Читать онлайн Арьяны. Зов крови бесплатно

Пролог

Из аппаратной Пашка сразу поднимается в жилую зону, без конца прокручивая в голове слова ведуньи: «Кареглазая шатенка, средний рост, чем-то похожа на тебя, но больше – на Василия…».

Странно. Всё очень-очень странно. Спустя пару минут после смерти Зины у Тани появляются видения о новом арьяне. Совпадение? Нет, в совпадения Пашка никогда не верил. Но в то, что Аня одна из них, поверить ещё сложнее. Не может она быть арьяном, уж точно не по крови. Стало быть, по духу? Нет! Ведь возраст, возраст неподходящий! Значит, Таня ошиблась? Не так истолковала видение?

Не дожидаясь, пока створки лифта полностью разъедутся, Пашка выскакивает в холл. Замирает, прислушиваясь к звукам вокруг, и, только убедившись, что поблизости никого нет, сворачивает в женское крыло. Единственным источником света в тёмном коридоре служат маленькие светильники под потолком. Взгляд невольно цепляется за объектив камеры, висящей в дальнем левом углу. Если охрана заметит, что её отключили, придётся объясняться перед Фалконе…

Но что ему сказать? Пашка сам себе не сможет ответить, почему решил умолчать о видении. Им двигало нечто иррациональное. Интуиция, чутьё. Почему-то казалось правильным поступить именно так.

От размышлений отвлекает щелчок дверного замка. Пашка улыбается этому безмолвному приглашению и ускоряет шаг.

– Нашёл? – спрашивает Таня, едва он переступает порог.

Пашка кивает, бегло оглядев подругу, которая уже успела переодеться к собранию, и тут же смущённо отводит глаза, вспомнив, как двумя часами ранее она появилась в его спальне в ночной сорочке. Взволнованная, сбитая с толку тревожным видением.

Почему она пришла именно к нему? Потому что доверяет? Потому что видит в нём друга или…

Нет. Позже об этом, сейчас нужно думать о деле.

Пашка достаёт из внутреннего кармана пиджака фотографию Ани и протягивает ведунье.

– Да, это она, – твёрдо говорит Таня, едва взглянув на снимок.

– Ты точно видела её среди нас? Как ещё одного арьяна?

– Точно! И причём её аура…

– Да? – напрягается Пашка.

– Понимаешь, у новичков аура в моих видениях только слегка мерцает, а у Ани она такая же, как у нас – яркая и сильно вибрирующая. И сама картинка очень чёткая, что тоже на моей памяти впервые. Такое чувство, будто кто-то до этого момента блокировал её силу, потому-то я её и не видела раньше.

– Разве такое возможно? В твоих видениях точно не может быть ошибки?

– Ты же знаешь, как работают мои способности?

– Ну-у-у… ты словно радиоприёмник. Настраиваешься на нужную частоту и подключаешься к определенному каналу – то есть к человеку. Так?

Ведунья улыбается, в который раз поражаясь тому, как ловко Пашка переводит магические проявления на близкий ему язык технологий.

– Да. Но есть частоты, на которые моё внутренне око не настроено. Я даже не замечу их в общем поле. И тот, кто хорошо знаком с ясновидением, может использовать слепые пятна против нас.

– Черномаги? – хмурится Пашка. – Но как? Их же всех перебили тогда, да?

Таня подозрительно долго молчит.

– Да? – с нажимом повторяет Пашка.

– Я не знаю.

– Что значит «Я не знаю»?

– Паш, послушай, – вздыхает ведунья. – Это очень тёмная материя. Их магия настолько сильна, что может сохраняться даже после смерти её обладателя, если он найдёт возможность как-то закрепить её в нашем мире.

Мужчина валится на пуфик и нервно проводит ладонями по лицу.

Если Аня действительно одна из них, то кто и зачем скрывал её силу все эти годы? Неужели кто-то из щенков Велигора смог выжить? Но на что им сдалась девчонка? Хотят с её помощью свести старые счёты?

Тогда, может, сдать её Фалконе? Пусть сам разбирается…

– Паш…

Таня опускается перед ним на колени, внимательно заглядывая в глаза, и, словно прочитав на дне зрачков его мысли, тихо, но уверенно говорит:

– Он не станет разбираться, сразу уничтожит потенциальную угрозу из страха повторить прошлые ошибки. Неужели ты позволишь ему?

Пашка качает головой, с горечью признавая, что Таня права. Прежде чем решить судьбу девчонки, нужно выяснить, как и для чего её скрывали от ока ведуньи. Какую роль она во всём это играет. И что ей вообще известно об арьянах.

– Ладно, вот как мы поступим…

Глава 1

Противное гудение врывается в сознание, разрушая остатки жуткого сна. Экран смартфона раздражает глаза слишком ярким светом. Номер незнакомый, но комбинация первых четырёх цифр пробуждает неясное воспоминание. А не скровский ли это код? Перед ответом успеваю заметить маленькие цифры – 04:18 – в правом верхнем углу экрана.

– Аня? – раздаётся резкий мужской голос, кажущийся смутно знакомым.

– Да.

– Здравствуй, это Паша Огарский, – представляется собеседник, и я с ужасом понимаю, что интуиция не подвела. В который раз, чтоб её.

До этого момента мой двоюродный брат был кем-то вроде летающего пони или единорога. Ни звонков, ни соцсетей, ни личных встреч. За все двадцать три года. Каждый мой редкий приезд в Скров на каникулы братец под завидным предлогом исчезал из дома: лагерь, сплав по реке на катамаранах с друзьями, поступление в университет, армия, отпуск и прочие миллион двести отмазок.

Всё, что известно о Пашке – он сирота, старше меня на семь лет, живёт в Скрове с нашей бабушкой Зиной. В детстве я мало думала о судьбе брата. Только спустя годы возник очевидный вопрос: почему мои родители не оформили опекунство и оставили десятилетнего племянника на бабушку? Когда решилась спросить отца напрямую, он раздражённо отрезал: «Это решение Паши». Я недоумевала, как ребёнку, лишившемуся отца и матери, позволили принять решение самостоятельно. Однако подобные разговоры, да и вообще любые разговоры о Пашке пресекались на корню, и со временем пришлось признать, что причина кроется в давнем семейном конфликте, решить который не представляется возможным.

Но вот Пашка объявился сам. Значит, больше звонить некому. Остались только мы – два человека от некогда большой семьи.

– Бабушка? – спрашиваю прямо, не желая оттягивать неизбежное.

Пашка сухо подтверждает худшее. Резкий звон в ушах перекрывает остальные звуки. Глаза застилает грязно-серая пелена. Где-то в отдалении слышится взрыв. Противный скрежет искорёженного металла врезается в голову. Едкий запах дыма раздирает ноздри.

Только не сейчас. Не отключаться.

Краем сознания пытаюсь ухватиться за единственную ниточку, связывающую с реальностью. Пашка. Он что-то спрашивает про билеты и время вылета. Я, наконец, понимаю, почему его голос показался мне знакомым – уж слишком похож на папин. Низкий, чуть хрипловатый. Правда, темп речи сильно выше и «р» местами западает. Наверное, сказываются годы учёбы заграницей и постоянное общение на английском. Если мне не изменяет память, Пашка ещё со студенчества работает над каким-то госпроектом в области робототехники. Вот и колесит по всему миру, выступая на конференциях.

Ну почему? Почему он объявился только сейчас?

Брат был так нужен мне три года назад. Когда мамы и папы не стало. Только он и мог, наверное, понять, что я чувствую. Найти нужные слова и сказать, что же мне делать, как жить дальше без них. Но, увы, этого не случилось. Пришлось разгребать всё самой, и если б не бабушка и Женька…

Боже, бабушка.

Моя несокрушимая бабушка Зина, в семьдесят лет спокойно копошившаяся в саду между пробежками и йогой. Ведь звала меня в Скров после того, как родители погибли. Может, если бы я была рядом, она сейчас была жива. И с Пашкой можно было бы наладить контакт. Но это всего лишь «бы». «Бы», пропитанное сожалением и отчаянием. А всё потому, что природа наделила меня отцовским упрямством и гордыней. Неуклонным стремлением во всём отстаивать автономию. И вот к чему это привело. Теперь не перед кем топать ножкой с надменным «Я сама». Сколько же ещё близких нужно потерять, чтобы научиться быть рядом вовремя, ценить важное здесь и сейчас, а не постфактум?

– Аня? – доносится до меня сквозь толщу собственного сознания.

– Да-да, – отвечаю на автомате. – Я сейчас же посмотрю билеты.

– Хорошо. Скинь смс, как забронируешь.

Он отключается. Вот так просто. Ни сантиментов, ни подбадривающих слов. Разговор роботов, наверное, и то теплее бы получился. Какие-то мы оба с Пашкой неправильные. Два сломленных человека, не сумевших нормально социализироваться в обществе после трагедии. Хотя откуда мне знать, как там у него дела с социализацией. Может, этот официозный тон только на меня распространяется.

Контрастный душ и пара глотков арабики включают мозг на полную мощность, и осознание случившегося, наконец, наваливается всей массой. Я сирота. Одна на всём белом свете. Не считая брата, конечно. Однако учитывая степень нашей эмоциональной близости… Да, всё-таки одна.

О-дна. О-дна. О-дна.

Большие настенные часы тревожным эхом отдаются в воспаленном сознании. Запустить бы в них кружкой, но времени на проявление эмоций нет. Нужно успеть купить билеты прежде, чем меня торкнет. А торкнет сегодня стопроцентно. Как-никак восемь месяцев без рецидивов. Пора бы уже.

Слышал бы меня Женька, точно б отчитал за пессимизм и притягивание неприятностей. Раньше я терпеть не могла всю эту блажь про материальность мыслей и творение собственной реальности. Заводилась тут же, стоило только бывшему открыть рот. А сейчас всё бы отдала за его вдохновенные речи про квантовые миры, божественное начало в человеке и мультивселенные. Лишь бы не было этой удушливой тишины.

А кто её, эту тишину, создал?

О, нет-нет-нет. Нет у меня времени на приступ самобичевания. Сейчас нужно просто вымыть кружку, включить ноутбук, заказать билеты и собрать вещи. Ни единого отклонения от программы, иначе всё полетит к чертям. Папа говорил, что дисциплина – единственная вещь в мире, способная удержать человека на краю пропасти. Не любовь, не ненависть, не жажда жизни. Только холодный рассудок и выдержка. Что ж, пришло время, наконец, внять отцовским заветам.

Уже на третьем пункте система даёт сбой, когда вкладка с подтверждением платежа начинает виснуть в шестой раз. Попытка выровнять дыхание проваливается с треском. Я с силой захлопываю крышку ноутбука и несусь в ванную, тут же подставляя голову под град холодной воды. Перед глазами на повторе мелькает нос самолёта, врезающегося на полном ходу в твёрдую землю. Пламя вырывается из-под стального брюха яростным вихрем. Стёкла иллюминаторов лопаются под давлением взрывной волны, разлетаясь на миллионы осколков по поляне.

Виски сжимаются не то от холода, не то от вспыхивающих в сознании образов. Меня тошнит. Я всеми силами цепляюсь за ощущение физического тела, сосредоточившись на болезненном спазме опустошённого желудка.

Дважды два – четыре.

Трижды три – девять.

Четырежды четыре – шестнадцать…

Наконец, шум воды перекрывает скрежет металла и крики. Видение отступает под натиском реальности. Взгляд фокусируется на тонких руках с побелевшими костяшками пальцев, вцепившихся в край унитаза. Ледяные брызги из брошенного на дно кабины рассеивателя безжалостно расстреливают стенки душевой. Я медленно поднимаюсь и выключаю воду. Из заляпанного зеркала на меня смотрит бледная шатенка со спутанными волосами, с кончиков которых срываются крохотные капли. Зрачки расширены так сильно, что карие глаза кажутся почти чёрными при слабом освещении.

То ли ещё будет.

Усилием воли заставляю себя умыться и, предварительно отжав волосы, закручиваю полотенце вокруг головы. Кажется, где-то в буфете завалялся чай с ромашкой. Это не спасёт, но хотя бы поможет подготовиться к следующему шагу.

Мне искренне не хочется набирать этот номер, но от мысли о новом приступе, грудь болезненно сжимается, грозясь вытряхнуть из себя всё содержимое. Я сейчас как спичка в наполненном газом помещении. Один неосторожный «чирк» – и всё взлетит на воздух. Так что на долгие игры с совестью времени нет. Пашка не должен оставаться там один. Я нужна ему. Даже если он сам так не считает. А мне… мне сейчас нужен друг.

Женька отвечает после третьего гудка.

