Читать онлайн Другая правда бесплатно

Встреча 1. Мамины уроки

Привет. Меня зовут Вероника. Имя мое в переводе с греческого означает приносящая победу. Не знаю, принесло ли оно кому-либо что-то кроме неприятностей. Вероятно, значение его распространяется только лишь на греков. Вряд ли моя мама – самая обычная советская девушка из глухой деревни, в далеком 1989 году, могла знать что-то о греках. Меня назвали в честь ее сокурсницы – девушки с роскошной шевелюрой. Мама рассказывала, как они вместе сидели за одной партой, и она любила играть с волосами подруги, зарываться в них. Да, моя мама была со странностями, так же как и я, впрочем.

Я патологическая лгунья, у меня проблемы с алкоголем и, кажется, я страдаю каким-то психическим заболеванием, передающимся по наследству. Мои родители – алкоголики и их родители были алкоголиками. Знаете, однажды один стендап-комик со сцены сказал, что он генетический алкоголик и каждая клеточка его тела стремится спиться ежесекундно. Как я его понимаю! Сначала ты презираешь выпивку, ты слишком хорошо знакома с ее разрушительным влиянием и мощью. Покажите мне алкоголика, который в детстве не клялся себе в том, что он никогда не будет таким, как его родители, что он никогда не будет пить. Будет. И начнется это в детстве.

Кому-то не повезет еще в утробе матери, когда она будет злоупотреблять в положении, другим нальют родители. Я хорошо помню эти семейные застолья, когда родители, порядком захмелев, подзывают тебя к себе и предлагают отхлебнуть из их бокала. Алкоголь отравляет жизнь, ты презираешь его. Но вот ты взрослеешь и наконец-то вырываешься из его цепких лап, как тебе кажется. Начинаешь собственную жизнь, родители теперь сами по себе. Вроде бы жизнь и так прекрасна, зачем что-то еще? Но враг хитер. Не получится вечно уклоняться и отставать от компании. В конце концов – это веками сложившаяся традиция ведения переговоров, общения, заведения полезных связей… ты меня уважаешь – в конце концов!

И вот, ты уже говоришь себе: необязательно напиваться, чуть-чуть для здоровья полезно – так ведь врачи советуют. Что это за врачи и кому они это говорят – не суть дело. А потом наступает то самое состояние блаженства, когда в животе порхают бабочки, тело становится невесомым и легким, а разум освобождается от всего тяжелого и ненужного. И жизнь, она становится такой интересной, хочется все попробовать, с рук и ног слетают оковы. Ты всего достойна! Хочется танцевать? Вперед! Когда, если не сейчас? Любимый трек не будет длиться вечно, а потому: «Девочка, танцуй!» Начинаешь понимать родителей.

Всю жизнь ты спрашиваешь себя – зачем? А вот зачем. Тоскливая, невыносимо угрюмая жизнь, как клубок, сплетенный из несбывшихся надежд, пустых переживаний, отчаяния, злобы, зависти… он душит, не дает покоя. In vino veritas! – вот она разгадка. В какой-то момент ты обнаруживаешь себя в непонятном месте, в луже собственной рвоты, совершенно разбитую и опустошенную и осознаешь, что – нет, не переиграла ты своих родителей. Ты такая же, как они.

Ложь – непременный спутник алкоголика. Я профессиональный лжец. Я лгу со страниц еженедельного вестника, лгу масштабно, за деньги. Когда это началось? Как и все в нашей жизни – с детства. Мы не рождаемся лгунами, нас учат этому родители. Изначально мы все говорим правду, но со временем получаем уроки, которые доказывают нам, что лучше бы держать язык за зубами. «Молчание – золото», – наставляет нас со страниц букваря пословица – народная мудрость, передаваемая из поколения в поколение, между прочим. И вообще – каждый день мы становимся свидетелями родительской лжи.

– Уже уходите? – интересуется мама у соседки. – Приходите еще, с вами так хорошо.

– Мама, ты же говорила, что их поганой метлой не выгонишь? – зачем-то вмешиваешься в их разговор.

Мгновение и ты стоишь вся в слезах, извиняешься перед ехидной соседкой за то, что сказала правду. После получаешь подзатыльник и нагоняй за то, что позоришь маму. Улыбайся и лги, если не хочешь быть битым – один из первых уроков матери. Не хочешь, чтобы родители скандалили – лги, не хочешь, чтобы отец избил маму – лги, выворачивайся, заметай следы и прикрывай ее отсутствие любой ценой. Ложь тоже как клубок, он становится все больше и больше, завиток за завитком. В конце концов, теряется само представление о правде, границы лжи так размываются, что ты уже и сама не знаешь, где кончается ложь и начинается правда. И это хорошо, ведь главное правило лжеца – искренне верить в то, что говоришь.

Ложь во спасение, ложь во благо. Правду переоценивают! Действительно, в моей жизни больше боли и страданий принесла правда. Я была проблемным ребенком – гиперактивным, как сказали бы сейчас. Доставляла много хлопот взрослым, за это не пользовалась у них особой популярностью, впрочем, как у и сверстников. Со мной мало кто дружил в детстве, в основном это были соседские мальчишки, с которыми я часто дралась. Вообще меня саму постоянно принимали за парнишку. Коротко стриженная, в штанах или шортах, с вечно ободранными коленками, я была своим парнем среди уличных сорванцов. Но, по непонятной до сих пор для меня причине, со мной в садике дружила домашняя девочка-принцесса Маришка.

Она была хрупким созданием, с белой почти что прозрачной кожей, красивыми небесного цвета глазами и длинными каштановыми волосами, мягкими волнами, ниспадающими по ее плечам. И эта милая добрая девочка хотела дружить только со мной, в отличие от других наших одногруппниц, обычно высокомерно задиравших свои маленькие носики. Дружба со мной не была для нее чем-то хорошим: я портила ее рисунки, отбирала кукол, исподтишка чинила неприятности. Сейчас, спустя годы, мне становится ясно, отчего она хотела дружить именно со мной: она была такая же, как и я, по внутреннему складу, но условия жизни и окружающая среда наши разительно отличались, поэтому воспитывали из нас диаметрально противоположных личностей. Кто знает, может, так оно и было?

Но несмотря на свой несносный нрав, я все же любила ее и очень ценила, ведь это была моя единственная подружка. Однажды мама сплетничала с соседкой и речь зашла о семье Маришки. Мне нравилось слушать разговоры взрослых, они меня не замечали, считали, что ребенок все равно ничего не поймет. Но я понимала, для меня это было как сериал, только лучше – реалити-шоу. Однако то, что мне довелось тогда узнать – шокировало. Помню, я долго мучилась сама и мучила ее: каждый день говорила, что знаю страшную тайну, которая сделает ее несчастной. Она умоляла все рассказать, а я не решалась. И вот, во время тихого часа, мы сговорились встретиться в туалете. Я пошла первой, Маришка следом. Две девочки стояли босиком на холодном полу, выложенном белой плиткой, яркая люминесцентная лампа жужжала и мигала, я нагнулась к уху подружки и на одном дыхании шепнула ей страшные для любого ребенка слова, затем убежала обратно в спальню.

После выходных она не появилась. С одной стороны, я чувствовала облегчение, потому что не придется встречаться с ней, видеть поникший взгляд, но с другой – мучила совесть и какие-то сомнения царапали душу. Во время тихого часа меня разбудила няня и молча отвела к маме, которая работала здесь же, тоже нянечкой в соседней группе. Я осталась сидеть в пустом зале, мама вышла с веником в руках и отлупила меня им что есть сил.

– Зачем ты ей рассказала, вот зачем? – пыхтела мама. – Отчего ты такая дура, кто просил тебя?

– Но это же правда, – возмущалась я. – Это ведь не ее родная мама.

– Ну и что! Да кто ты такая?! Ты хоть знаешь кто теперь ее мама? Она заведующая хирургическим отделением, богатая и успешная женщина. Родная мать? Что ты об этом знаешь? Что? Какая-то алкоголичка нагуляла, родила и бросила. Маришке, если хочешь знать, несказанно повезло, что ее удочерила такая женщина. А теперь меня из-за тебя уволят, паршивая девчонка! Ты подумала обо мне? А если я заболею, слягу в больницу, она же меня вышвырнет и лечить не станет никто. Я умру, да, из-за тебя я умру! Ты довольна? Я тебя спрашиваю, ты довольна?

Мама долго кричала, размахивала руками, а я втянула голову словно черепаха, в такие минуты мне хотелось исчезнуть, раствориться. Было больно, но не от шлепков и ударов, больно было где-то внутри, там в груди что-то съежилось и ныло. В голове крутилось: никудышная, глупая, опять все испортила, вот кто меня просил? Кому нужна эта правда? Нам запретили общаться, мама заставила рассказать ей новую «правильную правду», что я все выдумала и просто разыграла свою подругу. С тех пор мы больше никогда не разговаривали. Урок второй – правда причиняет боль…

Да, уроки мамы – они такие. Почему именно мама? Ведь отец тоже пил, бил, крушил все в доме, выгонял нас на улицу, но именно мама наносит самые глубокие раны, которые никогда не затягиваются. Ты идешь с ними по жизни, а за тобой тянется кровавый след и к тебе всегда прибиваются люди, слово гиены, прибегающие на запах крови, такие же израненные, как и ты. К какому бы психологу, тренеру или коучеру вы бы ни обратились, они все как один спросят про маму. А я не хочу про нее говорить! Я не хочу придавать ей такое значение, будто бы все в моей жизни крутится вокруг нее. Слышите? Не хочу!

Вот было бы здорово, если бы хоть один, из этих модных специалистов сказал: «Да нет, мама тут ни при чем – забудь! Просто сделай то-то и то-то, и все пройдет». Конечно же, это глупость.

Сначала я ее жалела, мне казалось, что она бесконечно несчастная женщина, заточенная в нашем доме, как в тюрьме, а отец – он как злодей, похищающий красавиц – Синяя Борода. Когда его не было дома, мы любили с ней мечтать, как однажды, неведомым образом, отец исчезнет, а на смену ему придет красивый и добрый мужчина. Он на руках унесет маму из нашего старого неприглядного дома, прямиком во дворец. У меня там будет собственная комната, кровать с розовым балдахином, куча модной одежды и аквариум с рыбками…

В слабоосвещенном зале, в центре круга из людей, сидевших на пластиковых белых стульях, стояла сгорбившись темная фигура, плечи ее дрожали, из-под солнечных очков текли слезы.

