Читать онлайн Скучная жизнь и веселые сны Нади Белых бесплатно

Пролог

Мне часто снится наш дом в деревне на пригорке и дорога, ведущая вниз, с горы, к небольшой реке. Иногда я плыву по этой реке на лодке, бывает, перехожу на другую ее сторону по шаткому мосту, иногда купаюсь. Однажды мне снилось, что в прозрачной воде я видела огромное количество мертвецов. Они смотрели на меня пустыми глазами снизу вверх и почему-то не всплывали. Мне показалось это не столько страшным, сколько странным. Но всегда во сне я вижу тот момент, как спускаюсь по этой дорожке с горы вниз, к реке.

Обычно эти сны ничего не значат, они пустые, я всегда объясняю их тем, что мой мозг уже отдохнул и ставит привычный пейзаж в виде готового фона, а затем уже разбавляет его сюжетными деталями: повседневными ли, жуткими или интересными.

Примерно в каждом третьем моем сне фигурирует двухэтажная школа, в которой я училась, когда мы переехали в маленький городок. Я не различаю лиц учеников, или учителей, в центре моего внимания она: лестница, ведущая с первого этажа на второй. Каждый раз мне нужно спуститься по ней, или, наоборот подняться, но всегда под моими ногами не оказывается ступеней: лестница зияет пустотами, и нужно шагать с большой осторожностью, чтобы не провалиться. В то же время, окружающие меня ученики, со смехом и криками пробегают мимо, не замечая, что вот-вот рухнут в пропасть.

А бывает так, что лестница целая, но ноги мои наливаются такой свинцовой тяжестью, будто к каждой из них привязано по дореволюционному чугунному утюгу. Почему-то мне в голову приходит именно эта аналогия. И в итоге я снова не могу ее одолеть.

Иногда эти сны разбавляются иными лейтмотивами. Вот я опоздала и ищу кабинет, в котором занимается мой класс, заглядываю в каждую дверь, но попадаю все время не туда. Или вот еще. Темный февральский вечер, я выхожу из школы домой, а вокруг ни души. И я шагаю по скрипучему снегу, чувствую спиной, что за мной кто-то идет. Маньяк, хулиганы? Бывает по-разному. Но ощущение угрозы и мои торопливые шаги в сторону дома всегда одинаковы.

За долгие годы повторяющихся сюжетов, я к ним привыкла, я знаю их и могу, не отрываясь от сна, погрозить им пальцем и сказать: «Ага, я вас раскусила! Вы всего лишь сны, сейчас произойдет вот это или вот то. И мне ни капельки не страшно. Я вас не боюсь». И они теряются, сдуваются и, вроде как уже не видя смысла продолжаться, сменяются нейтральными сюжетами или просто ничем. Но наутро все равно аукаются неведомой тревогой и мрачным настроением.

Но самое дрянное случается, когда я ложусь спать днем. Тело ли у меня такое, склонное к затеканию, или особенности нервной системы, но, если уж легла днем спать – жди сонный паралич. Такой сбой в программе, когда твой мозг во время быстрой фазы сна проснулся, а тело нет. Я как-то читала, что его еще называют «ведьмин паралич».

Лежишь один, не можешь шевелиться, а рядом кто-то ходит, шагами меряет квартиру. Или ключ в замочной скважине поворачивается громко. И я головой понимаю, что не жду никого, а шаги рядом совсем реальные. Иногда еще этот кто-то наклоняется и дышит в самое ухо. Бывает, незваный гость проходит и встает или садится напротив моей кровати. Несколько раз я так разговаривала с умершими родственниками, они проходили ко мне в комнату, вставали рядом с кроватью и разговаривали на совершенно будничные темы, никак не реагируя на мое недоумение: мол, а как вы тут, как отпустили-то вас на побывку?

Бывало, что ко мне проскакивали какие-то оскалившиеся твари, похожие на мелких шакалов, пару раз я видела старых и жутких ведьм. Наверняка, это вновь игра подсознания: про «ведьмин паралич» оно, коварное, точно читало вместе со мной. Главное в этом деле, как можно скорее смекнуть, что ты во сне, и уговорить себя проснуться, знатоки говорят, что нужно исхитриться и закрыть глаза. То есть дела такие: ты спишь, понял, что тебя накрыл сонный паралич, будь любезен – закрой глаза. Звучит как несусветная чушь, но как ни странно, работает.

Собственно, благодаря таким не самым приятным особенностям я и отучилась от пагубной привычки дневного сна, даже на больничном или в отпуске, всегда стараюсь соблюдать режим, чтобы не клонило к подушке в течение дня.

Глава 1. Обухом по голове

Когда-нибудь я научусь принимать февраль как нечто неизбежное. Когда-нибудь, но точно не в этом году. Подъем по будильнику полседьмого в темноту и прохладу: нашарить ногой тапки, не наступить при этом на кота, не заплакать от желания упасть навзничь в теплую постель – это первые три задачи на сегодня. Выполнила, считай молодец.

Когда-нибудь я приду к успеху и куплю себе кофемашину с капучинатором. Так и вижу себя на первой полосе новостных лент: «Женщина, которая состоялась как личность!». И я там счастливо улыбаюсь, держа кружку ароматного свежесваренного кофе со сливочной пенкой и корицей.

Когда-нибудь я равномерно распределю время и не просижу первые двадцать минут своего утра, пялясь в бестолковые новости в соцсетях, чтобы потом во вторые двадцать – чуть менее судорожно пить кофе, краситься, одеваться, гладить юбку, причесываться, искать ключи от квартиры, которые всегда лежат в кармане не той куртки.

Когда-нибудь я научусь испытывать удовольствие от каждого момента своей жизни, а не жить в ожидании того, как разбогатею, встречу идеального человека, который сделает меня счастливой или того лучше «волшебника в голубом вертолете». Человеку-то небось нужно тоже в ответ дарить свою любовь и делать какие-то встречные шаги, совершать поступки.

То ли дело волшебник! Он приземлится на крыше дома, постучит в мою квартиру и скажет: «Эх, Надька, хорошая ты девчонка, таких нету более, да только счастье в глазах твоих не светится. И чтоб исправить эту вселенскую несправедливость, я дарю тебе много-много счастья. На, держи. Ты ничего мне не должна за это». И с этими словами он забежит в свой магический вертолет и улетит причинять счастье какому-то другому хорошему человеку.

А пока что я смотрю в зеркало и говорю себе: «Эх, Надька, хорошая ты девчонка, таких нету более. Только опаздываешь постоянно и всякую чушь сочиняешь, лишь бы на работу из дома вовремя не выходить».

«Уиу-уиу-уиу». Февраль меня тоже не любит. Знает, что я его терпеть не могу, поэтому сегодня приготовил подлянку и зашел с козырей: ударил ночным тридцатиградусным морозом. «Уиу-уиу-уиу» – сказала моя маленькая старая машинка укоризненно и добавила: «Что ж ты, Надька, на прогрев меня накануне не поставила? А еще хорошим человеком себя считаешь после этого. Чай, не в Москве живешь, в Сибири, глупая, ты курица. Иди теперь на автобус».