– Аня? Что случилось?

Тело мягко окутывает волнами спокойствия. Боже, я уже успела забыть насколько приятный у него голос. Как вообще мне могла прийти в голову идея расстаться с ним? Сейчас это решение кажется таким нелепым. Он же мой якорь. Единственный, кто способен удержать меня от шага в неизвестность.

– Можешь приехать? Пожалуйста.

Он не тянет драматическую паузу. Не задаёт глупых вопросов. Только выдыхает простое и нужное: «Через десять минут буду».

Плечи сразу расслабленно опускаются, и в голове становится чуть яснее. Только бы удержать это состояние до приезда Женьки. Только бы удержать.

***

Солнце медленно катится к горизонту, разливаясь расплавленным золотом по поверхности воды. Море сегодня немного буйное. Широкие волны с белыми завитушками атакуют большие валуны, подпирающие подножие утёса. Женька, откинув голову назад, стоит по колено в воде. Вечерний бриз путается в густых волосах цвета спелой ржи. Он выглядит расслабленно и уютно. Хочется уткнуться в эту широкую спину, вдохнуть аромат дорогого дезодоранта, смешавшегося с запахом соли и водорослей, выброшенных на берег приливом. Я отставляю на поднос бокал с белым вином и, отцепив от кисти пару виноградин, поднимаюсь с песка. Но, когда делаю шаг в сторону Женьки, он вдруг исчезает.

– Жень! Женька!

Я дёргаюсь от звука собственного голоса и резко распахиваю глаза. В комнате царит лёгкий полумрак из-за плотно задёрнутых ночных штор. Единственным источником света служит небольшая щёлка между дверью и наличником. Судя по золотистому свечению, просачивающемуся из гостиной, сейчас где-то шесть вечера. С кухни доносится аромат запечённой курицы. Прямо как в старые-добрые. Так странно. Будто и не было этих восьми месяцев разлуки, приступа и утреннего звонка Пашки. Неторопливо потягиваюсь, разминая затёкшие мышцы, и перекатываюсь на соседнюю подушку, воровски вдыхая знакомый аромат.

– Выспалась? – спрашивает Женька с лёгкой улыбкой, когда я появляюсь в проёме кухни.

– Мгм.

Облокотившись на косяк, молча наблюдаю за тем, как он ловко нарезает овощи для салата. На барной стойке тихо жужжит серебристый ноутбук с открытой вкладкой авиакомпании. Женька отвлекается от готовки, проследив за моим взглядом, и неуверенно шагает навстречу.

– Выкупил на девять вечера. Ничего?

Я нервно сглатываю, но быстро беру себя в руки, чтобы лишний раз не волновать его.

– В самый раз.

– Вещей много складывать не стал, только необходимое. Можешь перепроверить – вдруг, что упустил.

В голубых глазах столько участия и заботы, что у меня язык не поворачивается что-либо возразить.

– Это лишнее. Тебе я доверяю больше, чем себе.

Женька рывком притягивает к себе. Держит крепко, будто вот-вот рассыплюсь. Впрочем, эта метафора не так далека от правды.

– Не знаю, что бы я без тебя делала, – бормочу тихо, уткнувшись в широкую грудь. – Спасибо.

Парень дёргается, чуть ослабляя хватку, и по-отечески целует в макушку. Я собираюсь рассказать про свой сон, но в последний момент передумываю. Мы долго стоим в молчании, пока плита характерным писком не сообщает о готовности его фирменной курицы с черри и сыром. Я замечаю на Женькином лице лёгкую растерянность и смущение, словно он сам не может поверить в происходящее. Что он вновь стоит на моей кухне, и мы обнимаемся, будто и не расставались вовсе. Но это не то, что стоит обсуждать именно сейчас. Женька, виновато улыбнувшись, направляется к плите, а я плетусь в ванную приводить себя в порядок.

От Паша Огарский в 19:04

Ок, буду ждать на стоянке. Тёмно-синий Nissan, номер О361ГР.

– Ну вот видишь. Может, всё не так плохо, – Женька подбадривающе улыбается и жадно проглатывает очередной кусок курицы, не замечая моей растерянности. А я в четвёртый раз перечитываю сообщение Пашки и всё никак не могу отделаться от навязчивого беспокойства.

– Странно это. Столько лет не знались, а тут вдруг такая любезность.

– Может, подмазаться хочет? Из-за юридических моментов. Ну, знаешь, завещание…

– Будто мне это нужно, – раздражённо перебиваю я.

– Тебе – нет, а ему, возможно, да.

Интерес к еде резко пропадает. Отставляю тарелку в сторону и тянусь за соком, но замечаю на себе пристальный взгляд Женьки и на полпути отдергиваю руку. Между широких бровей пролегла тоненькая складка. Пухлые губы плотно сомкнуты.

– Я снова это делаю, да?

– Да, – подтверждает Женька, продолжая хмуриться.

– Прости, это всё…

Он ловит мою руку и несильно сжимает, невесомо очерчивая большим пальцем выпирающую косточку. Черты его лица постепенно смягчаются.

– Не извиняйся. Но и закрываться снова не вздумай, ладно? Это нормально, что тебя сейчас штормит. Ты столько горя пережила… в одиночку, – многозначительный взгляд, в котором читается прямой укор. Хочется сбежать куда-нибудь подальше от этих глаз-рентгенов. Но в том и беда, что бежать некуда.

– Не заставляй себя проходить через это снова. Пожалуйста. Позволь другим помочь тебе.

Я со вздохом признанного поражения переплетаю наши пальцы и согласно киваю.

– Истинный сын лучшего психиатра Москвы.

– Вообще-то страны, – с напускной важностью поправляет Женька, и наш синхронный смех эхом разносится по кухне.

Глава 2

Скровский аэропорт со времён моего последнего визита не сильно изменился. С крыши сняли косые металлические буквы «Аэропорт», фасад украсили современными стеклопакетами, а в зоне досмотра поставили новое оборудование. В остальном это всё то же неуютное серое здание, неуклюже растянувшееся вдоль зелёной равнины, подпираемой с севера сосновым лесом. Бабушка встречала меня у главного выхода. Мы брали такси и катились по избитому тракту до старого универмага, а там пересаживались на пыльный ПАЗик, конечная остановка которого расположена в десяти метрах от бабушкиного загородного дома. Раньше я не задумывалась, насколько большое расстояние нам приходилось преодолевать. За разговорами с бабушкой время в пути пролетало незаметно. Она рассказывала о древних цивилизациях, чудесах света, космосе, исторических личностях. Благодаря её таланту рассказчика даже самый сложный материал легко усваивался в детской голове. Папа, конечно, тоже многому учил, но не так, как бабушка. Он подавал факты сухо, без оценки, с чисто научным подходом. Словно растил будущего солдата. Зато бабушкины рассказы походили на прыжок в кроличью нору, открывающую совершенно удивительный новый мир. Наверное, поэтому мне так нравилось приезжать сюда ребёнком. В Москве – папин кабинет с огромным железным сейфом, стеллажами книг по криминалистике и стопками бумаг, аккуратно разложенных на письменном столе, пахнущем свежим лаком. Вечно суетящаяся мама, разрывающаяся между ведением хозяйства и написанием диссертации. В сравнении с этим царством науки старинный бабушкин дом, построенный ещё до войны прадедом, казался волшебным замком, где даже паук, живущий в углу под потолком просторной веранды, вызывал щенячий восторг. Но в какой-то момент магия Скрова перестала работать. В жизнь ворвались компьютеры, красочные игры про Барби и фей, друзья, школьные дискотеки, заграничный отпуск с родителями и прочие атрибуты подросткового досуга.

Последний раз я была у бабушки после десятого класса. Затем она трижды приезжала в Москву: на выпускной, на похороны родителей и на вручение диплома. После вручения она, кстати, повторно звала меня к себе. Надо было соглашаться…

Интересно, если б мне было дано знать всё наперёд, поменяла бы я решение? Вряд ли. Человеческий мозг, увы, от рождения порабощён тщеславным заблуждением: «Всё в жизни успеется». От него все беды. Мы, люди, настолько уверены в собственной неуязвимости, что не замечаем притаившуюся в траве кобру, имя которой – смерть. И даже если жалит она других, её скользкий хвост проносится по его ногам отравляющим холодом, торжествующе напоминая, что и ему от неё не скрыться. Никому не скрыться.

Пряный ночной воздух приятно щекочет ноздри. Большая овальная клумба, отделяющая здание аэропорта от парковки, сплошь усыпана ярко-жёлтыми цветами. Вокруг неё расставлены кованые диванчики, стилизованные под старину. Возле них – витиеватые столбы, напоминающие формой стебель гигантского растения, чуть склонившегося под весом сияющего фонаря-бутона. В холодном свете одного из них я замечаю Пашку. Ошибиться невозможно. Их сходство с отцом настолько очевидно, что от одного только взгляда внутри всё замирает. Те же чёрные брови, столь неестественно выделяющиеся на бледной коже. Высокий лоб и длинный, чуть заострённый нос. Однако при детальном рассмотрении отличия обнаруживаются сразу. У папы лицо гладкое и вытянутое. У Пашки – квадратное с ярко выраженными скулами и небрежной щетиной. Волосы гораздо темнее моих или папиных (тёплый каштановый цвет мне достался как раз от него). А вот глаза, напротив, слишком светлые для нашего генотипа. Вероятно, их серо-голубым отливом Пашка обязан матери.

Брат тоже узнает меня и уверенно шагает навстречу. Забирает тяжёлую сумку и, с невероятной лёгкостью закинув её на плечо, деловито интересуется:

– Как поняла, что это я?

– Вы с папой похожи.

Пашка удовлетворённо кивает, словно именно этого ответа и ждал. Мне нет нужды задавать встречный вопрос. Я знаю, что у бабушки полно моих фотографий. Они висят на стене в её спальне рядом с портретом прадедушки Васи. А вот остальные члены семьи этой чести почему-то не удостоились. Папины снимки можно сосчитать по пальцам. Пашкиных родителей будто и вовсе не существовало, как и его самого, впрочем – в семейных альбомах даже намёка нет. Раньше это не вызывало вопросов, а теперь кажется подозрительным. Может, у брата найдётся вразумительный ответ? Надо бы расспросить его на досуге.

Пашка любезно открывает передо мной пассажирскую дверь и, закинув сумку в багажник, садится следом. Салон японца выглядит совершенно новым. Все поверхности отполированы до блеска, а от сидений пахнет дорогой кожей, что, на мой взгляд, несколько не вяжется с представлениями о среднем кроссовере. Да и датчиков на приборной панели подозрительно много. Я не большой спец в машинах, но это несоответствие обнаружит любой обыватель.

– Слышу напряжённую работу мысли, – бросает Пашка, поймав мой растерянный взгляд.

– Как-то слишком круто для Кашкая.

– Разбираешься в автомобилях?

– Не особо.

Парень недоверчиво щурится.

– Но знаешь, как должна выглядеть приборная панель?

– Это и первоклассник знает.

Пашка усмехается. По-доброму, как обычно делают старшие братья. Это вселяет надежду: может, общая трагедия поможет нам сблизиться?

– Забавная ты, – мягко отзывается он и, немного помолчав, поясняет. – Я многое пересобрал в нём под себя. Так что снаружи, может, это и Ниссан, а внутри – нечто совсем другое.

В этот момент взгляд цепляется за странное движение на встроенном экране навигатора. Похоже, Пашка и над ним поколдовал. В его версии устройства стандартную карту заменяет вращающийся глобус с рассредоточенными по нему красными треугольничками, каждому из которых присвоен индивидуальный номер: A1, A2, А3… Раз в минуту навигатор фокусируется на одном из них, мгновенно увеличивая масштаб, и на экране появляется информационное окно с координатами. Например: «А1, Аргентина, Конеса, 40°06' ю.ш. 64°26' з.д. Статус: в безопасности». Понаблюдав за чудо-GPS какое-то время, подмечаю интересную особенность: большая часть объектов находится в Скрове, у некоторых даже координаты совпадают. Периодически в поле зрения попадает движущийся в сторону города A-нулевой треугольник зелёного цвета со странным статусом «Потенциальная угроза». Не трудно догадаться, что это мы.

– Твой навигатор пишет, что мы в опасности.

– Разве? – деланно удивляется парень.

Я раздраженно закатываю глаза.

– Может, не будем уподобляться героям мыльных опер?

– Это ты так элегантно попросила не корчить из себя дурачка?

– Именно.

