Читать онлайн Остров Д. Метаморфоза. Вторая книга бесплатно

Остров Д. Метаморфоза. Вторая книга

Глава 1. Неон

Я смотрел, как она моет волосы, склонившись над чаном с водой, и ощущал яростное сплетение злости и радости. Адский водоворот противоречивых эмоций с самого первого мгновения, как увидел ее здесь на острове.

Маленькая дрянь таки ослушалась меня и вышла из корпуса. Могла жизнью поплатиться. Но это Найса Райс. Чертовски умная сучка, которая прекрасно знает, как нужно себя вести, чтоб окружающие ее не сожрали. Это в ней было еще с детства, когда она манипулировала каждым, кто приближался к ней. И мной, в первую очередь. Самая первая эмоция, которую я испытал к ней, была ненависть, а потом восхищение и снова жгучая ненависть. Я жил с этим долгие годы. Воевал сам с собой, с ней, с окружающими и никак не мог понять, почему могу одновременно любить ее до остервенения и так же сильно ненавидеть. Бывало, одно из чувств начинало преобладать, и тогда я либо с ума сходил от беспредельной нежности, либо зверел от дикой ярости и желал ей смерти. Мне хотелось одновременно раздробить ей все кости и свернуть шею и в тот же момент стоять перед ней на коленях и целовать ее ноги за то, что ходит ими со мной по одной земле и дает мне это невыносимое счастье – быть любимым ею.

Моя маленькая бабочка, ради которой я мог превращаться в святого или в самого порочного и ненасытного дьявола. За годы, проведенные на острове, я думал, что изменился, что выдрал её из своего сердца и выстроил между нами стену. Она там, счастливая, свободная, и я здесь – смертник, приговоренный к пожизненному и не смеющий вернуться обратно, потому что не заслужил. Все, что я мог сделать ради всех тех, кто погиб во имя справедливости – это воевать с системой дальше. Лишить Корпорацию основного дохода от игры, сломать их машину смерти и повернуть против них самих или умереть, как и многие другие игроки. Я все еще надеялся что-то изменить. Заставить людей раскрыть глаза и понять, что им нагло лгут и держат за идиотов.

Мне уже доложили о спасенном ребенке и о мине. Как и том, что она сделала. Вначале я не поверил. Откуда Найсе знать о взрывных устройствах и о том, как их обезвреживать? Но она знала. И теперь я смотрел на нее и думал о том, что именно о ней знаю я.

Когда последний раз видел её, она все еще была испуганной девчонкой, ввязавшейся во взрослую войну и пытавшейся спасти нас всех от ярости Императора. Девчонкой, которая смотрела в глаза нашему отцу и умоляла простить нас за совершенный грех, которая не побоялась сказать ему, что любит меня и никогда не отступится.

Я тогда сделал всё, чтоб её отпустили. Выторговал ей жизнь. Какой ценой? На хрен кому-то об этом знать? Это только на моей совести. И я никогда не разрешал себе вспоминать об этом. Только по ночам слышал проклятия тех, кого казнили на площади. Они мне снились, все те, кого я слил и утянул за собой ради нее следственному комитету. Слил вместе с документами, конспектами, чертежами и видеосъёмками. Отдал все улики и собранный годами материал с именами моих товарищей. Да, я это сделал. Увидел ее за толстым стеклом, стоящую на четвереньках, исторгающую содержимое желудка после того, как один из палачей бил ее ногами по ребрам, и понял, что не выдержу. Еще раз ударит, и я сойду с ума. Словно вся её боль обрушилась камнепадом мне на голову и погребла под собой угрызения совести, принципы, убеждения. Я согласился говорить в обмен на ее свободу. В обмен на бумажку о помиловании, которую подписал сам император, и не я открыл рта, пока Найсу не вывезли за территорию города с новыми документами. Такова была цена за её жизнь, и я заплатил её, не задумываясь.

Тогда я должен был сдохнуть вместе с ними. Меня все устраивало. Я был согласен на что угодно, лишь бы она выжила. Да, я подлый сукин сын и проклятый предатель. А мне плевать. Когда-нибудь на том свете я за все отвечу и позволю полусгнившим призракам из моего прошлого выпустить мне кишки и обглодать мои кости. Но я поступил бы снова точно так же. Я выбрал бы её. Потому что она – это я сам. Она моя кровь, моя женщина, моя жизнь и проживет ее за нас обоих. Будет счастлива без меня, устроит свою судьбу и умрет в своей постели, будучи старой женщиной, а я дождусь ее там, за чертой и уведу в нашу пещеру, усыпанную цветами Раона. Последнее, о чем я попросил у Советника – это встреча с отцом. Наверное, я остро нуждался в его прощении. Перед смертью это было для меня важно. Сказать ему, что люблю его, горжусь им и буду счастлив умереть вместе с ним. Если бы я мог спасти не только Найсу…но я не мог.

Меня привели в его камеру, и мы с ним долго молча смотрели друг другу в глаза. Избитые, окровавленные и поломанные на части. Он – потому что понял, на кого работал все это время, а я – потому что предал дело всей своей жизни. Отец тогда не сказал мне ни слова. Да и не нужно это было. Нас, наверняка, прослушивали. Лишь напоследок он сделал шаг ко мне и рывком обнял.

– Спасибо.

Я отстранился, чтобы посмотреть ему в глаза, и не смог, мои затянуло пеленой, которая жгла веки и мешала дышать.

– За Найсу…Ты поступил правильно, сын. Не казни себя. Они все равно мертвецы. И я мертвец.

Никто не знает, что, когда меня тащили по коридорам с завязанными глазами, я думал о ней. Вспоминал её глаза, улыбку, запах волос и кожи…Вот там, где шея, чуть ниже мочки уха. Там особенно сильно всегда пахло ею. У меня перед глазами проносилась вся наша жизнь. От первого дня, когда увидел её, до последнего, когда солдаты запихивали Найсу в крытый грузовик. Я помнил, как пообещал ей, что все будет хорошо. После того, как снял с парапета и отлюбил прямо на крыше, под шипение метов, скрежет их когтей по стеклам и вонь разложившихся тел. Потом я гладил ее по мокрым щекам, целовал глаза, руки, волосы и обещал, что с ней ничего не случится. Что я не позволю. Сдохну сам, но ей не позволю.

Когда понял, что меня оставили в живых, бился о каменные стены и выл, ломал ногти. Я должен был быть сожжен там, вместе с остальными. Рядом с отцом и матерью, рядом с моими товарищами, которых предал. Это было мое личное наказание, моя кара. Но кто-то свыше наказал меня намного изощрённей. Оставил жить со всем этим, чтобы потом я смог узнать, как Найса счастлива с другим, что она вышла замуж за Пирса, покинула пределы города вместе с ним. Да, это и был персональный ад для меня. Я мечтал о смерти. Я жаждал ее и искал с ней встречи. Но эта сука меня предала так же, как и я всех тех, кто мне доверял. Смерть не пришла ни на одно свидание со мной. Костлявая тварь динамила меня раз за разом, зато утащила жизни всех, кого я любил. А потом подсовывала мне по ночам их лица, голоса, чтобы я орал и, скрючившись, катался по полу в приступе панической ненависти к себе.

Первые дни я срывал горло, требуя меня расстрелять. Я умолял охрану вышибить мне мозги и грозился сделать это сам. Бился головой о стены и выломал все пальцы на руках. Меня тогда жестоко избили и посадили на короткую цепь. Кормили с палки, на конец которой нанизывали мясо или хлеб. Никто не решался ко мне приблизиться, потому что я мог порвать зубами или выдрать сердце голыми руками. Последний охранник, который рискнул подойти ко мне, умер от того, что я выгрыз ему кадык, когда он склонился надо мной, решив, что я сдох после недели голодовки. Я никого не подпускал к его трупу и хохотал окровавленным ртом, глядя как остальные охранники блюют на пол. Меня тогда скрутили несколько человек и приковали к стене, как бешеное животное. В наморднике и с кандалами на руках и ногах под воздействием тока.

Мне давали каждый день смотреть на казнь моих друзей и матери с отцом. Я горел там заживо вместе с ними снова и снова. Скрежетал зубами и рыдал от бессилия и ненависти к себе. Но я не жалел. Я точно знал, что поступил бы так же снова.

Меня просто ломали. Крошили и дробили мою психику, но черта с два у них что-то вышло. Я и сам был бы рад слететь с катушек. Но мой разум вцепился в меня мёртвой хваткой так же, как и безумие. Они переплелись в клубок настолько плотный, что я сам не понимал, где мыслю трезво, а где мною руководит адская жажда смерти и крови. Я просто хотел, чтобы меня казнили. Я делал для этого все, но вместо казни, спустя несколько недель меня отправили на Остров. Это и стало их ошибкой. Я думаю, они не раз пожалели об этом с той самой минуты, как все вышло у них из-под контроля. Потому что я превратился в того самого монстра, которого они так боялись, когда держали меня в клетке. Теперь мне было уже нечего терять, и я не боялся смерти.

***

Найса не видела меня, она смывала грязь с волос, пока Лола сливала ей на голову воду. А я стоял в дверях барака, сложив руки на груди, и чувствовал, как поднимается изнутри волна подозрений, как отравляет меня ядом, мешая наслаждаться её присутствием. Я больше не тот Мадан, который верил ей безоговорочно. Слишком много опыта, потерь и предательств видел и совершил, чтобы не понимать – Найса мне лжет. Лгала с самого начала. Она – не та, за кого себя выдает, либо она мне много недоговаривает. И я был намерен узнать правду сегодня…Потому что хотел начать дышать снова. И никто, кроме нее, не мог вернуть моим легким кислород. Смотрел, как вода стекает по ее лицу и темным волосам, как намокла майка и прилипла к телу, и меня снова скручивало от дикого голода по ней. От жажды снова получить хотя бы кусочек своего наркотика. Одну дозу. Ощутить ее тело под пальцами, под собой и успокоиться… и снова как ударом под дых – она мне лжет. Моя Найса больше не моя. Она чужая. Она здесь совсем не по той причине, по которой мне бы хотелось.

Я кивнул Лоле на дверь и медленно подошел к ним, ступая неслышно по каменному полу.

– Ну же, лей еще. Я потерплю.

Женщина поставила кувшин на пол, а я поднял и сам вылил воду на темно-каштановые пряди. Наверное, она меня почувствовала. Напряглась, плеснула водой себе в лицо, но я не дал опомниться, схватил за затылок и окунул в чан.

Сука такая! Каждый раз, как думаю о том, что ради неё сделал, о том, что ради нее убил всех, кто был мне дорог, хочется самому свернуть ей шею. За то, что тут оказалась. За то, что не уберегла себя. За то, что смотрит на меня с этой ненавистью. За то, что лжет мне!

Найса пыталась вырваться, схватить меня за рубашку, но я окунул ее почти наполовину и удерживал двумя руками так долго, пока она не перестала барахтаться, а потом рывком вытащил и рванул к себе, глядя как кашляет, как задыхается, хватаясь за горло.

– Значит, случайно тут оказалась? Отвечай?

Быстро кивает, и я снова окунаю её в чан, удерживая под водой и думая о том, что только солдат, который столкнулся с минами лично, мог обезвредить взрывчатку. Солдат специального подразделения…или…или наемник, который сам мог такие изготовить. Снова выдернул ее из чана и теперь, глядя, как она захлёбывается и кашляет, наотмашь ударил по щеке.

– Кто научил?! Говори, Най, иначе утоплю на хрен! Не смей мне лгать! Кто тебя послал сюда?

Молчит, ни слова не говорит и ни о чем не просит. Только задыхается и кашляет, убирает волосы с лица, глядя мне в глаза. Не боится. Нет. Смотрит с вызовом и все той же ненавистью вперемешку с каким-то отчаянным триумфом.

– Никто…сама, – выдавила из себя и, когда снова хотел окунуть в воду, вцепилась руками мне в плечи и, не обращая внимание на мои пальцы, удерживающие ее за волосы, впилась в мои губы губами. От неожиданности замер, и по всему телу прошел заряд электричества, – тебя искала… – продолжает целовать, царапая ногтями мне затылок, – Твоя жизнь – моя жизнь. Помнишь?

– Не помню, – а самого трясет от желания снова губы ее чувствовать.

– Помнишь…по глазам вижу, что помнишь.

– На хрен мне тебя вспоминать?

Замахнулась, а я перехватил руку и вывернул назад.

– Я, бл**ь, и не забывал никогда…Зачем ты здесь, Най, не лги мне…не лги мне, Бабочка.

