Читать онлайн Во всем виновата Смерть бесплатно
Глава 1.Она среди нас
Невероятно теплый, можно даже сказать, жаркий день. Солнце особо не печет, – может, всему виной серые дождевые облака, которые пытаются его закрыть, хотя их еще слишком мало для победы.
Люди, словно муравьи, бегают по своим особо важным делам, не замечая никого вокруг.
Сквозь толпу, остановившуюся на светофоре, идет она. Черный балахон полностью прячет ее тело, рыжие волосы выбиваются из-под капюшона, а зеленые глаза кого-то высматривают. Самое удивительное, что никто не обращает на нее внимания, и даже больше – никто ее не замечает. А она будто летит между ними, высматривая…
Толстого мужчину, стоящего возле самого светофора, явно что-то торопит. Мимо него с бешеной скоростью мелькают машины.
Он всем видом показывает, что невероятно спешит. Судя по его классическому костюму и коричневому портфелю, он минимум директор маленького предприятия или чей-то зам.
Начинает играть «Лунная соната», а его пиджак возле сердца – вибрировать. Мужчина резко вынимает из внутреннего кармана сотовый.
– Да, скоро буду! – нервно кричит он в трубку.
И, наверное, будь его телефон намного дешевле, он тут же полетел бы на мостовую. А так мужчина лишь замахивается, но трубку из руки не выпускает.
– Смотрите внимательно по сторонам, – раздается позади него женский голос.
– Твое какое на хер дело? – Мужчина оборачивается.
От взгляда зеленых глаз по его спине пробегают сотни тысяч холодных мурашек.
– Это мой совет, – улыбается она.
Он никогда еще не видел такой зловещей и одновременно приятной улыбки. Она сбрасывает капюшон, и ярко-рыжие волосы… Нет, они не слепят. Они гипнотизируют его.
– Почему все вы воспринимаете мои советы как нечто ничтожное? Будто я советую плохое, – спрашивает она.
– Опять… опять ты!.. Я же сказал… – троит мужчина и зачем-то делает шаг назад, на дорогу.
Глухой хлопок. Красные капли попадают на лицо пожилой женщины, которая еще мгновение назад стояла рядом с ним.
Еще один влажный шлепок – об асфальт. Вся толпа замирает.
– А ведь ему нужно было просто меня послушать и не задавать тупых вопросов.
Истошный крик пожилой женщины, который уже ничего не решает.
Осень
Холодный пустой заброшенный склад. Дождь стучит по его крыше, и этот стук эхом разносится по всему металлическому зданию. Еще недавно, пару лет назад, здесь делали пластиковые окна, но потом директор склада разорился и вынужден был отдать его кредитору.
Недалеко от главного входа ярко горит лампочка. Ее патрон прикручен к проводу – так раньше делали временные удлинители, когда не могли провести в нужное место свет.
Под лампочкой стоит стул, на нем сидит связанный парень лет тридцати. Его лицо в крови, как, впрочем, и рубашка. Недалеко от него, возле стола, сидят двое. Одеты почти в одно и то же: синие джинсы и кофту с высоким воротником.
Один – Миша – небольшого роста, но широкоплечий. Его лицо совсем обычное, разве что немного не пробрито там, где подбородок.
Второй – Костя – высокий и худой. В его взгляде читается грусть, как у героев классических романов.
Они едят бургеры.
– Ну и какой, по-твоему, лучший российский фильм? – спрашивает Миша.
– Российский или советский?
– А разница?
– Да она огромная. Это совершенно разный кинематограф.
– Ла-а-адно… Из девяностых какой твой любимый фильм?
– «Брат».
– «Бра-а-ат»?
– Ну да.
– И почему?
– Не знаю, – пожимает плечами Костя. – Ну а твой?
– «Блокпост» люблю. Очень он, знаешь, такой… правдивый. Всегда крайним будет мелкая сошка, а начальник – белым и пушистым.
Они доедают бургеры, жуя почти одновременно, как двое из ларца из известной сказки.
Миша запивает бургер газированной водой и вытирает рот рукой.
– Слушай, Костян, я тебе задам вопрос, только ты это… Я как бы нормально отношусь к педикам, мне плевать. Реально плевать. Но почему тебя тянет к мужикам? Я вот этого не пойму.
– Меня – к мужикам?! – Костя аж начинает кашлять. – Че за бред?
– Это не я сказал, это все говорят. Реально все. Я с тобой работаю уже пять лет и ни разу не видел тебя с девкой. Мало того, ты даже ни разу не рассказывал об этом.
– И ты сделал вывод, что я гей?
– Не я. Все сделали вывод, что ты гей.
Костя смотрит в сторону.
– Охренеть, – говорит он. – Какие еще выводы вы обо мне сделали?
– Больше никаких, только этот… Ну так че?
– Я не гей!
– Тогда почему, как тебя ни позову по шлюхам, ты в отказ?
– Как же ты мне дорог!.. – усмехается Костя. – Вот ты всё время пил кока-колу…
– Ну.
– А щас почему не пьешь?
– Издеваешься? Ее хрен где достанешь сейчас.
– Есть же аналоги.
– Сам пей это дерьмище. Для меня кола одна – только красная кока-кола. Я такую в детстве пил. Другой колы для меня нет.
– Вот и ответ на твой вопрос о шлюхах.
Миша недоуменно смотрит на напарника.
– Не доперло? – спрашивает Костя.
– Нет.
– Лет семь назад я встретил одну девушку. Мы прожили вместе год, а потом расстались. Она – моя единственная, понял?
– В смысле, у тебя не было больше баб?
– В смысле, я ее до сих пор люблю. Мне нужна только она, мне не нужны аналоги. Она моя кока-кола, понимаешь?
Связанный парень начинает мычать, чем обрывает их беседу.
– О-о-о, ты наконец хочешь нам всё рассказать! – кричит Миша и встает. Из-под ремня он вынимает пистолет.
Вдруг раздается громкий стук в дверь. Все замирают.
– Иди посмотри, кто там, – говорит Костя, тоже вынимая пистолет.
– Мы же никого не ждем? – уточняет Миша.
– Вроде нет. Только если ты неправильно заплатил курьеру.
– Я ему даже лишние деньги на чай сунул.
Костя поднимается со стула. Миша медленно идет к входной двери.
Напряжение. Для лучшего обзора Костя делает шаг в сторону и приподнимает пистолет.
Слышится звук открываемой двери.
– Ты кто такая?.. – доносится голос Миши.
Раздается выстрел. Вскоре – еще один.
Костя застывает в нерешительности…
Зима
Таких кинотеатров уже нет. В нем веет индивидуальностью, которую остальные кинозалы потеряли в век глобализации.
Красные стены, красные кресла, приглушенный свет. На большом экране – черно-белое кино, вроде французское, но он особо не разбирается в фильмах и во Франции, как, впрочем, и в жизни. Он знает лишь, как заполнять белые страницы черными буквами.
Он проходит в зал и садится в самый первый ряд на самое первое место.
Откуда-то дует холодом. Он поднимает воротник старого черного пальто и смотрит в глубину пустого зала.
– Я тут, —доносится до него женский голос.
Примерно в середине первого ряда сидит она: рыжие волосы, зеленые глаза. Он встает и медленно идет к ней. Каждый его шаг сопровождается глухим шуршанием.
– Гениальное творение – кино. – Она говорит приглушенно. – Людям так важно наблюдать за жизнью выдуманных персонажей…
– Мне нужна еще одна история. – Он уже стоит рядом с ней.
– А что получу я?
– А что ты хочешь?
– Хочу, чтобы ты купил коробку.
– Коробку?
– Да, обычную такую коробку, подарочную, с крышкой и бантиком.
– Зачем?
– Иногда маленькие действия приводят к грандиозным последствиям. В твоем случае это будет очень крутая история.
…Писатель резко открывает глаза.
Он сидит в офисе на двадцатом этаже нового здания. Он – это гладковыбритый высокий мужчина тридцати пяти лет с немного красными глазами. На нем черные джинсы, белая кофта и черный длинный плащ. Он смотрит в большое окно, за которым падает мелкий снег.
Напротив него, спиной к окну, сидит старик. Хотя лет ему не так уж и много, но стресс и глушение стресса водкой сделали свое дело. Лысеющий пятидесятилетний мужчина в очках, сгорбленный, – он читает листы бумаги, нервно сжимая их пальцами.
Офис украшен разными книжными обложками, на которых в основном драконы и красивые молодые герои.
– Это не то, – наконец говорит редактор, откладывая в сторону листы и снимая очки. – Совсем не то.
– Почему? – Голос писателя звучит неестественно.
– Да потому что! Вы не знаете, о чем пишете. Вот у вас сказано, что пистолет подпрыгнул в руках. Но как он может подпрыгнуть? Вы хоть раз вообще стреляли?
– Нет.
– И не служили в армии?
– Нет.
– Ага… А если бы вы отдали долг родине, то знали бы, что пистолет не подпрыгивает и что стрелять в первый раз намного сложнее, чем потом.
– Но это же вымысел.
– Долг родине – вымысел?
– И то, что вы читаете.
– Ну, судя по вашему тексту, в нем один только вымысел и есть. Бредни немощной старухи, уж простите. Вам нужно подтянуть язык и, в конце концов, знать, о чем пишете. И вот что странно…
– Что?
– Ваша книга «Переговоры» – она великолепна, – отмечает редактор. – А эта – не то. Как будто два разных человека писали. Напоминает Фаулза: он тоже любитель использовать в одном тексте кучу разных приемов. В общем, дорабатывайте.
– Но, может…
– Нужно доработать, а лучше вообще переделать. Не факт, что здесь получится алмаз.
Писатель выходит из здания, сжимая папку с рукописью. Седьмой раз… Да, в седьмой раз он приносит ее этому старику, и в седьмой раз тот до всего докапывается.
Черное пальто, которое писатель купил на первый гонорар и которое должно показывать его интеллектуальность, давно уже не выдерживает крепких сибирских морозов и продувается насквозь. Писатель ежится от холода и закуривает.
Снег заметно усилился и теперь похож на белую стену, заваливая и без того сильно засыпанные улицы.