– Что ж, – тянет Пашка, выдержав драматическую паузу. – Это прототип системы наблюдения, которую я разрабатываю для одного заказчика. Как видишь, не всё работает гладко. К примеру, езду на машине он расценивает как потенциальную угрозу. Ещё не придумал, как прописать исключения, не повредив основной алгоритм.

– Так это программа слежения?

– Отслеживания.

– Какая разница? – фыркаю я в ответ на его учительский тон.

– Большая вообще-то. Слежка подразумевает вторжение в частную жизнь, причём не из гуманистических соображений. А отслеживание – процесс добровольный и согласованный. И цель у него одна – быстрое реагирование в случае опасности.

– Говоришь, как типичный политик, оправдывающий неправомерные действия благими намерениями. Куда ими дорога вымощена, думаю, ты и без меня знаешь.

– А ты у нас, значит, моралистка? – спрашивает Пашка без издёвки, будто впервые разглядев во мне нечто интересное.

– Просто люблю называть вещи своими именами.

Он хмыкает, но больше не пытается завязать разговор.

Промышленный пейзаж за окном постепенно сменяют огни многоэтажек и неоновые вывески. Даже в этот час улицы полны людей. Запоздалые трапезники наслаждаются кухней на летних верандах кафе и забегаловок. Молодёжь нестройным потоком стекается к главной набережной или к городскому парку, раскинувшемуся за Филармонией. Скров кипит ночной жизнью, подобно большому муравейнику, полностью опровергая статус провинциального городка, каким он запомнился мне когда-то.

На одном из перекрёстков Пашка неожиданно сворачивает налево и через несколько метров паркуется возле круглосуточного супермаркета.

– Не знал, что ты любишь, поэтому закупаться не стал, – комментирует он, заглушив мотор. – И вообще я по ночам себя комфортнее чувствую в магазинах.

Пашка любезно открывает дверь и помогает выйти из машины. Свежий воздух действует на меня расслабляюще. Откуда-то издалека доносится аппетитный аромат жареной курицы и хлеба. Пустой желудок предательски издаёт жалобное урчание. Брат многозначительно косится в его сторону, словно каким-то чудесным образом уловил этот звук сквозь городской шум.

– Сколько ты не ела? – спрашивает он, подтверждая безумную догадку.

– Около пяти часов. Но как ты узнал?

– Слух опытного механика – по посторонним шумам угадываю неисправность.

Пашка пытается обезоружить меня непринужденной улыбкой. Подозрительно. Всё это слишком подозрительно. Сама не знаю, почему придаю значение столь мелкой детали. Возможно, просто устала от перелёта, или приближение к дому бабушки ворошит притупленную Женькиными таблетками тревожность.

Когда мы возвращаемся в машину, Пашка сразу включает музыку, видимо, во избежание неудобных вопросов. Но после ванильной булочки и питьевого йогурта мне самой не особо хочется вести разговоры. Углеводы быстро разгоняют тепло по телу, и оно легко поддаётся самому коварному из ощущений – блаженству сытости. А где сытость – там и сон.

Глава 3

Вишни и сливы, растущие в западной части сада, тихо трепещут на ветру, млея в лучах утреннего солнца. За искусным плетением веток синеет безоблачное небо. День обещает быть жарким. Если верить пузатому термометру в виде божьей коровки, уже к этому часу воздух прогрелся до двадцати двух градусов. Но что-то в этой идиллии меня смущает. Я закрываю глаза и прислушиваюсь. Где-то вдалеке слышится гудение двигателя. Чуть ближе – стрёкот кузнечика, шелест листвы и… Вот оно. Странный звук с другой стороны сада. Будто несколько твёрдых предметов разом рухнули на что-то металлическое. Осторожно огибаю дом и натыкаюсь на бабушку, грациозно собирающую с земли разноцветные яблоки. На ней – яркая жёлтая футболка и льняные белоснежные кюлоты. Ноги украшают плетёные сандалии на небольшом каблучке. Дополняет образ аккуратная соломенная шляпка и очки с золотистой цепочкой.

– Проснулась? – не отрываясь от своего занятия, приветствует бабушка.

Позади неё – две полные плетёные корзинки и большое эмалированное ведро, забитое уже наполовину.

– Это за ночь столько нападало?

– Да, нынче хороший год для яблонек выдался. Будет из чего заготовок наделать. Такую яблочную пасту сделаю – покруче ваших «Нутелл» будет.

Я механически смеюсь, стараясь не выдавать тревожного волнения. Это ведь невозможно. Она умерла вчера от сердечного приступа. Пашка позвонил мне, всё рассказал. Мы встретились в аэропорту, он привёз меня сюда. Я проснулась, вышла в сад, а тут она. Бред какой-то.

– Ба, тебя ведь не должно здесь быть, – говорю осторожно, чтобы не напугать её.

Она удивлённо приподнимает бровь, не переставая улыбаться.

– Что ты такое говоришь, милая? Я как раз там, где нужно.

Бабушка смотрит снисходительно, будто пытается донести очевидную истину несмышлёному ребёнку. Но эффект получается прямо противоположный, я только сильнее запутываюсь.

– Бабулечка, ты не понимаешь. Тебе нельзя тут… – повторяю сбивчиво.

Противный ком подступает к горлу. Как же ей объяснить, что всё это не может быть правдой? Она ушла. Навсегда ушла. Каждый уголок её дома кричит об этом. Я видела опустевшие комнаты, задёрнутые траурной тканью зеркала, свечу в лампадке возле икон и дубовый гроб в ограде.

Внезапно улыбка сползает с бабушкиного лица. Взгляд суровый и холодный скользит куда-то за меня. Слышу чужое дыхание позади и резко оборачиваюсь.

– Папа…

Укоризненный взор из-под очков, плотно сомкнутые губы и спрятанные в карман чёрных брюк руки – всё выражает в нём крайнюю степень недовольства. Я пытаюсь понять, почему он так раздражён, однако долго гадать не приходится.

– Аня, тебе не стоило приезжать в Скров, – чеканит отец.

– Что? Почему?

– Возвращайся домой!

– Ты не можешь решать за неё, – неожиданно вступается бабушка и выходит вперёд, как бы защищая меня.

Но с каких пор вообще мне нужна защита от родного отца? Какого чёрта здесь происходит?

– Мама, ты из-за своей слепой веры подвергаешь её опасности. Они её уничтожат, как только правда откроется.

– Я так не думаю, – с вызовом отвечает бабушка. – А вот ты рискуешь, придя сюда. Скройся, пока беду на всех не накликал.

С каждым новым словом всё труднее уловить нить их разговора. В голове полная каша. Меня мутит. И словно уловив моё настроение, погода резко меняется. Мощный порыв ветра срывает с бабушки шляпу и относит за забор. Лазурная акварель вмиг превращается в мрачный чернеющий купол. Отец встревоженно кричит: «Аня, беги!» – и через мгновение буквально растворяется в воздухе.

– Чего ждёшь? Сказали же, убегай! – подстегивает бабушка, и я со всех ног бросаюсь к калитке.

Неожиданно ветер стихает, а вместе с ним исчезает забор, пыльная дорога, деревья и аромат яблок. Вместо него в нос ударяет запах мокрого кафеля и хлорки.

– Нет, пожалуйста, нет! Мамочка!

Кто-то навзрыд кричит так громко, что у меня закладывает уши. Я так отчетливо слышу этот душераздирающий вопль, словно он вырывается из моего горла.

Моего горла.

Пролетает несколько часов, а, может, и несколько сумрачных дней, прежде чем приходит осознание, что это действительно так. Кричу я, с ужасом глядя на прикрытые белой простынёй тела своих родителей. В глазах резко темнеет, комната вращается с дикой скоростью, будто картинки в игрушечном калейдоскопе. Последнее, что вижу, прежде чем провалиться во тьму – лампа с противным светом и сдвигающиеся в одну черную точку бледно-желтые стены.

Я резко подскакиваю на кровати и с приглушённым свистом втягиваю носом прохладный воздух. Пахнет спелыми яблоками, сваленными ровной разноцветной кучкой на старой клеёнке в углу возле пузатого комода, и цветущими под окном гладиолусами. Крохотная бледно-розовая занавеска беспокойно колышется на ветру, позволяя проказливым лучам августовского солнца проскальзывать на веранду. Из открытого окна доносится целая симфония звуков: низкое гудение шмеля, напоминающее игру на контрабасе, заливистый лай соседского пса и надрывное соло петуха под хоровое сопровождение кузнечиков. В этой обстановке трудно поверить, что всего в тридцати километрах раскинулся кипящий жизнью хмурый город.

Стряхнув с себя остатки кошмара, спускаю ноги на пол и непроизвольно дёргаюсь от непривычного холода. Кровать отзывается характерным скрипом. Если не ошибаюсь, её купил ещё мой прадед, когда перебрался сюда с женой. Для столь древнего экспоната она ведёт себя вполне прилично, хоть и посередине сетка заметно просела, образовав небольшую ямку. Но её прекрасно компенсирует новый матрац, купленный Пашкой специально к моему приезду. Откуда только узнал, что в детстве я любила спать именно на веранде среди книг и антикварных вещиц? Помню, как пропадала здесь часами, исследуя богатую бабушкину библиотеку. Но самой главной роскошью для меня был натянутый над кроватью огромный тёмно-синий полог. Засыпая в нём, я чувствовала себя настоящей принцессой. Жаль, что со временем это чудо пришлось убрать – старый каркас обвалился, а с новым уже никто возиться не захотел.

Собрав влажные от испарины волосы в небрежный пучок, переодеваюсь в спортивный костюм и выхожу в сени. Дом хранит мрачное безмолвие. Мне не хочется повторять ночной обход. Вчера я насобирала достаточно улик, чтобы убедиться в реальности случившегося. Пусть пяльцы с незаконченной вышивкой, небрежно брошены на столе, словно она ушла на минутку и вот-вот вернётся. Пусть под старинной кроватью на круглом коврике ещё стоят её малиновые тапочки. Пусть на кухне расставлены стройными рядами вокруг печки её заготовки, которые не успели спустить в погреб – сам воздух будто кричит, что бабушка нас оставила навсегда.

С родителями в этом плане было сложнее. Полтора года я отказывалась верить, что их нет. Казалось, всё это заговор. Ведь лично мне не довелось засвидетельствовать их гибель. Опознанием занимались папины коллеги, потому что установить личности пассажиров при таких серьёзных повреждениях смогли только после генетического исследования. Именно по состоянию останков позже определили, что самолёт взорвался ещё до крушения.

Они снятся мне на каталках под белыми простынями, но это лишь работа воображения. Как и момент взрыва, являющийся во время панических атак. Смотреть было не на что, поэтому гробы не открывали. Да и никаких видеозаписей очевидцев я не видела. Только репортажи с места аварии в новостях и ужасающие снимки на сайтах. Хотя и этого хватит сполна, чтобы до конца жизни мучиться кошмарами.

Яркий свет, бьющий прямо в глаза, заставляет на мгновение зажмуриться, но когда распахиваю их вновь, меня встречает бескрайнее море зелени. Сад выглядит в точности, как во сне, и это пугает. Замираю, вслушиваясь в окружающие звуки, но ничего сверхъестественного не обнаруживаю – всё то же жужжание в травах и отдаленный гул автострады. В восточной части лишь одиноко шелестят тонкие яблони. Под ними – полосатые красно-жёлтые «беспризорники». Что ж, хотя бы есть чем заняться в ожидании Пашки.

– А ты вообще когда-нибудь готовила? – насмешливо спрашивает брат, глядя на подгоревшее месиво, которое задумывалось как жареная картошка.

Мне хочется провалиться сквозь землю. Такое чувство, будто в нашей семье я – единственная, кто не унаследовал ни единого полезного таланта или умения. Мама, выросшая в детском доме, умела абсолютно всё. Готовить, стирать, шить, вязать, вышивать, даже обувь чинить, при этом обладала живым умом и была невероятно начитанной. Папа отличался феноменальной памятью, умело применял в работе метод дедукции и индукции, за что прослыл среди московских судмедэкспертов чуть ли не Богом. Бабушка и вовсе уникум по части дарований. Блестящий историк, садовод и кулинар, йог с тридцатилетним стажем и большая поклонница бачаты. Пашка – новоиспечённый Илон Маск. И я – Анна Огарская, корреспондент криминальной хроники в одной из многочисленных столичных газетёнок. Как там любят говорить? Ни котёнка, ни ребёнка. Ни карьерных перспектив, которые обычно противопоставляют первым двум пунктам. Шла в журналистику, чтобы стать Политковской или Максимовым, а стала рядовым новостником.

– Ладно, – миролюбиво прерывает Пашка мои размышления. – Сходи за луком на огород и нарви помидоров с огурцами. Надеюсь, с этим справишься. А я как-нибудь исправлю твой "шедевр".

