Читать онлайн Белокурая гейша бесплатно

Глава 1

Киото, Япония, 1892

Никому, даже богам, не могла я признаться в том, как напугана… сильно напугана. Еще до прибытия в женский монастырь я осознала, что нужно бежать отсюда. Хоть я и уважала монахинь за их благочестие и тяжелый труд, но все же сама хотела стать гейшей. Просто обязана была стать ею. Разве монахини не сбривают волосы и брови, отчего глаза кажутся невероятно большими и неестественными? Я же очень любила свои длинные волосы, слезно умоляя никогда не отрезать их. Что еще более ужасно, монахини носили простые белые кимоно. Белый – это цвет смерти. Ну зачем моему отцу вздумалось отдавать меня в монастырь? Зачем?

Я за что-то наказана?

Я же не сделала ничего дурного. То, что я ласкала себя до тех пор, пока не испытывала чувство удовлетворения, вовсе не являлось чем-то постыдным, хотя меня частенько захлестывала мощная волна желания, голод, грозивший разорвать меня изнутри. Я хотела любить и быть любимой. А пока этого не произойдет, мне нужно было делать что-то, чтобы дать выход свой всепоглощающей сексуальной энергии.

Но только не в монастыре.

Я не хочу туда, пожалуйста!

Моя судьба – мир цветов и ив, хотелось мне объяснить отцу, и никакой другой. Разве гейши не обладают высочайшими достоинствами как сердца, так и души? Разве не наследуют удивительную участь? Разве отец сам не говорил о том, что меня, подобно прекрасному цветку, выкопали из родной почвы, чтобы посадить в новой, неведомой земле? Разве гейша также не оставляет свой дом, идя навстречу своему предназначению?

Но в моем случае этому не суждено было произойти.

– Не мешкай, Кэтлин, – твердо прошептал мне на ухо отец, таща меня за собой через железнодорожную станцию. Мой маленький чемодан то и дело ударял меня по бедрам. Мне было больно, но я не жаловалась. К утру на ноге появится синяк, но под белыми чулками его не будет видно.

Утро. И где я тогда окажусь? Почему сейчас мы здесь? Что случилось с моим спокойным миром? Я же училась в Токио в школе для девочек при Женской миссионерской организации.

Что произошло?

Мелкие капли дождя хлестали меня по лицу. У меня не было времени горевать о том, что ждет меня впереди. Я отметила, что вокруг не слышны шум и шаги других людей, будто все вдруг растворились в тумане. Это показалось мне странным. Дождь никогда не был для японцев помехой, и даже в непогоду они поспешно сновали по городу, точно голодные мышки в поисках пропитания. Они никогда не называли дождливые дни неудачными, а, наоборот, благословением богов, потому что благодаря дождю кладовые их полнились рисом.

Подгоняемая отцом, я шла по пустой железнодорожной станции. Мои остроносые туфли наминали мне большие пальцы ног, заставляя жалеть о том, что я не обута сейчас в любимые сандалии с крошечными колокольчиками, те самые, что отец купил для меня в Осаке. Все тело мое содрогалось, точно повинуясь медленному постоянному ритму церемониального барабана. Нет, скорее это было похоже на молнию сексуального желания, которая всегда поражала меня в самый неподходящий момент. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, это призрачное наслаждение одолевало меня все чаще и чаще. Принимая ванну в большой кипарисовой кадке, я радостно извивалась, ощущая, как теплая, пахнущая лимоном и мандарином вода омывает мое влагалище, дразня меня крошечными всполохами удовольствия.

По ночам, лежа обнаженной на своем хлопчатобумажном матрасе – футоне, я водила между ног гладкой шелковой тканью, заставляя лоно увлажняться, и мечтала о мужчине, который заполнит меня изнутри до краев и подарит нескончаемое наслаждение. Я представляла себе день, когда почувствую объятие крепких мужских рук. Мускулы его будут подрагивать, а ладони станут сжимать мои груди, потирая соски кончиками больших пальцев. Я улыбнулась, подумав о том, как неодобрительно нахмурились бы монахини, если бы узнали, какие восхитительные сексуальные мысли бродят у меня в голове.

Я спросила:

– И где же именно находится этот монастырь, отец?

– В храме Джаккойн. Это недалеко отсюда.

Недостаточно далеко.

– Почему мы в такой спешке уехали из Токио?

– Не задавай столько вопросов, Кэтлин, – ответил отец, раскрывая свой большой черный зонт, чтобы спрятать нас от дождя. – Опасность, нависшая над нами, еще не миновала.

– Опасность? – чуть слышно прошептала я, уверенная, однако, что отец меня услышал.

– Да, дочка. Я не мог рассказать тебе раньше. В Японии у меня появился могущественный враг, который желает причинить мне великое зло.

– Но зачем кому-то желать причинить тебе зло?

Я ковыряла порванный палец на перчатке, увеличивая прореху. Я волновалась за своего отца, ужасно волновалась и ничего не могла с этим поделать. Сверлящая боль подсказала мне, что произошло нечто гораздо более страшное, чем мой отъезд в монастырь.

– Видишь ли, Кэтлин, случилось большое несчастье, – произнес отец. Голос его звучал приглушенно из-за дождя, но резкие слова проникали прямиком в мое сознание, и я уловила в них нотки боли.

– Что ты имеешь в виду? – осмелилась поинтересоваться я.

– Человек потерял то, что считал самым дорогим на свете, и верит, что именно я отнял это у него. – Отец обвел взглядом железнодорожную станцию, не пропуская ни единого уголка. – Это все, что я могу тебе сказать.

– Да что ты мог такого сделать…

– Не говори о том, что тебя не касается, Кэтлин. Ты слишком молода, чтобы это понять, – перебил меня отец, ни разу не встретившись со мной взглядом. Он высматривал своего тайного врага, которого мне не дано было видеть. Он настолько крепко сжимал мою руку, что я опасалась, как бы он не переломал мне все кости.

– Ты делаешь мне больно, отец. Пожалуйста… – Глаза мои заполнились слезами, не из страха, а из опасения за безопасность отца. Сердце мое ускорило свой бег.

– Прости, Кэтлин, – отозвался он, ослабевая хватку. – Я не хотел причинить тебе боль.

– Знаю, – ответила я спокойным тоном, хотя тревога, овладевшая мною, не пропала.

Отец продолжал озираться по сторонам, а затем, обрадованный тем, что на станции нет никого, за исключением старого смотрителя, снова зашагал вперед, на этот раз быстрее.

Чтобы поспевать за отцом, мне пришлось нестись вприпрыжку. За все время, что мы ехали сюда из Токио, он не сказал мне и пары слов, а лишь поворачивал голову то направо, то налево, проверяя, нахожусь ли я все еще рядом с ним. Даже сейчас он с силой тянул меня за собой, промокшую, усталую и голодную. Отец продолжал крепко держать меня за руку, так крепко, точно опасался в любой момент потерять. Он что-то ворчал, точно рассерженный самурай, низко склонив голову, чтобы никто не смог рассмотреть его лицо.

Подобное поведение было совсем несвойственно моему отцу. Эдвард Маллори был настоящим великаном, возвышающимся над окружающими, и обладал рокочущим голосом, в котором слышались энергия и угроза. Здесь же голоса были едва различимыми, точно облаченные в носки ноги, спешащие по деревянным половицам, настолько чувствительным, что принимались поскрипывать всего лишь оттого, если на ветку над ними вспархивал соловей.

Также мой отец был упрямым, жестким и не понимал меня. Да и как бы ему это удалось? Я не видела его так часто, как мне бы того хотелось. Он работал на Американский банк, вкладывающий деньги в эту новую страну, и с гордостью рассказывал о своей деятельности всякому, кто готов был его слушать. Первую железную дорогу в Японии построили англичане, поэтому отцу приходилось много и усердно работать, чтобы выдержать конкуренцию. Он сообщал мне, что каждый день открываются все новые филиалы зарубежных банков, финансирующих строительство быстро распространяющегося по острову железнодорожного полотна. Часто отец отсутствовал по нескольку дней, встречаясь с представителями японского правительства и членами правящих семей и выпивая чашку за чашкой зеленый чай. Иногда он пил чай со мной. Напиток этот щекотал мне рот и заставлял меня смеяться. Но на отца он такого действия не оказывал. Сомневаюсь, чтобы он вообще когда-либо смеялся.

– Держись подле меня, Кэтлин, – приказал отец непререкаемым тоном. – Повсюду шныряют соглядатаи принца.

– Принца?

Слова его всколыхнули мое любопытство. Я слышала, что он часто встречается с иностранными министрами и другими официальными лицами, но чтобы с принцем? Сердце мое быстрее забилось в груди, глаза заблестели, но тут же снова потухли, когда я почувствовала, как отец напрягся всем телом, сильнее сжав ручку зонта.

– Забудь то, что я сказал о принце, Кэтлин. Чем меньше тебе известно, тем лучше.

У меня не было времени раздумывать над тем, что означают его слова. Сердце мое подпрыгнуло в груди, когда я заметила молодого человека, тянущего рикшу. Он поспешно вышел из сияющей темноты узкой улочки.

Мой отец тоже был рад, очень рад его видеть.

И я тоже.

Обычно рикши в дождь надевали плащи из промасленной бумаги, но этот был почти обнажен, выставляя свою мускулистую, бронзовую от загара плоть на всеобщее обозрение самым очаровательным образом, точно радуясь возможности похвастаться сильным телом перед богиней дождя. Я представила себя дождевой каплей, упавшей на губы этого молодого человека и отведавшей сладость его поцелуя, и захихикала. Целоваться для японцев было делом совершенно немыслимым, и они крайне редко удостаивали друг друга подобных мгновений близости, но я жаждала познать сулимое поцелуем наслаждение.

Вид перекатывающихся под кожей рук и ног молодого человека мускулов радовал мой глаз. Он был бос, за исключением обмотанного вокруг большого пальца лоскута ткани. Еще более интригующим показался мне отрез темно-синей хлопчатобумажной ткани, которой были прикрыты его чресла. Я снова захихикала, потому что отрез этот был едва ли больше его повязки на ноге.

Заметив мой живейший интерес, отец пояснил, что обычно на станции в ожидании пассажиров толпится множество рикш. Молодые люди были прекрасно осведомлены о многих вещах: когда какой чужеземец прибывает, в какой дом держит путь, какие пьесы будут показаны в ближайшее время и когда зацветет сакура. Сегодня же станция была совершенно пустынной, за исключением этого юноши, не боящегося работать и в дождь.

Он остановился перед нами и отвесил низкий поклон.

Мне частенько приходилось слышать, как английские леди называют рикш пыльными босяками. Но как такое может быть? Эти слова явно не относятся к этому молодому человеку. Я прикрыла глаза, позволив сознанию погрузить меня в шепчущую темноту. Внутри поднималось непреодолимое желание, заставляющее меня томиться по чему-то, чему-то, чего я не могла осмыслить. Это было похоже на то, будто дух-невидимка разжал свои холодные пальцы и уронил мне на голый живот несколько ледяных капель росы, заставив заверещать от восторга.

Я открыла глаза, не в силах сдерживать растущее любопытство, объектом которого выступал этот молодой человек, тянувший большую двухколесную рикшу. Я склонила голову, чтобы лучше его разглядеть, но лицо его было скрыто широкими полями соломенной шляпы. Не имеет значения. Сердце мое знает, что он очень красив.

Меня поджидал еще больший сюрприз. Не говоря ни слова, отец посадил меня в коляску с черным пологом. Я благоговейно вздохнула. Меня переполняло ликование, так как только гейшам позволялось пользоваться этим видом транспорта. Я могла бы поклясться, что различаю тонкий аромат камелий, которым обычно благоухают их волосы и который накрепко впитался в сиденья.

Прикрыв веки и откинувшись назад, я вообразила, что сама являюсь одной из этих женщин. Как я поступлю, если встречу красивого молодого человека, когда мои не поддающиеся контролю ощущения будут особо обострены, лицо раскраснеется, груди нальются желанием, соски затвердеют, а в горле пересохнет?

Лягу ли я на спину, подняв ноги, а мой партнер опустится на колени у моих разведенных в стороны бедер, упершись руками в соломенный матрас?

Или же лежать на спине, вытянувшись в струнку, станет он, а я должна буду оседлать его тело?

Я вдохнула свежий аромат дождя, которым был напоен воздух. Мои фантазии казались мне романтичными и забавными, но, перехватив суровый взгляд отца, устремленный на меня, я мгновенно перестала улыбаться.

– Я обеспокоен, Кэтлин. Что-то не так. Никто из служителей храма нас не встречает. – Он потер подбородок, обдумывая ситуацию, затем добавил: – У меня нет иного выбора, кроме как доверить этому мальчику отвезти нас к месту назначения.

– Я тоже доверяю ему, отец.

Я усмехнулась, когда молодой человек обернулся и, взглянув на меня из-под соломенной шляпы, одарил меня улыбкой. Спиной я оперлась о сиденье, испытывая облегчение. Он был не старше меня самой. И в самом деле оказался очень красивым.

Конечно же отец не станет держать меня запертой в монастыре до конца моих дней, не позволяя ни с кем видеться, не так ли? Тем не менее боязнь этого, какой бы иррациональной она ни была, не отпускала меня; она проникла в мою душу и крошечным золотисто-зеленым жучком заползла под кожу, перемещаясь вверх и вниз. По шее моей потек ручеек холодного пота.

Как же я сумею стать гейшей, если буду вынуждена жить в заточении в монастыре? Монашек держат вдали от посетителей, и время они проводят в медитации и размещении цветов в вазах, а не глазея на мускулистых молодых людей. В этот момент над нашими головами раздался раскат грома, точно боги решили напомнить мне, что у меня нет выбора. Скоро разразится ливень.

Я услышала, как мой отец отдал юноше-рикше распоряжения касательно того, куда нас нужно доставить, и тот кивнул в знак согласия. Он низко поклонился, прежде чем поднять откидной полог из промасленной ткани, укрывший нас от дождя.

– Торопись, торопись! – настойчиво кричал отец молодому человеку, усаживаясь на второе сиденье двухместной покрытой черным лаком повозки.

Подняв оглобли и взявшись за них, молодой человек со стоном отклонил коляску назад и со всех ног устремился вперед.

Наше транспортное средство мчалось по улице настолько узкой, что на ней не сумели бы разойтись два человека с раскрытыми зонтиками, и у меня не осталось времени на обдумывание своей судьбы. Я сочла необычным то, что наш возничий не покрикивал на случайных прохожих, призывая их посторониться, как поступали большинство рикш. Он бежал безмолвно, своим тяжелым дыханием услаждая мой слух. Я все пыталась рассмотреть его лицо, но отец всякий раз втягивал меня назад, стоило мне лишь приподнять занавеску и выглянуть наружу.

– Сосредоточься на своей миссии, Кэтлин.

– Я стараюсь изо всех сил, отец, но ты же ничего мне не рассказываешь, – осмелилась посетовать я. Беспокойство за его безопасность сделало меня раздражительной.

– Я не могу. Все, что тебе нужно знать, – это то, что ты моя дочь и должна вести себя соответственно.

Разгневанная таким ответом, я скрестила обутые в черные туфли ноги, которые потонули в ворсистом ковре, постеленном на полу. Я поерзала на красном обтянутом бархатом сиденье, пытаясь удобнее устроиться в своей мокрой одежде, и сползла чуть ниже на мягкой подушке. Я вовсе не хотела проявлять неуважение по отношению к своему отцу, но была напугана. Напугана тем, что ждало меня впереди.

Бросив на него взгляд, я снова стала прокручивать в голове события прошедших дня и ночи, пытаясь понять, почему он приказал мне немедленно собирать вещи, говоря, что мы уезжаем из Токио. Затем он отдал распоряжение нашей экономке Оги-сан положить нам в коробки для обеда рис, маринованный редис и маленькие полоски сырой рыбы, чтобы было чем перекусить в дороге, которая, как оказалось, была совсем не близкой – мы провели в пути целый день.

Со времени отъезда отец не сказал мне и пары слов. Я надеялась, что он доверится мне, как неоднократно поступал в прошлом, но на этот раз он хранил молчание. И мне приказал ни с кем не разговаривать.

– От этого зависит моя жизнь, Кэтлин, – сказал он, пряча правую руку под пиджак, будто у него там хранился пистолет.

Мой отец был красивым мужчиной, но в тот момент, сидя в рикше согнувшись, он показался мне забавным и даже странным. Его гладковыбритое лицо было мокро от дождя, на голове не было шляпы, и волосы растрепались. На его сшитом из дорогой ткани пальто будто жемчужинки поблескивали капли влаги. Точно такие же капли осели и на его черных кожаных перчатках, привлекая мое внимание, гипнотизируя, заставляя верить, что вся эта поездка не более чем игра. Что на самом деле все в порядке.

Да и что может случиться в этой прекрасной стране, утопающей в зелени и роскошных цветах сливы, где при каждом дуновении ветерка звучит мелодичный перезвон колокольчиков, с которым так гармонируют красные листья клена?

Для меня Япония всегда была кроткой страной, населенной благовоспитанными людьми. И единственным домом, который я знала с тех пор, как отец привез сюда мою маму и меня, совсем еще крошку. Он знал, что моя мама больна и плавание из Сан-Франциско еще больше подорвет ее здоровье, но она отказывалась расставаться с ним.

И поэтому поехала. Вместе со мной. Всякий раз, как я вспоминаю маму, сердце мое обливается слезами. Для меня подобные воспоминания очень тяжелы. Мама умерла в первый же год в Японии, и я никогда ни с кем не делила боли утраты, особенно с отцом. Казалось, в моем присутствии он сдерживает свои чувства, но я знала, что он любит меня. Именно поэтому я и не понимала, отчего сейчас он ведет себя столь странно.

Что же ты натворил, папа? – хотелось мне задать ему вопрос, но я этого не сделала. Я никогда не называла его папой в лицо, потому что он этого не понимал. Он был моим отцом, не больше и не меньше.

Когда тонкие колеса коляски покатились, подскакивая, по небольшому мосту, я была вынуждена ухватиться за сиденье и снова выглянула наружу, не сумев побороть искушения, но на этот раз отец меня не одернул. Я ахнула, поддаваясь охватившему меня радостному удивлению. Хотя время близилось к закату, я с восхищением взирала на западные холмы, отбрасывающие темно-сливовые тени, и на простиравшиеся до линии горизонта пшеничные поля, под проливным дождем казавшиеся золотистым морем.

