось спасти жизнь человеку, ну а то, кем оказался этот человек, вопрос другой…»

Китаец сейчас роет окопы. Пробивает ходы на подступах к Сердцу Дракона. Тяжелейший труд. Мало сказать. Укрыться от обстрелов негде. Лисьи норы спасают. На один раз. Заваливает землёй. Можно не откопаться. Именно там, кстати, находится Ахмед. Опасный участок нашей обороны.

25 августа, семь утра

По ночам холодно стало. Утром не выползешь из норы голым, натянешь водолазку. При жаре чувствовал себя хуже. Сейчас легче. Выйдешь во двор, щёлкнешь подтяжками, вдохнёшь свежего воздуха – и вроде хорошо, ни тревоги на душе, ни суеты вокруг. Лишь изредка слышишь выходы нашей арты.

Вторым просыпается Прочерк. Прочерк из работяг, как многие тут. Сядет рядом, рассказывает о себе, о своей жизни на гражданке. Всегда спокойный, кажется, что невозмутимый, улыбчивый. Речь ровная, перемежается мусорными словами, но в ней ни грамма беспокойства.

Третьим подтягивается Давинчи. Молчаливый. С кружкой горячего кофе. Хлебосольные дагестанцы – Костек и Рутул – спят долго, поздно ложатся. Самые суетные, неусидчивые, всё время куда-то спешащие, потому везде опаздывающие.

Сегодня как бы последний день у как бы дембелей. Непонятно пока, отпустят или нет.

У Пятого после штурма проблемы со зрением и шейными позвонками. Голова поворачивается с трудом. В госпиталь ложиться отказался, боится, что лицензию (на оружие) заберут и на гражданке не сможет найти работу. Он работал в охране. Туда и собирается вернуться.

Кот-два с дырками в спине от осколков. Раны гноились поначалу. В госпиталь не положили. Лечился на ногах. Остались глубокие дырки.

Кот-два из тех, кто сам шутит и сам смеётся. Говорит, жена называла Беззубиком, теперь будет Дырявым называть. Ушёл на войну, когда начались проблемы с алкоголем. Прямо так и говорит: «Ушёл воевать, чтобы не спиться». Говорит и смеётся.

25 августа,10:02

Дембеля уже не дембеля. Оставили. Во двор влетел Ветерок – весёлый хлопец из бывших дембелей – и схватил нож со стола.

Прочерк:

– Мы ещё не проснулись, а ты уже за нож схватился.

– У вас тут розы красивые растут!

Ветерок подошёл к кустовым розам, срезал цветок, вернул на стол нож и выбежал со словами «Нас оставили на месяц!».

– Наверное, в парикмахерскую побежал. Там красивая девчонка работает, – подумалось и сразу произнеслось вслух.

25 августа, 12:00

Выбрался с Калугой в город, в магазин. Купил машинку подстригать бороду. Разрослась. Усы в рот лезут, не дают нормально поесть. Борода в разные стороны, как у Нафани из мультика про домовёнка Кузю.

Калуга снова в комендантском взводе. Повторились проблемы с ногами. Бегать не может. Выглядит хорошо. Появился здоровый цвет лица. Алкогольная припухлость сошла.

На Сердце Дракона трёхсотые зетовцы: Немо, Сава со звёздами и Арес. Наши: Серый (мой поток), Скиф, Студент (второе ранение), Чистый (мой поток). Злой – двести.

26 августа, утро

Новое испытание в добавку ко всему прочему. Холод. Ночью при сильной влажности спальники с трудом помогают. Потеешь, вылезаешь из него во сне и замерзаешь. Лежишь как ледышка. Мокрый и холодный.

По радио с утра много поэзии, которая перемежается сводками с передка. Ловлю каждое слово о нашем направлении. Поймаю и сижу думаю о смысле моего бытования на войне под строки Ахматовой о любви, под рассказы о местах жизни великой поэтессы.

Сегодня вернусь к Блоку и почитаю. Несколько дней не открывал.

Вчера пересматривал эртэшную презентацию антологии «Поэзия русского лета». Она есть у меня скачанная на телефоне. Любовался светлыми лицами современных классиков. Всё-таки сильна земля русская истинными людьми, вставшими на защиту Отечества каждый на своём фронте. Они со мной, и тешу себя мыслью, что и я с ними.

