Читать онлайн Венец для королевы проклятых бесплатно

Венец для королевы проклятых

© Борисова В.А., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Пролог

Стоя на опушке мертвого, выгоревшего леса, женщина вглядывается в даль. Черные, обугленные деревья высятся у нее за спиной, а впереди расстилается плоская каменистая пустошь. Лишь кое-где торчат небольшие островки сухой травы, да колючие кусты, лишенные листьев, ощетинились длинными острыми иглами… Чуть поодаль поблескивает гладь озера, но темная, смоляная вода кажется ядовитой, несущей гибель всему живому. Остов древней полуразрушенной башни, что виден вдалеке, у самой линии горизонта, похож на скелет древнего чудовища – мертвого, но непостижимым образом все еще опасного и свирепого, поджидающего свою жертву.

Все вокруг словно дышит безнадежностью и отчаянием. Низкие тучи нависли над головой, солнца не видно, лишь багровые сполохи пробиваются сквозь серую пелену. Сам воздух здесь кажется отравленным – сухой, горячий, пахнущий гарью и еще чем-то неуловимо жутким, отвратительным, пугающим, напоминающим то ли запах тлена, то ли тонкий, но опасный аромат ядовитой травы анврак. От него слезятся глаза и першит в горле, хочется прикрыть лицо, задержать дыхание…

Женщина уже не молода, но все еще очень красива. В осанке, взгляде, складке губ, в повороте головы чувствуется особая сила, даже нечто царственное. Она одета в простое темное платье, ниспадающее свободными складками, но на голове переливается всеми цветами радуги венец изумительно тонкой работы, украшенный драгоценными камнями. В середине, надо лбом, сияет крупный ярко-зеленый самоцвет, вделанный в оправу в форме глаза. Он сделан так искусно, что кажется живым всевидящим оком.

Подняв руку, женщина легко прикасается к нему… И кажется, это придает ей уверенности. Она даже улыбается – чуть заметно, одними уголками губ.

Пальцы ощутили особое, нежное тепло и вместе с тем легкое покалывание, словно от присутствия мощной, грозной силы, наполняющей все ее существо. Много лет назад ей уже доводилось испытать это странное, ни с чем не сравнимое чувство, и, наверное, после того дня вся ее жизнь изменилась необратимо.

Это было давно, очень давно…

Часть I. Деревенская девчонка

Глава 1

– Айя-а!

– Гвендилена-а!

– Я сейчас поймаю тебя!

– Только попробуй!

Звонкие девичьи голоса далеко разносятся над водой. Над озером Трелоно, именуемым также Проклятым или Бездонным, полыхает багрово-алый закат, и от воды поднимается легкий туман.

Две девушки-подростка плещутся на мелководье. Та, что чуть постарше – крупная, белокожая, с вьющимися золотистыми волосами, – поднимает фонтаны брызг, пытаясь схватить сестру, другая – худощавая и черноволосая – ложится на воду и неумело, но старательно плывет туда, где глубже и ноги не достают до дна, отчаянно колотя руками и ногами.

– Ну куда ты… Там глубоко! – беспокоится старшая.

– А ты поймай меня, трусиха! – поддразнивает ее сестра.

– Солнце заходит… Хочешь угодить в Аннун? – голос старшей предательски дрожит. Она уже напугана не на шутку и с трудом сдерживается, чтобы не заплакать.

Одно упоминание об Аннуне – сумрачном царстве теней, куда, по преданию, попадают только проклятые души да еще люди по неосторожности и неразумию оказавшиеся близ опасных мест, открывающих путь в иные миры, – заставило опомниться отчаянную девчонку.

– Ну хорошо, хорошо, выхожу… – сдалась она.

Девушки вылезли из воды, дрожа от холода, натянули домотканые льняные платья, помогли друг другу зашнуровать тесемки… Если мать узнает, что они купались, да еще на закате, – обеим несдобровать. Отправляя дочек в соседнюю деревню к дальней родственнице Ольтине отдать старый должок, она строго-настрого наказывала не сходить с дороги и возвращаться засветло.

Но вместо того чтобы поспешить домой, девушки сидят на камне и смотрят, словно завороженные, как солнце медленно опускается, окрашивая темные воды озера в багровый цвет, будто наполняя его кровью… Хотя озеро издавна почитается у окрестных жителей недобрым и опасным местом, где случалось порой такое, что не к ночи и вспоминать, но все же есть в нем своя особенная, дикая красота! К самой воде подступают причудливые каменные глыбы, похожие не то на окаменевших великанов, не то на руины древнего и величественного сооружения, неведомо когда и кем возведенного. Кажется, что здесь не властно само время, не действует привычный порядок вещей, невозможное становится возможным и случаются чудеса…

Старшая, Айя, мечтательно протянула:

– Говорят, тут иногда находят сокровища… Одна девушка перед свадьбой нашла ожерелье. Вот бы и мне найти что-нибудь! Буду самой красивой невестой.

Гвендилена только вздохнула. Сестра уже просватана и скоро выйдет замуж. Пусть ее жених, графский конюх по имени Вилерд, уже не молод (целых тридцать лет! почти старик), толст, неуклюж, у него рыжие волосы и смешные висящие усы, он громко хохочет, от него всегда пахнет пивом и луком, зато Айя станет взрослой замужней женщиной и, мало того, переберется в усадьбу. Там совсем другая жизнь – пиры, турниры, знаменитая графская охота, нарядные дамы и кавалеры… Даже слугам живется не в пример сытнее и веселее, чем крестьянам в деревне!

Хоть бы одним глазком посмотреть.

– Я тоже хочу! – отозвалась Гвендилена.

– Зачем тебе? – фыркнула старшая. – Ты ведь все равно обещана монастырю!

Гвендилена ничего не ответила, но брови сдвинулись, тонкие губы сжались в нитку, и лицо приняло жесткое и упрямое выражение. О том, что ей придется уйти от мира, чтобы всю жизнь работать и молиться, не видя ничего, кроме обители, знали все – и семья, и соседи… ну и она сама, конечно. Куда еще деться дочери бедной вдовы, особенно если красотой девушка не отличается? Хорошо еще, что монахини согласились ее принять. По крайней мере, голодать ей теперь точно не придется!

Гвендилена тысячу раз слышала эти резоны, но все же сердце отказывалось верить, что совсем скоро кованые ворота обители Всех Богов закроются за ней навсегда, отсекая от остального мира, от прежней жизни, от смутных надежд и мечтаний, от видений, что порой являются в ночи…

К тому же она привыкла к мысли, что монастырь – это далеко, когда-нибудь, когда она станет взрослой. А это будет еще не скоро! Но вдруг оказалось, что время пролетело как-то незаметно. Совсем недавно Гвендилена с удивлением осознала, что это лето – последнее беззаботное время в ее жизни. Сразу после праздника Жатвы, когда монастырь, по обычаю, откроет двери для новых послушниц, она должна будет покинуть родной дом. Даже повеселиться на свадьбе сестры не успеет.

– Был бы жив отец, этого бы не случилось! – отрезала она.

Старшая опустила глаза. В самом деле, семья их была не совсем обычной. Отец Ригор был лесником и егерем графа Ральхингера. Однажды, будучи в хорошем расположении духа, граф даже назначил его старшим лесничим. Хотя в жизни отца от этого ничего особенно не изменилось, свое звание он носил с гордостью и по праздникам любовно начищал до блеска медный жетон с изображением скрещенных дубовых листьев, нарочно отлитый для него по приказу графа. Эту бляху он берег как самую большую драгоценность. Маленькая Гвендилена лишь изредка, украдкой, осмеливалась прикоснуться к ней и тут же отдергивала руку, опасаясь, что ее застанут на месте преступления и сурово накажут.

Впрочем, боялась она совершенно напрасно – в лесу отец проводил значительно больше времени, чем дома. Угрюмый, неразговорчивый, заросший черной бородой до самых глаз, с диковатым взглядом, он иногда казался почти что зверем. Мать – пухленькая, белокурая хохотушка, любившая цветные занавески, вышитые салфеточки, кошек и сдобные булочки, изрядно побаивалась его, хотя отец никогда не ругался и не дрался, как соседские мужчины. В его присутствии она как-то съеживалась, даже становилась меньше ростом, смотрела в сторону, говорила тихо и односложно, и на лице ее каждый раз появлялось странное выражение – одновременно испуганное и отстраненное.

Старшая дочь, Айя, во всем подражала ей – так же морщила нос, когда Ригор возвращался домой, пахнущий дымом от костра или перепачканный болотной грязью, так же брезгливо ощипывала дичь или чистила рыбу… Ели, правда, обе с аппетитом.

Зато Гвендилена в отце души не чаяла. Девочка удалась вся в него – такой же странной, молчаливой, даже диковатой. Как бы хотела она родиться мальчишкой, чтобы бродить по лесам вместе с отцом, знать каждую тропинку, понимать зверей и птиц, охотиться на зорьке, ежиться от холодной росы, пить из родника… Прижимаясь лицом к его походной куртке, висящей на гвозде в передней (ласкаться к отцу она не смела), маленькая Гвендилена мечтала о том, что, когда она вырастет, он станет брать ее с собой… И может быть, поймет со временем, что она ничем не хуже, чем сын, которого он так и не дождался!

Но надеждам ее не суждено было сбыться. Однажды весной трое молодых рыцарей решили поохотиться в графском лесу. В эту пору охота была строжайше запрещена – но что с того молодым и бесшабашным! Не в добрый час им повстречался лесничий… Они как раз собирались свежевать убитую лань. Что случилось дальше, доподлинно никому не известно, но домой отец больше не вернулся.

Никто бы не узнал о том, что с ним случилось, если бы не Варм – крупный черно-пегий охотничий кобель старинной аридамской породы, бывший его неизменным спутником. После гибели хозяина он выл всю ночь, да так страшно, что дети в деревне не могли заснуть, а старухи шептали молитвы, отгоняющие злых духов и оборотней.

Наутро пес прибежал в усадьбу Ральхингера. Здесь его знали – сам господин граф нередко хаживал на охоту в сопровождении Ригора и восхищался отлично натасканным псом, который умел подать в руки птицу, не помяв ни перышка. Он даже хотел купить собаку, предлагал любые деньги, но лесник неожиданно заупрямился. Как ни странно, граф не разгневался, лишь приказал пустить кобеля к лучшей суке со своей псарни, дабы получить от него потомство. С тех пор в усадьбе появились веселые длинноухие крапчатые щенки…

Граф приказал накормить собаку, но Варм не притронулся к пище. Непрерывно скуля и кротко взлаивая, он то отбегал, то возвращался, словно зовя людей с собой. Поняв, что случилось неладное, граф в сопровождении свиты отправился за ним. Пес привел их туда, где в неглубоком овражке лежало тело хозяина. Убийцы даже не потрудились закопать его как следует, просто забросали ветками и прелой прошлогодней листвой.

Господин граф был вне себя от гнева. Он даже не сразу заметил, что трое молодых рыцарей почему-то побледнели и упорно отводят глаза, стараясь не смотреть на мертвое тело… Один даже попытался незаметно улизнуть, прячась за спинами товарищей, но Варм оказался проворнее.

Пес бросился на убийцу, повалил на землю и уже нацелился вцепиться в горло, но граф приказал слугам оттащить его. Перепуганный юноша клялся, что невиновен, но, когда из крепко сжатого кулака покойника достали серебряную пуговицу от его камзола, перестал запираться и признался во всем. Его сообщники тоже не смогли долго утаивать содеянное – изобличив главного виновника, Варм так злобно рычал на них, что казался не просто собакой, а воплощением биггелиаль — адовых псов, что преследуют грешников в загробном мире.

Суд над убийцами лесника состоялся в тот же день. Господин граф был человеком по-своему справедливым, а потому, несмотря на отсутствие свидетелей – по крайней мере, тех, что ходят на двух ногах и наделены даром речи, – счел доказательства вины молодых рыцарей достаточными для смертного приговора. «Божий суд свершился!» – постановил он, и виновных повесили, несмотря на благородное происхождение. Тела их болтались на виселице несколько дней в назидание всем, и вороны кружились над ними с громким карканьем, справляя свою зловещую тризну.

Ригора похоронили на кладбище с соблюдением всех положенных обрядов – священник помолился за его душу, чтобы легче было покойному держать ответ перед Властелином смерти, соседи справили скромные поминки, и на могиле даже поставили камень. Пес улегся рядом и не сдвинулся с места, пока не издох. Господин граф, тронутый такой верностью, приказал похоронить собаку рядом с хозяином. Конечно, это было делом неслыханным, но, с другой стороны, если пес может свидетельствовать против человека на Божьем суде, так почему не может отправиться в Далекие поля вместе с тем, кого любил?

Ригора в деревне скоро все позабыли – из-за своей нелюдимости он не пользовался особым расположением односельчан, – но осиротевшей семье нужно было как-то жить дальше. Несмотря на то что граф приказал выплатить вдове щедрое вспомоществование из-за потери супруга и кормильца, она совсем растерялась. Впервые повязав на голову широкую ленту с косым крестом – вдовий знак, что надлежит носить во время годичного траура каждой женщине, потерявшей мужа, – она как будто сразу постарела на много лет, а главное, утратила желание жить.

Бывало, целыми днями бедная женщина бродила по дому в одной сорочке, непричесанная, и все валилось у нее из рук… Соседки из жалости подкармливали девочек и шептались, что, видно, суждено бедняжкам остаться круглыми сиротами.

Однако этого все же не случилось. К вдове начал захаживать сосед – пожилой и тоже вдовый лавочник Кирдал. В деревне многие ходили в его должниках, так что соседки даже завидовали. Еще бы! Не успела одного мужа схоронить, и вот уже другой у порога.

Мать быстро ожила, снова радостно принялась хлопотать по хозяйству, дом засиял чистотой и на кухне запахло такими любимыми ею свежими булочками… В свободные минуты она сидела за рукоделием, думая о чем-то своем, и на лице у нее появлялась застенчивая и нежная улыбка, как у юной невесты, ожидающей суженого у окошка.

Скромная брачная церемония состоялась сразу же после того, как истек срок годичного траура. Правда, отчим оказался весьма прижимистым и не раз сетовал, что ему, человеку небогатому, приходится по доброте душевной кормить падчериц. Айя краснела и опускала глаза, а Гвендилена вся сжималась от еле сдерживаемого гнева… Горек хлеб, если им попрекают!

Но вскоре и тут все устроилось наилучшим образом – Айя приглянулась одному из графских слуг. Оставалось лишь подождать немного, чтобы она вошла в возраст невесты. Мать обрадовалась и тут же, не теряя времени, принялась собирать потихоньку нехитрое приданое. Даже отчим стал как-то добрее. Еще бы, ведь для девушки из деревни попасть в замок – большая удача! Да и родня, как правило, в накладе не остается… Младшую же, Гвендилену, которая не отличалась особой миловидностью («Худая, как жердь, рот лягушачий, да еще и дикая какая-то… Кто тебя только замуж возьмет?» – бывало, с досадой говорила мать.), решено было отправить в монастырь.

Она и сама давно смирилась со своей участью, но сейчас, глядя на полыхающий над озером закат, впервые задумалась о том, чем заслужила такое – провести всю жизнь взаперти, словно узница в тюрьме? Это было так несправедливо, что девушка почувствовала, как обида закипает в душе и к глазам подступают жгучие злые слезы.

– Смотри! – встрепенулась Айя. – Смотри, что там!

Гвендилена вздрогнула от неожиданности и повернула голову туда, куда указывала сестра. На камне высотой примерно по пояс взрослому человеку, похожем не то на цветок, не то на чашу, покоящуюся на тонкой изящной ножке, что-то сверкнуло в лучах заходящего солнца, да так ярко, что глазам на миг стало больно. Девчонки переглянулись и, не сговариваясь, бегом бросились туда.

Бежать по песку почему-то оказалось тяжело. Ноги вязли, мелкие камешки больно кололи подошвы… но отступать просто так девушки не собирались. Вскоре они уже стояли перед камнем-цветком – красные, запыхавшиеся, с растрепанными волосами – и не верили своим глазам. Еще бы! Перед ними лежало настоящее чудо – золотой венец изумительно тонкой работы. Трудно поверить, что человеческие руки могли сотворить такое… Блеск драгоценных камней завораживал, оправа казалась сотканной из золотого кружева, но главное – зеленый глаз в центре выглядел совершенно как живой!

И он наблюдал за ними.

Не смея прикоснуться, они любовались драгоценной находкой. Наконец Айя решилась.

– На свадьбе я буду лучше всех! – выдохнула она.

Дрожащими от волнения руками она осторожно взяла венец и уже хотела было надеть его, но не успела. Бесшумно, как кошка, Гвендилена бросилась на сестру. Не ожидая нападения, та упала, и они покатились по песку, ожесточенно и яростно пытаясь вырвать друг у друга вожделенную находку. Айя почти завладела ею, но вдруг как-то странно, коротко вскрикнула, и тело ее бессильно обмякло. Удар острого каменного выступа пришелся ей прямо в висок…

Гвендилена жадно схватила венец. Она даже не заметила, что сестра лежит как-то странно, скорчившись, что голова ее неестественно вывернута, и лужица крови расплылась на песке. Главное – прекрасная вещь, о которой она и мечтать не могла бы, оказалась у нее в руках! Одно прикосновение к ней наполняло все ее существо радостным трепетом, так что дыхание перехватывало от счастья и сердце готово было выскочить из груди. Драгоценность, достойная даже герцогини… да что там, самой королевы!