«Эти сугробы растают весной – не нужно сейчас тратить на них деньги» – так все говорят в этом странном сибирском городе, где роскошные центральные улицы на одной стороне реки граничат с вечными ямами и потопами – на другой. Где четвертый платный мост через реку строится в ущерб жителям соседних двухэтажных домов, построенных в прошлом веке и трескающихся от работ на мосту – в этом.
Бычок отправляется в урну. Писатель спускается со ступенек. Перед ним два пути: либо домой переписывать книгу, либо в бар возмущаться несправедливостью.
Протяжный гудок машины заставляет его посмотреть влево. Черная тойота! Ее водитель смотрит прямо на него.
Гудок.
Твою же!..
Писатель резко бросается вправо и бежит так, как раньше никогда не бегал.
Еще поворот направо. Проулок, куда точно не заедет машина. Дальше двор с тополями и снова проулок, и еще один проулок…
Влево, вправо – дыхание на исходе.
Мусорные бачки по бокам, впереди виднеется улица и машины.
Выход из проулка преграждает черная тойота.
Писатель замирает, а водитель открывает правую пассажирскую дверь.
Писатель смотрит по сторонам и бросается обратно…
Осень
Костя стоит под навесом кафе-бара «Две гитары». Он смотрит на дождь и курит. Мимо то и дело пробегают прохожие – кто с сумками, кто налегке. Кто-то из них бурчит на табачный дым, кто-то – на дождь, а кто-то и на саму жизнь.
Последняя затяжка – бычок летит в лужу. Яркий огонек почти сразу тухнет.
Костя входит в яркий холл кафе-бара. Кивает охраннику и проходит в зал.
Вдоль левой стены тянется барная стойка, возле правой – небольшая сцена. На ней худой парень пытается петь, но халтурит, проглатывая слова. Напротив сцены – столики на две персоны. Народу не слишком много.
Костя садится за барную стойку.
– Здоро́во, – приветствует его толстый бармен.
– Здоро́во. Как оно?
– Подыхаю, как еще.
– Да конечно! Ты же, блин, еще всех нас переживешь.
– Хочется верить, – усмехается бармен. – Пиво или кофе?
– Кофе.
Бармен, хромая, отходит. Костя бросает взгляд на белую дверь с надписью «Служебный вход». Дверь спрятана за прямоугольным выступом в стене.
– Где напарника потерял? – Бармен ставит перед ним кофе.
– У хирурга: подстрелили. – Костя кидает в чашку кубик сахара, размешивает.
– Опять? – удивляется бармен. – Сколько уже можно ловить пули?
Костя пожимает плечами.
– У него там магнит, наверное, – добавляет бармен и отходит.
На сцене начинает играть пианино. Знакомая мелодия. Костя делает глоток кофе. Мелодия навевает воспоминания. Звучит женский голос… Костя замирает.
«Я больше не верю в любовь, извините…» – слышит он.
На его глаза наворачиваются слезы, еле заметные. Он оборачивается.
На сцене девушка играет на пианино. Карие глаза, не сильно длинные темные волосы, прямой нос, тонкие губы.
Это она!
Девушка поднимает взгляд. Он машет ей. На долю секунды, на мгновение, она перестает играть. Ее остановку, кроме него, никто не замечает. Она его узнае́т – она ему улыбается. У него перехватывает дыхание – он горько улыбается в ответ.
Костя отводит взгляд, боясь ее смутить, и, не глядя на нее, дослушивает знакомую песню.
Она встает, чтобы поклониться немногочисленной публике, но ее взгляд направлен только на него. Он снова ей машет, на сей раз приглашая подойти. Она согласно кивает.
Он просит налить себе еще кофе, достает пачку сигарет.
– Не кури! – строго говорит ему бармен.
Костя молча смотрит на него.
– Посетители не хотят нюхать сигаретный дым, я в том числе.
Костя тяжело вздыхает, убирая пачку обратно.
Снова те же движения с чашкой кофе, глоток. Подходит она.
Он встает. Они обнимаются, садятся.
– Кофе будешь? – спрашивает он.
– Нет, спасибо.
Молчание.
– Аня, как ты?
– Видишь, доросла до такой сцены… Пока еще работаю там же, но, думаю, уже после Нового года брошу.
– Почему?
Она задумывается, – видно, что продумывает ответ.
– Продюсер у меня появился. Он готов проспонсировать альбом и рекламу.
– Мечты сбываются.
– Это да, – хмыкает она. – Ты как? Всё инженер?
– Ну да, только уже старший.
– В смысле, главный?
– Называй как угодно. Замуж вышла?
– Нет. Женился?
– Тоже нет.
– Я, кстати, недавно вспоминала.
– Меня?
– А кого еще?
Они улыбаются.
– Молния была, – продолжает она. – Помнишь, как тогда, у озера?
Она хмурится, пытаясь подавить воспоминания; он смотрит на нее.
Она бросает взгляд на наручные часы.
– Знаешь, если честно, мне пора, – говорит она. – Мне еще нужно успеть в типографию до закрытия.
– Может, тебя отвезти? Минут через двадцать смогу…
– Не стоит.
– Слушай, а если мы попьем кофе на днях?
– Прости, но нет.
– Почему?
Молчание.
– Я о тебе сегодня тоже вспоминал, – замечает он.
Она улыбается и снова смотрит на часы, давая понять, что уже пора.
Оба встают, снова обнимаются. Она уходит, он смотрит ей вслед.
Со сцены раздаются звуки гитары, начинается песня. Почти идеальная музыка на стихи Шпаликова: «По белому снегу я палкой вожу, стихи – они с неба, я перевожу…»
Минут через пять Костю зовут. Через белую дверь служебного входа он проходит по длинному коридору и открывает следующую дверь, с надписью «Директор».
Небольшой кабинет. Массивный дубовый стол, два кожаных кресла. На столе большой тонкий монитор, стакан под виски и пепельница. Стену украшает картина Верещагина «Сухум-Кале».
Костя садится в кресло, пододвигает к себе пепельницу, закуривает.
Минуты через две в кабинет влетает хозяин – толстый лысеющий мужчина с черными бегающими глазами. Он одет в черные брюки и светло-синюю рубашку; на спине проступает пот.
– Долбанные бабы, – бросает он, плюхаясь в кресло. Он вынимает откуда-то снизу бутылку виски, наливает себе, предлагает Косте. Тот отказывается. Тогда толстяк делает внушительный глоток, ставит стакан. – Сначала расскажи про бабки.
– Мы их не нашли.
– Что значит «не нашли»?
– Мы действовали по обычной схеме. – Костя выдыхает дым. – Сначала слегка избили, потом заказали пожрать и немного попугали. Хотели уже к гвоздям перейти, но – внезапные обстоятельства.
– Что за внезапные обстоятельства? – Толстяк наливает себе еще виски. – Говори четко.
– Ворвалась его девка. Она подстрелила Миху. Я ее убил.
– А его? Ты че, не мог его расколоть?
– Случайная пуля. Бах, и нет его. Я даже не заметил, а потом быстро повез Миху к хирургу.
Толстяк зловеще смеется, выпивает виски, закуривает.
– Всё у вас какие-то случайности, а я, между прочим, бабки потерял.
– Но мы…
– Главное, вы их наказали и никто больше не посмеет у меня воровать, – перебивает его толстяк. – Репутацию мне сохранили.
– Михалыч, сделали всё что могли.
– Да я понимаю… Неужели думаешь, я не понимаю? Ну, ладно… Хотя бабки хорошие. – Толстяк наливает себе еще. – Короче, у меня к тебе есть маленькая просьба: повози мою девку завтра по магазинам, а? Че-то она меня уже достала. Я ее, наверное, брошу, а может, нет, – думаю еще. Тебе нужно всего лишь отвезти ее в парочку магазинов, потаскать сумки, а потом заехать в кафе – она пожрать купит, и домой. Понимаешь, в этом деле я могу доверять только тебе.
– Чего это только мне?
– Ну ты же по мужикам. Так-то я не против, мне вообще плевать…
– Да кто такое сказал?! Я не гей! Я девушек люблю!
– Серьезно?
– Да, серьезно!
– Просто все говорят, что ты…
– Я не гей.
– А почему тогда я ни разу не видел с тобой бабу?
– Но это же не значит, что я гей.
– Согласен, выводы, наверное, поспешные. – Толстяк допивает виски. – Тогда это всё усложняет.
– Ничего это не усложняет. Я на твоих баб даже смотреть не буду.
– А ты не знаешь, есть ли у нас гей?
– Скорее всего, нет. Иначе он подкатывал бы ко мне.
Михалыч усмехается.
…Сильный проливной дождь стучит по крыше черной тойоты. В машине играют «Времена года» Вивальди. Костя сидит за рулем. Он курит в приоткрытое окно.
Открывается пассажирская дверь, и в машину, кряхтя от боли, садится Миша.
– Ребро мне сломала, – сквозь боль жалуется он и захлопывает дверь.
Костя выворачивает руль влево.
– Заедем за водкой в магазин? – спрашивает Миша.
– Да без проблем, – кивает Костя.
Лето
Жара и пыль. Межгородская трасса. Возле поворота, ведущего в деревню, стоит потрепанное здание с большой вывеской «Магазин для всего».
Возле здания – асфальтированная парковка. Небольшая, на две машины.
Синяя хонда стоит поперек парковки, занимая оба места. За рулем сидит девушка в коротких джинсовых шортах и черной футболке. Все окна открыты, а машина, несмотря на жару, заведена.
На руле – открытая книга, которую девушка с интересом читает.
Из магазина выбегает худой парень. Красная лыжная маска полностью закрывает его лицо. В одной руке у него пакет, кажется с продуктами, в другой – пистолет.
Он резко прыгает на пассажирское сиденье хонды.
– Погнали! Погнали! – кричит он девушке.
– Сейчас, – бурчит она, не в силах оторваться от книги.
– Какого хера?!. – Он с упреком смотрит на нее.
– Да подожди…
– Ты, блять, издеваешься?!
– Да еду я… – Она аккуратно загибает уголок страницы, закрывает книгу и кладет ее на приборную панель. – Две секунды всё равно ничего не решат.
Машина резко трогается с места.
– Где твоя маска? – спрашивает парень, сдергивая с себя свою.
– Да жарко в ней.