– Сдохнуть здесь с тобой хочу.

Сукаааа…хитрая, подлая сука. Знает, что сказать…Но как же хочется верить ей. Хочется жадно впитывать каждое признание. А сам уже опьянел от вкуса ее мокрого рта и горячего дыхания. Сам не понимаю, как жадно целую в ответ. Жестоко кусая нижнюю губу, сплетая язык с ее языком, давая почувствовать вкус ее крови вместе с моим прерывистым дыханием, пожирая ее стоны, глотая их и не давая ей вздохнуть. Опустил одну руку на мокрую спину и вдавил Найсу в себя, впиваясь в губы сильнее, жестче, царапая нежные щеки щетиной. Сжимаю ее до хруста в ребрах, приподнимая одной рукой. Целуемся, как бешеные, сбивая чан с водой на пол, врезаясь в стол и полки. Прижал её к стене, задирая майку наверх и обхватывая жадными руками её грудь, чувствуя, как острые соски упираются в ладони и выдыхая ей в рот от нетерпения. Укусила за губу, заставив дернуться, и хрипло простонала:

– Убить тебя пришла, Мадан.

Почувствовал, как в грудь уперлось дуло пистолета. Выхватила у меня из-за пояса. Оторвал её от себя, продолжая смотреть в глаза, чтобы понять, когда сдохну от ее выстрела: до того, как спустит курок, или после. Чтобы по глазам увидеть…А там адское безумие плещется, водоворотом, воронкой смертоносного торнадо. Я этот взгляд помню, у меня от него член болезненно дергается и сжимаются яйца от бешеного физического голода по ней.

Усмехнулся и дернул пуговицу на ее штанах, просовывая ладонь под ткань трусиков, придавливая сильнее к стене, так, что дуло до дикой боли впивается мне под ребро, а мне плевать, меня от другой боли трясет, ломает, скручивает. Рывком двумя пальцами в нее и застонал, когда глаза закатила.

– Так убей… Давай, Бабочка, стреляй.

– Я, – жадно целует меня в шею, прикусывая кожу, оставляя следы, – я выстрелю, – стонет мне в плечо.

– Выстрелишь, – скольжу пальцами внутри нее, видя, как запрокидывает голову, кусая губы, – обязательно выстрелишь… я тебе обещаю.

Подалась вперед, а я чувствую, как меня уносит от этого ощущения снова быть внутри нее. Я дьявольски истосковался по скольжению моих пальцев в ней, по ее стонам, крикам, хаотичному дыханию. По вот этим рваным движениям бедер и закатившимся глазам. По ней до боли истосковался. До смерти, бл**ь! И мне кажется я готов закрыть глаза на все. Пусть только смотрит вот так, пусть льнет ко мне и хрипит мое имя.

Рычу ей в губы и снова вбиваюсь в нее на всю длину пальцев, так глубоко, как только возможно, продолжая смотреть в глаза и понимая, что одно неверное движение – и она проделает у меня в груди дыру. Но мне и на это плевать. Я слишком сильно хочу ее.

– Оглушительно громко выстрелишь для меня.

Ускоряя толчки, растирая клитор и погружаясь в нее еще резче. Так быстро, что у меня сводит запястье от этих яростных движений. Она пульсирует под моими ласками… так быстро и горячо пульсирует, что меня самого начинает трясти от желания почувствовать ее оргазм членом. Найса стонет все быстрее и громче, опустив руку с пистолетом, вздрагивая от каждого толчка, впиваясь другой рукой в мои волосы. Вскрикнула одновременно с выстрелом в пол, и я выбил ствол, завел ее руки назад, все еще продолжая трахать пальцами, чувствуя, как течет мне на руку, извиваясь и хватая губами воздух.

– Не останавливайся, – задыхается, впиваясь в мои губы, – пожалуйста, Мадан…

Наклонил голову, чтобы впиться зубами в ее сосок, не прекращая двигаться, пронзая её жестко и ритмично, пока на замерла и не выгнулась назад, и гортанным стоном мое имя, сокращаясь вокруг моих пальцев, вздрагивая всем телом. Рывком сдираю с нее штаны вниз, стягивая вместе с ботинками. Подхватив одну ногу под колено и лихорадочно сжимая ее грудь другой рукой. Захлебнулся мучительным стоном и тут же ворвался языком в рот. По-звериному зарычал, расстегивая ширинку, скользя голодными пальцами между нашими телами, отодвигая полоску трусиков и ни на секунду не отпуская ее губы. Сначала голод. Мой голод. Потом я буду любить ее, мучить, истязать, а сейчас трахать. Быстро и торопливо, как солдат после воздержания или гребаный заключенный, у которого хрен знает сколько не было женщины. Коснулся головкой члена ее лона и с рыком вошел. На всю длину, пожирая стон и отдавая хриплый рык ей в губы. И бешеными толчками в ней, дрожа от напряжения, сжимая ее за горло и целуя до исступления, кусая губы, язык, ударяясь о ее зубы. Прости, бабочка. Нет сил ждать. Я поиграю с тобой чуть позже. А сейчас ТРАХАТЬ! Я хочу кончить в нее и я близок к тому, чтобы залить ее всю потоками своего голода. Не давая дышать и вламываясь жестко и быстро в ее тело, сжимая грудь, щипая острые соски и снова хватая за горло, продолжая пожирать ее дыхание. Хочу тебя, девочка. Чувствуешь, как дико я тебя хочу? Кричит подо мной, царапая мою спину под рубашкой, сжимает меня сильными спазмами, тянет за собой, срывает все планки, и я толкаюсь в ней быстрее и яростней, под каждую судорогу стону сам, хрипло и низко, вперемешку с рычанием, пока не накрывает острым безумием…сжимая ягодицы обеими руками, изливаться бесконечно долго. Моя одержимость вырывается наружу диким оргазмом, от которого сводит судорогой все тело, и я кричу, широко раскрыв рот, закатив глаза от запредельного кайфа, зарываясь лицом в ее мокрые волосы. Бесконечные минуты нирваны, пока дрожим оба от наслаждения и облегчения.

Отдышался и посмотрел ей в глаза:

– Что ж не убила, а, Бабочка?

Она прислонилась лбом к моему лбу, все еще тяжело дыша.

– Я убью тебя…потом… в другой раз.

И нашла мои губы. Я так и не понял, они соленые от крови или от её слёз.

За поясом затрещала рация:

– У нас прорыв с южной стороны. Люди Фрайя здесь. Обошли мины.

Не отрывая взгляда от ее лица, поднес рацию к губам:

– Сейчас буду.

Глава 2. Неон

Их было около десяти человек: вооружены стволами и легкими стрелами с железными наконечниками, разукрашенные краской, все в зеленом камуфляже. Думали, их не заметят. Но ребята на вышке спалили лазутчиков, едва они появились на нашей территории. Фрай решил с нами справиться отрядом из десятка парней-солдат? Если это так, то он меня разочаровал. Быть мудаком – это не так страшно, чем быть мудаком-идиотом. Я приложил палец к губам и махнул рукой, показывая своим ребятам окружать придурков, которые ползли на животах между минами. Притом, ползли довольно уверенно, словно им кто-то нарисовал карту минного поля. Я отдал приказ убирать всех. Если бы среди них были игроки, мы бы вели себя иначе, но солдат Фрайя я не собирался жалеть – чем меньше их станет, тем больше шансов у нас взять южную часть Острова под свой контроль.

Мы их перестреляли в два счета, некоторые подорвались, пытаясь сбежать. И в какой-то момент я начал понимать, что здесь что-то не так. Слишком все просто. Если бы это были отбившиеся или сбежавшие игроки, я бы еще мог поверить в неадекватность их поведения, но не солдаты. Когда я все понял, было уже поздно.

Ошибку сделал не Фрай, а я…когда даже мысли не допустил, что мудак окажется настолько мудаком, что подставит десять человек под удар, сделав приманкой для нас и организовав более серьезную западню. Это не мы их окружили, а они нас. Сзади по периметру. И едва наши открыли огонь по мишеням, сзади открыли огонь по нам. Из-за деревьев, прямо в спины. Я слишком поздно это понял, и, когда заорал нашим падать на землю, мы потеряли уже человек пять. Затихли. Твою ж мать… Я лихорадочно думал, что теперь. Если ползти вперед, мои пацаны подорвутся на минах, а если отходить назад ,нас изрешетят. Мы у Фраевских как на ладони. Выбирай мишень и мочи. Рик подполз ко мне и пригнул голову, когда просвистела пуля и зарылась где-то в землю позади нас.

– Мы в дерьме, Нео. В полном, мать его, дерьме.

– Вижу…Что наши говорят? Видят их?

– Нет. Там несколько снайперов. Они просто снимают движущиеся мишени, и наши не могут выйти из укрытий. Сука хорошо подготовился. Держит на прицеле все позиции. Я думаю, с восточной вышки было бы видно, но наши не высовываются. Снайперы где-то на деревьях.

– Так. Отдавай приказ выбираться на вышку. Пусть прорываются, иначе мы в этой западне будем лежать сутками. Передай: по цепочке ползти к насыпи у колючки и не высовываться.

– Понял тебя.

Кто-то из ребят поднялся и тут же получил пулю в спину, я грязно выругался, а Рик стиснул челюсти до хруста.

– Вик…чтоб его, придурок! Эй?! Живой?

– В плечо попали. Жив!

– Еще раз встанешь – сам застрелю.

Затрещала рация, и Ияс принял вызов Рика. Я перевернулся на живот, выглядывая из-за насыпи, рассматривая базу и высокий забор. Послышались выстрелы, и мы все затаились, выжидая новостей от Ияса.

– Не дают подступиться, Нео. Снимают каждого, кто появляется в пределе их видимости.

– Твою ж мать.

Я сжал волосы пальцами, лихорадочно думая, как выбраться из западни. Мы увели половину ребят с собой. На базе плохая защита. Если Фрай все же не идиот, он этим воспользуется. Его снайперы уже давно донесли, сколько нас здесь.

– Давай, я отвлеку, а ты попробуй снять снайперов, – тихо сказал Рик.

– Охренел? Да тебя подстрелят, только ты пошевелишься.

– Я на раз-два-три-упал. Давай, как при взятии города, помнишь? Когда мы снайперов императора лупили?

– Помню, мать твою. Тебе тогда бедро прострелили и я, бл**ь, три часа тебя на себе тащил.

– Зато ты снял троих стрелков с крыши, наши прорвались в город, и мы людей спасли.

Тяжело дыша, я снова перевернулся на спину. Да, он прав. У нас нет выбора. Нужно что-то делать. Черт его знает, что происходит в лагере, пока мы тут валяемся. Словно в ответ на мои мысли снова затрещала рация.

– Они подбираются к базе, с другой стороны. Всех наших с вышек сняли. Слышите меня? У нас нападение на базу!

– Слышим, мать твою. Держите ворота. Укрепите грузовиками. Будьте готовы дать жестокий отпор, но не пускайте их. Ценой жизни не пускайте. Если возьмут базу – нам конец.

Посмотрел на Рика.

– Давай. Раз-два-три и упал. Понял? И без геройства.

Он кивнул, а я перезарядил винтовку и подтянулся к насыпи, вглядываясь в густую крону деревьев. Где-то там притаились твари. Мне придется стрелять после того, как выстрелят они. В темноте я увижу вспышку дульного пламени. Как же я так облажался, мать их?

– Ну что, Нео? Как в старые добрые времена? Запевай, брат.

– Да пошел ты. Спою, когда задница твоя уцелеет.

– Да ладно. Давай нашу любимую.

Я выйду против всех.

Армия семи стран не совладает со мной.

Они обдерут до нитки,

Действуя без спешки прямо за моей спиной.

И я говорю сам с собой в ночи,

Я не могу забыть.

Так и вертится в голове,

За сигаретой.

А мои глаза посылают сигнал:

«Оставь эту мысль».

(с) Seven nation army (White stripes)

Он поднялся. Два шага и упал. Между деревьев вспыхнул огонек, и уже через секунду пуля просвистела где-то рядом с нами, и я выстрелил. Понять, попал или нет, не смог. Проверять только на живца. Рик снова встал и не успел пригнуться, как пуля цепанула его, и он с рыком упал на спину.

– Бл**ь!

– Тихо-тихо! – пополз к нему, ощупывая рану на ноге, – Навылет. Жить будешь.

– Быстро-то как, вот суки. Но ты видел, стреляют двое? У них всего два снайпера.

