Читать онлайн Проклятие Шалиона бесплатно

Автор выражает свою благодарность профессору Уильяму Д. Филипсу за предоставленную возможность познакомиться с материалами его курса по истории, а также за оказавшиеся в высшей степени полезными четыреста долларов и десять недель, что я провела в его школе. Выражаю также свою признательность Пэт Вреде («Давай, это будет забавно!») за предложение поиграть в слова, в результате чего из тайников моего мозга на свет божий выбрался прото-Кэсерил, вечно моргающий и спотыкающийся на каждом шагу тип. Благодарю также коммунальные службы Миннеаполиса за горячий душ, который вдруг связал описанные выше два пункта воедино и породил новый мир и людей, живущих в нем.

1

Стук копыт Кэсерил услышал раньше, чем увидел верховых. Он быстро обернулся. Избитая лошадиными подковами и истерзанная колесами повозок дорога уползала вбок и вверх, на пологий склон холма, а потом вновь вязла в обычной для этого времени года слякоти. Небольшой ручеек, слишком узкий и тщедушный для того, чтобы над ним кто-то взялся строить мост или убрал его в трубу, мягко журчал перед ним, стекая с ощипанных скотом пастбищ. По громкому стуку копыт, скрипу сбруи, звону оружия и бодрым голосам всадников можно было понять, что из-за поворота сейчас появятся отнюдь не мирные фермеры на повозках и не коробейники, понукающие своих мулов.

Наконец кавалькада явилась взору Кэсерила: около дюжины вооруженных людей, в колонну по двое, в сверкающих доспехах. Слава Богам, не разбойники! Кэсерил перевел дух и сглотнул, почувствовав, как встревоженное сердце вновь забилось ровно и спокойно. Хотя, встреться он с разбойниками, взять у него им было бы нечего. Кэсерил сошел с дороги и повернулся, чтобы пропустить верховых.

В жиденьком утреннем свете кольчуги на всадниках матово сияли серебром, и ясно было, что надеты они не для боя, а для парада. Голубые накидки сочетались с белыми цветами символа Госпожи Весны, а серые плащи, закрепленные на плечах отполированными пряжками, развевались за спинами всадников в прохладном утреннем воздухе. Не воины, а придворные шуты – вряд ли они захотят испачкать свои шикарные наряды упрямой кровью Кэсерила.

К его удивлению, подъехав, капитан отряда резко вскинул руку. Если бы рядом с Кэсерилом был старый конюший его отца, ох уж он и задал бы перцу этим юнцам, неспособным аккуратно остановить коней и не дать им, чавкая копытами и рискуя упасть, нелепо сгрудиться на узкой дороге. Впрочем, какое ему до них дело?

– Послушай, старина! – обратился к Кэсерилу капитан.

Кэсерил, который стоял на обочине один, инстинктивно дернулся, чтобы посмотреть, к кому обращается этот картинно сидящий рядом со знаменосцем офицер, и понял: они приняли его за какого-нибудь мужлана-фермера, ковыляющего на рынок, или за посыльного. И, в общем-то, он сам дал им для этого повод: на изрядно поношенных башмаках – по пуду грязи, тело прикрывает не по его росту и размеру сшитая одежда, которой он нацепил несколько слоев, заботясь не о фасоне, а исключительно о том, чтобы спастись от пронизывающего до костей юго-восточного ветра. Что делать? Так уж получилось, что он вынужден был благодарить всех зимних Богов за любой доставшийся ему клочок ткани. А тут еще эта двухнедельная щетина на подбородке! Неужели все-таки старина? Капитан мог бы выразиться и более презрительно. Но почему же все-таки старина?

Капитан показал стеком вперед – туда, где дорога, по которой они скакали, пересекалась с другой дорогой.

– Это, направо, дорога на Валенду? – спросил он.

Да, когда-то… Кэсерил задумался, и цифра, всплывшая в памяти, ошарашила его. Семнадцать лет назад он последний раз скакал по дороге на Валенду, но не на придворный праздник, а на войну, и состоял он тогда в свите провинкара Баоcии. Конечно, под ним был не роскошный боевой конь, как под этими красавчиками, а всего-навсего сивый мерин, но сам-то он был молод, отчаян и кичлив – ничем не хуже этих юных животных, что смотрят на него сейчас со своих лошадей. Сегодня я рад был бы и ослу, хотя, конечно, пришлось бы, сидя на нем, подгибать колени, чтобы носки башмаков не зачерпывали дорожную грязь. Кэсэрил улыбнулся, зная наверняка, что за этими роскошными фасадами прячутся пустые кошельки, стонущие от голода и широко раскрывающие рты в жажде проглотить хотя бы пару монет.

Солдаты как будто внюхивались в него, пытаясь определить, что он за птица. Конечно, они не собирались производить на него особого впечатления – он же не был высокородным господином (или тем более госпожой), способным одарить их своей щедростью. Напротив, они были бы не прочь продемонстрировать этому деревенщине свои аристократические манеры, совершенно ошибочно увидев в его любопытствующем взгляде восхищение, разбавленное, как им казалось, изрядной долей тупости.

Кэсерил подавил в себе желание направить их по ложному пути, на какие-нибудь затоптанные и загаженные овцами пастбища или куда-нибудь и похуже, куда привела бы их дорога, уходящая от перекрестка вправо. Но лучше не играть в такие игрушки с личной гвардией Дочери, тем более накануне празднования Ее Дня. И, конечно же, он прекрасно знал, что люди, отдавшие себя делу священной военной службы, начисто лишены чувства юмора, а это опасно! Тем более что, поскольку он направлялся в тот же город, что и они, был риск там с ними пересечься.

Кэсерил прочистил горло (он не говорил ни с одной душой со вчерашнего дня) и сказал:

– Нет, капитан! Дорога, ведущая в Валенду, отмечена дорожным камнем (по крайней мере, раньше было именно так). Отсюда до нее около трех миль. Не пропустите.

Выпростав руку из-под висящих на нем лохмотьев, он махнул ею вдоль дороги. Пока ему не удавалось разогнуть стянутые судорогой пальцы, и вместо ладони перед солдатами предстала какая-то клешня. Холод острым ножом резанул по распухшим суставам, и он поспешил спрятать руку в складки одежды.

Кивнув широкоплечему знаменосцу, который держал древко на сгибе локтя, капитан гвардейцев запустил руку за спину, вытащил кошелек и, раскрыв его, стал искать там монетку. Наверняка минимального номинала, подумал Кэсерил. Наконец на свет появилась пара монет, и капитан принялся вертеть их пальцами, внимательно разглядывая. Одна из них оказалась полновесным золотым, вторая – медным грошом. Капитан уже хотел было протянуть грош стоящему перед ним бедолаге, но в этот момент лошадь дернулась, и, выскользнув из пальцев, в грязь к копытам коня упал золотой. Капитан в ужасе потянулся за ним, но вовремя опомнился – не станет он на глазах подчиненных копаться в дорожной грязи! Да и этот крестьянин, стоящий перед ним, не будет свидетелем его позора. Выпрямившись, он с самым гордым видом оглядел Кэсерила и презрительно усмехнулся, ожидая, что тот бросится под ноги коню и примется раскапывать грязь в поисках нежданно свалившегося на него сокровища.

Вместо этого Кэсерил поклонился и произнес:

– Да оделит вас своим благословением Госпожа Весны, юный господин, – как вы щедро наградили недостойного бродягу, ни в малой мере не заслужившего вашей милости!

Будь у молодого воина больше ума, он распознал бы в речах Кэсерила насмешку, и последний схлопотал бы плетью по физиономии. Но бычье выражение на лице капитана отразило лишь отчаяние, он мотнул головой и жестом двинул кавалькаду вперед.

Если капитан был чересчур горд и высокомерен, чтобы снизойти до поисков золотого, то Кэсерил слишком устал, а потому, отойдя на шаг в сторону, он стал дожидаться, пока мимо него протащится обоз отряда, состоящий из слуг и повозок, запряженных мулами. Только после этого, болезненно морщась, он наклонился и выудил из лужи, натекшей в отпечаток конского копыта маленькую золотую искру монеты. Боль в спайках на спине резанула жестоко. О, Господи, какой же я старый! Кэсерил восстановил дыхание и выпрямился, чувствуя себя столетним стариком, куском придорожной грязи на подошве покидающего этот мир Отца Зимы.

Кэсерил отер монету от грязи, что было нетрудно, ибо грязь к благородному металлу пристает неохотно, после чего вынул кошелек и, отправив золотой в его кожаную пасть, проводил его печальным взглядом. Увы! Теперь ему вновь есть чего бояться. Опять он становится самым желанным встречным для любого бандита. Выйдя на дорогу и отправившись вслед за уже скрывшимся за поворотом отрядом, Кэсерил принялся размышлять о своем приобретении. Такой пустяк, а так много значит. А стоит ли он того? Соблазн для слабого, излишнее беспокойство для мудреца. Чем, кстати, был этот золотой для юного солдата с бычьими глазами, который был так смущен и раздосадован своей неожиданной щедростью?

Кэсерил окинул взором голый пейзаж. В неясном угольно-сером свете глазу не за что было зацепиться: голые ветви редких деревьев да кусты ежевики, разбросанные тут и там вплоть до горизонта, где поблескивает гладь неширокой реки. Единственное видимое укрытие – брошенная ветряная мельница, стоящая на вершине холма; крыша ее провалилась, а лопасти свалились перед фасадом и гниют. И тем не менее если что…

Кэсерил свернул с дороги и принялся забираться на холм, точнее – холмик, если сравнить его с горными вершинами, которые он преодолевал еще неделю назад. И тем не менее подъем показался слишком изнурительным, и он готов был уже повернуть назад, но, преодолевая силу порывов ветра, который, терзая пряди стелющейся по земле серебристой травы, казался здесь много сильнее, чем внизу, все-таки вполз в темное чрево мельницы, и, взобравшись к полуразрушенному окну по шаткой лестнице, выглянул наружу.

Внизу, на оставленной им дороге, он увидел всадника. Не воин, скорее – один из слуг, с поводьями в одной руке и массивной палицей в другой. Его послал капитан в надежде выбить из бродяги случайно утраченную монету? Слуга, не спускаясь с лошади, невнимательно оглядел оставленные лошадьми следы, после чего с отвращением глянул на склоны холмов по обеим сторонам дороги и, ударив лошадь шпорами, поспешил догнать своих спутников.

Кэсерил вдруг услышал свой собственный смех. Странное, незнакомое чувство овладело им. Это не был страх, сводящий судорогой внутренности и заставляющий человека дрожать мелкой дрожью. Не чувство, а скорее отсутствие всяких чувств… Зависть, желания – все ушло, растворилось в небытии. Он не хотел вновь стать одним из этих солдат, не хотел никуда их вести. Он смотрел на их блестящий строй как на представление тупых кукол на ярмарочной площади в базарный день. Господи! Как же я устал! Да, а еще и хотел есть! Но до Валенды еще четверть дня пути, и только там он сможет отыскать менялу, который поменяет его золотой на более удобные медяки. А ночью, если Госпожа Весны будет к нему благосклонна, он найдет ночлег в таверне, а не в коровьем хлеву. Сможет купить себе горячей еды, сбрить двухнедельную щетину, принять ванну…

Глаза его привыкли к полумраку, царившему внутри. Он принялся оглядываться и вдруг увидел лежащее на замусоренном полу тело.

Он в ужасе замер, но, отметив, что ни один живой человек не станет лежать в столь неудобной позе, выдохнул и присмотрелся.

Кэсерил мертвецов не боялся. Из-за чего бы человек ни умер, теперь он…

Несмотря на то что лежащий не двигался, Кэсерил, прежде чем подойти к нему, поднял с пола увесистый булыжник. Мертвец при жизни был полным, средних лет, если судить по седеющей аккуратной бородке, с опухшим багровым лицом человеком. Задушен? На шее следов никаких. Одежда неброская, но дорогая, хотя и плохо сидящая – видно, была маловата размером. Коричневый шерстяной плащ и черная туника, шитая серебристой ниткой, могли принадлежать и богатому купцу, и лорду средней руки, а может, и амбициозному профессору. Но уж ни в коем случае не ремесленнику, не крестьянину, не солдату. На руках, покрытых желто-пурпурными пятнами, не было ни мозолей (Кэсерил посмотрел на свою левую руку, где отсутствовали два кончика пальцев, утраченные им в неравной борьбе с якорным канатом), ни видимых повреждений. Отсутствовали и украшения – ни колец, ни цепей, ни браслетов, которые ценностью соответствовали бы одежде незнакомца. Неужели до Кэсерила здесь уже побывал какой-нибудь мародер?

Стиснув зубы, Кэсерил наклонился поближе, и сейчас же его любопытство было наказано резкой болью в спине. Лежащее перед ним тело распухло – так же, как распухли лицо и руки; но любой, достигший такой степени разложения труп был просто обязан наполнить свое последнее укрытие удушающим смрадом, который моментально обездвижил бы любого вошедшего, едва тот появился на пороге мельницы. Но ничего подобного не ощущалось – лишь легкий мускусный аромат, запах дыма да глинисто-холодного пота.

Внимательно осмотрев утоптанный земляной пол, на котором лежало тело, Кэсерил понял, что был неправ, решив, что этого человека убили и ограбили на дороге, а уж потом, чтобы скрыть следы, перетащили сюда. Рядом с телом были видны сгоревшие до конца и превратившиеся в лужицы воска разноцветные свечи – синяя, красная, зеленая, черная и белая. Здесь же валялись кучки трав и пепла, а у стены, в тени – дохлая ворона со свернутой шеей. Присмотревшись, Кэсерил увидел и мертвую крысу с перерезанным горлом. Крыса и ворона, существа, священные для культа Бастарда, Бога всех несчастий и катастроф: смерчей, землетрясений, засухи, наводнения, выкидышей и убийств… Ты хотел о чем-то попросить Бога? Если судить по всему, что увидел Кэсерил, этот пухлый идиот занимался магией смерти и заплатил за это обычную цену. Был ли он один или же у него были единомышленники?

Ни к чему не прикасаясь, Кэсерил осмотрел мельницу изнутри и снаружи. Ничего – ни сумок, ни одежды, ни иного имущества, сваленного в угол или повешенного на стенной крюк. К коновязи, если судить по состоянию лежащего там навоза, совсем недавно были привязаны лошади – одна или несколько. Но теперь их не было.

Кэсерил вздохнул. Конечно, ему нет до этого мертвеца никакого дела, но оставлять человека просто так гнить, не совершив над ним обряда захоронения, – это безбожно! Кто знает, сколько времени пройдет, пока его кто-нибудь найдет! Хотя, поскольку это человек не бедный, искать его, вероятно, будут. Такие не пропадают бесследно, как пропадают бездомные, никому не нужные бродяги. И хотя Кэсерилу совсем не хотелось связываться с мертвецом, он поборол соблазн рвануть в сторону дороги и навеки забыть про эту разрушенную мельницу.

Вместо этого он пошел в противоположную сторону: тропинка, протянувшаяся вдоль склона холма, должна была привести его либо в деревню, либо на ферму. Одним словом, к людям. И не прошло и нескольких минут, как Кэсерил увидел человека, ведшего в поводу осла, нагруженного валежником. Человек остановился и с подозрением оглядел Кэсерила.

– Да одарит вас Госпожа Весны добрым утром, сэр! – вежливо произнес Кэсерил. Что за беда, если простого фермера он и назовет сэр? Сейчас, на свободе, вдали от галер, он готов был целовать заскорузлые ноги любого бедняка.

Фермер, оценив внешность Кэсерила, невнятно поприветствовал его и пробормотал:

– Будь благословенна Госпожа…

– Вы поблизости живете?

– Ну, да…

Это был средних лет человек, достаточно крепкий, в плаще с капюшоном, простым, но прочным и надежным, гораздо менее изношенным, чем плащ Кэсерила. На ногах человек стоял твердо и уверенно – словно простиравшиеся вокруг земли принадлежали ему, хотя, наверное, это было не так.

– Понятно, – кивнул Кэсерил и показал на дорожку, по которой пришел от мельницы.

– Я шел по дороге, – объяснил он, – и зашел на мельницу, чтобы укрыться…

Он не стал входить в детали относительно того, от чего он укрывался.

– …и нашел там мертвеца.

– Вот как?

Кэсерил колебался, жалея о том, что где-то выбросил свой булыжник.

– Вы что-нибудь о нем знаете? – спросил он наконец.

– Видел утром его лошадь, привязанную.

– Понятно.

Нет, все-таки стоило уйти прочь и не задерживаться. Какое ему до всего этого дело? И тем не менее он продолжил:

– А кто это мог быть?

Фермер пожал плечами и сплюнул.

– Все, что я знаю, так это то, что он не отсюда. Когда я понял, что за темные дела здесь делались прошлой ночью, я обратился к настоятельнице нашего Храма. Она пришла и забрала его вещи. На хранение, пока кто-нибудь не придет и не заберет их. Лошадь его я поставил в свой сарай. Возьму себе в уплату за хлопоты. А Хранительница сказала, нельзя его так оставлять до ночи.

Он показал на высокую гору валежника, навьюченную на спину осла и, дернув за веревку, заставил того двинуться к мельнице.

Кэсерил пошел рядом с ним, стараясь попасть в шаг.

– А вы знаете, что этот человек там делал?

– И без слов ясно, что он там делал, – фыркнул фермер. – За что и получил.

– Но… чего ради он делал это?

– Понятия не имею. Пусть Храм разбирается. Вопрос только – зачем он это делал на моей земле? Теперь жди несчастий! Я сожгу его, а заодно и мельницу – она стоит слишком близко от дороги. Приносит…

Он посмотрел на Кэсерила.

– …приносит беды.

Несколько минут Кэсерил шел молча, после чего спросил:

– Вы его сожжете прямо в одежде?

Фермер осмотрел Кэсерила, оценив убогий вид его наряда, и сказал:

– Ничего из его вещей я не трону. Я и лошадь бы не взял, но ведь – сдохнет с голода!

Кэсерил спросил, все еще колеблясь:

– А вы не станете возражать, если я возьму его одежду?

– Не меня нужно спрашивать. Делайте, что хотите, мне все равно. Если рискнете, останавливать не стану.

– А я помогу вам его сжечь.

Фермер сморгнул.

– А вот за это – спасибо! – сказал он.

Понятно, фермер был более чем рад тому, что мертвецом займется Кэсерил, в то время как сам он принялся устраивать погребальный костер. Сжечь мертвеца было решено внутри мельницы, и Кэсерил дал фермеру несколько советов относительно того, как все устроить, чтобы обеспечить максимальную тягу и чтобы мельница наверняка была сожжена дотла. Помог он и внести внутрь хворост и ветки.

Потом фермер с безопасного расстояния принялся наблюдать, как Кэсерил будет стаскивать одежду с окаменевшего тела и конечностей. Труп оказался гораздо более раздутым, чем показалось на первый взгляд, и, когда Кэсерил стягивал с него расшитое исподнее, распухшее брюхо мертвеца освободилось от скопившихся газов, что было страшновато. Хотя вряд ли из тела изошла какая-нибудь зараза, а вонь… что ж, вонь можно и потерпеть. Вот если до темноты труп не сжечь, он может лопнуть, и тогда Бог знает, что из него выйдет или, напротив, в него войдет! Кэсерил быстро свернул в узел снятую одежду, не трогая башмаков, которые оказались чересчур маленькими. После этого они вместе с фермером водрузили труп на костер.

Когда все было готово, Кэсерил упал на колени, прикрыл глаза и принялся молиться. Не зная, который из Богов забрал душу усопшего (хотя, хорошенько подумав, он мог бы и догадаться), он, стараясь говорить ясно и четко, обратился по очереди к каждому из пяти членов Святого Семейства. Обращаясь к Богам, ты обязан предлагать им лучшее из того, чем располагаешь, хотя это лучшее подчас – всего лишь слова.

– Молю о милости от тебя, Отец, и от тебя, Мать; от тебя Брат, и от тебя, Сестра! И от тебя милости прошу, Бастард. Пятикратной милости, о Высшие Сущности, просим мы от вас!

Какие бы грехи ни совершил усопший, он заплатил за них. Милости просим, Высшие Сущности! Не справедливости! Нет, только не справедливости! Мы были бы последними идиотами, если бы взывали к справедливости!

Закончив с молитвой, Кэсерил не без труда поднялся на ноги и осмотрелся. Потом, что было вполне благоразумно, поднял трупики вороны и крысы и положил возле покойника, в ногах и возле головы.

Похоже, Боги сегодня были к нему благосклонны. Что-то еще ждет его впереди?

Столб маслянистого дыма поднялся над бывшей мельницей, когда Кэсерил вышел на дорогу, ведущую в сторону Валенды. За спиной у него болтался сверток с одеждами мертвеца. Хотя они были много чище и опрятнее того, во что он был одет, Кэсерил решил не надевать их, пока с ними не поработает прачка. Правда, придется расстаться с парой медных монет (он быстро сосчитал в уме непредвиденные расходы), но услуги прачки того стоят.

Прошлую ночь он спал в сарае, на соломе. Продрог до костей. Ужином ему была половина буханки черствого хлеба; вторая половина пошла на завтрак. От порта Загосур, что на побережье Ибры, до столицы Баосии, центральной провинции Шалиона, было около трехсот миль. Да, Кэсерил рассчитал время, но одно дело рассчитать, другое – идти! Приют храма Материнского Милосердия в Загосуре оказывал помощь всем несчастным, кого жизнь выбросила за борт, а еще и тем, кто был выброшен на берег морем. Кошелек с вспомоществованием, врученный ему служкой храма, отощал еще до того, как он добрался до цели своего путешествия. Впрочем, идти оставалось недолго. Один день, а может, и меньше. И если у Кэсерила достанет сил переступать ногами, уже скоро он доберется до своего убежища и заползет в него.

Когда Кэсерил выходил из Загосура, голову его распирали планы: как он попросит места у вдовствующей провинкары – во имя прошлых заслуг; как устроится на какую-нибудь неприметную должность в ее доме, возле ее стола. Что-нибудь не особо обременительное! Его амбиции, однако, стали уменьшаться по мере того, как, пройдя через Восточный перевал, он стал подниматься на холодные высоты Центрального плато. Он думал уже не о высокородной госпоже. Может, начальник стражи ее замка или же конюший найдут ему местечко либо на кухне, либо при лошадях, и тогда ему не придется беспокоить их хозяйку? А если выпадет должность помощника повара, то не придется и имя свое открывать! Хотя вряд ли кто в замке помнит его по тем замечательным дням, когда он служил пажом в свите баосийского провинкара!

Мечтая о спокойном, незаметном местечке где-нибудь неподалеку от кухонного очага, о жизни без имени, о том, что никто страшнее повара не станет, размахивая руками, кричать на него, о несложной работе (что сложного в том, чтобы принести дров или нацедить воды?), он вышел под последние удары зимних ветров. Отдохнуть, забыться во сне – эта мечта стала почти наваждением, и поддерживало его силы только сознание того, что с каждым шагом он все дальше и дальше уходил от кошмаров морской жизни. Часами, меряя милю за милей по пустынной дороге, он развлекал себя поисками нового имени, с которым предстанет перед двором. А теперь все складывалось еще лучше – для первого визита в замок у него есть наряд покойника, и никто не будет шокирован его обносками. Ведь не зря же Кэсерил выпросил у фермера одежду мертвеца, и он искренне благодарен обоим. Искренне! Нижайше! Благодарен!

Мягко светясь под лучами солнца, город Валенда растекался по склонам холма, подобно красно-золотистому лоскутному покрывалу: красными были черепичные крыши, золотистыми – сложенные из местного камня стены домов, а также мостовые. До боли знакомые краски родины! Кэсерил, не выдержав, прикрыл усталые глаза. В Ибре дома выбелены; осиянные жарким северным солнцем, они слепили. Местный же охряного цвета песчаник казался идеальным строительным материалом для дома, для города, для страны – своим цветом он ласкал взор глядящего. На вершине холма, подобный золотой короне, вздымался к небу замок провинкара. Его стены колебались в поднимающихся от земли испарениях. Смущенный, Кэсерил на мгновение замер, глядя на город, а затем двинулся вперед, все ускоряя шаг, несмотря на слабость, дрожь и болезненную усталость, зудящую в ногах.

Торговые часы на рынках уже закончились, улицы были спокойны и пусты, и Кэсерил прошел к центральной площади. У ворот Храма он подошел к пожилой женщине, которая, если судить по ее виду, вряд ли захочет его ограбить, и спросил, как ему найти менялу. Тот, в обмен на золотой, наполнил ладонь Кэсерила увесистой пригоршней медных монет да еще дал адрес прачки и общественных бань. Кэсерил направился по указанным адресам, по пути купив у уличного торговца большой кусок масляного пирога и торопливо заглотив его.

Высыпав свои медяки на стойку, где прачка принимала заказы, он переоделся во взятые напрокат льняные штаны, балахон и соломенные сандалии, в которых собирался пойти в бани. Красными от постоянной стирки руками прачка забрала его одежду и башмаки, а также одежду найденного на мельнице покойника. В предбаннике он уселся в кресло (вот оно, счастье!), а брадобрей подкорнал его прическу и бороду, в то время как мальчик-слуга принес чаю. И вот он уже стоит на выложенном плиткой полу в натопленной бане, натирает себя пахучим мылом и ждет, когда мальчик-слуга окатит его целым ушатом теплой воды. В радостном предвкушении он смотрит на отделанный снизу медью огромный чан, предназначенный обычно для шести человек, но теперь, поскольку в бане никого больше нет, – только для него одного. Банщик поддерживает в чане соответствующую температуру. Как же ему будет хорошо отмокать в этой горячей, чистой воде! Хоть весь остаток дня, пока прачка кипятит его одежды.

Мальчик забрался на высокий табурет и принялся лить воду на голову Кэсерила, а тот, жмурясь от удовольствия, подставлял под теплый поток плечи и шею. Когда же он открыл глаза, то встретился с взглядом мальчика, полным ужаса.

– Ты… ты дезертир? – выдавил из себя слуга.

О Господи! На его спине громоздились один на другой шрамы от ударов кнута – наследие тех дней, когда он был у рокнарийцев галерным рабом и надсмотрщики не скупились, раздавая подарки обессиленным гребцам. Здесь же, в Шалионе, такого рода жестокому наказанию подвергались только самые опасные преступники, среди которых были армейские дезертиры.

– Нет, – твердо ответил Кэсерил. – Я не дезертир.

Изгнанник – да! Жертва предательства – конечно! Но он никогда не оставлял поста, даже самого опасного, даже такого, что мог принести гибель.

Мальчик закрыл рот, со стуком уронил ушат и выбежал из бани. Кэсерил вздохнул и направился к чану с горячей водой.

Но не успел он погрузиться по подбородок в божественно горячую воду, как в помещение ворвался хозяин.

– Вон! – заорал он. – Вон отсюда, ты…

Кэсерил от неожиданности даже зажмурился, а хозяин схватил его за волосы и принялся вытаскивать из чана.

– В чем дело?

Но хозяин, не отвечая, сунул ему в руки его штаны, балахон и сандалии и потащил дальше, к выходу из бань.

– Что ты делаешь? – возмутился Кэсерил. – Не могу же я голым идти по улице!

Хозяин развернул его лицом к дверям, ненадолго отпустил и прошипел:

– Одевайся и катись отсюда! Здесь у меня приличное место, не для таких, как ты. А тебе дорога в публичный дом. Или, что еще лучше, пойди и утопись в реке.

Ошеломленный, мокрый, Кэсерил принялся натягивать балахон через голову, одновременно поддерживая готовые упасть штаны и судорожно пытаясь вставить ноги в сандалии, в то время как хозяин толкал его к выходу. И тут до него дошло! Среди преступлений, за которые в Шалионе наказывали, забивая кнутом почти до смерти, значилось насилие, учиненное над девственницей или мальчиком. Лицо Кэсерила вспыхнуло.

– Это не то, что ты думаешь! – воскликнул он. – Я ничего такого не делал. Меня продали рокнарским корсарам!

Он дрожал. Можно постучать в захлопнутую перед его носом дверь, объяснить тем, кто остался внутри, кто он такой и что с ним случилось. О, мое бедное достоинство! Хозяин бани был отцом мальчика-слуги, догадался Кэсерил.

Он смеялся. Он плакал… Его бил озноб страха… перед чем-то, что было больше и значительнее, чем ярость хозяина общественных бань. Воздух со свистом входил в его легкие. У него не было сил спорить, да и, если они захотят его выслушать, – поверят ли ему эти люди? Отерев глаза мягкой льняной тканью рукава, он ощутил приятный запах, который способен оставить на одежде только хорошо разогретый утюг. Запах заставил его вспомнить: жить можно не только в грязном бараке для рабов, но и в чистых, просторных домах. Как давно он там жил? Может быть, тысячу лет назад?

Он потерпел поражение, а потому единственный ему путь – к свежевыкрашенной зеленой краской двери прачечной. Он позвонил. Дверь отворилась.

– Не найдется ли у вас уголка, где я мог бы переждать? – спросил он у прачки, вышедшей на звонок. – Я закончил раньше, чем…

И голос его угас, подавленный чувством стыда.

Прачка пожала крепкими плечами.

– Ну что ж, – сказала она. – Идемте со мной.

Нырнув под стойку, она появилась с этой стороны, держа в руках маленькую книжицу размером не больше ладони, в простом кожаном переплете.

– Вот ваша книжка, – проговорила она. – Вам повезло, что я проверила карманы, а то бы она превратилась уже в бумажный комок. Вы уж мне поверьте, я дело знаю.

Стараясь не показать того, как он удивлен, Кэсерил взял книгу. Наверняка она лежала в кармане верхней одежды мертвеца, и он не почувствовал ее веса, когда на мельнице второпях сворачивал ее в узел. Эта книга должна была отправиться, вместе с прочими вещами покойного, в Храм. Нет уж! Сегодня я туда не пойду, это определенно. Может быть, он и вернет книгу, когда сможет.

Пока же он произнес:

– Спасибо!

И последовал за прачкой в центральный дворик прачечной, где, как и в банях, был устроен глубокий колодец. Рядом с ним на огне стоял большой чан с водой, и четыре молодые женщины что-то намыливали и терли в корытах. Прачка подвела Кэсерила к стоящей у стены скамейке, подальше от брызг, летящих из корыт, и он уселся, наслаждаясь мирной сценой, развернувшейся перед его взором. Бывали времена, когда в сторону румянолицых крестьянских девиц он даже не смотрел, приберегая свои взгляды для высокородных дам. Отчего он не замечал, сколь прекрасны прачки? Сильные, веселые, двигающиеся словно в танце, необычайно добрые… такие добрые!

Наконец он вспомнил про книгу, которую по-прежнему держал в руках, и любопытство заставило его заглянуть под обложку. Наверняка там было имя владельца – ключ к тайне произошедшего. Открыв книгу, Кэсерил увидел на ее страницах плотную вязь рукописного текста, изредка перемежающегося рисунками и схемами. Все было скрыто за печатью непонятного шифра.

Моргнув, Кэсерил наклонился, и его глаза начали, помимо его воли, разбираться с шифром. Это было так называемое зеркальное письмо, когда текст пишется не слева направо, а наоборот. Также здесь применялся метод подстановки букв – способ шифровки, который разгадать, в общем-то, нетрудно, но для этого приходится убить уйму времени. Но, по счастью, столкнувшись трижды на одной странице с коротким словом, Кэсерил получил ключ к шифру. Купец выбрал самый детский из шифров, просто сдвигая каждую букву на одну позицию и не утруждая себя сдвигом всей последовательности слов. Правда текст был написан не на языке Ибры и не на каком-либо из его диалектов, что были в ходу в королевствах Ибра, Шалион и Браджар. Текст был написан на дартакийском, на котором говорили в южных провинциях Ибры и в Великой Дартаке, чья территория отделялась от Ибры горным кряжем. К тому же рука у писавшего явно подрагивала, правописание хромало, а с дартакийской грамматикой он был почти незнаком. Да, разобраться с текстом было гораздо сложнее, чем представлял себе Кэсерил. Если он захочет разобраться с этой зашифрованной тарабарщиной, ему понадобятся ручка и бумага, тихое место, время и хорошее освещение. Впрочем, все не так и плохо. Ведь, в конечном итоге, текст мог быть написан и на рокнарийском!

