Читать онлайн Профессия – редактор: «Убрать нельзя исправить» бесплатно
Я уже написала книгу про работу редактора 20 лет назад. Ее тираж допечатывали трижды (а может, и больше, автору не сообщалось). Я рассказала в ней о том, что знала. До этого я сама была редактором, а заодно – и шеф-редактором, и сценаристом, и руководителем программ, то есть билась за то, чтобы выжить в сжимающихся клетках эфирного графика.
Это почти не метафора. Я начинала на ТВ во времена, которые сейчас кажутся буколическими. Мы работали, как в неигровом кино: неспешно, тщательно, выстраивая сценарии, снимая в погожие дни, приглашая эксклюзивных героев, короче – в режиме, который из сегодняшнего дня выглядит роскошью.
При этом я точно знала, что мы работаем в страшной спешке, стрессы накрывали нас каждый день, адреналин плескался ведрами. А все потому, что я пришла на телевидение из неигрового кинематографа, где сроки были гораздо более вальяжные: на сценарий 10-минутный фильм давалось полгода, а сколько его потом еще снимали и монтировали, не знал даже Господь бог, потому что предсказать и учесть все нюансы (и даже вообразить их себе) было невозможно.
Но главная засада ждала впереди. Телевизионные эфиры стали частить и сближаться. Вместо одного выпуска программы раз в полтора-два месяца вдруг оказалось, что надо выходить каждые две недели с тем же объемом. Мы стали снимать «пакетом», пахали сутками, просто пытаясь выжить. Смешно! Еженедельный трафик уже поджидал нас, не оставляя времени ни на праздники, ни на нормальные будни. Думала ли я, что доживу до ежедневных эфиров той же, почти часовой длины? Наверное, не думала, иначе бы не дожила.
И вот тут наступило прозрение. Стало ясно, что это не нас лично прессуют злые люди и враги, а сам экранный мир меняет форму и механизмы. Он живет по своим законам, а нам кажется, что по тем, которые мы ему предписываем. Нет, ни в коем случае. Это живой целостный мир, генерящий своих отпрысков ежедневно, ежечасно. Был такой семиотик Сэм Уорт (Sam Worth, США), который всерьез заговорил об экранных произведениях как о «сюжетных организмах», существующих в естественных процессах, подобных природным. В этом мире все живет по законам жизни: рождается, растет и умирает.
Семя программы, фильма, сюжета – идея. Но сколько бы мы ни гордились, ни дорожили ею, как своим озарением, шансов прорасти и родиться на свет у нее крайне мало. Без идеи ничего не возникнет, это верно. Но как превратить ее во что-то осязаемое, как помочь этому «нечто» родится на свет? Охохошеньки. Вот это и есть задача редактора.
Прошло еще несколько лет, и моя выстраданная и написанная книга устарела и исчезла с прилавков. Я не пыталась ее переиздать, наоборот. С каждой новой работой становилось яснее, что назад дороги нет. Что мир стал медиамиром, а информация – это не библиотеки, а медиаполя с бескрайними ковылями блогов и ю-тубов, которые непонятно, как возделывать. Я ощутила себя озадаченным питекантропом, вертящим в руках кремневый скребок перед лесной гарью: вроде можно им что-то наковырять, но масштабы работы запредельные.
И тогда я подумала: а что сделал питекантроп перед лицом эволюции? Вымер, конечно. И мне как редактору предстоит та же участь. Я даже вряд ли оставлю свою берцовую кость во благо науки, с тем, чтобы ее откопали через полтора миллиона лет. Надо срочно как-то мутировать.
Если редакторское сословие откровенно вымирает – а это происходит повсеместно, не надо даже искать статистику, видно простым глазом, без микроскопа! – значит, желательно коренным образом менять условия существования, пока ты не умер с голода или тебя не съели. Что может сделать простой редактор, умеющий только что-то править или резать? Правильно! Попробовать удержаться от крайностей. Не резать и не править, А поискать способы выхода из безнадежной «игры с нулевой суммой», из жесткого противопоставления «или-или».
Положа руку на сердце: ведь все и без редактора знают сами, как надо, верно? Надсмоторщик не нужен, куратор не нужен. Даже отдавать ответственность внешнему аутсорсингу никто не хочет, сами отвечают. А я, как же я? Ведь я много чего умею, могу подсказать. Мимо. И подсказки не нужны. И тогда я подумала, что надо откровенно обманывать доверчивых создателей нетленки. Есть способ подсадить их на иглу, дать им то, о чем они тайно мечтают, но боятся попросить. Я могу дать им переживание креатива.
Я могу предложить им то, что создатель пирамиды потребностей Абрахам Маслоу называл «рапсодической коммуникацией». То есть не практику прямых вопросов и ответов, не хирургическую вакханалию «режь, потом разберемся» и не иезуитскую казуистику типа «вы, что, сами не видите, как у вас плохо?..»
Нет. Сегодня редактор должен выживать, как змей в райском саду или посреди слоновьего стада. Я хочу раскачать те принципы, которыми вы гордитесь, и которые держат вас, подобно хитиновому покрову. Расковыряй его – и наружу потечет белковая неоформленная масса. Но если нарастить внутри скелет, то хитин становится лишним. Вериги мешают. Кстати, можно уже не разжевывать значения незнакомых слов, не тратить силы на адаптацию. Погуглите все, что шевелится. Скрытый гипертекст дает наслаждение.
Я хочу помочь вам быть счастливее там, где это не предусмотрено. Не бросать работу, не проклинать родню до седьмого колена, которая не позаботилась впрок о ваших генах или, наоборот, слишком усердно заботилась. Можно ли, достойно ли, позволительно ли испытывать творческие радости, если вы ощущаете себя Лжедмитрием, а мир – несовершенным? А то! Можно и нужно. И я попробую заново написать свою старую книжку, чтобы найти в ней ответы или предчувствия.
