Читать онлайн Анти-Горбачев бесплатно

10 марта 1985 года. Здание ЦК КПСС на Старой площади, 22.30

Политбюро собиралось долго и муторно, и настроение у всех собравшихся было безрадостным – третий генеральный уходил в иной мир за неполные два с половиной года. Последним вошёл Горбачев, фактически исполнявший обязанности генсека последние месяцы. Он осмотрел собравшихся, тяжело вздохнул, но сел не на председательское место во главе стола, а чуть сбоку, соблюдая приличия.

– Товарищи, – начал он, – все вы, конечно, уже в курсе, что сегодня скончался Константин Устинович. Прошу почтить память покойного вставанием.

Народ дружно встал, постоял с минуту и уселся обратно вслед за Горбачевым. Тогда тот продолжил:

– Давайте заслушаем товарища Чазова о причинах смерти генерального секретаря.

Чазов встал, откашлялся, вытащил из папки два листочка, скреплённых скрепкой, подслеповато прищурился и зачитал стандартно-казённое заключение, в котором фигурировали страшные слова о нарастающей печёночной и лёгочно-сердечной недостаточности. Как это и обычно, его мало кто понял, но понимающие лица сделали абсолютно все.

– Надо собирать пленум ЦК и избирать нового руководителя, – сказал Горбачёв, – предлагаю назначить пленум на завтра на 14 часов.

Возражений не последовало.

– Хорошо, я полагаю, что организационные вопросы по доставке членов ЦК в Москву решат товарищи Лигачев (заведующий общим отделом и секретарь ЦК, назначен на этот пост полтора года назад) и Соколов (тогдашний министр обороны). Теперь вот что, товарищи, – откашлялся Горбачёв, – нам надо выбрать председателя комиссии по организации похорон, определить место захоронения и прощания с покойным, а также наметить время, когда будет обнародовано сообщение о смерти генсека…

Если с местами и временем никаких затруднений не возникло (без возражений были утверждены Кремлёвская стена, Колонный зал Дома Союзов и сообщение в газетах и по ТВ завтра с утра), то относительно председателя комиссии возникла некоторая заминка… в зале повисла звенящая тишина, продолжавшаяся немного дольше ожиданий Михаила Сергеевича.

– Я полагаю, – встал Громыко, – что наилучшей кандидатурой на должность председателя комиссии станет Михаил Сергеевич – он фактически руководил Политбюро с января месяца, ему, так сказать, и карты в руки.

После этого случилась ещё одна пауза, как бы не длиннее первой. Затем встал первый секретарь Московского горкома Гришин.

– У меня одно маленькое замечание, товарищи, – сказал он негромко, – Михаил Сергеевич, безусловно, является ярким и талантливым руководителем, одновременно исполняющим множество обязанностей, однако количество этих обязанностей с некоторых пор стало превышать все разумные рамки, поэтому есть предложение не добавлять ему лишней нагрузки, а поручить организацию похорон менее загруженному товарищу.

И снова наступила гробовая тишина… если бы в здании ЦК летали мухи, то наверняка их было бы сейчас слышно. Но мух здесь эффективно искоренял обслуживающий персонал, поэтому слышно было только, как дрожит карандаш в руках Соломенцева (член Политбюро с 83 года, андроповский выдвиженец, председатель Комиссии партконтроля), ударяясь по краю стакана с минералкой.

– И кого же вы предлагаете назначить на этот пост? – наконец раздался голос Громыко.

– Григория Васильевича Романова, – последовал немедленный ответ. – Григорий Васильевич опытный руководитель, он успешно руководил Ленинградской партийной организацией, а сейчас также прекрасно справляется с обязанностями куратора оборонной отрасли, справится и с этим делом.

Гришин сел, а его место немедленно занял Щербицкий, первый секретарь ЦК КП Украины.

– Я поддерживаю Виктора Васильевича, – сказал он с характерным южно-русским акцентом, – Михаил Сергеевич сейчас нужнее в других областях деятельности, а Григорий Васильевич будет лучшей кандидатурой на эту позицию.

– Позвольте, – подал голос Лигачёв, – я категорически не согласен с двумя предыдущими товарищами – лучше Михаила Сергеевича на данный момент мы никого не найдём. А Григорию Васильевичу надо сосредоточиться на своей основной работе, на оборонных вопросах, это очень важно сейчас.

– Я так полагаю, – сказал после ещё одной продолжительной паузы престарелый Тихонов (самый старый член Политбюро, 80 лет, Предсовмина СССР), у которого с трудом двигался язык, – что в соответствии с ленинским принципом демократического централизма нам сейчас предстоит голосование по кандидатуре председателя комиссии.

Девятью днями ранее. Паланга, дом отдыха «Линас»

Дом отдыха «Линас» (распространённое литовское мужское имя) располагался не в самой Паланге, а в пригороде под названием Ванагуле. До центра города, впрочем, отсюда было пешком минут двадцать, не больше. До Ботанического сада чуть подальше. Романов любил это место и приезжал отдыхать сюда уже не первый раз – март, конечно, не лучшее время для отдыха в нашей средней полосе, но сосны, песчаные дюны и спокойствие, разлитое в воздухе, никуда не исчезают и в этом сыром, как только что выкрученное бельё, месяце.

Две его дочери, Валентина и Наталья, давно уже выросли, у них были свои семьи, поэтому в отпуска они ездила отдельно, с мужем и маленькими внуками, но жена Анна Степановна, как верный боевой товарищ, всегда находилась рядом. «Линас» представлял собой три разноэтажных и разноцветных корпуса, стоящих в паре сотен метров от береговой линии. Романов жил в оранжевом корпусе на третьем этаже в так называемом «представительском» номере – из трёх комнат, с телевизором и холодильником, а ещё в углу там имел место камин. Не настоящий, электрический, но смотреть на него всё равно было приятно.

Офицер связи (Романов же был не последним лицом в советском ареопаге, поэтому ему полагался личный телефон системы «Алтай» и сопровождающее его лицо) капитан Орлов, размещался на том же этаже, но в обычном стандартном номере. Кроме него, Романову была приставлена охрана из трех проверенных офицеров девятки, они посменно работали. На прогулках, как они договорились, эти ребята его не сопровождали, чтобы не было совсем уж похоже на шпионские игры, но Романов твёрдо пообещал всегда находиться в поле их зрения и не делать резких несогласованных движений. А при выездах в Палангу или Клайпеду, такие случаи бывали, офицеры охраны уже обязательно сопровождали своего подопечного с чемоданчиком, в котором располагался телефон и запасные аккумуляторы.

– Сыровато сегодня, – сказала Анна, перешагивая очередную лужу, – кости что-то ломит.

– И на массаж тебе, наверно, пора, – отозвался Григорий Васильевич, – а мне на электрофорез.

– Ещё пятнадцать минут есть, – ответила она, посмотрев на часы, – как раз успеем вовремя, если обогнём вон ту рощу.

– Нельзя, – сурово отрезал Романов, – я должен быть в поле зрения охраны, а за рощей они меня видеть не смогут.

– Всегда так, – расстроенно ответила жена, – не жизнь, а сплошные ограничения свободы.

– Что же делать, – вздохнул Романов, – как говорится в одной французской поговорке – ноблесс оближ. Что означает «положение обязывает». Был бы я слесарем дядей Гришей с Кировского завода, ограничений меньше было бы, но и в Паланге мы с тобой вряд ли тогда отдыхали бы… по крайней мере не в президентском номере.

– Ну тогда пойдём на процедуры, – развернулась Анна назад, – встречаемся в столовой, да?

– Встречаемся в столовой, что там у нас сегодня на обед?

А по окончании лечебных процедур и обеда Григорий Васильевич прилёг отдохнуть в своём представительском номере и ему приснился такой вот странный сон…

––

Яркий летний день, лужайка на задворках его родного дома в деревне Зихново, сам он, в возрасте примерно 15 лет, сгребает скошенное сено в копны, а из-за соседнего стога появляется Маша Симонова, дочка соседа дяди Пети и его первая и безответная любовь.

– Здравствуй, Гриша, – говорит она, улыбаясь.

– Привет, Машенька, – так же улыбаясь, отвечает он. – Помогать пришла?

– Нет, Гришенька, – говорит, продолжая улыбаться, она. – Я пришла сообщить тебе некоторую важную информацию, так что бросай свои вилы и иди за мной.

Григорий слегка удивляется современной лексике в устах деревенской девочки, но повинуется, и они оба уходят за стог – там, оказывается, стоит сарай из грубо оструганных досок, который не был виден сразу, даже и не сарай, а как всплывает в памяти Романова, павильон. Они заходят внутрь, там в одном конце висит экран, как в кинотеатре, а в другом стоит что-то вроде кинопроекционного аппарата.

– Кино мне собралась показать? – спрашивает Григорий. – Чапаева?

– Угадал, – отвечает она, – но полностью – я тебе не «Чапаева» и даже не «Великолепную семёрку» покажу, а сплошную документалку. История России с 1985 по 1991 годы.

– Почему России? – ухватился за эту оговорку Романов, – наша же страна называется СССР и отдельной истории России вроде бы не должно быть.

– Это пока СССР, – отвечает Маша, – а дальше будет Россия. Ты вопросы пока не задавай, а посмотри, что тебе тут приготовили. А потом определимся…

И она щёлкнула какой-то кнопкой, одновременно прикрыв дверь в сарай – на экран спроецировалось название «Перестройка и гласность в СССР», а затем пошла хроника… Романов честно досмотрел её до самого конца, до декабря 91 года, спуска флага СССР и передачи ядерного чемоданчика Ельцину, а потом спросил:

– Это что, всё так и случится?