Дождевая капля упала мне на нос, и я стряхнула ее, вполголоса ругаясь на смеси английского и японского. Я свободно владела двумя языками, так как изучала их одновременно. Япония являлась моим домом, в котором я прожила большую часть жизни, и я очень гордилась своими лингвистическими способностями. Хотя из-за своих белокурых волос в этой стране темноволосых женщин я частенько чувствовала себя не в своей тарелке. Отец уверял меня, что со временем я стану такой же красивой, как моя мама, но ему ничего не было известно о моем желании стать гейшей. Я улыбнулась и подумала о том, что мама бы наверняка это одобрила. Гейшами все восхищались. Они были самыми красивыми женщинами во всем, начиная от походки и одежды и заканчивая духом.

Я снова вздохнула, в этом порыве воздуха выпуская все свое раздражение. Если я буду жить в монастыре, то никогда не сумею стать одной из них. Я буду обречена влачить жалкое, безрадостное существование, быть покорной и проводить дни в молитвах, а ночи в одиночестве. Красота и блеск страны цветов и ив сулила гораздо больше. Но пока моя мечта стать гейшей только тем и остается – мечтой.

Мы ехали уже примерно час, а может, и больше, и небо начало темнеть, а на земле залегли длинные зеленые тени. До меня доносилось карканье живущих в древних соснах воронов, будто таким торжественным хоралом они приветствовали меня в моем новом жилище.

Нет, подождите-ка, вовсе не птичьи голоса я слышала, а громкие удары бронзового гонга, разносящиеся по округе и сливающиеся с барабанящими по пологу каплями дождя. Затаив дыхание, я наблюдала за тем, как наш рикша тащит коляску по узкой аллее с нависающими над головой ветвями деревьев, скрывающими из вида темнеющее небо.

Внезапно дождь прекратился, будто повинуясь воле богов. Прислушавшись, я различила шум воды, текущей по маленьким акведукам у дороги, почти скрытым большими, похожими на папоротник растениями. Мы продвигались по вьющейся между холмами тропе, которая внезапно оборвалась.

Юноша-рикша остановился и склонил повозку к земле. Я облегченно выдохнула.

– Мы на месте, Кэтлин, – произнес отец, хотя я не уловила в его голосе радости.

– В монастыре?

– Да.

Мне тут же захотелось сбежать. Как можно дальше.

Выбираясь вслед за отцом из коляски на негнущихся ногах и в мокрых ботинках, я поразилась царившей вокруг тишине и осмотрелась. Куда все подевались? Обычно монахи и монахини разгуливают по окрестностям в своих забавных соломенных шляпах, похожих на корзины и скрывающих лица. Ладони их вытянуты вперед, и они просят милостыню низкими заискивающими голосами.

Но моим глазам предстали лишь тусклые красные ворота, стоящие перед лестницей с очень крутыми ступенями, ведущей к маленькому храму с алыми столбами, поддерживающими тяжелую, крытую серым листовым железом крышу. По территории храма были развешаны сотни фонариков, а на каменных пьедесталах возвышалось несколько статуй небесных сторожевых псов.

Я почти ожидала, что они начнут лаять, когда мой отец стал поспешно подниматься по ступеням. Настроение у него было мрачным. Я сделала было шаг вперед, намереваясь последовать за ним, то тут вниманием моим завладели восхитительные пурпурные полевые цветы, растущие в зарослях у лестницы. Они манили меня своими длинными мягкими лепестками, напоминающими о тончайшем шелке, который носят гейши. Ослепленная их красотой, я склонилась, чтобы сорвать веточку цветов, как вдруг…

Вжи-и-ик! Что-то с невероятной скоростью просвистело мимо моего лица, и щекой я ощутила движение воздуха, потревоженного этим движением. Я удивленно коснулась своей кожи, но, прежде чем успела снова склониться к цветку, услышала звук, который ни с чем невозможно перепутать, – соударение камня с другим камнем, от которого во все стороны разлетается мелкая крошка.

Я повернула голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как голова статуи сторожевого пса отделяется от туловища и падает на землю, разбиваясь на крупные уродливые куски.

Тут я услышала окрик:

– Не смей трогать цветы!

Испуганная и потрясенная до глубины души, прячущейся во все еще мокрых от дождя покровах, я отпрыгнула назад и, оглядевшись, с удивлением обнаружила юношу-рикшу, доставившего нас сюда. Это он обратился ко мне, нарушив царящую вокруг тишину.

– Почему? – недоуменно спросила я. – Что в этом такого?

– Эти цветы ядовитые, – пояснил он, склоняясь передо мной и понимая, что не следовало ему вообще заговаривать со мной. Как окажется чуть позднее, крик его привел к неожиданным последствиям.

– Ядовитые? – переспросила я.

Тут внимание мое было привлечено неким волнением в небе. Подняв голову, я заметила сотни парящих голубей, шум крыльев которых смешивался с лошадиным ржанием. Лошади? Монахини сторонились любых благ цивилизации, включая и транспортные средства, и повсюду ходили пешком. Так откуда же взялись лошади?

– От прикосновения к этим цветам руки у тебя будут гореть огнем, – продолжал юноша, – и кожа станет красной. – Тут он склонился к самому моему уху и прошептал: – А я хочу заставить твои щеки раскраснеться от пламени страсти.

– Ах! – Я отвернулась от него, залившись ярким румянцем. Серебристый туман предвкушения окутал мое лоно, а в низу живота заклубился пар, распространившийся по всему телу и воспламенивший чувства. Грубое замечание юноши обескуражило меня, но еще больше меня взволновала собственная реакция. Внутри меня возникло какое-то доселе неведомое ощущение, которое вовсе не казалось неестественным. Я испытала всепоглощающее желание отдаться на милость необузданной сексуальной энергии своего нового открытия. Тем не менее я боялась некой темной сущности, для которой не смогла подобрать названия, боялась, что потеряю контроль над собой и совершу дикие поступки, о которых до нынешнего момента даже не помышляла, а затем стану жаждать большего.

Призвав на помощь все свое мужество, необходимое мне, чтобы противостоять возбуждению и вожделению, я осмелилась посмотреть вниз и заметила большую выпуклость у юноши между ног. Сердце мое забилось быстрее, когда…

– Садись обратно в коляску, Кэтлин! – услышала я окрик своего отца по-английски. В голосе его явно угадывалось отчаяние. – Мы уезжаем!

Я увидела, как он быстро спускается по лестнице, перескакивая сразу через две или три ступеньки. Случилось что-то ужасное.

– Что происходит? – спросила я. Налетевший порыв ветра принес с собой запах конского пота, острый и раздражающий обоняние. Значит, ржание мне вовсе не послышалось.

Отец схватил меня за руку и затолкал в рикшу.

– Они поджидали нас, хитрые дьяволы! Садись, сейчас же!

Я беспрекословно повиновалась. Сердце мое неистово колотилось от страха, а отец кричал возничему, чтобы тот ехал вниз по узкой аллее. Я осмелилась посмотреть через клеенчатую занавеску, вперив взгляд в крутую лестницу, ведущую к храму, но отец тут же заставил меня податься назад. Все же я успела заметить клубы пыли – нас преследовали.

Молодой человек бежал все быстрее и быстрее, я слышала его учащенное дыхание.

– Кто поджидал нас в храме, отец?

Быстрее и еще быстрее бежал юноша. Должно быть, он обладал силой самих богов.

– Я уверен, что это были приспешники принца. Если бы юноша не закричал, вспугнув тем самым голубей и лошадей наших недругов, мне страшно даже подумать, что с нами могло бы случиться. – Он крепко обнял меня, и я почувствовала, как тело его дрожит. – Я представления не имею, откуда они узнали, что мы направляемся именно сюда.

Тяжелое дыхание. И топот ног. Юноша продолжал свой бег.

– Оги-сан.

Я напомнила отцу, что старуха, должно быть, подслушала о наших планах и узнала название монастыря.

Тот кивнул:

– Она вовсе не плохая женщина, но очень слабая. Люди принца ни перед чем не остановятся в своем стремлении найти нас, включая и запугивание старухи мечом, чтобы развязать ей язык.

– Что будет, если они поймают нас? – осмелилась спросить я.

Отец поморщился, будто сама мысль об этом была ему невыносима.

– Я умру, защищая тебя, дочка.

– Но им не удастся поймать нас, – заявила я. – Юноша их перегонит.

– Не слишком ли велика твоя вера в его способности? – сказал отец и, выглянув наружу, заявил: – Хотя я не считаю, что его быстрые ноги помогут нам спастись, мы все еще можем рассчитывать на это благодаря его смекалке.

– Что ты имеешь в виду?

– Посмотри сама.

Я выглянула через щелочку в промасленной ткани и удивленно вскрикнула, поняв, что мы остановились под арочным мостом. Глубокие тени, отбрасываемые зеленой листвой деревьев, скрывали нас от посторонних глаз в сгущающихся сумерках.

– Мы под мос…

– Тихо! – приказал отец. – Слушай.

Мгновения спустя наш слух уловил топот подкованных конских копыт, галопом проносящихся по мосту. Наши преследователи устремлялись вперед. Стук копыт по деревянным доскам все не прекращался, словно над нашими головами проносилось целое обезумевшее стадо.

Я насчитала три или четыре лошади. Ездоки кричали и били их пятками в бока. Теперь мне открылся смысл старинной японской пословицы, гласившей, что все мосты в этой стране изогнутые, потому что демоны могут перемещаться только прямолинейно.

Демоны, подобные преследующим нас мужчинам.

Отец продолжал сжимать меня в объятиях, и я сидела не шелохнувшись. Мир вокруг погрузился в безмолвие. В кольце рук отца я ощущала себя в полной безопасности, уверенная, что он приведет нас в безопасное место.

Но события последних двадцати четырех часов давили на меня тяжелым грузом. Опасность миновала, пусть и на короткое время. Я расслабилась, позволила своему утомленному телу на минуту-другую провалиться в сон, но отдохновения не почувствовала, так как в дальнем уголке сознания притаился не дававший мне покоя вопрос о том, почему эти люди преследовали нас. Почему?

Чего не рассказал мне отец?

Глава 2

Тихий звук дыхания был едва слышен в ночном воздухе, аромат запретной любви смешивался со своенравным легким ветерком, а удушающая жара покрывала потом извивающиеся на пике страсти тела любовников под москитной сеткой. Все это подействовало на меня как чувственное заклинание, когда мы вернулись обратно в Киото.

Крупные круглые капли дождя падали на покрытые серой черепицей крыши домов, а по дороге ползали гусеницы. То была ночь, полная страхов, но также и волшебства.

Волшебства из сказки, которой еще только предстояло быть рассказанной.

Но прежде…

– Опасность для нас еще не миновала, Кэтлин.

– Я знаю, отец.

– Ты всегда доверяла мне, дочь моя.

– Да, отец.

– Веришь ли ты, что, что бы я ни делал, я делаю это из любви к тебе?

– Да.

– Даже если я отвезу тебя в такое место, которое может показаться непривычным для молодой девушки?

– Да. – Я прижала руку к груди, словно стараясь успокоить неистово колотящееся сердце. Я чувствовала, что со мной вот-вот должно произойти что-то удивительное и необычное. Загадка, но какая?

– Я много размышлял, дочь моя, и задавал вопросы. Ни за что на свете я не допущу, чтобы тебе причинили зло, но сейчас я стою на пороге принятия самого трудного в своей жизни решения.

– Какого решения?

– Где нам спрятаться. Ни одно место не является надежным укрытием от приспешников принца. Если только…

Я взяла отца за руку. Ладонь его была холодна.

– Отец, продолжай.

– Если только мы не укроемся в таком месте, где никому и в голову не придет нас искать, месте, наполненном секретами мужских желаний, месте, посвященном поиску наслаждения, месте, которое я и помыслить не мог показать своей дочери. Но теперь иного выбора у меня нет. Если приспешники принца найдут нас, они совершат самое страшное деяние над…

– Нет! Они нас не найдут. Не найдут.

Отец крепче прижал меня к себе, так крепко, что мне стало трудно дышать. Я не могла понять его несвязных речей. О чем он толкует? Куда хочет меня отвезти?

– Не осуждай меня, Кэтлин. Пойми, я долго и напряженно обдумывал тот шаг, который собираюсь сейчас совершить. Я понимаю, что ты станешь вести определенный образ жизни, который я совсем не одобряю, но иного выбора у меня нет.

– Куда мы направляемся?

– В чайный дом Микаэри янаги.

– Микаэри янаги, – эхом повторила я. – Что означают эти слова?

– Чайный дом Оглядывающегося дерева.

Оглядывающегося дерева? – удивилась я про себя. И на что же оно там смотрит?

– Симойё спрячет нас, – продолжал отец, – я в этом уверен.

– Симойё? – спросила я, ничуть не удивившись тому, что отец не следует японской традиции, предписывающей добавлять почтительное сан к именам. Произнесенное им имя ничего для меня не значило, но интонация его голоса приятно ласкала слух.

Коляска громыхала по влажным от ночного летнего дождя улицам. Отец сжал мою руку.

– Симойё – моя хорошая подруга, Кэтлин, это женщина, которой я могу доверить… – он тепло посмотрел на меня, – самое дорогое, что у меня есть.

– Отец… – начала было я, решив уточнить, кто же такая эта женщина. Учительница? Приятельница? Или нечто большее? Нечто загадочное?

Вдруг она гейша?

– Да, Кэтлин? – отозвался он.

Я набрала в легкие побольше воздуха, собираясь с мужеством, потом все же спросила:

– Ты когда-нибудь был в доме гейш?

Захваченный врасплох моими словами, он сглотнул комок в горле, затем, поколебавшись немного, ответил:

– Гейша – это женщина утонченная и обладающая безукоризненными моральными качествами. Хотя она часто влюбляется, иногда мужчина, ставший ее избранником, не в состоянии заботиться о ней так, как ему бы хотелось.

– Я хочу стать гейшей, – со всей уверенностью, свойственной юности, заявила я.

Мои слова поразили отца.

– Ты? Моя дочь – гейшей? Это невозможно. Ты гайджин – чужестранка, а, согласно традиции, гайджин не могут становиться гейшами, – пояснил он, дергая меня за волосы.

Слова отца глубоко опечалили меня, я сгорбилась и перестала улыбаться. Отец же, наоборот, пришел в хорошее расположение духа, позабавленный моим заявлением, и, откинувшись назад на сиденье, глубоко выдохнул и надолго замолчал.

Ну и ладно. Уши мои и без того вибрировали от его замечания.

Гайджин не могут становиться гейшами, сказал он.

Но я ему не верила. Когда все наши злоключения останутся позади, я докажу ему, как сильно он заблуждается. Когда я повзрослею…

Погодите-ка минутку. Погодите.

Происходило что-то интересное. Подсматривая в щелку между промасленной тканью, закрывающей коляску, я была очарована элегантными панельными домами с высокими стенами вокруг них, стоящими вдоль канала. В этой части Киото улочки были маленькими и узкими, с домами из черного дерева. Я отметила, что каждый стоящий у канала многоярусный дом имеет сзади деревянную платформу, которая тянется прямо к широкому берегу реки. Внимание мое привлекли ярко-красные бумажные фонари, висящие на квадратных верандах и покачивающиеся на ветру. На каждом фонаре были нанесены жирные черные японские иероглифы. За пеленой дождя различить написанное было не так-то просто, но я все же смогла. То были имена. Женские имена. Я вспомнила, что видела похожие фонари в Шинбаши – квартале гейш в Токио.

Я улыбнулась. Из прочитанных мною книг я знала, куда мы прибыли – в Понто-Чо близ Гиона, а именно в квартал гейш на реке Камо. От осознания того, в каком магическом месте я оказалась, тело мое пронзила судорога.

Соскользнув на самый краешек сиденья, я высунула голову наружу. Большие дождевые капли ударяли меня по носу, векам, губам, оставляя после себя привкус необычности этого района, называемого Понто-Чо. Я пожирала глазами поочередно все стоящие на реке дома. В мире гейш меня восхищало многое. Мне стало интересно, где же находится Чайный дом Оглядывающегося дерева. С каждой минутой юноша-рикша приближал нас к цели нашего путешествия. Он бежал не останавливаясь с тех пор, как мы покинули сельскую местность, и не раз, выглядывая наружу, я ловила на себе его ответный взгляд.

Наблюдая за юношей, я еще больше вдохновлялась идеей укрыться в чайном доме. Раз этот молодой человек может бежать без остановки такое долгое время, то наверняка он может выдержать и длительный чувственный марафон на футоне под шелковым балдахином.

Что было бы, если бы я была гейшей, а он – моим любовником?

Какие наслаждения ожидали меня, наслаждения, едва скрытые крошечным синим отрезом ткани вокруг его бедер?

Гром все грохотал, и я оперлась спиной о спинку сиденья рикши. Мне не было страшно. Звук дождя, льющегося из облаков на землю, рождал в моем воображении образ могущественного самурая, снова и снова пронзающего своим пенисом-мечом лоно постанывающей девушки.

Ах, как же мне хотелось самой испытать эти удовольствия. Но на сердце моем тяжелым камнем лежало беспокойство о том, будем ли мы с отцом в безопасности в чайном доме.

Закрыв глаза, я позволила дождю барабанить по моему лицу, отчаянно желая, чтобы опасность миновала и чтобы я смогла изменить свою внешность, став, таким образом, неузнаваемой для своих преследователей. Если бы только капли дождя превратились в инструмент скульптора, способного преобразить мое лицо, сотворив мне изогнутые брови, высокие скулы и полные карминного цвета губы! Я верила, что гейши подобны дождю и что кожа их такая же прозрачная и красивая, бесцветная, но одновременно и переливающаяся оттенками голубого, красного и желтого. Как же мне хотелось самой стать одной из этих женщин! В моем представлении гейша была сродни волшебной принцессе, остающейся чистой и нетронутой до тех пор, пока ее не сделает своей невестой прекрасный принц и не увезет в свой замок, окруженный крепостным рвом. Замок этот будет очень похож на дворцы, относящиеся к тем временам, когда Токио назывался Эдо, – я читала об этом в книге, – в нем будет такое великое множество комнат, что на осмотр их всех не хватит и целой жизни. А еще у меня будет множество кимоно, тканных из золотых нитей, и сияющие украшения для волос, выполненные из чистейших бриллиантов и черных жемчужин.