В предисловии принято благодарить тех, кто тебе помогает. Я хочу сказать спасибо своим бывшим читателям – тем, кто раскупил прежние тиражи и что-то из них почерпнул для себя лично. Это шикарно! Это дает мне храбрость писать снова, утверждает в сознании нужности нашего труда, разного в разное время. Если я смогла когда-то поддержать чей-то профессиональный выбор и мне не поступило ни одного сообщения о редакторских суицидах после прочтения книги или отдельных глав, я могу с чистой совестью двигаться дальше, соблазняя и уворачиваясь.
Это челендж, вызов, зов боевой трубы. Постмодерн не запрещает воровства. Тем более у самого себя. А мы уже проскочили эпоху ироничного постмодерна, мы вступили в эру профессиональных компиляций и креативных инсайтов, озарений в ином понимании уже известного. Как писал Остин Клеон, «смотрите на мир сквозь призму того, хочется вам это украсть или нет!..»
Кстати: отличный эпиграф. Хотя и стоит не на месте. Но это уже не моя забота. Имею право, я же редактор, я так вижу. Поехали. Работаем!
История вопроса. Статус профессии. Самоидентификация
В старые времена работа редактора на ТВ начиналась с постоянного внутреннего диалога типа: «Стоп, говорю я себе, а сам – иду». То есть состояния, при котором осознание действия и само действие разнесены и не связаны друг с другом. Надо заметить, что по этому поводу я не сильно волновалась. Потому что еще на третьем курсе универа я наткнулась на пассаж знаменитого психолога Леона Фестингера, звучавший примерно так: «Если вы ходите по паркету и в каком-то месте все время подпрыгиваете, – скажите себе, что так надо, и прыгайте спокойно!..»
На языке науки это называлось «преодолением когнитивного диссонанса». Такой щадящий способ справиться с нарастающей шизофренией. На самом деле ее источником в годы моей работы на ТВ был парадокс, на который никто не обращал внимания: редактор редактировал сам себя. И сама профессия, и ее составляющие появилась на телевидении из кино, где редактору вменялось в обязанность работать с внешними авторами-сценаристами и находить компромиссы между ними и режиссерами – «государевыми людьми». В какой-то степени редактор – это была сакральная профессия, ему (или – ей) были ведомо, что можно, что нельзя, как надо и, главное, – как не надо. Почему не надо, не объяснялось.
Вообще, редактор достаточно быстро учился работать с людьми вокруг, как с несмышлеными детьми. Чем меньше объясняешь, и чем увереннее высказываешь свое мнение, тем больше шансов, что дело будет двигаться хоть в каком-то направлении. Любимая мною редактор на киностудии, где я начинала творческую карьеру сценаристом, обладала феноменальной уверенностью в своей правоте и безапелляционной выдержкой: «А это, – говорила она незадачливому автору, – вы будете с указкой объяснять каждому зрителю у каждого отдельного экрана!..» И вычеркивала кусок, заставляя автора снова и снова переписывать сценарный текст. Автор плакал и переписывал.
Тогда, по молодости, мне казалось, что это каторга. Но придя на телевидение, я с удивлением обнаружила, что тоскую по редакторским репримандам. Для них просто не оставалось времени. И сладкое подчинение «старшему по званию» отсутствовало. Некому было играть эти роли.
Авторы-сценаристы остались там, в исчезнувшем советском кинематографе, развалившемся на рубеже 1990-х годов. А телевидение выковывало свои кадры. Именно сценарист стал называться редактором и отвечать за смыслы выпускаемых опусов.
Зачем нам сейчас разбираться в истории профессии, которая сама ушла в небытие? Затем, чтобы жить и работать в постоянно меняющихся условиях корпоративной игры. Я знаю много фатальных случаев, когда рушились устойчивые цеховые структуры, и люди, достигшие профессиональных высот, оказывались не у дел – и скоропостижно умирали. Их не отстреливали киллеры, их убивала рухнувшая привычная система. Причина гибели – обрушение статуса.
Сейчас ситуация схожая: система телепроизводства, исправно работавшая три с лишним десятилетия, рассыпается на глазах. В бестселлере Ричарда Флориды «Креативный класс» приводятся американские данные по сокращению рабочих мест в кризис 2008-2010 года: больше всех из творческих работников пострадали репортеры и корреспонденты, на их долю пришлось почти 30 процентов увольнений. А еще 5 процентов достались редакторам. Так что это проблема мирового масштаба, и я пытаюсь искать способы выжить, хотя бы в трубах канализации, как дикие звери в мультфильме «бесподобный мистер Фокс». Гибкость, внимание к переменам и приспособляемость – вот востребованные профессиональные качества редактора.
О, да, давайте попинаем меня ногами!.. Конечно, такой профи-хамелеон вызовет тьму нареканий в беспринципности и ханжестве. Но разве я сказала хоть слово о беспринципности? Если честно, мне не попадались беспринципные редакторы. У каждого из них – и у меня тоже! – был свой набор принципов, на которые мы опирались, и которые защищали нас от внешнего давления, являющегося неотъемлемым условием профессии. Я говорю о том, что меняющиеся условия требуют не просто приспособления, а осмысления перемен и радикальный изменений.
Представьте себе, что вы – личинка стрекозы, плавающая все лето в теплом пруду и поедающая вкусный планктон. И вдруг – осень, холод, планктон дохнет, тучи над городом встали… А вы уже на листике осоки выбираетесь из хитинового панциря и расправляете прозрачные новые крылья в новой воздушной среде! Вот к чему надо стремиться, а не спорить со мной по каждому слову.