Три минуты зайти домой, чтобы утеплиться: сменить юбку и колготки на дуэт из некрасивых брюк и подштанников. Плюс минут пять добежать до остановки, плюс от двух минут до бесконечности простоять в ожидании забитого «пазика» с уникальной возможностью ехать минут двадцать в открытых дверях с развевающимся на морозе шерстяным шарфиком. Добавим к этому еще пять минут на бег от остановки до здания Краевого управления статистики, и получим в итоге жирное и бессовестное опоздание.

На работу я зашла, когда минутная стрелка уже перевалила за половину девятого.

– Доброе утро! – я подошла к охраннику расписаться в журнале. – Наш пришел?

– Викторыч? – охранник почесал подбородок. – Нет, не было еще.

– Странно. – Я на всякий случай проверила фамилию начальника в столбце с расписавшимися и заполнила: Белых Н.А. Время: 7.59. Подпись. В колонке до меня уже тянулось с десяток фамилий, указавших 7.59.

Охранник заулыбался:

– Ох, бессовестные, а. И как не стыдно.

– Очень стыдно, – приложила я руку к груди. – Очень. Но таковы обстоятельства.

В кабинете уже шустро стучала клавиатурой наша новенькая специалистка Машуня, а за соседним столом пристально смотрела в монитор, спустив на нос очки, немолодая, но весьма уважаемая в кругах статистики Тамара Егоровна. Периодически она говорила сама себе «ага» и торжественно кликала мышкой. Проходя к шкафу с верхней одеждой, я, естественно, заглянула в оба монитора: у одной бурлит активная переписка в мессенджере – с компьютера же удобнее, у второй – неизменная косынка. Значит, начальника точно не было.

Поздоровавшись со всеми, я торопливо включила компьютер, уселась на свой стул и стала усиленно греть щеки руками, чтобы они приобрели нормальный цвет, который и положен человеку, уже сорок минут находящемуся на рабочем месте. От подштанников можно было позже избавиться в туалете.

Но ни в ближайший час, ни в следующие два, Александра Викторовича на работе не возникло. Мы восприняли это как знак свыше, говоривший нам прямо: «Девочки, отдохните. Всех цифр не пересчитаешь». Поэтому дважды попили чай, Машуня зачитала по очереди всем гороскоп сначала на день, затем на год, затем мы изучали характеристики своих личностей по восточному и даже зороастрийскому учению.

Оказалось, что я по какому-то из гороскопов Медведь, по другому Липа, а по третьему вообще Химера. Тамара Егоровна была Вереском по гороскопу цветов, что привело ее в большой восторг, а Машуня расстроилась, что она как Кентавр не может существовать в одном энергетическом поле со своим молодым человеком, которого определила как Медузу Горгону.

– Я так и знала, – говорила она, разворачивая конфетку. – Он и есть эта медуза. Никакой конкретики, второй год живем уже: то люблю, то женюсь, то не готов, то он там в себе разбирается. Одно слово – медуза беспозвонковая.

– Беспозвоночная, – поправила ее Тамара Егоровна. – Слушайте, ну пора уже заявки оформлять на транспорт, если мы как в прошлый раз за него распишемся, эти опять разорутся, – она кивнула в стену, отделявшую наш кабинет от приемной.

Тут же в дверь заглянула делопроизводитель Лена:

– А где ваша заявка на машину? Никуда на неделе документы не повезете? А ваш где? – кивнула она на пустующее кресло начальника отдела. – А это что за конфетка? «Бешеная пчелка»? Я такие не люблю, спасибо. – Она поморщилась, когда Маша протянула ей конфетку.

Мы дружно пожали плечами.

– Сами не знаем, Лен, – объяснила я. – У нас заявка есть, давай я за него подпишу. А потом заменим, когда появится.

– Звоните, согласуйте при мне, – недовольно заворчала Лена. – А то потом опять до разборок дойдет, я не готова опять перед руководителем стоять объясняться, почему вам нельзя машину выделить срочно, «прямвотсейчас».

– Да погоди ты, – устало урезонила ее Тамара, – угомонись. Сейчас Надежда позвонит.

Я набрала начальника, выслушала звуковой сигнал и голос робота в трубке.

– Абонент – не абонент.

– Хоть бы не помер, – пискнула Машуня со своего места, не отрываясь от интересных дел в телефоне.

– Да ну тебя! Что такое несешь, – дружно замахали мы все на девчонку.

– Ай, ладно, подписывайте скорее. Мне уже нести папку директору.

Мы подсуетились, выкатили заявку, и я замечательно похоже расписалась за Викторыча.

– Талант! – Лена забрала листок и ушла собирать свою документально-заявочную дань с других отделов.

– И когда это она из-за нас оправдывалась! Скажите пожалуйста, – возмутилась Тамара Егоровна. Мы с Машуней согласно поддакнули.

Наступило время обеда, во время которого мы проделали эволюционный путь от гороскопов до глубин соционики, и занимались тем, что сосредоточенно определяли свои типы личности, отвечая на бесконечные вопросы теста.

– Всем здравствуйте! – в кабинет зашел руководитель службы, что само по себе было необычным явлением. – Это что за труженицы у нас работают? Даже во время обеда от компьютеров не отрываются. В общем, я по поводу Александра Викторовича. Звонила супруга его, он в больнице в тяжелом состоянии. Инсульт ночью случился. Вот такие нерадостные новости. – он печально вздохнул и выждал паузу, пока мы чуть переварим эту информацию и перестанем вздыхать и охать, а затем продолжил.

– Так что в ближайшее время на работе его не ждём точно. Не раскисаем, команда у вас хорошая, вы со всеми задачами справитесь. – И добавил уже в мою сторону:

– После обеда, Надежда, ко мне будьте добры зайти.

Я кивнула:

– Конечно.

Не успел обед закончиться, как дверь нашего кабинета снова открылась и опять на пороге возникла Лена, но на этот раз с нехарактерным для нее растерянным выражением лица:

– Девочки, все. Позвонили опять. Умер Александр Викторович.

Так, мой рабочий день сумбурно начался, легко продолжился, а в завершение ударил по голове словно обухом. Наш «Викторыч», который, конечно, был уже немолод, но как мы всегда думали, не настолько, чтобы внезапно умирать, и который неизменно прикрывал наш скромный женский коллектив своей мужской грудью от придирок руководства, каверз соседних отделов и вообще всех трудностей бюрократической жизни, покинул нас насовсем.