– Спасибо, Вероника, за вашу историю, – сказал высокий, худощавый мужчина средних лет, он встал и сложил свой пластиковый стул, показав тем самым, что собрание окончено. Мужчины и женщины тихо в унисон захлопали, затем стали расходиться.

– Ну как? – робко спросила девушка в бесформенном спортивном костюме и кепке.

– А тебе самой как? – ответил вопросом Андрей.

– Не знаю, странно как-то. Непривычно, так вот напрямую, без обиняков, все вываливать как есть. Чувствую себя измотанной, как дракон пожевал и сплюнул.

– Не нравится?

– Не знаю. Не то чтобы не нравится, просто страшно.

– Здесь тебя никто не осудит.

– Знаю, но я столько лет работала над репутацией успешной крутой девчонки, строила вокруг себя Форт Боярд со рвом и крокодилами, а теперь вот так вот легко и просто распахнула настежь ворота своей души.

– Эко ты загнула, – прыснул мужчина. – Как-как? Распахнула ворота души?

– Не смейся! – девушка обиженно надула губы.

– Да ладно, – ткнул он участливо в плечо. – Не обижайся. Нелегко сбрасывать с себя маску, трясти будет еще как. Живешь себе, живешь во лжи, она как вторая кожа покрывает тебя изнутри и снаружи, а потом сорви-ка, попробуй. Ну ничего, с каждым разом все легче и легче будет становиться, ты, главное, не бросай.

– Я постараюсь.

– Давай, до понедельника, – махнул он рукой и зашагал к выходу.

На темной парковке она подошла к черному хэтчбеку, воровато оглянулась по сторонам, распахнула заднюю дверцу и достала спортивную сумку. Скинула в нее кепку, черное худи и очки, затем надела через голову маленькое черное платье, стянула спортивные штаны. Небрежно закинула сумку на сидения. Осталось сменить кроссовки на шпильки, чуть взлохматить волосы и подкраситься, но это уже в салоне. Отойдя на пару метров, она кружится и проверяет, как сидит на ней платье. В отражении окн своего авто девушка видит фигуру шикарной девушки, совсем не похожей на ту, что пятью минутами ранее, вышла из аудитории группы Анонимных алкоголиков.

Громко хлопнув дверцей, она садится за руль, но не спешит вставлять ключ в замок зажигания, сначала в бардачок, там в ворохе хлама, лежит косметичка. Алая помада, черная подводка, хайлайтер, чтобы отражать хейтеров – все, как учила бьюти-блогер Марина Лакшес из Ютьюба. И обязательно любимый парфюм Lacoste pour Femme за ушко и еще немного на декольте, макушку, запястья… а что? Хорошего парфюма много не бывает! Ну все, теперь готова. Девушка бросает контрольный взгляд в зеркало заднего вида и улыбается своему отражению:

– Ну что, детка, готова повеселиться?

Утро с бодуна

Это происходит где-то в половине пятого утра. Резко, словно по команде, открываю глаза: сердце бешено колотится и нестерпимо хочется пить. Я как-то узнала от подруги, что здоровое сердце мы никогда не слышим. Не обращая внимания на клокочущий шар в горле, дикую головную боль и легкое пошатывание, добираюсь до заветного кувшина. Пью много и жадно. В такие минуты напоминаю себе лошадь. В деревне я видела, как пьют лошади: они ненасытно опустошают одно за другим несколько ведер подряд, как насос, просто втягивают в себя воду не прерываясь. Осушив несколько стаканов, я усаживаюсь на пол и начинаю вспоминать вчерашний день.

Главное сейчас – оценить масштаб трагедии и поспешно замести следы. Нашариваю телефон. Хоть бы не писала, хоть бы, хоть бы. Ну, конечно же, я писала бывшему, а как же иначе? Телефон алкоголика – это вещественное доказательство, потому что память иногда наглухо все запирает, не помню – значит, не было. А здесь вот, пожалуйста, все задокументировано: и время, и место, и адресант.

Открываю мессенджер:

[23:49, 29. 6. 2022] Вероника: Спишь?

[01:05, 30. 6. 2022] Вероника: Знаю, что не спишь! Урод! Что, боишься?

[01:20, 30. 6. 2022] Вероника: Ты трус и тряпка! Боишься, что женушка спалит. Конечно, мы же порядочные. А знаешь что? Ты никого не любишь! Ни меня, ни ее, ни себя!!! Ты вообще не способен на любовь! Вот так!

[01:32, 30. 6. 2022] Вероника: Добавил человека в черный список и доволен!!!??? Да пошел ты! Ты и твоя семья, и твои дети!!! Ха-ха!!!

Блииин! Зачем мы это делаем? Вот трезвой же и мысли нет написать или вообще узнать, как там этот человек. С глаз долой из сердца вон! Но стоит только нахлобучиться и начинается… Начинается все с песен в караоке: «Неверная» Макса Барского, «Пьяную домой» Клавы Коки и абсолютный хит исполнительницы Анны и Асти «По барам». Когда мы со слезами на глазах орали с Анькой в микрофон, недавно разведенной (ну как недавно, полгода назад) подружкой, «Мне очень жалко твою новую девчонку», даже бармен смутился, а ведь он видывал всякое. После песен наступает «прозрение». И как это такой лох мог подкатить к такой королеве, да еще и бросить ее потом? Надо непременно ему все высказать и объяснить, что так делать нельзя. А то живет, понимаешь ли, человек и не знает, как себя вести с девушками. Ох.

Череда глупых и унизительных сообщений из Ватсапа отправляется в небытие до следующей пьянки. Следом все фото из туалета кафе, пьяные сторис в караоке, которые успели посмотреть пятьдесят человек, еще и реакций накидали. И это в час ночи?! Люди, спать надо ночью! Возмущаюсь и удаляю. Прочь-прочь, а эти с кальяном, пожалуй, оставлю. Выглядит вполне ничего, даже сексуально получилось и макияж на месте.

Как только покончили с внутренней памятью телефона, приступаем к внутренней памяти своей «бестолковки». И ведь все так хорошо начиналось. Мы с Анькой договорились приятно провести время в кафешке. Когда все вышло из-под контроля? Научиться бы ловить себя на этом моменте. Нужна специальная служба, чтобы с датчика умных часов к ним поступал сигнал о критической точке невозврата. О, я уже четко представляю картинку: парни в комбинезончиках, как в фильме «Охотники за привидениями», залетают в бар, хватают прилично захмелевшую девушку и увозят ее в тихое безопасное место, отбирают телефон и запирают до утра. И почему до этого еще никто не додумался?

Страшнее СМСок бывшему – только звонки коллегам и начальству. Черт с ним с бывшим, мне глубоко наплевать на то, что жена спалит – не мои проблемы. А вот с коллегами мне еще жить. Именно по пьяни так и подмывает восстановить справедливость. Высказать этим тварям, кто они есть на самом деле и какого невысокого ты о них мнения.  Слава богу, пока есть на ком оторваться и эту грань я еще не переходила.

Как определить степень падения после очередной вечеринки? У меня своя шкала. Если я проснулась дома (галочка), если деньги и вещи целы (галочка, разбитая ваза в прихожке и оторванный каблук не считается, ваза бывшего и туфли пора менять), я сама не пострадала (галочка, мелкие синячки не в счет) и не опозорилась (ну-у-у, почти что галочка) – то все хорошо! Правда, у последнего пункта есть своя шкала. Вот она:

«Молодцом!» – фоткалась пьяной, но красивой; написала бывшему, какое он говно – с кем не бывает и вообще себя надо прощать!

«Бывало и получше!» – упала, громко ругалась и разревелась прилюдно.

«Эмигрировать срочно!» – высказала всем, что ты о них думаешь, устроила скандал, приставала к незнакомцу на глазах его подружки и проблевалась у всех на виду.

К счастью, у меня бывало и получше. А сегодня так и вообще молодцом! Правда, мое тело так не считает – все ужасно болит и хочется сдохнуть, но нельзя, в девять на работу. Да, выпивать в двадцать пять и выпивать в тридцать – вообще не одно и то же. Выгребаем из аптечки «набор алкоголика»: болеутоляющие, мочегонное, энтеросорбент, слабительное и гепариновую мазь от синяков. Закидываемся всем поочередно и на унитаз –ждать, пока зло покинет организм. Сейчас бы в сауну, пропотеться хорошенько… Вот было бы здорово! Вообще огурчиком бы вышла. Но ничего, будем действовать по отлаженной схеме. После очистительных процедур бегом под горячий душ и давай натирать себя что есть силы жесткой массажной щеткой. Иногда задаюсь вопросом: «Я моюсь или наказываю себя?» Наверное, и то и другое. Наш внутренний родитель, он всегда на стороже, от него не скроешься, накосячил – давай отрабатывай. В какой-то степени даже легче становится после самоистязаний вроде: час на беговой дорожке, никакого мороженого и шоколада, два, нет – три дня на кефире…

Красная, вся в облаке пара, словно Венера Милосская, подхожу к ростовому зеркалу в ванной. Провожу рукой по запотевшему стеклу и рассматриваю себя: голая девушка, с небольшой, как говорил бывший «прямо с ладошку», грудью, талия не осиная, но она есть, темные мокрые волосы спиральками спадают на плечи. Вроде бы все на месте, но мне не нравится. Никогда не любила свое отражение, сколько бы мужчин не говорило мне, что тело мое прекрасно, я ни за что им не поверю. Зато я охотно верю голосам в голове, вторящим: «Эй, корова! Жопу убери – ни пройти, ни проехать!» или «Пончик, бублик, бублероооид!» – громко, язвительно звучат они в моей голове и ни один комплимент не сможет их перекричать. Заматываюсь в полотенце и бегу сушиться.