– Это для нас хуже целого отряда. Они не выпустят нас отсюда. А сами тем временем окружают базу. Мать твою! Как же я так…

И я знал, как. Я отвлекся. Я с ее появлением на острове вообще с катушек сорвался. Меня просто уносит и рвет на части. Потому что рядом, и я о ней думаю…о ней гребаные двадцать пять часов в сутки и шестьдесят пять минут в час. Чтоб ее, сучку мелкую! Снова затрещала рация.

– Мад, – вздрогнул от звука её голоса…Она, что, мысли мои читает? Слышит на расстоянии? Откуда взялась сейчас из самого ада моей души? – Мад, ты здесь?

Посмотрел на Рика, а тот усмехнулся и поморщился, когда я ногу его перетянул жгутом чуть выше колена.

– Маааад! Отзовись! Ты цел?

– Здесь, Найса. Я здесь. Цел.

– Я залезла на вышку…через коммуникации под землей. Нас трое женщин. Только мы смогли…

Усмехнулся. Самые худые и мелкие пролезли через трубу. Моя ж ты девочка. Закрыл глаза, словно вживую представляя ее лицо с огромными, испуганными глазами, как рацию сжимает тонкими пальцами. Если б ты знала, как голос твой хотел слышать все эти годы. Как представлял его себе и бился головой о стену, потому что так плохо его запомнил.

– Мы их снимем, Мадан. Продолжайте отвлекать.

– Понял тебя.

– Только умоляю. Не на раз-два-три, слышишь? Это много, Мадан.

И это знает…Кем же ты стала, Найса Райс? В каком дерьме успела побывать? Я вернусь, и мы опять поговорим об этом…только сначала я буду долго ласкать твое тело, так долго, пока пальцы судорогой не сведет. Я устал воевать с тобой, девочка. Я пи***ц как устал. Любить тебя хочу. Прямо в этом пекле любить так, как не мог там…В Раю без войны.

– Слышу.

– Я люблю тебя…

Сам не понял, как улыбаюсь…пекло запахло её волосами и телом.

– Я знаю.

И добавил.

– Не высовывайтесь. После выстрела сразу на живот.

– Скажи!

– Сказал – не высовывайся.

– Не это…

– Зачем? Ты же знаешь. Знаешь?

Помолчала, а потом так же тихо добавила.

– Знаю.

Посмотрел на Рика, но тот, кажется, вырубился. Я тронул его шею пальцами – живой. Ну что начнем представление. Резко поднялся во весь рост и тут же пригнулся к земле. Выстрел последовал сразу. Быстрый взгляд на вышку – яркий огонек, и свист пули прорезал тишину. Следом за ним еще один в обратную сторону. Суки! Оба снайпера в работе. Я не попал, и она не попала.

– Мааад! – крик в рацию.

– Живой.

Снова встал во весь рост… Так не пойдет. Надо дольше. Надо, чтоб несколько выстрелов. Я ж везучий сукин сын, разве нет? Побежал в сторону деревьев. Выстрелы раздавались один за другим. Со смертью мы часто играем в прятки. Похоже, сейчас ее очередь меня искать. А вот он я! Или слишком быстро бегаю для тебя, старая?

Подальше от этого театра навсегда.

Буду работать среди соломы,

Да так, чтобы пот лился ручьём.

Я истекаю, истекаю, истекаю

Кровью перед богом.

Все слова вытекут из меня,

И я закончу петь.

А пятна от моей крови велят:

«Возвращайся домой».

(с) Seven nation army (White stripes)

Послышался треск веток. И что-то с грохотом упало на землю. Молодец, девочка! Сняла одного!

– Маад, – снова ее голос в рации, – Маад! – Уже громко, истерически громко.

– Живооой, Бабочка, живой.

Упал на живот, чтобы отдышаться, глядя на звезды. Еще один рывок вперед, отвлекая снайпера и надеясь, что мелкая попадет в него, как можно быстрее, а то так можно и разозлить старуху. Выстрелы раздавались почти беспрерывно. Я склонялся к земле и снова бежал к дороге, отвлекая огонь на себя и надеясь, что парни ползут в сторону деревьев, а не ждут моего приказа.

Когда все стихло, я все еще стоял в полный рост… а потом рассмеялся.

– Бабочка!

В рации тишина, и по телу поползла ледяная паутина ужаса. Схватил рацию и сжал в пальцах до боли в суставах.

– Найса! Ответь, мать твою?! Живая?

– Живая! Лолу зацепили…Наши открыли огонь. Слышишь? У нас получилось!

Я слышал. Я отчетливо слышал вакханалию у базы и смеялся. Вот так, суки, вы все же облажались. И в этот момент почувствовал, как пуля впилась мне в бок, упал на колени, прижимая руку к ране. Я не понял, откуда стреляли, оглядывался по сторонам…но ведь там наши? Или кто-то из Фраевских солдат выжил?

– Мад…не молчи.

– Все хорошо, маленькая. Все хорошо.

– Лжешь. Я больше тебя не вижу. Где ты?

– Отдыхаю. Скоро пойду дальше.

– Лжешь! Тебя ранили, да?

– Слегка зацепили.

– Куда?

– В бок. Чуть мяса выдрало. Не серьезно.

– Я заберу тебя оттуда!

– Не высовывайся из лагеря. Не выходи, слышишь? Там месилово. Не смей. Это приказ!

– Плевать я хотела на твои приказы, Мадан Райс. Ты мне не командир.

Лег опять на спину, зажимая рану рукой.

– А кто я тебе?

– Мой.

– Твой кто, девочка?

– Мой и все. Какая разница кто. Просто мой.

– Приказ не нарушать! Поняла?! На месте оставайся! Меня Ияс заберет.

Она слегка задыхалась, и я понял, что ползет обратно по трубе, голос доносится в какой-то глухой тишине. Опустил руку с рацией и нащупал пистолет за поясом. Меня подстрелил кто-то из наших. Этот же «кто-то» передал карту Фраю. Набрал на рации комбинацию цифр, связываясь с Иясом.

– Что у вас?

– Они отступают, Мад. У нас раненые и четверо убитых дозорных. Отстреляемся и выйдем за вами. Ваши потери?

– Пока не знаю. Рик ранен. Меня слегка задело. Берегите патроны. Они и так уйдут. Не добивайте.

– Понял тебя. Держитесь. Мы скоро.

Закрыл глаза, зажимая бок и чувствуя, как кровь сочится сквозь пальцы. А потом резко распахнул глаза, почувствовав, что кто-то стоит надо мной, направив на меня пушку. Ухмыльнулся, узнав одного из игроков-перебежчиков, которого спасли от казни несколько недель назад.

– Что ж с первого раза промазал, м? Или снайпера своего испугался?

– Так я сейчас не промажу! Ты брата моего убил, сука!

– Мои соболезнования, – я поморщился и достал из-за пазухи флягу, – не дергайся, дай спирту хлебнуть перед смертью. Помянуть братца твоего, хотя я в упор не знаю, кто это был.

– Хлебай. Все равно пристрелю.

Сделал большой глоток алкоголя и выдохнул, когда горло перехватило огнем.

– Так кем был твой брат?

– Тебе какая разница, мразь?! Будь ты проклят и молись – ты сейчас сдохнешь.

– Т-ц-ц. Я не верю в Бога, и я и так проклят.

Вдалеке раздался рокот приближающегося мотоцикла, и в ту же секунду парень взмахнул руками и завалился на спину, мне на лицо брызнула его кровь, и я вытер её тыльной стороной ладони и сделал еще один глоток спирта.

– Упокой, Господи, его душу без молитвы.

Приподнялся, опираясь на локоть, вглядываясь в силуэт на мотоцикле. Узнал, и внутри что-то дернулось. Упрямая ведьма. Таки приехала. Шлем сняла, и волосы веером взметнулись. Бежит ко мне и уже через секунду губами горячими лицо обжигает, стоя на коленях.

– Расстреляю за то, что приказа ослушалась, – а сам отвечаю на ее поцелуи и волосы глажу ладонью окровавленной. – дура мелкая…

– А как же только после тебя? – улыбается и трется щекой о мою щеку, и я млею, бл**ь…плыву на хрен на волнах бешеного кайфа от этой улыбки. Сколько лет она мне не улыбалась?

– Поэтому не сегодня, – улыбаюсь в ответ, а она на ладони мои окровавленные смотрит и лихорадочно футболку задирает, открывая рану.

– И правда, слегка.

– Ну я же сказал, – пока смачивает вату спиртом, глажу ее волосы, пропуская сквозь пальцы, и, когда обжигает дикой болью, продолжаю гладить. Я подыхать от боли буду, но, если она рядом, ни одна анестезия не нужна.

– Ты – лжец.

Заставил посмотреть себе в глаза и сильнее прижал ее пальцы с ватой к своему боку.

– Я никогда не лгал тебе, Бабочка.

– Лгал…

Глава 3. Марана

Я чувствовала, как обнимает меня сзади горячими ладонями и дышит в затылок…прикусывает кожу…под рев мотоцикла, и пальцы мне ребра сжимают все сильнее и сильнее. Под майку забираются, накрывая грудь и заставляя судорожно всхлипнуть.

– На дорогу смотри, Бабочка-а-а.

Вцепилась в руль и смотрю вперед, кусая губы, пока он, едва касаясь, дразнит соски и проводит языком по шее, обжигая горячим дыханием.

– Обожаю, когда они вот так сжимаются и твердеют. Я голодный, Найса. Я такой голодный.

Его откровенность всегда повергала в шок. Он редко говорил двусмысленно. Называл вещи своими именами, заставляя дрожать от возбуждения. Так было всегда. Мадан не играл в игры. Он требовал и брал, и лишь тогда начинал дразнить долго и мучительно, озвучивая каждое прикосновение, рассказывая, что сделает дальше, и вызывая у меня едкий румянец на щеках и пульсацию между ног.

– Ты ранен, – пытаясь сбросить его руку.

– Плевать. Когда смерть так близко, любить хочется втройне. Я валялся там и думал не о том, что могу сдохнуть, а о том, что недолюбил тебя. Все эти годы я мог по пальцам пересчитать, сколько раз тебя брал…Мало. Ничтожно мало. Трахать тебя хочу. Нежно и долго трахать, Наааай. Ты так пахнешь…твою мать, я так голодал по твоему запаху! Я знаю, ты уже влажная для меня.

О нет, не просто влажная, мои колени стиснули мотоцикл, и я прижимаюсь к его груди спиной, чувствуя, как все тело покрывается мурашками от этих мучительно медленных ласк и от его слов. Едва касается ребер, скользит по бокам и снова возвращается к соскам, пока не сжал грудь сильно, заставляя всхлипнуть.

– Я хочу тебя…сейчас хочу. Сворачивай к деревьям, Бабочка.

– Нет, – прибавила газу, и мотор яростно взревел под нами.

– Нет? – все так же кончиками пальцев по животу, заставляя его судорожно сжиматься. Потянул подол застиранного мешковатого платья вверх. Скользя между ног и сжимая плоть через материю трусиков, – Каждую ночь я представлял, как ты извиваешься подо мной и стонешь мое имя. Люди умирали вокруг, воняло мертвецами, кровью, гарью и смертью, а я думал о тебе, – двигает пальцем по материи, то надавливая, то едва касаясь, и я, тяжело дыша закатываю глаза, теряя управление, и тут же открываю, чтобы смотреть вперед. Чокнутый…мы же разобьемся.

Его голос обволакивал, просачивался в каждую пору на теле. Он голодал? Он не представляет, в каком аду жила я сама. И сейчас я в аду, и огненные языки лижут мой позвоночник от копчика к самому затылку. А он дразнит намеренно медленно, намеренно с этим потрясающе-пошлым шепотом мне на ухо, от которого сладко тянет низ живота. Его голос. Он умел им доводить до безумия, до той тонкой, как волосок, грани, когда я могла взорваться лишь от его хриплого приказа сделать это. Проникает в меня пальцем на всю длину, и по моему телу проходит судорога. Мотоцикл виляет на дороге, прыгая по щебенке.

– Какая горячая. Огненная. Бл*****ь, Найса, останавливайся. Иначе мы на хрен разобьемся, когда ты будешь кончать.

– Боишься, – застонать от резкого толчка и от ощущения, как он сильно сжал сосок, посылая по моему телу разряды в пятьсот вольт электричества, одновременно впиваясь зубами мне в затылок, – разбиться?

– Ну что ты, – еще один толчок, и я шиплю сквозь зубы, сжимая его пальцы мышцами изнутри, – я просто тоже хочу кончить, – выскальзывает наружу, размазывая влагу по моему клитору, и снова резко внутрь, – до того, как мы сдохнем, чертовая эгоистка.