– Абсолютно, – подтвердила Маша, – если ты не примешь некоторые меры.

– А со мной что будет? Тут про это ни слова нет.

– Про тебя могу так рассказать, в хронику, извини, не вошло. Из Политбюро тебя выведут в июне 85-го, да, это через три месяца случится, из ЦК КПСС исключат в августе того же года. И будешь ты дальше жить на заслуженной пенсии до самой смерти.

– И когда же смерть моя наступит, ты знаешь? – решил выяснить всё до конца Романов.

– Знаю, конечно, в 2005-м… ну что, нравятся тебе такие перспективы?

– Не нравятся, – потряс головой Романов, – а я могу что-то изменить?

– Ясное дело, можешь, – засмеялась Маша, – иначе для чего бы мы тут с таким трудом выстраивали мост между 1985-м и 2085-м…

– Так ты из будущего явилась? – наконец догадался он, – и как там у вас в будущем? На Марс полетели?

– Только беспилотники… если честно, нечего делать на этом Марсе. Но мы отклонились от темы – исходную информацию мы тебе выдали, если есть вопросы, задавай – у тебя есть пять минут.

– Конечно, есть, – встрепенулся Романов, – у меня тысяча вопросов, но попробую выбрать самые важные…

И он выбрал самые важные вопросы – когда точно умрёт Черненко, как будет решаться вопрос о новом советском лидере, что за проблемы возникнут на 4-м блоке Чернобыля, как можно разрешить вопрос с Афганистаном, как не допустить нефтяной демпинг в 86-м, что делать с космической программой и можно ли вообще как-то демпфировать национальные разногласия. На всё это Маша дала точные, но очень короткие ответы.

– Всё, время вышло, – сказала она, посмотрев на часы. – Прощай, Гриша… и помни, что я тебя потом всю жизнь любила.

За сим Маша вместе с несуразным павильоном растаяла в летнем мареве, а Григорий остался один посреди скошенного луга, где в соседнюю копну были воткнуты его вилы. А затем он проснулся в своём номере в отеле «Линас» и начал размышлять…

1 марта 1985 года. Киев, ЦК КПУ, Советская площадь

У Владимира Васильевича Щербицкого был очень хлопотный день – три совещания друг за другом, ни на одном из которых не удалось прийти к единому знаменателю, а под вечер у него был запланирован вылет в Москву. С целью возглавить делегацию СССР в страну вероятного противника, в город Нью-Йорк, на сессию Генеральной ассамблеи ООН. Он не хотел и не добивался этой поездки, но так решило коллективное партийное руководство, с которым не поспоришь.

Окна его кабинета в здании ЦК Компартии Украины выходили прямо на Советскую, бывшую Михайловскую площадь и далее на парк Владимирская горка. Он постоял некоторое время у окна, собираясь с мыслями, и совсем уже было решил плюнуть на недоделанные дела и ехать в аэропорт, как зазвонила вертушка АТС-1. По этому номеру дозванивались самые значительные люди государства, поэтому Щербицкий немедленно вернулся в своё кресло и поднял трубку.

– Добрый вечер, Владимир Васильевич, – сказала трубка голосом Романова, – как поживаешь?

– Спасибо, Григорий Васильевич, – откликнулся он, – твоими молитвами. В Нью-Йорк вот собираюсь, на сессию ООН.

– Слышал-слышал, – ответил Романов, – серьёзная поездка, растёшь на глазах.

– У тебя какое-то дело? – спросил Щербицкий, – просто извини, но у меня очень мало времени остаётся до отъезда…

– Да, дело, причём очень серьёзное, – немедленно отреагировал Романов, – как бы это получше выразиться…

– Да хоть как-нибудь выразись, – сказал Щербицкий, – только ясно и конкретно.

– Короче так, Володя, – перешёл на более дружеский язык Романов, – из заслуживающих доверия источников у меня есть сведения о весьма тяжёлом положении первого лица…

– Какая же это новость, – перебил его Щербицкий, – об этом известно многим и довольно давно.

– Ты не понял… если это раньше положение было просто тяжелым, то сейчас оно перетекло в состояние «весьма»… так понятнее?

– Продолжай, – попросил украинский лидер.

– Так вот, переход из состояния «весьма» в «крайнюю тяжесть» очень вероятен в ближайшие дни, а дальше ты сам понимаешь, что последует…

– И? – потребовал расстановки точек над И Щербицкий.

– И всё очень просто – ты просто не успеешь вернуться из Америки на заседание Политбюро, а значит что? Правильно, выборы нового главного пройдут без тебя.

– Ты намекаешь, что мне не надо туда ездить?

– Да, именно на это я и намекаю.

Щербицкий открыл пачку Казбека, закурил, выпустил кольцо дыма к потолку и только тогда сформулировал следующее предложение:

– Насколько точны твои сведения?

– Я доверяю им целиком и полностью, – отрезал Романов, – а вместо тебя мог бы поехать, например тот же Воротников – вот кому-кому, а ему совсем бы не стоит участвовать в том заседании Политбюро. В отличие от тебя.

– И как мне отказаться? – уже начал сдавать позиции Щербицкий.

– Мне что ли тебя учить, – резонно заметил Романов, – партийного работника с 50-летним стажем… пусть врачи у тебя найдут что-нибудь серьёзное, например.

– Я тебя понял… – ответил Щербицкий, – нам надо бы встретиться и обсудить вопросы не по телефону.

– Через 3-4 дня я назначу совещание по вопросам атомной энергетики, твоё присутствие будет обязательным… к тому времени ты должен выздороветь и приехать в Москву, вот тогда и поговорим.

– А за эти 3-4 дня… – начал Щербицкий.

– Нет, можешь не беспокоиться, ничего страшного за это время не произойдёт, – заверил его Романов. – И ещё я Динмухаммеда Ахмедыча подтяну, это тоже наш проверенный товарищ.

– Спасибо, дружище, – закончил разговор Щербицкий, – я этого не забуду.

И следом он тут же попросил секретаря вызвать его личного врача…

1 марта 1985 года. Алма-Ата, здание ЦК компартии Казахстана, Новая площадь

Динмухаммед Ахмедович Кунаев, 73 года, Первый секретарь Компартии Казахстана, член Политбюро и трижды Герой Соцтруда, сидел в своём кабинете в недавно отстроенном здании ЦК на Новой площади и напряжённо размышлял над только что состоявшимся разговором с Григорием Романовым.

Для осведомлённых людей не было никаким секретом наличие двух взаимоисключающих группировок в нынешнем составе Политбюро. В первую входили сторонники набирающего силу молодого Горачёва – министр иностранных дел Громыко, председатель КГБ Чебриков, Лигачев, Воротников и Шеварнадзе. Противниками Горбачева (в качестве альтернативы ими предполагались трое, строгой определенности тут не было) были Гришин, Романов, Щербицкий, сам Кунаев, а также дряхлый предсовмина Тихонов. Кандидаты и секретари ЦК не рассматривались, как на что-то влияющие лица. Таким образом, было фактическое равенство – пятеро за Горбачева, пятеро против. Весы застыли в неустойчивом положении и могли склониться в любую сторону.

Кунаев вытащил из ящика стола чётки, подаренные ему в прошлом году во время визита в Сирию, закрыл глаза и начал размышлять над текущим состоянием дел. Чётки помогали ему сосредоточиться… то, что сказал Романов, было чудовищной несправедливостью… значит что?… значит надо с этой несправедливостью бороться… под лежачий камень вода, как известно, не течёт, а если найти аналог этой поговорке на Востоке, то «движение благо, неподвижность смерть». Значит, будем бороться…

Кунаев вызвал секретаря из приёмной.

– Азамат, внеси изменения в мой календарь.

– Слушаю, Динмухаммед Ахмедович, – тот с готовностью достал из кармана блокнот и ручку, и то, и это было с эмблемой республиканского ЦК.

– 9 марта, 14-00, Москва, совещание по вопросам атомной энергетики. Со мной должны поехать главный инженер Шевченковской АЭС и начальник Семипалатинского полигона.

– Записал, Динмухаммед Ахмедович, – секретарь от усердия даже язык высунул. – Ещё что-нибудь?

– Чаю ещё принеси, сразу две пиалы… и меня больше ни для кого нет до вечера.

9 марта 1985 года. Москва, НИИ-8, совещание по атомной энергетике

Романов решил провести выездное заседание на площадке института, разработавшего и осуществляющего текущий контроль за реакторами серии РБМК. Присутствовали директор института Доллежаль, руководитель всей атомной отрасли академик Александров, начальник Минсредмаша Славский, а также Щербицкий с директором Чернобыля Брюхановым и Кунаев с начальником полигона в Семипалатинске.

– Товарищи, – так начал своё выступление Романов, – у нас сегодня в повестке дня один вопрос – безопасность реактора РБМК. Кто хочет начать?

Александров поднял руку.

– Григорий Васильевич, я не совсем пойму, с чем связана такая повестка и такая экстренность нашего совещания? Реакторы Большой Мощности Канальные, сокращённо РБМК, разработаны НИИ-8 уже более 15 лет назад. На текущий момент построено и эксплуатируется 15 единиц на пяти площадках – Ленинград, Курск, Смоленск, Чернобыль, Игналина. Нештатные ситуации случались, конечно, устройства сложные, при ежедневной эксплуатации могут произойти разные вещи, но критических ошибок в их работе замечено не было.

