Читать онлайн Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода бесплатно

Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

Gabriele Klein

Pina Bausch und das Tanztheater

Die Kunst des Übersetzens

Перевод с немецкого Наталии Бакши под редакцией Никиты Алексеева и Марии Москвиной

© 2021, Gabriele Klein Hamburg. German edition: transcript, Bielefeld

© Н. А. Бакши, перевод, 2021

© ООО «Индивидуум Принт», 2021

Книга переведена при поддержке Гёте-Института

* * *

Предисловие основателя и художественного руководителя фестиваля Context. Diana Vishneva Дианы Вишнёвой

Дорогие читатели, вы держите в руках первую книгу фестиваля Context. В фокусе нашей издательской программы – фундаментальные и актуальные теоретические тексты по танцевальной практике и хореографии, еще не переведенные на русский язык.

Книга Габриэле Кляйн посвящена Танцтеатру Вупперталя и описывает то, что, казалось бы, невозможно описать – методы работы Пины Бауш. Уверена, что благодаря рассказу о культурологических связях и о контексте, в котором великая Пина создавала свои работы, каждый читатель откроет новые грани ее творчества. Мне труд Габриэлы Кляйн помогает еще глубже понять язык искусства Пины – после того как я ощутила его через собственное тело.

Впервые воочию я увидела спектакль Пины – это была «Весна священная», – уже будучи балериной Мариинского театра. Мое сознание перевернулось. Ошеломление – пожалуй, самое точное слово. Я не могла объяснить себе, как на сцене возможно такое. Этот открывшийся космос затягивал, увлекал.

Я ловила редкие приезды труппы Пины в Россию. Начала следовать по миру за Танцтеатром, когда выдавалась такая возможность. Видела «Полнолуние», «Ten Chi», «Мазурку Фого», «Контактхофа», «Мойщика окон» и «Кафе Мюллер», в котором танцевала сама Пина; смотрела запись «Орфея и Эвридики» в исполнении Парижской оперы. Пина открыто и в разных формах говорила о политике и войне, жизни и смерти, любви и ненависти. Серьезность и трагизм сменялись смехом и юмором. На протяжении одного спектакля ты погружался в прошлое и возвращался в настоящее. И я каждый раз испытывала эйфорию или впадала в транс, все глубже и глубже постигая тайну танца Пины Бауш.

Внутренне ее постановки откликались во мне, и я хотела понять их через собственное тело. Но в то же время боялась шагнуть в неизведанное. Нужно ли мне, балерине русской классической школы, специально учиться новому языку? Способна ли я вообще на кардинально иной язык? А главное – откликнется ли на мое желание Пина?

Благоговение перед ней долго не позволяло мне и помыслить, что можно самой подойти, завязать разговор или хотя бы просто выразить свои эмоции от спектаклей. Но однажды, после выступления ее труппы в Москве, я все же набралась смелости. Казавшаяся недосягаемой и непостижимой, Пина стояла рядом и спокойно, внимательно слушала. На одном дыхании я выпалила ей, что мечтала бы о возможности хотя бы прикоснуться к ее хореографии и увидеть репетиции.

Моя история очень заинтересовала Пину. Мне кажется, для нее я стала неопознанным объектом. Не раздумывая и не сомневаясь, она ответила: «Приезжай!» – и пригласила на свой фестиваль в Вуппертале, пообещав, что даст мне исполнить кусочек из «Ten Chi». Я потеряла дар речи.

И вот – 2008 год, я на Вуппертальском фестивале. Я впервые увидела фестиваль современной хореографии изнутри и узнала, какой это обмен опытом и каким может быть объединение разных танцевальных компаний, хореографических языков и стилей.

Я помню все наши репетиции с Пиной, помню всепроникающую и концентрированную дисциплину внутри труппы. Меня поразило, насколько каждый артист был уникальным, искренним и насколько свободно передавал свои ощущения через движение.

Пина вселяла уверенность в собственных силах. Она видела людей насквозь, очень глубоко заглядывала в артиста, и раскрывала то, что он сам в себе пока не ощущал. Позже я получала это откровение и от других хореографов, но впервые – именно благодаря ей.

К Пине совершали настоящее паломничество, и она уделяла время каждому. Со мной она провела несколько репетиций. Сейчас я понимаю: нужно было все фиксировать на камеру, – но я испытывала такой трепет перед Пиной, что и не думала об этом. И тем более, никто не мог представить, что через четыре месяца ее не станет. Осталась только лишь одна наша размытая фотография. Гениальная Пина и такая счастливая я.

Впечатление от Вуппертальского фестиваля так осело в моей памяти, что спустя годы дало плоды. Свой фестиваль Context я задумывала, чтобы поддержать российский современный танец, объединенный множеством хореографических языков. В кинопрограмме первого Context мы показали фильм Вима Вендерса «Пина: танец страсти». И естественно, что сегодня Пина стала героем первой книги фестиваля.

Кто же, если не она.

Предисловие куратора книжной серии фестиваля Context. Diana Vishneva Стефани Джордан

В середине 2020 года команда Международного фестиваля современной хореографии Context. Diana Vishneva попросила меня найти для перевода на русский язык пять главных иностранных книг о танце. Я задумалась. Как подступиться к отбору шедевров для публики, известной своей утонченностью и искушенностью? Какие из великого множества текстов объявить ключевыми? С чего начать? И на чем должна фокусироваться книга: на творческом процессе, будь то хореография или исполнение, или на теории танца?

Довольно быстро проявилась моя главная героиня – Пина Бауш, одна из самых значимых и влиятельных хореографов XX века, – а затем и первая книга. Ее автор, Габриэле Кляйн, рассказывает не только о самой постановщице и бренде ее Танцтеатра, но и о труппе, художественных практиках, производственном процессе и реакции зрителей. Кляйн демонстрирует, как изменялась взаимосвязь работы и жизни, жизни и постановок, постановок и критики.

В книге Габриэле Кляйн развивает собственный метод – праксеологию[1] перевода – и разбирает танцевальные постановки на художественные процессы и культурные практики. Ее исследование финансировалось из внешних источников, что уникально для подобных проектов, поддерживалось Фондом Пины Бауш. Благодаря этому Кляйн изучает его архив и многие другие материалы, описывающие историю Танцтеатра с 1973 года. Это интервью с танцовщиками и другими сотрудниками, видеозаписи выступлений и репетиций, отзывы и опросы зрителей. Список источников впечатляет.

У этой книги широкий размах. Она выходит за границы мира Бауш и обращается к танцевальному, культурному и историческому контексту. Структура текста затягивает: каждая глава – это самостоятельный модуль, так что читатель может по своему усмотрению выбирать маршрут путешествия между частями, хотя некоторые элементы теории требуют вдумчивого чтения. Но главное, что Кляйн подсказывает, как по-разному можно смотреть танец и размышлять о нем.

Предисловие переводчика Наталии Бакши

Книга Габриэле Кляйн не просто посвящена основоположнице современного театра танца. Она исследует творчество любимицы русской публики. Во время гастролей Танцтеатра на Международном театральном фестивале им. А. П. Чехова все места в зале и даже за его пределами были заняты, а Пине Бауш приходилось сидеть на ступенях зрительного зала театра Моссовета. Наверно, из-за этого трепета и отсутствия необходимой для автора дистанции до сих пор ни один русский театровед и исследователь танца не написал о ней ни одной книги.

«Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода» Кляйн заполняет образовавшийся вакуум. В книге объединены описание пьес и биографий Пины Бауш и ее соратников и теоретические и методологические размышления об исследованиях танца. Перевод понимается здесь в широком культурологическом значении – как перенос какого-то явления, в данном случае танцтеатра как события, на язык зрителей, критиков, на разные носители, в иные культуры и контексты, с акцентом на задействованные механизмы. Перевод в принципе не может быть равен оригиналу, а потому и этот перевод наверняка несет на себе отпечаток личности переводчика, который стремился вписать ее в русское культурное пространство.

Первая часть будет близка и понятна каждому, кто видел спектакли Пины Бауш, кто скучает по ней и до сих пор задается вопросом, почему ее искусство так задевало за живое. Вторая часть отвечает на эти же вопросы, но уже на уровне методологии, давая пищу для размышлений исследователям танца и театроведам, а также всем, кто интересуется механизмами культурного трансфера. Именно сейчас, во времена стремительно меняющегося мира, растущей агрессии, пандемии и нарастающего ощущения беспомощности и хрупкости, к творчеству Бауш хочется возвращаться снова и снова, чтобы найти ответы на самые сокровенные вопросы. Книга показывает, насколько всесторонне Бауш занималась ими.

Введение

Пина: первопроходец, икона, миф, бренд

Когда Пина Бауш в 1973 году заняла пост балетмейстера Вуппертальских сцен[2], она и ее compagnie[3] (труппа), которая затем приобрела всемирную известность как Танцтеатр Вупперталя Пины Бауш, показала ранее невиданное: танцовщики кашляли на сцене, выходили в тапочках, резиновых сапогах и на высоких каблуках, в ластах и с ветками на голове, прыгали, перекатывались и бегали по воде и торфу, по гвоздикам и камням, говорили, хихикали, зевали, спали и курили. Они кричали друг на друга, флиртовали и дрались, жарили яйца на утюгах, угощали зрителей бутербродами, предлагали чай и показывали семейные фотографии, заворачивались в ковры, купались в подушках, прыгали среди цветов и ползали по стенам. Танцтеатр Вупперталя порвал с многочисленными традициями, и этот разрыв был настолько наглым и удивительным, что разделил и зрителей, и критиков: одни были очарованы и полны энтузиазма, видели в этом становление чего-то нового, что радикально изменит эстетику танца и не только ее, а другие были так шокированы и возмущены, что иногда со злостью покидали представления.

Во многих странах в 1970-е годы нарастала социальная напряженность. В Федеративной Республике Германия возникло студенческое движение «Поколение 1968 года», которое хотело трансформировать политику, общество и культуру молчаливого и консервативного послевоенного общества. В то время как социал-демократический канцлер Вилли Брандт пытался идти вровень с переменами с лозунгом «Больше демократии!», активисты из леворадикальной боевой группировки «Фракция Красной армии» (RAF)[4] шокировали страну своими акциями. То, что Пина Бауш и ее труппа вынесли на сцену в Вуппертале в этой накаленной политической атмосфере, несомненно, было смело. Их искусство – это эстетический бунт, оно в корне меняет понимание и театра, и танца: никакой повествовательной драматургии, никаких сюжетных линий, сцены, привычных хореографических правил и рабочих процессов; никакой правильной танцевальной техники, трико, классических декораций, либретто, заранее выбранной или иллюстративной музыки.

Эти инновации были связаны с более масштабными потрясениями в искусстве, которые с 1960-х годов также происходили в танце и театре: эстетический радикализм Мерса Каннингема и Театра танца Джадсона в США, провокационная эстетика перформанса в Европе, появление Немецкого театра танца, который возник одновременно с Танцфорумом в Кельне в конце 1960-х годов, или радикальный театр Петера Штайна и Петера Цадека. Но пьесы Пины Бауш, разработанные непоколебимой танцовщицей, которая порвала с устоявшимися театральными традициями, расходились с прежним пониманием танца и зрительским опытом. Никогда еще никто так радикально не ставил под сомнение понятия «танец» и «театр» одновременно; и никто еще так безоговорочно не утверждал право показывать на сцене разговоры, пение или крики, жесты, повседневные привычки и аффекты, движения животных, растений, тканей и предметов; никто еще не объявлял это танцем и не превращал в хореографию. Казалось, что театр танца Пины Бауш раздвинул границы всех предшествующих жанров, эстетических категорий и представлений.

За время своей более чем 35-летней карьеры Пина Бауш создала 44 хореографии совместно с Танцтеатром. Некоторые из них считаются шедеврами XX века, как, например, «Весна священная» («Das Frühlingsopfer», 1975). Труппа гастролирует по всему миру с конца 1970-х годов, и по сей день, десять лет спустя после смерти своего хореографа, ей поклоняются во многих городах, странах и культурах. Будь то в Японии, Бразилии, Индии, Аргентине, Чили, Франции, Италии или Венгрии, Пина Бауш считается важной предшественницей новых и современных, национальных и региональных танцев. Но в известности Пины Бауш и Танцтеатра Вупперталя есть нечто большее, чем раскрытие танцовщиков как личностей и долгая история коллективного творчества. Она формировала произведения, ставя вопросы перед исполнителями, и этому инновационному методу подражали во всем мире. Благодаря международным копродукциям[5], которые начинаются с «Виктора» («Victor») в 1986 году, труппа за 23 года посетила 15 различных мест – так этот способ работы приобрел межкультурную актуальность.

