Читать онлайн Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан. Том 1 бесплатно

Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан. Том 1

Переводчик выражает благодарность за помощь и поддержку разными путями в сем нелегком труде прежде всего своему пожизненному соратнику д. и. н. С. А. Торопцеву, а также писателю Ван Мэну (王蒙), директору НИИ морской культуры Шанхайского университета моря профессору Ши Пину (时平), переводчику русской литературы профессору Нанкайского университета Гу Юю (谷羽), д. филос. н. А. И. Кобзеву, к. и. н. В. Ц. Головачеву.

罗懋登

《三宝太监西洋记》

北京。华夏出版社。 2013

Рис.0 Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан. Том 1

Аннотация

По общепризнанным представлениям европейцев и даже по мнению ряда историков, эпоха великих географических открытий XV–XVI веков началась с экспедиций Васко да Гамы, Христофора Колумба и Фернана Магеллана. По сути же их почти на столетие опередили, а по масштабам – численности кораблей и количеству участников – во много раз превзошли грандиозные морские походы гигантской китайской армады первой четверти XV века. Флотилия, возглавляемая адмиралом Чжэн Хэ (он же – дворцовый евнух Саньбао, что в переводе означает «Три драгоценности»), добралась до берегов Индии, Аравии и Африки. Об этом и повествует представляемый читателю роман Ло Маодэна (род. в 1517 г.) «Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан» (Саньбао тайцзянь Сиян цзи), первое издание которого датируется 1597 годом. Это одно из известнейших в средневековой китайской литературе произведений, объединившее все семь плаваний флотилии в один продолжительный морской поход.

Жанр «Сказа» можно обозначить как авантюрно-приключенческий роман, фэнтэзи и даже триллер, или то, что в современной литературе называют травелогией. В этом плане роман был для своего времени экспериментальным. В географическую, историческую и мифологическую канву произведения автор вплел точные документальные сведения из записок участников экспедиции и ряда трудов того времени в различных областях знаний. Любознательный читатель найдет в романе массу зачастую более нигде не сохранившейся уникальной информации, касающейся строительства кораблей и дислокации флотилии, размеров якорей, вооружения армии, нравов и обычаев как далеких султанатов, так и самой империи Мин – и даже подробное описание потустороннего мира и ада, каким его представляли в Китае.

В книге ощущается мощное влияние буддизма, есть в ней и описания магических практик даосских сект. При этом повествование разнообразят вкрапления комических и даже эротических эпизодов.

Данное издание является сокращенной версией этой стоглавой эпопеи при сохранении всей ее канвы путем тематического объединения глав в крупные части. Издание рассчитано на широкий круг читателей, поэтому наиболее важные и интересные главы представлены в нем целиком, а остальные – в виде крупных фрагментов, соединенных между собой выделенными курсивом связками от переводчика.

Исследованию романа была посвящена диссертация, в свое время защищенная переводчиком, поэтому, несмотря на общедоступный характер издания, перевод снабжен подробным комментарием, поясняющим многие исторические и культурные реалии, и не теряет ценности для специалистов-китаеведов.

За исключением перевода на английский язык последних пятнадцати глав, описывающих в основном пребывание флотилии в царстве мертвых, роман целиком – даже в таком на треть сокращенном виде – не был переведен ни на один из языков мира, поэтому российское издание «Сказа» можно по праву считать мировой премьерой.

Abstract: The translation of Luo Maodeng’s novel

The Tale of Zheng He’s Voyage to the Western Ocean (San Bao taijian Xiyang ji, 1597)

According to the generally accepted Eurocentric ideas shared by many historians, the era of great geographical discoveries of the 15th – 16th centuries began with the expeditions of Vasco da Gama, Christopher Columbus, and Ferdinand Magellan. However, preceding these voyages by almost a century and greatly outdoing them in scale (considering the number of ships and participants involved) were the extraordinary expeditions conducted by the enormous Chinese armada in the first quarter of the 15th century. Under the command of Admiral Zheng He – a palace eunuch also known as «San Bao» (meaning «Three Treasures» in reference to the three central precepts of Buddhism) – this fleet managed to reach the shores of India, Arabia, and Africa. The seven separate cycles of these epic explorations are depicted as one long sea voyage in this novel, considered one of the most outstanding in medieval Chinese literature.

The genre of «Xiyang ji» may be described as an adventure novel, a fantasy, a thriller, or even what is referred to in modern literature as a travelogue. In this regard, the novel was experimental for its time. The author wove into the geographical, historical, and mythological canvas of the work accurate documentary information derived from the diaries of expedition members as well as from contemporary treatises on various fields of knowledge. An inquisitive reader will find in the novel unique information that is often not found anywhere else. Examples vary from the construction of ships and the deployment of flotillas to the size of anchors and types of military armaments; there are also descriptions of the mores and customs of distant lands and of the Ming Empire itself, as well as a detailed description of the Buddhist Other World and Hell as it was imagined in China at the time. The book is deeply steeped in the philosophy of Buddhism, and it also includes references to the practices and rituals of Taoist sects. At the same time, the narrative is animated by comic and even erotic episodes.

While the present edition is an abridged version of this hundred-chapter epic, the plot and the general content of the novel are implicitly preserved in their entirety by combining all chapters thematically into larger sections and mostly cutting out the numerous descriptions of saints’ lives. Addressed to a wide range of readers, this publication contains translations of the most important and interesting chapters in their entirety, while the rest of the text is presented in the form of large fragments linked together by italicized narrative from the translator. The translator (whose doctoral thesis was dedicated to the study of the novel) provided a detailed commentary on the period’s historical and cultural realities, which makes this edition of interest to both foreign scholars of Chinese history and literature as well as a popular audience.

Not counting an English translation of the final fifteen chapters (Laurie Bonner-Nickless: To the Gates of Fengtu, 2017) which in fact describe only the voyage to the Other World, the novel as a full has never been translated into any language before now. Thus, it is fair to say that even in its shortened form – approximately two-thirds of the original length – the Russian edition of this epic can be rightly termed a «world premiere».

Translated by Leon Pinsky

Приветственное слово писателя Ван Мэна[1]

Первое описание походов Чжэн Хэ в Индийский океан в художественной форме, представленное в знаменитом произведении китайской классической литературы «Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан», – это огромное событие с точки зрения не только истории морских походов Китая, но и всей мировой истории мореплаваний. В то время экспедиции китайской океанской флотилии во главе с Чжэн Хэ объективно стимулировали обмен между Китаем и зарубежными странами, распространяя в мире достижения китайской цивилизации и демонстрируя ее технический прогресс. Тем более стоит обратить внимание на то, что ныне, в XXI веке, авторитет Китая проявляет себя в поразительном научном и технологическом прогрессе, что отнюдь не случайно совпадает с выдвинутой нашей страной концепцией создания Сообщества единой судьбы человечества.

Роман эклектичен за счет сочетания мифологических сюжетов с подлинными записками участников экспедиции Чжэн Хэ, что делает произведение одновременно и познавательным, и развлекательным. Вслед за автором читатель посещает целый ряд стран Азии и Африки, знакомится с их обычаями, промыслами, образом жизни, а также узнает много интересных деталей, относящихся к эпохе XV–XVI веков в самом Китае.

Китайские и зарубежные исследователи уделяют большое внимание историческим аспектам походов Чжэн Хэ. Опубликовано и немало работ, посвященных изучению самого романа, однако до сих пор не было ни одного его издания на иностранном языке.

Профессор Нина Боревская – высокопрофессиональный китаевед, активный участник китайско-российских культурных связей. В 1960-е годы она приступила к изучению романа «Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан». Одновременно с этим она последовательно и упорно осуществляла его перевод на русский язык, что потребовало от нее огромных усилий.

Благодаря публикации русскоязычной версии книги у иностранных читателей впервые появится возможность познакомиться с этим выдающимся произведением, непосредственно прочувствовать величие достижений мореплавателей средневекового Китая и понять их устремления. Это в свою очередь позволит лучше донести до зарубежного читателя суть истории Китая, чтобы его голос был услышан в мире.

Ван Мэн

Над бездной веков и пространств (предисловие)

Беседа Переводчика с Автором о событиях, имевших место быть в пространствах Востока и Запада до и после написания романа

Н. Е. Боревская: Приветствую вас, почтеннейший господин Ло Маодэн, как автора героической эпопеи, впервые опубликованной по нашему календарю в 1597 году под названием «Простонародное повествование о хождении дворцового евнуха Саньбао[2] в Западный океан» и повествующей о плаваниях флотоводца Чжэн Хэ, между 1405 и 1433 годами осуществившего семь грандиозных по размаху морских экспедиций к берегам Индии и Африки. До нас дошли обрывочные сведения о том, что вы были автором произведений и других жанров, редактором и составителем комментариев к произведениям простонародной литературы и вам повезло увидеть публикацию романа при жизни.

Себя я представляю в качестве не только переводчика, но и исследователя вашего романа, которому при публикации дала более понятное для современного читателя название. Поскольку моя фамилия для вас трудно произносима, предлагаю обращаться ко мне «госпожа Бо». Я родом из России – огромной далекой северной страны, о которой вы, конечно, еще и не слыхивали, ведь первое официальное посольство оттуда прибыло в Пекин уже после крушения династии Великая Мин[3], а по нашему календарю – в 1657 году, полвека спустя после опубликования романа. Практически до XIX века в силу межцивилизационного непонимания контакты между двумя странами налаживались с трудом. Да это и неудивительно! Ведь, судя по вашему произведению, подобные отношения существовали и между посланными китайским императором Чжу Ди флотилиями и правителями многих посещенных ими стран Западного океана[4], который, замечу, большинство называло Индийским, ибо он омывал Индию.

Господин Ло Маодэн: Верно. Ежели вы знакомы с философской концепцией конфуцианства о взаимодействии Поднебесной – так мы называли нашу территорию – с остальным миром, то, вероятно, знаете заповедь философа Мэн-цзы[5] о долге китайского императора: «Управлять Китаем и держать в повиновении иноземцев всех четырех сторон света». Еще до снаряжения морских экспедиций Чжэн Хэ многие правители стран Южных морей[6] направляли своих послов с данью к императорскому двору в Нанкине, а после переноса столицы в 1421 году – и в Пекине. Это ли не выражение почитания ими высокой державы-сюзерена? Заметьте, что китайский двор отдаривал послов более щедро по сравнению с присланной ими «данью», дабы поразить их могуществом и великодушием китайского властелина.

Госпожа Бо: Аналогичная практика обмена дарами наблюдалась в средние века и в Европе, и на Ближнем и Среднем Востоке. Однако в большинстве стран эти подарки воспринимались как дипломатическая вежливость или использовались посольствами для достижения целей своих стран. В Китае же в них видели знак выражения покорности, хотя это не всегда соответствовало реальности. Например, из записок местных авторов того времени известно, что султан Адена считал передаваемые им флотилии Чжэн Хэ ценности дарами, а вовсе не данью.

Господин Ло: Нам сие неизвестно.

Госпожа Бо: В ваше время продолжала действовать типичная с древности модель – «центр и варварская периферия», согласно которой в мире существовало несколько центров высокой цивилизации и военной мощи, стремящихся к господству над ближними и дальними территориями. В древности, помимо Китая, это Римская империя, в средние века – Византия, Османская империя, Арабский халифат, не говоря уже об империях Нового и Новейшего времени. Центры влияния фактически существуют и в наше время, в XXI веке. Их порождает уверенность крупных развитых держав в изначальном превосходстве собственной цивилизации, хотя некоторый прогресс человечеством достигнут – созданы международные организации сотрудничества и нормы, помогающие странам договориться и урегулировать конфликты мирным путем.

Что до эпохи Чжэн Хэ, то в канун плаваний только смерть эмира Тимура в начале похода спасла Китай от нашествия его полчищ. Основанием для намеченного монголами вторжения послужило оскорбительное для эмира официальное письменное обращение императора Чжу Ди с требованием дани, в то время как сами тимуриды считали китайскую культуру хоть и достаточно развитой, но ниже собственной. Или возьмем Европу. Существует изданная чуть раньше вашего романа поэма «Лузиады», в которой описаны походы к берегам Индии мореплавателя Васко да Гамы из наверняка известной вам Португалии – известной, ибо за полвека до публикации вашего романа португальцы орудовали на юге Китая, построив Макао как оплот проникновения вглубь страны. Автор поэмы Луис де Камоэнс верил, что именно Португалии Божественным Промыслом определено стать мощным фактором мирового прогресса. И причина, очевидно, не только в его слабом знакомстве с нравами дальних стран. В Европе записки об иных землях существовали со времен греческого историка Геродота[7], родившегося за несколько лет до смерти Конфуция.

Господин Ло: Отмечу, что в Китае веками велись записи о разных землях и обитающих там народах. Еще при династии ранняя Хань[8] наш великий историк Сыма Цянь включил в свой труд собранные путешественником и дипломатом Чжан Цянем сведения о народах, населявших Среднюю Азию. Много позже в «Истории империи Поздняя Хань» приводятся сведения о нескольких посольствах из Большой Цинь ко двору нашего государя, а в произведении начала династии Тан[9] «Заметки о посещенных странах» есть уже и ее описание.

Госпожа Бо: Древнейшие сведения о непосредственных контактах с Большой Цинь, как называли в Китае Римскую, а позже и Византийскую империю, подтверждает и римский историк Луций Анней Флор.

Господин Ло: Со времен следующей династии – Сун[10] – частные китайские купеческие суда практически непрестанно курсировали между Южным Китаем и странами Южных морей, а при монгольской династии Юань[11] активизировались военно-дипломатические экспедиции. Всё это давало материал для новых трудов об окружающем мире. Такова выдающаяся работа Чжао Жугуа «Описание иноземных стран».

Госпожа Бо: Труд Чжао Жугуа, впервые опубликованный по нашему летоисчислению в 1225 году, мне знаком по современному изданию на русском языке[12]. А географические записки участников грандиозных экспедиций Чжэн Хэ в первой четверти XV века – вскоре после установления династии Мин – принесли особенно много новых знаний. Эпоха Великих географических открытий подразумевает и процесс знакомства с иными культурами и цивилизациями. С одной стороны, китайские мореплаватели считали жителей некоторых стран дикарями лишь на основании того, что те, как вы отмечаете в своем романе, запахивали одежду на другую сторону или ходили с распущенными волосами. В то же время они с удивлением открывали для себя, что многие из этих варваров демонстрировали добрые нравы, вполне совпадающие с нормами конфуцианской морали.

Но позвольте вернуться непосредственно к миссии Чжэн Хэ и поинтересоваться, какой вам видится цель этих экспедиций. Что заставляло китайского императора неоднократно отправлять огромное и дорогостоящее посольство в столь дальние страны, вплоть до восточного побережья Африки? Ведь, согласно высказанной вами концепции, послы вассальных стран были обязаны сами являться с дарами и данью ко двору сюзерена?

Господин Ло: Это верно для ранних, сильных китайских династий. Напомню, что только за несколько десятилетий до начала плаваний Китаю удалось освободиться от правления чужеземных завоевателей. До того, как Чжу Ди волей Неба стал императором, он возглавлял оборону всех северо-западных рубежей страны от монголов, т. е. имел богатый воинский опыт. Кроме того, он завоевал трон после трех лет сражений с правительственными войсками, устранив слабого, хотя и законного императора Цзяньвэня.

Госпожа Бо: Из истории разных стран известно стремление многих узурпаторов трона с помощью внешних завоеваний укрепить свой авторитет как внутри страны, так и за ее рубежами.

Господин Ло: Гораздо важнее то, что к началу ХV века Китай окреп экономически и в военном отношении, что давало новому государю возможность показать другим странам, сколь велики его сила и влияние, сколь богата и могущественна его держава. В «Истории династии Мин» (Мин ши) так и записано: «После того как император Чжу Ди с помощью оружия утвердился в Поднебесной, он вознамерился подчинить своему авторитету десять тысяч стран и разослал послов по всем четырем сторонам света для привлечения их ко двору».

Госпожа Бо: Значит, термин «подчинить» всё же обозначен в официальной хронике империи Мин. А это означает, что возросший потенциал и укрепление власти императора внутри страны к началу XV века давали Китаю возможность не только возродить, но и активизировать систему вассалитета стран Южных морей, ставшую к тому времени номинальной[13]. Позволю себе заметить, что захват Китаем соседнего Дайвьета накануне морских экспедиций и сами эти экспедиции побудили многие страны Южных морей смотреть на империю Мин как на вполне реальную силу в регионе и, с одной стороны, опасаться ее, а с другой – стремиться заручиться ее поддержкой в собственных интересах борьбы с соседями или укрепления позиций внутри страны.

Господин Ло: Не забывайте, что экспедиции Чжэн Хэ должны были также способствовать укреплению, развитию и расширению внешнеторговых связей Китая, нарушенных во время войн против монгольских захватчиков. Морские пути приобрели особо важное значение, ибо к тому времени в результате походов Тамерлана привычные сухопутные маршруты торговли с Центральной Азией оказались закрыты.

Госпожа Бо: В вашем произведении постоянно упоминаются две цели экспедиции, сформулированные в императорском указе, распространявшемся флотоводцами в посещаемых странах: формула «умиротворить иноземцев» сочетается с задачей «добыть драгоценность», под которой подразумевается потомственная государева печать. Что конкретно имелось в виду в романе под «умиротворением иноземцев»?

Господин Ло: С древности наши государи полагали, что те, кто царил в Поднебесной, простирали свой надзор над всем, что лежит между небом и землей. Первый император династии Мин на тринадцатом году правления в манифесте для Явы указывал, что по приказу Неба он «умиротворяет и направляет на путь истинный как далекие, так и близкие народы» исключительно по повелению Неба. Сие означало наведение порядка и спокойствия на ближних и дальних рубежах и создание единого мирового сообщества с Китаем как его центром.

Госпожа Бо: Мне помнится, что у Римской империи был похожий девиз – «Pax Romana», а это – «Pax Sinica». Вы придерживаетесь подобного же мнения относительно воздействия Китая на инородцев?

Господин Ло: Наш великий философ Мэн-цзы по этому поводу высказался так: «Я слышал, что Китай воспитывал варваров, но не слыхал, чтобы варвары его воспитывали…» Поистине так. Не случайно надпись на одной из каменных стел близ Нанкина, относящаяся к началу экспедиций, заканчивается словами императора династии Мин: «[Я] постоянно направляю посольства во все иноземные заморские страны, чтобы нравственно их [иноземцев] перевоспитать, научить этикету, привить чувство долга и тем изменить их варварские обычаи».

Госпожа Бо: Это не уникально. Древнегреческий философ Плутарх[14] называл великий Рим «якорем, который навсегда приютил в гавани мир, долго блуждавший без кормчего»[15]. Интересно, что слово «империализм», в последующие века употреблявшееся как синоним колонизации, во времена создания вашего романа использовалось для выражения воли той или иной страны к укреплению своих позиций в мире во имя объединения человечества. Я уже упоминала поэму о плаваниях флотилии Васко да Гамы к берегам Индии. Так вот, ее автор писал, что португальские мореплаватели несли свет народам, и выражал веру в то, что в далеких чужих землях они «жизнь по-новому направят, строительство городов и сел затеют, законы обветшалые исправят». Еще ранее итальянский гуманист Полициано[16] утверждал, что Португалия путем захвата дальних территорий «укрепила ослабевшие узы единства обитаемого мира». Тем не менее и исторические труды того времени, и последствия португальских экспедиций говорят именно о колонизации – иными словами, о насильственном захвате Португалией чужих территорий, установлении над ними жесткого политического контроля и собственной монополии в торговле.

Господин Ло: Думаю, эти португальцы сильно преувеличивали свою просвещенность, да и намерения у них были явно захватнические. Иное дело Китай. Экспедиции, которые возглавлял Чжэн Хэ, ничего подобного не совершали. Еще накануне плаваний в «Записях по истории Мин» сказано: «… страны всех четырех сторон света были поставлены на подобающее им место без каких-либо намерений подчинить их». Наш император требовал регулярного посещения его двора посольствами даннических стран и обозначал их вассальную позицию формальными процедурами. Ту же политику он продолжал и во время экспедиций Чжэн Хэ. Не случайно я упомянул в романе, как через своих посланников наш государь именовал местных властителей китайским княжеским титулом «ван» и вручал им печать в качестве инвеституры на правление. В целях укрепления позиций Китая в морской торговле флотилия основала в нескольких странах свои фактории, передавала календари для ведения в этих странах принятого в Китае летоисчисления, дарила местным князькам и их приближенным одеяния высоких китайских сановников, подобными жестами обозначая позицию Китая как сюзерена, но, подчеркну, нигде не ставила вместо них своих представителей.

Госпожа Бо: Действительно, в отличие от европейских стран, значительно позднее Китая посылавших морские эскадры, внутри империи Мин первой половины XV века не созрели экономические предпосылки для начала колониальной экспансии, присущей эпохе первоначального накопления капитала. В то же время исторически масштабы экспедиций, военная и техническая оснащенность флотилии, численность участников походов впечатляют. Особенно это заметно, если сопоставить китайскую армаду, состоявшую в среднем из двух сотен судов и 28 000 участников, с масштабом, скажем, экспедиций Колумба (пусть даже семнадцать судов второй экспедиции, самой большой) или второй, также наиболее крупной, экспедиции Васко да Гамы (двадцать судов и общая численность участников несколько сот человек). В вашем романе флотилия совершает одно путешествие, в которое включены важнейшие события всех походов. Предполагаю, что вы прибегаете к фольклорной гиперболе, суммируя численность кораблей (почти полторы тысячи) и участников (в романе их двести тысяч) всех семи экспедиций.

Господин Ло: Не отрекаюсь, я сознательно гиперболизировал масштабы экспедиции, дабы прославить ее мощь и величие, чем нарушил историческую точность.

Госпожа Бо: Меня настораживает и то, что в вашем романе суда флотилии снабжены огромным количеством разнообразного оружия и пороха. Не свидетельствует ли это об отнюдь не мирных ее намерениях? Вопрос этот крайне важен, ибо широкий круг читателей всегда черпает сведения об исторических событиях в основном из художественной литературы – так было в ваше время не только в Китае, но, например, и в Англии, где зритель и читатель полностью доверяли историческим пьесам вашего современника, драматурга Вильяма Шекспира. Традиция перешла в Новое и сохранилась в Новейшее время.

Господин Ло: Как я уже говорил, у императора Чжу Ди не было намерений захватывать чужие территории и грабить другие страны. Как правило, Чжэн Хэ и его спутники встречали хороший прием, правители многих государств были заинтересованы в том, чтобы великая держава выступала их покровителем и союзником. И всё же в ряде случаев неизбежно приходилось сочетать дипломатические шаги с демонстрацией военной силы и непосредственным вооруженным давлением. Прежде всего это было актуально для отражения набегов морских пиратов, терроризировавших побережье и проливы Китая и ряда других стран.

Госпожа Бо: Согласна, что дипломатические методы приобретали гораздо большую убедительность, ежели на рейдах портовых и столичных городов стояла китайская армада с огромной армией на борту. В Новое время, когда Америка с применением военно-морского флота подавляла в Китае восстание, направленное против ее вмешательства в экономику и политику страны[17], подобные действия называли «дипломатией канонерок». Но вернемся к роману. В отличие от официальных источников вы предоставляете слово самим иноземным правителям. Многие из них заранее подозревают непрошенных гостей в намерении захватить их земли и диктовать свою волю. Более того, вы, на мой взгляд, дерзко отобразили нежелание ряда стран признать свое подчиненное положение и их готовность дать захватчикам вооруженный отпор. В исторических документах зафиксировано только три крупных вооруженных столкновения флотилий: в Палембанге (Восточная Суматра) в 1407 году, на Цейлоне в 1411 году и во время вмешательства во внутренний конфликт в стране Самудра (Северо-Западная Суматра) в 1415 году. А согласно вашему роману, из 27 стран и мифических царств, посещенных флотилией, двенадцать – едва ли не половина – оказали китайским гостям упорное вооруженное сопротивление.

Господин Ло: В целом я не отступил от исторической правды. Вот документальное свидетельство из опубликованных записок участника экспедиций – переводчика Фэй Синя[18]: «Мелкие и ничтожные далекие иноземцы иногда противились благодетельному воздействию императора». А в «Истории династии Мин» записано, что экспедиции «поочередно обошли все иноземные страны, объявляя императорские указы и поднося подарки местным властителям, и если те не подчинялись, то их подавляли военной силой». Посвятив несколько глав состязанию в воинском искусстве с магами и военачальниками Могадишо, я лишь художественными средствами передал и развил упомянутую Фэй Синем недружелюбную и настороженную позицию султана этой страны. Или взять правителя Цейлона. Он действительно надменно и непочтительно встретил наше морское посольство, тем самым оскорбив честь и величие императора. Как прикажете поступить? Его необходимо было проучить, что и показано в моем романе. В Палембанге, напротив, флотилия помогла местному правителю схватить и казнить бесчинствовавшего там пирата – иными словами, установить мир и спокойствие в стране. Должен признать, что, создавая художественное произведение, я использовал свое право на вымысел. Батальные сцены – на суше ли, на море, массовые сражения или индивидуальные схватки – давали мне возможность продемонстрировать величие и мощь китайской армады, а приемы высокого воинского искусства – развлечь читателя.

Госпожа Бо: Однако, согласно тексту вашего произведения, воины китайской флотилии достаточно люто расправлялись с вступившими с ними в схватку местными воителями.

Господин Ло: В исторических документах вы не найдете описаний жестоких сражений, они – плод моей авторской фантазии, хотя я опирался и на традицию сцен битв в более ранних исторических эпопеях, прежде всего в любимых всеми в Китае «Троецарствии» и «Речных заводях». Зато сам факт расправ с чужеземцами исторически достоверен и подтвержден участниками походов. Вот отрывок из текста на Чанлэской стеле[19], установленной перед последним походом: «Тех властителей из иноземцев, что упрямились и не оказывали почтения, захватывали живьем; разбойничьи войска, которые своевольничали и грабили, уничтожали, и поэтому морские пути стали свободными, и иноземцы благодаря этому занялись мирными делами». Тут я не погрешил против истины.

Госпожа Бо: Жестокость расправ с непокорными, которые тем самым переходят в категорию врагов, неудивительна для вашей эпохи, которая вошла в историю под названием Средних веков. Вот как португальский историк Гаспар Корреа описывает в своем труде «Легенды Индии» действия участников флотилии Васко да Гамы, свидетелем которых он являлся. Начиная борьбу с арабским судоходством, флотоводец приказал сжечь у Малабарского берега арабское судно со всеми пассажирами-паломниками. Не помогла и мольба капитана корабля: «…даже на войне щадят тех, кто сдается, а мы ведь не сопротивлялись вам, примени к нам правила великодушия». Не разжалобило завоевателя и то, что многие женщины метались, поднимая на руки детей. В Каликуте, несмотря на обещания заморина возместить убытки и его сообщение об аресте виновников нападений на португальцев, Васко да Гама захватил стоявшие в порту суда и обстрелял город, превратив его в руины. Он приказал повесить на мачтах захваченных индийцев, а затем отправил заморину полную лодку отрубленных у них рук, ног и голов: «Когда каликутский заморин направил послов в Кочин, чтобы открыть глаза союзнику португальцев на их зверства, португальцы послов перехватили, отрезали им уши и носы, и на их место пришили собачьи и в таком виде вернули послов обратно»[20].

Господин Ло: Как видите, на фоне описанных вами действий европейских открывателей миров XV–XVI веков поведение участников флотилии Чжэн Хэ представляется относительно милосердным. Во-первых, они благожелательно относились к тем правителям и странам, которые не оказывали сопротивления, во-вторых, они не трогали мирное население, а сражались с войском. Я не случайно включил в роман эпизод, когда участвующий в походе Государев советник – земное воплощение Будды Дипанкары – с помощью магии упрятал на три года всё население царства Простоволосых в волшебную переметную суму, дабы спасти этих людей от угрожавших им злых чародеев. Благодаря милосердию Государева советника и адмирал Чжэн Хэ, и другие командующие смягчали кару, которая ждала их противников. Я глубокий почитатель буддийского учения, знаток буддийских канонов, посему сознательно ввел буддийского монаха в число главных героев романа, желая донести через него великие постулаты учения – о карме, милосердии, освобождении от страданий.

Госпожа Бо: Логика буддийского святого была свойственна и властителям дум других великих империй, в том числе Римской. Поэт Вергилий еще в I веке до н. э. напоминал своим согражданам, что их назначение – владычествовать над народами, однако придавал этому владычеству моральное назначение – водворять мир, но щадить покоренных.

Позвольте вернуться к еще одной упомянутой в романе цели экспедиции – поискам государевой печати. Эта формулировка упоминалась в жизнеописании второго законного императора династии Мин, исчезнувшего после штурма дворца войсками Чжу Ди.