Надев венец, она с трудом удержалась на ногах. На миг виски сжало так, что в глазах потемнело… но уже в следующий момент девушка почувствовала, как через все тело толчками переливается, поет и играет, словно вода в лесном роднике, невероятно мощная неведомая сила. Это было немного страшно и вместе с тем прекрасно, почти божественно!

Подхватив подол платья, Гвендилена почти бегом бросилась назад, к озеру. Она наклонилась над водой, чтобы полюбоваться своим отражением… да так и ахнула. На нее смотрела такая красавица, каких ей раньше встречать никогда не доводилось! Девушка не сразу поняла, что видит себя. То ли рябь на воде была тому виной, то ли драгоценный венец и впрямь обладал волшебным свойством преображать ту, что носит его, но лицо ее и в самом деле разительно изменилось. Смягчилась линия скул, губы стали нежными, чувственными и чуть пухлыми, глаза приобрели миндалевидный разрез и заискрились как два изумруда, соперничая с самоцветом надо лбом…

Гвендилена готова была любоваться собой бесконечно долго. Она склонилась ниже, но вдруг потеряла равновесие и упала в воду. Тело сразу сковал смертельный холод. Только что, когда они с сестрой купались, вода определенно была гораздо теплее! К тому же у берега было совсем мелко, а теперь озеро действительно оказалось бездонным…

Девушка отчаянно билась, пытаясь выплыть, но безуспешно – ее камнем тянуло в глубину, туда, где шевелились длинные ленты зеленоватых водорослей. Уже захлебываясь, она успела подумать о том, как жаль будет потерять чудом обретенную драгоценную находку и как жаль умереть именно сейчас, когда она впервые в жизни почувствовала себя такой красивой, сильной, по-настоящему живой!

И поняла, что для нее все еще может измениться.

Глава 2

Гвендилена и сама не поняла, как вышло, что темнота и холод выпустили ее из своих цепких объятий. Отчаянно барахтаясь, она сумела вынырнуть на поверхность, и первый же глоток воздуха чуть не разорвал легкие. Девушка закашлялась, выплевывая воду, и с удвоенной силой заработала руками и ногами. Близость спасения придала ей сил… И в самом деле – вскоре ноги нащупали твердое дно. Ощутив под собой опору, она чуть не расплакалась от радости.

Выбравшись на берег, Гвендилена долго лежала, пытаясь отдышаться. Придя в себя, она первым делом потянулась к голове. Странно, но венец по-прежнему был на месте. Просто непостижимо, как она умудрилась не потерять его!

Но радость от того, что вожделенная драгоценность осталась при ней, скоро сменилась недоумением и паническим ужасом. Мир, в котором очутилась Гвендилена, был разительно не похож на привычный и знакомый ей! Все вокруг было чужое, странное…

И пугающее.

Гвендилена поднялась на ноги. Мокрое платье облепило ее тело, холодная вода текла с волос и одежды, но сейчас она не чувствовала этого. Озираясь по сторонам, она видела темно-багровое небо, сгоревший лес, каменистую пустошь, башню вдалеке… очень хотелось поверить, что все это – только морок, видение, но сердце знало – с ней случилось худшее из того, что может произойти с человеком. Она действительно оказалась в Аннуне, царстве проклятых душ, откуда нет возврата.

В памяти всплыли рассказы старой Аливель – соседки, которую в деревне считали колдуньей. Одетая в лохмотья, тряся седой головой и опираясь на суковатую палку, она ходила по дворам, прося подаяния, и никто не отказывал ей. Не то чтобы люди в деревне были так уж милосердны, просто боялись, что у старухи дурной глаз и она может наслать маранил – проклятие или порчу.

Бывало, придя в хорошее расположение духа, Аливель заходила в чей-нибудь дом, усаживалась у очага (выгнать ее прочь ни у кого не хватило бы духу!) и заводила то длинные рассказы о деяниях героев давно минувших времен, то сказки о зверях и птицах, в которых почему-то угадывались человеческие черты, то страшноватые легенды о драконах и привидениях… И такова была сила ее слов, что, бывало, все собирались вокруг, побросав свои дела, и готовы были слушать ее, раскрыв рот, чуть ли не до утра.

От нее маленькая Гвендилена впервые услышала об Аннуне. За окнами мела вьюга, и в канун Йома – праздника середины зимы – в доме собрались соседки и родственницы. Отец, как это бывало нередко, остался на ночь в графской усадьбе, и женщины решили повеселиться от души! Кто-то придумал позвать сказочницу, чтобы позабавила всех своими историями, и старуху не пришлось просить дважды.

В тот вечер Аливель была в ударе. Может быть, впервые за долгие годы она выглядела не как полоумная деревенская старуха, а как вдохновенная пророчица. Глаза ее сияли, и голос, сливаясь с воем ветра, звучал так таинственно… Но вместо веселых историй, что ожидали услышать женщины, она поведала нечто совсем другое. Многим эта праздничная ночь запомнилась надолго!

– Давным-давно, в незапамятные времена, жил на краю земли могущественный и злобный великан по имени Киллх. Лицом он был черен и подобен то ли зверю, то ли демону, но еще чернее была его душа. Он умел повелевать ветрами и ураганами, вызывать проливные дожди или засуху, насылать саранчу или полчища крыс…

Люди боялись его и не смели ни в чем ослушаться. И немудрено – любого, кто посмел бы перечить Киллху, ждала страшная участь! Одним взглядом он мог заживо испепелить человека, свести с ума или наслать болезнь, когда несчастный гниет заживо, испытывая бесконечные страдания.

Киллх требовал, чтобы ему поклонялись как богу. На острове Тори воздвиг он башню из стекла и жил там. Раз в году, в ночь, когда умирает солнце, он приказывал людям устраивать праздник в свою честь, но страшен был этот праздник… Две трети детей, родившихся в течение года, приносили в жертву. Не было ни одной женщины, что не потеряла бы дитя, ни одной, что не поседела бы до срока!

Но еще хуже было другое. Люди привыкли так жить и ползали на брюхе перед великаном. Они дрались за право служить ему, доносили друг на друга, подличали, лгали… Бывало, что особо отличившихся Киллх и впрямь приближал к себе. Они становились керем-таш, неприкасаемыми для других и неподсудными человеческим законам. В знак того, что уже не принадлежат к миру обычных людей, они носили одинаковые берестяные личины, скрывающие лица, и особую черную одежду с серебряной перевязью. Керем-таш заходили, как хозяева, в любой дом, брали что хотели и делали все, что им вздумается. Ни один человек не смел прекословить им, даже если на его глазах убивали ребенка или насиловали жену!

Так продолжалось до тех пор, пока однажды не случилось чудо – бедная старуха-вдова родила ребенка. Мальчик был подобен луне и солнцу, его кудри сверкали, как золото, а лицо испускало чудесный свет… Мать не могла нарадоваться на свое дитя. Когда пришел срок жертвоприношения, она попыталась спрятать ребенка, но слуги Киллха нашли его.

Женщина валялась у них в ногах, плакала, умоляя оставить ей чудом обретенного сына, но они не слушали ее, только оттолкнули сапогами. Сердце ее не выдержало и разорвалось, она упала замертво, а они забрали ребенка и ушли, спокойно переступив через ее тело.

Аливель покачала седой головой и сокрушенно добавила:

– Бывает, и люди становятся хуже демонов.

Она замолчала надолго, и лицо ее стало скорбным. Никто не смел сказать ни слова, только слышно было, как потрескивают дрова в очаге да завывает ветер за окном. Старуха думала о чем-то своем, устремив невидящий взгляд в пространство. На миг показалось, что она впала в сонное оцепенение… Или даже умерла.

Наконец, будто спохватившись, она продолжала:

– Когда наступила полночь и мальчика положили на жертвенный камень, он не плакал, наоборот – улыбался. Дважды алгат-керем, главный служитель Киллха, заносил над ним жертвенный нож, изготовленный из черного обсидиана, и дважды опускалась его рука. Наконец, на третий раз он зажмурился, чтобы не видеть ребенка… И в тот же миг ослеп. Его глаза лопнули, как перезрелые виноградины, кровь потекла по лицу, но никто не заметил этого, потому что случилось чудо.

Аливель выдержала эффектную паузу, но, когда она заговорила снова, на лице ее играла улыбка мрачного торжества.

– Ночную тьму прорезал свет, подобный свету тысячи солнц. В небе взошло светило, какого никто не видел раньше. Огромный огненный шар, переливающийся всеми цветами радуги, приближался к земле, и мощь его вызывала восторг и ужас одновременно. Младенец на алтаре радостно залепетал что-то, протянул свои пухлые ручки – и тут же исчез, словно его никогда и не было.

И тут огненный шар взорвался, рассыпая фонтаны искр. Свет, беспощадно яркий, затопил все вокруг. Одни люди попадали на землю, стараясь прикрыть головы, другие, обезумев, бежали прочь, некоторые вдруг вспыхивали, как живые факелы, или просто падали замертво…

Страшно зарычал Киллх, но время его кончилось. Расступилась земля, и башня обрушилась сквозь нее. Так появился Аннун – обиталище проклятых душ.

Аливель покачала седой головой и тяжело вздохнула.

– С тех пор люди стали другими. Небесный свет, что они увидели в ту ночь, проник в их души, и они устыдились самих себя. Слуг Киллха убивали, как диких зверей, а бывало, они сами кончали с собой, не в силах больше жить под тяжестью совершенных грехов и преступлений.

– А что было дальше? – прошептала Вилма, жена деревенского трактирщика. Ее толстые щеки дрожали, глаза округлились от страха. Старая Аливель чуть улыбнулась в ответ, но маленькой Гвендилене в этой улыбке почудилось что-то жутковатое, нездешнее.

– Время идет, заживают раны… даже страшная расселина, в которую провалилась Стеклянная башня, постепенно закрылась. Лишь иногда в тех местах находят прозрачные камешки. Некоторые считают их драгоценными, но мудрые люди точно знают – это осколки Стеклянной башни! Ограненные, они сверкают и переливаются, но не приносят своим владельцам ничего, кроме горя, раздоров, безумия и смерти.

Она сдвинула седые брови и закончила спокойно и твердо:

– Жизнь человека полна страданий и потерь. Каждый стремится избежать их по мере сил. Люди боятся потерять имущество и близких, боятся болезней, смерти… Да много чего еще! – старуха невесело усмехнулась. – И все потому, что не знают, чего нужно бояться по-настоящему.

Она зачем-то опасливо оглянулась по сторонам и заговорила, понизив голос, почти перейдя на шепот:

– Бойтесь попасть в Аннун. Бойтесь этого больше всего! Там не светает и не темнеет, там всегда стоит сумрак, и по каменистым пустошам бродят неприкаянные тени. Им не дано ни уйти в свет, обретя спасение, ни возродиться в одном из миров, чтобы искупить свои грехи. Для них нет надежды… и нет участи страшнее, чем эта.

В доме все давно заснули, и старая Аливель отправилась восвояси, хлебнув доброго пива, что сварила мать, но Гвендилена не сомкнула глаз в ту ночь. Ей все чудился испуганный плач обреченных детей и злобный рык великана…

А еще – сумрачное, недоброе место, где вечно блуждают неприкаянные души.

С тех пор прошло немало времени, но историю об Аннуне Гвендилена не забыла. И сейчас она удивленно озиралась, словно узнавая уже знакомые места…

Непонятно было, почему она здесь одна. «Видно, я еще не умерла… – растерянно подумала девушка. – Давно известно, что живые не могут видеть мертвых, а мертвые живых!»

Только подумав об этом, Гвендилена заметила, как воздух стал сгущаться, обретая подобие формы, и совсем скоро перед ней возникла длинная череда серых теней. Тела их казались полупрозрачными, будто сотканные из легкой кисеи, и эти существа были похожи на людей… Но не совсем.

В каждом из этих созданий было что-то ощутимо неправильное, уродливое, жуткое. Здесь были изможденные, похожие на скелеты мужчины и женщины, протягивающие вперед исхудавшие руки, и безобразно раздутые толстяки, были слепые, и черные провалы вместо глаз выглядели особенно страшно, были женщины, прижимающие к себе мертвых младенцев…

Всех их, таких разных, объединяло неуловимое сходство. Гвендилена и сама не могла бы объяснить, в чем оно заключается – в выражении лица, взгляде, движениях… Словно большая семья собралась на празднике, чтобы выпить пива, обменяться новостями, а потом усесться за общим столом.

И ей, вполне возможно, предстоит стать главным блюдом!

Они все приближались, и Гвендилена видела, как их руки тянутся к ней. Она испугалась, что сейчас эти чудовища растерзают ее, но вышло иначе – может быть, еще страшнее.

Все взгляды разом устремились на нее – точнее, на венец у нее на голове. Казалось, изумрудно-зеленый глаз у нее надо лбом действовал на них гипнотически… Камень имел особенную власть и облекал этой властью любого, носящего его, как облекает властью королевская корона. Теперь уродливые тени стали вдруг на диво любезны, даже подобострастны. Они почтительно кланялись, расступались перед ней, на жутких лицах Гвендилена видела заискивающие улыбки.

Но это вовсе не радовало девушку, напротив – пугало еще больше! Путь, что открывался перед ней, вел прямо к башне, возвышающейся вдалеке. Остов знаменитой Стеклянной башни, созданной древним колдовством, вызывал такой темный ужас, что хотелось бежать прочь без оглядки, и вместе с тем Гвендилена чувствовала всем своим существом, что она обречена и у нее нет другого пути, только туда…

Словно завороженная, она сделала несколько шагов, но вдруг опомнилась. Покорно погибать, как овца на бойне, идти навстречу уготованной судьбе? «Ну уж нет! Верно же когда-то говорила мать, что ничто в жизни не дается даром… Если из-за красивой безделушки я оказалась здесь, то пропади она пропадом!»

Последним отчаянным движением Гвендилена сорвала с себя венец и швырнула в толпу, а потом с разбегу бросилась в озеро. Лучше уж утонуть, чем стать жертвой этих нелюдей или, того хуже, стать одной из них!

Вода обожгла холодом, но девушка отважно нырнула в глубину. До последнего момента, когда силы окончательно покинули ее и сознание погасло, она надеялась, что призраки не умеют плавать и не бросятся вслед за ней.

О том, чтобы спастись, она уже не думала.

Глава 3

Гвендилена пришла в себя от холода. Вокруг было темно, и девушка не сразу сообразила, что уже наступила ночь. Шел дождь, холодные тугие струи били прямо в лицо… Бушевала гроза, и темноту разрывали лишь яркие вспышки молний.

Айя лежала чуть поодаль. Гвендилена бросилась к ней, но, сколько ни трясла, ни тормошила, тело оставалось бесчувственным, холодным и странно тяжелым. Вспышка молнии осветила ее лицо, и, заглянув в широко распахнутые пустые глаза, Гвендилена невольно отшатнулась. Только сейчас она поняла, что сестра умерла…

И она сама убила ее.

Это было так страшно, что Гвендилена застыла на месте, прижав руки ко рту. Хотелось крикнуть: «Я не хотела! Это произошло случайно… Я не виновата…» – но слова будто застряли в горле. Непоправимость происшедшего сводила на нет все оправдания, превращая их в жалкий, беспомощный лепет.

Что сказать, если Айя больше не встанет, не засмеется, не перекинет через плечо тяжелую косу, перевязанную алой лентой… Не бывать ее свадьбе с Вилердом, и платье, что мать любовно вышивает уже третий месяц, так и останется ненадеванным.

Гвендилена без сил опустилась на холодный сырой песок рядом с телом сестры и разрыдалась, отчаянно и безутешно. Больше всего ей сейчас хотелось умереть, умереть, как Айя…

Плакала она долго, так, что даже слезы иссякли. Как ни странно, от этого она ощутила особенное, горькое облегчение. «Надо что-то делать дальше, – решила Гвендилена, – но вот что именно?»

При одной мысли о том, чтобы вернуться домой, все внутри леденело от ужаса. Как объяснить, что случилось с Айей? И что будет с ней, убийцей родной сестры? Никто не поверит, что это была просто случайность, никто не встанет на ее защиту – даже родная мать! Айю она всегда любила больше, а ее просто терпела, иначе ни за что не согласилась бы отдать в монастырь.

И что будет потом – подумать страшно. Скорее всего, ее просто забьют камнями, как забили в прошлом году дочь соседа, удавившую тайком незаконно прижитого ребенка. Она закопала его в овраге, но собаки притащили крохотное тельце и положили на пороге дома, словно надеясь, что его можно еще возвратить к жизни… А потом рыжую зареванную Кайту привязали к дереву, и каждый, проходя мимо, должен был бросить в нее камень – даже отец с матерью.

Гвендилена уже совсем было впала в отчаяние, но вдруг где-то совсем рядом сквозь шум дождя и завывание ветра послышался чей-то голос:

– Вас было только двое…

От неожиданности она вздрогнула и оглянулась по сторонам. Вокруг по-прежнему никого не было, только Айя лежала чуть поодаль, холодная и неживая. Гвендилена не сразу сообразила, что незнакомый голос звучит у нее в голове, а когда поняла, что это так, испугалась еще больше. Неужели она помешалась в разуме или стала одержимой злыми духами? Там, в Аннуне, их было более чем достаточно!

Она заткнула уши и отчаянно замотала головой, но тихий вкрадчивый голос звучал упорно и настойчиво, твердя о том, что на озере их было только двое, и, раз уж сестре теперь не помочь, совсем не обязательно рассказывать дома, что случилось на самом деле. Главное – никому нельзя говорить ни про венец, ни про то, что она побывала в Аннуне. За такое, пожалуй, и на костре сжечь могут!