В его голосе нет и намёка на издёвку, но мне всё равно обидно. Неужели он считает меня настолько бесполезной? Стараясь не смотреть на гроб с бабушкой, виднеющийся из передней комнаты, выхожу из избы, нарочито громко хлопнув дверью. Из приоткрытых ворот и вытянутого окна над ними в ограду мягко сочится свет. Пахнет сеном, землёй и нагретым на солнце деревом. В центре, под крышей на одной из массивных балок покоятся старые качели. Их когда-то сделал для меня отец. Высоко на них раскачаешься, но мне нравилось ощущать, как ноги легко рассекают воздух, и ветер резвым поток проходит через грудь. Хочется испытать это чувство вновь. Просто забыться на мгновение, став маленькой девочкой без драм и трагедий.

Чтобы распутать качели, нужна лестница. Вспоминаю, что одна висела раньше на стене бани. По пути к ней срываю лук и овощи и, предусмотрительно промыв их в бочке, распихиваю по карманам толстовки. Баня в точности такая, как я её помню. Чёрная, приземистая, с крохотным окошком почти у самого пола. Запах дегтярного мыла и сухой берёзы заставляет сердце болезненно сжаться.

Розовая ванночка. Резиновая игрушка-пищалка в виде утёнка. Бабушка…

Лестница оказывается слишком тяжелой и длинной для моей комплекции. Приходится повозиться, чтобы снять её с ржавых гвоздей, загнутых кверху наподобие крючков. Более-менее удобно закинув ношу на плечо, я уже собираюсь идти к дому, как вдруг моё внимание привлекает странное свечение в кустах смородины. Ярко-рыжее, явственно выделяющееся на фоне зелёной листвы. Через секунду между сплетением веток показывается лохматая морда здоровенного пса.

– Ты откуда здесь? – спрашиваю, в шоке уставившись на незваного гостя.

Взгляд внимательных карих глаз кажется смутно знакомым. И по-человечески осознанным. Пёс осторожно выходит из зарослей и замирает напротив, дружелюбно виляя роскошным пушистым хвостом. Я стою, не шевелясь, завороженная необычным сиянием медной шерсти. Он приоткрывает пасть, и в его глухом рычании мне чудится отчётливое «Аня».

Стоп. Что? Собаки не разговаривают.

Зажмурившись, трясу головой, пытаясь отогнать странное видение. Однако когда открываю глаза, пёс всё ещё стоит передо мной и смотрит с… улыбкой?

– Так, ладно…

Чувствую себя ужасно глупо из-за того, что собираюсь разговаривать с собакой, но какого чёрта? Разве это хуже, чем кричать микроволновке «Сейчас иду»?

Мои размышления прерывает внезапно оживший телефон.

– Тьфу ты…

Пока я укладываю лестницу и достаю мобильник из шорт, пёс бесследно исчезает.

– Ну как ты? – участливо интересует Женька.

– Э-э, не знаю…

– Что такое?

– Да ерунда, не парься, – отмахиваюсь я, стараясь выровнять голос.

Женька, конечно же, не ведётся.

– Выкладывай.

Ну и как об этом рассказать?

Я тут наткнулась в огороде на собаку, которая назвала меня по имени, а у тебя как день прошёл?

– Слушай, Жень, а у тех таблеток, что ты мне дал, нет никаких побочных эффектов?

– Ну вообще не должно быть. – Вот чёрт. Значит, не в пилюлях дело. – А что, тебя что-то беспокоит?

– Н-нет.

– Аня.

– Да всё в порядке, правда. Наверное, просто от недосыпа немного… глючит.

– В каком смысле «глючит»?

Ну зачем я вообще об этом заговорила? Только лишний раз волноваться его заставляю. Это наверняка обычный соседский пёс забрёл к нам случайно, а моё разгулявшееся воображение додумало, что он говорящий.

– Я имею в виду, что сознание какое-то мутное. Даже картошку пожарить толком не смогла, хотя куда уж проще, казалось бы…

Женьку это объяснение веселит, и он сразу расслабляется.

– Ань, ну давай признаем, что кулинария не входит в список твоих достоинств.

– А они есть вообще? – выпаливаю я, искренне желая поддержать шутливый настрой, но интонация выходит совсем не шуточной.

– Конечно. Ты разве сомневаешься? – серьёзно интересуется он, и, чёрт возьми, попадает в яблочко.

Мне не хочется быть оголённым проводом, но глупо отрицать, что я морально измотана. Растеряна. И окончательно разочарована в себе.

– Последнее время да.

– Зря.

– Только не начинай заваливать меня комплиментами. Пожалуйста.

Женька нетерпеливо вздыхает.

– Жаль, что не ты можешь видеть себя моими глазами.

И после непродолжительной паузы добавляет:

– Аня, ты принадлежишь числу тех редких людей, которые намного лучше и больше, чем думают о себе.

Слеза предательски стекает по щеке и застывает на подбородке. Бабушка говорила, что человек рождён для великих свершений, а великими могут стать даже самые простые, самые неприметные вещи.

Как же мне не хватает её мудрых советов сейчас. Если бы я рассказала ей про собаку, она бы правильно всё поняла. Не засмеялась и не осудила бы за глупые домыслы. У неё бы точно было объяснение всему этому.

Но её нет. Есть лишь противное «бы», за которым скрывается пустота.

– Слушай, Жень, мне надо идти, давай завтра созвонимся?

– Конечно. Постарайся сегодня выспаться, хорошо?

– Хорошо.

Понаблюдав ещё пару минут за кустами смородины и не заметив больше ничего необычного, я возвращаю лестницу на место и возвращаюсь домой. Сегодня, пожалуй, обойдусь без качелей. Эмоциональных вполне хватает.

Пашка внимательно следит за тем, как я нарезаю овощи и аккуратно раскладываю по тарелке.

– Красиво, – комментирует он, оценив нехитрую композицию.

– Спасибо.

– Что ж. Обязанности распределили: ты шинкуешь, я готовлю.

Губы непроизвольно дёргаются от улыбки. Брат её охотно возвращает.

– Ты совсем не привлекаешь меня к похоронам, – бросаю я как бы между делом.

Пашка утаскивает из-под ножа колечко огурца и, прожевав, спокойно отвечает:

– А ничего и не нужно. Всеми приготовлениями занимается историческое общество.

– С какой стати?

– С такой, что Василий – один из его основателей. А семьи членов общества имеют право получать любого рода поддержку.

Рука так и замирает над разделочной доской.

– Василий? Наш прадед?

– Да. – Пашка вальяжно откидывается на спинку стула. – Ты разве не знала?

Нож слишком резко входит в мякоть помидора, отчего мелкие брызги хаотично разлетаются по столу.

– Нет. Я вообще мало что знаю о родственниках.

– И почему тебя это беспокоит? Большинство людей так живёт.

– Потому что для меня обычное сочинение на английском про семью оборачивалось катастрофой. Сколько бы вопросов ни задавала, получала либо сухие факты, либо общие фразы.

Пашка снисходительно хмыкает.

– Ну спрашивай, что интересует. Может, смогу удовлетворить твоё любопытство.

– Серьёзно? – оживляюсь я.

Брат многозначительно разводит руками.

– Ладно. – Дорезаю последний помидор и отхожу к мойке, чтобы скрыть неловкость первого вопроса. Можно было бы начать издалека, проверить, насколько вообще Пашка готов откровенничать, но интуиция подсказывает, что он не станет увиливать, как родители или бабушка.

– Почему до этого ты ни разу не выходил со мной на связь?

Сквозь тихий плеск воды слышу его тяжёлый вздох и на автомате оборачиваюсь. Брат не выглядит застигнутым врасплох. Очевидно, он ждал этого вопроса. Что ж, тем лучше.

– Тебе не понравится, – тихо отвечает он.

Услышав мой раздражённый вздох, Пашка примирительно поднимает руки и спешно оправдывается:

– Я не соскакиваю, просто предупреждаю. – Он проходит мимо меня и наклоняется к духовке, чтобы достать картофельную запеканку, которую он чудесным образом умудрился сделать из моего провального блюда. – Подай, пожалуйста, зелень.

Молча передаю ему миску и замираю возле буфета в ожидании. Хочет испытывать моё терпение – пожалуйста. И не таких раскалывали.

– Твой отец и бабушка были против нашего общения, – наконец, говорит Пашка, явно переусердствовав с напускной небрежностью в голосе.

– Что за чушь! – хрустальная посуда угрожающе дребезжит от резкого движения. – Они бы ни за что …

– Я же предупреждал: тебе не понравится.

Мы замираем посреди кухни, сцепившись взглядами. Всматриваюсь в его напряжённое лицо, пытаясь прочесть эмоции, и с ужасом понимаю, что это правда. Неприятное чувство обиды обжигает грудь.

– Но почему?

– Видимо, боялись, что разрушу образ нашей идеальной, – он выразительно изображает пальцами кавычки. – Семьи.

– Каким, интересно, образом?

– Ну, к примеру, разболтаю пару нелицеприятных фактов из биографии драгоценного Василия, о которых все старательно умалчивают.

От возмущения у меня перехватывает дыхания.

– Теперь ты и на память прадеда решил посягнуть?

Пашка с громким стуком ставит тарелки на стол и бросает на меня хмурый взгляд.

– Что тебе про него известно?

– Что он герой войны, – отвечаю с вызовом. – Лишился кисти руки, но даже без неё смог построить этот дом. Воспитал бабушку в одиночку. Умер от инсульта по дороге в Тверь к двоюродной сестре.

– Ага, всё так, – насмешливо соглашается брат. – Только ты упустила самое важное: что из-за своего упрямства он погубил жену брата и десятилетнего племянника. А отправившись в Тверь – не к сестре, кстати, а к любовнице, – прихватил с собой секретные документы исторического общества, которые передал неизвестному лицу (вероятно, шпиону) на одной из станций, где его и обнаружили мёртвым. Но так как доказать ничего не смогли, его безупречная репутация героя не пострадала.

– Какая отвратительная ложь!

– Ах, ложь… Ну а что насчёт уцелевшей части письма, которую я нашёл? Там любовница Василия очень недвусмысленно намекает на эти документы и просит приехать к ней.

– Твои отец и мать, к слову, были в курсе, – добавляет он после недолгого молчания.

– Тебя послушать, так кругом одни предатели да лжецы.

– Добро пожаловать в реальность, – скалится Пашка.

Желание говорить с ним дальше мгновенно пропадает. Как и моё едва зародившееся уважение. Молчал двадцать лет, а теперь вдруг развязал язык. Очень удобно. Никто ж не опровергнет его омерзительные сплетни.

– Вижу, ты разочарована.

– Да.

– Думаешь, я вру?

– Думаю, у тебя мозги промыты, раз всюду шпионы и заговоры мерещатся.

– Знаешь, – пафосно тянет Пашка. – А я начинаю понимать, почему тебя в семейные тайны не посвящали. Ты ж всё через призму своих стереотипов оцениваешь.

Смерив его презрительным взглядом, демонстративно бросаю вилку и выхожу из кухни. Как ни странно, у бабушкиного гроба меня отпускает. Её светлое умиротворенное лицо не испортила печать смерти. Наоборот – добавила некой возвышенности и умудрённости. Мне не верится, что в соседней комнате сидит человек, которому она отдала всё лучшее, что у неё было. Заменила ему родителей, обеспечила блестящее образование и успешное будущее, а он лишь бесчеловечно осквернил её память глупыми сплетнями.

Не-на-ви-жу!

Глава 4

Похоронная процессия под проливным дождём медленно движется к месту погребения. Пашка и ещё трое крепких мужчин в военной форме несут гроб. Со мной под руку, надрывно рыдая, шествует соседка Нина Степановна – худощавая женщина с желтоватым лицом и короткими седыми волосами. От неё пахнет лекарствами и выпечкой. Следом тянется вереница многочисленных провожающих: бывшие коллеги по школе и ученики, представители того самого общества «Дружина» и прочие знакомые бабушки.

Мне предлагают сказать пару слов о ней перед тем, как опустить гроб, но ничего, кроме «Прости» и «Люблю тебя» выдавить не получается. Зато Нина Степановна, не переставая хлюпать носом, разливается излишне пафосной речью. Её примеру следуют ещё несколько человек. Из-за грохота дождя, ударяющегося о зонт, и половины слов не разобрать. Но меня это мало волнует. Хочется поскорее оказаться наедине со своим горем и нареветься вдоволь. На публике я себе такую роскошь не могу позволить.