– Анатолий Петрович, – остановил его Романов, – а что вы скажете по поводу внесения дополнительной реактивности при опускании замедляющих стержней? По идее они же должны гасить эту реактивность…

– Действительно, такой недостаток имеется, – Александров с удивлением посмотрел на Романова, – но он достаточно несущественен. Николай Антонович, может быть вы осветите вопрос с технической стороны?

– Гм, – сказал, поднимаясь было генеральный конструктор, но Романов махнул ему рукой и он остался сидеть, – концевой эффект на реакторах данного типа имеет место – при опускании стрежней защиты идёт кратковременное увеличение реактивности, однако это повышение всего на несколько процентов и длится течение максимум десяти-пятнадцати секунд. Никаких критических явлений оно вызвать не сможет.

– Хорошо, – ответил Романов, – я бы всё же настаивал на изменении конструкции стержней в кратчайшие сроки. Второй вопрос у меня такой… давайте рассмотрим гипотетический эксперимент по испытанию режима выбега турбогенератора…

– Вы меня поражаете, Григорий Васильевич, – подал голос Александров, – откуда такие познания в тонкостях работы РБМК?

– После двух аварий на аналогичных блоках немного углубился в тему, – парировал Романов.

– Вы имеете в виду Три-майл и Ленинградский инцидент? – спросил Доллежаль.

– Да, именно их. Так вот… идет гипотетический эксперимент, персонал разгружает реактор, снижая мощность до примерно четверти расчетной. Но при этом по неопытности не удерживает этот режим, и мощность проваливается почти до нуля. Что дальше?

– Должен заметить, что персонал всех наших АЭС достаточно опытен, чтобы не допустить такое. Но я отвечу на ваш гипотетический вопрос – дальше идёт так называемое ксеноновое отравление, – ответил Доллежаль, – и последующий вывод реактора на номинальную мощность должен происходить в течение двух-трех суток.

– Правильно, – перелистнул Романов свои записки. – Пойдём дальше. Значит, в течение этих минимум двух суток реактор будет отключен от энергосети и выработка энергии станцией резко сократится, так?

– Не так уж и резко, – возразил Александров, – только на Чернобыльской станции, например, таких блоков четыре, но сократится, это точно.

– А персоналу, ответственному за эксперимент, это совсем не улыбается – по сути это провал и последующие оргвыводы вплоть до увольнения. Тогда что сделает персонал?

– Намекаете на быстрое растормаживание реактора? – спросил Доллежаль.

– Точно, – стукнул Романов ребром ладони по столу, – а что, если персонал наплюет на инструкции и быстренько начнет выводить блок в норму? А для этого надо вытащить все стержни, раз, и слить охлаждающую воду, два.

– Это запрещено всеми инструкциями, – запротестовал Александров, – более того, в систему встроена блокировка такого вмешательства.

– Но ведь блокировку можно отключить, верно?

Александров с Доллежалем с некоторой задержкой кивнули.

– Хорошо, идем ещё дальше. Стержни вынуты, вода наполовину слита – начинается резкий подъем мощности, перегрев подводящих каналов… могут они расплавиться хотя бы в паре каналов?

– Это сложный вопрос, – замялся Александров, – теоретически да, а на практике никто не проверял.

– А мы и обсуждаем теоретические вещи, – заметил Романов, – значит, каналы расплавляются, вода кипит, превращаясь в пар, давление внутри реактора растёт. На какое, кстати, давление рассчитана оболочка?

– 6 МегаПаскаль, – отозвался похоронным тоном Доллежаль.

– Вполне может ведь и превысить эту планку, – продолжил Романов. – А дальше у нас идет взрыв, срыв верхней крышки реактора, полное расплавление активной зоны и радиоактивный выброс реакторного топлива в окружающую среду. Какой обычный уровень радиоактивности в графитовой оболочке, подскажите, Анатолий Петрович?

– Несколько тысяч рентген, – ещё более убитым тоном сообщил Александров. – Только этого не может произойти никогда, все, что вы теоретически предположили.

– Есть такая поговорка «никогда не говори никогда», – ответил ему Романов. – Если есть хотя бы одна миллионная доля вероятности такой аварии, мы должны её исключить. Потому что жизни людей, работающих на станции и проживающих рядом со станцией обойдутся нам очень дорого. Очень. Я уж не говорю об ущербе для экономики и имиджевых потерях во всем мире.

– И какой же из сегодняшнего заседания последует вывод? – это взял слово министр среднего машиностроения Славский, молчавший до этого.

– Записывайте, – ответил Романов, – доработать конструкцию замедляющих стержней, раз, срок 1 сентября. Запретить все несогласованные эксперименты на реакторах этого типа… да просто все эксперименты запретить на… ну на календарный год, например, это два. Срок – завтра. Укрепить руководство Чернобыльской АЭС, три. Срок – в течение месяца.

– В каком смысле укрепить? – взвился директор Чернобыля Брюханов, – и почему именно Чернобыльской, у нас же пять площадок с РБМК?

– Позвольте мне не отвечать на последний вопрос, – поморщился Романов, – информация достаточно конфиденциальная. А по поводу укрепления… надо перевести заместителя главного инженера Анатолия Дятлова и вас, товарищ Брюханов, на другую работу. Туда, где нет реакторов РБМК.

– А основания? – продолжил Брюханов. – Дятлов опытнейший инженер, у него 20 лет стажа на АЭС. Я тоже немало времени проработал в Чернобыле.

– Товарищ Славский, придумайте основания, – вторично поморщился Романов, – а я обязательно проверю. И последнее – я выйду с предложением полностью прекратить производство новых блоков РБМК. Надо переходить на более безопасные вещи.

– Вы имеете ввиду ВВЭР? – уточнил Александров.

– Да, именно их.

На этом совещание было закрыто, а Романов предложил Кунаеву и Щербицкому, промолчавшим всё это время, остаться и побеседовать о жизни.

9 марта 1985 года. Москва, НИИ-8, совещание Романова, Щербицкого и Кунаева

– Почему именно здесь? – спросил Щербицкий, когда они остались одни.

– Здесь ушей меньше, – пояснил Романов.

– Даже по сравнению со Старой площадью?

– Даже, – отрезал Романов. – А нам лишние уши ни к чему. Итак, давай к делу.

Кунаев разлил боржоми по стаканам, все трое отпили немного, и тогда Романов продолжил.

– По информации моего источника Константин Устинович скончается 10 марта… завтра, значит… в первой половине дня.

– Откуда такие точные данные? – спросил поражённый Щербицкий, – он господь бог, ваш источник?

– Не совсем, но близко к тому, – ушёл от ответа Романов. – Расклад сил в Политбюро на сегодня такой – пятеро за Горбачёва, пятеро против.

– Кто же за – уточните? – попросил Кунаев.

– Мы трое плюс Тихонов и Гришин. При этом Воротникова на совещании точно не будет, он просто не успеет вернуться из Америки.

– А кандидаты и секретари? – задал наводящий вопрос Щербицкий.

– Они решающей роли не сыграют, но можно предположить, что на нашей стороне могли бы выступить Демичев, Капитонов, Русаков, Зимянин и Кузнецов. Пономарёв под вопросом.

– Григорий Васильевич, – вдруг задал сложный вопрос Кунаев, – а что такого плохого в Михаиле Сергеевиче? Может мы зря устраиваем эти шпионские игры, а надо просто согласиться с мнением партии? Горбачев же почти полгода исполняет обязанности генсека, и неплохо исполняет.

Романов встал, подошёл к окну, потом включил свет в кабинете, потому что наступали сумерки, а затем ответил:

– Горбачёв это страшный человек, вот что в нём плохого. Знаете, как размножаются паразиты?

Щербицкий вздрогнул:

– Какое-то вы неаппетитное сравнение подобрали, Григорий Васильевич.

– Какое уж придумал, – вздохнул он, – самое точное, подходящее к Горбачёву. Так вот, паразиты откладывают яйца в тело других животных, эти яйца там и развиваются, высасывая жизненные соки из хозяев. Некоторые умирают, чтобы дать жизнь новому поколению паразитов. Михаил Сергеевич один из них, из паразитов… завёлся в здоровом теле партии и государства, сейчас растёт, а когда окончательно сформируется, разорвёт в клочья и партию, и страну.

– Страшные вы вещи рассказываете, – поёжился Кунаев, – а доказательства этому его паразитизму какие-то есть?

– Поверьте на слово, – Романов вернулся на свое место. – Тем более, что лично я даю вам обоим твёрдые гарантии на ближайшую пятилетку. А Горбачев что вам даст – переговоры какие-то на этот счёт наверняка были ведь?

– Не получилось у нас договориться, – ответил за обоих Щербицкий.

– Вот видите…

– А кого же вы видите на посту генсека? – озвучил главную мысль Кунаев.

– Гришина, – немедленно вылетело из уст Романова. – Да, ему тоже немало лет, но политик он очень опытный и вменяемый, в отличие от. А вы кого-то ещё можете предложить?

– А что насчёт вас, Григорий Васильевич? – закинул удочку Щербицкий.

– Моё время пока не пришло, – отрезал тот, – предлагаю такую программу действий на сегодняшний вечер и завтрашнюю первую половину дня – я беру на себя Гришина, Капитонова и Соломенцева, возможно, удастся перетянуть его на нашу сторону. Владимир Васильевич займётся Тихоновым и Зимяниным. А вам, Динмухаммед Ахмедович, поручаются Кузнецов и Пономарёв.

– Вы уверены? – удивился Кунаев, – Пономарёв же заведующий международным отделом ЦК? Он намертво завязан на существующий статус-кво…

– И тем не менее можно попытаться, – на этом Романов закруглил беседу.