Вместе с этим жизнь усложнилась тем, что именно моя кандидатура была выбрана в качестве «и.о.» начальника отдела, что сулило крошечную прибавку к заработной плате, несоразмерную с новым уровнем ответственности и количеством хлопот. При этом Викторыч мог себе позволить перетекать с планерки на планерку, заседать на комиссиях и ездить по ведомствам, потому что у него была рабочая лошадка по имени Надежда Белых. А у меня такой роскоши не было. Все мое кадровое богатство составляли Тамара Егоровна, которая больше трех отчетов в квартал не делала в силу тотального отрицания технического прогресса, и Машуня, которая пришла к нам в отдел «по знакомству» – для наработки опыта в трудовую, и дальнейшего перехода на высочайшие места бюджетной сферы. При этом она хоть и быстро все схватывала, но по неопытности проверять и переделывать за ней приходилось много и всем вместе.

– Это, Слава Богу, у вас детей нет! – ободряюще сказал мне руководитель службы, подписывая приказ о назначении. – Сможете полностью погрузиться в работу.

Домой я ехала, размазанная по салону автобуса, с частичным прилеганием лица к замороженному окну.

И это «Слава Богу» на репите теперь крутилось в моей голове.

Действительно, слава Богу. И действительно ли? Мой короткий брак изжил себя за три года, не оставив толком даже ярких воспоминаний, не то, что детей.

Когда нас с Алексеем познакомили общие друзья, мне было двадцать четыре. К тому моменту я думала, что точно знаю, какой мужчина мне нужен. Мы оба были молоды и симпатичны, работали, имели похожие взгляды на жизнь. И тогда я, возомнившая себя мудрой женщиной, узрела в Алексее ту самую перспективу. Я уже знала из советов женщин постарше, от подруг, из советов психологов в журналах, что любовь – это всего лишь яркая вспышка, замешанная на феромонах, быстро проходящей страсти, ловушках психологии и тому подобном. Полагаться на это сомнительное чувство, конечно же, удел слабовольных дурочек. Мудрые же женщины при взгляде на мужчин всегда должны оценивать «перспективу». Не знаю, уж чем руководствовался Алексей, когда делал предложение, но мы очень быстро расписались и продолжили жить свои обычные жизни. Вели общий быт в одной квартире, спали в одной постели, ходили на свои работы, иногда вместе проводили выходные.

Со стороны выглядели мы вполне благополучно и даже местами идиллически. На кухне у нас висел плакат с правилами семьи, в прихожей – ключница «Наш дом», на полке с посудой стояли кружки с сердечками. У меня до сих где-то в шкафу валялось несколько распечатанных снимков с постановочной новогодней фотосессии, где мы в красных свитерах с оленями совместно как бы наряжаем уже наряженную елку в студии и старательно улыбаемся в объектив.

Спустя три года такой замечательной и пустой жизни, Алексей поставил меня перед фактом, что любит другую и уходит к ней незамедлительно.

Я отпустила его не без обиды, но в целом легко, в некоторых моментах даже ловя себя на смутном чувстве благодарности за то, что он взял на себя роль подлеца, разрушителя семьи и предателя.

Конечно, как велит ритуал всякой брошенной женщины, мне пришлось сутки плакать о своей несложившейся женской доле, заедая горе сладостями, и запивая белым полусухим.

А еще эти безумные встречи с подругами, когда мы часами изучали фото разлучницы в социальных сетях, и удивлялись, как это возможно: променять такую красавицу, умницу, прелесть какую замечательную жену на неказистое целлюлитное чудовище с обвисшей грудью и редкими волосенками! Мы всматривались в каждый изъян этой несчастной счастливицы и раздували его до вселенских масштабов. А некоторые из моих утешительниц даже порывались написать ей гадкое сообщение помойного содержания. Сейчас у меня такое поведение вызывает только стыд, потому что, между нами говоря, девушка на самом деле всегда была вполне симпатичной, живут они с Алексеем по сей день вместе и ждут, насколько я знаю, уже второго ребенка.

С каким же облегчением я радовалась в тот момент, что мы так и не решились на детей: ведь это все бы очень усложнило. А так, просто и мирно разошлись, оставшись каждый при своем.

Мысли мои из воспоминаний переместились в размытое русло «а что бы было, будь у меня сейчас ребенок», из-за чего я чуть не пропустила свою остановку. Свет уличных фонарей на остановке, толпа выходящих людей и крепкий мороз выдернули меня из сослагательного «было бы» в настоящее. Впереди маячил продуктовый магазин, дома ждал вечно голодный кот и всего-то пара-тройка часов настоящей жизни, что называется, для себя. А потом спать, и так по кругу. И как люди в такую жизнь еще и детей помещают? Самому-то жить некогда.

Глава 2. Две встречи и одни похороны

Я стою на невысоком пригорке. Утоптанная тропинка ведет вниз, к берегу речки с быстрым течением. Справа и слева от меня – две незнакомые женщины среднего возраста в длинных платьях. Я смотрю на свои ноги: они также скрыты подолом длинной юбки. Рядом криво воткнутый в землю дощатый указатель с полустертой, но читаемой надписью: «Ведьмина деревня». Спускаемся вниз, к реке. На бережке, поросшем гусиной лапкой, стоит ветхий домишка. Скрип двери, вслед за которым в темном проеме возникает сморщенная старуха со спутанными седыми волосами. На ней испачканный льняной передник, на шее – ожерелье из мелких костей, а на поясе висят сушеные птичьи лапы. Я уже знаю, что это очень сильная, очень древняя ведьма. Она пристально вглядывается в меня белыми слепыми глазами, как будто на самом деле что-то видит. От жуткого взгляда старухи по спине бегут мурашки. Она утвердительно кивает женщинам, сопровождающим меня и говорит:

– Наша. Пусть не боится.

Просыпаюсь в тревоге.

В моем личном соннике «ведьмы» входят в топ три рейтинга снов с трактовкой «не жди от грядущего дня ничего хорошего», хуже них – только полчища насекомых и грязная вода.

Собственно, не ожидать от дня ничего хорошего можно было и без сонника. Сегодня третий день со смерти Викторыча, и его семья пригласила всех коллег на прощание в ритуальном зале и похороны.

Конечно, всех руководство не отпустило, разумно опасаясь, что краевая статистика в этот день даст сбой, но нас с Тамарой Егоровной, как самых приближенных к усопшему, делегировали выразить соболезнования от лица всей организации. Машуню мы оставили караулить телефон, посчитав ее, к тому же, слишком молодой и жизнерадостной для таких мрачных мероприятий.

По такому случаю нам выделили служебный автомобиль, на котором мы с Егоровной заехали за венком с золотой надписью на черной ленте «От коллег» и цветами.

Накануне я жутко волновалась, что мой светлый пуховик будет выглядеть вызывающим пятном и дурным тоном среди траурной процессии, но ничего черного или хоть сколько-нибудь темного в гардеробе не нашлось, благо хоть на голову изыскался старомодный черно-зеленый шерстяной платок. Утром мне пришлось потратить немало драгоценных минут, прилаживая его к своей голове и так, и эдак, но все одно: выглядела я подобно Марфушке со своим истинно русским курносым и веснушчатым лицом. Тамара Егоровна же, наоборот, прицепила к своему норковому берету черную сетчатую вуаль и весьма смахивала на вдову итальянского мафиози из какого-то фильма, особенно если смотреть в профиль. Выглядело антуражно, но я не могла отделаться от ощущения, что это уже перебор, хотя высказать свои соображения постеснялась.