Заделываем окна в доме. Они без стёкол. Если не перекинут на другое направление, то нам ещё – даст Бог – долго здесь жить.

Вчера вечером перед сном сделал запись: «Хочу на Дракона». Утром встал и удалил её. Человек слаб.

26 августа, 13:26

Немцы накрывают кассетными улицу с мирняком недалеко от нашей располаги. Храни Бог мирняк.

Костек напился. Еле уложили. Он мелкий, ему мало надо. Сосед из мирняка угостил, мать его. Тот, который чуть не сдох, когда растворителя глотнул.

Мы сидим ждём команды, в любой момент могут пять минут на сборы дать.

«Мы, – ноет спьяну Костек, – смертники». Мы не смертники. Мы защитники Отечества, и один из нас – слабовольный идиот, который не может отказаться, когда выпить предлагают.

26 августа, вечер

Покурю и спать лягу. Организм восстановился. Отдохнул. С завтрашнего дня зарядку начну делать и утомительные приседания. Расслабляться нельзя, если уж хочется выжить. Победить и выжить.

27 августа, 05:30

Зарядка отменяется. Через час уходим в лес танцевать с брёвнами для блиндажей.

27 августа, 20:33

Мы спецназ, а не дровосеки. Смеюсь заливисто. Два «Урала» накатов для блиндажей напилили и один «Урал» дров. Для себя, в общем-то. Передок нам дровосеки не обезопасят. Сами, всё сами.

Ездили я, Давинчи, Прочерк, Костек. К Рутулу брат-близнец приехал. Дали ему выходной. Брат тоже служит. Его подразделение с боями двигалось в направлении к нашему. Соединились.

Пятым нам добавили «молодого». Четвёртый день на войне. Ничего не знает. Балабол ещё тот. На шевроне позывной Снежок. Но он сразу сказал, дескать, я не Снежок, а Фестиваль. Работал так себе. Больше говорил и шэрился, делая вид, что помогает.

Парень начитанный. Загрузил мне мозг Стругацкими. С высшим образованием. На войну пошёл от скуки. Скучно было, сел в тюрьму. Освободился, заскучал, пошёл на войну. Такие люди не в кассу на войне. Он быстро начал выбешивать парней, которые не привыкли к бесконечной пустой говорильне и подростковым понтам из уст взрослого человека.

Устали смертельно. Завтра опять поедем. Надо ещё два «Урала» накатов. Погода хорошая. Не жарко. Это нас во многом спасло. На жаре мы бы сдохли, ничего не сделав.

Сейчас поужинаем и ляжем спать. Надо сил к утру набраться. На ужин макароны с тушёнкой, помидоры, огурцы, лук, чеснок. Всё покупное. У меня ещё есть запас сникерсов и кока-кола.

28 августа,20:55

Два «Урала» накатов сделали плюс немного дров. Две пилы не выдержали накала. Полетели шестерёнки. Ездили вчетвером. Снежок соскочил. Его определили в комендантский взвод. Забыли взять нож, нечем было открыть тушёнку. Костек наточил ложку и ей открыл.

– Ты у нас сиделец, что такой опыт по наточке ложек имеешь? – спрашиваю.

– Если бы я был сидельцем, то вы бы у меня тут все стояльцами были! – парировал Костек.

Погода была пожарче вчерашней, поэтому я под конец немного сдох. У Давинчи, наоборот, открылось второе дыхание. Кажется, ему нравится работать на лесоповале. Я не в большом восторге, но тут уж куда Родина пошлёт. Завтра, скорее всего, дома. Дадут отдохнуть.

К Рутулу брат оказывается не приезжал. Не смог доехать. Поэтому он встретил нас обиженным, дескать, чего меня не взяли, я же в вашей команде! Но он молодец. Пока нас не было, перемыл посуду, убрался в доме, натаскал воды. А Сава обалденный суп смастерил к нашему приходу.

В лесу растёт конопля. Её очень много. Прочерк сорвал куст и протянул Костеку:

– Держи, четыре года жизни! – имея в виду, что за этот куст могут посадить на четыре года.