Значит, надо говорить правду, но не всю. Айя просто оступилась, упала и разбила себе голову о камень… И больше ничего не было!

А если было – только померещилось.

Гвендилена повторяла эти слова без устали, пока брела домой под дождем, увязая в грязи, оскальзываясь и падая, поднимаясь вновь… И к тому моменту, когда постучалась в дверь родного дома и упала от изнеможения у порога, почти поверила в них сама.

Глава 4

Новость о происшествии на озере взбудоражила всю деревню. Первые дни Гвендилену трясло, как в лихорадке, но о том, что случилось с сестрой, девушка говорила вполне разумно и уверенно, хотя каждый раз при этом начинала плакать, повторяя: «Айя… Бедная моя сестра… Она хотела найти сокровище… Быть самой красивой невестой на свадьбе…»

Ей поверили все – и семья, и соседи. Люди, что отправились к озеру и нашли там тело Айи, вполне подтвердили ее слова. Правда, старух, что обмывали ее перед похоронами, немного смутили синяки на плечах покойницы, но и этому нашлось вполне убедительное и правдоподобное объяснение:

– Я трясла ее… Пыталась привести в чувство, – рыдала Гвендилена, – сперва она еще дышала… А потом затихла. А я… Я не смогла ей помо-очь!

Странно, конечно, было, что девушка явилась домой лишь под утро… Но в окрестностях озера Трелоно издавна случалось всякое, а Каменный Лес почитался недобрым и опасным местом. Бывало, что люди там и вовсе пропадали бесследно! Некоторые, впрочем, объявлялись снова – иногда в тот же день, иногда через годы, – но внятно объяснить, что с ними произошло, эти несчастные уже не могли, бормотали что-то невнятное и до конца дней оставались немного не в себе. Так что, можно сказать, Гвендилене еще повезло! «Радуйся, что не потеряла обеих дочерей! – повторяли соседки, стараясь утешить мать. – У тебя осталась хотя бы младшая…»

Но это не очень-то помогало. Узнав о смерти Айи, мать сначала впала в странное оцепенение, не могла ни есть, ни говорить, ни даже плакать – просто сидела, уронив руки вдоль тела и глядя куда-то в пустоту.

Когда Айю привезли домой, она всплеснула руками и зарыдала. Старухи шептались, что это хороший знак – мол, поплачет и успокоится, ведь всем известно, что слезы смывают печаль! Но женщина вся ушла в свое горе, будто утонула в нем. Слезы струились у нее по лицу, что бы она ни делала – прибирала дом к похоронам, готовила угощение для поминок, спешно заканчивала вышивку на подвенечном платье для дочери… Даже во сне она продолжала плакать, так что подушка была мокрой наутро.

По старинному обычаю Айю похоронили в свадебном платье. Мать как раз успела его дошить… Рану на виске заботливо прикрыли широкой алой лентой, и в гробу девушка лежала как живая. Казалось, что она просто прилегла отдохнуть и заснула. Ее белое, словно из мрамора изваянное, лицо было холодным и отстраненно-прекрасным, как никогда в жизни.

Стоя у свежевыкопанной могилы, Гвендилена вспомнила последние слова сестры. «Буду самой красивой невестой…» Что ж, в каком-то смысле ее желание сбылось! Смерть выявила ее особую, скрытую красоту, и в памяти людей, что пришли проститься с ней, она останется такой навсегда.

Провожать Айю в последний путь пришла вся деревня. Плакали навзрыд ее многочисленные подружки, мать голосила, напрасно зовя дочку, и даже отчим уронил скупую мужскую слезу. Неизвестно, правда, что было тому причиной – то ли жалость к падчерице, то ли досада на то, что зря кормил девчонку целых пять лет.

Зато конюх Вилерд, жених, так и не ставший мужем, так убивался по юной невесте, что, казалось, его сердце вот-вот разорвется. «Видно, он все-таки любил ее по-настоящему! – запоздало думала Гвендилена, глядя на его покрасневшие глаза, трясущиеся рыхлые щеки и обвисшие, мокрые от слез усы. – И все-таки какой он старый и некрасивый…»

Когда гроб опустили в могилу и комья земли застучали по крышке, Гвендилене вдруг показалось, будто на самом деле хоронят ее, а не сестру. Перед глазами потемнело, зашумело в ушах, и ноги почему-то перестали держать… Обессиленная, она опустилась на землю и заплакала отчаянно и безутешно. В этот миг ей больше всего хотелось признаться во всем, чтобы только сбросить с души эту тяжесть, а там – будь что будет, пусть хоть убивают… Но из горла вырывались только судорожные рыдания.

К счастью, все вокруг увидели не раскаяние убийцы, а просто горе девушки, потерявшей сестру. Соседки заботливо помогли ей подняться, обнимали за плечи, приговаривая какие-то слова, приличествующие случаю, даже воды принесли… Уже в следующий миг Гвендилена сумела взять себя в руки. Она благодарила за помощь и сочувствие, сокрушалась о сестре, но душа трепетала от радости из-за того, что, будучи на волосок от гибели, она все же сумела удержаться на самом краю и не выдать свою тайну.

Вскоре Гвендилена почувствовала себя значительно лучше. «К счастью, людей не так уж трудно обмануть… – думала она, шагая домой во главе похоронной процессии, – главное, говорить то, что они хотят услышать!»

Старухи заметали следы вениками из свежесрезанных веток, чтобы умершая не смогла больше вернуться и тревожить живых, а маленькая девочка с белокурыми кудряшками разбрасывала хлебные крошки для птиц. Было жарко, небо сияло чистой и яркой синевой, но в воздухе уже висело предчувствие близкой осени.

И на миг у многих появилось странное ощущение, что совсем скоро что-то должно измениться и маленький, тесный мирок сельской общины, в который так неожиданно и грубо вторглась смерть, уже никогда не будет прежним.

Глава 5

Лето кончилось. Осенние дожди в тот год зарядили необычно рано, так что сено не успели убрать окончательно, и рачительные хозяйки в деревне горестно вздыхали – опять придется зимой скотину резать!

После случившегося Гвендилена сильно изменилась – стала тихой, задумчивой и словно устремленной вглубь себя. О том, чтобы отправить ее в монастырь, речь не шла – по крайней мере, до следующего года, когда истечет срок траура, но девушка и так почти перестала выходить из дома, шутить, смеяться, бегать на деревенские танцульки…

Она жила как прежде – ела, спала, помогала матери по хозяйству, – но почти не замечала происходящего вокруг. Все это больше не имело для нее никакого значения. Лишь иногда, застывая перед зеркалом, она подолгу всматривалась в свое отражение. Даже самой себе она не смогла бы признаться, что каждый раз втайне надеялась увидеть ту зеленоглазую красавицу, что когда-то смотрела на нее из глубины озера Трелоно!

Но лицо в зеркале оставалось таким же, как раньше, только в глазах появилось новое выражение – одновременно горестное и жестокое. Уголки губ опустились, щеки залила бледность, волосы повисли безжизненными прядями, будто пакля… Гвендилена с досадой отворачивалась. Смотреть на себя, такую жалкую и некрасивую, было неприятно. Хотелось разбить зеркало или, по крайней мере, спрятать его подальше, но проходили дни, и девушка снова с тайной надеждой всматривалась в холодное равнодушное стекло – а вдруг?

Мать разом сникла и постарела. Работала она старательно, но все валилось у нее из рук. Выстиранное белье нередко оказывалось в пыли, сваренный суп – разлит по столу, рубаха – сшитой сикось-накось… Иногда она, забывшись, окликала Айю, а потом начинала плакать тихо и безутешно.

Бывало, Гвендилена ловила на себе острый, сухой, почти ненавидящий материнский взгляд. «Ты должна была оказаться на ее месте! – говорили ее глаза. – Почему ты жива, а ее больше нет?» Ответить было нечего, и девушка опускала голову. Она боялась, что мать рано или поздно догадается, что произошло на самом деле…

Или уже догадалась, но не хочет говорить об этом.

Отчим все чаще пропадал в кабаке. Не то чтобы смерть падчерицы так уж сильно опечалила его, но, видно, жизнь в доме, похожем на склеп, скоро опостылеет кому угодно.

Когда осенние дожди сменились метелями, мать и вовсе перестала вставать с постели. Она гулко кашляла, и порой на платке, которым она вытирала губы, расцветали алые пятна крови. Деревенская знахарка Милва отпаивала женщину травяными отварами, но каждый раз, когда она приходила в дом, Гвендилена читала на ее лице, что все труды и хлопоты бесполезны.

Так и вышло. Когда мать умерла, за окнами завывала вьюга, и ветер швырял колючую снежную крупу. Мать задыхалась и кашляла, ночь казалась нескончаемо долгой… Когда к рассвету измученная женщина наконец затихла, ее лицо разгладилось и стало таким спокойным и умиротворенным, словно она сама была рада, что для нее все кончилось.

Потом были похороны – на этот раз тихие и скромные. Зимой многие сельчане стараются не выходить из дома без особой надобности… Могильщик ворчал, что трудно рыть могилу в промерзшей земле. Пришлось разводить костры, чтобы отогреть ее хоть немного, и отчим был вне себя из-за того, что похороны обошлись ему дорого.

На поминках он сильно напился и в первую же ночь попытался влезть в постель Гвендилены. По обычаю, после похорон огни в доме не гасили, и в мерцающем свете масляной лампы красное лицо, бессмысленно вытаращенные мутные глаза и слюнявый рот казались особенно отвратительными. От запаха перегара, лука, гнилых зубов и пота девушку чуть не вырвало. В первый момент она оцепенела от неожиданности, страха и отвращения, но быстро взяла себя в руки. Злость придала ей решимости… Откуда только силы взялись!

Молча, с каким-то холодным ожесточением, словно отчим был не человеком, даже не животным, а каким-то грязным предметом, который неизвестно почему оказался не на своем месте, Гвендилена вытолкала его из постели и уже метнулась было за отцовским охотничьим ножом, по старой памяти висящим на стене, но этого не понадобилось. Отчим свалился на пол и захрапел, а она просидела до утра, забившись в угол и сжимая нож в руках.

На следующий день Кирдал даже не вспомнил о ночном происшествии… Или только сделал вид, что не вспомнил. Вел себя, во всяком случае, как ни в чем не бывало – ел, громко чавкая и отрыгивая, храпел во сне, ворчал из-за расходов… Хотя это уже скорее по привычке.

Гвендилена тоже делала вид, будто ничего не произошло. Она молча ставила перед отчимом тарелку с едой – и так же молча убирала, подметала полы, стирала белье… Но дверь в каморку, что прежде она делила с сестрой, теперь припирала кочергой и отцовский нож всегда клала под подушку.

Правда, все предосторожности оказались излишними. Попытку овладеть ею насильно отчим больше не повторял. К тому же у него было немало иных забот – дела в лавке шли все хуже и хуже. Неизвестно, что стало тому причиной – то ли угрюмый вид вечно пьяного Кирдала, стоящего за прилавком, отпугивал посетителей, то ли просто не до покупок стало сельчанам в долгую голодную зиму…

Большую часть времени лавка пустовала. В конце концов отчим продал ее трактирщику Гаверу – точнее, просто уступил в обмен на неограниченный кредит в его заведении. Тот давно собирался расширять свое дело… Однажды, когда Кирдалу было нечем расплатиться за выпивку, сделал ему заманчивое предложение, и они тут же ударили по рукам.

С тех пор его жизнь превратилась в нескончаемый праздник. День начинался с утреннего опохмела и заканчивался ночной попойкой в кабаке. Быстро нашлись друзья-собутыльники, тем более что выпивкой он делился охотно. В каком-то смысле отчим стал совсем другим человеком, и вовсе не таким скупердяем, как раньше! Разумеется, это означало скорую и неизбежную нищету, но он не думал, что будет дальше, жил сегодняшним днем…

И возможно, впервые в жизни был счастлив.

Однажды, в середине зимы, вскоре после праздника Йома, он возвращался из кабака, но до дома так и не дошел – упал в сугроб и замерз. Отчего-то новоявленные друзья не пошли проводить его, как делали это обычно, и тело нашли только утром.

Весть о смерти отчима Гвендилена выслушала спокойно, хотя и поплакала немного для приличия, чтобы соседи не подумали ничего дурного. На самом деле она испытывала скорее облегчение от того, что больше не придется спать с ножом под подушкой, хотя и знала, что после потери единственного кормильца ей придется туго.

И снова горели костры на кладбище… Отчима похоронили рядом с матерью. Ее могила сильно просела, словно она хотела потесниться, чтобы освободить место для мужа. Казалось, она только и ждала его, чтобы окончательно упокоиться с миром.

Глава 6

Гвендилена осталась одна в пустом доме. Поначалу ей было страшновато, особенно по ночам – то казалось, что где-то скрипнула половица, то слышался тихий вздох или стон, как будто неупокоенные души приходили проведать прежнее обиталище… Впрочем, скоро девушка привыкла. Стоит ли пугаться неведомого, когда мирские ежедневные заботы гнетут гораздо сильнее!

Каждый день Гвендилена видела, как припасов в кладовой остается все меньше, и понимала, что дожить до весны будет непросто. Она старалась есть как можно меньше и вскоре научилась довольствоваться совсем крошечной порцией. Все чаще девушка чувствовала, как кружится голова и темнеет перед глазами, если резко подняться. Однажды она даже потеряла сознание и пролежала на холодном полу от сумерек до глубокой ночи.

По ночам в щели дома задувал ветер, стены порой покрывались инеем, и вода в ведре к утру схватывалась тонкой ледяной корочкой. Девчонка дрожала от холода, а дров не хватало. Приходилось, собрав все силы, отправляться в лес за хворостом. Каждый раз Гвендилена боялась, что упадет и больше не сможет встать, зато потом веселое пламя плясало в очаге, вознаграждая за все труды и мучения. Жаль только, что вязанки хватало ненадолго и совсем скоро все приходилось начинать заново. Дрожа по ночам в холодной постели, Гвендилена часто думала, что весна, наверное, уже никогда не наступит…

А если и наступит, ей самой до нее не дожить.

Рассчитывать было больше не на кого. Иногда Гвендилене казалось, будто ее окружает прозрачная, но вполне ощутимая стена, отделяющая от остального мира, от людей… Даже соседи, что раньше жалели ее и старались помочь, чем могли, начали сторониться. Дом обходили стороной и при встрече опускали глаза, стараясь не встречаться взглядом, украдкой скрещивали пальцы в Знаке Защиты и, шепча слова обережного заговора.

Монастырь, который раньше так страшил ее, теперь казался последним прибежищем, последней надеждой… Но вскоре Гвендилена убедилась, что даже обитель Всех Богов не примет ее, меньше чем за год потерявшую всех близких.

В праздник Рождения Солнца, что отмечают, когда день начинает прибывать, река ломает лед и в лесу появляются первые проталины, Гвендилена по обычаю принесла в храм сушеные яблоки и варнегар – особые сладкие пирожки, что пекут в виде фигурки жаворонка, призывая весну. Чтобы приготовить их, ей пришлось, забыв о гордости, пойти к Вилме, жене трактирщика, и попросить немного меда и масла. Сама Гвендилена уже давно и в глаза не видела подобной роскоши, но почтить Храм было необходимо. Иначе как потом явиться туда, чтобы просить покровительства и приюта?

Стоя на пороге лавки (той самой, что еще недавно принадлежала отчиму!), Гвендилена скороговоркой пробормотала свою просьбу. Вилма выслушала ее, но не удостоила даже словом в ответ. В ее взгляде явственно читалось все, что она думала о попрошайках… Словно никогда она не была подругой матери, не бывала у них в доме и не приводила с собой маленькую дочку Линну, чтобы поиграла с Гвендиленой и Айей, пока женщины сплетничали за стаканчиком вишневой наливки или доброго пива!

С тех пор прошло немало лет – и многое изменилось. Гвендилена выросла, Айя погибла, и матери уже нет в живых… Линну, подружку детских игр, ставшую самой завидной невестой в деревне, отец давно не выпускает из дома – нечего, мол, его дочери якшаться с какими-то деревенщинами! – и прочит выдать замуж не меньше чем за графского управляющего.

А сама Вилма из молодой и веселой женщины стала тяжеловесной, будто каменной бабищей с холодными глазами и вечно опущенными уголками сжатых губ. Ее пухлые пальцы унизаны перстнями, на шее позвякивают цветные бусы, но отчего-то она кажется погасшей, неживой…

Неожиданно для себя самой Гвендилена почувствовала что-то вроде жалости к бывшей подруге матери. Пусть она сыта каждый день и носит цветные бусы, но муж ее – человек грубый, жестокий и почти такой же жадный, как покойный отчим. Когда-то, бывало, она жаловалась матери на мужнины побои и попреки. Не похоже, что с тех пор Гавер стал добрее!

Словно уловив ее мысли, Вилма вдруг смутилась, опустила глаза и поспешно скрылась в задней комнате лавки. Гвендилена поняла, что разговор окончен. Остается только повернуться и уйти прочь, но она продолжала ждать, сама не зная чего.

И, как оказалось, не напрасно. Вскоре трактирщица появилась снова. На щеках ее горели красные пятна, и глаза как-то подозрительно припухли… Вилма положила перед девушкой небольшой сверток.

– Забирай и уходи, – процедила она сквозь зубы.

Опустив голову, Гвендилена взяла сверток и пошла прочь. Потом, дома, когда она пекла пирожки, так трудно было удержаться, чтобы не попробовать хоть кусочек! Но она точно знала – если даст себе волю, остановиться уже не сможет. А обрядовое угощение непременно нужно отнести в монастырь!