Итак, на часах уже семь тридцать. Никакого завтрака – обойдешся, ты наказана. Вместо завтрака: стойка на первое, пресс на второе и отжимания на десерт. Так-то! Теперь лицо. Боже… Ну что же, вываливаем косметичку и достаем из загашников весь арсенал для реанимации жирной отекшей ряхи! Масочки – само собой! Гуаша, мезороллер, силиконовые баночки – чувствую себя алхимиком или доктором Франкенштейном, пытающимся оживить очередное чудовище. А я и есть чудовище – прекрасное снаружи (хоть сама я так не считаю) и безобра́зное внутри. Следом – грим. Все в лучших традициях мейкапа: основа, база, контуринг, тени, подводка, тушь, пудра, лак для фиксации. И вот на меня смотрит из зеркала нарисованное лицо, там, где-то под толстым слоем штукатурки, мое настоящее лицо, отекшее от недосыпаний, алкоголя и кальяна… С синими кругами под глазами, впалыми скулами и мелкими мимическими морщинками, именуемыми гусиные лапки. Черт бы побрал этих гусей!

Смотрю на себя и вспоминаю, как собиралась мама. Это всегда был ритуал – таинственный и жутко помпезный. Нельзя было мешать и путаться под ногами, можно было тихо сидеть на кресле возле дивана и благоговейно наблюдать. Сначала мама распахивала дверцы шкафа и словно ревизор осматривала его содержимое. Она обожала шопинг, несмотря на то что во времена моего детства этого термина еще даже не существовало. Мы вместе могли часами бродить по универмагу, единственному в городе, рассматривая и примеряя одежду – это называлось «продавать глаза». Приметив что-то, она непременно начинала откладывать, это было непросто, так как из доходов семьи у нас была только скудная отцовская зарплата, постоянно урезаемая за прогулы и пьянство. Он был прекрасным специалистом, поэтому мог не бояться увольнений, но мы не видели: ни премий, ни надбавок, ни тринадцатой зарплаты… часто, добрая половина пропивалась по дороге домой.

Проще стало, когда появился пластик. Только мама умела пользоваться банкоматом, поэтому зарплата отца была целиком в ее власти. Раз в месяц у нее пополнялся гардероб: лакированные туфли на высоком каблучке, сиреневый брючный костюм и сумочка в тон, юбка-карандаш, длинный до самых щиколоток сарафан в крупный горох. Мама обожала парфюмерию, косметику, бижутерию и шиньоны. Боже, как я мечтала быть такой, как она. Когда мамы не было дома, случалось это довольно часто, (она практически никогда не работала, но ее все время не было дома), я тайком заглядывала в шкаф. Меня обдавало волной ароматов – смесью запахов новой одежды, обуви, порошков и мыла. Мама очень любила запах порошка, поэтому хранила его в шкафу. Но трогать ничего было нельзя – заметит. Как только переступала порог дома, она шла проверять свои сокровища и сразу понимала, если я касалась вещей. Расстояние от плечика до плечика было выверено в точности до миллиметра. Как бы я ни пыталась, но расположить все ровно так, как было, у меня не выходило, поэтому мне оставалось только смотреть.

Выбрав наряд, мама приступала к макияжу: толстый слой тонального крема «Балет», она покрывалась им ото лба до ключиц, затем пудра неестественно-светлых оттенков. У нее была белая кожа, зеленые глаза и русые волосы. Весной ее лицо обсыпало веснушками, с которыми она всю жизнь боролась и выводила всеми возможными средствами. Поэтому ровный светлый тон кожи – это прям ее загон. До сих пор помню этот запах и жирный след, который оставался, прикоснись она к тебе лицом. Глаза подведены угольно-черным карандашом: верхнее веко и нижняя слизистая. Кроваво-красная или темно-коричневая помада и непременно удушающе-сладкие духи. Мама хотела выделяться, и ей это удавалось.

Я очень похожа на нее, всячески это отрицаю, всеми силами стараюсь быть не такой, как она, но кого я обманываю? Загляните в мой шкаф. Если вы приоткроете дверцы, вас обдаст ароматом цветов. Нет, я не храню порошок с вещами, но люблю сбрызгивать своими духами одежду, чтобы всегда приятно пахло. У меня, так же как и у нее, большая коллекция парфюма и косметики. Только в отличие от нее, моя расставлена аккуратными рядами на туалетном столике, маме же приходилось прятать свою от отца. Однажды он нашел ее косметичку и растоптал прямо на наших глазах, превратив содержимое в труху. Тогда я дала себе обещание, что моя косметика будет всегда на виду и со мной такого не случится, а мама – восполнила свои запасы на следующий же день. В то время как раз появилась каталожная косметика и она навсегда стала постоянным клиентом новых «бизнес-леди».

****

Бегу на работу, благо она в одном квартале от моей квартиры – очень удобно. Берите себе на заметку. Никаких: такси, за руль с запахом…, но и минусы тоже есть – участливые коллеги могут забежать навестить «приболевшего». Поэтому свой адрес я тщательно скрываю. И не только его, а еще вес, возраст и прочие женские слабости. Пробегая мимо витрин, непременно пялюсь, осматриваю себя с ног до головы: каблуки, суперузкие джинсы, облегающий белый топ, обтягивающий неестественно большую грудь (вернее нешуточный пушап), на носу солнцезащитные очки (красные белки тоналкой не замажешь) и черные длинные волосы, свисающие как сосульки (результат выпрямления). Похожа на куклу, но мне нравится.

Вот она – моя редакция, расположенная в самом сердце исторической части города. С парадной уличной стороны представляет собой комплекс старинных зданий, тесно примыкающих друг к другу, в котором вольготно разместились: банк, туристическое агентство, газета, аптеки и множество магазинов. Однако невооруженным взглядом ни за что не определить наше точное местонахождение. Дело в том, что вход в редакцию располагается во дворе комплекса, возле самой мусорки. Неприглядная, изрядно проржавевшая дверь, которая открывается с противным скрипом и темная узкая деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Здесь, в унылом помещении, обитым МДФ, пахнувшем чем-то старым и затхлым, рождаются все новости нашего захудалого городка – этакое чистилище событий. Но в моем крохотном кабинете все не так угрюмо: в полдень он наполняется солнечным светом, который просачивается сквозь густые кисти березы, растущей прямо под моим окном, образуя затейливый узор на серой стене напротив. А прямо через дорогу, расположился потрясающий на вид купеческий особняк XIX века с ионическим портиком в четыре колонны и гипсовыми скульптурами ревущих львов, лежащих по бокам лестницы. Одна беда: чтобы попасть к себе, мне надо пройти мимо двери редактора и ответ-секретаря.

– Здороваемся, не забываем, – слышу недовольный женский голос.

– Здрасте, я вас не заметила, – глаза б мои тебя не видели, – планерка скоро?

Теперь вместо того, чтобы насладиться чашечкой утреннего кофе, примостившись на подоконнике возле рабочего стола, разместив, для удобства ноги на мягком офисном кресле, приходится идти прямиком на планерку. Кабинет редактора мог бы вместить четыре моих. Посередине, традиционно возле стенки, располагалось рабочее место нашего босса, по обе стороны от входа, стояли черные неудобные стулья для нас. Стены были выкрашены в казённый синий цвет, кое-где висели безвкусные дешёвые постеры. Место неприятное и холодное. Про себя мы называли его – резиденция Снежной королевы, потому как в любое время года окна в кабинете редактора были распахнуты настежь: ее мучили приливы.

– Проходи, кофе мне?

– Нет, извините, я уже отпила, в другой раз, – делаю большой глоток, вот еще, стану я тебе кофе носить, совсем обнаглела.

– Ну да, ну да. Давайте, коллеги, живее, – командует Хулиганка вяло плетущимся журналистам.

Хулиганова Нина Аркадьевна или попросту Хулиганка, как мы ее между собой называем – редактор местного издания «Городские вести», в котором я работаю корреспондентом. Это высокая, худощавая женщина, далеко за сорок, но весьма неплохо сохранившаяся. Блондинка, волосы ее выжжены гидроперитом настолько сильно, что определить исходный цвет практически невозможно. Одевается просто: брючные костюмы неброских тонов, иногда юбки, по праздникам платья с цветочным принтом. Женщина, в общем, не злобная, но с придурью. Однажды заполучив нечаянно бразды правления газетой, она почувствовала себя барыней и решила из этой роли не выходи́ть. А мы для нее всего лишь холопы. Но более всего она презирает нашего читателя, считает его приземленным, невежественным, не способным понять, что мы его вообще-то просвещаем. Цитирую: «Учим правильно мыслить». Однако же глупый читатель учиться не хотел категорически, подписка падала, редактор седела. Но Хулиганка лишь полбеды, настоящая катастрофа – это Таисия Львовна, именуемая просто Ташкой. Если Хулиганка – безобидная заноза в заднице, то Ташка – ответ-секретарь и по совместительству исчадие ада в юбке. Моложе редактора лет на десять, но выглядит много старше своего возраста. Причиной тому – несмываемая кислая мина. Среднего роста, немного полная и оттого вечно худеющая, с темно-русыми волосами, никогда не видевшими краски, она создавала неприятное впечатление. Плюс к этому поношенная и устаревшая одежда с чужого плеча. Казалось, что свою жизнь она тоже за кем-то донашивает, отсюда постоянно недовольный вид. На каждого работника нашей скромной редакции у нее составлено мнение и место в рейтинге ненависти. В топах, конечно же я, кто бы мог сомневаться? Возглавляет его Хулиганка, потому что нечего занимать кресло руководителя такой пустой и мягкотелой женщине.

– Собрались? – раскладывает перед собой ежедневник ответ-секретарь и берется за карандаш. – Тогда приступим?

– Давайте, господа! Идеи-идеи, я не могу одна работать, у меня весь день расписан, – страдальческим голосом вклинивается редактор, косясь то и дело на ноутбук. Мы то знаем какие у нее там дела: пасьянс, переписка на сайте знакомств и сериальчик на паузе.

– Может, про пляжный волейбол? – несмело приподнялся Григорий.

– Ой! Сиди уже! Похерили вы пляжный волейбол, – нервно оборвала она его. – Я месяц назад уже говорила про волейбол написать. А сегодня про него уже все недоблогеры понаписали.

– Ничего и не поздно, – бурчал Гриша, медленно опускаясь на стул.

– Что ты там вякаешь, опять пил? Честно говори! Пил? Вот, вы у меня где все, – Хулиганка вскочила с места и заходила возле своего стола, нервно размахивая руками. – Тружусь-тружусь, как белка в колесе, а все без толку! Подписка падает, блогеры эти, прокля́тые, плодятся. Откуда только берутся? Вот взяли моду!

Григорий и Хулиганова вместе окончили журфак и, если честно, единственные корры с образованием. Оба блестяще начинали, но что-то не сложилось. Теперь Григорий то и дело уходит в месячный запой, а Хулиганка собачится с ним, как с родным мужем.