В чем Кэсерил был уверен, так это в том, что перед ним, в книжке, были записи, посвященные магическому опыту. Кстати, достаточные основания для того, чтобы осудить и повесить владельца книжки – если бы, конечно, он уже не был мертв. Наказание за занятия магией смерти… Да что там занятия! Только за попытку! Так вот, наказание было быстрым и жестоким. Кстати, наказания за успешное проведение магического опыта уже не требовалось – Кэсерил не помнил ни одного случая, когда убийца, воспользовавшись магией смерти как инструментом магического убийства, сам бы остался в живых. Каким бы ни был способ, с помощью которого человек, практикующий магический ритуал, заставлял Бастарда отправить одного из своих демонов в мир, тот всегда возвращался в потусторонний мир либо с двумя душами, либо с пустыми руками.

И если так, то где-то в Баосии просто обязан быть еще один труп… Кстати, магия смерти была не слишком популярна. Здесь нельзя было использовать подставных лиц, нельзя было отправлять на убийство кого-нибудь кроме себя. И если убиваешь кого-то, то знай – убитым будешь и ты сам. Если же убийца хотел выжить после нападения, то обычные средства убийства – нож, меч, яд, палица – были предпочтительнее. Но если кем-то владела крайняя степень отчаяния и если жизнь ему была не мила, тот вполне мог прибегнуть и к магии смерти. Нет, эту книжку нужно обязательно вернуть в Храм, где хранится остальная собственность умершего – пусть Храм сам решает, кто в королевстве станет разбираться в нюансах его дела. Нахмурив лоб, Кэсерил сел, закрыв опасную книжицу.

Теплый пар, ритмичные движения прачек и их голоса, усталость, которую испытывал Кэсерил – все это заставило его прилечь на скамью, положив под голову книгу. Прикрою-ка я на минутку глаза…

Он резко проснулся, почувствовав боль в шее, и ощутил поверх своего тела незнакомую тяжесть. Пальцы нащупали шерсть… Оказалось, одна из прачек набросила поверх его тела одеяло. Кэсерил даже застонал от удовольствия – как же приятно, когда о тебе заботятся даже незнакомые люди!

Наконец он сел на лавку и, прищурившись, огляделся. Дворик почти полностью погрузился в тень. Должно быть, он проспал весь день, а звуком, который его разбудил, был стук башмаков, вычищенных и, насколько это было возможно, отполированных, которые прачка бросила у его скамейки. А рядом с ним, на соседнюю скамейку, она положила его чистую одежду – как новую, богатую, так и старую.

Вспомнив, как среагировал на его голую спину мальчишка в банях, Кэсерил негромко спросил:

– А нет ли у вас комнаты, где я мог бы переодеться?

И чтобы никого из посторонних не было.

Прачка дружелюбно кивнула и провела его в небольшую спальню в задней части дома, где и оставила одного. Через маленькое окно в спальню проникал свет. Кэсерил аккуратно разложил постиранные и выглаженные вещи, с немалой долей отвращения оценив те лохмотья, что болтались на нем все последнее время. Глядя в овальное зеркало, единственное украшение комнаты, стоявшее в углу, Кэсерил принялся одеваться.

Бормоча про себя благодарственные слова в адрес усопшего, нечаянным наследником которого он стал, он натянул хлопковое исподнее, тонкотканую расшитую рубашку, коричневый шерстяной камзол, еще теплый после утюжки (хотя и несколько влажный по швам) и, наконец, черный, с серебристой нитью, плащ, который роскошными складками стекал к его ногам. Одежда покойника длиной соответствовала росту Кэсерила, хотя ему, с его нынешней худобой, было в ней излишне просторно. Присев на кровать, он натянул свои старые башмаки со стоптанными каблуками и подошвой, истончившейся до толщины пергамента. Он годами не видел себя в зеркале – разве что в отполированной поверхности стального клинка! А здесь было зеркало, да еще и такое, в котором, наклоняя стекло, он мог осмотреть себя с ног до головы.

В зеркало на него смотрел незнакомец. О Боги! Когда моя борода успела стать седой? Дрожащей рукой Кэсерил тронул коротко остриженный волос на подбородке. Слава Богам, хоть волосы на голове еще не стали выпадать. На кого он похож в этом наряде? Купец? Высокородный дворянин? А может, ученый? Скорее – последнее: слегка фанатик, чуть-чуть безумец, с впалыми от постоянных ученых дум глазами. Такие одежды требовали и роскошных аксессуаров: золотых или серебряных цепей, печаток, дорогого ремня с пряжкой из золота, украшенного камнями, толстых колец. Так его статус сразу поднялся бы еще на один-два уровня. И тем не менее все было и в таком виде в высшей степени достойно. Кэсерил выпрямился.

В любом случае, придорожный бродяга исчез, растворился без остатка. И теперь… теперь вряд ли он удовлетворится местом помощника повара.

На последние медные монеты он решил переночевать в трактире, а утром представиться провинкаре. А интересно, успела ли распространиться по городу новость о пойманном в банях дезертире? И если так, не откажут ли ему в ночлеге в городских трактирах и на постоялых дворах?

Нет. Не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Он сейчас же отправится в замок и узнает, сможет ли найти там укрытие. Еще одной ночи мне не выдержать. Он пойдет туда, пока на землю не упала ночь. Пока не упало мое сердце.

Сунув книгу во внутренний карман плаща, где она, по всей видимости, всегда и находилась, Кэсерил встал и вышел из комнаты, оставив на кровати кучку своей старой одежды.

2

Поднимаясь к воротам замка, Кэсерил пожалел, что не озаботился тем, чтобы где-то добыть себе саблю или меч. Стоящие у ворот стражи, одетые в черно-зеленые цвета провинкара Баосии, смотрели на приближающегося безоружного незнакомца спокойно, но и без особого уважения, которое способен вызвать остро отточенный металл. Кэсерил поприветствовал охранника, носящего сержантские знаки отличия, скупым кивком. Особую почтительность и вежливость он приберегал для внутренних покоев замка. Слава Богам, благодаря прачке он знал имена всех нужных людей.

– Добрый вечер, сержант! – сказал он. – Мне нужен комендант замка, сэр ди Феррей. Я – Люп ди Кэсерил.

Он намеренно предоставил сержанту самому догадываться, вызвали его в замок или же он сам пришел.

– По какому делу, сэр? – спросил сержант вежливо, но без особой почтительности в голосе.

Кэсерил выпрямился. Он не знал, из каких дальних уголков его существа явился этот тон в его голосе, но он произнес – уверенно, почти командным тоном:

– По личному, сержант!

Автоматически сержант отдал честь:

– Есть, сэр!

Кивнув своему напарнику: дескать, смотри в оба, сержант сделал Кэсерилу знак – следуйте за мной:

– Прошу вас, сэр. Я осведомлюсь у хранителя замка, что и как.

И они прошли через ворота.

Сердце Кэсерила забилось с удвоенной силой, когда он увидел широкий, мощенный булыжником двор перед замком. Сколько башмаков он истоптал здесь, бегая с поручениями от его хозяйки! Начальник над пажами как-то пожаловался ей на слишком быстрый расход обуви среди его подопечных, на что провинкара пошутила: если он предпочитает ленивых пажей, у которых быстрее снашиваются от сидения штаны, чем обувь, то она добудет ему нескольких; но тогда он должен будет часто менять свои собственные башмаки!

Похоже, она по-прежнему правила здесь твердой рукой, руководствуясь своим неизменно острым глазом. Ливреи охранников находились в отличном состоянии, двор был тщательно выметен, а по сторонам от главного входа в кадках стояли деревья, на чьих ветках искусный замковый садовник выгнал цветы – аккурат к празднованию Дня Дочери, который должен был состояться назавтра.

Охранник кивком головы пригласил Кэсерила присесть на каменную скамью, которая, благодарение Богам, была все еще теплой от дневного солнца, а сам, подойдя к дверям, ведущим внутрь замка, позвал слугу и, передав ему просьбу незнакомца, направился на свой пост. Не успел он пройти и половины расстояния, как его напарник высунул голову из-за створа ворот и крикнул:

– Принцесса возвращается!

Услышав эти слова, сержант повернулся к замку и гаркнул:

– Принцесса возвращается! Всем на свои места!

И, ускорившись, побежал на пост.

Слуги, горничные – все выбежали из разных дверей во двор и принялись вслушиваться в стук копыт и громкие голоса, раздававшиеся из-за стены замка. Первыми на взмыленных конях, забрызганных дорожной грязью по брюхо, во двор, с воплями, совершенно неподобающими их статусу, влетели две девушки.

– Тейдес! Мы победили! – крикнула через плечо первая из девушек. На ней была надета голубая жокейская бархатная курточка и такая же шерстяная юбка с разрезом. Из-под кружевной шапочки несколько небрежно выбивались кольца рыжевато-светлых волос, словно янтарь, сиявшие в лучах последнего солнца. У нее был чувственный рот, бледная кожа и прищуренные в смехе большие глаза с несколько тяжеловатыми веками. Ее спутницей была брюнетка в красном костюме, которая, переводя дух, улыбалась и поминутно оглядывалась назад, на отставших от них двоих всадников.

Следом за девушками в ворота влетел еще более юный джентльмен в алом костюме, по всей поверхности которого серебряными нитками были вышиты фигурки разных животных. Под ним несся роскошный гнедой жеребец с блестящей холеной шкурой и длинным развевающимся шелковистым хвостом. По бокам его ехали слуги с каменными лицами, а следом – хмурящийся пожилой джентльмен. У молодого человека были такие же, как у его… как у его сестры, вьющиеся волосы, но с большей степенью рыжины, и широкий рот. От досады он надул губы.

– Гонка закончилась у подножья холма, Изелль! Ты меня обманула!

Та иронически закатила глазки и, не успел слуга подбежать, чтобы подставить под ее ножки скамейку, соскользнула с седла и оказалась стоящей на земле.

Ее темноволосая спутница также, не дожидаясь слуги, спешилась и, передав ему поводья, сказала:

– Хорошенько выгуляй этих милых зверей, Дени, пока не остынут. Мы их сегодня изрядно измучили.

И, словно опровергая свои же слова, она поцеловала своего коня в белую звездочку и, в более практическом ключе, извлекла из кармана какое-то лакомство и дала ему.

Спустя несколько минут, последней, в ворота въехала женщина более почтенных лет, с раскрасневшимся лицом.

– Изелль! Бетрис! Умоляю, остановитесь! Именем Матери и Дочери! Милые девочки, не пристало вам так галопировать! Вы же не сумасшедшие!

– А разве мы не остановились? – вполне логично возразила темноволосая девушка. – Что ж, мы любим быструю езду! Но ни одна лошадь в Баосии не обгонит ваш язычок, дорогая!

Пожилая женщина сокрушенно покачала головой и подождала, пока слуга не подставит ей под ноги скамеечку.

– Ваша бабушка, принцесса, купила вам этого славного белого мула, – сказала она. – Почему вы на нем не скачете? Это подошло бы вам больше!

– Но он такой медли-и-и-и-и-тельный! – смеясь, отозвалась девушка с янтарными волосами. – Кроме того, Снежка помыли и причесали для завтрашней церемонии. Слуги сошли бы с ума, если бы я вывозила его в грязи. Они же собираются всю ночь держать его обернутым в простыни – чтобы не испачкался.

С тяжелым вздохом пожилая всадница позволила слуге помочь ей спуститься на землю. Оказавшись на твердой поверхности, она поправила юбку и потянулась, выпрямляя затекшую спину. Юный спутник девушек отправился в дом, сопровождаемый озабоченными слугами, а молодые красавицы, сопровождаемые жалостливыми причитаниями пожилой дамы, наперегонки устремились к дверям. Женщина, горестно покачивая головой, последовала за ними.

Не успели они войти, как на пороге появился мужчина средних лет, плотного телосложения, в строгом шерстяном платье, который голосом твердым, хотя и дружелюбно, проговорил:

– Бетрис! Если ты еще раз погонишь своего коня по склону вверх, я у тебя его отберу, и тебе придется следовать за принцессой бегом. Тогда ты, конечно, сможешь истратить свою избыточную энергию.

Бетрис почтительно поклонилась и произнесла негромко:

– Слушаюсь, отец!

Девушка с волосами цвета янтаря пришла подруге на помощь:

– Прошу вас, простите Бетрис, сэр ди Феррей! Это моя вина. Я погнала первой, и у нее не было выбора.

Мужчина, приподняв бровь, почтительно поклонился и сказал:

– Человеку, наделенному властью, полезно думать о том, стоит ли ему втягивать тех, кто стоит ниже его, в рискованные предприятия, – ведь сам он, в любом случае, избегнет наказания. Вот что вам следует иметь в виду, принцесса.

На что принцесса состроила гримаску, после чего, бросив на мужчину долгий взгляд из-под своих густых ресниц, кивнула, и девушки бросились в дом, чтобы избавить себя от дальнейших разговоров. Мужчина в черном вздохнул, а следовавшая за девушками женщина благодарно ему кивнула.

Кэсерил без труда опознал в мужчине коменданта – на отделанном серебром поясе у того висела связка ключей, а на шее – цепь с бляхой. Кэсерил встал и, приблизившись к коменданту, несколько неуклюже поклонился, преодолевая боль в спине.

– Сэр ди Феррей? Меня зовут Люп ди Кэсерил. Я прошу аудиенции у вдовствующей провинкары. Если, конечно, ей будет это угодно.

Комендант сурово посмотрел на него, и голос у Кэсерила дрогнул.

– Я не знаю вас, сэр, – произнес комендант.

– Милостью Богов, провинкара должна меня помнить. Когда-то я служил здесь пажом.

Он обвел рукой пространство двора и продолжил:

– В те годы, когда был еще жив прежний провинкар.

Он надеялся, что смог показать коменданту, насколько своим он здесь был. Нет более тягостного положения, чем положение человека, которому не за что и не за кого в этой жизни зацепиться.

Комендант приподнял седые брови.

– Я спрошу, примет ли вас провинкара.

– Это все, о чем я прошу, – сказал Кэсерил.

Комендант отправился внутрь замка, а Кэсерил, сев на скамью, скрестил пальцы.

Прошло несколько минут, в течение которых Кэсерил ежился под любопытными взглядами снующих слуг, и наконец комендант вернулся.

– Их светлость госпожа провинкара готова встретиться с вами. Следуйте за мной! – произнес он с некоторым недоумением в голосе.

От сидения на холоде спина Кэсерила затекла, а потому, встав и последовав за комендантом, он двигался несколько неуверенно, проклиная себя за неуклюжесть. В общем-то, он мог обойтись и без провожатого. Он мгновенно вспомнил расположение помещений; за каждым новым поворотом возникало перед ним до боли знакомое убранство. По устланному желто-голубой плиткой полу большого холла они прошли в выбеленные внутренние покои, а оттуда – в комнату, которую, благодаря освещению, в это время суток предпочитала провинкара, читавшая там или занимавшаяся рукоделием. Входя в комнату через низенькую дверь, Кэсерил вынужден был нагнуться, чего не делал раньше. И это было единственным отличием от того, что он помнил. Кое-что все-таки изменилось. Но виноватой в этом была не дверь.

– Ваша светлость! Вот человек, которого вы хотели видеть, – произнес комендант нейтральным тоном, явно не желая выказывать своего отношения к посетителю.

Вдовствующая провинкара расположилась в широком деревянном кресле, на котором были разложены подушки, смягчающие жесткость сиденья. На ней была надета строгая темно-зеленая мантия, соответствующая ее статусу вдовы вельможи. В то же время головному убору вдовы она предпочла заплетенные вокруг головы седеющие косы, перевитые зелеными лентами и закрепленные заколками с драгоценными камнями. Рядом с ней сидела ее компаньонка, примерно ее же возраста, тоже вдова и, если судить по одежде, имевшая отношение к Храму как посвященная мирянка. Увидев Кэсерила, компаньонка недоверчиво нахмурилась и крепче ухватилась за свое рукоделие.

Моля всех богов, чтобы тело не предало его, Кэсерил встал перед креслом провинкары на одно колено и склонил голову в почтительном приветствии. Одежды хозяйки замка были надушены лавандой, которая перебивала сухой запах старости. Кэсерил поднял взгляд, ища в глазах сидящей перед ним дамы искры узнавания. Если она его не вспомнит, он станет никем – и очень быстро!

Провинкара посмотрела ему в лицо и удивленно закусила губу.

– О Боги! Да, это вы, милорд ди Кэсерил! Добро пожаловать в мой дом!

И протянула ему руку для поцелуя.

Кэсерил, задыхаясь от волнения, склонился к ней.

Когда-то эта рука была изящной и белоснежной, с идеальными перламутровыми ногтями. Теперь же костяшки пальцев опухли, кожа покрылась коричневыми пятнышками, хотя ногти были безупречны – как и тогда, когда их хозяйка пребывала во цвете лет. Она и виду не подала, что заметила две слезинки, упавшие на ее руку из глаз Кэсерила, хотя уголки ее губ несколько и скривились. Она протянула ладонь, тронула бороду Кэсерила, провела пальцами по морщинам на его лице.

– Боги! Неужели я совсем состарилась? – спросила она.

Взглянув на нее, Кэсерил смахнул с глаз слезу. Нет, он не упадет перед ней на колени, рыдая, как рыдают дети.

– Прошло немало времени, ваша светлость!

– Так-так!

Она легонько похлопала Кэсерила по щеке и усмехнулась.

– А ведь это была подсказка! Разве я не учила вас, милорд, как нужно лгать слабому полу? Видно, я оказалась плохой учительницей.

Нисколько не стушевавшись, она отвела руку и обернулась к своей компаньонке.

– Я хочу познакомить вас со своей кузиной, леди Хьюлтар. Тесса! Могу я представить тебе милорда кастиллара ди Кэсерила?

Уголком глаза Кэсерил заметил, что комендант замка, увидев оказанный ему прием, расслабился и теперь стоял, сложив руки и прислонясь к дверному косяку. Не вставая с колен, Кэсерил несколько неуклюже отвесил поклон в сторону кузины провинкары.

– Вы слишком добры, ваша светлость. Увы, Кэсерил уже не принадлежит мне, как и прочие земли моего отца. А с ними я утратил и титул.

– Не говорите глупостей, кастиллар!

Голос провинкары окреп и возвысился.

– Мой милый провинкар уже лет десять как пребывает в мире ином, но уверяю вас – демоны Бастарда сожрут первого, кто назовет меня иначе, чем провинкара. Стойте на своем, мой милый, и не позволяйте врагам усомниться в вашей твердости.

По лицу кузины хозяйки замка было видно, что она не одобряет слов своей родственницы. Да и Кэсерил счел благоразумным не уточнять, что по закону титул провинкары теперь принадлежит невестке хозяйки, поскольку провинкаром после смерти отца стал их сын. Впрочем, скорее всего, и сам нынешний провинкар не рисковал огорчать собственную мать, напоминая ей, что времена изменились, а с течением лет меняется все.

– Вы всегда оставались для меня центром вселенной, ваша светлость, как бы далеко от этого центра я ни находился, – проговорил Кэсерил.

– А вот это уже лучше, – одобрительно кивнула провинкара. – Мне нравятся мужчины, умело распоряжающиеся своими мозгами.

И, обратившись к коменданту, она произнесла:

– Ди Феррей! Принесите кастиллару кресло. И возьмите еще одно себе – не торчать же вам там одинокой вороной!

Комендант, явно привыкший к такому обращению, улыбнулся и пробормотал:

– Конечно, ваша светлость.

Он принес резное кресло для Кэсерила, почтительно проговорив: Не угодно ли присесть моему господину? после чего из соседней залы принес кресло для себя и сел, поставив его в некотором отдалении от хозяйки замка и ее гостя.

Кэсерил поднялся с колен и уселся в кресло. Благословенны удобства цивилизации!

– Как я понял, у вас гостят принц и принцесса, ваша светлость! Я видел их возвращающимися с прогулки, когда пришел в замок. Я не рискнул бы побеспокоить вас, если бы знал, у вас в доме остановились столь высокие гости!

Он точно не рискнул бы!

– Они здесь не гости, кастиллар. Они у меня живут. Валенда – тихий, чистый городок, но… но моя дочь не вполне здорова. И ей здесь гораздо комфортнее, чем при этом сумасшедшем королевском дворе. Слишком много суеты и беспокойства.

Усталость и озабоченность промелькнули в ее взоре.

О Боги! Неужели и леди Иста здесь? Вдовствующая королева Иста – поправил себя Кэсерил. Когда он впервые появился в Баосии, совсем наивным и неоперившимся юнцом, младшая дочь провинкары Иста казалась ему совершенно взрослой женщиной, несмотря на то что была старше Кэсерила всего на несколько лет. К счастью, и в столь несознательном возрасте он был достаточно неглуп, чтобы никому не открыть тайну своей влюбленности в эту красавицу. Брак с королем Иасом (его второй брак, ее – первый), несмотря на значительную разницу в возрасте, казался естественной наградой ее неземной прелести. Кэсерил, да и вообще все вокруг ждали, что она вскорости овдовеет, хотя никто не предполагал, что это произойдет столь поспешно.

Провинкара же, сбросив с себя усталось щелчком пальцев, спросила:

– А как вы? Последнее, что я слышала о вас, так это то, что вы были посланником провинкара Гвариды!

– Это было… некоторое время назад, ваша светлость!

– Так как вы здесь оказались?

Она оглядела Кэсерила с ног до головы.

– И где ваш меч?

– А, это…

Автоматически он тронул бедро, где, увы, не было ни меча, ни перевязи, на которой обычно висит оружие.

– Я потерял его при… Когда маршал ди Джиронал повел войска короля Орико на Северный берег, чтобы провести зимнюю кампанию… да, это было три года назад, он сделал меня комендантом крепости Готоргет. Когда же маршал был вынужден отступить, нам пришлось девять месяцев держать оборону против армии рокнарийцев. Обычные дела, вы же понимаете! Клянусь, во всей крепости не осталось ни одной крысы, которая избежала бы шампура, но потом пришла весть, что ди Джиронал заключил с рокнарийцами перемирие, и нам было приказано сложить оружие и выйти из крепости, которая досталась нашим врагам.

Он слабо улыбнулся, погладив колено левой ладонью.

– Единственным утешением для меня, – продолжил Кэсерил, – было то, что, по соглашению, за наш замок принц Рокнари выплачивал нам триста тысяч роялов. Кроме того, мы получили компенсацию за потери, понесенные во время девятимесячной обороны.

Пустяшная компенсация за жизни, которые мы потеряли.

– Рокнарийский генерал потребовал, чтобы я отдал ему меч моего отца. Сказал, что повесит его у себя в палатке, в память обо мне. Тогда-то я и расстался со своим оружием. А после этого…

Кэсэрил на мгновение погрузился в себя, и голос его задрожал. Но, откашлявшись, он продолжал:

– Там произошла какая-то ошибка. Кто-то что-то напутал. Когда прибыл список тех, за кого готовы заплатить выкуп, и сами ящики с роялами, оказалось, что моего имени в списке нет. Рокнарийский интендант клялся, что ошибки быть не могло, потому что деньги считали по количеству голов… И тем не менее ошибка произошла. Всех моих офицеров выкупили, а меня со всеми прочими этапом погнали в Виспинг, где и продали корсарам на галеры.

Провинкара глубоко вздохнула, а комендант, который по мере того, как Кэсерил продолжал рассказывать свою историю, все ближе и ближе склонялся к нему со своего кресла, выпалил:

– И вы, конечно, протестовали!

– Еще бы! Клянусь всеми пятью Богами. Протестовал весь путь до Виспинга. Протестовал, когда меня затащили на галеру и приковали цепями к веслу. Я протестовал, когда мы первый раз вышли в море, а потом… потом я научился воздерживаться от протестов.

Он вновь улыбнулся. Слова были для него словно маска для печального клоуна. К счастью, никто этого не заметил.

– Я был то на одном судне, то на другом… и довольно долго.

Девятнадцать месяцев и восемь дней, как он посчитал потом. Тогда же он один день был не способен отличить от другого.

– А затем, – продолжил он, – мне крупно повезло, потому что за моим корсаром погнался флот короля Ибры. Уверяю вас, волонтеры Ибры гребли лучше, чем мы, и вскоре догнали нас.

Отчаявшиеся уйти от погони рокнарийцы обезглавили двоих гребцов за то, что те якобы намеренно бросили весла. Один из несчастных все несколько последних месяцев был соседом Кэсерила по банке. Капли его крови попали Кэсерилу на губы, и он все еще чувствовал ее вкус – особенно когда начинал об этом думать. Он и сейчас ощущал ее остро-соленый вкус на своих губах. Когда ибранцы захватили корабль, они привязали к корме своих кораблей еще полуживых рокнарийцев веревками, сделанными из их же кишок, и тащили по морю, пока тех не сожрали акулы. Некоторые из освобожденных галерных рабов вызвались грести, но Кэсерил не смог. Он был так измотан последней гонкой, что еще немного и его выбросили бы за борт как совершенно бесполезное существо. Поэтому он просто опустился на палубу и плакал, мышцы же его все это время сводила судорога.

– Добрые ибранцы, – продолжал Кэсерил, – ссадили меня на берег в Загосуре, где я и проболел несколько месяцев. Вы же знаете, что происходит с человеком, если он долго жил в напряжении, а потом оно сошло на нет. Можно вернуться в состояние… полного, бессмысленного детства.

Он, словно извиняясь, окинул взором комнату. В его случае это был полный отказ всего организма, лихорадка, а потом, когда его спина поджила, на него напали дизентерия и горячка.

И все время он безудержно плакал. Плакал, когда служка в приюте Храма Материнского Милосердия в Загосуре предлагал ему пообедать. Плакал, когда восходило солнце. Плакал, когда садилось. Даже когда он случайно сталкивался в коридоре приюта с кошкой, он начинал рыдать. Рыдал, когда его отправляли спать. В любое время, без всяких видимых и невидимых причин.

– Я нашел временное убежище в приюте Храма Материнского Милосердия, а потом, когда мне стало лучше…

То есть когда слезы у него почти иссякли, и монахи решили, что он не сумасшедший, а просто нервный…

– …когда мне стало лучше, они дали мне денег, и я пошел сюда. Три недели пути.

В комнате воцарилась мертвая тишина.

Кэсерил посмотрел на провинкару и увидел, что губы ее исказил гнев. Ужас скрутил его внутренности.

– Ваш замок был единственным местом, о котором я подумал, – поспешно проговорил он тоном извинения. – Простите меня, мне очень жаль!

Комендант щумно выдохнул и откинулся на спинку кресла, во все глаза глядя на Кэсерила. То же самое сделала и кузина провинкары.

Вибрирующим голосом провинкара провозгласила:

– Вы – кастиллар ди Кэсерил! Они должны были дать вам коня. Они должны были дать вам эскорт!

Кэсерил всплеснул руками, и в этом жесте страх боролся с несогласием.

– Нет, нет, моя госпожа! Они… они сделали для меня достаточно много.

Он понял, что провинкара гневается не на него. О Господи! Горло сдавило, комната в его глазах закачалась. Нет! Только не здесь! Он решил не откладывать.

– Я хотел бы предложить вам свои услуги, ваша светлость, если вы найдете, как меня использовать. Признаюсь, пока я способен не на многое. Но только пока.

Провинкара устроилась поудобнее, положив подбородок на тыльную сторону руки, и изучающе посмотрела на Кэсерила. Через мгновение она произнесла:

– Когда-то, в бытность пажом, вы замечательно играли на лютне.

– О! – произнес Кэсерил, а его скрюченные мозолистые руки попытались спрятаться друг в друге.

Он улыбнулся, положил ладони на колени и сказал извиняющимся тоном:

– Увы, моя госпожа, только не сегодня.

Провинкара наклонилась вперед и бегло осмотрела его покореженную левую руку. Затем, поджав губы, вернулась в обычную свою позу и проговорила:

– А еще, как я помню, вы прочитали все книги в библиотеке моего мужа. Начальник придворной службы пажей за это жаловался на вас, но я велела ему оставить вас в покое. Насколько я понимаю, вы собирались стать поэтом.

Кэсерил не был уверен даже в том, сможет ли его правая рука удержать перо.

– Я полагаю, когда я ушел на войну, я спас Шалион от изрядного количества плохой поэзии, – сказал он.

Привинкара пожала плечами.

– Да, кастиллар, вы меня озадачили. Я не уверена, что в бедной Валенде есть достаточно должностей, которые вы могли бы занять. Придворный, армейский капитан, комендант замка, посланник…

– Увы, с тех пор, как умер король Иас, я перестал быть придворным. В качестве капитана я помог проиграть сражение за Далус…

После чего почти год гнил в казематах Браджара.

– …как комендант замка я не выдержал осады, а когда я служил посланником, меня дважды чуть не повесили – как шпиона.

Он на мгновение задумался. И три раза пытали за то, что пославший его нарушил соглашения.

– Что я умею теперь? – продолжил Кэсерил. – Грести веслом. И знаю пять способов приготовления крысы.

Я и сейчас не отказался бы от хорошей порции крысятинки.

Он не знал, что именно провинкара читает в его глазах. Может быть, то, насколько сильно он вымотан. А может быть, то, насколько голоден. Наверное, последнее, потому что провинкара ехидно улыбнулась.

– Отужинайте с нами, кастиллар! Хотя я и не уверена, что мой повар сможет попотчевать вас рагу из крыс. Нынче в Валенде не сезон. А я тем временем подумаю о вашем деле.

Не доверяя голосу, Кэсерил склонил голову в благодарном поклоне.

Поскольку все еще продолжалась зима, обедали в полдень, в торжественной обстановке, в главном зале замка. Обед был обилен и разнообразен. Ужин же накрывали с меньшей помпезностью и, следуя введенным провинкарой правилам экономии, из того хлеба и мяса, что оставались от обеда. Впрочем, отсутствие разнообразия в блюдах хозяйка дома с избытком и щедро восполняла разнообразием изысканных вин из погребов замка. Летом, когда окружающие замок равнины дрожали от источаемой раскаленной землей жары, все было наоборот: днем перекусывали на скорую руку, зато после захода солнца наедались вволю, расположившись под светом ламп в прохладном внутреннем дворике замка. Такого же правила придерживались все жители Баосии, независимо от титула и должности.

В небольшом зале в новой пристройке, совсем недалеко от кухни, за столом собралось всего восемь человек. В центре стола устроилась сама провинкара, посадив Кэсерила на почетное место справа от себя. Кэсерила немало смутило присутствие самой принцессы Изелль, которая сидела слева от хозяйки, а также принца Тейдеса, который устроился напротив принцессы. Он несколько успокоился, когда принц, чтобы скоротать время, принялся бросаться хлебными шариками в свою старшую сестру – занятие, которое его бабушка прекратила одним только строгим взглядом. Принцесса метнула в брата огненно-яростный взгляд, но внимание ее отвлекла Бетрис, устроившаяся рядом с братом, чуть наискосок от Кэсерила.

Бетрис с плохо скрываемым любопытством, хотя и дружески, улыбнулась гостю, показав ямочку на щеке, и уже хотела что-то сказать, как тут слуга принялся обходить стол с большим сосудом для омовения рук. Теплая вода была ароматизирована вербеной. Руки Кэсерила дрожали, и он уже не смог скрыть этого, хоть и поспешил воспользоваться мягким льняным полотенцем. Кресло прямо напротив него оставалось пустым.

Кэсерил кивнул в его сторону и спросил провинкару безразличным тоном:

– Присоединится ли к нам вдовствующая королева, ваша светлость?