Но все труды и унижения оказались напрасны – монахини не взяли ее дары. На длинном столе для приношений корзинка, покрытая салфеткой с розами (еще мать вышивала), выглядела так одиноко и сиротливо! Гвендилена растерялась и чуть не расплакалась от обиды.

Потом к ней вышла толстая монахиня и принялась увещевать. Она говорила о том, что срок траура священен, что нужно достойно позаботиться о душах близких, проводя время в одиночестве, молитве и строгом посте, и тогда, возможно, Всевышний смилуется над ними и откроет Врата Света…

Голос был сладким, вкрадчивым, но в ее глазах – маленьких, прищуренных и холодных – Гвендилена видела совсем другое. «Уходи и не возвращайся, – говорили эти глаза, – уноси свою беду, чтобы нас она не коснулась!»

Очень хотелось крикнуть ей в лицо: «Где же ваше милосердие? Зачем вы врете и себе и людям?» – но Гвендилена сдержалась. Бессмысленно… Все равно здесь ей не будет ни защиты, ни приюта. Поостерегутся монахини – а что, если у новой послушницы дурной глаз? Что, если она стала ангним, одержимой злым духом, сеющим смерть вокруг себя? Нет уж, лучше оставить все зло и печаль этого мира за воротами, дабы не отвлекаться от молитв и благочестивых размышлений.

Она терпеливо выслушала наставления и ушла, прихватив свою корзинку. Не пропадать же добру! В тот же вечер она съела варнегар до последней крошки – одна, в темноте, в пустом холодном доме…

И медовая начинка казалась ей горькой на вкус.

Девушка уж совсем было пала духом, когда однажды, подметая полы, она случайно нашла под половицей мешочек, набитый серебряными монетами. Очевидно, отчим припрятал и забыл о них… Развязав туго закрученные тесемки и увидев деньги, Гвендилена расплакалась от радости. Впервые она ощутила к отчиму что-то вроде благодарности. Пусть он не был хорошим человеком при жизни, зато после смерти помог ей, хотя и против собственной воли!

Теперь, по крайней мере, можно было быть сытой каждый день… Ну почти. Гвендилена немного воспрянула духом. Она даже позволяла себе иногда купить в лавке кайрим – дешевые разноцветные леденцы, и, поудобнее устроившись у горящего очага, долго-долго перекатывала во рту сладкие шарики, жмурясь от удовольствия.

О будущем девушка старалась не задумываться. Она понимала, что денег хватит ненадолго, и совсем скоро, как только наступит тепло, придется решать, что делать дальше – или наниматься кому-нибудь в услужение, или отправляться в монастырь, другой, подальше от дома… В любом случае придется уходить куда-нибудь, где никто не знает ее и не будет шарахаться, как от зачумленной!

Но это будет потом.

Глава 7

В начале весны, когда снег уже сошел и на пригорках, пригретых солнцем, появилась первая травка, когда старики, глядя на небо, прикидывали, каким выдастся год – урожайным или голодным, – а в храме Всех Богов начали возносить молитвы о добром урожае, в деревне стало твориться что-то неладное. Казалось, что весь устоявшийся и привычный порядок вещей вот-вот рухнет, будто карточный домик от дуновения ветерка, а что будет дальше – знают только боги… Именно неизвестность пугала больше всего.

Как обычно, в середине зимы граф Ральхингер покинул усадьбу и отправился в Орну, ко двору короля Людриха, дабы засвидетельствовать свое почтение и принять участие в таймери-гивез. Слово это в деревне произносили с особым придыханием, хотя вряд ли кто-то из сельчан имел хотя бы приблизительное представление о том, что оно означает.

Но Гвендилена знала. Конюх Вилерд, навещая сестру, любил прихвастнуть… Он часто и с удовольствием рассказывал бесконечные истории о славных деяниях графа Ральхингера, и по всему выходило, что господин без него просто шагу ступить не мог. Конюх был преисполнен гордости от приближенности к власть имущим. Гордо подбоченившись, он подкручивал ус, красуясь перед юной невестой, и Айя краснела, как маков цвет, опуская глаза…

Про таймери-гивез Вилерд рассказывал особенно часто и охотно. Видно, поездки в столицу были для него самыми яркими и запоминающимися событиями!

– Такое дело… Столица – это тебе, понимаешь, не деревня! Дороги мощеные, дома каменные. Как приезжаем, значит, сразу не на постоялый двор какой-нибудь, а прямо в королевский замок! Там ешь-пей от пуза, всего вдоволь – и мяса, и хлеба, и пива… А благородные господа запираются в большом зале и говорят до поздней ночи, а бывает, и до утра. И помешать им никто не моги, хоть гори крыша над головой! Государственное дело, понимать надо. Как закончат – кидают в очаг сырые дрова, чтобы, значит, дым густой валил. Тогда слуги сразу как всполошатся, как забегают – умора глядеть! Несут, значит, господам всякой снеди – и кабанов на вертеле, и дичь, и заморские фрукты, и вина самолучшего, музыкантов ведут, фокусников, танцовщиц… И такое начинается!

На этом месте Вилерд обычно закатывал глаза, выдерживал эффектную паузу и заканчивал свой рассказ всегда одинаково:

– Столица, понимаешь! Королевский двор!

Обычно господин граф возвращался домой вскоре после Йома… Но не в этот раз. Не вернулся он ни к Рождению Солнца, ни к празднику Соловин, после которого начинаются полевые работы. Это было очень странно – обычно он считал своим долгом выпить кружку пива и пожелать своим поселянам доброго урожая! Господин граф всегда строго следовал старым обычаям.

Вестей от него не было, и по деревне поползли нехорошие слухи. Болтали всякое – одни говорили, что граф тяжко занемог, другие – что он стал жертвой банды разбойников, орудующих на большой дороге… Таким болтунам, впрочем, никто не верил – не такой был человек граф Ральхингер, чтобы дать себя убить ватаге каких-то оборванцев! Да и вооруженные молодцы из его свиты, что, как обычно, отправились сопровождать господина, недаром хлеб едят.

Но все равно – ощущение тревоги и приближающегося несчастья с каждым днем становилось все сильнее. Беспричинно выли цепные собаки и плакали дети по ночам, у Шерата, деревенского старосты, корова родила двухголового теленка, и в ночь перед Равноденствием, с которой начинают отсчет следующего года, в небе видели Хвостатую Звезду, что, безусловно, было недобрым знаком. Последний раз такое случалось лет двести назад, в царствование блаженной памяти короля Агесира Доброго, перед нашествием варваров-тойренов…

И граф все не возвращался. Госпожа Вердана, его супруга, приказала монахиням в обители Всех Богов молиться за здравие мужа и его скорейшее возвращение. Она и сама приезжала в храм – разряженная в шелк и бархат, горделивая и прекрасная, как всегда… Но даже монахини заметили, что ее лицо залила бледность, под глазами залегли синие тени, и глаза – красные, воспаленные, с опухшими веками – глядели тоскливо и почти обреченно.

Правда, злые языки болтали, что ночью, тайком, графиня послала своих слуг за старой Аливель и сулила большие деньги, если та скажет ей о судьбе мужа. Разбив сырое яйцо в стакан с водой, старуха долго всматривалась в него, будто искала только ей ведомые приметы, а потом скорбно поджала губы и начертала на высоком и чистом лбу графини косой крест – вдовий знак. И гордая госпожа не рассердилась на такую фамильярность, не приказала прогнать дерзкую прочь или наказать ее!

Что было дальше – никто доподлинно не знал. Слугам приказано было удалиться, но любопытная горничная по имени Ферла клялась, что видела, как графиня рыдала на плече Аливель, уткнувшись лицом в ее лохмотья, а старуха все гладила ее по плечу и что-то шептала на ухо.

Неизвестно, правда это или нет, на следующее утро госпожа Вердана приказала запрягать лошадей и спешно куда-то уехала в сопровождении нескольких самых доверенных слуг, взяв с собой лишь маленького сына да шкатулку с драгоценностями.

Графская усадьба, оставшаяся без хозяев, на удивление быстро пришла в запустение. Старинный дом, родовое гнездо многих поколений, выглядел так, будто из него ушла жизнь. Слуги бесцельно бродили по комнатам, не зная, что делать дальше. Одни – впрочем, немногие! – уходили прочь, куда глаза глядят, другие, особо предприимчивые, тащили все, что попадется под руку, но были и такие, кто предпочел остаться и надеяться на лучшее, несмотря ни на что.

Старая Аливель с тех пор как будто лишилась последних остатков разума. Она целыми днями бродила по деревне, повторяя: «Бегите! Бегите прочь… Может быть, еще успеете!» Односельчане в испуге шарахались от нее. Одни спешили осенить себя обережным знаком, другие шептали молитвы или сплевывали в сторону, отгоняя злых духов. Поговаривали о том, что ведьму давно пора бы утопить, зашив в мешок, или, по крайней мере, прогнать прочь из деревни, но исполнить это никто не решился – слишком силен был страх перед ее чарами. В конце концов даже горячие головы сочли за лучшее оставить старуху в покое.

Только Милва, знахарка, зазвала ее однажды к себе, встретила ласково, напоила гердлем – напитком из горячего пива с пряностями и медом, до которого старуха была большая охотница, и о чем-то шепталась с ней всю ночь… А наутро исчезла из деревни, ни с кем не попрощавшись и прихватив лишь свои снадобья да старую книгу в почерневшем от времени переплете, которой очень дорожила.

Это было странно, но не слишком. Чего еще ожидать от женщины, которая живет одиноко, ни с кем не дружит и занимается какими-то непонятными делами – то бродит по лесу в поисках трав и корешков, то сидит целыми днями, уставившись в свою книгу?

Жизнь шла своим чередом – растаял снег, семена легли в теплую влажную землю, на полях появились первые всходы, и коровы мычали на пастбище, радуясь теплу и свежей травке…

Но люди чувствовали себя осиротевшими и потерянными, в ожидании большой беды.

Глава 8

Однажды под утро сонную тишину над деревней нарушили конский топот, крики и лязг железа. Приоткрыв ставни и опасливо выглянув наружу, люди увидели всадников в развевающихся на ветру черных плащах, мчащихся по единственной деревенской улице. В тусклых предрассветных сумерках они казались не людьми, а призраками Дикой Охоты, что проносятся в небе перед грозой или ураганом… Хотелось поскорее закрыть окна, запереть дверь на засов, спрятаться в погребе – авось не найдут, не заметят, пройдет мимо беда!

Но тщетно. Ржут кони, грызя удила, и незваные гости стучат в окна и двери.

– Выходите! Выходите! Все на площадь!

Первой из своей лачуги выбежала старая Аливель. С растрепанными седыми волосами, в лохмотьях, развевающихся на ветру, она бесстрашно бросилась наперерез всадникам, отчаянно размахивая руками и что-то выкрикивая на непонятном языке. Казалось, конские копыта вот-вот растопчут ее, но лошади почему-то стали как вкопанные, храпя и роняя пену. Даже всадники выглядели обескураженными.

Только один – широкоплечий, рыжебородый – сумел сохранить самообладание. Привычным движением он вытащил меч из ножен, холодным синеватым огнем сверкнула отточенная шергиранская сталь… Миг – и старуха упала, корчась в собственной крови.

На ее крик выбежал староста Шерат – босой, в исподних штанах, с топором в руке. Когда-то давно старик служил в ополченцах, даже воевал в Агеларане, и теперь был преисполнен решимости защитить свой дом и семью.

– Кто вы такие? – крикнул он. – Убирайтесь прочь, иначе…

Договорить он не успел. Седая голова отлетела в сторону, и рыжебородый, пряча в ножны обагренный кровью клинок, произнес, обращаясь к мертвому телу:

– Ты глуп, старик! Но все же я отвечу на твой вопрос. Перед тобой – шеди-аваль, королевский карательный отряд!

И, оглядевшись вокруг, добавил:

– Так будет с каждым, кто осмелится нам помешать.

Это было как гром среди ясного неба! Много лет из уст в уста передавались страшные истории о нашествии тойренов, когда варвары обрушились на империю, словно стая саранчи. Но сейчас не враги пришли, не захватчики – люди на королевской службе! От разбойника можно и должно защищаться, спасая свою жизнь и достояние, но восстать на своего господина – худшее из преступлений…

Липкий, душный страх подкатывает к горлу. Торопливо одеваясь, дрожащими руками застегивая пуговицы и завязывая тесемки, люди и помыслить не смеют, что с ними будет дальше. Дети хнычут спросонья, испуганно тараща глазенки, матери стараются успокоить их как могут, а мужчины лишь хмуро ворчат – что, мол, копаетесь так долго! Неровен час – всем беда…

И правда – всадники-демоны не ждут. Они кричат, ругаются последними словами, подгоняя отстающих ударами плетей… Люди бредут, как покорное стадо, спотыкаясь и падая. На мертвые тела они стараются не смотреть. В сердце каждого еще трепыхается робкая надежда, что, может быть, все обойдется, нужно только не перечить, проявить должную покорность и смирение.

Один из рыцарей – совсем еще юнец с пробивающимся пухом на щеках – приметил синеглазую Линну, дочь трактирщика Гавера. Знаком он приказал ей подойти. Краснея, опустив голову, девушка повиновалась. Рыцарь спешился, привязал лошадь к дереву и, не стесняясь присутствующих, одним движением разорвал на ней платье от ворота до подола. Линна ахнула, слезы брызнули у нее из глаз… Она тщетно пыталась прикрыться обрывками одежды, а рыцарь лишь удовлетворенно хмыкнул и принялся расстегивать штаны.

На Гавера было больно смотреть. Его толстые щеки тряслись, по лицу текли слезы, но он не посмел вступиться за дочь.

– Не надо, господин… – бормотал он, – оставьте ее, умоляю вас… Я заплачу, заплачу, сколько скажете!

Трясущимися руками он развязал кошель, что всегда носил на поясе, но рыцарь лишь недобро прищурился.

– Похоже, ты вздумал торговаться со мной? Хочешь купить своими медяками? Я и так возьму, что захочу!

Вилма, которая до того стояла рядом с мужем, не смея поднять голову, вдруг страшно закричала и бросилась на насильника, пытаясь вцепиться в глаза. В первый миг он даже оторопел от неожиданности. Женщина успела оцарапать ему лицо, так что на щеке показалась кровь. Рыцарь отшвырнул ее, занес боевой топорик… Ее лицо уже превратилось в кровавое месиво, а он все продолжал наносить удары, рыча, словно зверь. Потом, насытив свой гнев, он повалил на землю дрожащую от ужаса Линну – здесь же, рядом с телом матери.

Когда всех согнали на площадь, уже рассвело, но нерадостным было утро. Солнце поднялось над горизонтом в серо-сизой туманной дымке, словно даже оно, Божье Око, не желало видеть происходящего.

Люди стояли, не смея сказать слово или пошевелиться, дабы не рассердить шеди-аваль. В этой покорности было что-то жуткое, но рыцари в черном были вполне довольны. Они весело переговаривались между собой, даже смеялись… Наконец рыжебородый – видимо, старший над остальными – выступил вперед.

– Слушайте меня, поселяне! Граф Ральхингер, презрев вассальную клятву, восстал на нашего короля. Его герб будет сломан, замок – разрушен, деревни – сожжены. Людям же – разумеется, лишь тем, кто не был замешан в подлых бесчинствах своего господина – по милости нашего короля, сохранят жизнь.

По толпе пробежал вздох облегчения. Но радоваться было рано. Рыжебородый строго глянул исподлобья, его подручные взялись за рукояти мечей – и снова стало тихо. Затаив дыхание, люди ждали решения своей судьбы.

А рыцарь продолжал:

– По крайней мере, некоторым. Они будут проданы в рабство, дабы своими трудами возместить хотя бы частично нашему милостивому повелителю тот вред, что нанес их вероломный господин.

В толпе снова раздались всхлипы, стоны и причитания – впрочем, тихие, сдавленные… Даже сейчас парализованные страхом жертвы боялись рассердить своих мучителей. Ведь рабство – это все-таки жизнь!

Но что будет с теми, кого не продать на торгу, – стариками, больными, маленькими детьми? Вопрос этот у многих застыл на устах, но произнести вслух его никто не осмелился.

И ответ не заставил себя долго ждать. Рыцари быстро, деловито и сноровисто разделили толпу – мужчин отделили от женщин, а тех, кто показался бесполезным, согнали в большой сарай. Сопротивляться никто не смел – все видели, что случилось со старой Аливель и Шератом! Женщины старались успокоить детей:

– Тише, тише, не плачь! Все будет хорошо.

Самых маленьких вырывали из рук матерей и отдавали старухам. Те безропотно брали на руки младенцев, своих и чужих внуков и правнуков, и покорно шли, привычно и бережно придерживая драгоценную ношу. Трактирщик Гавер, которого, видимо, сочтя слишком старым и неуклюжим, повели к сараю, все пытался сунуть в руки карателям свои монеты.

– Умоляю… Умоляю вас, господин, отпустите меня! Я заплачу! Много заплачу!

Но рыцарь лишь рассмеялся. Он ударил трактирщика по руке, монеты раскатились по земле, и пузатый Гавер, опустившись на четвереньки, напрасно пытался собрать их. Ему не дали подняться на ноги и, подгоняя пинками, заставили ползти на четвереньках. Молодые рыцари находили это весьма забавным и хохотали от души.

Каратели заперли двери сарая, обложили его соломой и хворостом и подпалили с четырех сторон. Стоя на площади, люди видели, как взлетают к небу языки пламени, слышали крики и стенания, вдыхали черный удушливый дым… Никто не посмел двинуться с места – так велик был страх перед шеди-аваль. Только молодой Кервуд, услышав голос матери, как безумный бросился к горящему сараю. Свистнула стрела, вонзилась ему в спину между лопаток, и парень упал, коротко вскрикнув, дернулся несколько раз и затих навсегда.