Мотоцикл сносит с дороги.

– Тормози, мать твою.

Сильно бью по тормозам и, слегка накренившись, мы останавливаемся возле огромного дерева с длинными тонкими листьями. Тяжело дыша, держусь за руль, чувствуя, как он сжимает меня под грудью двумя руками. Сильно. Так сильно, что мне нечем дышать.

– Сучка ненормальная.

А сам жадно целует мой затылок, прикусывая кожу, сжимает мою грудь и перекатывает соски между пальцами через материю. Его эрекция упирается мне в спину и от одной мысли, что Мадан скоро возьмет меня, хочется взвыть от нетерпения и предвкушения.

– Раздевайся, Найса, хочу тебя голой. Я, бл**ь, задолбался представлять твое тело. Я хочу его видеть.

Взвилась от едкого возбуждения, от его слов и от того, как тяжело дышит мне в затылок, продолжая сжимать мою грудь, мять ладонями.

– Давай, Най, я с ума схожу, так хочу смотреть на тебя…пожалуйста, разденься. – и мне самой нечем дышать от этого шепота, от того, что чувствую его дрожь и затрудненное дыхание, – или я раздеру эти тряпки к е***й матери.

Его «пожалуйста» – совсем не просьба. Это, скорее, наглый нажим. Давление. Сталкивает меня с мотоцикла, и я наконец-то смотрю ему в глаза. Проклятье, какой же он красивый! Секс в чистом виде – это только смотреть на него вот так диким, голодным взглядом, на эротическую маску напряжения, застывшую на его лице. Глаза ядовито-зеленые, такие ослепительно яркие, что дух захватывает и этот убийственно адский взгляд, которым сжигает мне кожу до мяса. Челюсти сжаты с такой силой, что на щеках появились впалости. Дышит рвано и тяжело. Ждет.

Сняла платье через голову и бросила рядом с собой, услышала, как выдохнул с шипением, сквозь стиснутые зубы. Стянула трусики и переступила через них. Осмотрел с ног до головы, впиваясь пальцами в кожаное сидение, отклонившись назад. Сквозь темно зеленую майку на боку выступили пятна крови.

– Сюда иди, – хрипло позвал, и я сделала несколько шагов. Прохладный ночной воздух коснулся тела, и соски сжались еще сильнее, я словно, чувствовала на них его безжалостные пальцы. Хочу и его губы. Везде на своем теле. На сосках и у себя между ног. Хочу от него все.

– Ближе.

Подошла еще ближе и застыла, глядя ему в глаза. Как же я забыла, насколько безумным может быть у него взгляд. Насколько физически осязаемым и тяжелым.

– Поставь ногу, – и я, судорожно сглотнув, уперлась подошвой высокого ботинка в кожаное сидение мотоцикла, вспыхнув от того, как Мад опустил взгляд ниже и как дернулся его кадык.

– Прикоснись к себе.

Дернул пряжку своего ремня и потянул вниз молнию, высвобождая возбужденный член. Теперь уже застонала я. Поняла, чего он хочет. Как раньше. Как когда-то, когда было нельзя. Когда мы сводили друг друга с ума обоюдными ласками и бешеными взглядами, изнывая от похоти и от страсти.

– Медленно, Бабочка, медленно, я хочу видеть, как ты начнешь дрожать и течь.

В горле так пересохло, что я глотала слюну, а там все равно драло до невыносимости, особенно когда увидела, как его ладонь обхватила член и повела вверх. Боже! Он красивый везде! Даже его плоть. Мощная, со вздувшимися венами, со скользящей блестящей кожей то закрывающей, то открывающей напряженную бархатную головку с каплей смазки. От желания прикоснуться к ней языком свело скулы.

Меня начало трясти, как в лихорадке. Пальцы двигались по собственной воспаленной плоти, а глаза следили за его рукой, и я понимала, что сейчас кончу. Так привычно и так грязно кончу у него на глазах, только глядя на то, как он себя ласкает. Резко схватил меня за запястье и сильно сжал.

– Нет.

Дернул к себе и развернул спиной, приподнял, усаживая голой промежностью на кожаное сидение, подтянул за бедра и, впиваясь пальцами в волосы, наклонил к рулю. От прикосновения сосков к холодному железу вздрогнула всем телом и тут же почувствовала, как его язык заскользил вдоль моего позвоночника. Позвонок за позвонком, заставляя корчиться от чувствительности и возбуждения. Контрастом сильные пальцы в волосах и дразнящие касания языка.

– Продолжай, Найса. Я смотрю на тебя.

Надавил на поясницу, заставляя прогнуться, притягивая еще ближе к себе, приподнимая чуть выше за ягодицы.

– М-а-а-а-ад, пожалуйста, прикоснись ко мне. – простонала и сама себя за это возненавидела.

– Позже. Смотреть хочу. Сначала сожрать тебя глазами. Я так долго не видел тебя.

Потянул мою руку вниз, заставляя скользнуть ею между ног, управляя моими пальцами. Слышу трение плоти Мадана о его ладонь, вместе со сбивчивым дыханием и со стоном, закатывая глаза, проникаю в себя пальцами. Сжимает мою ягодицу до синяков.

– Сильнее, Бабочка. Не жалей.

От разочарования хочется выть, но возбуждение уже слишком зашкаливает, выбивает из реальности, и я сама представляю себе, как его пальцы вбиваются в меня на всю длину.

– Ты чувствуешь сейчас меня, да? Чувствуешь? Это ты делала, пока меня не было рядом, Най?

О дааа, и столько раз, сколько ты не можешь себе представить, сукин ты сын.

Хватает за волосы и тянет на себя, заставляя прогнуться, отбрасывая мою руку, скользит подушечками пальцев по напряженному соску, слегка царапая ногтями, а я чувствую спиной его напряженный член и мне хочется заорать, чтоб взял меня. Сейчас, мать его! Как же я ненавижу эти игры. Когда издевается. Как раньше. Когда доводит до слез от неудовлетворенного желания.

Ладонь скользит к моему горлу, и он сжимает её там, где бешено бьется сбоку жилка, а вторая рука опускается между моих ног, и он сам входит в меня пальцами с громким стоном, но не двигает ими и, едва я пытаюсь пошевелиться, сжимает горло так сильно, что мне хочется заорать, а пальцы скользят так медленно сверху вниз и снова наверх, что я всхлипываю невольно, пытаясь тереться об них. Обводит клитор круговыми движениями…недостаточно сильно, чтоб я сорвалась, и все же так мучительно остро, что я громко стону, извиваясь на сидении. Уверенно и так умело ведет к оргазму и бросает, едва чувствует точку невозврата. Останавливается в наносекунде от нее.

– Я истосковался по твоим стонам, Бабочка, по крикам твоим, по тому, как ты течешь для меня.

Ускоряет движения, и я плыву, пьяная от возбуждения и изнеможения, извиваясь в его руках, хватая ртом воздух.

– Ты так близко. Да? Мучительно близко. Напряженная под моими пальцами. Очень напряженная.

Останавливается снова, и я с рыданием посылаю ему проклятия.

– Если нажать сильнее, ты кончишь. Ты помнишь, как громко и жадно умеешь кончать для меня? Отвечай! Помнишь?

– Ненавижууу…Нет!

Остановился и укусил мочку уха так сильно, что на глаза навернулись слезы.

– Еще как помнишь!

Внезапно сжал пальцами клитор, и я сорвалась в оргазм. Быстро, ярко и беспощадно, в ту же секунду он, не переставая ласкать, насадил меня на свой член резким движением на всю глубину.

Зарычал мне в затылок, когда я сжала его яростными спазмами наслаждения, захлебываясь криками, впиваясь ногтями в его запястье, пока он насаживал меня на себя все быстрее и быстрее. Задыхаясь мне в затылок. Со стонами и матами.

– Твою мать, Бабочка, я сейчас кончу. Как же ты течешь и сжимаешься. Бл*****ь!

Наклонил меня вперед к рулю, впиваясь пальцами в мои бедра и двигая вверх и вниз с сильными, глубокими толчками навстречу, пока не закричал сам, мощно двигаясь во мне и дрожа всем телом, снова притягивая к себе, сжимая груди обеими руками, заставляя запрокинуть голову ему на плечо и прижаться к его мокрой от пота футболке.

Мы не вернулись той ночью на базу. Мы провели ее под открытым небом, сбросив всю одежду и устроившись голыми на ней, рядом с мотоциклом. После того, как отдышались и хлебнули спирта с его фляги,

Я все же принялась менять Мадану повязку, пока он водил пальцами по моему позвоночнику, обрисовывая шрамы, выцарапанные им же много лет назад и говорил, что еще никогда его не перевязывали голые женщины. Упоминание о женщинах укололо где-то под ребрами, словно щелкнул во мне выключателем или сорвал с предохранителя всю былую ярость и ненависть.

– Хоть что-то у тебя будет только со мной, Мадан Райс.

Привлек к себе, сжимая под руками и подтягивая наверх. Так, что наши лбы почти соприкасались с друг другом.

– У меня все только с тобой, поняла? Все. Я жил тобой эти годы. Я не мог сдохнуть, пока не увидел бы тебя снова.

И мне захотелось впиться ногтями ему в глаза за то, что лжет. За то, что снова окунает меня в болото моей одержимости им. Заставляет верить. Заставляет опять зависеть от него и корчиться от этой проклятой любви.

Резкий выпад, и я сжала пальцами его горло. Сильно сжала, так, что суставы заболели.

– Жил мною? А как же наша семья? А как же моя казнь, на которую ты меня отправил?

Усмехнулся. Криво. Зло усмехнулся.

– Сама до этого додумалась, или Пирс идею подкинул?

– Я не дура! Никогда не считай меня идиоткой!

Сжала его горло сильнее, прекрасно понимая, что если он захочет, то сломает мне руку и раздробит кости.

– Ты и есть идиотка.

Не удержалась и сунула пальцы ему в рану, а он побледнел от боли и вдруг перевернул меня рывком на спину, подминая под себя.

– Думаешь, я предатель?

Теперь уже он сжал мое горло и тряхнул так, что я ударилась головой о землю, а сама на тело его голое смотрю, и жажда новой волной накатывает. Нечто звериное, первобытное. Хочу, чтоб взял снова. Больно и быстро. Так чтоб пальцы его на себе везде почувствовать.

– Правильно думаешь, – раздвинул мне ноги, пристраиваясь на коленях между ними и сильным толчком вошел в меня, заставляя выгнуться навстречу, – я предал их всех.

Впилась в его спину ногтями, раздирая кожу, а он медленно толкнулся во мне и наклонился, чтобы втянуть в рот напряженный сосок. Вздрогнула со стоном, а он втянул тугой комочек в себя и чуть прикусил самый кончик.

– Продал мать, – жадно губами по моим ключицам, сжимая грудь и растирая сосок большим пальцем, – Продал отца, – кусает мои скулы, не обращая внимания, что я раздираю ему спину с каждым яростным толчком, – Я продал их жизни в обмен на…

Я замерла, ожидая его последнего слова, тяжело дыша, громко, со свистом.

– Твою.

С каждым резким толчком его мышцы и сильный пресс напрягались. Бархатистая бронзовая кожа в свете фары мотоцикла блестела от капель пота. Я смотрела, как он глубоко двигается во мне. Так мощно. Короткими ударами, заставляя скользить по нашей одежде, запрокидывая голову и обхватывая его торс ногами.

– В обмен на твою…на твою…на твою.

Я не дала ему закричать это снова – нашла его рот и жадно впилась в него поцелуем, сплетая язык с его языком и выдыхая ему в горло свой стон. Целуя его со всей страстью и голодом и чувствуя, как кусает мои губы, прокусывает и посасывает их, проталкиваясь языком еще глубже, захватывая весь мой рот в свой плен, вторя языком движениям его плоти внутри меня.

Резко вышел и схватил меня за скулы, глядя в глаза:

– А ты, сучка такая, сюда попала. Почему, бл**ь?

Сама впилась в его рот снова и притянула за ягодицы к себе, заставляя ворваться в меня снова.

– Потому что узнала, что ты здесь.

Он любил меня всю ночь. Жадно, безжалостно, с каким-то надрывом и остервенением, до полного истощения и дрожи в коленях, до слабости во всем теле и сладкой боли между ног.

Когда мы приехали на базу и за нами захлопнулись ворота, я все еще подрагивала от ощущения его рук на своем теле. Парила где-то в нашем прошлом, где он был так близок ко мне, где еще не было войны, и мы мечтали вместе убежать. Пусть катится к дьяволу и император, и Советник. Я больше не хочу быть Мараной. Я счастья хочу. Хотя бы немножко.