Провинкара нахмурилась.

– Иста нездорова, к сожалению… Она ужинает у себя.

Кэсерил почувствовал на мгновение воцарившуюся за столом неловкость и решил, что узнает позже, что беспокоит провинкару и как обстоят дела у ее дочери. Реакция хозяйки указала на какую-то давнюю, долго длящуюся и слишком болезненную причину, которую не следовало обсуждать за столом. Скоро случившееся вдовство избавило Исту от опасностей, которые подстерегают молодых рожениц, но у нее могли возникнуть не менее серьезные проблемы, часто посещающие женщин в более зрелые годы… Иста стала второй женой короля тогда, когда тот уже перевалил рубеж середины земной жизни, а его сын, Орико, был зрелым мужчиной. В те недолгие годы, что Кэсерил провел при дворе короля Шалиона, он мог наблюдать за королевой исключительно на расстоянии, но она выглядела счастливой, по крайней мере в присутствии монарха. Иас души не чаял в крошке Изелль и Тейдесе, который постоянно сидел у кормилицы на руках.

Счастье королевской четы было омрачено предательством лорда ди Лютеза, которое, как говорили многие проницательные люди, и ускорило кончину короля, не сумевшего справиться с гневом и печалью. Кэсерил так и не решил для себя, имела ли болезнь вдовствующей королевы, которая и заставила ее покинуть двор своего пасынка, некую политическую подоплеку. Но новый король, Орико, как об этом говорили все, выказывал максимальную степень уважения к своей мачехе и был необычайно добр по отношению к сводной сестре и брату.

Чтобы заглушить урчание в пустом животе, Кэсерил закашлялся и обратил свой взор на солидного господина, сидящего на краю стола – видимо, старшего воспитателя принца. Царственным кивком головы провинкара поручила именно ему прочитать молитву, в которой сидящие за столом благодарили Святое Семейство за пищу, которая вот-вот должна была появиться в зале. Кэсерилу не терпелось поскорее стать свидетелем ее появления. Тем временем разрешилась и тайна пустого кресла – вошел запыхавшийся комендант сэр ди Феррей и, пробормотав извинения за опоздание, уселся напротив Кэсерила.

– Меня задержал священник ордена Бастарда, – объяснил он, в то время как слуги обносили гостей хлебом, мясом и сушеными фруктами.

Кэсерил, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на еду подобно голодной собаке, кивнул, произнес нечто неопределенное и отправил в рот первый кусок.

– В высшей степени велеречивый и нудный молодой человек, – сказал ди Феррей.

– И что они требуют сейчас? – спросила провинкара. – Что-нибудь для их приюта? На прошлой неделе мы послали им целый обоз. У слуг больше не осталось старой одежды, все отправили для их подкидышей.

– Им нужны кормилицы.

– Только не из моих людей, – скептически хмыкнула провинкара.

– Разумеется! Но он просил передать именно это. Храм надеется, что у кого-нибудь из живущих в замке есть подходящая родственница, способная из милосердия принять участие в судьбе несчастных младенцев. На прошлой неделе они вновь нашли подкидыша на заднем крыльце Храма, и ожидают еще. Такое уж нынче время года!

Орден Бастарда, следуя правилам своего божественного покровителя, спасал подкидышей круглогодично. Также, вне зависимости от времени года, он заботился и о законнорожденных детях, рано потерявших родителей. Вообще-то, как думал Кэсерил, Бог, у которого в услужении находится столько могущественных демонов, мог бы и более успешно выколачивать из разных состоятельных людей пожертвования для своих храмовых приютов.

Он осторожно разбавил вино водой – преступление по отношению к виноградной лозе, но, если бы он на пустой желудок выпил чистого вина, оно непременно ударило бы в голову. Провинкара, заметив это, одобрительно кивнула, вступила в спор по этому поводу со своей кузиной и, доказав ей, что все достойные люди смешивают благородный сок винограда с чистой ключевой водой, тут же опрокинула в себя полбокала неразбавленного.

Сэр ди Феррей между тем продолжал:

– У священника была и хорошая новость. Догадайтесь, кто умер прошлой ночью?

– И кто же?

– Сэр ди Наоза, знаменитый дуэлянт.

Кэсерилу имя умершего ничего не говорило, а вот провинкара одобрительно хмыкнула.

– Давно пора, – сказала она. – Отвратительный тип. Я его не принимала, хотя наверняка были идиоты, которые были к нему благосклонны. И что, он недооценил очередную жертву? Я хотела сказать, очередного противника?

– Вот здесь-то и начинается самое интересное. Похоже, он был убит с помощью магии смерти.

Умелый рассказчик, ди Феррей сделал паузу и, пока встревоженный шепот облетал стол, со вкусом пригубил вина. Кэсерил же перестал жевать.

– Храм собирается расследовать тайну его смерти? – спросила принцесса Изелль.

– Никакой тайны там нет, – ответил комендант. – Скорее трагедия. Около года назад ди Наозу на улице случайно толкнул единственный сын провинциального торговца шерстью. Результат был самым обычным. Ди Наоза утверждал, что у них была нормальная дуэль, но нашлись свидетели, посчитавшие это самым грязным убийством. Впрочем, когда безутешный отец попробовал привлечь убийцу к суду, все они как сквозь лед провалились. Поговаривали, что и судья был не вполне справедлив и объективен, хотя, не исключено, все это – сплетни.

Провинкара недовольно хмыкнула, Кэсерил же, проглотив кусок еды, попросил:

– Продолжайте, пожалуйста.

Почувствовав поддержку, комендант вновь заговорил:

– Этот торговец был вдовцом, и погибший был не только его единственным сыном, но и вообще единственным ребенком. К тому же юноша собирался жениться. И это, в свою очередь, подлило масла в огонь. Магия смерти – отвратительное и недостойное занятие, но я не могу отказать в сочувствии бедному торговцу. То есть, конечно, достаточно богатому, но уже немолодому и неспособному овладеть искусством дуэлянта настолько, чтобы успешно противостоять убийце сына. Поэтому он и обратился к тому, что, как он полагал, было для него единственным средством. Весь последующий год изучал магию. Забросил дело. Кстати, люди в Храме в толк не возьмут, где он взял пособия! И наконец прошлой ночью отправился на заброшенную мельницу в семи милях от Валенды и попытался вызвать демона. И что вы думаете? У него получилось. Клянусь Бастардом! Тело этого торговца было найдено сегодня утром.

Если Отец Зима, как Бог справедливости, покровительствовал всем умершим в должное время года, то Бастард, в дополнение ко всем ужасам, которые входили в зону его ответственности, был еще и Богом палачей. А также и прочих, не менее отвратительных профессий и занятий. Похоже, торговец заключил удачную сделку. Кэсерил неожиданно почувствовал, как записная книжка, которую он все еще держал в кармане жилета, словно налилась свинцом. А вдруг она прожжет дыру в ткани и его одежда вспыхнет? Слава Богам, все это – только воображение!

– Что качается меня, то я ему вовсе не сочувствую, – сказал принц Тейдес. – Только трус способен на тайное убийство.

– Но чего иного можно ждать от торговца? – резонно заметил его наставник. – Людей этого сорта не обучают кодексу чести, коим владеет истинный джентльмен.

– Но все равно, это очень грустно, – покачала головой Изелль. – Я имею в виду несостоявшуюся женитьбу.

Тейдес фыркнул.

– Вечно эти девчонки говорят про женитьбу! – усмехнулся он. – Вопрос в том, что является большей потерей для королевства – какой-нибудь торговец, который озабочен лишь собственной выгодой, или же искусный дуэлянт, способный стать своему королю хорошим воином?

– Увы, это не так. По опыту знаю: между дуэлянтом и воином огромная разница, – сухо сказал Кэсерил.

– Что вы имеете в виду? – обратился к нему Тейдес.

Застигнутый врасплох, Кэсерил смешался и пробормотал:

– Простите, я поспешил со своим мнением.

– И все-таки в чем разница? – настаивал Тейдес.

Провинкара, легко постучав пальчиком по скатерти, бросила на Кэсерила взгляд, смысл которого расшифровать он был не в состоянии.

– Объясните, кастиллар! – попросила она.

Кэсерил пожал плечами и, отвесив легкий поклон в сторону юноши, проговорил:

– Суть в том, принц, что хороший воин убивает своих врагов, а хороший дуэлянт – друзей. Кого из них предпочтет иметь в своем лагере умный генерал?

– Понял, – сказал Тейдес и задумался.

Вероятно, можно было не спешить с передачей записной книжки умершего в руки соответствующих властей. Завтра, на досуге, Кэсерил зайдет в Храм Святого Семейства в Валенде и отдаст ее какому-нибудь из тамошних служителей. Записи, кстати, придется расшифровать. Большинство, в отличие от Кэсерила, считало такого рода головоломки трудными или скучными. Ему же нравилось это занятие, он на нем отдыхал душой и умом. Кстати, он может предложить Храму свои услуги в деле расшифровки этой тайнописи. Он тронул то место на своей одежде, где прощупывалась записная книжка, и понял, как правильно он сделал, помолившись за погибшего перед тем, как пламя погребального костра охватило его тело.

Бетрис, приподняв брови, спросила:

– А кто был судья, папа?

Комендант, некоторое время поколебавшись, пожал плечами и сказал:

– Достопочтенный Врез.

– Понятно, – хмыкнула провинкара. – Он самый!

Она сморщила нос – так, словно до нее долетел неприятный запах.

– А что, дуэлянт ему угрожал? – поинтересовалась принцесса. – Он же мог… мог позвать на помощь! Мог арестовать ди Наозу.

– Я думаю, ди Наоза был достаточно умен, чтобы не угрожать судье. Хотя не исключено, что ему удалось запугать свидетелей. А к судье, я думаю, он нашел более мирный подход.

Отправив в рот кусочек хлеба, комендант сделал большим и указательным пальцами правой руки жест – так обычно намекают на денежные дела и особенно на дачу взятки.

– Если бы судья честно и по справедливости исполнил свои обязанности, торговцу не нужно было бы обращаться к магии смерти, – медленно сказала Изелль. – А теперь, вместо одного, двое мертвы и прокляты… К тому же, если бы ди Наозу приговорили к смерти, перед встречей с Богами он мог бы очистить свою душу. Но почему, если все это всем известно, этот человек продолжает исполнять обязанности судьи? Бабушка! Разве ты не можешь что-то сделать?

Провинкара нахмурилась.

– Назначение судей не входит в мои полномочия, дорогая, – сказала она. – Как и их смещение. Хотя если бы это было так, они бы работали много лучше, уверяю тебя.

Она пригубила вина и ответила на недоумевающий взгляд внучки:

– В Баосии у меня значительные привилегии, но почти никакой власти.

Изелль бросила взгляд на брата, потом на Кэсерила, после чего повторила вопрос, который Тейдес несколькими минутами раньше задал Кэсерилу:

– И в чем разница?

– Власть дает право править и обязанность защищать. Привилегии – право быть защищенным, – ответила провинкара. – Между словами провинкар и провинкара разница больше, чем в одну букву.

Тейдес ухмыльнулся:

– Как и между словами принц и принцесса!

Изелль бросила на брата негодующий взгляд:

– И как ты собираешься сместить коррумпированного судью, ты, мальчик с привилегиями?

– А ну-ка, прекратите, вы оба! – сурово приказала провинкара, и ее голос был голосом бабушки. Кэсерил спрятал улыбку. В этих стенах она была королевой, и правила она здесь на основе закона, который был гораздо старше всех законов Шалиона. Это было маленькое государство в государстве.

Слуги внесли сласти, сыр и вино из Браджара, и разговор обратился на менее мрачные предметы. Кэсерил, изголодавшись за долгие месяцы, наконец-то насытился, вовремя остановившись, чтобы не навредить желудку. Правда, чудесное золотистое десертное вино, которого он выпил целый стакан, не разбавляя, едва не бросило его в слезы, но он хоть и с трудом, но сдержался.

В конце ужина вновь была вознесена благодарственная молитва, после чего наставник утащил принца заниматься, а Изелль и Бетрис отправили заниматься рукоделием. Они едва ли не галопом выбежали из зала, а за ними, более неспешно, проследовал комендант замка.

– И они действительно шьют и вяжут? – спросил Кэсерил провинкару, бросив взгляд вослед улетающим юбкам.

– Большую часть времени они сплетничают и хихикают, пока мне не надоест. Но, по правде говоря, руки у них пришиты правильно.

Губы ее были сурово сжаты, хотя в глазах светилась теплота.

– Ваша внучка – чудесная молодая особа, – проговорил Кэсерил.

– В определенном возрасте, Кэсерил, все особы женского пола начинают казаться мужчине чудесными. Это первый симптом приближающейся старости.

– Не стану спорить, моя госпожа, – ответил Кэсерил.

– Она замучила уже двух гувернанток, и, похоже, третья тоже на последнем издыхании, если судить по жалобам этой несчастной. И тем не менее…

Провинкара заговорила медленно и веско.

– …тем не менее ей нужно научиться быть сильной. Однажды ей придется покинуть меня. И мне уже не удастся ни помочь ей, ни защитить…

Привлекательной, свеженькой юной принцессе была предназначена судьба скорее игрушки, чем игрока. Ее цена, цена возможной брачной партии, могла в политическом или финансовом смысле быть чрезвычайно высокой, но это не означало, что ее брак обязательно станет удачным и в более человеческом, интимном смысле. Вдовствующая провинкара была счастлива в семейной жизни, но за свои долгие годы она имела возможность увидеть, насколько по-разному могут складываться брачные отношения в семьях сильных мира сего. Не пошлют ли Изелль на край света, в Дартаку? А может быть, ей придется выйти за какого-нибудь кузена из родственно-близкого Браджара? И, конечно, не дайте Боги, чтобы она стала разменной монетой в отношениях с рокнарийскими правителями. Обеспечит на время краткий мир, потом проведет остаток дней в ссылке на островах Архипелага.

Провинкара изучающе смотрела на Кэсерила в свете свечей, которые она предпочитала всем прочим источникам света.

– Сколько вам лет, кастиллар? – спросила она. – Мне кажется, вам было всего тринадцать, когда ваш отец прислал вас служить моему дорогому провинкару.

– Именно так, ваша светлость. Мне тридцать пять.

– Вот как? Тогда вам следует немедленно сбрить с лица эти ужасные заросли. Они делают вас лет на пятнадцать старше.

Кэсерилу хотелось мрачно пошутить насчет того, что на рокнарийских галерах год идет за три, а то и за четыре, но не стал. Вместо этого он сказал:

– Надеюсь, я не расстроил принца своей пустой болтовней, моя госпожа!

– Вы заставили Тейдеса задуматься и не молоть чепуху попусту. Его наставнику такое нечасто удается сделать.

Провинкара постучала кончиками пальцев по скатерти и допила свое вино. Поставив стакан на стол, она произнесла:

– Не знаю, в какой таверне вы делите комнату с тамошними блохами, кастиллар, но я хочу отправить туда пажа за вашими вещами. А вас я приглашаю переночевать у меня в замке.

– С искренней благодарностью принимаю ваше приглашение, ваша светлость.

Слава Богам, всем пятерым! Он устроен, по крайней мере на время! Смущенный, он некоторое время поколебался, после чего сказал:

– Но посылать пажа нет необходимости, ваша светлость.

Провинкара вскинула брови.

– А на что они тогда нужны? Вы что, забыли, в чем состоят их обязанности?

– Нет, конечно, но…

Он улыбнулся и, жестом указав на свой костюм, закончил:

– Это все мои вещи.

Увидев боль в ее глазах, он добавил негромко:

– Когда я высадился на берег в Загосуре, у меня было и того меньше.

Тогда на нем была лишь грязная набедренная повязка, а всю кожу покрывала короста. При первой возможности служители приюта, где он оказался, сожгли его повязку.

– Тогда мой паж проводит вас в ваши покои… – произнесла провинкара, аккуратно выговаривая слова и не сводя с Кэсерила проницательного взора.

– …милорд кастиллар, – добавила она и встала.

Ее кузина встала вместе с ней.

– О делах поговорим завтра, – сказала она и, кивнув, вышла.

Покои, отведенные Кэсерилу, находились в старом здании, зарезервированном для наиболее почетных гостей. Здесь было не так удобно, но зато ночевавшие здесь люди проникались сознанием того, что спят на кроватях, где когда-то почивали великие короли прошлого. Кэсерил сам сотни раз обслуживал здесь знатных посетителей замка провинкара. На кровати громоздились три матраса – солома, перо и пух, а поверх было постелено тончайшее белье и покрывало, сотканное нежными ручками местных дам. Паж не успел оставить его, как явились две горничные, принесшие воду для умывания, воду для питья, полотенца, мыло, зубочистки, расшитую ночную сорочку, колпак и шлепанцы. Сам Кэсерил собирался спать в сорочке, снятой с мертвеца.

Все, что произошло и происходило, полностью выбило Кэсерила из седла. Сев на край кровати с сорочкой в руках, он разрыдался, после чего жестом отослал пажа и горничных.

– Что это с ним? – услышал он голос служанки, когда троица скрылась за дверью и затопала прочь по коридору.

– Какой-то чокнутый, как мне кажется, – ответил паж.

И через некоторое время, уже из отдаления, слабо донесся голос служанки:

– Тогда он попал куда надо…

3

Кэсерила разбудили звуки обычной предутренней суеты: во внутреннем дворике замка кто-то звал слуг, позвякивали горшки на кухне. Он открыл глаза и на мгновение, не поняв, где находится, испугался. Но нежные объятья пуховой перины заставили его вновь забыться в полусне. Да, это не та жесткая скамья, на которой ему приходилось спать последние восемнадцать месяцев. И ее не бросает вверх и вниз морская волна. И вообще никакого вокруг движения. Такова, вероятно, жизнь на небесах. И так тепло и покойно, что даже не болит исполосованная спина.

Празднование Дня Дочери должно продлиться от рассвета до заката. Наверное, он еще поваляется в постели, пока население замка не отправится для участия в общей процессии, а потом встанет. Бездельно поболтается по замку, погреется на солнце, составив компанию замковым кошкам. Если проголодается, то, как и во времена своей пажеской жизни, проберется на кухню и уговорит повара дать ему что-нибудь, чтобы заморить червячка.

Негромкий стук в дверь прервал эти приятные размышления. Кэсерил напрягся и сразу же успокоился, услышав голос леди Бетрис.

– Милорд ди Кэсерил! Вы уже проснулись?

Мгновение тишины, и вновь:

– Кастиллар?

– Одну секунду, моя госпожа! – отозвался он. Подкатившись к краю кровати, он с сожалением расстался с нежной поверхностью матраса. Тканый ковер защитил его босые ноги от холода, источаемого каменным полом. Прикрыв ноги ночной сорочкой, он подошел к двери и открыл ее.

– Я к вашим услугам, моя госпожа!

Бетрис стояла в коридоре, держа в одной руке лампу из дутого стекла, с горящей внутри свечой, а в другой – некий сверток из ткани, кожаных ремней и чего-то еще, что позвякивало внутри. Она была полностью одета: голубое платье и белый плащ, ниспадающий к ногам, волосы, убранные в косы и перевитые цветами и свежими листьями; бархатные карие глаза ее, в которых отражалось пламя свечи, светились весельем. Кэсерил не мог удержаться от ответной улыбки.

– Их светлость провинкара поздравляет вас со святым Днем Дочери! – провозгласила Бетрис и заставила Кэсерила едва ли не отпрыгнуть назад, резким движением раскрыв широко дверь. Войдя, она протянула ему лампу, а сама, проговорив: Вот, это для вас, бросила свою ношу на постель – нечто из белой и голубой ткани, а также меч на кожаном ремне. Кэсерил установил лампу на шкафчике, стоящем в ногах постели.

– Она прислала вам этот костюм, и, если он вам понравится, она просит вас присутствовать на общей утренней молитве в зале предков. После этого мы соберемся за праздничным завтраком, и вы, как она сказала, знаете, где это будет происходить. Пост кончился.

– Конечно, моя госпожа!

– А меч я попросила у своего отца. Это его второй меч. Папа сказал, для него это большая честь – предложить его вам.

Бетрис с нескрываемым любопытством рассматривала Кэсерила.

– А это правда, что вы участвовали в войне?

– Гм… В которой?

– Так их что, было много?

Глаза ее расширились, потом сузились.

Во всех войнах, что случились за последние семнадцать лет, как мне кажется. Последнюю кампанию против Ибры он пропустил, потому что сидел в казематах Браджара. Не участвовал он и в дурацкой экспедиции, которую король послал на помощь Дартаке – послал, толком не подумав, потому что все это время его беспрестанно осаждали рокнарийцы, с которыми так неумело торговался провинкар Гвариды. Кроме этих двух войн, вряд ли в обозримом прошлом были поражения, в которых он не участвовал.

– Было несколько, – уклончиво ответил он, и вдруг его пронзила ужасная мысль: между его наготой и глазами этой девушки нет почти ничего, кроме тонкого слоя льняной ткани. Он отшатнулся, скрестил руки на животе и слабо улыбнулся.

Она проследила за его жестом.

– О! Неужели я вас смутила? Но папа говорит, что солдатам несвойственна стеснительность, поскольку они долгое время живут бок о бок в открытом поле.

Она смотрела в его лицо, и ее глаза обжигали.

– Я стеснялся не себя, моя госпожа, а вас.

– Не беспокойтесь, со мной все в порядке! – улыбнулась Бетрис.

Но она все не уходила, и в упор смотрела на Кэсерила.

Он кивнул в сторону принесенных ею одежд.

– Я не хотел мешать семейному празднеству, – произнес он. – Вы уверены…

Бетрис нетерпеливо всплеснула руками и вложила в свой взгляд всю свою силу.

– Но вы просто должны участвовать в процессии и обязаны прийти в Храм на обряд подношения даров! Принцессе Изелль поручено в этом году исполнять роль Дочери!

Бетрис от нетерпения не могла устоять на одном месте.

Кэсерил покорно улыбнулся.

– Хорошо, если вы этого хотите! – сказал он.

Ну как он мог отказать себе в таком удовольствии? Принцессе Изелль, вероятно, шел шестнадцатый год. А интересно, сколько лет леди Бетрис? Слишком молода для тебя, старина! Но он ведь может любоваться ею исключительно из эстетических соображений и получать удовольствие, лицезрея молодость, красоту и энергию дочери коменданта. Она – как цветок – делает краски этого мира ярче!

– И кроме того, – не унималась Бетрис, – об этом вас просит сама провинкара.

Кэсерил, намекая на то, что пора бы ей уйти и дать ему одеться, зажег свою свечу от ее свечи и передал лампу хозяйке. В свете сразу двух свечей Бетрис показалась ему еще более милой, а он ей, наверное, еще более уродливым и старым, подумал он. Она уже повернулась, чтобы пойти к двери, как Кэсерил вспомнил, что вечером накануне так и не получил ответ на свой вопрос.

– Подождите, моя госпожа! – произнес он.

С любопытством во взоре Бетрис повернулась к нему.

– Я не хотел беспокоить провинкару или задавать эти вопросы при принце и принцессе, но что так печалит королеву Исту? Я не хотел бы, не зная всех обстоятельств, вдруг сказать какую-нибудь глупость…

Свет в глазах Бетрис несколько угас. Она пожала плечами.

– Она… она очень устала. И нервничает. Только и всего. Мы все надеемся, что ей полегчает, когда на небесах будет больше солнца. Летом она всегда чувствует себя лучше.

– Давно ли она живет у матери?

– Последние шесть лет, сэр!

И сделав ему реверанс, заявила:

– А теперь я должна спешить к принцессе Изелль. Опаздываю. И вы не опаздывайте, кастиллар!

И продемонстрировав ему ямочку на щеке, стрелой умчалась.

Кэсерил и представить себе не мог, чтобы эта молодая особа хоть куда-нибудь могла опоздать. Энергия ее была неистощимой. Покачав головой и чувствуя, что улыбка, которой Бетрис его одарила, все еще играет на его губах, он повернулся к постели, чтобы рассмотреть свое новое одеяние.

Похоже, в касте изгнанников и отщепенцев он занимал все более высокое положение. Его новая туника была из голубой парчи, панталоны – из тяжелого темно-синего льна, а белый, по колени, плащ был из тонкой шерсти. Вся одежда была отменной чистоты. Если на ней и имелись повреждения, то следы искусной штопки не заметил бы и самый искушенный глаз. Может быть, это был праздничный костюм ди Феррея, из которого он вырос, а может быть, это был наряд самого провинкара, аккуратно сложенный, упакованный и убранный много лет назад. Костюм был несколько более просторен, чем нужно, но что за беда! Повесив меч на левое бедро и чувствуя его такую привычную (а может, и непривычную) тяжесть, он поспешил в зал предков.

Воздух во дворе замка был холодным и сырым, тонкие подошвы башмаков скользили по влажным камням. Высоко над головой тускло сияли последние звезды. Отворив дощатую дверь, Кэсерил заглянул внутрь. Фигуры людей, свечи. Неужели он опоздал? Скользнув в зал, он немного подождал, привыкая к полутьме.

Нет, не опоздал! Напротив, он пришел слишком рано. Перед семейным алтарем, на котором были установлены фамильные памятные скрижали, догорали с полдюжины свечей. На передней скамье сидели две женщины, закутанные в шали, и смотрели на третью.

Третьей была вдовствующая королева Иста, простершаяся перед алтарем ниц, раскинув руки по сторонам, и каждая клеточка ее тела выражала мольбу и покорность. Пальцы на ее руках сжимались и разжимались, и видно было, что ногти на них обкусаны до крови. Кто-то пытался набросить несколько шалей поверх ее ночной сорочки, чтобы защитить от утренней прохлады, но шали была сброшены и теперь лежали в беспорядке подле королевы. Копна когда-то золотистых волос, теперь потускневшая, раскинулась вокруг головы Исты словно ореол. На мгновение Кэсерилу показалось, что Иста спит – настолько тихо и неподвижно она лежала. Но глаза на ее бледном лице – серые, немигающие и полные невыплаканных слез – были широко открыты.

Лицо королевы выражало глубочайшее горе. Кэсерил вспомнил лица людей, которые переживали горе и неимоверные страдания, были почти уничтожены телесно и душевно – будь то в казематах или же на галерах. Он вспомнил и свое лицо, которое увидел в полированном металле после того, как приютившие его служители приюта сбрили его бороду и предложили посмотреть на результат. Понятно было, что королева и близко не находилась к тому, что именуется казематами или галерами, никогда не чувствовала своей белой кожей удар кнута, и никто и никогда даже замахнуться на нее не посмел бы. В чем же причина этого горя и этих страданий? Кэсерил молча стоял, не в силах ни двинуться, ни произнести хоть слово.

Сзади раздался шорох шагов. Кэсерил обернулся и увидел вдовствующую провинкару, которую сопровождала ее кузина. Движением бровей провинкара поприветствовала Кэсерила, он ответил ей легким поклоном. Женщины в шалях, прислуживавшие королеве, при приближении провинкары встали и присели в реверансе.

Провинкара прошла по проходу между рядами скамей и, подойдя к дочери, посмотрела на нее. Лицо провинкары оставалось при этом бесстрастным.

– Как давно она здесь лежит? – спросила она наконец.

Одна из женщин вновь присела в реверансе и сказала:

– Их величество встали ночью, ваша светлость. Мы сочли, что будет разумнее не препятствовать ее желанию спуститься сюда, согласно вашим распоряжениям…

– Да, да… – нервно отмахнулась провинкара от излишне пространных объяснений. – Она хоть поспала?

– Не больше двух часов, миледи!

Провинкара вздохнула и склонилась перед дочерью. Голос ее вдруг стал мягким, обычная властность ушла из ее интонаций, и впервые Кэсерил услышал в голосе провинкары знаки возраста.

– Иста, душа моя! Поднимайся и возвращайся в постель. Другие придут и помолятся за тебя.

Губы лежащей дрогнули, после чего она прошептала:

– Если Боги видят, если Боги слышат, но не говорят, это значит, что они отвернулись от меня, мама.

Несколько неуклюже провинкара принялась гладить дочь по голове.

– Другие будут молить Богов, дочь моя. Мы зажжем новые свечи и попробуем все с начала. А тебя отведут в постель. Ну, вставай же.

Лежащая глубоко вздохнула и нехотя поднялась с пола. Легким движением головы провинкара заставила служанок королевы подойти и помочь. Одна из женщин взялась поддерживать королеву, другая принялась собирать разбросанные по полу шали. Когда Иста проходила мимо Кэсерила, он пристально и с волнением вгляделся в ее лицо, но не нашел там следов болезни – ни желтых кругов под глазами, ни истощения. Иста же вряд ли даже заметила Кэсерила – незнакомый бородач, только и всего! Да и с чего ей его помнить? Он же был всего лишь одним из нескольких дюжин пажей, сновавших по баосийскому замку.

Когда дверь за дочерью закрылась, провинкара повернулась. Кэсерил стоял достаточно близко, чтобы услышать вырвавшийся из ее груди вздох облегчения.

Он поклонился настолько глубоко, насколько позволила ему его спина.

– Я благодарю вас за этот праздничный наряд, ваша светлость, – сказал он.

И, мгновение поколебавшись, продолжил:

– Если я могу хоть как-то помочь вам или королеве, вам нужно лишь приказать.

Повинкара улыбнулась, взяла Кэсерила за руку и, похлопав по тыльной ее стороне, промолчала. Затем подошла к восточным окнам и, распахнув шторы, впустила в комнату нежно-розовую мягкость утреннего неба.

Леди ди Хьюлтар тем временем задувала свечи и складывала их огарки в предназначенную для этого корзинку. Провинкара пригласила Кэсерила помочь ей заменить старые свечи новыми, из пчелиного воска. Когда свечи выстроились на алтаре перед памятными скрижалями, подобно строю солдат, провинкара отошла и удовлетворенно кивнула.

Тем временем стали прибывать домочадцы. Кэсерил занял место в стороне от прохода, на задней скамейке. Повара, слуги, конюхи, пажи, охотники, сокольничий, горничные, сам комендант – все в своих лучших одеждах с преобладающими синими и белыми тонами, входили и рассаживались на скамьях. Леди Бетрис ввела принцессу Изелль, которая чувствовала себя несколько скованной в тщательно изготовленном, украшенном драгоценными камнями и вышивкой платье Госпожи Весны, роль которой ей предстояло сегодня играть. Девушки устроились на передней скамье и изо всех сил старались не хихикать над происходящим и всеми собравшимися. За ними в зал вошел священник из городского Храма Святого Семейства, также сменивший наряд – темные тона Отца сменились бело-голубыми тонами Дочери. Священник провел короткую службу, в своей молитве попросив Богов на грядущее время года оделить всех живущих миром и благополучием, а дорогих усопших, чьи имена значились на памятных скрижалях – покоем, после чего, как только первые лучи солнца пробрались в зал через восточные окна, завершил ритуал, загасив последнюю из оставшихся гореть свечей.

Все затем приступили к холодному завтраку, накрытому в замковом дворике. Завтрак был холодный, но обильный. Кэсерил вынужден был напомнить себе, что перед ним не стоит цель за день восполнить результаты трехлетнего голодания, но, тем не менее, когда во двор ввели белого мула принцессы, он уже успел хорошенько подкрепиться и был готов к дальнейшим приключениям.

Белые и голубые тона доминировали и в убранстве мула. Слуги вплели свежие цветы в его гриву и хвост, а сбрую украсили символами Госпожи Весны. Изелль, одетую в священные одежды, с волосами, которые, подобно янтарному водопаду, стекали по ее плечам из-под короны листьев и цветов, подняли и усадили на седло, после чего расправили ленты и складки наряда. На этот раз была использована скамеечка и понадобилась помощь двух дюжих пажей. Священник, ухватившись за голубой шелковый повод, повел мула к воротам замка. Провинкара поднялась на мощного мерина – каштанового цвета, с белыми чулочками над копытами; ее коня вел в поводу сам комендант замка. Кэсерил, подавив отрыжку, по знаку коменданта занял позицию сразу после едущих верхом дам и галантно предложил свою руку леди Хьюлтар. Остальные домочадцы, также в пешем порядке, двинулись за ними.