Раздавленные ужасом случившегося, люди впали в странное, тяжелое оцепенение. Никто не заметил, как рассыпались по дворам каратели, дабы поживиться их добром, как выгоняли из хлевов скотину, как поджигали опустевшие дома…

Они покорно дали заковать себя в кандалы и двинулись за телегами, груженными их же нехитрым скарбом, – вперед, навстречу новой, рабской жизни.

Часть II. Служанка

Глава 1

Путь до Терегиста занял десять дней, может быть, немного больше или меньше – Гвендилена сбилась со счета. Ей он показался бесконечно долгим…

Проезжий тракт, проложенный еще во времена империи, давным-давно пришел в запустение, так что от дороги остались только колеи, заросшие травой. Говорят, раньше купцы ездили здесь чуть ли не каждый день, но теперь, после того как некогда огромная и могущественная держава распалась на пять королевств, непрерывно враждующих между собой, путешествия стали делом нелегким и опасным. На дорогах хозяйничали банды разбойников. Благородные господа ездили с многочисленной свитой, торговым людям приходилось нанимать охрану, но все равно нередко путники пропадали без вести, и только кости их белели по оврагам вдоль дороги…

Разумеется, напасть на обоз, охраняемый шеди-аваль, осмелились бы немногие, потому караван продвигался без помех, хотя и не слишком быстро. Невольников, скованных попарно кандалами, приковали к длинной цепи, чтобы легче было присматривать за ними. Для женщин сделали некоторое послабление – им сковали только руки, но идти все равно было тяжело.

Охраняя невольников, шеди-аваль менялись между собой. Свободные от несения службы ехали чуть поодаль, шутили, смеялись… Казалось, что не людей ведут они продавать на торгу, а просто сопровождают обоз или гурт скота. Иногда надсмотрщики попадались добрые – они не пускали лошадей рысью, даже разрешали присаживаться на телеги, иногда – злые и жестокие, и тогда свистели кнуты и раздавались жалобные стоны…

Шагая вместе с другими, Гвендилена изо всех сил старалась сдержать крик, рвущийся из глубины ее существа. Отупеть, ослепнуть и оглохнуть – только так можно выжить! Думать только о куске хлеба, о месте у костра, смотреть в землю, терпеть и ждать – все что остается.

Лишь однажды, проходя мимо Нарединского холма, где, как говорят, давным-давно стоял замок, называемый Гнездом Драконов, Гвендилена подняла голову и посмотрела в небо. Ей показалось, что на мгновение среди облаков мелькнули очертания золотого замка, парящего в воздухе высоко над землей. В этот миг она позабыла обо всем – на волшебный замок хотелось смотреть бесконечно… Но видение скоро исчезло.

Не все сумели сразу смириться с рабской долей. Мужья и жены, женихи и невесты, братья и сестры звали друг друга, обмениваясь бесполезными клятвами:

– Мира, я найду тебя! Только потерпи…

– Авер, я буду тебе верна! Я люблю тебя! Мы будем вместе!

Поначалу надсмотрщиков это веселило, но вскоре стало заметно раздражать. По спинам загуляли кнуты, не разбирая правых и виноватых, а потом лошадей пустили вскачь, так что рабам пришлось бежать за ними, задыхаясь и в кровь сбивая ноги. После этого желающих окликнуть близких больше не находилось… Люди шли в молчании и лишь иногда, на привале, позволяли себе перекинуться словом вполголоса. Многие женщины, потерявшие детей, плакали по ночам – тихо, сдавленно, чтобы надсмотрщики не заметили.

Немало хлопот доставляла Линна. После того, что случилось с ее семьей, она повредилась рассудком – то плакала, то смеялась, то бормотала что-то непонятное, то порывалась бежать куда-то… Всегда такая опрятная, кокетливая, теперь она даже не замечала, что на ней все то же платье – грязное, окровавленное, разорванное от ворота до подола, – и не стыдилась своей наготы. Сердобольная Варда пыталась дать ей свой передник, чтобы девушка могла прикрыться, но Линна тут же сорвала его под дружный хохот надсмотрщиков.

В конце концов рыжебородый старшина (теперь все невольники знали, что его зовут Хайрем, и вздрагивали при одном упоминании его имени) подошел к девушке во время дневной стоянки, посмотрел ей в глаза, зачем-то потрогал лоб и досадливо покачал головой. Он велел снять с нее кандалы и отвел в сторону, к глубокому оврагу. Послышался короткий, сдавленный крик, потом стало тихо… А назад Хайрем вернулся уже один.

– Все равно бы не дошла до Терегиста, – он с досадой покачал головой, пряча в ножны тяжелый охотничий нож, – да и кто такую купит? Порченый товар!

Рыжебородый говорил деловито, хозяйственно, будто речь шла о занемогшей скотине, которую пришлось прирезать. У многих от его слов пробежал мороз по коже… Но те женщины и девушки, что шли рядом с Линной, вздохнули с облегчением – бедная безумная слишком сильно дергала цепь, да и удары кнутом доставались им чаще других.

В Терегист они вошли на закате дня. Надсмотрщики немилосердно торопили невольников, и в конце концов лихорадочное возбуждение передалось и им. Когда вдали показались городские стены, высокие башни и даже узкая полоска моря, сверкающая в лучах заходящего солнца, даже рабы воспрянули духом – конец пути близок! Отдых, ночевка под крышей, может быть, даже горячая еда – есть ли счастье больше?

Город встретил их шумом и суетой. Казалось, все здесь не идут, а бегут, не говорят, а тараторят, как будто спешат куда-то и очень боятся опоздать. Мощеные мостовые под ногами, огромные каменные здания, нарядные прохожие – все было внове! Гвендилена вертела головой, стараясь разглядеть удивительные диковины вроде фонтана на площади или статуй, изображающих то грозных всадников с мечами, то благочестивых святых… «Счастливы же люди, которые могут здесь жить, ходить по улицам и смотреть по сторонам сколько угодно!» – с завистью подумала она и чуть не заплакала. Раньше ей как-то не приходило в голову, как это прекрасно – просто идти куда хочешь, хотя бы и в родной деревне, когда руки не скованы опостылевшими кандалами, а за спиной не стоит надсмотрщик с кнутом!

На базарной площади, рядом с овощными лотками и загонами для скота, старшина Хайрем долго спорил о чем-то с толстым, приземистым бородачом. Отойдя в сторону, они кричали так, что, казалось, вот-вот поубивают друг друга, но в конце концов ударили по рукам. Хайрем, получив увесистый мешочек золота, обратился к невольникам с краткой, но содержательной речью:

– Это почтенный Амлер. Теперь он – ваш хозяин, и все вы должны слушаться его, почитать и повиноваться ему во всем, как надлежит рабам. Молитесь о том, чтобы боги поскорее послали вам добрых и щедрых хозяев!

Невольников отвели в большой сарай и заперли там. Они без сил повалились на пол, прикрытый соломой, и так, вповалку, заснули – все, но не Гвендилена. До поздней ночи она не могла сомкнуть глаз, несмотря на усталость. Раздувая ноздри, она вдыхала новые, прежде незнакомые запахи. Пахло солью, рыбой и еще чем-то неуловимым, но невероятно притягательным. В самом воздухе было что-то будоражащее, опасное и вместе с тем дарящее надежду. Все еще может измениться! Надо только верить в это, верить всей душой…

Где-то совсем рядом волны мерно бились о берег. Гвендилена заснула, и впервые за многие дни ей снилось что-то хорошее – что именно, она потом так и не смогла вспомнить, как ни старалась. Скорчившись на соломе, девушка спала, подложив руку под щеку, как когда-то в детстве, и улыбалась во сне.

Глава 2

И потянулись дни томительного ожидания… На ночь невольников запирали в большом сарае, а днем выводили на базарную площадь, чтобы выставить на продажу, словно скот. Кормили плохо и скудно, но все же не настолько, чтобы умереть с голоду – хозяин заботился о том, чтобы не пришлось нести убытки.

Покупатели были разные – домовитые хозяйки, подыскивающие умелых слуг, мастеровые, фермеры… Иногда попадались какие-то скользкие типы и женоподобные надушенные щеголи. Эти интересовались в основном миловидными мальчиками-подростками, и даже надсмотрщики на рынке смотрели на них с брезгливым презрением, опасаясь случайно прикоснуться.

Каждый день кого-то уводил новый хозяин, но почему-то на Гвендилену никто не обращал внимания. Покупатели скользили по ней равнодушным взглядом и проходили мимо. Никогда не забыть, как однажды она позавидовала трем девушкам – совсем юным, лет по тринадцать-четырнадцать! – которых купила какая-то полная, ярко одетая женщина, нарумяненная, с подведенными глазами… Другие невольницы потом шептались, что девочек продали в «веселый дом». Что это такое, Гвендилена себе не представляла, но название ей понравилось. Наверное, там совсем не плохо, если она выбирала самых миловидных!

Время шло. Весну сменило лето, когда от палящего зноя камни мостовой становились такими горячими, что обжигали ноги, потом в воздухе повеяло прохладой… С моря задули северные ветры, по ночам ревели шторма. Никого из бывших односельчан, с кем вместе Гвендилена пришла в Терегист, больше не осталось рядом. От этого она чувствовала себя еще более одинокой, хотя особой дружбы ни с кем из них не водила.

Амлер, работорговец, все чаще как-то странно посматривал в ее строну, и каждый раз у Гвендилены сердце сжималось от страха – что, если он хочет избавиться от нее? Хорошо еще, если просто прогонит прочь, чтобы не кормить попусту, а если убьет? Ведь прирезал же Хайрем несчастную Линну! Всем известно, что хозяин волен поступать с рабами как пожелает…

Но ее опасения оказались напрасными. В один из дней, когда летнее тепло отступает, освобождая место осени, Гвендилене все-таки повезло – по крайней мере, она сама так думала.

С самого утра день как-то не задался. Накрапывал мелкий дождь, покупателей на рынке было мало, а в Невольничьи ряды и вовсе почти никто не заходил. Надсмотрщики лениво переругивались между собой, и Амлер, опасливо поглядывая на небо, уже подумывал о том, что пора бы отвести «живой товар» назад в сарай – все равно торговли не будет!

Но вдруг послышался цокот копыт. Кавалькада всадников въехала на рыночную площадь, и Гвендилена вся сжалась от страха. Слишком уж это напомнило появление шеди-аваль в родной деревне! Правда, на этот раз всадники не выглядели столь грозными и на них не было черных плащей, развевающихся на ветру, но одинаковые бляхи на перевязях из алого бархата свидетельствовали о том, что эти люди находятся на королевской службе…

И добра от них ждать не стоит.

Завидев их, сам хозяин, Амлер, изменился в лице. Втянув голову в плечи, он даже попытался незаметно улизнуть, но не тут-то было. Один из рыцарей перегородил ему дорогу своим конем.

– Куда же ты, почтенный? – осведомился он. – Разве ты не рад нас видеть? А ведь недавно называл нас своими благодетелями!

Он подбоченился и с усмешкой наблюдал, как Амлер, стараясь сдержать дрожь в коленях, неуклюже кланялся, бормоча слова оправдания:

– Уверяю вас, господин Гирард, я и в мыслях не держал избегать вас! Просто… – он беспомощно оглянулся вокруг, словно ища поддержки, – просто я уронил монету и хотел ее найти!

Неизвестно откуда в руках у него появился золотой. Амлер поднял его, показывая всем, и радостно улыбнулся, словно и впрямь отыскал пропажу.

– Закатилась под помост… Верно, думала сбежать от папаши Амлера? Ну уж нет, от меня еще никто не сбегал! А кто сбегал – сильно жалел об этом, – бормотал он, будто разговаривая сам с собой, – теперь я нашел тебя благодаря господину Гирарду, и было бы только справедливо…

Он протянул монету на раскрытой ладони, всадники захохотали, но тот, кого он называл Гирардом, кажется, вовсе не настроен был шутить… Или рассчитывал получить гораздо больше.

– Прекрати паясничать, Амлер. Ты торгуешь, богатеешь… Но забываешь, кому обязан этим!

Толстяк как будто даже обиделся.

– Как вы можете говорить такое, почтенный Гирард! – произнес он. – Я делаю все что могу, даже больше! Верите ли, приходится торговать себе в убыток… Эти дармоеды обходятся мне дороже, чем стоят сами!

– Кого ты хочешь обмануть, старый лис? Тебе не удастся разжалобить даже собственную мать! Разве для этого доблестные шеди-аваль, стражи порядка и законности, доверяют тебе, ничтожному, распродавать достояние врагов короны?

– Я исправно плачу налоги королю! – Амлер даже чуть приосанился. – Извольте посмотреть, у меня есть охранная грамота с гербовой печатью!

Он вытащил из-за пазухи пергамент с большой сургучной печатью и торжествующе помахал им в воздухе, но всадника это вовсе не впечатлило.

– Этого недостаточно, Амлер! Ты не платишь налогов в казну принца Хильдегарда, нашего повелителя!

Амлер помолчал и осторожно спросил, искоса глядя на всадника:

– А что, разве принц Хильдегард уже стал королем? Неужто богам угодно было призвать к себе короля Людриха вместе с его старшим сыном, а я, ничтожный, не знаю об этом?

Удар хлыста чуть не сбил его с ног. Тот, кого он называл Гирардом, побледнел от гнева:

– Ты много болтаешь, Амлер. И, клянусь, дорого заплатишь за свой длинный язык!

И, обернувшись к своим спутникам, приказал:

– Эй, взять его! Все слышали, что он произносил хулу на членов королевской семьи и желал им смерти? А этих, – он указал на невольников, полумертвых от страха, – отправить в замок Кастель-Мар. Не пропадать же добру!

Глава 3

И снова был долгий путь… Правда, на этот раз не столь утомительный. То ли новые надсмотрщики оказались милосерднее шеди-аваль, то ли просто не хотели наносить урон достоянию своего господина, но к невольникам относились не в пример лучше – по крайней мере, их не били просто так. Большую часть пути Гвендилена и другие женщины проехали в телеге – пусть тряской и неудобной, но все же это было лучше, чем брести по дороге, сбивая ноги до кровавых мозолей!

Увидев издали высокие башни из розоватого камня, увенчанные изящными шпилями, девушка подумала, что, может быть, все не так уж и плохо… А когда подъехали ближе, невольно ахнула от восторга. Замок, построенный на краю скалы, казалось, парил над морем, являя собой настоящее чудо, сотворенное человеческими руками.

Когда телега въехала на задний двор, очарование рассеялось без следа. Гвендилена увидела горы отбросов, бочки и ящики, наваленные горой, клетки с домашней живностью… Кричали ослы, гоготали гуси, кудахтали куры и какие-то люди – по всей видимости, слуги – сновали туда-сюда с озабоченным видом.

Новых невольников провели в большую комнату с белеными стенами и высоким сводчатым потолком. За столом сидел мужчина средних лет с желтоватым, нездорового цвета лицом, на котором как будто навсегда застыло выражение брезгливого недовольства. Одет он был богато – в черный бархатный камзол, на груди поблескивала тяжелая золотая цепь, и Гвендилена сразу поняла, что перед ней важная персона.

Оглядев стоящих перед ним мужчин и женщин – грязных, измученных, утомленных дорогой, – он тяжело вздохнул. Даже у надсмотрщиков, сопровождающих рабов от самого Терегиста, вид был виноватый, словно у пекарей, привезших черствый хлеб, или зеленщиков, доставивших к столу высоких персон залежалые овощи.

– Что это? – процедил он сквозь зубы.

Старший среди надсмотрщиков выступил вперед.

– Новые слуги для нашего милостивого повелителя, принца Хильдегарда, – сказал он и, чуть помедлив, добавил, понизив голос: – Не сомневаюсь, что вы, почтенный майордом Скаларий, сможете распорядиться ими наилучшим образом.

А управляющий, похоже, и правда хорошо знал свое дело. Одного взгляда ему хватало для того, чтобы определить, к какой работе приставить нового невольника – на поля, в мастерские, на скотный двор… Худенькую, бледную до прозрачности молодую женщину, с трепетом ожидавшую решения своей судьбы, он отправил в мастерскую к швеям, ведающим бельем и платьем. Услышав его решение, она разрыдалась.

– Благодарю вас, господин! Я работала в лавке у самой Филидоры, умею плести кружева, могу вышивать золотом, знаю секрет росписи на шелке…

Упав на колени, бедняжка пыталась поцеловать его руку, но управляющий даже не взглянул на нее.

– Этих – на огород! – распорядился он, указав на двух крепких молодух, с щек которых еще не сошел здоровый деревенский румянец.

Гвендилене повезло больше – вместе с тремя другими девушками ее отправили на кухню. Поначалу она даже обрадовалась – по крайней мере, не придется работать под открытым небом… К тому же на кухне можно быть сытой, а она успела порядком наголодаться.