– Ну, Надюшка, речь подготовила? – спросила она меня уже в машине.

– Тамарочка Егоровна, давайте вы с речью выступите, у вас лучше получается.

– Ну знаешь ли, кто теперь начальник, тот и должен речи говорить! – не удержалась она от упрека. Ленка еще вчера мне доверительным шепотом сообщила в коридоре, что Егоровна будет злиться из-за злополучной должности «и.о.», но я пропустила это мимо ушей. В моей голове просто не укладывалось, что кто-то может грезить на полном серьезе о такой обузе.

Я хотела сначала как-то оправдаться или объяснить ей возможные мотивы моего назначения, но в итоге решила промолчать, потому что знала, что Егоровне лучше не позволять ловить себя на чувстве вины: свесит на меня свои последние три отчета и не покраснеет. Я сделала печальный вид и сказала:

– А жаль, что не хотите сказать речь. Александр Викторович вас очень уважал и всегда делегировал самые серьезные дела. А вот еще помните, как вы с ним выступали на корпоративе дуэтом? У вас так голоса сочетались прекрасно, все аплодировали стоя.

Глаза Тамары Егоровны увлажнились, она помолчала с проникновенным видом, а потом запела грудным голосом:

– Две звезды, две светлых повести.. Эх, ну до чего же прекрасный человек был, Викторович. Ну нету таких больше, нету. – Она достала из сумочки пачку бумажных платков и утерла глаза. – Ладно, скажу я пару слов от лица коллектива, скажу.

Зал для прощания располагался практически за городом, недалеко от кладбища. Народу было много, я обратила внимание, что люди в общем-то были одеты кто во что горазд: пуховики и пальто всех возможных цветов, а шапки так и подавно – полосатые, цветастые, с помпонами и без. И с чего вдруг я так по-дурацки заморочилась с этим платком?

Тамара Егоровна тоже была впечатлена количеством пришедших и все трогала меня за рукав и говорила:

– Надь, ну ты посмотри сколько пришло. Вот так и нужно жить, чтобы столько вот людей пришло с тобой попрощаться.

У меня мелькнуло в голове, что в моем случае, не считая близких родственников, пришло бы от силы человек пять.

К нам стали подходить какие-то люди, жать Егоровне руки и выражать соболезнования. Она всем согласно кивала головой, жала руки в ответ, печально вздыхая, говорила общие фразы. Внезапно меня осенило, что не все знают, как выглядит Валентина, супруга Александра Викторовича, и поэтому принимают за нее Егоровну, благодаря драматичному виду. Сама же Валентина скромно сидела в углу с заплаканными глазами, окруженная подругами и родственницами.

Мы возложили венок и цветы, в почтительном молчании постояли возле открытого гроба, в который я старалась не смотреть, а затем подошли к Валентине. Тамара Егоровна сказала пару соболезнующих слов, какие положено говорить в подобных случаях, я ей неловко поддакивала. Валентина кивнула и поблагодарила нас, хотя было понятно, что мысли ее далеко не здесь. Все это производило на меня невероятно давящее впечатление, и хоть окна в зале были приоткрыты, все равно отчаянно хотелось выбежать на свежий воздух.

Я огляделась по сторонам и обнаружила, что есть второй выход и, оставив Егоровну одну, тихонько стала продвигаться к двери с зеленой табличкой «EXIT». За дверью был узкий коридор, ведущий с одной стороны в служебные помещения, а с другой – на улицу, что мне и было необходимо. Я толкнула дверь и сделала глубокий вдох. «Бедная Валентина, – думалось мне. – Каково ей сейчас. Как она это все выдерживает?» Во внутреннем дворике было пусто, за исключением курящего у перил мужчины неопределенного возраста. Я посмотрела ему в спину, затем, чтобы чем-то занять себя, развернулась и стала рассматривать лежащие неаккуратной стопкой на полке возле двери объявления, визитки и буклеты: «лучшие места на кладбище. Недорого», «траурная флористика, живые цветы», «фото на памятники» и тому подобное.

– Бабуля, позвольте пройти! – раздался сзади голос мужчины, который вероятно уже докурил.

Я удивленно оглянулась, задаваясь вопросом, как во двор мимо меня могла прокрасться какая-то старушка? Но на всякий случай отошла от двери.

Мужчина посмотрел на меня и, заходя в дверь, коротко бросил:

– Извините.

И тут до меня дошло, к какой бабуле он обращался. Дурацкий платок, и утепленные шерстяные штаны, да еще и неказистые угги – я не знала, сколько придется находиться на улице и подготовилась наверняка! Да ну все равно, неужели меня можно было принять за старушку, пусть даже со спины? С неприятным осадком я вернулась в зал, высматривая своего оскорбителя, но так и не обнаружила его, возможно, потому что толком и не разглядела.

– Где ты ходишь, Надя, сейчас уже будет вынос тела и пойдем на кладбище! – зашептала недовольно Тамара Егоровна. – Сейчас бы ушли все без тебя. Я уж подумала, что домой сбежала!

– Да пойдемте, никуда я не делась. – «А жаль», – уныло продолжила я в своих мыслях.

Был тот редкий февральский день, когда мороз с удивительной жестокостью сочетался с ветром. Пуховик не спасал совершенно, и я отчаянно завидовала огромной шали Егоровны, в которую та куталась, но тоже ворчала на погоду. Как это ни цинично звучало, но на всех красноносых и краснощеких лицах читалось желание поскорее закончить со всем этим делом и вернуться в тепло.

Навсегда попрощавшись с Викторычем, народ одним потоком отправился в столовую. Мы с Тамарой Егоровной шли и тихонько рассуждали о том, как в сфере ритуальных услуг все стало продумано. Вот тебе зал для прощания с усопшим, вот тебе тут же кладбище, и здесь же можно заказать поминальную трапезу. Все в одном месте.

Столовая была весьма приличной, чистой и обставленной новой мебелью, но главное – теплой. На длинных столах уже стояли тарелки с блинами и киселем, овощными и сырно-колбасными нарезками, призванными служить закуской к горячительным напиткам в стеклянных графинах. Кто-то в другом конце зала уже начал громко вспоминать истории из жизни Александра Викторовича. Я села недалеко от выхода, с краю, налила себе морса и положила в тарелку аппетитный масляный блин.

Стул рядом со мной пустовал, он то отодвигался от стола, то придвигался к нему. Люди ставили на него сумки, складывали вещи, а затем, находя место поудобнее, снова оставляли пустым.