Господин Ло: Ходили слухи, что свергнутый владыка не сгорел во время штурма, а бежал куда-то, и хотя он получил посмертное имя[21], новый государь не был уверен в его гибели. Посему неудивительно, что в «Истории династии Мин» содержится указ Чжу Ди, где среди целей экспедиций упомянуты поиски пропавшего императора. Однако даже в мое время многие авторы исторических записок не считали это серьезным основанием для походов подобного размаха.

Госпожа Бо: Ваша трактовка событий своеобразна. В романе мореплаватели ищут не свергнутого императора, а последнего хана правившей почти столетие монгольской династии Юань – Тогон-Тэмура, которого в Китае называли Шунь-ди и который задолго до описываемых событий был изгнан из страны. Более того, вы связываете эти поиски с будто бы захваченной им государевой печатью. В чем причина такой подмены?

Господин Ло: Признаюсь, я сознательно изменил трактовку событий. В подобном приеме был намек на продолжавшуюся и при мне внешнюю угрозу Китаю со стороны монголов. Замечу, что поиски печати были еще и удачным художественным приемом.

Госпожа Бо: В наше время его называют детективным. И всё же изменение официальной трактовки исторических событий представляется мне смелым шагом. Связь средневековых китайских эпопей с историческими сочинениями была чрезвычайно прочной, и хотя авторы имели право придумывать новые эпизоды, но за искажение фактов, приведенных в хрониках, подвергались гонениям со стороны властей. Позвольте всё же уточнить, что побудило вас во второй половине XVI века обратиться к походам, завершившимся за полтора века до этого?

Господин Ло: Я жил в печальную эпоху. Вскоре после экспедиций Чжэн Хэ Япония предприняла попытки вторжения в Китай через Корею. Хотя они не удались, но привели к бесчинствам японских пиратов у берегов Китая – и это на фоне длительного периода навязанного властями после походов Чжэн Хэ «морского запрета» на внешнюю торговлю, продолжавшегося и в мое время. Повзрослев, я постоянно слышал о проникновении португальцев в наши южные порты и усилении их позиций в районе Южных морей. Из-за назревавшего кризиса страна оказалась не в состоянии не только отстаивать свое влияние за рубежом, но и защищать собственную территорию от нашествия европейцев. Всё это нанесло завершающий удар по системе межгосударственных отношений империи Мин со странами Южных морей и Западного океана, столь удачно скрепленной экспедициями Чжэн Хэ, и привело к крушению престижа империи. Своим произведением я хотел напомнить правителям Китая о времени его величия, когда, по свидетельству Фэй Синя, «…все страны признали себя подданными. Процветала присылка дани и подношений». В предисловии к роману я выразил эту мысль так: «Ныне положение на востоке опасное… Наша великая династия Мин обновила мир, всем заморским варварам посчастливилось узреть солнце…». Так я взывал к патриотическим чувствам народа и правителей моей страны во времена ее унижения.

Госпожа Бо: Вам будет приятно узнать, что патриоты рубежа XIX–XX веков, такие как Сунь Ятсен, Лян Цичао, в лихую годину колонизации Китая иноземцами действительно обратились к вашему роману как патриотическому напоминанию о былой мощи страны. А некоторые китайские историки того периода считали, что вашей задачей было, «…видя слабость и беспомощность государственных деятелей того времени…, высмеять правящие круги»[22]. Не отрицаю, что результаты морских экспедиций Чжэн Хэ – усиление политического влияния Китая в регионе Индийского океана, установление оживленных дипломатических и торговых связей с большинством стран, в том числе и наиболее крупными из них, – уже в XVI веке в силу «морского запрета» постепенно были сведены к минимуму. В отличие от европейский морских экспедиций того времени высокозатратные многолетние плавания гигантских флотилий в итоге не изменили хода истории ни самого Китая, ни стран, посещенных флотилией.

Господин Ло: Это было очевидно уже в мое время.

Госпожа Бо: Итак, мы с вами определились с целями и итогами экспедиций Чжэн Хэ. Однако порождает недоумение тот факт, что во главе столь масштабного проекта был поставлен евнух. Признаюсь, что для основной массы читателей вашего романа за пределами Китая облик евнуха никак не вяжется с представлением о героическом полководце.

Господин Ло: Евнухи на императорской службе – традиция Китая. Следует признать, что их значимость и численность после захвата власти Чжу Ди значительно возросла; вероятно, новый император полагался на них больше, чем на придворных сановников, многие из которых относились к нему как к узурпатору. Во всяком случае, в то время именно евнухи возглавляли все двенадцать внутридворцовых инспекторатов; их влияние распространилось на внешние посольские связи Китая, и они даже контролировали деятельность управлений торговых кораблей. Чжэн Хэ пользовался особым доверием императора Чжу Ди – ведь он попал к нему четырнадцатилетним подростком[23]. Отрока оскопили, однако, несмотря на то, что он происходил из мусульманской семьи выходцев из Средней Азии (возможно, прибывших в Китай во времена монгольского владычества), Чжу Ди покровительствовал ему – дал приличное образование и пожаловал почетное буддийское имя-титул Саньбао («Три Драгоценности»). Через несколько лет он стал брать с собой в походы молодого евнуха, который проявил себя храбрым и способным воином. Саньбао был одним из командиров и при взятии Нанкина войсками Чжу Ди с целью свержения его племянника с трона. После воцарения своего покровителя воин-евнух получил боевые награды и звание «главного евнуха» (тайцзянь) в Инспекторате дворцовых евнухов – оно соответствовало четвертому чиновному рангу из девяти в табели о рангах династии Мин. А потому, когда встал вопрос об отправке экспедиции в дальние страны, многие из которых были мусульманскими, император остановил выбор на преданном ему храбром воине, чья семья исповедовала ислам, а сам он был хорошо знаком еще и с буддизмом. Как справедливо полагали власти, это могло помочь в установлении более тесных контактов с правителями и населением стран, исповедовавших эти религии.

Госпожа Бо: Насколько мне известно, Чжэн Хэ был не единственным евнухом среди участников и руководителей морских походов первой четверти XV века.

Господин Ло: В китайских флотилиях около семидесяти евнухов занимали руководящие должности. Семеро главных руководителей флота – Чжэн Хэ, вице-адмирал Ван Цзинхун, военачальники Хун Бао, Хоу Сянь и некоторые другие – имели высокие звания дворцовых евнухов. По должности во время плавания Чжэн Хэ и Ван Цзинхун были «главными послами», а еще несколько высших евнухов выступали в качестве вице-послов.

Госпожа Бо: Разрешите перейти к вопросу о фактологической точности описанных в романе стран и событий. Вам, к счастью, не довелось узнать, что впоследствии весьма авторитетные историки литературы обвиняли ваш роман в недостоверности. И это при том, что вы впервые в своем сочинении при описании ландшафта, построек, а также нравов и облика жителей многих стран достаточно полно и точно использовали труды переводчиков – участников экспедиций: «Любуюсь берегами океана» Ма Хуаня[24] и уже упомянутые записки Фэй Синя. Известно, что исторические источники являлись основой для произведений разных жанров и в более ранние эпохи, но вы первый включили в роман-эпопею целый ряд документов: помимо географических записок, еще и текст мемориальной стелы, установленной мореплавателями в Каликуте, изречения из подлинного указа императора Чжу Ди от 1409 года и из текста Чанлэской стелы. В то же время большинство поданных властителями разных стран вассальных и капитуляционных грамот, тексты которых приведены в вашем сочинении, не зафиксированы в исторических трудах и вряд ли вообще подписывались в период экспедиций Чжэн Хэ. Как вы это объясните?

Господин Ло: Я воспользовался правом сочинителя. Конечно, эти грамоты – псевдоисторические документы, однако для придания им большей достоверности я зачастую клал в их основу отрывки или отдельные выражения из подлинных документов современной мне либо прошлых эпох. В той же мере вымышленными можно считать и списки полученной дани. Хотя, просмотрев труды, касающиеся даннической торговли периода плаваний, и записки участников экспедиций, вы легко удостоверитесь, что перечисленные в моих списках товары, будь то драгоценные камни и хлопчатобумажные ткани, ладанное дерево или серая амбра, благовония и специи, знаменитые арабские скакуны или дары местной земли, а также металлы и другие товары, столь нужные для развития нашей мануфактуры, действительно вывозились Китаем из той или иной страны или региона.

Госпожа Бо: Порадую вас сообщением о том, что обвинения в изобилии вымысла, предъявлявшиеся вам литераторами первой половины XX века, вскоре смягчились трудами историков. Обозначилось немыслимое прежде явление: современные историки Китая стали обращаться к художественной прозе за фактами, опущенными в династийных историях. Эта тенденция стремительно укреплялась во второй половине XX и начале XXI века, причем не только в Китае, но и среди европейских ученых. Вы первый из китайских средневековых романистов, кто, используя прием «описательного протоколизма», вставлял в ткань повествования подлинные сведения, касающиеся формирования флотилии, и точные данные о размерах судов разного типа, их вооружении, составе экипажей, диспозиции кораблей. Какими источниками вы пользовались?

Господин Ло: При описании строительства, вооружения кораблей, личного состава на каждом судне я черпал сведения из военных трактатов эпохи Мин, специальных изданий Военного ведомства, солидного труда по речным и морским перевозкам, записок чиновников Ведомства общественных работ, контролировавших строительство кораблей на верфи, и тому подобных источников.

Госпожа Бо: Оставляя в стороне приемы фольклорной гиперболизации, не могу не заметить и прочие отступления от исторической достоверности. Так, при перечислении находившегося на судах огромного количество разнообразного оружия, реально использовавшегося китайской армией в XV веке, вы называете скорострельное дульнозарядное фитильное ружье – аркебузу «птичий клюв» – и гладкоствольную пушку малого калибра фаланцзи, которые попали в Китай только в начале XVI века с португальских кораблей, после чего стали производиться в Китае.

Господин Ло: Мне это было известно, но уж очень хотелось сообщить моему читателю о новых вооружениях современной ему китайской армии.

Госпожа Бо: Меня как переводчика весьма впечатлило появившееся в вашем произведении – впервые, насколько я знаю, – воспевание величия человеческого труда, вложенного в создание флотилии. В отличие от авторов предшествовавших и современных вам китайских эпопей вы прославили подвиги не только флотоводцев и воинов, но и простых ремесленников, чьими руками строились корабли, выплавлялись якоря. Вы повели читателя в порт, на верфь, описали процесс сплава древесины, сообщили о приобретенных в походах естественно-научных сведениях (например, о процессе опреснения соленой воды). В этом плане ваш роман сопоставим с уже упоминавшейся поэмой Камоэнса, который, использовав труд своего современника «Очерк о небесной сфере» и теорию Птолемея, ввел в поэму изложение строения вселенной, сообщил о «новом инструменте астролябии», а в поэтическом описании смерча на море подметил, что соленая морская вода, поднятая к облакам, выпадает пресным дождем.

Господин Ло: Верно, я не мог пройти мимо восхищавшего меня бурного развития ремесел, кораблестроения, литья металлов в Китае. Мне хотелось восславить техническую мощь своей страны. Для этого я обращался к текстам специальных трактатов.

Госпожа Бо: Эти данные представляют большую ценность в вашем романе, особенно если учесть, что архивные материалы были уничтожены противниками экспедиций после их завершения. В наши дни исследователи романа обнаружили приведенные вами точные размеры якорей в энциклопедии «Раскрытие природных вещей, явленных небом», которая хотя и была издана на несколько десятилетий позже публикации романа, но явно обобщила сведения из более ранних естественнонаучных трудов. И всё же при том, что вы впервые старались показать процесс выплавки якорей, нельзя отрицать, что успех этого процесса был, по-вашему мнению, обеспечен участием святого Ху Динцзяо, да и сами суда строились с помощью мастера и изобретателя древности Лу Баня, обожествленного в качестве покровителя ремесленников и строителей. Думаю, в этом и кроется причина позднейших обвинений в том, что в вашем произведении святые или нечисть – такие же реальные участники событий, как и сами мореходы.

Господин Ло: Похоже, что вы там в вашем далеком будущем перестали верить в то, во что верили мы. Наш космос населен обитающими в небесных чертогах божествами и небесными полководцами, кои иногда спускаются на землю. Я уж не говорю о водной стихии – она кишмя кишит всякой нечистью, строившей козни мореходам. А буддийские и даосские святые, наоборот, помогали отважным путешественникам. Отсюда в романе в качестве героев выведены и Светозарный Будда Дипанкара, и даосский патриарх Чжан Даолин, и богиня Тяньфэй – покровительница мореходов. О действиях последней я писал: «Случалось, когда мы попадали в бушующие волны, на мачтах вспыхивали огни богини. И сразу же, как только появлялся волшебный свет, умерялась опасность…»

Госпожа Бо: Думаю, вам еще не было известно, что на самом деле так происходит разряд энергии – в форме светящихся пучков или кисточек. Он возникает на острых концах высоких предметов – башен, мачт, горных вершин и других объектов при большой напряженности электрического поля в атмосфере, часто во время шторма. Во время опасности эти огни сулили морякам разных стран надежду на спасение. В поэме о плаваниях Васко да Гамы это свечение названо огнями покровителя португальских моряков – святого Эльма. Все люди в ваше время верили в своих святых. Поэма «Лузиады» открывается сценой, где Юпитер на Олимпе просит греческих богов оказывать содействие мореплавателям. По мнению автора поэмы, португальцам покровительствовала Венера, а противодействовал Вакх. Признаюсь, мы считаем подобные россказни мифами, хотя, пожалуй, при этом создаем свои. Но всё же в наши дни миф и научные знания не сливаются столь органично, как в ваше время.

Господин Ло: Но разве не очевидно, что я не пытался умалить смелость и отвагу, величие разума человека, дерзнувшего вступить в малоизвестную ранее и внушающую страх морскую стихию, бросить ей вызов и выйти победителем?! Помощь богов вовсе не отрицает личные заслуги человека.

Госпожа Бо: Нам в наше время кажется, что линия, которую мы считаем мифологической, несколько отягощает повествование, однако признаю, что она же оживляет и украшает его документальную часть. Хочу коснуться еще одного вопроса. Всем знакомым с историей развития китайской литературы известно, что ваш роман, наряду с «Путешествием на Запад» У Чэнъэня, был первым произведением крупной формы, сюжет которого посвящен странствиям – сегодня этот жанр называют «романом дороги», или травелогией.

Господин Ло: Здесь желательно подчеркнуть, что, в отличие от моего современника У Чэнъэня, который повел своих героев по маршруту, соответствующему традиционным буддийским представлениям о географии Земли, я пошел путями, не изведанными в жанре эпопеи. Так, я изучил карту путешествий и впервые попытался выстроить композицию вокруг реального маршрута экспедиций. Мне даже удалось уточнить расположение Простора мягкой воды и участка магнитного хребта, известных под другими названиями по более ранним географическим трудам.

Госпожа Бо: Жанр путешествий является древнейшим в литературе разных стран.

Господин Ло: Тогда вам должны быть понятны мои трудности как первопроходца в выстраивании сквозного сюжета в «романе дороги». Не отрицаю, что я объединил семь экспедиций в одну, и поход в романе длится восемь лет – по вашему летоисчислению с 1409 по 1416 год. Однако я постарался отправить моих героев почти во все основные страны, посещенные флотилией, и отразить все наиболее драматические события, которые происходили с участниками похода.

Госпожа Бо: Мне ваш роман также представляется во многом новаторским для своего времени. Не сравнивая созданный в конце XVI века «Сказ» с высокими образцами произведений современной ему эпохи Позднего Возрождения в Европе, хочу отметить появление в романе образа рядового морехода – сметливого и хитроватого воина, чьи похождения отдаленно напоминают поведение героев европейского плутовского романа.

Господин Ло: В мое время среди быстро растущего городского населения, к счастью, появился грамотный читатель – мелкие чиновники и даже ремесленники и торговый люд. При династии Мин на уровне начального образования активизировались негосударственные школы. Ко времени плаваний в высшее учебное заведение для знати – гоцзыцзянь – могли уже поступать дети чиновников независимо от ранга, а также выходцы из торгово-ремесленных слоев и земледельцев, купившие это право. По тематике мой роман – исторический, по сфере бытования – народный. Соответственно он несет в себе элемент народного отношения к историческим событиям и лицам и их оценку, порой отличную от официальной. В то же время не скрою, что одним из моих тайных желаний было изменить пренебрежительное отношение властей к роману-эпопее как низкому жанру, повысить его статус и ввести в сферу высокой литературы, ранее для него запретную.

Госпожа Бо: Возможно, поэтому, спустя более трех столетий после его создания, некоторые китайские литераторы бросали в адрес романа упрек в неровностях стиля, смешении живого языка с архаическим.

Господин Ло: Подобный факт я не отрицаю, но его восприятие зависит от позиции читателя. Стилистика использования исторических документов в «Сказе» иная, чем в ранних эпопеях эпохи Мин. Это уже не их вольный пересказ, рассчитанный больше на слушателя, чем на читателя, хотя я и сохранил традиционную сказовую отсылку к слушателю в конце каждой главы. Сочетание разных языковых пластов, а именно литературного языка официальных документов с обогащенной жаргонизмами и диалектизмами разговорной речью, как и смешение стилей – трагического с площадным фарсом – я почитаю за достоинство моего произведения.

Госпожа Бо: Действительно, в наше время многие литературные критики признали смешение жанров наиболее яркой характеристикой повествований о путешествиях. Однако не скрою от вас еще одно обвинение литераторов Нового времени в ваш адрес – будто бы вы заимствовали сюжеты и образы героев из произведений предшествующих эпох или популярных в ваше время.

Господин Ло: Не понимаю, что в этом зазорного. В мое время сочинители всех жанров – не только в прозе, но и в поэзии – свободно черпали из общей кладовой предшествующей литературы. Другое дело, как мы пользовались этими сокровищами. Пару забавных новелл я включил в роман в неизменном виде, но даже их я подстраивал под ход повествования. Что с того, что в романе У Чэнъэня «Путешествие на Запад» встречается сюжет о Царстве женщин? Автор тоже не сам его выдумал. Упоминание о подобной стране можно найти в наших древних книгах.

Госпожа Бо: А в энциклопедии французского монаха Готье из Меца «Картина мира», созданной более чем за триста лет до появления вашего романа, тоже есть подобные рассказы о «чудесах мира» – об острове, где живут только существа мужского пола, и о реке Шабаш, которая перестает течь по субботам[25].

Господин Ло: Страну, где правят женщины, в своих заметках о пути в Индию упоминал монах Сюаньцзан, и эти сведения впоследствии вошли в династийную историю эпохи Тан. В моем романе данный сюжет вносит комический элемент в повествование о приключениях флотоводцев-евнухов. А возьмем древние апокрифы о хождениях в ад – сколько их было и до эпохи Мин, и раньше! Мне они понадобились не только для того, чтобы развлечь читателя. Вы можете со мной не согласиться, но я свято верую в то, что, согласно буддийским законам о карме, убиенные местные воины сами навлекли на себя кару неправедными деяниями, совершенными в прошлой жизни. Иными словами, в мое время безадресное заимствование из классической литературы, включая поэзию, считалось не плагиатом, а скорее показателем эрудиции автора и данью традиции.

Госпожа Бо: То же происходило и в Европе. Почти на век позже публикации вашего романа французский драматург Мольер положил в основу своей комедии 1670 года «Проделки Скапена» сюжет древнеримского комедиографа Теренция, да еще и почти дословно заимствовал две сцены из пьесы своего современника Сирано де Бержерака. А на упреки отвечал так: «Я беру свое добро всюду, где его нахожу». Шекспир же по поводу целиком заимствованной сцены в одной из своих пьес заметил: «Это девка, которую я нашел в грязи и ввел в высший свет». С этих позиций особо значимо упомянутое вами переосмысление сюжетов применительно к новому тексту. Слушая вас, я вспомнила, что и в Европе известные истории романа «Метаморфозы», созданного, по вашему счету времени, в конце династии Восточная Хань, а по нашему – во II веке, впоследствии переосмыслялись авторами. В сборнике новелл «Декамерон», написанном в независимой республике Флоренция как раз в канун утверждения династии Мин, или в романе «Дон Кихот», изданном лишь десятилетием позже вашего произведения, то, что в древности «объяснялось гневом богов, могло объясняться жаждой наживы»[26]. Посему лично я снимаю с вас обвинения в заимствовании чужих сюжетов.

Напоследок хотелось с грустью сообщить вам, что ваше произведение долго замалчивалось и не сразу вышло к широкому читателю.

Господин Ло: Меня не удивляет, что на судьбе романа отразилась политическая борьба между противниками самоизоляции Китая и ее сторонниками. Даже во времена императора Чжу Ди, инициатора морских походов, экспедиции подвергались суровой критике со стороны многих представителей конфуцианской элиты Китая, считавших их ненужными и дорогостоящими затеями. После смерти Чжэн Хэ и восшествия на престол нового императора подобные изоляционистские взгляды возобладали. Не только морские экспедиции были прекращены, но и большинство технической информации о флоте Чжэн Хэ было уничтожено или утрачено. Подобная ситуация сохранялась и в мое время. Я писал свой роман в том числе и как протест против подобных взглядов.

Госпожа Бо: Официальная «История Мин», скомпилированная в эпоху, последовавшую за выходом романа в свет, содержала критические заметки о плаваниях. А какими вам видятся их результаты?

Господин Ло: Я придерживаюсь оценки, изложенной самими участниками экспедиции на Чанлэской стеле: «Страны за горизонтом от края и до края земли стали доступны, и в их числе самые западные и самые северные, как бы далеки они ни были. Все дороги к ним пройдены, и все пути сочтены. […] В результате на морских трассах установилось спокойствие, народы разных заморских стран находятся под нашей защитой». Экспедиции способствовали совершенствованию техники кораблестроения и мореплавания, принесли в Китай новые сведения о народах, населявших берега Западного океана, были созданы заморские базы, столь необходимые для развития торговли. Одновременно благодаря росту китайских поселенческих колоний в этом регионе усилилась тенденция, направленная на знакомство с традициями и культурой Китая.

Госпожа Бо: Вам не известно, что династия Мин в Китае сменилась длительным периодом правления еще одной (после монголов) иноземной династии – маньчжурской. Неудивительно, что ваш роман, прославляющий мощь завоеванной ими страны в период ее величия, замалчивался. Только в канун крушения маньчжурской династии – по нашему летоисчислению это вторая половина XIX века – ваш роман стал переиздаваться. Именно тогда его, на мой взгляд, по достоинству, оценил крупный знаток и ценитель китайской демократической ветви литературы Юй Юэ. Он писал, что роман превосходит «Путешествие на Запад» вольностью манеры изложения, и высказывал удивление, почему он менее популярен: «Еще и еще раз перечитываю этот роман и вздыхаю в восхищении, отмечая его достоинства… Теперь, по прошествии веков, он тем более заслуживает изучения. Небрежно перелистав, не отбросишь»[27].

И действительно, китайские, а вслед за ними и зарубежные ученые-литературоведы стали изучать «Сказ». Сначала они делали это порознь, а более десяти лет назад начал осуществляться крупный совместный германо-китайский проект, и в Китае прошла первая международная конференция по «Сказу», в которой я приняла участие. Горжусь тем, что на иностранном языке роман впервые публикуется в России совместным российско-китайским издательством.

Господин Ло: Выражаю благодарность за сообщенные вами радостные известия. Надеюсь, что мое произведение найдет читателя и в вашей стране.

Пролог[28],

кой глаголет о Сотворении мира, нисхождении Светозарного Будды и благоволении Государя Всея империи Мин

  • Весна преображает лик природы,
  • Цветов разлит повсюду аромат.
  • Роскошные несутся экипажи —
  • Дурманит этот нежный вешний ветер.
  • С пьянящей влагой лежа до заката,
  • Так и провел я весь свой долгий век.
  • Виски мои давно седыми стали,
  • Но не забыть мне плаванья Саньбао.

О! Допрежь всего из вселенского хаоса вознеслось и открылось Небо[29], и вот по нему мчатся золотой барашек и нефритовый конь, тигр златой за нефритовым[30], извиваются золотая змея и священный дракон, сверкает солнце – золотой ворон, сизыми псами несутся тучи. А за ними вослед – хищный безрогий дракон и еще один, свившийся с зайцем в символ супружеского счастья. Рассиялись солнце, луна и пять планет, пронеслись длиннорогий бог с телом человека и мифический феникс. И вот тогда всё наполнили сырость и влага, пали обильные росы, загремели громовые раскаты и пришли лютые морозы.

Средь бесчисленных светил воссели два древних божества[31], наполненные силою солнца и чистой энергией луны, идущие по небу и свершающие 365 оборотов – по одному в сутки. Поелику сказано: солнце на юге дарит тепло, луна в зените светит ослепительно ярко.

В последующий период сгустком сформировалась Земля, в ней разграничились хлябь и твердь. Появились три алтаря[32], три местопребывания государя и три сферы[33]; четыре стороны света и четыре далеких окраины; пять знаков для записи музыки[34], пять видов одежды[35] и еще многое другое. Буйно разрослись сказочные деревья джамбу[36] несказанной высоты, взвились ввысь горы и потекли воды.

В третий цикл расплодилась тьма существ, в том числе и люди. Живородные и яйцеродные, рожденные из плоти или эфира, от духа или черта, из сырости[37] и даже от летающих – за десятки тысяч кальп[38] они заполнили всё окрест. А засим разошлись на конфуцианцев, буддистов и даосов, врачевателей и геомантов, гадателей, живописцев и физиогномистов, музыкантов и шахматистов.

Когда сложились три религии – конфуцианство, даосизм и буддизм, меж их патриархов один лишь Будда Сакьямуни пребывал в нирване на дивных склонах Линшань на Западном небе – в райских кущах Сукхавати[39].

Там, в храме Громогласия Будды[40], он восседал под украшенным хоругвями драгоценным балдахином в окружении трех тысяч будд трех миров[41], пяти сотен архатов, восьми стражей Небесных врат и великого множества бодхисаттв. Взгляните, сколь Государь-Будда безмятежен и радостен: поистине, он сеет причины и получает следствия[42].

В день ежегодного поминовения усопших – пятнадцатого числа седьмого лунного месяца по установившемуся издревле порядку – накрыли столы, расставили вазы со всевозможными цветами и редкостными фруктами.

Сказывают, что Сакьямуни вопросил, где в сей миг пребывает быстроногий божественный посыльный в воинском чине – тот, что ежегодно проверяет, что творится на всех четырех материках[43] и докладывает собранию бессмертных; все добрые и злые дела заносятся в особую книгу и представляются на рассмотрение во дворец Нефритового императора. И вот появился гонец – высокий, широкоплечий, темнолицый, с выпирающими зубами. В руках он держал топорик, коим луну починяют[44], а ногами быстро-быстро крутил солнечное колесо – только-только приостановится у небесного рая или подземного царства, а через мгновенье он уже в самом дальнем уголке земли на краю света. Отвесив поклоны, посыльный сообщил, что жители восточной Пурвавидехи, как и встарь, почтительны и вежливы, а народец северной Курудвипы по-прежнему груб и бесчувственен:

– На нашем западном материке мы воспитываем в себе жизненную энергию и накапливаем духовные силы, праведники из поколения в поколение передают ученикам рясу и патру[45]. На южном материке Джамбудвипе распространились дарованные Буддой каноны Трипитаки, пред людьми распахнулись врата к постижению основ буддизма, открылись школы, и наставники повели учеников по пути просветления. Однако после властвования инородцев[46] землю сию сложно очистить от зловония и пагубной энергии ци.

И внял сим речам Светозарный Будда Дипанкара[47] – тот, что в записях Сакьямуни о подлежащих вознаграждению деяниях подвижников значится отцом-наставником. Словно встревоженная птица, он встал-встрепенулся и изрек:

– Ежели на исконные земли Китая обрушились подобные напасти, я лично сойду с небес, дабы освободить народы мириад миров.

Будда кликнул своих верных учеников – бодхисаттв Махасаттву и Цзямоа[48], втроем вскочили они на золотой луч и, подгоняемые ветром, помчались сквозь бесконечное воздушное пространство, неторопливо разгоняя облака и осторожно касаясь туч, тихонько погромыхивавших в ответ. В полете они обсуждали, в каком виде Светозарному стоит явиться в мир, и приняли решение использовать не его истинное нетленное тело святого, а физическую оболочку – нирманакая[49]. А еще, дабы принять обличье человека, Будде следовало выбрать праведных родителей и праведное место рождения. Светозарный вспомнил, что в далеких странах Южного моря[50] обитает его старинный друг – бодхисаттва Гуаньинь (Ил. 11) [51], с коим они встречались на сходах на горе Линшань, и тот наверняка поможет ему в нелегком выборе. В сей же миг наставник вместе с двумя бодхисаттвами опустились на гору.