Труппа организует сложные исследовательские экспедиции и изучает быт людей, их культуру и обычаи, привычки и обряды, танцы и музыку. Волшебство и красота природы также отражаются в пьесах: камни, вода, земля, растения, деревья и животные – каждому отведено место на сцене, и это в эпоху, когда разрушение экологии и изменение климата уже стали ощутимы. Сами по себе копродукции уже были новаторством, так как эти поездки проходили задолго до того, как «художественные исследования» в 1990-х годах стали темой академических дискуссий.

Для Пины Бауш танец – это средство, с помощью которого она исследует природу человека, и танцовщики давали ей пищу для размышлений. «Антрополог танца», она стала в своем роде переводчицей, поощряющей артистов исследовать жесты, телесные практики, ритмы повседневной жизни в разных культурах, чтобы найти и художественно воссоздать клавиатуру человечности. Она брала этот материал и устанавливала сходства и отличия, лежащие в основе каждой культуры. Эти исследования были успешны еще и благодаря тщательному отбору труппы. Пина Бауш намеренно собрала артистов из двадцати разных стран, которые привносили разные языки, опыт, художественные приемы и свои переживания и могли в соответствии со своим бэкграундом по-разному воплотить то, что узнали во время путешествий. В работах, редких интервью и речах Пины Бауш раскрывается художник, убежденный в существовании некоего сonditio humana[6], общего для всех людей, независимо от цвета кожи, пола, возраста или социального класса. Ее постановки находят и раскрывают не то, что отделяет людей друг от друга, а то, что связывает – в том числе с природой, растениями и животными.

30 июня 2009 года Пина Бауш скончалась в возрасте 68 лет. К этому моменту она уже была легендой с многочисленными наградами. Сегодня Пина для нас одновременно первопроходец, икона, миф и бренд. Спустя десять лет после ее смерти молодые театральные и танцевальные зрители знают Пину Бауш и Танцтеатр прежде всего как исторические фигуры, как первопроходцев прошлого и уже в значительной степени забытого периода немецкого театра танца 1970-х годов. Но до сих пор билеты на спектакли Танцтеатра Вупперталя распродаются по всему миру, так как сейчас он является одним из немногих ансамблей, который хотя бы раз в жизни хочет увидеть широкая публика, даже далекая от танца. Они хотят восхищаться культурным наследием и ценностями; даже если это кажется музеефикацией и консервированием, искусство Пины Бауш продолжает жить, ведь оно повлияло на множество танцовщиков, актеров театра и кино, других артистов. Во многих танцевальных и театральных пьесах можно обнаружить фрагменты, которые сознательно или неосознанно отсылают к ее эстетике. Многое из того, что она изобрела в своих постановках, неизбежно находило путь, порой в искаженном и деконструированном виде, в современный эстетический канон, а потому продолжает оставаться актуальным. Стиль и некоторые типичные движения или сцены из спектаклей Пины Бауш стали настолько очевидными, что их происхождение часто забывается.

Со смертью Пины Бауш она и ее театр прочно вошли в историю танца. Но ее работа все еще живет: через адаптации и переосмысление прошлых постановок, а также благодаря передаче ролей молодым актерам и участникам других трупп. Она продолжает жить через те практики, которые активно обсуждались, признавались и оспаривались в художественных кругах и которые должны быть и будут обеспечены финансированием и безопасностью в рамках институций.

Пина Бауш и Танцтеатр: танцевальные постановки

О Пине Бауш и Танцтеатре немало писали на разных языках: до нас дошли ее интервью, эссе, научные и научно-популярные статьи и книги, фотоальбомы, документальные фильмы и телевизионные передачи о ней. Многие авторы, в том числе художественных работ, сталкиваются с проблемой: доступ к материалам о Пине Бауш и Танцтеатре Вупперталя практически полностью закрыт для исследователей, поэтому они не могут опираться на первоисточники и должны использовать научную литературу и критику. В основном из-за этой сложной ситуации с источниками в 1970-х и 1980-х годах выработалось определенное прочтение искусства Пины Бауш, которое затем воспроизводилось и кодифицировалось на протяжении десятилетий, даже несмотря на то что сама хореограф с 1990-х годов поменяла эстетику. Таким образом возник глобальный дискурс о ее искусстве, равно как и миф о ее ранних годах, и одновременно с этим имя Пина, когда-то использовавшееся только узким кругом близких людей, превратилось в глобальный бренд.

У этой книги другая, новая перспектива. Она не фокусируется на хореографе или отдельных постановках, а рассматривает художественное творчества Танцтеатра в целом. Здесь термин «постановки» означает взаимодействие между рабочим процессом (разработкой постановки, повторным включением в репертуар, передачей прав), непосредственно постановкой и ее исполнением, а также восприятием. Эта книга исследует способы взаимодействия и сосредотачивается на 15 международных копродукциях, которые впервые анализируются вместе.

Мой исследовательский процесс

Еще до окончания школы, в 1976 году, я впервые увидела пьесу Пины Бауш в «Вуппертале». Она сильно повлияла на меня, как и на многих молодых энтузиастов. Затем, в 1980-х годах, театр танца впервые стал важной частью исследования в рамках моей диссертации «Танец женского тела: цивилизационная история танца» («FrauenKörperTanz. Eine Zivilisationsgeschichte des Tanzes», 1992)[7], в которой отношения между историей женщин, тела и танца рассматривались в контексте теории культуры и социальной истории.

В 2000-х годах вместе с Габриелой Брандштеттер я интенсивно работала над «Весной священной» («Das Frühlingsopfer») Пины Бауш, задаваясь вопросом о методологии исполнения и уделяя особое внимание практике труппы по повторным показам и передаче материала на протяжении десятилетий[8]. Эта книга продолжает те размышления. Работа началась в 2011 году с предварительного исследования, за которым с 2013 года последовал четырехлетний научный грант, финансируемый Немецким исследовательским фондом (DFG). Это был первый проект подобного рода, финансируемый третьей стороной, который состоялся в сотрудничестве с Фондом Пины Бауш. Кроме того, проект был поддержан различными филиалами Гёте-Института и другими финансирующими организациями из стран-копродюсеров.

Это сотрудничество позволило получить доступ к необычным, новым и ранее не исследованным материалам, таким как записи выступлений и «паратексты» хореографий, которые Фонд Пины Бауш предоставил из архивных материалов, на тот момент еще не каталогизированных. Я смогла обработать визуальные и письменные записи репетиций, которые сделала сама, а также познакомилась с записями, сделанными танцовщиками Танцтеатра Вупперталя. В рамках исследовательского проекта нам удалось собрать дополнительные эмпирические материалы, например опросы аудитории, которые Танцтеатр впервые позволил нам обработать. Подробные беседы по всему миру с танцовщиками, спонсорами из филиалов Гёте-Института, а также художниками, друзьями, сотрудниками и партнерами Пины Бауш помогли нам получить больше информации о том, как создавались и воспринимались произведения, выходящей за рамки того, что уже было известно и описано до меня. Я также прочла тысячи рецензий и сотни текстов, интервью и речей самой Пины Бауш и о Пине Бауш и ее Танцтеатре.

Чтобы понять рабочий процесс, исследовательские поездки Танцтеатра, то, в каких условиях шли постановки в разных городах и странах, а также реакцию зрителей, я совершила несколько исследовательских поездок в Индию, Японию, Бразилию, Нью-Йорк, Париж, Будапешт, Лиссабон и также очень часто ездила в Вупперталь. В Калькутте мне рассказали сразу несколько версий, почему первое турне Танцтеатра Вупперталя по Индии провалилось, а второе прочно утвердило миф о Пине Бауш и Танцтеатре Вупперталя. В Кочи[9] я остановилась в той же, что и Пина Бауш, гостинице. Я услышала нежный шелест пальм и начала понимать, почему индийская постановка «Bamboo Blues» («Бамбуковый блюз») настолько нежная и мирная – что некоторым кажется странным: гетеротопия[10] в стране, отмеченной непостижимыми нищетой и страданиями. В Будапеште, где создавалась пьеса «Страна лугов» («Wiesenland»), я посетила блошиные рынки, где танцовщики во время исследовательской поездки искали старое барахло. Я разговаривала со многими художниками и их спутниками в те выходные, когда Виктор Орбан закрыл границы во время «кризиса беженцев»[11], тем самым положив начало поворотному моменту в истории Европейского союза. В Бразилии меня поразило, что, в отличие от Германии, молодое поколение танцовщиков и исследователей танца не видит противоречия между современным танцем и танцевальным театром. В Японии меня очаровали страсть и сочувствие, с которыми молодые художники и исследователи говорили о Пине Бауш и ее влиянии на зарождающуюся танцевальную сцену Японии. Это побудило меня помимо бесед один на один также взять интервью у зрителей после посещения «Весны священной» в Токио.

Во всех этих странах у меня были замечательные встречи с людьми, которые поддерживали меня и помогали в исследованиях, так же как и сотрудники различных городских, государственных и танцевальных архивов и особенно коллеги из Танцтеатра Вупперталя и Фонда Пины Бауш. Я многим им обязана. Все они поименно перечислены в благодарностях.

Праксеология перевода: новый подход к теории танца

Теоретической основой книги является теория перевода, которую в ходе исследования мне удалось развить в праксеологию перевода. Термин «перевод» здесь не используется в лингвистическом смысле, а скорее понимается как культурная практика: так это принято в переводоведении и постколониальных исследованиях. Основной тезис заключается в том, что акты перевода имеют фундаментальное значение для художественных процессов и произведений. В этой книге перевод представлен как центральная практика танцевальной художественной работы и как фундаментальная концепция исследования танца. Таким образом, танцевальная постановка является постоянным и многоуровневым процессом перевода: между словом и движением, движением и письмом, между различными языками и культурами, различными средствами массовой информации и материалом, знанием и восприятием, между членами труппы во время создания постановок и их показом, между показами и публикой, между постановкой и критикой танца, между художественной и академической практикой.

В книге исследуется практическая теория перевода. Здесь не ставится вопрос, что такое перевод или танец, а демонстрируется, как можно охарактеризовать постановку через процесс перевода. Вопрос «как» направлен на способ перевода, то есть на его практику. Праксеологическая перспектива является новой не только в дискурсе теории перевода в культурной и социальной теории, но и в исследовании танца. В этой книге она представлена с точки зрения исторических, культурных, медиальных, эстетических, интерактивных и телесных аспектов.

Книга основана на эмпирических исследованиях. Сосредоточенные не только на пьесах, но и на танцевальной постановке, то есть на взаимодействии рабочего процесса, исполнения и восприятия, методологические исследования не могут опираться только на традиционные инструменты и процедуры, такие как анализ исполнения и хореографии. В связи с этим в рамках исследовательской работы я разработала методологический подход праксеологического анализа производства, который составляет основу моего анализа, – его структура и принципы будут разъяснены в конце книги. Праксеологический анализ производства – это методологическая процедура, при которой не анализируется исключительно постановка, или показ, или, как это часто бывает в исследованиях по социологии искусства, зритель. Вместо этого в фокусе исследования оказывается соотношение рабочего процесса, постановки и восприятия. Этот подход особенно важен для такой труппы, как Танцтеатр Вупперталя, потому что их пьесы исполняются на протяжении десятилетий с несколькими поколениями танцовщиков и демонстрируются в разных странах и культурах перед разной аудиторией. В качестве методологической процедуры праксеологический анализ производства пытается справедливо рассмотреть запутанные взаимоотношения между рабочим процессом, постановкой, показом и восприятием зрителей и осмыслить их теоретически с помощью концепции перевода. При этом праксеологический анализ производства использует различные методы: социологические методы эмпирического социального исследования (этнография, количественные и качественные процедуры интервью), театроведческий и танцевальный научный анализ (анализ исполнения и хореографии), медиальный метод (анализ видео), герменевтический анализ и анализ содержания.