Вся веселая компания проследовала по улицам города до старых восточных ворот, откуда и должна была начаться процессия. Там уже собралось несколько сотен человек, включая около пятидесяти верховых из гвардии Госпожи Весны, которых вызвали из близлежащих городков и деревень. Кэсерил прошел прямо под носом того дюжего воина, который накануне по ошибке обронил не ту монету в грязь под ноги Кэсерилу, но этот здоровяк просто вежливо поклонился костюму и мечу вчерашнего незнакомца, так и не узнав его. Костюму, мечу, а еще бане и бритве цирюльника, подумал Кэсерил. Как же все-таки нас ослепляет своим блеском поверхность окружающих нас вещей! Боги, вероятно, смотрят в самую суть. А интересно, испытывают ли они при этом неловкость – так же, как иногда сам Кэсерил?

Процессия выстраивалась, и Кэсерил отбросил эти мысли. Священник передал повод мула старому джентльмену, избранному на роль Отца Зимы. Ритуал в честь Госпожи Весны был частью общего сценария, который исполнялся круглый год. В начале зимы юный Отец занимал трон Бога вместо обветшавшего Сына Осени, который, в свою очередь, принимал в свое время эстафету от Лета, а оно – от Весны. При этом, если новый молодой Бог бывал одет с иголочки, уходящего Бога наряжали в такие лохмотья, по сравнению с которыми вчерашнее одеяние Кэсерила выглядело свадебным нарядом. Так выглядел и Отец Зима, которому, кроме того, пеплом засыпали волосы и босые ноги. Но это не помешало пожилому джентльмену в покрытом пеплом отрепье шутить с принцессой, которая весело смеялась. Гвардейцы встали за Дочерью Весной, и процессия, выйдя за городские ворота, двинулась в обход города, петляя, когда было необходимо, вокруг новых зданий, выстроенных за городской стеной. Храмовые служки растворились в процессии, чтобы петь вместе со всеми торжественный гимн и подсказывать демонстрантам правильные слова, вместо которых некоторые пытались вставить отсебятину.

Горожане, незанятые в процессии, исполняли роль праздничной толпы и бросали на дорожку, по которой вели белого мула, цветы и ароматные травы. Ближе всех стояли молодые незамужние женщины, которые, как только мул приближался к ним, бросались вперед, чтобы коснуться края одеяний Госпожи Весны; считалось, что так они получают шанс выйти этой весной замуж. Тронув край платья принцессы, они бежали назад, прыская от смеха. Погода, слава Богам, была отличной – не то что в одну из недавних весен, когда с неба обрушился дождь со снегом. Пройдясь в свое удовольствие вокруг города, процессия через восточные ворота вышла на его центральную площадь, к Храму, стоящему в самом сердце города.

Леди ди Хьюлтар потащила Кэсерила в первые ряды, откуда принцесса, сойдя с мула, прошла в портик Храма. Все двинулись за ней. Кэсерил увидел рядом с собой леди Бетрис, которая, вытягивая шейку, старалась не упустить Изелль из виду. Он ощутил исходящий от нее запах цветов и трав, смешавшийся с теплым ароматом ее волос – ароматом самой весны. Толпа, напиравшая сзади, заставила их ускорить шаги и через широко раскрытые врата войти в Храм.

Косые тени утреннего солнца освещали плиты, которыми был выстлан храмовый дворик. Отец Зима подошел к центральному светильнику, в котором только что догорел священный огонь, собрал из него последний пепел и высыпал себе на голову и плечи. Тотчас же служки наполнили светильник свежими дровами, а священник благословил их. Джентльмен, усыпанный пеплом, отправился прочь со двора, сопровождаемый улюлюканьем, криками «брысь!» и звоном колокольчиков. Вслед ему бросали кругло скатанные комки шерсти, которые должны были символизировать снежки. Год, когда вслед Отцу Зиме бросали настоящие снежки, считался неудачным.

Госпожа Весны, воплотившаяся в Изелль, должна была выйти вперед и зажечь новый огонь с помощью огнива. Она преклонила колени на специально приготовленную подушечку и самым очаровательным образом закусила губку, сосредоточившись на подготовке маленького костра из сухой древесины и священных трав. Все затаили дыхание. С тем, насколько быстро и со скольких попыток воплощение Госпожи Весны сможет зажечь светильник, связано было множество верований и предрассудков.

Быстрый удар, сноп искр – и вот уже новое пламя взлетело над светильником, раздуваемое свежим дыханием юной принцессы. Священник быстро наклонился, чтобы поджечь свечу во избежание каких-либо случайностей, которые могли бы воспрепятствовать завершению огненного действа. Но ничто не помешало ему идти своим чередом, и общий вздох одобрения наполнил храмовый дворик. Маленькое пламя перенесли на дрова, которыми был заполнен светильник, а принцессе Изелль, которая выглядела так, будто с плеч ее упала тяжелая ноша, чем она была весьма довольна, помогли встать на ноги. Ее серые глаза, казалось, сияли не менее ярко, чем пламя светильника.

Затем Изелль подвели к трону Бога, и начались серьезные дела – сбор подношений, которые будут поддерживать жизнь и деятельность Храма в течение последующих трех месяцев. Каждый домовладелец должен был выйти вперед и вложить определенную сумму в руки Госпожи Весны, после чего получить благословение, а секретарь Храма, чей стол находился справа от трона Богини, обязан был занести точную цифру подношения в свои книги. Затем каждый дающий получит зажженную от светильника свечу, которую унесет домой. В соответствии со своим статусом провинкара была первой в чреде дающих; кожаный мешочек с золотыми монетами, который комендант замка преподнес Изелль, был тяжел и плотен. Следом шли прочие состоятельные члены общества, Изелль улыбалась, получала подношения и благословляла; священник улыбался, передавал деньги секретарю и благодарил; секретарь улыбался, записывал и складывал полученное.

Стоящая рядом с Кэсерилом Бетрис замерла. Схватив Кэсерила за рукав, она, едва сдерживая волнение, прошептала ему на ухо:

– Следующим будет этот ужасный судья, Врез. Смотрите!

Сурового вида человек средних лет, одетый в роскошный темно-синий бархатный камзол и увешанный золотыми цепями, подошел к трону Богини с мешочком золота и, напряженно улыбнувшись, протянул его Изелль.

– Дом Вреза преподносит Богине свой скромный дар, – произнес он несколько в нос. – Благословите нас на предстоящее время года, моя госпожа!

Но Изелль не взяла подношения. Сложив руки на коленях и гордо подняв голову, она, не улыбаясь, посмотрела в глаза Вреза и ясным голосом произнесла:

– Весна принимает подарки только от чистых сердец. Взятки ей не нужны. Досточтимый Врез! Золото значит для вас больше всего на свете, так что можете оставить его себе.

Врез отшатнулся от трона с открытым от удивления и ужаса ртом. Тишина волнами прокатилась по толпе и вернулась к трону перешептываниями. Что? Что она сказала? Я не слышал… Что? Лицо священника вытянулось. Секретарь поднял от своих бумаг ошарашенные глаза, полные неподдельного испуга.

Стоящий следующим в очереди хорошо одетый человек издал смешок. Его губы изогнулись в улыбке, которая, однако, ничего не имела общего с пустым весельем. Скорее она была знаком одобрения этого акта вселенской справедливости. Стоящая рядом с Кэсерилом леди Бетрис нервно перетаптывалась и что-то шептала сквозь зубы. Словно порыв свежего весеннего ветра, по толпе прокатилась волна плохо сдерживаемого смеха и шепота – люди объясняли друг другу, что произошло.

Судья перевел свой взор на священника и, неловко дернувшись, протянул руку с подношением ему. Священник протянул было руки в ответ на этот жест, но отдернул их, и, повернувшись вполоборота к сидящему на троне воплощению Богини, прошептал уголком губ, впрочем, достаточно громко:

– Леди Изелль! Вы не можете… мы не можем… неужели устами вашими говорит Богиня?

Изелль повернулась к нему и ответила – так, чтобы слышал не только священник:

– Богиня говорит в моем сердце. Разве в вашем сердце ее нет? Я испросила ее поддержки в момент, когда разжигала светильник, и мне был дан знак.

Отменно держа себя в руках, принцесса посмотрела на человека, который был в очереди следующим после судьи, который стоял теперь как вкопанный, приветливо улыбнулась и сказала:

– Прошу вас!

Судья вынужден был отойти в сторону, а следующий за ним горожанин бодро вышел вперед, желая порадовать Богиню своими дарами.

Один из храмовых служек, понуждаемый к тому суровыми взглядами священника, попытался было подойти к судье, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию и найти выход, но принцесса пригвоздила его на месте суровым взглядом. Сложив руки за спиной, служка кивком головы дал понять рассерженному Врезу, что в присутствии его более не нуждаются. На другой стороне дворика провинкара, сидевшая в специально принесенном для нее кресле, задумчиво потирала переносье большим и указательным пальцами правой руки и сердито смотрела на внучку. Изелль же, не обращая внимания на взоры бабушки, продолжала действовать от имени Богини – принимала дары, благословляла и улыбалась горожанам, а те вдруг приободрились, понимая, что участвуют не в формальной церемонии, которая за многие годы оскомину набила, а в чем-то очень серьезном и важном.

Пока Изелль была занята состоятельными гражданами, снаружи храма служки принимали дары попроще: кур, яйца, телят. Отдав таким образом свой долг Весне, прихожане проходили внутрь, чтобы получить благословение и огонь новой жизни. Леди Хьюлтар и Бетрис присоединились к провинкаре, которая восседала на скамье для почетных гостей, и Кэсерил занял свое место позади скамьи, рядом с комендантом, который, нахмурясь, пристально смотрел на свою подозрительно скромную дочь. Толпа понемногу расходилась. Принцесса, не потеряв и доли своей жизнерадостности, приветствовала последних из тех, кто желал получить ее благословение: в конце перед ней прошли поставщик дров для светильника, углежог и городской нищий; этот в качестве своего дара Храму исполнил благодарственный гимн, за что получил благословение и улыбку Богини – такую же, какой она одарила первых людей Валенды.

Буря разразилась лишь тогда, когда семья вернулась в замок, чтобы торжественно отобедать.

Теперь Кэсерил вел в поводу мерина провинкары; комендант же твердой рукой взялся за повод белого мула, на котором восседала Изелль. Кэсерил хотел незаметно раствориться в толпе домочадцев и потихоньку исчезнуть, но провинкара, когда слуги помогли ей спешиться, приказала:

– Кастиллар! Дайте мне вашу руку.

Хватка ее была твердой, но рука заметно дрожала. Разжав сделавшиеся вдруг тонкими губы, она добавила:

– Изелль, Бетрис, ди Феррей! Следуйте за мной!

И кивнула головой в сторону дверей, ведущих в зал предков.

Изелль оставила ритуальные аксессуары своего наряда в Храме и теперь выглядела просто как милашка в бело-голубом платье. Нет, уточнил для себя Кэсерил, заметив гордо вскинутую голову девушки, – не просто юная особа, а принцесса. Под маской легкой тревоги таилась твердая уверенность в своей правоте и решительность. Кэсерил придерживал двери, пока все, включая леди Хьюлтар, не прошли в зал. В таких ситуациях, в те годы, когда он был еще пажом, его инстинкт недвусмысленно говорил ему: оставаться опасно! Растворись и исчезни! Но ди Феррей кивком головы остановил его, и Кэсерил прошел в зал вслед за провинкарой.

Зал предков был пуст. Горящие на алтаре свечи источали мягкое тепло. Они будут гореть весь день, пока не прогорят и не погаснут сами собой. Деревянные скамьи в зале были отполированы до мягкого блеска многочисленными посетителями, присевшими здесь либо помолиться предкам, либо просто отдохнуть. Провинкара вышла вперед и, повернувшись, сурово посмотрела на девушек, которые под ее взглядом встали рядом, касаясь одна другой плечами.

– Итак! Кому из вас двоих пришла в голову эта идея?

Изелль вышла вперед и, сделав глубокий реверанс, ответила:

– Мне, бабушка.

Голос ее звучал столь же ясно и звонко, как звучал в храмовом дворике во время обряда.

– Между прочим, – продолжила она, – я испросила позволения у первого огня. И я его получила. Бетрис посоветовала мне сделать это.

Ди Феррей сурово посмотрел на дочь.

– Ты знала, что произойдет? И ничего мне не сказала?

Бетрис сделала низкий реверанс, полностью повторивший движение Изелль.

– Как я понимаю, я призвана служить принцессе, а не шпионить за ней, папа. Ты же сам мне велел: защищай ее честь ценой своей жизни. Так?

И более спокойным и взвешенным тоном она закончила:

– К тому же, как я могла узнать, что произойдет, пока Изелль не выбила первую искру?

Комендант развел руками и беспомощно посмотрел на провинкару. С столь изощренным юным софистом ему было не совладать.

– Ты старше принцессы, Бетрис, – сказала провинкара, – и должна была должным образом влиять на нее. Внушать ей принципы поведения, коим обязана следовать богобоязненная и почтительная девушка.

Губы провинкары скривились, она с трудом сдерживала гнев.

– Наш егерь, Битим, воспитывает молодых щенков, запуская их в свору старших собак, и те обучают молодняк и прививают им навыки приличного поведения. Похоже, вас нужно было отдать под начало Битима, а не этих бесполезных гувернанток.

– Да, миледи, я согласна! – скромно потупив глаза, проговорила Бетрис, делая очередной реверанс.

Провинкара всматривалась в ее лицо – не иронизирует ли эта девица? Кэсерил прикусил губу.

Изелль глубоко вздохнула и проговорила:

– Если среди главных обязанностей богобоязненной и почтительной девушки есть обязанность терпеть несправедливость и не замечать горя и страданий ни в чем не повинных людей, то, должна сказать, этому меня не учили – ни священник, ни мои гувернантки.

– Еще бы они тебя учили этому! – резко ответила провинкара. В первый раз суровый тон ее речей сменился на нечто более мягкое. Похоже, она желала не столько наказывать, сколько убеждать.

– Но судить, хоть и по справедливости, не входит в твои обязанности, моя милая.

– Люди, в чьи обязанности это входит, похоже, забыли о них, – не унималась принцесса. – Я не молочница. Если мой статус дает мне в Шалионе огромные привилегии, столь же велик и мой долг перед моей страной. Об этом мне говорили и мой священник, и моя наставница.

И она бросила взгляд на леди ди Хьюлтар.

– Я говорила всего-навсего об обязанности хорошо учиться, – запротестовала та.

– А когда священник говорил вам о ваших обязанностях, принцесса, – подхватил ди Феррей, – он не имел в виду… не имел в виду…

– Не имел в виду, что все его наставления нужно принимать всерьез? – с самым невинным видом спросила Изелль.

Ди Феррей запнулся. Кэсерил не смог не посочувствовать принцессе: невинная душа, абсолютно несведущая в делах мира – как те храбрые и наивные щенки, с которыми сравнила ее провинкара. Кэсерил был благодарен судьбе за то, что не имеет к происходящему прямого отношения.

Провинкара нахмурилась. Голос ее вновь приобрел суровые властные интонации.

– Пока отправляйтесь в свои покои и оставайтесь там. Вам надлежит читать Священное Писание и думать о своем поведении… Позже я решу, стоит ли пускать вас на праздничный обед. Кузина! Отправляйтесь с ними и проследите, чтобы все было исполнено. Идите!

И она в нетерпении махнула рукой.

Кэсерил собрался было последовать за уходящими, но рука провинкары застыла в воздухе, после чего она твердо указала ему на его место рядом с ней.

– Кастиллар! Ди Феррей! Задержитесь на минуту.

Выходя из зала, леди Бетрис бросила через плечо любопытный взгляд на Кэсерила. Изелль же вышла не оборачиваясь, с гордо поднятой головой.

– А ведь мы надеялись, что они подружатся, – устало проговорил комендант.

Провинкара грустно улыбнулась:

– Увы! Так и получилось.

– Сколько же лет леди Бетрис? – спросил Кэсерил, глядя на закрывшуюся за девушками дверь.

– Девятнадцать, – ответил комендант со вздохом.

Ну что ж, подумал Кэсерил, разница в возрасте между нами не так уж и велика. Хотя разница в жизненном опыте – огромна!

– Я действительно думал, что моя дочь будет для принцессы хорошим примером, – проговорил комендант. – Но, похоже, все получается наоборот.

– Вы обвиняете мою внучку, что она портит вашу дочь? – с плохо скрываемой иронией спросила провинкара.

– Я сказал бы: вдохновляет! – ответил комендант, пожав плечами. – Хотя последствия непредсказуемы. Интересно, а что будет, если мы их разлучим?

– Что будет? Вопли и слезы! Будто вы не знаете!

Провинкара села на скамью и предложила мужчинам устроиться рядом.

– А мне и без этого есть на что нервы тратить, – сказала она.

Кэсерил, положив руки на колени, ждал, что еще скажет провинкара. Не зря же она позвала его, есть какая-то тому причина! Некоторое время она задумчиво смотрела на Кэсерила.

– У вас, как у человека пришлого, свежий взгляд, Кэсерил, – сказала она наконец. – Есть предложения?

Кэсерил удивленно поднял брови.

– Я воспитывал молодых солдат, ваша светлость. С девицами дела никогда не имел. Здесь я – профан!

Он помедлил, после чего заговорил, хотя и не намеревался влезать в чужие семейные дела.

– Мне кажется, уже слишком поздно учить Изелль искусству трусости. Но вы можете привлечь ее внимание к тому факту, что она принимает решения, основываясь на неполной и непроверенной информации. Можно ли быть уверенным в том, что судья действительно виновен? А может быть, он стал жертвой сплетни? К тому же самые очевидные свидетельства на поверку могут обернуться ложью.

Он с грустью вспомнил, в чем его обвинили в бане, когда мальчик увидел шрамы на его спине.

– То, что произошло сегодня, уже не исправить, но на будущее это может стать уроком.

И добавил сухо:

– А вам следует быть более осторожной и не обсуждать такие дела в присутствии принцессы.

Ди Феррей поморщился.

– Скорее в присутствии обеих девиц, – кивнула провинкара. – Четыре уха, одни мозги. Одна другой стоит.

Провинкара поджала губы и, прищурившись, пристально посмотрела на Кэсерила.

– Скажите, Кэсерил! Вы ведь говорите по-дартакански, верно?

Кэсерил недоумевал: отчего такая резкая перемена в предмете разговора?

– А по-рокнарийски?

– Мой книжный, придворный рокнарийский немного потрепан, зато разговорный – неплох.

– А как у вас с географией? Вы знаете географию Шалиона, Ибры, Рокнари?

– Клянусь всеми пятью Богами, по тем местам, где я не ехал верхом, я шел в пешем порядке, а где не шел – там меня тащили волоком. Вся эта география впечатана в мою кожу. А на галерах я обошел почти половину Архипелага.

– Вы ведь пишете, знаете шифры, имеете дело с книгами, так? Пишете письма, доклады, составляете договоры, маршруты следования грузов и людей, верно?

– Рука моя несколько утратила твердость, ваша светлость, но я действительно имею соответствующий опыт, – ответил Кэсерил, все в большей степени волнуясь. К чему она затеяла этот допрос?

– Все правильно! – воскликнула провинкара и хлопнула в ладоши, отчего Кэсерил вздрогнул. – Сами Боги прислали вас в мой замок. И пусть демоны Бастарда заберут меня, если я пренебрегу их решением.

Кэсерил ошарашенно смотрел на провинкару.

– Кастиллар! Вы говорили, что ищете места? У меня есть место для вас.

Она выпрямилась с с видом победителя.

– Вы будете секретарем-наставником принцессы Изелль.

Кэсерил вдруг понял, что челюсть его отвисла. Он уставился на провинкару.

– Что?

– У Тейдеса уже есть секретарь, который ведет его дела, пишет письма и все такое… Изелль пора иметь собственного наставника, который подготовил бы ее к выходу из девичества в большой мир. Кроме того, ни одна из ее глупых гувернанток не могла с ней справиться. Ей нужна мужская рука и мужской авторитет. У вас есть статус, у вас есть жизненный опыт…

Она усмехнулась, хотя радостным этот смешок было не назвать.

– Что вы на это скажете, кастиллар?

Кэсерил сглотнул.

– Я думаю… я думаю, если бы вы сейчас дали мне бритву, чтобы я перерезал себе горло, мне было бы легче решиться на это.

Провинкара вновь усмехнулась.

– Очень хорошо, Кэсерил. Мне нравятся люди, которые адекватно оценивают ситуацию и свои возможности.

Ди Феррей, который был немало удивлен и обеспокоен словами провинкары, смотрел теперь на Кэсерила с интересом.

– Я надеюсь, вам удастся направить ее ум на заучивание дартаканской системы склонений. В конце концов, вы там были, а ее тупые гувернантки – нет.

Голос провинкары звучал все более бодро.

– Нужно приналечь и на рокнарийский, хотя все мы молим Богов, чтобы нас сия чаша миновала. Читайте ей браджарийскую поэзию. Я помню, она вам нравилась. Научите ее хорошим манерам – вы же служили при дворе короля и знаете, насколько это важно. И, Кэсерил, не смотрите на меня как побитая собака! Для вас это будет нетрудно. Заодно и поправите здоровье. Вы думаете, я не вижу, насколько вы больны?

Покачав головой, провинкара продолжила:

– Вам придется отвечать всего на пару писем за неделю. Может быть, и того меньше. Вы знаток лошадей и отлично держитесь в седле, а потому возьмете на себя прогулки верхом с этими девицами, и мне не придется больше слушать их хныканье по поводу того, что они натерли то то, то это. Что до ее дел, то после того, как вы вели дела целой крепости, бухгалтерия принцессы покажется вам детской игрой. Ну, что вы на это скажете, дорогой Кэсерил?

Перспектива была одновременно и привлекательной, и пугающей.

– А может быть, у вас есть осажденная крепость? Мне это было бы привычнее.

Лицо провинкары стало серьезным. Наклонившись вперед, она похлопала Кэсерила по колену и произнесла чуть слышно:

– Скоро такая появится! Стоит лишь немного подождать.

Помолчав, она изучающе посмотрела Кэсерилу в лицо.

– Вы спрашивали, не можете ли вы сделать хоть что-то, чтобы облегчить мне жизнь. В общем и целом – нет. Вы не вернете мне молодость, вы не… много есть чего, что мне хотелось бы изменить…

Да, вероятно, это состояние дочери так невыносимо огорчает провинкару.

– Но неужели вы откажете мне в такой малости?

Она умоляет его? Она умоляет его? Этого нельзя допустить, ни в коем случае!

– Вам стоит лишь приказать, моя госпожа! – поспешно сказал Кэсерил. – Но… но уверены ли вы в том, что я подходящая кандидатура?

– Вы здесь не чужой, Кэсерил. А мне крайне необходим человек, которому я могла бы всецело доверять.

Сердце его растаяло. А может быть, это был его разум? Он низко склонил голову.

– Тогда я полностью принадлежу вам, ваша светлость!

– Вы принадлежите Изелль.

Кэсерил, все еще со склоненной головой, глянул на провинкару, потом – на хмурящегося в раздумьях ди Феррея, а затем – вновь на хозяйку замка.

– Я понимаю…

– Конечно, понимаете! И именно поэтому, Кэсерил, я хочу, чтобы вы приняли это место.

4

И вот, на следующее утро сама провинкара отвела Кэсерила в учебную комнату, где девушки занимались науками и искусствами. Небольшое залитое солнечным светом помещение находилось на восточной стороне замка, на верхнем этаже, который занимали сама принцесса Изелль, леди Бетрис, их гувернантки и горничные. Принц Тейдес тоже жил на верхнем этаже, но в другом, новом крыле замка, и, как подозревал Кэсерил, его помещения были куда как тщательнее спланированы и обставлены, да и камины там были получше. В классе, где занималась Изелль, стояла парочка небольших столов, кресла, полупустой книжный шкаф да еще два небольших сундука. Когда в комнате появился Кэсерил, чувствовавший себя излишне неуклюжим и слишком громоздким под ее низкими потолками, гувернантке пришлось, подхватив свое вязание, переместиться в соседнюю комнату, оставив открытой дверь, которая разделяла помещения, – места для нее здесь, казалось, уже не осталось.

Впрочем, Кэсерилу досталась не одна ученица, а две. Девушку статуса Изелль ни в коем случае нельзя было оставлять одну, тем более наедине с мужчиной – даже если он был много старше ее, нездоров и принадлежал к домочадцам. Кэсерил не знал, как юные леди отнесутся к решению провинкары, но сам он был ему рад, хотя и виду не показал. Да, он чувствовал себя грубым мужланом, был неуклюж и неповоротлив, но эта комната, заполненная атмосферой юной женственности, находилась так далеко от гребной скамьи на рокнарийской галере, что, склонив голову, чтобы не удариться о перемычку дверного проема, и войдя в класс, он почувствовал, как волна самой безоблачной радости ударила в него и понесла.

Провинкара представила Кэсерила принцессе как секретаря-наставника.

– То же самое, что есть у твоего брата, – сказала она.

Для Изелль это был неожиданный подарок, но, удивленно моргнув, она приняла его без возражений. Впрочем, это новое приобретение было ей по вкусу – наставник-мужчина делал ее выше в собственных глазах и глазах окружающих. Да и леди Бетрис, как успел заметить Кэсерил, смотрела на него не враждебно, а скорее заинтересованно.

Кэсерил полагал, что выглядит вполне по-учительски в коричневом шерстяном одеянии торговца шерстью, с доставшимся от коменданта поясом, украшенным серебром. Покопавшись в остатках разрозненной библиотеки провинкара, он благоразумно запасся там полудюжиной книг на дартаканском. С преднамеренно громким хлопком опустив стопку книг на поверхность одного из столов в учебной комнате, он одарил своих учениц намеренно зловещей улыбкой. Если обучение девиц похоже на обучение солдат, лошадей или молодых соколят, то главное – взять инициативу в свои руки и уже больше никогда ее не выпускать. Не требуйте от барабана богатого внутреннего содержания! Главное – чтобы он громко бумкал!

Провинкара ушла так же быстро, как и пришла. Кэсерил разработал план, в соответствии с которым и действовал. Начал он с того, что проверил, насколько принцесса владеет дартаканским. Она прочитала выбранную наугад страничку из книжки о предмете, который Кэсерил знал на «пять» – подкоп и минирование стен осажденной крепости. С его постоянной помощью и подсказками принцесса проковыляла по трем абзацам, после чего он задал ей на дартаканском пару-тройку вопросов, чтобы понять, что из прочитанного осело в ее голове.

– У вас ужасный акцент, – честно сообщил он принцессе. – Ни один дартаканец вас не поймет.

Подняв голову, Изелль сверкнула на него глазами.

– А моя гувернантка говорит, что у меня все хорошо. Она сказала, что у меня очень музыкальная интонация.

– Вы говорите как торговка рыбой из Южной Ибры. У них тоже очень музыкальные интонации. Только вот дартаканские лорды, весьма щепетильные в том, что касается их дурацкого языка, будут смеяться вам в лицо.

По крайней мере Кэсерилу в лицо они смеялись. Правда, лишь один раз.

– А ваша гувернантка, – продолжил он, – вам просто льстит, принцесса.

Нахмурившись, принцесса сердито посмотрела на него и сказала:

– Как я полагаю, себя вы в льстецы не записываете, кастиллар.

Тон и манеры принцессы были несколько более резкими, чем он ожидал. Не вставая с сундука, на котором сидел, Кэсерил иронически поклонился. Из-за боли в спине поклон вышел не слишком глубоким, да и не должен учитель слишком уж извиняться перед учениками, даже если они – королевской крови.

– Я полагаю, что я не окончательный мужлан. Но если вам нужен человек, который будет только расхваливать ваши достоинства, чем сделает бесполезными любые мечты об истинном совершенстве, то таких вы найдете на каждом углу. Не во всех тюрьмах на окнах установлены железные решетки. В тюрьме можно удержать и пуховой периной, принцесса.

Принцесса гневно сжала губы, ноздри ее дрожали. Неожиданно Кэсерила как ударило – а вдруг он выбрал неверный тон? Принцесса – почти ребенок, и ему, вероятно, следует быть помягче, а то она пожалуется провинкаре, и он потеряет…

Принцесса же перевернула страницу.

– Ну что ж, тогда продолжим, – сказала она ледяным тоном.

Клянусь всеми пятью Богами, я видел этот взгляд, исполненный бессильной ярости, в глазах молодых солдат, когда они, поднимаясь с земли, выплевывали грязь изо рта; эти ребята становились лучшими лейтенантами! Может быть, все это и не будет так уж сложно? Не без усилия над собой Кэсерил вставил широкую улыбку в свою нахмуренную физиономию и, царственно кивнув, предложил:

– Продолжайте!

В столь же приятных развлечениях пролетели остатки первого часа. Для него это оказалось делом нетрудным. Когда он увидел, что принцесса начинает растирать себе виски, а между бровями у нее появились складки, ничего общего не имеющие с гневом или недовольством, он забрал у нее книгу.

Леди Бетрис, сидевшая с принцессой бок о бок, все это время беззвучно шевелила губами, повторяя про себя упражнения, которые исполняла Изелль. Теперь Кэсерил попросил ее все проговорить вслух. Имея перед собой пример принцессы, Бетрис все проделала быстрее, но у нее тоже оказался этот южно-ибранский акцент, которого, как и Изелль, она набралась у своей предыдущей учительницы. Пока Кэсерил делал исправления, Изелль внимательно слушала и про себя повторяла правильный вариант произношения.

Наконец Кэсерил почувствовал, что они вполне заработали себе на обед. Но у него было еще одно, и весьма неприятное поручение, которое провинкара строго-настрого наказала исполнить. Девушки собирались уже встать и покинуть класс, но он откашлялся и произнес:

– То, что вы устроили сегодня в Храме, принцесса, выглядело просто превосходно!

Изелль улыбнулась, в глазах ее Кэсерил прочитал удовольствие.

– Благодарю вас, кастиллар! – отозвалась она.

Он медленно погасил улыбку на своем лице.

– Так красиво нанесли удар человеку, который заведомо не мог вам ответить! Зевакам понравилось, если судить по тому, как они смеялись.

Удовольствие на лице принцессы сменилось недоумением.

– В Шалионе так много злого и нехорошего, а я мало что могу сделать. То, что я совершила в Храме, – это пустяк!

– Что сделано, то сделано! – отозвался Кэсерил, одобрительно кивнув. – Но скажите мне, принцесса, какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться в нечестности этого человека?

Принцесса пожала плечами.

– Так о нем сказал ди Феррей. А комендант замка – честный человек.

– Сэр ди Феррей сказал, а я точно помню его слова, что он слышал разговоры, будто бы судья получил взятку от этого дуэлянта. Вы не спросили у коменданта, скажем, сразу после обеда, можно ли считать эти сведения достоверными?

– Нет. Если бы я кому-нибудь рассказала о том, что хочу сделать, мне бы запретили.

– Но вы же рассказали об этом леди Бетрис.

И он поклонился в сторону темноглазой дочери коменданта.

Напрягшись, Бетрис осторожно вставила:

– Именно поэтому я и предложила спросить совета у огня. Если огонь загорится с первого удара огнива, тогда…

Кэсерил пожал плечами.

– С первого удара… Но у вас сильная и твердая рука, принцесса. То, что пламя вспыхнуло с первого удара, могло быть исключительно следствием вашего мастерства.

Принцесса нахмурилась еще сильнее.

– Но ведь горожане аплодировали!

– Конечно, а как же иначе? В среднем половина из людей, предстающих перед судьей, уходит от него либо рассерженными, либо разочарованными. Но это совсем не значит, что с ними он поступил несправедливо. Такое уж это дело – суд!