Спустя несколько минут он снова со скрежетом отодвинулся и рядом, распространяя невыносимый табачный запах, уселся тот самый, встреченный мною недавно, «бабулевед-курильщик». Я посмотрела на него со всей возможной неприязнью, на которую была способна. Не обратив на это ни малейшего внимания, он стал шлепать себе в тарелку блины один за другим.

«Повезло же мне опять!» – подумала я, наблюдая, как этот человек за два-три укуса расправляется с одним блином и принимается за другой.

– Надежда! – нарочито громко сказала Егоровна, с которой нас разделяла пара человек. – Ну ты чего на угол-то села, замуж же не выйдешь! – она как раз села в самую серединку, вела оживленные беседы с двумя дальними родственницами Викторыча.

Я не ожидала такого подвоха и сказала что-то стандартное, вроде «Да я там уже была, поэтому особо не стремлюсь».

– А у нас Юрец вообще-то тоже не женат! – ляпнула одна из родственниц, обращаясь к моему малоприятному соседу. – Юрец, ты что сидишь, налей девушке.

–Водку будете? – спросил Юрец, с сожалением отрываясь от блина.

– Спасибо, я не пью водку.

– А, – сказал Юрец. На этом наше общение закончилось для нас, но не для крикливой родственницы.

– А ты ей вина предложи! – снова заорала она через стол. – Что ты, как деревянный?

«Женщина, успокойтесь уже», – хотелось мне сказать ей, но ругаться на похоронах Викторыча было как-то совсем неприлично.

– Вино будете? – Юрец посмотрел на меня совсем уж уныло.

– Нет. А вы чего сами не пьете? – поинтересовалась я из вежливости.

– А мне нельзя, я за рулем. Мне их всех еще развозить по домам, – вздохнул он, и вернулся к блинам.

– А вот Надежда у нас вообще девчонка видная, – донесся до меня голос Егоровны.

«Нет, нет, нет… Только не это».

– … вот, теперь вместо нашего Александра, дорогого, Викторыча начальницей будет…

Я вышла в коридор и набрала водителя: «Роман Геннадьевич, вы где? Что? Егоровна отпустила на пару часиков? Это что за дела?»

Эта женщина меня сегодня добьет. Я представила, как еще два часа сижу с блином на тарелке, и слушаю, как Егоровна меня сватает за всех подряд, вперемешку с рассказами из рабочей жизни Викторыча.

– Тамара Егоровна, – зашептала я громко и недовольно. – Вы зачем водителя на два часа отпустили?

– Так Наденька, надо помянуть человека уж как положено, что ты нервничаешь. Столько времени бок о бок провели, в одном кабинете. Не последние знакомые. А что Роме ждать нас? Ему все равно не выпить. Человечнее нужно быть, тебе как руководителю это понимать нужно.

– Они сейчас молодые, все такие. Каньеристки! – поддакивала ей родственница. – Феминистки! Только права свои знают.

– Ой, Тонь, да это все от безмужичья.

Я набрала в приложении такси свой адрес, предварительная цена на другой конец города перевалила за тысячу рублей. «Высокий спрос». Да ладно! Попробовала другие агрегаторы, там все тоже было глухо.

Руки безумно зачесались подойти и дать достопочтенной Егоровне ложкой по лбу.

Та уже рассказывала историю о том, как они с Викторычем пели на корпоративе дуэтом.

На моменте, когда она затянула «Две звезды, две светлых повести», я подошла к Валентине, поблагодарила за все, и, сославшись на головную боль, откланялась.

Так, кладбище – место общественное. Тут наверняка должна быть рядом остановка. Посмотрела по карте – семьсот метров. Ну что я, не сибирячка, что ли? Надела пуховик, намотала ненавистный платок, вышла.

В лицо сразу ударил ледяной ветер. За пару минут не только щеки, но и все лицо стало краснющим, глаза слезились. Я обогнула здание кафе, по узкой дорожке вышла к дороге, которая вела из города на трассу, огляделась: вдалеке виднелась автобусная остановка.

Через две минуты забега вдоль дороги, мне подумалось, что я, конечно, сибирячка, но не то, чтобы коренная.

Рядом притормозила машина:

– Женщина, давайте доброшу до остановки!

Я приготовилась отказываться, потому что в машины к незнакомцам нельзя садиться даже в случае апокалипсиса, а легкое обморожение вообще не является аргументом, как вдруг разглядела в водителе знакомые черты.

– Надя? Надя Зеленцова? Ты что ли? – спросил он, также вглядываясь в мое лицо.

– Серёжка! – Узнала я в нем Сережку Синцова, на третьем-четвертом курсе университета у нас была общая компания. И да, действительно, моя девичья фамилия была схожа с Сережкиной последней частью «-нцов», на основе чего у меня даже возникали романтические размышления о неслучайности нашего знакомства. Правда, он уже тогда встречался с моей одногруппницей Настей, и мне ничего не светило. И сейчас Сергей, казалось, почти не изменился: чуть поправился, огрубел, но в целом, это ему даже шло и придавало флёр мужественности.

– Серёж, как ты вовремя! Я уж думала, в сосульку превращусь. Ветер, ужас!

– Садись давай скорее. Домой? Давай доброшу. А я уж было подумал, что какая-то бабулька, ты прости меня, с кладбища тащится.

Тут я представила, как, должно быть, выгляжу со стороны, и стало ужасно досадно. Мне для полноты картины разве только авоськи с картошкой не доставало. Вот, наверное, подумает теперь, что я несчастная какая-то и жизнь не сложилась.

– Да ты меня на остановке высади, мне все равно далеко, на Монтажников. Сам-то откуда едешь?

– Да прекращай, до Монтажников на машине вообще ерунда, что ты будешь по холоду мотаться. Я с посёлка еду, родители в санаторий поехали, я там печку у них топил, собаку кормил. А что, у тебя, умер кто? Как сама, как муж?

– Да начальник умер внезапно, знаешь, вот вообще никто не ожидал.. А муж..

В общем, слово за слово, но разговорились мы так, что не заметили, как добрались до моего района.

Интересно, что Сергей с Настей были самой красивой парой на потоке, и даже поженились, но долгой и счастливой семейной жизни у них так и не сложилось. Сергей стал воскресным папой для их общего сына Антошки, а Настя – увлеченно строить свою личную жизнь с мужчинами, которые казались ей более успешными, чем бывший муж.

Почти у самого дома, пока я решалась пригласить Сергея на чай, ему позвонил товарищ по работе и попросил подъехать «на объект» – они вместе занимались строительством загородной недвижимости. Серёжа остановил авто и галантно открыл мне дверь. Мужчин, которые не ленятся встать и открыть женщине дверь автомобиля, в моем окружении можно было по пальцам пересчитать: с учетом Сергея – всего один. Я сердечно поблагодарила его, мы обменялись номерами, и я побежала к двери подъезда.