Книга объединяет обширный корпус материалов[12], полученный и обработанный в процессе исследования, и преследует взаимообратный процесс: она встраивает материал в контур праксеологии перевода и, наоборот, пытается усовершенствовать этот контур на основе эмпирического материала и сделать его более пластичным. Благодаря теоретическому подходу к переводу, методологическому подходу праксеологического анализа постановок и обширному корпусу материалов эта книга дает новое прочтение искусства Пины Бауш и Танцтеатра, а также стремится на этом показательном примере выставить на обсуждение теоретические концепции и методологические размышления в области исследований танца, возникшие в ходе моего исследовательского процесса. Этот научный подход является способом приближения к лингвистически непереводимому (и не только) в искусстве Пины Бауш и Танцтеатра Вупперталя.

Такой процесс эмпирического исследования потребовал не только справляться с большим количеством разнообразных материалов, но и постоянно ставить под сомнение мою позицию в целом и в отношении моего исследования в частности. Важно было размышлять о соотношении близости и дистанции, эмпатии и критики, искусства и науки, или, более конкретно, практики в художественной и научной областях. В процессе исследования, продолжающегося многие годы, развиваются социальные, зачастую дружеские отношения и близость, которая заставляет ученого балансировать: с одной стороны, исследования возможны только благодаря растущему любопытству; с другой стороны, ограничение научного любопытства необходимо, когда речь идет об этических основах исследований, таких как защита данных или конфиденциальность собеседников. Мне очень хотелось, чтобы контакты, возникшие в процессе исследований, стали взаимоотношениями, обогащающими обе стороны.

В дополнение к вопросам исследовательской этики необходимо выделить различную логику в художественной и научной областях. Научная работа – теоретическое и методологическое ремесло, практика, особенный темп исследования, язык, средства массовой информации – как правило, следует иной логике, чем художественная работа. И здесь я также столкнулась с фундаментальной проблемой трансфера: как перевести материал в текст? Эта книга сама по себе является попыткой перевода, поиском теоретического языка для эстетической практики. То, что эта попытка имеет свои пределы и неизбежно сталкивается с непереводимостью эстетической практики в дискурс, – факт, заложенный в самой идее перевода.

Архитектура этой книги

Структура этой книги не линейная, а модульная. Каждая из глав «Постановки», «Сompagnie», «Рабочий процесс», «Сольные танцы» и «Восприятие» посвящена одному аспекту танцевальной постановки. В главе «Теория и методология» разъясняются теоретические и методологические принципы, а в заключительной главе рассматривается творчество Пины Бауш по отношению к современности. Концептуально и стилистически все главы следуют выбранной теме и материалу. Они переводятся и структурируются соответственно: эссеистически, аналитически, теоретически.

В главе «Постановки» вместо хронологического подхода к отдельным произведениям выбран систематический подход описания и интерпретации. Постановки Пины Бауш разделяются на художественные этапы. Затем описывается каждый из них и устанавливаются характерные черты, выходящие за рамки отдельных произведений. Затем эти характеристики встраиваются в соответствующие исторические, социальные и политические контексты. Тем самым дается ответ на вопрос, которому до сих пор уделялось мало внимания в исследованиях Танцтеатра: как связаны соответствующие этапы работы с тем, что в то время происходило в обществе и искусстве? Другими словами, что и как переводится в постановках?

В центре внимания главы «Сompagnie» находится сам Танцтеатр как социальная фигура. Впервые здесь представлены вместе все биографии участников труппы, описаны взгляды Пины Бауш на танцовщиков и наоборот, а также исследованы формы сотрудничества, повседневная жизнь, индивидуальные взгляды на совместную работу, связи, которые удерживали труппу и связывали ее на протяжении стольких лет и десятилетий.

Глава «Рабочий процесс» посвящена художественным рабочим процессам и представляет их как практику перевода: репетиции для создания постановок, прежде всего в связи с исследовательскими поездками в города и страны-копродюсеры, а также передача постановок молодым танцовщикам Танцтеатра и другим танцевальным коллективам.

Перевод тела/танца в письменную форму/текст рассматривается в главе «Сольные танцы». Он будет показан с помощью цифровой записи так называемой полевой партитуры на примере трех избранных сольных танцев: Анн Мартин в «Викторе» (1986), Беатрис Либонати в «Мазурке Фого» (1998) и Доминика Мерси в «…como el musguito en la piedra, ay si, si, si…» («…как мох на камне», 2009).

В главе «Восприятие» рассматривается мнение зрителя и задается вопрос о взаимосвязи между постановкой, исполнением, восприятием и знанием. В ней излагается, как на протяжении десятилетий танцевальные критики позиционировали себя по отношению к постановкам Пины Бауш, какие прочтения они создавали и как они переводили постановки в текст. Также эта глава обращается к зрителям и исследует, что они ожидают от постановок после сорока лет существования Танцтеатра Вупперталя, как они воспринимают спектакль и выражают это на словах.

В главе «Теория и методология» излагаются теоретические и методологические принципы. В ней представлены основные характеристики праксеологии перевода, а также методологические основы праксеологического анализа постановок и размышления о ранее представленных процессах перевода танцевальной продукции на фоне этих теоретико-методологических понятий.

Заключительная глава более подробно рассматривает темпоральность перевода, связывая его с понятием современности. Должны ли постановки Танцтеатра Пины Бауш рассматриваться в настоящее время только как исторические документы на сцене, как, например, некоторые классические балетные произведения, или же они, с их многообразными переводческими процессами и связанным с ними переплетением различных временных уровней, дают представление о том, что вообще можно считать современным.

Благодарности

Эта книга – попытка перевести необыкновенное творчество Пины Бауш с Танцтеатром Вупперталя в слова и научно его осмыслить. Обрабатывая огромный корпус материалов, я также пыталась представить концепцию перевода как центральную для художественного творчества и постановок в глобализованных и связанных друг с другом обществах.

Научная работа о мультикультурной, многонациональной, международной, гастролирующей по всему миру труппе с несколькими поколениями танцовщиков дала начало этой концепции перевода. Ее можно продемонстрировать в их работе, в практике репетиций, разработке постановок, в формах сотрудничества и совместного существования.

Пина Бауш всю жизнь была убеждена, что танец нельзя выразить словами, что он говорит сам за себя и должен быть испытан и прочувствован. Она продолжала придерживаться этой точки зрения даже тогда, когда в 1990-х годах концептуальный танец начал деконструировать предыдущие танцевальные формы и когда следом стали возникать научные и теоретические рассуждения о танце. Скептицизм, который Пина Бауш, вероятно, питала бы и к моему проекту научного перевода и который разделяют некоторые ее спутники, сопровождал меня на каждой странице. В диссертации я уже обращалась к предполагаемому парадоксу танца и письма. Я предполагала, что через слово теряется эстетическое, а в этой книге хотелось бы показать, что перевод искусства в науку, эстетического в дискурсивное, танцевального в письменное изложение может приносить пользу и расширять горизонты. Это делает возможными новые восприятия и прочтения, а значит, провоцирует искусство жить в данном процессе.

Во время исследования мне было важно работать с людьми, о которых я писала. Я смогла завязать контакт только с Фондом Пины Бауш, основанным и руководимым ее сыном Саломоном Баушем вскоре после смерти Пины Бауш; у меня не было возможности поговорить с самой Пиной. Тем не менее я смогла сопровождать Танцтеатр во время сложной, неустойчивой, но важной фазы переосмысления себя и сблизилась с этой особенной, ни с чем не сравнимой труппой через многочисленные разговоры. Поэтому книга посвящена не только Пине Бауш – легендарному хореографу, но прежде всего ее ансамблю, отдельным участникам и их переводческим достижениям.

И поэтому прежде всего я выражаю благодарность труппе, танцовщикам, с которыми я могла терпеливо, без спешки вести долгие, интенсивные, открытые и трогательные разговоры. Я благодарна Марион Цито, Петеру Пабсту, Маттиасу Буркерту и Андреасу Айзеншнайдеру за то, что они позволили мне узнать их биографии. Раймунд Хоге помог лучше понять 1980-е годы – тогда он работал драматургом в Танцтеатре Вупперталя. Норберт Сервос поделился глубокими размышлениями об интерпретации постановок Пины Бауш. Я хотела бы поблагодарить Роберта Штурма и Урсулу Попп за их огромную поддержку и помощь с различными письменными и визуальными документами. Я также благодарна Танцтеатру за то, что они позволили мне присутствовать на репетициях и опросить публику. Хочу поблагодарить Фонд Пины Бауш за доброе многолетнее сотрудничество – это его первый осторожный шаг к совместной работе с учеными – и, наконец, Саломона Бауша за оказанное доверие.

Во время моих путешествий я познакомилась с большим количеством людей, поддерживавших и сопровождавших труппу в гастролях и исследовательских поездках. Здесь я хотела бы особенно поблагодарить Анну Лакош и Петера Эртля за их щедрую поддержку в Будапеште. Прасанна Рамасвами, Нандита Пальчудхури и Алармел Валли не только дали мне важную информацию о восприятии Танцтеатра в Индии, но и представили богатый мир индийского танца и театра. За это я их сердечно благодарю.

Директор и сотрудники филиалов Гёте-Института очень помогли мне в подготовке и проведении исследовательских поездок и дали важную информацию. Я благодарна Мартину Вэльде, Хайко Сиверсу и Хансу-Георгу Лехнеру. Особая благодарность Робину Маллику за его вдумчивую поддержку, интерес и сопровождение в Индии и Бразилии.

Я в долгу перед Немецким исследовательским фондом (DFG) за щедрое финансирование исследовательского проекта.

Я хотела бы поблагодарить сотрудников исследовательского проекта Штефани Шредтер, Элизабет Леопольд и Анну Вичорек за их многолетнее плодотворное сотрудничество, а также членов гамбургского исследовательского союза «Перевод и рамки. Практика медиальных преобразований» за множество плодотворных дискуссий во время работы над паратекстами. Элизабет Леопольд, Хайке Люкен и Иоганн Май поддерживали меня в редактировании текста и изображений этой книги. Андреас Брюггманн создал макет и дизайн обложки. Я хотела бы поблагодарить их за преданность, терпение и заботу. Кристиан Уэллер взял на себя корректуру. Я очень благодарна за многочисленные регулярные, поддерживающие, мотивирующие и полезные обсуждения. Штефан Бринкман и Марк Вагенбах предоставили мне важную инсайдерскую информацию. Я благодарна им за это.

С издательством transcript меня связывают многолетние доверительные отношения. Я хотела бы поблагодарить курирующую команду во главе с Геро Вирихсом за хорошую профессиональную работу и особенно Карин Вернер за ее любопытство, поддержку и готовность опубликовать книгу на немецком и английском языках.

В конце я хотела бы поблагодарить Александра Шюлера за терпеливое, внимательное и неустанное руководство и поддержку на протяжении многих лет. Эта книга посвящена ему.

Габриэле КляйнГамбург, июнь 2021 года
Рис.0 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

1 «Полнолуние», Вупперталь, 2006

В создании пьесы нет никакого удовольствия. До определенного момента – да, но когда становится серьезно… Я каждый раз думаю, что не хочу никогда больше этого делать. Правда. Уже много лет. И почему только я это делаю? Вообще-то это довольно ужасно. А когда она готова, у меня уже другие планы[13].