– Не нужны мне такие четыре года! – закричал Костек.

Я с них смеялся весь день.

Видел Вовку и Жьяко. Сначала Бовка сёл мне на руку, хотел поздороваться. Но я его щелбаном сбил с руки. Боялся, что убью ненароком. Брёвна таскали. Бовка обиделся.

На перекуре сидел под кустом конопли, на котором был Жьяко. Он смотрел на меня с презрением. Не мог простить того, что обидел Бовку.

Потом нежданно-негаданно прилетела Госпожа Ро. Вот уж предела моему удивлению не было. Госпожа Ро не похожа на госпожу. Больше на принцессу. Она маленькая, с чёрными крылышками и золотыми пятнышками. Воистину королевское одеяние. Хороший день, хоть и тяжёлый.

Вернулись домой в начале восьмого. Когда ехали, остановились у магазина. Дал Давинчи денег и попросил купить стирального порошка и кофе. Давинчи предложил сходить в магазин вместе. На что я ответил, дескать, таким чумазым в магазин не пойду. Стволы деревьев внизу подпаленые. Мы не только потные, но и чёрные – в саже. На мою реплику Прочерк сказал, что сразу видно: Огогош – москвич. Я засмеялся и всё-таки решил сходить в магазин с Давинчи. Не все москвичи сволочи, как многие думают.

По возвращению встретили Пятого. Пятый старший у комендачей. Он ругался на Снежка. «Задолбал», – говорит. Понимаю. И нас за один день по полной программе. Есть ощущение, что парень приехал не на войну, а на базу отдыха. Ладно, хлебнёт и, может, въедет.

Передали, что Рамзан (военный санитар) трёхсотый на Сердце Дракона.

29 августа, 07:50

Солнышко ласковое, утреннее.

По радио объявили, что рванули пять тон взрывчатки под позициями немцев. Вручили два Георгиевских креста подрывникам. Если я правильно услышал. Жаль только не наградили и ничего не сказали про тех, кто взрывчатку закладывал. Это делали наши бойцы. Я недавно писал об их героизме.

Шестьсот метров по узким трубам до половины наполненным холодной водой, на карачках, с мешками взрывчатки. Несколько десятков заходов. Парни герои. Рутул, Немо, Костек, Нерпа, Зелёный, Чистый. Чистый сейчас в госпитале. Отличный молодой парень. Физически выносливый. Хотел перейти на «ноги». Работа наисложнейшая. Один раз Давинчи ползал. Назвал парней, которые при мне закладывали взрывчатку, – первые полторы тонны. Потом нас сменили.

Поправка. Нет, объявили о том, что взорвали в другом месте. Нашу закладку пока не рванули. Ждём. И всё равно, когда объявили о пяти тоннах взрывчатки и о том, что наградили только подрывников, я подумал о тех, кто закладывал и остался неотмеченным.

Вторая поправка. Два бойца на тягаче завезли пять тонн взрывчатки и снесли позиции нацистов. Получили за подвиг Георгиевские кресты. Это совсем другая история. Но она не отменяет нашей.

Фронт сдвигается. Земля российская пусть медленно, но уверенно возвращается на Родину. Слышны выходы нашей арты. Прилётов нет. Тьфу-тьфу-тьфу.

Третья поправка (30.08). Дошла инфа, что неправильно рассчитали место закладки и предстоит перекладывать. То есть необходимо перетащить назад полторы-две тонны взрывчатки (шестьсот метров под позициями немцев по узким трубам, наполненным водой), а потом всё это добро отнести на нужное место. Голову оторвать бы тому, кто ошибся в расчётах. Парни всё равно герои.

29 августа, 09:26

Виделся с Ахмедом. Его сняли с окопов. Дают возможность отдохнуть. Ахмед расстроился. «Меня, – говорит, – одного сняли. Если бы всю команду, я бы не расстроился». «Ахмед, – успокаиваю, – у тебя из нашего потока больше всех боевых, при том что самый сложный участок». «Нет, – говорит, – теперь у Князя больше, чем у меня. Я, – говорит, – на втором месте. Посчитал!» Ахмед неподражаемый. Грамоте не обучен, а считать умеет. Обожаю его.