Гора сия расположена посреди безбрежных морских просторов, к востоку от нее видны государства Корё и Силла[52], Япония и острова Рюкю, а на западе – дивное зрелище обеих столиц Нанкина и Пекина и всех тринадцати провинций Китая. В древности гора носила название Мэйцунь, а основатель династии Мин переименовал ее в Путошань, иначе говоря, Поталака[53].

Святого Гуаньинь они нашли прогуливающимся в густой тени бамбука. Достаточно взглянуть на его облик, и становится ясно, что это воистину тот, кто спасает от горя и избавляет от бед, являя собой воплощение великой доброты и великой скорби. Не зря на всех его изображениях по одну сторону стоит подросток, а по другую – девочка, безостановочно шепчущая молитвы[54].

В роще беззаботно летали ожереловые попугаи, ветер гнул стебли бамбука, а в голубой воде плескались юркие рыбешки. Встретившись, хозяин и гость не торопясь добрели до пика Гиджхакута, где и уселись на площадке в позе лотоса, читая сутры и обсуждая пути к вратам знаний и совершенствования. И только по прошествии – семижды семь – сорока девяти дней Светозарный окончил чтение сутр и спросил Гуаньинь, где сыскать добрую землю и добродетельных супругов, дабы, родившись у них в облике человека, растолковать людям буддийские заповеди. Гуаньинь почтительно сообщил, что на материке Джамбудвипа стоит дивный град Ханчжоу, о коем с древности глаголят: «На небе рай, на земле Сучжоу и Ханчжоу». Это и есть добрая земля. Там слева от западных городских ворот стоит дом советника Цзиня. В незапамятной давности он и его нынешняя супруга были Золотым отроком и Нефритовой служанкой в свите небесного Нефритового императора и в совершенстве постигли буддийское учение. Узнав, куда держать путь, Светозарный стал прощаться.

В сей миг пред ним нежданно бухнулись на колени драконы четырех морей, подслушавшие их философский диспут. Уразумев безграничную добродетель Светозарного, они возжелали выразить свою признательность и получить благословение, поднеся ценные дары. Будда отказался:

– Ежели не вырвать корни алчных вожделений, разрастется древо страданий. Ни к чему подношения.

Драконы молили:

– Скромно уповаем, что господин примет дары. Безграничные добродетели рождают безграничную радость.

Будда взглянул – пред ним на коленях распростерся синемордый дракон в одеяниях цвета индиго, с ниткой светящихся жемчужин в лапах. Он назвался царем драконов Восточного моря[55] и сообщил, что держит ожерелье Восточного колодца[56], составленное из жемчужин, хранящихся у драконов его владений:

– Стоило одному из моих подданных заснуть, как жемчужина соскальзывала у него с загривка, а я ее подбирал. Так денно и нощно собирал по жемчужине – ровно тридцать три, по числу поколений буддийских патриархов.

– И какой прок от жемчужин? – спросил Светозарный.

Дракон пояснил:

– Морская вода на поверхности соленая, а в глубинах – пресная, пригодная для питья. Жемчужина годами остается на загривке дракона, притягивая пресное и отталкивая соленое. На свету видно, как в ней плещутся волны, а исходящее от нее сияние в темноте освещает всё округ. Коли бросить жемчужину в море, верхний слой тотчас расступится, и, черпая из глубин пресную воду, можно готовить еду и заваривать чай. Всякой вещи свое место!

Будда решил, что подобное сокровище может в миру пригодиться, и приказал доставить ожерелье на Джамбудвипу. Дракон поклонился, почтительно сложив лапы, и дивное ожерелье, озарив всё окрест ослепительным сиянием, исчезло.

Засим опустился на колени красномордый дракон в алом одеянии, в лапах он держал неочищенный кокосовый орех. Это оказался царь драконов Южного моря. Он произнес:

– Кокос сей вырос в блаженной стране на Западном небе. По форме он круглый и напоминает нимб над головой буддийского святого.

На вопрос Светозарного, каков прок от этого дара, дракон поведал, что в океане существует обширный участок, называемый Простор мягкой воды[57]:

– Из чудодейственного ореха следует выпилить черпак, и воды он зачерпнет раз в десять поболее, чем во всех пяти озерах и четырех морях. Стоит любым судам войти в тот Простор и сим ковшом вычерпать верхний слой, как из глубин поднимется плотная вода, и колеса кораблей начнут легко вращаться.

Будда решил, что черпак тоже сгодится, и приказал отправить кокос на Джамбудвипу.

Тут пал на колени царь драконов Западного моря[58] – белолицый и в белом одеянии; в его лапах сверкало нечто лазоревое и гладкое, словно стеклянный шар. Он объяснил, что это лазурит[59] – яйцо птицы Гаруда[60] с вершины горы Сумеру. Цветом оно зеленовато-голубое, словно зрачок монаха-иноземца, а по свойствам – необыкновенно твердое, как устои даосизма, ничем не разбить:

– Я позаимствовал лазурит у праотцев и сохранил до сего дня. Сия драгоценность приносит в дом мир и спокойствие, кто ею обладает – не ведает нужды ни в пище, ни в одежде.

Отвечая на вопрос Будды, какой от шара прок, дракон пояснил:

– В моем океане на пятьсот ли тянется Магнитный хребет[61]. Шар следует подвесить к носу корабля: тотчас все магнитные породы расплавятся без остатка, и барки милосердия[62] спокойно достигнут иного берега – нирваны.

Будда одобрительно кивнул, решив, что и эта вещица может понадобиться.

В этот момент повалился на колени черномордый дракон в черном одеянии и с черным аки туча «башмаком созерцания» в лапах. Он назвался повелителем драконов Северного моря[63] и поведал, что башмак достался ему от основателя чань-буддизма – Бодхидхармы Дамо[64]:

– Праотец прибыл в Китай водным путем, миновал Восточную Индию, Пенанг и Шривиджайю[65] и вошел в мои морские владения. Вдруг поднялся страшный ураган, сотрясший небесный свод и земную ось. Барка, на коей плыл Дамо, затонула. Подплыв ближе, я увидал, что святейший преспокойно восседает на поверхности вод, словно на суше, пребывая в состоянии созерцания. На ноге у него был соломенный башмак. Я переправил праотца в восточные земли и попросил оставить мне башмак, дабы с его помощью усмирять моря-океаны. Как только в море грянет буря, бросьте башмак в воду – ветер тотчас стихнет, волны улягутся.

Будда велел доставить на Джамбудвипу и башмак.

На сей раз Светозарный решительно собрался в путь. Вдруг глядит – к нему толпами ползет морской народец с воплями: «Отец наш, повремените!» Все твари возопили, что желают получить наставления от почтеннейшего, дабы стать благоговейными почитателями буддийской веры. Ради этого чем только они ни готовы были пожертвовать: аллигатор-кайман – идущей на барабаны кожей, большая черепаха – панцирем для гаданий, громадные карпы – переливающейся при движении парчовой чешуей, диковинные крокодилы – бесценными ячейками на коже, морская черепаха бисса – удивительным панцирем, мангровые крабы – клешнями, жемчужные устрицы[66] – перламутровым свечением, моллюск тридакна – толстенной, как деревянный ковш, раковиной[67], водяная змея – красным венчиком на голове и фиолетовым, как ряса высших бонз, телом, а иглобрюхая рыба-собака – раздувающимися отростками, похожими на груди Сиши[68].

Государь-Будда заинтересовался, ради какого воздаяния они готовы на столь ценные подношения. Морские твари почтительно отвечали, что желают стать благоговейными почитателями вероучения. Светозарный запротестовал: «К чему эти жертвы?» И тут все эти твари возопили, что ежели Будда не примет их дары, они навечно останутся в море скорби, их души в потустороннем мире не очистятся от грехов и не смогут перебраться на барку милосердия.

– Ладно, ладно, – согласился Светозарный. – Появление всех живых существ обусловлено совокупностью множества причин, эти существа не имеют неизменной самости: ничто нельзя отбросить, ибо ничто невозможно приобрести в свою собственность[69].

Светозарный дал им наставление и только собрался снова в путь, как появились пернатые и разные звери. Те тоже молили Будду помочь им выбраться из моря скорби. Будда наставительно произнес:

– Без совершенствования собственной природы невозможно удостовериться, на каком этапе пути к истинному прозрению ты находишься. Не всем существам дано спасти душу, сбросить бремя суетного мира и достичь пробуждения – бодхи.

Светозарный прочитал гату, после чего пернатые и звери благодарно завопили, заползали, залаяли, запели – и исчезли.

Сказывают, что Государь-Будда, простившись с горой Путошань и бодхисаттвами, сел на облако-повозку, один вздох – и он перелетел через огибающую город реку Цяньтан и оказался в Ханчжоу. Будда вмиг добрался до жилища советника Цзинь, что стояло за обращенными к озеру Сиху (Ил. 10) вратами Юнцзинь.

Безыскусное жилище выглядело достаточно просторным – сразу видно, что люди тут живут не бедные: лучшего места на земле и придумать нельзя, да и расположено оно близь озера. Позади виднелась гора Феникс, очертаниями напоминающая парящую птицу. Слева возвышался южный пик, справа – северный, они склонились друг к другу, как двое почтенных мужей в учтивом поклоне. Озеро Сиху, величие гор и рек – с далекой эпохи Тан и поныне изысканные пейзажи юго-восточного Китая остаются местом наслаждения:

  • На Сиху живописно заходит весна,
  • Цепью гор гладь озерная окружена,
  • За уступом уступ – стройных сосен смарагд,
  • И жемчужиной в волны спустилась луна.
  • Всходы риса пробились ковром бирюзы,
  • Камышинка юбчонкой дрожит, зелена,
  • Силы нет из Ханчжоу уехать куда-то,
  • И чарующих вод в том отчасти вина[70].

Или вот еще:

  • Дух Изначальности сполна мастеровит,
  • Сработал озеро с картинностью экрана,
  • Лазури гладь, что Будды зрак слепит,
  • Чернеют горы, как власы брахмана[71].
  • В зеленой ряске рыбки шустрые снуют,
  • Скрывает иволгу густой коричный дух.
  • Щебечут птицы, а свирели так поют,
  • Что шелеста дождя не принимает слух[72].

Долго бродил Светозарный по прекрасному Ханчжоу и его окрестностям, внимательнейшим образом осматривая каждый уголок, но ничто не вызывало у него подлинного удовлетворения. Тогда он решительно повернул к дому Цзиня. И тут он увидел величественный древний буддийский храм – всего в сотне шагов от жилища, перед ним врата – узкие и низкие, а сразу за ними – зал Небесного владыки[73], по обе стороны коего возвышались исполинские фигуры, символизирующие пожелания благоприятной погоды для хорошего урожая. Перед храмом высился изящный, как лотос, взгорок с древней, неизвестно с какого времени уцелевшей пагодой на вершине. И этот храм, и этот взгорок взметнулись, словно два крыла, будто мать, охраняющая сына, а с небес фиолетовой дымкой их окутывал свет зари. Государь-Будда направился к храму и вошел прямо в зал Великой силы, глянул – там шла вечерняя трапеза. Оказалось, это и был храм Чистоты и милосердия[74]. А при таком названии всяк смекнет, что строение то не один век насчитывает.

С возвышающимся у храма Пиком грома связана древняя легенда. Случилось когда-то так, что лепесток Лотосового трона Будды из храма Громогласия Будды слетел на земли Китая, его занесло на дамбу, и он задержался среди красот озера Сиху. Как вдруг трижды прокричал золотой фазан[75], и небо потемнело. Листок не смог взлететь обратно и застыл, постепенно превратившись в сей пик. Светозарный, сам сошедший с Западного неба, умилился, взглянув на храм, с тем небом связанный. Как говорится, родная деревня всегда красивей других, а односельчане – дороже всех. Почтеннейший возрадовался и произнес:

– «Истинный путь возле нас, а мы ищем его в далеком»[76]. И верно, он здесь, здесь!

А в это время в Ханчжоу супруга господина Цзиня однажды вечером загляделась на отражение мириад звезд в стоявшем во дворике тазу с водой. Завороженная сим зрелищем, женщина изловчилась и поймала одну – как говорится, схватила в воде отражение луны. Она до того обрадовалась, что поднесла руку ко рту и нежданно вместе с водой проглотила светило. А это и был Светозарный Будда, с помощью высшей магии обернувшийся падающей звездой. Вскоре госпожа Цзинь зачала и в свой час родила необыкновенное дитя.

Сказывают, что после сего события дух почтенных родителей дитяти вознесся в небесные сферы, их бренная оболочка, согласно буддийскому учению, исчезла, и в открытых для вящей убедительности гробах не оказалось их тел. Младенца, с самого рождения удивительно крупного и упитанного, словно Будда Майтрейя[77], принял на попечение настоятель того самого буддийского храма Чистоты и милосердия, что стоял у озера.

В ребенке обнаружилось много необычного и странного. Он не ел скоромного. Да это бы ладно, а вот что чуднó: его хоть три, хоть пять раз в день корми – вмиг всё слопает, сколько чашек ни наливай – всё выпьет, а вроде и не насыщается. Зато ежели ему несколько дней не давать пищи, он и не попросит и голодным не выглядит. Или вот еще: глаза вроде обычные, а он их не открывает; рот и язык на месте, а не разговаривает; руки и пальцы как у людей, а он ими не двигает; обе ноги на месте, а не ходит. Такая, видно, у него планида – сиднем сидеть. То на несколько месяцев замрет супротив кирпичной стены в зале созерцания, а то полгода неподвижно сидит в монашеской келье, уставившись на деревянную перегородку. А время летело стремительно, словно вспышка молнии, и вот уже трижды три – девять лет минуло.

Однажды в храм забрел буддийский монах и завел ученую беседу с настоятелем. Мальчик вдруг встрепенулся, подошел и принял участие в беседе, проявив недюжинные познания в буддийском учении. Потрясенный сим чудом, настоятель предложил принести календарь и выбрать счастливый день для пострижения юнца в монахи.

Стоял шестой день четвертого месяца по лунному календарю, и порешили назначить церемонию на восьмой день, ибо на него приходился день рождения Будды. Сей день сулил удачу для множества событий – вступления в брак, посещения родных и друзей, представления докладов императору, пересчета младого населения (новорожденных, усыновленных, взятых под опеку и прочее), обрядов омовения, пострижения в монахи, вхождения в служивое сословие, закладывания первого столба для строительства, заключения соглашений и торговых сделок. Быстро пролетели два дня, и вот настало восьмое число. Настоятель монастыря проснулся на рассвете, велел согреть воду, наточить бритву, самолично возжег благовония, прочел молитвы и затем собственноручно сбрил шелковистые волосы с головы ученика – и юный послушник стал точно как Будда Амитабха.

Взгляните-ка на него – то погружен в каноны, то распевает сутры, красноречив и разговорчив, обо всём судит да рядит. Немало жителей Ханчжоу, соблюдавших буддийские посты и читавших сутры, стали собираться вокруг этого монаха, словно рой пчел или косяк рыб, а то сказать – как стая гусей. Ханчжоу превратился в центр изучения канонов и постижения буддизма. Сказывают, что вершилось сие чуть севернее озера Сиху, близ Летящей скалы у подножья горы Линъинь, где ютился древний храм с тем же названием.

Озеро бросало на скалу отсвет – лазоревый, как глаза буддистов из западных земель, и проходившие в храме встречи получили известность как сходы у горы Лазоревый пик – Бифэн. Храм стал центром совершения обрядов пуджа – поклонения и служения божеству. А когда молодому наставнику пришла пора взять монашеское имя, его так и нарекли – Бифэн. Вместе с родительской фамилией Цзинь он стал именоваться Цзинь Бифэн[78]. В холод и зной, с раннего утра до поздней ночи монах читал сутры и проповеди.

К тому времени ему было где-то за двадцать, он был бритоголов, но, в отличие от своих собратьев, не желал сбривать растущую от висков бороду. И все, начиная от Будды Вайшраваны и иных будд, достигших высшей стадии просветления, до взявших обеты братьев-мирян и сестер-мирянок, от монахов, заговаривающих мантрами зло, до жертвователей-благодетелей и монахов, занимающих официальные посты в монастырях, – все единодушно выражали по этому поводу крайнее удивление. Сим вопросом задавались высокие чины столичных, окружных и провинциальных духовных ведомств, об этом судачили монастырские служки – от ответственных за чайную церемонию до кладовщиков и чистильщиков овощей, поваров и даже уборщиков отхожих мест. Однако Бифэн оставался непреклонен, и вскоре стало ясно, что он постригся в монахи, дабы избежать искушений, но, как говаривали в старину, сохранил бороду, желая выглядеть доблестным мужем.

Происходили сии события как раз в ту пору, когда под девизом «Вечная радость» на трон взошел император Чжу Ди (Ил. 1) [79]. Государь пригласил на службу людей достойных, заботился о народе, как о родных детях, все силы и разум положил на дело благоденствия страны, трудился, не жалея сил и времени. Ежедневно с третьим рассветным криком петуха на ступенях дворца уже толпились придворные, сановники и военачальники.

Император восседал в своем прекрасном небесном дворце. Трижды просвистел кнут[80], и по обе стороны трона выстроились гражданские и военные чины. Ошую стояли члены Дворцового кабинета, представленные советниками Хранилища старинных книг и документов, Восточного терема, а также четырех палат: «Полярной звезды», к коей относились советники наследного принца, «Вступления на престол» с находившимся там императорским троном, «Просвещения», где наследника готовили к императорским экзаменам, а также палаты «Доблести и геройства», к коей был приписан глава высшей местной военной администрации. В сей группе придворных толпились сановники в должности наставников-воспитателей и опекунов наследника, чиновники внутридворцовых служб[81] императрицы и принца, а также ученые из Академии Ханьлинь[82] в разных должностях – библиотекари, толкователи конфуцианских канонов, придворные чтецы и прочие. Присутствовали на аудиенции и главы всех шести министерств-ведомств – чинов, ритуалов, общественных работ, сбора податей, наказаний и военного, кои явились в сопровождении чиновников управлений, входивших в состав министерств. Присутствовали и девять высших придворных чинов – главы Цензората по надзору за деятельностью местных властей, Канцелярии по приему жалоб и прошений трону и Палаты по уголовным делам. За ними толпились девять придворных чинов малых ведомств – главы Приказов Жертвоприношений, Пиршеств, Императорских конюших и Придворного этикета, Центрального ведомства второй столицы – Нанкина, а еще начальники Императорского училища[83], Курьерского департамента, Инспектората по астрономии и календарю и Медицинской академии. А еще были там «ревизоры по высочайшему повелению» всех тринадцати провинций страны, главы шести отделений высшего Цензората, контролировавших работу министерств. Присутствовали и важные чины двух крупных уездов близ Нанкина. Все выглядели торжественно и были преисполнены радостного возбуждения.

Одесную от трона выстроились князья и вельможи, высшая знать с титулами гун, сыма, хоу, бо[84], а также командующие Пятью армейскими управлениями[85], Управлением военными делами столицы[86] и императорской гвардией «Алые шлемы». И тут же командиры разных рангов, тысяцкие и сотники – все как на подбор грозные и воинственные.

Сановники Приказа придворного этикета доложили о прибытии посланцев из ближних и дальних краев с многочисленными дарами. Они желали поздравить великого императора с наступлением эпохи мира и порядка. Первыми чудесные дары вручили посланцы разных уголков Поднебесной.

Меж тем к воротам Умэнь приблизились несколько человек весьма странного вида явно не из стран, впитавших культуру Срединной империи, скорее они были похожи на погребальные фигурки[87]. На головах – белые тюрбаны, полы одежды не по-китайски запахнуты на левую сторону, на ногах сапоги из шкуры яка, разговаривают на каком-то непонятном языке. Церемониймейстер доложил о прибытии иноземных гостей с данническими подношениями.

Это оказались посланцы империи Тимуридов – Кашгара[88] и его столицы Самарканда, Татарского ханства[89], а также островов Рюкю.

Император остался вельми доволен дарами, отдал распоряжение всем четырем гостиным дворам радушно принять заморских гостей, пожаловать им награды согласно рангу, а Пиршественному приказу устроить роскошный пир. По окончании аудиенции гости поблагодарили за оказанные милости, а глашатай возгласил:

– Гражданским и военным выстроиться в два ряда. Тем, у кого есть дело, выйти вперед для аудиенции, у кого такового нет, покинуть дворец.

Настала очередь церемониймейстера:

– Прошу встать с колен, расходитесь.

Все присутствовавшие прокричали здравицу императору и покинули зал. Поглядите: остался лишь один почтенный старец, на голове – шапка парадная, сам в парадном одеянии, подвязанном красивым поясом, на ногах парадные башмаки, в руках дщица из слоновой кости[90].

Прокричав здравицу, опустился на колени пред алыми ступенями трона. Император вопросил, кто таков. Тот поведал, что спустился с горы Дракона и тигра – Лунхушань, наречен «Великолепным Великим праведником Чжаном секты Истинного единства[91], тождественно наследующим недеяние как главное стремление основателей даосского учения».

Император догадался, что перед ним – Небесный наставник Чжан Даолин, и спросил, во имя чего великий праведник распластался у ступеней трона. Почтеннейший ответствовал:

– Вассалы обманывают вашу милость – догадаться нелегко, ибо земля необъятна и небо высоко. Дело мое столь значимо, что не смею скрыть от Высочайшего.

– Говори, не бойся, – поощрил император.

И монах заявил:

– Иноземцы поднесли вам немало даров, но все они ничего не стоят.

– А что же стоит?

– Есть кое-что.

– Я – Сын Неба и Земли. Весь народ Поднебесной – мои дети, все богатства Поднебесной – мои богатства, все ее сокровища – мои сокровища. О какой такой важной и жизненно необходимой вещи ты толкуешь?

– Она находится не где-то в Поднебесной, а в самом дворце.

– Где же ее искать, как не в моих складах-сокровищницах? Только слева от Западных ворот Запретного города их девять[92]. Там хранятся: запасы соли; золота, серебра, драгоценных камней, перьев и шерсти животных; серы и селитры; тканей и красителей; воинских жилетов[93], обуви и одежды; полотняных и шелковых тканей; меди, железа и красного сандала; доспехов и оружия; монет и ценностей, а еще отдельный склад для хранения шелка, тюля и парчи. Да еще во внутреннем павильоне есть хранилище драгоценностей, полное жемчуга, кораллов, агата, янтаря, тридакны, камня «кошачий глаз», черепаховых панцирей, изумрудов – всего и не перечесть. Какое же из моих сокровищ Небесный наставник имеет в виду?

На что Чжан отвечал:

– Ежели помилуете меня, грешного, – доложу, а нет – так и промолчу.

Император повелел:

– Говори!

– Сокровищ у государя хоть возами вози; поистине, громоздятся они, словно горы, да только нет такого, с помощью коего можно противостоять любым недругам.

– Никак это волшебная, светящаяся в ночи жемчужина с загривка черного дракона?

– Не о ней речь.

– Есть ли название у столь редкой вещицы?

– Сие есть потомственная императорская печать[94].

– Упоминается ли о ней в классических канонах?

– Да, в одной старой энциклопедии.

– Мы изучили три учения и девять философских течений, канонические книги и комментарии к ним, древние философские трактаты. Как могло случиться, что нам неведомо о сокровище, с помощью которого наследуется престол?

– Знания, коими обладает Ваше Величество, не те, что у обычных людей.

– Как так? Растолкуй, послушаю.

– Ваши знания касаются великих основ, кои сформулированы так: совершенствуй личность, порядок в семье, упорядочивай государство и усмиряй Поднебесную[95]. От сих принципов и в древности, и поныне зависит спокойствие либо беспорядок, процветание или упадок Поднебесной. Неужто высочайший учится, как бедные служилые, что декламируют наизусть тексты, не понимая их смысла, и нагромождают красивости стиля, лишь бы победить в состязании?! Потому-то вы и не узрели сию драгоценность.

– Поведай мне о ней.

Небесный наставник назвал сокровище – потомственная государева печать – и изложил всю ее историю с древности:

– Наконец, печать оказалась в руках Шуньди, последнего императора монгольской династии Юань – того, что сбежал. Батюшка ваш, основатель Великой Мин, послал за ним в погоню двух полководцев из знати – Сюя и Чана[96]. Шуньди мчался всё быстрее, а оба военачальника стремительно нагоняли его. И вот уж в закатной стороне света прямо перед Западным океаном показалась гора Хунло. У Шуньди оставалось лишь семеро всадников, и преследователи решили: «На сей раз вырвем траву с корнем». Шуньди пригорюнился: «Ну, в этот раз поджарят меня на жаровне». Да кто же знал, что Небесный владыка распорядится по-своему?! Видят – над морем-океаном встал медный мост, и Шуньди на белом слоне с императорской печатью в руках проскочил по нему и стремительно направился во владения варваров. Военачальники рванулись было за ним, да только мост тот мгновенно исчез, и им пришлось повернуть к подножью горы. Тут с неба с грозным рыком спустился единорог[97]. Обоим вельможам ничего не оставалось, как вернуться восвояси. Так потомственная императорская печать попала к западным варварам. Однако ежели монгол-иноземец одолел сей путь, то неужто мы, китайцы, его не пройдем! Что ежели мы немедля перебросим войска с севера и юга, призовем командующих Пяти армейских управлений и сорока восьми военных гарнизонов[98], соберем всех тысяцких и сотников и направим их походом против варваров в Западный океан? Неужто не сдюжим?

– Сухопутный путь далек и полон опасностей, горы круты и обрывисты, нелегко придется воинам Южной династии[99]. Надобно разузнать дорогу у бывалых людей. Может, Небесный наставник ошибается? Вы ведь не бывали в Западном океане, откуда вам знать о трудностях пути?

– Ваш верноподданный внимательно изучил расположение небесных тел и географию тех мест. Ваше Величество задали вопрос, и я не смею скрыть правду.

– Ну что ж, поведай ее мне.

– Верноподанному нетрудно изложить – боюсь, однако, напугаю государя и удостоюсь тысячи смертей.

Император не сдержал улыбки:

– Сражаясь за нашу новую власть[100], мы порубили столько монголов, что трупы горами громоздились, а кровь реками лилась. Даже только что вылупившихся цыплят порубили. Мы легко захватили вражеских полководцев, сохраняли спокойствие и уверенность. Пощадить противника значило разрушить и Небесные врата, и потусторонний мир. Мы справились с этим играючи, чего мне нынче бояться?

– Ежели будет ваша воля и Ваше Величество не видит в том вины верноподданного, решусь обо всем поведать.

– Вы слишком скромны! Говорите.

– Дозвольте не перечислять все округа, области, уезды, ярмарочные центры и морские причалы.

– О военных победах мы позаботимся. Вы поведайте нам об опасностях пути – заставах у основных портов, переправах и речных теснинах.

Небесный наставник повел свой рассказ:

– С тех пор как Небо целиком накрыло сущее, всё рожденное на земле располагается на четырех материках: Пурвавидеха, Апарагодания, Джамбудвипа и Курудвипа. Земли и реки, коими владеет Ваше Величество, находятся на Джамбудвипе. Ежели Ваше Величество распорядится отправить войско в поход, полководцам следует идти водным путем: выйти из полноводной Янцзы к устью канала Мэнхэ[101], миновать японские острова Рюкю и южные окраины Китая. Затем предстоит тяжелейший путь в пятьсот ли вдоль Магнитного хребта. Южнее за ним – устье Красной реки, впадающей в залив Южно-Китайского моря: это еще тысяча ли водных преград. Преодолеют их, а впереди уже ждет река Белого дракона[102], это еще триста ли нелегкого плаванья. Ну а дальше пути и вовсе нет, ибо там на восемьсот ли раскинулся Простор мягкой воды[103]. Как его преодолеть? Повсюду в мире – в девяти больших и восьми малых реках, в пяти озерах и четырех морях – вода плотная. По ней корабли легко пройдут при попутном ветре с парусами. А в мягкой воде гусиное перо и то вглубь погружается, мелкая ряска – и та со дна не всплывает.

Император попросил уточнить местоположение этого участка океана. Небесный наставник пояснил, что по нему проходит водораздел между южным материком Джамбудвипа и западным – Апарагодания:

– Словами не описать все имеющиеся там чудеса несказанные, не перечесть, сколько там странного и удивительного.

Небесный наставник упорно стоял на том, что хотя путь в те земли вельми тяжел, опасен и труднопреодолим, поиск наследственной печати, оставшейся у западных варваров, того стоит. Император предложил послать в те края какого-нибудь сноровистого служаку. Не успел Небесный наставник ответить, как вмешался сановный буддист Яо, коему двором был пожалован зело почетный титул:

– Кто слухи распускает, сам ложь от правды не отличает. Пусть праведник Чжан и отвечает за поиски имперской печати.