Постановки

В чем суть искусства Пины Бауш? Что особенного в ее работах? Эти вопросы широко обсуждались не только в газетных статьях (см. главу «Восприятие»), но и в многочисленных академических публикациях по всему миру. Примечательно, что основные нарративы, прочтения и интерпретации ее творчества, актуальные и по сей день, сформировались и укоренились еще в 1970–1980-х годах. Дискуссии вокруг ее постановок возникали благодаря не столько ученым, сколько журналистам, которые с самого начала следили за работой Пины Бауш в Вуппертале. Они наладили контакт с труппой, иногда ездили с ней в турне и переводили увиденное в тексты или фильмы, как, например, Анна Линзель[14], Ева-Элизабет Фишер15.[15] или Шанталь Акерман[16]. Они привлекали внимание аудитории, даже далекой от танца, с помощью книг[17], телевизионных передач или кинокартин, например документального фильма «Что делает Пина и ее танцовщики в Вуппертале?» («Was machen Pina und ihre Tänzer in Wuppertal?», 1982)[18]. Именно журналисты национальных газет – Клаус Гайтель, Йохен Шмидт из Frankfurter Allgemeine Zeitung (FAZ) и Die Welt, Ева-Элизабет Фишер из Süddeutsche Zeitung (SZ), Рольф Михаэлис из Die Zeit и Норберт Сервос из Theater Heute и Tagesspiegel – стали главными переводчиками и сформировали определенный дискурс об искусстве Танцтеатра.

Именно Норберт Сервос вместе с Хедвиг Мюллер определили курс, выпустив первую книгу о Танцтеатре[19] на немецком языке. Они говорят о Пине Бауш как «непрекращающемся нонсенсе», исследуют ее творчество, описывая не только постановки, но и рабочие процессы и хореографические методы, и обращаются к восприятию публики. Норберт Сервос и Йохен Шмидт в публикациях[20] сформировали дискурс вокруг Танцтеатра Вупперталя и основные нарративы, которые впоследствии часто повторялись в различных вариациях. Сервос видит в постановках Бауш искусство, способное видеть людей и поведение «с неподкупной честностью и точностью и без осуждения»[21]. Он видит в ее творчестве пример того, что «у танца есть собственный язык для политического и социального»[22], что в нем «осмысляются основные вопросы танца и элементарные проблемы человеческих взаимоотношений»[23].

В 1980-х годах теория тела в культурологии и социологии только зарождалась, поэтому Сервос выносил танцевальное искусство Пины Бауш и Танцтеатра за логику сознания и языка. Ее творчество, по его словам, показывает, что «заданность, предопределенность и логическое объяснение являются смертельным врагом всей жизни и всего движения»[24], ее пьесы следуют логике не сознания, а тела, «которое существует не по принципу причинности, а по аналогии»[25]. Объектом театра танца является «движущееся тело»[26], а темой – то, что социально и исторически «вписалось» в тело и проявлялось в его повседневном поведении. Наконец, во вступительной главе Сервос предлагает размышления в стиле теории цивилизации[27], где искусство танца рассматривается как культурно-критическая антитеза рациональности и логике сознания. Танец – это попытка бегства из рационализированной, враждебной телу современности.

Эту тему критики цивилизации я теоретически обосновала в своей первой книге «Танец женского тела. Цивилизационная история танца», в которой есть глава о Пине Бауш. Уже тогда, в отличие от Сервоса, я представила танец в его амбивалентности, одновременно сопротивляющимся и консервирующим средством: он и инструмент (телесной) революции, и в то же время позитивно влияет на социальный порядок и является средством социальной реставрации[28].

Как и многие другие монографии[29], книга Сервоса объясняет читателю искусство Пины Бауш через описания постановок в хронологическом порядке. Этот подход основан на дискурсе интерпретаций постановок, часто неявно, с использованием семиотического метода, распространенного в театроведении в 1980-х годах. Перевод наблюдаемой постановки в текст основан на парадоксе: с одной стороны, само искусство рассматривается как лингвистически недоступное, а с другой, именно перевод должен наделить постановку предполагаемым смыслом. Здесь авторы/переводчики выступают как посредники между искусством и аудиторией, то есть как посредники смысла.

Описания и интерпретации постановок до сих пор распространены в газетных статьях, а также в художественном и театральном анализе. В этой главе используется иной подход – без дополнительных к существующим интерпретаций[30] и углубления в хронологию творчества. Также я не рассматриваю танец как нечто материальное, что невозможно облечь в словесную форму. Скорее перевод танца и хореографии в язык и текст понимается здесь как уподобление, краткий контакт между танцем и письмом, хореографией и текстом по Вальтеру Беньямину (см. главу «Теория и методология»). Эффективность и «избыточность» перевода связаны именно с тем, что любые попытки найти языковую однозначность обречены на неудачу.

Вместо хронологического подхода с описанием и интерпретацией отдельных постановок я выбрала системный. В этой главе рассматриваются рабочие этапы, на которые впервые[31] были разделены постановки, а особенности творчества анализируются вне содержания отдельных произведений и встраиваются в исторический, социальный и политический контекст. Это позволит дать ответ на вопрос, которым ранее редко задавались при исследованиях Танцтеатра Вупперталя: как определенные этапы работы связаны с событиями в обществе и искусстве? Другими словами, как эти события переведены в пьесы?

Этапы работы

Хореографическое творчество Пины Бауш можно разделить на пять основных этапов, и только первый не был связан с Танцтеатром Вупперталя: 1967–1973, 1973–1979, 1980–1986, 1986–2000 и 2001–2009. Их характеристики будут представлены ниже, при этом не все пьесы будут перечислены[32]. Рабочие фазы развивались по-разному и не характеризовались единственным определяющим признаком. Как правило, в постановках Пины Бауш присутствовали старые и новые элементы, в результате на каждом этапе прослеживалось много противоречивых тенденций и отсутствовали однозначные трактовки. То, что было характерным для одной фазы, обычно формировалось задолго до нее и прослеживалось после. Возможно, именно из-за этого до сих пор никто не пытался выделить периоды работы Пины Бауш с Танцтеатром Вупперталя и связать их с общеполитическим, культурным и художественным контекстом.

1967–1973: Демократическое пробуждение и эстетический переворот

Когда Пина Бауш в сезоне 1973–1974 годов возглавила балетное направление Вуппертальских сцен, словом года было «бунтарский». Смелый новатор, директор Вуппертальского театра Арно Вюстенхёфер долго уговаривал молодую танцовщицу и хореографа устроиться к нему на работу. После нескольких выступлений, инициированных им в Вуппертале («Действия для танцовщиков» («Aktionen für Tänzer», 1971), где он организовал художественное «противостояние» Пины Бауш с тогдашним шефом Вуппертальского балета Иваном Сертицем, и «Вакханалия Тангейзера» («Tannhäuser-Baccanal», 1972), которую она поставила, еще будучи руководительницей танцевальной студии «Фолькванг» в Эссене, она наконец приняла предложение. «Я никогда не хотела работать в театре. Не доверяла себе. Я очень боялась. Мне нравилась свободная работа. Но он [Арно Вюстенхёфер] не сдавался и спрашивал меня все снова и снова, пока я наконец не ответила: „Я могу попробовать“»[33].

Это согласие в ответ на годы упрашиваний стало переломным для Пины Бауш. В 1955 году она поступила в Школу музыки, театра и танца Фолькванг, где началась ее танцевальная карьера и где она могла развиваться под присмотром наставников. И вот она перешла из этого института в спокойном и буржуазном Эссен-Вердене в муниципальный театр региона, пострадавшего от постиндустриального кризиса, в Вупперталь – соседний город с ее родиной, Золингеном.

Всего за шесть лет до этого, в 1967 году, Пина Бауш начала заниматься хореографией в Высшей школе Фолькванг, которая получила статус университета в 1963-м. Через год она перенимает у Курта Йосса художественное руководство Танцевальной студией Фолькванг, возникшей на базе балетной. Два года она ставит хореографии и выступает со своими артистами на международных сценах. В то же время она начинает преподавать танец в Высшей школе Фолькванг и в других местах, например на Летних курсах во Франкфурте-на-Майне. После короткой, но очень напряженной работы руководителем и хореографом, которая принесла ей премию для молодых художников земли Северный Рейн-Вестфалия за несколько одноактных постановок, переезд стал отважным решением. Смело это было и для Вуппертальских сцен. Хотя такой процесс был обычным явлением для театров в период демократических потрясений и побудил многих директоров театров решиться на смелые эксперименты.

Экспериментаторы пришли не только в танцевальное искусство, но и, например, в область неоклассического сюжетного балета. Это направление в свое время учредил Джон Кранко, англичанин, родившийся в ЮАР и работавший в традиции Джорджа Баланчина. Кранко развивал его в Штутгартском балете, когда работал там директором, и создал «Штутгартское балетное чудо»[34]. Он новаторски ослабил традиционную иерархию балетной труппы и позволил молодым танцовщикам разрабатывать собственные хореографии. Кранко внес значительный вклад в то, что 29-летнего американца Джона Ноймайера, одного из молодых штутгартских танцовщиков, назначили директором балета во Франкфурте-на-Майне, несмотря на небольшой хореографический опыт. Это произошло в 1969-м, а через четыре года он перебрался в Гамбургскую государственную оперу: директор Август Эвердинг доверил ему реформирование балета. Ноймайер был на год старше Пины Бауш, он разработал первые групповые хореографии в тех же 1968–1969 годах и возглавил балетную труппу в 1973 году – принес ей мировую славу и выработал особый эстетический почерк. У Пины Бауш и Джона Ноймайера были всемирно известные наставники Курт Йосс и Джон Кранко и признанные, влиятельные и смелые художественные руководители Арно Вюстенхёфер и Август Эвердинг. Первые помогали им пройти путь от танцовщика до хореографа, вторые же дали им необходимые поддержку и уверенность для того, чтобы найти творческий путь в первые годы работы руководителями балета.

Пина Бауш как хореограф развивалась в атмосфере социальных, политических, культурных и танцевальных, художественных потрясений. Как и ее сокурсники в Высшей школе, она была «дитя войны» (см главу «Сompagnie»). Противостояние нацистскому прошлому поколения родителей и авторитаризму в семьях и социальных учреждениях, ранняя молодость в послевоенной Германии, эпоха Аденауэра[35], обусловленная замалчиванием, протест против войны во Вьетнаме, движение за гражданские права в США, возмущение советским вторжением в Венгрию и Чехословакию и последующим жестоким военным подавлением демократического восстания, расстрел студента Бенно Онезорга[36] в 1967 году на демонстрации против визита иранского шаха в Западном Берлине, покушение на символ студенческого движения Руди Дучке[37], чрезвычайные законы, принятые первой большой коалицией в немецком бундестаге в 1968 году, – все это раскалило социальный климат и привело к глубокому расколу в обществе.

В театрах «дети войны» подвергали фундаментальной критике и исполнительское искусство. Отрицались буржуазные проявления, лояльное отношение руководства к господствующему политическому порядку и его ориентация на потребности образованной буржуазии, авторитарные структуры руководства, строгая иерархия, «вертикальные» принятия решений, жесткое разделение труда, принуждение к выпуску продукции, далекой от искусства, деградация артистов до обслуживающего персонала и пассивная роль зрителей.

«Право голоса» – это не только требование профсоюзов, но и решающее кодовое слово демократического пробуждения: «Мы исходим из того, что вся деятельность театра изначально обсуждается со всеми участниками, то есть с актерами и художественным составом, и что репертуар определяют все вместе».[38]

Рис.1 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

2 Протест против законов о чрезвычайном положении, Mюнхен, 1968

Рис.2 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

3 «Контактхоф», Вупперталь, 2013

Когда Юрген Шитхельм в 1970 году заявил о новых формах коллективной театральной работы и модели совместного принятия решений в Шаубюне в Западном Берлине, напряженный процесс эмансипации актеров и танцовщиков из пассивных исполнителей до думающих сотворцов уже начался. Австрийский хореограф Иоганн Кресник, сыгравший в конце 1960-х годов важную роль в становлении театра танца как сценической формы в немецкоязычном пространстве, несколько лет спустя описывал эти изменения: «Раньше никто не мог зайти к художественному руководителю без спроса. Теперь же они могут открыть двери к руководству ‹…›, войти и сказать, что хотят иметь право голоса».[39]

В разгар студенческого движения сливаются театр и акция, искусство и протест. Театр теперь также означал акцию, хеппенинг, агитпроп и партиципацию. Он обращался не только к образованному среднему классу, но и к менее образованным людям. Поскольку некоторые из существующих театров считались нереформируемыми, развивались новые формы вне институций, возникла «независимая сцена», а с ней и альтернативные практики за рамками устоявшегося литературного театра и классического балета. Прежде всего в мегаполисах расцветала сцена, которая считалась альтернативой муниципальным и государственным театрам. Разочарованные театральные деятели покидали учреждения и объединялись в рабочие группы и художественные коллективы, которые зачастую были коммунами.[40]

Требование демократизации как организационного принципа в учреждениях сопровождалось изменениями в художественных рабочих процессах. Молодое поколение противопоставляло строгому иерархическому режиму производства и авторитарным структурам командную работу и равенство. Художественных руководителей, правивших до сих пор в одиночку, заменили управляющими комитетами. Темы, эстетика, площадки, зрители, художественные подходы и критика – все подвергалось сомнению. На эстетические новшества и движение за демократизацию в художественном сценическом танце сильно влияло движение 1968 года. Тогда активный коммунист Иоганн Кресник представил на хореографическом конкурсе в Кельнской летней академии танца политическую постановку «Рай?» («Paradies?») о покушении на Руди Дучке. В пьесе показан мужчина на костылях, которого милиционеры избили дубинкой и которому тенор поет арию «О, парадиз!» («O, Paradies!»). В зале сидели представители студенческого движения с красными флагами и скандировали: «Хо Ши Мин». Однако это провокационное произведение, исполненное всего раз, не помешало влиятельному директору Бременского театра Курту Хюбнеру в том же году взять 30-летнего Кресника на работу. На новом месте тот продолжал развивать эстетические принципы своего хореографического театра: эстетическое исследование империализма, разжигания вражды и репрессий с одной стороны и поиск адекватных театральных форм – с другой.