Но вскоре оказалось, что радоваться было рано. В первый же день Гвендилена поняла, что работа на кухне никогда не кончается! С раннего утра, еще до восхода солнца, служанки разжигали огонь в печах, и потом до поздней ночи гремели котлы и сковородки, что-то жарилось, кипело в больших котлах, томилось на медленном огне или запекалось в печи. Лишь за полночь, перемыв посуду и вычистив котлы, обессиленные служанки могли позволить себе краткий отдых. Спать приходилось здесь же, на полу, подстилая под себя грубые рогожи и ими же накрываясь. А утром все начиналось снова…

Старший повар Глан – огромный пузатый мужчина с остро отточенным ножом за поясом и свирепым выражением, как будто навеки застывшем на толстом красном лице с воинственно торчащими жесткими усами, – оказался человеком грубым и жестоким. Глядя, как он одним движением отрубает голову курице или потрошит еще бьющуюся рыбу, Гвендилена всякий раз чувствовала, как противный холодок ползет по спине. Было в этом что-то страшное, почти людоедское…

Правда, в своем деле он был великим мастером. Никто лучше его не мог приготовить суп с пряностями, изысканное жаркое или знаменитое фруктовое желе из девяти разноцветных слоев. Говорят, что сам принц Хильдегард ценил и отличал его, так что даже однажды поссорился со старшим братом, наследником престола принцем Сигрибертом, не согласившись уступить повара ему.

Правда это или нет, неизвестно, но Глан в самом деле находился на особом положении и вовсю пользовался этим. Провинившимся служанкам и младшим поварам часто доставались увесистые затрещины. Но еще хуже было тем девушкам, на кого повар начинал смотреть совсем по-другому – сально-похотливым взглядом. Конечно, отказать ему ни одна не смела, и вскоре он уводил очередную жертву в свою каморку. Бывало, что девушки возвращались, еле держась на ногах, и потом тихо плакали всю ночь, стараясь не потревожить других.

Видно, нерадостной была любовь старшего повара…

К счастью, на нее он никогда так не смотрел. Гвендилена, наверное, впервые в жизни радовалась своей некрасивости, а вскоре и вовсе позабыла о таких глупостях, как девичье кокетство или мечты о суженом.

Каждый ее день теперь был похож на другой, как два яйца из-под одной курицы. Порой она ловила себя на том, что даже не знала, какая погода за окном, зима стоит или лето… Да, в сущности, какая разница? Гвендилена так отупела от усталости, что почти перестала надеяться на перемены к лучшему в своей судьбе и вообще чувствовать что-либо. Как заморенная кляча на молотилке, она могла радоваться лишь еде и краткому отдыху. Если выдавалась свободная минута, она спешила свернуться в клубочек где-нибудь в укромном углу и закрыть глаза хоть ненадолго.

Лишь изредка по ночам ей снилось прекрасное лицо, глядящее на нее из глубины озера, и тихий голос, исходящий не то из-под земли, не то из потаенных глубин ее собственного существа, упорно твердил, что не надо отчаиваться и когда-нибудь все еще может измениться…

Гвендилена просыпалась в слезах, а потом, до боли стискивая пальцы, снова и снова повторяла эти слова как молитву. Казалось, от этого становится легче.

Глава 4

И в самом деле – однажды все изменилось.

День стоял ясный, теплый – настоящий весенний день. Лучи солнца пробивались сквозь закопченные окна, и казалось, что это милосердная богиня Анрабена, неустанно прядущая золотые нити надежды, протягивает их всем живущим – даже им, рабыням, до конца дней погребенным в кухонном чаду. Взбивая тесто у окна, Гвендилена прикрыла глаза, подставив лицо первому теплу, и чуть улыбалась. Мерные движения действовали убаюкивающе, и думалось о чем-то хорошем…

– Эй вы, бросайте работу! Забыли, какой сегодня день?

Голос старшего повара вернул ее к реальности. Гвендилена даже мутовку уронила от неожиданности. Она втянула голову в плечи, привычно ожидая окрика или затрещины, но Глану явно было не до нее.

– Амри-дейр наступил! Выходите во двор, да пошевеливайтесь!

Дважды повторять ему не пришлось. Служанки и повара послушно отложили свои ножи, скалки и поварешки, поснимали кастрюли и сковородки с огня и дружно устремились прочь.

Гвендилена тоже вышла со всеми, хотя и совершенно не понимала происходящего. Вначале ей было немного страшновато – ведь шеди-аваль тоже выгоняли на площадь ее односельчан! – но вскоре она успокоилась. Товарки выглядели такими оживленными, даже радостными… Молодые девушки кокетливо поправляли чепцы и передники, а бойкая Мелла торопливо подводила брови сажей.

– А что за день сегодня? – растерянно спросила Гвендилена.

– Эх ты, деревенщина, ничего не знаешь… – укорила ее толстуха Эсма, – раз в году даже у рабов бывает праздник!

– Говорят, давным-давно в этот день преданный раб спас императора Гвенидорма от пленения и смерти, – объяснила старая Редана. – В память об этом господа непременно обходят свои дома и одаривают слуг. Таков обычай Терегиста… Раньше, правда, еще и разрешали отдыхать от рассвета до вечерней звезды, но сейчас все не то, не так, как в старые времена!

– Раньше и вода мокрее была! – хихикнула рыжая Амма. – Лучше шевелись побыстрее, старушка!

– Да я тебя! – Редана замахнулась было на нее, но девчонка ловко увернулась под хохот товарок.

Пройдя длинным темным коридором, Гвендилена вместе с другими служанками оказалась на крытой галерее, куда обычно был заказан путь для кухонной прислуги – кроме особых случаев, разумеется. Спустившись по крутой лестнице с резными перилами из темного дерева, она вместе с другими служанками оказалась в просторном внутреннем дворе замке – не на заднем дворе, куда выходило кухонное окно и куда обычно подвозили съестные припасы, а на парадном, чистом, вымощенном ограненным розовато-серым камнем. Раньше Гвендилене никогда не приходилось бывать здесь, и она с любопытством вертела головой, оглядываясь вокруг.

И в самом деле, было на что посмотреть. Кажется, вся прислуга из замка собралась здесь сегодня! Бравые молодцы с лихо подкрученными усами, одетые в зеленые камзолы, кокетливые девушки в нарядных платьях и чепчиках, отделанных кружевами, и тут же, рядом – усталые изможденные мужчины и женщины в простой одежде из грубого полотна, сурового вида воины в кольчугах с мечами у пояса, ярко разодетые девицы с накрашенными лицами, карлики, горбатые уродцы, шуты в колпаках с колокольчиками… Вовсе диковинно выглядели люди с черной кожей, курчавыми волосами и толстыми, будто вывернутыми губами. Гвендилене очень любопытно было, пачкается ли их кожа, но подойти и потрогать она не посмела.

Слуги и служанки выстроились в ряд, словно в ожидании чего-то важного. Ждать пришлось долго. Солнце припекало, Гвендилена чувствовала, как затекают ноги от неподвижности, но приходилось терпеть. Наконец появился майордом Скаларий – тот самый, что когда-то распределял новоприбывших рабов. В руках он держал посох из черного дерева, украшенный позолотой и затейливой резьбой, а на его желтом одутловатом лице застыло выражение торжественной важности.

– Сегодня, в праздник Амри-дейр, наш милостивый господин принц Хильдегард и его семья по обычаю приветствуют своих слуг! – торжественно провозгласил он.

Майордом ударил посохом о камни. Откуда-то сверху послышалась музыка – Гвендилена не сразу поняла, что на галерее с противоположной стороны расположились скрипачи и флейтисты, – растворились кованые ворота, и во двор вошла целая процессия. Впереди шел высокий, широкоплечий молодой мужчина. Увидев его, Гвендилена почувствовала, как закружилась голова и подкосились колени.

Никогда в жизни она не думала, что человек из плоти и крови может быть так хорош собой, так совершенен! Казалось, перед ней предстал сам Реодан, милосердный и добрый солнечный бог, изображение которого она когда-то видела в храме. Алый плащ, схваченный на плече массивной золотой фибулой, отливал на солнце огнем, длинные каштановые кудри спадали ниже плеч, а ярко-синие глаза смотрели на мир весело и дерзко, с легким прищуром, словно этот красавец и баловень судьбы знал нечто особенное, поднимающее его высоко над другими людьми…

И возможно, так оно и было.

Гвендилена даже не сразу заметила, что рука об руку с ним шла дама в богатой одежде. Она выглядела совсем юной – вряд ли намного старше ее самой, – но за ее руку держался малыш лет трех-четырех от роду, наряженный в коричневый бархатный костюмчик и рубашку с кружевами, а округлившийся под платьем живот молодой женщины ясно говорил о том, что скоро ей снова предстоит стать матерью.

За ними шествовала многочисленная свита – нарядные дамы и кавалеры, но для Гвендилены их лица сливались в размытые пятна. Она видела лишь принца Хильдегарда и смотрела на него не отрываясь, словно хотела навсегда запечатлеть его образ в своей памяти, не упустить ни малейшей черточки…

Принц остановился в центре двора и поднял руку.

– Слушайте меня, мои рабы и слуги! Радуйтесь и веселитесь, Амри-дейр наступил!

Гвендилена почувствовала, как сердце ее затрепетало радостно и нежно. Казалось, принц Хильдегард говорит с ней одной! В этот миг она с радостью отдала бы жизнь лишь за его улыбку, взгляд или возможность прикоснуться к краю пурпурного плаща.

– Я, ваш господин, обещаю вам – тех, кто служит мне верно, я не забуду своей милостью.

– Слава принцу Хильдегарду! – хором отозвалась толпа.

Принц улыбнулся – слегка, лишь уголками губ! – потом повернулся на каблуках и зашагал прочь. Жена и маленький сын едва поспевали за ним, но, казалось, это нимало не заботит его. Видно было – он спешил покончить с необходимой обязанностью, чтобы вернуться к более приятным занятиям. Вслед за ними удалилась и свита.

Гвендилена почувствовала в горле тяжелый колючий комок. Ей казалось, что солнце спряталось за тучами и яркий весенний полдень превратился в серые сумерки. Принц Хильдегард появился ненадолго, но без него весь мир стал совсем другим, тусклым и унылым!

Праздник кончился… Но другие слуги продолжали стоять на месте, словно ожидая еще чего-то, и, как оказалось, не напрасно.

Майордом Скаларий снова ударил о камни своим жезлом.

– А теперь, по милости нашего господина и по обычаю предков, вас одарят деньгами и хлебом! Славьте щедрость принца Хильдегарда!

Во двор вышли какие-то женщины в одинаковых серых платьях с мешками в руках и принялись раздавать мелкие монеты и пресное печенье. Гвендилене ничего не досталось, но она сожалела лишь о том, что все кончилось так быстро.

Вернувшись с другими служанками на кухню, девушка не смогла сдержать слез. Стоило лишь ненадолго выйти наружу, увидеть небо и солнце, глотнуть воздуха, почувствовать свежий ветерок на лице – и привычная уже обстановка стала казаться просто невыносимой. Стены давили, от кухонного чада першило в горле, но главное – все ее существо захлестнуло такое отчаяние и безнадежность, что просто не хотелось жить дальше.

Впервые в жизни она почувствовала, как нежно и сладко щемит сердце при одной мысли о мужчине. Принц Хильдегард, самый прекрасный из всех людей, кого ей доводилось видеть, значил теперь для нее больше целого мира… Ради того, чтобы прикоснуться к нему, ощутить его поцелуй, отдать ему свое тело, она охотно приняла бы любую смерть, но разве он обратит свой взор на ничтожную рабыню? Тем более такую некрасивую…

Гвендилена плакала, вытирая слезы грязным передником. О своей тайне она не сказала бы даже под пыткой, но товарки поняли ее по-своему.

– Что ты ревешь, дурочка? – поддела рыжая Амма. – Не досталось монет? Надо быть порасторопнее! Ничего, может, в следующем году повезет…

– А может, и раньше! – утешила ее Эсма. У толстухи было доброе сердце.

– Принцесса Эвина скоро должна родить. Повитухи говорят, что, скорее всего, снова будет мальчик!

Повариха говорила об этом так, словно в плодовитости молодой госпожи была и ее прямая заслуга. Толстое, красное, лоснящееся лицо просто светилось от гордости.

– Когда родился старший сынок, принц Римеран, был большой праздник, – продолжала она, – обед с переменой двадцати пяти блюд, вот как! Сначала нам всем пришлось побегать, зато потом позволили посмотреть на танцы и фейерверк, а когда принцесса смогла встать с постели, она сама одаривала слуг!

– Да… наша молодая госпожа не только красива, но и добра, – отозвалась старая Редана, – жаль, что ей не придется стать королевой.

– Вот горе-то… Бедняжка навсегда останется принцессой! – хихикнула быстроглазая Мелла. – Но я бы не отказалась поменяться с ней местами!

Редана не удостоила ее даже взглядом.

– Принц Хильдегард, ее супруг, – младший сын короля Людриха, к тому же не от законной супруги, а от наложницы.

– Тебе-то откуда знать? – недоверчиво спросила Эсма, уперев руки в бока.

Старуха лишь усмехнулась.

– Откуда мне знать, говоришь? Я не провела всю жизнь, как вы, среди котлов и сковородок! Когда-то давно я служила самой королеве Магрид, нянчила ее с самого рождения. Уж она-то была настоящей королевой, можете мне поверить.

На морщинистом лице Реданы появилось странное выражение – мечтательное и нежное, так что стало видно, что когда-то она, пожалуй, была весьма недурна собой.

– Магрид… Голубка моя… Она всегда была такой доброй, красивой и кроткой! Слава о ней дошла до самой Орны, и король Людрих, который тогда еще был принцем, решил посвататься к ней славой и честью, как подобает по заветам Древних. Его отец, Гильдерик, был против этого брака – он уже нашел сыну другую невесту! – но Людрих всегда умел настоять на своем. Он отправился в Теуридан и, склонив голову, просил ее руки у отца, короля Вирида. Говорили, что он сделал это ради земель в истоках реки Велы, что шли в приданое за Магрид… Может, это правда, а может, и нет, но он был добрым мужем и любил ее всем сердцем – особенно после того, как она подарила ему наследника. В честь рождения принца Сигриберта он приказал построить храм Благодарения на центральной площади Орны. И, прямо скажу, за такого сына стоит благодарить богов!

– А что было дальше? – тихо спросила Мелла. Куда девался ее бойкий нрав… Девчонка смотрела на Редану широко раскрытыми глазами и слушала ее историю, как ребенок – волшебную сказку.

На лицо Реданы легла тень. Глаза стали скорбными, словно сейчас, спустя много лет, она снова переживала то давнее горе.

– Как говорят в моих родных местах, счастье не бывает долгим, – тихо вымолвила она. – Однажды Магрид сопровождала супруга на охоте. Король не любил расставаться с ней даже ненадолго… Стояла лютая зима, она простудилась, начала кашлять и таяла с каждым днем, словно восковая свечка. Людрих призвал к ней лучших лекарей, но они не смогли помочь. Их головы, выставленные на стене, потом долго пугали прохожих! А Магрид не дожила до весны.

Она помолчала недолго, чтобы перевести дух, и продолжала:

– После смерти супруги король пустился во все тяжкие. Безутешный вдовец начал устраивать такие оргии и кутежи, что старые слуги до сих пор боятся вспоминать о них. После таких ночей даже опытные, все на свете повидавшие шлюхи уходили в монахини! А еще, – Редана понизила голос и опасливо оглянулась по сторонам, словно опасаясь, что кто-то посторонний может услышать ее, – бывало, что из покоев короля слуги тайком выносили чьи-то трупы, наспех завернутые в ковры и занавески… Кто были эти несчастные – никто не знал и не хотел бы знать.

Лишь когда одна из наложниц Людриха, Амаласунта – дева благородного происхождения, бывшая раньше одной из дам-компаньонок покойной королевы, забеременела и родила мальчика, король поутих немного. Ребенок был так похож на него, что даже старая повитуха, которая когда-то принимала самого короля, только головой качала да цокала языком. «Мне показалось, что время повернулось вспять, – повторяла она, – и я снова держу на руках маленького Людриха!»

В конце концов у короля дрогнуло сердце. Он признал сына и даже призвал священника, чтобы совершить брачный обряд с Амаласунтой. Короновать ее как законную королеву он, правда, не стал… Впрочем, это не имело особенного значения. Принцу Хильдегарду достанется только этот замок да несколько деревень в округе. Правда, славный и богатый город Терегист он тоже считает своим по праву – ведь отец обещал оставить его младшему сыну! – но это будет еще не скоро. Король Людрих, хоть и не молод, но крепок духом и телом и может прожить долгие годы. А после его смерти наследником должен стать старший сын, принц Сигриберт…

Тут глаза старухи вспыхнули, и на губах появилась легкая улыбка.

– Вот увидите, когда-нибудь он станет великим королем! – в голосе ее звучала величайшая убежденность. – У него глаза его матери, ее улыбка, а еще он унаследовал ее ум и доброту… Покойная королева могла бы гордиться своим сыном. И я счастлива, что служила ей когда-то!

Гвендилена слушала, боясь пропустить хоть слово. Но рыжая Амма лишь презрительно фыркнула:

– Ага… А теперь ты скребешь котлы, перебираешь горох и чечевицу, да выметаешь золу из очага, так что нечего строить из себя благородную даму!

Но Редана, казалось, ничуть не обиделась. Поглядев на дерзкую девчонку с легкой улыбкой на тонких высохших губах, она вымолвила:

– Правда… Я стара и, наверное, умру здесь. Но я видела другую жизнь, а ты – нет!

– Эй вы, лентяйки, что столпились там? А ну быстрее за работу!

В дверях стоял старший повар Глан. Служанки мигом всполошились, и совсем скоро в кухне стало все как всегда – стучали ножи, что-то скворчало на больших сковородках, поднимались клубы пара над кастрюлями… Гвендилена резала лук и плакала. Обычно она не любила эту работу, но сейчас была рада, что можно не стыдиться слез.