Мадан спрыгнул с мотоцикла, отдавая приказы, чтобы уносили и закапывали тела, расспрашивая о потерях и расходе боеприпасов. Я пожирала его счастливым взглядом, чувствуя, как сжимается сердце от облегчения и восторга. Видела, как он закуривает сигарету и хлопает по плечу Рика, придерживаясь за раненый бок. А потом вдруг повернулся и кивнул своему помощнику на меня:

– Свяжите эту суку и в подвал её до моих дальнейших распоряжений.

– Как это?! Она же сняла снайперов и…

– Ты слышал мой приказ? В подвал её. Никому не приближаться настолько, чтоб могли заговорить. Держать дистанцию. Полная изоляция. Обыскать и забрать все, что можно использовать, как оружие.

Я даже не поверила, что слышу это…Смотрела в удивлении на него, пока меня связывали, и даже не сопротивлялась. Когда мне скрутили руки за спиной и потащили в сторону административного корпуса, мой брат вдруг преградил нам дорогу и, посмотрев мне в глаза, спросил:

– Черная гадюка, верно? Что тебе пообещали за то, чтобы ты убила меня, Марана?! Оно того стоило?!

По телу прошла судорога понимания, и я медленно закрыла глаза.

Глава 4. Мадан

Я врезался сзади в ее тело и смотрел на тонкий хвост черной гадюки, прорисовывающийся под умело нанесенной стойкой телесной краской. Должен был держаться…но идиоты с материка не учли, что осадки у нас тут с иным химическим составом, они всегда разъедают верхний эпителий кожи. Найса тоже этого не учла… а я смотрел, долбился на дикой скорости и понимал, что убью тварь. Задушу на хрен к такой-то матери или глотку перережу. Рука к ножу потянулась и…не смог. Проклятье! Дьявол ее раздери, но я не смог! Только в горле комок застрял. Булыжником неглотаемым. От наслаждения и горечи нервы рвет, и как вожжами вдоль позвоночника ядовитыми осознание, что предала. Таки предала. А точнее, продала меня. Советник подослал. Больше некому. Знает, сука, что я не успокоюсь, что я и отсюда мразь достану. Боится. Упрятал и все равно трясется от страха. Правильно. Пусть боится, тварь. Очень скоро я ему преподнесу такой подарок, от которого его голова с плеч лететь будет со скоростью света. Мне не так много надо, чтоб взорвать бомбу, которую я для него все годы заточения на Острове своими руками лепил. Хитрая сволочь. Знал, кого подослать. Сделал домашнее задание, подонок.

Я хорошо знал, что означает ее татуировка. Все сложилось в четкую картинку моментально. Её способности, почему сюда попала и почему убить меня хотела. Одно только не сходилось – почему до сих пор не убила. Если имеет татуировку, то она не просто наемница – она машина смерти. Просто так змею не набьют. Джен лично вырисовывал на телах своих учеников знаки отличия. А потом добавлял кольца на теле гадюки. Каждое кольцо – удачно проведенная операция. Сколько ты таких провела, Найса? Я вижу только на хвосте три кольца. Но ведь их больше. Потому что набивают от головы. Что ж ты сделала с собой, девочка, которая плакала, когда на букашку наступали или бродячую кошку машина давила?

Толчками в ее тело, впиваясь в затылок ледяными пальцами. Расслаблена, стонет, извивается сама, как змея. Опасная, смертоносная стерва с ангельским лицом и бездонными глазами, полными фальшивой любви и отчаяния. Сейчас я мог свернуть ей шею одним движением. Мог. И не мог одновременно. Потому что сам без нее сдохну. Пока обратно на базу ехали, думал о том, что карту она слила Фрайю. Да и черт его знает, что еще. Но я узнаю. Позже. Когда буду в состоянии допрашивать её спокойно. Сейчас меня слишком трясло от понимания – это не моя Найса. Это тварь, которая втесалась к нам в доверие. Наемница. Элитная убийца. Так вот кто ты теперь, Бабочка? Вот кем ты стала, пока меня не было рядом. Что тебе пообещали за это? Денег? Свободу?

Обнимал ее под ребрами, прижимая к себе, целуя затылок, вдыхая запах волос, и думал о том, что я пока не готов наказывать и казнить. Но я должен ее изолировать и лишить возможности доносить Фрайю. Потом я разберусь с ней сам, и, если пойму, что и правда продала, это будет наш конец. Её. А я вместе с ней, вначале морально, а потом физически, но только после Советника. Должен он мне. Очень много должен. Похороню ублюдка, и тогда можно и о себе позаботиться.

Смотрел Найсе в глаза, когда ребята уводили в подвал, и все так же видел бездонные колодца, полные боли… и, черт бы ее разодрал, понимания. Знает, за что. Конечно, знает. Я ж не лох. Она понимала, что рано или поздно я догадаюсь. Может, рассчитывала убить меня до этого? Тогда какого хрена спасла сейчас?

Мне крышу рвало. Я ни черта не понимал. Если убийцу она подослала, то почему сама не добила, когда пришла?

Я всю ночь пил беспробудно, спиртом заливался до бессознательного бреда. Мои меня не трогали. Потому что знали, что пьяный я – бешеный. Лучше не лезть под руку.

Ночью все равно к ней пошел. Шатаясь, сжимая бутылку в одной руке, а в другой пистолет. Вниз по лестнице спустился и стал напротив решетчатой двери в секторе для особо опасных преступников. Раньше дверь под током была, а сейчас мы отключили, чтоб генераторы не перегружать. Под потолком пару лампочек потрескивают. От перебоев с напряжением слегка мигают. А у меня внутри все точно так же мигает, дергается, дрожит. Стою на каком-то лезвии и балансирую с раскинутыми в стороны руками. Готов всю обойму выпустить и в то же время не готов даже руку вскинуть.

Найса в угол забилась и себя руками тонкими обхватила. Когда меня увидела, молча голову на острые коленки положила. Невыносимо смотреть на нее. Всегда невыносимо. Что ж за одержимость ею, вязкая, назойливая, бешеная? И с годами не проходит, сильнее становится, прогрессирует с такой мощью, что я гнию от нее живьем. Хочу ненавидеть и не выходит, хочу жестоко и безжалостно бить до кровоподтеков, до сломанных костей, а руку поднимаю и ..б***ь, она сама опускается. Как ударить? Это же Бабочка моя. Маленькая, нежная. Бабочка, которая мне цветы раона на ладошке протягивала и еду в кладовку таскала, когда меня наказывали. Бабочка, у которой я был первый. Моя сестра, моя женщина, моя жизнь.

Тварь последняя, которая вышла замуж за Пирса, едва решила, что я мертв. Сука! Но она моя. Когда-нибудь я все же вышибу ей мозги. Доведет, и я убью её, а потом что? А потом себя бензином и зажигалкой щелкнуть… чтоб так, как они все. Чтоб до конца и по-честному. Они давно меня к себе зовут. Каждую гребаную бессонную ночь тянут ко мне обгоревшие, скрюченные пальцы. Только она и держала здесь. Любовь её, в которую я верил и не умирал.

Я сел по другую сторону решетки на пол и бутылку рядом поставил, достал сигарету, сунул в рот. Ей не предложил – перетопчется.

– Сколько? – спросил глухо, чиркая спичкой в полумраке и поднося огонек к сигарете.

– Нисколько.

– Что ж так? Доброволец, да?

– Не льсти мне.

– Подороже продала меня? Не продешевила?

– Не продешевила. Не волнуйся.

Я ухмыльнулся и с горла бутылки спирта хлебнул. Алкоголь даже не шибанул по мозгам. Только горло обжег и сознание чуть подтуманил, но не настолько, чтоб каждое ее слово мне вены не вскрывало.

– Значит накосячила, а, Гадюка? Кого?

– Кандидата в сенаторы.

Откинулся назад, облокотившись о бетонную стену. Говори, девочка. Режь меня. Давай. Когда болит, я живым себя чувствую.

– Как попала туда? Кто вербанул? Джен?

– Сама к нему пришла…

– Кто бы сомневался. В тебе всегда это было…тьма.

Пошевелилась, и я понял, что ползет ко мне.

– На месте сиди, иначе колени прострелю.

Шорох стих, и я переложил ствол к себе на ноги, еще спирта глотнул. Значит, думает и правда прострелю. Дура. Не понимает, что другая на ее месте уже давно бы здесь в кусок мяса превратилась с отбитыми внутренностями, вышибленными зубами и оттраханная во все дыры моими ребятами.

– Карту ты Фраю слила?

– Нет. Я не успела.

– Будешь мне и дальше лгать или все же обойдемся без ненужных физических страданий? А, может, за эти годы боль начала тебя вставлять?

– Я не боюсь боли, Мадан. Давно не боюсь.

Я нервно засмеялся, сильно затягиваясь сигаретой.

– А чего ж ты тогда боишься, Бабочка?

– Уже ничего. Я все потеряла. Чего мне бояться? Смерти?

– Например, да! Смерти! Если так на свободу хотела, значит, и жить хочешь. Есть для чего жить, Найса? Или ради себя любимой?

– Уж точно не ради тебя!

Ударила сука. Как всегда, в самое сердце. Она умела наносить точечные. Метко в цель. Иглы под ногти вгонять.

– А я ради тебя жил, – продолжая улыбаться, пепел на пол сбил, – веришь? Все эти годы думал, что не хочу сдохнуть, не увидев твоего лица перед смертью.

– Как ты его увидеть хотел? Во сне, Мадан? Ты меня на казнь отправил или забыл?

– Ну как же забыть? Прекрасно помню. Как и то, чего мне стоило, чтоб тебе удалось сбежать в последнюю минуту.

Повернул голову, наблюдая за ней боковым зрением. Сидит, не дергается, тоже на меня смотрит. И стук равномерный доносится. Тонкий и дробный. Начинаю понимать, что это Найса зубами стучит. А в подвале духота невыносимая – по мне пот градом катится.

– Не лги мне, – голос дрогнул, а я медленно выдохнул.

– Зачем мне лгать тебе? Это не я у тебя за решеткой сижу, а ты у меня. Не хочешь знать, сколько твоя жизнь стоила?

Молчит тварь, а меня накрывает ядом и ненавистью. Воспоминаниями накрывает, и взвыть хочется, кататься опять по полу и выть.

– Спроси, сука! Давай! Тебе разве не интересно, сколько стоила твоя гребаная, продажная шкура?!

– Сколько?! Удиви меня, Мадан.

Быстро взяла себя в руки. Теперь я знал почему – её этому учили. И не только этому. По идее, боец Джена мог нас всех здесь уложить сам. Но она до сих пор этого не сделала. Либо приказ иной получила, либо…Нет! Вот в это я уже не поверю. Хватит. Достаточно шансов ей давал. Только пусть знает, какой ценой она сейчас стоит здесь передо мной.

– Жизнь отца, жизнь матери, жизнь тридцати двух солдат сопротивления. Я их всех…чтоб тебя дрянь такую отпустили.

Всхлипнула, а я пальцы в кулаки сжал. Сам треск суставов услышал, как и ее тихий стон.

– Поняла, сука?

Опять молчит. С ума меня сводит этим молчанием. Я рывком поднялся и замок на решетке сорвал. Два шага к ней и удар со всей силы по лицу, так, чтоб на пару метров отлетела, за шиворот поднял и к стене прижал. И сердце кровью обливается, потому что сам себя бью. Больно, бл**ь, от каждого удара. Когда убивать буду, сам от боли загнусь. Так всегда было. Всегда, дьявол бы ее разодрал и утащил в ад! Каждую ее царапину видел, и у самого внутри все рвало и щемило так, что хотелось сдохнуть, но не думать о том, что ей больно. Вот почему каждый раз, как кто-то трогал ее в школе, я с цепи срывался. Убивать за нее мог. За слезинку одну сердце голыми руками вырвать… а сейчас сам…и руку скручивает и сердце заходится от понимания, что ударил.

– Поняла, я спрашиваю?

Смотрит на меня, тяжело дыша, и удар по ребрам нанесла, туда, где рана через повязку еще кровоточила. Застонал от боли и тряхнул сучку, ударяя о стену так, что волосы на лицо упали. Извернулась и в челюсть локтем заехала и тут же, присев, ногой в бок снова, в одно и то же место, опрокинула на пол и вскочила сверху, сжала мне горло руками. Оторвал от себя и тут же подмял под себя, выкручивая руки за голову. Извивается подо мной, норовит ударить сзади. Коленом по пояснице. Но я ей бедра ногами сжал с такой силой, что кости захрустели.