29 августа, 16:12

Сава жалуется. Старается вкусно готовить, но никому не нравится. Сава жалуется постоянно. Видимо, боится, что его уберут с кухни и опять отправят на Дракона. Сава не хочет на Дракона. Сава болеет. Говорит, что отказывают ноги. Дыхалки нет. Не сгибаются и не разгибаются колени. Сердце не по-детски шалит. Колики в почках. Радикулит. Невроз. Запор и прочие радости военной жизни. Спрашивает у нас, что лучше приготовить на ужин. Костек отрезает:

– Готовь чего хочешь. Тебя всё равно с кухни не уберут, потому что больше нет такого идиота, который бы согласился там работать!

Я засмеялся. Костек:

– Я не прав, Огогош?

– Да, – отвечаю, – глядя на Саву и Добермана, желание работать поваром и банщиком сразу отпадает.

Доберман работает на бане. Тот ещё персонаж. Вечно печальный. Будто убитый изнутри. Полная противоположность своему позывному.

29 августа, вечер

Передал через Фому-два записку Ани. «Жив-здоров». Переживаю, что за меня могут волноваться. Начал переживать. Вдруг.

Оторвался от большой земли. За два месяца так и не решился послать от себя весточку. То возможности не было, то не хотелось людей беспокоить.

Не особо верится в то, что меня ещё кто-то помнит. Время такое, что инфопоток забивает пространство. Мирняку не продохнуть. В головах не хватает места, чтобы вместить, осознать и принять происходящее. Нет свободной полочки для частных историй.

Фома-два в штабе, там есть какая-то связь с большой землёй. Парни обычно туда ходят, чтобы позвонить домашним. У меня домашних нет. Звонить некому. Нет, конечно, есть, кому и куда позвонить. Просто я боюсь, что начну тосковать. Это может меня убить. Лишить сил.

Думал, думал, как снять с себя груз лишних переживаний, и решил написать записку Ани. Надеюсь, она меня поймёт и, если даст Бог выжить, не будет задавать вопрос: дескать, почему никому не звонил? Не могу я сейчас звонить и разговаривать с людьми, которые находятся на большой земле.

Попросил Фому-два сфоткать записку и отправить по ватсапу. Ещё не знаю, отправил или нет. Сложно отстраниться от мысли, что сделал что-то неправильное. Не надо было, наверное, ничего отправлять.

Живу с кашей в голове. Мне трудно с самим собой. Могу представить, как трудно со мной другим.

30 августа, семь утра

До трёх ночи не мог уснуть. Голову вконец расковыряли рассуждения о том, правильно я сделал, что послал на большую землю весточку о себе, или неправильно. Так можно с ума сойти раньше того, как на голову прилетит хрень какая свиная. Считай, потратил время для сна непонятно на что.

30 августа, 09:07

Бича помкоменданта. Дедуля водитель уазика. Бича по рации:

– Дедуля, ты куда парней отвёз?

– На лесоповал, – отвечает.

– Парням в банк надо было, деньги с карточек снять.

У меня истерика. Представил себе лица парней, которые поехали при параде с карточками и паспортами в банк обналичить денег на прокорм, а приехали валить лес.

Дедуля жжёт. Мы непобедимы.

30 августа, час дня

Разбитое состояние. Ни с того ни с сего руки начали болеть и в груди давит, тяжело дышать. Вчера чувствовал себя хорошо. Последствия беспокойной ночи и мыслей о большой земле. Надо смириться с тем, что я такой человек. Умею на пустом месте накрутить себя. Когда знаешь свои недостатки, проще с ними совладать. Боженька, дай мне сил. Не подведу.

30 августа, вечер

Еврей развязал войну с русскими до последнего хохла. Нарочно не придумаешь. «Мы не фашисты, ведь (нас на убой ведёт еврей) наш президент еврей!» – кричат хохлы. Это кем надо быть, чтобы не понимать происходящего?

Сами хохлы не решились развязать войну с русскими до последнего еврея. Потому что это антисемитизм. Неприличное поведение в современном обществе. Хохлы приличные. А то, что за шмат сала мамку родную (Россию!) продают, не имеет никакого отношения к определению рамок приличия. Не считается!