Лирическое отступление 1. СССР в 1985 году

Безусловно в умах как высокого начальства, так и обычных советских граждан было ощущение кризиса. Серьёзного кризиса, но до катастрофы от него было далеко. Экономический рост прекратился примерно в 80-81 годах, затем его немного оживил Андропов, но в 84 году он упал до 1-1,5%. Ничего хорошего не наблюдалось и в сельском хозяйстве, несмотря на огромные вливания ресурсов – валовые сборы зерна топтались у отметки 200 млн т, а в неурожайные годы даже резко проваливались и ниже. Поэтому зерно приходилось закупать у капиталистов, в некоторые годы эти закупки доходили до 25-27 млн т, как например в прошлом 84 году. А в животноводстве и совсем всё было грустно.

Приток нефтедолларов за экспортные энергоресурсы, конечно, облегчал положение страны, но и здесь имелись свои подводные камни.

Но полностью, как тупиковую, ситуацию в экономике никто не оценивал – в обществе не сформировался запрос на радикальное исправление положения не то что на уровне рыночных подходов, но даже и в таком облегчённом варианте, который проводил Китай под мудрым водительством Дэн Сяопина.

Но экономика экономикой, но настроения в народе определяются не только ей – ждали ли люди радикальных перемен в 1985 году? Ответ будет «категорическое нет»… да, на кухнях и в курилках ругали власти и постоянный дефицит, да, геронтократия Политбюро ничего, кроме насмешек не вызывало. Однако даже анекдоты про наших вождей были скорее беззлобными шутками… вспомните например «Что там впереди? Да всё по-брежнему, всё черненько» или «Я стар. Я очень стар. Я суперстар».

Да и неофициальное диссидентство к 85 году практически выдохлось – Сахаров с Боннер сидели в Горьком и никаких инфо-поводов не давали, Буковского обменяли на Луиса Корвалана, Алексеева, Орлов, Аксенов, Войнович эмигрировали. Новодворская с Григоренко пребывали в недрах психиатрической системы. «Хроники текущих событий», подпольно издававшиеся в 70-х, влачили жалкое существование.

Просто вся тогдашняя жизнь не настраивала как-то на борьбу с режимом. Сами собой сформировались жёсткие жизненные правила, которые в общем и целом устраивали практически всех. Учись в школе, потом иди в институт или на завод, семья-дети-квартира от государства, а оно тебя в обиде не оставит, государство это, даст зарплату, вполне достаточную для приличной жизни, а в конце пути каждого ждёт достойная пенсия. Все и приспособились.

И что бы там не говорили про отсутствие социальных лифтов, они были и в 80-е… не такие, конечно, как при Сталине, но тоже довольно крепкие и скоростные. Либо комсомольско-партийная линия (школьный комитет комсомола-районный комитет-учеба-райком партии-далее, как получится, но в целом все выходило неплохо), либо силовые структуры, армия-КГБ-милиция (тут и высокие зарплаты, и льготы, и квартиры в первую очередь, да и с социальный статус силовиков всегда оценивался очень высоко), либо производственно-хозяйственная линия. Хлопотно, да, не слишком престижно, точно, но здесь можно было взлететь до небес в самые короткие сроки – см биографии Катушева, Рыжкова или того же Черномырдина.

Кто там у нас остался? Научная и творческая интеллигенция – у этих всё было гораздо сложнее, зарплаты мизерные (если ты не пролез наверх или не выгрыз зубами диссертацию), престижность тоже не очень (учись, сынок – вырастешь, будешь инженегром), маялись они короче говоря, от безделья в своих НИИ и мечтали о лучшей жизни без КПСС. А если взять творческую элиту, то там совсем всё грустно было… но об этом чуть попозже.

10 марта 1985 года, утро. Москва, здание Моссовета

Романов договорился о встрече с Гришиным на полдень – раньше тот никак не мог освободиться от срочных дел.

– Виктор Васильевич, – без всяких предисловий начал он разговор, – вы наверно и сами понимаете всю сложность текущего момента.

– Григорий Васильевич, – поморщился Гришин, – выражайтесь пожалуйста яснее, абстрактными рассуждениями я уже сыт по горло.

– Хорошо, тогда сразу к конкретике – по данным моих источников вакантное место генерального секретаря освободится сегодня… примерно через два-три часа, может даже раньше.

– Интересные у вас источники, – Гришин пошарил в столе, вытащил пачку «Союз-Аполлон», предложил собеседнику, а когда тот отказался, закурил сам. – Вы им доверяете?

– Абсолютно, – отрезал Романов. – Более того, тот же самый источник сообщает, что в умах большей части Политбюро уже устоялась кандидатура нового генсека…

– И кто же это? Неужели Горбачёв? – ехидно усмехнулся Гришин.

– Да, это он… зашёл вот побеседовать на эту тему – как вам видится Горбачев в должности генсека?

– Кандидат как кандидат, – ответил Гришин, пуская дым в потолок, – молодой по крайней мере, не придётся хоронить через пару лет.

– Молодой это неплохо… а остальные его достоинства?

– Григорий Васильевич, – прямо сказал Гришин, – заканчивайте со своими туманными заходами и формулируйте уже то, что планировали сформулировать, когда шли ко мне.

– Формулирую, – подчинился тот, – Виктор Васильевич, а вы не хотите побороться за пост главного? Опыта у вас хоть отбавляй, сколько лет руководили самой крупной в Союзе парторганизацией. Сторонников тоже немало. Сил и энергии хватит на десятерых…

– Вы знаете, сколько мне лет?

– Семьдесят, а что?

– Семьдесят один уже. Я не хочу продолжить пятилетку пышных похорон – пусть молодёжь отдувается. Однако у меня есть встречное предложение, Григорий Васильевич.

– Какое?

– Выдвинуть вас на этот пост… не надо перебивать. Да, вы старше Горбачева на 6… нет, на 7 лет, но и моложе меня на столько же. Ленинградская партийная организация немногим меньше московской, а кроме того вы получили немалый опыт государственного управления в последние годы. Что скажете?

Романов откинулся в кресле, закрыл глаза, потом вытащил из кармана коробку с леденцами и бросил один в рот.

– Извините, это мне помогает в ответственных ситуациях… – проговорил он, – то есть вы меня поддержите на сегодняшнем заседании?

– На каком заседании? – уточнил Гришин.

– На заседании Политбюро… оно состоится по информации всё того же источника в районе девяти часов вечера, будет решаться вопрос о чрезвычайном пленуме, месте и времени похорон, ну и естественно предварительно будет обсуждаться тема преемника…

– Надо же какой у вас информированный источник, – удивлённо ответил Гришин, – а давайте так сделаем – если все данные вашего источника подтвердятся и заседание действительно будет в девять часов, тогда да, поддержу.

– А если не подтвердятся?

– Там видно будет, – улыбнулся Гришин, – но если что, я буду рассчитывать на вашу поддержку в случае назначения меня на пост предсовмина.

– Договорились, – пожал ему руку Романов.

10 марта 1985 года. Здание ЦК КПСС на Старой площади, 23.00

– Я так полагаю, – сказал после ещё одной продолжительной паузы престарелый Тихонов (самый старый член Политбюро, 80 лет, Предсовмина СССР), у которого с трудом двигался язык, – что мнения у нас разделились, и в соответствии с ленинским принципом демократического централизма нам сейчас предстоит голосование по кандидатуре председателя комиссии.

– Голосовать будем тайно? – буднично перешёл на практические рельсы Соломенцев.

– Нам тут скрывать от своих коллег нечего, – высказался Громыко. – Давайте каждый выскажет свою точку зрения честно и открыто. Поднимите руки, кто за Михаила Сергеевича в роли председателя комиссии по организации похорон.

Насчиталось 10 голосов: сам Горбачёв, Громыко, Соломенцев и Алиев из действующих членов Политбюро, Пономарёв, Чебриков и Шеварднадзе из кандидатов и Капитонов, Лигачёв и Рыжков из секретарей.

– Теперь поднимите руки, кто за Григория Васильевича, – продолжил Громыко.

Тут получилось тоже 10 человек: Романов, Щербицкий, Кунаев, Гришин и Тихонов – члены Политбюро, Долгих, Демичев и Кузнецов из кандидатов и Зимянин и Русаков из секретарей.

– Итого у нас получилось полное равенство, – меланхолично подвёл итог Громыко, – что будем делать, товарищи?

– Позвольте, позвольте, – раздался негодующий голос Шеварднадзе, – у нас отсутствует Воротников, он сейчас в Америке, но может быть с ним как-то связаться и узнать его мнение?

– Это технически невозможно, – подал голос Чебриков, – тем более по такому важному вопросу необходимо голосовать лично, а не по телефону.

– И что мы будем делать? – немного растерянно спросил Горбачёв, – надо принять какое-то согласованное решение, время идёт…

– У меня есть предложение, – поднял руку Кунаев, – давайте не будем назначать старшего… такие прецеденты бывали – когда хоронили Владимира Ильича, не было вообще никакого председателя комиссии по похоронам, все руководители партии и государства были равны.

– Это выход, – согласился Громыко, – есть предложение дать в газеты информацию в виде «в комиссию по организации похорон включены следующие товарищи…».

Все собравшиеся без исключения обрадовались такому простому разрешению возникшей патовой ситуации, но Громыко тут же продолжил:

– Тем не менее вопрос о преемнике Константина Устиновича остаётся открытым – предлагаю собраться завтра в этом же месте не позднее десяти часов утра.