Мужчина, которого я полюблю, станет лежать рядом со мной на футоне под шелковым пологом, и мы познаем обнаженные тела друг друга через нежные ласки и прикосновения. Я окунусь в ни с чем не сравнимое наслаждение толчков возбужденной мужской плоти в своем лоне и испытаю неуловимое ощущение, которое уже начинаю понимать и которое скрывается в глубинах моей души, – это боль, от которой никогда невозможно избавиться.

Юноша-рикша свернул на крошечную улочку, идущую вдоль канала, затем пробежал по узкой аллее, перешел мост и наконец остановился у чайного дома, обнесенного высоким забором. Большая ива трепетала на ночном ветру, а за бумажными панелями горели розовые и желтые огни.

Я задержала дыхание, опасаясь, что могу в любой момент проснуться и осознать, что все это мне только снится. У меня было такое чувство, что я внезапно оказалась в сказке.

– Девочка не может остаться здесь, Эдвард-сан, – резко произнесла женщина по-японски, отчаянно жестикулируя.

– У меня нет иного выбора, Симойё-сан, – с нажимом ответил отец, затем немного мягче добавил: – Я прошу сделать это для меня.

– Я не могу. Если люди принца разыскивают тебя по всему городу, они найдут ее здесь.

– Но не в том случае, если ты наденешь на нее черный парик и изысканное кимоно.

Черный парик? Я старалась держаться в тени, но женщина по имени Симойё не сводила с меня глаз, и это было особенно удивительно, потому что совсем не соответствовало японской манере поведения. Я же в свою очередь не могла не взирать на нее с такой же пронизывающей пытливостью.

Я осмелилась медленно продвинуться вперед, чтобы лучше рассмотреть красивую женщину с тугим узлом черных волос на затылке, которая с такой горячностью высказывалась против моего пребывания в чайном до ме. Лицо ее было не накрашено, за исключением небольшого количества рисовой пудры на щеках, но я могла бы поклясться, что губы у нее темно-красные, хотя я вообще не видела рта. Говоря, Симойё плотно сжимала губы и энергично жестикулировала. Ее темное розовато-лиловое кимоно с рукавами длиной до бедер плотно облегало по-девически стройную фигуру. Хо тя на крошечных ступнях были только белые носки, она показалась мне выше прочих японских женщин.

Или все дело было в том, как она стояла? Прямо и гордо, точно зная свое место, приближенное к самим богам.

Когда она сделала шаг по направлению ко мне, я очень удивилась, так как мне показалось, что она не ступает по земле, а парит в воздухе. Или то была всего лишь зрительная иллюзия, порожденная вышитыми птицами на ее поясе, туго охватывающем талию?

Ее пылкие слова иллюзией точно не являлись.

– Если твоя дочь останется здесь, Эдвард-сан, ты же не думаешь, что я сделаю ее майко? – спросила Симойё, прижимая руки к груди.

Глаза мои широко распахнулись. Я знала, что майко на местном наречии называют ученицу гейши. При этой мысли я чуть не задохнулась от радости, но вот женщина моих чувств явно не разделяла.

Вам не о чем беспокоиться, подумала я. Мой отец никогда не позволит мне стать гейшей.

– Именно это я и имею в виду, Симойё-сан, – ответил отец.

Я раскрыла рот от удивления, не веря, что отец произнес те слова, что я так жаждала от него услышать.

Он продолжал:

– Будучи майко, она должна быть избавлена от любых… – он немного помялся, тщательно подбирая слова, – неприятных или неловких ситуаций, связанных с вашими клиентами.

Разум мой был всецело поглощен этим новым поворотом событий, и, пораженная произнесенными отцом словами, я не обратила внимания, что ладонь его ласкает шею женщины, будто то была прелюдия интимных моментов, которые они делили в прошлом. Затем рука его скользнула ниже, в клиновидный вырез ее кимоно, и задержалась там, лаская ее груди кончиками пальцев. Женщина резко вздохнула. Мне же хотелось отвести взгляд. Мой отец делает это?

Я продолжала во все глаза смотреть на женщину. Пояс ее был низко повязан на талии, что символизировало зрелый возраст, но груди ее не стали плоскими, они оставались полными, и через ткань кимоно проступали затвердевшие острые соски. Нижнее кимоно женщины было сшито из тончайшего шелка. Я видела, как она подрагивает от удовольствия.

– Даже если я этого и хочу, Эдвард-сан, – прошептала Симойё, – я не могу позволить ребенку оставаться здесь. Она не поймет нашего образа жизни.

– Она научится. Высокие стены скрывают много секретов.

– Да, Эдвард-сан, много секретов. В этом мире посетителям дозволено видеть лишь маску женственности. Гейша никогда не показывает клиенту своей истинной сущности, но склоняется перед ним, точно ива, и нередко ублажает тех, кто этого совсем не достоин. Такой жизни ты хочешь для своей дочери?

Отец мой замер на месте, напрягшись всем телом и сжав руки в кулаки. Я думала, что он посмотрит на меня, но он этого не сделал.

Скажи «да», папа, пожалуйста, скажи «да».

– Я пребываю в отчаянии, Симойё-сан, – произнес он. – Нет другого такого места, где моя дочь будет в безопасности. Я вернусь за ней так скоро, как только смогу. Но до этого момента ты должна мне помочь.

– А что касается юноши-рикши?

– Хиса-дон никому ни словом не обмолвится о сегодняшней ночи. Он знает свое место.

– Это так, но…

– Пожалуйста, Симойё-сан, я молю тебя помочь мне спасти мою дочь.

Женщина вовсе не казалась убежденной.

– Жизнь наша в этих стенах подчинена строгим правилам, Эдвард-сан. Если я отвечу согласием на твою просьбу, девочке придется следовать всем правилам, предписанным для майко, чтобы не возбуждать подозрений. Поначалу она станет служанкой, которой нужно будет работать долгие часы и учиться через наблюдение, но это закалит ее характер. Ей нужно будет освоить игру на лютне и арфе, а также умение танцевать, выучить язык вежливости гейши, предписывающий не выражать мысли прямо, а говорить намеками, уважать старших и нести за них ответственность. Помимо этого, девочке нужно будет научиться искусству носить кимоно и хранить чистоту до тех пор, пока ей не будет даровано право подушки.

К этому времени я забилась подальше в тень, чтобы скрыться от пронизывающего взгляда женщины. То, с какой интимностью касался ее отец, обеспокоило меня, но этот разговор обеспокоил меня еще больше. Я догадывалась, что означают слова «право подушки». Это то самое, шелковистое, теплое и восхитительное, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они лежат на футоне, переплетясь телами. Сердце мое неистово забилось, на щеках проступил розоватый румянец. Научат ли меня здесь искусству заниматься любовью с мужчиной?

Подогреваемая овладевшим мной восторгом, я обдумывала эту новую и интересную ситуацию: если Симойё согласится, я смогу остаться в чайном доме и обучиться искусству быть гейшей, что было одновременно и восхитительно, и пугающе.

Легкий шум привлек мое внимание, и я посмотрела в противоположный конец комнаты. Я услышала стук, затем шуршание рисовой бумаги – это открылась дверь. Очевидно, из-за затяжных дождей гейши не заменили свои экраны и двери летними бамбуковыми перегородками – обычай, который неукоснительно соблюдался, чтобы бороться с жарой и высокой влажностью. Я подавила смешок. Мое присутствие здесь также нарушало привычное течение жизни обитательниц этого дома. Неудивительно, что Симойё не испытывает радости.

На пороге показалась юная девушка, которая передвигалась на коленях и трижды поклонилась присутствующим, касаясь лбом пола. На ней было темно-синее шелковое кимоно с полосатым бело-розовым поясом, повязанным на талии. Черты ее лица были непримечательны, но ее миловидность привлекла мое внимание. Было в ней нечто невинное, почти детское.

Девушка подала чай, поставив на низкий черный лакированный столик крошечные чашечки и поднос с конфетами в форме золотых рыбок с веерообразными хвостами. Сахарная чешуя их поблескивала, точно крупинки золота, заставляя мой рот увлажниться.

Девушка подала мне чашечку чаю, затем салфетку и, наконец, конфету.

– Спасибо, – прошептала я ей по-японски и поклонилась.

Девушка удивленно округлила глаза, затем отвесила мне еще один поклон и сказала:

– Это честь для меня.

Я хотела было еще раз поклониться, но тут взгляд мой упал на моего отца и замер. Я не могла ни поднести чашку к губам, ни положить в рот конфету. Я не верила своим глазам. Мой отец и Симойё стояли в тени в углу комнаты, и тела их соприкасались самым интимным образом. Женщина, казалось, забыла о моем присутствии и не отклонялась от ласк высокого американца. Он погладил кончиками пальцев сначала ее лицо, затем губы, обнимая ладонями подбородок. Она не отпрянула даже тогда, когда руки его скользнули вниз по ее ногам, лаская упругие бедра и круглые ягодицы. Затем, запустив руку за отворот ее кимоно, отец коснулся ее грудей, принялся поигрывать ими. Я почувствовала, что женщине трудно скрыть свои эмоции, хотя она привыкла это делать. У меня создалось впечатление, что она не может дольше сохранять хладнокровие, хотя и продолжала говорить мягким голосом, четко произнося слова.

– Как много ты рассказал девочке? – поинтересовалась Симойё, высвобождаясь из объятий отца, хотя и не возражая, когда он положил руки ей на плечи, омывая ее лицо своим дыханием и лаская губами шею.

Я открыла рот, намереваясь спросить отца, что еще он от меня скрывает, но сидящая рядом со мной девушка прочистила горло, чтобы привлечь мое внимание. Я посмотрела на служанку, и она тут же приложила палец к губам, показывая, что нужно хранить молчание.

– Что не так? – смущенно поинтересовалась я, гадая, не нарушила ли я какое-то правило гейш.

– Приношу вам свои извинения, – прошептала девушка, кланяясь мне. – Мне очень жаль. Я не хотела оскорбить вас.

Я поклонилась в ответ и ничего не сказала. И как же это я позволила себе, будучи в восторге от того, что смогу стать гейшей, забыть о своих манерах? Служанка спасла меня от неловкой ситуации, ведь при таких обстоятельствах я должна была притвориться невидимой.

Но действия мои не укрылись от глаз отца.

Он вперил в меня взгляд, от которого сердце мое неистово забилось в груди, точно пойманная в банку бабочка. Он знал о моих лингвистических способностях, поэтому я не удивилась, когда он, снова повернувшись к Симойё, ответил:

– Она знает, что жизнь моя в опасности.

– Известно ли ей, что ты возвращаешься в Америку? – поинтересовалась женщина сдавленным голосом.

На этот раз мне не удалось подавить страха, который ворвался в мою душу стремительно, как кролик, удирающий от стрелы охотника. Не такие слова ожидала я услышать. Мною овладела паника.

– Это же неправда, отец, да? – вскричала я, вскакивая на ноги и нимало не заботясь больше о том, что нарушаю правила. Мой отец был гораздо важнее для меня любых правил. Я бросилась ему в объятия и, прижавшись щекой к его груди, всхлипнула. – Ты же никуда не уедешь, правда? Ты не можешь так поступить.

– Не хочешь ли сказать дочери правду? – спросила Симойё. На этот раз голос ее был тверд и требователен.

– Нет. Если она узнает, то окажется в еще большей опасности, – возразил мой отец. – Она должна остаться жить здесь, с тобой, Симойё-сан, и научиться быть майко. Для меня это единственный способ ускользнуть от приспешников принца.

Женщина поклонилась и с величайшим усилием молвила:

– Как пожелаешь, Эдвард-сан.

Я отказывалась верить в то, что со мной происходит. Просто не могла.

– Я хочу поехать с тобой, папа, – без раздумий произнесла я, мгновенно отринув свою мечту сделаться гейшей. Сердце мое взывало к отцу, и я с силой вцепилась в рукав его пальто. Он заметил, что я употребила уменьшительно-ласкательное слово «папа» вместо привычного «отец», и это поразило его. Я решила было, что он передумает. Но он всего лишь обхватил мое лицо ладонями и посмотрел мне в глаза. Я не в силах была различить выражение его лица за пеленой слез, катившихся по моим щекам так же быстро, как дождь, барабанивший по крыше деревянного чайного дома, но его слова были мне отлично слышны.

– Я должен вернуться в Америку, Кэтлин, и находиться там до тех пор, пока не придумаю, как исправить то неверное, что я совершил.

– Ничего подобного ты не делал, отец. Ты хороший и добрый.

– Как бы я хотел, чтобы так оно и было на самом деле, Кэтлин, но на этот раз я не оправдал твоего доверия. И по этой причине мне нужно уехать.

– Но почему я не могу отправиться вместе с тобой? – вскричала я, и голос мой разнесся по всему чайному дому, приглашая любопытные глаза подсматривать в щели в бумажных дверях, а уши подслушивать. Молодые любопытные девушки столпились за полуприкрытой раздвижной дверью, взирая на меня, белокурую гайджин, но я не обратила на них никакого внимания. Действительно, я хотела стать гейшей, но отец был для меня гораздо важнее.

– Опасность слишком велика, Кэтлин. Мне придется передвигаться как можно быстрее и не всегда в приятном окружении. А ты должна остаться здесь с Симойё-сан. Она хорошая женщина и станет обращаться с тобой как с собственной дочерью, – сказал он и, помолчав немного, добавил: – А тебе следует подчиняться ей и делать все, что она говорит, Кэтлин, даже если не понимаешь зачем. От этого зависит моя жизнь.

– Это единственный способ, отец?

– Да. Я никогда ни о чем не просил тебя, Кэтлин, – произнес отец глубоким голосом, который мне никогда прежде не доводилось слышать. В нем звучали мрачные нотки, предупреждавшие меня не спорить с ним. – Тебе известны законы этой страны и важность сыновнего долга. – Он погладил мои волосы, пальцами убирая их с лица и заставляя посмотреть ему в глаза. – Не навлекай на нас бесчестье.

Хотя обычно я была чрезмерно любопытна, сейчас требовательный тон отца напугал меня. Да, я знала, какая роль отводится долгу в этой стране. Преданность семье была незыблемым устоем общества.

У меня не осталось выбора, кроме как повиноваться отцу, хотя подобное предложение судьбы и показалось мне довольно странным. Чтобы мечта моя стать гейшей осуществилась, мне придется отказаться от единственного человека в мире, которого я люблю, – своего родителя. Что за злую шутку сыграли со мной боги?

– Я все поняла, – произнесла я дрожащим голосом, едва сохраняя самоконтроль и ощущая на себе бесчисленные пары черных глаз, особенно взгляд той служанки, которая удержала меня от опрометчивого шага, когда я хотела броситься вперед, подстегиваемая бешеными эмоциями.

– Уверена ли ты, что понимаешь, чего от тебя ожидают, Кэтлин? – требовательно спросил отец, опуская голову, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

– Я сделаю, как ты пожелаешь, отец, – почтительно ответила я, хотя и не осознавала, зачем я это делаю. Возможно, потому, что я болезненно прочувствовала важность ситуации, или потому, что на меня взирало множество темноволосых девушек, чьи глаза отмечали мою уникальность, а голоса тихо нашептывали что-то друг другу. Возможно, в первый раз в жизни я была поставлена перед неким обстоятельством, которого не могла ни до конца понять, ни успешно сопротивляться ему. Не отрицаю, я была заинтригована идеей присоединиться к этим молодым женщинам, столь открыто выказывающим передо мной свое любопытство.

Они не верят, что я останусь. По словам одного японского поэта, американцы подобны бабочкам, порхающим с цветка на цветок, они беспокойны, как океанские волны. Я же должна придержать свою мятущуюся натуру и ждать. Ждать возвращения отца за мной, а также того дня, когда я стану гейшей.

Я разжала руки и отпустила полы его пальто.

Глаза мои застилали слезы, и я изо всех сил старалась не проронить ни слова, когда отец поцеловал меня в щеку, после чего в молчании поспешил к секретному выходу из чайного дома и исчез, растворившись в пелене дождя и ином мире, куда я не могла последовать за ним. Отец сообщил мне, что возвращение в Америку займет у него около восемнадцати дней, потому что погода часто бывает холодной и море штормит. Хотя айсбергов в Беринговом проливе не наблюдается, на Алеутских островах дуют суровые ветры, и многие суда погибают в пучине. Я молилась, чтобы эта страшная судьба миновала корабль моего отца.

Я вскинула голову и расправила плечи. Не в обычаях этой страны было показывать свои эмоции при посторонних. Я напомнила себе, что нужно быть мужественной, чтобы отец мог мною гордиться.

В этот поздний час летней ночи, находясь здесь, в Чайном доме Оглядывающегося дерева, я начну свое обучение, чтобы стать гейшей, или гейко, как их называют на местном диалекте Киото. Я научусь быть идеальной женщиной в искусственном мире, где каждая является искусной любовницей, чьи губы чувственны, улыбка обаятельна, но едва заметна, а глаза искрятся, готовые соблазнять или развлекать.

Мне привьют самые лучшие манеры, а также научат откровенно высказывать свое мнение, заразительно смеяться и флиртовать. Каждый изящный жест – будь то опускание глаз или поклон, призванный подчеркнуть красоту шеи, или покачивание длинными пальцами – будет являться частью моей скрупулезной подготовки. Я буду распространять вокруг себя одухотворенность, стану живой статуей идеала женщины, отполированной до совершенства.

И помимо всего прочего в мои обязанности всегда будет входить создание для мужчин комфортной обстановки. Я узнаю, как очаровывать их изгибами моего тела и возбуждать в них желание. Мир наслаждений подобен пчеле, смакующей первый глоток цветочного нектара, или голодной птичке, клюющей мякоть сочного персика, – он примет меня в свои объятия, как заблудшую дочь.

Загнав свой любопытный девический дух в дальний уголок сердца, где он будет прятаться до тех пор, пока я снова не выпущу его на свободу, я повернулась к Симойё и поклонилась ей:

– Я готова начать свое обучение, чтобы стать гейшей.

Глава 3

Чик-чик. Чик-чик.

Желудок мой сжался от страха. Что это за шум? Похоже на звук что-то режущих ножниц. Я изо всех сил старалась разомкнуть веки, чтобы увидеть, что происходит, но не могла, поэтому продолжала беспомощно лежать, не в силах пошевелиться, будто находилась под действием заклинания.

Затем я услышала другой звук – вздох, и еще один, снова щелканье ножниц и шорох отодвигаемой в сторону бумажной двери.

– Что ты делаешь, Юки-сан? – поинтересовался девичий голос.

– Отрезаю ее золотистые волосы.

Мои волосы? О нет! Я боролась, изо всех сил боролась, но не могла даже поднять руку, чтобы защититься.