– Они же тебя спалят по лицу.
– У меня потом от этой маски прыщики.
– Ты вообще ни хрена не серьезно относишься к делу. Жарко ей… – Он прячет пистолет в бардачок. – Лучше с прыщиками и на воле, чем без них, но в тюрьме.
– Почему ты всегда так негативно мыслишь? Можно же на воле и без прыщиков… Взял попить?
– На. – Он протягивает ей бутылку минеральной воды, а себе вынимает из пакета бутылку молока.
– Ты опять со своим молоком? – Девушка смотрит на него.
– Она просто так мне врать не будет.
– Ты веришь какой-то девке из сна в кинотеатре?
– Это не какая-то девка из сна. Мне кажется, это мой ангел-типа-хранитель. И не забывай, что только благодаря ей я встретил тебя.
Машина сворачивает на проселочную дорогу.
– Как ты можешь верить в такую чушь? – недоумевает она.
Машина останавливается.
– Еще посмотрим, что здесь чушь. Увидишь, как меня молоко спасет!
Парень пьет из бутылки. Потом выходит из машины, осматривается, идет к капоту и сдергивает белый номерной знак, под которым оказывается другой.
То же самое он проделывает и сзади, потом прячет сдернутые номера под подкладку багажника и возвращается в машину.
Она опять читает.
– Ты что, не можешь дома почитать?
– А щас-то ты куда торопишься? – бурчит девушка.
– Вообще-то мы типа еще на деле.
– Может, ты поведешь?
Он тяжело вздыхает.
Они меняются местами.
Синяя хонда разворачивается.
Глава 2. Молоко
Лето
Кинотеатр с красными стенами. Она, элегантная рыжеволосая леди с зелеными глазами, сидит в середине первого ряда. На большом экране идет французский фильм «Не стреляйте в пианиста».
Худой парень лет тридцати, в синих джинсах и черной футболке, медленно заходит в зал, бросает взгляд на красные стены. Да, кажется, он понимает, где находится. Он тут уже был.
Его глаза останавливаются на леди. Он улыбается и идет к ней, садится в соседнее кресло.
– Что ты мне в этот раз скажешь? – спрашивает он.
Ее зеленые глаза пронзают его, а указательный палец становится поперек губ.
– Молчу, молчу, – кивает он.
Она снова смотрит на экран.
Он ерзает на стуле, отчего по пустому залу проносится раздражающий скрип. И чем громче звук, тем сильнее ему хочется изменить позу.
Она тяжело вздыхает, поднимает правую руку и щелкает большим и указательным пальцами. На большом экране замирает Шарль Азнавур.
– Никогда нельзя ставить кино на паузу, понимаешь? – В ее взгляде чувствуется ненависть.
– А если приспичит? – спрашивает он.
– Приспичит – в смысле, в туалет?
– Ну да, не угадаешь ведь когда. Иногда ничего, а иногда ни фига – как прижмет.
– Забыла, что у вас такое есть, – улыбается она.
Справа от них открывается дверь в зал, и высокий лысый мужчина, одетый в белую рубашку и черные штаны, вкатывает тележку, какой обычно пользовались домработницы, чтобы накормить богатого барина. На тележке – бокал красного вина и граненый стакан молока.
Колесики тележки останавливаются возле них. Она берет вино.
– Он не может стоять тут вечно, – бросает она, смотря на парня, застывшего с немой нерешительностью во взгляде.
– Что это? – спрашивает он.
– Молоко.
– Это мне?
– Да.
– Но я не пью молоко.
– Придется пить: оно спасет тебе жизнь. Хотя правильнее сказать, оно, возможно, поможет прожить дольше.
– Молоко? Как мне поможет молоко?
– Пейте дети молоко, проживете дольше… – Она улыбается.
Знаете, всё это очень глупо и нелепо. Похоже на греческие мифы о вершителях человеческих судеб: «Сможешь ли ты у нас работать? Или ты недостоин такой большой заработной платы?»
Да-да. Именно так всё и выглядит. Андрей в синих джинсах и черной футболке, на которой в такое жаркое время года не видно пятен пота, сидит в белом кабинете напротив симпатичной блондинки. Она бьет по клавишам клавиатуры и что-то пытается понять, глядя на экран компьютера.
Андрею хочется курить, и только это желание занимает все его мысли.
– Вы нам не подходите, – наконец говорит блондинка.
– В смысле? – не понимает Андрей.
– Мы не можем принять вас на работу.
– Почему?
– Я не обязана отвечать на этот вопрос.
– Ну бл… – Он замолкает на полуслове и, чтобы не выругаться, сглатывает слюну. – Но это же работа обычного грузчика, на суперохраняемом складе. Я ничего не смогу своровать. Вы же меня не берете не из-за глупой судимости?
Блондинка осматривается, словно желая удостовериться, что в кабинете нет лишних ушей.
– Я вам не говорила, вы от меня ничего не слышали… – Ее голос переходит на шепот. – Мы принимаем людей только с высшим образованием.
– Грузчиков с высшим образованием?
– Тс-с-с… Звучит, возможно, глупо, но да. И я вам ничего не говорила.
– Ясно, спасибо.
Андрей встает. Уже идет на выход, но останавливается.
– Простите, вы, случайно, не знаете, от какой болезни лечит молоко? – спрашивает он.
– Что?
– Молоко от какой болезни лечит?
– Обычное молоко?
– Ну да.
– Молоко… Кальций вроде.
– А, кальций кости, да?
– Да, кажется. – Нелепость разговора отражается в улыбке девушки.
– Ясно, спасибо.
Два часа спустя.
– Сука, и молоко поставь сюда! – кричит Андрей, направив на толстую продавщицу пистолет.
– Ка-ка-как-какое? – заикается продавщица.
– Обычное.
– У-у-у нас три марки…
– Быстрее давай!
Под красной лыжной маской уже скопились капли пота, из-за которых глаза Андрея начинают слезиться.
– Ка-ка-какое?
– Да любое!
Она ставит на прилавок бутылку молока.
– Пакет давай! – кричит Андрей.
Она трясущимися руками вынимает из-под прилавка белый пакет.
– Деньги туда!
Несколько тысяч отправляется в пакет.
– Молоко туда же! – Андрей вспоминает о воде. – И бутылку холодной минералки. Только, блять, не спрашивай какой! Любой, но холодной.
Всё перечисленное отправляется в белый пакет. Андрей осматривается. Больше в этом маленьком частном магазине и взять нечего. Не будет же он набирать чипсы для перепродажи.
Андрей хватает белый пакет и выбегает из магазина. Лицо под красной шапкой, словно манты на пару, медленно варится, а от пота он плохо видит синюю хонду на парковке.
Он на долю секунды замирает, потом, открыв переднюю дверь, ныряет на пассажирское сиденье машины.
– Погнали! Погнали! – кричит он водителю – читающей девушке.
Зима
Старый затхлый бар, в народе прозванный «Для интеллигентов», находится за помещением художественной выставки «Красота Сибири», коллекция которой не пополнялась с советских времен. Справа от бара – почти новый книжный магазин, где можно найти только утвержденные сверху книги.
И чтобы добраться до этих зданий, нужно пройти подземный пешеходный переход. Тут всегда играют музыканты.
Писатель спускается по лестнице и в самом конце, споткнувшись, чуть не падает. В переходе звучит гитара и разносится приятный мужской голос:
Зимотворенье во дворе,
Метельный заверт.
А ты, как муха в янтаре,
Навеки заперт…
Писатель познакомился с музыкантом недавно, холодным ноябрьским вечером. Они не знают имен друг друга, да и музыкант не особо любит рассказывать о своем прошлом. Говорит, что оно прошло и теперь он другой.
Музыкант одет в зимнюю светлую куртку, грязные синие джинсы. Он оброс, будто давно не стригся, – на лице борода и усы, но волосы чистые.
Писатель останавливается возле музыканта, закуривает. Песня заканчивается. Музыкант кладет гитару в черный чехол, протягивает руку писателю.
Рукопожатие.
– Ну и как сегодня? – интересуется музыкант.
– Так же. Ничего толкового сказать не может. «Вы не знаете, о чем пишете», и всё.
– А ты знаешь?
– Ты-то не начинай.
…Улица. Крыльцо бара. Тяжелая дверь.
Маленькое помещение, внутри всё отделано под дерево. Толстый бармен, который, судя по его отёкшему лицу, допивает то, что не допили клиенты, им кивает.
– Как дела? – спрашивает он.
– Так же, – отвечает писатель.
– Ничего, – отвечает музыкант.
– То же самое? – уточняет бармен.
– А то.
Писатель и музыкант садятся за свой столик возле стены. Бармен ставит перед ними четыре стакана пива и черные гренки на тарелке, уходит.
Они чокаются и вливают в себя это пойло. Раздражение почти сразу же проходит.
– Так о чем книга? – спрашивает музыкант, закурив.
– О человеке, который решил убить ради эксперимента.
– Зачем ему такой эксперимент?
– Он хочет доказать, что закон – это единственная преграда от убийства.
– И как тебе такое в голову пришло?
– Мне приснилась одна девушка, и она сказала, чтобы я непременно написал об этом книгу.
– Рыжеволосая с зелеными глазами?
– Да. – Писатель начинает хрустеть гренками.
– Будь с ней осторожен.
– Ты ее тоже видел?
– Приходилось, – кивает музыкант. – А тебе не кажется, что идея твоей книги похожа на содержание книги Достоевского?
– Я не читал Достоевского, но, насколько знаю, его идея в том, сможет ли герой убить и почему одних будет мучить совесть, а других нет. Моя же идея в том, что каждый готов убить, но боится наказания.
– Ну а ты смог бы убить?
– Думаю, да.
– Убить человека?
– Например, сейчас у меня есть один знакомый, с которым я бы не хотел сближаться. И я бы его убил.
– Так убей, что тебе мешает.
– Как я уже и говорил, закон. – Писатель осушает первый бокал.
– От закона можно спрятаться.
– А от себя нет. – Писатель поднимает второй бокал. – За то, чтобы не нужно было от себя прятаться.
Они чокаются.
Обычно их попойка в баре немногословна: о чем могут говорить люди, главная цель которых – забыться? Писатель забывается первым.