11 марта 1985 года. Вашингтон, округ Колумбия, 21.00 (5 часов утра по Москве)

– Мистер президент, – сказала в переговорник секретарша, – к вам Уильям Кейси (директор ЦРУ с 81 года).

– Я его не вызывал, – недовольно ответил Рейган.

– Он говорит, что дело очень срочное, связано с Москвой.

– Ладно, – скрипнув зубами, отозвался президент, – пусть заходит.

– Как поживаешь, Вилли? – первым делом сказал Рейган, когда тот переступил порог овального кабинета, – как жена, как дети?

– Спасибо, всё хорошо, Ронни (между собой они общались без титулов), приношу свои извинения за неурочный визит, но дело довольно срочное.

– Китти сказала, что ты по русскому вопросу?

– Точно, – Кейси уселся на диванчик, аккуратно расположив свои длинные ноги подальше от герба. – Я относительно Советов.

– Если это про Черненко, то я уже знаю, в утренней сводке было сообщение.

– Нет, не про Черненко, – продолжил, закуривая, Кейси (борьба с никотином пока не дошла здесь до нужной кондиции), – точнее, не совсем про него, а про его преемника…

– Так-так-так, – проговорил Рейган, откусывая кончик у гаванской сигары, – это уже значительно интереснее – слушаю со всем вниманием.

– Наш источник в Кремле только что сообщил о затруднениях при выборе этого преемника. Обычно же как бывало – помнишь наверно предыдущие случаи? В день смерти генерального секретаря на совещании в Кремле определялся следующий руководитель, верно?

– Да, – сказал Рейган, – вспоминаю, что так было и в 82, и в 84-м. А сейчас что-то изменилось?

– Изменилось… сегодня кремлёвские старцы не смогли выбрать самого достойного. Голоса разлеглись поровну, 50 на 50.

– Надо же, – удивился Рейган, – прямо как у нас – у меня с конкурентами тоже очень небольшой разрыв был и в 80-м, и в 84-м. А кто у них соперничал?

– Основная борьба идёт между Горбачёвым и Романовым.

– Романов-Романов… – пробормотал Рональд, – к царской фамилии он не имеет отношения?

– Ничего общего, – вежливо отрезал Кейси, – это в России такая же распространённая фамилия, как у нас Джонсон или Браун. И вот только что пришло подтверждение словам нашего источника, – и Кейси передал президенту слепой факс.

– Что это?

– Это гранки завтрашней газеты Правда… по московскому времени уже сегодняшней – сообщение о смерти генсека и перевод. Не объявлен руководитель комиссии по организации похорон, просто перечислили состав и всё. Горбачёв, правда первым номером идёт, а Романов вторым.

– Любопытно, – Рейган прочитал факс и отложил его в сторону. – Справочку по кандидатам можешь дать?

– Конечно, Ронни, – и Кейси положил на стол перед президентом кожаную папку с вытесненной эмблемой ЦРУ. – Для того и пришёл.

– Хм, – Рейган полистал содержимое папки, – а если на словах? Кто из них более выгоден для нас?

– По согласованному мнению наших аналитиков – Горбачёв. И я с ними согласен.

– Почему?

– Романов из старой гвардии, ветеран второй мировой, он жёсткий и авторитарный лидер, долго был первым лицом в Ленинграде, втором по значимости русском городе. Наверняка он будет укреплять дисциплину, как Андропов, закручивать гайки и совать нам палки в колёса при любой возможности.

– А Горбачёв?

– Он моложе, на войне не был, всё детство и юность провёл под Ставрополем…

– Где это?

– Юг России, рядом с Кавказом… так вот, с ним скорее всего удастся договориться по большему кругу вопросов, чем с Романовым. К тому же в прошлом году он ездил в Лондон, и Маргарет…

– Да-да, припоминаю, – тут же встрепенулся Рейган, – это было недавно в сводке.

– И Маргарет, – продолжил Кейси, – отозвалась о нём достаточно комплиментарно. К тому же в личной беседе с нашим послом она добавила, что на Горбачёва оказывает большое влияние его жена. А ты наверняка знаешь, что с подкаблучниками работать проще.

– Надо же, как интересно у нас дела закручиваются, – произнёс Рейган. – Оказать какое-то влияние на выборы нового генсека мы, как я понимаю, не в состоянии?

– Это уж точно, – ответил Кейси, – возможности нашего источника в Москве так далеко не заходят.

– А пожалуй, я съезжу на похороны Черненко, – объявил после недолгого размышления Рейган, – сейчас внесём изменения в состав нашей делегации – когда уж они там состоятся?

– Послезавтра, сначала у них идёт трёхдневный траур, а потом уж пройдут похороны.

– На Красной площади?

– Да, как обычно.

– Всё, решено – я еду в Москву, – и Рейган решительно набрал номер госсекретаря Шульца.

– Хелло, Джо, – сказал он в трубку, – у меня важный вопрос к тебе – зайдёшь?

Рейган выслушал ответ, потом оттранслировал его Кейси:

– Через десять минут будет – останешься послушать?

– Зачем? – удивился Кейси, – мы кажется все вопросы обсудили…

– А ты не хочешь прогуляться в логово русских медведей? – предложил ему Рональд.

– Не уверен, что это будет воспринято правильно нашими русскими коллегами… представь, что вместе с Брежневым к нам приехал бы тогдашний председатель КГБ… как его… Берия.

– Берию расстреляли тридцать лет назад, – меланхолично поправил его Рейган, – но в целом ты прав, наверно твоё присутствие преждевременно.

Лирическое отступление 2. Проблемы СССР 1985 года

Творческая интеллигенция, в общем, копила злобу, выплёскивая её на кухонных посиделках и первомайских шашлыках. Что её, интеллигенцию, затирают и кошмарят цензурой. А если б не затирали и не кошмарили, она бы, интеллигенция ого-го бы что выдала на поверхность, так что все рты раскрыли бы от изумления.

Но если вглядеться в существо проблемы, то получится совсем даже обратное – вспомним угар перестройки и вольно-незалежные 90-е годы. Много ли мировых шедевров мы получили из освобождённой от цензурно-партийных пут творческой прослойки? Да ни хрена подобного, по пальцам двух рук пересчитать можно, что достойной литературы, что кино-произведений (Балабанов-Пелевин… да и всё на этом). К тому же, если совсем честно, то упадок в этих областях начался уже с началом 80-х, примерно в это время закончился творческий толчок, который дала оттепель. Что там можно вспомнить из искусства 80-х? Разве что «Иди и смотри» да «Кин-дза-дзу»… ну «Собачье сердце» ещё возможно, каким-то чудом вышедшее от беспросветного в общем и целом Бортко.

Так что уныние творческой прослойки имело под собой не только мелко-субъективные но и жёстко-объективные основания.

Про коммунистическую идею уже никто не вспоминал даже в юмористическом ключе, все сроки обещанного наступления коммунизма закончились. А с кончиной Суслова об этом перестали говорить и в официальных выступлениях. КПСС медленно, но верно вырождалась в закрытую секту, приём в которую стоил рубль, а выход два – никто оттуда не выходил… ну не считая экстраординарных случаев, когда вдруг партиец совершал совсем уж выдающийся поступок, который покрыть никак было невозможно. Таких быстренько и тихо исключали, иногда задним числом.

Таким образом, общая картина общественного поведения была такой – рабочие ковали чего-то железного, а после работы баловались зелёным змием на троих. Крестьяне в общем занимались тем же самым, пахали-сеяли-жали, а в промежутках гнали самогон из приватизированного в колхозе зерна. Интеллигенты наливались злобой, но в какие-то действия это выливалось у очень малого процента. Руководители ритуально произносили правильные речи с трибун и строили планы на будущее. В дважды в год, 1 мая и 7 ноября, все коллективно посещали праздничные демонстрации… вот за эти строго следили, если не пошёл туда без объективной причины, оргвыводы самые неприятные могли последовать. А народ в общем-то и не отлынивал – после раздавленной в подворотне поллитры ноги сами несли к трибуне в первым секретарем, да и лозунги кричались как-то веселеее.

Система, короче говоря, закостенела и устоялась, дерево 20-30 летнего возраста. Пока оно молодое, это дерево, его можно гнуть и ломать во все стороны, а по истечении некоторого времени ничем его уже не возьмёшь, кроме бензопилы «Дружба». Но кто же знал, что дерево советского строя оказалось совсем не дубом и даже не сосной, а совсем наоборот тополем. Растёт быстро, но каждое лето досаждает аллергическим пухом, плюс к тому очень хрупкие они, тополя, от сильного ветра, не говоря уж про ураган, запросто может сломаться пополам. Доставляя много лишних хлопот коммунальным службам и обычным гражданам…

Однако всё вышесказанное никоим образом не относилось к советскому ВПК, здесь наоборот наблюдался расцвет и многочисленные прорывы в будущее. Вспомнить хотя бы Ту-160 или «Белый лебедь», впервые полетевший в 81, или Су-27, вставший на боевое дежурство в том самом 85-м, он опередил всех конкурентов на две голову и стал образцом для подражания в последующие 20 лет. В вертолетостроении также никакого застоя не наблюдалось – Ми-24 и Ми-8 были самыми покупаемыми моделями в мире. На выходе был прорывной Ка-50.

В космической отрасли на выходе была тяжелая ракета «Энергия» и многоразовый «Буран», а ещё вот-вот должна быть выведена на орбиту станция «Мир», тогда как у американцев, основных наших конкурентов в этой области, даже проекта орбитальной станции не имелось.