– Может, продолжим планерку? – перебила Ташка стенания редактора.

– Давайте продолжим, – тут же взяв в себя в руки, она села на свое место.

Честно говоря, Ташку побаивается даже Хулиганка, особенно после случая с турецким браком. Год назад, еще до того, как я начала здесь работать, Ташку назначили редактором. Произошло это по счастливой случайности – Хулиганка не вернулась из двухнедельного отпуска из Турции, потому что решила связать себя узами брака с восточным принцем. В редакции это дело хорошенечко отметили и править стала Ташка. Ребята описывают этот период, как самый лютый за все время работы газеты. Жесткий тайминг под зорким надзором бухгалтера совместно с новоиспечённым редактором – просто цветочки из того, что было. Но свадьба сорвалась, и Хулиганка благополучно вернулась в родное редакторское кресло. Газета снова праздновала. Ненависть Ташки возросла в геометрической прогрессии.

– Мелочи раскидали, шоколадную фабрику кто возьмет? Может, ты? – обратилась ко мне ответ-секретарь. – Алло, мы ищем таланты!

– Что? – растерялась я, обезболивающие перестали действовать, и головная боль дала о себе знать, ну сколько раз я говорила себе не кутить посреди недели. – Да, давайте, что там?

– Вот ты и узнаешь? – съехидничала Ташка.

– Работаем, господа, работаем. Я одна, и я не трехжильная, – снова завелась Хулиганка.

– Пойдем работать, – рванул с места Гриша. Все последовали за ним.

– И пожалуйста, без фокусов, – зыркнула на меня Ташка.

– Ну что вы, Таисия Львовна, все как вы любите, чтобы и комарик носу не подточил, – заверяю я.

Вот, как всегда, все лучшее достается мне. Мусор и бездомных собак забрал Гриша, слет бабушек-ветеранок достался Гульнаре, кому как не ей ходить на чаепития и восхвалять старушечью поэзию? А мне писать о закрытии фабрики, второй за год случай. Причем написать так, что это нисколько не трагедия городского масштаба, а лучшее решение. И пусть она старейшая в городе, и что, что на ней трудятся более двухсот человек, а продукция известна далеко за пределами родного городка. Писать надо не о том, что материальная база давно разворована и распродана, а владельцы в долгах как шелках, и даже выходными пособиями бывших работников обеспечить не смогут. Нет, это неправильнаяправда. Надо так: фабрику закроют на ремонт, а люди смогут попробовать себя в чем-то новом. Даже если фабрика снова не откроется, то на ее месте может появиться новый культурный объект, который станет местом притяжения туристов, ведь мы живем в старинном городе, и приток туристов для нас очень важен. Вот так мы завуалируем и прикроем финансовые махинации нерадивых владельцев. Да здравствует ложь! Сладкая как мед, но с горьким послевкусием полыни.

Сначала я пыталась говорить правду. Этот случай мне припоминают на каждой планерке. В прошлому году, когда я только начинала, Хулиганка бесцеремонно ворвалась ко мне в кабинет:

– Ну все, доигрались, правдорубы?! – заговорила она загадками. – Все, снимут меня, рады? Это ты с Ташкой сговорилась, да?

– Объясните толком в чем дело?

– Про детские сады ты писала?

– Я, а что?

– А то! – парировала Хулиганка, – меня по твоей вине вызывают на ковер в «белый дом», но я одна не пойду, ты кашу заварила, сама теперь и расхлебывай!

Белым домом мы называем старое с колоннами здание горисполкома. Пузатый дядька, с усами как обувная щетка, долго меня распекал за эту статью, в которой, всего-навсего упоминалось об очередном повышении родительской платы. Но дядька так не считал, ему мерещились народные волнения, смута.

– Снимайте! – театрально, со слезинкой в левом глазу, бросила сумку перед ним на стол Хулиганка, словно сумка – это символ ее власти. А я все это время никак не могла собраться, я все смотрела, как смешно шевелятся его усы и из головы не шли строчки из стихотворения Чуковского:

Таракан!

Таракан, Таракан, Тараканище!

Он рычит, и кричит,

И усами шевелит…

Я не сдержалась и прыснула, но вовремя прикрыла рот ладонью.

– Плакать не нужно, барышня, – принял за рыдания мой смех Таракан. – Впредь будьте осмотрительнее и помните, вы теперь у нас на особом контроле. Можете быть свободны, – он отвернулся к окну, демонстрируя, что общаться больше не намерен. Мы быстро покинули кабинет, я смеялась всю дорогу до редакции. Хулиганка насупилась и не разговаривала со мной.

Телефон на столе тренькнул, заставив меня поднять отяжелевшую голову.

– Алло, – не без труда отвечаю, – редакция газеты…

– Как ты, жива? – перебивает знакомый голос.

– Анька, ты как?

– Нормально, усосала литр рассола, накидалась Нурофеном и айда пахать, что тут скажешь?!

– Мне бы твою жизнерадостность, – вяло завидую я.

– Что, опять Ташка-какашка?

– Они обе. Ну еще похмелье. Слушай, давай пообещаем друг другу больше не пить посреди недели.

– Без «Б» вообще, только давай обещание с понедельника начнем, потому что сегодня вечером неплохо бы подлечиться, хотя бы пивасом.

– Без ножа режешь, – сглотнула я и пересохшая гортань больно засаднила. – Как добралась? – перевожу разговор.

– Нормально, таксист такой участливый попался, домой затащил, даже хотел было остаться, но увидал Танюшку, а она такая: «Папка-папка». Прикинь? – ржет в трубку, – Эт я научила, чтоб мужиков отваживать. Годный лайфхак, таксист тут же испарился, даже денег не взял. Так что, у тебя или у меня?

– Спишемся, – бесцеремонно бросаю трубку.

От тарахтенья подружки голова разболелась еще сильнее и грозила разрастись в мигрень. Отпроситься бы домой, но нет, только не это. Снисходительный, нарочито фамильярный тон Хулиганки – ни за что, лучше закину в себя еще обезболивающего и дотерплю до вечера. В редакции у меня нет друзей, здесь каждый сам по себе. Ташка дружит с толстой, как дубовая кадка, верстальщицей Люськой и тонкой, словно тростинка, корректоршей Лизкой против Хулиганки, которая дружит со старой бухгалтершей Анной Палной и бывшей библиотекаршей Гульнарой, грузной дамой средних лет, еженедельно печатающей до тошноты одинаковые статьи о пенсионерах, блюстителях правопорядка и родных библиотеках. Гриша и я сами по себе. Есть еще компьютерщик и отдел рекламы, но у них своя кухня. А у нас своя – все как в заезженном сериале: вражда кланов, одиночки и отверженные.

Но я и не думаю принимать чью-либо сторону, наоборот, подливаю масла в огонь. Заказываю себе раз в месяц шикарные букеты, приезжаю на своей тачке (подержанной и купленной в креди́т, но для всех – это подарок поклонника), хвастаюсь раз в полгода новым телефоном (в креди́т, легенда та же) и постоянно пощу фотки с вечеринок. Ташка – одинокая старая дева, для нее каждая моя новая шмотка, словно пощечина. Привыкшая все донашивать за матерью и сестрой, она просто исходит от ненависти. Но для них с редактором я связующее звено, общая ниточка – они дружно меня ненавидят. Пожалуй, это единственное, что их объединяет. Ну как я могу у них это отобрать?

– Климова! Быстро ко мне в кабинет! – визжит Ташка за стенкой. Ну что еще там у нее стряслось? Иду, еле волоча ноги, в соседний кабинет. За дверью, в чуланоподобной каморке, соседствуют ответ-секретарь, ее стол занимает половину комнаты и завален черновыми вариантами наших статей, и верстальщица Люська в углу, напоминающая гигантского паука в коконе. Стоит переступить порог и в горле начинает першить от дешёвых каталожных духов, которыми на пару приторговывают соседки по кабинету. Стену прямо напротив двери украшает рекламный постер из каталога, а в шкафу вразнобой стоят пустые склянки из-под парфюмерии, выставленные как образцы продукции. На рабочем столе помимо макетов газеты, неряшливо разбросаны каталоги, фото племянницы и икона Николая Угодника. Ташка верующая и каждые выходные проводит в храме, отчаянно замаливая грехи. Вероятно, по этой причине, она считает дозволительным для себя: чинить мелкие пакости коллегам и сплетничать обо всем что движется.

– Да кто ты такая?! – началось, – Кем ты себя возомнила? Звонят и просят: «Веронику Анатольевну к телефону», – косится на верстальщицу.

– Да, и тогда еще, помню, тетка приходила к ней, тоже по имени-отчеству обращалась. Было-было, – тараторит Люська.

– Таисия Львовна, я…

– Не надо! Такое обращение заслужить надо! Впредь по имени представляйся. Я такое не потреплю! Я…

Захлопываю дверь не дослушав. Дура неудовлетворенная. Подарю ей на будущий год гигантский дилдо, на Тайного Санту. Глядишь подобреет. Телефон нервно тренькает, на экране загорается смс:

[13:15, 30. 6. 2022] БывшийНЕБРАТЬ: Надо встретиться.

Встреча 2. Школьные годы чудесные

Говорят, все проблемы родом из детства. Я бы конкретизировала – корнями они глубоко уходят в школьные годы. Что за дурацкая фраза: «Школьные годы чудесные»? У кого-нибудь есть чудесные воспоминая о школе? Уверена, что нет, во всяком случае не у тех, кто сейчас меня окружает. Люди на белых пластиковых стульях заерзали, многие были в балахонистого вида спортивных костюмах, как и выступающая девушка. Оно и понятно – это же АА, кому хочется здесь выделяться? Лишь руководитель группы Андрей – красивый голубоглазый мужчина лет пятидесяти – сидел, гордо расправив плечи. Он ни от кого не прятался, был честен с собой, и это немного раздражало. Весь такой из себя правильный, как будто хакнул жизнь, а может, так оно и есть. Народ затих и потупил взор, можно продолжать.