– Зачем, Юки-сан? Она же такая красивая.

– Разве не понимаешь, Марико-сан? Она все погубит, если волосы ее будут оставаться цвета шелковых золотых нитей.

Погублю что? Я продолжала пытаться открыть глаза или пошевелить рукой или ногой, но тщетно. Веки мои тяжелым грузом давили на глаза, а тело лежало неподвижно, точно холодная скользкая рыба, которых выбрасывают на причал встречать приплывающие из-за моря корабли, – я видела это своими глазами, когда ходила с отцом на прогулку по пристани.

Как бы упорно ни старалась, я не могла сдвинуться с места. Я лежала на спине на шершавом матрасе, впивавшемся мне в кожу, прикрытая, судя по моим ощущениям, халатом, какие носят под кимоно. Его шелковистое прикосновение ласкало меня. Тело мое омыл холодный ветерок, когда кто-то приблизился ко мне. Я услышала шелест длинных одежд по коврику-татами и мягкие шаги. Соленые капли пота покатились по моим губам и на подбородок. Я вздохнула и расслабилась. Девушки удалились.

Где я нахожусь? Что происходит?

Я вспомнила, что последовала за Симойё по сияющему коридору, а потом, поднявшись по ступеням, оказалась в длинной комнате с низким потолком, разделенной на три секции ширмами из непрозрачной золоченой бумаги. Не успела она меня остановить, как я выбежала на балкон из полированного кедра, чтобы посмотреть в ночь в надежде увидеть отца. Но его нигде не было.

Сердце мое отозвалось болью, и я беспомощно упала на колени перед стенным экраном и, вцепившись ногтями в нарисованные на нем изящные ветви, разрыдалась. Я молилась лишь, чтобы боги не отнеслись к моему поступку неблагосклонно. У меня вдруг возникло странное чувство, что я никогда больше не увижу своего отца, и эта утрата породила в моей душе гнев и печаль, столь сильные, что я напрочь забыла о хороших манерах, которым меня учили в миссионерской школе. Терзаемая болью, я схватила вазу с цветочным орнаментом, стоящую в нише в стене, и зашвырнула ее через комнату, чтобы дать выход своему гневу. Симойё просто стояла и наблюдала, на лице ее не отражалось никаких эмоций, что было свойственно гейше. Я же выпустила пар и теперь, тяжело дыша и хватая ртом воздух, смотрела на нее, смотрящую на меня. То был самый возвышенный момент в моей жизни. Как это ни странно, полнейшее отсутствие у Симойё эмоций успокоило меня и осушило мои слезы.

Мне стало холодно, по моим обнаженным грудям забегали, точно играя в салки, мурашки, а соски напряглись, как почки вишневого дерева. Тело мое омывало приятное ощущение, и я поняла, что могу пошевелить пальцами на руках и ногах. Неужели боги освободили меня от сна мертвого духа? Если это так, то мне нужно исчезнуть до того, как девушки вернутся. Я слегка покачала бедрами, и шелковый халат соскользнул с моего живота. Все мое существо трепетало, будто ко мне прикасалась испытующая рука. Я дотронулась ладонью до преддверия своего лона и ощутила под пальцами мягкую обнаженную плоть, а затем…

Вздох замер у меня в горле, когда мозг получил сигнал, в который я не могла поверить.

С меня сняли панталоны. Я лежала совершенно обнаженной.

Где же моя одежда? Ах да, вспомнила. Симойё позвала свою служанку Аи, чтобы та помогла мне снять намокшую под дождем одежду. Аи говорила мало и критиковала все, что делалось не так, как было принято в Чайном доме Оглядывающегося дерева, что распространялось и на мою просьбу оставить при мне мою одежду. Служанка унесла ее, стоило мне на мгновение отвлечься, а я осталась стоять голой в холодной комнате, испытывая при этом сильнейшее смущение.

Или это также является частью обучения гейши?

Завернувшись в футон, я поспешила по коридору прямиком к двери комнаты старой служанки и забарабанила в нее. Бормоча что-то себе под нос о «вонючих чужестранцах», она выдала мне белый шелковый халат и чашку зеленого чая, обжегшего мне губы и имевшего странный привкус. Под пристальным взглядом Аи я выпила напиток до дна – а в него была добавлена рисовая водка, я уверена! – и погрузилась в глубокий сон. Пробудилась я лишь тогда, когда услышала щелканье ножниц.

Я пыталась сесть, но мышцы словно задеревенели. Тогда я принялась проклинать богов за то, что привязали меня к полу невидимыми путами действия сильного напитка. Я снова сделала попытку пошевелиться. Ничего не произошло. Дыхание мое участилось, когда я услышала голоса. Девичьи голоса.

Они идут назад.

– Она не сделала нам ничего дурного, Юки-сан. Отчего же ты хочешь, чтобы она потеряла лицо?

– А у тебя в голове, похоже, вместо мозгов птичьи перья, Марико-сан! – огрызнулась та, которую звали Юки. – Будто не знаешь о новом постановлении императора.

– Нет, – покорно отозвалась Марико.

– Он безмерно уважает представителей Запада, поэтому повелел, чтобы наши мужчины женились на белых женщинах.

Я слышала ворчанье Юки о том, как сильно все изменилось с появлением этих европейцев, говорящих по-английски, которые на приемах у гейш обсуждают лишь политику, напрочь игнорируя как самих гейш, так и их таланты. Мне очень хотелось сообщить ей свои соображения на этот счет, но под воздействием рисовой водки я сделалась вялой и безынициативной.

– А мы-то что можем сделать, раз император хочет заключения таких браков? – возразила Марико. – Мы всего лишь служанки.

– Совсем скоро я стану майко. А если боги улыбнутся и твоему непримечательному лицу, Марико-сан, то однажды и ты ею станешь.

– Я всем сердцем желаю сделаться майко.

– Так почему ты хочешь, чтобы все внимание досталось этой девчонке, Марико-сан? Что же тогда будет с нами?

– Не беспокойся, Юки-сан, – заверила ее собеседница, – гейши будут существовать до тех пор, пока мужчины будут испытывать сексуальные желания.

Голосок у нее был почти детский, но мелодичный, нежный и мягкий. В этой девушке я уловила отголосок того же желания, которое испытывала и сама, и покрепче смежила веки, молясь, чтобы она помогла мне.

– Окасан говорит, что эта девчонка тоже станет майко, а это, в свою очередь, означает, что однажды она сделается гейшей, – ответила Юки. Слова ее дышали яростью и презрением к той, кого она рассматривала в качестве прямой угрозы своему будущему, то есть ко мне.

– Ты уверена, что это правда, Юки-сан?

– Поживем – увидим, Марико-сан. Она завоюет сердца всех мужчин, приходящих в Чайный дом Оглядывающегося дерева, а мы с тобой останемся ни с чем.

– Ни с чем? – недоверчиво переспросила Марико.

Я уже начинала терять надежду в то, что она мне поможет.

– Ни с чем. У нас не будет благодетеля, который подарит нам собственный чайный дом, где мы могли бы жить в старости. Мы останемся бедными и превратимся в мешки с костями, которые только на то и годятся, чтобы бросить их на обед собакам. Этого ты хочешь, Марико-сан?

Долгое время девушка не произносила ни слова, затем наконец молвила:

– Белокурая гайджин так с нами не поступит, Юки-сан. Я чувствую это сердцем.

– Предупреждаю тебя, Марико-сан, нам нужно избавиться от нее, в противном случае придется платить слишком большую цену богам, распоряжающимся нашими судьбами.

– Нет, Юки-сан, я не позволю тебе сделать с ней эту ужасную вещь.

– Тебе не удастся меня остановить…

– Нет, я все же помешаю тебе!

Тут тело мое содрогнулось от громкого шума, сравнимого с тем, будто двое сильных животных пытаются разорвать чайный дом на кусочки. Прикладывая неимоверные усилия, я открыла глаза.

Я не ошиблась.

Две девушки дрались.

Несмотря на все еще владеющий мной ступор, я различала две туманные фигуры, борющиеся друг с другом. Их длинные волосы разметались и рассыпались по плечам и спине, точно плащи, которые треплет ураганный ветер. Бледно-желтый шелк халата одной девушки мелькал на фоне розовой камчатной ткани кимоно второй, затем они сорвали друг с друга одежду и отбросили прочь. Рукава кимоно удивительно напоминали птиц, хлопающих крыльями в тщетной попытке взлететь.

Вид обнаженных тел девушек удивил меня. Никогда прежде мне не доводилось видеть свою ровесницу без одежды, так как отец не позволял мне ходить в общественные бани. Передо мной мелькали голые упругие груди, стройные бедра, шелковистые треугольники волос между ног. Девушки продолжали сражаться, они тянули и толкали друг друга, и ничто не могло остановить их. Я подозревала, что каждый дюйм тела одной стремился захватить контроль над телом другой и наоборот.

Заметив, что одна из них выхватила из руки другой маленькие ножницы и отбросила их прочь, я вздрогнула. Я попыталась дотянуться до них, но они, скользя по гладкому полу, оказались вне пределов моей досягаемости. Девушки не обратили на это внимания, они продолжали бороться. Ягодицы их сотрясались, я наблюдала, ощущая трепет вдоль позвоночника, будто пробуждалась от страшного сна.

Я просто обязана завладеть ножницами.

Я попыталась встать, и колени мои предательски задрожали и подогнулись. Плечи мои опустились под действием все еще владеющего мною опьяняющего напитка, но тем не менее мне удалось заставить левую руку повиноваться. Затем я подползла к тому месту, где лежали ножницы, и увидела груду своих отстриженных волос. Забудь о ножницах.

Я схватила свои волосы. Длинные белокурые пряди просачивались у меня между пальцами, а я тщетно пыталась их удержать. Я услышала, как вскрикнула одна из девушек, поскользнувшись на коврике, и упала, отчего дыхание ее пресеклось. Я подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как другая выскочила через бумажную дверь и захлопнула ее за собой. Послышался топот убегающих ног.

– Я глубоко сожалею и извиняюсь за то, что Юки-сан сделала, Кэтлин-сан, – произнесла девушка, тяжело дыша, но все же низко кланяясь мне, так что ее лоб коснулся татами. Она пыталась восстановить дыхание. Я ее знаю. Она была той самой молодой служанкой, предостерегшей меня от опрометчивого поступка в присутствии отца.

– Тебе известно мое имя? – удивилась я.

– Да. – Помолчав некоторое время, она добавила: – А меня зовут Марико.

– Благодарю тебя, Марико-сан. – Я тоже поклонилась, хотя и не коснулась лбом татами, так как не в силах была отвести глаз от собеседницы. В тусклом колеблющемся свете я заметила, что на запястьях ее и руках проступили красные пятна от борьбы.

– Ты превосходно говоришь на нашем языке, Кэтлин-сан.

Я улыбнулась. Мне приятно было слышать ее похвалу.

– Я обучалась японскому в миссионерской школе.

Девушка вздохнула.

– Как бы мне хотелось быть юношей! Тогда бы я смогла ходить в Английскую школу в Токио! – с чувством воскликнула Марико. Решив, что сказала слишком много, она снова поклонилась и смиренно добавила: – Но я недостойна такой чести. Я всего лишь девушка, чей мозг не сможет постигнуть науку коммерции и бизнеса, а также другие вещи, которым учат молодых людей.

– Почему ты говоришь так о себе? – удивилась я. – В интеллекте ты ничуть не уступаешь юношам.

Марико задумалась на мгновение, потом, все еще не поднимая глаз, возразила:

– Религия шинто гласит, что женщина – существо нечистое.

– Ты в этом уверена? – спросила я просто из любопытства, а не потому, что хотела оскорбить девушку.

Она кивнула:

– Учение буддизма гласит, что если женщина ведет себя достаточно покорно, то она может надеяться, что в следующей жизни переродится в мужчину.

– Покорно? Что это значит?

– Я должна поступать так, как говорят мне старшие.

– Это как? – не унималась я.

– Я была рождена, чтобы ублажать мужчин, чтобы приносить им удовольствие, когда они станут запрыгивать на меня подобно белому тигру, – нимало не смущаясь, пояснила Марико. – И еще чтобы смешивать мой мед с их молоком.

Я потупилась. Неприкрытое заявление собеседницы о доставлении удовольствия мужчинам привело меня в замешательство. Я не знала, что ей на это ответить, поэтому сменила тему:

– Я намерена поступить в Женское высшее педагогическое училище, когда мой отец вернется за мной.

– Не хочу обидеть тебя, Кэтлин-сан, но, находясь здесь, ты приносишь своему отцу удовольствие, – без толики сарказма произнесла Марико. – Почему бы тебе не поступить схожим образом и по отношению к другим мужчинам?

Я хотела было огрызнуться, но ощутила усталость, страшную усталость. Вопрос девушки не предполагал простого, однозначного ответа. Вместо этого я задала вопрос, очень меня волновавший:

– Зачем ты помогла мне, Марико-сан?

Она потупилась и слегка пошевелилась, сгорбившись, будто проделывала это постоянно.

– Я понимаю, каково это – оказаться вдали от семьи. Это делает тебя не похожей на прочих.

– А где твоя семья?

– Жизнь в моей стране непроста для всякого, кто… в чем-либо отличается от других, – произнесла Марико, не давая прямого ответа на мой вопрос, что лишь еще сильнее раздразнило мое любопытство. Она не пояснила, что имела в виду, но я догадалась, что она пытается сообщить мне об этом иносказательно. Даже в моем маленьком классе девочек в миссионерской школе всякую, кто хоть как-то выделялся из общей массы, тут же исключали из общества.

– Я знаю об этой словесной игре, Марико-сан, и о том, что ты на самом деле чувствуешь. – Я коснулась своих волос. Они были обстрижены не полностью, но я все еще была расстроена тем, что натворила Юки.

– Чтобы понимать нас, ты должна раскрыть свой разум, – сказала девушка, – и свое сердце.

Повинуясь своим инстинктам, я не стала протестовать, когда она снова поклонилась и жестом приказала мне оставаться на коленях там, где я сейчас сижу и где в воздухе ощущается аромат жасмина и слышится шелест шелка. Я же продолжала взирать на нее, так как хотела понять этот чуждый мне мир и инстинктивно угадывала в ней свою союзницу.

Я сидела на корточках и размышляла. Я не верила, чтобы кто-то еще в Чайном доме Оглядывающегося дерева, помимо этой девушки, хотел бы, чтобы я осталась. Было ли то всего лишь проявлением вежливости с ее стороны, что так свойственно японцам? Я не удивилась бы, если бы спустя какое-то время обнаружила туго завязанный узел на своей одежде или еще теплую горстку золы под кроватью – обычные способы намекнуть человеку, что его считают нежеланным гостем и хотят, чтобы он ушел. Но я должна жить отдельно от отца до тех пор, пока он не вернется за мной, а потом я хотела остаться в чайном доме и стать гейшей. Отчаянно хотела.

Я провела рукой по лицу в надежде стряхнуть с себя усталость, сделала несколько глубоких вдохов, слегка изменила положение тела, но невидимый противник все еще держал мои ноги скованными. Марико же, напротив, казалась расслабленной и уравновешенной.

– Окасан говорит, что Маллори-сан долго не вернется.

– Это неправда, Марико-сан, – запротестовала я. – Отец непременно придет за мной. Я знаю, что так и будет.

Я прижала небольшую кучку своих отстриженных волос к груди, и глаза мои заполнились слезами. Я ничего не могла с этим поделать, и пусть моя собеседница думает все, что ей заблагорассудится. Я плакала вовсе не по своим поруганным волосам, ведь они отрастут снова. Потеря отца меня страшила. Страшила и печалила одновременно.

– Окасан говорит, что Маллори-сан никогда не оставил бы тебя в нашем плавучем мире, если бы не большая опасность.

Я поерзала на месте. Снова это слово – опасность. Марико сидела не шелохнувшись, что еще больше лишало меня присутствия духа. Я не могла дольше этого выносить и потерла ногу.

– Почему ты называешь свой мир «плавучим»? – спросила я, надеясь отвлечь ее внимание, чтобы занять более удобное положение. Научусь ли я когда-нибудь сидеть в такой же непринужденной позе, как она?

– Это просто, Кэтлин-сан. Мир гейш подобен облакам на рассвете, выплывающим из небытия, из которого они были созданы, и устремляющимся навстречу новому дню, чье тепло рассеет их.

Я не поняла того, что она пыталась мне сказать. Разум мой был затуманен тревогой. Как бы любопытно мне ни было узнать о мире гейш, я не в силах была забыть об отце, направляющемся сначала в Токио, а затем обратно в Америку.

– Окасан говорит, что с этой ночи нам нельзя упоминать имени Маллори-сан, – произнесла Марико и медленно втянула в себя воздух.

Я посмотрела на девушку, явно ожидающую моего ответа. Никогда не упоминать имени отца? Я не могла, просто не могла. Никогда не говорить о нем вслух? Я не была готова вести себя так, будто моего отца никогда и на свете не существовало. Я не могла отмахнуться от разрывающих меня изнутри эмоций. Вместо этого я поинтересовалась:

– Как долго ты уже живешь в Чайном доме Оглядывающегося дерева?

– С тех пор, как мне исполнилось пять лет.

– А сколько тебе сейчас?

– Четырнадцать.

– Четырнадцать? – удивленно переспросила я. – Ты выглядишь гораздо моложе.

– Окасан говорит, что я подобна дикому цветку, выросшему на навозной куче.

Я покачала головой, так как эта странная манера изъясняться приводила меня в замешательство.

– Что это значит?

– То, что у меня неподходящие лицо и фигура, чтобы быть частью мира цветов и ив, но если я буду проявлять стойкость, то стану гейшей несмотря ни на что.

С трудом веря своим ушам, я пристально всмотрелась в ее лицо, мягкое, точно лик луны, с круглыми щеками и розовыми устами. Эта девушка намеревается стать гейшей? Но она же так молода и обладает такой заурядной внешностью! В моем представлении гейши были мифическими существами неземной красоты, законодательницами новейших модных течений, женщинами, увековеченными в песнях. Вокруг них вращался мир стиля, и поэты нередко называли их «цветами цивилизации».

Я продолжала взирать на Марико, шокированная ее откровенностью. Словно почувствовав неловкость, она накинула на себя кимоно, прикрыв обнаженную грудь. Я отвела взгляд, по-новому проникнувшись уважением к этой девушке. Она была подобна бамбуку, склоняющемуся на ветру, – такая же сильная, но гибкая.