– Ты купил обычную подарочную коробку с бантиком? – спрашивает женский голос.
Писатель видит перед собой большой экран, на котором написано: Fin. Кажется это означает «Конец фильма».
Рыжеволосая красотка сидит справа и вопросительно на него смотрит.
– Не успел еще, – отвечает он.
– В чем сложность купить коробку?
– Я просто не понимаю, зачем мне коробка.
– В один… – Она замолкает, подняв руки. Кажется ей в голову пришла мысль получше. – Однажды… Хотя, наверное, нельзя такое рассказывать…
– Почему?
– Могут посадить.
– Ты боишься, что тебя посадят?
– Я боюсь, что посадят тебя. Уже был такой случай. Однажды я подсказала одному поэту… как его там?.. До сих пор не могу выговорить его фамилию, сложная, на «эм»… Короче, я подсказала ему идею одного стиха. А он взял и всем рассказал, а потом его посадили.
– Я никому не расскажу.
– Знаю я вас, писателей.
Он открывает глаза.
Темнота.
По ощущениям… он в гробу?
Писатель ощупывает замкнутое пространство, до него доносится звук мотора.
Багажник?
Нет!
Он начинает стучать по стенкам, и чем сильнее стучит, тем сильнее болит его голова.
– Выпусти! – кричит писатель. – Я отдам деньги!
Лето
Синяя хонда медленно въезжает на парковку обычной районной поликлиники. Ну, как сказать, парковка? Небольшой кусочек асфальта возле самого крыльца.
Андрей глушит мотор.
– Подождешь? – спрашивает он.
Вика отрывается от чтения, смотрит сквозь лобовое стекло на улицу, потом на Андрея. Он смотрит на нее, оба молчат.
Она явно ждет ответа на вопрос, который, как ей кажется, можно прочесть по ее лицу. Андрей так не думает, и вопросительно поднимает брови – тоже «спрашивает».
– И? – наконец произносит она.
– Что «и»?
– Зачем мы сюда приехали?
– Хочу узнать, от чего лечит молоко.
– Ты серьезно?
– Ну да! Она просто так ничего советовать не будет. Помнишь тот случай?..
– Помню, – перебивает его Вика. – И не хочу это больше слушать, особенно в такую жару. Я домой пойду.
– Деньги оставь, в магазин зайду.
Районная поликлиника… Нет места более удручающего. Она похожа на жизнь в Сибири. Посудите сами. Старое советское здание, на котором хаотично висят кондиционеры. Пластиковые окна и старая железная дверь. В каждом кабинете – советский ремонт, но новые компьютеры. И пожилые врачи, которые не умеют работать на этих компьютерах и пишут всё от руки. Новые технологии и старый разум – есть ли более несовместимые вещи?
Обшарпанное крыльцо, дверь с липкой ручкой (даже не хочется думать, в чем она), запах лекарств внутри. Коридор налево, коридор направо, а прямо, возле дальней стены, стеклянная коробка, которую украшает надпись: «Регистратура».
Сквозь стекло видно жирную тетку и ее торчащие из-под стола ноги. Жуткое зрелище. На столе монитор и куча разных бумаг. Позади тетки виднеются полки с карточками пациентов.
Андрей подходит к стеклу и слегка наклоняется, чтобы видеть лицо, а не толстые ноги.
– Здравствуйте.
Женщина смотрит на него, как когда-то царь смотрел на крепостных.
– У меня вопрос… Молоко может вылечить от болезни?
Высокомерный взгляд женщины сменяется на убийственный.
– Молоко!.. – Андрей увеличивает громкость голоса. – Может ли оно вылечить от болезней?
Женщина откуда-то снизу вынимает бокал с черной жидкостью, делает глоток и ставит бокал обратно.
Андрей решает, что она глухая. Он окидывает взглядом стекло в надежде увидеть предупреждение, что женщина неслышащая, но, кроме жуткой рекламы о баснословных деньгах и объявления от ритуального агентства, на нем ничего нет.
– От! Каких!.. – очень громко кричит Андрей – Болезней! Лечит! Молоко? – Его голос эхом разносится по больнице.
– Я не глухая, – наконец говорит женщина. – Что у вас болит?
– Ну… Сейчас ничего. Но может заболеть.
– Вы хотите записаться к доктору на консультацию?
– Я хочу знать про молоко.
– Про обычное молоко?
– А бывает необычное?
– У наркоманов в сленге тоже есть «молоко».
– Я не знал.
– По тебе и не скажешь. – Женщина снова вливает в себя черную жидкость – нечто среднее между кофе и чаем.
– Вы можете мне сказать, от чего лечит молоко? – снова спрашивает он.
– Ты же не обкуренный?
– Нет.
– Блаженный?
– В каком смысле?
– Это ласковое обозначение дебила.
– Нет, я нормальный. Просто мне сказали, что молоко лечит от болезней. Но от каких – не сказали.
– Я могу только записать к врачу или выдать карточку пациента.
– А врач сможет мне ответить про молоко?
– Врач, скорее всего, вызовет полицию, а там будет психушка.
– Я просто хотел спросить, а вы сразу же: психушка…
– Мы не справочное бюро.
– Вы не справочное бюро? Как так? А я-то подумал, что зашел в справочное бюро. Я же дебил.
Ее рука снова тянется вниз, но поднимается уже не с бокалом, а с трубкой обычного телефона. Шнурок сильно натянут.
– Мне осталось набрать всего две цифры, – говорит она.
– Какие?
– Ноль и два.
Неизвестно, как так случилось, но нашу жизнь заполонили супермаркеты. Причем если раньше один супермаркет был на один, а то и на несколько районов, то теперь на один район – да что там: на одну остановку! – приходится около пяти супермаркетов одной сети. Одинаковые супермаркеты с одинаковыми продуктами. А потом удивляются: как же так получилось, что все стали думать одинаково?
А как еще нам думать, если вечером все покупают одинаковые пельмени, одинаковый кетчуп и одинаковую пачку лавровых листов и одинаково платят шестьсот тридцать два рубля. Все выходят с одинаковыми пакетами, варят еду в одинаковых кастрюлях, приобретенных в этих же супермаркетах. Пельмени мы едим под одинаковые второсортные сериалы, запивая чаем из пакетика, а потом спим в одинаковых кроватях с одинаковым постельным бельем. Утром, закрывая одинаковые двери с золотистыми циферками, мы наполняем мусорные баки одинаковыми пакетами из тех супермаркетов. И только попробуй нарушить эту схему. Например – ляпнуть на работе, что вчера пельмени лепил сам. Тут же все скажут, что у тебя слишком много свободного времени, что ты хреново работаешь и что ты дурак. Домашние пельмени обойдутся дороже покупных.
Нас приучили быть одинаковыми, а мы и рады стараться.
Выйдя из поликлиники, Андрей минут через пять уже стоит возле «молочного» холодильника в супермаркете, выбирая молоко из кучи разных марок и однотипного на вкус и производство.
Наконец взяв молоко с красной крышкой и коровой, он направляется к кассе.
– Что-нибудь еще? – спрашивает его симпатичная рыжая кассирша со слегка пухлой верхней губой.
– Пачку «Красного яблока».
– У нас нет «Красного яблока».
– Да?
– Это мелкий производитель, у нас только крупные, сетевые.
– Хм… Тогда пачку «Туби».
– Красные или синие?
– Красные.
Она пробила.
– Пакет?
– Нет, – отказался он. – Вы, случайно, не знаете, от чего лечит молоко?
– Простите?
– Ну, молоко? Говорят, оно от чего-то лечит.
– Туберкулез.
– Вы уверены?
– Да. У меня дядя лечился молоком от туберкулеза. Правда, он запивал им жареных собак. Но вроде помогло. Во всяком случае, умер он не от туберкулеза.
– А-а, ясно. – Андрей кладет нужную сумму на кассу.
– Да, не от туберкулеза. Его хозяин собаки зарезал.
Андрей кивает. Кассирша кладет сдачу.
– Спасибо, – благодарит он и выходит на улицу.
Андрей останавливается под навесом, распечатывает пачку сигарет, оглядывается, чтобы не нарваться на штраф за курение в неположенном месте. Закуривает.
Туберкулез… Туберкулез. Он болеет туберкулезом?
Каждое утро он кашляет, вроде болят легкие. Факты гармонично подтверждают вывод о туберкулезе.
И Андрей замирает, зависает, как компьютер от непосильной задачи. В его пальцах дымится сигарета.
Сколько живут с такой болезнью?
– Сука, встал на проходе, – бросает ему какой-то тип, выходящий из супермаркета.
Андрей вздрагивает, смотрит на окурок в руке, бросает его на крыльцо, топчет. Снова закуривает.
…Обшарпанное крыльцо поликлиники. Липкая ручка двери. Стеклянная коробка.
– Хочу записаться к врачу, – говорит Андрей толстой женщине. – Мне кажется, у меня туберкулез.
– Паспорт есть?
– Фото паспорта.
– Давайте фото.
Зима
Уличный снег, превратившийся в воду из-за тепла, медленно замерзает от острого холода. Холод больно жалит коленки писателя. Напротив него стоит слегка полный бандит с дурацкой черной повязкой на правом глазу. Одет он в черную кожаную куртку и черные штаны.
В лицо писателя направлен пистолет. И в том, что он настоящий, писатель нисколько не сомневается.
– Знаешь, что это за место? – спрашивает бандит.
Писатель отрицательно машет головой.
– Раньше здесь, во-о-он в том складе… – Бандит пистолетом показывает направление. – …производили пластиковые окна, а потом мой босс, царство ему небесное, его выкупил. Мы прозвали его – не босса, а склад – моргом для лохов. Все, кто кидал босса, попадали сюда и живыми не возвращались. Вот и ты теперь здесь.
Раздается оглушительный выстрел. Писатель падает в снег.
Лето
Обычная кухня: стол, холодильник, плита, раковина, шкаф для посуды.
Из открытого окна веет вечерней городской прохладой. Но ее явно недостаточно, поэтому на столе работает маленький вентилятор.
Вика сидит спиной к окну, в ее руках книга. Девушка, наверное, с радостью бы окунулась в фантазийный мир, но мешает подруга, сидящая напротив.