А у меня было три школы и каждую я по-своему ненавижу. Первая и называлась соответствующе, уж извините за тавтологию. Хорошая школа, в самом центре нашего городка. Дети здесь были, в основном из благополучных семей, неровня мне. Родители моих одноклассников: учителя, врачи, милиционеры и даже настоящий грек – владелец мясокомбината. Они приносили в класс игрушки, о которых я могла только мечтать, на дни рождения раздавали дорогие конфеты и сладости. После летних каникул играли с морскими ракушками и рассказывали о своем отпуске с родителями. Я их не понимала, я им завидовала и тихо ненавидела за их безмятежное детство. Чем я могла похвастать? Разве что принести раковины перловицы с речки Черемшан, о которые все постоянно резали ноги, прыгая с разбегу в воду. Одноклассницы меня сторонились, называли брезгливо «бедная», будто бедность – зараза, какую можно подхватить при рукопожатии.

С юных лет пришлось столкнуться с социальным неравенством. Понимаю, что мама хотела как лучше, когда отдавала меня в эту школу. Возможно, она считала, что я с детства смогу обзавестись полезными связями или предполагала, что в школе для богатых мне дадут лучшее образование… К обеспеченным детям здесь и вправду был совсем иной подход. Во время контрольных работ учитель подсаживалась к ним и громко шептала правильные решения, не забывая при этом их журить, как, мол, такая отличница и забыла решение. Ни умнее, ни успешнее я, как вы понимаете, не стала.

Моя первая учительница Нина Анатольевна была знаменита своими садистскими наклонностями. Я часто слышала из разговоров родителей, что она очень строгая и у нее «особые» методы воспитания, но никто не жаловался – не принято было. Во времена моего детства, если ребенка били, значит заслужил, со страниц газет об этом не писали. Когда Нина Анатольевна прохаживалась с инспекцией по рядам, сердца наши замирали. Любое неосторожное движение и бах! – линейкой по лбу. Больше всего мы сочувствовали тем, кто сидел у стенки, им доставалось сильнее всех. До сих пор перед глазами образ учителя, двумя пальцами зажимающий подбородок незадачливого одноклассника, голова которого глухо бьется об стенку.

В пятом классе на смену Нине Анатольевне пришла восточная красавица Аина Абдулловна – миловидная учительница английского языка, которая хорошо относилась ко всем без исключения детям, а еще она была знакомой моей мамы. Я ликовала, наконец-то темные времена прошли. Больше не будет ни криков, ни прилюдных экзекуций, а лишь участливое: «Nice to meet you!» О, это был один из жесточайших уроков, которые мне уготовила жизнь. Счастье мое длилось недолго, ровно одну четверть пятого класса. С первых дней, на общем родительском собрании, она громогласно заявила, что намерена воспитывать лидеров, лучших из лучших. Что в классе будут одни лишь «начальники». Цветовод? К черту! Пусть будет «Начальник по уходу за растениями». Однако же мы – дети простых смертных, должны были знать свое место, поэтому спустя два месяца, была проведена контрольная чистка. Я и несколько моих одноклассников, не вписывающихся в класс лидеров, были отправлены в соответствующие нам школы – по районам.

Много раз мне снился этот день. День, когда меня выгнали из школы №1. Мама не пошла со мной, она лишь передала гневную записку, в которой осуждала знакомую, единолично решившую посреди учебного года выбросить «лишнего» ученика из класса. Мне вручили мое тонкое личное дело и под громкие, полные восторга крики одноклассников «Good bye! Good bye», я покинула свою первую школу.

Затем была другая. Школа номер восемь оправдывала свое название полностью. Это была катастрофическая противоположность Первой. «Зато ты будешь учиться в школе, которую строила твоя бабушка», – попыталась утешить меня мама. Здесь дети не приносили игрушек, не вели философских бесед на тему «Отчего затонул Титаник?», здесь была совсем иная атмосфера, в которую я тоже никак не вписывалась. Новые одноклассники были угрюмыми, они словно были много старше прежних. Мальчишки и девчонки курили, ходили по вечерам гулять и рассказывали о себе такие истории, от которых у меня волосы вставали дыбом. Следующие пять лет школы прошли в постоянном страхе и смятении. Я, наконец, вроде бы оказалась на своем месте. Все здешние родители – простые работяги, многие пили, кто-то даже сидел, но отчего-то меня трясло от осознания этого факта. Учителя тоже разительно отличались, если в Первой школе они был нарочито холодны и высокомерны, то в этой чрезмерно панибратски позволяли себе общаться с воспитанниками. Доводилось встречать нетрезвых преподавателей, а внешний вид некоторых приводил меня в отчаяние. Первый год был самым сложным, мне хотелось бежать без оглядки в свою прежнюю школу, ломиться во все двери и умолять принять меня обратно, обещать и божиться, что я изменюсь, стану лучше, достойнее.

Привыкла. Научилась, тихо, крадучись проходить по коридорам, не привлекая к себе лишнего внимания. Оказалось, что в новой школе в авторитете не учителя, а дерзкие отъявленные хулиганы из самых неблагополучных семей. Если в Первой школе доносы поощрялись, являясь чем-то само собой разумеющимся, то здесь же мне с первых дней дали понять, что правила иные. В классе была жесткая система ранжирования одноклассников. У девочек на вершине популярности – отличницы, затем хорошистки. Одноклассницы занимали третий ряд, скопом решали контрольные, ходили одной бандой и были друг за друга горой. Особняком держалась отличница Ленка Укропова, к ней я и примкнула. Не знаю, почему она не дружила с другими? Другие девчонки это объясняли тем, что она якобы не с их улицы – весомый аргумент для местной школы. Ребята были территориально связаны между собой: вместе росли, играли, ходили в один сад, а затем и школу. Но я так думаю, что дело было в характере Ленки. Единоличница она была, ни за что никому не хотела уступать, помогать другим, делиться с ними своими трудами –  для нее это уже слишком. Ведь пятерки были чем-то вроде смысла жизни. Почему, я поняла позже, побывав у нее дома и познакомившись с ее матерью.

Дружба с Ленкой, если это можно так назвать, служила хоть каким-то утешением. Она частенько поколачивала меня за то, что я списывала математику, но сидеть с ней было спокойнее. Девочка она плотная и с характером, так что хулиганы побаивались с нами связываться. Это с ней мы вместе впервые попробовали сигареты. Я достала пачку, ну как достала? Мама тогда работала продавцом и дала мне ее со словами: «Уж лучше я буду знать, чем за моей спиной». Она и сама тогда начала покуривать, поэтому с легкостью поделилась. Мы отправились с Ленкой в недостроенный торговый центр.

– Принесла? – вопросительно уставилась подружка.

– Ага, смотри какие! Дорогие. У мамы стащила, – соврала я, чтобы казаться крутой.

– Давай, вот, у меня спички. Да закрой ты от ветра!

В полумраке заброшки замелькали два огонька и уже через полминуты мы зашлись от кашля. Кто же знал, что курить это больно. В фильмах все просто: красотка закидывает ногу на ногу, элегантная мужская рука подносит зажигалку, пухлые алые губки вытягиваются в трубочку и затем выпускают красивые клубы дыма. У нас все вышло как-то не так. Откашлявшись, мы решили попробовать снова. Курить мне не понравилось, но пасовать перед подругой не хотелось. Я нашла решение – не вдыхать дым, а просто набирать его в рот. Позже мы уже вовсю развлекались, ловко выдувая кольца дыма. Излюбленными нашими местами стали гаражи, заброшки и общественные туалеты. Мы безумно собою гордились, чувствовали себя соучастницами какого-то громкого преступления, настоящими взрослыми девчонками. Пытались походить на одноклассниц, которых сторонились, но безумно хотели быть как они: гулять допоздна, встречаться со старшаками, краситься и носить джинсовые мини-юбки.

У парней все было иначе. Во главе класса стояли самые дерзкие хулиганы. Я не помню их имен, по имени к ним никто не обращался (даже учителя вызывали по фамилии), у всех были прозвища – погоняла: Фолик, Абоба, Титька… Каждое погоняло имело глубокий смысл для владельца, оно определяло его статус. Девчонкам обычно прозвищ не придумывали, разве что особенным, вроде нас с Ленкой. Ее, понятное дело, прозвали Укропчик, а ко мне прилипли обидные: Стукачка, за то, что сдала в первый же день прогульщика (ну я же не знала этих порядков!) и Бублик (за то, что имела неосторожность прилюдно перекусывать на перемене), позже мутировавшее в Бублероид.

Один мальчишка, совсем уж не был похож на пятиклассника, он чуть ли не вдвое был выше нас. И прозвища у него не было – еще бы, кто бы посмел?! Все звали его просто по фамилии – Помендейкин. Про него говорили, что он несколько раз оставался на второй год и не умеет читать. Хорошо запомнился эпизод, когда Помендейкин на уроке географии все никак не мог найти Гренландию. Этот грозный высокий «дядька» стоял, беспомощно прокручивая в руках указку, а мне хотелось выкрикнуть: «Да вот же она, дубина, ты же на нее смотришь!» Но к тому времени я была уже ученая и сидела, прикусивши язык.

Но самый страшный и злой мальчик носил погоняло Ташкент. Поговаривали, что он родом из тех мест, мать сбежала, а отец сидел и сам парнишка давно уже на примете у блюстителей правопорядка. Больше всего на свете я боялась этого мальчика, если другие хулиганы могли напасть по какой-то причине и нападки их носили больше увеселительно-унизительный характер, то этот парень был крайне жесток, для него веской причиной мог стать нечаянно брошенный в его сторону взгляд.

У пары хулиганов-главарей была шайка из пяти-шести дружков-шестерок, с которыми они ходили неразлучно. Вместе они щемили одноклассников рангом пониже или тех, кто помладше. Кто-то дружил с параллелями, иногда разворачивались схватки за территорию и назначались стрелки. Боже, вспоминая это сейчас, я ужасаюсь, ощущение такое, что я не в общеобразовательной школе училась, а в детской колонии. Но все это правда – безобра́зная и жестокая.

Отличники, отчего-то среди мальчишек имели совсем низкий ранг. Они были в числе отверженных, их называли по тюремному – опущенные. Бедолаги ежедневно подвергались избиению и унижениям, которые обязаны были выдерживать стойко, не пролив ни единой слезинки и не дай бог кому-то пожаловаться. Самые жестокие шутки были у Ташкента. Он любил играть «в калькулятор» с умным, но непопулярным мальчишкой. Хулиган, вооружившись калькулятором, задавал примеры на умножение трезначных чисел. Коля, так звали одноклассника, должен был решить их за пять секунд, если не справлялся или не успевал, Ташкент со всего размаху бил его куда придется. Мне было жаль его, но не очень, потому что свою обиду отверженные одноклассники срывали на тех, кто был слабее, чем они, на мне в том числе.