Я сгорала от любопытства расспросить ее о жизни в доме гейш.

– Марико-сан, мне очень хотелось бы знать, почему ты называешь женщину по имени Симойё окасан?

– Многие девочки, прибывающие в Чайный дом Оглядывающегося дерева, в раннем детстве лишились своих настоящих матерей и никогда их не знали, – с чувством ответила Марико. В глазах ее появилось тоскливое выражение, точно капельки росы, выступившие на упавшем с дерева листке, и я догадалась, что она и сама является одной из таких девочек.

– Мне кажется, Симойё-сан трудно понять, – произнесла я и, немного подумав, добавила: – А еще она очень красивая. – Отчего это мне вдруг захотелось сказать такие слова? Потому что мой отец касался грудей этой женщины и обнимал ее самым интимным образом? Будто это оправдывало его действия?

– Да, она строга с нами, Кэтлин-сан, но у нас так принято, что все гейши чайного дома выказывают Симойё-сан уважение и признают ее авторитет, как они могли бы относиться к собственной матери. – Девушка опустила глаза. Рот ее дрожал, и она отчаянно пыталась сдержать рвущиеся с губ слова. – Меня очень радуют слова окасан о том, что скоро я стану майко, а через три года – гейшей.

– Ты будешь гейшей через три года?

Будучи японкой, Марико, должно быть, почувствовала мое недоумение, вызванное ее словами, поэтому пояснила:

– Мне нужно многому научиться, прежде чем я стану гейшей.

Я склонилась ближе к ней, и она не отстранилась.

– Расскажи мне, Марико-сан. Я хочу знать все об обучении гейши.

Девушка объяснила, что майко должна быть одновременно и наблюдательницей, и ученицей, так как слова не обладают таким воздействием, как говорящий взгляд или наклон головы.

– Гейша должна уметь правильно открывать дверь, – продолжала Марико, – кланяться, опускаться на колени, петь, танцевать, обладать необоримой притягательностью, но главной задачей ее является беседовать с мужчинами, шутить и вести себя так, чтобы не показать им, насколько она на самом деле умна.

– Как же она это делает? – с вызовом спросила я.

Без тени смущения моя собеседница пояснила:

– Гейша знает много способов доставить мужчине удовольствие, Кэтлин-сан. Она прижимается к нему всем телом и говорит что-то возмутительное, затем позволяет его руке скользнуть за отворот своего кимоно и касаться обнаженных грудей, в то время как сама она наливает ему сакэ.

Я знала, что рот мой раскрыт, а глаза широко распахнуты, но ничего не могла с этим поделать. Я не ожидала услышать ничего подобного.

– Чем еще занимается гейша? – спросила я.

– Она должна овладеть артистическими умениями – например, составления икебаны и проведения чайной церемонии, – ни секунды не колеблясь ответила Марико. – Окасан говорит, что эти умения – самое драгоценное сокровище в жизни гейши.

– Более драгоценное даже, чем любовь? – горестно воскликнула я, не в силах сдержаться. Мой образ гейши как прекрасной волшебной принцессы таял в воздухе, точно дымок воскуряемых благовоний.

– Да, Кэтлин-сан. Окасан говорит, что гейша не влюбляется в мужчин. Это они влюбляются в ее артистичность.

В душе моей зашевелилось дурное предчувствие, но все же я не удержалась от вопроса:

– Как тебе кажется, смогу ли я стать гейшей?

– Это будет очень трудно, Кэтлин-сан. Окасан очень строга с нами.

– Она не может оказаться хуже учительниц в миссионерской школе, – возразила я, вспоминая нудных классных дам, которые носили накладные подушечки, зрительно увеличивающие бедра, и шерстяные шиньоны в прическах.

– Окасан говорит, что чем строже твои учителя, тем больше ты сможешь выучить и тем лучшей гейшей в итоге сделаешься и…

Марико замялась.

– И что? – спросила я, побуждая ее закончить мысль.

– Тебе нужно следовать нашему распорядку и… правилам.

– Правила? – Я скорчила гримасу, потому что подчинение правилам всегда давалось мне с большим трудом, ведь у меня не было матери, которая направляла бы мои шаги. – Что еще за правила?

Немного подумав, Марико разразилась тирадой, от которой у меня голова пошла кругом:

– Гейша должна просыпаться по утрам не позднее десяти часов, заправлять постель, убирать в комнате, омывать свое тело, обращая особое внимание на зубы и драгоценную щелочку между…

– На что? – Мне никогда прежде не приходилось слышать этого слова, поэтому оно шокировало меня, но и возбудило мой интерес к подчинению правилам чайного дома.

– Ну, ты знаешь… на ту, что внизу. – Она указала себе между ног. Я кивнула, и она продолжила: – Следить, чтобы прическа была должным образом закреплена…

Я ахнула, заинтригованная этим требованием, а Марико все говорила, не переводя дыхания:

– Ухаживать за волосами, возносить молитвы богам, кланяться окасан и своим сестрам-гейшам, завтракать побегами и корнями бамбука…

– И это все, что вы получаете на завтрак? – осмелилась я спросить.

Поколебавшись немного, Марико качнула головой. Я улыбнулась. Итак, она просто поддразнивала меня. Ее игривое настроение удивило меня. Я подумала, что с ней жизнь в доме гейш будет веселой.

Между тем моя собеседница продолжала:

– Гейше нужно тщательно следить за тем, чтобы краска для лица не забилась под ногти или не попала на мочки ушей. Волосы у нее всегда должны быть чистыми и без запаха, так как это считается позором, а еще она должна мыться в общественной бане до трех часов. Кроме того, ей нельзя фамильярничать со слугой мужского пола, который носит за ней лютню, чтобы у людей не сформировалось ложное представление о характере их отношений.

– Боюсь, своим поведением я уже произвела ложное впечатление на вашу окасан, – произнесла я, поднимаясь на ноги. Движения мои были порывисты и не слишком грациозны. Научусь ли я когда-нибудь походке как у гейш? – И та девушка, Юки-сан, она тоже меня невзлюбила. – Я скатала свои отрезанные волосы в комок и перевязала его лентой от своего кимоно. Теперь у меня не было пояса, чтобы удерживать его полы запахнутыми и скрыть наготу, но еще более я ощущала свою обнаженность оттого, что лишилась волос.

– Юки-сан не желает тебе зла, – отозвалась Марико, очень удивив меня этим замечанием.

– Как ты можешь так говорить? Посмотри только, что она сделала с моими волосами! – Я подняла выше свои отрезанные пряди, не понимая, отчего Марико вздумалось защищать мою обидчицу.

– Она очень напугана, Кэтлин-сан. Если она не станет гейшей, то не сможет возвратить долг.

– Долг?

– Родители продали ее одному человеку, который покупает маленьких девочек за большие деньги. Она должна заработать эту сумму, став гейшей.

– Это не оправдывает того, как она поступила со мной, Марико-сан, – перебила я девушку.

Марико склонила голову:

– Все верно, Кэтлин-сан, но, если она не станет гейшей и не найдет себе покровителя, желающего помочь ее продвижению в карьере, ее отправят в район Шимабара в качестве проститутки.

– И что с ней там будет? – осмелилась я спросить.

– Ее посадят в клетку из бамбука, заставят выкрасить зубы черным, сбрить волосы между ног и ублажать многих мужчин за одну ночь.

– Ты в этом уверена? – произнесла я, откладывая узелок с моими отрезанными волосами в сторону.

Марико кивнула:

– Да, так и есть. И мы не должны допустить, чтобы с ней это случилось, хотя в чайном доме имеются люди, обо всем доносящие окасан. – Я ни секунды не сомневалась, что она имеет в виду служанку Аи. – Юки-сан окажется в большой беде, когда окасан узнает о том, что она сегодня натворила.

– Что я могу сделать?

– Пойди к окасан и скажи, что принимаешь извинения Юки-сан.

Я скорчила гримасу:

– Какие еще извинения?

Марико улыбнулась:

– Те самые, которые Юки-сан принесет тебе, когда узнает, что ты помогла ей.

Я покачала головой:

– Ничего не понимаю, Марико-сан. Ты хочешь заставить меня принять извинения, которые еще не были принесены?

– Тебе нужно попытаться понять нас, Кэтлин-сан. Сестринские связи очень крепки в среде гейш. – Марико опустила глаза. – Основой нашего общества является то, что опытные гейши становятся для новичков старшими сестрами, вне зависимости от того, кому из них сколько лет.

По телу моему прошла дрожь.

– Я не хочу, чтобы Юки-сан становилась моей сестрой.

– Если ты останешься в Чайном доме Оглядывающегося дерева, я стану молиться богам, чтобы окасан выбрала тебе в старшие сестры другую майко.

– Да? И кого же?

Марико отвесила мне низкий поклон:

– Хоть я этого и недостойна, но очень скоро стану майко, Кэтлин-сан. Для меня будет большой честью назваться твоей старшей сестрой.

– Ты, Марико-сан?

– Да, я стану тебе и наставницей, и другом и подарю тебе свою преданность.

Марико посмотрела на меня в упор, чего никогда не сделала бы в обычных обстоятельствах, но по какой-то неведомой мне причине она не желала менять своего решения относительно сестринских уз. А также и помощи Юки.

– Ты последуешь нашей традиции и пойдешь к окасан? – спросила она, хотя слова ее были больше утверждением, чем просьбой.

Я колебалась. Признаться откровенно, у меня не было желания рассказывать Симойё фальшивую историю с извинениями, но я все же сделаю так, раз это часть моего обучения как будущей гейши.

Я сдвинула в сторону дверь из рисовой бумаги и ощутила внутри неприятный холодок, касаясь пальцами цветных кругов, изображенных на бумажном экране и восхищаясь их красотой, так как понимала, что не должна портить ее.

– Что ж, будь по-твоему, Марико-сан. Я пойду к окасан, – сдалась я, – и сообщу ей, что принимаю извинения Юки-сан.

Марико поклонилась и последовала за мной.

– Тогда и я пойду.

Я ничего на это не ответила, так как у меня возникло чувство, что никакие слова не смогут изменить ситуацию.

Глубокое дыхание, мягкое и деликатное. Чей-то вздох, точно вскрик соловья, которому сломали крыло. Эти звуки лились мне в уши, когда я целенаправленно шла по длинному коридору чайного дома, то и дело вертя головой в попытке угадать, какая же из этих комнат за темно-красными стенами принадлежит окасан.

– Не поздноват ли час для того, чтобы гейши развлекали клиентов? – спросила я Марико, думая о том, какие именно удовольствия рождали эти эфемерные звуки.

Прикрыв рот рукой, Марико захихикала:

– Нет, это время, когда женщины ублажают сами себя.

Ублажают сами себя? Я ощутила прилив жара к щекам, отчего они окрасились в розовато-сливовый цвет. Значит, я не единственная женщина, открывшая для себя магию собственных пальцев. Мне стало интересно, что еще может сообщить об этом моя новая подруга.

– В чем же заключается это удовольствие, Марико-сан?

Маленькая майко прикрыла рот ладошкой и прошептала:

– Харигата.

Я непонимающе покачала головой:

– Харигата? – Слово это не имело для меня никакого смысла.

Я напрягла слух, чтобы снова уловить звуки, исходящие из-за закрытых бумажных дверей. Затих, сменившись тишиной, шепот женщины, находящейся в комнате за окрашенной в темный цвет стеной, чтобы не было видно происходящего внутри. Я напряглась всем телом. Что-то любопытное, что-то выходящее за рамки моего мира ученических тетрадей, кистей для письма и индийских чернил происходило сейчас в личных покоях Симойё.

Моим воображением целиком завладела эта женщина, чьи прекрасные черные глаза заволокло дымкой, точно туча наползла на солнце, скрывая его лучи, когда мой отец прикоснулся к ее груди. Должно быть, она занята сейчас чем-то совершенно особенным, что возбуждало мое любопытство в большей степени, чем пугало меня.

– Харигата, – снова повторила я. – Что это значит?

Маленькая майко колебалась, так как кодекс гейш запрещал разглашать то, что происходит за высокими стенами дома гейш, но, когда она склонилась ниже ко мне, я заметила, что глаза ее сияют особым блеском, а ресницы трепещут, точно черные бабочки-близнецы.

– Я расскажу тебе, потому что окасан требует относиться к тебе точно так же, как и ко всем прочим в этом доме.

При этих словах я не сумела сдержать улыбки.

– Не томи же, Марико-сан.

– Очень необычно для майко открыто говорить о подобных вещах с кем-то… – Она не высказала до конца того, что было у нее на уме.

– Тогда не говори, Марико-сан, прошепчи мне о них.

Именно так она и поступила, явно обеспокоенная тем, что должна мне сообщить. Она склонилась над самым моим ухом и, прикрыв рот рукой, зашептала:

– Доводилось ли тебе видеть мужской пенис в состоянии, когда он похож на редиску, или морковку, или… – Марико захихикала, снова прижимая ладонь к губам, так что мне с трудом удавалось расслышать ее слова. – Или на гриб?

– На гриб? – с улыбкой повторила я. – Хочешь сказать, что грибом она заменяет мужской половой орган?

– Да. Говорят, что большой гриб может удовлетворить женщину лучше, чем настоящий любовник.

Слова Марико вдохновили меня, и при мысли о том, чтобы провести собственный эксперимент такого рода, у меня сладко заныло в промежности.

– Ты в этом уверена?

Девушка улыбнулась:

– Видеть собственными глазами – лучшее доказательство, Кэтлин-сан. Идем, я покажу тебе шунга.

– Что это такое?

– Шунга означает «эротический рисунок». Они придают форму и направление мечтам тех, кто хочет достичь сексуального удовлетворения.

Прежде чем я успела запротестовать, Марико жестом приказала мне следовать за ней. Мы вышли из чайного дома и пересекли внутренний дворик, прокрались через маленькую дверцу в больших воротах и оказались в помещении, пол в котором был выстлан ковриками настолько мягкими, что казалось, будто мы ступаем по бархатистому зеленому мху.

– Где мы? – прошептала я, оглядываясь по сторонам. Маленькое помещение пустовало, в нем было тихо и прохладно.

– В частной комнате для чайных церемоний, где нас не должны видеть.

Даже в тусклом свете Марико без труда отыскала большую книгу в красном парчовом переплете, которую с величайшей осторожностью положила на низкий черный лакированный столик. Она оставила бумажную ширму открытой, чтобы бледный лик луны в ночном небе освещал страницы, на которых был изображен мужчина, занимающийся любовью с одной, двумя или несколькими женщинами одновременно.

Их тщательно прорисованные кимоно были распахнуты, а глаза полуприкрыты в экстазе, и они выставляли на всеобщее обозрение свои половые органы, покрытые черными шелковистыми волосами. Мужчины и женщины были показаны в целой серии позиций, убеждающих всякого, кто на них смотрел, что то, чем они занимаются, доставляет им неизъяснимое удовольствие. Они отталкивались и снова тянулись друг к другу, вытягивались, обнимались, тесно сплетаясь телами, и даже сидели друг на друге. Ноги любовников были вскинуты высоко в воздух над их головами, в то время как хорошенькие девушки подглядывали за совокуплением из-за экранов, обучаясь посредством наблюдения.

Я смотрела, и смотрела, и смотрела.

Изнутри меня переполняла теплота, а от любопытства по поводу того, что я увидела, по коже бегали мурашки.

Я все еще не могла поверить. Но телом моим овладели сильные ощущения, и я настолько возбудилась, что, будь это в моих силах, прыгнула бы прямо в нарисованные на страницах книги картинки и принялась бы ласкать пенис мужчины сначала руками, а затем и губами, заставляя его увеличиваться в размерах, а потом направила бы его в себя, и он стал бы двигаться внутри моего лона – сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, пока…

– Как называется эта книга? – поинтересовалась я, пытаясь восстановить дыхание и не сводя глаз с полового органа, изображенного на иллюстрации мужчины. Член его размером был сопоставим с его предплечьем. Означает ли, что, став гейшей, я познаю удовольствие с мужчиной, подобным тому, который здесь нарисован?

Существует ли такой мужчина в действительности?

– Постельная книга, – без тени смущения ответила Марико. – Она очень полезна для тех, кто хочет познать множество способов ублажить партнера, не так ли?

– Да, но я не вижу здесь картинок женщин с грибами, о которых ты рассказывала. – Я быстро пролистала книгу до конца.

– Это женский секрет, орудие, позволяющее исследовать каждый потаенный уголок влагалища и отыскать точку наивысшего блаженства – клитор, – пояснила Марико. – Это дар богов грома и молнии.

Я согласно кивнула, так как слова собеседницы были не лишены смысла. До некоторой степени. И все же я не удержалась от вопроса:

– Как можно добиться грома без молнии?

– Именно для этого и требуется гриб.

– Скажи мне, Марико-сан, те звуки, что исходили из-за бумажных стен, – были ли то стоны удовольствия, доставляемого таким способом?

Девушка кивнула:

– Да. Женщины, подобные окасан, у которых множество обязанностей и нет возможности насладиться запахом набедренной повязки, должны искать иные способы доставить себе удовольствие.

– Набедренной повязки? Это ты так называешь половой акт с мужчиной? Когда он засовывает свой пенис глубоко тебе во влагалище?

Я заметила, что взгляд моей собеседницы метнулся к моему животу, и прикрылась клочком шелка, но это не уменьшило теплого томления, разлившегося по моему лону.

– Мы называем его «сердцем цветка». В давние времена такие женщины, как окасан, жили в уединении в благоухающей темной комнате, скрытой за бамбуковыми ставнями и занавесками, и разговаривали с мужчинами через решетчатые экраны. Они изыскали множество хитроумных способов вознести себя на вершину блаженства без участия мужчин. – На мгновение замявшись, девушка снова зашептала мне на ухо: – Однако нужно быть очень осторожной и следить за тем, чтобы шляпку гриба не засосало внутрь твоего тела, иначе она… застрянет.

Я хихикнула:

– Внизу, в… сердце цветка?

Марико опустила глаза, но я все же уловила улыбку на ее красных, как ягодки, губах.

– Да, в самом потаенном женском местечке, – подтвердила она. – Идем, ты сама все увидишь.

Марико улыбнулась, и я улыбнулась в ответ. Меня терзало сильнейшее любопытство. Мне хотелось познать на собственном опыте, как можно удовлетворить себя с помощью гриба, и именно предвкушение этого шокирующего открытия заставило меня следовать за девушкой по чайному дому. Белые бумажные бабочки, свисающие с потолка на шелковых нитях, трепетали на залетавшем через открытые двери ветру, когда мы проходили мимо них, направляясь к маленькому внутреннему мостику.