Вышла на накатанные рельсы программа строительства советских авианосцев (стыдливо называемых тяжелыми авианесущими крейсерами) – заложены «Рига», позднее переименованная в «Варяг» и «Ульяновск». Зенитные ракетные комплексы С-300 успешно прошли полевые испытания и стояли на вооружении с конца 70-х.

11 марта 1985 года. Москва, улица Косыгина.

Романов вернулся в свою квартиру на Косыгина, предоставленную ему управделами Совмина, уже в первом часу ночи. Жена вчера уехала в Ленинград повидаться с дочкой, так что он один был в этих огромных трехкомнатных аппартаментах на третьем этаже. Он полистал сегодняшнюю прессу и сводку новостей, составленную его помощником, задержался на ситуации в Афганистане…

К марту 85-го стало совершенно очевидно, что советское руководство совершило большую ошибку, введя войска в эту страну в морозном декабре 79 года. Случилось ожесточённое противостояние двух внутриафганских группировок, в котором не было видно никаких просветов на ближайшие годы. Бабрак Кармаль при этом вёл себя так, как будто наши войска собираются прикрывать его вечно. В феврале были две успешные атаки оппозиции – на авиабазе Шиндант сгорели 11 бомбардировщиков Ил-28. А в Рухе Ахмад-Шах разгромил базу ДРА, так что в живых совсем никого не осталось.

С Афганом надо что-то делать, подумал Романов, причём чем скорее, тем лучше, иначе мы получим то же, что получили американцы во Вьетнаме. Полное поражение, экстренная эвакуация и позор на весь земной шар. И Бабрака надо бы поменять на более гибкого политика… и командующего 40-й армией тоже хорошо бы сменить, Генералов, хоть и носил соответствующую фамилию, обстановку контролировал слабо. Надо сразу Громова туда поставить, вот что…

В этот момент зазвенел аппарат правительственной связи АТС-1 с гербом страны на диске.

– Слушаю, – сказал в трубку Романов, затем выслушал несколько предложений, говорившихся быстро и сбивчиво, сдвинул брови и набрал другой номер, который знал и без справочника.

– Сергей Леонидович, – сказал он министру обороны, – прошу прощения за поздний звонок… ситуация экстренная… да, угрожает… девятка может не справиться, прошу подбросить подкрепление… взвода вполне будет достаточно… хорошо, жду.

И вслед за этим он оповестил своих союзников по текущей борьбе, которые проживали в этом же доме, но на других этажах, и предупредил их о нововведениях.

– Я сейчас к тебе зайду, – сказал Щербицкий, – мне недалеко.

И через буквально пару минут в квартире Романова прозвенел дверной звонок.

– Что стряслось? – спросил Щербицкий, – зачем десантники?

– Мне только что позвонил один доброжелатель, которому я доверяю, – ответил Романов, – по его информации сегодня ночью возможны разные провокации.

– Стой-стой, – притормозил его Щербицкий, – что за провокации, от кого исходят, почему против нас?

– Начну с последних вопросов, – усмехнулся Романов, – потому что мы главные соперники товарища Горбачёва, и исходит всё это естественно от него. А насчёт деталей мой источник ничего сказать не смог… могу только предположить, что нас могут например аккуратно вывезти куда-нибудь и не допустить на завтрашний пленум.

– Бред какой-то, – немедленно отреагировал Щербицкий, – нас же девятка охраняет, кто и куда нас может вывезти?

– Девятка это ведомство Чебрикова, а он на стороне Горбачёва, – заметил Романов, – так что как говорит восточная поговорка – «на аллаха надейся, а ишака привязывай», десантники не помешают.

– Другой вопрос – как на это отреагирует тот же Горбачёв, не говорю уж о Чебрикове, на дополнительных десантников.

– Пусть как хочет реагирует, – зло отозвался Романов, – а нам главное дотянуть до пленума и правильно там проголосовать. Хрущёв в октябре 64-го, кстати, тоже наверно думал, что его девятка охраняет, а у девятки было своё мнение на этот счёт.

– Ну может быть ты и прав, – задумался Щербицкий, – выпить есть что-нибудь?

– Конечно, – открыл стеклянный шкаф Романов, – что предпочитаешь – коньяк пять звёздочек, Столичная, во, виски ещё есть, Джонни Уокер…

– Давай водку, – махнул рукой Щербицкий, – я тут краем уха слышал, что на похороны собирается весь мировой бомонд – с ними ведь встречаться придётся… ну тому, кто выиграет борьбу за пост. Ты как, готов к этому?

– Всегда готов, – ответил Романов, проглотив стопку Столичной, – я знаю, что точно приедут Гельмут Коль, Франсуа Миттеран и Беттино Кракси. Тэтчер под вопросом, а от американцев вице-президент должен быть, как его… Буш кажется.

– А от Китая?

– Дэн собирался… с ним очень хотелось бы поговорить поподробнее.

В это время зазвонил телефон правительственной связи, Романов выслушал, что ему сказали, потом обернулся.

– Всё в порядке, периметр нашего дома взят под контроль. Сейчас идут переговоры с людьми из охраны… опять звонят.

На сей раз это оказался Чебриков, который желал узнать, что за люди прибыли к дому на Косыгина и с чем это связано.

– Виктор Михайлович, – ответил ему Романов, – мне поступили данные о возможных провокациях против меня, Щербицкого и Кунаева. Я принял необходимые меры… нет, с вами я планировал связаться сразу после этого, но вы быстрее позвонили…

Остаток ночи и утро прошли без происшествий – перед тем, как спуститься в личную чёрную Волгу, он позвонил Соколову и отменил дежурство десантников. Щербицкий с Кунаевым предпочли ехать с ним в одной машине, от греха.

– У нас ещё час до начала совещания, – сказал Романов, глядя в окно на проносящуюся мимо весеннюю Москву, – можно попытаться перетянуть на свою сторону кого-либо из горбачёвских сторонников.

– И кого же конкретно вы имеете ввиду? – справился Кунаев.

– Так, кто там у нас в списке, – Романов достал лист бумаги из кармана и развернул его, – вычёркиваем самого Горбачёва и его свиту, Громыко, Алиева, Чебрикова, Шеварднадзе с примкнувшими Лигачевым и Рыжковым. На этих тратить время бесполезно… а вот Соломенцев, Пономарёв и Капитонов заслуживают нашего внимания. Давайте так сделаем – побеседуем с каждым с глазу на глаз, а затем может быть объединимся и попробуем устроить что-то вроде мозгового штурма…

Кратенькая справка по персоналиям.

Соломенцев Михаил Сергеевич (да-да, как Горбачёв), 72 года, из Липецка, инженер-механик по образованию, на фронт не попал, потому что налаживал танковое производство на Урале. Затем резко пошёл по партийной линии – Челябинск-Караганда-Алма-Ата-Ростов. Ещё более резко поднялся после снятия Хрущева, стал секретарём ЦК и завотделом тяжёлой промышленности, затем предсовмина РСФСР. Андропов передвинул его на позицию председателя Комитета партконтроля.

Из интересных подробностей его жизни можно вспомнить шашни с замужней медсестрой в Казахстане, из-за чего он полгода просидел без работы, а также неприязнь к украинцам – он, к примеру, не один раз упрекал тогдашнего первого секретаря КПУ Шелеста в излишнем увлечении украинским языком и возвеличивании Тараса Шевченко и Леси Украинки. Брежнев же, например, считал его заместителем по России (отдельной российской компартии у нас нет, говорил он, так что будешь неформально заниматься этими делами).

Снимут Соломенцева со всех постов через 3 года, в 88-м.

Пономарёв Борис Николаевич (а этот как Ельцин), 80 лет, из Рязани, повоевал на гражданской, затем после двух высших образований (этнологический факультет МГУ и институт красной профессуры) передвинулся на партийную работу с уклоном в международную область. Директор института истории партии, референт Георгия Димитрова в Коминтерне, международный отдел ЦК. Готовил новую редакцию Программы партии в 58-60, да-да, именно ту, которая обещала коммунизм к 80 году и утверждала Моральный кодекс строителя коммунизма, удивительно похожий на 10 заповедей.

Автор более сотни научных трудов, фактически формировал внешнюю политику СССР на протяжении 15 лет. Будет снят со всех должностей в феврале будущего года.

Капитонов Иван Васильевич, тоже из Рязани, 70 лет, строитель по образованию, но по специальности не работал ни дня, сразу пошёл по партийной линии. Работал в основном в Москве – секретарь райкома, завотделом МГК, второй секретарь, первый секретарь МГК. При Брежневе вошёл в Политбюро, заведовал отделом партийной работы.

Серый и бесцветный сотрудник аппарата, с которым даже ни одного скандала не случилось. В июле этого года его сначала подвинут из отдела партработы (замена на Лигачёва), а затем и на пенсию одновременно с Пономарёвым.

Всё это Романов и процитировал своим партнёрам по борьбе. Исключая, конечно, то, что произойдёт в будущем, тут он обошёлся оборотами вроде «по информации из моих источников» и «наиболее вероятно, что».

– Ну что же, – хмыкнул Щербицкий, – мне как-то не с руки беседовать с Соломенцевым, беру Пономарёва.

– А я Капитонова, – добавил Кунаев.

– Значит мне никого не остаётся, кроме Соломенцева, – подытожил Романов. – Кстати, а что мы будем делать, если никто не изменит своего мнения и голоса опять разложатся поровну?

– По-моему ясно что, – ответил Щербицкий, – выносить на пленум обе кандидатуры и устраивать открытую конкурентную борьбу. Кстати вам, Григорий Васильевич, придётся выступать с предвыборной речью – готовы к такому?