Император тут же дал согласие, а даос подумал: «Между мной и этим Яо никогда не возникало ни обид, ни вражды. С чего он ко мне придирается и строит козни? Надо придумать, как достойно ответить на подобные любезности». Доблестный Небесный наставник нахмурился и в мгновенье ока составил план: «Сановник Яо – буддист. На этом деле о поисках печати я его уничтожу, покажу, что коли в городе пожар, задохнется и рыба в пруду. Будет пупок кусать[104], да поздно». И затем откликнулся:

– Я придумал, как вернуть печать. Это не сложней, чем, пошарив в мешке, вытащить нужную вещь.

– Говори – послушаем, – повелел император.

Чжан осторожно начал:

– Дозвольте сперва кое-что важное предложить.

Император милостиво согласился, и Небесный наставник продолжал:

– Прежде чем я займусь поисками государевой печати, надобно истребить буддийских монахов по всей стране, в буддийских скитах и храмах обеих столиц – севера и юга – и всех тринадцати провинций. Только тогда я осмелюсь изложить мой замысел – как отправиться в Западный океан и добыть наследственную печать.

Поскольку теперь император не мог думать ни о чем, кроме печати, он тут же последовал совету Чжана и издал эдикт об уничтожении буддийских монастырей Поднебесной – неважно, в дальних ли, ближних местах. Эдикт передали в Ведомство обрядов, Ведомство в свою очередь направило распоряжение в обе столицы и в тринадцать провинций. В течение семи дней со дня получения указа всем буддийским монахам предписывалось расстричься и вернуться к мирской жизни. Не выполнивших указ велено было изгнать за территорию Великой стены; не покинувших монастыри – считать нарушившими эдикт, членов их семей обезглавить, а соседей, кои не донесут[105], отправить в ссылку в отдаленные места на военное поселение.

Издавна говорится: кто ближе к огню, обжигается первым. Получив приказ из министерства, полицейские управления пяти столичных районов без промедления занялись преследованием и уничтожением буддистов. В знаменитых горах Поднебесной насчитывалось четыреста восемьдесят буддийских храмов, в них – тьма-тьмущая буддийских монахов. Были среди них и великие мудрецы, и самые обыкновенные люди – как говорится, и змеи, и драконы.

Сказывают, буддистам ничего не оставалось, как собрать вещички, повесить тюки на коромысла, коромысла взгромоздить на плечи и со слезами на глазах покинуть монастыри. Бывало, что отцы-наставники и настоятели оплакивали послушников и учеников не только из своих, но и из прочих скитов, ибо всех постигла одна и та же участь. Некоторые отправились утолить горечь в дома вольных дев[106], другие решили на прощанье расслабиться в женских буддийских монастырях, что до того строго воспрещалось.

Кто мог удержаться от стенаний! Монахов несчетно, роптаний немерено! И стон сей великий был услышан толкователем канонов – буддийским монахом Цзинь Бифэном из монастыря Цинлян, что в священных горах Утай. Он как раз сидел в зале и рассуждал с учениками о сокровенном, когда его коснулся разносивший вести ветер-пассат. Мудрец подумал: «В канонах Махасангхика Виная[107] тоже описана пора подобных страданий. Ежели я не преодолею их, буддизм вовек не воспрянет. Ради чего же тогда я сошел в сей грешный мир?» И он наказал главному смотрителю храма[108]:

– Велите монахам охранять площадку для молений, я же направлю свои стопы в Нанкин.

Что тут началось! Начальники главного Департамента по делам буддийского духовенства[109], руководители каждого из отделов – те, кто отвечал и за административный порядок в монастырях, и за обучение послушников, и за толкование канонов, и за соблюдение религиозных заповедей, а также главы соответствующих провинциальных, окружных и уездных департаментов, настоятели и надзиратели монастырей, ученые-каноники, следящие за проведением диспутов, – все как один взмолились:

– О, почтенный наставник! Что с нами будет, ежели вы нас покинете?

С той же мольбой обратились к нему остальные буддисты – от монахов и монахинь высшей степени посвящения до буддистов-мирян. Наставник обещал обернуться за два-три дня. Как возможно с горы Утай за пару дней добраться до Нанкина? Однако ведомо, что Цзинь Бифэн – не обычный мирянин, на божественном луче взлетает, на нем и приземляется.

Смотрите – вот он надел круглую шапочку, нарядный халат, подвязанный золотистым шелковым шнуром, на ногах плотные носки и сандалии. Он перекинул через плечо свой чудодейственный посох с девятью звенящими кольцами, поймал божественный луч, миг – и монах в Нанкине. Оглянулся – до чего же прекрасен сей град (Ил. 9), раскинувшийся меж гор, воистину – свернувшийся дракон или присевший перед прыжком тигр[110].

Бифэн спустился с божественного луча и оказался у храма Поклонения двум святым. Смеркалось.

Старейшина вошел в храм, подошел к жертвеннику. С порывом ветра явился охраняющий город святой: одет в ярко-красный халат с золотым поясом, на голове черный тюрбан, в руках – длинная и узкая, словно кинжал, дщица из слоновой кости. Лицо напудрено-нарумянено, зубы белые, губы алые[111]. Клацая зубами, он трижды обошел наставника справа, как того требовал буддийский ритуал[112]. Затем представился духом Нанкина, изгоняющим из города злые силы, оберегающим и благословляющим императора, правящего по мандату Неба под девизом Хунъу[113]:

– В Нанкине тринадцать внутренних и восемнадцать внешних городских ворот, я охраняю внешние врата. Когда эти дикие чужеземцы – Юани – вторглись в Китай, смешались Небо и Земля, нечисти всякой расплодилось превеликое множество. Однако по вступлении на престол нынешнего императора я всю ее изничтожил, а немногие оставшиеся убрались в дальние края. В городе настали мир и покой.

Бифэн решил осмотреть город, взял посох с девятью кольцами и вышел за ворота монастыря. Видит – на улицах полным-полно народу, все шумят-галдят, дома стоят тесно. Он подумал: «Раз уж прибыл на Джамбудвипу, придется спасать людские души. Таков путь Будды». Взгляните-ка: вот уже Светозарный – в одной руке посох, в другой золотая патра – идет по улицам и выкрикивает:

– Нищий монах просит подаяния на вечернюю трапезу!

Так миновал более десятка домов, но никто не проявлял милосердия и сострадания, пока он не оказался у тринадцатого по счету строения. Глянул на богатый высокий дом и подумал: «Может, всё же найдется добрый человек и проявит дружелюбие». Постучал в ворота, громко попросил подаяние. Показался какой-то неказистый плешивый человечек, рот клювом орлиным выпирает. Завидев буддийского монаха, затараторил:

– Проходи, проходи дальше.

Бифэн не тронулся с места, и тогда человечек вцепился в его рясу и потянул к соседнему дому. Из тех дверей показался еще один нескладный неряшливый мужичок с неопрятными волосами и заорал на первого:

– С какой стати ты тащишь в мой дом этого бродягу буддиста? Он у твоих ворот остановился!

Первый был горячего нрава, схватил соседа за грудки, и вот уже они сцепились в клубок. Чуть погодя на улицу высыпали соседи. Они не только не утихомиривали драчунов, наоборот – подливали масла в огонь, выкрикивая:

– Какое еще подаяние клянчит этот монах?

И вся толпа стала толкать буддиста, да так, что он перекатывался с одного конца улицы на другой. Спросите, почему? Да вспомните, что в те времена даосы были в почете, а буддисты преследовались, и монахам строго-настрого запрещалось появляться на улицах. Светозарному ничего не оставалось, как усмехаться и повторять про себя: «Как сказано в канонах, вручаю себя Будде. Поистине не осталось на Джамбудвипе ни милосердия, ни сострадания».

Пока суд да дело, начало светать, император появился в тронном зале, где собрались военные и гражданские чины. А Бифэн в это время с трудом пробирался ко дворцу. Миновав процветающий торговый речной порт Шансиньхэ[114], вошел он во внешние врата Цзяндун. Пройдя через внутренние городские ворота Трехгорья, по Шлюзовому мосту попал на одноименную улицу, перешел через арочный мост Хуайцин и древний мостик Дачжун, свернул на улицу Церемоний и, наконец, достиг главных внутренних ворот города – Полуденных. А навстречу ему катит экипаж с важным дворцовым евнухом-сановником, впереди на коне – охранник, воздымающий табличку с должностью и рангом вельможи.

– Прошу подаяние, – смиренно произнес монах. Охранник окинул его взглядом: голова обрита, шапка тыквой, крашеная одежда, в одной руке – патра, в другой – посох, сразу видать – буддийский монах. Служака был человек злобный, выхватил из седельного вьюка терновый прут и стеганул Бифэна по ногам. Да только буддист не привык кричать от боли, он только молча упал на колени. Охранник еще больше разошелся.

Они и не заметили, как евнух сошел с экипажа и подошел узнать, что стряслось. Охранник смекнул, что дело пахнет судом, и стал оправдываться:

– Императорский указ повелевает привечать даосов и истреблять буддистов, их отлавливают по всем городам и весям, хватают без разбора любого, у кого на голове пусть даже всего две волосинки: лысые и плешивые вовсе попрятались, боятся нос за ворота высунуть. А этот монах важно себе расхаживает, да еще взывает о подаянии. Уж не знаю, на какого покровителя он рассчитывает?

Вельможа спрашивает:

– Монах, ты что, на вершине горы отсиживался или под водой хоронился? Глухой, что ли, императорского указа не слыхал?

– Да я из дальних краев иду, там ни о чем таком и слыхом не слыхивали.

– У нашего столичного града внутренних ворот тринадцать, да еще восемнадцать внешних – ты через какие вошел?

Почтеннейший чуток призадумался, и его осенило:

– Уважаемый посланник государева двора, позвольте поинтересоваться, далеко ли отсюда ваши родные края?

Сановник был человеком высоконравственным – видя, сколь учтиво обращается к нему монах, вежливо ответил:

– Ученик Ваш не местный – из Хойчжоу[115].

– Тогда вам-то следовало знать. Это только жителям столицы не ведомо, как нынче обстоят дела в областях, округах или уездах. Там теперь всё как положено: на сторожевой башне городской стены висят побеленные таблички, на коих чернеет название, посему всяк точно знает, через какие ворота входит. Государь учредил в Нанкине столицу с городской стеной, но на ней ни одной башни и никаких обозначений. Где мне, ничтожному, да еще в предутренней мгле, разобраться, в какие из множества внутренних и внешних ворот я входил?

А охранник всё не унимался:

– Дозвольте отконвоировать монаха обратно, пусть укажет ворота.

– Да я пока сюда шел, столько раз петлял да за углы заворачивал. Где мне сыскать дорогу, по которой пришел? – возразил Бифэн.

– Ну коли так, я не стану разбираться со стражем ворот, лучше разберусь с тобой, – заявил вельможа.

– Благодарю покорно, что выручили бедного монаха.

– Что значит выручил? Я собираюсь привлечь тебя к ответственности.

– Это как же?

– Самое малое – тебя допросят в Отделе жертвоприношений при Ведомстве церемоний, а похуже будет – так твою голову отрубят да вывесят на устрашение прочим.

– Ваше превосходительство преисполнен благих намерений; что до меня – я, ничтожный, не вижу в этом великого свершения[116].

– Что ты имеешь в виду?

– Ежели мою бедную голову выставят на шесте, тем самым я лишь обеспокою посланника двора ответственностью, сие никак не назовешь великим событием.

– Издревле встречались люди, ценившие долг и пренебрегавшие богатством, но не ведал о таких, кои ценили долг и пренебрегали жизнью.

– Да что слушать его напыщенные речи, – злился охранник.

Тогда сановник приказал:

– Присмотри за ним, а я отправлюсь во дворец – пусть там примут решение.

Не успел договорить, как во дворце зазвонили колокола и загремела барабанная дробь – настал час утренней аудиенции у императора.

Сказывают, что вельможа прибыл во дворец и доложил государю, что у главных ворот Запретного города ошивается какой-то странствующий монах, явно рассчитывая на аудиенцию.

– Мы истребляем буддистов! С чего этот монах ждет аудиенции? Может, ведун какой?! – воскликнул император. И приказал: – Проси!

Получив государево дозволение, Бифэн уверенно, с достоинством вошел в тронный зал. Он не присоединился к гражданским вельможам, стоявшим ошую, не подошел и к военачальникам, выстроившимся одесную, а двинулся прямо к ступеням трона.

– Как смеешь, старик, ступать на царскую тропу? – набросились на него гвардейцы-охранники.

Бифэн спокойно отвечал:

– Я сызмальства человек опасливый, из трех развилок дороги всегда выбираю ту, что посредине.

Почтеннейший буддист не совершил большой приветственной церемонии, лишь сложил руки ладонями и воздел их кверху.

– Ты что, монах, – возмутился церемониймейстер, – не знаешь, в каком положении должно находиться пред императором?

Бифэн сделал вид, что недослышал:

– К чему говорить о поражении! В государстве спокойствие, народ благоденствует – это ли не радость?

От такой непочтительности государь рассвирепел и приказал дежурному офицеру выволочь негодника за дворцовые ворота, казнить и выставить голову на шесте. Охрана схватила Бифэна, и в этот момент с восточной стороны зала послышались чьи-то шаги, перезвон яшмовых подвесок, и с криком «Пощадите!» во всём блеске вперед выступил некий сановник. Оказалось, это господин Лю, удостоенный недавно утвержденного почетного титула «Правдивого князя»[117] – при парадном поясе с кистями и с дщицей для записей в руках. Трижды прокричав здравицу императору, сановник торопливо заговорил:

– Бью челом Вашему Величеству. В Поднебесной множество буддийских монастырей и храмов, в них несть числа монахам, однако явившихся на аудиенцию к императору ничтожно мало. И ежели нынче сей монах предстал пред светлейшие очи, то, несомненно, имеет тому множество оснований. Молю Ваше Величество тщательно разобраться. Ежели его доводы придутся не по вкусу – казните без промедления.

– По ходатайству вельможи отпустите старца, – согласился император. И когда Бифэна снова ввели в зал, вопросил его: – Какая несправедливая обида заставила тебя прибыть во дворец?

– Я решился предстать пред государем исключительно по причине указа об истреблении буддийских монахов, – отвечал Бифэн.

– И что ты имеешь против нашего решения?

– В давние времена – при династии Хань – император Вэнь-ди[118] не рубил головы буддистам. Из поколения в поколение вы наследуете великим властителям. Небо высоко, земля беспредельна, моря щедро принимают все реки – к чему делать исключение для человека? Представители всех верований и всех течений – подданные государя. Отчего власть к одним благосклонна, а к другим равнодушна, буддистов уничтожает, а даосов возвышает?

– Основанием тому послужил доклад Небесного наставника Чжана с горы Дракона и тигра.

Не успел договорить, как доложили о прибытии самого Чжана. Император повелел пригласить даоса в зал, тот вошел, отвесил пять обычных и три земных поклона.

– Уважаемый преодолел столько трудностей в вашем морском пути, прошу простить за беспокойство, – приветствовал его император.

– Что вы, что вы! Сие есть приятная обязанность всех ваших подданных!

Дело в том, что Небесный наставник на самом деле пересекал моря и океаны в поисках чудодейственных грибов долголетия, дабы поднести их ко двору, – этим-то и объяснялось императорское приветствие. Даос увидел стоявшего у ступеней трона буддийского монаха и поспешил осведомиться:

– Государь мой вступил на путь истребления буддистов – отчего дозволили сему монаху появиться во дворце? Разве не об этом сказано нашими древними мудрецами: как сможет исправлять других не способный исправить себя? Прошу Ваше Величество задуматься над этим.

Император ответил:

– С раннего утра до поздней ночи вместе с гражданскими и военными чинами мы решаем важные государственные дела, порой сложно разобраться во всех мелочах и тонкостях. Мы пригласили монаха во дворец, почитая его знатоком древности и современности, но на деле от всех этих мудрецов слышишь пустую болтовню. Пока я не определился, как с ним поступить!

Тут уж Небесный наставник дал волю своему гневу и приказал гвардейцам препроводить монаха под конвоем в Отдел жертвоприношений. Буддист только усмехнулся:

– И о чем же там со мной будут беседовать?

– Для начала изымут твою ставленную грамоту[119], а потом отправят в отдаленные места на военное поселение, – пригрозил Небесный наставник.

Светозарный задумался: «Для моего долгого существования трудно указать год рождения, да и место пребывания как назвать – Небо или Земля? Все позднейшие последователи трех религий и девяти течений – мои потомки, тем более сие касается Чжана». Однако Бифэн ничем не выдал тайных мыслей и просто спросил:

– Не иначе как вы и есть праведник Чжан?

– Тебе не ведомо, что я – Небесный наставник, чьи жизненные силы неисчерпаемы, как мощь Неба и Земли, я несравненный во Дворце единорога, первый вельможа на горе Дракона и тигра, – напыщенно ответил Чжан.

– Мы, буддисты, не выставляем себя напоказ, не поддаемся искушениям[120], не стремимся уничтожить другие учения, полагая всех равными. По какому праву ты вознамерился сокрушить наши догматы? – спросил Бифэн.

В ответ Небесный наставник обрушился на него с обвинениями в том, что буддисты ничего не смыслят в Пути Неба – Дао – и не имеют ни малейшего представления об алхимии и магических практиках даосов: изготовлении киновари и пилюль бессмертия, изгоняющих нечисть нефритовых печатях (Ил. 13), амулетах с магическими заклинаниями, волшебных мечах и прочем.

Пространные рассуждения Чжана не были ни праздным пустословием, ни хвастовством. О нет, он искренне стремился доказать превосходство даосизма и унизить буддиста. Бифэн понял, что стоит ему в ответ разразиться гневной тирадой, как обстановке миролюбия настанет конец, да и вряд ли он добьется сим успеха: «Лучше промолчать: как говорится, язык на замке, сердце налегке – притворюсь бестолковым и непонятливым». Так он и поступил, однако молчание буддиста только раззадорило Чжана:

– Ну, ты же монах, расскажи про особенности твоего учения.

Бифэн сообразил – одно неверное движение, и партия проиграна, посему скоромно молвил:

– Да какое-такое учение может быть у нас, странствующих монахов? Ютимся в скитах да полуразрушенных храмах, носим одежду из старых лоскутов, в левой руке всегдашняя патра для подаяний, в правой вечный посох.

Чжан обрадовался, полагая, что монах ему проигрывает:

– Разумеется, вот они, буддийские заповеди. Живете, как нищие, носите истрепанную одежду – для вшей раздолье, патра – принадлежность попрошайки, а предназначение посоха – отгонять собак.

Резкости Чжана никому не пришлись по душе, даже придворные почувствовали, что даос говорит что-то не то. Бифэн ответил:

– Коли Дао-Путь Небесного наставника – само совершенство, смею ли я, ничтожный монах, принять от него наставление?

– Назовите тему, – заинтересовался Чжан.

– Например, как погрузиться в транс и отпустить свой изначальный дух в свободный полет.

– Что в этом сложного? – растерялся Небесный наставник.

Император, видя, что даос боится допустить оплошность, немедля объявил высочайшее повеление: во избежание ссор и конфликтов каждому спорщику проявить свои сверхъестественные способности, да не абы как, а со всем тщанием. Даос заявил, что теперь самое время пустить в ход всю тайную магию заклинания духов, «вызвать бурю и вспенить волны», вызвать небесных полководцев и заставить их выполнять его приказания.

– На каких условиях соревнуемся? – уточнил Бифэн.

– Коли я потерплю поражение – покину горную обитель, а коли ты – уйдешь из монахов и не будешь противиться государеву указу.

– Подобные наказания слишком мягкие.

– Да какие же еще?

– На кону – голова. Проигравший получает голову противника.

Перед началом состязания император обратился к военным и гражданским сановникам с призывом выступить поручителями соревнующихся:

– Желающие обязаны расписаться в книге. Буде допустят нерадивость, привлечь к ответственности их самих, а также соседей, родственников и друзей.

Четверо высоких военачальников выразили готовность стать поручителями даоса, но ни один – буддиста.

Государь снова громогласно обратился к придворным:

– Кто встанет на сторону монаха?

В ответ – полная тишина; можно сказать, ни вороны не каркнули, ни сороки не чирикнули, ветер стих и травы не колышутся. Небесный наставник веками обитал на горе Дракона и тигра, его имя передавалось из поколения в поколение, и никто не сомневался, что уж он-то не оплошает. А буддист – человек пришлый, неизвестно даже, из какого храма, речи его неубедительны. Приближенные перешептывались: ежели что пойдет не так, нешто он обо мне позаботится? Как говорится, встану – поддержит, а упаду – не поднимет. Кто-то уклончиво бормотал: «Да кто осмелится охранять буддиста?», а другие прямо заявляли: «Давно сказано: сваха не отвечает за зятя, поручитель не возвращает долги. Возьмешься защищать буддиста, а случись что не так – титула и наград лишишься».

Наконец, поручителями Бифэна выступили старейший сановник Чэнь и Лю Правдивый.

Состязание началось. Небесный наставник отдал множество распоряжений. Из двух близлежащих уездов затребовал: сорок девять столов, за коими никогда не сидели женщины, и триста мотков желтой шерсти, также не прошедшей через женские руки; восемь корней обращенного к солнцу персикового дерева; двадцать четыре давеча закаленных глиняных чана; двенадцать пар прежде не использованных печей; шестьдесят неженатых рисовальщиков; пятьдесят шесть белозубых, кровь с молоком, отроков; сотни тысяч листов нетронутой кистью бумаги, пропитанной наговорной водой. А еще велел пригласить сто двадцать служилых даосов, а из Скита духовной музыки[121] – шесть десятков мальчиков-танцоров, не достигших возраста первого перелома[122]. Указанные уезды славились работящими и неподкупными чиновниками, в ведомствах, отвечающих за курьеров, работали честные люди, посему всё было исполнено в точности и незамедлительно доставлено в столицу прямиком в Запретный город.

Небесный наставник приказал меж девяти дворцовых зал соорудить жертвенник из доставленных столов: составить их один на другой аж в несколько чжан высотой, плотно обвязав и обмотав нитями трехсот мотков толстой шерсти для вязания. Затем по распоряжению Небесного наставника, согласно схеме восьми триграмм Ицзина[123], на земле расставили восемь пеньков персикового дерева – древа жизни – и приказали восьмерым прекрасным отрокам в шлемах, склеенных из бумажных иконок, без устали бить по ним барабанными палочками. Художникам было велено нарисовать знамена с изображением пяти владык неба, связанных со знаками зодиакального цикла[124], и на каждом знамени изобразить духа-покровителя одной из сторон света: олицетворением востока, чьим знаком выступало дерево, был Зеленый дракон; юг, которому соответствовал знак огня, был представлен духом звезды жизни и судьбы[125]; запад, соотносимый со знаком золота, символизировал устрашающий нечисть Белый тигр; север был отмечен знаком воды – на его белом знамени красовался Злобный дух звезды несчастий; и, наконец, центр находился под знаком земли – его символизировало желтое знамя с духом Божественного чина на нем. Затем расставили двадцать четыре едва обожженных глиняных чана с водой в соответствии с количеством сезонов сельскохозяйственного календаря, к каждому подвели прекрасного отрока, закрепили на их головах бумажные шлемы, а в руки дали палки – размешивать воду. Меж глиняными кувшинами разместили двадцать четыре печи, к ним подвели прочих отроков, коим вручили опахала, дабы огнь в печах раздували. Затем Чжан пригласил сто двадцать дворцовых добродетельных даосов, имеющих чиновные ранги, – декламировать канонические тексты, а шести десяткам юных мальчиков велено было играть на ударных инструментах. Над жертвенником зазвучали даосские напевы под ритмичные удары бамбукового барабанчика. Ох, до чего Небесный наставник любил пускать пыль в глаза: императорский дворец стал походить на небесные чертоги.

Как только сооружение жертвенника было закончено, даос почал поститься и вершить ритуальное омовение. По истечении дня он подошел к жертвеннику и по столам взобрался на самый верх, где распустил власы и, опираясь на меч, совершил особый вид ритуального хождения по звездам Большой Медведицы[126], скручивал мудры (Ил. 18) и бормотал заклинания[127].

Всю ночь до света зари он провел у жертвенника под ясным, словно прозрачным, небом, усыпанным звездами. Рассвело, а наставник Чжан еще продолжал демонстрировать всякие чудеса, дабы вызвать к себе на подмогу небесных полководцев. Однако ничего не происходило – кроме одного: неожиданно с северо-запада стали наползать мохнатые черные тучи, они вмиг заволокли всё небо, сильный ветер, крепчая, трепал флаги, и вот уже небо и земля погрузились в кромешный мрак. Придворные взволновались: «Похоже, духи небесные собираются к нам пожаловать!» А кто-то из сановников обратился к императору: «Боюсь, в такой тьме нам не отыскать буддиста». Император тут же повелел запереть дворцовые врата и не выпускать монаха.

В это время во дворце собралось не менее четырех сотен разных чинов – военных и гражданских. Думаете, среди них не нашлось тех, чьи ближайшие родственники[128] стали даосами или, напротив, постриглись в буддийские монахи? Сторонники даосов порадовались успехам Чжана, а имевшие в родне буддистов несколько встревожились при виде устроенного Небесным наставником действа. … Поручитель Бифэна, господин Чэнь, был обеспокоен всеми этими приготовлениями и отправился на поиски подопечного. Буддист, опершись на перила, невозмутимо стоял на дворцовом крыльце.

Чэнь тихонько подошел и похлопал его дощечкой из слоновой кости по плечу:

– Не пора ли вам пойти показать свое искусство?

– Какое-такое искусство? – удивился Бифэн.

В ответ услыхал известную поговорку:

– Служилые, крестьяне, торгаши – всяк делать свое дело поспеши. Даосу необходимо дать достойный ответ.

И господин Чэнь рассказал об устроенном Небесным наставником представлении, предложив буддисту прочесть мантры и воспрепятствовать явлению небесных полководцев на даосском алтаре.

Бифэн стал отнекиваться:

– Даоса поддерживают во дворце, вот ему и удалось соорудить алтарь, а мне на то не дадут соизволения. Да к тому же я в отличие от него не скручиваю мудры, не прибегаю к заклинаниям и заговорам.

Тогда старый вельможа предложил:

– Ежели вам понадобится напарник в каких делах, может, займ в посреднической конторе или взять что временно у местных органов власти[129] – да хоть попросить императора вам то предоставить, – только скажите!

– Это нечестно, – отказался Бифэн. – Лучше я сам достану необходимое.

С этими словами он вытащил из рукава свою патру и сказал, что ее нужно наполнить водой.

– Что же вы, мудрый наставник, постеснялись попросить воды и так до вечера и постились всухую? – изумился Чэнь.

Но Бифэн объяснил, что в данном случае наполнение патры водой имеет иную цель.

– Так это ради одной патры воды мы тут столько беседуем? – поразился сановник.

Тут как раз мимо шел дежурный охранник с круглой бляхой на поясе и в сапогах на толстой белой подошве[130]. Сановник Чэнь попросил его набрать для почтеннейшего воды. Охранник взял патру и собрался идти на поиски, но буддист его остановил и начал подробно перечислять, какую воду ни в коем разе нельзя зачерпывать:

– Не бери воду для омовения рук и ног, а также налитую в кувшин, не черпай ту, что стекает из-под стрех дома, не приноси воду из канавы или из пруда, где разводят рыб.

Сановник в нетерпении попросил Бифэна не перечислять столь подробно негодную для использования воду, а прямо назвать ту, коя ему потребна.

– А нужна мне «водица без корня»[131], – объяснил Бифэн.

Услыхав сии слова, охранник поставил патру на землю и собрался уходить:

– У деревьев, у бамбука есть корни, но я никогда не слыхивал, чтобы у воды были корни: такую я не смогу найти, призовите кого-то другого.

Но Бифэн его осадил:

– Так называется проточная вода, свободно текущая из реки в море.

Как только охранник принес волшебную патру с водой, буддист зачерпнул каплю своим длинным ногтем[132], плеснул оземь, и тотчас у врат чертогов небожителей началось наводнение.

А даос во дворце вел себя дерзко и самоуверенно, словно буддиста вовсе не существовало. Стоя наверху алтаря, он аж топал ногами от нетерпения в ожидании небесных полководцев. Тем временем черные тучи, под прикрытием коих те только и могли явиться, нежданно рассеялись. Небо очистилось, и солнце жгло столь яростно, что все сорок восемь листочков с заклинаниями[133] сгорели – вестник-дымок от них уже поднялся ввысь, однако небесных полководцев так и не видать.

Бифэн, который за это время вошел в залу и встал у жертвенника, подшучивал над даосом:

– Я думал, ты и вправду потомок бессмертного святого, праправнук патриарха. А ты своими жалкими трюками наносишь оскорбление трону! За три дня сего действа потратил столько дворцового довольствия! Как смеешь ты, безалаберный даос, состязаться со мной, истинным буддистом? Желал бы я заполучить твою голову, да боюсь нарушить запрет убиения живых существ. А пощажу – как отплатить за твое преступное стремление истребить буддистов? Ну да ладно! Императорский трон над нами, придворные окрест него, и с древности сказано: прощающий не глуп, а глупец не способен прощать.