В родной квартире хорошо пахло любимыми аромасвечами, было чисто и уютно. Я наконец-то сбросила верхнюю одежду и села на пуфик. Конфуций встречал мурлыканьем и настырно терся о ноги.

– Вот так, Конфуций, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. – я потрепала кота по пушистой шубе.

Из зеркала в сумеречном коридорном освещении на меня глянула уставшая тетенька с растрепанными волосами и оплывшим макияжем. Отражение расстроило.

«Господи, и это в 33 года? Когда ж ты так на себя наплевала, Надя? В какой момент тебе стало неважно, как ты выглядишь и что носишь, когда перестала мечтать, увлекаться, флиртовать? Не жизнь, а сплошной февраль!».

Кровать, застеленная плюшевым покрывалом, отчаянно манила.

Надежда, это плохая идея! – сказала я себе, зная, что дневной сон в моем случае чреват неприятными видениями. – Не провоцируй. А, впрочем, полежать с полчасика же можно. Новости почитать, соцсети проверить.

Я накрылась пледом и прикрыла глаза.

Глава 3. Надькины трансформации

Открываю глаза. Комната плывет и кружится. Это не мой линолеум, совершенно точно не мой. Чужой линолеум проплывает перед глазами, стена качается. А кровать моя. Комната наконец-то прекращает свои сумасшедшие движения, я окончательно просыпаюсь.

Дверь на балкон приоткрыта и меня приятно обдувает теплый весенний ветерок. Дождалась настоящей весны! Вдруг в комнате резко темнеет, я смотрю в сторону балкона: тучи птиц проносятся мимо и бьются крыльями в стеклопакеты. Их так много, что не видно неба. Похоже, что птицы хищные: орлы или вроде того. Теплый ветер усиливается. Вдруг с резким хлопком открывается одна створка, и ко мне на кровать мягко планирует белая ослепительно красивая сова.

Окончательно просыпаюсь: за окном по-прежнему февраль, совы в квартире нет, линолеум старый. Сон оставил двойственные впечатления. Набираю в поисковике «сонник сова». Ничего хорошего: эпидемии, войны, смерть сновидца – брр, дедушка Фрейд предрекает болезни мочеполовой сферы. Глаз цепляется за строчку: «исключением является сова белого цвета, которая знаменует сновидцу серьезные внутренние трансформации».

Вот! Трансформации – это то, что мне сейчас очень нужно. И не только внутренние.

Я пошла на кухню шуметь чайником, готовить холостяцкие бутерброды, включила телек. Надо бы с машиной разобраться, вызвать таксиста с проводами или просить кого-то из соседей помочь. Разбираться с машиной совсем не хотелось, хотелось топать ножкой, и чтобы оно как-то само по себе из хаоса превращалось в порядок и систему. Настроение непродуктивное. В кои-то веки решила себя не ругать за это, отложила вопрос на потом, о чем точно пожалею завтрашним утром.

Пока чайник закипал, опять подошла к зеркалу, покрутилась, ущипнула себя за бочок, оценив степень мягкотелости. Убрала волосы в высокий пучок, затем распустила, попробовала уложить на другой пробор. Все было не то. Достала косметичку, покопалась в поисках красной помады. Накрасилась. Стерла ватным диском. Опять все не то и не так.

– Надя, ты ничего не понимаешь во внутренних трансформациях! – через полчаса выговаривала мне по телефону подруга Ирина, которую в узких кругах именовали исключительно Ириской. Не потому что она была приставучей и липла к пломбам, а с легкого посыла ее племянника Максимки, который ласково называл ее "Иришкой", но "Ш" не выговаривал толком. Ириска была большим профессионалом в сфере внутренних и внешних трансформаций. Всех тренингов личностного роста, раскрытия внутреннего потенциала, осознания и принятия своей женственности, которые она успешно прошла, было и не сосчитать.

– Надя, – говорила она мне назидательно. – Дело не в прическе и в макияже, а в при-ня-ти-и себя, понимаешь! Полном принятии своей сущности! Прими себя такой, какой тебя задумала природа.

– Ага, – говорила я. – Ты права. Я все понимаю.

– Вот я себя приняла, и Вселенная сразу ко мне стала благоволить, сразу. Я это чувствую и благодарно принимаю. И ты почаще благодари.

Некоторое возражение шевельнулось в моей голове по поводу Ирискиного принятия себя: еще в прошлом году я забирала ее из клиники пластической хирургии после комплексной операции по подтяжке груди и коррекции живота. Надо сказать, что спонсор Ирискиных трансформаций, Андрей, в это время находился в запланированном запое.

В общем, Ириска была крупнейшим специалистом не только в сфере внутренних, но и внешних трансформаций. Почему теперь подруга с таким жаром давила на тему принятия себя, мне было неясно. Наверное, с подтянутой грудью себя принимать было проще, чем с неподтянутой.

– Тебе для начала нужно пробудить в себе женственность. То самое женское начало, которое в тебе дремлет! Из штанов же не вылезаешь. Нужно было еще пять лет назад идти со мной воронки крутить. – Ириска зашла на любимую тему. – Ну и про благодарность не забывать. Запросы во Вселенную, в общем формулировать правильно и посылать. Но для этого, конечно, лучше начать с кармического очищения.

Далее последовала такая лавина информации, что меня накрыло с головой. Я на секунду отвела телефон от уха, чтобы ненароком не получить дозу излишнего облучения этой просветленностью.

Ладно, кое-как свернув разговор, я отключилась от Ириски и решила пойти проторенной дорогой: записалась на субботу на стрижку и окрашивание в салон. Как ни крути, а каре и новый оттенок в трансформациях лишним не будет.

Тренькнуло сообщение: «Чем занимаешься?». От Синцова. Мама дорогая. Чем же я занимаюсь? В голове судорожно закрутилось: «Ем» – подумает, что обжора, «Смотрю телек» – слишком глупо, «Лежу в ванне» – пошловато…

«Читаю книгу», – отправила.

«Уу, все умничаешь? Какую?»

Господи, какую?!

Порывшись на книжной полке, я изыскала томик Мопассана и сфотографировала обложку: «Милый друг» Ги де Мопассан. Отправила фото Синцову.

«Зеленцова, ты не меняешься!»

«Белых, Серёжа, Белых»

«А зря! Зеленцова мне больше нравилась! Фамилия в смысле»

И затем, не дожидаясь моего ответа:

«В воскресенье встретимся?»

Сердечко у меня на этом так и ёкнуло. Вот, Надька, вот твоя трансформация! Твоя белая сова! На тебе, получи и распишись! Флиртуй, будь красивой, будь легкой!

Так, пусть не думает, что я только его тут и жду. Пишу:

«В вскр были кое-какие планы. А во сколько?»

Кое-какие планы – это на языке Надьки Белых означает «ни одного», но Синцов об этом, к счастью, не знает.

«В 4?».

«К 4 постараюсь освободиться»

«Ок. Заеду. Спокойной ночи!»