Война закончится новыми еврейскими погромами, когда хохлы поймут, за кого их тут держат, развернутся в правильную сторону и стройными рядами пойдут крошить жидов. Виноватыми снова назначат русских. Как обычно.

31 августа, 07:51

Давинчи проснулся. Парни поздно вчера легли. Я рано ушёл к себе во флигель. Проснулся и огорошил плохой новостью. У птичников трагедия. Трое трёхсотых. Один двести. Подробностей не знает. Надеюсь, солдатское радио, которое, как правило, изрядно преувеличивает случившееся. Не доверяю.

На нашем участке сравнительно спокойно. Работает арта.

Десятый день на базе. Пора уже выходить. Заплесневеем.

Китайца поставили командиром на окопах. Смайла давно не видел.

Холодает. Воздух осенний. Сжатый. Бархата не чувствуется.

31 августа, 09:52

Прошлого нет. Я не помню себя до войны. До сегодняшнего дня. Помню только какого-то беспокойного парня, вечно рефлексирующего, всего боящегося, прячущегося от людей. Себя не помню.

Всплывают в голове мутные картинки, просматриваю их, будто кино, широкоформатное, или сериал. Иногда захватывающее, утягивающее в полынью красок, сюжетов, ситуаций, иногда тягучее, как смола, монотонное, чёрно-белое. Порой романтическое, сентиментальное, порой жёсткое, похожее на немецкое порно. Кино не про меня. Меня в нём нет. Я всего лишь созерцатель.

Не сказал бы, что не нравится. Смотрю с любопытством. Так ребёнок разглядывает жука, упавшего на спину, дотрагивается палочкой, не переворачивает, наблюдает, как тот шевелит лапками, пытаясь вернуться в естественное положение, приподнимается на крепких усах, отталкиваясь от земли крылышками.

Моё прошлое похоже на этого жука. Настоящее – на ребёнка.

31 августа, 17:24

Завтра выходим на Сердце Дракона дней на десять. Дела делать. Увижу Трёшку и Рыжего. Они по мне явно не скучают. Там полно парней, любящих погладить элегантную мелочь. Хм-м-м… Подходит эпитет «элегантные» котятам? Переборщил, по-моему. Ладно, пусть будет.

Командир сказал, чтобы Саву от нас отселили в баню. Дескать, не пристало повару с боевой группой жить. Пусть тусуется с банщиком. А мы к Саве привыкли, да и еду он – хлеб, супы, мясо – нам приносит. Сава расстроится. Думаю, что по возвращении с БЗ нам его будет не хватать. Давинчи – точно. Не на ком оторваться, выпустить пар.

Выходим впятером (я, Давинчи, Прочерк, Костек, Рутул). Хорошо, что Рутул идёт, не отмазывается. Он в прошлый раз сказал, что на кухню ни ногой, она ему надоела. Поваром не хочет работать, в отличие от Савы. «Лучше, – говорит, – на боевые с вами ходить». Рутул отличный. Все отличные. Сава тоже.

1 сентября, 08:08

Экватор. Половина контракта, половина пути. Шанс выжить увеличился на пятьдесят процентов. Хотя, чего тут говорить, смерти достаточно одной тысячной процента, чтобы взять своё. Будем держаться.

К выходу готов. Впрочем, я всегда готов, как пионер. Организм мобилизован. Тело сжато в кулак, в груди огонь, на губах ухмылка, в глазах лёгкая надменность. Нас так просто не одолеть.

Спал спокойно. Снилась чушь всякая из гражданской жизни. Про войну редко вижу сны. Мозг учится отстраиваться, отдыхать.

Дождя не ожидается. Фронт застыл. Лучший вариант для выхода. Не будем грязь месить. Количество нацистских птичек уменьшилось. Миномёты подавлены. Не повод расслабляться, и всё равно – спокойнее.

Сава ночью съехал от нас со словами: «Пусть Аллах накажет того, кто меня выгнал!» Сава думает, что во всём виноват Давинчи. Они часто цеплялись. Но Давинчи тут ни при чём. Распоряжение командира.