Пашка первым бросает горсть земли на крышку гроба. Я шагаю за ним и подкатываюсь на мокрой глине, едва не падая в яму. Брат реагирует молниеносно и успевает меня поймать. Толпа отзывается нестройным оханьем.

– Ой, плохая примета, – трагично шепчет в спину Нина Степановна.

Но мне сейчас не до суеверных стариков. Всё моё внимание приковано к тёмной фигуре мужчины в капюшоне, стоящего у раскидистого тополя в десяти метрах от нас. Из-за него и случился этот конфуз.

– Кто это? – спрашиваю брата, заметив, что он смотрит туда же.

– Ты о ком?

– Тот мужчина… – я застываю на полуслове, с удивлением обнаружив, что незнакомца уже и след простыл. Жду в течение нескольких минут, что он мелькнёт вновь среди могил, однако больше в той стороне никакого движения не наблюдается.

– Там, у дерева был мужчина.

– Я никого не видел.

Пашка прячет беспокойство за наигранным равнодушием. Меня это невероятно злит, но устраивать сцену на кладбище не хочется, поэтому решаю отложить допрос на вечер. Однако план проваливается, потому что по возвращении домой братец заваливается спать. Мне же, напротив, до утра не удаётся сомкнуть глаз. В итоге просыпаюсь я только к обеду следующего дня. Пашка к тому времени успевает сварганить уху из красной рыбы и съездить в город по делам.

– Ты ведь видел его, не отрицай.

Момент для вопроса идеален. Мы оба сытые и слегка разморённые вернувшейся после вчерашней непогоды духотой.

– Даже если и так, какая разница? – нехотя отвечает Пашка.

– Ты знаешь этого человека?

– Нет.

Пашка выглядит невозмутимым. Явно готовился к моим нападкам. Но отступать – не в моих правилах.

– Тогда почему забеспокоился?

– Ты чуть в могилу не свалилась! Будешь тут спокойным.

Брат прячет довольную ухмылку за стаканом холодного лимонада. Выкрутился, зараза.

– Обвиняешь всех вокруг в сокрытии правды, а сам не лучше, – бросаюсь в отчаянии последним слабым аргументом и демонстративно отворачиваюсь к окну. Пашка несколько секунд молчит, а затем бормочет тихо: «Правда тебе не нужна».

Он это серьёзно? Снова этот раздражающий снисходительный тон.

– Вот только не надо делать из меня дурочку, которой не…

– Я тебя проверял, – грубо перебивает он. – Специально подстёгивал интерес своим молчанием и уходами от ответов. Это был обычный человек, который пришёл навестить кого-то из покойных родственников. Вероятно, он просто засмотрелся на церемонию.

Признание брата застигает меня врасплох.

– Но… ради чего?

– Чтобы подтвердить свои догадки.

Мягкий стук заставляет поднять глаза. Знакомый пузырёк с мелкими таблетками грозно возвышается над столом. Под пристальным взглядом Пашки мне неуютно. Будто снова оказалась в одном из своих кошмаров. К сожалению, реальном. Тот допрос десять месяцев назад… Они смотрели на меня так же. Женька, лежащий в больнице. Его отец со снисходительным: «Ты не виновата».

– Они улучшают самочувствие, не избавляют от кошмаров. Я прав?

Молча киваю, не сумев подобрать слова.

– Тот, кто дал тебе эти таблетки, подделал инструкцию, приписав обычным витаминам свойства успокоительного.

– Ч-что?

– И очевидно, ему известно о твоём недоверии к настоящим препаратам, – невозмутимо продолжает брат. – Потому-то он и сделал ставки на старый-добрый эффект Плацебо. Вследствие чего, я могу сделать только один вывод: этот человек любит тебя, но не уважает. Любит, потому что беспокоится о твоём ментальном состоянии. Не уважает, потому что не верит в то, что ты способна адекватно принимать решения.

Первое желание после этих слов – врезать Пашке. Второе – врезать Женьке. Третье… На третье нет сил, потому что злость опустошает.

– В первую ночь здесь мне приснилась бабушка. – Сама не знаю, зачем открываюсь брату, который последние два дня только и бросался насмешками. Но отчего-то мне кажется, что сейчас он не станет глумиться. – С отцом. Раньше он никогда не заговаривал со мной во сне. А в этот раз всё будто наяву… Папа сказал, что мне нельзя находиться Скрове, а бабушка хотела его прогнать, они ругались. Потом начался ураган, и меня перебросило в обычный кошмар с авиакатастрофой.

Реакция Пашки совсем не такая, как я ожидала. Его зрачки беспокойно мечутся, блуждая по комнате. Видно, он едва успевает угнаться за собственными мыслями. Чёрные брови напряжённо сдвинуты. Руки скрещены в защитном жесте. Наконец, его взгляд останавливается на мне, и у меня по спине пробегают мурашки – настолько пугающим он выглядит в этот момент.

– О чём именно они спорили?

– Папа кричал что-то про её слепую веру, из-за которой мне якобы грозит опасность. Но это же бессмыслица какая-то…

– Да, точно, бессмыслица, – отстранённо бормочет брат, и его лицо вновь превращается в равнодушную маску.

Это всё. Он точно больше не откроется. Но на сей раз мне не хочется пытаться угадать его мысли. Наверняка, это лишь очередная попытка ввести меня в заблуждение, чтобы затем эффектно указать на мою наивность и неопытность. Чёрта с два, братец. Довольно спектаклей.

С тихим вздохом поднимаюсь из-за стола и, прихватив таблетки, ухожу на веранду, чтобы собрать вещи. Находиться под одной крышей с циником и манипулятором попросту невыносимо. Вылетая сюда, я надеялась найти родную душу, с которой мы вместе разделим горечь утраты, а нашла лишь эгоистичного сноба, не способного проявить эмпатию.

Глава 5

Женьку я замечаю сразу, у выхода из терминала, а рядом с ним, к своему глубокому изумлению, нашу общую подругу Лику. Они синхронно вскидывают руки в приветственном жесте. С небольшим опозданием отвечаю им тем же. Женька бросается вперёд и по-джентльменски выхватывает у меня сумку. Пока мы обнимаемся, Лика неловко топчется рядом. Закончив с ним, притягиваю девушку к себе, давая понять, что не возражаю против её присутствия. Она заметно расслабляется.

– Тебе идёт блонд, – подмечаю, кивнув в сторону её золотистых локонов и, повернувшись к Женьке, добавляю: «Вы теперь как близнецы».

Лика сдавленно смеётся и бросает странный взгляд на Женьку. Он небрежно мотает головой на мой безмолвный вопрос: мол, не бери в голову. Что ж, я так и делаю. Хватило мне скровских головоломок.

Пока идём до машины, расспрашиваю Лику о бывших сокурсниках. Она с удовольствием расписывает в красках, кто куда устроился, кто на ком женился и кто в какую историю вляпался. Её любовь к сплетням только на руку – хоть отвлекусь от проблем насущных.

Но от непринуждённости Лики не остаётся и следа, когда я устраиваюсь на переднем сидении. Друзья обмениваются многозначительными взглядами, после чего Лика понуро устраивается сзади, а Женька, вопреки своей аккуратности, слишком громко хлопает дверью.

– Всё в порядке?

Женька навешивает искусственную улыбку и заверяет меня, что ничего не произошло.

– Просто вспомнил сложного пациента.

– Ему ты тоже витамины подсунул вместо лекарства? – язвительно спрашиваю я.

Парень тушуется. Глушит едва заведённую машину и пристыженно смотрит мне в глаза.

– Я ведь хотел, как лучше…

– Знаю. Именно так Пашка и сказал: пусть ты и проявил неуважение, поступив подобным образом, но сделал это из любви ко мне. – На последних словах Женька резко разрывает зрительный контакт. Лика, заметив это, отзывается раздражённым вздохом. – Да что с вами двумя происходит? Ведёте себя странно! Будто… боитесь меня.

Лика стыдливо прячется за водительским сиденьем, Женька понуро опускает голову.

– Я хотел тебе сказать, но… – оправдывается он, и дальше мне уже нет смысла слушать. Всё итак очевидно.

Ревность тупым лезвием проходится по сердцу. Хочется закатить истерику, выскочить из машины, чтобы заставить бывшего бежать следом, распинаясь в извинениях. Но какой в этом смысл? Прошло восемь месяцев. И это я бросила его. Лику оттолкнула и того раньше. Винить в случившемся некого. А то, что произошло между мной и Женькой неделю назад… Что ж, к моей совести это не имеет никакого отношения.

– Ясно. Можешь не объяснять. Просто отвези меня домой, ладно? – прерываю его сбивчивую речь и демонстративно отворачиваюсь к окну.

Женька упрямо плетётся за мной в квартиру, якобы помогая донести сумку. Лика порывалась пойти с нами, но парень грубо её осадил. Я мысленно твержу себе, что это меня не касается, но когда мы оказываемся вдвоём в тесном лифте, все чувства вырываются наружу.

– Я не хотел, чтобы ты узнала так.

Вижу, что ему паршиво, но весь запас милосердия, увы, бездарно потрачен на брата.

– А как ты рассчитывал это сделать?

– Ань…

– Только честно, у вас закрутилось, когда ещё мы были вместе?

Женька дёргается, будто ему только что залепили пощёчину.

– Даже не смей думать, – тяжело дыша, шипит он.

– Отчего же? Четыре дня назад тебя наличие девушки не остановило.

Парень болезненно морщится.

– Ты другое.

– Да ну?

– Ань, я люблю тебя, и это не новость, – в голубых глазах столько муки, что раздражение попросту улетучивается, сменяясь сожалением. За недавние слова. Поступки. За жестокое расставание. – Но с Анжеликой… Мы смотрим с ней в одну сторону. У нас одинаковые цели, мы оба знаем, чего хотим, а ты…

– А я бросаюсь из крайности в крайность, – тихо заканчиваю за него.

– Да. Прости, но это факт.

Створки символично разъезжаются – верный знак к прощанию. Я пытаюсь забрать свои вещи, но Женька не позволяет и тоже выходит на площадку.

– Донесу до квартиры.

– Как хочешь.

– Ань, я бы всё бросил, если бы тебе это было нужно. – Женька неловко раскачивается, остановившись на пороге, терзая мне душу взглядом побитого щенка. – Но тебе не нужно. Такие, как ты, не прекращают поиск. Тебе всегда будет мало. А я уже всё нашёл, понимаешь? То, что мы продержались столь долго вместе – уже подвиг. Я лишь надеюсь, что однажды мы снова сможем стать друзьями, как это было в самом начале.

Мне нечего ответить. Он совершенно прав. Мы расстались задолго до официального разрыва. Задолго до того, как я чуть не задушила его во сне под действием транквилизаторов. Хоть это и стало спусковым крючком, заставившим меня отказаться от него впоследствии, но на самом деле наши пути разошлись уже давно. Гибель родителей изменила меня. Вырвала из линейного течения жизни, в котором и родились когда-то наши отношения. Ещё тогда, при первой встрече, Женька демонстрировал ясное представление о своём будущем. На первом курсе я тоже отчётливо его видела. Но чем дальше мы двигались, тем шире простирался передо мной мир, и тихая семейная гавань, о которой всё это время мечтал Женька, постепенно превратилась в худшую из перспектив. Так что уход мамы и папы лишь отсрочил неизбежное.

– Может, когда-нибудь, – отвечаю после затянувшейся паузы, хотя сама себе не верю.

***

За сорок минут бесполезной медитации перед монитором дальше заголовка и лида продвинуться так и не удалось. От удушливой духоты не спасают ни открытые окна, ни старенький кондиционер. На моей памяти конец августа впервые настолько жаркий. В такую погоду бы отмокать в прохладном бассейне, попивая безалкогольный мохито со льдом, а не дежурить в редакции, битый час мучая объёмную расшифровку суда над маньяком-таксистом, державшем в страхе всё Подмосковье. Обычно с подобными материалами проблем не возникает. Но последние недели голова забита чем угодно, кроме работы. Да ещё жара…

Выглядываю из-за широкого монитора на Фису и ещё больше впадаю в уныние. Тонкие пальчики с кислотно-зелёным маникюром ловко летают по клавиатуре, перепечатывая очередную новость из ленты информагентств. Девчушка едва институт закончила, а уже в почёте у начальства ходит. Потому что всё у неё невероятно быстро и складно получается. Я такими журналистами восхищаюсь и одновременно их презираю. Без страха рвущиеся в бой, острые на язык, готовые кинуться в любой круговорот по команде «фас». Пишут хлёстко, лаконично и даже грамотно, только души в таких материалах – ни грамма. Потому что так их обучили, бойцов новостного фронта, отказавшихся от собственной личности в угоду объективности. Говорящая голова, вбрасывающая ежесекундно новости в массы без контекста и сносок – авось, народ сам разберется. Не разберётся. Потому что прочитают безликое послание и сделают выводы – каждый в силу своего опыта и знаний, и пойдут втолковывать другим, а те – третьим и дальше по цепочке. В итоге от первоначального смысла там ничего уже не останется. Вот так и получается, что вместо вожделенной объективности получается обратный эффект.