Спать я легла, наполненная роем бессвязных мыслей, которые не давали голове отдохнуть перед работой:

«Поблагодарить Вселенную! Спасибо, спасибо, спасибо, Вселенная. Да за что? Еще ж ничего нет. Хоть бы подстригли нормально в субботу, а то приду, как овечка. Купи корм Конфуцию. Синцов! Как он мне тогда нравился! Интересно, как сейчас выглядит Настя, его бывшая жена? Спи, не смей лезть в телефон. А ну не сметь! Спать! Может, на эпиляцию записаться еще? Нет, рано. Еще как бабка в этом платке была. А мужик этот с блинами. Ужас! Спи давай»

Первый час ночи. Ищу в сетях Анастасию Синцову. В университетские годы мне до нее было ой как далеко. Да, неужели это она? Подурнела, подурнела, конечно. Жалко-то как. Вот она с сыном Антошкой. Симпатичный, на папку похож. Вот с букетом роз «от любимого». Синцов не лайкнул. Значит, букет не от него?

«Надежда, спите!»

Убираю телефон на тумбочку. Спустя минуту беру телефон снова в руки, набираю в поисковике: «эпиляция свердловский район». Шлепаю себя по тыльной стороне ладони, убираю телефон, поворачиваюсь на бок: спать.

Не эпиляция, а депиляция, Надя!

***

– Надежда! – Тамара Егоровна разворачивается ко мне и сдвигает очки на кончик носа. – А что ты на автобусе до сих пор катаешься?

– Да вот как-то не доходят руки, – Обтекаемо отвечаю, размышляя к чему клонит эта, ставшая мне за вчерашний день почти вражеской, личность?

– Ой, да это все от безмуж..

– Безмужичья. – Договариваю я вместе с ней. – Даже не начинайте эту тему.

– Ну а что! Был бы мужчина, ты бы об этих аккумуляторах даже и не думала. Выходила бы во двор с утра: а у тебя машинка обслужена, заправлена, а то и от снега почищена.

– Не скажите, – вставила свои пять копеек Машуня, отрываясь от телефона. – Такие мужики бывают, что там не то что аккумулятор зарядишь сама, еще и двигатель переберешь. Форсунки поменяешь… – грустно добавила она, видимо, из личного опыта.

– Вот. Золотой ты наш человек, Мария. Дело говоришь, – торжественно сказала я и вручила Машуне конфетку.

– А мне? – спросила Егоровна.

– А вам нет, – сказала я с наигранно злым видом, но, конечно же, и Егоровне дала конфетку.

– Ну таких экземпляров, с которыми форсунки меняешь, – уперто гнула свою линию Егоровна, – мы и гордо именовать мужиками не будем. Это мужчинки. А я к чему начала. Мне тут дали визитку по отогреву авто вчера. Ты набери, скажи, что меня знаешь. Сделают за символическую плату. У них там рядом с тобой гараж.

Она шлепнула мне на стол простецкую белую визитку с черной надписью: «Грузовое такси 3т и 5т. Трезвые грузчики. Микроавтобус». При этом явно рукой Егоровны приписано «отогрев авто». И номер телефона.

– Ничего себе Тамара Егоровна, вы решала! Делами ворочаете. Спасибо. Сказать: «я от Тамары Егоровны»? – пошутила я, но визитку в сумку убрала.

– А то! Скажи: «от Тамары с похорон»! – гордо сказала женщина и вернулась к монитору. – Что ты убежала-то вчера с мероприятия?

Я не стала отвечать, раздраженно бросила:

– Давайте уже работать.

Тамара недовольно подняла брови, но водрузила очки на место, и вернулась к работе.

***

Вечером позвонила мама. Уже с первых слов мне стало ясно, что настроение у нее самое меланхоличное. На словах: «Я сегодня была у Любы в гостях, она с внуками нянчилась. Слушай, такой пацан у них смышлёный, все соображает, что ему ни скажешь, даром что от горшка два вершка» – я уже поняла, что добром разговор не кончится и внутренне приготовилась к обороне.

– А Любаня мне говорит… – продолжала мама. – Слушай, Маш, говорит, он же ни к кому кроме меня и невестки не идет. А к тебе сразу ручонки потянул, понравилась ты ему! Ко мне детки всегда тянутся..

– Мам, – прервала я этот монолог, цель которого мы прекрасно понимали обе. – Пожалуйста, ну неинтересно мне слушать про чужих детей. – Получилось грубовато, отчего сразу где-то внутри подняло голову и заканючило чувство вины.

– Ну, я бы рада про чужих не рассказывать, да как-то про своих не могу пока, – голос на том конце воображаемого провода зазвучал обиженно и недовольно.

– Мам!

– Да все, все.

– Теть Любе передавай привет.

Спасибо тебе, Вселенная, за все: за недовольство собой, за чувство вины перед мамой и за Егоровну в моем кабинете. За Егоровну особенно благодарю.

Брякнуло сообщение. Не от Сергея, а от Ириски, что меня слегка разочаровало: «18 февраля. МВДЦ Сибирь! Тренинг по раскрытию женственности от гуру тантропсихологии и нейропроецирования Шивы Татаки. Беру на тебя билет?»

Задаю лишь один вопрос: «Сколько?»

Ответ прилетает мгновенно: «5000»

– «ШТО?!»

– «Это дешево. С личной консультацией 10 000»

– «Нет, я не готова», – ну потому что я не готова платить такие деньги за очередную унылую лекцию про юбки и послушание!

– «Надя, если хочешь трансформации, дешево не получится! Инвестируй в себя!»

– «Нет. Точно нет»

– «Инвестируй!!!»

– «Нет!!!»

– «Если не пойдешь, я обижусь»

– «Ладно, пойдем».

Потом отправляю еще вдогонку: «Пойдем, но если это будет очередная хрень… А это будет очередная хрень. Я удаляю тебя из друзей».

– «Это крутая тетка! Гарантия просветления 1000%»

Ну, ну.

Отправляю смайлик в форме кучки… сами понимаете чего.

Убрала за собой посуду, выщипала брови, сделала увлажняющую маску под любимый сериал. Заметила, как давно не делала никаких домашних процедур, а зря. Возрождаю в себе Надежду.

Глава 4. Юрец

Юрец стоял и курил во внутреннем дворике ритуального зала. Настроение было паршивое: мало того, что похороны у дядьки, так еще и у дочки сегодня день рождения.

Наталья, бывшая жена, отправила Полинку вместе со своими родителями в санаторий на Алтае на две недели. Конечно, Юрца она об этом уведомила заранее, чтобы стребовать с него деньги на оздоровление ребенка, а судя по сумме: на оздоровление ребенка, своих родителей, ну и себя, наверняка, тоже не забыла оздоровить чем-то приятным в виде новой сумки или другого модного барахла. Наталья еще намекала, что надо бы в подарок вложиться, но он сообщил, что со своим подарком ребёнку разберется сам.