Юля – невероятно худая блондинка с тусклыми глазами – смотрит в окно.
– Может, чаю? – предлагает Вика.
– Нет, мне вообще-то уже идти надо… Долго он там еще будет?
– Андрей, ты скоро? – кричит Вика.
Молчание.
– Ты скоро? – повторяет она.
– Да не знаю я! – глухо раздается из туалета голос Андрея.
– Ему приснилось, – шепчет Вика, – что нужно много пить молока.
– И?
– Он только дома около пяти бутылок выпил.
– А в чем прикол?
– Ну типа молоко спасет его от болезни… У каждого свои закидоны.
Вика снова смотрит в книгу, пробегает глазами несколько строк.
– Андрей, а можно я с тобой отсюда поговорю? – повышает голос Юля. – Мне действительно пора бежать.
Из туалета слышится громкий вздох.
– Да говори уже!
– Вы же знаете, что я работаю в ссудно-кредитном офисе… – Юля немного поворачивается в сторону коридора. – И каждый месяц, двадцать четвертого числа, мой босс проводит через этот офис около миллиона рублей.
– А нам какое дело? – глухо спрашивает Андрей.
– Ну как? Я…
Вика резко прикладывает указательный палец к своим губам, намекая подруге замолчать.
– …предлагаю вам его ограбить, – заканчивает Юля.
– Что?! Что? – вопит Андрей.
– Ограбить, – повторяет Юля.
– Заткнись! – кричит Андрей.
Из туалета слышится быстрое шуршание. Резко открывается дверь, и на кухню вбегает Андрей.
– Я не буду стирать твои трусы, – тут же заявляет Вика.
Андрей открывает рот – хочет многое сказать, но мозг путается в словах. Тогда Андрей подбегает к окну, выглядывает из него и тут же закрывает.
– Это ты ей сказала? – Он пальцем показывает на Вику.
– Нет, блин, она сама узнала! Она же этот… как его… Швепс.
– Вообще-то, он Шепс… – встревает Юля.
– Заткнись на хер! – обрывает ее Андрей.
– Не разговаривай так со мной!
– Кому ты еще рассказала? – Андрей снова смотрит на Вику. – Своей сестре? Или маме?
– Ты че так завелся?
– Да ничего! Просил же никому не говорить!
– Ладно. – Юля встает. – Не хотите миллион, я других найду.
Андрей замирает, подняв правый указательный палец.
– Хотим. Садись. – И мчится из кухни снова в туалет.
– И что, реально будет миллион? – уточняет Вика.
– Да. Их несут те, кто занимал у нас деньги. Это типа их пеня, проценты. Это для того, чтобы обелить деньги. Незаконный доход.
– Ничего не обсуждайте! – кричит из туалета Андрей.
Минут через пять он заходит на кухню, кладет сотовый на стол.
– Давайте свои телефоны сюда, – говорит он.
– Зачем? – спрашивает Вика.
– Меры предосторожности.
Девушки кладут свои сотовые рядом с его. Он берет все три телефона и кладет в микроволновую печь.
– От молока крыша поехала? – спрашивает Вика.
– Это чтобы я мог вам доверять. – Андрей берет свободный стул и садится между ними. – А вы могли доверять мне.
– Ты охренел? Мы два года встречаемся!
– А я просил тебя никому ничего не рассказывать.
– Может, вы меня уже выслушаете? – обрывает их Юля.
– Прежде всего, сколько хочешь ты? – Андрей переводит взгляд на Юлю.
– Пятьдесят процентов.
– Пятьдесят процентов? Не-е-е. Иди других ищи.
– А сколько?
– Так как ты всего лишь принесла идею, а всю грязную работу делать нам, то двадцать на восемьдесят.
– Ха. Ха. Ха, – имитирует смех Юля. – Мало.
– Других вариантов нет.
– Андрей, может, на три части? – предлагает Вика.
– На три части сумма не делится. Мы будем только ссориться из-за нескольких тысяч. Поэтому двадцать на восемьдесят. Это последнее предложение.
– Я рассчитывала кое на что другое, – обижается Юля.
– Зря. Можешь, конечно, идти к другим, но им будет легче тебя убить… – Андрей замирает на полуслове. – Так, ты пока думай, – бросает он ей и снова бежит в туалет.
– На самом деле, мы можем доверять только друг другу, – замечает Вика.
– А если двести пятьдесят тысяч? Мне кредит надо закрыть, – просит у нее Юля.
– Андрей, а если двести пятьдесят? – кричит Вика.
– Ладно! – глухо слышится из туалета. – Но только из-за знакомства. И их нельзя использовать сразу: палево.
– Понимаю, – кивает Юля.
Осень
Небольшой двор многоквартирного дома. На парковке стоит черная тойота. Из ее водительского окна плавно выходит белый сигаретный дым. В машине играет Вивальди.
Костя уставшим взглядом смотрит вперед. Ну почему он вчера не настоял?
Затяжка, дым в окно.
Перед его глазами лицо Ани. Кажется, она нисколько не изменилась. Интересно, она рада была его видеть или подошла так, из вежливости?
От дум его отвлекает звонок сотового.
– Да, Миш, – здоровается Костя.
– Трупы исчезли.
– Какие трупы?
– Вчерашние, со склада. Ты же контрольные сделал? Хотя, что я у тебя спрашиваю… – Слышно, что Миша раздражен. – Если бы сделал, они бы не исчезли.
– Может, их украли?
– Ага, украли, НЛО… Я с пацанами договорился, они скажут Михалычу, что похоронили.
– Отлично.
– Отлично. Сам-то ты где?
– Сегодня я таксист и грузчик: жду девку Михалыча, чтобы возить ее по магазинам.
– Ясно.
– А что ты?
– Да так, думал, может, в бар сходим.
– Может, если вечером. Не знаю, когда освобожусь.
Костя отключает телефон.
Открывается задняя пассажирская дверь, и в машину врывается шум улицы, перемешиваясь со звуками скрипки. Девушка не может быстро сесть, – видимо, мучается с зонтиком.
Наконец дверь закрывается.
– Убавьте, пожалуйста, музыку. – Знакомый женский голос, знакомые духи.
Костя поворачивается назад.
Их взгляды встречаются, повисает пауза.
– Значит, такой ты инженер, – протягивает Аня.
Он явно хочет сказать ей нечто обидное. Слово «подстилка» почти срывается с его губ, но Костя успевает его остановить.
Он поворачивает голову вперед. Закуривает.
– Куда едем? – спрашивает он.
– Молл на Кошурникова знаешь?
– Ну.
– Туда.
Черная тойота медленно трогается с места.
Глава 3. Второй раз в ту же реку
Осень
Красный кинотеатр. В первом ряду рядом с рыжеволосой красоткой сидит Костя. На большом экране девушка в черном знакомится с не очень красивым мужчиной.
– Эва, – обращается Костя к рыжеволосой, – ответь на один вопрос.
– На какой?
– Зачем я здесь?
– В смысле, на земле?
– В смысле, здесь. – Костя показывает на зал.
– Сюда попадают только те, кто не желает сам решать свои проблемы и хочет за так получать подсказки.
– Не понимаю… Я же не такой.
– Подожди, сейчас будет мой любимый момент…
На экране женщина в черном кружится вокруг некрасивого мужчины. Он держится за горло, потому что она его отравила.
Тоска и серость. Люди не должны жить в серости. Всем нужны яркие цвета, но их просто нет. Желтые шнурки, ярко-зеленые футболки, красные шапки – их спрятали в шкафы, как говорится, до лучших времен. И понимать фразу «до лучших времен» можно абсолютно по-разному.
Сильный проливной дождь придает городу еще тоски, а единственные яркие цвета встречаются только на светофоре. Конечно, если только темно-синий вы не считаете за яркий. Ведь темно-синего полно.
Вот и черная тойота медленно останавливается на парковке темно-синего торгового центра.
Тухнут красные стоп-сигналы, глушится двигатель, чуть приоткрывается водительское окно. Через лобовое стекло виден красный огонек сигареты.
В машине тишина, лишь дождь больно бьет по их мыслям.
Костя выдыхает дым, Аня смотрит на катящиеся по стеклу капельки.
Затяжка, выдох дыма и снова затяжка.
Ей нужно идти, а она сидит. Ему нужно сидеть и ждать, а он хочет убежать.
Затяжка, еще, и вот бычок вылетает в окно и тут же тухнет под неровным дождем.
– Опять мусоришь, – произносит она.
Он оборачивается.
– Знаешь, я одного не пойму, – продолжает Аня. – Если у нас была типа такая любовь, как ты говоришь, то почему ты мне врал насчет инженера? И как же искусно ты врал. Особенно мне нравились твои рассказы о том, как ты доказывал начальству, что не виноват. Хороший же ты выдумщик.
– А что ты хотела услышать? Что я бандит? – не сразу отвечает он.
– А если бы тебя арестовали или убили?
– Но ведь не арестовали и не убили.
– А если бы?
– Не люблю рассуждать с «бы», ты же знаешь.
– Мне теперь кажется, что я тебя и не знала.
Он тяжело улыбается.
– Я каждый день жалел, что мы расстались, – говорит он.
– Бессмысленно, – бросает она и открывает дверь.
Аня сидя раскрывает зонт, выходит из машины, хлопает дверью. Он снова закуривает.
Она обходит машину и подходит к его двери. Стучит в стекло, которое тут же медленно опускается.
Так она еще прекрасней.
– Ты разве со мной не идешь? – спрашивает она.
– Я же только водитель.
– А мне сказали, что ты еще и носильщик.
Стекло поднимается. Он выходит из машины, бросает бычок на асфальт.
Пару секунд они смотрят друг на друга, потом начинают медленно идти ко входу в молл.
Странное ощущение: она вроде бы и держит зонт для двоих, но ему идти под зонтом не очень удобно, а под дождем мокро.
В торговом центре она ведет его в отдел брендовой одежды.
– Понимаешь, – объясняет она, – я хочу украсть у Барбары стиль.
Барбара – французская исполнительница в жанре шансон – выходила на сцену обычно в черных костюмах. Кажется, сейчас ее никто уже и не вспомнит.
– Я иногда слушаю ее, – говорит он, – особенно когда пьяный.