Журчание проточной воды смягчило странное тепло, затопившее мое тело. Мы проскользнули через двери из рисовой бумаги, разрисованные журавлями всех цветов радуги. Я подумала, что это, должно быть, вход в личные покои окасан. Марико приложила палец к губам, предупреждая меня не произносить ни слова, затем отодвинула боковую панель, чтобы мы могли проникнуть внутрь.

Дождь изливал на землю свою прохладу, мягко барабаня по деревянной крыше, но внутри Чайного дома Оглядывающегося дерева было очень тихо. Настолько тихо, что мы отчетливо различали женские стоны, смешанные с другими звуками, сопровождающими получение сексуального удовольствия. Мы слушали, как глухой шум нарастал, постепенно достигая апогея, и по комнате разливался едва уловимый, но восхитительный аромат, точно невидимые волны блаженства.

– У меня такие странные ощущения, Марико-сан, будто я готовлюсь отправиться в путешествие к новым, невиданным ранее землям, – чуть слышно произнесла я. – Путешествие, которое утолит снедающий меня изнутри голод.

– Все женщины испытывают этот голод, – прошептала в ответ Марико и добавила: – Именно для этого и существуют энгис.

– Энгис?

– Да, это модель мужского пениса, сделанная из бумаги или глины и заполненная леденцами. – Она облизала губы. – Очень вкусная.

Мне пришлось схватиться за живот, чтобы не рассмеяться, затем я подалась вперед, привстав на цыпочках, и заметила какое-то движение по ту сторону ширмы. То, что я видела как бы издалека, теперь нашло подтверждение в реальной жизни. Окасан Симойё сидела на корточках на татами, раскачиваясь вперед и назад. Вперед и назад. Она показалась мне особенно красивой в своем простом синем кимоно, пояс которого был завязан узлом сзади.

На лице ее застыло очень эротичное выражение, при виде которого мое собственное тело отреагировало самым неожиданным образом. Я испустила вздох, прежде чем сумела сдержаться. Марико тут же зажала мне рот рукой, ее черные глаза без слов молили меня сохранять тишину, так как если бы нас обнаружили, то подвергли бы страшному наказанию.

Я кивнула. Марико убрала от моих губ руку, мокрую от моей слюны. Не успела я почувствовать смущение, как она шепнула:

– Смотри.

Глаза мои расширились, а рот приоткрылся, но я не могла отвести глаз от окасан, которая переменила положение тела, выгнувшись вперед. Я вперила взгляд в какой-то предмет, привязанный ленточкой к ее пятке. Предмет этот был длинным, гладким и по форме напоминал…

– Гриб, – прошептала я и тут же зажала себе рот рукой, чтобы не закричать от неожиданности. Я рассмотрела, что гриб этот был не растительного происхождения, но искусно изготовленной из коричневой кожи копией, напоминающей мужской пенис, анатомически настолько точный, что на нем даже были сделаны набухшие вены.

Я спряталась в тени ширмы, размышляя. Такое приспособление давало женщине контроль над своим телом. Я улыбнулась. Подобная власть заинтриговала меня и лишь усилила желание стать гейшей.

Я снова посмотрела на Симойё.

Она поднялась на ноги и завернула свое легкое шелковое кимоно до талии, затем привязала красный шнур поверх своего пояса, пропустив его под грудями. Она сняла испачканные носки и надела чистую пару.

– Зачем она меняет носки? – спросила я, повернув голову к Марико.

– Смятые или чуть-чуть загрязнившиеся носки считаются у гейш верхом непристойности, а чистые белые пятки и пальцы являются символом женского благородства и утонченности.

Я улыбнулась, размышляя о том, как странно заботиться о чистоте носков после совершения подобного акта, и в очередной раз обратила взгляд на окасан. Необычного кожаного гриба нигде не было видно. Очевидно, она спрятала его в один из многочисленных ящичков стоящего в углу комнаты комода.

Зрелище, открывшееся моим глазам, казалось мне совершенно нереальным, но вот слезы, струившиеся по щекам Симойё, были настоящими, и они сильно растревожили меня.

Я не могла понять собственного состояния.

Горло мне словно сжала крепкая рука. Наблюдая за тем, как женщина доставляет себе удовольствие, я ощутила неловкость, но также и странное восхищение, а услышав ее стоны, я почувствовала себя осквернительницей святыни. Это состояние мне совсем не нравилось, и Марико тут же уловила мое смятение.

– В нашей среде есть женщины, следующие идеям с Запада, – сказала она. – Они отрицают вековую традицию, согласно которой женщина должна идти позади мужчины, говоря, что ее место рядом с ним, рука в руке.

– Хочешь сказать, что окасан одна из таких женщин?

Девушка кивнула:

– Женский разум состоит из множества струн, Кэтлин-сан, и окасан искусно умеет играть на каждой из них. – Прежде чем я успела задать следующий вопрос, она произнесла: – Мы должны идти.

Я согласно кивнула. Мои сокровенные мысли витали в темноте комнаты, бархатисто-черной и тихой, и мы вышли так же незаметно, как и пришли. Если мне немного повезет, то я найду в себе мужество принять этот странный новый мир. Сегодня ночью ничего уже нельзя сделать. Утром я отправлюсь прямиком к Симойё и расскажу ей об извинении Юки. Я склоню голову и произнесу слова, которым научит меня Марико, так как ничто не сможет помешать моему вхождению в секретный мир гейш.

Сжавшись в комок, я последовала за Марико к раздвижной двери, затем по коридору, перешла через мост и наконец оказалась в комнате, где будто по волшебству для нас был расстелен футон. Четырехклинная москитная сетка ниспадала на пол, как шлейф королевской мантии. Она была подвешена с помощью шелковых лент к крюкам, вмонтированным в крышу чайного дома, и ее дымчатые прозрачные складки, напоминающие зеленоватую морскую пену, манили к себе, обещая спокойный сон. Я будто снова оказалась в сказке, хотя и подозревала, что футон был оставлен Аи. Я задумалась о том, как много известно этой старухе и расскажет ли она о нас, если видела в покоях окасан?

Словно прочтя мои мысли, Марико сказала:

– Нам нужно осторожно вести себя с Аи-сан. Она следит за каждым твоим шагом, Кэтлин-сан.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что она предана лишь той, кто ей платит.

Моя подруга права. Я должна остерегаться этой служанки.

Я посмотрела на Марико, и она жестом поманила меня лечь на футон рядом с ней. Я повиновалась, не произнося ни слова, хотя кровь моя пульсировала по жилам от возбуждения и надежд на будущее, не давая мне заснуть. Нынче ночью я видела, слышала и испытала нечто настолько поразительное, что воображение мое полнилось картинами того, какой может быть моя жизнь в Чайном доме Оглядывающегося дерева: аромат орхидей и лепестков роз, гейша, развязывающая пояс-оби и распускающая свои длинные волосы, роняя при этом серебряные шпильки. Потом она раздвигает ноги, приветствуя набухший член своего возлюбленного. Я не была уверена, как мне следует ко всему этому отнестись. Пока, во всяком случае.

Лежа на футоне, я слушала песню дождя, барабанящего по крыше; его похожая на капель мелодия рождала в моей голове образы котов, танцующих на черепице и бегающих взад и вперед. Медленно проходили минуты. Квакали лягушки. Дыхание Марико стало спокойным и размеренным. Ни одна из нас не произносила ни слова, мы лежали на спинах бок о бок, соприкасаясь телами и согреваясь под покрывалом. От ее кожи исходил аромат мандарина и имбирной воды после купания, а также более пьянящий запах разгоряченной плоти.

Потом ладонь ее скользнула в мою и крепко сжала. Я ответила на это рукопожатие, позволяя своему телу постепенно расслабиться. Пока я могла лишь смутно представлять свое будущее, но уже начала осознавать, что моя женственность является тайным орудием, которое я могу использовать, чтобы познать глубины собственной чувственности. Я хотела дотянуться до сокровенной сути своего наслаждения, рождающего затопляющие тело ощущения, которые накатывали, точно волны, и им не было конца.

Я мечтала о том, чтобы познать наивысшую радость проникновения в мое лоно мужского пениса, который будет двигаться во мне, толкая, толкая, а потом затопляя меня до краев своим эликсиром. Во мне крепло подозрение, что мне вот-вот откроется секрет становления женщиной, так что мне больше не придется бродить в потемках, преследуя вечно ускользающую бабочку.

Глава 4

Киото, Япония, 1895

Торопливо пройдя через деревянные ворота, далее по вьющейся каменной тропе, поднявшись по лестнице на веранду, где аромат масла камелий был таким же интенсивным, как и запахи с реки Камо, я не переставала с тревогой думать о том, что скажу окасан.

Я опоздала.

Расстроенная, я отерла пот с лица, смазав густую белую пудру – окасан настаивала, чтобы я покрывала ею лицо всякий раз, выходя за пределы чайного дома. Точно так же мне предписывалось носить черный, идеально сбалансированный парик, который в жаркую погоду становился почти неподъемной ношей, но красить волосы в черный цвет я не могла, так как в состав большинства красящих веществ входил свинец, который таил в себе смертельную опасность.

Я не обращала внимания на тяжесть парика. Я молилась лишь о том, чтобы мой поступок не расстроил окасан и чтобы она поступила так, как предписывает обычай, – для проявления всяких эмоций существует определенное место и время, а сейчас ни первое, ни второе явно не было подходящим. Что же касается меня, то наступало мое любимое время суток, когда гейши и майко сбивались в группки, чтобы поболтать. Вести светскую беседу, так это официально называется, но я бы сказала – посплетничать, только в более вежливой форме. Это было частью подготовки майко. Нам предписывалось учиться говорить с величайшим воодушевлением на любую, даже самую малозначительную тему.

А еще играть в игры с нашими клиентами. Такие, например, как «мелкая река – глубокая река», в которой гейша, будто бы переходя реку вброд, поднимает край кимоно левой рукой, все выше и выше, дразня таким образом наблюдающего за ней мужчину, пока не покажет ему свою драгоценную обнаженную щелочку. Правой рукой она при этом обмахивается веером.

Я захихикала, вспомнив, как впервые услышала эту фразу. Это случилось в ту ночь, когда я узнала об удовольствии харигата. Улыбка моя тут же погасла, ведь именно в ту ночь отец оставил меня в Чайном доме Оглядывающегося дерева. Тогда умерла часть моей души. Но другая часть выжила, и три долгих года я обучалась быть гейшей, хотя до сих пор продолжала оставаться майко. Почему так? Чем же я разгневала богов? Было принято, что по истечении нескольких лет ученичества майко в возрасте семнадцати лет становится гейшей.

Мне же уже восемнадцать. Неужели я не заслужила права «завернуть воротник», то есть пройти обряд перехода, символизирующий превращение майко во взрослую гейшу?

Сколько еще времени оставаться мне в чайном доме, перемещаться по городу украдкой, с неизменным белым макияжем на лице и в черном парике, скрывающем мои белокурые волосы? Обречена ли я находиться здесь до тех пор, пока не закончится время моего цветения? Или пока кто-нибудь не узнает, кто я такая?

Не раз наблюдала я за тем, как незнакомцы, глядя на меня, с любопытством указывали себе на нос, имея в виду мой длинный прямой ирландский нос. Почему так важно было сохранять мое инкогнито? Отец мой давно уехал и находится вне опасности. Почему же мне запрещено занять свое место в мире цветов и ив?

Я делала все, что говорила мне окасан, абсолютно все. Использовала сушеный соловьиный помет, чтобы бороться с проблемной кожей лица. Дважды в день, стоя на коленях, мыла полы на веранде, отчищала испачканные простыни, которыми покрывают футоны, подрезала бамбук в саду.

Судя по взглядам, бросаемым на меня ранее в этот день, я могла с гордостью признать, что превратилась во взрослую женщину. Хотя это было и безнравственно, я виляла ягодицами при ходьбе, как делают опытные гейши, туго запахнув на бедрах полы своего зеленого, расписанного вручную кимоно с изображением желтых и розовых цветов. В волосах моих поблескивали серебристые шпильки с розовыми наконечниками.

Люди смотрели на меня, куда бы я ни шла. Ах, я не такая красивая, как Симойё, но я выше всех прочих майко в своих сандалиях на шестифутовой подошве с крошечными колокольчиками – из той обуви, что подарил мне отец, я давно выросла. Гейше-ученице не принято ходить в одиночку. Мы обычно появляемся на людях в компании сопровождающего, за исключением тех случаев, когда ездим в рикше парами. Я чувствую себя такой взрослой, когда, покачивая своим красивым бумажным солнечным зонтиком, иду по извилистым узким улочкам города вдвоем с Марико, делающей то же самое.

Сегодня я игнорировала взгляды любопытствующих японцев, низко опуская голову, чтобы никто, подобравшийся ко мне слишком близко, не рассмотрел мои зеленые глаза. Мне было очень важно ускользнуть из чайного дома незамеченной, чтобы я могла сделать то, что хотела.

В одиночестве.

Сколько времени я отсутствовала? Час? Вряд ли больше. Я прижала сверток, тщательно завернутый в желтую ткань и перевязанный красной бечевкой, к груди, туго забинтованной под кимоно лентой. Внутри у меня все сводило, настолько сильно я нервничала при мысли о том, чтобы предстать перед Симойё. Какое бы оправдание я ни придумала, я как наяву видела, как тело ее раскачивается взад и вперед в выражающем неодобрение ритме, который я хорошо узнала, когда она распекала меня за совершение какой-нибудь ошибки, в то время как другие майко притворялись, что не подслушивают.

В смятении я покачала головой. Именно окасан изобретала одно неправдоподобное объяснение за другим, всякий раз как я спрашивала ее, когда уже придет мое время вступить в мир гейш. Сейчас я была готова, но Марико сообщила, что я должна подчиниться решению окасан и подождать, точно так же, как мы пережидаем дождь.

В действительности я так никогда и не смирилась до конца с дождем, так как не могла забыть своей первой ночи в чайном доме. Та сцена навсегда запечатлелась в моем сознании: красный фонарь над деревянной тропой, ведущей в сад, буйство зеленой растительности и то, как падают на землю прямые струи дождя. Я помню все до мельчайших деталей. Жаркая влажная комната, мощный искусственный пенис из кожи, с помощью которого окасан удовлетворяет свое желание, снова и снова вводя его в свое сердце цветка, и мы с Марико наблюдаем, как одна за другой ее захлестывают волны блаженства.

Когда я раздвинула дверь веранды, видения эти наводнили мой разум, вновь разжигая мою меланхолию. Я вскрикнула от неожиданности. На веранде никого не было, лишь соломенные татами купались в лучах солнца. Не раздавался перезвон колокольчиков на сандалиях, которые крошечные изящные ручки ставили, обращая мысками внутрь помещения. Не слышалось ни шелеста кимоно по полу, ни приглушенных шагов ног в носочках, ни девичьей болтовни.

Никого не было.

Я улыбнулась, так как это меня вполне устраивало. Даже если окасан и не заметит, что я припозднилась, Марико все равно станет настаивать, чтобы я сочинила стихотворение, моля богов о прощении, а затем привязала листок к ветви сливового дерева, так как только после этого Симойё сможет даровать мне высшую привилегию своего прощения за мое непослушание.

Я скривилась. У Марико всегда имелось наготове высказывание по поводу решения любой проблемы. Образ подруги всегда присутствовал в моем сознании – то, как она слегка склоняет голову, улыбается, смеется, – и он был гораздо точнее любого нарисованного портрета. Марико была живой хайку – стихотворением из семнадцати слогов, которое пишется в три строчки. Хайку были чувствительными и глубоко лиричными, но все же им не хватало экспрессии, и они оставались сдержанными и приглушенными.

Как и Марико.

Что бы я без нее делала? Она поддерживала меня всякий раз, как я не могла смириться со строгостью Симойё, ограниченными замечаниями Юки или чуждостью мира, испытывающего мое терпение, в котором главным было не то, что я чувствую, а то, какие эмоции я демонстрирую прилюдно. Моя подруга смеялась вместе со мной при виде толстого купца, которого неосторожный мальчик-рикша забрызгал грязью, или плакала, узнав о появлении на свет помета котят. Притаившись за экраном, мы вместе подслушивали приглушенный разговор гейши со своим клиентом, которого возбуждали ее уклончивые ответы.

А еще я мечтательно вспоминала продавца конфет, изготавливающего сахарные леденцы на палочке в форме различных животных. Прикрывая рот и хихикая, мы облизывали губы, когда он сделал для нас по коричневому леденцовому пенису. Растянув рты в форме буквы «О», мы принялись смачно посасывать их, представляя, что ублажаем важного клиента.

Мы с Марико были неразлучны и все делали вместе, мы говорили друг с другом на изысканном киотском диалекте гейко. Это более специфичный, нежели «гейша», термин и означает «женщина искусства». Улучив минутку, мы предавались нашему излюбленному развлечению – рассматривали постельную книгу и фантазировали, что мы и есть те самые прекрасные гейши, занимающиеся любовью в сорока восьми секретных позициях, чтобы выяснить, какая из них нравится больше всех. Мой любимый оттиск на дереве, выполненный художником Хокусай, изображал женщину, чье тело обхватывают в скользком объятии два осьминога. Они возбуждают ее, касаясь ртами ее грудей и посасывая соски, отчего с губ ее срываются звуки удовольствия, и щупальца их обвивают ее талию и живот, проникая в лоно и анальное отверстие, доводя таким образом до экстаза.

Забавное трепещущее ощущение, рождающееся в потаенных глубинах моего тела при рассматривании эротических картинок, придало мне мужества рассказать Марико, как Хиса сгреб меня в охапку недалеко от кладбища и принялся тереться о меня своим обнаженным торсом, через кимоно возбуждая мои соски своей потной мускулистой грудью. Я не могла отрицать, что этот юноша-рикша пробуждает во мне горячее желание. Он носил короткую куртку без рукавов, являющую моему любопытному взору каждый мускул его загорелого тела и крепкие бицепсы. Ну а мое воображение дорисовывало остальное – то, что я не могла увидеть, то есть его драгоценный пенис.

Сгорая от влечения к этому юноше, испытывая непреодолимое желание оказаться в мужских объятиях, я отбросила даже свою природную сдержанность. Но то, что я делала, было неправильным, и мне было об этом известно. Я сбежала от Хисы, когда он попытался развязать мой пояс, хотя больше всего на свете мне хотелось самой развязать его перед ним, медленно, очень медленно, дразня его обещанием своего влажного влагалища, скрытого под многими слоями кимоно.