При этих словах от Бифэна во все стороны стали расходиться мириады золотых лучей, и его земное тело исчезло.

Придворные бросились наперебой докладывать императору, что Небесный наставник сжег сорок восемь заклинаний, но небесные воины так и не явились, зато буддийских монах пощадил даоса, но сам исчез. Император в сердцах воскликнул:

– Уж мы-то не помилуем Небесного наставника! Ежели я так поступлю, получится, что я ему покровительствую, а закон не ведает личных пристрастий.

И тут же повелел: даосу спуститься с жертвенника, а подручным – обезглавить его на лобном месте и поднести к трону голову казненного: «Принять к исполнению!» Придворные уже оплакивали Небесного наставника: вот-вот по велению Неба завопит-завоет, словно стая разъяренных тигров, старинный обоюдоострый меч длиной в треть чжана, вот-вот обагрят землю капли крови.

– Неправедный навет! – возопил Небесный наставник. Он заявил, что из полусотни листков с заклинаниями сгорело лишь сорок восемь: – Ежели государь на пару часов отсрочит наказание за мою смертную вину, я поднимусь на алтарь и дозовусь до небесных воинов.

Чжан снова взошел на жертвенную площадку, проделал все положенные церемонии и сжег оставшиеся два листка с заклинаниями. Тут же раздались громовые раскаты, и с небес прямо на алтарь по очередности спустились все четверо защитников даосской веры. Первым делом они поведали о затоплении Небесных врат: «Небесное воинство было занято вычерпыванием воды. И только когда начался утренний отлив, мы углядели сии два заклинания и тотчас примчались в ожидании ваших распоряжений». На сей раз Небесный наставник вежливо отказался от их подмоги и спустился с алтаря.

Придворные слово в слово пересказали императору беседу даоса с небесными воинами, и тот в ужасе воскликнул:

– Буде в нынешнем году затоплены небесные дворцы, каково придется моему народу?

Он преисполнился сострадания, а в это время даос, спустившийся с жертвенника, распростерся ниц у ступеней трона, ожидая указаний высочайшего. Император был вне себя:

– Небесные сферы затоплены, небесные полководцы явились с опозданием. Мы постараемся проявить снисхождение к вашему тяжкому проступку. Как известно, за преступление, заслуживающее смертной казни, мы имеем право помиловать, но за менее тяжкое преступление наказание неотвратимо[134].

И затем объявил:

– Желаем отправить подданного к далеким западным варварам на поиски яшмовой императорской печати, дабы мы могли водворить порядок и спокойствие в стране. Не является ли сие достаточным наказанием за малую вину?

Небесный наставник взмолился:

– Ежели государь проявит свое благоволение, что по сравнению с сим поиски печати?

О, доблестный даос, он сдвинул брови и тут же придумал очередную хитрость: «Нынче буддист причинил мне столько неприятностей, что не грех воспользоваться государевым поручением и сделать ответный ход». И обратился к императору:

– Дозвольте завтра представить доклад с рекомендацией того достойнейшего, коему по силам справиться.

– Мы уже приняли решение найти печать, посему не стоит терять время. Легче устно доложить, чем составлять бумагу. Говори!

– Коли так, дозвольте рекомендовать буддийского монаха, участвовавшего в состязании. Он проявил столь необыкновенные способности! Уверен, ему ничего не стоит пересечь океан и добыть печать.

– Да мы и имени того монаха не знаем, как можно посылать его за государевой печатью?

– Ваше Величество облечено властью провести дознание и всё доподлинно узнать об этом человеке.

Государь повелел пригласить тех двоих сановников, что поручились за буддиста. Оба вельможи тотчас распростерлись ниц у трона, и государь потребовал сообщить все известные им сведения. Вельможи назвали имя монаха – Цзинь Бифэн. Тут Небесный наставник заявил, что он-то и должен отправиться в Западный океан за драгоценной печатью. Лю Правдивый не сдержался:

– Ошибаетесь, Небесный наставник! Уж у вас-то нет никаких оснований давать рекомендации после того, как вы предложили государю истребить буддистов. Нынче вы потерпели поражение в состязании с Бифэном, а теперь предлагаете поручить ему сию важную миссию – как же так?

В этот момент перед троном пали ниц те самые четверо вельмож, что защищали Небесного наставника. Они заявили, что хотя даосский патриарх истреблял буддистов, но нынче он выдвигает Бифэна, а коли так, то его заслуги искупают ошибки.

– Это как же? – удивился император.

– Истребление рядовых монахов, не проповедовавших буддийских заповедей, привело к появлению во дворце святого буддийского мудреца, постигшего истину.

Император смилостивился и повелел Небесному наставнику отправиться на гору Утай, найти и привести Бифэна: «Принять к исполнению!»

Наутро император вручил даосу высочайший указ, золотую верительную бирку[135] и спросил, далек ли путь от Нанкина до горы Утай.

– Четыре тысячи шестьсот ли, – ответил Небесный наставник.

– Откуда у вас столь точные сведения? – удивился государь.

– Ваш подданный наблюдал ход небесных тел, дотошно изучал географию – ему ли не знать длину всякого пути? Обязуюсь возвратиться на следующий день.

– Да как возможно одолеть сей долгий путь за столь краткий срок?

– Обычные посланцы Вашего Величества выбирают либо сухопутную дорогу и тащатся по горам на осле, либо водную – на лодке, и тогда не обойтись без попутного ветра. Оба эти пути – не для меня.

– Ты что же, способен сокращать расстояния?

– Никакого секрета нет. Оседлаю Cоломенного дракона[136], вознесусь к облакам и помчусь сквозь туманы. Расстояния мне нипочем.

– Ну что же, быстрее отправишься, скорее вернешься.

Простившись с государем, Небесный наставник вышел за ворота, прошептал магические формулы и заклинания, и, сев на дракона, вскоре достиг монастыря Манджушри, что на горе Утай[137].

Меж тем Бифэн прозрел коварный замысел даоса: «Согласие мое участвовать в таком походе никак не соответствует практике буддийского монаха, а ежели откажусь – буддизм не воспрянет». Он нашептал монахам свой план действий, а сам отправился в Нанкин.

Сказывают, что меж тем Небесный наставник, войдя в ворота храма, стал громко восклицать:

– Императорский указ доставлен! Зажигайте курильницы, готовьтесь заслушать!

Видит – во дворе суетится множество монахов – старые и молодые, высокие и низкие, все в белых головных уборах, холщовых одеждах с соломенным перевяслом да в плетеных из соломы башмаках. Тащат столы для жертвоприношений и расставляют их перед статуей Будды, на них водружают вазы с цветами, курильницы с благовониями. Чжан возмутился:

– Эй вы, насельники, с чего так возгордились, что не повинуетесь императорскому посланцу? Почему не вышел навстречу ваш главный наставник – Цзинь Бифэн? Как посмели вырядиться в холщовые одеяния – знак траура?

Монахи в один голос повинились:

– Господин уполномоченный императорский посланник, умерьте свой гнев! Как на духу признаемся: почтенный Цзинь Бифэн, наш учитель, третьего дни отправился в Нанкин, где состязался с вами, господин, и претерпел всяческие унижения. Вернувшись, он надолго погрузился в невеселые думы, а нонешней ночью его дух отлетел в буддийский рай Сукхавати.

Небесный наставник еще больше распалился:

– Да что вы несете! Его тело тысячелетиями нетленно, как он мог умереть?

– Ежели господин императорский посланник не верит, можете взглянуть на гроб, сего дни установленный в келье.

Небесный наставник, разумеется, не поверил и направился в келью. Вошел – и вправду стоит гроб, всего четырьмя гвоздями заколоченный, перед ним траурный экран[138], в курильницах благовония, горят две восковые свечи, стоит чаша с подаянием. Тут Чжан просто расхохотался:

– Уж не знаю, где сейчас Цзинь Бифэн, но гроб-то не всамделишный.

Монахи стали утверждать, что гроб настоящий.

– Раз так, открывайте, посмотрю, – потребовал Чжан.

При этих словах монахи стали испуганно переглядываться. Тогда даос, коего пуще прежнего одолели сомнения, приказал принести меч и топор. Ему пришлось трижды повторить свое требование – делать нечего, пришлось монахам повиноваться.

– Откройте гроб! – скомандовал Небесный наставник.

Он обращался то к одному, то к другому монаху, но все в один голос твердили, что они, ученики, не смеют открывать гроб своего учителя. От этих слов недоверие Небесного наставника возросло, он сам схватил топор, взмахнул пару раз и отколол крышку. У буддистов были свои ухищрения – в гробу действительно лежал Цзинь Бифэн.

– Да он тут живой спит, обмануть меня хотите! – вскричал даос. Он дотронулся до тела, но глаза Бифэна оставались плотно закрытыми, словно железные створки, а тело было холодным как лед – похоже, монах и вправду помер.

Тогда Небесный наставник решил испробовать еще кое-что. Он подумал: «Может, буддист просто выключил дыхание? Коли дам себя одурачить, значит, зря проделал столь дальний путь, а у него появится новая возможность трепать языком и распространять про меня небылицы. Попробую-ка я вклиниться в этот процесс, дабы потом не раскаиваться, что называется, не кусать себе пупок».

Небесный наставник придал лицу скорбное выражение и признался, что напрасно не поверил в смерть монаха:

– Он и вправду умер! Однако держать гроб в келье неуместно, я бы желал вместе с вами похоронить покойного.

– Да по чину ли вам, императорскому посланнику, хоронить нашего учителя? – поразились монахи.

Даос стал убеждать их:

– Вам неведомо, что после состязания Бифэн пощадил меня, и в благодарность за это я прямо там, у алтаря, поклонился ему большим церемониальным поклоном – как своему наставнику. И нынче я вместе с вами надену одежды трехмесячного траура[139]. Как мы, его ученики, можем оставить гроб открытым, а тело незахороненным? Разве не удивительно, что я оказался здесь и могу поучаствовать в погребении?

Неужели монахи посмели противиться речам императорского посланца?

– Как скажете! – смиренно согласились они.

Сказывают, что Небесный наставник вместе с несколькими монахами-умельцами отправился на могильный холм, дабы вырубить тростник, вырыть яму, разрыхлить землю и вымостить усыпальницу[140]:

– Остальные обычным порядком выносите покойника.

На кургане Небесный наставник лично определил по фэншую место захоронения – на земляном откосе повыше прочих могил. Когда монахи стали возражать, что, пожалуй, это высоковато, эдак злой дух Тяньган может навредить учителю, даос возразил:

– Цзинь Бифэн – не обычный монах; чем выше могила, тем ближе он к райскому Западному небу.

Пока рабочие мостили яму кирпичом, Чжан давал указания насчет ее размеров: ширина не более трех чи в окружности, глубина – один чжан.

– Это не соответствует канонам, – возразили монахи.

Однако даос стоял на своем:

– Вы не понимаете, что почтенный Бифэн – святой, постигший истину, и его надо хоронить по иным правилам, нежели обычных монахов.

Когда пришло время опускать гроб в могилу, Небесный наставник еще раз снял крышку гроба, удостоверился, что труп на месте, затем собственноручно потянул за веревку и стал вертикально опускать гроб в яму, но так, что его верхняя часть оказалась внизу, а та, где ноги, – наверху[141].

Возроптавшим монахам он хитро объяснил:

– Ноги умершего устремлены в небо, они словно касаются облаков, чтобы он мог взлететь прямо в рай. А если опускать его ногами к земле[142], то он отправится в преисподнюю.

Завершив церемонию, Небесный наставник вернулся в столицу. Бифэн к тому времени успел прибыть во дворец, дабы доложить императору о коварстве даоса.

Государь обсуждал с приближенными разные государственные дела, по коим было принято много важных решений. Неожиданно евнух из Совета двора доложил, что у дворцовых ворот дожидается вызова на аудиенцию тот самый буддийский монах, что накануне состязался с Небесным наставником.

– Не следует употреблять слово «вызывать», оно звучит пренебрежительно, – раздумчиво произнес государь. – Лучше пригласите его.

Дежурный гвардеец вышел к воротам и отчеканил: «Почтеннейший приглашается во дворец!» Бифэн неспешно вошел в тронный зал, по-прежнему не проделал никаких особых церемоний – просто приветствовал государя монашеским поклоном со сложенными ладонями. На сей раз император принял буддиста совсем иначе, выказал ему почтение, пригласил в приемные покои, усадил на старинный расписной фарфоровый табурет-бочонок (Ил. 14), обращался к нему не иначе как «Государев советник» и поинтересовался, встретился ли тот с Небесным наставником, коего он направил на его розыски. Бифэн поведал:

– Даос действительно явился в мой скромный храм с императорскими полномочиями. У него не было другого выхода, как следовать вашему повелению. Что до его истинных намерений, то вот уж верно сказано: «Цзиндэ не стареет душой»[143]. Я достаточно его раскусил, поэтому пришлось мне, бедному монаху, прибегнуть к кое-каким хитростям и поиграть со смертью. Даос открыл гроб, убедился, что я мертв и воспользовался этим, дабы захоронить меня вверх ногами.

– Сие недопустимо! – вскричал государь. – Чем закапывать так других, закопал бы себя.

Не успел договорить, как дворцовый распорядитель доложил, что Небесный наставник ожидает аудиенции. Бифэн попросил дозволения императора удалиться, дабы тот без свидетелей выслушал донесение даоса. Император повелел дежурному гвардейцу препроводить Государева советника в зал Вэньхуадянь, что в юго-восточной части Внешнего двора Запретного города, и лишь после этого приказал пригласить Небесного наставника. Даос вошел с выражением глубокой скорби на лице и в траурном одеянии первой степени – грубом холщевом рубище с неподрубленными краями, подпоясанном плетеным из конопли шнуром, и в парадной шапке саньлян[144] на голове.

Император уже знал, в чем дело, но нарочно спросил, что заставило почтеннейшего надеть траур, добавив при этом:

– Согласно положениям закона, ежели кто, помимо родителей, покинул сей мир, необходимо допрежь всего просить нас о погребении и поминовении усопшего и только после того являться во дворец в траурном одеянии. А ежели речь о дальней родне, то вовсе недопустимо носить траур во дворце.

Небесный наставник поведал, как по его прибытии на гору Утай оказалось, что буддист «вернулся на Запад»[145]:

– Не тратя времени на оплакивание, я самолично организовал похороны с соблюдением всех церемоний, совершил погребальное жертвоприношение и с почетом проводил учителя в последний путь.

– Вы с Цзинь Бифэном едва знакомы, а уже взялись с почетом его хоронить! От нас вам пожалованы высокие чины и титулы, даровано щедрое жалование, а случись с нами нечто неизбежное, как вы тогда себя поведете?

Даос не ухватил суть вопроса, но, стараясь подладиться к государю, громко объявил, что ежели государь-дракон вернется в свои океанские глубины, то он окажет ему те же почести, что и буддийскому наставнику.

– Значит, вы и меня захороните вверх ногами? – хмыкнул император. От этих слов даоса прошибла испарина, а император продолжал: – Да что это вы так перепугались, почтенный? Беда лишь в том, что без этого буддиста некому отправиться в Западный океан за государевой печатью.

Даос согласился, что никто иной не справится. А император продолжал:

– Пока вы посещали гору Утай, к нам прибыл еще один буддийский монах, несогласный с вашей позицией в отношении буддистов. Он тоже жаждет померяться с вами силами.

Тут Небесный наставник призадумался: «Неужто я своими действиями нарушил ход небесных светил, определяющий судьбы буддистов? В противном случае откуда здесь мог появиться еще один буддийский монах?» А император объявил:

– Он дожидается в зале Вэньхуадянь, но не вздумайте снова вступать с ним в схватку.

В это время в зале показалась какая-то фигура. Чжан еще издали узнал Цзинь Бифэна. Краска стыда залила его лицо, он покрылся холодным потом, не понимая, как тот мог оказаться во дворце после того, как он самолично его похоронил. И когда буддист осведомился, по кому это Небесный наставник справляет траур, тот молча сорвал с себя парадную шапку и холщовый халат, поспешно укрепил шпилькой черную круглую шапочку даосского монаха, накинул обычный даосский халат, подпоясав его мягким поясом, после чего сложил ладони в почтительном приветствии.

Если хотите знать, о чем император поведал Бифэну, слушайте следующую часть[146].

Часть первая[147],

коя глаголет о подготовке экспедиции – строительстве кораблей, отборе военачальников и выплавке якорей

  • Походом движутся на запад корабли,
  • Заката дымка да туман на сотни ли.
  • За горизонт уходят крепости вассалов[148],
  • Свет солнца и луны – в потоке главном.

Сказывают, что император вызвал Бифэна во дворец, дабы сообщить некую новость:

– После того, как наша потомственная печать исчезла в странах Западного океана, геомант возвестил, что звезда Кохаб[149] взошла над Западным океаном. Что ежели мы обеспокоим Государева советника просьбой присоединиться к походу? Даст ли он на то свое соизволение?

Однако буддист предложил отправить вместо него Небесного наставника.

– Ну, нет, это дело Государева советника, – запротестовал даос. – Наши предки завещали нам только волшебную печать, меч да наговоренную воду с порошком сожженного талисмана для изгнания злых духов, ничего иного я не умею. В походе же надобны другие навыки – с ходу вломиться в ряды противника, захватить его боевые знамена, добиться скорой и полной победы, дабы не посрамить чести трона. Мне ли подобное осилить?

– А я, – возразил Бифэн, – человек мягкосердечный, способный лишь читать сутры и медитировать. Нешто это забота буддийского монаха – вести в бой войско, размахивать мечом и убивать людей?

– Об этом ли я прошу? – воскликнул император. – От вас только требуется высказывать свое мнение по важным вопросам!

– Ну, ежели речь лишь о том, чтобы засвидетельствовать доблестные подвиги и благие деяния, не осмелюсь возразить. Одначе пусть и Небесный наставник не отлынивает!

Даос попробовал еще раз отказаться:

– Как я покину гору Дракона и тигра, там же никого не останется!

– Ошибаетесь! – резко возразил государь. – Или вам неведома формула героев древности: «ради государства забыть семью, не убояться трудностей»?

Тут уж Небесному наставнику ничего не оставалось, кроме как прикусить язык и закивать:

– Еду, еду.

– Далек ли отсюда путь до Западного океана? – обратился император к Бифэну.

– Десять да сверх сего еще восемь тысяч ли.

– А как туда сподручней добираться – по суше или по воде?

– От нашего государства до стран Западного океана нет пути посуху, только по воде.

– Известен ли он Государеву советнику?

– Главные направления хорошо знакомы.

– Почтеннейший имеет в виду, что прошел сей путь самолично или из книг о том вычитал?

– Я, странствующий монах, где только ни побывал, все четыре материка исходил.

Тогда император попросил Государева советника поведать о главных вехах пути. А Бифэн в ответ:

– Объяснять на словах пустое. Я захватил кое-что, дабы государь мог рассмотреть всё собственными глазами.

С этими словами он поднес императору сложенную гармошкой книжицу[150]. Император положил ее на столик с изображением девяти драконов, а приближенные аккуратно развернули листы.

Рис.1 Сказ о походе Чжэн Хэ в Западный океан. Том 1

Рис. 1. Разворот карты Мао Куня, выполненной в виде книжечки

Глянул государь своим зорким оком – а там всё раскрашено голубым да зеленым. Голубое – горы, на каждой мелко дано название. Зеленое – воды, на них тоже мелко-мелко начертаны наименования, будь то хоть реки, хоть моря. Кружками обозначены государства, и в каждом – его прозвание: и так один кружок за другим, все помечены. Нарисовано всё так-то аккуратно и точно, иероглифы выведены четко. Император безгранично возрадовался:

– Премного благодарен за ваши прекрасные советы! Бесконечные просторы открываются нашему взору!

После чего попросил приближенных подробно зачитать весь маршрут с момента выхода кораблей из гавани.

– Дозвольте мне, – вызвался Бифэн.

Он поведал, что корабли прямо из Нанкина через шлюзовой канал Синьхэ[151] входят в Янцзы и огибают гору Цзиньшань[152].

– Не там ли находится источник с лучшей в Поднебесной водой для заварки чая? – заинтересовался государь.

– Именно так, – продолжал Бифэн. – Пройдя расположенный на Янцзы процветающий городок Мэнхэ, флот вскоре оказывается в устье Красной реки, а затем река Белого дракона выведет к морю. Нужно держать курс на юг: по правую руку будут императорские земли – цветущие Чжэцзян и Фуцзянь, по левую – Япония, впереди – острова Рюкю. Затем следует повернуть на запад – и вот уже справа южные окраины Гуанчжоу и Юньнани. За ними – Простор мягкой воды и Магнитный хребет. Он находится в Южно-Китайском море – на дне вдоль всего побережья громоздятся неотесанные валуны, кои притягивают металлические предметы, – отсюда и название.

– Неужто эти камни есть и под водой? – удивился император.

– Там они повсюду – и в надводной, и в подводной части.

– Как же их миновать?

– Кое-кому сие удавалось.

– Благодарю Государева советника. А что там еще за Простор мягкой воды?

И Бифэн рассказал об этом опасном участке моря, где вода так отлична от обычной плотной воды всех рек, озер и морей, по которой движутся даже тяжеленные плоты.

– Как же нашим кораблям миновать сей участок? – обеспокоился император.

– Да всё понятно, буддисты сами мягкотелые, они с мягкой водой одной породы, – не сдержался Небесный наставник.

– А что ждет нас дальше? – отмахнулся император.

– К югу от Простора мягкой воды всё еще Джамбудвипа, а к западу – уже Апарагодания, где и расположены государства Западного океана, – продолжил Государев советник.

– Вот туда нам и надо!

– Сие есть общее название региона, у каждого из государств свои границы. Прошу царственноликого заглянуть в книжицу, и всё прояснится.

Император и вправду разглядел на карте обозначение осьмнадцати стран:

– Раздолье, одначе, немалое!

– Да оно и неудивительно! – воскликнул Бифэн и принялся перечислять страны, кои предстояло посетить экспедиции.

В книжке-гармошке всё было обозначено столь четко, а Государев советник описал всё так ясно, что императору казалось, будто он уже проделал весь путь: стоит протянуть руку – и вот она, потомственная яшмовая печать!

– Ну, что же, – молвил император, – путь понятен, книжицу сию мы припрячем. А теперь поведай, сколько воинов и сколько гражданских потребно отправить с экспедицией?

Советник Цзинь отвечал, что для подобных подсчетов у него имеется другая книжица, кою он почтительно поднес государю. Император разложил ее на столике с девятью резными драконами и стал внимательно разглядывать. Она вовсе не казалась столь нарядной и яркой, как первая – одни лишь строгие ряды иероглифов, в коих перечислялись участники похода. Государь повелел зачитать текст, и советники приступили: «Во первой строке – нумер по порядку, во второй – верховный главнокомандующий[153], коему присваивается звание адмирала и вручается соответствующая печать; в третьей – помощник главнокомандующего в звании вице-адмирала и с должностной печатью». Далее по порядку шли командующие левого и правого авангардов с печатями и званиями полного генерала и генерала[154]; в шестой строке – командующие пятью десантными эскадрами[155] (центральная, правая, левая, авангардная и арьергардная) из числа генерал-губернаторов провинций – дуду, они наделялись званиями контр-адмиралов Западного похода; в седьмой – командующие четырех морских дивизий, возглавлявшие ранее воинские соединения от регионов и ниже в чинах цаньцзян, юцзи, души и бацзун, они получали звания командоров Западного похода; в восьмой строке – сотня командиров в чине глав приграничных гарнизонов; в девятой – полторы сотни тысяцких, в десятой – полтыщи сотников[156].

Далее построчно значились: сановник Ведомства по учету населения и сбору налогов, ответственный за провиант и фураж, по десять официальных геомантов, десяток толмачей и чинов уездных комитетов просвещения, а еще десяток чиновников из протокольного отдела. В пятнадцатой строке – десяток невоеннообязанных[157], в шестнадцатой – чиновников да лекарей медицинских ведомств 132 человека; в семнадцатой – по двадцать мастеров от каждого из 360 цехов[158]. И в последних трех строках: тридцать тысяч храбрых воинов, 250 монахов из Скита духовной музыки и 250 монахов знаменитого храма Чаотянь[159].

– Так вот оно что! Государев советник изначально несет в мириады миров вселенной учение чань-буддизма! Как говорится, его сердце могущественней целого воинства! – воскликнул государь. А про себя с недоумением подумал: «А за что отвечает Небесный наставник? Где сие означено?»

Государев советник словно угадал его мысли:

– Небесный наставник сохранит свое почетное звание и станет учить уму-разуму военачальников. К чему ему новая должность? Убо и не упомянут.

– А прописаны ли ваши обязательства, почтеннейший?

– Мое дело скромное – вести учет воинским подвигам, посему моя должность и не обозначена в списке.

– Коль скоро Небесный наставник и Государев советник не склонны указывать свои служебные обязанности, мы не станем их к тому понуждать. Одначе пред тем, как войска выступят в поход, надобно провести церемонию изгнания нечисти и злых духов. Сие поручаем Небесному наставнику. Отвести беду, избавлять от напастей – таково бремя Государева советника. Мы будем спокойны, токмо ежели вы оба обратите силы и энергию свою на достижение победы, станете добиваться успеха с первой минуты похода и оправдаете возложенную на вас ответственность.

– Я, скромный монах, совместно с Небесным наставником приложу все силы, не обманем доверие государя.

Засим император объявил, что драгоценные книжицы позволили ему ознакомиться и с маршрутом экспедиции, и с численностью чиновников и воинов, кои примут участие в походе:

– Одначе Государев советник помянул, что в страны Западного океана посуху не добраться. Мы бы желали знать, сколь много кораблей надобно для похода и в каком порядке они будут следовать? Вы, верно, и об этом позаботились, советник?

В ответ Бифэн почтительно поднес императору еще одну книжечку.

– Славно, славно! – молвил государь.

Он и эту книжицу разложил на столе с девятью драконами и принялся изучать. А в ней опять всё раскрашено: синим – горы, зеленым – воды, а на них – корабли, четко поделенные на отряды, с означенным количеством судов в каждом, да столько, что с первого взгляда не определишь. Исполненный радости непомерной, государь весь день разглядывал рисунки. Они выглядели словно в облачной дымке: что толку звать приближенных, разобрать что-либо могло лишь зоркое око высочайшего. Император насилу насчитал: в первой группе – 36 девятимачтовых кораблей, и рядом мелко приписано: «36 кораблей-сокровищниц[160] баочуань (Ил. 4, 5, 6) длиной 44,4 чжана[161], шириной 18 чжан».

Во второй группе оказалось 180 пятимачтовых боевых судов чжаньчуань: длина 18, ширина – 6,8 чжана. Третий отряд составили 300 шестимачтовых транспортных кораблей цзочуань, предназначенных для перевозки личного состава, вооружения и военной техники, длиной 24, шириной 9,4 чжана. В четвертую группу вошли семь сотен восьмимачтовых крупногабаритных быстроходных «конских кораблей» мачуань длиной 37, шириной 15 чжан, кои перевозили коней и всякие товары, среди них – дары для иностранных дворов и полученную от них дань. Пятая группа включала 240 семимачтовых грузовых судов-зерновозов лянчуань с провиантом и фуражом, об их размерах сказано: длина 28, ширина 12 чжан. Ни много ни мало – 1456 кораблей (Ил. 7, 8). На каждом имелись гостиные для приема посетителей, выстроенные по принципу «три явных, пять скрытых»[162], и просторные залы, спланированные по схожему плану «пять скрытых, семь явных». Все суда были обеспечены даосским трехуровневым компасом (Ил. 21) [163]. Стрелка двигалась по двадцати четырем сегментам, что позволяло днем следить за движением ветра и облаков, а ночью – звезд и небесных тел.

Изучив книжицу, император и возрадовался, и пригорюнился. Отчего возрадовался? Да оттого, что с такой армадой легко достичь Западного океана и отыскать государеву печать. А отчего пригорюнился? И то сказать – кораблей многое-множество, строить их непросто, расходы неисчислимые. Не иначе как придется пустить в дело земельный налог[164] всех тринадцати провинций страны. Как тут не призадуматься? При этом мысль о возможности раздобыть печать столь вдохновила Его величество, что он был готов на всё.

Тем временем солнце за гору закатилось, стемнело. Государь повелел всем расходиться. Служащие из Департамента по делам буддийского духовенства препроводили Государева советника в святое место буддистов – монастырь Чангань[165] в Нанкине, где они сообща проживали и служили своему учителю. А чиновники из Департамента по делам даосизма[166] вслед за Небесным наставником скопом отправились в раскинувшийся в горах Нанкина храм Чаотянь.