В ту ночь она долго не могла уснуть, несмотря на усталость. Такое с ней случилось впервые с тех пор, как она перешагнула порог замка… Обычно девушка проваливалась в сон, как только добиралась до жесткой циновки, служившей ей постелью, но сейчас, ворочаясь с боку на бок, она чувствовала себя так, будто ее сердце поджаривают на медленном огне. Образ принца Хильдегарда стоял перед глазами, так что, кажется, стоит протянуть руку – и можно коснуться его… Но все это лишь мечты, которым не дано сделаться явью.

Гвендилену душили горькие, злые слезы. Ну почему все устроено так несправедливо? Почему одним все достается просто по праву рождения, а ей выпали одни невзгоды – бедность, попреки, рабская доля… Даже в родной семье она всегда чувствовала себя чужой и нелюбимой! А что впереди? Только тяжелый труд день за днем. Ей не на что надеяться, и незачем зря обманывать себя! Напрасно она твердила, что все еще может измениться. Слова, которые столько раз спасали ее от безумия и отчаяния, теперь казались ложью.

А значит, и жить больше незачем. К чему влачить это убогое существование еще год, или пять, или двадцать? Лучше закончить прямо сейчас, пока никто не успел помешать. В небе светит полная луна, и это хорошо – видно почти как днем! Все надо сделать быстро, чтобы никто из товарок не проснулся.

Гвендилена встала и, как была босая, в одной сорочке, заметалась по кухне. Так мечется птица, случайно залетевшая в дом… Умереть оказалось не так уж и просто! Есть окно, но ей не открыть тяжелую скрипучую створку, не разбудив всех вокруг. К тому же до земли недалеко – каких-нибудь десять локтей, так что можно разве что руки и ноги переломать. Есть тяжелый острый нож, но что, если в последний миг дрогнет рука?

Значит, остается одно средство, последнее. Вот крепкий железный крюк – обычно на нем подвешивали свиные туши. Вот веревка – ею связывали хворост для растопки. «Все, что нужно, держи под руками!» – говаривала мать когда-то. Наверное, это был хороший совет…

Девушка быстро соорудила петлю, пододвинула поближе колченогий деревянный табурет, на котором обычно сидела в углу старая Редана, перебирая крупу узловатыми морщинистыми пальцами. Осталось совсем немного – привязать веревку, просунуть голову в петлю и сделать последний шаг – в никуда, в пустоту, в смерть… Гвендилена и раньше видела, как умирали люди на виселице (взять хотя бы убийц ее отца!), и от души надеялась, что все кончится быстро.

Она уже собралась было влезть на табурет, когда случайно бросила взгляд на большое блюдо, начищенное до зеркального блеска. В лунном свете оно сверкало, как чистое серебро… Но не потому девушка тихо ахнула и выронила веревку из рук. Вместо собственного отражения на нее смотрела та самая зеленоглазая красавица, которую она когда-то видела на озере Трелоно! «Будь я такой, принц Хильдегард непременно полюбил бы меня, – подумала Гвендилена, – о, если бы это было возможно…»

– Все еще может измениться! – знакомый тихий голос послышался где-то рядом. – Все может измениться, если только ты веришь в это…

Слезы хлынули из глаз Гвендилены. Но это были легкие, освобождающие слезы. Она вернулась в свою убогую постель, свернулась в клубочек, и впервые жесткая циновка показалась ей царским ложем. Было почти чудом – снова почувствовать себя живой, поверить, что когда-нибудь еще придет ее время, она непременно дождется своего часа, и тогда…

Что произойдет тогда, девушка додумать не успела. Засыпая, она впервые за долгие месяцы чувствовала себя почти счастливой – как в детстве, в ожидании праздника.

Глава 5

После той ночи Гвендилена будто пробудилась от долгого и глубокого сна. Ей казалось, что все чувства ее обострились до предела, и любая работа спорилась в руках. Она без устали что-то чистила, терла, помешивала и переворачивала, подмечая все, что делают более опытные товарки, и не упуская ни малейшей детали.

Постепенно ее стали допускать к приготовлению блюд для королевского стола. Однажды она даже удостоилась похвалы старшего повара, а такое случалось нечасто. Оглядев приготовленный ею паштет из перепелов, он попробовал маленький кусочек и поманил Гвендилену к себе:

– Эй ты, девчонка, подойди!

Гвендилена стояла перед ним, опустив глаза, и сердце билось часто и гулко. Что, если сейчас этот страшный человек ударит ее? Или, еще хуже, возьмет за руку, чтобы отвести в свою каморку и сделать с ней то же, что и с другими?

Но, к счастью, этого не случилось. Повар потрепал ее по щеке и одобрительно хмыкнул.

– Кажется, из тебя будет толк! – веско произнес он и пошел дальше, по обыкновению заложив руки за спину и выставив вперед объемистое пузо.

Гвендилена покраснела от смущения. Товарки смотрели на нее с завистью. Рыжая Амма, уперев руки в бока, насмешливо бросила:

– Посмотрите на нее! Как эта тихоня старается выслужиться, даром что без году неделя в замке! Глядишь, станет старшей поварихой, будет командовать всеми нами! Или, может, хочешь окрутить главного повара?

Гвендилена ничего не ответила, лишь презрительно фыркнула, как рассерженная кошка, и отвернулась. Затевать пустую свару ей не хотелось. Стать старшей поварихой… Разве такие убогие, жалкие мечты стоят того, чтобы лелеять их, лежа по ночам без сна? И уж точно она не хотела бы заполучить в свою постель старшего повара, даже если бы ей предложили за это все сокровища мира!

Опустив ресницы, Гвендилена улыбнулась – чуть заметно, одними уголками губ. Теперь у нее была своя тайна, бережно хранимая от всех. Каждый день она ждала своего счастливого случая – жадно и напряженно, как ждет охотник в засаде.

Но, как водится, все произошло внезапно.

Стояла ранняя осень, когда принцесса Эвина разрешилась от бремени – и, как и предсказывали, снова мальчиком. В честь такого события в замке устроили большой праздник. Как и предполагала толстая Эсма, всей прислуге было дозволено пойти посмотреть на танцы и фейерверк – разумеется, после окончания торжественного обеда.

На кухне с самого утра царило лихорадочное оживление. Торопясь поскорее приготовить все для праздничного пира, служанки и повара сбивались с ног. Как всегда, в последний момент кто-то рассыпал муку, кто-то опрокинул кипяток (слава всем богам, что не на себя!), кто-то поскользнулся и растянулся на полу…

Наконец угощение было готово, и все треволнения остались позади. Потом, когда стемнело, девушки постарались принарядиться, как могли, и отправились на открытую галерею, выходящую в сад, где после обеда должны были состояться гуляния и фейерверк.

Все волновались. Когда еще выдастся случай хоть ненадолго покинуть опостылевшую кухню, поглазеть на нарядных кавалеров и дам, послушать музыку – хотя бы издалека…

Гвендилена тоже хотела пойти вместе со всеми. Она надела заранее припасенную чистую сорочку, умылась и даже заплела косу, как когда-то учила мать. Правда, получилось не очень-то красиво. Жесткие непослушные пряди волос все время выбивались из прически, и из маленького зеркальца смотрело усталое и угрюмое лицо. Гвендилена досадливо отвернулась и чуть не расплакалась. Идти куда-то вовсе расхотелось.

Она прилегла на жесткую подстилку из рогожи, служившую ей постелью, отвернулась к стене… И не смогла подняться. Другие девушки звали и тормошили ее, но напрасно – их голоса слышались как будто издалека. «Я только чуть-чуть подремлю, совсем немного… а потом встану и пойду со всеми!» – успела подумать она, проваливаясь в сон.

Когда она проснулась, за окнами стемнело. В небе вспыхивали разноцветные огни, и радостные крики слышались издалека… Досадуя на себя, что пропустила самое интересное, Гвендилена подняла голову и не поверила своим глазам. Возле очага, завороженно глядя на потухающие угли, стоял маленький принц Римеран, старший сын Эвины и Хильдегарда! Именно его она видела тогда, во дворе…

Мальчик, казалось, позабыл обо всем на свете. Багровый огонек, пробегающий под серым пеплом, казался живым существом, вроде маленького зверька или ящерицы. Он весь подался вперед, и Гвендилена тихо ахнула. Стоит ему оступиться – совсем чуть-чуть! – и он упадет лицом в очаг, может серьезно обжечься, даже погибнуть. Но ведь, пока она рядом, этого не случится, она непременно спасет этого славного малыша, и тогда… Разумеется, она спасет его! Спасет, даже если пострадает сама, вытащит из огня!

Ну а потом… Будет ведь только справедливо, если его мать решит как-то вознаградить спасительницу сына? Может быть, даже она прикажет ей покинуть кухню и оставит при себе… Тогда она сможет видеть иногда принца Хильдегарда, и когда-нибудь он поймет, как она предана ему! Конечно, он оценит ее преданность, как оценил бы отец, если бы его жизненный путь не прервался так рано!

Картины будущей жизни, такой заманчивой и прекрасной, пронеслись у нее в голове… Но уже в следующий миг Гвендилена осознала, что это всего лишь пустые мечтания. Мальчик и не думал падать! Сейчас ему надоест смотреть в очаг, или его хватятся мать и няньки, и маленький принц убежит из кухни в свой мир, туда, где просторные светлые комнаты, нарядные дамы и кавалеры, лошади, охота и балы…

А она останется здесь – навсегда.

Гвендилена чувствовала, как утекает драгоценное время. Она почти впала в отчаяние, когда вдруг в голове зашелестел тихий, но вполне ясный и отчетливый голос. Именно этот голос она слышала в ту страшную грозовую ночь на озере Трелоно, когда погибла Айя, а она в отчаянии рыдала, лежа на мокром песке, он утешал ее в минуты отчаяния, и совсем недавно, когда она готова была умереть, именно он удержал ее от последнего рокового шага…

«Что, если подтолкнуть его, совсем чуть-чуть, еле заметно? А потом сразу подбежать и вытащить. Он даже обжечься не успеет, только испугается!»

В первый момент Гвендилена и сама ужаснулась. Нет, нет, конечно, она не станет этого делать! То, что случилось когда-то с сестрой, была всего лишь случайность. Совсем другое дело – сознательно покалечить беззащитного малыша… К тому же если кто-то узнает, что она просто допустила такую мысль, – ей несдобровать!

А голос в голове – такой уверенный и спокойный! – твердил, что все получится, если только не упустить свой шанс, действовать ловко и осторожно. Если все сделать быстро, никто ничего не узнает… И совсем не обязательно подходить близко! Перед очагом лежит большой лист железа с загнутыми краями – на тот случай, если уголек упадет на пол. Если подтолкнуть его – совсем чуть-чуть, несильно! – ребенок сразу же потеряет равновесие, и тогда…

Словно в полусне, Гвендилена встала и, неслышно ступая босыми ногами, подошла к очагу. Мальчик даже не заметил ее присутствия. Почти не осознавая, что делает, девушка наклонилась, звякнуло железо…

Из оцепенения ее вывел отчаянный крик малыша. Мальчик упал лицом в очаг и отчаянно бился, пытаясь выбраться. Искры летели во все стороны, и, казалось, сейчас он сгорит, сгорит заживо…

В первый момент Гвендилена оторопела от случившегося. Она и подумать не могла, что это будет так страшно! Девушка попыталась вытащить ребенка, но он так отчаянно бился и вырывался, что это удалось не сразу.

В лицо пахнуло жаром, руки обожгло адской болью. Чувствуя, как горит ее собственная плоть, Гвендилена изо всех сил старалась сдержать крик, а главное – не потерять присутствия духа. Схватив малыша, она бегом бросилась прочь из кухни, на открытую галерею – туда, где в темном небе расцветали разноцветные вспышки фейерверков, слышались музыка и веселые голоса.

Ребенок больше не кричал, он затих у нее на руках, и маленькое тельце как-то странно обвисло. Сейчас он казался очень тяжелым… Страшно было, что он умер или вот-вот умрет.

В этот миг Гвендилена даже почувствовала жалость к нему – такому маленькому, беззащитному и, скорее всего, обезображенному до конца жизни.

«Я не хотела этого… Не хотела!» – твердила она про себя.

Распахнув тяжелую дверь, Гвендилена чувствовала, что и ее силы на исходе – кружилась голова, в ушах звенело, и все вокруг будто подернулось зыбкой туманной пеленой. Она понимала, что вот-вот потеряет сознание.

– Помогите… – успела крикнуть она, медленно сползая на пол по стене и стараясь не выпустить из рук малыша, – помогите, он упал в очаг…

Глава 6

Когда Гвендилена пришла в себя, было уже утро. Солнце стояло высоко, и девушка испугалась, что проспала. Теперь, пожалуй, ей достанется от старшего повара… Но почему так тихо вокруг?

Еще больше ее удивило другое – постель была мягкой и чистой, а комната, хотя и небольшая, тоже выглядела опрятной. Даже самый воздух пах по-другому – свежестью и сушеной лавандой, а не кухонным чадом и копотью.

Гвендилена попыталась было встать, оперлась рукой о край ложа – и вскрикнула от боли. Только сейчас она заметила, что ее руки до самых локтей туго перевязаны льняным полотном. Рядом, на низкой скамеечке, сидела какая-то девушка в платье из серого холста, чепце и переднике и тихо дремала, склонив голову на грудь. Заметив, что Гвендилена открыла глаза, она почему-то вдруг всполошилась, всплеснула руками и выскользнула за дверь.

Оставшись в одиночестве, Гвендилена блаженно вытянулась под одеялом. Вспомнив события прошлой ночи, девушка чуть не расплакалась, но уже не от боли, а от радости. Удалось! Неизвестно, что будет дальше, но раз она здесь, а не в темнице и не на опостылевшей кухне, значит, все получилось, как она хотела.

Скрипнула дверь, и в комнату вошла невысокая женщина средних лет в простом темном платье, с большой кожаной сумкой в руках. Не говоря ни слова, она придвинула столик поближе к кровати и принялась раскладывать на нем какие-то склянки, инструменты, чистые бинты…

– Кто ты? – спросила Гвендилена.

– Я Гила, целительница. Протяни руки, я должна перевязать. Будет немного больно.

Она говорила очень серьезно, бесстрастно, без намека на улыбку или сострадание. В голосе ее слышался какой-то странный, нездешний выговор. Гвендилена еще никогда такого не слышала.

Немного оробев, она покорно протянула руки. Женщина принялась разматывать повязки – осторожно и ловко, невнятно бормоча себе под нос. Гвендилена старалась не вскрикнуть – это и в самом деле было больно… Но не так чтобы очень.

Осмотрев ее руки, Гила удовлетворенно хмыкнула. Потом она долго, тщательно смазывала ожоги какой-то пахучей мазью, снова перевязывала, все так же приговаривая что-то нараспев на непонятном языке. Закончив, она протянула Гвендилене маленький пузырек с темной маслянистой жидкостью.

– Выпей это. Ты будешь спать, тебе не будет больно. Когда проснешься, сможешь поесть.

Гвендилена покорно выпила. Жидкость оказалась остро пахнущей и горькой на вкус… Почти сразу в голове зашумело, и веки стали тяжелеть. Словно сквозь пелену, девушка видела, как Гила собрала свои принадлежности. Целительница уже направилась к выходу, но Гвендилена остановила ее.

– Подожди!

– Что тебе? – Гила обернулась, и на ее лице явственно отразилось неудовольствие.

– А как ребенок? Ну малыш… – несмело спросила Гвендилена, – тот, что упал в очаг.

Гила невесело усмехнулась.

– Он будет жить. Но вряд ли вырастет красавчиком.

На миг Гвендилена похолодела от ужаса – ей показалось, что целительница догадалась о том, что она сделала! – но та больше не проронила ни слова.

– Скажи, что со мной будет дальше? – робко спросила девушка.

Лицо Гилы стало жестким.

– Откуда мне знать? Я целительница, а не гадалка! – отрезала она, но потом, будто смягчившись, добавила: – Если будешь умной, твоя жизнь переменится к лучшему. Сильно переменится…

Она вышла, аккуратно притворив за собой дверь, а Гвендилена без сил откинулась на подушку. Веки стали очень тяжелыми, в теле появилась странная легкость, и скоро она заснула.

Глава 7

На следующее утро Гвендилена проснулась от того, что услышала за дверью звонкий молодой женский голос:

– Она здесь?

– Ваше высочество, вы не должны… – убеждал другой голос, глуховатый, видимо, принадлежащий даме постарше.

– Это не важно! Я хочу говорить с ней.

Дверь распахнулась, и Гвендилена обомлела от изумления. Перед ней стояла сама принцесса Эвина! Лицо ее было бледным и осунувшимся, глаза покраснели, и сейчас она выглядела не знатной дамой, особой королевской крови, госпожой над жизнью и смертью многих своих подданных, а перепуганной девчонкой. Ее сопровождала полная женщина средних лет с пухлым красным лицом. Вероятно, в другое время она была простой и доброй, но сейчас выглядела как перепуганная наседка, завидевшая ястреба над своим выводком.

Гвендилена попыталась подняться им навстречу, но запуталась в простынях, задела обожженной рукой о край ложа и невольно вскрикнула.

– Тебе больно? – всполошилась принцесса. – Можешь лежать, не вставай! Я разрешаю. Как тебя зовут?

– Гвендилена…

Собственный голос показался ей на диво робким и слабым. Впервые в жизни произнести собственное имя было так трудно!

– Ты знаешь, кто я?

– О да! Вы принцесса Эвина, – сухими, непослушными губами вымолвила Гвендилена. Она вдруг вспомнила праздник Амри-дейр, разговор на кухне, истории старой Реданы… И после короткой паузы выпалила: – Надеюсь всем сердцем – наша будущая королева!