– Врешь, она тебе никогда не нравилась.
– Мне и по-прежнему не нравятся многие ее песни, но я очень люблю одну. В названии есть «дис».
– Специально назвал мою любимую.
– Нет, это всего лишь подтверждает, что у нее одна нормальная песня.
– Хочу перевести парочку ее песен и исполнить. Оденусь, как она, и выйду.
– Тебе не стать второй Барбарой.
– Ты никогда в меня не верил.
– Я не хотел, чтобы ты теряла индивидуальность.
Она меряет одежду, а потом спрашивает у него: как сидит? Со стороны – обычная парочка.
Купив несколько пиджаков и белых блузок, она ведет его в другой бутик, потом в третий, четвертый, пятый…
Через два часа они сидят за столиком в зоне питания торгового центра. Оба пьют кофе. Сумки стоят на полу.
Молчат.
– Считаешь меня шлюхой? Думаешь, я сплю с ним из-за шмоток? – спрашивает она.
Он отрицательно машет головой.
– Ну скажи, правда же так считаешь, – настаивает она. – Только правду.
– Не думаю, что ты в него влюблена.
– Я так и сказала. Так вот знай: это не он меня, а я его использую.
– Не заиграйся.
– На что-то намекаешь?
– По-моему, это прозвучало прямо.
– Знаешь… – Она замолкает на секунду, но сразу продолжает: – Мне хочется есть. Интересно, «Диалог» еще открыт?
Он смотрит на нее. Слишком много времени они провели вместе в этом чудесном ресторане. Почти каждую пятницу он заказывал там стейк, а она – кусочек утки по-пекински.
– Ну так что, открыт?
– Я давно там не был, – говорит он.
– Съездим, проверим?
Он неуверенно кивает.
Машина, двери, сигарета.
Он заводит двигатель.
– Что-то тут прохладно, – говорит она и пересаживается на переднее сиденье.
Он включает печку.
– Забавно, – замечает она. – Почти как в старые добрые времена.
Он выбрасывает окурок в окно и нажимает на газ.
– Включи музыку, – просит она.
– Тут только Вивальди.
– Как так?
– Диск застрял, вытащить не могу, а антенны нет. А теперь даже и не хочу.
– Ну включай Вивальди.
В машине начинает играть скрипка.
Пробки, пробки, бесконечные пробки. Она смотрит в свое окно, где в каплях дождя играют красные вывески магазинов. Он смотрит вперед.
– Мне было обидно, – нарушает он молчание, – когда я пришел домой, а тебя не было, как и твоих вещей.
– Бессмысленно вспоминать прошлое.
– Ну мы же едем в ресторан из прошлого.
– Это совсем другое: хочу снова поесть ту утку.
– Разве это не означает попасть в прошлое?
– Ты стал слишком заумным.
Черная тойота медленно покидает пробку, заворачивая направо, во дворах заворачивает налево и останавливается возле небольшого здания. Перед ними кафе с названием «Борщ и щи». От ресторана «Диалог» осталась лишь входная дверь, да и то другого цвета.
– Да уж… – Она удивленно разглядывает вывеску. – Вот и попали в прошлое.
Костя, наверное, даже рад, что ресторана больше нет.
– Куда дальше? – спрашивает он.
– У меня идея. – Она кладет ладонь на его руку, немного держит и убирает. – Поехали ко мне? Я сейчас пиццу закажу, поедим, и всё.
– Пицца у тебя дома?
– Ну а что?
– Может, не стоит рисковать?
– Никакого риска. Поели и разошлись. Должна же я тебя отблагодарить за эти штаны, которые не подчеркивают твой зад.
– Не знаю…
– Умолять не буду. Просто скажи, какую мне пиццу заказывать: большую для нас или маленькую для меня? – Она вынимает сотовый и вопросительно смотрит на Костю. – Меня, если честно, бесят эти стереотипы, что мужчине нельзя просто так поесть пиццу с женщиной. Это же глупо, мы оба люди.
– Вот именно. А если у тебя нет девушки, то все считают, что ты гей.
– Чего?
– Меня Михалыч почему с тобой отправил? Он думал, что я гей.
– А ты гей?
– Конечно гей.
– Это же шутка? – не сразу спрашивает она.
Его взгляд точно означает, что это была шутка.
– Ну так какую пиццу?
– Мне пеперони, – называет он.
– Это я помню.
Существует правило, что если человек чего-то жаждет, то Вселенная ему поможет этого достичь.
Обратный путь черной тойоты оказывается на удивление быстрым. Никаких пробок и заминок.
Костя оставляет машину во дворе многоквартирного дома, на дальней парковке, и они идут до ее подъезда. Идут быстро, как бы торопятся, чтобы не намокнуть.
Лифт. Напряженное молчание.
Седьмой этаж. Ее дверь.
Ключ не хочет входить в замочную скважину, а Костя то и дело поглядывает вверх, на площадку.
Она выдыхает: наконец-то. Они входят в квартиру.
– Раздевайся, – произносит она, – проходи в комнату. Виски будешь?
– Я же за рулем.
– А, ну да… Или налить?
– Ну, от одного-то я точно не опьянею.
– Налево спальня, направо зал. Там музыка, проходи.
Костя идет в зал. Дежавю. Запах ее духов повсюду. Она и раньше так делала: брызгала немного духов на ватки и раскладывала их на полках.
Он включает свет в зале. Диван, напротив – большой стеллаж с не менее большим телевизором. Справа музыкальный центр, микрофон и небольшое электронное пианино. И, удивительно, на полках нет ни одной фотографии или книги.
Он подходит к музыкальному центру, нажимает кнопку включения.
Из колонок начинает играть песня Барбары Dis quand reviendras tu.
Заходит Аня.
– Я немного колой разбавила, – говорит она.
– А где колу взяла? – Костя берет бокал.
– Польскую заказываю.
– Это же обычная кока-кола?
– Да, европейская. А что?
– Да напарник обожает колу.
– Ясно.
– Ну, за встречу.
Они чокаются.
– Вот никто так больше не может делать виски с колой, – сделав глоток, замечает Костя. – Вроде и виски сильно не чувствуется…
– …а вроде и чувствуется, – заканчивает она.
Оба улыбаются.
– И все-таки это самая классная ее песня. А ты что пела в «Двух гитарах»?
– Ты что, не узнал?
– Конечно узнал. Просто для поддержания разговора спрашиваю. – Костя делает еще глоток. – Схожу покурю?
– Конечно, только подожди…
Она быстро убегает на кухню и так же быстро возвращается с пустой чашкой.
– Окурок сюда бросишь. – Она протягивает ему чашку.
Он кивает, и тут раздается звонок в дверь. Оба напрягаются, ведь курьер должен был позвонить в домофон.
– Пойду посмотрю, – выдавливает она улыбку. – Скорее всего, это курьер.
– Да, точно.
Он допивает до дна, ставит бокал на стол и выходит на балкон. Открывает окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Он смотрит вниз, во двор. Видит в свете подъездных фонарей белую маленькую «Оку» с надписью «Едим дома» – точно курьер.
Костя закуривает.
– Просто поесть пиццу и уйти, – тихо говорит он себе. – Нельзя было отказываться от пиццы, невежливо… Ты же ее еще любишь? А любовь – это прежде всего желать счастье. Пусть она будет счастливой…
Последнюю фразу он произносит слишком тихо.
Бычок отравляется в окно, и только потом Костя вспоминает о чашке-пепельнице.
Машет рукой, разгоняя дым, заходит в комнату, закрывает балконную дверь.
– Костя, иди кушать! – кричит она с кухни.
Он замирает, услышав эту фразу. «Костя, иди кушать» – звучит точно так же, как звучало тогда. От воспоминаний его сердце начинает бешено биться.
Раньше, если он долго не шел, она звала снова, но сейчас она молчит.
– Это просто старая знакомая, – шепчет он и идет на кухню.
Аня сидит за столом, спиной к окну. На столе тарелка с кусочками пиццы.
– Только хотела тебя снова позвать… – В ее глазах слезы.
– Ты чего? – спрашивает он.
– Да так.
Они молча смотрят друг на друга.
– Проходи, не стой, – приглашает она.
– Я, когда шел сюда на кухню… – Он подходит к ней. – Я сказал, что ты просто старая знакомая.
– Уже старая, – усмехается она.
– Не в том дело… Ты не можешь быть мне просто знакомой, понимаешь? Не можешь.
Они смотрят друг другу в глаза. Она, подчиняясь неведомой силе, встает. Они оба чувствуют чужое дыхание на своих губах.
На большом экране кинотеатра идет черно-белое кино. Герой Жана Габена медленно бредет с девушкой по мостовой.
В зале, в первом ряду, сидит рыжеволосая красотка, рядом с ней – Костя.
– Знаешь, что будет дальше? – спрашивает Эва.
– Я не смотрю кино, – отвечает Костя.
– Его посадят, потому что он поддался чувствам.
– Человек иногда совершает ошибки.
– Верно. Но человеку нужно эти ошибки исправлять.
– Легко сказать, – замечает Костя.
– Человеку нужно записать ошибки в черный блокнот и не повторять их.
– Ты на что намекаешь?
– Тебе я всегда прямо говорю. Я тебе всегда всё говорю прямо. Купи блокнот и запиши, – настаивает Эва.
На большом экране полиция хватает героя Жана Габена.
Костя резко открывает глаза.
На улице еще темно. Аня лежит рядом, он чувствует ее теплую ногу под одеялом. Возможно, ему хочется радоваться, но и возможно, что он совершил предательство. Но нет: предать можно только самого себя. Это он понял уже давно.
– Там есть еще пицца, – сонно протягивает Аня.
– Сколько времени?
Комнату освещает экран сотового.
– Почти час ночи, – отвечает она.
– Я бы еще выпил виски с колой, – говорит он.
– Ты хочешь, чтобы я тебе сделала? – Она поворачивается к нему.
– Ты же всё и так прекрасно понимаешь.
– Хорошо.
Аня встаёт с кровати, в темноте он видит лишь ее силуэт. Она идет на кухню, а ее тепло всё еще греет…
Зима
Выстрел оглушает заброшенный двор склада.
Писатель падает в холодный мокрый снег.