Я не заблуждаюсь на свой счёт, зная, в чём сильна, а в чём проигрываю коллегам-новостникам. Скорость и бездумный рерайт – не про меня. Мне по душе вдумчивые материалы, в которых добывание истины подобно распутыванию клубка ниток. Болезненная страсть к мелким деталям вызывает раздражение у всех, с кем общаюсь по ходу расследований, но именно за это Алик меня и нанял когда-то. Однажды он сказал: «Ты подняла криминальную хронику на новый уровень». Бесспорно, на спонтанный комплимент его натолкнули выпитые ранее три бокала коньяка, но меня это зацепило, и я всеми силами старалась оправдать его доверие. А потом погибли родители, и меня будто подменили. Ушёл запал и страсть к криминалу. Алик терпеливо ждал, что оклемаюсь и вернусь в форму, но вот уже четвёртый год пошёл, а я всё так же хожу по офису унылой тенью. Ни для кого не секрет, что меня здесь держат исключительно за прежние заслуги и за контакты представителей закона, доставшиеся от отца по наследству. Однако скоро и этого будет мало.

Идея написать заявление по собственному, не дожидаясь позорного увольнения, давно мелькает в голове, а после Пашкиного письма ещё чаще об этом начала думать. Перечитываю его почти каждый день. Оно и сейчас прячется в одной из десятка открытых вкладок браузера.

Сайт ТАСС, сводка УМВД по Московской области, погода, ещё погода, о, нашла.

Павел Огарский 18 августа, 15:56

Здравствуй, Аня.

Прежде всего, хочу выразить восхищение твоим изящным побегом. Наверное, мне следовало бы извиниться за своё поведение, но, увы, я не считаю себя виноватым. Я пытался быть честным, только и всего. Но я пишу это не для того, чтобы усугублять наш конфликт. Напротив, я к тебе с дружеским предложением – приезжай в Скров. Раз тебе интересна история семьи, то, может, пришло время познакомиться ближе с родиной предков?

Не переживай, меня тут не будет, я через две недели улетаю на стажировку заграницу. Предполагаю, что в бабушкином доме тебе будет неуютно одной, поэтому готов распахнуть двери своей квартиры. Новостройка, спальный район, вся необходимая инфраструктура есть, удобная транспортная развязка – уверен, это хорошая альтернатива привычному тебе московскому быту.

Работа для тебя найдётся тоже. В «Скровской летописи» есть пара вакнсий. Знаком с главредом. Могу замолвить словечко.

Подумай об этом. На случай, если решишься, ключи от квартиры оставлю соседям.

С уважением,

Павел О.

С момента отправки прошла уже неделя, и каждый день я открываю это письмо и перечитываю его снова и снова, пытаясь найти подвох. Но не нахожу его. Лишь убеждаюсь всё больше, что Пашка прав. Меня в Москве уже давно ничего не держит. Женька был последней ниточкой, связывающей с прежней счастливой жизнью. А теперь и она оборвалась.

Знаю, от себя не убежишь, но что, если этой «себя» давно нет? Ту Аню уже не вернуть, а новой вряд ли удастся стать, безуспешно цепляясь за призрачное прошлое.

Глава 6

– Ты представляешь, вылет отложили ещё на сорок минут! Этот город явно не хочет меня принимать!

Я устало валюсь на диванчик и утыкаюсь Виталику в плечо.

Называть майора Колобова просто «Виталиком» немного странно. Но я помню его ещё стажёром в папином отделе, а он меня – гиперактивным ребёнком, помешанном на «Винкс». Так что формальности мы соблюдаем только в пределах его рабочего кабинета.

– Опять ты про свой дурацкий сон, – фыркает майор. Мне приходится выпрямиться, когда он дергает рукой, захлопывая книгу. – Рейс задержали из-за непогоды, а твои сны – следствие переживаний из-за переезда в малознакомый город. Дело обычное.

– Ну да, видеть целую неделю один и тот же сон – «дело обычное».

Виталик недовольно закатывает глаза. Я оборонительно скрещиваю перед собой руки, готовясь к долгой нудной лекции, но майор ограничивается лишь ёмким высказыванием:

– Если постоянно думать одну и ту же мысль, то да, она и ночью не отпустит тебя, – после чего возвращается к чтению.

Напряжённое молчание прерывает вернувшаяся из кафетерия Соня, супруга Виталика. Миловидная брюнетка с очаровательными ямочками на щеках. Их пара – живое воплощение байки про противоположности. Виталик – приземистый и круглый, Соня – высокая и тоненькая. Виталик – типичный ботан, Соня – бунтарка. Хотя материнство немного её усмирило. Как минимум, с байкерским кружком пришлось завязать.

– Вы опять поцапались, да? – сразу догадывается она. – Что на этот раз?

– Ничего, – отвечаем мы одновременно с одинаково небрежной интонацией.

Соня устало вздыхает и протягивает мне стаканчик с капучино.

Делаю большой глоток, игнорируя неприятное жжение кипятка, и блаженно прикрываю глаза. Раздражение отступает.

– Ну, – с улыбкой тянет она. – Теперь расскажешь?

– Мой сон вовсе не дурацкий, – выпаливаю я в сторону Виталика. Он недовольно поджимает губы, но голову не поднимает из принципа.

– Про сад и бабушку с отцом?

Какими бы ни были намерения Сони, её участливость подкупает, так что я вываливаю на неё все свои опасения.

– Ещё и рейс задержали, разве не странно? – добиваю финальным объяснением. Виталик едва заметно сжимает кулаки: теперь он в меньшинстве.

– Может, ну его к чёрту, этот Скров? Оставайся в Москве, мы тебе… – но закончить Соня не успевает. Майор вскакивает с места, роняя книгу с громким стуком. Несколько человек заинтересованно вскидывают головы, почуяв назревающий конфликт.

– Не потакай её капризам, Софья, – рявкает Виталик на жену и, крутанувшись на пятках, нависает надо мной. – А ты выкинь уже эту мистическую ерунду из своей головы. Вспомни, чему тебя отец учил. Не позорь его честное имя, поняла?

– Поняла, – бездумно повторяю я, застигнутая врасплох упоминанием папы.

– Ну вот и хорошо, – смягчается майор и, подняв несчастного Кафку с пола, садится на место. Больше мы эту тему не поднимаем.

Скров встречает проливным дождём. До парковки приходится бежать, прикрываясь косухой, хотя это ни черта не помогает – из-за порывов ветра капли постоянно меняют направление. Таксист, видимо, отследив меня по навигатору, выбегает навстречу, помогает донести чемодан и рюкзак с ноутбуком и документами. Пашка заверил, что посуда и бытовая техника в его квартире есть, так что много вещей я брать не стала. Верхнюю одежду, книги и прочие мелочи Соня отправит следом.

Днём город кажется другим. Серым, унылым и холодным. Впрочем, дело, скорее во времени года и погоде, нежели во времени суток. Водитель не спешит завязывать разговор, чему я несказанно рада. Приятно блуждать в своих мыслях, глядя на сменяющие друг друга микрорайоны с торговыми центрами, парками и скверами. Примерно через полчаса водитель перестраивается в левый ряд и останавливается на перекрёстке, пропуская стройный поток автомобилей. По возвышающемуся впереди надземному переходу, который Пашка обозначил как ориентир, понимаю, что мы у цели. Солярис ловко виляет в проулок между двумя одинаковыми панельками приветливого персикового оттенка и, доехав до угла, огибает один из них – тот, что справа. Если я всё правильно поняла, за третьей линией новостроек располагается берег реки Скровянка. Пашка говорил, что набережную только недавно открыли. Хочется посмотреть её до окончания выходных, но судя по тому, что дождь не стихает ни на минуту, вряд ли удастся.

Я прощаюсь с водителем, накинув ему сто рублей чаевых за учтивость, и плетусь к невзрачной серой двери. Сразу после приземления Пашка прислал смс с краткой инструкцией: первый подъезд, этаж четвёртый, квартира четырнадцатая, соседку зовут Злата. Заливистая трель домофона играет ровно два такта, после чего из динамика раздаётся требовательное «Кто?».

– Здравствуйте, это сестра Павла Огарского, он должен… – но меня наглым образом прерывает механический писк.

Первые две секунды я ожидала жильца, решившего выйти наружу, а когда на пороге никто не появился, до меня дошло, что это Злата без лишней болтовни открыла подъезд.

Я натыкаюсь на неё, как только выхожу из лифта. Узнать соседку оказалось несложно, потому что выглядит девица именно так, как мне и представлялось. Золотистые локоны, мягко спадающие на плечи, узкое вытянутое лицо с бледной молочной кожей, большие голубые глаза, чуть вздёрнутый аккуратный носик и пухлые нежно-розовые губы. В коротком шёлковом пеньюаре она выглядит, словно топ-модель. И взгляд точь-в-точь как на подиуме – пустой и безучастный.

– Привет, – вежливо здороваюсь я. – Меня Аня зовут.

– Привет. Злата, – чеканит она и протягивает связку ключей.

– Спасибо.

Девушка сухо кивает и, изящно крутанувшись на пятках, скрывается в квартире. Я перевожу взгляд на соседнюю дверь с маленькими металлическими циферками и тяжело вздыхаю – чёртова дюжина мне уж точно принесёт удачу.

Квартира Пашки не похожа на типичную холостяцкую обитель, уж слишком идеально предметы мебели сочетаются между собой. Некоторые цветовые решения явно намекают на то, что к дизайну приложила руку женщина. Уж не Злата ли?

За счёт монохромности и минимализма в интерьере габариты квартиры визуально увеличиваются. Прихожая небольшая, поэтому из мебели здесь только одностворчатый шкаф и примыкающая к нему полка для сумок и обуви, над которым висит вытянутое зеркало. Крохотная ванная (единственная комната с дверью) ограничивается компактным душем, вмонтированным в стену унитазом, мойкой и стиральной машинкой.

Самая большая комната включает в себя и гостиную, и спальню. Видимо, Пашке не хватило пространства, поэтому он занялся зонированием. Первым делом в глаза бросается большой диван с множеством маленьких подушек: жёлтых, как стулья на кухне, серых и белых с черным геометрическим узором. Рядом – аккуратный журнальный столик из чёрного стекла. Справа всю стену занимает вместительный гардероб. В нем я обнаруживаю дополнительные постельные принадлежности, гладильную доску и робот-пылесос. Хорошо, однако, братишка устроился.

Спальная зона отделена стеллажом, в центре которого большой плазменный телевизор с двусторонним экраном, чтобы смотреть можно было и из спальни, и из гостиной. Подобное чудо техники я вижу впервые, но учитывая феноменальные способности моего брата, пожалуй, удивляться не стоит. Помимо стеллажа комната зонирована небольшим подиумом. Вдоль окна, закрытого бамбуковыми жалюзи, стоит полутороспальная кровать, напротив неё – компактный компьютерный стол с выдвижным мягким креслом, конечно же, ярко-жёлтым.

Распаковав вещи, я отправляюсь на кухню с разведкой. К моему громаднейшему счастью, в буфете обнаруживается целая упаковка кофейных зёрен и миндальное молоко. После кружки горячего капучино ливень за окном перестаёт раздражать и даже добавляет немного уюта. С четвёртого раза мне-таки удаётся разобраться с телевизором, так что оставшуюся часть дня я провожу в гостиной за просмотром кабельного и поеданием китайской лапши. Перед сном звонит Виталик, чтобы справиться о моём самочувствии.

– Твой брат что, миллионер? – усмехается он, оценив интерьер квартиры по видео.

Я пожимаю плечами.

– Всё возможно. Кто знает, чем он там занимается на самом деле.

Майор понимающе хмыкает.

– Вообще странно, что он позвал тебя для смены обстановки именно в Скров. Мог бы предложить с ним заграницу махнуть, раз у него там всё на мази.

– Ну да, – тихо отзываюсь я, решив не упоминать о том, как именно мы попрощались с братом. Не хочу грузить его семейными проблемами, они с Соней и так мне здорово помогли.

Впрочем, на Пашку тоже грех обижаться. Он вовсе не обязан меня любить или хотя бы уважать. Я для него чужой человек, а для чужого человека бесплатная аренда однушки – чересчур широкий жест.