Гостья казалась обескураженной, но лишь на мгновение.

– Пожалуй, ты слишком умна для простой рабыни, – заметила она. – Откуда ты родом?

– Из деревни Вардален, близ Паровца, – потупилась Гвендилена. Она знала, что раньше родная деревня называлась Настравой, но графу Ральхингеру это название показалось более благозвучным. В своих владениях он старался искоренять всякую память о стародавних временах, и потому принадлежащие ему деревни носили красивые имена, которые господин граф черпал из книг в своей обширной библиотеке.

Гвендилена подумала немного и добавила:

– Мой отец был старшим лесничим в поместье графа Ральхингера.

При упоминании имени графа принцесса Эвина почему-то смутилась – по крайней мере, Гвендилене так показалось. По лицу ее пробежала тень, она тряхнула головой, словно отгоняя неприятное воспоминание, и заговорила совсем другим тоном – так, словно лишь сейчас вспомнила, зачем пришла:

– Итак, Гвендилена… Ты спасла моего сына, и потому я должна достойно вознаградить тебя. Проси о чем хочешь!

Девушка растерялась. Она так ждала этого момента, так надеялась… А сейчас не знала, чего пожелать! Свободы? Золота? Но чего стоит все это, если она окажется вдалеке от принца Хильдегарда, единственного мужчины, без которого ее жизнь потеряет всякий смысл? Она уже готова была расплакаться от собственной беспомощности, но перед глазами вдруг всплыло лицо Гилы. «Если будешь умной…» Вспомнив слова целительницы, Гвендилена скромно опустила глаза и тихо вымолвила:

– Ваше высочество, мне ничего не нужно! Я счастлива служить вам и всей королевской семье. Молю богов лишь о том, чтобы ваш сын, принц Римеран, поскорее поправился.

Эвина смотрела на нее, сдвинув тонкие брови и чуть наморщив лоб. Казалось, она обдумывает нечто важное… А Гвендилена лежала ни жива ни мертва, в томительном ожидании решения своей судьбы. Сердце стучало как кузнечный молот, в горле пересохло, и струйка пота потекла по спине под рубашкой.

Наконец Эвина вымолвила:

– С этого дня ты больше не рабыня. Как только поправишься, ты можешь уйти куда пожелаешь – или остаться в замке как свободная женщина и стать моей дамой-компаньонкой.

Гвендилена вздохнула с облегчением. Губы будто сами сложились в улыбку.

– Благодарю вас, ваше высочество… Клянусь, вы не пожалеете об этом!

Часть III. Фрейлина

Глава 1

Дни тянулись за днями, и Гвендилена постепенно начала привыкать к новой жизни. Поначалу она просто наслаждалась покоем, хорошей едой, а главное – тем, что впервые в жизни ей ничего не нужно было делать самой. Даже для того, чтобы умыть и причесать ее, каждый день приходила служанка. Веселая хохотушка Летта очень старалась угодить ей, и это тоже было приятно, хотя и непривычно. Девушка оказалась весьма смышленой и ловкой. Гвендилена скоро привыкла к ней и даже решила оставить при себе, если только принцесса Эвина сдержит свое обещание.

Ожоги на руках заживали хорошо. С каждым днем бинтовые обмоты становились все тоньше и тоньше, и вскоре настал день, когда Гила разрешила снять повязки окончательно. Гвендилена долго с удивлением смотрела на свои руки – покрытые тонкой кожей, едва наросшей на месте ожогов, они казались почти чужими, не принадлежащими ей…

Она даже заплакала неожиданно для себя самой, но Гила поняла причину ее слез по-своему.

– Перестань! Все заживет без следа, – сказала она, и легкая снисходительная улыбка тронула тонкие, почти бескровные губы. – Ты очень молода… Сумеешь еще поносить кольца!

Гвендилена искоса посмотрела на нее. Она немного побаивалась этой женщины – такой мудрой, властной, холодной… И безжалостной. Но в то же время Гила чем-то притягивала к себе. Знание, опыт, спокойствие и неколебимое достоинство словно бы возводили на незримый пьедестал эту хрупкую невысокую женщину в неприметном сером платье.

– К чему мне кольца? – спросила девушка.

– Скоро узнаешь, – таинственно улыбнулась целительница.

Гила оказалась совершенно права. Очень скоро руки приняли свой обычный вид, даже стали белее и нежнее, ведь Гвендилене теперь не приходилось заниматься черной работой! Следов от ожогов действительно не осталось, и девушка была почти счастлива… Но только поначалу. Постепенно однообразное существование, а главное, неопределенность дальнейшей судьбы начали ее тяготить. Иногда ей казалось, что все забыли о ней и принцесса Эвина не намерена выполнять свое обещание. Гвендилена старательно отгоняла такие мысли, но все равно было страшно – вдруг все окажется напрасно и ее снова вернут на кухню?

Она уже почти отчаялась дождаться перемен в своей судьбе, но однажды вечером, сразу после того, как стемнело и в замке зажгли огни, в ее каморку явилась Калеа – та самая пожилая дама, что сопровождала принцессу Эвину. Летта рассказывала, что когда-то она была кормилицей принцессы и, по сути, заменила ей мать, умершую вскоре после родов.

А теперь эта женщина стояла перед ней с каменным лицом, всем своим видом выражая неудовольствие от того, что какая-то выскочка, вчерашняя рабыня, окажется приближенной к особе королевской крови.

Гвендилена поднялась ей навстречу, стараясь унять дрожь в коленях.

– Приветствую вас, почтенная Калеа! – произнесла она, опустив глаза долу. – Рада, что вы нашли время навестить меня.

Она очень старалась быть вежливой, понимая, что этой женщине следует всячески угождать и по возможности добиться ее расположения… Правда, Калеа даже не заметила этого – или не захотела замечать.

– Моя госпожа желает справиться о вашем здоровье, – холодно произнесла она.

– О, благодарю вас, я вполне здорова! – выпалила Гвендилена. Сердце забилось сильнее, и кровь прилила к щекам. Она чувствовала, что с этого дня ее жизнь наконец-то изменится. Теперь она сможет иногда видеть принца Хильдегарда! Может, когда-нибудь он заметит ее, и тогда…

– Принцесса просила передать вам это – в знак своего благоволения и начала вашей новой службы.

Из вышитого ручного мешочка Калеа достала массивное золотое кольцо с большим синим камнем и протянула его Гвендилене.

– Благодарю…

В жизни еще никогда Гвендилена не видела таких красивых вещей. «Ну кроме того случая на озере Трелоно», – услужливо подсказала память. Но это было давно, и, может быть, чудесный венец только померещился ей… А сейчас – совсем другое дело!

Девушка взяла перстень, подивилась его тяжести и осторожно примерила. Он пришелся как раз впору на безымянный палец. «Успеешь еще поносить кольца!» – стукнуло в голове. Гила знала, что говорила…

Калеа наблюдала за ней, почти не скрывая неприязни. Видно было, что, будь ее воля, Гвендилена давным-давно оказалась бы за воротами замка.

– С завтрашнего утра извольте приступать к своим обязанностям, Гвендилена! – произнесла она и, поджав губы, добавила: – Разумеется, если вы еще не передумали.

«Еще чего захотела, старая корова!» – подумала про себя Гвендилена, но вслух сказала совсем другое:

– О нет, разумеется… Благодарю вас. Я счастлива служить принцессе и королевской семье!

* * *

На следующее утро Гвендилена стояла перед дверью в покои принцессы Эвины. Наряженная в новое платье, с высокой прической, над которой веселой хохотушке Летте пришлось немало потрудиться, девушка чувствовала себя неуклюжей и скованной. Длинные пышные юбки отчего-то путались в ногах, так что Гвендилена все время опасалась наступить на подол, тугая шнуровка сдавливала тело, мешая дышать, от волос, скрученных на макушке, с непривычки болела голова… На миг Гвендилена испугалась, что вот-вот упадет в обморок.

Собрав все свое мужество, она осторожно постучала, и дверь распахнулась перед ней, как будто сама собой. Девушка не сразу заметила карлика в разноцветном балахоне, который исполнял роль привратника. Склонившись в шутовском поклоне, он приветствовал ее, скаля желтые лошадиные зубы, а Гвендилена застыла на пороге, не смея войти.

Комната принцессы была убрана в бело-розовых тонах. Легкие ткани, прозрачные занавеси, мебель, затейливо расписанная цветами, – все было таким легким, чистым и красивым… Казалось, здесь могут обитать светлые альвы или небесные духи, но никак не земные женщины, пусть даже благородные дамы королевской крови!

Принцесса сидела на кушетке, обитой шелком, в окружении своих фрейлин. Весело болтая с ними, одной рукой она чуть покачивала колыбель. Ее белокурая головка на точеной шее казалась похожей на диковинный цветок. Облаченная в просторное платье, отделанное кружевами, она выглядела на удивление юной и невинной – невозможно было представить себе, что это мать двоих детей! – и такой прелестной, что Гвендилена невольно залюбовалась ею.

Увидев ее, принцесса улыбнулась.

– А, это ты… Входи.

Не чувствуя ног под собой, Гвендилена подошла ближе. Она очень боялась поскользнуться на полу, блестящем, словно зеркало, и потому двигалась маленькими шажками.

– Ваше высочество…

Она попыталась присесть в реверансе, чуть приподняв длинные юбки и выставив ножку вперед, как показывала Летта, но получилось не очень-то удачно – Гвендилена все-таки поскользнулась на натертом паркете и чуть не упала. Фрейлины отводили глаза, некоторые даже фыркали в кулачок, а Гвендилена готова была сквозь землю провалиться от неловкости и стыда за свою неуклюжесть. В этой роскошно убранной комнате она чувствовала себя чужой, словно зверь, которого поймали в лесу и зачем-то привели в дом…

Только сама принцесса Эвина не подала вида. Она посмотрела на хихикающих фрейлин с легкой укоризной и звонко вымолвила:

– Дорогие подруги, перед вами Гвендилена. Это она спасла моего малыша, когда он упал в очаг, и потому стала одной из вас. Будьте добры и терпеливы к ней! Надеюсь, с вашей помощью она сможет скоро освоиться.

Девушка почувствовала, как в груди разлилось тепло, и в то же время ей хотелось заплакать, как плакала она давным-давно, еще в детстве, уткнувшись в материнский подол и точно зная, что мать пожалеет и утешит, погладит по голове, шепнет на ухо что-то ласковое и вытрет слезы… С тех пор никто больше не был так добр к ней!

Гвендилена низко поклонилась – на этот раз она уже не пыталась заботиться о том, чтобы ее движения выглядели грациозными! – и, стараясь справиться с дрожью в голосе, тихо сказала:

– Ваше высочество, я счастлива служить вам…

Глава 2

За окнами замка ревел и метался, горестно завывая, злой зимний ветер. Где-то внизу шумело море, волны бились о камни, и в неумолчном гуле чудилось что-то зловещее и безнадежное.

Свеча на низком резном столике догорала, чадя и потрескивая, но Гвендилена, казалось, не замечала этого. Глядя в темноту за окном, она думала о том, что время позднее, она устала, и давно пора ложиться в постель – ведь завтра ей предстоит еще один долгий день, с утра до темноты заполненный бесконечными хлопотами и суетой. Самое время раздеться, снять тугой корсет, распустить волосы и юркнуть под одеяло… Но спать ей совсем не хотелось. Трудно заснуть, когда гнетут невеселые мысли и печаль угнездилась в сердце подобно змее под корягой в лесу!

С тех пор как Гвендилена стала дамой-компаньонкой – а по сути, служанкой принцессы и нянькой ее детей, – для нее мало что изменилось. Да, теперь она каждый день ест досыта, носит красивые платья, у нее появилась комната с мягкой постелью – пускай не роскошные хоромы, но, по крайней мере, здесь можно закрыть за собой дверь и остаться одной – и даже собственная горничная… Принцесса Эвина разрешила ей оставить при себе Летту, но Гвендилена до сих пор вздрагивает, когда та, обращаясь к ней, говорит «госпожа».

Поначалу было особенно тяжело. Гвендилена очень старалась поскорее привыкнуть к дворцовым порядкам и научиться всему, что нужно знать и уметь в ее нынешнем положении, – грациозной походке, поклонам и реверансам, искусству правильно выбирать платья и прически, вести себя за столом, а главное, говорить, как подобает благородной даме, но получалось плохо. Другие фрейлины из свиты принцессы почти открыто насмехались над ней, называли дикаркой и неуклюжей деревенщиной. Было обидно, но Гвендилена старалась не подавать вида. Что могут знать о ее жизни эти разряженные куклы? Дочки благородных родителей, они с колыбели купались в роскоши, ни в чем не знали отказа, и теперь видеть рядом с собой вчерашнюю кухонную рабыню для них оскорбительно! Людей, подобных ей, они и замечать-то не привыкли, как не замечают пыль под ногами. Гвендилена понимала это и терпела насмешки, стиснув зубы. «Ничего, – думала она, – все еще может измениться… Мне ли не знать об этом?»

Принцесса Эвина оказалась на диво чадолюбивой матерью, и фрейлинам приходилось разделять ее заботы о детях. Маленький Альдерик, ее новорожденный сын, был слабеньким, болезненным, беспокойным, плохо спал и часто плакал. По заведенному порядку вместе с кормилицей на ночь с ребенком непременно оставалась одна из фрейлин, и Гвендилене такие ночи выпадали нередко… Каждый раз она улыбалась и кланялась, благодаря за оказанную честь, хотя сама порой готова была выбросить мерзкого крикуна в окно, прямо на камни.

Немало хлопот доставлял и старший сын принцессы, маленький принц Римеран. После падения в очаг он благополучно поправился, но его лицо так и осталось изуродовано шрамами от ожогов. Целительница Гила была права – красавчиком ему никогда не стать… В замке говорили, что до этого происшествия он был веселым и добрым мальчуганом, но теперь стал капризным и злым, как звереныш. Любимым его развлечением было спрятаться в темном закоулке и неожиданно выпрыгнуть с диким криком под ноги кому-нибудь из проходящих. Служанки визжали от страха и неожиданности, фрейлины, бывало, падали, путаясь в длинных платьях, а гадкий мальчишка заливался счастливым смехом и тут же убегал, чтобы спрятаться снова.

Хуже всего было в те дни, когда принц Хильдегард наведывался в покои супруги. Госпожу надо было причесать, умастить ее тело и волосы драгоценными ароматами, облачить в сорочку из тонкого белоснежного полотна с кружевами… И скромно выйти из ее спальни, закрыв за собой дверь. Бывало, принц оставался на всю ночь, а иногда случалось, что он не выходил из ее покоев день или два. В такие дни еду для них нужно было оставлять у порога, а служанки шептались, что в ближайшее время Эвине и Хильдегарду следует ждать появления нового отпрыска.

Другие фрейлины рады были провести время за чашкой душистого отвара из трав, сдобренного медом и пряностями, сплетничая и хихикая, но для Гвендилены это было мучительно. Каждый раз она зажимала уши, стараясь не слышать звуков, доносящихся из покоев принцессы, но, как нарочно, это не помогало. Скрип кровати, вздохи, стоны, смех и ласковое воркование – все это резало как ножом по сердцу. Как она мечтала хоть раз оказаться на месте госпожи! Все в замке знали, что своей благосклонностью принц Хильдегард не обходит даже служанок и судомоек… «В отца пошел!» – шептались старые слуги. Но напрасно Гвендилена прихорашивалась и старалась почаще попадаться принцу на глаза – он даже не замечал ее. Просто проходил мимо, беззаботно насвистывая, и обращал внимания не более чем на мебель. От этого можно было сойти с ума!

Однажды, в ненастный осенний вечер, принц пожелал отужинать в покоях супруги. Он был в хорошем настроении, пил вино, шутил с фрейлинами, даже покачал на колене старшего сына, и мальчик был вне себя от радости, впервые, может быть, позабыв о собственном уродстве… Казалось, Хильдегард обладал удивительном даром делать счастливыми всех вокруг, не прилагая к этому ни малейших усилий! В который раз Гвендилена искала его взгляд, жадно и трепетно – и, как всегда, напрасно.

Отправляясь спать, она видела, как принц сидел у камина, рассеянно почесывая за ухом любимую охотничью собаку, и почувствовала острую, жгучую зависть к ней. В этот миг она охотно бы поменялась местами со старой пятнистой сукой с артритными лапами и мутными глазами, лишь бы быть рядом с любимым, смотреть ему в глаза, чувствовать на себе его руки… Даже собаку он иногда удостаивает лаской, разве она хуже?

С того дня Гвендилена почувствовала, как в ее душе словно что-то надломилось. Ее не радовали больше ни вкусная еда, ни нарядные платья, ни жизнь во дворце… Раньше о таком она бы и мечтать не могла, но к чему все это, если нет надежды?

И сейчас, гладя в темноту за окном сухими воспаленными глазами, она думала о том, сколько еще ночей ей придется провести, плача в подушку? Сколько лет прожить без любви, пока ее тело не иссохнет и не состарится, а душа не зачахнет окончательно? Ни один мужчина не смотрел на нее с вожделением – если только не считать тот случай, когда пьяный отчим попытался влезть к ней в постель после похорон матери. Неужели так будет всегда? И принц Хильдегард останется недосягаемым, как звезда в небе…

«Я не знаю, что делать, – с тоской думала Гвендилена, – я совсем одна…»

Она почти не удивилась, когда рядом послышался знакомый тихий голос:

– Если не знаешь, что делать, спроси у того, кто знает! Или у той.

Читать далее