– Лжешь! Ты нас всех предал. Ты сначала бросил меня, а потом слил…чтоб выжить! Чтоб свою шкуру спасти! Это ты тварь продажная! Ты! Ты мою жизнь в ад превратил! Ты убил меня, Мадан! Убил, понимаешь?!

Смотрю в глаза её сумасшедшие, полные ненависти и слёз, и у самого дыхание остановилось. От боли не могу глоток воздуха сделать. От каждого слова ее вздрагиваю. Словно лезвие мне под ребрами прокручивает. Достает, вгоняет снова и опять крутит. Заорать захотелось, чтоб заткнулась.

– Заткнись! Заткнись, мать твою! Сама себя слышишь?

– Слышу! Я себя слышу. Ты нас предал. Мы умирали, а тебя рядом не было. Я видела, как Лиона с отцом живьем горели…видела. А ты…ты живой остался! Почему?!

– Ты хотела, чтоб сдох?

– Хотела. Все эти годы я и считала, что сдох… А потом увидела. Здесь. Целый и невредимый. Лучше бы сдох…лучше бы горел там на площади, чем знать, какая ты мразь, Мадан…лучше б умер ты.

– А я и хотел сдохнуть. Только не я это решал. Считаешь, я не думал об этом каждый день? О том, что сделал? Я их крики по ночам слышу…но знаешь, я также думал и о том, что ты жива осталась. Меня это спасало от безумия.

– А меня спасало от безумия то, что я могу тебя найти и убить!

– Когда с Пирсом трахалась, забывала периодически или под ним стонала и мечтала о моей смерти?

Стоило вспомнить о друге-предателе, и ярость зашкаливала с утроенной силой. Хотя и понимаю, что право имела и что ничего сам взамен предложить не мог и не смогу, но ревность-сука ядовитая, она меня жгла, как раскаленным железом, изнутри. Я вонь своей паленой кожи чувствовал и задыхался от нее.

***

Пирс. Опять болезненно сердце сжалось. Его жуткая смерть с ума сводит до сих пор. Ради меня. Чтоб спряталась, чтоб бежала…чтоб…Нет. Я не скажу. Не стану вскрывать этот нарыв прямо сейчас. Иначе сама с ума сойду. Не смогу. Не выдержу больше этого груза адского, который ношу с собой уже столько лет. У каждого есть свои мертвецы, которые по ночам приходят. А ко мне не только мертвецы…Я плач слышу. Детский пронзительный плач. И мне головой о стены биться хочется от отчаяния. Что он знает о безумии? Что знает о потерях? Что он знает о том, как больно отказываться от себя самой, выдирать сердце из груди и отдавать кому-то? Отдавать душу свою.

– Что молчишь?

– Не хочу о Пирсе с тобой. Имя его марать. Ты его не достоин, Мадан.

Зеленые глаза вспыхнули ненавистью с такой силой, что меня саму тысячами лезвий исполосовало. Давно он на меня так не смотрел. С юности самой. С того момента как взял первый раз. Пусть ненавидит. Мне так легче будет.

– Имя марать? Святой он, значит, был? – за волосы схватил и о стену лицом припечатал так, что перед глазами потемнело и из носа кровь по губам потекла, – Любила его?

Я расхохоталась. Истерически громко. Господи, о чем мы? Разве это имеет значение здесь, в данный момент, когда один из нас должен умереть?

– Это то, что тебя волнует сейчас? Я убить тебя пришла, Мадан. Вот он – час икс, ты еще не понял? Кто-то из нас обязан здесь сдохнуть: или ты, или я. Потому что я свое задание выполню. Значит, ты должен принять решение – кто?

***

Мои пальцы сами разжались. Отпустил ее и медленно назад отходил, а она обернулась и мне в глаза смотрит. Трясется вся. Кровь запястьем вытерла. Зло смотрит исподлобья. В глазах снова тьма та самая. Которую даже я боялся. Потому что ее ненависть была страшнее смерти…Потому что никогда раньше её там не было. Наверное, меня это добило. Что-то хрустнуло внутри, и я понял, что больше нет смысла ни для чего. Война не война, меты проклятые, Советник-падаль. Плевать на всех, если смотрит на меня вот так.

Решать? Я свое решение принял много лет назад. С тех пор ничего не изменилось. Пистолет с пола поднял и ей швырнул.

– Давай, Бабочка. Стреляй и закончим с этим. Выйдешь на свободу.

Щелкнула предохранителем и подняла обе руки, целясь мне в грудь.

– Я об этой минуте мечтала.

– Видишь, я исполняю твои мечты. Я же обещал тебе когда-то.

Ее руки ходуном ходят. Дрожат так, что из стороны в сторону водит. И по лицу пот каплями выступил.

– Выполняй задание, Найса. И все будет кончено, ты разве не этого хотела? Давай, закончим это здесь и сейчас, девочка. Давно пора.

Делает ко мне шаг за шагом, и руки дрожать продолжают. Вплотную подошла. В глаза мне смотрит. Душу наизнанку выкручивает. Секундная стрелка в голове набатом мозги разрывает. Я даже на спусковой крючок не перевожу взгляд. Только в глаза. Вот она – минута истины.

– Сначала ты, потом я?

Голос сорвался, а мне ее дрожь передается, и сердце о ребра бешено, рвано с перебоями. Мне кажется, что я свою кардиограмму рисунком вижу и попискивание приборов в ушах слышу: от ровного прямого к легким импульсам.

– Нет. Сегодня только я.

И она руки медленно опускает и с рыданием голову мне на грудь уронила. Пистолет опять на пол упал. Рывком обнял ее за шею, прижимая к себе. Сильно вжимаясь лицом в ее макушку, морщась как от боли.

– Почему не закончила, Бабочка?

– Ты знаешь, – очень тихо, подняла заплаканное лицо и в глаза мне посмотрела, – знаешь?

Усмехнулся, сжимая ее скулы пальцами.

– Знаю.

Вот теперь знаю точно, как дышу. В глазах твоих синих вижу. Это знание плескается в расширенных зрачках, где рябью расплывается мое отражение. Никто и никогда не умел так смотреть на меня. Сколько женщин было, и ни одна вот так, как она, не умела. Больше чем с любовью. С дикостью отчаянной, с дьявольской одержимостью и тягучей мрачной тоской. Только у моей Найсы такой взгляд, от которого душу в клочья и за который хочется пулю в висок…если больше так никогда не посмотрит. Трусь щекой о ее макушку, сильно втягивая запах волос и крови с адреналином.

– Рассказывай, Бабочка. Все рассказывай.

– Не могу, – подбородок дрожит, и слезы градом по щекам катятся, – мне страшно рассказывать.

– Будем вместе бояться, – жадными поцелуями слезы ее сжираю и снова к себе на грудь, вжать в себя с такой силой, чтоб дух захватило, – помнишь, как в детстве? Когда гроза начиналась?

– Она у меня не кончается, Мад. Мне так жутко было все эти годы. Так темно и жутко без тебя.

– Нееет. Ты у меня отважная девочка. Ты справилась. Она закончилась только что, маленькая. Нет больше никакой грозы. Никто не достанет тебя здесь пока я рядом.

Смешно звучит, наверное, говорить это Черной Гадюке, которая свою кличку не за плохой характер получила. Но она сильнее прижалась ко мне и лицо у меня на груди спрятала.

– Достанет…меня он обязательно достанет. Но это не важно…Но он достанет и тебя, Мадан. Не я, так кто-то другой. Понимаешь? И этот другой здесь. Карту Фрайу я не отдавала. Есть второй наемник.

Это я и без нее понял, когда руки с пистолетом опустила. Только сейчас мне не до этого было.

– Рассказывай, Найса. Я все знать хочу. Правду. О тебе всю правду. Если солжешь мне и в этот раз, я действительно убью тебя.

Глава 5. Найса

Я ждала исполнения приговора. Кто-то скулил и орал за стенами душных камер в центральной тюрьме, а я смотрела на узкое окошко, где было видно квадрат ясного летнего неба, и понимала, что скоро наступит избавление. Я смертельно устала от всего. От войны, от ужасов за стеной, от нашей грязной тайны с Маданом. Я только молила бога, чтобы выжили ОНИ. Чтобы случилось чудо. Пусть оно, пожалуйста, случится с ними. Или пусть я умру первой…только не видеть, как они уходят раньше меня. Только не эта боль. Самая страшная из всех, что приходится пережить человеку – это потеря любимых и родных.

Только не эта разрывающая тоска от мысли, что им причинят страдания, а я буду на это смотреть…Потом я проклинала Бога за то, что не дал мне этого – хотя бы увидеть. Разделить их мучения. Я долгие годы не могла простить себе того, что осталась в живых и потеряла их всех. Мадана, папу и Лиону. И у меня не было даже могилы, на которой я могла бы их оплакать. Только мемориал в глубине души, куда я приносила цветы воспоминаний каждый день и плакала по ним изнутри кровавыми слезами.

Предрассветные часы тишины, когда уснули даже те, кто, обезумев, бились о двери своих камер и раздирали ночную тишину мольбами и молитвами. А я не могла спать…я вспоминала всю свою жизнь. Такую короткую. От первого дня и до последнего. Вспоминала его. Но ведь я успела быть счастливой. До безумия, до сумасшествия счастливой. Я познала такую любовь, о которой можно только мечтать. И я ни о чем не жалею. Я люблю каждую каплю грязи, которой мы с Маданом пачкали друг друга все эти годы, отдаваясь своей запретной страсти. С самой первой секунды и до последней я любила только его. Пусть я за это попаду в ад и буду корчиться на костре дважды, но я бы вернулась с того света, чтобы любить его снова. Как только занялся рассвет, ко мне пришел священник в сутане и с нашивкой благотворительного общества Комитета. Я усмехнулась, увидев, как он брезгливо приподнимает полы сутаны и входит в вонючую камеру, сжимая в руках Библию.

Позже он уходил и молился, крестился и трясся всем телом, потому что я рассказала ему о нас с Мадом. Рассказала обо всем и с такой же усмешкой смотрела, как расширяются от ужаса его глаза. Стало ли мне легче после этого? Нет, не стало. Я так и осталась с грузом своих преступлений против чопорного и лицемерного общества, потому что меня они не тяготили и не вызывали ни малейших угрызений совести или стыда. Я слишком дорожила своими грехами, чтобы о чем-то сожалеть. Перед казнью нас покормили, но я не притронулась к еде. Мне было слишком плохо, чтобы проглотить хотя бы кусок хлеба, не то что тюремной похлебки. А исторгать содержимое желудка во время экзекуции я не хотела. Тюремный врач высказал предположение, что это последствия пребывания в загрязненной вирусом зоне и полная антисанитария. Вода, которую мы пили и мылись ею,, была грязной и не очищенной. Я смеялась ему в лицо. О чем он говорит? О какой антисанитарии? Мы спали рядом с трупами и ели просроченные продукты. И даже тогда мне и вполовину не было так плохо, как сейчас. У нас брали кровь на анализы, но никто не торопился огласить смертникам заключение врачей. Нас лишь использовали в своих целях. Все результаты проверок были строго засекречены. Я же думала, что это последствия пыток и жестоких побоев. Первые дни над нами страшно издевались. Нас мучили сутки напролет. Я слышала, как выли от боли в соседних камерах воины сопротивления. Меня почти не тронули. Но в первые два дня жестоко избили. Мне тогда казалось, я умру от дикой боли в животе и под ребрами, но я выкарабкалась. Меня тогда мало волновало собственное физическое состояние. Я думала только о том, как там они? Где их держат? Сможет ли кто-то из них выжить.

Потом я долго вспоминала слова священника. Он говорил о раскаянии, о признании своих ошибок, о том, что я должна вымаливать у Господа прощения за себя, не молить его о грехах Мадана и своих родителей, а я не считала себя виноватой. Я любила. Кто меня осудит за это, пусть сами горят в Аду. Никогда не буду стыдиться ни одного прикосновения моего мужчины, ни одного его поцелуя. За все в жизни нужно платить, и я знала, что мы с ним заплатим по всем счетам рано или поздно. Заплатим так, как никто другой. Я говорила ему об этом, когда лежала у брата на груди и гладила его лицо дрожащими руками.

«– Я буду гореть в Аду, Мадан, за то, что так люблю тебя.

– Моя маленькая Бабочка, мы будем гореть там вместе. Тебе не будет скучно, я обещаю. Ты мне веришь?

– Если вместе, то я согласна гореть бесконечно.