Этот аргумент, как понял Кэсерил, попал точно в цель. Дерзкое выражение на лице принцессы сменилось выражением сомнения и стыда, и следить за этими изменениями было не слишком радостно.

– Но… но…

Кэсерил вздохнул.

– Я не хочу сказать, что вы были неправы, принцесса. В этом, конкретном, случае. Я хочу сказать, что вы действовали вслепую. И если вы попали в точку, то только благодаря милосердию Божьему, а не по собственному замыслу.

– Вот как?

– Вы могли опорочить честного человека. А могли нанести сокрушительный удар по принципу справедливости. Слава Богам, не случилось ни того, ни другого.

На этот раз ее «вот как?» было настолько тихим, что его можно было прочитать лишь по губам.

Через сотни и сотни житейских препятствий и опасностей продрался Кэсерил благодаря своей практической жилке, а потому он не мог не добавить:

– Кроме того, вы нажили себе врага, но оставили его в живых. Плохая тактика и совершенно неуместный акт милосердия.

Черт побери! Вряд ли стоило говорить это юной нежной девице. Кэсерил едва не хлопнул себя по губам, но вовремя одумался – этот жест не добавит авторитета его фигуре мудрого наставника и советчика.

Изелль была явно ошеломлена, как и Бетрис.

Напряженная пауза длилась и длилась, и наконец Изелль сказала:

– Благодарю вас за ваши мудрые советы, кастиллар.

Он ответил кивком головы. Слава Богам! Если ему удалось прорваться через это препятствие, дальше ему будет с принцессой много легче. Теперь ничто не помешает им отправиться за щедрый стол провинкары.

Изелль тем не менее не торопилась уходить. Она откинулась на спинку кресла и сложила руки на коленях.

– Вы ведь не только мой наставник, кастиллар, но и секретарь, верно?

Кэсерил сел.

– Да, моя госпожа. Вам нужно помочь с письмом?

Он едва не добавил после обеда.

– Помочь? Да. Но не с письмом. Сэр ди Феррей говорил, что вы в свое время исполняли обязанности посланника, так?

– Да, для провинкара Гвариды. Когда был помоложе.

– Но ведь посланник – он же еще и шпион, так?

Принцесса смотрела на Кэсерила оценивающе.

– Не всегда и не обязательно, – ответил он. – Хотя убедить людей в обратном бывает трудновато. Посланник прежде всего это тот, кому всецело доверяют донести до другой стороны некоторые сведения или мнения. Но, конечно же, мы должны были наблюдать, изучать, а после – рассказывать, что мы видели и что поняли.

– Отлично! – отозвалась принцесса, вновь гордо вскинув голову. – Мое первое задание вам как моему секретарю – пронаблюдать за тем, что я вам укажу. Вы должны понять, ошибаюсь я или нет. Я не могу часто появляться в городе, не могу никого расспрашивать… Мое место – здесь, в этой тюрьме, на… на пуховой перине.

Она состроила ироничную гримаску.

– Но вы можете это сделать.

И она посмотрела на него с выражением настолько безграничного доверия, что ему сделалось не по себе.

Желудок у Кэсерила сделался в это мгновение совершенно пустым, словно это был не желудок, а барабан, хотя испытанное им ощущение ничего общего не имело с голодом. Похоже, он слишком хорошо отыграл свою роль.

– Я… я должен это сделать немедленно?

Она пожала плечами.

– Как только представится возможность. И, прошу вас, действуйте крайне осторожно.

Кэсерил сглотнул.

– Сделаю все, что в моих силах, моя госпожа, – сказал он.

Спускаясь по лестнице в свои покои, располагавшиеся этажом ниже, Кэсерил вспомнил те дни, когда служил в этом замке пажом. Тогда он считал себя искусным фехтовальшиком – просто потому, что работал мечом чуточку лучше, чем дюжина прочих высокородных оболтусов, которые, как и он, выполняли различные поручения провинкара и его семьи. Однажды в замке появился новый паж – невысокого роста крепкий юноша, и учитель фехтования предложил Кэсерилу встретиться с ним в учебном поединке. Кэсерил к тому времени выучил пару трюков, которые, если бы мечи были не тренировочными, а боевыми, позволили бы ему без труда пообрубать уши любого соперника. Они сошлись, и когда Кэсерил, применив свой прием, уже готов был обрушить свой меч на голову противника, то с удивлением увидел, что оружие коротышки, согнувшись, уже уткнулось ему в грудь. Если бы не защитные мешки и если бы меч был не учебный, а настоящий, Кэсерил испустил бы дух, так и не успев насладиться своим триумфом.

Тот паж впоследствии стал учителем фехтования при дворе браджарского короля. Правда, сам Кэсерил к тому времени подостыл к искусству фехтования – его интересы были слишком широки, чтобы он мог остановиться на чем-то одном. Но он так и не забыл тот любопытный эпизод, ту свою смерть понарошку.

Интересно, а почему это воспоминание всплыло в его голове после первого урока, проведенного с Изелль? Одно и то же выражение настойчивой сосредоточенности, хотя глаза такие разные! Как, кстати, звали того пажа?

У себя на постели Кэсерил обнаружил еще пару туник и пару панталон – скорее всего, несших воспоминания о юных днях коменданта. Хотя, конечно, Кэсерил в своих предположениях мог и ошибаться. Убрав их в шкафчик, стоящий в ногах постели, он вспомнил о записной книжке погибшего торговца шерстью, лежавшей в складках его черного плаща. Он взял книжку, решив после обеда отнести ее в Храм, но, подумав, вернул на место. Может быть, в ее шифрованных записях он найдет что-нибудь, что сможет укрепить позиции принцессы (ведь именно этого она от него хочет, как он полагал) в ее мнении относительно преступного судьи? Сперва он изучит книжку сам. Может быть, книжка откроет ему некоторые тайны городской жизни.

После обеда он славно подремал. Разбудил его и вернул к реальности комендант, который принес ему документы, имеющие отношение к жизни и быту принцессы: бухгалтерские книги, счета и прочие деловые бумаги. Вслед за отцом явилась Бетрис с коробкой писем, которые нужно было привести в порядок, и все послеполуденное время Кэсерил занимался документами, детально знакомясь с домашними обстоятельствами принцессы.

Бухгалтерия была достаточно проста – покупка простеньких игрушек и бижутерии, список сувениров – полученных или кому-то посланных. Отдельно шли записи, относящиеся к более значительным вещам – драгоценным камням, дорогим подаркам и наследованию того или иного имущества. Счета на покупку и изготовление одежды. Расходы по содержанию лошади, мула. Такие вещи, как мебель и постельное белье, учитывала, надо полагать, провинкара, но со временем, как понял Кэсерил, эти статьи расходов принцессы придется вести ему. Высокородные дамы обычно выходят замуж с богатым приданым, объемы которого равны грузу целых обозов (хорошо, если не кораблей), и Изелль, вероятнее всего, уже начала собираться в это столь важное для любой дамы путешествие. Может быть, Кэсерилу предназначена первая роль среди предметов приданого Изелль?

Он представил, как запись о нем появится в соответствующей бухгалтерской книге: Секретарь-наставник. Подарок от бабушки. Возраст – тридцать пять лет. Значительные повреждения при транспортировке. Стоимость…

Замужество – это, как правило, путешествие в один конец, хотя мать Изелль, вдовствующая королева, и вернулась из него… сломленной? Кэсерил старался не думать об этом. Леди Иста тревожила и ставила в тупик. Широко известно, что в некоторых благородных семействах среди прочих наследственных заболеваний фигурирует безумие. Правда, не то семейство, к которому принадлежал Кэсерил. Его род, в конечном счете, пришел в упадок благодаря неряшливости в финансах и неудачным политическим союзам. А Изелль? Есть ли риск, что… Конечно, нет!

Корреспонденция Изелль была скудной, но интересной. Коротенькие, но полные любви и заботы записки от бабушки, относящиеся еще к тем временам, когда вдовствующая королева жила при дворе и не думала возвращаться домой. В записках провинкара давала обычные советы и наставления: будь хорошей девочкой, слушайся маму, не пропускай молитву, помогай с маленьким братом. Несколько писем от дядь и теть, других детей провинкары – у Изелль не было родственников по линии отца, короля Иаса, который был единственным выжившим ребенком своего отца, жертвы злой судьбы. Лежали здесь и поздравительные письма от старшего брата по отцу, нынешнего короля Орико.

Написаны они были самим королем, что Кэсерил отметил с удовлетворением; по крайней мере, было ясно, что Орико не стал искать особого человека, который писал бы точно так же, как сам король – а именно как курица лапой. Это были составленные либо ко дню рождения, либо к святым праздникам коротенькие послания, по которым было видно, с каким трудом взрослый человек старается выказать свою любовь и доброту ребенку. Правда, сухость и натянутый тон мигом исчезали, стоило Орико начать рассказывать о своем зверинце: слова лились легко и свободно, и пишущий, конечно же, был уверен, что его юные родственники разделяют его энтузиазм и восторг по поводу принадлежавших ему диких зверей.

Эти занятия были прерваны ближе к вечеру приходом пажа, который объявил, что Кэсерил должен сопровождать принцессу и леди Бетрис во время конной прогулки. Быстро нацепив меч, он спустился во внутренний дворик замка и увидел там уже оседланных лошадей. Кэсерил уже года три не садился верхом, и стоящий рядом паж посмотрел на него неодобрительно, когда он попросил скамеечку, чтобы с ее помощью забраться в седло. Ему дали спокойную, хорошо воспитанную кобылу – ту самую, на которой скакала накануне гувернантка принцессы. Теперь же она смотрела на формирующуюся кавалькаду из окна, и, когда они тронулись, гувернантка радостно замахала им льняным платком. Но поездка оказалась гораздо более спокойной, чем Кэсерил ожидал, – они просто доехали до реки и вернулись обратно. Так как при выезде из ворот замка он заявил, что говорить они во время прогулки будут только по-дартакански, поездка проходила в полном молчании, что было тоже неплохо.

Потом был ужин, после которого он вернулся в свою комнату, где принялся примерять свои новые одежды, после чего, сложив и убрав их в шкаф, попытался расшифровать первые страницы из записной книжки бедного торговца шерстью. Но попытка не удалась – глаза его словно налились свинцом, он лег и проспал до утра как бревно.

Как все началось, так пошло и дальше. С утра – занятия с двумя юными леди: дартаканский, рокнарийский, география, арифметика, геометрия… Наставник принца Тейдеса одолжил Кэсерилу хорошие карты, а, чтобы занятия географией не были слишком скучными, их странствия по карте он иллюстрировал рассказами о собственных странствиях по Шалиону, Ибре, Браджару, большой Дартаке и расположенным вдоль северного побережья пяти герцогствам рокнарийским. Правда, рассказы эти ему приходилось хорошенько редактировать – не все из того, что он видел и слышал, могло предназначаться для ушей столь юных особ.

Особенно это касалось рассказа о рокнарийском Архипелаге, который он изучал на скамье галерного раба. Кстати, ту скуку, которую Изелль и Бетрис испытывали во время уроков придворного рокнарийского, ему удалось победить с помощью приема, проверенного в Гвариде при дворе тамошнего провинкара, где он обучал этому языку двух пажей: за двадцать выученных слов придворного языка он в качестве подарка давал девушкам заучивать одно грубое или неприличное – впрочем, не самое грубое и не самое неприличное. Зачем им эти слова? Вряд ли они стали бы их использовать в разговорах. Но могли, услышав, опознать – а это важно и даже полезно. А как мило они при этом хихикали!

С немалым волнением приступил Кэсерил к исполнению своего первого поручения, а именно – к изучению провинциальной юриспруденции. Из разговоров с провинкарой и ди Ферреем, которым он между делом задавал косвенные вопросы относительно судьи Вреза, толком выяснить ничего не удалось, поскольку ни тот, ни другая никогда не имели с ним дела и если и встречались, то мельком. Несколько походов в город в надежде найти кого-нибудь, кто мог помнить Кэсерила семнадцатилетней давности и откровенно с ним поговорить, успехом также не увенчались. Единственным человеком, который его узнал, был старый пекарь, который составил себе приличное состояние, продавая сласти многочисленным замковым пажам, но он был мирным существом и в судебных тяжбах не участвовал.

Страничку за страничкой Кэсерил расшифровывал записи торговца шерстью. Времени на это было мало, но, как только прочие обязанности отпускали его, он брался за дело. Как следовало из записей, самые первые опыты по вызову демонов Бастарда, действительно отвратительные по своей сути и форме, были неудачными. Имя дуэлянта если и встречалось, то только вместе с разнообразными уничижительными эпитетами; иногда же имени вовсе не было, а лишь эпитеты. Что же до имени судьи, то оно Кэсерилу пока не встретилось ни разу. Но не успел Кэсерил осилить и половины книжки, как дело расследования у него забрали.

Из Тариуна, куда сын вдовствующей провинкары, унаследовавший титул и обязанности отца, перевел столицу Баосии, прибыл офицер-следователь. Почему не сразу? Потребовалось время: пока провинкара написала письмо сыну, пока отправила его, пока, получив и прочитав письмо, действующий провинкар переслал его в канцелярию, занимающуюся делами правосудия, пока те назначили и отправили своего чиновника в Валенду… Да, против бюрократии бессильны самые высокие привилегии. Кстати, Кэсерил так и не решил для себя, что провинкару беспокоит больше – состояние правосудия как такового или же тот факт, что принцесса, ее внучка, нажила себе врага, и весьма опасного.

Но на следующий день обнаружилось, что судья Врез сбежал из города с двумя слугами и кое-каким в спешке упакованным имуществом, оставив полный камин пепла от сожженных бумаг.

Кэсерил пытался убедить Изелль, что бегство судьи не может быть стопроцентным доказательством его вины – это лишь косвенное, а не прямое подтверждение того, что рыльце у того в пушку. Но беспокоила его и альтернатива – то, что Изелль в тот день действительно получила знак от Богини. Боги, как учили мудрые теологи Святого Семейства, входят в этот мир путями тайными, скрытыми и, кроме того, расходуют свои силы экономно и действуют не сами, а через посредство людей. Именно свободная воля человека должна открыть каналы для того, чтобы воля Божья вошла по ним в этот мир и совершила либо такие яркие и исключительные чудеса, как исцеление, либо стала причиной столь темных событий, как катастрофа или смерть. В свое время Кэсерил встретил пару-тройку людей, которые, как он полагал, действительно имели контакт с Богами, и гораздо больше таких, которые только думали, что этот контакт имели. Находясь рядом с ними, Кэсерил чувствовал себя как-то неуютно, беспокойно. Он надеялся на то, что Госпожа Весны, когда Изелль, ее воплощение, совершила то, что совершила в Храме, удалилась удовлетворенной. Или просто удалилась…

Изелль мало общалась со своим братом, который занимал покои в противоположном крыле замка, куда пройти было нужно через внутренний дворик. Они встречались разве что на конных прогулках да за столом. Кэсерил полагал, что в раннем детстве брат и сестра были более близки, чем сейчас, когда просыпающаяся зрелость развела их по разным мирам – миру мужчин и миру женщин.

Наставник-секретарь принца, сэр ди Санда, которого, как и многих глупых людей, больше заботили чужие дела, чем собственные, не мог понять и простить Кэсерилу то, что тот носит титул более высокий, кастиллар, хотя замка у него никакого нет. Этот человек за столом или во время процессий стремился занять положение более почетное, чем Кэсерил, который был всего-навсего наставником девушек, и лицемерно-извинительно улыбался, когда ему это удавалось. Кэсерил несколько раз пытался объяснить ди Санде, что ему на все это абсолютно наплевать, но убедился, что до того такие сложные вещи просто не доходят, а потому уже просто улыбался в ответ, чем страшно беспокоил ди Санду, который подозревал в его улыбках признаки некой тайной, а потому страшной стратегии. Когда однажды он вдруг явился в класс принцессы и потребовал, чтобы Кэсерил вернул ему его карты, он, вероятно, надеялся, что тот будет биться за них насмерть, словно это были секретные правительственные документы. Но Кэсерил вернул ему карты без слов, вежливо поблагодарив, чем поставил в тупик.

Когда, озадаченный, ди Санда ушел, Бетрис проговорила с усмешкой:

– Этот тип! Он ведет себя как…

– Как один из замковых котов, – подхватила Изелль, – когда в замке появляется новичок. Что вы ему сделали, Кэсерил, отчего он на вас постоянно шипит?

– Уверяю вас, я не метил стены под его окнами, – искренне проговорил Кэсерил, на что Бетрис разразилась хихиканием, а он быстро осмотрелся – не слышала ли его слова гувернантка, что было по-настоящему опасно. Наверное, иногда он выражается излишне грубовато. Пока он не до конца понял своих подопечных, но они, несмотря ни на что, на него еще ни разу не пожаловались – даже из-за дартаканского.

– Я полагаю, ему кажется, будто я претендую на его место. Вряд ли он все как следует продумал.

А может, и продумал! Когда Тейдес только родился, мало кто думал о том, что он может стать наследником своего недавно женившегося сводного брата, нынешнего короля Орико. Но годы шли, а жена монарха все никак не могла забеременеть, в связи с чем при дворе Шалиона начал расти интерес к Тейдесу как возможному преемнику короля. Может быть, именно поэтому Иста покинула столицу, забрав детей из пропитанной нервозностью атмосферы двора в тихую, спокойную обстановку семейного замка. Мудрое решение!

– О, ни в коем случае, Кэсерил! – сказала Изелль. – Оставайтесь с нами. У нас вам будет лучше.

– Нисколько не сомневаюсь! – уверил он ее.

– Это несправедливо! – вступила Бетрис. – У вас в два раза больше мозгов, чем у ди Санды, и вы в десять раз больше путешествовали. Почему вы относитесь к нему так…

Похоже, ей пришлось подыскивать соответствующее слово.

– Спокойно, – наконец закончила она.

И отвернулась, словно испугалась, что Кэсерил предположит, будто она хотела сказать нечто иное, менее для него лестное.

Кэсерил с ироничной улыбкой посмотрел на своего нежданного сторонника и защитника.

– А вы думаете, он будет счастливее, если я стану сознательно изображать мишень для его глупости?

– Конечно!

– Тогда в вашем вопросе уже кроется и ответ.

Бетрис открыла и тут же закрыла рот. Изелль же едва не расхохоталась.

Тем не менее Кэсерил изменил свое мнение о ди Санде, когда однажды утром тот появился с лицом, настолько обескровленным, что оно казалось зеленым, и объявил, что его подопечный исчез и найти его невозможно ни в доме, ни на кухне, ни на псарне, ни в конюшнях. Кэсерил тотчас же нацепил свой меч, готовый отправиться на поиски вместе с дворовыми, в уме своем разделяя прилегающую к замку местность и город на сектора и квадраты и прикидывая маршруты поиска. Чего можно было ожидать? Что могло произойти с принцем? Он ранен? На него напали бандиты? Может, придется искать его на дне реки? Или в тавернах? А что? Не исключено, что Тейдес, почувствовав себя достаточно взрослым, отправился к жрицам любви. В этом случае он, конечно, сделал все возможное, чтобы оторваться от своих слуг и прилипчивых наставников.

Но не успел Кэсерил изложить все эти варианты секретарю принца, который склонялся к мысли о нападении бандитов, как Тейдес собственной персоной въехал в замковый дворик – мокрый и весь заляпанный грязью, с луком через плечо и в сопровождении мальчика-грума; к седлу его была приторочена убитая лисица. Принц с нескрываемым ужасом смотрел на формирующуюся во дворике кавалькаду.

Кэсерил с облегчением оставил попытки взгромоздиться на коня с помощью подставленной под ноги скамеечки, и вместо этого сел на нее, держа поводья в руках. С нескрываемым любопытством он стал вслушиваться в то, что говорят четверо взрослых мужчин, набросившиеся на мальчика с упреками.

Спрашивать, где он шатался, было бессмысленно – так же, как интересоваться тем, что он делал. Ответ очевиден. Почему вы никому ни о чем не сказали? – такой вопрос был вполне уместен. Тейдез молча слушал вопрошавших.

Когда ди Санда, чтобы перевести дыхание, взял паузу, принц бросил свой окровавленный и бездыханный трофей Битиму и сказал:

– Сними с нее шкуру. Она мне нужна.

– В это время шкура не так хороша, мой господин, – сурово отозвался Битим. – Волос тонкий и выпадает.

Он пощупал соски лисицы, тяжелые от молока, и добавил:

– А убивать мать в сезон Дочери – вообще весьма сомнительное дело. Придется сжечь ее усы, а то дух лисицы придет и всю ночь станет пугать моих собак. А где лисята? Нужно было убить и их: это жестоко – оставить их на голодную смерть. Или вы где-то их спрятали?

Он сурово посмотрел на мальчика-грума.

Тейдес бросил лук на камни дворика и раздраженно бросил:

– Мы искали логово, но не смогли найти.

– А ты! – обратился ди Санда к груму. – Ты же знаешь, что обязан обо всем докладывать мне.

Он начал ругать мальчика в гораздо более крепких выражениях, чем те, с которыми позволял себе обращаться к принцу. Хорошенько отчитав грума, он приказал Битиму:

– Всыпь ему как следует за глупость и нахальство!

– Со всем нашим удовольствием! – сурово сказал Битим и пошел к конюшням, в одной руке держа мертвую лисицу, а в другой – ухо упирающегося грума.

Старшие грумы повели лошадей в стойла. Кэсерил с радостью отпустил своего скакуна и удовлетворенно отметил, что к завтраку он не опоздает. Ди Санда, чей ужас сменился яростью, конфисковал у мрачного Тейдеса его лук со стрелами и повел в замок. Последними словами принца, которые расслышал Кэсерил, были:

– Но мне так скучно!

Кэсерил рассмеялся. Как же трудно жить этому мальчику! Ужасный возраст! Терзаемый непонятными импульсами, преисполненный рвущейся наружу энергией, он вынужден торчать в церкви и молиться, а еще слушаться тупых и упрямых взрослых вместо того, чтобы ясным весенним утром охотиться за лисами… А утро-то какое! Лазурное небо, омытое утренним туманом, который растопило весеннее солнце. Тишина и покой замка, коими наслаждался Кэсерил, были для этого юного создания, запертого в каменных стенах, что твоя кислота.

Конечно, вряд ли ди Санда станет слушаться советов без году неделя живущего в замке кастиллара, да еще и кастиллара без замка – тем более при сложившихся сейчас между ними отношениях. Но, как считал Кэсерил, если бы наставник-секретарь принца серьезно подумал о том, чтобы сохранить свое влияние на Тейдеса, когда тот войдет в зрелые годы и, не исключено, станет правителем Шалиона, то принципиально изменил бы свою тактику в отношении подопечного. А так Тейдес попробует при первой же возможности от него избавиться.

И все-таки Кэсерил должен был признать, что ди Санда добросовестно исполняет свои обязанности. Человек с такими же, как у него, амбициями, но с более подлым характером стал бы потакать аппетитам своего подопечного вместо того, чтобы сдерживать их и контролировать, и тот впал бы в нездоровую от наставника зависимость. Именно зависимость, а не верность и преданность! Кэсерил в свое время встречал парочку отпрысков знатных фамилий, испорченных своими наставниками. Правда, было это не в Баосии. Пока провинкара заботилась о своих внуках, такие паразиты просто не могли завестись в ее доме. Успокоив себя этим выводом, Кэсерил встал со скамеечки.

5

Шестнадцатилетие принцессы Изелль пришлось на самую середину весны. В этот день исполнилось ровно шесть недель пребыванию Кэсерила в Валенде. Из Кардегосса, столицы Шалиона, брат принцессы король Орико прислал сестре в качестве подарка серую, в яблоках, кобылу. То ли Орико все удачно рассчитал, то ли ему просто повезло, но, когда Изелль увидела лоснящуюся шерсть статной кобылы, ее охватил такой восторг, что очень долгое время она ничего вокруг себя не видела. Да, это был поистине королевский подарок, признал про себя Кэсерил. И ему не пришлось бороться со своим корявым почерком, потому что убедить Изелль самостоятельно написать брату благодарственное письмо не составило никакого труда.

В эти же дни Кэсерил стал объектом пусть и осторожных, но все-таки ввергавших его в смущение расспросов со стороны Изелль и Бетриc, которые вдруг озаботились состоянием его здоровья. Они принялись усиленно опекать Кэсерила: чтобы улучшить его аппетит, за столом предлагали ему фрукты и различные деликатесы, советовали пораньше ложиться спать, пить целебные вина (правда понемногу), а также побольше гулять в саду. Истинная причина этой заботы стала ясной лишь тогда, когда ди Феррей, смеясь, рассказал провинкаре, что Изелль и ее служанка отказались от своих безумных скачек на лошадях по причине слишком хрупкого здоровья секретаря принцессы, который их обычно сопровождал. Кэсерил готов был возмутиться, но потом передумал и даже подтвердил диагноз коменданта тем, что некоторое время весьма убедительно прихрамывал. В конце концов, когда столь милые дамы оказывают тебе знаки внимания, можно и потерпеть, и притвориться…

Впрочем, он сам был невольным виновником этого маленького недоразумения. С каждым днем погода становилась все лучше, здоровье его тоже, воспоминания о перенесенных тяготах стирались, и он расслабился. Скоро начнется лето, жизнь успокоится окончательно – чего еще желать? И вот однажды, наблюдая, как девушки носятся на своих конях по берегу реки, перепрыгивая через бревна и поднимая снопы сверкающих брызг на мелководье, он совсем забыл о безопасности. Это его лошадь прянула в сторону, когда на нее из чащи выскочил олень, и сбросила Кэсерила на груду камней, причем ударился он спиной так, что дыхание прервалось, а из глаз посыпались искры. Некоторое время он лежал, хватая ртом воздух и ничего не видя от выступивших на глаза слез, пока над ним, на фоне голубого неба и свежей листвы, не склонились два озабоченных женских личика.

Вдвоем, использовав вместо скамеечки ствол упавшего дерева, они взгромоздили Кэсерила на его лошадь и отправились в замок, причем, чувствуя вину за произошедшее, ехали так тихо и чинно, что гувернантка Изелль пришла бы в восторг. К моменту, когда их компания достигла ворот замка, голова у Кэсерила перестала кружиться, хотя продолжала терзать боль в спине: при падении он прорвал сросшиеся было мышечные ткани, и теперь там взбухла гематома величиной с яйцо. Теперь она почернеет и если рассосется, то не скоро. Главное теперь было спешиться. Подоспел со скамейкой грум, и Кэсерил, озабоченный только своей спиной, сполз с коня и несколько мгновений стоял, кривясь от боли и приклонив голову к седельной луке.

– Кэс! – вдруг услышал он знакомый голос. Откуда? Кто это?

Подняв голову, он огляделся и увидел: к нему мчится, с распростертыми объятьями, высокий, атлетического сложения человек с черными волосами, в элегантной тунике из красной парчи и высоких сапогах для верховой езды.

– О Боги! – прошептал Кэсерил. – Да это Палли!

– Кэс! Кэс! Целую твои руки! Целую ноги!

Здоровяк схватил его в объятья и воплотил в реальные действия первую часть приветствия, заменив вторую крепкими объятьями.

– Кэс, друг мой! Я думал, ты погиб!

– Да нет! Нет, Палли!

Почти забыв о боли, Кэсерил крепко пожимал руки Палли, а когда увидел Изелль и Бетриc, которые спешились и, передав своих лошадей грумам, теперь с любопытством глядели на объятья двух мужчин, произнес:

– Принцесса Изелль, леди Бетриc! Позвольте представить вам сэра ди Паллиара, бывшего моим ближайшим соратником в Готоргете!

И, вновь обратившись к Палли, спросил:

– Но, ради всех пятерых Богов, скажи, что ты здесь делаешь?

– Я могу тебя спросить о том же, и с большими основаниями! – ответил Палли и отвесил поклон в сторону дам, которые рассматривали его со все большим одобрением. Пролетевшие два с небольшим года возвратили Палли его внешнюю привлекательность, хотя тогда, ближе к концу осады Готоргета, все они в крепости выглядели как ощипанные вороны.

– Принцеса! Леди! – провозгласил Палли, обратившись к дамам. – Позвольте представиться! Марч ди Паллиар!

И, вновь повернувшись к Кэсерилу, уточнил со вздохом:

– Теперь, увы, так.

– О! – сочувственно покачал головой Кэсерил. – Прими мои соболезнования. И давно?

Палли понимающе кивнул в ответ.

– Почти два года. У старика случился апоплексический удар, когда мы были еще в Готоргете, но он продержался, пока я не вернулся домой, слава Отцу Зиме! Он меня узнал, я ему рассказал о компании. И ты знаешь, перед смертью он тебя благословил, хотя мы оба думали, что тебя уже нет в живых. Но скажи, куда ты подевался, Кэс?

– Меня… не выкупили.

– Не выкупили? Как так? Как тебя могли не выкупить?

– Какая-то ошибка. Моего имени не было в списке.

– Но ди Джиронал и рокнарийцы заявили, что ты умер от внезапной лихорадки.

Кэсерил натянуто улыбнулся:

– Нет. Меня продали на галеры.

Палли протестующе замотал головой.

– Какая еще ошибка? – воскликнул он. – Что за бессмыслица?..

Кэсерил пристально посмотрел в глаза Палли, прижал руку к его груди, и тот умолк, хотя во взгляде его читалось возмущение и протест. Палли был всегда чуток к разного рода намекам, если намекать убедительно и красноречиво. Выражение его лица говорило: ладно, потом расскажешь в деталях!

Теперь же он повернулся к улыбающемуся ди Феррею, который с интересом наблюдал за встречей давних друзей.

– Мой господин ди Паллиар приглашен провинкарой в сад, где они будут беседовать за бокалом нашего лучшего вина, – объяснил комендант. – Присоединяйтесь к нам, Кэсерил!

– Благодарю вас!

Палли взял Кэсерила под руку, и они проследовали за комендантом из замкового дворика, в ту часть сада, где садовник провинкары устроил цветник. Там в это время года провинкара любила бывать более всего. Палли шел бодрым широким шагом, Кэсерил же, по-прежнему превозмогавший боль, тащился, почти повиснув на его руке. Когда он споткнулся и едва не упал, Палли замедлил шаг и изучающе посмотрел на него. Разговаривать было не время: провинкара ждала их с терпеливой улыбкой в решетчатой беседке, увитой пока еще не распустившимися розами, и, когда они приблизились, указала им на принесенные слугами кресла. Кэсерил, скривившись от боли и издав легкий стон, не без труда устроился на подушке.

– О, демоны Бастарда! – тихо проговорил Палли. – Это рокнарийцы так тебя?

– Только наполовину. Их дело завершила леди Изелль.

Он наконец нашел приемлемое положение, облегченно вздохнул и закончил:

– И моя глупая лошадь.

Провинкара нахмурилась, увидев девушек, которые, неприглашенные, стояли в сторонке.

– Изелль! Ты опять гоняла лошадь галопом? – спросила она строго.

Кэсерил отрицательно покачал головой.

– Это исключительно вина моей благородной клячи, моя госпожа! Ее атаковал, как она решила, олень, питающийся лошадьми. Лошадь бросилась в сторону, а я – не успел. Благодарю вас!

Он взял протянутый слугой бокал, полный вина, и тут же пригубил, чтобы не расплескать. Неприятное дрожание в животе понемногу исчезло.

Изелль бросила на Кэсерила благодарный взгляд, не ускользнувший от провинкары. Строго посмотрев на внучку, она приказала:

– Изелль! Бетрис! Смените костюмы для верховой езды на что-нибудь более подходящее для ужина. Мы деревенские жители, но мы не дикари!

И девушки покинули сад, бросив через плечо по паре взглядов на очаровательного гостя.

– Но как ты здесь оказался, Палли? – спросил Кэсерил, когда красавицы удалились. Палли, оказалось, тоже нужно было прийти в себя – девушки произвели на него неизгладимое впечатление. Закрой рот, приятель! подумал про себя, ухмыляясь, Кэсерил.