В 1972-м Герхард Бонер также переехал из иерархичной Берлинской государственной оперы в Дармштадт, где собрал выдающихся солистов – среди них Сильвию Кессельхайм и Марион Цито, тоже приехавших оттуда. Позже они примкнули к Танцтеатру (см. главу «Сompagnie»).

Он сформировал ансамбль, который называл себя театром танца, и хотел отказаться от старой иерархии и балетной эстетики в пользу демократического сотворчества. Однако эта попытка быстро провалилась. Радикальный подход оказался несвоевременным. Лишь в 1990-е, когда новое поколение зрителей понемногу обучилось новым формам театра, можно было заново опробовать модели соучастия.

Именно с этим бурным желанием перемен, широко распространенном и среди студентов Высшей школы Фолькванг, связано решение 33-летней Пины Бауш взять на себя подразделение танца в Вуппертале, чтобы инициировать демократизацию и модернизацию общества, прежде всего через культуру, искусство и их институты. Авантюрный шаг, ведь у нее был небольшой опыт работы и женщины тогда практически не занимали такие должности. Даже во время революционных процессов 1968 года права женщин отстаивались довольно вяло.

Пина Бауш принимает вызов. Своими первыми постановками она уже показала, что хочет порвать с танцевальными традициями и зрительским восприятием, а также преодолеть прежний символический язык танцевального театра по Йоссу. В «Nachnull» (1970) она впервые уходит от традиции выразительного танца, с которой познакомилась в школе Фолькванг, и из modern dance, который она интенсивно изучала на учебе в Нью-Йорке (1960–1962) в Джульярдской школе. Тогда в этом главном танцевальном центре она видела широкий спектр практик, например постановки Джорджа Баланчина или Марты Грэм, работала с пионерами хореографии и танцовщиками, такими как Энтони Тюдор, Хосе Лимон, Маргарет Краске, Альфредо Корвино и Луи Хорст. Она танцевала в недавно созданном Новом американском балете Пола Тейлора. Энтони Тюдор, тогдашний художественный руководитель «Метрополитен-опера», пригласил ее танцевать в «Тангейзере» («Tannhäuser», 1960) и «Альцесте» («Alcestis», 1960), а также участвовать в постановках на пуантах; она нашла выход в оперный театр.

Пина Бауш не говорила, работала ли в то время в Нью-Йорке с церковным Театром танца Джадсона и молодыми хореографами – последователями Люсинды Чайлдс, Стива Пакстона или Триши Браун: те видели в хореографии зарождающийся порядок, ситуативный и перформативный, словно акция. Но огромное разнообразие танцевальных эстетик в Нью-Йорке, несомненно, оказало неоценимое влияние на ее решимость найти новый язык за пределами традиций танца модерн.

Через год после «Nachnull» в «Акции для танцовщиков» («Aktionen für Tänzer», 1971) она перевела на язык сцены термин «акция» (хеппенинг/перформанс) из композиции Гюнтера Беккера. Он использовался не только в политике, но и в искусстве и в театре как антитеза буржуазному театру представления[41]. В ассоциативно-сатирической хореографии она безошибочно дает понять, что отказ от традиционных форм сценического танца необратим, и начинает ставить под сомнение сценический танец как театральное событие. В постановке женщина в рубашке неподвижно лежит на больничной койке, вся труппа забирается на кровать и играет в жуткие игры с безжизненным телом. Его перекатывают по сцене, натягивают на шкив и подвешивают под потолком.

Рис.3 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

4 Пина Бауш в «Ветре времени» («Im Wind der Zeit»), Эссен, 1969

Рис.4 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

5 Пенелопа Слингер, «Свадебное приглашение» («Wedding Invitation»), 1973

Рис.5 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

6 «Фриц», Вупперталь, 1974

Рис.6 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

7 Пленный боец Национального фронта за освобождение Южного Вьетнама,

Thuong Duc/ Vietnam, 1967

Рис.7 Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода

8 Ники де Сен-Фаль, «Она – собор» («She – A Cathedral»), Стокгольм, 1966

В конце этого этапа Пина Бауш продемонстрировала в нескольких одноактных постановках, что хочет ступить за пределы традиции современного танца и создать новый, а также новую сценическую эстетику.

1973–1979: Развитие сценической и хореографической концепции

Когда Пина Бауш начала сезон 1973–1974 годов в Вуппертале, в нем разгорался постиндустриальный кризис. Такие города, несмотря на проблемы, становились центрами нового искусства – и Вупперталь не стал исключением. Здесь в 1960–1970-е годы возникла известная в стране джазовая сцена, куда входил и музыкант Маттиас Буркерт, коллега Пины Бауш с 1979 года. Кроме того, Вупперталь был одним из центров движения «Флюксус»[42]. Здесь в 1965 году в знаменитой галерее «Парнас» прошел 24-часовой хеппенинг с акциями Йозефа Бойса и Вольфа Фостелла, музыкальными пьесами Джона Кейджа и видеоэкспериментами Нам Джун Пайка, считающимися ключевыми в «Флюксусе». «Пять утра. Профессор Бойс все еще сидит на бруске маргарина. Он наклоняется к другой маргариновой подушке, занимается „художественной йогой“. Своего рода одухотворенная тренировка пресса», – писали в то время.[43]

В театре до таких экспериментов не доходило: зрители ценили классически-современные балетные постановки под руководством Ивана Сертика. «Все ждали определенную эстетику, – вспоминала Пина Бауш. – Не возникало даже мысли, что возможны другие формы красоты»[44]. Большинство танцовщиков покинули Вуппертальские сцены с Сертиком. Бауш сразу же начала воплощать в жизнь свои идеи эстетических реформ и демократизации. Она не только настаивала на автономии своего ансамбля, но и присоединилась к небольшой группе молодых хореографов, которые уже принесли что-то необычное в западногерманские театры и использовали словосочетание «театр танца». Она тоже переименовала Вуппертальский балет в Танцтеатр Вупперталя. Первоначальное беспокойство, в котором она позже призналась танцевальному критику Йохену Шмидту, превратилось в решимость: «Я думала, что совсем невозможно сделать что-то свое. Я думала о рутине и обо всем, что с ней связано, думала, что в театре нужно играть как обычно. Этого я очень боялась»[45]. В интервью «Балетному ежегоднику» 1973 года она заявила о принципе соучастия в труппе и подчеркнула, что хочет побудить танцовщиков «активно участвовать в создании новых хореографий, высказывая мнение, критикуя или советуя»[46].

Этого не произошло, потому что танцовщики не имели равного права голоса. Но, используя метод вопросов/ответов (см. главу «Рабочий процесс»), с 1978 года Бауш стала художественно реализовывать модель соучастия (см. главу «Сompagnie»). Этими действиями и признаниями Пина Бауш вписала себя в группу молодых хореографов, которым удалось работами в долгосрочной перспективе расширить сферу деятельности театров от классического балета до современного танца. Так родились не только новая эстетика сценического танца, которая выкристаллизовывалась многие годы и десятилетия, но и новый рынок художественного сценического танца. Это, в свою очередь, сформировало молодую аудиторию: она отвергала буржуазный театр представления, искала адекватную форму, способную отразить социальные потрясения вокруг, и находила в современных формах танца возможность самоидентификации и выражения своего отношения к жизни. В Германии это привело к новому жанру – танцтеатру, – а Пина Бауш своими постановками обеспечила его необходимой эстетической взрывчаткой.

Когда молодая хореограф начала переворачивать сценический танец с ног на голову, США и Северный Вьетнам после десятилетней войны подписали соглашение о прекращении огня, и американские военные подразделения стали выводить войска. В южноамериканском Чили летом объявили чрезвычайное положение, которое в сентябре привело к кровавому военному перевороту, унесшему жизни тысяч граждан. С протестами против войны во Вьетнаме и Уотергейтским скандалом Америка переживает серьезный и глубокий внешне- и внутриполитический кризис, кульминацией которого оказывается отставка президента Ричарда Никсона в 1974 году. Вторая волна феминизма 1970-х годов развивает концепцию, отвергающую политику представительства и депутатов и разделение частной и общественной жизни и ставящую в центр политизацию личного. С лозунгом «Личное – это политическое» открывается новое поле для демонстраций против запрета абортов, кампаний против насилия в отношении женщин, сексуального насилия в медиа, рекламе, порнографии и семьях. То, что в Германии называлось политикой от первого лица, повлияло на новые общественные движения, движение гражданских инициатив, альтернативное и экологическое движение, а позже и на партию «зеленых».

В классическом феминистском исследовании «Политика пола» 1970 года американской литературоведа, писательницы, скульптора и феминистки Кейт Миллет, ставшем классикой феминистского движения, написано: «Слово „политика“ используется потому, что только так можно понять и описать истинную природу гендерной иерархии в прошлом и настоящем. Наша историческая ситуация требует, чтобы мы разработали психологию и философию властных отношений, которые адаптированы к настоящему времени и выходят за рамки упрощенных концептуальных категорий традиционной структуры. Необходимо дать определение теории политики, которая рассматривает властные отношения на менее конвенциональной основе, чем это принято»[47]. В то время никто еще не предвидел, что политизация частной сферы, важная для разоблачения гендерных отношений, поспособствует тому, что гедонизм и «новая искренность» 1980-х годов превратят личное и частное в товар.

Препарирование гендерных отношений как властных – одна из центральных тем творчества Пины Бауш, по крайней мере на первых этапах. Но она не была первой: в феминистском искусстве перформанса с начала 1960-х годов реализовывался лозунг «Личное – это политическое», а частное, личное и телесное оказалось в центре нового художественного жанра. Только с перформансом, хеппенингом и боди-артом дебаты о гендере вступают в сферу искусства и теории искусства. Эти новые интермедиальные формы вытекают в основном из изобразительного искусства. Они пересматривают концепцию произведения в пользу процесса творчества, затрагивают отношения между искусством и жизнью, художником и его работой. Они ставят художников и их тела в центр творчества и противопоставляют «готовому произведению» ситуативный показ. Под сомнение ставится связь между перформативностью и репрезентацией, предпоказом и показом, представлением и изготовлением. И эта новая, радикальная форма искусства формируется прежде всего женщинами.