В правом ухе он слышит свист и чувствует, как его ноги неестественно дергаются. Но боли нет. Боли нет.
– Это мое последнее предупреждение, – говорит бандит. – Даю еще неделю, а потом поведу тебя на тот склад.
Бандит сплевывает, убирает ствол, садится в черную тойоту, которая стоит неподалеку, и уезжает.
Писатель садится, его трясет. Желтые фары его освещают, а потом снова темно.
Он тянется в карман, чтобы закурить, но не находит сигарет. Тихо выругивается. И кусает себя за указательный палец.
Боль есть. Значит, жив.
Писатель опускает левую руку в снег, чтобы опереться и помочь себе встать.
Рука проваливается, а там что-то твердое. Холодное и твердое.
Рукоять.
Он раскапывает снег второй рукой и поднимает предмет.
Жуткая догадка озаряет его мозг. Но это пока только догадка: из-за темноты сложно понять.
Он быстро осматривается. Вон там, возле дороги, фонари.
Писатель встает и бежит к фонарям, но почти сразу падает, запнувшись о торчащую железку. Предмет выскальзывает из его рук. Но тут же вновь оказывается в руках.
Теперь писатель не бежит, а просто быстро идет.
Белый свет подтверждает его догадку. Писатель держит черный пистолет, на рукоятке которого что-то написано розовым.
Пистолет!
Писатель испуганно озаряется по сторонам и сует страшную находку в карман.
Глава 4. Зачем им пистолет?
Зима
Он забегает в квартиру и тут же закрывает дверь. Наконец-то он может вздохнуть спокойно.
Выключатель. Свет озаряет однокомнатную квартиру-студию. Писатель скидывает ботинки и тут же идет в комнату. Страшную находку он кладет на небольшой стол, снова озирается по сторонам.
Ему в голову приходит глупая мысль, что предмет на столе могут увидеть в окно. Он бросается к нему и опускает жалюзи, которые повесил для защиты экрана ноутбука от солнца.
Всё?
Кажется, да.
В горле жутко пересохло. Срочно нужно выпить.
В холодильнике ничего нет, на полках – тоже. Под писательским столом, стоящим возле окна, он находит почти пустую бутылку казахстанского коньяка. Подарок от читателя.
Жидкости в бутылке не хватает даже на глоток. Выпить хочется еще сильнее.
– Когда у Хемингуэя не было выпить, он пил кофе, – раздается сзади знакомый женский голос.
Писатель резко оборачивается. Она сидит за столом, в этот раз со скинутым черным капюшоном, отчего ее рыжие волосы рассыпались по плечам.
– Интересная находка, – замечает она, проводя рукой по рукоятке пистолета. – Где-то я ее уже видела.
– Дурацкие законы. Человеку срочно нужно выпить, а нигде нет, – ворчит писатель.
– Тебе еще раз сказать о кофе?
– Кофе… Кофе.
Он задумчиво идет к плите, ставит чайник, ищет банку на полках. Сахара нет, а кофе осталось совсем немного.
– Налить тебе кофе? – из вежливости спрашивает он, не оборачиваясь.
– Налей.
Он замирает: кофе в банке всего на одну чашку.
– Шучу, – говорит она. – Я не пью кофе.
По его плечам видно, что он с облегчением выдохнул.
Ложка кофе в стакан. Кнопка на чайнике. Пепельница. Он шарит по карманам.
– Что, и сигареты потерял?
Нет. Сигареты у него есть на столе.
Желанная затяжка, кипяток в чашку, глоток. Сухость во рту исчезает.
– Ну и как? Передать старику Хемингуэю привет? – Ее зеленые глаза пронзают писателя.
– П-пе… передай.
– Что будешь делать с пистолетом?
Затяжка. Глоток кофе. Обдумывание.
– У тебя всего два варианта: либо выбросить, либо воспользоваться, – рассуждает она. – Однажды Достоевский сильно проиграл и у него не оказалось денег, чтобы заплатить. А заплатить нужно было срочно. И тогда кто-то намекнул ему о старухе процентщице. Эта милая дама помогла ему с долгом. И у него возник вопрос: почему он должен платить какой-то там старухе? Ведь через год она всё равно умрет, а деньги ему очень нужны. Как сейчас помню: он сидел рядом со мной, смотрел на топор и жаловался. И я ему сказала тогда то же самое, что и тебе сейчас: «У тебя два варианта: либо воспользоваться, либо выбросить». И он воспользовался. А потом вышел его самый знаменитый роман.
В голове писателя проскальзывает мысль, что, может, и он тогда напишет самый лучший свой роман.
– Я никогда не слышал, что Достоевский кого-то убил, – замечает он.
– Вот же ты наивный. Думаешь, человек станет трепаться о таком на каждом шагу? Тебе книги мало?
– Я ее не читал.
– А зря. Возможно, нашел бы ответы на свои вопросы. Отдавать долги или нет?.. Убить, если не последует наказание, или нет?..
– Насчет наказания ответа нет.
– Нет свидетелей – нет наказания.
– Намекаешь на то, чтобы убить бандита без свидетелей?
– Ты в своем уме? Я просто рассказываю тебе о Достоевском.
Он тушит окурок в пепельнице.
– Но я настойчиво прошу тебя купить коробку с бантиком, – добавляет она. – Коробка тебе пригодится.
Лето
Больничный кабинет. За столом сидит высокомерная дама пенсионного возраста в белом халате и больших очках. Она смотрит на стол, где лежат листы с результатами анализов. Иногда она плюет на палец, переворачивает лист и читает дальше.
Андрей сидит напротив, готовый услышать самое плохое.
– Ну, туберкулеза у вас нет, – заключает дама, – а вот кардиограмма плоховата. Вам бы записаться на прием в сто двенадцатый кабинет. Заплатите тысячу рублей, и вам на сутки повесят прибор. Он каждый час будет считывать показания вашего сердца.
– А зачем мне тогда пить молоко?
– В каком смысле, молоко?
– Ну… Вот от чего лечит молоко?
– Молоко может дать организму только немного кальция, и всё.
– Вы уверены?
– Молодой человек, я проработала врачом почти пятьдесят лет, уж про молоко-то я знаю.
– А туберкулеза точно нет? – снова спрашивает Андрей.
– Точно.
Красный кинотеатр.
Андрей сидит рядом с рыжеволосой. Напротив них тележка, на которой стоит бокал молока.
Она пьет вино.
– Не буду больше пить молоко, я с него вчера прямо обосрался, – ворчит Андрей.
– Я же не виновата, что ты воспринимаешь всё буквально.
– Не буквально. Я допер, что у меня туберкулез, но потом сдал анализы, и его нет.
– Открой глаза, посмотри дальше своего носа – и пей молоко.
– Опять молоко!
– Понимаешь, для тебя молоко – очень важный продукт. Ты должен настроиться и его пить.
Невероятная жара. Сидеть в такую жару в железной машине – самая настоящая пытка, и даже холодное молоко ее не облегчает. К тому же всё усложняет Викина подружка. Юля сидит сзади и советует, как лучше совершить ограбление.
Глаза Андрея уставлены на красный вход «Быстрозаймов». Этот вход встроен в старое серое здание, которое раньше было кинотеатром и из которого потом сделали что-то типа торгового центра. Он находится почти на окраине города – всего пара остановок до городского аэропорта и четыре остановки до центра города.
– Я бы сделала это под вечер, но не позже шести, – тараторит Юля с заднего сиденья. – Потому что в это время должны приехать за деньгами.
Глоток холодного молока.
– А еще я подумала, что тебе нужно будет в меня выстрелить, чтобы никто на меня не подумал. Куда-нибудь в ногу стрельнуть или в руку…
– Я тебе, блин, не снайпер, – перебивает ее Андрей. – Я не смогу хорошо прицелиться, да и подстава это. На их месте я бы сразу подумал на тебя. Это же основа основ – стрелять в ногу, чтобы не подумали. Тут нужно стрелять в живот по касательной или вообще не стрелять.
– В живот опасно.
– Вот поэтому на тебя никто и не подумает.
– А как ты по касательной в меня выстрелишь?
– Нужно целиться в ребра, чтобы пуля ударилась в них. Пусть сломает пару штук, но дальше не пойдет. Органы останутся целыми.
– Ты сможешь так выстрелить?
– Откуда мне знать?
– То есть ты даже не знаешь, сможешь выстрелить или нет?
– Выстрелить-то смогу, но попаду или нет – вот в чем вопрос.
Из дверей «Быстрозаймов» выходит Вика. На ней легкое летнее платье и босоножки. Она медленно идет к машине и садится на переднее пассажирское место.
– Ну? – Андрей заводит синюю хонду.
– Всё так, как она и говорила.
Машина трогается с места, вливаясь в огромный поток.
– Есть только один нюанс, – добавляет Вика. – Охранник.
– Нет у нас охранника, – замечает Юля.
– На стуле сидел тип в форме охранника.
– Это, наверное, клиент.
– Уверена, что клиент? – уточняет Андрей.
– Нет у нас охранников, это тупо!
– Ладно, поверим. Я вас возле метро высажу. Мне нужно кое-куда съездить, а вечером встретимся, всё обсудим.
Зима
Ему нравится название «бистро». Он всегда хотел побывать в бистро. И пусть там даже подают еду хуже, чем в кафе под его окнами, зато это бистро.
Обыкновенное кафе. Потрепанные столы, потрепанная официантка с еще живыми глазами и стандартный набор блюд: первое, второе, греческий салат и компот или кофе.
– Мне как обычно, – говорит писатель официантке и кладет на стол двести семьдесят четыре рубля.
– К сожалению, у нас подорожало, – отвечает она хриплым голосом.
– Опять?
– Всего на пять рублей. Мы перешли на более качественные макароны.
– Мне тогда старых.
– Старых нет.
– У вас дорожало на той неделе. Сейчас опять?
– К сожалению, да.
Писатель демонстративно убирает деньги в карман. Его взгляд обвиняет официантку во всех смертных грехах.
– Совсем вы охренели, – бросает он и выходит на улицу.
Снег падает крупными хлопьями, а его желудок хочет что-нибудь переварить, пусть даже и не очень вкусное.
Он вспоминает, что совсем недалеко, за углом, есть неплохое заведение, и направляется туда.