– О! Я еду в Кардегосс, немного пошаркать ножкой при дворе. Мой старик постоянно гонял в столицу. Со старым провинкаром они были приятели, и вот, оказавшись возле Валенды, я послал сюда гонца, и моя госпожа…

Он отвесил поклон в сторону провинкары.

– …была достаточно добра, чтобы пригласить меня посетить ее замок.

– Я приказала бы доставить вас сюда в кандалах, если бы вы меня не навестили, – улыбнулась провинкара. – Я много лет не видела ни вас, ни вашего отца. Мне очень жаль, что он покинул нас.

Палли кивнул и вновь обратился к Кэсерилу:

– Мы собираемся остановиться на ночь и дать нашим лошадям отдохнуть, а утром, не торопясь, двинемся дальше. Погода слишком хороша, чтобы спешить. На дорогах теперь множество паломников – идут в храмы, на поклонение. А еще, как нам сообщили, много бандитов, которые грабят паломников, особенно – среди холмов. Но мы ни одного так и не нашли!

– А ты хорошо искал? – с удивлением в голосе спросил Кэсерил. Чтобы на дорогах не было бандитов – о таком он только мечтал!

– Но ведь я теперь в Паллиаре лорд-офицер ордена Дочери. Примерил, что называется, отцовские сапоги. И у меня теперь новые обязанности.

– Так ты путешествуешь с братьями-воинами?

– Скорее, с обозом. Там у меня бухгалтерские книги – веду сбор ренты, ищу пропавшее имущество, планирую доставку всякого барахла. В общем, получаю все удовольствия, которые только может получить командир. Спасибо, что ты меня всему этому научил. Но, как водится, – одна доля славы на девять долей навоза.

Кэсерил ухмыльнулся.

– Это еще приличное соотношение. Тебе повезло!

Палли усмехнулся в ответ и принял от слуги сыр и пирожные.

– Своих солдат я поселил в городе. Но ты, Кэс! Когда я сказал здешним людям, что был в Готоргете, первым делом они спросили, знаком ли я с тобой! А когда миледи сообщила, что ты здесь, что ты пришел… пешком пришел из Ибры, я едва сознание не потерял. Пришел пешком и выглядел как мышь, которую не доел кот.

Провинкара, как ни в чем не бывало, пожала плечами в ответ на укоризненный взгляд Кэсерила.

– Пришлось рассказывать им истории наших военных приключений, – продолжал Палли. – Битых полчаса рассказывал. Кстати, как твоя рука?

Кэсерил попытался расправить ладонь, лежащую на коленке.

– Более-менее, – сказал он и, поспешив сменить тему, спросил:

– Зачем едешь ко двору?

– Все никак не мог после смерти отца дать формальную присягу королю Орико. Мне же во время инвеституры придется представлять орден Дочери.

– Инвеституры? – переспросил Кэсерил. – И кого же приводят к должности?

– А что, – вмешался комендант, – Орико наконец решился назначить генерала ордена Дочери? С тех пор как старый генерал умер, не было ни одной знатной семьи в Шалионе, которая бы не терзала короля по поводу этой вакансии.

– Кто бы подумал иначе? – сказала провинкара. – Должность прибыльная, да и власти изрядно. Хотя и не так много, как у генерала ордена Сына.

– Верно, – кивнул Палли. – Объявлено еще не было, но все уже знают, что место достанется Дондо ди Джироналу, младшему брату канцлера.

Кэсерил замер и, чтобы скрыть охватившую его тревогу, отхлебнул из бокала.

Через несколько мгновений провинкара сказала:

– Странный выбор. Предполагается, что генерал святого воинского ордена, как человек, должен быть более суров и сдержан.

– Так-так, – протянул ди Феррей. – Канцлер Марту ди Джиронал руководит орденом Сына. Этот будет командовать орденом Дочери. Два генерала в одном семействе. Опасная концентрация власти!

– Марту должен еще стать провинкаром ди Джироналом. Как только старый Ильдар покончит со своими делами на этом свете.

– Вот как? – спросил Палли неожиданно обеспокоенным тоном.

– Именно, – провинкара кивком подтвердила свои слова. – Семейство Ильдар по этому поводу выражает открытое недовольство. Мне кажется, они надеялись, что провинкаром станет кто-то из их племянников.

Палли пожал плечами.

– Да, братья Джиронал, благодаря покровительству Орико, летают весьма высоко. Если бы я был умным человеком, то ухватился бы за края их туник и летал бы вместе с ними.

Кэсерил, чтобы скрыть свои чувства, утопил нос в бокале и поспешил сменить тему.

– А какие у тебя еще новости? – спросил он.

– За эти две последние недели? Наследник короля Ибры опять поднял флаг войны и пошел на эту старую лису, своего отца. Все думали, что зимнее соглашение обеспечит им мир, но что-то пошло не так. Наверняка король нарушил осенью какой-то пункт.

– Если он наследник, – произнесла провинкара, – то у короля, естественно, другого сына нет, верно?

– В прошлый раз Орико поддержал именно наследника.

– За счет Шалиона, – пробормотал Кэсерил.

– Мне кажется, Орико играет в долгую, – заметил Палли. – В любом случае, молодость победит.

– Если победит отец, радости для него в этой победе не будет, – задумчиво произнес ди Феррей. – Угробят тысячи жизней, а потом примирятся над трупами.

– Грустно все это, – сказала провинкара, поджав губы. – Ничего хорошего из этого не выйдет.

Она вздохнула и, взглянув на Палли, произнесла:

– Ну, а как насчет хороших новостей? У королевы кто-нибудь родится?

Палли печально покачал головой:

– Увы, моя госпожа!

– Ну что ж, тогда пойдемте ужинать и больше ни слова о политике. От этих разговоров моя старая голова начинает болеть.

Несмотря на выпитое вино, мышцы у Кэсерила затекли, и когда он встал, то едва не упал головой вперед. Палли, подхватив его под локоть, удержал и при этом нахмурился. Кэсерил благодарно кивнул и отправился умыться и переодеться. А заодно и осмотреть свои синяки и ссадины.

Ужин удался на славу – обильный и веселый. За столом собрались почти все домочадцы. Ди Паллиар, привыкший за любым обильным столом быть душой компании, не умолкал, рассказывая разнообразные истории, и внимание всех – от лорда Тейдеса и принцессы Изелль до последнего пажа – было приковано именно к нему. Несмотря на обильные возлияния, голова его работала исправно, и он делился только веселыми рассказами, где сам фигурировал в роли не героя а, наоборот, предмета насмешек. Когда он рассказал, как однажды участвовал вместе с Кэсерилом в ночной вылазке против рокнарийских саперов и они так напугали рокнарийцев, что те целый месяц не высовывались, все за столом, широко раскрыв глаза, с удивлением посмотрели на наставника-секретаря принцессы. И действительно, было непросто разглядеть в этом скромном человеке, который старался никогда не повышать голоса, головореза, который весь в земле и саже, с кортиком в руке и горящими от ярости глазами продирается сквозь пылающий лес к позициям врага. Кэсерилу же было неуютно под этими взорами. Как бы он хотел стать… невидимым! Пару раз Палли попытался передать ему роль рассказчика, чтобы он сам развлек собравшихся рассказами о своих воинских подвигах, и оба раза Кэсерил передал эту роль ди Феррею. После неудавшейся второй попытки Палли оставил эту затею.

Ужин затянулся, но наконец настал момент, которого Кэсерил одновременно и боялся, и желал: все разошлись на ночь, и Палли постучал в комнату Кэсерила. Кэсерил впустил его, пододвинул сундук к стене, взгромоздил на него подушку, а сам сел на кровать. Оба – и он, и кровать, – скрипнули. Палли сел напротив, на сундук, и с присущей ему прямотой начал:

– Ты думаешь, ошибка, Кэсерил?

Тот вздохнул.

– У меня было одиннадцать месяцев, чтобы об этом подумать, Палли. Я думал об этом так долго, что от думанья мозоли натер на мозгах. Думал так, что едва не помер от напряжения. И тогда сказал себе: хватит. И больше не думаю.

На этот раз Палли не уступил намеку.

– Может быть, рокнарийцы просто захотели тебе отомстить, а потому спрятали от нас и сказали, что ты умер?

– Такой возможности не исключаю.

Хотя я собственными глазами видел список.

– А может быть, кто-то намеренно не вставил тебя в список? – не унимался Палли.

Список был написан рукой Марту ди Джиронала.

– Это был мой окончательный вывод.

Палли шумно вздохнул.

– Гнусное предательство! – воскликнул он. – И это после всего, что мы там вынесли! Кэс! Когда я приеду ко двору, то обо всем расскажу Марту ди Джироналу. Он самый влиятельный лорд Шалиона, С его помощью мы раскрутим твое дело…

– Нет! – воскликнул Кэсерил, выпрямившись. – Не делай этого, Палли. Даже не говори ди Джироналу о том, что я жив. Не упоминай моего имени. Если мир будет думать, что я мертв, мне будет лучше. Если бы я понял это раньше, то остался бы в Ибре. Давай не будем об этом…

Палли недоумевающе посмотрел на Кэсерила.

– Но ведь Валенда не на краю света, – сказал он. – В конце концов люди узнают, что ты жив.

– Здесь тихое, мирное место, и я никого здесь не беспокою.

Другие люди в окружении Кэсерила были не менее храбрыми и не менее сильными, чем Палли, но Палли стал любимым лейтенантом Кэсерила в Готоргете именно благодаря своему уму и сообразительности. Нужно было лишь намекнуть, и мозги у того начинали работать… Он прищурился, и глаза его сверкнули в свете свечи.

– Так это ди Джиронал? Сам, собственной рукой? – проговорил он. – О Боги! Но что же такого ты ему сделал?

Кэсерил поморщился.

– Я не думаю, что это у него что-то личное. Думаю, он просто оказал кому-то… маленькую любезность. Маленькую…

– Правду должны знать, по меньшей мере, двое. Кто они, Кэсерил?

Кэсерил может ему ничего и не говорить, но Палли все равно станет разузнавать, что, как и почему. Правда, смысла в этом никакого не будет, но его не остановить. Во всем-то он стремится дойти до самой сути! Никаких полутонов! Так уж устроен его мозг – если есть головоломка, Палли примется ее решать. Уже решает.

– Кто же мог питать к тебе такую ненависть? – продолжал задумчиво Палли. – Ты самый сговорчивый человек из всех, что я знаю. К дуэлям относишься крайне отрицательно, задир высмеиваешь так, что они выглядят дураками и больше не бузят. Никто лучше тебя не составляет договоры и соглашения. Ты умеешь избегать любых трений. Ты даже в азартные игры не играешь и не бьешься об заклад, да будут мне свидетелями все демоны Бастарда! А здесь – такая степень ненависти! Не понимаю, что ее могло вызвать!

Кэсерил потер лоб, который уже начинал побаливать, и не от сегодняшнего вина, и сказал:

– Думаю, страх.

Палли застыл в изумлении.

– И если все узнают, что ты знаешь то, что знаю я, тебя тоже будут опасаться. А мне не хочется подвергать опасности и тебя. Поэтому давай не будем об этом!

– Если страх, который питают твои враги, столь силен, то они станут меня подозревать уже потому, что мы с тобой увиделись и говорим. Их страх плюс мое неведение относительно его причин – о Боги! Кэс! Не отправляй меня в бой безоружным.

– Я никого и никогда больше не стану отправлять в бой! – заявил Кэсерил, и ярость, сквозившая в его голосе, едва не заставила Палли отпрянуть. Глаза его расширились. Но Кэсерил уже принял решение. Палли хочет узнать? Что ж, пусть узнает. Как только его любопытство будет удовлетворено и Кэсерил ему все расскажет, у того уже не будет охоты продолжать следствие.

– Если я расскажу тебе все, что знаю, до последней детали – ты дашь мне слово, что никогда и ни с кем не станешь об этом говорить? Даже упоминать не станешь – ни того, что я расскажу, ни самого моего имени? Никаких намеков, никаких полуправд?

– То есть всего того, что ты вываливаешь сейчас на меня? – сказал сухо Палли.

Кэсерил хмыкнул – наполовину от боли, наполовину от удовольствия:

– Именно!

Палли откинулся спиной на стену и отер губы.

– Да, тебе бы купцом быть, – усмехнулся он дружески. – Продаешь мне свинью в мешке, а я ее даже не вижу.

– Зато услышишь: хрю!

– Ладно! Хрю так хрю! Черт с тобой! Тебе нельзя не верить. Ты никогда не заводил нас в засаду, никогда не совершал необдуманных действий, зная, что от тебя зависит наша жизнь. Я всегда полагался на твой ум и выдержку – так же, как ты можешь положиться на мое молчание. Даю слово!

Отлично сказано. Кэсерил не мог не оценить то, что сказал Палли. Он вздохнул:

– Хорошо.

Несколько мгновений он сидел молча, не зная, с чего начать и приводя в порядок мысли. Собственно, это было излишне: он же много раз прокручивал эту историю в своем сознании, и она была отполирована, что называется, до блеска, но никогда еще ни одного слова из нее не срывалось с его уст.

– История недолгая, – сказал он наконец. – Впервые я встретил Дондо ди Джиронала четыре… нет, пять лет назад. Я участвовал в Гвариде в той маленькой приграничной войне, что мы вели против рокнарийского принца Олуса. Ну, помнишь, тот ублюдок, который закапывал своих врагов по пояс в экскрементах, а потом жег их огнем. Его еще потом убили его собственные телохранители.

– Да, помню! Как мне говорили, закопали самого головой вниз в экскременты.

– Есть несколько версий. Но в то время, о котором я рассказываю, он был еще на коне. Лорд ди Гварида зажал армию Олуса в горах на самом краю его королевства. Нас с Дондо послали к нему в качестве переговорщиков, чтобы мы вручили ультиматум, а также оговорили условия капитуляции и суммы выкупа за пленных. Но все пошло не так, как мы планировали, и во время переговоров Олус решил, что ему достаточно вернуть в Шалион только одного посланника, чтобы тот сообщил совету лордов о том, что он не принимает никаких ультиматумов. Нас с Дондо привели в его палатку, где он сидел в окружении четырех звероподобных охранников с мечами и сказал: тот из нас, кто отрубит голову другому, вернется домой живым. Если мы откажемся оба, то обезглавят обоих, а головы вернут с помощью катапульты.

Палли слушал, раскрыв рот.

– Мне дали право выбрать свою судьбу первым. Я отказался взять в руки меч. Олус прошептал мне: Ты не сможешь выиграть в эту игру, лорд Кэсерил. На что я ответил: Да, я знаю. Но ты в нее все равно проиграешь, принц! Несколько мгновений он молчал, после чего рассмеялся и повернулся к Дондо, который в этот момент был уже зеленый, как труп…

Палли дернулся, но не стал прерывать Кэсерила, а только дал знак продолжать.

– Один из охранников сбил меня с ног и поставил на колени, прижав голову к скамье так, что мышцы шеи напряглись, а Дондо взял меч и нанес удар.

– Охраннику по руке? – с надеждой в голосе спросил Палли.

Кэсерил мгновение колебался, после чего сказал:

– Нет.

Помолчал и продолжил:

– В последний момент Олус подставил под удар Дондо свой меч, и удар пошел вбок.

Кэсерил в воспоминаниях своих часто слышал этот звук – скрежещущий удар металла о металл.

– Закончилось тем, что на шее у меня остался синяк, который держался целый месяц. Стражники же между тем отобрали меч у Дондо, нас обоих посадили на лошадей и отправили в лагерь лорда ди Гвариды. Руки мои были привязаны к луке седла, и перед нашим отъездом Олус подошел ко мне и прошептал: А вот теперь мы посмотрим, кто из нас проиграет.

– Домой мы ехали молча, – продолжил Кэсерил. – пока вдали не показался лагерь. Только тогда Дондо повернулся ко мне и сказал, что убьет меня, если я хоть кому-нибудь расскажу о том, что с нами произошло. Я же ответил: Не волнуйтесь, лорд Дондо! За столом я рассказываю лишь забавные истории. Наверное, мне следовало поклясться, что я буду хранить молчание. Хотя не исключено, что и это вряд ли бы помогло…

– Но он обязан тебе жизнью!

Кэсерил покачал головой и отвернулся.

– Я видел его душу голой, без всяких прикрас. Сомневаюсь, что он мне это простит. Я сдержал свое обещание, он молчал, и я думал, что этим все кончится. Но потом в нашей жизни случился Готоргет, а потом… Потом – то, что было потом. И теперь я под двойным ударом. Если до Дондо каким-то образом дойдет, что я знаю, как оказался на галерах, моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Но если я ничего никому не скажу, не стану предпринимать ничего, что напомнило бы ему… Может, он уже все и забыл? Наверняка у него нынче есть и другие враги, посерьезнее. Я же хочу, чтобы меня оставили в покое, в этом тихом, мирном уголке.

Он повернулся лицом к Палли и сказал – медленно и с нажимом на каждое слово:

– Не упоминай мое имя при Джироналах. Никогда. Ты не слышал моей истории. Ты даже толком и не знаешь меня. Пусть будет так, Палли, если ты мне друг.

Палли сидел, сжав кулаки. Да, он исполнит свое обещание, подумал Кэсерил. Но так просто усидеть Палли не мог. Он ерзал и изрыгал сдавленные проклятья:

– Как скажешь, но черт побери! Чтобы их всех… Это же черт знает что!..

Немного успокоившись, он принялся рассматривать Кэсерила и рассматривал долго и внимательно.

– Именно поэтому ты носишь эту кошмарную бороду? Ты сильно изменился.

– Ты думаешь? Может быть.

Палли вздохнул и спросил:

– А как… Как там все было, на галерах?

Кэсерил пожал плечами.

– Я был удачлив в своих неудачах. Мне удалось выжить. Не все этим могут похвастаться.

– О галерах рассказывают ужасные истории. Как там издеваются над рабами, как… как унижают…

Кэсерил погладил свою бороду, раскритикованную Палли. Наверное, он прав, но с бородой спокойнее.

– Эти истории не то чтобы лживы! Скорее там все преувеличено. Исключительные случаи там выдаются за правило. Нет! Хороший капитан относится к своим гребцам как умный фермер к своим животным – даже с какой-то добротой. Еда, вода, упражнения… О чистоте заботится, чтобы никто не заболел и вообще был в рабочем состоянии. Если человека бить смертным боем, вряд ли он сумеет нормально орудовать веслом. Хотя в порту, на суше – бьют. Для дисциплины, так сказать. А в море за дисциплину отвечает море.

– Не понял!

Кэсерил вскинул брови.

– Зачем рвать человеку кожу или разбивать голову, если можно разбить ему сердце, просто выкинув за борт, где он примется болтать руками и ногами, привлекая акул? Рокнарийцам нужно лишь немного подождать, и раб начинает орать и проситься назад, на борт. Рабство для большинства милее смерти.

– Ты всегда был отличным пловцом, – сказал Палли, и в голосе его зазвучала надежда. – И это наверняка тебе помогало.

– Боюсь, как раз наоборот. К тем, кто сразу шел на дно, судьба была более милосердна. Подумай об этом, Палли. Я об этом много думал.

Кэсерил пристально глядел в темноту и видел страшную картинку: вода смыкается над его головой… Или еще страшнее – не смыкается… Однажды надсмотрщик играл в эту игру с одним непокорным ибранцем, как вдруг задул штормовой ветер, и капитан галеры, не желая подвергать судно опасности, спешно направил его в порт, и надсмотрщик не успел вытащить из воды плавающего за кормой раба. Крики раба долго еще раздавались из-за кормы галеры, пока не стали совсем тихими и наконец не смолкли окончательно. Капитан оштрафовал надсмотрщика на сумму, равную стоимости одного раба, и тот несколько недель ходил с кислой физиономией.

Палли, слушая рассказ Кэсерила, сокрушенно качал головой.

Было отчего!

– Правда, моя гордость, а еще больше мой язык стали причиной того, что однажды меня хорошенько избили. Но тогда я все еще воображал себя лордом Шалиона. Позже я избавился от этих иллюзий.

– Но ведь тебя не… Ты не стал ведь жертвой… То есть этих дел… Нет?

В свете свечи невозможно было понять, покраснел Палли или нет, но до Кэсерила наконец дошло, что Палли отчаянно пытается найти слова, чтобы спросить, не подвергался ли Кэсерил сексуальному насилию. Кэсерил сочувственно усмехнулся.

– Ты путаешь рокнарийцев с дартаканцами. Мне кажется, в таких историях кое-кто пытается выдать желаемое за действительное. Рокнарийские еретики, поклоняющиеся четырем Богам, считают преступлением те нетрадиционные формы любви, которым у нас покровительствует Бастард. Рокнарийские же богословы считают Бастарда демоном – как и его отца, но не Богом, хотя его святая мать – Богиня. Поэтому мы для них – почитатели дьявола, что есть прямое оскорбление Госпожи Весны, да и самого бедняги Бастарда. Разве он просил, чтобы его произвели на свет? Поэтому-то рокнарийцы пытают и вешают тех, кого заподозрят в содомии, а лучшие из тамошних кораблевладельцев и на дух таких не подпускают к своим кораблям.

– Понятно! – облегченно вздохнул Палли, после чего (Палли в своем репертуаре!) спросил:

– А худшие?

– У таких бывало все. Меня, слава Богам, эта судьба миновала – думаю, я был слишком костляв. Но несколько юношей… Мы, рабы, понимали, что они принесены в жертву на наше благо, а потому старались быть к ним подобрее, когда они возвращались к веслам. Некоторые из них плакали. Некоторые же научились свой позор обращать во благо – получали дополнительную еду, всякие поблажки… И мы не особо сетовали, потому что знали, чем они за все заплатили. И это была опасная игра: рокнарийцы, которые втайне предавались с ними плотским утехам, в любой момент могли их убить, если возникала опасность разоблачения в грехе.

– У меня волосы встают дыбом. Я-то думал, что знаю, как устроен этот мир, а оказывается… Но, слава Богам, тебя миновало самое плохое!

– А я уж и не знаю, что считать самым плохим, – задумчиво сказал Кэсерил. – Однажды со мной сыграли такую дьявольскую шутку, по сравнению с которой то, что испытали те несчастные юноши, можно было воспринять как дружеский жест. Самое интересное, что ни один рокнариец не рисковал за это жизнью.

Кэсерил никому еще не рассказывал об этом случае – ни братьям в монастырском приюте, ни домочадцам провинкары, ни самой хозяйке замка. Просто не с кем было поговорить – до этой самой минуты.

– Мой корсар совершил ошибку, напав на купца из Браджара. Когда он заметил галеры охраны, было поздно. Началась погоня, и я, перенапрягшись на жаре, потерял сознание. Чтобы получить от меня хоть какую-то пользу, наш надсмотрщик освободил меня от цепей, раздел догола и велел, предварительно привязав мои руки к лодыжкам, выставить к кормовым леерам, задом к нашим преследователям. Чтобы, так сказать, поиздеваться над ними. Не знаю, что меня спасло. То ли лучники у Браджара никуда не годились, то ли вступились за меня все пять Богов, но ни одна стрела, пущенная браждарцами, в меня не попала. А стреляли плотно – думали, наверное, что я рокнариец. А может, хотели прервать мои страдания. В общем, повезло. А то мог бы закончить свой жизненный путь с дюжиной стрел в голой заднице!

Чтобы глаза Палли окончательно не вылезли из орбит, Кэсерил опустил некоторые, наиболее гротесковые детали.

– Ты помнишь, – продолжил Кэсерил, – в Готоргете мы жили в постоянном страхе долгие месяцы. И в конце концов привыкли к нему, как привыкаешь к ноющей боли в кишках. Она есть, но ты уже переболел ею и не обращаешь на нее внимание.

Палли кивнул, а Кэсерил, едва заметно улыбнувшись, проговорил:

– Но тогда я понял… Это очень странно… Я не уверен, что смогу это выразить.

Он, правда, до этой минуты и не пытался воплотить в слова то, что хотел сейчас открыть Палли.

– Я понял, что есть жизнь и по ту сторону страха. То есть там, где ни тело, ни ум уже не способны его терпеть. Весь мир, время, пространство… полностью себя видоизменяют, обретают совершенно иной порядок. Сердцебиение мое замедлилось. Я перестал потеть, в норму пришло слюноотделение. Это было похоже… на транс, в который впадают святые и мистики. Когда рокнарийцы привязывали меня на корме, я плакал от ужаса и стыда. Но когда браджарцы отстали, и наш надсмотрщик велел меня отвязать, и меня, всего обожженного солнцем, бросили на палубу, я смеялся. Рокнарийцы, как и мои бедные товарищи, наверное, решили, что я сошел с ума. Но это не было безумием. Просто… изменился, стал новым весь мир!

Он помолчал и продолжил:

– Конечно, весь мир для меня тогда состоял в паре-тройке десятков метров, он был сделан из дерева и качался на воде, а о времени я мог судить только по корабельным склянкам, и я планировал по ним жизнь – не год за годом, а час за часом. Но все равно: все люди были прекрасны – и рокнарийцы, и их рабы, и хорошие, и негодяи; и все были мне друзьями, и я им улыбался, и не боялся никого и ничего. Хотя с тех пор я и позаботился о том, чтобы во время гребли не терять сознания.

На минуту воцарилось молчание.

– Поэтому, когда бы страх ни проник в мое сердце, – продолжил Кэсерил задумчиво, – я рад его приходу, ибо он есть знак, что я не сошел с ума. Страх – мой друг!

Он посмотрел на Палли с извиняющейся улыбкой на устах.

Тот же неподвижно сидел, упершись спиной в стену, с глазами размером с блюдца, не мигая. Кэсерил рассмеялся.

– О Боги! Палли, прости меня! Я совсем не хотел нагружать тебя, как вьючного осла, своими переживаниями, чтобы ты их увез от меня подальше.

А может, и хотел – ведь Палли действительно собирался назавтра уезжать!

– Я вижу, они тебя под собой похоронили. Прости!

Палли отмахнулся – не нужно извиняться! Сглотнув, он спросил:

– А ты уверен, что это был не солнечный удар?

Кэсерил усмехнулся.

– Солнечный удар у меня тоже был. Но если он тебя не убил, через пару дней ты уже в полном порядке. А это длилось… много месяцев.

До последнего случая с этим юношей из Ибры и финального бичевания, которому подвергли Кэсерила.

– Мы, рабы… – начал он.

– Прекрати! – воскликнул Палли, схватив себя за волосы.

– Прекратить что? – недоуменно спросил Кэсерил.

– Так говорить! Мы – рабы! Ты – лорд Шалиона!

Кэсерил криво усмехнулся и тихо сказал:

– А тогда, на галерах, мы тоже были лордами? Благородными господами – в поту, в моче, крови и мозолях, под палящим солнцем? Думаю, нет, Палли. Мы не были там лордами. Мы не были благородными господами. Мы были там либо людьми, либо животными. И то, кем ты там был, не зависело ни от крови, ни от происхождения. Самым благородным человеком, которого я там встретил, был простой дубильщик. И если бы я его встретил сейчас, я бы бросился целовать его ноги – от радости, что он жив! Рабы, лорды, мужчины, женщины – все мы, смертные, равны, и все мы являемся лишь игрушкой в руках Богов. То же самое я думаю и сейчас.

Выслушав Кэсерила, Палли глубоко вздохнул и неожиданно резко сменил тему – стал спрашивать о разных мелочах, важных для его миссии командира отряда гвардейцев Дочери, и Кэсерил начал рассказывать ему о разных хитростях ухода за кожей (чтобы не гнила) и копытами лошадей (чтобы не попадала инфекция). Через некоторое время Палли ушел (а может быть, сбежал?). Достойный отход, подумал Кэсерил.

Потом он долго лежал в темноте наедине со своей болью и воспоминаниями. Несмотря на выпитое вино, сон к нему не шел. Да, страх, может быть, и был его другом (если сказано это было не для красного словца, чтобы объяснить Палли то, что с ним произошло), но к страху по поводу братьев ди Джиронал ничего дружеского он не ощущал, хотя именно они стали причиной его нынешних страхов. Рокнарийцы сообщили, что он умер от лихорадки. Это была ложь, причем ложь, которую уже не проверить. Да, здесь, в Валенде, он в безопасности – больше, чем где бы то ни было.

Кэсерил надеялся, что достаточно хорошо подготовил Палли к тому, как вести себя при дворе в Кардегоссе и не наступить в кучу старого навоза. Повернувшись в темноте, Кэсерил вознес молитву Госпоже Весны. Предметом его молитвы стала безопасность Палли. Следующей молитвой была молитва ко всем пяти Богам, включая Бастарда. Он молился о спасении всех, кто этой ночью отдал себя на милость бурной стихии океана.

6

Пришло время праздновать приход Лета. Поскольку во время торжественной церемонии роль Госпожи Весны здесь должна была по традиции исполнять только что вышедшая замуж молодая женщина, Изелль осталась не у дел. Робкая, скромная новобрачная передавала трон Богини зрелой женщине, носящей под сердцем ребенка. Кэсерил, наблюдавший за церемонией, краем глаза увидел, как облегченно вздохнул храмовый священник – на этот раз все прошло без эксцессов.

Жизнь замедлилась. Солнце немилосердно нагревало камни замка, и в душном классе ученицы Кэсерила без конца вздыхали и зевали, в чем им не уступал и их педагог. В один по-особому жаркий день он вообще прервал урок, да еще и отменил послеобеденные занятия, поскольку днем в помещении было совсем невыносимо. Как и обещала Бетрис, по мере наступления более теплых и долгих дней состояние вдовствующей королевы улучшилось. Она стала чаще появляться за семейным столом и каждый день, после полудня, проводила время в дальнем конце сада провинкары, в тени пышных фруктовых деревьев, в компании своих служанок. Правда, служившие Исте люди не позволяли ей подниматься на кромку замковых стен, где она могла бы разделить удовольствие вдохнуть свежего ветерка с Изелль и Бетрис, которые спасались там от жары и от ворчания всевозможных стареющих личностей, не желавших карабкаться вверх по ступеням.

Как-то жарким днем, который последовал за дождливой ночью, Кэсерил рискнул в поисках прохлады сбежать из своего душного помещения в сад. Под мышкой у него была книга из достаточно скудной замковой библиотеки – одна из немногих, которые он еще не прочитал. Не то чтобы его волновала тема этой книги, озаглавленной «Пять дорог к высшей цели: об истинных методах квинтарианской теологии». Скорее факт наличия этой толстой книги на его коленях, с ее страницами, шуршащими на ветру, должен был убедить случайного прохожего, что Кэсерил не просто дремлет, а дремлет сном серьезного ученого и педагога. Он обошел розарий и увидел королеву, сидевшую на скамье, которую он мечтал занять. С королевой была ее служанка, державшая в руках пяльцы. Как только женщины подняли на него глаза, Кэсерил, отогнав парочку назойливых пчел, отвесил поклон и пробормотал извинения за непрошеное вторжение.

Но как только он повернулся, чтобы уйти, вдовствующая королева окликнула его:

– Постойте, кастиллар… ди Кэсерил, верно?

И когда он повернулся к ней, спросила:

– Как у вас занимается моя дочь?

– Отлично, моя госпожа! – ответил Кэсерил, склонившись в почтительном поклоне. – Она очень хороша в арифметике и геометрии и настойчива в овладении дартаканским.

– Хорошо, – кивнула Иста. – Очень хорошо.

И отвернулась, переведя взор на залитый солнцем сад.

Служанка тем временем, склонившись к пяльцам, боролась с очередной ниткой. Сама леди Иста не занималась рукоделием, не вязала и не вышивала. Кэсерил случайно услышал от одной из служанок, что королева и ее дамы полтора года трудились над расшитым алтарным покрывалом для Храма, но в самом конце процесса, когда оставалось сделать всего несколько стежков, Иста, воспользовавшись временным отсутствием своих спутниц, сожгла почти завершенную работу в камине. Правду ли рассказала служанка или нет, но в руках леди Исты нынче была не иголка, а роза.