Вторая волна феминизма развивается параллельно с потрясениями в современном искусстве. Так, художницы формируют «феминистское искусство», возникшее в США в конце 1960-х, обнажают патриархальные структуры в мире искусства и обращаются к традиционным образам женственности, телесности, сексуальности, к образам сексуального насилия, порнографии и проституции. Главные протагонистки здесь – Луиз Буржуа, Вали Экспорт, Хельке Зандер, Линн Хершман, Орлан, Йоко Оно, Джина Пане, Ульрике Розенбах, Синди Шерман, Катарина Сивердинг и Розмари Трокель. Еще до гендерных исследований, в которых с 1970-х годов обсуждали телесность, эти художницы показали, что гендер непосредственно связан с телом, в нем он материализуется, символизируется и отображается и именно на него возлагается ответственность за гетеронормативные образы и фантазии[48]. В их работах напрямую связаны не только тело и пол, но и тело и образ[49]. Художники исследуют свое тело, выставляют его напоказ, ставят его на сцену – и таким образом практикуют «Doing Gender»[50] (сотворение гендера) и «Performing Gender»[51] (представление гендера)[52]. Это искусство достигает своего пика в 1970-х годах, хотя для некоторых (например, директора Музея современного искусства в Лос-Анджелесе Джереми Стрика) оно до сих пор остается «самым влиятельным международным послевоенным движением»[53].

Однако было бы неправильно называть всех женщин, которые в своем творчестве обращались к гендерным ролям, образам и специфическим властным отношениям в творчестве, феминистками. Художница Марина Абрамович или художница и скульптор Ники де Сен-Фалль не считали себя феминистками, так же как и Пина Бауш: «Феминизм… Может быть, потому что он стал таким модным словом, но я всегда прячусь в раковину, когда его слышу. Возможно, потому что возникает странное разделение, которое мне не нравится. В нем слышится противопоставление, а не объединение»[54].

Лозунг второй волны феминизма «Личное – это политическое» Пина Бауш переводит как связь между жизнью и искусством. Ее работы, особенно на первых трех этапах, посвящены жизненным ситуациям – личным, частным и повседневным отношениям и взаимодействию полов. Ее первой визитной карточкой в качестве главы Танцтеатра стала пьеса «Фриц» («Fritz»), премьера которой состоялась в январе 1974 года. Она напоминает «Сказку о том, кто ходил страху учиться» братьев Гримм[55]. Постановка вписана в трехчастную программу творческого вечера: Пина Бауш рассказывает о карьере, уделяет в своей пьесе, как и в последующих работах, внимание гендерному равенству и обрамляет ее хореографическими шедеврами. С одной стороны – известный антивоенный «Зеленый стол» («Der grüne Tisch», 1932) ее наставника Курта Йосса, в котором она танцевала в 1960-х годах. Первая мировая война здесь изображалась как пляска смерти, согласованная за «зеленым столом» и стоившая миллионам жизни. С другой стороны – самый известный балет американского хореографа Агнес де Милль «Родео» («Rodeo», 1942). В нем де Милль сыграла главную роль, что положило начало ее карьере и принесло международную славу. Это легкая, оптимистическая, крепкая и нежная постановка.

В данные полярные рамки Пина Бауш помещает «Фрица» – пьесу о детстве; этой теме посвящены и многие более поздние работы, например «1980. Пьеса Пины Бауш»[56] (1980) или «Для детей вчерашних, сегодняшних и завтрашних» («Für die Kinder von gestern, heute und morgen», 2002). Во «Фрице» внимание сосредоточено на мальчике, который в своем привычном окружении двигается слишком активно и размашисто. Танцовщики двигаются в сюрреалистической обстановке, как в кошмарном сне. Доминик Мерси танцует в рубашонке, каждый раз прерываясь, и кашляет. Программная значимость этой пьесы четко сформулирована уже в буклете: «Сегодняшний вечер показал: „Фриц“ играет ключевую роль в творчестве Пины Бауш и ее труппы. Танец понимается как язык, который артикулируется телесно, не загоняя себя в рамки нормативного классического балетного стиля. Можно привести это к следующей формуле: танец для Пины Бауш – это „открытая“ форма „балета“, определяемая рефлексией и игровым началом»[57].

Две других пьесы принесли своим хореографам мировую известность; «Фрица» же критики и вуппертальская публика приняли кошмарно. Писали о «30 минутах мерзости, где асоциальная среда и сумасшедший дом показываются как мир детских переживаний»[58]; зрители говорили, что молодая хореограф не справляется и директор театра должен защитить их от нее.

Но звучали и другие голоса. Так, родившаяся в 1959 году писательница Джудит Кукарт вспоминает, как на нее, подростка, повлияла эта постановка: «Радикализм „Фрица“, за который в то время нападали на Пину Бауш и высмеивали ее, вырвал меня из моей девичьей молодости. С тех пор я заразилась этим языком движений и образов, жаждой смысла, преследовавшей даже во сне. Так же как они на сцене в Вуппертале, я хотела отныне обращаться к жизни, и не только в театре»[59].

Пина Бауш не отчаивалась из-за яростной и грубой критики, хотя на вручении премии Киото в 2007 году она призналась: «Первые годы было очень тяжело. Некоторые зрители выходили из зала, хлопая дверью, или освистывали. Иногда нам звонили на репетиции с проклятиями. Однажды во время спектакля я вошла в зал в сопровождении четырех охранников. Мне было страшно. Про одну постановку в газете писали: „Музыка очень красивая. Можно просто закрыть глаза“»[60].

В следующих трех работах Пина возвращается к опере и современному танцу. Она ставит ранние классические оперы Кристофа Виллибальда Глюка: через три месяца после «Фрица» – танцевальную пьесу «Ифигения в Тавриде» («Iphigenie auf Tauris», 1974), а год спустя – «Орфея и Эвридику» («Orpheus und Eurydike», 1975). В них она изобретает жанр танцоперы: танец, который в опере более развлекательный и менее драматургический, теперь оказывается равноценен музыке. «Я выбирала только те произведения, которые позволяли связать с ними что-то свое. Например, Глюк оставил мне в „Ифигении“ и „Орфее и Эвридике“ достаточно места для моих слов. И я нашла там именно то, о чем мне нужно было высказаться. Так возникла новая форма – танцопера»[61]. В «Орфее и Эвридике» она дала ведущие партии как певцам, так и танцовщикам, но не только из-за концепции: хор и оркестр Вуппертальских сцен отказывались работать вместе. «Оркестр и хор также усложнили мне задачу. Мне так хотелось поработать с хором. Но они отклоняли все мои идеи»[62].

Сам Глюк также хотел реформировать оперу и поэтому во время репетиций перед премьерой «Орфея и Эвридики» в Париже в 1774 году, за двести лет до постановки Бауш, призывал певца перестать просто петь: «Кричите с такой болью, как если бы кто-то отпилил вам ногу, и, если сможете, ощутите это всем сердцем!»[63] У Доминика Мерси, который танцует Орфея в первом составе, часто подкашиваются ноги, он размахивает руками и корчится – и все же, при всех экстазе и эксцентричности, это скорее молчаливый, ушедший в себя и полный скорби страдалец. Подобно тому как Глюк хотел запретить чистое пение, Пина Бауш в своей танцопере отказывается от танца – и делает это в центральной, самой известной арии, плаче «Потерял я Эвридику» («Che faro senza Euridice»). Там, где зритель ожидает движений, Орфей на несколько минут встает на колени в дальнем левом углу сцены, спиной к зрителям, и превращается в страдающий комок, который скоро убирают со сцены.

Ее хореографический шедевр «Весна священная» («Le Sacre du Printemps», 1975) также продолжает заданную тенденцию. Это пьеса на музыку Игоря Стравинского, считающаяся одним из ключевых произведений XX века из-за необычной ритмической и тональной структуры. Ее премьера состоялась в блестящей и скандальной хореографии Вацлава Нижинского с «Русским балетом»[64] в Париже за год до начала Первой мировой войны. Тогда «Весна священная» и обрела свой статус[65]. Ее ставили несколько сотен раз, в том числе Морис Бежар (1959) и Джон Ноймайер (1972) – оба, как и Вацлав Нижинский в свое время, интерпретировали жертвоприношение как подавление эротики и сексуальности. Пина Бауш переводит миф о жертве в контекст гендерных отношений. У нее женщина становится одновременно и жертвой, и избранной. Ее приносят в жертву наблюдатели. Эту сцену придумали во время репетиций: Марли Альт репетировала роль при Пине Бауш, затем они показали это труппе. И именно их реакция вошла в постановку. Историк искусства Михаэль Дирс[66] вписал интерпретацию жертвы у Бауш в контекст истории Западной Германии, проведя параллель с «Фракцией Красной армии» и фокусируясь на враждебных отношениях между ней и властью.

Для Пины Бауш эта новаторская постановка – еще и прощание. Никогда больше она не разрабатывала хореографию, целиком состоящую из ее собственных движений; лишь раз она сосредоточилась на одном классическом произведении – в «Синей Бороде. Прослушивая запись оперы Белы Бартока „Замок герцога Синяя Борода“»[67] («Blaubart. Beim Anhören einer Tonbandaufnahme von Béla Bartóks Oper „Herzog Blaubarts Burg“», 1977). В следующих постановках она переворачивает эстетику танца и обманывает зрительские привычки. Первым шагом в этом направлении оказывается следующая двухчастная пьеса – «Вечер Брехта/Вайля. Семь смертных грехов / Не бойтесь» («Brecht/Weill-Abend. Die sieben Todsünden / Fürchtet Euch nicht», 1976)[68]. В ней используется новый хореографический прием – монтаж, в котором ассоциативно переплетаются «части» или «акции». В этой пьесе Пина Бауш доказывает, что уже работает концептуально – то есть фундаментально осмысляет традиционные сценические концепции. Это происходит за двадцать лет до возникновения концептуального танца, который с 1990-х годов считает это своим открытием. Ведь здесь, как и в танцоперах, она деконструирует социально-критический текст Брехта и переосмысливает его, ставя в центр точку зрения женщин (Анны I и Анны II). Вместо изображения социальных условий, которые, по мнению марксиста Брехта, делают людей такими, какие они есть, на первый план выходит судьба женщин. Вместо протестантской трудовой этики – жертва ради семьи, вместо капиталистической эксплуатации – эксплуатация мужчиной, вместо изнурительного, монотонного труда – продажа тела платящему клиенту. Брехтовская идея о том, что в капитализме добро всегда основано на эксплуатации, трансформируется в противоречие между самоопределением и ориентацией на нормативный порядок, которое для Пины Бауш затрагивает и женщин, и мужчин. Это показано в жанре ревю, находящемся в традиции музыкального театра. Через него она представляет бездумно разрушенный мир в последующих постановках, например в «Рената эмигрирует» («Renate wandert aus», 1977)[69].

То, что концептуально разворачивается в «Вечере Брехта/Вайля», радикализируется в «Синей Бороде». Постановка не только препарирует либретто оперы: герцог Синяя Борода ведет очаровательную Юдифь в свой сказочный замок, показывает ей семь комнат и под конец ту, где в своеобразном загробном царстве лежат благородно одетые бывшие жены. Бауш переводит либретто на язык повседневных отношений между людьми разного пола, а также переносит, дублируя, индивидуальные действия герцога и Юдифь на группы и представляет отношения в парах как структурную модель гендерных взаимоотношений. Женщины и мужчины раскрываются во взаимном непонимании. Здесь очевиден взгляд хореографа, уже проявившийся в более ранних работах: женщина не только жертва, она использует тело как оружие, а мужчина не только патриарх, но и узник самого себя. При этом становятся понятны гегемонистские различия в соответствующих гендерных амбивалентностях. «Синяя Борода» тематически продолжает предыдущие постановки и, подобно «Вечеру Брехта/Вайля», драматургически деконструирует либретто. И все же эта пьеса занимает особую позицию, прежде всего потому, что в ней реализуется сценическая концепция интермедиального, междисциплинарного искусства. Здесь переплетаются танец, опера, драма, кино. Перформативность вещей также играет решающую роль: сцена, замок Синей Бороды, представляет собой пустое, большое, обветшалое старое здание, на полу которого лежат старые засохшие листья. Они пахнут (как и торф в «Весне священной»), их топчут, они шумят, танцовщики оставляют на них следы. Перформативность вещей становится особенно очевидной, когда звучит музыка – из магнитофона, почти единственного реквизита в постановке. Он установлен на передвижном столике и подключен к кабелю на потолке. Столик, когда его перемещают, как бы становится танцующим актером. Эта пьеса больше не следует линейной драматургии, что проявляется не только в отказе от классической трехактной драматургии в пользу монтажной, но и в работе с музыкой. Пленка, а вместе с ней и само действие, то и дело перематывается назад.