– Мечтала ли ты когда-нибудь заняться любовью с мужчиной, таким как Хиса-дон? – спросила я у Марико вчера поздно вечером, когда мы сидели после окончания уроков и любовались садом, слушая птичьи трели и раздающиеся время от времени всплески, производимые лягушкой. Я часто мечтала об этом юноше-рикше, но вслух упоминала о нем очень осторожно и непременно в той манере, которая предписывалась, когда говоришь о слуге.

– Да, Кэтлин-сан, я хочу заняться любовью с мужчиной и ощутить его внутри себя, – отозвалась Марико, – но долг наш заключается в том, чтобы отводить глаза от Хисы-дон.

Почувствовав жажду, я провела языком по губам. Во рту у меня пересохло, стоило мне лишь вообразить, как этот юноша касается меня, а Марико при этом упоминает о долге? Снова?

– Почему ты так говоришь, Марико-сан?

– Гейша должна подчиняться воле окасан, которая стремится найти для нее покровителя, – пояснила моя подруга, – даже если ей и не нравится тот мужчина, которого выбрала окасан, и сама она желает иного.

Я недоверчиво покачала головой. Да что с ней такое творится? Марико не позволит себе познать мужчину до тех пор, пока Симойё все не решит за нее.

– Хочу быть с человеком, который меня любит, – сказала я, – и который сумеет дать мне величайшее наслаждение, погрузив свой драгоценный пенис в мое лоно, чтобы коснуться сердца моего цветка.

– Я уверена, что боги пошлют тебе много любовников, Кэтлин-сан, – поддразнила меня подруга, – но мне остается лишь молиться, что ты не станешь проливать по ним слезы, орошая своей меланхолией землю под ногами.

– Объясни мне, что ты имеешь в виду, Марико-сан, прошу тебя.

– Гейша должна отринуть присущие человеку эмоции.

– А какое это отношение имеет к Хисе-дон?

– Он слуга и недостоин нас.

– Я этому не верю. Он мужчина, а я женщина.

– Ты должна понять, Кэтлин-сан, что все японцы ставят чувство долга превыше всего.

– Что будет, если гейша влюбится в мужчину, которого окасан не одобряет?

Марико покачала головой:

– Гейша никогда не должна позволять себе пренебречь долгом ради любви.

– Никогда?

Теперь пришла очередь подруги высказать свои мысли, что всегда давалось ей с большим трудом, даже когда мы были одни.

– Если гейшу уличат в том, что она запятнала себя связью с человеком низшего ранга, ее сошлют в ссылку.

– А что же будет с мужчиной, которого она любит? Что с ним случится?

– Он нарушил закон рангов, и за это его казнят. – Немного помолчав, девушка добавила: – Некоторые возлюбленные увековечивают свою любовь, совершая самоубийство.

– Самоубийство, – повторила я, не желая принимать закон правительства, запрещающий смешение рангов.

– Да, Кэтлин-сан. Обреченные возлюбленные выпивают сакэ из одной чаши, будто присягая, что уста их будут немы. Затем женщине связывают ноги, чтобы и в смерти она оставалась изящной, после чего она вонзает кинжал себе в горло. Возлюбленный ее убивает себя схожим образом, отправляясь вслед за ней в мир иной. – Марико надолго замолчала, чтобы образ умирающих любовников проник в мое сознание. Я сжалась от испуга, а она продолжила: – Так что тебе следует понять, что, несмотря на то что Хиса-дон очень красив, мы обязаны подчиняться правилам.

– Правила, всегда правила, – проворчала я, ничуть не убежденная ее словами. – Я следовала всем правилам, но окасан до сих пор не объяснила мне, почему я не могу стать гейшей.

– Без правил никак нельзя, Кэтлин-сан. Только так японцы могут оставаться сильными, и мы с тобой должны быть сильными, когда сделаемся гейшами.

– Я пытаюсь понять, Марико-сан, потому что очень хочу стать гейшей, но никак не могу игнорировать свои чувства.

– В нашем мире люди делятся на японцев и гайджинов. Ты принадлежишь к последним. – Девушка снова надолго замолчала, будто что-то тяжелое давило на ее разум. – Но всем сердцем я верю, что ты тоже можешь стать японкой, Кэтлин-сан.

– В самом деле?

– Да. Ты приняла многие вещи с тех пор, как поселилась в Чайном доме Оглядывающегося дерева. Если ты сумеешь принять то, как гейша должна вести себя в вопросах любви, то сделаешься японкой.

– Но вы так многого лишены в своем мире правил, Марико-сан. Вы никогда не испытываете глубоких эмоций, всепоглощающей радости и даже боли.

– Это неправда. Я познала много радости с тех пор, как ты появилась в Чайном доме Оглядывающегося дерева, – сказала подруга, потупившись, – но также и много боли, потому что я знаю, как ты страдаешь оттого, что отец твой не возвращается.

На это у меня не нашлось ответа. Я уронила руки на колени и опустила голову так, чтобы мои длинные белокурые волосы закрыли мое лицо. Спрятали мои мысли. Ни солнце, ни луна никогда не останавливаются на пути своего странствия, гласит старинная японская пословица. Но в колышущемся пламени времени я давно распрощалась с детством, затерявшись в глубоких тенях за высокими стенами дома гейш. Я выросла, практикуясь в искусстве танца, надеясь однажды выступить на Весеннем фестивале танцев реки Камо, а также научиться играть на арфе и лютне. В глубине моего сердца жила вера, что я стану главной звездой в мире, предназначенном для развлечения мужчин. Я узнаю, как правильно согреть бутылку сакэ, как нашептывать ему на ухо эротические стихотворения и как возбудить его, надев ему на пенис специальное кольцо, но я не собиралась поворачиваться к нему спиной, точно кобыла во время течки.

Мне было известно о силе красоты и слабости желания, о том, как добиться обещания, притворяясь равнодушной, а также о том, что в мужских сердцах уживаются и добро, и зло.

Но я никогда не забуду обещания отца вернуться за мной.

Время шло, но он так и не появился снова на японской земле. То, что не было сказано, сильнее всяких слов, учила меня Марико. Хотя я никогда не произносила этого вслух, в душе все же верила, что мой отец больше никогда не появится в Чайном доме Оглядывающегося дерева. А что еще мне оставалось думать? Я не получила от него ни единого письма. Если мир является плоским, как верят некоторые, то он, очевидно, сорвался с края и упал в бездну.

Почему он не вернулся, как обещал?

Сидя на голубой шелковой подушке, я барабанила кончиками пальцев по сложенному вееру. Я не должна лишаться надежды на возвращение отца, на то, что он увидит меня гейшей и станет гордиться мной. Для этого мне нужно будет войти в сестринскую общину гейш. Такие связи не просто разорвать, и я была согласна на эти условия.

Сестры-гейши зависели друг от друга и дарили одна другой свое сопереживание и преданность, а также – что еще более важно – дружбу. Вот почему я хотела пройти этот обряд, и чтобы моей сестрой стала Марико, и никто иной. Она была бы мне старшей сестрой, потому что жила в чайном доме дольше меня, но мы ели вместе, делились секретами и помогали друг другу надевать кимоно, так как овладеть искусством его ношения оказалось совсем непросто.

– Нижняя юбка из красного шелка? – спросила я, поднося руку ко рту, когда Марико показала мне, что я должна буду надеть под кимоно в тот день, когда официально стану гейшей.

– Да, Кэтлин-сан, у всех гейш в одежде имеется проблеск красного, ведь это цвет страсти. Страсти гейши.

– И больше никаких узлов-бабочек, – сказала я, имея в виду замысловатый бант, которым завязывался сзади мой пояс и который напоминал гигантскую бабочку. Поначалу я слишком сильно затягивала пояс, отчего у меня даже перехватывало дыхание, но он очень скоро развязывался, что всегда смешило нас с Марико. Позднее я научилась скреплять кимоно с множеством его завязок, чтобы оно струилось по моему телу и грациозными складками спадало на пол, тянувшись за мной при ходьбе, будто у ног моих струится вода.

– Когда гейша одета в кимоно, Кэтлин-сан, она не должна выделяться из окружающей ее обстановки, но гармонично с ней сочетаться, – частенько напоминала мне подруга, имея в виду ва, гармонию, самую суть души японцев.

Меня же переполняла сентиментальность собственной души. Марико походила на мягкие розовые вечерние облака с золотистыми краями, появляющиеся на горизонте на закате, они прогоняли прочь тяжелые дневные тучи и зажигали в ночном небе звезды. Но она могла быть также сильной и яростной. Я вспомнила ночь, когда она помогла мне, прогнав Юки, отрезавшую мои волосы. Мы с Марико были точно два лепестка, упавшие с одного розового бутона и плывущие бок о бок вниз по течению, куда бы оно нас ни вынесло.

Так почему мы не можем стать сестрами?

Именно по этой причине я улизнула из чайного дома задолго до того, как петух поднялся со своего соломенного ложа и громкими криками приказал жителям Понто-Чо просыпаться. Когда я торопливо шла по темным узким аллеям вдоль канала, дома, казалось, смотрели внутрь себя, а не наружу.

Стуча своими высокими сандалиями с колокольчиками, я торопилась в магазин, где продают кукол-кокеши. Они представляют собой грубое вытесанное из дерева тело с большой головой, на которой нарисованы глаза, рот и нос, чтобы придать ей сходство с человеком, а туловище выкрашено в яркие цвета, имитирующие узор кимоно. Эти куклы считаются защитой для незамужних девушек.

При мысли о том, что у Марико не будет мужчины, который бы ее любил, на лице моем появилось напряженное выражение. Брак означал защищенность, положение в обществе, собственный дом и детей. Если гейша выходит замуж, она должна оставить свою профессию. Глубоко во мне жила уверенность, что, как бы сильно моя подруга ни желала всего этого, быть гейшей для нее важнее. Она была пленницей своего разума и тела, призванных служить одному господину. Имя его – долг.

Поспешно спускаясь по узкой лестнице, ведущей к узкому извилистому проходу, выложенному камнями, я не переставала думать о Марико. Я обвела взглядом сад, надеясь обнаружить ее там, но, как и веранда, сад был пустынен. Где же она? И где все остальные?

Через открытые ворота я вышла на улицу. Время близилось к вечеру. Я видела пилигримов, идущих своим путем к храму Киомидзу, священников, просящих милостыню, и праздно шатающихся детей. Маленькая черно-белая собачка с большими печальными глазами преследовала длиннохвостого цыпленка Тосу.

Тут я увидела нечто заставившее меня улыбнуться. Широко улыбнуться. Хиса вернулся с рынка, куда его, судя по покупкам, послала окасан; он нес рыбу шиба в корзине, а в руке бутылку уксуса. Мне не следовало этого делать, но я решила понаблюдать за ним, стоя в тени так, что он не мог меня заметить. Ах, как же великолепно выглядел этот юноша! Высокий, мужественный, его осанка была осанкой воина, а не слуги.

Я видела, как он поднял край своей короткой темно-серой куртки, достал свой пенис и, к моему изумлению, принялся мочиться, поливая мощеную улицу струей такой силы, что, готова была поклясться, отдельные камешки даже отскакивали в стороны.

С губ моих сорвался громкий смешок, и я тут же зажала рот рукой, но все же недостаточно быстро. Хиса огляделся и заметил меня, прежде чем я успела ускользнуть. Грудь его раздулась от предвкушения, а лицо залилось краской, но не смущения. Оправление малой нужды в общественных местах вдоль стен, заборов и у столбов было привычным зрелищем для улиц Киото. В Японии бытует мнение, что если какой-то акт совершается в общественном месте, то он принадлежит всем в общем и никому в частности, поэтому на него не следует обращать внимания.

Я не двигалась с места. Да и как я могла? Хиса не опустил куртку, но продолжал взирать на меня с вызовом во взоре. Он стоял, широко расставив ноги и являя моим глазам свой пенис. Я сделала глубокий вдох, понимая, что мне нужно идти, так как окасан неодобрительно относится к тому, что майко разговаривает со слугой мужского пола, но я никак не могла заставить себя прекратить созерцать его член. Да и разве не является учеба через наблюдение частью моей подготовки?

Я спряталась подальше в тень, продолжая смотреть, выжидая следующего шага юноши. Любопытство мое было исключительно западной чертой характера, которую невозможно было скрыть в длинных рукавах моего кимоно. Они касались земли при ходьбе, и частички грязи приставали к бледному шелку, сочетавшемуся с цветом моих волос, спрятанных под черным париком.

Я продолжала взирать на юношу.

Он ласкал свой член, а я воображала себя художником, рисующим перед своим мысленным взором картину, в то время как тело мое бурно ликовало, выражая радость по поводу всего происходящего. Пульс мой участился, в низу живота разлилось тепло. Я чувствовала, как меня обволакивает запах моего желания, сладкий, как аромат цветов, распустившихся в новолуние, пока я не отрывая глаз наблюдала за тем, как Хиса ласкает себя свободной рукой. Пенис его рос и наливался силой, превратившись наконец в грозное оружие.

Я задержала дыхание. В голове моей бродили чувственные мысли. Я воображала наш серебристый смех, звучащий, когда руки наши сплетаются воедино, а потом он подводит мои подрагивающие пальцы к своему пенису, сжимает мои бедра. Я захихикала, вспомнив огромные члены, изображенные на эротических картинках мастеров жанра. Эти художники принадлежали к школе, верившей, что, если рисовать мужское достоинство в натуральную величину, никто на него даже не взглянет. Хиса бросал вызов этой логике, демонстрируя пенис такой же огромный, как и на виденных мною гравюрах.

Вот почему я вышла из тени и, покачивая бедрами и облизывая губы, быстро направилась к воротам Чайного дома Оглядывающегося дерева. Перед зданием стоял огромный черный лакированный экипаж с ярко-синими шелковыми занавесками на окнах, но я не удостоила его ни единым взглядом. Я задумала кое-что иное.

Запрокинув голову, я улыбнулась красивому юноше, провозгласившему о своем желании и бесстыдно предложившему мне, своей богине солнца, свой пенис.

Я представляла себя знаменитой аристократкой леди Джиоюши, которая спасла своего возлюбленного, соблазнив сёгуна. Используя краешек своего шелкового пояса, я имитировала действия этой женщины, бегущей через храм Киомидзу мимо сёгуна, роль которого в моей постановке отводилась Хисе, который пытался схватить ее. Когда он все же поймал ее, храбрая искусительница наградила его ночью любви, в то время как ее возлюбленный ускользнул на свободу.

Следуй за мной, прошептали мои малиновые уста юноше-рикше, затем я облизала губы и издала всасывающий звук. У меня не было ни малейшего желания делать что-то недозволенное, я лишь хотела побывать в объятиях Хисы, чтобы заполнить пустоту в своем сердце.

– Да, Кэтлин-сан, – ответил он, низко кланяясь и заглядывая под подол моего кимоно в надежде увидеть мои светлые лобковые волосы.

– Боги покарают тебя за это, – поддразнила я.

Он знал, что, следуя обычаю гейш, я не ношу под кимоно нижнего белья, за исключением легкой шелковой повязки. Его пронизывающий взгляд рассмешил меня, но при мысли о том, что он в самом деле видит мои золотистые волосы, я покраснела. Он также знал мой секрет, но никому бы его не открыл, так как ему было известно его место в Чайном доме Оглядывающегося дерева и он крепко держался за него.

Я забилась в темный, скрытый в тени уголок под покатой крышей здания и принялась ждать. Придет ли Хиса?

Ни один трепещущий огонек из чайного дома не подавал предупреждающий сигнал нам, намеревающимся преступить социально дозволенные рамки. Юноша действительно пришел, и тело мое возликовало. Не прошло и нескольких секунд, как я оказалась в его объятиях, и его крепкий торс прижался к моей груди. Тело мое изгибалось и раскачивалось, стремясь получить наслаждение, в котором мне слишком долго отказывали. Своими мягкими губами я ласкала щеку и ухо юноши.

Целиком растворившись в пламени мимолетного мгновения, я очень удивилась, когда Хиса сжал мои груди. Тело мое напряглось, но он этого не заметил. Не удовлетворенный ощущением шелка под своими ладонями, он запустил руки за отворот моего кимоно. Нет. Я хотела, чтобы Хиса всего лишь обнял меня, а не занялся со мной любовью.

Не успела я произнести ни слова, чтобы остановить его, как он сдвинул ткань, обмотанную у меня вокруг груди и спускающуюся к лодыжкам, чтобы без труда раскрыть полы моего кимоно и увидеть мои бледные бедра. Я молилась лишь, чтобы боги отвернулись от меня и не видели бесстыдного проявления моей страсти. Я облизнула губы, желая поцелуя Хисы не меньше, чем его прикосновений, но он не стал меня целовать, так как это считалось очень личным и эротичным актом, который не совершали в открытую, но только в темноте с гейшей. Как бы то ни было, я жаждала ощутить его губы на своих, чтобы испытать ощущение чего-то, удовлетворяющего гораздо больше, чем любой сексуальный акт. Чего-то, к чему очень стремилась, но так пока и не познала. То была любовь.

– С тех самых пор, как впервые увидел тебя, я ждал долгие годы, чтобы своим копьем подарить тебе наслаждение, Кэтлин-сан, – прошептал Хиса мне на ухо.

– Я тоже этого ждала, Хиса-дон, но тебе же отлично известно, что это против правил. – Я задержала дыхание, удивленная собственными словами. Да, я хотела его, но еще больше я хотела стать гейшей.

– Я хочу вкусить твоей сладости, Кэтлин-сан, почувствовать твой тонкий манящий аромат, ощутить, как ты с силой сжимаешь мой пенис.

– Я не могу, – прошептала я, чувствуя, как сердце мое несется вскачь, во рту пересохло, а ладони вспотели. Я отерла их о шелк своего кимоно и пояса. Хотя глянцевитый материал на первый взгляд казался тонким и изысканным, на самом деле он таким не являлся, так как был соткан из прочнейших волокон шелка. Драгоценный материал сиял, точно солнечный свет, и переливался всеми лучами радуги, но являлся при этом прочным, как кожа, и мягким, как креп с вплетенными в него золотыми нитями.

Прочный, как сердце гейши, вспомнилось мне высказывание Марико, эхо настойчивого голоса которой звучало в моей голове, напоминая о том, что мы живем в мире, в котором нет места чувствам женщины. Киото – это город секретов души.

Секретов гейши.

И я не могла их предать.