– А я бы предпочел гореть там один…

– Поздно. Я такая же грешница, как и ты. Не отделаешься от меня даже в Преисподней.

Он подминал меня под себя и долго смотрел мне в глаза своими невыносимыми ярко-зелеными глазами, от которых я сходила с ума.

– Если бы я мог… я такой слабый, Най, я такой безвольный. Втянул тебя в это. Не удержался. Не смог.

– Я бы убила тебя, если бы смог.

– Ты убила и сердце себе забрала.

– У тебя мое, а у меня твое?

Кивает и волосы мои перебирает, нежно целуя скулы, губы, глаза.

– У меня твое, а у тебя мое. Запомни, Най, я никогда и никому не позволю тебя обидеть. Никогда не бойся, слышишь? У тебя есть я. Помни об этом. Пока я жив, с тобой ничего не случится.

– А если тебя не станет, я уйду за тобой.

– Если меня не станет, ты мне пообещаешь быть счастливой и жить дальше ради меня. Не то в Преисподней я прикажу выбрать для тебя самый страшный котел.

– Ты собрался и там командовать?

– А то. Им же нужны солдаты.

– Я никогда не буду счастливой без тебя, Мадан. Твоя жизнь-моя жизнь».

И я не боялась. Пока у меня был он, я никого и ничего не боялась.

Перед самой казнью комендант приводил приговоренного к себе в кабинет и спрашивал его о последнем желании. Меня тоже привели. Уже тогда я испытала эту ненависть к чиновникам, которые ставят себя выше простых сметных, а в данном случае – смертников. Он говорил со мной снисходительно грубо, словно это я виновата в том, что вирус ВАМЕТА вырвался из-под контроля или даже сама распространила его. Гораздо позже я узнаю, что именно в этом обвинили мятежников. Чтобы народ не испытывал к ним жалости, чтобы ненавидели их лютой ненавистью и не попробовали освободить никого из нас. Мы не сопротивление – мы и есть убийцы, повинные в миллионах смертей. Ловкий ход. Глупый народ, готовый верить. Но я никого не осуждаю. Убитым горем людям нужны виновные, и им их дали. Более того, над ними свершили правосудие. У меня была всего одна-единственная просьба: я хотела увидеть ЕГО в последний раз. И все. Больше мне ничего не было нужно. Только чтоб дали в глаза посмотреть и попрощаться. Запах его почувствовать. Услышать голос. Один раз. Комендант сухо повторил мои слова, как робот, удостоверился, что это и есть мое последнее желание и записал в реестр просьбу заключенной-смертницы, не поднимая головы, дал указание увести. Потом, спустя год, я точно так же сухо щелкну затвором и выпущу всю обойму ему в голову…Точнее, не я. Меня уже не стало.

Я не была на это способна. Марана казнит Коменданта. После десяти выполненных заданий ей дадут такое право – убрать того, кого она захочет. Кроме императорской семьи, разумеется.

А тогда меня увели обратно в камеру дожидаться исполнения моей просьбы. Когда мне сказали, что Мадан отказался от встречи, я не поверила. Я билась о дверь в истерике, ломала об нее ногти и кричала. Как же я кричала, чтобы они не смели мне лгать. Он не мог отказаться. Не мооог. Только не от меня. Меня облили ледяной водой, чтоб не орала и, не дай Бог, не спровоцировала бунт заключенных. Промерзшая до самых костей, я обессиленно рухнула на пол и смотрела в потолок, надеясь на скорую смерть от холода. Но мне не повезло, было еще слишком рано умирать. Найса еще не прошла все круги своего Ада, чтобы так просто умереть. У нее еще было все впереди.

Нас везли на площадь в бронированном грузовике, разделенном на сектора. У меня уже не осталось слез, я лежала на холодном полу, подобрав ноги под себя, обхватив колени руками и смотрела в одну точку. Мне хотелось, чтобы все это быстрее закончилось. Чтобы не думать, почему он так со мной. Почему отнял право увидеть перед смертью. Но я этого так и не поняла по сей день. Возможно, это было именно то, что так трудно простить – эту безграничную жестокость, на которую мог быть способен только он. Моральную пытку, с которой я так и не справилась тогда. Грузовик остановили где-то возле очередного КПП на досмотр. Именно тогда меня и освободили. Вытянули из машины, якобы на проверку.

Я даже не смотрела по сторонам, послушно шла в небольшое серое здание. Меня завели в одну из комнат, похожую на медкабинет, и закрыли дверь снаружи. Спустя пару минут, туда вошел Пирс. Он сказал мне, что я свободна. Это был апокалипсис. Это была дикая истерика на грани с помешательством. Я не знаю, что со мной тогда творилось. Я била его и царапалась, я орала, как раненый зверь, пойманный в капкан, билась о стены. Я требовала везти меня на площадь, чтобы увидеть их. Чтобы умереть вместе с ними. Пирс стойко держался, схватив меня в охапку и сильно стискивая, не давая дёрнуться, закрыв рот ладонью, пока не отъедет грузовик, в который вместо меня погрузили другую женщину-смертницу. Я его проклинала и грозилась разорвать на части, если не вернет обратно в машину…. Пирс сообщил мне время казни, и я остекленевшим взглядом смотрела на часы, когда стрелка пересекла двенадцать, я выхватила у Пирса пистолет, но ему удалось отобрать его у меня, а потом опять долго держать в железных тисках. Пока выла и кричала, пока срывала горло и, наконец, не затихла.

Позволила увезти себя из города по поддельным документам. Интерес к жизни пропал совершенно. Я пыталась покончить с собой каждый раз, как он оставлял меня одну. Резала вены, вешалась, но каждый раз он возвращал меня обратно и качал как ребенка на руках, умоляя прекратить истязать себя и его. Дать возможность помочь мне, а я сипло шептала, что он не помогает, он мучает меня. Пусть даст уйти или сам пристрелит. Он говорил, что я жить должна, что это чудо, ведь мне удалось спастись. И я понимала, что должна быть ему благодарна, но не могла смириться.

Думать не могла о том, что они все мертвы, а я жива. Что Мадан сгорел там на площади, а я… а я здесь, ем, дышу, сплю. Когда их больше нет. Эти месяцы превратились в кромешный ад. Мы скитались по резервациям, перебивались жалкими крошками еды и воды, жили в перевалочных пунктах для беженцев. Мне было все равно, я не жила – я существовала.

Однажды мне все же удалось стащить у него нож и исполосовать руки, тогда меня и отвезли в больницу. Хотя это сооружение было сложно назвать больницей. Огромная палатка с белыми крестами, врачи в окровавленных халатах, проводившие операции прямо там, при других пациентах. Очередной военный госпиталь возле стены.

Здесь мне и сказали, что я беременна. И срок большой. Удивлялись как я не заметила. А мне смеяться им в лицо хотелось – заметить? У меня месячных с момента прорыва метов не было. Мы голодали, и я исхудала и была похожа на скелет, обтянутый кожей. С таким весом у кого угодно произойдет сбой в организме. Да и меньше всего я думала об этом, ведь рядом умирали люди, и мертвецы по улицам ходили, как в самых жутких кошмарах. Мы выжить пытались. Никого не волновали такие мелочи, как отсутствие менструации.

Но в самом начале, когда Пирс предоставил свои документы, чтобы нам дали пристанище на одной из военных баз после того, как мы покинули пределы столицы, ему отказали, так как по документам я была ему никем, а военным разрешено проводить с собой на территорию полигона только своих жен или близких родственников. Пирс предложил выйти за него, но я отшатнулась от него, как от прокаженного. Лучше сдохнуть, чем предать Мадана. Лучше голодная смерть, чем стать женой Пирса Даваса. Он не настаивал, мы поехали в первый центр помощи беженцам, но и там нас отказались принять вместе. Только по отдельности. Меня вместе с другими беженками-женщинами отвезти в резервацию на юг, а его, как военного, переформировать и отправить ближе к зоне военных действий. Мы снова ушли. Иногда от голода меня шатало, и я теряла сознание и это несмотря на то, что Пирс отдавал мне почти половину своей доли еды.

Я не могла простить ему того, что он вывез меня из столицы, но не спас Мадана и отца. Мне было плевать, почему он этого не сделал, но он не имел права решать за меня, жить мне или умирать. Но постепенно мысли о ребенке начали возвращать меня к жизни, я больше не имела права думать только о себе. Я это поняла, когда чуть не потеряла малыша при переезде из одной резервации в другую, когда людей разогнали, потому что правительство отказалось финансировать этот округ. Людям предложили искать убежище в другом месте.

Именно тогда я и согласилась на брак с Пирсом. Я больше не могла позволить нам голодать. Смотреть, как он отдает мне последние крошки хлеба, а сам жует соломинку и покрывается каплями холодного пота, чтобы удержаться и не съесть свою порцию. Наверное, в те дни я и начала чувствовать к нему нежность, то самое чувство безграничной благодарности за то, что так упорно боролся за меня и за моего еще нерожденного ребенка. Готов был дать нам свою фамилию и при этом ни на что не надеяться. Пирс ни разу не спросил, чей это малыш, а я так и не рассказала ему о нашей с Маданом тайне. Но иногда мне казалось, он и сам все знает. Мы обустроились на военной базе неподалеку от западной стены. Там требовались военные и рабочая сила. Я помогала на кухне с остальными женщинами, а Пирс минировал всю окружающую местность перед стеной на случай прорыва. Нам не платили деньгами, да и кому они были нужны, за них нечего было купить, но, по крайней мере, мы не голодали больше, и я точно знала, что ребенок родится под присмотром врачей, а не где-нибудь в перевалочном пункте. Тогда я еще умела на что-то надеяться.

Стену меты прорвали спустя несколько месяцев. Это не было похоже на то, как произошел прорыв в городе. Это было намного страшнее. Не было сирены, не было никаких предупреждений. На улицах просто вырубился свет, и со всех сторон начали доноситься вопли ужаса и дикой боли. Люди в панике бежали с полигона, а за ними гнались твари и откусывали им на ходу конечности. Там погиб Пирс. Остался навечно на этом полигоне. Он подорвал себя вместе с метами, которых сдерживал у хрупких ворот, пока мы все садились в грузовик, чтобы вырваться из этого ада.

Их было пятеро. Последних солдат, которые пожертвовали своей жизнью ради женщин и детей. Они держались за руки и спинами подпирали ворота, а за ними клацали зубами меты, готовые в любую секунду своей мощью прорвать оборону. Я смотрела в окно грузовика, когда тот наконец-то сорвался с места, взревев старым двигателем, смотрела на то, как вспыхнуло небо ярко-оранжевым пламенем и в воздух полетели осколки бетонных стен, арматура, части человеческих тел, и по щекам катились слезы. Вот и все. Больше у меня никого не осталось. Даже Пирс оставил меня одну. Я шептала ему слова благодарности и стискивала пальцами железную пластину с его именем, которую он надел мне на шею и сказал, что женам военных помогают в первую очередь. Особенно получать гуманитарную помощь и жилье. В самые последние минуты своей жизни он думал обо мне, а я прижимала руки к небольшому животу и думала о своем ребенке и о Мадане. Всегда только о нем.

Потом я часто вспоминала о Пирсе. Очень часто. Наверное, даже жалела, что не дала ему ни малейшего шанса на то, чтобы мы были вместе. Он ведь любил меня…а я… я любила только Мадана Райса и хранила ему верность даже мертвому. Вот только Пирс умер ради нас, а мой брат нас предал. Вот почему я так жаждала его смерти. За каждые мгновения, которые пережила в этом пекле, за каждого, кого похоронила и оплакивала. За каждого, кого потеряла.

Нашу дочь я родила на улице, прямо на земле, посреди полного хаоса смерти и вони канализационных труб, которые разворотило от взрывов снарядов. ДА! Нас не спасали. Едва стало известно, что на западе случился прорыв, сюда отправили группы зачистки. Даже не стали выжидать положенные несколько часов.

Скорей всего, из-за того, что на военных полигонах оставалось оружие. Целые склады под землей. Мы ехали под обстрелом своих же с воздуха. Пытались проскочить по улицам резервации, откуда все же эвакуировали народ, а может, и разогнали, как нас когда-то.

У меня начались роды, а снаряд как раз попал недалеко от машины в невысокий дом, и грузовик остановился, потому что на дорогу упал электрический столб, его снесло взрывной волной. Мы выскочили на улицу, чтобы переждать обстрелы, спрятаться. Среди женщин была врач-акушерка. Нет. Она и не думала мне помогать. Она бросила меня валяться на земле, а сама хотела бежать, как и все остальные…но я наставила на нее пистолет и сказала, что, если хотя бы дернется, я снесу ей голову. Мне было уже нечего терять. Так и рожала, корчась от боли и удерживая женщину под дулом своей пушки, которую мне дал Пирс перед тем, как отправить к грузовику и попрощаться, обещая догнать, как только сможет.