На проезжей части пассажиры толкают застрявший в снегу автобус; неподалеку возле стены магазина с протянутой рукой стоит старушка; чуть дальше очень худой и пьяный мужчина не может подняться с сугроба; на светофоре молодая мать матом объясняет маленькому сыну, как нужно правильно себя вести. И всё это украшают баннеры о величии и великолепии.
Писатель подходит к дверям закусочной, которая раньше интересно называлась и в которой он когда-то покупал бургеры. После смены названия он из принципа в нее не заходил. Собственно, и в этот раз он думает, что принципы важнее голода, и направляется в другую закусочную, которая не успела еще сменить название.
Народу в ней мало. И это не потому, что всем стало резко не хватать зарплаты на те же самые продукты. Просто еще очень рано для обеда, но уже слишком поздно для завтрака.
Он подходит к кассе и изучает меню. На этом его поход сюда заканчивается. Слишком, непозволительно дорого для обычной курицы и кофе.
Он направляется к центру, проходит парочку кварталов.
Неприметная вывеска с надписью «Кафе для вас».
«Почти как бистро», – думает он.
Писатель дергает дверь на себя и заходит. Небольшое помещение, вдоль стен тянутся столы, чуть правее касса. Народу почти нет.
Он проходит вперед, садится за третий столик.
Изучает меню, а там такие цены, что лучше уж было доплатить пять рублей.
– Что выбрали? – спрашивает молодая милая официантка.
– У вас – ничего! – нервно бросает писатель.
Он втягивает воздух, намереваясь обвинить девушку в дороговизне блюд, но вовремя осознает, что она ни при чем.
Писатель встает, выходит из кафе. И натыкается на маленького мужчину, раздумывающего, заходить ли.
– Это вы? – удивляется редактор.
Без кабинета и в коричневой кожаной куртке с шарфом он выглядит, будто стал меньше, да и глаза бегают в разные стороны.
– Здравствуйте, – отвечает писатель.
– Скверный сегодня денек.
– Да, если бы не снег…
– Даже рюмочку коньячку нигде не выпить.
– И не поесть толком.
– Вот времена настали, а? Раньше в любом кафе можно было спокойно заказать кофе и налить в него коньяк.
– Жаль, что мы не во Франции.
– Только не говорите, что там погода лучше.
– Там, говорят, есть бистро, где можно выпить и поесть.
– Ах, это… Да-да. Мне однажды посчастливилось там побывать, очаровательное место.
– А уже есть десять часов?
– Да.
– Я знаю одно место, где вам нальют рюмочку, но, к сожаленью, готовят там отвратно.
– Буду признателен.
– Следуйте за мной.
Писатель тут же направляется в центр города, до которого идти около пяти минут.
– Мозг всё же странная штука, – произносит редактор. – Мой, например, без рюмки коньяка совсем не хочет работать. А теперь ввели столько временны́х правил, что если не запасешься коньяком, то почти нигде до обеда его не купишь.
– Почему до обеда? Кажется, после десяти можно.
– Ха… Кажется.
– Нет, серьезно. В законе же написано, что после десяти.
– Ну не будем же мы верить каждой фантастической книге, – усмехается редактор. – Вот вы попробуйте купить. То не работает интернет, то нельзя пробить акцизу, то коньяк кончился, то у них еще не ровно десять, то сдачи нет…
Они спускаются в переход и ускоряют шаг.
Крыльцо, дверь, бар.
Толстый бармен уже скучает за стойкой.
– Доброе утро, – здоровается писатель. – Мне пиво, ему коньяк.
Через мгновение на стойке уже стоят бокал холодного пива и рюмка коньяка.
– А есть лимон? – спрашивает редактор.
– Конечно. – Бармен ставит тарелку с нарезанным лимоном не первой свежести.
– Хорошо бы еще и поесть, – замечает писатель.
– Только гренки.
– А что-нибудь другое?
– Есть картошка, но тебе ее не дам.
– За случайную и важную встречу. – Редактор нетерпеливо держит рюмку.
Они чокаются.
– Знаете, а я ведь тоже был писателем… – Редактор, выпив, морщится. – Даже написал одну хорошую книгу, а потом всё.
– Что всё?
– Я растратил талант впустую.
– Это как?
– А вот так. Мне нужно было писать, а я бродил, отдыхал, откладывал… В итоге, когда сел, то уже ничего и не писалось. Это я к тому, что у вас есть талант. Ваши «Переговоры» роскошные. Не теряйте талант, работайте.
– Повторить? – спрашивает бармен.
– Пока нет, но день длинный, я еще загляну, – говорит редактор.
Он расплачивается. Выходя из бара, поворачивается и повторяет:
– Не теряйте талант.
– Что-то ты сегодня рано начал, – замечает бармен.
– Да это я так, – пожимает плечами писатель, – отмечаю повышение цен на еду.
Лето
Синяя хонда стоит на пустыре. Этот пустырь образовался очень давно. Когда-то тут планировали поднять новый микрорайон и даже собрали деньги с людей, пообещав им квартиры. Но хозяин фирмы неожиданно пропал, успев лишь очистить пустырь от деревьев и утрамбовать землю щебенкой.
Недалеко от синей хонды останавливается белая «девятка». Из нее вылезает очень толстый парень, вынимает китайскую сумку и, медленно переваливаясь, идет к машине Андрея.
Сторона водителя приподнимается, когда толстяк усаживается на пассажирское сиденье.
– Тут всё, что просил. – Он подает сумку, и Андрей тут же убирает ее назад.
– Про деньги я тебе сказал.
– Ты мне и так уже торчишь.
– Отдам сразу всё.
– Крупное дело?
– Не… не совсем.
– Понимаю. – Толстяк загадочно улыбается. – Через неделю жду деньги.
– Через две.
– Тогда сверху пять тысяч.
– Ладно.
– И товар обратно не приму.
– Понятное дело.
– Ну, бывай.
Водительская сторона опускается. Толстяк, так же переваливаясь, возвращается к своей «девятке».
На его лице маска мистера Бина. Он слегка поправляет ее и бежит на кухню.
– Гони бабло! – кричит он Юле, направив на нее пистолет.
– У меня нет… – говорит она.
– Я знаю, что есть!..
Юля начинает громко хохотать.
– Опять?! – Андрей нервно снимает маску. – Вика, она опять заржала!
На кухню входит Вика.
– Так потому, что надо либо пиво пить, либо тренироваться. – Вика идет к холодильнику, вынимает оттуда две банки пива, одну подаёт Юле.
– Вы несерьезно относитесь. – Андрей тоже идет к холодильнику. – А если она на камеру там засмеется.
– Камеры надо отключить, – говорит Юля.
– Что? – Андрей замирает возле открытой дверцы холодильника.
– В окно с улицы идет черный провод. Это интернет. Обрежешь провод – не будет интернета. Нет интернета – нет камер.
– Логично, но ты узнай про резерв. – Вика делает глоток.
Андрей вынимает из холодильника молоко.
– Что за резерв? – спрашивает Юля.
– Когда я в магазине работала, у нас был резервный интернет. Если основной отрубался, сразу же включался резервный. Узнай, чтобы не вляпаться.
– Значит так. – Андрей садится за стол. – Левые номера на машину я достал.
– А правые? – усмехается Юля.
– И правые тоже. Два пистолета, патроны и маски.
– А почему нам в лыжных не пойти? – спрашивает Вика.
– Мы бы в лыжных пошли, но где я их сейчас куплю?
– Не надо было старые выкидывать.
– Ты опять? Нам важно соблюдать традиции, чтобы всё шло отлично…
– Снова начал… – обрывает его Вика, а потом хитро улыбается. – Сидите тут, я кое-что покажу.
Она уходит в комнату. Андрей пьет молоко, потом смотрит на Юлю.
– Независимо ни от чего тебе важно испугаться.
– Что значит «независимо ни от чего»?
– Ну, не важно, отключу я камеры или нет. Тебе важно испугаться.
Входит Вика и кладет посередине стола черный пистолет, на рукоятке которого розовым лаком написано «Вика».
– Ты… ты *бнулась, что ли?! – кричит Андрей. – А че фамилию еще не написала?! А давай вообще сразу мусорам позвоним и всё расскажем! – Он краснеет от гнева. – Адрес еще напиши, ИНН! Я специально взял другие пушки, а ты тут…
– Окно открыто, – напоминает ему Вика.
Он замолкает, смотрит на открытое окно.
– Да блин!
Юля начинает ржать.
– Серьезнее отнеситесь к делу, – бросает он и уходит с кухни.
– Кстати, прикольно получилось, – замечает Юля, кивая на розовую надпись.
– А то.
– Вика! – слышен крик Андрея из комнаты. – Ну на хера ты на моем-то написала!
Девушки начинают смеяться.
Осень
Всегда тяжело расставаться. Особенно с тем, кого только недавно вновь приобрел.
Костя стоит в коридоре. Он уже обут и готов уходить, но мнется. Аня стоит напротив. Ей сказать точно нечего.
– Я вечером зайду. – Костя произносит эту фразу как вопрос и как утверждение.
– Зачем? – Она точно задает вопрос.
– Ну как зачем… Мне кажется, мы любим друг друга.
– Это была разовая акция.
– Не понимаю.
– Такое больше не повторится.
– Почему?
– Ты и сам всё прекрасно знаешь, – говорит она.
Молчание.
– Может, поцелуемся? – спрашивает он.
– Уже целовались.
– Тогда прощай.
– Прощай.
Он выходит. На душе скверно, а еще лифт едет очень долго.
Двери лифта открываются, он входит. Сейчас идеальный момент, чтобы она выбежала из квартиры и вернула его обратно.
Но двери лифта закрываются, а двери ее квартиры – нет.
Медленно отсчитываются этажи, двери открываются.
Он выходит на площадку. Сверху слышны шаги, вроде даже бег.
– Костя, стой! – кричит женский голос.
Он поворачивается в сторону лестницы, делает несколько шагов. И вот она влетает в него, обхватив руками.
– Я не могу тебя отпустить! – Ее голос звучит неровно от бега. – Мы не прощаемся. Я тебе позвоню, когда прийти. Только ты это… без машины приходи, пешком.
Она смотрит ему в глаза.