– Уж к чему, к чему, – усмехнулся Романов, – а к произнесению речей я готов в любое время года и суток. 40 лет партийного стажа это не шутка.

– Тогда вперёд, труба зовёт, – пошутил Кунаев. – С теми, кто голосовал за нас, тоже неплохо бы побеседовать – вдруг оппоненты кого-то перетянули за ночь на свою сторону…

– Это правильно, – задумался Романов, – займитесь, пожалуй, этим делом, а Капитонова я на себя возьму.

– Что вы там за детские игры устроили? – это были первые слова Чебрикова, он встретился нашей троице в коридоре перед комнатой заседаний. – Почему через меня нельзя было действовать?

– Извините, Виктор Михайлович, но нам продиктовала свои особенности оперативная обстановка, – вежливо, но твёрдо ответил за всех троих Романов. – Лучше перебдеть, чем недобдеть, чтобы потом не стало мучительно больно.

Чебриков искоса оглядел всех троих, а затем без слов скрылся за дверью. Романов тоже заглянул внутрь – там сидели ещё Алиев с Шеварднадзе и больше никого.

– Пойдемте покурим, – предложил Романов своим напарникам, – а там, глядишь, и остальные подтянутся.

Курительная комната, совмещённая с предбанником туалета, здесь была расположена в начале длинного коридора, так что если оставить дверь открытой, можно было видеть всех проходящих мимо. Через пять минут Романов углядел в проёме двери Соломенцева, двигающегося старческой шаркающей походкой.

– Мой выход, – загасил он сигарету в пепельнице, – а вы не пропустите Пономарёва с Капитоновым. – Михаил Сергеевич, можно вас на пару слов? – сказал он в спину тому.

– Григорий Васильевич? – обернулся он, – доброе утро! Как спалось?

– Спасибо, неплохо, – не стал вдаваться в детали Романов, – есть небольшой, но очень важный разговор к вам.

– Давайте поговорим, – сразу согласился Соломенцев, – худой мир, как говорит наша пословица, лучше доброй ссоры. Глядишь и договоримся о чём-то полезном.

Они зашли в пустующий кабинет напротив комнаты заседаний, и Романов сразу же взял быка за рога.

– Как вы относитесь к антиалкогольной кампании? Её же, если всё правильно понял, собираются запустить со дня на день.

– Неплохо отношусь, Григорий Васильевич… народ спивается, потребление спиртного на душу населения растёт, семьи разрушаются, дети рождаются с нарушенной наследственностью. Надо что-то делать.

– Совершенно с вами согласен, Михаил Сергеевич, – воскликнул с преувеличенной артикуляцией Романов. – Делать надо, но не рубить с плеча, а тщательно изучив проблему.

– Вы её уже изучили? – прищурился Соломенцев.

– Да, пришлось немного углубиться в тему, – Романов наконец перестал ходить туда-сюда и сел напротив. – Вы знаете, какой процент наполняемости бюджета обеспечивает водка?

– Догадываюсь, что немалый.

– Не просто немалый, а где-то под четверть, – веско заметил Романов, – и что будет, если мы с одного маха уберём эту доходную часть? Реформа же подразумевает кратное сокращение выпуска алкоголя.

– Наверно бюджету от этого лучше не станет, – заметил Соломенцев.

– Точно… это я уже не говорю о неизбежном всплеске самогоноварения… и как следствие пропажу из торговли сахара, его на самогон лучше всего раскупают. Плюс дополнительная напряжённость в обществе – зачем нам на пустом месте устраивать народные волнения. Плюс неудачная мировая практика по сухому закону – в США пытались его ввести в тридцатых…

– Да-да, помню, – прошамкал Соломенцев, – гангстеры, бутлегеры…

– Вот-вот, отменили всё это через несколько лет в связи с резким ростом преступности.

– Но в Финляндии, как я знаю, – возразил Соломенцев, – уже много лет есть что-то подобное сухому закону, но никаких народных волнений я там не припоминаю.

– Вы ошибаетесь, Михаил Сергеевич, – возразил Романов, – сухой закон в Финляндии имел место в 20-30-х годах, но давно отменён. Причины те же, контрабанда, самогоноварение, рост преступности. Сейчас там продают алкоголь, правда по очень высоким ценам. Поэтому финны ездят в соседние страны оторваться, так сказать, по полной программе. Я в Ленинграде насмотрелся на их художества по этой части.

– А вы что предлагаете? – наконец перешёл к конструктиву Соломенцев.

– Бороться с алкоголизмом необходимо, – твёрдо ответил Романов, – но с учётом всех возможных последствий. Повышать цены, это безусловно, но одновременно дать какую-то альтернативу народу – пьют-то сейчас от серой невзрачной жизни, алкоголь немного скрашивает действительность. И на мой взгляд лучше бы передвинуть удар на табак…

– Неожиданно, – произнёс Соломенцев, – почему на табак?

– Последствий для здоровья практически столько же, как от алкоголя, но вдобавок к этому надо приплюсовать огромные потери рабочего времени – перекуры же на заводах сейчас длятся чуть ли не больше половины рабочего дня.

– Хм, – хмыкнул Соломенцев, – возможно вы в чём-то и правы… но дорогой Григорий Васильевич, вы же не за этим меня сюда завели, чтобы про антиалкогольные кампании рассуждать?

– В корень смотрите, Михаил Сергеевич, – развеселился Романов.

– Ну так говорите прямо, что вам нужно, я очень внимательно слушаю…

Мартовский пленум (продолжение)

– Михаил Сергеевич, – просто взял и сказал Романов, – проголосуйте сегодня за меня. Обещаю, что вы не пожалеете о своём выборе.

– Давайте подробности, Григорий Васильевич, – вздохнул тот, – зачем мне менять своё мнение (я же уже голосовал один раз за Горбачёва), почему я не пожалею? У вас ровно, – он посмотрел на наручные часы, – пять минут.

– Хорошо, постараюсь уложиться, – не стал упираться Романов. – Начну с того, что наша страна всегда лучше себя чувствовала при жёстких волевых правителях, нежели при республиканском и либеральном образе жизни. Примеры? Пожалуйста – вспомним смутное время, там же кажется вместо одного царя коллегиальное правление имело место, Семибоярщина. А в итоге что? Разгул преступности, разбойники, людоедство и поляки в Кремле. Ещё можно вспомнить период от февраля до октября 17 года – до чего довело страну так называемое Временное правительство своими непродуманными либеральными реформами.

– Да, тогда никому хорошо на Руси было, – подтвердил Соломенцев, – ни в Смутное время, ни в 17 году.

– И в противовес этому вспомним правление Петра Алексеевича – да, суровый был царь и жестокий, но ведь страна сделала настоящий рывок в будущее, которым мы до сих пор пользуемся. Опять же товарищ Сталин… можно сколь угодно долго рассуждать о культе личности и 37-м годе, но ведь он буквально за волосы вытащил страну из феодализма в современное индустриальное общество.

– А я вам возражу, – вдруг ответил Соломенцев, – Александр 1-й был либерал, которых поискать, однако всё у него сложилось замечательно – и Наполеона победил, и территории прирастил, и реформы какие-никакие провёл.

– Верно, – на секунду задумался Романов, – но все разговоры о его либерализме можно завершать 1812 годом. Во время и после разгрома французов он действовал уже как жёсткий авторитарный правитель. Вспомните аракчеевские поселения, это же тоже период правления Александра.

– Допустим, вы меня убедили, – произнёс Соломенцев, – но это всё замшелая история, как она относится к сегодняшнему пленуму ЦК?

– Самым прямым образом, – твёрдо сказал Романов, – Михаил Сергеевич (не вы, а Горбачёв) хороший человек и замечательный работник, но, к сожалению, по складу характера он довольно мягок и внушаем. И тяготеет к либеральному образу мыслей, включающему непродуманные реформы. Первую намеченную реформу, антиалкогольную, мы уже с вами обсудили – она не принесёт стране ничего, кроме убытков в бюджете и нарастания озлобления масс. Но это же только начало… краем уха я слышал, что готовятся ещё две реформы…

– Да-да, – рассеянно ответил Соломенцев, – я тоже слышал – одна по борьбе с нетрудовыми доходами, а вторая о самостоятельности предприятий.

– Вот-вот, если их провести, так сказать, с бухты-барахты, то тоже ничего хорошего ждать не придётся.

– Поясните вашу мысль, – потребовал Соломенцев, выразительно глянув на часы.

– Да-да, я помню про пять минут, – ответил Романов, – поэтому очень кратенько. Они же коренным образом противоречат друг другу, эти две реформы – если согласно первой провозглашается борьба с обогащением граждан, то вторая как раз приветствует его… правда не на уровне отдельных личностей, а на уровне предприятий, но одно в другое тут перетечет очень быстро. В медицине такая коллизия называется шизофренией…

– Допустим, – повторил Соломенцев, – а если поконкретнее, что не так в этих двух реформах?

– Там всё не так, – быстро проговорил Романов, – особенно во второй – она фактически узаконит переток безналичных денег предприятий в наличную сферу, а это будет катастрофой для нашего народного хозяйства. Почему, объяснять долго, я бы лучше на бумаге изложил…

– Хорошо, тогда переходите к выводам, – предложил Соломенцев.

– Выводы самые простые – согласно моим источникам информации, лично вас, Михаил Сергеевич, благодарные победители во главе с Горбачёвым снимут со всех должностей и отправят на заслуженную пенсию примерно через полгода, самое позднее через год. Вместе со мной, Гришиным, Щербицким, Пономарёвым и Капитоновым.