Кэсерил всматривался в лицо королевы.

– Простите мою дерзость, моя госпожа, – начал он, – но я хотел спросить, помните ли вы меня по тем временам, когда я служил вашему благородному отцу в качестве пажа? Прошло много времени, и я не удивлюсь, если вы меня забыли.

Он улыбнулся.

– И в те годы я еще не носил бороды.

Чтобы помочь королеве, он прикрыл нижнюю часть лица ладонью.

Иста улыбнулась Кэсерилу в ответ, внимательно, слегка прищурившись, посмотрела на него, и отрицательно покачала головой:

– Увы! У моего отца было очень много пажей.

– Я понимаю! Ваш отец был влиятельным человеком, и его окружала огромная свита.

Он перекладывал книгу из одной руки в другую, чтобы скрыть разочарование, и вновь улыбнулся, извиняясь за дерзость. Он надеялся: то, что она его не узнала, не связано с ее состоянием. Скорее в те годы, когда она переживала самый расцвет своей жизни, взгляд ее был устремлен вперед и вверх, а не вниз и по сторонам.

Служанка королевы, которая тем временем, что-то ворча, рылась в своей шкатулке для рукоделия, подняла глаза и проговорила, улыбаясь:

– Милорд ди Кэсерил! Если вас не затруднит, не могли бы вы на время составить компанию моей госпоже, пока я схожу за темно-зеленым шелком?

– Нисколько, леди, – машинально ответил Кэсерил. – То есть если…

Он глянул на Исту, которая ответила ему взглядом несколько ироничным.

Нет, в том, что он останется с королевой наедине, не крылось никакой опасности. Вряд ли она примется буйствовать, кричать и вообще выйдет из себя. Она даже слезы лила молча – он видел это, хотя и нечасто. Он поклонился служанке королевы; она же взяла его за локоть и, отведя за розовый куст, прошептала на ухо:

– Все будет хорошо. Просто не упоминайте имя лорда ди Лютеза. И оставайтесь с ней рядом, пока я не вернусь. Если же она сама станет говорить о нем, произносить его имя… просто не отходите от нее – и все!

И она умчалась.

Кэсерил почесал затылок. Ничего себе, история!

Блестящий лорд ди Лютез в течение тридцати лет был ближайшим советником короля Иаса. Они стали друзьями еще в детстве, вместе воевали, вместе бражничали. Со временем Иас наградил друга всеми наградами, одарил всеми привилегиями, которые только были в его распоряжении: ди Лютез стал провинкаром сразу двух провинций, канцлером Шалиона, маршалом личной гвардии короля и командиром гвардии Сына, самого могущественного из святых орденов. О причине такой неистовой благосклонности шептались и враги, и поклонники ди Лютеза: настоящим королем Шалиона был ди Лютез – во всем, кроме официального титула; Иас же был его королевой…

В свое время Кэсерил пытался понять, слабость или же, напротив, мудрость заставила короля переложить всю грязную работу, результаты которой вызывали недовольство шалионской знати, на плечи ди Лютеза, а за собой оставить право называться Иасом Добрым. Добрым, а не Сильным, Мудрым или, на худой конец, Удачливым. Именно ди Лютез устроил второй брак Иаса с леди Истой, заткнув рот тем среди кардегосского нобилитета, кто распространял слухи о несколько странной любви, которую король питал к своему старому другу. И тем не менее…

Через пять лет после свадьбы короля и леди Исты ди Лютез вдруг резко впал у короля в немилость. Обвиненный в предательстве и измене, он умер под пытками в казематах Зангры, королевского замка в Кардегоссе. За пределами шалионского двора ходили слухи, что предательством сочли любовь ди Лютеза к молодой королеве Исте. В кругах же более близких ко двору шептались, правда, еще более осторожно, по поводу того, что якобы сама королева убедила мужа уничтожить человека, которого считала соперником в своей любви к монарху.

В общем, любовный треугольник был разрушен; из трех его углов осталось два, а затем, не прошло и года со дня смерти ди Лютеза, вообще один: однажды вечером король лег, отвернувшись к стене, и больше не встал. Умер. А Иста забрала детей и сбежала из Зангры. А может, и была изгнана.

Ди Лютез. Не упоминайте имя лорда ди Лютеза. То есть ни слова не говорите об истории Шалиона за последние полтора поколения. Хорошо, не буду!

Кэсерил вернулся к Исте и осторожно присел на оставленное служанкой кресло. Королева же принялась срывать лепестки с розы – мягко и осторожно отрывая по одному и складывая рядом с собой на скамейку – как ни странно, в форме именно розы, слой за слоем, спиралью.

– Мои мертвецы приходили ко мне сегодня ночью во сне, – сказала Иста, словно продолжая прерванный на мгновение разговор. – Хотя, думаю, это были ложные сны. А к вам ваши мертвецы приходят, Кэсерил?

Всмотревшись в лицо королевы, Кэсерил решил, что Иста слишком разумна, чтобы ее можно было считать сумасшедшей, хотя речи ее иногда бывали излишне отрывисты и даже бессвязны. И кроме того, он без труда понял то, что она сказала; если бы она была безумна, ему было бы не добраться до смысла ее слов.

– Иногда во сне ко мне приходят отец и мать. Ненадолго. Но они и говорят, и ходят как живые. Мне всегда жалко просыпаться и терять их…

Иста кивнула.

– Ложные сны всегда пронизаны грустью. Зато истинные – жестоки и беспощадны. Боги избавляют вас от истинных снов, Кэсерил.

Кэсерил нахмурился и склонил голову.

– Обычно мои сны беспорядочны и нелепы, и воспоминания о них исчезают, как дым или туман, когда я просыпаюсь.

Иста склонила голову к растерзанной розе. Теперь она аккуратно складывала ее тычинки, похожие на обрезки шелковой нити, на скамью, в центр круга, образованного лепестками.

– Истинные сны, словно свинец, давят на ваше сердце и душу. Они тяжелы настолько, что могут… утопить вас в море печали. Истинные сны являются ясным днем. Но, тем не менее, и они способны вас обмануть – так же, как давший клятву человек может легко забрать ее обратно. Не доверяйте своим снам, кастиллар! И клятвам – тоже не доверяйте!

Она подняла глаза и внимательно посмотрела на Кэсерила.

Кэсерил откашлялся, чтобы скрыть беспокойство, которое с каждой минутой начинал ощущать все явственнее.

– О, нет, моя госпожа! Все не так уж и страшно. Например, я рад время от времени видеть своего отца. Где же мы еще с ним можем встретиться?

Иста посмотрела на Кэсерила со странной улыбкой на устах.

– Так вы не боитесь ваших мертвецов? – спросила она.

– Нет, моя госпожа! Не боюсь.

– Возможно, ваши мертвецы – не такой уж и страшный народ!

– Совершенно верно, – согласился с королевой Кэсерил.

Высоко, под самой крышей замка, отворилось окно, оттуда выглянула служанка королевы, посмотрела в сад и, вероятно, успокоенная видом королевы, которая вела спокойную беседу с кастилларом ди Кэсерилом, помахала им рукой и исчезла из виду.

Кэсерилу стало интересно – а как Иста проводит время? Шитьем она не занималась, читала не много, собственных музыкантов не держала. Иногда Кэсерил видел ее молящейся, иногда даже по нескольку часов – в зале памяти предков или перед маленьким алтарем, который вдовствующая королева держала в своих покоях. Время от времени Иста, сопровождаемая служанками и ди Ферреем, посещала Храм в городе, но только в те часы, когда ни в Храме, ни на улице не было толп. А иногда по целым неделям она словно забывала о существовании Богов.

– Находите ли вы утешение в молитве, моя госпожа? – спросил Кэсерил, побуждаемый к тому любопытством.

Иста взглянула на него со слабой улыбкой.

– Я? – переспросила она. – Ни в чем мне нет утешения. Боги, и это вполне очевидно, посмеялись надо мной. Я могла бы ответить им тем же, но они держат мое сердце и мое дыхание заложниками своих капризов. Дети же мои – заложники судьбы, а судьба в Шалионе сошла с ума.

– Мне кажется, существуют гораздо более мрачные тюрьмы, чем этот согретый солнцем замок, моя госпожа! – нерешительно предположил Кэсерил.

Иста откинулась спиной на скамью и посмотрела на Кэсерила.

– Вероятно! А вы когда-нибудь были в Зангре, в Кардегоссе?

– Да, еще молодым человеком. Давно. Мне он напомнил гигантский лабиринт. Большую часть времени я плутал по его коридорам, как потерянный.

– Странно. У меня было такое же ощущение. Кстати, там множество призраков, вы знаете?

Ничего себе! О привидениях – и таким будничным тоном!

– Я бы удивился, если бы это было не так, – сказал он. – Это в природе больших крепостей и замков. Многие умирают там во время строительства, многие – воюя под их стенами. Шалионцы, рокнарийцы, первые короли, те, кто жил там до первых королей, в пещерах, много веков назад. Место притягательное.

Зангра много поколений была домом королей и аристократов, и почти все они закончили свои дни в замке. Некоторые сделали это весьма драматично, и об их смерти потом вспоминали долгие годы, другие – втайне.

– Зангра ведь старше, чем сам Шалион, и за это время она столько всего… накопила.

Иста принялась отрывать от стебля розы ее шипы и выкладывать их рядком на скамейке. Похоже было на зубья пилы.

– Да, – кивнула она. – Именно накопила. Точное слово. Она накопила целые подвалы зла – точно так же, как его рвы накопили тонны дождевой воды. Вы поступите мудро, Кэсерил, если всеми силами будете держаться от Зангры подальше.

– У меня нет никакого желания жить и бывать при дворе, моя госпожа.

– А я одно время желала. Всем сердцем. Но вы же знаете – Боги проклятьями отвечают на самые искренние наши молитвы. Молитва – опасное занятие. Молитву следует объявить вне закона.

И она принялась снимать кожу со стебля розы, полоску за полоской, обнажая белую сердцевину.

Кэсерил даже не знал, как ответить королеве, и лишь смущенно улыбался. Иста же принялась разрывать сердцевину по всей длине стебля.

– Лорду ди Лютезу было предсказано, что он утонет на вершине горы, а потому он смело плавал в любую погоду, в любой шторм – ведь на вершинах гор нельзя утонуть, там нет воды, и это всем известно! Вся вода – в долинах!

Кэсерил начал нервничать и посматривать – не идет ли служанка королевы. Но той все не было. Рассказывали, что лорд ди Лютез захлебнулся и умер, когда в подвалах Зангры его пытали водой. Да, это были подвалы, но, поскольку замок высоко вознесся над городом, дело происходило вроде как бы и на вершине горы. Облизнув вдруг пересохшие губы, Кэсерил начал:

– Вы знаете, я ни разу не слышал об этом предсказании при жизни лорда. Я думаю, все это сочинил позднее какой-нибудь любитель жутких историй. Эффектная смерть значительной фигуры часто получает постфактум и самое эффектное объяснение.

Королева улыбнулась – очень странной улыбкой. Отделив от стебля последние лоскуты сердцевины, она положила их на колени и разгладила.

– Бедный Кэсерил! – проговорила она. – Так мало прожил, а такой мудрый!

Появление служанки с мотками цветного шелка в руках избавило Кэсерила от поисков ответа на сказанное Истой. Он встал и поклонился королеве:

– Ваша служанка…

Проходя мимо той, он кивнул и услышал шепот:

– Она в разуме, милорд?

– Да, абсолютно. Ну, понятно, в определенных границах.

– Про ди Лютеза не говорила?

– Ничего особенного.

Это для меня ничего особенного. А для нее?

Служанка вздохнула с облегчением и прошла к королеве, нацепив на лицо приветливую улыбку. Иста принялась терпеливо слушать о приключениях служанки, в которых той пришлось участвовать во время поисков куда-то запропастившегося мотка зеленого шелка.

Да, вдовствующая королева, дочь провинкары и мать Изелль, совсем не безумна, как о ней шепчется большинство. Если она говорит с теми, кто составляет ее ежедневное окружение, на том языке, на котором она сейчас говорила с Кэсерилом, понятно, почему те объявляют ее безумной! Для Кэсерила же некая туманность ее речей была шифром, а не бессмыслицей. В ней была скрытая логика. Если бы только у него был к этому шифру ключ! Но где ж его взять? Хотя, с другой стороны, и при некоторых формах безумия люди говорят в такой же манере!

Взяв книгу под мышку, Кэсерил отправился на поиски более спокойного тенистого местечка.

Лето неспешно продвигалось вперед, и его неторопливый ход вносил в душу Кэсерила ощущение покоя. Лучше он чувствовал себя и телесно. Только бедняга Тейдес страдал от ничегонеделанья, поскольку путь на охоту ему преграждали, с одной стороны, жара, а с другой – наставник. Правда, к радости садовников, по утрам он весьма успешно палил из лука по кроликам. Но что такое кролик для настоящего охотника! Лето было не его временем года. Есть люди, которые по самому складу личности своей готовы служить Сыну Осени, Богу охоты, войны и прохладной погоды. Таковым, безусловно, был Тейдес.

Кэсерил был немало удивлен, когда шел однажды на ланч, и его окликнул принц Тейдес, направлявшийся туда же в сопровождении своего наставника. Оба – и юноша, и его секретарь шли раскрасневшиеся: был у них, вероятно, очередной, и весьма ожесточенный, спор. Заметив Кэсерила, принц позвал:

– Лорд Кэс!

Кэсерил остановился и подождал, когда к нему подойдут запыхавшиеся от возбуждения Тейдес и ди Санда.

– Лорд Кэс! – спросил принц. – А правда ли, что учитель фехтования, который служил старому провинкару, водил пажей на скотобойню, где они убивали молодых быков? Ну, для того, чтобы внушить им храбрость и научить, как на дуэли противостоять опасному противнику? Не просто красиво танцевать, а по-мужски сражаться.

– Ну да, было дело…

– А что я вам говорил? – воскликнул Тейдес, гляда на ди Санду.

– Но мы и на дуэльном ринге практиковались, – добавил Кэсерил, чтобы хоть как-то поддержать и ди Санду.

Но наставник принца только скривился в презрительной усмешке.

– Травля быков – это старая деревенская забава, принц, – сказал он. – А вам самой судьбой назначено быть джентльменом, а не помощником мясника. И такого рода тренировки – не для людей вашего уровня!

Провинкара не держала учителя фехтования, а потому, конечно, наставник принца должен был владеть оружием. Кэсерил, который время от времени видел, как принц фехтует с ди Сандой, оценил мастерство, с которым тот владеет мечом. Достойно. Вполне на уровне. Но если ди Санда и знал какие-то особо жестокие трюки, которые помогают человеку выжить во время резни на боевом поле, то вряд ли он показывал их Тейдесу.

Кэсерил криво усмехнулся.

– Наш учитель фехтования делал из нас не джентльменов, а солдат. И в том, что я жив – его заслуга, потому что поле боя – как оно есть на самом деле – это скорее скотобойня, а не дуэльный ринг. Наш учитель учил нас страшным вещам, но иначе было нельзя.

Кстати, быку совершенно наплевать, будет ли перед ним целый час плясать какой-нибудь кретин с мечом, или ему сразу вломят кувалдой промеж глаз. Сам Кэсерил в свое время предпочитал не устраивать пляску смерти перед рогами быка, как это любили делать его сверстники, зато научился моментально укладывать разъяренное животное наземь – не хуже, чем профессиональный мясник.

– Кстати, на поле боя мы не ели то, что убивали, – за исключением, может быть, конины.

Ди Санда неодобрительно фыркнул в ответ на мрачную шутку Кэсерила, после чего, с умиротворяющим тоном в голосе, обратился к принцу:

– Завтра будем охотиться с соколами, милорд. Если, конечно, жара не помешает. И если вы выполните свое задание по картографии.

– Это развлечение для дам! С соколами охотиться на голубей! На кой черт мне эти голуби?

И добавил тоскующим тоном:

– При королевском дворе в Кардегоссе они осенью охотятся в дубовых лесах на диких кабанов. Вот это – настоящая охота, мужская! Говорят, эти свиньи опасны!

– Правильно говорят, – кивнул Кэсерил. – Своими клыками они способны порвать собаку. Или лошадь. Или человека. Кабаны бегают гораздо быстрее, чем можно от них ожидать.

– А вы охотились в Кардегоссе? – спросил Тейдес.

– Несколько раз я там сопровождал на охоте своего лорда, ди Гвариду.

– Здесь, в Валенде, нет никаких кабанов! – вздохнул принц. – Но у нас есть быки. А это уже кое-что! Гораздо лучше, чем голуби или кролики.

Пытаясь успокоить принца, Кэсерил проговорил:

– Охота на кроликов – отличная школа для солдата. Пригодится, если придется охотиться на крыс. Иногда это единственная еда воина. А принцип охоты примерно тот же.

Ди Санда свирепо посмотрел на Кэсерила. Кэсерил же улыбнулся и, отвесив поклон, отошел, оставив принца наедине с его проблемами и его наставником.

За столом Изелль завела похожую песню, правда, объектом ее атаки стал не наставник, а бабушка.

– Бабушка! – проговорила принцесса. – Так жарко! Можно мы поплаваем в реке, как и Тейдес?

В связи с наступлением жары ежедневные верховые прогулки, которые принц совершал в компании наставника, грумов и пажей, были заменены на купания в огороженном заливе протекавшей возле Валенды реки – в том же самом месте, где в бытность свою пажом Кэсерил плавал в компании своих однокашников. Дамам, естественно, не позволялось участвовать в этих заплывах. Тейдес приглашал и Кэсерила разделить с ним и его свитой удовольствие дневного купания, но он вежливо отказывался, ссылаясь на свои обязанности по отношению к Изелль, хотя причина отказа была в ином: ему не хотелось, раздевшись, превратиться в мишень для вопросов о происхождении шрамов на исполосованной бичами спине. Он еще помнил недоразумение с мальчиком-слугой в бане.

– Конечно же, нельзя! – ответила принцессе провинкара. – Это неприлично!

– Но мы поедем не с ним! – настаивала Изелль, имея в виду своего наставника. – Пусть там будут только дамы.

Она повернулась к Кэсерилу.

– Вы говорили, что, когда вы были пажом, дамы купались в реке.

– Служанки, принцесса! – строго пояснила провинкара. – Простой народ. Это времяпрепровождение не для вас.

Изелль пригорюнилась. Жара и впрямь была невыносимой. Бетрис, надеявшаяся, вероятно, на более благосклонный исход переговоров, совсем сникла. Принесли суп. Все с ненавистью посмотрели на горячий пар, который поднимался над тарелками. Но, стараясь ни на йоту не отступать от этикета, провинкара взяла ложку и сделала первый глоток.

Кэсерил же неожиданно произнес:

– Но ведь леди Изелль умеет плавать, ваша светлость, не так ли? То есть ее научили, когда она была маленькой, так?

– Нет, конечно, – покачала головой провинкара.

– О! – отозвался Кэсерил. – О господи!

Он оглядел стол. Королева Иста отсутствовала. Поскольку ничто не мешало ему говорить об этом опасном предмете, он рискнул продолжить.

– Я в этой связи вспомнил об одной ужасной трагедии.

Провинкара, прищурившись, посмотрела на Кэсерила. Ее рука с ложкой застыла на полпути к цели; Бетрис же, напротив, отправила свою ложку в рот.

– И что за трагедия? – спросила провинкара.

– Она случилась, когда я служил в армии провинкара Гвариды, во время нашей войны с рокнарийским принцем Олусом. Его армия ночью, в грозу, перешла границу, и мне было дано задание эвакуировать дам из замка ди Гвариды, пока враг не окружил город. Полночи мы скакали, а к утру, на рассвете, нам пришлось форсировать небольшую реку. После грозы она разлилась, течением одну из дам смыло в поток с лошади, и вода унесла ее вместе с пажом, который бросился ей на выручку. Не успел я развернуть лошадь, чтобы поспешить на помощь, как они исчезли из виду… Мы нашли тела на берегу следующим утром. Река была не слишком глубокой и широкой, но несчастная, не умея плавать, запаниковала и сразу захлебнулась. А, между тем, небольшая предварительная тренировка спасла бы и ее жизнь, и жизнь еще двоих человек.

– Еще двоих? – переспросила Изелль. – Но их же было двое – она и паж.

– Под сердцем она носила ребенка, – ответил Кэсерил.

Над столом повисла тишина.

Провинкара потерла подбородок и, пристально посмотрев на Кэсерила, спросила:

– Это реальная история, кастиллар?

– Увы, – вздохнул Кэсерил.

Кожа на теле той дамы была в ссадинах и кровоподтеках, вся в синих пятнах, под ногтями – глина, одежда промокла и, пропитавшись речным илом, стала тяжелой… Но не тяжелее той тяжести, что легла на его сердце.

– Мне пришлось сообщать обо всем ее мужу, – закончил Кэсерил.

Ди Феррей только хмыкнул. Комментировать историю Кэсерила он не взялся.

– Не хотел бы вновь оказаться в такой ситуации, – добавил Кэсерил.

Провинкара несколько секунд молчала, после чего заявила:

– Моя внучка не может плескаться в реке, в чем мать родила, словно она какой-то угорь, а не принцесса.

Изелль посмотрела на бабушку умоляюще:

– Но мы же можем надеть, скажем, длинные льняные рубашки.

– Это было бы разумно, – кивнул Кэсерил. – В критических ситуациях в воде люди, как правило, одеты.

Бетрис же добавила задумчиво:

– Это еще и лучше. Освежимся дважды – и во время купания, и когда будем сохнуть на берегу.

– Наверняка, кто-нибудь из служанок, живущих в замке, может показать принцессе, как нужно плавать, – вкрадчиво произнес Кэсерил.

– Ни одна из них не умеет этого делать, – твердо сказала провинкара.

– Так оно и есть, – подтвердила Бетрис. – Могут только вброд переходить, да и то только там, где мелко.

Она подняла глаза на Кэсерила и спросила:

– А вы смогли бы нас научить, лорд Кэс?

Изелль даже в ладоши захлопала:

– О да!

Кэсерил колебался. С другой стороны, в компании дам он сможет не снимать рубашку и никак это не объяснять.

– Я полагаю, смог бы, – ответил он, – если вы не будете против.

Он поднял глаза на провинкару:

– И если их светлость мне позволит.

Последовала долгая пауза, в конце которой провинкара проворчала:

– Ладно! Только смотрите не простудитесь.

Изелль и Бетрис предусмотрительно сдержались и не стали слишком открыто выражать свою радость, но на Кэсерила посмотрели с выражением крайней признательности. А интересно, поверили ли они в правдивость его истории о гибели той молодой женщины?

Уроки начались в тот же день, после обеда. Кэсерил стоял посередине реки и пытался убедить несколько смущенных дам в том, что они не пойдут ко дну сразу, как только намочат волосы. Напротив, только опустив лицо и голову в воду и задержав при этом дыхание, они поплывут, даже не прилагая к этому никаких усилий. Наконец дамы расслабились и научились, повинуясь его инструкциям, держаться на поверхности. Плавучесть у них, конечно, была получше, чем у Кэсерила, хотя месяцы, проведенные за столом провинкары, несколько округлили бородатую физиономию кастиллара, в значительной степени утратившую сходство с волчьей.

Терпение Кэсерила было вознаграждено. К концу лета девушки плескались и ныряли в неглубокой реке, наполовину выпитой засухой, не хуже, чем опытные пловцы. При этом Кэсерил мог позволить себе посидеть в сторонке, по пояс в воде, откуда время от времени изрекал какие-нибудь дельные советы.

То, что он выбрал именно такую позицию, лишь частично было вызвано желанием найти местечко попрохладнее. Да, следовало признать: провинкара была права, считая купание занятием неприличным. Она могла бы выразиться и более определенно – непристойным. Длинные льняные рубашки, которые, промокнув, льнули к юным гибким телам, служили насмешкой над скромностью, которую призваны были защищать, – неожиданный эффект, на который он не рискнул обратить внимание своих счастливых учениц. Что было еще хуже, это была палка о двух концах. Ткань, прилипшая к нему, красноречиво свидетельствовала о состоянии его ума, точнее… точнее, тела, которое наконец полностью восстановилось от пережитых в плену невзгод, – как он надеялся, что они не обратят на это внимания! Изелль, похоже, было не до него. Что касается Бетрис, то здесь он не был уверен. А вот служанка-гувернантка Изелль, средних лет дама по имени Нан ди Врит, которая отказалась брать уроки плавания, но болталась поблизости по щиколотку в мелкой водичке, полностью одетая, ничего не упустила из виду и, видно было, изо всех сил боролась с собой, чтобы не сорваться и не захихикать. К чести ее, нужно было сказать, что она не только не смеялась, но и не жаловалась на него провинкаре. По крайней мере, так он думал.

Мало-помалу Кэсерил с неудовольствием обнаружил, что с каждым днем все больше и больше думает о Бетрис. Нет, конечно, речи пока не шло о том, чтобы совать под ее дверь скверные стишки – от этого его, слава Богам, уберегали сохранившиеся остатки здравого смысла. Да и играть на флейте под ее окном у него вряд ли бы получилось – руки уже не те! И, тем не менее, в этом жарком покое летней Валенды он начал думать о чем-то, что выходило за рамки обычного дневного распорядка.

Бетрис ему улыбалась – здесь он себя не обманывал. И она была к нему добра. Но она улыбалась и была добра и по отношению к своей лошади! На фундаменте ее искреннего дружеского расположения вряд ли можно было построить замок мечты, да еще внести туда застеленную постель. И тем не менее она ему действительно улыбалась.

Он отгонял от себя эти глупости, но они вновь овладевали им, наряду с прочими, и особенно – во время занятий плаванием. Но он твердо решил: дурака он из себя делать не станет. То, что с ним происходит и что так его смущает, есть наверняка результат того, что он восстановил свою природную силу. Но что толку? Он гол как сокол, как и в те времена, когда служил пажом – ни земли, ни денег. К тому же поводов на что-то надеяться у него еще меньше, чем тогда. Это безумие – поддаваться голосу природы и любви. И тем не менее… Кстати, отец Бетрис находится точно в таком же положении, что и Кэсерил, – происхождение у него хорошее, но земли нет. Человек он, что называется, служащий. И вряд ли он стал бы презирать Кэсерила, плавающего в такой же, как и он, лодке.

Да, ди Феррей был слишком мудр, чтобы презирать Кэсерила. Но он также понимал, что красота его дочери и ее отношения с принцессой представляют собой капитал, который может в качестве жены принести ей нечто более достойное, чем нищий Кэсерил или те сыновья бедной местной знати, которые служат в замке пажами. Да и сама Бетрис считала этих малолеток досадливыми щенками – не больше! Но у этих юношей есть наверняка старшие братья, наследники пусть и небольших, но состояний.

Сегодня он погрузился в воду по подбородок и притворился, будто не смотрит сквозь полуопущенные ресницы на Бетрис, забравшуюся на камень, и не видит ее мокрой, почти прозрачной рубашки, с которой стекает вода, ее черных волос, струящихся по изгибам плеч и груди. Она протянула руки к солнцу, после чего бросилась в воду, обдав снопом брызг Изелль; та же с веселым криком метнулась в сторону и ударила по воде ладонями, стараясь отплатить Бетрис той же монетой.

Дни между тем становились короче, ночи прохладнее, как и вечера. Приближался праздник явления Осени. Из-за перемены погоды всю прошлую неделю купаться было нельзя, и только пара дней была достаточно теплой для обычной поездки на реку. Зато теперь можно будет вволю галопировать на лошадях и охотиться. Вскоре купанья вообще прекратятся, и Кэсерил вернется в обычное состояние духа, как блудный пес в свою конуру. Только вот вернется ли?

День клонился к закату. Вечер обещал быть прохладным, и купальщики решили, обсохнув на каменистом берегу, отправиться домой. Кэсерил был настолько погружен в свои переживания, что даже не настаивал, чтобы его подопечные, ради упражнения, говорили на рокнарийском или дартаканском. Наконец, он натянул свои тяжелые штаны для верховой езды и башмаки – отличные новые башмаки, подарок провинкары, – после чего нацепил меч. Подтянув на лошадях подпруги и сняв с них путы, он помог дамам подняться в седло, после чего маленькая кавалькада, постоянно оглядываясь на красоты речной долины, отправилась вверх по холму, к замку.

Повинуясь вдруг нахлынувшему на него бесшабашному чувству, Кэсерил приблизился к Бетрис, и их лошади пошли рядом, в ногу. Девушка взглянула на него, и легкая улыбка обнажила ямочку на ее щеке. Почему он не заговорил? Из трусости или от отсутствия сообразительности? И от того, и от другого, решил он. Они с Бетрис ежедневно служат Изелль. Если он нарушит сложившиеся между ними отношения каким-нибудь необдуманным признанием и будет отвергнут, удастся ли им восстановить ту легкость, с которой они нынче общаются, исполняя свои обязанности по отношению к принцессе? И все-таки он должен ей кое-что сказать. И скажет!

Но в этот момент, завидев ворота замка, лошадь Бетрис пошла рысью, и момент был потерян.

Как только копыта их лошадей застучали по тесаному камню, покрывавшему двор замка, из боковой двери выбежал Тейдес и закричал:

– Изелль! Изелль!

Рука Кэсерила автоматически скользнула к рукоятке меча – туника и панталоны мальчика были забрызганы кровью; но позади принца семенил запыленный, мрачный ди Санда, и Кэсерил успокоился: кровь на одеждах Тейдеса появилась, вероятно, когда он тренировался на скотобойне в искусстве владения мечом. Да и в криках принца звучал не ужас, а скорее восторг. Лицо же его светилось от неподдельной радости.

– Изелль! Случилось нечто чудесное! Догадайся, что.

– Да как же я догадаюсь? – смеясь, отозвалась принцесса.

Тейдес нетерпеливо отмахнулся, терпеть он больше не мог.

– Только что приехал курьер от короля Орико. Мы с тобой приглашены этой осенью прибыть ко двору в Кардегоссе. А мама и бабушка – нет! Ура! Наконец-то мы сбежим из Валенды!

– Мы едем в Зангру! – воскликнула Изелль, и, соскользнув с седла, подбежала к брату. Схватив его за руки, она закружилась с ним в веселом хороводе. Склонившись на луку седла, Бетрис наблюдала за ними – в глазах ее светилась радость.

Гувернантка Изелль поджала губы – новость, которую сообщил принц, понравилась ей гораздо меньше. Наставник принца разделял ее чувства: он нахмурился, а его рот скривился в мрачно-скептической улыбке.

Кэсерил почувствовал, как вдруг пусто стало в его груди. Итак, принцессу призывают ко двору. Следовательно, в Кардегосс отправится и ее маленькая свита. Включая леди Бетрис.

И ее секретаря.

7

Караван принца и принцессы приближался к Кардегоссу по южной дороге. Путники поднялись на холм; под их ногами простиралась окруженная горами долина, в которой уютно угнездилась столица.

Ноздри Кэсерила трепетали, вдыхая острый холодный ветер. Прошедший ночью дождь очистил воздух, сделал его колким и прозрачным. Обрывки серо-голубых облаков сгрудились на востоке, очертаниями повторяя линию горных вершин, закрывавших горизонт. Луч заходящего солнца рассек долину, словно ударом меча. В месте слияния двух рек, на высокой скале, возвышающейся над долиной, реками и городом, стоял и сиял отраженным светом замок Зангра. Его каменные стены цвета свежей охры венчались башнями с черепичными крышами, окрашенными в тон вечерним облакам. Крыши эти напоминали шлемы солдат, вставших на защиту двора и короля. Излюбленная резиденция шалионских монархов, Зангра выглядел не как дворец, а, скорее, как крепость, что говорило о том, что его хозяева посвятили свои жизни, прежде всего, делам войны – так же, как посвящают свою жизнь служению пяти Богам солдаты – братья святых орденов.