А где же были взрослые? Ходили рядом, жили своей жизнью: работали, пили, гуляли. Иногда проще не замечать, этим они и занимались. Однажды мне не повезло оказаться на пути у Ташкента, я назвала его психом, за что в меня тут же полетел стул. Всю следующую неделю я проходила с синяком под глазом. Мама попыталась восстановить справедливость своими методами. Она выгребла из сумочки всю косметику и наполнила ее разборными частями металлической мясорубки. Едва завидев врага, она тотчас же бросилась на него, нанося сокрушительные удары по голове и спине обидчика. Ташкент не растерялся, он уворачивался, чертыхался, но вынужден был отступить. Замок не выдержал и содержимое маминой сумочки разлетелось по школьному коридору. С невозмутимым видом она подобрала части мясорубки на глазах одноклассников и учителей, затем победоносно покинула школу. Какое-то время после инцидента меня не трогали и даже начали называть по имени.

Третья школа была деревенская. Я совершенно не ожидала, что снова сменю школу, даже смирилась и свыклась со своей бандитской. Но жизнь дала резкий крен. Умерла бабушка, и родители наконец-то разошлись. Случилось это в один миг, я не успела ничего толком осознать. Отец пил, мама терпела и ждала чуда – так было всегда. В детстве, когда была поглупее, я верила в мамины попытки бросить отца. После очередного скандала с битьем посуды и бессонной ночью мама собирала вещи со словами: «Ухожу, завтра же уезжаю к маме!» Я на радостях начинала паковать свои пожитки, а утром обнаруживала, что воз и ныне там. Никто никуда не едет, и вообще все делают вид, что ничего не было. Позже, привыкла к маминым театральным сборам, меня больше не доводили до истерики заявления вроде «брошусь под поезд», я больше не следила за ней и не боялась оставлять ее одну.

Ну как же я радовалась! Не помню, чтобы за мои пятнадцать лет было что-то, что могло бы принести мне столько счастья. Наконец-то я покину эту ужасную школу, наконец-то не будет в моей жизни больше пьянства и дебоша. Мне больше не надо будет спасаться бегством и ночевать у соседей, околачиваться на улице и мерзнуть на вокзале, прикрывать собой маму, спасая от разъяренного отца. Кончено! Пусть деревня, пусть школа за три километра от дома через поле, пусть колхоз и деревянный домишко с туалетом на улице. Пусть! Пусть! Пусть! Свобода – разве это не достойная цена?

В новую школу было идти страшно, уж больно горький опыт у меня был. Но жизнь и здесь преподнесла сюрприз. В десятом классе оказалось всего две девчонки и пятеро парней. Все поуходили после девятого, остались те, кому некуда податься или надеялись поступить в институт. Это были самые спокойные два года моей школьной эпопеи. Я не могла в это поверить! Было удивительным – просто ходить на занятия, не отсиживаться на переменках в библиотеке, не дрожать от страха перед одноклассниками, а в учителях видеть отзывчивых и добрых товарищей. Но здесь меня постигла другая беда.

Жизнь в деревне не была такой уж радужной – нет, это вам не сказка со счастливым концом. Оказалось, что мама не была готова к взрослой жизни. Она столько лет мечтала о свободе, но добившись ее, никак не могла сориентироваться, как дальше жить. Словно ребенок, который долго истерил, требуя дорогую игрушку, но, заполучив ее, стал бить и ломать, потому что не умеет с ней обращаться. Она почти никогда не работала, нас кормил отец. Все, что он не успел пропивать, мама направляла в хозяйство и вкладывала в свои хотелки. После развода мы оказались в затруднительном положении. Продолжая жить не по средствам, она скопила долги и кредиты. Мы часто жили на хлебе и воде. Меня это нисколько не смущало, я готова была платить такую цену за свободу, она, как оказалось – нет.

Мама всегда была паникершей. Однажды, сразу после похорон бабушки, мы лежали на полу, и она прошептала:

– А давай вместе напьемся таблеток?

– Зачем?

– Что хорошего нас здесь ждет? Денег у нас нет, как мы будем жить? К отцу я не вернусь.

– Не надо к отцу! Все наладится, вот увидишь. Заработаем денег. Посадим картошку и лук, а осенью сдадим.

– Ты думаешь? – просветлела на миг мама. – А как же дрова? Чем баню будем топить? Дрова нынче дорогие.

– А давай сарай бабушкин разберем, на что он нам?

Мама успокоилась и заснула. На следующий день мы наскоро разобрали сарайчик, дровяник пополнился. А еще я заметила, возвращаясь со школы домой полем, что по пути много валежника, который можно бесплатно собирать. Так, после уроков, мы отправлялись по дрова. Мама начала промышлять магией. Это было время без интернета, а люди, так же как и сейчас, очень интересовались оккультизмом и тонкими материями. Поэтому мама, как человек сильно подверженный этим течениям, быстро все подхватила и стала гадать своим подружкам на картах. Со временем к нам стали приезжать люди из города погадать и полечиться – так появлялись кое-какие деньги и продукты, некоторые расплачивались натурой. Просить денег или назначать твердую таксу мы стеснялись, а хотелось. Зато, иногда мы ели аж по три торта в неделю! Жили по-прежнему бедно, но дружно. Правда, мама, отчего-то, становилась все тоскливей и тоскливей.

Затем беда пришла, откуда не ждали – я влюбилась. Все же страх очень полезен, он, конечно, разрушает организм при длительном воздействии, но ты хотя бы все время начеку. Стоит расслабиться и все – быть беде. Его звали Маркус – необычное имя для глухой деревушки в глубинке России. Родители иммигранты, бежали к нам, чтобы спастись от народных волнений на родине. Купили домик в деревне за бесценок, подтянули родственников и стали жить веселой гурьбой, заполонив почти что всю улицу. Когда приезжала к бабушке погостить на лето, я всегда боязливо обходила их переулок стороной. Меня пугали темные люди, громко разговаривающие на непонятном языке, куча босоногих и грязных детей вокруг и женщины в длинных платьях. Бабушка тоже стращала, что если не буду слушаться, то отдаст приезжим.

Почему именно он? Просто он был первый, кто обратил на меня внимание как на девушку. Я не могу сказать, что это были какие-то красивые ухаживания или комплименты. Нет, он просто обратил на меня внимание. Всю свою жизнь я старалась быть невидимкой. Дома, чтобы не напороться на отца, в школе, чтобы не обратить на себя ненужное внимание одноклассников. Бесшумно двигалась и неброско одевалась, весь мой мир умещался на книжной полке школьной библиотеки. Моими лучшими друзьями были Гоголь, Чехов и Майн Рид. Они рассказывали мне об удивительном времени, о крепкой дружбе и настоящей любви, но не смогли научить отличать белое от черного.

Он был на три года меня старше, нигде не учился и ничем не занимался, просто лежал дома и ждал повестки из армии. Но мне он казался ужасно мужественным. Смуглая кожа, карие глаза, восточный акцент – ммм…, как мало надо пятнадцатилетней девчонке! Конечно же, он меня растлил. Конечно же, рассказал обо всем своим друзьям. И снова я заняла свое место на скамье отверженных. Позже, я узнала, что подобный трюк он проделывал со многими девчонками до меня. Никому я в этом не призналась, тихо рыдала дома по ночам в подушку, оплакивая свою честь и поруганную первую любовь. Единственный выход для себя я нашла в том, чтобы сделать вид, что ничего не было, что меня это не касается. Его забрали в армию, а я осталась. Со временем эта история забылась, и никто уже о ней не вспоминал. Семья Маркуса в один день, как-то внезапно исчезла, просто вернулась на родину, а его самого сильно избили в армии, он чуть не лишился рассудка и мне хочется думать, что его настигла кара.

Вот такими они были – мои лихие школьные годы. Каждая школа одарила меня опытом и знаниями, многие из которых мне дорого обошлись и без которых я бы с легкостью обошлась.

Опять двадцать пять

Так, тихо! Спокойно. Контролируем себя. Какого черта так колотится сердце?! О… Боже, он звонит!

– Алло, – голос предательски дрожит.

– А я не понял, что это сейчас было? – раздраженно проворчал мужчина в трубку. – Я тут как на ладони, у всех на виду. Давай бегом в машину!

Что? Тоже мне раскомандовался! Нет, только посмотрите какая наглость: пропал на месяц, теперь внезапно объявился и как ни в чем не бывало назначает встречи. И я тоже дура. Вот зачем я сразу же побежала к нему, стоило только присвистнуть. И надо же, удивительное дело – голова-то прошла. Наврала в редакции, что пошла брать интервью у директора фабрики, а сама к бывшему на свиданку. Вот что мне делать, когда на реальное интервью понадобится идти? Хулиганка, конечно, интеллектом не изуродована, но даже она сразу раскусит обман. Ну и влипла же я. Так, спокойно! Спина прямая, каблук твердый. Вперед и не робеть!

– Привет, ну как ты? – стараюсь говорить нарочито холодно, неимоверным усилием воли отстраняюсь от поцелуя и объятий.

– Ты чего в кафе сбежала? Передумала? – довольный смешок. – Или решила носик припудрить перед встречей?

– Что? – опять дрожит голос, пытаюсь сдержать улыбку, но получается неважно, просто ненавижу себя в такие минуты. – Даже и не думала об этом. Просто по делу забежала, передать кое-что.

Иногда бывает так сложно сдержать свои эмоции. Когда я получила это злосчастное сообщение, сердце так и затрепетало. Сколько раз прокручивала этот сюжет. Как он пишет мне, предлагает снова встретиться, раскаивается и просит прощения, а я буду холодна и безразлична. Насочиняла кучу ответных СМС, но в итоге решила, что накажу его молчанием. Пусть пишет, а я буду нарочно читать, но ответом не удостою. Ага, как же! После слов, что он ждет меня внизу, понеслась на встречу сломя голову, не помня себя от радости. Очнулась перед самой машиной, когда отступать было некуда. Юркнула в кафе отдышаться. В туалете никак не могла успокоиться и смыть с лица довольную улыбку. Помню, как в школе нас однажды пересадили, и мне посчастливилось сесть с мальчиком, в которого я влюбилась. Не могу вытравить из памяти этот позорный момент, как я иду с краснющим лицом, пылающим словно факел и улыбкой до ушей. До сих пор она меня подводит! Не в состоянии выдавить из себя улыбку для фото, зато расплываюсь как мартовский кот совершенно не к месту. Вот и сейчас то и дело норовлю расхохотаться от счастья.