– Интересные у вас источники информации, – хмыкнул Соломенцев, – а если победите вы, тогда что?

– Тогда, Михаил Сергеевич, я даю вам честное слово старого партийца, что в ближайшую пятилетку вы никуда из Политбюро не уйдёте. Более того – предлагаю вам должность Председателя Президиума Верховного Совета… будете советским президентом.

– Я должен подумать, – задумчиво отвечал Соломенцев, – но общий ход ваших мыслей, Григорий Васильевич, мне нравится.

Ситуация в мире на март 1985-го

1985 год был относительно мирным и пушистым годом. Из крупных военных конфликтов тут можно отметить всего лишь ирано-иракскую войну, длящуюся уже шестой год и близкую к своему завершению, да афганский вопрос. Остальное мелочи, не заслуживающие отдельного упоминания – Ангола, Эритрея, Гватемала.

Сороковой президент США Рональд Рейган заступил на свой второй срок только что, 20 января. У него и у его страны всё было прекрасно, и в экономике, и в культуре, и во внешней политике – доходы росли, люди богатели, влияние в мире усиливалось. Провалы времён Вьетнама и Джимми Картера остались в далёком прошлом. На экраны, например, вышли первые части знаменитых франшиз «Назад в будущее» и «Терминатор». Кумирами миллионов были Си-Си-Кэтч, Бэд Бойз Блю и Майкл Джексон. В моду вошли яркие цвета, увеличенные линии плеч, объёмные юбки и широкие брюки-бананы. Большинство женщин носило пышные причёски и яркий макияж, вплоть до гипертрофированного – вспомните Санту-Барбару или Династию. Все стали подчёркнуто спортивными, ходили в фитнесс-центры и носили кроссовки.

Китай постепенно набирал скорость и вкатывался в рыночную экономику, поскрипывая на поворотах. Лидером его окончательно утвердился товарищ Дэн Сяопин, ветеран гражданской войны и заместитель Мао по партии. Принцип четырёх модернизаций, провозглашённый им в конце 70-х, начал давать свои результаты. А его знаменитую фразу «Неважно, какого цвета кошка, главное, чтобы она ловила мышей» вошла в цитатники миллионов.

Говоря о Европе 80-х, сразу же вспоминается Маргарет Тэтчер. Действительно, её влияние на новый подъем этого континента было неоспоримо – сокращение инфляции, рост экономики, успешная борьба с терроризмом это из главных её достижений. Многие наверно помнят знаменитые голодовки бойцов ИРА в лондонских застенках, как уж их там по фамилиям-то звали… Бобби Сэндс за главного был, а ещё Раймонд Макриш и Пэтси О’Хара. 10 бойцов не сдалось и умерло от голода в период с мая по август 81 года. А еще 13 прекратили голодать. Яркое было противостояние, но Тэтчер тут всех переиграла.

А ещё в Европе стояли на боевом дежурстве ракеты Першинг-2, подлётное время которых до центров (как сейчас принято говорить) принятия решений СССР составляло всего 5-6 минут. Ответно наши развернули, конечно, Пионеры, но европейские-то центры были совсем неглавными – действенным ответом были бы те же Пионеры на Кубе, но после Карибского кризиса такой вариант исключался. Надо было что-то решать по-крупному…

А из европейского киноискусства по эту сторону железного занавеса были, конечно, вне конкуренции два актёра – Бельмондо и Челентано. Фильмы с их участием мы покупали чуть ли не каждый год.

Советский же блок (8 стран Восточной Европы плюс Куба, Вьетнам и Северная Корея) испытывал определённые трудности, однако кризисом их называть было бы преждевременно. Промышленное производство СССР, например, в начале 80-х составляло более 80% от американского. Серьёзную проблему представляло спонтанное недовольство жителей стран СЭВ, выливающееся периодически в открытые бунты. Так было в 53-м в Берлине, в 56-м в Венгрии, в 68-м в Чехословакии и в 80-м в Польше. Бунты гасились вводом советских войск (кроме польского случая – там Ярузельский обошёлся своими силами), что не добавляло популярности идеями социалистической интеграции.

Но если смотреть на вещи более широко, то несомненным оставалось одно – медленное, но неуклонное отставание соцлагеря от западных стран и дискредитация идей социализма и коммунизма. Советская идеология выродилась в некую закрытую секту, смысл славословий на официальных мероприятиях давно был утерян – никто уже не верил в когда-то весьма популярные и доходчивые идеи Маркса-Энгельса-Ленина.

Но это ещё полбеды, все эти беды с надстройкой можно было бы преодолеть, если бы не постепенное подтачивание базиса. Грубо говоря, от голода в СССР давно уже никто не умирал, но серая обёрточная бумага, в которую хамоватые продавщица из гастрономов заворачивали невкусное и крошащееся бутербродное масло, как-то не способствовало душевному спокойствию масс. Тем более на фоне красочных картинок из-за железного занавеса, где масло фасовалось в разноцветные пластиковые коробочки, все ездили на красивых автомобилях и слушали завлекательную рок-музыку. А не ансамбль «Самоцветы» и не Софию Ротару.

Но повторюсь, что ничего, требующего принятия срочных пожарных мер, в СССР и соцлагере не наблюдалось. Транспорт курсировал, не всегда, правда, по расписанию, но где-то около него. Зарплаты платились вовремя и иногда даже они и повышались. Путёвки в санатории и дома отдыха исправно выдавались в профкомах и завкомах. Жильё строилось по 500 млн метров за пятилетку, и в него регулярно переезжали счастливые новосёлы. Холодильники были полны продуктами, а в польских стенках стоял хрусталь и расписная хохлома. Примерно половина семей в СССР имели свои дачи-сады недалеко от города, где они проводили практически всё лето, выращивая помидоры и вишню. Жизнь, короче говоря, катилась по накатанным рельсам, и не было даже малейшего намёка на то, что рельсы где-то в обозримом будущем эти окажутся разобранными на металлолом…

Совещание на Старой площади перед пленумом

Романов быстрым шагом вернулся в курилку и застал там всё тех же Щербицкого с Кунаевым, к которым присоединились Шеварднадзе и Алиев.

Справочная информация.

Шеварднадзе Эдуард Амвросиевич, 57 лет (один из самых молодых руководителей СССР), уроженец села Мамати в Гурии. Закончил пединститут в Кутаиси. Карьера его развивалась по стандартной схеме – комсомол-второй-первый секретарь обкома комсомола-второй-первый секретарь республиканского комсомола-дальше пошли партийные дела с небольшим ответвлением в милицейские, он и министром внутренних дел Грузии потрудился чуть-чуть.

Сделал себе имя, между прочим, на борьбе с коррупцией, во времена его грузинского правления была посажено больше 30 тыс взяточников и теневых дельцов.

Кандидат в члены Политбюро с 78 года, Горбачев должен был назначить его на пост министра иностранных дел через три месяца.

Жена Нанули, работает журналисткой, есть сын Паата и дочь Манана.

Алиев Гейдар Алиевич, 62 года, родился в Нахичевани, азербайджанском анклаве в Армении. Учился на архитектурном факультете, но не закончил в связи с началом войны. И сразу пошёл по нестандартной схеме, через госбезопасность. Во время войны в органах НКВД Нахичевани, потом в республиканских органах, потом курсы в Ленинграде и служба внешней разведки. Работал в резидентурах стран Ближнего Востока, в 64-м переведен на заместителя председателя КГБ Азербайджана. А руководителем у него в то время был небезызвестный Семен Цвигун. Он и порекомендовал своего сослуживца на должность первого секретаря Азербайджана.

Алиев тоже боролся с коррупцией в своей республике и тоже небезуспешно – снял и посадил довольно много казнокрадов. Одна беда только была во всем этом, если раньше нечистые на руку начальники там были из разных кланов, то при Алиеве они стали строго из одного клана, выходцы из Нахичевани.

В Москву его вытащил Андропов в 82 году. Он стал замом Председателя Совмина СССР и полноценным членом Политбюро. Курировал машиностроение, транспорт и культуру. 

Жена Зарифа, врач, академик Академии медицинских наук, дочь Севиль, сын Ильхам – впоследствии стал президентом Азербайджана.

Таким образом, эти два персонажа представляли силовые органы, Шеварднадзе – МВД, а Алиев – КГБ.

– Как здоровье, Григорий Васильевич? – справился Алиев.

– Спасибо, пока не подводит, – отговорился Романов.

– Я тут слышал краем уха о каком-то ночном инциденте возле вашего дома, – продолжил тот.

– Было-было, – рассеянно отговорился Романов, – но всё закончилось благополучно. Извините, у нас срочное дело.

И он забрал Щербицкого с Кунаевым, они все втроём переместились в тот же пустующий кабинет.

– Удалось с кем-то поговорить? – сразу же перешёл он к делу.

– Увы, – ответил Щербицкий, – только с этими двумя, которых вы сейчас видели.

– И о чём же вы говорили?

– О рыбалке в основном, – вступил в разговор Кунаев, – они оба заядлые рыбаки. Вербовать их бесполезно, как вы наверно и сами догадываетесь, тёртые жуки, что один, что второй. Они сами кого хочешь завербуют, так что мы от греха на серьёзные темы не говорили.

– Да уж догадываюсь, – невесело усмехнулся Романов, – ну а у меня немного живее дела прошли, Соломенцев прислушался к моим аргументам… ни да, ни нет не сказал, но сильно задумался.

– Кстати, – вдруг вспомнил что-то Щербицкий, – а тех, кто нас поддержал вчера, не могли за ночь переубедить?