1 сентября, 12:ю

Дошёл до штаба, хотел поздравить детей с Днём знаний. В кои-то веки появилось свободное время перед выходом, дошёл с решимостью позвонить, поговорить с большой землёй – и тут обломали. Сказали – с двух. Но с двух обычно свет до вечера отключают. Ладно, попробую за пару часов не растерять решимости и всё-таки позвонить. Дети – это святое.

1 сентября, 15:10

Пообедали в таверне. Готовить не стали.

Дозвонился до большой земли. Поговорил с дедушкой Святослава. Попросил передать от меня поздравления с началом учебного года. Надо искать возможность перекинуть ему деньги на парня. Осень. Сыну одежда нужна.

Сделал звонок М., больше всего боялся, что переживает за меня и, если позвоню, начнёт плакать. Обошлось.

М. обрадовалась. Сказала, что искали меня, потому что долго не проявлялся. Ещё сказала, что связала мне свитер.

Выдали на БЗ термобельё, перчатки, носки, трусы. Удивился. Раньше не выдавали. Сами покупали.

1 сентября, 19:18

Выходим в половине девятого. Сходили в таверну. Поели перед выходом. Сава приготовил перловку с тушёнкой.

В таверне встретил Фому-два. Он отправил записку Ани. Ани получила.

Вроде всех успокоил, кто мог за меня волноваться. Гора с плеч. Пусть дорога будет лёгкой, а Боженька милостивым.

Страха опять нет. Есть переживания.

Возвращаясь из таверны, пересёкся с Ахмедом. Ахмед по-прежнему улыбчивый, наполненный волнением. Ругает себя, что не такой прыткий, как наши молодые парни, которые делают с лёгкостью то, что он, старик, уже не может. Попытался успокоить ровно так же, как успокаиваю себя. Дескать, мы делаем больше, чем могли бы, и не меньше молодых. Лично я всегда на пределе. Он тоже. «Да, – подтвердил Ахмед, – мы не отстаём!»

1 сентября, 20:47–21:59

Нашей группе дали отбой. Выход перенесли на завтра. Главное, выпил таблетки – обезболивающие и от мышечных спазмов, – и тут же сообщили по рации, что сегодня выход отменяется. Завтра, значит, завтра. Что Боженька ни делает, всё к лучшему.

Недавно парни разгребали пустой дом – убирали мусор, чтобы можно было заселить пополнение, и нашли книги. Давинчи притащил целую сумку. Среди пустых детективов и прочей дребедени увидел книги Ветхого Завета. Сборник, включающий Соломоновы притчи, Песнь Песней, Книгу Иова, Екклесиаст и Апокалипсис. Последняя, если я правильно помню, из Нового Завета. Притчи и Песнь Песней знаю почти наизусть.

Сел почитать Екклесиаста, которого, как мне казалось, начал забывать. Казалось. Нет, не начал. Помню каждую фразу. Только если раньше, когда читал в ранней молодости, Екклесиаст виделся мне мудрецом, то сейчас – ребёнком – готов оспорить почти все его изречения. Он представился мне подростком, страдающим от депрессии. Таким, на грани суицида.

Вот он пишет, дескать, что хотел от жизни, то и получил. Хотел стать мудрецом – стал. Но мудрость радости не принесла, и умру я, продолжает Екклесиаст, так же, как умирает человек не отягчённый умом и богатством.

Мудрец такого сказать не может. Подобные мысли выдают подростки в период полового созревания. Это они, получив пятёрку по музыке, могут решить, что достигли всего, чего хотели, и впасть в отчаяние, не понимая, куда двигаться дальше.

Мудрость – в первую голову – это смирение, приятие жизни такой, какая она есть, а не рефлексия и неудовлетворённость.

Мудрость – это удивляться каждому новому дню и проживать его по-новому, впервые, будто только-только народившимся.

Глаз может насытиться, а ухо наслушаться. Мои глаза и уши тому подтверждение. Не оттого ли я всё чаще и чаще ищу покоя – в тишине и темноте?

Радость радует, а горе огорчает. Радость не может огорчать, а горе радовать. Радость и горе не равны между собой, даже если и то и другое заканчивается.