Император же вернулся в павильон Небесной чистоты[167], что на территории императорского дворца, вот только на душе у него было неспокойно.

Отчего? Да оттого, что отправка флотилии в Западный океан – деяние непомерной значимости, затраты немерены, и все заботы тяжким грузом легли на сердце государя. Он отправился в женские покои, но и там мысли не давали заснуть, ночь казалась бесконечной, как в тех стихах:

  • Осенняя пора. Как ночь долга.
  • Искрятся росы под луной, река чиста,
  • Из-за реки – стена хором глядит издалека.
  • Глядит издалека. Но нет мостка[168].

Императору не спалось, он кликнул кого-то из придворных, приказал распахнуть окна, откинуть унизанную жемчугом занавеску. Глянул – всё вокруг озарено луной. Поистине, как писали поэты в эпоху Тан:

  • Полная луна струит свой свет,
  • Только путь возвратный так далек.
  • Реки, речки, и мостов над ними нет,
  • Ночь в тревоге, а туман глубок.

Впечатленный сиянием луны и ярких звезд, император нежданно аж нутром ощутил всю значимость предстоящего события. Он немедля приказал вызвать старшего дворцового евнуха, ответственного за Инспекторат по печатям[169]. Как говорится, барину стоило бросить клич, холопы хором отозвались. Указ дан – кто осмелится ослушаться? Евнух явился и пал на колени пред государевым ложем. Он ли, спросил его император, отвечает за хранение печатей, а получив подтверждение, поинтересовался, какие золотые и серебряные печати остались в хранилище. Услыхав, что таковых не имеется, государь был потрясен:

– Как так? В прежние дни в Нанкине насчитывалось несколько золотых печатей с сидящим драконом[170] весом не менее 48 лян, не одна серебряная печать со стоящим тигром весом 54 ляна, имелись и яшмовые печати с изображением древнего безрогого дракона[171] весом 36 лян, и та, на коей записана история чужеземца с курчавой бородой[172]. Да еще неведь сколько печатей с изображением водяного дракона, свивающейся змеи, мифической гигантской рыбины Ао, краба, с ручкой в виде черепахи и прочие. И ты, хранитель печатей, предерзко заявляешь, что у тебя их нет?

– Дак в нашем инспекторате при Ведомстве церемоний не хранится иных печатей, окромя тех, что предназначены для указов Вашего величества. Сии регалии споро отливают и гравируют на них надписи в деловом стиле чжуаньшу[173]. Одначе всё это современные изделия, а старинные, потомственные печати – не наша забота.

– А те где хранятся?

– Их отнесли к категории драгоценностей, посему осмелюсь предположить, что искать их надобно в государевых кладовых.

Император приказал немедля вызвать смотрителя императорских сокровищниц, кои находились во внутренних дворах дворца, и смотрителем был не обычный чиновник, а опять же евнух. Он примчался со скоростью метеора и, беспрестанно кланяясь, вопросил:

– По какому делу вызвал государь меня, раба смиренного?

– А нет ли у тебя, – осведомился владыка, – старинных печатей, золотых ли, серебряных, медных либо металлических?

Услыхав поспешное «А то как же, есть, есть, есть», государь приказал принести две золотые печати с сидящим драконом, две серебряные с тигром, пять с безрогим драконом и еще четыре – те, где записана история чужеземца с курчавой бородой. Евнух не мешкая доставил запрошенные печати, и император повелел старшему евнуху из Инспектората печатей их принять.

Возвещая рассвет, трижды прокричал золотой петух[174], император прошел в тронный зал, куда проследовали все ожидавшие гражданские и военные чины. Трижды просвистел кнут – сигнал к началу аудиенции, и придворные выстроились по обе стороны трона. Император повелел с особым вниманием выслушать его указ. Присутствующие прокричали троекратную здравицу, и государь рек:

– Владения наши простираются в пределах четырех морей, богатства Сына Неба неисчислимы. Прочные нити связуют нас с тысячью поколений правителей прошлого, мы прокладываем путь тысячам поколений будущих властителей Китая. Ныне наследственная государева печать затерялась в странах Западного океана, чем мы весьма опечалены. Посему почитаем неотложным нанять командующего войском и выступить походом, дабы вернуть сокровище. Допрежь всего надобно найти достойного главнокомандующего и вручить ему печать адмирала. Нынче здесь находится золотая драконова печать, и пусть тот воитель, что готов повести флотилию в Западный океан, выйдет вперед.

Император раз за разом повторил призыв, но ответом ему была полная тишина: среди военачальников не наблюдалось никакого движения. Государь вновь воззвал к присутствовавшим, и тогда выступили вперед четверо в полной парадной форме и опустились на колени у ступеней трона. Император опешил, ему хотелось спросить: «Неужли сии чиновники и вправду собираются получить печать военачальника? С виду невзрачные да хилые, под силу ли им возглавить подобный поход?»

– Кем будете? – спросил церемониймейстер.

Они представились. Всяк значился высоким чином в отделах небесных тел и знамений, контроля за точностью ночных страж и водяных часов из Инспектората по астрономии и календарю[175]. Государь обратился к сановникам:

– Зачем пожаловали?

– Вечор мы до поздней ночи наблюдали за небесными знамениями и узрели, что душа и воля полководца устремлены к рукояти Ковша Большой Медведицы, а лучи падают на небесную Ограду[176], беспременно указуя на министра. О сем и дерзаем доложить высочайшему.

– Не иначе как флотоводец – это кто-то из руководства Пяти армейских управлений, имеющий высший титул знати?

– О, нет, титулы сии связаны со звездой Помощи[177] и не входят в Северный Ковш.

– Тогда, верно, какой-то министр или товарищ министра одного из шести ведомств.

– Сии чины определены звездой Сопровождения и также не входят в Ковш.

– Ежели это не военный и не гражданский чин, где же искать главнокомандующего?

– Похоже, это некто из высокопоставленных лиц ближайшего окружения императора.

– Среди моих приближенных немало придворных евнухов. Неужли кто-то из них способен повести флотилию в Западный океан?!

В сей миг от придворных, выстроившихся в восточной стороне зала, отделилась чья-то фигура – послышался перестук сандалий и перезвон яшмовых подвесок на поясе, и все увидели молодого князя. Он приблизился к трону и трижды прокричал здравицу. Император признал в нем Правдивого советника Лю и поинтересовался:

– О чем господин собирается нам доложить?

– Я, ничтожный, осмелюсь предложить кандидатуру старшего дворцового евнуха. Он того достоин! Имею в виду хранителя печати из дворцового Инспектората церемоний[178] – по фамилии Чжэн, по имени Хэ (Ил. 2, 3).

Император не скрыл крайнего удивления. Однако Лю Правдивый известил, что он со всем старанием изучал небесные знамения и географические координаты, познал радости и горести шести буддийских кругов перевоплощений, прошлое и будущее:

– Стоило мне, ничтожному, взглянуть на этого человека – ноги короткие, верхняя часть туловища вытянута[179], – мигом понял: не иначе как станет первым вельможей при государе, и пусть рожден простолюдином, драгоценности и сокровища заполнят его сундуки. Лицо широкое, внушительное: подбородком кивнет – что приказ отдает. Он, как Ши Чун, добудет тысячи повозок с богатством[180]. Головастый, что тигр, зоб раздут, как у ласточки[181], – его ждет будущее Бань Чао, удостоенного титула удельного «князя десяти тысяч ли»[182]. Глаза – что реки: разрез ровный, длинный и прямой, рот огромный, словно море, – всё предвещает щедрое вознагражденье. Лицом строг, брови-мечи – он воинским искусством обладает в полной мере. А уж цвет лица – румянец до глянца и три черты ян указывают, что его ждет благоденствие и блеск славы; желтое сияние от параллельных складок верхней части лба – свидетельство того, что в ближайшее время он перейдет на высокую должность[183].

Выслушав сию пылкую речь, император выразил обеспокоенность, не староват ли евнух Чжэн для похода. Лю Правдивый убежденно возразил:

– Имбирь и финик долго созревают, зато чем старше, тем спелее. Поистине, дышит по-черепашьи[184], худощав, как журавль, – сие ли не знамение того, что он, подобно даосскому патриарху Люй Дунбиню, попадет в царство бессмертных. Поистине, он что чистая жемчужина, упавшая в море[185], и пусть стратег Цзян Тайгун лишь в восемьдесят лет встретил правителя Чжоу, его всё же пригласили в советники[186].

– А с чего это он стал евнухом?

– Согласно древней физиогномике, ежели лицо покрыто рябинами, что мандариновая корка, – человеку предопределено одиночество, а узкое межбровье – предвестник отсутствия жены и детей. Потому-то приближенные государя и оскопили его.

– Если речь идет об Инспекторате церемоний, то, верно, это евнух Саньбао – Три драгоценности? – предположил император.

И все приближенные в один голос вскричали: «Он самый!» Император повелел не мешкая пригласить евнуха в тронный зал. Саньбао отбил земные поклоны и воскликнул, сколь он счастлив предстать пред государем. Император возгласил:

– Нынче мы собрались отправить хорошо вооруженное войско в страны Западного океана на поиски государевой печати. Надобно нанять главнокомандующего, коему будет вручена печать адмирала. Лю Правдивый поручился за тебя как за человека достойного. Что скажешь?

– Я, ничтожный, почту сие за счастье, ибо мечтаю свершить подвиги на море, явить дальним странам всю силу и мощь Китая, – ответствовал Саньбао. – Готов немедля отправиться в Западный океан!

Помимо передачи евнуху печати, император также приказал секретариату Государственной канцелярии составить соответствующий указ о назначении. Саньбао почтительно принял печать и высочайший рескрипт, поблагодарил за милость и поспешно спустился с тронных ступеней.

Об этом скажу в стихах:

  • Звучат над прудом Фениксовым[187] шэныa [188],
  • Он – церемоний страж, давно в почете.
  • Но меркнет блеск парчовых алых туфель,
  • Затмили их колчаны и кольчуги.
  • Душой открытый – он военачальник,
  • Отважный – он пригоден к жаркой битве.
  • И ниц пред ним склонятся басурманы,
  • С поклоном чашу дружбы поднесут.

Государь возгласил, что в походе главнокомандующему потребен помощник:

– Нами приготовлена еще одна золотая драконова печать. Кто решится отправиться в плавание и принять печать вице-адмирала?

Император повторил свой призыв, но ответом снова было молчание. Тогда он молвил:

– Не далее как сего дни знатоки из Инспектората по астрономии и календарю узрели, что душа и воля полководца устремлены к рукояти Ковша Большой Медведицы, а лучи падают на небесную Ограду, указуя на министра. Инспекторат церемоний и есть сия рукоять, а заместителем главнокомандующего явно должен стать министр. Пусть выйдет вперед глава одного из шести ведомств.

Не успел договорить, как из группы приближенных, стоявших одесную от трона, выступил сановник – как описал когда-то поэт: «свисают до полу концы кушака, дщица из яшмы невелика»[189]. Трижды прокричав здравицу, он торжественно произнес:

– Ваш верный слуга готов отправиться с войском на запад.

Вручая сановнику золотую печать, государь хорошенько разглядел его: богатырь ростом в девять чи[190], поперек себя шире, мускулистый и ширококостный, лицо крупное, рот большой. Упорно учился и добился высшей степени цзиньши на императорских экзаменах[191], что позволило ему впоследствии дослужиться до придворного сановника. В прошлом не раз менял место службы, продвигался успешно, пока не заполучил высокий чин. Состоял в должности генерал-губернатора трех пограничных районов севера Китая, показал себя твердым и надежным, как Великая Китайская стена. Ныне – советник по военным делам, возглавляет Военное ведомство в Нанкине[192] и отвечает за координацию всех военных гарнизонов города. Он равно полезен и важен в центре и на местах, равно сведущ в военных и гражданских делах. Наружность величественная – о таких говорят: «зоб ласточки, шея тигра, и летает, и мясо пожирает»[193]. Муж сей смел и отважен – из тех, кто готов с честью пасть на поле брани, дабы тело погребли в шкуре его коня. Поистине, как написал на своих дверях некий военачальник давних времен: «Дом мой вместит храбрецов миллион, знатным гостям – на тысячи счет». Перед императором стоял министр Ван[194].

– Господин министр, готовы ли вы отправиться в Западный океан и принять печать вице-адмирала? – обратился к нему государь.

Тот почтительно ответствовал:

– Ваш раб полагается на волю государя. Клянусь совершать подвиги в далеком чужеземье и добиться титула «князя тысячи ли»!

Император повелел вручить господину Вану печать и указ, и тот с благодарностью их принял.

Затем император призвал выйти вперед того, кто готов возглавить левый авангард флотилии в звании полного генерала и получить серебряную печать со стоящим тигром. И снова в ответ молчание. Отчего так? Да оттого, что морской поход вызывал страх не только у гражданских, но и у военных! Но вот от группы придворных отделился старый служака Чжан Фу, опытный вояка, носивший почетный титул Отважного гогуна[195]. Позвякивая серебряными подвесками на поясе, он приблизился к трону, отвесил земной поклон, прокричал здравицу и заявил, что готов рекомендовать командиров и левого, и правого авангардов. Государь усомнился:

– Мы и одного не можем заполучить, а досточтимый предлагает сразу двоих. Поистине, сие означает способность отыскать мудрых для служения государству, что достойно величия сановников древности. Кто же сии мужи?

Чжан Фу отчеканил:

– Оба из знатных родов, потомки крупных военачальников. Оба, как сказано в конфуцианских канонах, способны повести войска и с оружием в руках защитить страну и престол, оба руководили Канцелярией хранения союзных договоров. Они почитают великого стратега древности Сунь-цзы как своего учителя, глубоко постигли «Шесть секретных учений»[196]. Один – внушительного вида, курчавый и с бакенбардами, громадный и свирепый храбрец. Второй, по всему видать – военачальник: могутный и кряжистый, у него нос мусульманина, а глаза круглые, как медные колокольцы[197], тверд духом и силен волей. Первый зело досуж во всех видах воинского искусства, будь то длинная или короткая секира (Ил. 31, 32) [198], алебарда (Ил. 33) [199], копье (Ил. 30) или короткий меч. У второго глаз быстрый и вострый, он одинаково ловко и стрелу, и пулю пустит, и молотом, и нагайкой ударит. Первый – словно спустившийся в наш суетный мир Небесный владыка Ли[200] с укрощающим демонов мечом в руках. Второй – словно Дух Севера[201], пред ним развевается семизвездное знамя[202]. Первый – сам будто свирепый тигр, конь его – что летящий дракон, извивается-сверкает, а «отблески солнца и лунного света озаряют знамена, как молнии высверк»[203]. Второй – своей мощью и энергией сотрясает землю: он кипит яростью и лютой ненавистью к врагу, рык его грозен и ужасен, словно рокот военных барабанов в горных ущельях. Имя первого – Чжан Цзи, второго – Лю Инь, ныне они занимают высокие должности командующих левого и правого крыла лейб-гвардии императора[204]. Оба готовы отправиться плавание.

По приказу императора и того, и другого вызвали в тронный зал. Лишь глянул на них государь своим драконьим оком, и ему стало ясно: поистине, они оправдывают хвалу сановника. И повелел вручить обоим серебряные печати с изображением тигра и указы о назначении.

Затем император потребовал отобрать для похода пятерых командующих эскадрами и четверых командиров дивизий.

– Печати на месте. Кто из военных либо гражданских чинов желает отправиться в Западный океан? – обратился государь к присутствующим.

Не успел окончить речь, как послышался шорох парадных кожаных сапог и позвякивание колец на поясе, и с восточной стороны зала к ступеням трона приблизился господин Сюй, обладатель высокого титула гогуна Благоденствия[205]. Он пал ниц, положил земные поклоны, прокричал здравицу и произнес:

– Полководец стоит во главе всех видов вооруженных сил, и подчиненных следует отбирать вельми осторожно. Предлагаю дозволить военным и гражданским чинам выдвигать кандидатуры из своего круга.

Император сие одобрил и тотчас издал указ: «Всем гражданским и военным чинам предложить на наше рассмотрение несколько десятков лиц высокого звания, способных осуществлять командование». И все сановники и военачальники тотчас приступили к обсуждению известных им руководителей Пяти армейских управлений, после чего, однако, те заявили, что определить талант командира – дело его воинского подразделения, и с низким поклоном попросили главу Военного ведомства лично решить сей вопрос. Тот отрубил:

– Времени для выдвижения кандидатов не много, и всё же спешить не следует. Желательно допрежь выслушать ваши рекомендации. – И с поклоном в их сторону: – Прошу титулованных вельмож Пяти армейских управлений принять решение.

Одначе господин Сюй настаивал на своем:

– Ноне мы выбираем командиров для флотилии, дело сие архиважное. Как говорится, одной рукой не закроешь глаза жителям всей Поднебесной. Думаю, правильнее, коли поначалу знатные вельможи из Пяти управлений выскажут свои предложения, затем сановники Военного ведомства дадут каждому поручительство, после чего кандидатов обсудят офицеры их подразделений, и уж тогда государь вынесет окончательное решение. При подобном многоступенчатом отборе есть надежда не пройти мимо нужных людей и не испортить дело.

Придворные единодушно закивали.

И пошло – армейские управления выдвигали, ведомство подписывало поручительства, командование подразделений обсуждало. Выдвигали-поручались, обсуждали-мозговали, решали-постановляли. Случалось и так, что названные кандидатуры не удостаивались поручительства, либо те, кто его удостоился, не получали одобрения собственных военачальников, и приходилось искать новых лиц. Обсудили не менее двадцати воинских чинов. Наконец придворные пали ниц у ступеней трона, отбили земные поклоны и доложили, что список военачальников, достойных быть представленными на высочайшее утверждение для вручения им печатей и званий контр-адмиралов и командоров, готов: «Ждем высочайшего утверждения». Указанные в документе мужи склонились у ступеней трона, выражая готовность принять указ из рук государя для его благоговейного исполнения. Дежурный сановник велел выдвинутым на должность командиров эскадр встать ошую, а четырех дивизий – одесную от ступеней трона. Служители Приказа придворного этикета подготовились зачитать имена, евнухи Инспектората печатей – вручить оные, а чины секретариата Государственной канцелярии – выдать указы. И вот все на местах. Чиновник Приказа придворного этикета по одному выкликал значившихся в списке. Первыми шли пятеро будущих командиров эскадр – Ван Тан, Хуан Дунлян, Цзинь Тяньлэй, Ван Мин и Тан Ин. Каждый откликался: «Здесь!», почтительно принимал печать контр-адмирала и указ, благодарил и отходил от ступеней трона. Их доблесть и отвага, готовность отдать все силы ратным подвигам заслуживают быть воспетыми в стихах. Затем тот же чиновник по одному выкликал претендентов на должность командиров дивизий – это были Хуан Цюаньянь, Сюй Ичэн, Чжан Бо и У Чэн. Им были вручены печати командоров и указы.

  • Осьмнадцать гвардейцев с честью служат ханьскому вану[206],
  • Ловчие соколы на плечах, с арбалетом надежна охрана.
  • В вихре весеннем мчится в Чанъян государев выезд,
  • Бравым гвардейцам быть при охоте дарована милость.

Император объявил, что отправляющейся в Западный океан флотилии потребуется еще сотня командиров в чине глав приграничных гарнизонов, полторы сотни тысяцких и полтыщи сотников, и повелел:

– Главе Военного ведомства представить список для нашего одобрения и вручения печатей.

Военачальники и министры пали ниц у ступеней трона и, отбивая земные поклоны, доложили:

– Ваше Величество, найти таких воинов мудрено. Командирам сим потребны ум и мужество, дабы были и в науках сведущи, и воинским искусством во всём блеске владели, умели добиваться быстрого успеха и скорой победы, – тогда лишь не посрамят они чести трона. Поручительство столь значимо, что мы, ничтожные, не посмеем взять на себя подобную ответственность.

Военачальники испросили дозволения государя в указанный им срок собрать на военном плацу представителей знатнейших родов из Пяти армейских управлений и устроить пред ними серьезные испытания, дабы выбрать достойнейших. Император милостиво согласился:

– Полагаюсь на ваше мнение, сроку даю три дня.

С тем императорский экипаж покинул дворец, а приближенные разошлись для скорейшего исполнения высочайшей воли.

Глава Военного ведомства – министр Ван – разослал официальную бумагу титулованному руководству Пяти армейских управлений, те в свою очередь отправили депеши в столичные гвардейские полки[207], оттуда донесли указ до окружных военных гарнизонов, а там уже тысяцкие и сотники готовились с лошадьми и оружием назавтра к рассвету явиться на ристалище, спеша продемонстрировать свое воинское искусство. Имена тех, чьи навыки и стратегические познания окажутся наилепшими, будут сообщены во дворец, и им вручат печати для похода в Западный океан.

Не заметили, как солнце сменило луну, наступила пятая стража третьего дня, и петухи возвестили рассвет. Министр Ван отправился к месту состязаний – сам в паланкине восседает, свита дубинками дорогу расчищает. А на плацу народу тьма-тьмущая, лошади мордами трутся – да тут и объяснять нечего! Собралась вся титулованная знать. Собольи хвосты и крылышки цикад на головных уборах военачальников; меховые шапки на ближайших советниках императора. Стоило министру появиться, военные и чиновники поприветствовали его и расселись чин по чину. Каждый представился, и глава Военного ведомства неспешно ознакомился с их послужными списками. Было воинов, похоже, не менее двух тысяч, да еще четыре сотни, и он молвил:

– Нынче есть из кого выбирать, наверняка найдем славных вояк.

Взошел на командную вышку и видит – на востоке и на западе вздымаются древки боевых знамен со златыми письменами: «Выберем достойнейших для страны». Министр приказал не мешкая приступить к состязаниям во всех осьмнадцати видах боевого искусства[208], среди коих – стрельба из лука верхом на коне и стрельба из арбалетов, владение пиками, изогнутыми и прямыми мечами (Ил. 35, 38), копьями, щитами, большими и малыми секирами, алебардами, а также многосекционными стальными плетьми (Ил. 57), металлическими четырехгранными прутами типа булавы, палицами с железными крюками на острие, трезубцами (Ил. 54), когтистыми пиками па, а еще рукопашный бой, перетягивание канатов и забрасывание лассо.

Многие воины не выдержали натуги и пали замертво, в новых списках оставшихся значилось не более семи сотен. Среди них осьмнадцать человек ранее состояли в должности командиров гарнизонов, все они весьма отличались от прочих – знали толк в ратном деле, от корки до корки проштудировали древние военные каноны – помимо «Шести секретных учений», еще и «Три стратегии Хуан Ши-гуна». А еще вдвое больше среди состязавшихся оказалось тех, кто уже имел чины тысяцких и сотников. Остальные, получившие чины в результате соревнования, происходили из рядовых воинов.

Министр Ван возликовал, тут же разделил победителей на группы и приступил к подготовке доклада. Однако до установленной императором численности командиров разных уровней недоставало еще полсотни человек. Князья и советники вздохнули: «Долго готовились, а нынче за один миг надобно всё решить». Каждый принужден был отобрать еще по несколько десятков ратников – только тогда высочайший наказ был выполнен, и сановники покинули ристалище.

На другой день едва трижды прокукарекали петухи, все вновь собрались в императорском дворце. Об этом поэтами прошлого созданы стихи:

  • В дворцовых покоях свита в поклоне,
  • Весенние сосны ликуют на склоне.
  • Тепло благовонных курильниц струится,
  • Осенняя грусть в бубенцах колесницы.

Император взошел на трон, военные и гражданские простерлись ниц. Глава Военного ведомства, отбив земные поклоны, доложил, что испытания завершены, и он готов представить сильнейших. Император глянул на списки: «И где же все эти люди?» Ему доложили, что они ожидают высочайшего распоряжения за главными воротами Запретного города. Государь повелел – и тотчас все семь сотен и еще полсотни ратников стройными рядами вошли во дворец и преклонили колена пред троном.

– Воинам в латах и шлемах не отбивать поклоны, – скомандовал дворцовый советодатель, – остальным подняться с колен.

Воины прокричали троекратную здравицу императору и поднялись. Так взгляните же на них – все как на подбор, один к одному:

Сверкают златые шлемы (Ил. 28), серебром отливают кольчуги. Нарукавники из разноцветного шелка с золотым шитьем, не широкие, да и не узкие[209]; плетеные шелковые шнуры свисают с поясов, словно плети весенней ивы; посверкивают кривые сабли – эти «зеленые драконы» (Ил. 37) [210] в ночи; в руках – обоюдоострые мечи: как говорится, чист небосвод, но белый тигр у ворот[211]. На нагрудных доспехах (Ил. 26, 27), озаряя небо и землю, поблескивают защитные медные пластины, украшенные мордами зверей с оскаленными пастями. В мягких футлярах – луки с изображением животных, ими пораженных, а тетивы натянуты, будто струны лютни; колчаны для стрел невелики, но словно о них сказано: несть числа небожителям в гротах даосских. Издалече слепит глаз парча: то черная с фиолетовым отливом и древними узорами, а то украшенная головами тигриными да кольцами яшмовыми, красоты несказанной; вглядишься – виден дивный узор на одеждах: ряды рогатых драконов напоминают зубцы башен городской стены. О, блеск, о, великолепие!

Воины рвутся в бой: кулаки сжаты, зубы стиснуты; о, этот устрашающий оскал – чем не демоны?! Брови нахмурены, власы из-под шлемов развеваются, лица искажены яростью – ну точно свирепые чудища!

Воистину:

  • Они воплощение храбрости, всегда готовы к свершеньям,
  • Кто смеет с ними сразиться – ждет того пораженье.
  • Тиграми рвутся в бой боевые кони,
  • Воинство жаждет схватить доподлинного дракона.

Император приказал: «Допрежь всего вручить всем драгоценные печати для командирских приказов и выдать ведомственные казенные печати для прочих дел». Военачальники поблагодарили за высочайшие милости и разошлись. А император дал распоряжение подобающим ведомствам отобрать для флотилии по несколько провиантмейстеров, предсказателей и толмачей, а еще несколько сот травников и несколько десятков лекарей. Глава Ведомства по сбору податей выдвинул своим представителем чиновника департамента из южного Чжэцзяна. Инспекторат астрономии и календаря направил десять человек из числа официальных геомантов. Училище толмачей четырех сторон света[212] отобрало с десяток лучших знатоков, а Придворная медицинская академия – сотню травников и три десятка лекарей. Всем было велено прибыть к месту службы и ожидать дальнейших распоряжений.

Император издал очередной указ: «Для похода в Западный океан также потребна тьма умелых воинов, тысячи боевых коней. Повелеваю всякому ведомству выполнять мой приказ». Военное ведомство немедля распорядилось отобрать воинов, а Конюшенная палата[213] – закупить лошадей. Не прошло и десяти дней, как была набрана сотня тысяч храбрых воинов, кои денно и нощно тренировались на ристалище. За огражденьями Чангани[214] разбили пять крупных военных лагерей: центральный, правый, левый, авангардный и арьергардный.

Внутри каждого лагеря располагалось от пяти до одиннадцати малых лагерей, имеющих собственные названия, как то: Стражники, Дворцовая рать, Воинские подвиги, Государева гвардия, Отважные, Небесное воинство, Впередсмотрящие, Честные и Справедливые, Верные храбрецы и еще многие. Отдельные лагеря обозначались по названию местности, из которой прибыли воины.

Во всех лагерях с утра до ночи проводили учения и ждали высочайшего указа, дабы двинуться в поход. Всё так, как поется в старинной «Походной песне»:

  • В юртах гуннов мятеж: в далеких краях закатных
  • Созвал император совет – стратеги в дворцовых палатах.
  • Имперские стяги прикроют стеною «гибкую иву»[215],
  • И гунны, как тополь сухой, в огне в одночасье погибнут.
  • Зависла луна над заставой, с запада путь прикрывает,
  • Над севером черные тучи громадой своей нависают[216].
  • Исстари в водных сражениях слушались воевод —
  • Важно занять позиции ближе к истокам вод.

Сановник Военного ведомства сделал запись в книге вербовки воинов и доложил императору, что все они отменно натренированы и готовы отправиться в Западный океан.

Сказывают, что Конюшенная палата издала приказ закупить лошадей, и притом наилучших, что есть в Поднебесной. Не прошло и десяти дней, как пригнали жеребцов, да не простых табунных, а отборных скакунов – таких как Летящий дракон, Красный заяц – предвестник удач, Великолепный, Гнедой Хуалю и Конь-гора[217], Борзый, легендарные Прыгун Су и Громогласный, а еще Прядущий ушами, Единорог, Быстроногий рысак, Обгоняющий ветер, Пронзающий облака, Молниеносный, Вожак, Стремительный чалый, Воронок, Конь-дракон, Рослый, Летящее облако, Белоснежный, Сивка, Отражающий блики, Светоносный, Рассекающий волны, Парящее облако, Конь-огонь, Иноходец, Златогривый, Освещающий ночь, Саженный вороной, Пегий дракон, Устремленный в небо, Пышногривый, Львиная грива, Яшмовый каурка, Буланый, Вишневый, Золотистый рысак и прочие.