– Да что с тобой такое? Обиделась? Ты это брось! Прекрасно же знала, с кем связывалась, давай обернись. Это, в конце концов, неприлично! – тянет меня за плечо, в попытке развернуть меня от окна к себе.

– Послушай, ты писал, что у тебя ко мне дело?

– Сразу к делу. А я думал, ты по мне соскучилась, – сжал мою руку, сердце сейчас выпрыгнет из груди. – А впрочем, ты права, давай отъедем в укромное место и поговорим. Только ты назад пересядь, сама понимаешь.

Он завел свое подержанное Ауди, и мы поехали. Позади него, на пассажирском сидении, вдруг нахлынули воспоминания. Как впервые поцеловала его. Это был солнечный день. Мы тогда писали о нашумевших сектантских группировках, и он по долгу службы меня сопровождал. Много общались, сблизились. Я обвила его шею руками и нечаянно для себя шутливо поцеловала в щеку. Так, все и началось. Меня не смущало, что он старше и женат. Высокий и коренастый, занимает пост в силовых структурах – воплощение сильного, властного мужчины. А жена – это даже удобно, прямо как муж напрокат. Тебе любовь и внимание, а носки постирать – это, пожалуйста, к другой женщине. Да, я безнравственная. Но если выбирать, то уж лучше быть той, с кем изменяют, а не наоборот.

Если снова окунаться в историю, то да – наверное, это результат моего воспитания. Мы все идем знакомою тропой. Мама тоже встречалась с женатыми мужчинами. Один особенно хорошо мне запомнился. Его звали Рафаэль – прекрасное имя итальянского художника эпохи Возрождения досталось простому татарину-работяге. Это был добрый человек. Не из тех маминых возлюбленных, которые нагло врывались в нашу жизнь со словами: «Все, теперь я буду твой папка!» Он был другой. Скромный и сердечный человек. Отчего-то жалел нас очень. Однажды привез мне лекарства, когда я сильно заболела, а мама, как обычно, не была дома. Наверное, поэтому я теперь западаю на мужчин постарше. Себя оправдывал тоже просто: жена не смогла родить сына, вот и ищет утешения в других женщинах. Нам всегда нужно себя оправдывать. Вероятно, так мы снимаем с себя тяжкий груз ответственности за свои поступки, дескать, не такие уж мы и гнусные у нас на это есть свои резоны.

– Приехали! – вырывает меня из цепких объятий Мнемосины его радостный возглас.

– Ты к себе меня привез?

– Да, жена с детьми уехала к родителям. А что, хотелось в машинке, как в старые добрые? – его руки крепко обхватывают меня сзади, и горячий поцелуй оставляет влажный красный след на шее.

– Отвали, – злобно фыркаю я. – Какого черта ты делаешь?!

– Вика, а нельзя ли как-то обойтись без этого, а? Давно не виделись, я соскучился. Давай просто отдохнем, а? Я же вижу, что тебе тоже нравится. Ну не ломай ты комедию! Мне этого на работе и в семье хватает. Пошли в дом, соседи увидят.

Ну каков наглец?! Закипаю от злости, но послушно следую за ним. В чем-то он прав. И в самом деле, что это я? Сама с ним поехала. И да, тоже соскучилась, но он бы как-то хоть завуалировал, что ли? Нельзя же так в лоб! Одним словом – опер.

– Давай устраивайся, вино будешь или может виски? Конечно будешь, чего я спрашиваю, – забренчал он склянками, доставая из шкафчика пузатый бутылек.

– Я тебе что, алкоголичка? – снова обижаюсь.

– Держи, – протягивает бокал, не обращая внимания на мои протесты, в золотисто-янтарной жидкости бьются друг о друга красивые кубики льда.

Молча распиваем первый бокал. Крепкий напиток мгновенно растекается по телу и овладевает им. Оковы сброшены и напряжение угасает. Свет приглушается, жизнь становится проще, а собеседник интереснее.

– Снова сученыши что-то затевают, – он первым прерывает молчание.

– Что? – недоумеваю.

– Да, сектанты эти.

– А, ты про работу. Слушай, давай не темни, чего ты от меня хочешь?

– Тебя хочу, – похотливо улыбается и протягивает ко мне руку. – Ну ладно тебе, Снежная королева, не куксись. Тобой заинтересовался мой коллега, по работе. Есть к тебе предложение, ты как, готова послужить Родине?

– Что ты имеешь в виду?

– Да делать особо ничего не придется. То же, что и сейчас, встречаешься с людьми, беседуешь – это ведь у тебя хорошо получается. Сама говорила, что люди тебе открываются, болтают всякое о себе.

– Шпионить, что ли? – виски ударило в голову, и обычно тихий неуверенный голос превратился в громкий возглас.

– Ты чего шумишь? – улыбнулся мне мой визави. – Что, заводские настройки сбились? Иди поближе и не придется кричать.

– Я тебе что, шпионка какая, да и зачем мне это? – совсем охмелев, я обиженно капризничаю, но сажусь к нему на коленки совсем как маленькая девочка.

– Нет, не шпионить, просто делай свою работу и получай двойную оплату. Что там тебе твоя Хулиганка платит, какие-то жалкие кутарки. Ты же достойна большего, – его руки нахально блуждают под моей блузкой, а губы ищут поцелуя.

– Да погоди же, – сла́бо вырываюсь я, – расскажи толком, что за человек.

– Значит, заинтересовало? – якобы обиженно отстраняется. – Тебе позвонит Степаныч, он начальник службы безопасности. Месяц назад назначили, из столицы приехал – нормальный мужик. Он здесь особо никого не знает, команду себе набирает. Я ему тебя посоветовал, так что не подведи.

– Да не собира…, – но закончить фразу он мне уже не дает.

****

Просыпаюсь снова рано, свет едва брезжит сквозь окно. Его рядом нет, постель теплая. Сворачиваюсь калачиком и обнимаю одеяло, вдыхаю. Постельное белье хранит его запах. Грустно. Снова эта непонятная гнетущая тоска. И снова без видимой причины. Перебираю события и мысли в голове. Все вроде бы неплохо. Я молода, красива, у меня интересная работа и есть любимый мужчина. Да, признаю́, у каждого моего аспекта «успешности» есть жирное «НО». Однако же в конкретный, данный момент, что мешает мне быть счастливой? Откуда это противное липкое чувство неудовлетворенности собой?

– Спящая красавица, есть будешь?

– Слушай, отчего ты мне все время присваиваешь сказочные прозвища?

– От того, что ты моя принцесса, – привлекает он меня к себе и нежно целует в лоб.

– А что у нас на завтрак?

– Жена накануне плов приготовила, будешь?

– Угу, только в ванную сбе́гаю.

На чистенькой и уютной кухоньке закипал чайник, а стол был накрыт на двоих. В цветных тарелках маленькими горками лежал скомкавшийся рис вперемешку с мясом. Это блюдо мало походило на плов, скорее на мясную рисовую кашу. Да, кулинарными изысками жена его не балует.

– Она всегда так готовит?

– Не язви, – обиделся он. – Не нравится – не ешь. Скажи лучше, что по поводу вчерашнего, согласна?

Скрип в замочной скважине оборвал наш разговор.

– Жена, – холодея от ужаса, прошептал он, – беги скорее на балкон, прячься.

Но бежать не пришлось, она опередила.

– Милая, а ты чего? – застыл он в нелепой позе, в бесполезных попытках прикрыть меня своей фигурой. –  А ко мне коллега, вот, зашла.

Но жена, не слушая, отстранила его, бросила на меня презрительный взгляд. Я сидела в его рубашке на голое тело и пила чай из ее кружки, свежевыжатый на двоих из одного пакетика. Глаза несчастной женщины округлились и вспыхнули огнем, она метнулась в спальню, словно представленных доказательств ей недостаточно. Муж следом. Из комнаты донеслись ее крики, послышалось рыдание и звонкие пощечины. Запахло жареным – пора отсюда убираться. Вещи, на свое счастье, я оставила в ванной. Но обманутая жена все же настигла меня в прихожей:

– Что у тебя с ним?

– Мы с вашим мужем любовники, – совершенно спокойно ответила я, поспешно обуваясь. Теперь глаза округлились у него, видимо, до последнего надеялся, что буду его прикрывать.

– Ах, ты ж бессовестная! – женщина страдальчески вскинула руки. – Если бы ты не дала, он бы ведь не полез! Это ты виновата!

– Если вам от этого легче, то, пожалуйста, разубеждать не стану. Я у него не первая и не последняя, – с этими словами выскакиваю за дверь.

– Ах ты ж гадина! Проститутка! – бросает она мне вслед.

– Отчего же? Ваш муж любил меня бесплатно! – не осталась я в долгу и сбегаю, покуда цела.

Встреча 3. Отношения с Богом

Вот вы здесь многие рассказываете, как вам помог Бог. Якобы сам Иисус протянул вам руку помощи и вытянул из алкогольной ямы. А вы не задумывались о том, что возможно вы просто заменили одну зависимость на другую? И где же был ваш Мессия, когда мой разъяренный отец, в хмельном угаре, избивал ногами вдрызг пьяную мать, лежащую в луже собственной крови? Разве я не молила о помощи, разве я не ждала чуда? Да кому я это говорю?! Пустое. Ну конечно! Это испытания. Ага…

У меня непростые отношения с Богом. Впервые нас свела книга. В деревне у бабушки была красивая голубая книжка с картинками – Библия для детей. В ней симпатичный молодой мужчина в белых одеяниях творил чудеса. Он всегда был окружен детьми, ласково, едва касаясь, гладил их и, кажется, будто обнимал весь мир. Такой Бог мне очень нравился. Оказалось, что это его сын. Сам он – грозный седовласый старец, строго воздающий за злодеяния. Был еще какой-то дух: не то голубь, не то образ. Я молилась сыну, он к себе больше располагал. Дома в уголке стояла красивая икона, в золотом окладе, виден был только лик, остальное скрывал металл. Однажды я попросила у нее шоколадку, а чего вы хотите от ребенка? Встала на коленки, сложила вместе ладошки и очень вежливо попросила, а затем побежала к маме жаловаться, что Бог не дал. Мама, ну как же так? А как же – просите, и дано будет вам? Стук в дверь. Бабушка приехала из деревни погостить в город. Привезла гостинец – шоколадку. А Бог-то есть.