***

Громкий стук заставляет меня распахнуть глаза. Судя по белому свечению, сочащемуся сквозь бамбуковые шторы, уже полдень. Я прислушиваюсь, пытаясь определить источник звука. Размеренное «тук-тук-тук» доносится со стороны балкона. В голове сразу возникает образ ниндзя-грабителя, забравшегося на четвертый этаж. Пытаясь унять клокочущее сердце, осторожно спускаю ноги с кровати и, прихватив с полки самую толстую книгу, крадусь на кухню. Стук усиливается. В панике меняю книгу на сковороду и рывком открываю балконную дверь. Увиденное пугает меня даже больше фантазий, навеянных боевиками. В проёме большого окна, которое я, по всей видимости, забыла закрыть с вечера, зацепившись крепкими когтями за перегородку, восседает огромный чёрный ворон и настукивает длинным клювом по пластиковой раме. Заметив меня, птица заинтересованно наклоняет голову и совершенно осознанно заглядывает мне в глаза. Зрительный контакт длится ровно двадцать две секунды. Я специально считаю, чтобы не рухнуть в обморок от шока. Затем ворон пронзительно каркает и, махнув угольными крыльями, взвивается в небо, оставляя после себя странную синеватую дымку. Сдавленный крик против воли вырывается из моего горла. Ноги подкашиваются, и я валюсь на кресло, тяжело дыша.

Совсем жутко становится, когда через пять минут кто-то нервно стучит в дверь. Не выпуская из рук сковородку, подбегаю к выходу и смотрю в глазок, но вижу лишь часть шеи и мочку уха с золотой серьгой в форме листика. Ладно, женщины по статистике реже оказываются серийными убийцами, так что я решаю открыть.

Передо мной высокая девушка лет двадцати пяти. Густые тёмные волосы собраны в неаккуратный хвост. На ней короткий цветастый халат и огромные бледно-розовые тапки в виде кроликов. Незнакомка приветливо улыбается, отчего от уголков зелёных глаз расходятся едва заметные морщинки.

– Привет. Я слышала крик, у тебя всё в порядке?

Взгляд девушки скользит к сковороде, но она никак это не комментирует и вежливо ждёт ответа.

– Это всё чёртова птица, – я непроизвольно оглядываюсь назад. – Прилетела прямо на балкон, представляешь. Было… не по себе.

– Голубь? – уточняет незнакомка. – Они тут постоянно тусуются на крыше кофейни.

– Если бы голубь! Огромный ворон с таким вот клювом, – развожу руки, накинув ещё пару сантиметров для большего эффекта.

Брюнетка округляет глаза от удивления.

– Теперь понимаю, почему ты кричала. Я бы тоже испугалась.

От её слов на душе становится теплее. Значит, в Скрове появление птиц на балконе – аномалия, а не типичное воскресное приключение.

– Меня, кстати, Надя зовут, – представляется девушка после небольшой паузы. – Я сестра Златы из четырнадцатой, мы живём вместе. А ты, должно быть, Пашкина родственница?

– Верно, – мягко соглашаюсь я. Пусть с сестрой Нади мы не поладили, но брюнетка вроде бы кажется милой. – Хочешь кофе?

Девушка с улыбкой кивает и проходит в квартиру.

Пока готовится кофе, пользуюсь моментом и расспрашиваю немного о Пашке Может, хоть с соседями он бывает более откровенным, раз доверяет им ключи.

– Вы с ним давно знакомы?

– Дольше, чем можно представить, – усмехается Надя, но поймав мой настороженный взгляд, добавляет. – Мы практически в одно время сюда въехали и сразу начали общаться.

– Дай угадаю, он помог вам с компом?

– Да-а. Как ты догадалась?

Мне сложно понять, ирония это или искреннее удивление, но я решаю не заморачиваться над этим.

– Богатый жизненный опыт. В девяноста девяти случаев из ста технари так и заводят знакомства.

– Точно, – смеясь, соглашается девушка. – Пашка сверхъестественно умный. И по хозяйству помочь может, полки там приколотить или сантехнику посмотреть.

В её голосе чувствуется глубокое уважение, а, может, и что-то поинтереснее.

– А как парень он тебе нравится?

Надя едва заметно краснеет и слегка опускает глаза.

– Он, конечно, симпатичный, – тихо говорит соседка. – Но мне нравится кое-кто другой, и уже давно на самом деле. Только я ему, похоже, не интересна.

Мне инстинктивно хочется её обнять, но я сдерживаю этот порыв. Потому что сама не терплю чувства жалости, да и подобное проявление чувств к малознакомому человеку неуместно.

– Вы общаетесь? Ну, с тем, кто тебе нравится.

– Мы лучшие друзья, – грустно выдыхает девушка.

Я ставлю перед ней кружку с ароматным латте и опускаюсь в кресло напротив.

– По мне, дружба – лучший фундамент для отношений. Мы с бывшим так и сошлись.

Не знаю, насколько оптимистично это прозвучало, учитывая то, что речь идёт про законченные отношения, но Надя вроде приободрилась.

– А почему расстались?

– Хороший вопрос. – Делаю большой глоток, соображая, как бы так рассказать свою историю, чтобы не вдаваться в подробности своего печального прошлого. – У меня был непростой период, и в какой-то момент всё стало настолько паршиво, что я оттолкнула Женьку. Было сложно оставаться собой. Ну, знаешь, тем человеком, которого он привык любить, поэтому я ушла, и вскоре он начал встречаться с нашей общей подругой.

– Оу-у, – многозначительно тянет Надя, и взгляд её зелёных глаз проникает прямо в душу, одаривает теплом. Словно кто-то очень близкий участливо сжал плечо в знак поддержки. Такое забытое чувство защищённости.

– Всё к лучшему. Сейчас он счастлив с другой, и я намереваюсь тоже стать счастливой, – продолжаю после недолгого молчания.

– Отличный план!

По мере того, как кружки пустеют, разговор сходит на нет, но меня это ничуть не огорчает. Эта идеальная для меня порция социального взаимодействия, чтобы чувствовать себя в порядке. Тем более, приятное послевкусие от общения с Надей остаётся со мной даже после её ухода на все выходные.

Привычное чувство тревожности возвращается вечером воскресенья, когда во время влажной уборки на балконе под тумбочкой я обнаруживаю абсолютно новый наконечник стрелы и маленькую фляжку с дурно пахнущей жидкостью непонятного черно-зелёного оттенка. В эту ночь мне вновь снятся кошмары, только на сей раз к знакомым сюжетам присоединяется сон, в котором Пашка пронзает меня стрелой из лука.

Глава 7

В приёмную возле редакторского кабинета входит высокий худощавый мужчина. Его болезненно бледная кожа в свете люминесцентных ламп кажется почти прозрачной, особенно на контрасте с его угольно-чёрными волосами. Ярко выраженные носогубные складки и аккуратная бородка прибавляют возраста его молодому лицу. Он одет в классический английский костюм светло-серого цвета. Строгий образ разрушают лишь солнцезащитные очки с желтыми стёклами в грубой оправе, за которыми мужчина прячет темные круги под глазами. Заметив меня, редактор неприятно скалится и саркастично восклицает:

– О, надо полагать, наша столичная знаменитость! Здравствуйте, Анна.

Я возвращаю ему такую же презрительную улыбку.

– Здравствуйте, Владимир Андреевич.

– Боже, давайте без этой фамильярности – просто Владимир.

– Хорошо.

– Резюме с собой?

Я утвердительно киваю.

– Тогда прошу на собеседование.

Небольшой квадратный кабинет сплошь заставлен стеллажами книг. В центре – здоровая конторка с присоединенным к ней перпендикулярным столом, вокруг которого расставлены десять стульев. Владимир жестом предлагает сесть на один из них, а сам располагается в офисном кресле. Закончив изучать резюме с портфолио, мужчина откидывается на спинку и с минуту молча сверлит меня взглядом. Этот тест я выдерживаю, не отводя глаз и ни разу не моргнув.

– Что ж, – деловито говорит он. – Послужной список у вас хороший. Но криминальная жизнь в Скрове не так насыщена, как в Москве, так что на регулярной основе эту рубрику никто не ведёт. А вот новостной отдел будет вам очень рад. Что скажете, Анна?

К подобному раскладу я была готова, поэтому заранее запаслась аргументами.

– Скажу, что вы немного лукавите.

Наглая улыбка сползает с лица мужчины, сменяясь легким удивлением.

– В чём же?

– Ну вот смотрите… – Я достаю из-под стола распечатки с сайта газеты и кладу их перед собой, начиная перелистывать один за другим. – «За минувшие сутки без вести пропали пять человек», «128 человек пострадали после употребления несертифицированного алкоголя», «Во время проверки в региональном бюджете не досчитались 3,5 млрд. рублей»… И это только первая неделя августа, дальше будет интереснее. Мне продолжить?

Владимир нервно покусывает губу, сканируя меня недовольным взглядом, после чего негромко говорит:

– Хорошо. На испытательном сроке понаблюдаю за вами в новостном отделе. Если сработаемся, создадим для вас отдельную рубрику.

Я довольно улыбаюсь.

– Договорились.

– Оформляйтесь в кадровом, и можете прямо сегодня приступать.

Он рывком открывает ноутбук, давая понять, что разговор окончен. Что ж, получается 1:1.

Руководитель новостного отдела – долговязый шатен с большими ушами и ребяческой улыбкой приветливо жмёт мне руку, представившись Толиком, и ведёт знакомиться с сотрудниками.

– Это Таня, – указывает он на миниатюрную девушку, почти полностью скрытую офисным креслом.

Когда Таня поворачивается к нам, у меня невольно вырывается изумлённый вздох. Её детское фарфоровое личико, обрамлённое белоснежными волосами, и пронзительные ярко-голубые глаза делают её похожей на куклу. Но вся эта хрупкость разрушается о тембр её голоса – низкий, несколько резковатый.

– В жизни ты ещё симпатичнее.

Проходит, наверное, секунд тридцать, прежде чем я осознаю смысл сказанного.

– Прости, что?

Вместо ответа Таня лишь невозмутимо пожимает плечами и возвращается к работе. Толик неловко кашляет в кулак и переключает моё внимание на Карину – редактора сайта. Она сразу же увлекает меня рабочими вопросами, так что до обеда я напрочь забываю о том, кто вообще такая Таня.

– Анна Огарская, – с наигранной торжественностью произносит Толик, когда мы размещаемся в пиццерии во время обеденного перерыва. – Ты имеешь какое-то отношение к герою войны Василию Огарскому?

– Да, это мой прадед.

– Ух, ты! А ты знала, что в Скрове даже улица в его честь названа?

– Угу, – не слишком умело вру я. Не объяснять же своим новым знакомым, что мне вообще мало что известно о прошлом нашей семьи.

– И что же тебя привело на родину предков?

– Толик, ты дурак? – неожиданно вклинивается в диалог Таня. За столом мгновенно наступает тишина. Девушка спокойно поворачивается ко мне и говорит. – Это мне поручили писать некролог твоей бабушке. Так что, когда я отбирала фотографии, увидела тебя. Извини, что так нелепо сказала об этом.

От необходимости отвечать меня избавляет официантка, водрузившая в центр стола ароматную мясную пиццу. Следующие пять минут слышен лишь характерный звон столовых приборов и шуршание салфеток, затем разговор продолжается в прежнем темпе. Украдкой наблюдаю за новыми коллегами, увлеченно обсуждающими последние сплетни, и невольно задумываюсь, насколько это правильно – быть здесь? Спокойно пить кофе, улыбаться, есть пиццу, когда ядолжна горевать по бабушке… Но последние три года я только и делала, что страдала. Жила в инерции. Отгородилась от всего, что любила и считала важным, а теперь будто очнулась. Всё циклично. Трагедия, которая сломила меня. Трагедия, которая заставила собраться заново.

Потому что люди уходят. Уходят безвозвратно. А я всё ещё здесь. Как минимум, физически. Значит, для этого есть причина. Значит, у моего существования есть смысл. Надо просто понять, в чём именно…

Мысль обрывается, когда улавливаю на себе чей-то пристальный взгляд. Чашка с недопитым капучино едва не валится из рук – в затемнённом углу зала я замечаю подозрительного незнакомца. В слабом свете торшера его глаза приобретают неестественно яркий зелёный оттенок. Он отворачивается так быстро, что мне не удаётся разглядеть лица. Спутанные тёмные пряди, спускающиеся до середины уха, почти полностью закрывают его профиль. Крупные плечи и сильные руки подчёркиваются свободной тёмно-синей рубашкой с закатанными до локтей рукавами. Рядом на сиденье небрежно брошена чёрная ветровка с капюшоном, и – Бог мой! – именно такая куртка была на том незнакомце с кладбища. Не вполне понимая зачем, поднимаюсь с места, чтобы подойти к нему, но Толик отвлекает меня дурацким вопросом.