Но такой подход к музыке, столь новаторский для жанра танцтеатра, возник из-за чрезвычайной ситуации: «В „Синей Бороде“ я не смогла реализовать свой замысел, потому что певец, которого мне предоставили и которого я очень высоко ценю, совершенно не был Синей Бородой. В отчаянии мы с Рольфом Борциком[70] придумали кое-что другое. Мы построили своего рода тележку с магнитофоном […]. Синяя Борода мог толкать ее и ходить с ней куда захочет. Он мог перематывать пленку и повторять отдельные фразы. Таким образом, перематывая запись взад-вперед, он мог бы исследовать свою жизнь»[71].

Чтобы избежать проблем с хором и оркестром, она выстраивает «Потанцуй со мной» («Komm tanz mit mir», 1977) на народных песнях, исполняемых самими танцовщиками. В «Рената эмигрирует» была только музыка из магнитофона, но иногда, как в этой пьесе, в «1980» или в «Палермо, Палермо» («Palermo, Palermo», 1989), в постановках участвовали музыканты.

Пьеса «Макбет», или «Он берет ее за руку и ведет в замок, остальные следуют за ними» («Er nimmt sie an Hand und führt sie in das Schloß, die anderen folgen», 1978), считается ключевой[72] и знаменует переход к принципиально новой эстетике. Она возникла после того, как Бауш пригласил директор Бохумского драматического театра Петер Цадек, известный постановками Шекспира и покинувший город через год после премьеры хореографа. Это первая пьеса, в которой она использует новый рабочий метод вопросов/ответов (см. главу «Рабочий процесс»); Пина описывает его в этом и некоторых последующих программных буклетах[73]. Ее концепция близка к режиссерскому театру. От шекспировского оригинала остались только центральные образы и мотивы, темы власти, жадности, греха и вины – все они переведены на повседневное поведение. Цитаты из оригинала и смещения смысла устанавливают связь с исходным текстом в плотном, скорее циклическом и нелинейном монтаже. Пьесу характеризует отказ от обычного и ожидаемого. Классических ролей нет, они распределяются между всеми актерами: четыре артиста из Бохумского театра не разговаривают, четыре танцовщика из Вупперталя актерствуют, певица не поет, а говорит. (Неизбежным) следствием оказывается противостояние зрительским ожиданиям. Все это разыгрывается на сцене, напоминающей обветшавшую виллу эпохи грюндерства[74]; мебель не только дополняет представительную атмосферу, но и решает художественные задачи. Объекты абсолютно перформативные: cтул заставляет актера сидеть с прямой спиной, а стеклянный шкаф демонстрирует не только буржуазное богатство, но и тело танцовщицы.

«Контактхоф» («Kontakthof», 1978) – стилистическое продолжение «Макбета». И здесь Пина Бауш связывает различные аспекты взаимодействий театра и реальности. В пьесе мужчины и женщины ищут тепло и близость, поэтому выставляют тела напоказ, – этот сюжет сочетается с размышлением о танце и критикой буржуазного театра представления («Мы делаем вид, будто…»). В этой постановке танцевальный зал, оформленный в стиле рубежа веков[75], представлен как место поиска счастья с повседневными жестами радости, страха, стыда, тщеславия, любви, желания и похоти. Тот факт, что танцевальный зал может стать микрокосмом желаний людей всех возрастов, становится заметен при переводах постановки: в 2000 году пьеса исполняется с пожилыми людьми старше 65 лет, в 2008 году – с подростками от 14 лет[76]. В каждом случае непрофессиональные исполнители выходили на сцену после года репетиций. В связи с этими переводами возникает вопрос, как меняет постановку разный актерский состав и что представляет собой исполнение.

Между «Макбетом» и «Контактхофом» находится особенная для Пины Бауш и Танцтеатра Вупперталя постановка – «Кафе Мюллер» (1978). Названная в честь кафе на углу Фохерштрассе в Золингене, недалеко от дома, где жила хореограф, это единственная пьеса, сделанная с Танцтеатром – за исключением небольшого танцевального фрагмента в пьесе «Дансон» («Danzón», 1995), – в которой она сама танцевала долгие годы. А еще под названием «Кафе Мюллер» показывались четыре хореографических фрагмента, в том числе трех приглашенных хореографов Герхарда Бонера, Гиги-Георге Качоляну и Ханса Попа. Это решение тоже концептуально. Части соединяются лишь несколькими «ключевыми данными»: сценой-кафе, четырьмя актерами и отсутствием яркого сценического света. Из четырех в репертуаре осталась только пьеса Пины Бауш; в течение многих лет она ставится в паре с «Весной священной». Арии Генри Пёрселла придают постановке меланхоличное настроение, в ней затрагиваются сложные темы потерянности, изоляции, одиночества в близости, защищенности, отрешенности, бдительности и внимания по отношению к другим. Снова артисты оказываются в кафе – вокруг разбросаны стулья, танцевать негде. Они движутся, как сомнамбулы, по комнате, блуждая с закрытыми глазами. Рольф Борцик, муж Пины Бауш и художник-постановщик, буквально расчищает для их движений пространство: отбрасывает стулья, чтобы те могли проложить себе дорогу, не спотыкаясь и не калечась.

После первых пяти лет интенсивного труда в Вуппертале и переживаний, которые принесли премьера «Макбета» (см. главу «Рабочий процесс») и реакция на него (см. главу «Восприятие»), «Кафе Мюллер» воспринимается как остановка, танцевально-хореографические размышления о проделанном, прежде всего Пины Бауш и Рольфа Борцика, и поиск ответов на вопросы: где пространство танца, где и как он может развиваться?

Новая эстетика, разработанная в пьесах второго этапа, концентрируется в «Ариях» («Arien», 1979) – ими же и закрывается данный творческий период. Это последняя пьеса, которую Пина Бауш полностью создает вместе с Рольфом Борциком (см. главу «Сompagnie»). Йохен Шмидт называет ее «своего рода прижизненным реквиемом по сценографу»[77] – тот эффектно открывает сцену до пожарного занавеса, заполняет ее водой и встраивает бассейн, в котором иногда двигаются танцовщики и где стоит правдоподобный бегемот из папье-маше. «Животные и цветы, все, что мы используем на сцене, – это на самом деле то, с чем мы хорошо знакомы. Но в то же время то, как они используются на сцене, говорит о чем-то совершенно другом […]. При помощи бегемота в „Ариях“ можно рассказать красивую и грустную историю любви и в то же время показать одиночество, горечь, нежность. Сразу все понятно. Без объяснений и без подсказок», – говорит Пина Бауш[78]. Из зала не было видно, что внутри бегемота ползали люди, а внизу – аккумуляторная батарейка от стеклоочистителя, с помощью которой шевелились его ноги. Эстетические и стилистические приемы, материалы и мотивы этого творческого этапа объединяются в «Ариях» в одну фундаментальную тему – борьба не на жизнь, а на смерть, бегство от времени, отчаяние от мимолетности жизни. Но выступают и проблески света – в виде детских игр и шуток.

«Легенда о целомудрии» («Keuschheitslegende», 1979) – последняя пьеса с Рольфом Борциком в качесте сценографа, премьеру которой они с Бауш встречают вместе. Через несколько недель он умирает. Ему было 35 лет. Постановка получилась такой, какой Борцик и Бауш ее задумывали. «При работе над „Легендой о целомудрии“ […] мы давно уже знали, что он долго не проживет. Но „Легенда“ – не трагическая. Рольф Борцик хотел, чтобы все получилось так, как получилось, – с жаждой жизни и любовью», – вспоминала Пина Бауш[79]. «Легенда о целомудрии» становится их первой настоящей сексуальной провокацией. В ней заостряются контрасты: сатирическое, дерзкое, горькое, критическое начало, но еще и мечтательное, нежное, сентиментальное, суетливое, веселое, громкое, спокойное, одинокое, грустное и тихое.

«Я никогда не стремилась изобрести особый стиль или новый театр. Форма возникла сама по себе – из вопросов, которыми я задавалась»[80], – скажет Пина Бауш почти тридцать лет спустя. Но уже в конце этого этапа работы в Вуппертале художественный почерк Пины Бауш проявился во всей своей сложности – во взаимодействии танца/хореографии, театра, музыки, материалов, сцены, зрителей. Она опробовала различные сценические форматы: от оперетты (например, «Рената эмигрирует») до танцопер («Ифигения в Тавриде», «Орфей и Эвридика») и современной танцевальной пьесы («Весна священная»); постановки, основанные на ревю («Вечер Брехта/Вайля»); экспериментальные формы («Кафе Мюллер») и театральные сцены («Макбет»); новая сценография и необычные сценические пространства и декорации; неожиданные костюмы (подержанная и причудливая одежда, купальники) и материалы (весь театральный фонд); участие реальных и искусственных животных; новая музыка и коллажные композиции из разных жанров и культур; открытый диалог со зрителем; изменившееся понимание танцовщика (танцовщик как исполнитель); новое понимание произведения («пьеса») и хореографии (коллажное, монтажное соединение отдельных «частей» в «пьесу», основанное на пространственно-временных принципах и ритме).

На этом этапе Пина Бауш наряду со множеством одноактных пьес выпускает более десяти полноценных постановок[81] – по две в год, как правило. Она вырабатывает свой почерк, который должен был не только вызвать смену парадигмы в сценическом танце по всему миру, но и поставить под сомнение театр как институт буржуазной репрезентации и как место буржуазной самоуверенности. Пина Бауш создала нечто радикально новое и перевела многие идеи, в то время витающие в воздухе, в театральную, хореографическую и танцевальную концепцию. Режиссерский театр она перевела в танец, а танец представила не как представление, но как исполнительское искусство, ориентирующееся на действие и опыт, а не на сценарий и игру. Танцовщики стали субъектами, а потому выступали как исполнители, играющие самих себя, а еще говорили и пели.

Пьесы появляются в ходе постановки вопросов – на этом рабочем процессе основывается сценическое видение Пины Бауш. Театрально-сценическая концепция также формирует новую идею хореографии без линейной драматургии и сюжета: одно центральное событие заменяется несколькими. Это сопровождалось смелыми размышлениями о том, каким может быть танец за пределами общепринятой красивой виртуозности и каков его статус. С помощью этой концепции Бауш смогла перевести демократическую идею соучастия и критику иерархичности театра в свое творчество – через новые формы сотрудничества с танцовщиками во время разработки пьесы и через институциональную автономию («Лихтбург», бывший кинотеатр, стал основным местом репетиций). Наконец, благодаря этому она создала микрокосм мультикультурных обществ.

Эстетика Пины Бауш необратимо изменила парадигму сценического танца и повлияла на театр и кино во всем мире – это ощущалось уже тогда, но глубина изменений была не такой очевидной. Следующий этап работы должен был способствовать развитию уже созданного и сделать всемирно известным специфический национальный жанр – Немецкий театр танца, символом которого до конца жизни оставалась Пина Бауш. Важную роль в этом сыграла поддержка Гёте-Института, благодаря которой Танцтеатр стал главным продуктом творческого экспорта Германии. Пина Бауш и ее Танцтеатр с темами поиска и тоски по близости идеально воплощали немецкую культурную политику примирения во времена гонки вооружений и холодной войны.

1980–1986: интернационализация и стабилизация эстетического языка

1980-е годы – это скользкое десятилетие с дебатами по разоружению и крахом социалистических государств. Международные проблемы обострились противоречиями между Востоком и Западом. В 1979–1980 годах на Ближнем Востоке вспыхнул конфликт, который за десятилетия не растратил взрывоопасной мощи. Наступление нового года отмечено потрясениями в Иране. После бегства шаха Мохаммеда Резы Пехлеви и возвращения шиитского религиозного лидера Хомейни разгорается Исламская революция, начинается конфликт с США. В соседней стране, Ираке, к власти приходит Саддам Хусейн. Таким образом, идеологические различия между двумя государствами обостряются. Несмотря на политику разрядки в 1970-х, первая война в Персидском заливе и вторжение Соединенных Штатов в Афганистан обострили конфликт между Востоком и Западом и вновь поставили мир под угрозу.