А что до их характеристик и масти, то все они великолепные и удивительные: даже взмыленные выглядят отменно, а уж ржанье их – словно рык тигра. Были там и молодые жеребчики, и взрослые мерины, и упрямые, и добродушные. И черные, как сажа, вороные, и карие гнедые, черногривые саврасые, светло-рыжие каурые, рыжие и каштановые, мышастые серые с желтыми подпалинами, белоснежные сивки, белоголовые или белогрудые пегие, буланые с серебристой гривой или в яблоках. Да и у конюшен названия звучные, приличествующие именам лошадок, кои в них содержались: Летящий тигр, Парящий единорог, Быстроногий, Конь-дракон[218], Быстроногий мул, Конь-феникс.

Их поместили в императорские стойла, стойла для необъезженных жеребцов, загоны внутренние и наружные, расположенные слева и справа, на юго-востоке и юго-западе.

Конюшенная палата доложила, что кони отобраны, все токмо ожидают высочайшего распоряжения к началу похода. Поистине, как в «Песне о скакуне Небесного владыки»[219]:

  • Бурлящим потоком киль корабля омылся,
  • С созвездия Фан[220] Небесный скакун спустился.
  • Копытами бьет и мчит, слышен их мерный стук,
  • Уши торчком, как срезанный острый бамбук.
  • В царских конюшнях славен он и поныне,
  • Бывало, гордо скакал через Врата Златые.
  • Гриву и хвост вздымая, являет радость и силу.
  • Чем же воздать способен за государеву милость?
  • Быть ли ему таким, как заурядной лошадке?
  • Ужас вселяет в конюших громоподобным ржаньем.
  • В скромный возок с барабаном[221] его запрягали прежде,
  • А нынче на воинской службе он усмиряет мятежных.
  • Участь свою воеводы с ним разделить готовы,
  • Чтоб на морских просторах войн не случалось новых,
  • Пусть бы навеки покой был нам снова дарован.

Главный конюший доложил, что его палата-ямэнь занимается выпасом коней и готова к походу. На следующий день император поднялся на трон, во дворец пожаловали сановники, трижды просвистел кнут, подавая сигнал к началу аудиенции, выстроились рядами военные и гражданские. Высочайший повелел пригласить во дворец Государева советника – настоятеля буддийского храма Чангань.

Сказывают, что в это время настоятель Цзинь по имени Лазоревый пик, погруженный в толкование древних канонов, пребывал в храме вместе со своим учеником Фэй Хуанем, послушником того ученика по прозвищу Юньгу[222] и прочими пятью монахами. А только услыхал императорский зов – взгляните! Надел на голову шапку, похожую на тыкву-горлянку, накинул одежды крашеные, а не как у простолюдинов, в одной руке чаша для подаяний – патра, в другой – посох. Неторопливо и важно ступая, направился он во дворец, прямиком в Цзинлуань – приемные покои императора. Государь, издалече узрев приближающегося монаха, спешно приказал вынести навстречу свой паланкин. Настоятель, сложив ладони, приветствовал императора поклоном, а государь воскликнул:

– Десять дней прошло с нашей последней встречи с почтеннейшим!

– Ничтожный знал, что в эти дни у Вашего Величества много забот – проследить за отбором командиров, военными учениями и сборами, закупкой коней. Не смел являться во дворец, дабы не препятствовать важным государственным делам.

– Буде речь зашла о поиске достойных полководцев, признаюсь, у меня на сердце неспокойно.

– Отчего так?

– В моей империи все вельможи, имеющие три высших титула – девять гунов, осьмнадцать хоу и тридцать шесть бо, – получают высокое жалованье. Желая вознаградить их, мы даровали им всяческие милости, пожаловали стяги с драконами и знамена с изображением солнца и луны. Справедливо ли, что нынче каждый из них дрожит за свою жизнь, а посему не изъявляет готовности отправиться в Западный океан?!

– Что сие значит?

– Намедни мы повелели доставить во дворец несколько золотых драконовых печатей, но ни один из высоких сановников по собственной воле не выразил согласия вступить в должность командующего флотилией.

– Сие означает, что в ранг «главного посланника» будет возведен старший евнух дворцового Инспектората церемоний, а вместе с ним в путь отправится и глава Военного ведомства.

– Каким образом Государеву советнику удалось сие прозреть?

– Ничтожный ночью наблюдал за небесными светилами и увидал, как звезда главнокомандующего вошла в Ковш Большой Медведицы, а ее сияние пролилось на ведомство, где трудится министр Ван.

– Инспекторат астрономии и календаря сообщил мне о сем знамении, но мы всё же пребывали в сомнении относительно того, что звезда сия связана с евнухом Саньбао.

– Кто именно о нем ходатайствовал?

– Лю Правдивый.

– Инспекторату следовало бы повысить Лю сразу на три ранга и пожаловать ему титул гуна или хоу.

– Да за что такие почести?

– Инспекторат истолковал соотношение сил инь и ян как должно, а господин Лю бескорыстен настолько, что душа его обозревает всё пространство округ.

– Не спорю, инспекторат дал верное толкование – но в чем же особая послуга Лю?

– Поелику никто из почтенных мужей империи не желает отправляться в Западный океан, трудно найти кого-то, помимо евнуха Саньбао. Воистину, самой природой ему уготовано участие в сем походе. Кто, как не Лю, прозрел сие?

– Отколь ему стало всё известно?

– Евнух тот не простой смертный, в предыдущем рождении он был Духом лягушки в Небесной реке – Млечном пути. Посему ему не по душе горы и суша, вода – его родная стихия, сиречь ему-то и предназначено возглавить морской поход.

– А где свидетельства того, что в походе следует участвовать главе Военного ведомства?

– Дак ведь и он не обычный человек! Сказывают, что до сошествия в мир был звездой свирепого Белого тигра. Имея в своих рядах тигра-полководца, мы всенепременно сокрушим любые вражеские крепости, а тогда, как говорится, уничтожим их военачальников и бросим их стяги в дорожную пыль.

Услыхав, что оба будущих полководца когда-то являли собой духов светил в небесных чертогах, император призадумался: «Верно ли, что в мире людей столь много сошедших с неба звезд? Не вызовут ли сии вести смятение среди собравшихся в поход воинов?» И поспешил спросить:

– А ведомы ли почтеннейшему личности командиров правого и левого авангарда?

– Ничтожный и о них всё заприметил.

– Откуда же?

– Ничтожному ни к чему гадания, я и без того прорицаю всё наперед.

– Буде советник зрит сокрытое в грядущем, признайтесь, достойны ли отправиться в плавание назначенные нами командиры авангардных отрядов Чжан Цзи и Лю Инь?

– Сии мужи не токмо достойны, без них в походе не обойтись.

– Желал бы узнать причину, – допытывался император.

– Хотя они не являются духами небесных светил, зато дополняют и побуждают друг друга: евнух Саньбао – Дух лягушки, а авангардные недаром имеют прозвища соответственно «Восточная Лагуна» и «Западная Лагуна». Неужли лягушка, завидя лагуну, не прыгнет в нее? И дале: раз есть Западная Лагуна, то допрежь всего следует отправиться на запад, но поелику имеется еще и Восточная, то лягушка обязательно вернется на восток – в этом и заключена их взаимозависимость!

– А среди прочих военачальников есть духи звезд? – не успокаивался император.

– Коротко не объяснить, небесные тайны сокрыты от глаз земных. Токмо как отправимся в Западный океан, прикажите гадателям записать день отплытия и сторону света, на кою ориентированы звезды. Я готов сопровождать флотилию. Дабы засвидетельствовать воинские подвиги, обязуюсь вести подробные записи событий – кто, в какой день, в каком бою участвовал. Коли они проявят себя достойными воителями, по возвращении станет ясно, с какой звезды всяк спустился. Высочайший глянет зорким оком – в тот же миг всё поймет.