Мудрость открывает новые горизонты, а Екклесиаст обозначает её тупиком в развитии человека.

Не может мудрец называть суетой и томлением духа, допустим, тягу к познаниям, любовь или труд человеческий.

Не равен человек животному, как считает Екклесиаст, хотя бы потому, что обладает воображением, которое помогает ему неустанно совершенствоваться, развиваться и множить труды свои. Не равен хотя бы потому, что почитает головой и сердцем Бога, а не ограничивается инстинктами выживания.

Человек и животное не равны между собой перед лицом смерти, а уж пред Господом Богом тем более, иначе не была бы дарована человеку возможность слушать и слышать Слово Божье.

Когда принимаешь суету сует как данное Богом, то не воспринимается она суетой сует, а становится Божьим провидением.

Есть над чем подумать. Пойду перекурю. Писать больше ничего сегодня не буду. Глаза устают. Необходим покой – тишина и темнота.

2 сентября, утро

Ночью был дождь. Парням, которые вышли вчера, – две команды, – туго пришлось.

На удивление быстро заснул и даже выспался. Думал, полночи буду ворочаться.

Хорошо бы дорогу чуть подсушило к вечеру – к нашему выходу, чтобы легче было дойти.

Понимаю, почему по радио сообщают исключительно о наших победах, ни слова не говоря о том, какой кровью они обходятся. Дело не в боязни паники, которая может возникнуть у мирняка. Радио работает на дестабилизацию обстановки в среде противника, сеет страх. Оно разрушает психику нациков, что помогает доблестным русским воинам одерживать победы.

2 сентября, 11:23

Двое парней, о которых я писал в самом начале дневника (ещё в июле), дескать, прошла инфа, будто они попали в плен, погибли. Сибирь и Барс. Их нашли одноглазые. Парни по незнанию подошли близко к позициям немцев и попали под пулемёт. Были ранены. Смогли отбежать. Спрятаться. Вернуться не хватило сил. Умерли от потери крови.

2 сентября, 19:51

Зашли на Сердце. Как по маслу. Вернее, с вазелином. Смеюсь. Шёл в первой тройке с Костеком и Прочерком. Заводил Башкир. Это пятидесятидвухлетние «ноги». Вот же выносливость у человека! Мотается по красной зоне по нескольку раз на дню.

Давинчи с Рутулом идут за нами. Пока ещё не зашли парни. Нехорошая стрельба. Видимо, пережидают.

Ковбоя задело пулемётом. Слегка. От госпитализации отказался. Смайл и Ленин переходят в разведку. Сургут и Китаец командиры пятёрок.

До десяти отдыхаю, потом работаю с местным Фазой. Здесь шумно. Много пальбы. Или уже отвык? На прошлом заходе к концу казалось, что вообще тишина была. Только наша арта гремела и птичники работали. Отвык, наверное. За неделю на базе можно отвыкнуть. Туда война редко доходит. Сейчас. Не то что пару месяцев назад.

3 сентября, 08:09

Здравствуй, чувство сиротства! Рад появлению твоему. У меня всё хорошо. Впрочем, как всегда. Грех жаловаться. До двенадцати ночи доблестные воины увлекались войной. Потом она им наскучила, и все завалились спать. Утро спокойное.

Трёшка и Рыжик заматерели. На меня не обращают внимания. Ходят задрав носы.

Смотрю, Трёшка присела, прыжок, и – упс! – мышка уже в зубах обвисла, не шелохнётся. Трёшка вальяжной походкой прошла мимо, унося добычу в укромный уголок.

Там, где в наше отсутствие произошла трагедия, нет стены. Завалено мешками. Башкир («ноги») рассказал, как выносили Злого и выводили трёхсотых. «Парни, – говорит, – стойкие».

Рамзан – боевой санитар – выходил последним. Того, что он ранен, никто сразу не понял. Он оказывал помощь боевым товарищам. Когда несли Злого, рассказал Башкир, по эвакуации работали миномёт и пулемёт нациков. Потом затихли. Раненых на ногах выводили под наблюдением птичек. Пальбы не было.

3 сентября, 14:29

Читать далее