С тех пор мы подружились. Я делилась с ним своими горестями и мечтами, иногда что-то просила, но старалась не наглеть. Дома появлялось все больше икон и книг, которые тщательным образом скрывались от взора отца-атеиста. Мама стала тайком ходить в церковь – каждый шел к Нему своим путем. Однажды и мне довелось впервые побывать в Его доме. Церковь в маленьком городке была одна-единственная и народу в праздники туда набивалось, что сельди в бочку. Там странно пахло, было шумно и людно. Повсюду гигантские кресты. Вокруг старушки в черных одеяниях, похожие на гигантских ворон, грозно смотрят и за всеми следят. Вверху под самым куполом, на хорах играет оркестр. И до того скверно у него выходит, что я бьюсь в истерике и умоляю маму покинуть это место. Нет здесь Бога, не может быть, что это его дом. Меня никто не слушает, лишь бабки в траурном бросают грозные взгляды и раздраженно шикают. Наконец, шум утихает, народ редеет. Мама толчком ведет меня к батюшке.

Забавно, по малолетству, я приняла его за Бога Отца, уж больно иконоподобный образ у того был. Мать сказала, что надо исповедаться и покаяться в своих грехах. А грех у меня тогда был, он тяжким камнем лежал на моем детском сердце. Жил в то время у нас кот Тишка – красивый полосатый хулиган. Я обожала с ним играть, ему, к сожалению, общение со мной не приносило радости. Тогда еще не было в частном секторе газового отопления, и мы пользовались печью. На которой стоял большой чан с водой. Я забавлялась тем, что ставила Тишку на горячую крышку и он весело отплясывал чечетку. Но однажды крышка перевернулась, и мой бедолага обварился. С него клоками сошла шерсть. Меня ужасно мучила совесть. Каждый день, когда видела, как несчастный кот вылизывает свои оплешивевшие лапы, сердце кровью обливалось. Мама тоже меня очень сильно бранила за этот проступок. Поэтому я чистосердечно во всем раскаялась перед Богом и батюшкой. Он внимательно выслушал, дал поцеловать крест и Евангелие (делала я это с большой неохотой, потому как видела, как много людей это проделало до меня), а затем вот так просто отпустил мои грехи. Батюшка простил, а мама – нет. Она доро́гой упрекала меня, как можно было покаяться в такой ерунде. Лучше бы я покаялась в том, какая непутевая дочь, что не помогаю матери и не слушаюсь. Как бы то ни было, камень с сердца упал, а Тишка поправился. В церковь я больше не ходила.

Не знаю, как так произошло, но вскоре я познакомилась с другим Богом. Его звали Аллах и родственников у него не было, один лишь пророк Мухаммед. Библия, Евангелие, иконы и свечки таинственным образом исчезли из нашего дома, а на смену им появились: Коран, специальные четки-тасбих и молитвенный коврик. Последний мне особенно нравился, изумрудного цвета, с красивой мечетью на фоне и мягкими кисточками по краям. Коту он тоже приглянулся, потому всякий раз, как мама совершала молитву, он неизменно оказывался рядом и звонко мурчал. Считается, что это хорошая примета, ведь сам великий пророк однажды отрезал рукав своего халата, дабы не потревожить сон кошки. Мама и мне подарила красивые фиолетовые четки, а нательный крестик, с которым я так любила играть, забрала.

Теперь молиться надо было по-другому: по многу раз повторять непонятные сочетания слов на арабском языке, перебирая пальцами бусины. Но я молилась истово, сердечно. Каждый день, когда в доме гасили свет, я доставала тасбих из-под подушки и девяносто девять раз повторяла слова из маминой книжки – это был таинственный шифр, пароль для связи с Богом. В остальном все было так же: я рассказывала, раскаивалась и молила о помощи. Молила, чтобы отец бросил пить, чтобы мама нашла работу, все были здоровы, а у меня появился хотя бы один настоящий друг. Так, в молитвах, я и засыпа́ла.

Ходить в мечеть мне понравилось больше. Да, здесь может быть жилище Бога: ни посторонних звуков, ни запахов, ни толкотни. Полы застланы пушистыми коврами, которые приятно щекочут ступни.  Потолки высокие, а стены девственно-чистые, лишь красивая арабская вязь обрамляет арки и своды. Каждому здесь уготовано собственное место – общий ковер, предусмотрительно поделен на ячейки. Женщины молятся на другой половине, раздельно от мужчин. На втором этаже учебные классы медресе. Сюда мы приходили с мамой, опять же тайком от отца, чтобы изучать арабский и постигать нюансы ислама. У детей был собственный учитель – молодой брюнет с едва проклюнувшейся редкой бородкой, в длинной рубахе и тюбетейкой на голове, к которому было принято обращаться хазрат. Мы должны были изучать буквы арабского алфавита, чтобы в конце обучения могли с лёгкостью читать, писать и понимать Коран – само собой. Я проявляла усердие, задавала много вопросов. Мне была интересна жизнь пророков, их чудесные приключения, часто ловила себя на том, что где-то я это уже раньше слышала или читала в другой книге, имена лишь отличались.

Однажды я шла домой после школы и меня окликнул хазрат:

– Салам алейкум! – поздоровался со мной учитель. – Ты домой? Чего не приходила вчера?

– Не смогла.

– Не пропускай, вчера очень интересная тема была. А ты чего в такой короткой юбке? – как-то нескромно долго задержался его взгляд на моих оголенных коленках.

– Просто, – смутилась я и уже больше не могла смотреть в его сторону.

– Ты ведь знаешь, что так не годится, знаешь, что девочке надобно быть скромной? Мама тебя не ругает?

– Ругает, – едва слышно соврала я.

– А ты все равно значит надеваешь короткие юбки? – отчего-то ухмыльнулся. – Послушай, раз уж ты пропустила занятие, – тут его рука упала мне на спину и скользнула вниз. – Приходи ко мне завтра, я здесь недалеко живу, поговорим о Боге.

– Хорошо, меня мама ждет, – выскользнула я из его рук и убежала.

С арабским было покончено. Так, я поняла, что в храмах обитают обыкновенные люди с присущими им пороками. Мне было обидно, что Он за меня не заступился, что позволяет таким людям, как хазрат, нести слово божье. Еще много раз мне довелось испытать разочарование, и много раз я не получала ответов, но всегда ощущала Его незримое присутствие. Могучим воином на белоснежном коне он являлся мне во снах, оберегал и утешал в самые темные дни, когда казалось, что надежды свет уже не забрезжит. Однако всему наступает конец.

Как-то само собой закончились в нашем доме посты, молитвы и разговоры о деяниях пророков, книжки были спрятаны, а коврик аккуратно сложен в шкаф. Видимо, мама тоже разочаровалась в новом Боге и решила действовать от противного. На столе у нее завелись прикладные пособия по магии черной и белой, а также колода гадальных карт.

****

Все разошлись. Актовый зал районного Дома культуры, служивший пристанищем группы Анонимных алкоголиков, опустел и выглядел зловеще. Андрей неподвижно сидел на своем стульчике, лицо его не отображало никаких эмоций, но молчание казалось осуждающим. Девушка несмело подошла поближе и коснулась плеча мужчины:

– Ты чего это? Злишься на меня? Я что-то сделала не так? – засы́пала она его вопросами. Он резко обернулся, их глаза встретились, девушка не смогла вынести продолжительного взгляда и отвернулась.

– А хорошо у тебя получается, – нарушил он, наконец, тягостное молчание.

– О чем это ты?

– Находить виноватых. Тебе бы в суд, в адвокаты обвинения. Такого специалиста потеряли! – Андрей язвительно улыбнулся и снова замолк.

– Не поняла, – Вероника с вызовом посмотрела на него. – Это же ты меня сюда притащил! Ты просил рассказывать о своей жизни, не таясь и без прикрас. А теперь обвиняешь меня в чем-то?

– Обвинять у тебя хорошо получается, а я лишь заметил.

– И что же?!

– А то, что у тебя все вокруг виноватые! – он впервые повысил на нее голос. – Посмотрите же, какая я бедная-несчастная! Папа и мама пили, в школе обижали, даже Бог и тот не смог заступиться. Да для тебя сам черт виноват, но только не ты.

– Что? Какого лешего?! Ты обещал помочь, обещал выслушать…, – нервно заходила она перед ним взад и вперед. – Какая же я дура! Снова поверила. Да ты такой же, как и все.

– О, прекрасно! Теперь я виноват?

– Да пошел ты!

– Я пошел, меня два раза просить не придется. Пока!

****

Андрей ушел. Отчего они все уходят от меня? Вот ведь напыщенный хлыщ! Надо было с ним помягче, может, догнать? Нет уж, пусть катится. Обидно. А как хорошо все начиналось… Мы познакомились с ним в баре. Меня тогда чуть не снял какой-то тип. Я, как обычно, изрядно напилась, отмечала очередной разрыв или запару на работе –не помню. Хамоватый мужчина у бара попытался утащить меня с собой. На мое счастье, на парковке оказался Андрей и отбил меня, словно рыцарь, у того пройдохи. А затем сопроводил на такси домой, что-то по пути рассказывал о своей деятельности. Снова не помню, слушала вполуха и пыталась с ним заигрывать, но он не обращал внимания и был очень строг: всю охоту отбил гад. Убедившись, что я в безопасности, он сунул мне в руку свою визитку и укатил восвояси. На простой белой картонной карточке было выведено: Анонимные алкоголики – все еще в твоих руках! Андрей К.и его мобильный с электронкой. Помню, я тогда еще расхохоталась на весь подъезд. Что, я и анонимные алкоголики? Чувак, да ты попутал! Но бросила визитку в сумочку. Мужчина симпатичный, да еще и джентльмен – может пригодиться.

Отечественный Бонд

– И что, так и сказал? – Анька широко раскрыла глаза. – Ну а ты, что?

– А я просто ответила как есть, сказала, что вот, мол, сплю с вашим мужем, приятно познакомиться.

– Ну ты да