1 Ван Мэн (род. в 1934 г.) – крупнейший современный китайский писатель. Его рассказы рубежа 1970-х – 1980-х годов, написанные с использованием приема «поток сознания», возродили новейшую китайскую литературу после «культурной революции», введя в нее глубокий психологизм. В России опубликовано немало произведений писателя, в том числе в сборниках «Избранное» (1988) и «Следы на склоне, ведущие вверх» (2003). – Здесь и далее, если не указано иное, примеч. пер.
2 Чжэн Хэ, происходивший из семьи китайских мусульман, стал одним из многочисленных евнухов при дворе императора Чжу Ди (годы правления 1402–1424), который пожаловал ему почетное буддийское имя-титул Три Драгоценности (санскр. Триратна) – Саньбао, символизирующее Будду как учителя, дхарму как закон и сангху как сообщество единомышленников. Автор романа, судя по тексту, был горячим приверженцем буддизма, вероятно поэтому и поставил в заголовок именно буддийское имя флотоводца.
3 Династия Мин существовала с 1368 по 1644 годы.
4 Западным океаном, или Западными морями китайцы называли район Индийского океана в противоположность Восточным морям – Восточно-Китайскому и Японскому – и Тихому океану.
5 Древнекитайский философ-конфуцианец Мэн-цзы жил в IV веке до н. э.
6 Странами Южных морей современники Ло Маодэна называли нынешние страны Юго-Восточной Азии.
7 Жизнь Геродота охватывает период приблизительно с 484 по 425 год до н. э.
8 История империи Хань делится на два периода – ранняя, или Западная Хань (206 до н. э. – 9 н. э.) и поздняя, или Восточная Хань (25–220).
9 Династия Тан управляла Китаем с 618 по 907 год.
10 Династия Сун правила в Китае с 960 по 1279 год.
11 Династия Юань, основанная монгольским ханом Хубилаем, существовала в 1271–1368 годах.
12 «Чжу фань чжи» («Описание иноземных стран») Чжао Жугуа – важнейший историко-географический источник китайского средневековья / исследование и пер. с кит., коммент. и прил. М. Ю. Ульянова; науч. ред. Д. В. Деопик. М.: Наука – Восточная литература, 2019.
13 Подобной концепции придерживался историк Алексей Бокщанин. См.: Бокщанин А. А. Китай и страны Южных морей в XIV–XVI вв. М., 1968.
14 Жизнь Плутарха охватывает период примерно между 45 и 127 годами.
15 Цит. по: Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Энциклопедический словарь. М.: «Русское слово», 1996. С. 327.
16 Полициано – прозвище итальянского поэта и драматурга Анджело Амброджини (1454–1494).
17 Имеется в виду Боксерское (Ихэтуаньское) восстание (1898–1901).
18 См.: Фэй Синь. Достопримечательности, виденные со звездных плотов (Синча шэнлань). Пекин, 1954. Впервые издана в 1436 году.
19 Чанлэская стела – памятная стела, обнаруженная в 1937 году в местечке Чанлэ в провинции Фуцзянь. Перевод помещенного на ней текста цитируется по книге: Бокщанин А. А. Китай и страны Южных морей в XIV–XVI вв. М., 1968.
20 Gaspar Corrêa. Lendas da India // Collecção de monumentos ineditos para a historia das conquistas dos portuguezes, em Africa, Asia e America publicada de Ordem da classe de sciencias moraes e politicas, e bellas letras da Academia real das sciencias de Lisboa. T. I. 1-a Serie. Historia da Asia. Lisboa, Typ. da Academia real das sciencias, 1858. Цит. по: Можейко И. В. Пираты, корсары, рейдеры: Очерки истории пиратства в Индийском океане и Южных морях (XV–XX века). М.: Наука, 1991.
21 Кроме личных имен, китайских императоров принято обозначать девизами правления, а также храмовым и посмертным именами, которые давались этим правителям уже после их смерти следующим за ними императором. – Примеч. ред.
22 Сян Да. О романе Ло Маодэна «Плавание Чжэн Хэ по Индийскому океану» // Ханьская столица Чанъань и западная цивилизация. Пекин, 1951 (на кит. яз.) С. 559.
23 Чжэн Хэ родился в 1371 году.
24 Книга впервые вышла в свет в 1451 году. Изданий на русском языке нет. См. современное издание на китайском языке: Ма Хуань. Ин я шэн лань. Фучжоу, 2016.
25 См.: История западноевропейской литературы. Раннее средневековье и Возрождение. М., 1959. С. 161.
26 В. Шкловский. Повести о прозе. Т. 1. М., 1966. С. 143.
27 Цит. по: Сян Да. Там же. С. 557.
28 Главы 1–14.
29 Глава начинается с пересказа мифа об отделении Неба и Земли после их появления из изначального бесформенного хаоса, подобного яйцу: светлая и легкая энергия ян поднялась ввысь и стала Небом, а более тяжелая энергия инь опустилась и стала Землей, затем появились разные существа. Временная последовательность этих процессов определена последовательностью двенадцати небесных стволов – циклических знаков двенадцатеричного цикла, принятых в Древнем Китае для обозначения космических процессов и летоисчисления.
30 Здесь перечислены животные зодиакального календаря.
31 Под двумя древними божествами имеются в виду Верховный владыка Дицзюнь, ведающий первообразами иероглифов – «триграммами» и «письменами», и Мугун – чистейшая субстанция, обладатель магического колокола Владыки Востока. Оба якобы зародились от находившегося на солнце трехлапого золотого ворона, совместно усмирили все нечистые силы и создали небесные чертоги.
32 Три алтаря – общий алтарь земли, личный императорский алтарь земли и алтарь предостережения от погибели страны.
33 Три сферы – небо, земля, мир людей.
34 Китайская пентатоника – это лад, состоящий из пяти звуков, находящихся в пределах одной октавы.
35 Разные виды одежды были предусмотрены для императора, удельных князей, канцлеров, сановников и служилых.
36 Джамбу – плодовое дерево, описанное в буддийских канонах.
37 По буддийским представлениям, рожденные в сырости – один из четырех классов живых существ, например, рыбы.
38 Кальпа – единица измерения времени в буддийской космологии: каждые шестьдесят четыре махакальпы после пятидесяти шести разрушений мира огнем и семи разрушений водой наступает самая сокрушительная катастрофа – разрушение мира ветром.
39 Сукхавати, или Чистая Земля – название рая в буддизме махаяны после его проникновения в Китай из Индии. Местом его расположения считалось Западное небо. Горой Линшань здесь именуется пик Гиджхакута, расположенный между Китаем и Индией и являющийся местом проповеди Будды, и под этим же местным названием известны многие горы и холмы в Китае, в частности, на берегах озера Тайху в провинции Цзянсу.
40 Название храма происходит из представления о том, что проповеди Будды гремят по всей земле как раскаты грома.
41 В буддизме есть понятие трех миров (кальп) – прошлого, настоящего и будущего, в каждом из периодов по тысяче будд, отсюда обобщенное понятие «три тысячи будд трех миров».
42 Причинно-следственная связь – одно из основных положений буддизма, на нем основано понятие о карме и природе явлений.
43 Столько их было в буддийской космологии: восточный – Пурвавидеха (Япония и Юго-Восточная Азия), южный – Джамбудвипа (Китай), западный – Апарагодания (Индия как местопребывание Будды, Африка) и северный – Курудвипа (Монголия, Россия).
44 Согласно мифам, луна составлена из семи сокровищ, и время от времени ее надо чинить.
45 Патра – чаша для подаяний у буддистских монахов.
46 Речь о правлении в Китае монгольской династии Юань (1279–1368).
47 Будда Дипанкара (санскр. «Зажигающий Светильник») – один из «семи Будд прошлого», предшествующих появлению Будды Сакьямуни. Во время его рождения произошло чудо, суть которого заключалась в появлении многочисленных светящихся огоньков.
48 Махасаттвами назывались бодхисаттвы, достаточно далеко продвинувшиеся на Пути. Бодхисаттва Цзямоа – выдуманный Ло Маодэном персонаж, который, спустившись на землю, перевоплотился в буддийского монаха Юньгу и поселился у водопада в горах Яньдан (ныне провинция Чжэцзян).
49 Согласно буддийским представлениям, существуют три тела Будды, выражающие его триединую сущность, или три способа бытия: высшее – дхармакая – есть абсолютное проявление его духовной сущности, посему иконографически оно или никак не изображается, или представлено в виде символа – ступы; самбхогакая – «божественное тело», образ, постижимый в медитации, и в этой мистической форме Будда является бодхисаттвам и йогинам; нирманакая – «феноменальное тело», в коем Будда (в частности, исторический Будда – принц Гаутама) проявляется в обыденном мире.
50 Согласно древнекитайской космологии, небо представляло собой полусферу над квадратом суши, по четырем углам которого располагались моря. Южное море окружало современный регион Филиппин, Индонезии, Индокитая. Издревле почиталось как место обитания бодхисаттвы Гуаньинь.
51 Образ бодхисаттвы Гуаньинь восходит к буддийскому бодхисаттве Авалокитешваре как воплощению бесконечного сострадания. В Китае Гуаньинь почитается представителями практически всех направлений буддизма Махаяны. В текстах буддийских канонов Гуаньинь фигурирует и как брахман и воитель, но мог представать и в женском облике, в Китае – чаще всего в женском, не только как божество, спасающее от всевозможных бедствий, но и как подательница детей и защитница женской половины дома. В данном эпизоде романа Гуаньинь является в мужском облике, а в последующих эпизодах и в женском.
52 Государство Корё образовалось на Корейском полуострове в 935 году (после падения государства Силла, основанного, по легенде, в 57 году до н. э.) и существовало до 1392 года.
53 Поталака – легендарная обитель бодхисаттвы Авалокитешвары, почитаемого в Китае под именем Гуаньинь. В индийском буддизме считалось, что гора расположена в морях на юге Индии. В Китае это гористый остров в составе архипелага Чжоушань к юго-востоку от Шанхая на входе в залив. Путошань является одной из так называемых Четырех священных гор Китая.
54 Бодхисаттва Гуаньинь мог представать в мужском или женском облике, но всегда изображался в сопровождении юного бодхисаттвы Судхана, появляющегося в Аватамсака-сутре, и девочки – дочери дракона Восточного моря.
55 Восточное море в древнекитайской космологии находилось в районе нынешнего Желтого моря, между материковым Китаем и Корейским полуостровом.
56 Восточный колодец, или Дунцзин – название созвездия, которое состоит из восьми звезд зодиакального созвездия Близнецов. Первое из созвездий южного сектора неба, означающего направление движения флотилии.
57 Вода с большим содержанием солей кальция и магния называется жесткой, с малым – мягкой. Соотносящееся с последней понятие «слабой воды» не раз упоминалось в древнекитайских источниках и означало или определенные географические точки, или общее понятие труднопроходимого водного участка. Например, в хронике «История династии Поздняя Хань» в разделе «Западный край. Римская империя» говорилось, что к Западу от Римской империи находился участок слабой воды и сыпучих песков – где-то в тех краях, «где обитает богиня Сиванму». Народности юга Китая, Вьетнама и Бирмы называли подобные участки Рекой зыбучих песков (это понятие попало в роман «Путешествие на Запад», гл. 22). Ло Маодэн предпочел использовать понятие Простор мягкой воды.
58 Западное море, согласно древнекитайской космологии, находится в районе нынешнего озера Балхаш, на территории Казахстана и провинции Синьцзян.
59 Лазурит – одна из семи драгоценностей в буддизме (золото, серебро, лазурит, раковина тридакны, агат, коралл, жемчуг). Представляет собой цветную глазурь – результат обжига разноцветного искусственного кварца; является очень сложным древним технологическим производством.
60 В буддизме птица Гаруда – существо, изображаемое в виде человека-птицы, идам, один из символов просветленного ума.
61 «Магнитный хребет» в романе – это архипелаг Наньша (или Коралловые острова) в юго-западной части Южно-Китайского моря. В географическом труде X века сказано, что в Южно-Китайском море есть образованные хребтами острова и песчаные отмели, где много магнитного железняка, который притягивает корабли с железными деталями. Сегодня некоторые исследователи считают, что, возможно, это магнитные валуны в Тайваньском проливе, где есть и коралловые рифы. Действительно, существует магнитное поле срединно-океанических хребтов, параллельно гребням которых возникают магнитные аномалии.
62 В буддизме барка милосердия является иносказательным образом: она вывозит всё живое из моря страданий (сансары) на другой берег, т. е. ведет к освобождению от желаний, страданий и привязанностей.
63 Северное море, по представлениям древнекитайской космологии, находится в районе озера Байкал.
64 Считается, что Бодхидхармы Дамо в V–VI веках принес из Индии учение о просветлении и поселился в пещере неподалеку от монастыря Шаолинь. Там же установлен барельеф, изображающий Бодхидхарму, уходящего в сторону запада босиком и держащего в руках монашескую сандалию.
65 Пенанг – остров у берегов Малайзии, Шривиджайя – средневековое государство на территории современной Индонезии.
66 Жемчуг – твердое или округлое образование, извлекаемое из раковин некоторых морских и речных моллюсков, которое является защитной реакцией организма моллюска на инородное тело, попавшее в мантию или между мантией и раковиной.
67 Раковина тридакны используется для изготовления ювелирных изделий.
68 Сиши (VI век до н. э.) – одна из так называемых четырех великих красавиц Древнего Китая. По преданию, ее красота была так велика, что, когда она перегнулась через балкон, чтобы посмотреть на рыбу в пруду, та была настолько ослеплена, что забыла, как плавать, и начала тонуть. Сравнение в тексте основано на физиологической особенности иглобрюхой рыбы-собаки: от ее желудка отходят мешковидные выросты, которые при появлении опасности наполняются водой или воздухом, из-за чего рыба становится похожей на раздувшийся шар с торчащими шипиками.
69 В реплике Государя-Будды делается отсылка к санскритскому понятию шуньята (букв. «пустотность») – центральному в буддизме Махаяны. Оно обозначает отсутствие собственной постоянной природы у вещей, в том числе у личности. Как следствие этого, всё материальное – рупа (форма) – представляет собой пустоту, иллюзорность, т. е. фантом. Человек тщетно стремится «дополнить себя» вещами, другими людьми и существами и, не достигая в результате искомой устойчивости и целостности, испытывает неудовлетворенность. В работе над собой буддизм рекомендует развивать контроль над своими чувствами и отсутствие привязанности к их объектам.
70 Стихотворение Бо Цзюйи (772–846) «Пою на озере весну». Перевод С. А. Торопцева.
71 Образное обозначение иссиня-черных волос прибывшего из Индии Дамо.
72 Стихотворение Линь Бу (967–1028) «Сиху». Перевод С. А. Торопцева.
73 Небесный владыка, он же Нефритовый император – в китайской даосской и поздней народной мифологии Верховный владыка, которому подчинена вся вселенная: небеса, земля и подземный мир, а также все божества и духи.
74 Храм Чистоты и милосердия – буддийское святилище у озера Сиху на одном из пиков горы Наньбин («Солнце мудрости»), прямо напротив пика Лэйфэн. Построен в середине X века.
75 В буддизме крик золотого фазана – символ пророчеств Дамо, его пришествия с Востока.
76 «Мэн-цзы» // Конфуцианское «Четверокнижие». М., 2004 (пер. П. С. Попова). Гл. IV A, 11. С. 316.
77 Майтрейя – грядущий Будда, преемник Будды Сакьямуни.
78 Цзинь Бифэн – реальное историческое лицо, настоятель монастыря Бишань в горах Утай. Весьма влиятельный буддийский монах времен императора Чжу Юаньчжана (XIV век), которого император пригласил в столицу Нанкин.
79 Император Чжу Ди правил под девизом Юнлэ («Вечная радость») с 1402 по 1424 год.
80 Кнут – царская регалия; им подавали сигнал к аудиенции.
81 В Китае времен династии Мин было двенадцать внутридворцовых инспекторатов, отвечавших за дворцовое хозяйство. Членами инспекторатов были евнухи.
82 Академия Ханьлинь (букв. «Лес кистей») – многофункциональное культурно-политическое учреждение в Китае, существовавшее с 738 по 1911 год. Академия предлагала официальную интерпретацию конфуцианских сочинений, которая служила основой для оценки работ на государственных экзаменах, и по сути дела являлась частью государственного аппарата в императорском Китае. – Примеч. ред.
83 Училище для подготовки к императорским экзаменам кэцзюй, открывавшим путь к государственной службе.
84 Поскольку корреляция между китайскими и западными понятиями, выражающими аристократическое подчинение, представляет большую сложность и не точна (герцог, маркиз и граф), переводчик оставляет китайские титулы без перевода, тем более что в Китае на протяжении столетий они неоднократно меняли свое название и значимость. Первый император династии Мин отменил существовавшую с древности систему пяти наследственных титулов знати, оставив только три – гун, хоу и бо (как правило, невоенные лица не могли получить первые два титула). Титулы присваивались также родственникам императора по матери и свойственникам (титул сыма носил зять императора). Согласно «железной жалованной грамоте» (она хранилась в металлическом футляре и давала право на амнистию владельцу и его потомкам), каждый из титулов имел несколько уровней, поэтому в период походов в стране насчитывалось девять вельмож с титулом гун, восемнадцать хоу и тридцать шесть бо. Обычно они занимали высшие министерские и военные посты. В целом социальные льготы знати были выше, чем у сановников самого высокого ранга. Например, в «Своде законов Мин» определено, что конная свита сановника первого и второго рангов должна посторониться, встретив на дороге экипаж кого-то из представителей перечисленной знати.
85 В 1380 году по приказу императора Главное военное управление было разделено на Пять армейских управлений, которым принадлежало право командования армией в мирное время, тогда как Военное ведомство занималось вопросами дислокации и командования ими во время войн. Подробнее см. Приложение 2.
86 Управление военными делами столицы было создано после перенесения в 1421 году столицы из Нанкина в Пекин в связи с усилением угрозы с севера.
87 В древности в могилы знатных людей клали оберегающие их деревянные или керамические статуэтки.
88 Кашгар – в настоящее время округ и город в Синьцзян-Уйгурском автономном районе КНР. С конца XIV до середины XV века находился под властью династии Тимуридов.
89 Татарские ханства – государства, существовавшие в период ослабления и затем распада Золотой орды на рубеже XIV–XV веков.
90 В те времена сановники высокого ранга приносили такие дощечки на аудиенцию к императору, чтобы не забыть, о чем собрались докладывать, и делать пометки. По форме это были длинные узкие полоски из бамбука, слоновой кости или нефрита.
91 Этот титул знаменитого даосского деятеля или подвижника был рангом выше титула «бессмертного отшельника», который присваивался по царскому указу до X века, и в 1368 году, при восшествии на престол первого императора династии Мин, впервые был получен 42-м патриархом секты Истинного единства (чжэнъи), основанной еще в середине II века н. э. даосским патриархом Чжан Даолином.
92 Внутренние (дворцовые) склады-хранилища были заложены первым императором династии Мин сразу по восшествии его на престол. Приведенные в романе названия подлинные, однако в реальности их было больше (не упомянуты склады конфискованного имущества). Склады принадлежали в основном министерствам по сбору податей, общественных работ и Военному ведомству.
93 Воинские жилеты подбивали толстым слоем ваты для защиты воина от стрел.
94 Сделанная из знаменитого ланьтяньского нефрита, печать передавалась императорами наследникам со времен первого императора династии Цинь (III век до н. э.)
95 Отсылка ко второй книге трактата «Великое учение» («Да сюэ») – первой части сборника конфуцианских трактатов «Четверокнижие» («Сы шу»). Ср.: «В древности желавшие высветлить светлую благодать в Поднебесной предварительно упорядочивали свое государство, желавшие упорядочить свое государство предварительно выравнивали свою семью, желавшие выровнять свою семью предварительно усовершенствовали свою личность, желавшие усовершенствовать свою личность предварительно выправляли свое сердце, желавшие выправить свое сердце предварительно делали искренними свои помыслы, желавшие сделать искренними свои помыслы предварительно доводили до конца свое знание». Цит. по: Конфуцианское «Четверокнижие» («Сы шу») / Пер. с кит. и коммент. А. И. Кобзева, А. Е. Лукьянова, Л. С. Переломова (отв. ред.), П. С. Попова. М.: Восточная литература, 2004. С. 93.
96 В основе следующего за этим фрагмента лежит исторический эпизод, когда Чжу Юаньчжан, объединив Юг, послал в Северный Китай против императора Шуньди войска под предводительством военачальников Сюй Да и Чан Юйчуня и одержал победу. В 1369 году Шуньди бежал в южную часть Монголии, где в 1370 году умер.
97 Единорог цилинь – мифический зверь, который изображался как тигр или кабан с рогом на носу.
98 Более сорока гарнизонов (в каждом 5600 человек) в начальный период правления династии Мин находилось у границы с Монголией.
99 Южная династия здесь и далее является обозначением династии Мин, которую так называли, очевидно, потому, что столица государства вначале находилась на юге, в Нанкине.
100 Китайская династия Мин (1368–1644) установилась в результате национально-освободительной войны против правившей в стране почти столетие монгольской династии Юань. Сразу после провозглашения династии Мин император Чжу Юаньчжан, устроив свою столицу поначалу в Нанкине, переименовал юаньскую Великую столицу (расположенную на территории будущего Пекина) в Бэйпин («Мирный север»). Остатки монгольских войск некоторое время продолжали сопротивление, но к 1387 году пали их последние оплоты внутри Китая, и в начале XV века началось строительство новой северной столицы, названной Бэйцзин – «Северная столица» (русское звучание – Пекин) по аналогии с Нанкином, чье название в переводе означает «Южная столица».
101 Мэнхэ – канал, проложенный при династии Тан (618–907) для удобства перевозки податного хлеба водным путем от Чанчжоу до Янцзы.
102 Река с этим названием – Байлунцзян – протекает в китайских провинциях Ганьсу и Сычуань и является притоком реки Цзялинцзян, которая, в свою очередь, впадает в Янцзы. Длина реки Байлунцзян – 1119 км. Храм Белого дракона находился в 15 ли от Наньтуна – крупного порта в устье реки Янцзы.
103 В древности Простором мягкой воды назывались архипелаг Сиша и острова Чжунша в Южно-Китайском море, расположенные к юго-востоку от участков магнитного поля, а также Тайваньская отмель.
104 «Кусать пупок» – аналог русского выражения «кусать локти».
105 Обычная практика при системе баоцзя – объединение дворов деревни в группы с введением круговой поруки.
106 Вольные девы – не зарегистрированные официально проститутки, принимавшие гостей дома.
107 Махасангхика Виная – свод «Великое собрание» (или «Учение большинства»), который представляет направление, появившееся после раскола в общине на Втором буддийском соборе в конце IV века до н. э.
108 Главные смотрители храма отвечали за принятие пострига и обетов, чтение сутр и совершение покаянного моления.
109 Департамент по делам буддийского духовенства был создан в столице в 1382 году и подчинялся Министерству обрядов.
110 История этого устойчивого образа Нанкина такова: в эпоху Сражающихся царств (V–III вв. до н. э.) основатель царства Шу направил полководца Чжугэ Ляна в столицу царства У – нынешний Нанкин, чтобы перетянуть правителя У на свою сторону. Приблизившись к городу, Чжу восхитился: окружавшая его Пурпурная гора была похожа на могучего свернувшегося дракона, а Каменный город – на присевшего перед прыжком тигра; прекрасное место для создания сильной столицы.
111 Так описывали мужскую красоту в средневековых китайских романах.
112 Ритуальный обход может совершаться семь и более раз, но трехкратный наиболее распространен и служит выражением поклонения Будде, законам буддизма и самому наставнику; может сопровождаться также пением мантр.
113 Хунъу (1368–1398) – девиз правления основателя династии Мин Чжу Юаньчжана.
114 Порт Шансиньхэ в эпоху Мин представлял собой улицу длиной девять километров, которая тянулась вдоль нижнего течения Янцзы и на которой находились наиболее крупные в стране рынки древесины.
115 Хойчжоу, или Хуэйчжоу, в настоящее время является одним из районов города Хуаншань в провинции Аньхой. – Примеч. ред.
116 «Великое свершение» в буддизме – постижение абсолютного бытия, полное прозрение. Порождающими и способствующими факторами служат явление Будды в миру и толкование основ буддизма.
117 Лю Цзи, или Лю Бовэнь (1311–1375) – советник императора Чжу Юаньчжана; имел репутацию военного гения, о нем сложено множество легенд.
118 Вэнь-ди – император, правивший во II веке до н. э. Упоминание этого императора в связи с описываемыми событиями согласуется с легендами, письменные же свидетельства о существовании в Китае буддизма и монашества относятся только к I веку н. э.
119 Ставленная грамота – монашеское свидетельство с разрешением на пострижение; она давала освобождение от налогов и повинностей, а временами продавалась чиновниками за деньги.
120 Буддийские «три яда»: алчность, гнев и неумение отличить истину от лжи (или добро от зла).
121 Скит духовной музыки – правительственное учреждение, которое подчинялось Жертвенному приказу. Создано в 1378 году для совершения обрядов жертвоприношения, включая пляски во время церемоний. В середине XVI века туда был введен патриарх секты чжэнъи с горы Лунхушань, имевший титул Совершенного.
122 Тем, чьи судьбы еще не были предсказаны по гороскопу. На профессиональном языке гадателей это означает, что перелом (великая перемена), согласно восьми циклическим знакам, наступает в жизни человека раз в десять лет – это периоды счастливых и несчастливых полос.
123 «Ицзин», или «И цзин» («Книга перемен») – древнекитайский философский трактат, наиболее ранний слой которого датируется рубежом VI–VII веков до н. э.; был связан с гадательной практикой. Состоит из толкования 64 гексаграмм, которые представляют собой графические символы, состоящие из шести расположенных друг над другом черт двух видов – целой и прерванной – во всех комбинаторно возможных сочетаниях. Для Китая «Ицзин», как Библия для Запада – священный текст, запечатлевший в особых символах и знаках тайну мироздания. – Примеч. ред.
124 Пять изображений символизируют стихии: дерево, огонь, землю, металл и воду. В комбинации с зодиакальными знаками получаются символы для каждого года в пределах шестидесятилетнего цикла.
125 Дух звезды жизни и судьбы в мифологии Китая обычно представляет Алая птица – Чжу-няо.
126 Обряд даосских монахов при обращении с молитвой к Небу: они будто наступают на звезды Большой Медведицы и созвездия Ковша, светящиеся в чертогах небожителей.
127 Всё это элементы традиционной магии в даосском ритуале. Обряд символического прохождения по звездам Большой Медведицы и созвездия Ковша, светящихся в чертогах небожителей, называется «шаги Юя». Мудра – это символическое, ритуальное расположение кистей рук, ритуальный язык жестов. Мудры заключаются или в складывании пальцев одной или обеих рук, или большой палец прижимают к определенным точкам на других пальцах в соответствии с их символикой. Мудры активно используются и в буддизме, где их смысл заключается в связывании энергетики собственного тела с энергетикой космоса и Буддой.
128 В старом Китае было шесть степеней родства: отец, мать, старшие и младшие братья, жена или муж, дети, тесть и зять.
129 Согласно установлениям династии Мин, население обязано было, в качестве одного из налогов, снабжать местные органы власти некоторыми орудиями производства и предметами обихода.
130 Регламентирующие установления в отношении обуви стали жесткими лишь при династии Мин, и их должны были придерживаться чиновники всех рангов. Например, ученым-конфуцианцам разрешалось носить высокие черные сапоги, которые гвардейцам-охранникам было дозволено надевать только во время дежурства. Простым людям и торговцам вообще запрещалось ношение сапог. Черные сапоги на белой подошве считались парадными или официальными.
131 «Водица без корня» – термин китайской медицины, который может означать, например, дождевую воду или воду, только что вычерпанную из колодца.
132 Согласно одному из буддийских трактатов, «…среди нынешних монахов великой Сун многие… отращивают длинные ногти. Например, в один или два цуня, или даже, случается, в три или четыре цуня». Цит. по: Бабкова М. В. Проповедовать Закон Будды даже в уборной (к переводу трактата Догэна «Очищение») // Японские исследования. 2017. № 1. С. 9. Часто буддисты отращивали длинный ноготь на мизинце, ибо считалось, что у Будды все пальцы на руке были одинаковой длины.
133 Амулеты-заклинания составляли важнейшую часть даосской магии. Их основным предназначением было общение с духами – часто призыв последних к заступничеству. Заклинания представляли собой надписи в виде прихотливых изломов и извивов отдельных черт иероглифов на разных материалах (бумага, шелк, дерево и прочее), но особо эффективными считались начертанные киноварью на желтой бумаге. Одним из способов использования подобных амулетов было их сожжение: пепел смешивался с водой, после чего та считалась волшебной, либо дымок от пепла поднимался ввысь к небесам – обители святых.
134 Смысл фразы в том, что за менее тяжкое преступление полагалась тюрьма или ссылка, и от них государь не имел права освобождать.
135 Верительная бирка – специальная пластинка, покрытая красным лаком, на который нанесены золотые знаки.
136 В китайских деревнях на празднествах был распространен танец со сделанным из соломы драконом как символом настоящего царя морей.
137 Гора Утай – центр поклонения бодхисаттве Манджушри. Величественный монастырь Манджушри, или Чистая земля, был основан в начале X века. Вышеупомянутый храм Цинлян известен тем, что там хранился «камень Манджушри», сидя на котором, бодхисаттва вел проповеди. Возможно, отсюда и путаница в романе при упоминании храма, где находился Бифэн.
138 В старом Китае гробы полагалось заколачивать семью гвоздями во имя процветания будущих поколений детей и внуков. Экраном в погребальной процессии называлось белое полотнище, ограждающее ближайших родственников покойного от гроба.
139 Траур пятой степени – по дальним родственникам. В старом Китае было установлено пять форм траура и соответствующая им траурная одежда в зависимости от степени родства, которая связывала носителя траура с умершим: глубокий трехлетний траур (по императору, родителям, дедушке, мужу, жене, старшему сыну, свекру); траур второй степени (матери по старшему сыну, по братьям и сестрам, дядьям со стороны отца и т. д.); девятимесячный траур третьей степени (в т. ч. по дочерям), малые пятимесячный и трехмесячный трауры по дальним родственникам.
140 При династии Мин помещение для гроба делалось внутри ямы с помощью кирпично-каменной кладки. Захоронения в древнем и средневековом Китая осуществлялись по трактату «Канон захоронений», составленному в IV веке н. э., и были связаны с законами фэншуй. Поскольку человек считался продуктом духа – ци, то его тело и костяк считались конденсацией энергии ци, которая после смерти рассеивалась, поэтому тело следовало похоронить в месте, обладавшем определенной энергетикой, которая напитает скелет.
141 В старом Китае в некоторых местах существовал способ вертикального захоронения, который мог быть связан с нехваткой места, но в основном диктовался правилами фэншуй и был связан с «драконовыми жилами», т. е. подземными магнетическими токами в геомантии. Считалось, что потомки вертикально захороненного вознесутся и познают славу.
142 В Китае о благородном муже с древности говорили: «ногами стоит на земле, головой подпирает небо».
143 Название драмы периода Юань об известном военачальнике VII века, утверждавшем, что хотя он стар годами, но его хитроумные военные расчеты не устарели. Автором произведения считается живший во времена династии Юань автор музыкальных драм Ян Цзы (приблизительные годы жизни – с 1260 по 1327).
144 Парадный головной убор сановников, на основание которого, сделанное из бамбука, сверху накладывались перекладины – от трех до пяти.
145 Эвфемизм «верхом на журавле вернуться на Запад» означал «умереть» (бессмертные летали на журавлях, а потусторонний мир располагался на краю Запада).
146 Соблюдая форму устного сказа, автор употребляет слово «слушайте».
147 Главы 14–18. Начала частей не всегда совпадают с началом новой главы, отсюда повторы в нумерации.
148 Образное обозначение вассальных государств, прикрывавших границы Китая в древности.
149 Звезда Кохаб, или бета Малой Медведицы – вторая по яркости (после Полярной) звезда в созвездии Малой Медведицы. В Китае у гадателей она считалась определяющей судьбу человека, поэтому если при его появлении на свет находилась во «дворце жизни» (так называлась область неба, через которую в тот момент проходило солнце), то связывалась с императорской особой.
150 Вероятно, речь идет о так называемой карте Мао Куня – единственной дошедшей до наших дней китайской карте эпохи Мин, показывавшей морские пути времен походов Чжэн Хэ и основанной на данных, которые были собраны во время этих плаваний. Другой документ – «Навигационные карты плаваний Чжэн Хэ» (см. форзац) – был составлен между 1425 и 1430 годами и представлял собой сложенную книжицу объемом около двадцати страниц, раскрываемую справа налево.
151 Три шлюзовых канала Синьхэ – верхний, средний и нижний – были созданы в начале династии Мин для удобства выхода водного транспорта из Нанкина в устье Янцзы. Из исторических документов известно, что флот по реке Циньхуай, западнее Нанкина впадающей в Янцзы, спустился в находящийся в ее устье важный морской порт Люцзяган, оттуда проследовал вдоль китайского берега на юг, в порт Тайпин (в устье реки Минь, близ Фучжоу).
152 Гора Цзиньшань находится в провинции Цзянсу. К западу от нее располагался источник Чжунлин, который бил из каменного плато у реки Янцзы.
153 Верховный главнокомандующий – высшая воинская должность на театре военных действий, которая могла быть и постоянной, и временной. Подробней о чинах и званиях в армии периода плаваний Чжэн Хэ см. Приложение 2.
154 Командующие авангардными подразделениями нанимались на время военных действий из высшего командного состава армии, ибо перед этими частями стояли крайне важные задачи: авангард отвечал за руководство некоторыми элитными войсками для выполнения стратегических и тактических действий перед началом боевых действий, включая разведку местности, положение армии противника и ее оснащенность, передовую атаку и т. д. Например, будущий первый император династии Мин сделал рывок в военной карьере, когда, сражаясь в рядах войска Красных повязок, крестьянского антимонгольского восстания середины XIV века, получил почетное звание тысяцкого – командира левого авангарда.
155 В эпоху парусных кораблей главным формированием флота разных стран была эскадра, чаще всего состоявшая из боевого порядка в центре, авангарда и арьергарда. В данном тексте в эскадры входят корабли с сухопутным десантом, организованным в батальоны, а дивизиями названы формирования именно морского флота.
156 В каждой из семи экспедиций Чжэн Хэ участников насчитывалось от 27 000 человек, иными словами, были мобилизованы поселенцы пяти военных округов вэй (от пяти до пяти с половиной тысяч человек в каждом), в основном, очевидно, приморских.
157 Имелись в виду лица, не проживающие в военных поселениях вэй или со.
158 При династии Мин в Китае фактически существовало 36 категорий различных ремесленных цехов, превратившихся в народных сказаниях в мифические цифры 72 или 360.
159 Чаотянь – храмовый комплекс в Нанкине, построенный в 1384 году по приказу первого императора династии Мин для поклонения Небу. Поныне это один самых больших по масштабу и лучше всего сохранившихся храмов той эпохи во всем регионе к югу от Янцзы.
160 Корабли-сокровищницы баочуань – крупные морские военные корабли, которых в эскадре Чжэн Хэ в разное время было от 40 до 62. В романе под этим образным названием выступают реально использовавшиеся корабли фучуань (один из четырех видов средневековых военных судов с двумя рулями), ибо ширина и длина судов (55 и 140 метров) совпадает с данными исторических документов. Корабли имели высокий корпус, остроконечный нос и широкую корму, обладали прочной ударной силой и глубокой осадкой. Девять мачт несли двенадцать парусов. Фучуань имели четыре уровня: первый – трюм для земли и камней, второй – для проживания моряков, третий – для механизмов и верхний – площадка ведения боя, где хранилось оружие и стояли пушки. Корабли-сокровищницы являлись самыми большими в мировой истории деревянного кораблестроения и сравнимы по своим размерам с крупнейшими из когда-либо существовавших парусных кораблей, например, с такими парусными гигантами начала XX века как «Пруссия».
161 Для облегчения подсчетов: чжан – «китайская сажень», равна 3,33 метра.
162 «Три явных, пять скрытых» – архитектурный принцип, использовавшийся при строительстве главных ворот Запретного города, в результате чего при взгляде на ворота с фасада видны были три арки, а с тыла – пять.
163 Даосский магнитный компас (лопань) – средневековый компас геомантов, сконструированный с соблюдением принципов фэншуй, – прибор диаметром не менее 22 сантиметров. Три уровня – земля – человек – небо – позволяли ориентироваться на суше и на воде. Двенадцать земных ветвей, обозначаемых знаками двенадцатеричного цикла счисления времени, соответствовали двенадцати знакам зодиака. Поверхность прибора имела от трех до сорока концентрических кругов различных цветов, испещренных многочисленными символами и цифрами: они служат для изучения потока космической энергии ци, пронизывающей земное пространство. Лопань делился на 8 сегментов по 45° каждый, а те – еще на 3 части, и в результате получалось 24 направления по 15° каждое – так называемые 24 рамки (шань). Формулы фэншуй включаются в концентрические кольца на поверхности. Металлическая пластина («солнечные часы») размещается на деревянной основе («земной пластине»), на которой свободно вращаются диски небес.
164 В XV веке земельный налог в основном взимался зерном (рисом или пшеницей) и тканями, деньги собирались в меньшем количестве.
165 Храм Чангань был построен южнее Нанкина во времена династии Сун.
166 Департамент по делам даосизма был организован при династии Мин.
167 Один из трех главных павильонов внутренних покоев на территории Запретного города, императорской резиденции в Пекине, построен в 1420 году и не сохранился.
168 В стихотворении Ван Бо (VII век) «Длинна осенняя ночь» описывается бессонница жены, чей супруг отправлен в поход.
169 Инспекторат по печатям – один из двенадцати дворцовых инспекторатов, создан в 1395 году. Помимо печатей, там хранились железные жалованные грамоты (в металлическом футляре, давали право на амнистию владельцу и его потомкам), грамоты о пожаловании титула, разделенные на половинки для сличения верительные бирки, разные удостоверения и прочие документы.
170 Позы животных на печатях варьировались. Обычно изображались четыре мифических существа: единорог, феникс, черепаха и дракон. В даосских верованиях, связанных с космологией, кроме дракона это еще тигр, красная птица и черный воин.
171 Безрогий дракон – мифическое животное, помесь тигра и дракона. Такие печати обычно принадлежали даосам высокого статуса.
172 В Шанхайском музее древнекитайского искусства выставлен оттиск древней печати с названием повести «Чужеземец с курчавой бородой» (см.: Танские новеллы / пер. с кит. О. Фишман и А. Тишкова. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960).
173 В архаическом стиле чжуаньшу были выполнены древние письмена на гадательных костях. Поскольку он относительно прост, декоративен и в нем много прямых линий, в старину его использовали как стиль делового письма на печатях.
174 Золотой петух – одно из мифических существ в китайской культуре.
175 Инспекторат по астрономии и календарю – один из трех дополнительных инспекторатов при династии Мин.
176 Согласно древнекитайской астрологии, созвездия, составляющие центральную часть небосвода, делились на три участка, или Ограды, звезды в которых определяли социальную позицию человека.
177 В традиционной китайской астрономии созвездие Большой Медведицы состоит из девяти звезд: помимо семи, непосредственно составляющих Ковш, в него входят две таинственные невидимые звезды – звезда Сопровождения (Фусин) и звезда Помощи (Бисин). Считается, что увидеть их могут лишь святые, и тогда срок их жизни продлится на несколько сотен лет. Эти звезды соотносятся с планетой Марс и с Полярной звездой (см. Торчинов Е. А. Путь золота и киновари. Даосские практики в исследованиях и переводах. СПб., 2017).
178 Инспекторат церемоний – один из двенадцати дворцовых инспекторатов, учрежденный в 1384 году. Хранитель печати был самым важным лицом, ибо обладал привилегией заверять обмакнутой в красную тушь кистью одобренные императором докладные (это касалось вклеек, сделанных Кабинетом министров на этих документах, с ответной резолюцией государя или предложенными им изменениями). На деле это ставило хранителя печати на уровень сановников ведомств-министерств, имевших более высокие ранги: недаром его называли «министром внутренних дел».
179 Китайская физиогномика делила туловище человека на три части: верхняя часть – голова, средняя – от плеч до талии – и далее нижняя часть. Таким же образом на три части делилось и лицо: верхняя часть – темя и лоб, нижняя – от носа до подбородка, и между ними средняя, которая сопоставлялась с возрастом. Согласно трем пропорциям предсказывалась судьба.
180 Ши Чун – имя крупного сановника второй половины III века, которое стало нарицательным. Занимая ряд высоких должностей, Ши Чун сильно разбогател на грабеже странствующих купцов и свой дом украсил, как царских дворец.
181 Традиционное описание бравого полководца. Когда ласточки кормят птенцов, то приносят в зобу большой запас измельченных до состояния «паштета» мелких насекомых, которыми питаются птенцы, погружая свой клюв в зоб родителя.
182 Бань Чао – дипломат и военачальник эпохи Хань, который не раз направлялся с военной миссией в западные земли, благодаря чему свыше пятидесяти мелких государств подчинилось Китаю. Титул «князь тысячи ли» присваивался за военные подвиги на дальних границах.
183 С небольшими вариациями вся речь Лю повторяет китайские гадательные трактаты, в частности, даоса Ма И, известного физиогномиста конца X – начала XI века. В древности считалось, что глаза с прямым длинным разрезом и большой рот свойственны неординарным личностям. Под тремя чертами ян имеется ввиду первая из восьми триграмм древнего трактата «Ицзин», символизирующая мужское начало.
184 По старым поверьям, черепаха дышит ушами; образное выражение со значением «быть великим человеком».
185 Образное обозначение талантливого человека.
186 Цзянь Тайгун, автор трактата «Шесть военных стратегий», считается основателем китайской военной науки. Согласно притче, когда ему исполнилось восемьдесят лет, отец первого правителя китайской династии Чжоу (XII–XI вв. до н. э.) почтительно ему поклонился и признал своим советником. Притча стала поговоркой, означающей, что и в старости можно добиться успехов.
187 Фениксовый пруд – водоем в парке императорского дворца, местонахождение штаб-квартиры «великого имперского секретариата».
188 Шэн – «губной орган», древний китайский духовой музыкальный инструмент.
189 Строка из стихотворения известного сунского поэта Оуян Сю, ставшая идиомой, означающей высокого сановника.
190 Около трех метров – принятое в героических эпопеях обозначение роста героев.
191 Система императорских экзаменов существовала в Китае с 1605 по 1905 год. Полученное соискателями звание отражало успешность пройденной ступени разных уровней, оно не являлось ученой степенью, зато обеспечивало сдавшим доступ в бюрократический аппарат. Степень цзиньши была высшей на дворцовых экзаменах в этой системе.
192 После перевода столицы в Пекин в 1421 году в формально оставшихся столицах – Нанкине и Фэнъяне – действовали филиалы шести министерств, поэтому глава военного ведомства в Нанкине всё равно имел ранг министра.
193 По этим приметам древние гадатели способны были разглядеть будущих полководцев.
194 Фамилия этого персонажа отсылает к местности, которая во времена написания произведения, т. е. во второй половине XVI века, была «коллективным могильником» выдающихся министров по фамилии Ван. Имя министра в романе не указано, но явно подразумевается занимавший высокий пост в военных структурах дворцовый евнух Ван Цзинхун, которому автор присвоил должность министра, хотя тот никогда официально ее не занимал. Находясь на одном из ключевых постов в экспедициях Чжэн Хэ, «министр» Ван активно участвовал в первых трех и последних двух плаваниях. Во время четвертой и пятой экспедиций (с 1412 года, когда император уехал в Пекин следить за строительством северной столицы) он оставался в Нанкине, исполняя обязанности главы государства вместе с наследником престола, одновременно набирая рекрутов во флот и надзирая за строительством кораблей для последующих походов. В 1430 году императорским указом он наравне с Чжэн Хэ был назначен «главным послом» (его даже называли Ван Саньбао) и в этом звании отправился в последнее – седьмое плавание флота. Когда во время этого похода Чжэн Хэ умер в Индии, Ван Цзинхун вел флотилию обратно в Нанкин.
195 В Китае VI–XVII веков существовало девять почетных феодальных титулов, из которых гогун был третьим. Перед титулом гогун могли стоять разные слова-определения – в зависимости от того, кому он присваивался. Лиц с титулом Отважного гогуна в истории Китая немного, все они занимали высокие военные должности: в эпоху Мин самым видным из них был Чжан Фу (1375–1449).
196 Сунь-цзы – мыслитель и стратег VI века до н. э. «Шесть секретный учений» – один из семи классических трактатов по военному искусству, автором которого был Цзян Цзыя (около XI века до н. э.)
197 Согласно физиогномике, такие глаза означали прямой, открытый нрав их обладателя.
198 Секира – одна из разновидностей боевого топора с длинным лезвием.
199 Алебарда в длину больше секиры и представляет собой сочетание копейного острия и клинка секиры с острым обухом на длинном (2–2,5 метра) древке.
200 Образ Небесного владыки Ли, держащего пагоду, родился в результате контаминации фигуры знаменитого полководца первой половины VII века Ли Цзина и буддийского божества Вайшраваны, одного из четырех властителей стран света (в этой системе он соответствует северу).
201 Владыка (Дух) Севера – один из весьма распространенных народных культов. Божество, изображаемое с семизвездным мечом в руках, левой ногой наступает на черепаху, правой – на змею.
202 Согласно мифам, это знамя, с которым Северный владыка вод отправлялся в инспекционную поездку. Поскольку при династиях Тан и Сун в дельте Жемчужной реки часто бывали наводнения, жители города Фошань (провинция Гуандун) приглашали духа охранять город.
203 Строка из стихотворения императора Чжу Хоуцуна (1507–1567), возможно, современника автора романа.
204 Императорская гвардия династии Мин начала создаваться в конце XIV века. Сначала это было 12 подразделений, а в первой половине XV века к ним добавилось еще 14, итого 26 отрядов, которые охраняли Императорский (Запретный) город и патрулировали все ворота столицы.
205 Подобный титул в начале XV века носил Сюй Цзэншоу, дослужившийся до звания командующего.
206 Речь идет о будущем первом императоре династии Хань (II век до н. э.); Чанъян – название его охотничьих угодий.
207 В период походов по личному приказу императора было создано три главных военных квартиры столичного гарнизона, состоящие из отборных полевых войск, а именно: Пять боевых полков (150 000 воинов), Полк трех тысяч (ударная наемная группировка монгольской конницы, шесть-семь тысяч воинов) и Полк чудесных механизмов (вооруженный огнестрельным оружием и состоявший из пяти тысяч человек).
208 К началу эпохи Мин сложилось представление о «восемнадцати видах боевого искусства» – классическом арсенале бойца, т. е. способах владения разным оружием, отобранным из сотен традиционных видов. Число 18 связано с нумерологией; перечень восемнадцати видов оружия не был фиксированным.
209 Рукава одежд были столь широки, что их стягивали шнурками.
210 Образ этого мифического духа-хранителя Востока используется для описания тренировочной серповидной сабли.
211 Белый тигр в древней космогонии – злой дух (ассоциируется с Западом, куда направляется флотилия), и его появление у ворот – предвестник несчастий.
212 Училище толмачей четырех сторон света было основано в 1407 году и готовило переводчиков. Выпускники училища владели языками многих народов Азии.
213 Конюшенная палата – одна из пяти государственных палат при династии Мин.
214 Чангань – предгорье вблизи современного Нанкина. Там устраивались различные развлекательные, мероприятия, и место это было огорожено соединенными друг с другом «большими» и «малыми» перилами.
215 Во II веке до н. э. гунны неоднократно вторгались на территорию, находившуюся под властью династии Хань. Только когда построили укрепленный лагерь в Силю («Гибкий ивняк»), удалось остановить их натиск.
216 На северных землях жили малые народы.
217 Здесь и далее почти все перечисленные имена принадлежат знаменитым быстроногим скакунам древности.
218 Согласно легенде, Конь-дракон вынес из реки Хуанхэ таинственные письмена, ставшие основой восьми триграмм.
219 Парафраз стихотворения Садулы – поэта периода монгольской династии Юань, в котором тот воспевал мир и порицал агрессивность юаньской армии.
220 В древности очертания созвездия Фан связывались с лошадью.
221 В одном из разделов «Поздней истории Хань» рассказано, как однажды иностранные правители прислали в подарок основателю династии редкого скакуна и драгоценный меч. Государь повелел впрячь скакуна в повозку с барабаном в своем эскорте, а меч пожаловал вознице. Данное выражение означает неэффективное использование талантов.
222 Известный ученик Цзинь Бифэна, буддийский наставник Фэй Хуань жил в скиту при храме Бифэна, пользовался уважением императора и в 1407 году даже был им приглашен участвовать в строительстве усыпальницы почившей императрицы, после чего его возвели в ранг настоятеля монастыря. Чжэн Хэ состоял в дружеских отношениях с Фэй Хуанем и даже приглашал его принять участие в плавании, но тот отказался. В отличие от Фэй Хуаня буддийский монах по прозвищу Юньгу (1500–1575) был современником Ло Маодэна, настоятелем храма Даюнь в своем родном городе. Еще в начале эпохи Мин храм начал отстраиваться и уже к концу XV века стал величественным сооружением, активно посещаемым вельможами и писателями того времени.
Читать далее