Но мы оба знали, что не догонит. Я видела взрывчатку, которой он обвесился, и пульт в кармане тоже видела.

Мои роды были стремительными, возможно из-за того, что пришлось побегать, а может быть, потому что я терпела схватки несколько часов, пока мы ехали к резервации.

Когда я с диким воплем вытолкнула из себя ребенка, я так и не опустила пистолет.

– Кто? – хрипло спросила, облизывая пересохшие и искусанные до мяса губы.

– Какая разница? Все равно сдохнет в ближайшие пару часов.

– Кто, мать твою?

– Девочка. Пушку опусти, ненормальная.

– Пуповину обрежь и мне помоги, потом опущу. Давай. Работай.

У акушерки даже не было воды, чтобы ее обмыть. Она завернула ее в грязную шторку, едва малышка закричала, и отдала её мне. Никому не было дела ни до чьего-то рождения, ни до чьей-то смерти. Люди потеряли слишком многих, чтобы сочувствовать кому-то и сопереживать. Все те женщины, которые ехали с нами, оставили на полигоне своих мужей, отцов и сыновей. Кто-то смотрел на меня с нескрываемой ненавистью за то, что мой ребёнок родился живым. Война превращает людей в зверей. У нас не было живого противника, против которого можно было сплотиться. Все тряслись только за свою шкуру. Но мне было на них наплевать… я вдруг обрела смысл жизни. Настолько сильный, что мне казалось, именно в день рождения Даны я и сама родилась во второй раз. Мы продолжили ехать в сторону столицы. А я смотрела на крошечное грязное личико и плакала от счастья. Я была уверена, что никогда не расстанусь с ней, я была уверена, что подарю ей всю свою любовь, не потеряю и ее тоже…Но никогда нельзя быть в чем-то уверенной. Никогда нельзя быть слишком счастливой…

Глава 6. Андерс Тейлор

Андерса Тейлора – бывшего командира расформированного подразделения «Черный орел», а ныне генерала СРВСП мучила бессонница уже несколько дней. Не помогало ни снотворное, ни алкоголь, ни любимая женщина.

С тех пор, как он получил первое послание на свою электронную почту от некоего Анонимуса с засекреченными файлами с Острова Д. Сведения о ликвидации игроков с поименным списком и видеосъемкой. Поначалу генерал решил, что это очередной прорыв системы безопасности, и поручил своему человеку определить откуда прислано письмо. Это оказалось не так-то просто, но ответ его ошарашил – электронные послания приходят с самого Острова. Кому-то удалось подключиться к секретному серверу закрытой лаборатории за стеной. Траффик лаборатории не отслеживался с момента вспышки эпидемии. Анонимус писал, что раздобудет доказательства причастности правительства к возникновению вируса, но взамен просил прикрытия со стороны СРВСП. Само осознание, что некто из осужденных-смертников осмелился писать начальнику тайной разведки Свободной Республики внушало странное ощущение какой-то грязной игры, в которую его пытаются втянуть. По протоколу он был обязан созвать совещание и поставить в известность самого императора и Советника, но что-то его остановило в первый раз. Скорей всего, это было просто любопытством, а во второй он получил первые засекреченные файлы с самой лаборатории.

Он сверил отчеты, которые предоставили СРВСП на момент закрытия исследовательского центра на острове, и в них не упоминалось о дополнительных разработках и опытах, проведенных на территории лаборатории. Это говорило о том, что от СРВСП что-то скрывали, и Андерсу стало интересно, что именно. После третьего послания он почувствовал, как на теле выступили капли холодного пота. Это была аудиозапись с просьбой о помощи. В протоколах она не числилась совершенно, а когда сам Тейлор ее услышал, у него волосы встали дыбом: то, что говорил женский голос, захлебывающийся слезами, походило на бред сумасшедшего.

«Если кто-нибудь нас слышит, пожалуйста, спасите! Нас здесь бросили умирать. Нас заперли за стеной. Кто-то блокировал ее извне. Я, Лючия Лоренцо – эпидемиолог, заведую проектом по глубоким исследованиям неживых особей, зараженных вирусом ВАМЕТ. Я со всей ответственностью заявляю – они разумны. Слышите?! Они разумны и поддаются контролю. Ими управляют. Едва я отправила первый отчет, меня лишили должности и перевели в корпус для ожидающих вывоза с острова. Но я не прекратила исследования, мои люди помогали мне до последнего. У нас собраны целые папки материала, доказывающего, что Меты не жертвы спонтанного заражения – это очередная разработка правительства, секретное оружие, полностью поддающееся контролю и распространяемое кем-то совершенно осознанно. После того, как мы отправили последние результаты исследования, у лаборатории прервалась связь с внешним миром, а потом нас начали убивать. Это не прорыв – это убийства. Нас всех превратят в бессловесные машины смерти и закроют нам рты. Вся надежда на Сопротивление, на вас. Надежда, что вы получите это сообщение и сможете его обнародовать. Пусть люди знают, что такое вирус ВАМЕТА.

Спасите нас! Здесь есть дети, старики и раненые! Нас обесточили и оставили без воды. Мы здесь, внизу, в бункере лаборатории. Они наверху. Их много. Улицы кишат ими. За сутки Остров превратился в живое кладбище! Мы все здесь скоро умрем!».

Тейлор запросил списки работников лаборатории, но среди них не оказалось доктора эпидемиолога Лучии Лоренцо. Поначалу Андерс подумал, что это поддельная запись. Несколько дней он прослушивал ее снова и снова, она не давала ему покоя. Потом запросил не списки погибших в лаборатории, а списки отправленных на службу на Остров Д врачей и ученых. Оказалось, что информация стерта из базы СРВСП. Тогда Тейлор дал задание своим программистам восстановить копию архивов и именно там он нашел самые первые списки добровольцев, поехавших проводить исследования в военный городок райского уголка. Среди них была и Лючия – молодая и перспективная с большими амбициями и фанатичным желанием нести добро человечеству. Андерс нашел и ее записи по первым исследованиям, проведенным на материке. Отправил обе записи на экспертизу и получил утвердительный ответ – голос принадлежит одному и тому же человеку на обоих записях. Это было первым самым страшным потрясением для Тейлора. Если все, что говорит эта женщина – правда, то совершено чудовищное преступление, которое пытаются скрыть всеми способами…и преступления продолжатся. Неугодных ссылают на Остров или в закрытые зоны. Тейлору нужно больше доказательств. Ему нужны все протоколы исследований Лоренцо.

Тогда Андерс впервые ответил Анонимусу, что найденного материала недостаточно, и запросил больше доказательств. В обмен Тейлор гарантировал для него освобождение с острова, на что получил ответ, что это не цель. Анонимусу не нужна свобода, он хочет справедливости для всех заключенных –игроков. Он хочет ликвидацию игры и уничтожения ныне действующего органа власти. Лишь получив гарантии от генерала, Анонимус продолжит свое расследование и так же затребует от Тейлора необходимую для этого помощь.

Генерал понимал, что теперь он и сам каким-то образом является сообщником сопротивления на Острове Д, и ему предстоит принять тяжелое решение – поверить игроку и начать содействие или узнать, кто это и ликвидировать его, а затем сделать вид, что ничего не знает и продолжить жить дальше. Анонимус ждал ответа, а Тейлор ходил кругами вокруг ноутбука и не мог сделать первый шаг на пути к началу войны с системой. Можно ли доверять неизвестному заключенному? Ведь это вполне может быть провокацией.

Анонимус написал еще два письма, но генерал на них не ответил. Значит, все же решение было принято. Оставалось узнать, кто мог найти доступ к файлам лаборатории и устранить игрока. Теперь генерал запросил списки заключенных. В частности, тех, кто устроил на Острове мятеж и вышел из-под контроля командора Фрайя. Тейлор листал личное дело каждого, пока не наткнулся на знакомое имя. По телу прошла волна электричества, и генерал впился взглядом в лицо заросшего парня с ярко-зелеными глазами.

Игрок № 1929. Мадан Райс. Осужден за измену Свободной Республике, беспорядки, терроризм и экстремизм, попытку государственного переворота.

Он его помнил. Слишком хорошо помнил, чтобы сейчас не узнать. Его любимый ученик, один из самых лучших солдат расформированного подразделения. Именно среди Черных орлов оказалось больше всего повстанцев. Как указано в личном деле Райса, это он вербовал себе людей и подстрекал на измену Родине. Тогда сам Тейлор чуть не лишился должности и не был арестован вместе с другими, но ему повезло, на момент бунта он находился совершенно в другом месте на секретной операции по зачистке Острова С. Операции, за которую получил медаль и новую должность в самом СРВСП. Его предшественник баллотировался в Конгресс и отказался от занимаемого поста в пользу нового, более выгодного и менее опасного. Впрочем, его убили перед самыми выборами, а потом и обнародовали тайные пристрастия бывшего начальника СРВСП и нынешнего кандидата в Конгресс. Он оказался педофилом и растлителем малолетних. Насколько известно самому Тейлору, убийцу кандидата так же сослали на Остров. В эту ночь генерал понял, кем именно является его Анонимус.

Тейлор долго смотрел на фото игрока №1929, и перед глазами стоял их последний разговор.

«– Как же привиделось? Вы мне давали указания! Вы говорили, как их убивать! Вы говорили мне застрелить раненых! Как привиделось, черт вас всех дери?! Я этими глазами видел, как они жрали людей! Я этими руками прострелил голову офицеру Регану и убил рядового Шарни!

– Офицер Райс, просто заткнитесь. Закройте рот и слушайте меня внимательно: вы, мать вашу, хотите жить? Так вот, вам все привиделось. Вас контузило при ранении, и вы ничего не помните. Если вы начнете много разговаривать и доказывать, вас просто пристрелят, вам ясно? И не только вас. Вы утянете за собой всю вашу семью.

– Почему… почему я остался в живых? Почему не…

– Мы получили приказ.

– Почему я?! Почему не Дуглас или…

– Потому что, Мадан. Не задавай вопросы, на которые не будет ответов.

– Командир, но…

– Просто забудь. Не было ничего. Понял? Не подписывай себе приговор!

– А если они…Если они оттуда когда-нибудь выберутся?! Вы представляете, ЧТО будет?!

– Я не знаю, о чем ты. Понятия не имею. И еще – запомни, Райс, тебя попытаются все же сбить с толку, заставить признаться. Не всем нужно, чтобы ты вернулся домой. Не всем было нужно, чтобы ты вообще остался в живых.

– Ни черта не соображаю. Вы сказали, что был отдан приказ.

– Был. Но ты ведь понимаешь, что всегда есть оборотная сторона медали? Тебя пытались устранить еще по дороге на Материк. Мы не знаем, кто, и не знаем, почему. Миссия была секретной. Мы знаем только одно – этот кто-то очень могущественен. Это война на войне. Внутренняя война, Райс. Не ввязывайся в нее. Пусть поверят, что ты ничего не помнишь».

Тейлор вдруг сам неожиданно для себя нашел всю документацию по Райсу.

Включая приказ о ликвидации офицера несколько лет назад на том самом задании, после которого сознание солдата поменялось. Он ведь что-то понял. Что-то, чего тогда не понял сам генерал. Но самое интересное, что приказ о ликвидации подписал сам Советник, а вот приказ отменить казнь офицера и отправить его на Остров Д подписан императором. Хотя оно и понятно, почему помиловали – парень сдал всех своих друзей. Подробные протоколы допросов и видеозаписи были прикреплены к личному делу. Для Тейлора это стало полной неожиданностью. Вызвало внутренний диссонанс. Он был всегда отличным психологом, буквально читал мысли своих подопечных, понимал каждого из них, как самого себя. Личные характеристика его солдат всегда были точными и составлены самим Андерсом. Райс не мог сдать своих. Он, скорее, взял бы всю вину на себя. Фанатик. Преданный, чокнутый и повернутый на своем деле. Но! Сам Тейлор разве не обманулся, приняв в свое подразделение террориста-повстанца? Разве тому не удалось умело обвести своего командира вокруг пальца? Кто мог дать гарантию, что сейчас Анонимус не сольет самого генерала правительству? Уже сам факт скрытой переписки с заключенным-смертником является тягчайшим преступлением.

Читать далее