Он закурил еще одну. Потребительское поведение бывшей злило особенно тем, что оно стало передаваться и Полинке, которая теперь если и звонила, то начинала со слов: «У Миланки есть это и то, пап, а у меня нету», «А я видела в магазине огромного плюшевого корги, вот бы мне такого». И Юрец не мог ей отказать, и покупал, и привозил это все, или переводил Наталье на карту нужную сумму: лишь бы его дочь не чувствовала себя обделенной – все-таки в неполной семье растет.

От прошлых чувств к жене теперь осталась только бесконечная обида и злость, распространявшаяся в моменты подобных мрачных раздумий, на всех окружавших его женщин. Полинке сегодня исполнялось семь, и в сентябре ей следовало идти в школу, что открывало Наталье новые бесконечные горизонты для манипуляций и вытягивания денег.

Бывшая жила с родителями, иногда подрабатывала администратором в салоне красоты, изредка фотографировала в студии у знакомых. Наталья вообще всегда была продвинутой, красиво одетой, современной женщиной, в общем, не чета Юрцу, которого она, будучи с ним в браке за глаза, а бывало, и в лицо называла «колхозником». И действительно, за собой он не следил, носил одну и ту же одежду, с утра до глубокой ночи работал, не различал суши и роллы и мог «жрать» целыми днями одну картошку. В общем, Юрец был из тех, кто «лук» ассоциирует исключительно с едой, одним словом – колхозник.

В садик, на танцы, по врачам Полинку водили Натальины родители, себя же она ранними подъемами не утруждала. Ну потому что создана она была для большой любви и красивой жизни.

Тьфу. Юрец мысленно ругнулся и отогнал от себя эти размышления.

Он развернулся, чтобы вернуться в зал. Возле входной двери топталась женщина.

Из невольного желания выместить своё дурное настроение, он неудачно пошутил про «бабулю», но сам себя тут же и осёк, потому что понял, насколько отвратительно это было: женщина никакого отношения к его несчастьям не имела.

После, за обедом, умудрился усесться рядом с ней: нет, никакая не бабуля, и даже не тетка, так, больше даже девчонка, с веснушчатым, вполне милым лицом, и уставшими глазами. Надежда – понял он из разговора за столом. Надежда! Хорошее имя – русское, простое, человечное что ли.

Надежда была раздраженной, чего-то нервничала, быстро засобиралась домой. Юрец хотел было предложить ее подбросить до остановки хотя бы, но пока размышлял, той уже и след простыл.

Благо, блины радовали. К ним Юрец питал ностальгическую привязанность: пока жива была бабушка, каждый раз, когда внучата гостили у нее, она ставила на стол огромное блюдо со стопкой теплых блинов, миску с растопленным маслом и тарелку со сгущенкой. Маленький Юра с постоянно сопливым братом Никиткой ели, облизывая липкие пальцы, а бабушка гладила их по головам жесткими руками и приговаривала: «Ешьте, мои хорошие, вкуснее бабушкиных блинов нету ничего!».

Как бы Юрец ни напрягал память, но действительно, вкуснее этих блинов он в жизни ничего не пробовал. Наверное, потому что все самое вкусное в мире остается там, в детстве. А детство у Юрца закончилось рано. Мать всегда имела слабое здоровье, и толком нигде не могла работать, да и бытовые дела вела кое-как. Отец был уже возрастным, когда у него появились дети, к заработку не стремился: сторожил где-то за небольшие деньги, которые тратил на свои же дешевые сигареты, приходил домой со смены, включал телевизор и ложился на диван. Юрка с Никиткой крутились сами по себе, иногда бегали поесть к бабушке. Уже подростком Юрец, который всегда был крупным мальчишкой, подрабатывал помогая разгружать машины у продуктовых магазинов. Когда к Юрцовым восемнадцати годам спина стала болеть так, что обезболивающие не спасали, он уже не мог работать грузчиком, но успел накопить на первую старенькую машину.

Так Юрец негласно стал главой семьи. Шли годы. Сначала они похоронили бабушку, затем мать. Никитка, ставший двадцатилетним здоровяком-студентом, привел в квартиру беременную невесту. Юрец молча тащил на себе всех, как бессмертный пони, успевая оплачивать Никиткину учебу, подкидывать деньги на памперсы, а иногда еще и нянчиться с крошечной племяшкой. Он вставал раньше всех, приходил домой затемно, что-то ел. Иногда возился с приятелями в гараже. На тот момент у него уже обозначилось нечто вроде своей артели, занимающейся перевозками грузов по городу, и жизнь встала на понятные для него рельсы.

Понятные до того момента, пока он не встретил её, Наталью. С тех редких уроков литературы, которые Юрец все же успел посетить в школе, в его голове остались какие-то отголоски фраз про «чудное мгновенье» и «мимолетное виденье». И во время случайной встречи на улице один его приятель гордо познакомил Юрца со своей новой девушкой, последний вдруг ясно осознал все и про «мгновенье», и про «виденье» и даже про «гения чистой красоты». Жизнь Юрца в этой точке безвозвратно перевернулась.

Да, Юрец был неказист, полноват, быть может, грубоват, но у него были свои козыри: сумасшедшая твердолобость, упрямство и совершенное неумение сдаваться перед любыми, пусть даже невозможными, задачами.

Он стал для Натальи самым лучшим другом, самым удобным вариантом, выдавил, выжил всех других «френдзонщиков», и, в тот момент, когда ее очередная большая любовь потерпела крушение, Юрец оказался для нее спасательным кругом.

Когда Наталья сообщила ему, что беременна он плакал от счастья. Когда Наталья сказала, что хочет свадьбу в нормальном ресторане, а не в «зачуханной столовке», он почти выпрыгнул из штанов, но сделал. Когда Наталья наморщила носик и сказала, что русский юг для свадебного путешествия – это позор, и нужен «хотя бы Тай», он продал одну машину, подзанял денег – и купил ей две недели Пхукета.

По возвращении из путешествия, Юрец жил в иллюзии счастливой семейной жизни почти год. Он хранил в бумажнике фото красавицы-жены с трехмесячной дочкой на руках, и работал на износ, занимаясь вообще всем: своей грузовой артелью, перепродажей машин из Японии, бывало, что и таксовал ночами. Весь его заработок, невложенный в дело, утекал одним потоком в Натальины руки, и расходился там без остатка. Иногда Юрец забегал домой перекусить, и его встречали недовольное лицо жены, отсутствие приготовленной еды и упреки в том, как ей тяжело сидеть с ребенком дома. И тогда он жалел Наталью, брал у нее из рук тоже всем недовольную и пищащую Полинку, и пел своим немузыкальным голосом «про выйду ночью в поле с конем» или про «есаул, есаул, что ж ты бросил коня». Полинку это веселило, и она крепко хватала его палец в кулачок и хохотала или успокаивалась и крепко засыпала на мощной папкиной груди.