Принц Тейдес подвел своего гнедого коня ближе к лошади Кэсерила и встал рядом с ним, глядя на цель их путешествия с выражением благоговейного восторга на лице. Да, его влек сюда голод по настоящей жизни, свободной от опеки матери и бабушки. Но восторги Тейдеса наверняка уменьшились бы, если бы он до конца осознал, что его ждет в случае, если этот замок когда-нибудь станет принадлежать ему. Ведь Орико не зря вызвал его ко двору. Вероятно, отчаявшись заиметь наследника от собственного семени, он решил воспитать себе преемника из младшего брата.

Изелль придержала свою серую в яблоках кобылу и принялась рассматривать долину и замок.

– Странно, – сказала она. – Я помню, он был гораздо больше.

– Подождите, пока мы не подъедем поближе, – отозвался Кэсерил.

Сэр ди Санда, сидевший в крытой повозке, предложил двинуться дальше, и караван устремился вперед по покрытой грязью дороге: принц и принцесса, их секретари-наставники, леди Бетрис, слуги, грумы, вооруженные гвардейцы в мундирах зелено-черных тонов Баосии, дополнительные лошади, белый мул принцессы, который от дорожной грязи сделался вполне черным, а также объемный багаж.

Кэсерил, не одну собаку съевший в деле организации караванов с женским составом пассажиров и потерявший на этом немало волос (он, бывало, в отчаянии рвал их на своей голове), оценил то, что в конечном итоге у них получилось, как несомненный успех. Всего пять дней (четыре с половиной, если быть точным) потребовалось им, чтобы добраться из Валенды до столицы – и все благодаря собранности и деловитости принцессы, которая, полагаясь на помощь Бетрис, организовала сборы и поездку с изумительной эффективностью. И если по пути у них и были какие-нибудь задержки, то не по причине ее капризов.

Тейдес и Изелль и задали темп поездке, когда, выехав из ворот замка, припустили по дороге впереди каравана, чтобы поскорее уйти от горестных воплей Исты, которые доносились из-за замковых стен. Изелль даже уши закрыла ладонями, а кобылой своей управляла исключительно движением коленей, посылая ее вперед, подальше от эхом отдававшихся криков матери, почему-то опечаленной тем, что перед ее детьми открываются столь радужные жизненные перспективы.

Известие о том, что ее детей от нее отрывают, бросило вдовствующую королеву в состояние если не безумия, то крайнего горя и отчаяния. Она плакала, молилась, спорила с детьми и матерью, снова плакала и наконец, ко всеобщему успокоению, замолкла. Ди Санда тайком поведал Кэсерилу, что королева, зажав его в каком-то углу, пыталась подкупить, чтобы он позволил ей бежать с Тейдесом. Но куда и как – этого она сказать не сумела. Королева цеплялась за края его одежды, что-то невнятно бормотала – словом, демонстрировала крайнюю степень безумия.

Пришла она и к Кэсерилу, когда он, накануне отъезда, паковал свои седельные сумки. С ним она говорила не так, как с ди Сандой; по крайней мере, не бормотала, а выражалась ясно и четко.

Некоторое время пристально глядя на Кэсерила, она спросила:

– Боитесь ехать, Кэсерил?

Тот, за несколько мгновений обдумав ответ, сказал просто и честно:

– Да, моя госпожа.

– Ди Санда глуп, – сказала Иста. – Вы – нет.

Не зная, что на это сказать, Кэсерил отвесил вежливый поклон.

Она глубоко вздохнула и, посмотрев на него глазами, в которых, как ему показалось, открылась бездна, проговорила:

– Берегите Изелль. Если вы любили меня, если заботитесь о своей чести, берегите Изелль. Поклянитесь, что сделаете это!

– Клянусь.

Она внимательно рассматривала Кэсерила, но, к его удивлению, не стала требовать более многословных клятв и обещаний.

– От чего мне ее защищать, моя госпожа? – спросил он осторожно. – Чего вы боитесь, леди Иста?

Она молча стояла, освещенная неясным светом свечи.

И тогда Кэсерил повторил слова, сказанные в свое время Палли:

– Леди! Не отправляйте меня в бой слепым и без оружия.

Она скривилась, словно от боли, в отчаянии покачала головой и, резко повернувшись, выбежала из комнаты. Служанка, с которой она приходила, в страшном беспокойстве ринулась за ней.

По мере того, как цель их путешествия приближалась, Кэсерил все больше подпадал под влияние радостных чувств, которые испытывали принц и принцесса, и забывал печальный образ мучимой отчаянием и страхом королевы. Дорога пересекла реку, ведущую к замку. Некоторое время дорога и река текли параллельно через поросшую лесом равнину, пока первый поток не слился с другим потоком. В тенистом лесу царила сухая прохлада. На другой стороне реки над дорогой вознесся каменистый обрыв высотой до трехсот футов; в разломах его ютились редкие деревья, отчаянно цеплявшиеся корнями за камни; то тут, то там росли папоротники.

Изелль остановила лошадь и принялась разглядывать обрыв. Кэсерил подъехал и встал рядом. Отсюда, снизу, трудно было определить, где кончается стена, созданная природой, и начинается та, что сложена человеком.

– Вот это да! – восхищенно произнесла Изелль.

– Мощно! – выдохнула подъехавшая к ним Бетрис.

– Зангру, – сказал Кэсерил, – никто и никогда не смог взять штурмом.

– Понятно! – задумчиво произнесла Бетрис.

Подхваченные речным потоком, мимо них плыли пожелтевшие листья, предвестники приближающейся осени. Всадники двинулись вперед, по направлению к огромной каменной арке, которая соединяла берега реки и открывала дорогу к одним из семи ворот города. Кардегосс делил с городом плато, обтекаемое двумя реками. Городские бастионы высились по краям высоких валов, которые очертаниями напоминали борта гигантского корабля, на носу которого стоял замок.

В ясном свете вечернего солнца город отнюдь не выглядел мрачным. Рынки, раскинувшиеся по сторонам улиц, пестрели разнообразием товаров и цветов; между рыночными рядами толпами бродили мужчины и женщины. Булочники и менялы, ткачи и портные, ювелиры и шорники, а также прочие ремесленники предлагали свои товары.

Принц и его спутники пересекли Храмовую площадь, у которой было пять сторон – по числу Богов и количеству святых орденов, которые имели здесь свои резиденции. По площади сновали священники, служки, прочий церковный люд, которые выглядели скорее как измотанные своей бюрократической службой чиновники, чем святые аскеты. В центре площади, вымощенной толстыми плитами, высились украшенные трилистниками и прорезанные стрельчатыми окнами стены и башни кардегосского Храма Святого Семейства, более массивного, чем его домашняя копия, стоящая в Валенде.

К неудовольствию Тейдеса, который страстно желал поскорее добраться до цели путешествия, Изелль потребовала остановиться у Храма и послала Кэсерила совершить подношение в виде пригоршни монет – в благодарность Госпоже Весны за их благополучное прибытие в столицу. Служка с поклоном и с любопытством во взоре уставился на Кэсерила, который, отдав деньги, наскоро и невнимательно помолился, после чего, выбравшись на площадь, сел на коня.

Одолевая длинный пологий подъем к замковым воротам, путники проезжали по улицам, где плечом к плечу, высокие и массивные, громоздились дома знати, изготовленные из тесаного камня и украшенные изящными коваными решетками, защищавшими окна и ворота. В одном из этих домов в первые годы своего вдовства жила с детьми королева Иста, и Изелль, взволнованная воспоминаниями о раннем детстве, пыталась его найти, но бросила поиски после того, как знакомыми ей показались один за другим сразу три здания. Впрочем, принцесса взяла с Кэсерила обещание найти дом, где она провела несколько лет своей юной жизни.

Наконец они подъехали к воротам замка. Естественная лощина, прорезавшая плато, на котором раскинулся город, здесь превращалась в глубокий, затененный высокими откосами овраг, служивший крепостным рвом. Огромные валуны формировали основание стены замка; камни все были разной, неправильной формы, но сложены так умело, что никто не смог бы просунуть между ними и лезвие ножа. Кладка поверх валунов фундамента была делом рук рокнарийских каменотесов, которые вложили все свое искусство в создание геометрического каменного орнамента. Выше – новые ярусы аккуратно обработанного камня, которые уходили так высоко, что казалось, архитектор замка бросил вызов самим Богам, швырнувшим к его ногам гору валунов, которые стали фундаментом. Зангра была единственным замком, возле которого у Кэсерила кружилась голова, когда он смотрел снизу вверх.

По навесному мосту всадники проехали к узкой арке и через нее – в замковый двор. Откуда-то сверху протрубил рог, и солдаты в мундирах гвардии короля Орико, вытянувшись в струнку, приветствовали прибывших. Крепко удерживая в руках поводья, леди Бетрис рассматривала устройство двора. Над ним доминировала недавно выстроенная прямоугольная башня, отметившая время правления короля Иаса и лорда Лютеза. Кэсерилу всегда хотелось понять, символом чего были огромные размеры этой башни – силы короля или же страхов, жертвой которых он был. Немного поодаль высилась другая башня, круглая, примыкавшая к углу главного здания. Крыша этой башни была провалена, а верхушка стены – полуразрушена.

– О Боги! – воскликнула Бетрис, глядя на руины. – Что здесь произошло и почему ее не восстановят?

– Видите ли, – начал Кэсерил тоном педагога – больше для того, чтобы внушить уверенность себе, а не Бетрис, – это башня короля Фонзы Мудрого.

Которого после его смерти знали скорее как Фонзу Мудрствующего.

– Говорят, – продолжил Кэсерил, – что по ночам он любил бродить по ней, пытаясь по звездам вычислить волю Богов и судьбу Шалиона. Однажды ночью, когда он пытался с помощью магии смерти избавить мир от Золотого генерала, тогдашнего правителя Рокнари, поднялся ураган, ветром снесло крышу, а зажженный молнией пожар бушевал до утра, и его не мог потушить даже сильнейший ливень.

Когда рокнарийцы впервые хлынули с морского побережья, в своем первом энергичном натиске они заняли большую часть Шалиона, Ибры и Браджара, продвинувшись далеко за Кардегосс, к самим отрогам южных гор. Их передовые отряды угрожали самой Дартаке. Но из пепла старых, внутренне слабых королевств на холмистых равнинах стало взрастать новые воинства, которые поколениями сражались за то, чтобы вернуть утраченное. Воины-воры, создавшие экономику грабежа, сколачивавшие состояния не трудом, а кражей. Все поменялось радикально. Рокнарийцы собирали дань с покоренных земель, отправляя многочисленные, как стада саранчи, колонны воинов по горам и долам, и те силой забирали, что считали данью. На смену этой практике пришла другая – взятка, подкуп, коррупция. Лучше же поделиться кое-чем с нужными людьми, чем все отдать ненужным! Постепенно весь Шалион превратился в сборище торгашей и взяточников. И трудно было сказать, кто перед тобой – солдат или бухгалтер! А такого солдата и победить в бою легче! И постепенно рокнарийцев вытеснили туда, откуда они пришли – на северное побережье и острова Архипелага, где они и образовали пять небольших государств. Но, уходя, рокнарийцы оставили на освобожденных землях свое наследие – замки и жестокость.

Золотой генерал, Лев Рокнари, мечтал развернуть ход истории. Мечом, подкупом и хитроумно сплетенными брачными узами за десять сияющих лет он объединил все пять государств в единое целое. В свои тридцать лет он поставил под знамена рокнарийской армии огромное количество людей, намереваясь двинуться на юг, огнем и мечом уничтожая квинтарианскую ересь и практику поклонения демону Бастарду. Разрозненные в своих усилиях, шалионцы, ибранцы и браджарцы раз за разом проигрывали битвы на всех фронтах.

Когда попытки уничтожить Золотого генерала обычными способами не увенчались успехом, было решено извести его с помощью магии смерти. Но и здесь после дюжины опытов король Фонза потерпел неудачу. Внимательно изучив все происходящее, он пришел к выводу, что, вероятно, Золотой генерал был избранником одного из Богов и, чтобы уничтожить его, в жертву нужно принести не меньше чем короля. Фонза уже потерял в северных войнах одного за другим пятерых своих сыновей. Последний же из оставшихся в живых сыновей, Иас, отчаянно бился с рокнарийцами за проход в горах – единственный, еще не занятый врагами путь на равнину. И вот однажды грозовой ночью, взяв с собой только священника Бастарда и пажа, король Фонза вошел в круглую башню и запер за собой дверь…

На следующее утро придворные Шалиона, взломав дверь, нашли в башне три обгорелых трупа. Только разница в росте позволила им сказать, кто из троих был священником, кто пажом, а кто – королем. Дрожа от ужаса, королевский двор ждал своей судьбы. Курьер, галопом мчащийся на север с горестными новостями, встретился на полпути с курьером, несшим в Кардегосс радостные вести: Иас одержал победу над рокнарийцами. Похороны и коронация были проведены в стенах замка Зангра одновременно, в один день.

Кэсерил внимательно рассматривал стены башни.

– Когда принц, а потом король Иас вернулся с войны, – вновь обратился он к Бетрис, – то приказал замуровать дверь и нижние окна башни, запретив кому бы то ни было проникать внутрь.

Темная тень, отделившись от вершины башни, взлетела и, хлопая крыльями, удалилась прочь. Бетрис охнула и вжала голову в плечи.

– Это вороны, – успокоил ее Кэсерил, проследив за полетом птицы на фоне темно-синего неба. – Они там устроили гнезда. Говорят, эту стаю кормят священники Бастарда. Умные создания. Храмовые служки приручают их и учат говорить.

Изелль, подъехавшая поближе, чтобы послушать историю своего царственного деда, спросила:

– И что они говорят?

– Не много, – отозвался Кэсерил, улыбнувшись. – Не видел ни одной вороны, у которой в словаре было бы больше трех слов. Но священники утверждают, что словарный запас у многих из них гораздо больше.

Ди Санда заблаговременно выслал вперед гонца, который предупредил короля о прибытии брата и сестры, и как только они въехали во двор, толпа грумов и слуг высыпала из внутренних помещений, чтобы помочь гостям. Комендант замка собственноручно предложил принцессе Изелль скамеечку, чтобы помочь спуститься с лошади. Принцесса, увидев склонившиеся перед ней благородные седины, вспомнила о своем высоком положении и, ради разнообразия, не спрыгнула с лошади, как обычно, а максимально грациозно, по-дамски, сошла на каменное покрытие замкового двора. Бросив поводья на руки подбежавшему груму, Тейдес обозревал замок сияющим взором. Комендант быстро решил с ди Сандой и Кэсерилом дюжину практических вопросов – куда, в какие стойла отвести лошадей, а в какие (Кэсерил ухмыльнулся) – принца и принцессу.

Комендант проводил королевских родственников в их покои в левом крыле главного здания. Следом за ними шла вереница слуг, несущих багаж. Тейдесу с его свитой предоставили пол-этажа, Изелль и ее спутницам – этаж наверху, над ним. Кэсерилу отвели небольшую комнату на мужском этаже, но в самом конце. Ему что, поручат охранять лестницу, ведущую наверх?

– Отдыхайте и осматривайтесь, – сказал комендант. – Король и королева примут вас вечером, во время торжественной церемонии, на которой будет присутствовать весь двор.

Толпа слуг, принесших воду, чистое белье и полотенца, хлеб, фрукты, сласти, сыр и вино, убедила приезжих, что с голоду они не погибнут.

– А где мой брат-король и его жена, моя невестка? – спросила коменданта Изелль.

Комендант отвесил поклон.

– Королева отдыхает, король же отправился в свой зверинец, доставляющий ему немалое утешение.

– Я бы хотела посмотреть зверинец, – задумчиво проговорила Изелль. – Король о нем мне часто писал.

– Скажите ему об этом, – отозвался комендант, улыбнувшись. – И он вам обязательно покажет своих зверей.

Дамы на своем этаже меж тем потрошили свой багаж, выискивая наряды для вечернего торжества – занятие, в котором Кэсерил вряд ли смог бы им помочь. Приказав слуге внести его багаж в предназначенную для секретаря принцессы узкую комнату, он разложил седельные сумки на кровати и вытащил из одной из них письмо провинкары к королю, которое он должен был вручить монарху в собственные руки при первой возможности. Кэсерил успел лишь отмыть дорожную грязь со своих рук и выглянуть в окно – там, внизу, под его окном, находился овраг, заполненный водой и окруженный густыми деревьями.

Двигаясь к королевскому зверинцу, Кэсерил лишь однажды ошибся выбором маршрута. Зверинец был устроен вне замковых стен, через двор, и примыкал к конюшням. Собственно, найти его было нетрудно по странному запаху, который никоим образом не напоминал запах лошадиного навоза. Внимательно осмотрев арку входа, Кэсерил вошел и, дав своим глазам привыкнуть к темноте, осторожно двинулся вперед по проходу.

Парочка помещений, когда-то бывших стойлами, была переоборудована в клетки, и там содержались два огромных медведя с глянцево-черной шерстью. Один медведь спал, лежа на ворохе свежей соломы, другой, завидев Кэсерила, вытянул морду и принялся нюхать воздух, с надеждой глядя на непрошеного гостя. На противоположной стороне прохода жили в высшей степени странные звери, которым Кэсерил не смог найти названия – они напоминали длинноногих козлов, но с длинными гибкими шеями, выпуклыми нежными глазами и густой мягкой шерстью. В отдельной комнате стояли клетки с большими, ярко раскрашенными птицами, которые, сидя на насестах, щелкали клювами и что-то бормотали, а по бокам коридора – клетки поменьше с маленькими разноцветными птичками, которые неумолчно щебетали, пели, чирикали и посвистывали. На выходе из птичника Кэсерил, наконец, увидел людей: грума в ливрее и толстого человека который положив ногу на ногу, сидел у низенького стола, удерживая за украшенный драгоценными камнями ошейник стоящего на столе крупного леопарда. Кэсерил замер, увидев, как близко человек поднес свою голову к разверстой пасти огромной кошки.

Человек специальной щеткой расчесывал шкуру леопарда. Облако желтых и черных шерстинок поднималось над зверем, а леопард выгибался под щеткой, и в глазах его Кэсерил, моргнув и присмотревшись, увидел истинный экстаз. Кэсерил так увлекся разглядыванием зверя, что не сразу понял – перед ним стоит король Орико.

Больше десятка лет, прошедших с той поры, когда Кэсерил видел этого человека в последний раз, не были к нему благосклонны. Орико никогда не был слишком привлекательным, даже в расцвете молодости. Ниже среднего роста, с коротким носом, который в юности был сломан во время падения с коня, а сейчас походил на сплющенный гриб, выросший в центре лица. Волосы, рыжеватые и кудрявые, с годами, правда, стали пожиже, зато тело, в отличие от волос, – только плотнее и толще. Лицо у короля было пухлое и одутловатое, с нависшими над глазами веками.

Король мурлыкал что-то на ухо леопарду, а тот терся головой о тунику Орико, покрывая ее своей линяющей шерстью, после чего высунул язык размером с небольшую лопату и лизнул короля в укрытую парчой грудь, оставив мокрое пятно на королевском наряде. Рукава у Орико были засучены, и на них виднелись небольшие шрамы и царапины разной степени свежести. Леопард выгнул шею, ухватил Орико за руку и некоторое время удерживал в своих желтоватых зубах, не смыкая челюстей. Кэсерил снял ладонь с рукоятки меча и вежливо кашлянул.

Когда король повернулся к Кэсерилу, тот упал на одно колено и сказал:

– Мой государь! Примите самые почтительные приветствия от вдовствующей провинкары Баосии, поручившей мне передать вам это письмо.

Он протянул пакет и добавил – на тот случай, если король еще не знает о прибытии своих брата и сестры:

– Принц Тейдес и принцесса Изелль благополучно прибыли в ваш замок, мой государь.

– О, да!

Король кивнул груму, и тот, вежливо поклонившись, потянулся за письмом.

– Их светлость поручила мне передать письмо непосредственно в ваши руки.

– О, да, секундочку!

Не без труда склонившись, король приобнял леопарда, после чего пристегнул к ошейнику серебряную цепь. Промурлыкав что-то еще в ухо зверя, он подтолкнул того к краю стола. Леопард легко спрыгнул; король с усилием встал и, протянув конец цепи груму, произнес:

– Умегат!

Вероятнее всего, это было имя грума, а не леопарда.

Грум взял цепь и повел леопарда к клетке, находившейся чуть дальше по проходу, при этом довольно бесцеремонно подтолкнул коленом, когда зверь, остановившись, начал тереться о ее железные прутья.

Орико взял письмо, сломал печать, бросив обломки воска на выметенный пол. Кивком он заставил Кэсерила подняться с колена и стал медленно разбирать изящный почерк провинкары, время от времени поднося бумагу ближе к глазам и прищуриваясь в тех местах, которые требовали большего напряжения глаз. Кэсерил, войдя в столь привычную для себя роль курьера, спокойно стоял, сложив руки за спиной и ожидая, что скажет король – отошлет или же станет задавать вопросы.

Грум тем временем завел леопарда в клетку и вернулся. По происхождению он был явно рокнарийцем – можно было даже не знать его имени. Высокий, хотя с годами и ссутулившийся. Кожа, которая в юности, вероятно, отливала золотом, с годами утратила блеск и приобрела тона потускневшей слоновой кости. Тонкие морщины окружали глаза грума и уголки его рта. Вьющиеся, цвета бронзы, волосы, с годами подернувшиеся солью седины, были сплетены в две косички, которые на затылке сходились в одну – типично рокнарийский стиль. И выглядел он как чистокровный рокнариец, хотя в Шалионе было немало полукровок; у самого короля в обоих коленах, восходящих как к шалионским, так и к браджарским королям, были принцы и принцессы – рокнарийцы и рокнарийки. Отсюда, кстати, и фактура волос. На груме была ливрея Зангры, туника, лосины и накидка с вышитым символом Шалиона – королевский леопард на фоне замка. Грум выглядел гораздо более аккуратным и ухоженным, чем его хозяин.

Орико закончил чтение письма и вздохнул.

– Что, королева Иста по-прежнему грустит? – спросил он.

– Естественно, она печалится по поводу разлуки с детьми, – уклончиво ответил Кэсерил.

– Этого я и боялся, – отозвался король. – Но тут уж ничего не поделаешь. Лучше пусть она грустит в Валенде, а не в Кардегоссе. Я не хотел бы видеть ее здесь. С ней слишком… трудно.

Потерев нос тыльной стороной ладони, король чихнул.

– Напишите их светлости провинкаре о моем к ней почтении, уверьте ее, что ее внук и внучка находятся под моей братской защитой и покровительством, а их судьба – главная моя забота.

– Я собираюсь писать ей вечером – известить о нашем благополучном прибытии. И передам ваши слова.

Орико, кивнув, вновь потер переносье и, прищурившись, взглянул на Кэсерила.

– Я вас знаю? – спросил он.

– Не думаю, господин мой. Вдовствующая провинкара недавно назначила меня секретарем при принцессе Изелль. В юности я служил провинкару Баосии в качестве пажа, – добавил он.

Он не упомянул свою службу при ди Гвариде – факт, который мог заставить короля включить свою ближнюю память. Хотя вряд ли он различал кого-нибудь из той толпы придворных, которая окружала ди Гвариду! А если король не узнал его – в немалой степени благодаря его нынешнему облику (борода, седеющие волосы, весь его потрепанный жизнью вид), – то и другие, надеялся Кэсерил, не узнают. А интересно, сколько он сможет прожить здесь, в Кардегоссе, не называя своего имени? Менять же его, увы, слишком поздно!

Но некоторое время он, тем не менее, мог побыть анонимом – Орико удовлетворенно кивнул и отпустил его.

– Увидимся на банкете. Скажите моей сестре, что я с нетерпением жду нашей встречи.

Кэсерил, почтительно поклонившись, вышел.

Он шел к воротам замка и в беспокойстве покусывал нижнюю губу. Если на банкете вечером будет присутствовать весь двор, то явится и канцлер Марту ди Джиронал, правая рука и постоянная поддержка короля. А там, где появлялся канцлер, обязательно оказывался и его брат, лорд Дондо.

Может быть, они меня тоже не узнают? Прошло два года с момента падения (постыдная сделка) Готоргета и еще больше – с того ужасного случая в палатке безумного принца Олуса. Появление кастиллара Кэсерила для этих могущественных лордов не может стать значительным событием. Да и откуда им знать, что он понял причину того, что его продали на галеры? Если он не станет привлекать к себе внимание, ничто не напомнит им о том, что они наверняка благополучно забыли. И он будет в безопасности.

Тщетные надежды.

Он сгорбился и ускорил шаги.

Вернувшись в свою комнату, Кэсерил принялся осматривать свой коричневый шерстяной камзол и черный плащ, намереваясь надеть их на банкет. Но, подчиняясь поступившему сверху приказу, который принесла запыхавшаяся служанка, он принялся доставать из багажа более нарядное платье: бледно-желтую с голубыми полосами тунику с вставками бирюзовой парчи и темно-синие панталоны из запасов старого провинкара, все еще пахнущие специями, вместе с которыми они были упакованы для защиты от моли. Башмаки и меч завершили облачение придворного – вполне приличное, хотя и не было на нем ни колец, ни цепей.

Повинуясь настойчивому требованию Тейдеса, он отправился на верхний этаж, чтобы осведомиться, готовы ли дамы, и увидел, что его наряд формирует с их одеждой вполне гармоничный ансамбль. Изелль была одета в свои лучшие бело-голубые платье и плащ, а Бетрис и гувернантка принцессы – в бирюзовые и темно-синие наряды. Кто-то посоветовал принцессе не слишком увлекаться украшениями, и она ограничилась тем, что пристало носить девушке: бриллианты в ушах, брошь на груди, пояс с эмалями да парочка колец. Остальное несла на себе Бетрис, позаимствовавшая украшения у принцессы. Кэсерил же удовлетворился тем что есть, иначе говоря, ничем.

Всего раз семь-восемь дамы спохватывались – что-то было не так надето или забыто из одежды и украшений, и вот уже Кэсерил повел их вниз, присоединиться к принцу и его свите, состоящей, по старшинству и важности, из ди Санды, баосийского капитана гвардейцев и его сержанта – оба в парадной форме, с мечами, украшенными драгоценными камнями. Шелестя дорогими тканями и позвякивая украшениями, блестящая процессия, предводительствуемая королевским пажом, двинулась к дверям тронного зала.

На мгновение их задержал комендант замка, чтобы перестроить в порядке, предписанном правилами придворной иерархии, после чего двери тронного зала отворились, прозвучал звук рога, и комендант объявил – четко и громогласно:

– Принц Тейдес ди Шалион! Принцесса Изелль ди Шалион! Сэр ди Санда…

И дальше – по мере установленного порядка:

– Леди Бетрис ди Феррей! Кастиллар Люп ди Кэсерил! Леди Нан ди Врит…

Бетрис краем глаза взглянула на Кэсерила. Во взгляде ее сверкнули искорки смеха, и она спросила:

– Люп? Ваше первое имя – Люп? На одном из древних языков это означает волк!

Кэсерил решил, что в данной ситуации у него есть законный повод не отвечать – не до этого! В зале толпились придворные лорды и леди, шелестели шелк и бархат, позвякивали бриллианты; воздух был напитан ароматами духов и всеобщим возбуждением. В этой толпе его одеяние выглядело вполне приличным; если бы он оделся в свой обычный черно-коричневый наряд, то смотрелся бы как ворона на сборище павлинов. А здесь даже стены были драпированы красной парчой.

На возвышении в конце тронного зала, осененном шатром из красного шелка, украшенного золотым шитьем, на позолоченных креслах восседали король Орико и королева Сара. Вечером Орико выглядел лучше, чем днем, – чисто умытый, в аккуратных одеждах, с легким румянцем на пухлых щеках. На голове его, в полном соответствии с замшелыми средневековыми обычаями, красовалась золотая корона. Королева была одета в весьма элегантное алое платье, в тон с одеянием супруга. Сара сидела подчеркнуто прямо, даже несколько чопорно, как показалось Кэсерилу. Ей было около тридцати пяти, и ее былая красота и свежесть несколько потускнели, а на лице застыло какое-то деревянное выражение, и Кэсерил понял, насколько смешанные чувства владеют королевой во время королевских приемов. Будучи так долго бесплодной, она понимала, что не исполнила своей главной обязанности по отношению к Шалиону, и склонна была винить исключительно себя. С другой стороны, когда Кэсерил был близок ко двору, он слышал разговоры, что у Орико не было и внебрачных детей, хотя объясняли это, как правило, его образцовой верностью жене и приверженностью исключительно брачному ложу. Приглашение ко двору принца Тейдеса можно было воспринять как публичное признание печального фиаско, которое королевская семья потерпела в весьма частном секторе своей государственной деятельности.

Принц и принцесса подходили к королю и королеве по очереди. С монархом и его супругой они обменялись родственными поцелуями, хотя полный ритуал приветствия предполагал целование лба, рук и ног. Но сегодня церемония шла по облегченной программе. Каждый же член свиты Тейдеса и Изелль должен был, преклонив одно колено, целовать руку короля и королевы. Рука Сары под поцелуем Кэсерила была холодна, как воск.

Кэсерил, стоя позади Изелль, тайком потирал спину, готовясь к проходу вереницы придворных, ни одному из которых принц и принцесса не имели права отказать в приветствии, а также пусть и малом, но знаке внимания. Дыхание замерло в груди Кэсерила, когда он увидел, кто из придворных первым приближается к Тейдесу и Изелль.

Марту ди Джиронал был одет в полный мундир генерала святого военного ордена Сына, и преобладали в его одеянии коричневый, оранжевый и желтый цвета. С тех пор, как Кэсерил последний раз видел генерала три года назад, получая из его рук ключи от Готоргета и полномочия командира гарнизона, ди Джиронал изменился не сильно. Суховатый, с седеющими волосами, холодным взором, налитый энергией и неулыбчивый – такой же, как и в те дни. Широкая перевязь, на которой висел меч ди Джиронала, была украшена изготовленными из эмали и драгоценных камней символами Сына, а также изображениями оружия, животных и кубков. Тяжелая золотая цепь канцлера Шалиона висела на шее генерала.

Руки его украшали три перстня с печатями: один – с печатью его собственного дома, один – Шалиона и один – ордена Сына. И больше никаких украшений: никакие драгоценные камни не затмили бы блеск власти, воплощенной в поясе, печатях и цепи канцлера.

В генеральских одеждах был и лорд Дондо ди Джиронал. В его наряде преобладали белый и голубой цвета Дочери. Гораздо более плотный, чем брат, а также страдающий излишней потливостью, в свои сорок лет он по-прежнему воплощал присущую всей семье энергию. Он ничуть не изменился с тех пор, когда Кэсерил видел его в лагере брата – за исключением появившихся с тех пор на его груди новых знаков отличия. Когда-то Кэсерил думал, что Дондо, отличавшийся неумеренностью за столом и в постели, падкий до плотских утех, в конце концов станет таким же толстым и потрепанным, как Орико, но оказалось, что он нажил себе всего-навсего небольшое брюшко. Сияющие разнообразными драгоценностями руки, уши, шея, орнаментированные золотом носки башмаков – все говорило о том, что он решил с избытком восполнить недостаток драгоценностей, ощущавшийся в одежде брата. Ди Джиронал просто скользнул взглядом по Кэсерилу и не узнал. Зато брат его уже при приближении мрачно сдвинул брови и нахмурился, вглядываясь в смутно знакомые черты. Узнав кастиллара, он нахмурился еще сильнее, но тут же вынужден был отвести глаза, поскольку его брат приказал слуге принести подарки, предназначавшиеся принцу Тейдесу, – отделанные серебром седло и упряжь, а также изысканной работы охотничий лук и копье для медвежьей охоты с сияющим стальным наконечником. Тейдес, искренне взволнованный подарками, сердечно благодарил.

Вход для пользователей

Меню