1 Праксеология – область социологических исследований, изучающая различные действия с точки зрения их эффективности. – Здесь и далее, если не указано иное, примечания редакторов.
2 Вуппертальские сцены (нем. Wuppertaler Bühnen) – муниципальный театр Вупперталя. В него входят драматическое, симфоническое и оперное отделения. В последнее и входила труппа Пины Бауш, позднее получившая автономию.
3 В этой книге используется французское название cоmpagnie.
4 Фракция Красной армии (нем. Rote Armee Fraktion, RAF) – леворадикальная террористическая организация, возникшая в Германии в 1968 году, ответственна за 34 политических убийства.
5 Копродукция – совместное производство проекта несколькими студиями или компаниями.
6 Человеческая ситуация (лат.).
7 Klein 1994.
8 Brandstetter/ Klein 2015a
9 Кочи (также Коччи, Кочин) – индийский город в южном штате Керала.
10 Гетеротопия – пространство, образ жизни и правила которого сильно отличаются от окружающего мира. Яркими примерами гетеротопий служат тюрьмы, армейские части, школы, театры и т. д.
11 Миграционный кризис, возникший осенью 2015 года. Связан с многократным увеличением потока беженцев в Европейский союз из стран Северной Африки и Ближнего Востока на фоне войн в Сирии, Ираке, Афганистане и политической обстановки в других государствах региона.
12 Книга базируется на корпусе материалов, исследованных различными методами. Для анализа рабочих процессов были проведены двадцать двухчасовых интервью с танцовщиками. Они рассказывали о репетициях, рабочем методе и прежде всего об исследовательских поездках в страны-копродюсеры. Также интервьюировались художественные и технические сотрудники Танцтеатра Вупперталя (сценограф, костюмер, звукооператоры, помощник режиссера, техники сцены, дирекция). С тремя давними сотрудниками интервью проводились многократно. Во время исследовательских поездок в Токио (Япония), Дели, Калькутту, Ченаи, Кочи (Индия), Сан-Паулу (Бразилия) и Будапешт (Венгрия), поддержанных местными филиалами Гёте-Института, театрами и архивами, я провела и проанализировала интервью с организаторами исследовательских поездок труппы, их премьер и гастролей. С помощью этнографического метода реконструировала маршрут и места пребывания Танцтеатра. Постановки. После разбора предоставленных Фондом Пины Бауш и Танцтеатром материалов (видеоролики, критика, интервью, документация) мы разделили международные копродукции на три рабочих фазы и проанализировали эстетическое повествование каждой. Из каждой рабочей фазы выбрали по одной пьесе: «Виктор" (1986), «Мазурка Фого" (1998), «…como el musguito en la piedra, ay si, si, si…" (2009) – и подробно рассмотрели рабочий процесс, сами постановки и принятие публикой. Дополнительно мы выбрали из каждой по одному сольному танцу. Предоставленные Фондом Пины Бауш видеоматериалы спектаклей были исследованы с точки зрения как эстетического перевода культурного опыта, так и сценического представления танцовщиков, сольных и групповых танцев и хореографии; детально проанализированы временные, ритмические, пространственные, архитектурные, интерактивные и драматургические аспекты. Этот процесс занял много времени, поскольку использовался не только анализ спектаклей и показов, как принято в исследовании театра и танца. Исследовались видео с неполной перспективой, сделанные в Вуппертальской опере примерно из 13-го ряда справа. Соответственно, дополнительно были использованы методы герменевтического видеоанализа, появившиеся в социальных исследованиях, – мы адаптировали их под телесный анализ, анализ движения и танца. Для этого использовали измененную компьютерную программу Feldpartitur («Полевая партитура"), изначально разработанную для качественных социальных исследований, для анализа хореографии и танца. Восприятие. Были проведены четыре опроса публики о постановках «Rough Cut" (2005), «Виктор", «…como el musguito en la piedra, ay si, si, si…" и «Мазурка Фого". Затем мы расшифровали их и при помощи компьютерной программы Maxqda провели качественный содержательный анализ. Высказывания зрителей разделили на эмоциональные, аналитические и метафорические, распределили их по семантическим полям – группам слов, связанных по значению. Так можно было выработать нарративы, показывающие, как переводится воспринятое в слова, как и чему перевод «сопротивляется". Например, части постановок, тяжело поддающиеся символическому толкованию, «уклоняются" от языка и при словесном переводе остаются невидимыми. «Переводом на язык" можно было бы точнее определить характеристики отдельных постановок и соотнести их с другими копродукциями. Кроме того, мы записывали наблюдения перед спектаклем, во время и после. Результаты опросов публики соотнесли с нарративами из критических разборов. Критика ко всем международным копродукциям (всего 2372 статьи), собранная в архиве Пины Бауш, до того момента не систематизированном, была систематически обработана; создан обзор прессы. С помощью программы Maxqda была подробно и содержательно проанализирована критика к «Виктору", «Мазурке Фого" и «…como el musguito en la piedra, ay si, si, si…", а также статьи критика Йохена Шмидта, публиковавшего в различных газетах и журналах статьи ко всем копродукциям (1986–2009). В них мы рассматривали постоянство нарративов известного и плодовитого критика, то есть голос, который занимал доминирующую позицию в определенном дискурсе на протяжении 23 лет.
13 Речь на вручении премии Киото за 2007 год. См.: Bausch 2016b: 328.
14 Vgl. Linsel 1985, 1994, 2006; Linsel/ Hoffmann 2010.
15 Fischer/ Käseman 1984.
16 Akerman 1983.
17 Vgl. Bentivoglio/ Carbone 2007; Climenhaga 2008, 2012; Linsel 2013; Meyer 2012; Müller/ Servos 1979; Schmidt 1998; SchulzeReuber 2008; Servos 1996a, 2008; Weir 2018.
18 Wildenhahn 1982.
19 Vgl. Müller/ Servos 1979.
20 Vgl. Schmidt 1998; Servos 1996a, 2008.
21 Servos 2008: 7.
22 Там же: 8.
23 Там же: 9.
24 Там же: 14.
25 Там же: 27.
26 Там же: 33.
27 Теория цивилизаций (цивилизационная теория, цивилизационный подход) – теория, согласно которой не существует единой культурной истории человечества, а история – это смена культур
28 Klein 1994.
29 Vgl. Bentivoglio/ Carbone 2007, Linsel 2013; Meyer 2012; Schmidt 1998; Servos 1996a, 2008.
30 См. также: Meyer 2012; Schmidt 1998; Servos 2008.
31 Разделение на рабочие фазы предпринято также в книге Марион Майер, но она концентрировалась на кратких описаниях отдельных пьес и не объясняла, что характеризует эти фазы. Meyer 2012.
32 Ср. Meyer 2012; Schmidt 1998; Servos 2008.
33 Bausch 2016a: 306.
34 Так называемое Штутгартское балетное чудо – резкое развитие балетной сцены Штутгарта в 1960-е годы благодаря активной и плодотворной деятельности Джона Кранко. Благодаря этому город получил статус одной из столиц балета.
35 Эпоха Адэнауэра – время правления первого федерального канцлера ФРГ Кондрада Адэнауэра, длившееся с 1949 по 1963 год. Ее характерными особенностями были антикоммунизм, сближение со странами Запада, а также участие в политике бывших нацистов, за которыми не числились военные преступления.
36 В 26-летнего студента Бенно Онезорга без предупреждения и с близкого расстояния выстрелил полицейский Карл-Хайнц Куррас. Его оправдали. Это событие стало переломным в социально-политической жизни ФРГ, привело к значительной радикализации молодежи и послужило толчком к созданию «Фракции Красной армии".
37 Покушение произошло 11 апреля 1968 года. Правый радикал Йозеф Бахманн трижды выстрелил в Дучке перед офисом Социалистического союза немецких студентов, тот получил серьезные повреждения мозга, но выжил.
38 Цит. по: Krug 2008.
39 Цит. по: Meyer 2008.
40 То, что театр не был одной из многих общественных институций, охваченных процессом демократизации, а сам мог стать инициатором, доказывает случай в Варшаве. Там запрет показа «Дзядов" Адама Мицкевича (1798–1855) из-за антирусского содержания привел к студенческим протестам. (См.: Spiegel online. URL: spiegel.de/ spiegel/print/d-46135831. html. Zugriff 4.2.2019). Как следствие, из университетов исключили 20 000 студентов. И хотя протесты в Польше тем самым были задушены, они привели в движение снежный ком и позже вылились в демократическое движение «Солидарность".
41 В театре представления, по К. С. Станиславскому, актеры воспроизводят на сцене заранее заготовленные шаблоны чувств, а не испытывают их каждый раз заново.
42 «Флюксус" – международное авангардное движение конца 1950-х – начала 1960-х годов, объединившее знаковых художников в создании интермедиального свободного искусства.
43 Probst 2015.
44 Bausch 2016a: 307.
45 Schmidt 1979: 5, также: Steckelings 2014: 29.
46 Koegler 1973: 40.
47 Millet 1974: 38.
48 Vgl. Betterton 1996. Ср.
49 Ср.: Frei Gerlach u.a. 2003
50 Ср. Buikema/ Van der Tuin 2009; West/ Zimmerman 1987
51 Ср. Klein 2004.
52 «Doing Gender" – концепция, предполагающая, что гендер не является заранее заложенной психической моделью, а формируется и закрепляется ежедневно при социальном взаимодействии. «Performing Gender" – концепция, близкая «Doing Gender", но акцентирующая внимание на изменчивости гендера через культуру и его репрезентации перед Другим
53 Gopnik 2007.
54 Hoghe 1987: 28.
55 Bausch 2016b: 323–324.
56 В дальнейшем сокращенно «1980".
57 Из буклета к пьесе «Фриц", премьера 05.01.1974 в Вуппертальской опере.
58 Steckelings 2014: 33.
59 Kuckart 2018.
60 Bausch 2016a: 307.
61 Bausch 2016b: 324–325.
62 Bausch 2016a: 307.
63 Gluck, цит. по: Michaelis 1992.
64 Русский балет Дягилева – антреприза, основанная деятелем театра и искусства С. П. Дягилевым. Выросла из «Русских сезонов" 1908 года.
65 См. подробней: Brandstetter // Klein 2015a.
66 Там же, 2015.
67 В дальнейшем сокращенно «Синяя Борода".
68 В дальнейшем сокращенно «Вечер Брехта/ Вайля".
69 Геральд Зигмунд на конференции в Гамбурге Dance Future II. Claiming Contemporaneity в январе 2017 года говорил о соотношении современного танца и танцтеатра, представил Пину Бауш как концептуалистку и тем самым сильно расширил понятие концепта. См.: Siegmund 2018.
70 Рольф Борцик родился в польской семье Боржиков, но известность приобрел в Германии, поэтому здесь и далее его имя будет даваться в немецкой транскрипции. – Прим. пер.
71 Bausch 2016a: 308.
72 Servos 2008: 64.
73 Ср.: Hoghe 1987.
74 Эпоха грюндерства – период в истории Германии и Австро-Венгрии, пришедшийся на третью четверть XIX века и отмеченный высокими темпами индустриализации и ростом благосостояния. Искусство этого периода сочетает в себе новые технологии и богатство декора в стилях историзма.
75 Конец XIX – начала XX века. Для стиля этого времени характерно декадентское изящество, ар-нуво и эклектизм.
76 Linsel/Hoffmann 2012.
77 Schmidt 1998: 69.
78 Bausch 2016b: 331.
79 Bausch 2016a: 310.
80 Bausch 2016b: 328.
81 «Фриц" (1974); «Ифиногения и Таврида" (1974), «Два галстука" (1974); «Адажио. Пять песен Густава Малера" (1974); «Я провожу тебя за угол"; «Орфей и Эвридика" (1975); «Весна священная" (1975); «Семь смертных грехов" (1976); «Синяя борода. Слушая запись оперы Белы Бартока „Замок герцога Синяя борода“" (1977); «Потанцуй со мной" (1977); «Рената эмигрирует" (1977); «Он берет ее за руку и ведет в замок, остальные следуют за ними)" (1978); «Кафе Мюллер" (1978); «Контактфор" (1978); «Арии" (1979); «Легенда о целомудрии" (1979).
Читать далее