– Я должна идти, Хиса-дон, – прошептала я, поднимая голову и отодвигая бедра подальше от него.

– Говорят, что ты самая прекрасная майко в Киото, Кэтлин-сан, – прошептал он мне на ухо, затем принялся покусывать его.

Вопреки самой себе, я охнула и глубоко вдохнула. В нос мне ударил сильный древесный запах.

– Ты уже не мальчик, Хиса-дон, – сказала я и тут же раскаялась в своих словах. Тело его напряглось, и он снова прижался ко мне, заставляя мое лоно увлажниться, искушая его обещанием лунных ночей, когда его обнаженное тело будет омыто ароматными белыми цветами.

– Так позволь мне сделать тебя женщиной, Кэтлин-сан, хоть я и поплачусь головой, если окасан узнает о нас, – произнес он, прося меня пожертвовать своей приближенностью к богам и пойти с ним. – Услышать твой крик в ночи того стоит.

Я провела языком по губам, пробуя на вкус свое желание. Он говорил о величайшем женском наслаждении – оргазме.

Нет, я не могу. Я должна что-то предпринять, и быстро. Но что?

Если он подумает, что я не девственница, я смогу отправить его восвояси, не уронив своего достоинства.

Понизив голос, я произнесла обольстительным тоном:

– Ты не первый мой любовник, Хиса-дон. Многих мужчин ублажала я на своем футоне – политиков, придворных, даже принцев крови.

Хиса улыбнулся и покачал головой:

– Это неправда, Кэтлин-сан. По традиции окасан устраивает торги весной.

Я нахмурилась. Итак, ему известно о ритуале, согласно которому девственность майко продают тому, кто предложит за нее самую высшую цену. Обычай этот уходил корнями во времена сёгунов, когда проститутки Йошивары устраивали представления под бело-розовыми цветками сакуры весной и продавали свою девственность.

Я же была не для продажи. Я хотела влюбиться в человека, который сделает меня женщиной.

– Отчего ты так уверен, что у меня еще не было любовника? – спросила я.

– Оттого что, познай ты других мужчин, не жаждала бы сейчас с такой горячностью вкусить упавший под ноги плод.

Я пожала плечами. Слова его имели двойственный смысл. Он утверждал, что стоит ниже меня на социальной лестнице. Тем не менее меня пугало, что Хиса готов был нарушить ради меня правила света и рисковать своей головой, которая в конечном итоге могла оказаться насаженной на шест за пределами города. Я не хотела, чтобы он расстался с жизнью из-за меня.

Совесть терзала мне сознание. Я просто обязана отослать юношу восвояси, пока нас не обнаружили. Но боги не будут к нам так немилосердны.

Не так ли?

– Если ты позволишь ему отведать твой золотой персик, Кэтлин-сан, – произнес за моей спиной девичий голос, – то он окажется навсегда испорченным.

Глава 5

Я крепко зажмурилась. Марико. Она последовала за мной в потаенный уголок сада, где росли карликовые сосны и были расставлены каменные светильники с трепещущими огоньками. Мы приходили сюда, когда хотели забыть о своих жизненных невзгодах. Я всегда считала это место волшебным дворцовым садом, затерянным в зачарованном спокойствии длинных теней, лежащих за высокими стенами.

Сегодня сад не смог спрятать мой секрет.

Марико видела, как я заигрывала с Хисой.

И что именно он со мной делал. Что бы случилось, если бы моя подруга не появилась? Отбросила бы я свои страхи, точно зернышки риса, и позволила бы ему заняться со мной любовью? Верно, я фантазировала о том, как буду лежать с ним обнаженная на снегу и тело мое будет изгибаться в его руках, а ноги широко раскинутся, готовые принять его. В своих мечтах я с силой вжималась спиной в снег, в то время как Хиса толчками двигался внутри меня, демонстрируя свою страсть и удовлетворяя мой мистический голод, который до сих пор не находил насыщения.

Нет тебе оправдания, наверняка скажет Марико, а потом напомнит о том, что я нарушила еще одно правило. Хотя я умоляла Хису прекратить шарить руками в запретных местах моего тела, в глазах подруги я была подобна степенному карпу, играющему с крючком, на который его хотят поймать, – и крючком этим был пенис юноши-рикши.

Что еще она могла подумать?

Руки мои метнулись к грудям, прикрывая их, и я могла лишь молиться, чтобы Марико забыла о том, как тесно сплелись в объятиях наши с Хисой тела, как моя лунная пещера истекала любовным соком, кипя от желания, ведь в таком случае она сразу догадалась бы, что я потеряла контроль над собой.

Не так ли?

Я поспешно отпрянула от юноши. Слишком поспешно. Крепкий белый шелковый шнур, опоясывающий мою талию, развязался, так как Хиса потянул его на себя, и упал на землю. Я не предприняла попытки поднять его. Вместо этого я гордо вздернула подбородок, намереваясь не дать Марико понять, как сильно потрясло меня ее вмешательство. Мне следует извиниться перед ней, так как это общепринятый способ улаживания ситуаций после совершения ошибки, но мне было любопытно узнать, зачем она вообще последовала за мной.

– Полагаю, окасан послала тебя шпионить за мной.

Марико посмотрела на меня и покачала головой. Я часто заморгала, будто тысячи светлячков одновременно направили мне в глаза свет своих фонариков. Взгляд подруги был критичен.

– Сегодня удача благоволит тебе, Кэтлин-сан.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Окасан ничего не известно о твоем опоздании. Она занята тем, что развлекает важного клиента.

– Вот как? И кто же это может быть?

– Мне неизвестно его имя, но слышала, он личный слуга наследного принца, – ответила девушка, сверкая глазами. – А еще он красив как бог.

– Так вот почему на веранде никого нет, – сказала я и ненадолго замолчала, обдумывая ситуацию. – Так кого же окасан выбрала, чтобы развлечь этого мужчину и его пенис?

Хиса засмеялся, продолжая водить рукой вверх и вниз по своему члену. Марико потупилась, раздосадованная моей смелостью. Этот юноша всего лишь слуга, недвусмысленно читалось в каждом ее движении. Хиса намек понял. Видя, что здесь ему больше не рады, он поклонился, игриво направил на нас свое мужское достоинство, будто показывая, от чего именно мы отказываемся, и исчез, как все слуги, когда в них не нуждаются.

Марико не была намерена оставлять без внимания мой вопиющий поступок.

– Как ты могла позволить Хисе-дон касаться тебя, точно проститутки из Шимабары? – бранила она меня, подталкивая к черному входу в чайный дом.

– Мне его прикосновения показались очень приятными, – возразила я и добавила: – А ему понравилось играть с моей драгоценной щелочкой. – Это была неправда. Юноша не дотрагивался до нее, но я устала подавлять свои чувства и желания.

– Своей дикой выходкой ты позоришь всех нас, Кэт лин-сан.

– Не ты ли постоянно твердила мне, что гейши для того и предназначены, чтобы развлекать мужчин?

Марико не удостоила мои слова ответом.

– В то время как другие майко учатся правильно кланяться и составлять цветочные композиции, ты проводишь время за приготовлением агарового желе и размазыванием его у себя между ног.

Я игриво стрельнула глазами в ее сторону.

– Говорят, что это желе обладает профилактическими свойствами и увеличивает размер мужского достоинства – а также помогает ему дольше оставаться твердым.

Марико снова не обратила внимания на мою реплику.

– А еще у тебя вошло в привычку ходить текучей походкой куртизанки, разворачивая тело в сторону и ставя ноги так, будто хочешь поднять пыль с земли кончиками пальцев. – Она ненадолго замолчала, переводя дыхание, затем тихим голосом, показывающим, как сильно она огорчена, продолжила: – Мне очень прискорбно говорить эти слова, Кэтлин-сан, но ты до сих пор так и не усвоила, что значит быть гейшей. Своими поступками ты нарушаешь гармонию, что очень огорчает окасан.

Я понимала, что она имеет в виду. Гармония простиралась далеко за рамки дружбы и означала понимание моего места в доме гейш и принятие его, что мне сделать было довольно сложно. Симойё слишком пристально следила за мной и никогда не позволяла прислуживать на банкетах, разливать сакэ гостям, как делали другие майко, или посещать соседние чайные дома. Почему? Я много раз спрашивала ее об этом, но ответа так и не добилась.

– Я пыталась поступать так, как ты, Марико-сан, – произнесла я, даже не стараясь скрыть своего нынешнего состояния, – но я не могу запрятать свои эмоции настолько глубоко, чтобы вообще ничего не чувствовать.

Подруга не удостоила мои слова ответом. Вместо этого она сказала:

– Когда-то я верила, что ты станешь моей сестрой-гейшей, Кэтлин-сан, и что мы вместе пройдем обряд заворачивания воротников, но я ошибалась.

Я отвела взгляд, подвергая сомнению истинность ее слов. Она говорила о церемонии, во время которой майко приобретает статус полноправной гейши, меняя красную шейную повязку на белый воротник, после чего отворачивает воротник, чтобы обнажить крошечный треугольничек нижней сорочки. Я с нетерпением ожидала, когда и мы с Марико испытаем это на себе.

– Слова твои для меня подобны удару ножом в сердце, Марико-сан, – произнесла я, мечтая о том дне, когда смогу назвать ее своей старшей сестрой, как всегда делала про себя. – Ты поступаешь несправедливо, осуждая меня.

– Это ты ведешь себя несправедливо, Кэтлин-сан, отвергая все, чему учила тебя окасан. И все это ты бросаешь под ноги дешевым развлечениям с мальчишкой-рикшей. Ты ведешь себя как куртизанка, в неограниченных количествах поглощающая соленых моллюсков и пьющая сакэ, завлекающая клиентов из своей бамбуковой клетки. Ты растрачиваешь свою жизнь, точно рассеиваешь лепестки вишни по ветру, которым не суждено увять на ветке. Ты не думаешь и не беспокоишься ни о ком, кроме себя самой.

– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – огрызнулась я, повышая голос. Слова Марико глубоко задели меня.

Девушка ответила:

– Я говорю с тобой так потому, что я… я…

Она низко склонила голову, и голос ее стал слышен не более чем покачивание ветвей ивы на ветру. Я ничего не сказала, лишь в смятении мотнула головой, понимая, что она ни за что не выскажет вслух то, о чем думает. Вместо этого Марико улыбнулась мне. С этим я поспорить не могла. С помощью улыбки японцы выражали целую гамму чувств: замешательство, сожаление, волнение и даже гнев.

Я развернулась и зашагала прочь, созерцая горы на противоположном берегу реки, четко вырисовывающиеся на фоне неба, купающегося в лучах летнего солнца. До моего слуха доносился плеск волн, разбивающихся о берег, полноводных после периода дождей. Моя маленькая подруга так и осталась стоять в одиночестве под покатой крышей.

Позднее я осознала, что обронила сверток с куклой-кокеши, но не стала возвращаться, чтобы поднять его.

Послеобеденное солнце щекотало лужи своими магическими лучами, заставляя их искриться, точно жидкое серебро. Находясь на веранде, я также купалась в солнечном свете, раскачиваясь и извиваясь под резкие, но мелодичные напевы арфы и мощные звенящие звуки лютни. На сегодняшнем занятии танцами я хотела показать себя во всей красе, чтобы доказать Марико, настолько серьезно я отношусь к делу.

Какое-то движение привлекло мое внимание. Я была уверена, что Хиса прячется за большой золоченой ширмой, установленной в дальнем конце веранды, и жаркое безжалостное солнце припекает его почти обнаженное тело. Очевидно, он отчаянно возжелал увидеть мой танец, раз решил ждать под его палящими, раскаляющими докрасна лучами. Возможность держаться в тени была для японцев важнее тепла или еды, но, как мне казалось, Хиса был выносливее любого древнего божества. Я уже видела его раньше подсматривающим через ширму и улыбающимся мне, и его обнаженная грудь блестела от пота. Я сделала ему знак рукой, призывая уйти, но он предпочел проигнорировать его.

Я молила богиню Бентен, покровительницу музыки и танцев, направлять мои движения и ниспослать мне грациозность и мужество леди Джиоюши. Я скользила по татами на согнутых ногах, и ступни мои в белых носочках напоминали лапы котенка. Руки мои двигались мягко и гибко, выражая эмоции старинной японской любовной песни о замке, луне и двоих возлюбленных, украдкой проводящих время вместе.

– Любовь моя сокрыта в моем сердце, точно белый журавль в хлопьях снегопада, – пела Марико, аккомпанируя мне на лютне, а Юки – на арфе.

Обмахиваясь веером, я избегала смотреть на подругу, в то время как сама она не сводила с меня взгляда. Пристального взгляда. Я пыталась сконцентрироваться на танце, но злость на Марико мешала мне это сделать. К моему неудовольствию, когда мы остались наедине в своей комнате, она продолжала выговаривать мне, спорить, произнося слова шипящим раздраженным голосом. Я настаивала на том, что не вижу ничего плохого в том, чтобы желать мужчину, уверяла, что не сделала ничего дурного.

Марико меня не слушала. Она бросилась на меня, схватила за воротник и сбила с ног. Лицо мое покрылось капельками пота. Груди наши вздымались и опускались, а мы бросали друг в друга золотыми и голубыми шелковыми подушками, опрокинув жаровню и засыпав золой чистые татами.

Обвинения подруги больно меня ранили. Она настаивала, что я опозорила нас своим смелым поведением, сначала заговорив с Хисой, а затем позволив ему касаться своих грудей. Окасан накажет тебя, кричала Марико, заставив спать в одной из пожарных корзин, которые мы держим в чайном доме на всякий случай. Корзины эти имели продолговатую форму и были сделаны из бамбука. По размеру они напоминали небольшой сундук, так что спать в них было крайне неудобно. При мысли о подобном наказании я вся сжалась.

Я же назвала Марико служанкой по договору – это низший ранг подмастерья, – предупредив ее, что, надеясь однажды стать гейшей, она лишь обманывает себя. Могла ли я остановиться? Нет, я продолжала сыпать словами, точно перепархивающая с цветка на цветок колибри, говоря подруге, что она обречена оставаться сидящей и никогда не станет танцовщицей, потому что для этого она не вышла ростом и будет непропорционально смотреться на сцене. Зачем я наговорила ей все это? Неужели обида моя оказалась важнее дружбы с Марико? Глупости. Ответ был мне отлично известен. Я злилась на саму себя за то, что до сих пор так и не стала гейшей.

Марико боролась со слезами столь же успешно, что и со словами, и я была даже рада, что она, следуя японской традиции, не демонстрирует свои чувства прилюдно. Я отвела душу, высказав ей все, что хотела, но от этого не стала чувствовать себя лучше. Дух мой был сломлен, жизнь лишилась ярких красок. Гейши славятся тем, что дарят гостям свое очарование, я же потеряла его.

Также я осознавала, что Юки, играющая на арфе, хранит непривычное молчание. Лишь застывшая на ее тонких губах едва заметная улыбка свидетельствовала о том, что она тайно радуется случившейся между мной и Марико размолвкой. Юки по-прежнему питала ко мне ненависть и частенько высокомерным тоном вещала в моем присутствии о том, каких знатных клиентов ей довелось развлекать с тех пор, как она стала гейшей. Аристократы были очень красивыми и все как один воспылали к ней большим чувством, говорила она, добавляя, что и они возбуждали ее, отчего по бедрам ее тек любовный сок. Юки хвасталась, как эти мужчины лизали внутренние стороны ее бедер, а потом их языки касались ее клитора, всю ночь доводя ее до мгновений наивысшего блаженства. Я очень ей завидовала, но скорее бы умерла, чем призналась в этом.

Мечтая о том дне, когда я сама стану гейшей и имя мое вместе с личным гербом будет оттиснуто на плоском круглом веере, я продолжала танцевать, экспрессивно вращая руками, постепенно опуская их вниз. Держа веер в кулаке, я тщательно следила за тем, чтобы большой палец мой был зажат внутрь. Только мужчины сжимали кулаки так, что их большой палец оказывался снаружи. Затем руки мои заскользили по телу вверх, медленно повторяя его чувственные изгибы, прежде чем изящным жестом прижать веер к сердцу, выражая скорбную печаль и душевное томление по находящемуся вдали возлюбленному.

Тут я услышала шарканье ног и тяжелое дыхание. Хиса. Я должна выбросить его из головы и не сметь представлять его обнимающим меня в разнообразных позициях, которые я видела в постельной книге. Я подбросила веер в воздух и снова поймала его, не сбившись с ритма. Я широко улыбнулась, демонстрируя свою радость, хотя окасан и не одобряла любое проявление эмоций во время тренировок. Я очень гордилась своим мастерством. Все майко стремились выступать на Камогава Одори, Весеннем фестивале танцев реки Камо. На протяжении двадцати последних лет гейши Понто-Чо каждый год представляли жителям Киото новую программу, отличающуюся глубоким ритмом и гармоничностью исполнения. Несколько раз спрашивала я у окасан позволения танцевать на этом празднестве, но она лишь улыбалась и ничего не отвечала.

Стремясь доказать, что достаточно искусна, чтобы принять участие в танцах, я вытащила свой золотистый веер, заткнутый за пояс, и медленным плавным движением подняла его за длинными рукавами своего кимоно на манер восходящей полной луны. Затем я продолжила с двумя цветными веерами – одним красным, а другим ярко-розовым, – превратив их в трепещущие крылья бабочек. Наконец я стала махать зелеными веерами, изображающими лес весной, и белыми, чтобы показать снежинки.

Я не сумела побороть искушение показать и кое-что еще.

Я подбросила желтый веер в воздух, чтобы он стал похож на птицу, а затем с легкостью поймала его, изображая, что птица села на покачивающуюся ветку. Я скрыла лицо за веером, а потом посмотрела поверх него, будто ожидала возлюбленного в тайной пещере, вход в которую порос папоротником и плющом, источающим такой же мускусный аромат, как и его тело. Я была рада столь чувственным ощущениям.

Чтобы поднять себе настроение, для урока танцев я облачилась в мягчайший шелковый халат, расписанный вручную розовыми весенними пионами, подчеркивающий изгибы моего тела и приглашающий мужские руки схватить меня, хотя ткань была такой тонкой, что порвалась бы от прикосновения возлюбленного. Остро осознавая свою наготу, прикрытую лишь тончайшим, как паутинка, халатом, я ощутила пронзительную по силе накала боль в низу живота. Я была настолько поглощена своим выступлением, что не заметила, как Юки вытянула вперед руку и схватила длинный подол моего халата, волочившийся у меня за спиной.