– Ань, ты будешь второй кусок?

Словно сквозь толщу воды смотрю на своего коллегу, который с нескрываемым вожделением косится на пиццу.

– Нет, забирай, – бормочу отстранённо и вновь оглядываюсь на незнакомца.

Внутри всё замирает от напряжения, потому что его столик уже пуст. Несколько секунд назад он был там и спокойно потягивал кофе, а теперь вдруг исчез. Ещё больше настораживает Таня, чей встревоженный взгляд направлен в сторону выхода из зала.

– Странный тип, да? – спрашиваю нарочно, чтобы проследить за реакцией. Но, к моему удивлению, девушка не увиливает от ответа, как Пашка.

– Просто псих какой-то, – соглашается она, и эта интонация осуждения настолько искренняя, что меня тут же пробирает на смех. Таня охотно его подхватывает, и напряжение, образовавшееся между нами в момент знакомства, окончательно исчезает.

***

Дорога до дома полна музыки и шуток, потому что Толик любезно согласился подвезти меня. Как оказалось, он живёт за чертой города, и его путь как раз лежит через наш микрорайон. Это, пожалуй, лучшее событие за весь день. Фалконе, или как редактора зовут за глаза Карина с Толей – «Флакон», запорол все мои заметки. Но ребята заверили, что это обычное его поведение во время стажировки, так что я перестала переживать и решила плыть по течению.

После десяти минут, проведённых под струями тёплой воды, все мрачные мысли окончательно выветриваются, оставляя место приятной усталости. Пока курица с рисом разогреваются, листаю каналы в поисках какой-нибудь незатейливой комедии для фона, но в итоге останавливаюсь на «Парке Юрского периода». Лучше уж кричащие тиранозавры, чем тишина. По вечерам одиночество ощущается особенно остро, и с телевизором переживать его не так паршиво. Можно, конечно, позвонить Женьке, он без труда найдёт нужные слова, но смысл переезда в том, чтобы освободиться от груза прошлого, а они с Ликой в эту категорию входят в первую очередь.

Я уже почти заканчиваю мыть посуду, когда слышу настойчивый стук в дверь. Часы на микроволновке показывают половину десятого. Не поздновато ли для гостей?

Надя стоит передо мной в том же халате и забавных тапочках. Как в прошлый раз, лицо её озаряет добродушная улыбка. Приходится ответить тем же.

– Привет. Я тут решила побаловать себя сладким пирогом на ночь, так что, может, заглянешь на чай?

– Чай с пирогом? Ночью?

Кажется, мой скептицизм ничуть не оскорбляет соседку. Она всё так же приветливо смотрит на меня и после недолгого молчания добавляет:

– Он с клубникой, – как будто это меня убедит.

– Ладно, домою посуду и приду.

– Отлично, – улыбка Нади становится ещё шире, хотя куда уж больше. – Можешь не стучать, а сразу заходить.

– О'кей.

Через пять минут я уже стою на их пороге. Соседская квартира по планировке ничем не отличается от Пашкиной, зато по цветовой гамме – её полная противоположность. У каждой комнаты свой оттенок. В прихожей – например, серебристо-сиреневый. Гостиная же поражает контрастом. Обои и потолок белые, но всё остальное отличается буйством красок. Словно художник умело плеснул красками на чистый холст. Одного лишь взгляда достаточно, чтобы понять – здесь живут два совершенно разных человека.

Большое окно занавешено воздушными шторами, напоминающими собой небо в первые минуты рассвета: из насыщенного синего ткань плавно переходит в нежный лимонный. Тут же, у окна, стоит разложенный диван из синего гобелена с твёрдыми подлокотниками из светлого дерева, заправленный салатовым пледом с крупным рисунком в виде лилий. Прямо напротив него, почти впритык, располагается рабочий уголок с довольно вместительным пеналом. В центре удачно вписался шкаф-купе, одной из створок которого служит огромное зеркало. У противоположной стены, украшенной фотографиями в рамках, расставлены несколько пуфиков различных цветов и форм. Весь этот участок служит неким переходом от одной части комнаты в другую.

Слева тоже находится малогабаритный диван, только он почти полностью повторяет цвета обоев. Вся стена над ним занята многоярусными полками с книгами и мелкими безделушками типа сувениров и мягких игрушек-глазастиков. И, если правая сторона, являет собой любовь к порядку и аккуратность, то левая просто кричит о буйном нраве своей хозяйки и её страсти к творческому бардаку.

– А кто где спит?

– Злата у окна, а я у стены.

Это было неожиданно, потому что я мысленно расселила их с точностью наоборот.

– А где, кстати, Злата?

– Уже в пути. Ей пришлось задержаться сегодня на работе.

– Ясно.

Подхожу к стене с фотографиями, чтобы чем-то занять себя в ожидании второй хозяйки. Странно, разницы в возрасте между ними не замечаю, а общих детских фотографий нет. Да и внешность отличается. Надя высокая, темноволосая и зеленоглазая. А у Златы светлая кожа, золотистые вьющиеся волосы и голубые глаза. Единственное сходство – идеально ровные аккуратны носы. С такими данными девушки могли бы без труда построить успешную карьеру моделей, однако фотография, на которой, сёстры стоят в белых халатах, обнимая скелет, говорят сами за себя.

– Вы, значит, врачи?

– Да.

Теперь всё срослось: постоянное отсутствие соседок дома, поздние возвращения, ранние уходы и разные график.

Рядом ещё одна фотография, похожая на предыдущую, только на месте скелета – красивый светловолосый мужчина в хирургическом костюме. Тот же нос, те же благородные черты лица.

– Это ваш…

– Отец, – опережает меня Надя.

– Такой молодой, – пораженно выдыхаю я.

Мужчина и правда едва тянет на тридцать пять лет. А раз девушки закончили медицинский, то им явно больше двадцати трёх. Даже при условии, что Злата совмещает учёбу в ординатуре с работой, она всё равно слишком взрослая для тридцатипятилетнего отца. Чем дольше вглядываюсь в его лицо, тем больше оно кажется мне знакомым. Словно я уже где-то видела его раньше. Только не могу вспомнить, где именно.

Мои размышления прерывает вернувшаяся Злата.

– Не знала, что у нас гости, – говорит она вместо приветствия.

– Я испекла пирог, и подумала, что вдвоём мы его не осилим, – поясняет Надя спокойным голосом.

– Ну раз такое дело, – отвечает блондинка чуть более миролюбиво и, скинув верхнюю одежду, проходит в комнату. – Рада, что ты зашла, Аня.

Я скромно улыбаюсь ей и возвращаюсь к изучению содержимого полок. Злата тараторит без конца, пока переодевается, про сложную пациентку и свою недалёкую медсестру, которая запорола какие-то важные анализы. А меня словно затянуло в невидимый вакуум, через который не пробивается её бодрый голос. Потому что мой взгляд вцепляется в торчащий из-за фоторамки уголок старой фотографии. Казалось бы, в ней нет ничего примечательного – всего лишь фрагмент ног, обутых в солдатские сапоги. Но что-то привлекает меня в нём. Осторожно вытягиваю карточку и едва не роняю её из рук. Не может быть! Этот снимок я видела миллион раз у бабушки на стене – мой прадед Василий в советской форме 40-х годов и улыбающийся медбрат, обнимающий его за плечи. Всё такой же молодой и пышущий здоровьем, как и на снимке с дочерями, Михаил Кунаев.

В гостиной всё резко замирает, когда я трясу фотографией перед лицом соседок и чересчур эмоционально спрашиваю:

– Что это, чёрт возьми, значит? Почему ваш ни на день не постаревший отец на одной фотографии с моим прадедом?

Девушки испуганно переглядываются, явно растерявшись от моего напора. Первой в себя приходит Злата.

– Э-э, не могла бы ты успокоиться. Пожалуйста.

– Нет! – Надя вздрагивает от излишне громкого вскрика и инстинктивно пятится к дивану. – Пока не услышу вразумительного объяснения.

– Хорошо, – блондинка выходит вперёд. – Я не знаю, как объяснить все тонкости генетики, это не моя специализация. Скажу только, что это не мой отец, а его дед. Ну, получается, тоже прадед. И, насколько мне известно, они служили в одной части на фронте, а также оба стояли у истоков основания местного исторического общества.

Злость сдувается, словно воздушный шар, оставляя после себя пустоту и разочарование. Всего лишь ряд совпадений. Никакой мистики. Почему-то последнее время мне так легко поверить в любой сверхъестественный бред, словно это сможет объяснить, почему я теряю всех, кто мне дорог. Или дать надежду на то, что это ещё не конец. Потому что мне страшно думать, что они ушли навсегда. Что за чертой ничего нет.

– Простите.

Отдаю снимок Наде и, не глядя на девчонок, направляюсь к выходу. Но Злата меня догоняет у двери квартиры.

– Это нормально, искать ответы, – тихо говорит она, и за холодной синевой глаз я улавливаю знакомый отблеск утраты. – Когда мама пропала, я делала то же самое. Цеплялась за каждую незначительную деталь, каждую глупую теорию. Но всё то время, пока я надеялась на чудо, она была мертва. Это разбило мне сердце. Куда сильнее, чем, если бы я знала это с самого начала.

– Мне даже некому задавать вопросы, – сдавленно шепчу я. – А их очень много. Очень…

– Ну, в этом тоже есть плюсы.

Я скептически хмыкаю, но всё равно жду продолжения.

– Не нужно выслушивать факты в чужой интерпретации, можно докопаться до них и составить собственное мнение.

Вот так новости. Оказывается, Злата может быть не только высокомерной стервой, но и приятным собеседником, причём достаточно мудрым.

Надя, которая всё это время, похоже, стояла за дверью и выжидала момент, высовывается из квартиры и, смущённо улыбаясь, спрашивает:

– Может, уже пойдём пить чай?

Наши разрозненные смешки эхом отскакивают от кафельных стен, и этот паршивый вечер, становится чуть более сносным.

Глава 8

Снег чуть слышно хрустит под ногами. Слабый свет от фонарика едва освещает тропинку, которая петляет между деревьями. Кажется, я уже здесь проходила. Неужели заблудилась? Но только я останавливаюсь, чтобы осмотреться, как всё вокруг резко погружается во тьму.

– Вот чёрт!

Пытаюсь зажечь фонарик вновь, но ничего не выходит. Беспомощно щёлкаю на кнопки, в глубине души понимая, что это бесполезно. Как назло, луна скрыта плотной пеленой туч, так что даже на расстоянии вытянутой руки невозможно разглядеть хоть что-то. Но мне и не нужно видеть, я чувствую, чувствую каждой клеточкой, как из темноты нечто смотрит на меня. В этой гнетущей тишине легко различить его тяжелое дыхание. Оно медленно приближается. Ещё немного и…

Странное золотистое свечение озаряет просеку. Из-за деревьев показывается знакомая лохматая морда. Облегчение, которое я испытала при виде пса, сменяется тревогой, когда замечаю его взгляд – тоскливый, обречённый, – направленный куда-то за меня.

Да что там такое?

Вопль ужаса застревает в горле, когда, словно жуткая декорация, в просвете между елями вырастают четыре гроба. Один из них совсем маленький. Подавляя тошноту, я решаюсь подойти ближе. Но пёс, неожиданно появившись передо мной, преграждает дорогу.

– Всё было предрешено, – вкрадчивый голос заполняет собой всё пространство вокруг. Я оглядываюсь в попытке найти источник звука. Страшная догадка сковывает грудь ледяным обручем, и в следующую секунду с оглушительным треском крышка одного из гробов отлетает в сторону. Пёс угрожающе рычит, припав на задние лапы. Напряженно слежу за ящиком в ожидании восставшего мертвеца, но ничего не происходит. Гроб пустой.

– Какого…

Я осознаю свою ошибку слишком поздно, когда ледяное дыхание касается моей шеи. Что-то твёрдое больно впивается в правый бок…

Вскрикнув, распахиваю глаза. Таня отдергивает локоть и жестом показывает: «Обернись».

– Анна, может быть, в Москве это норма, – издевательски тянет, стоящий над столом редактор. – Но у нас, в провинции, на рабочем месте спать не принято.

Наверное, это первый и последний раз, когда я действительно рада его видеть.

За месяц стажировки в «Летописи» мне так и не удалось наладить контакт с Фалконе. Как будто это вообще возможно, он же невыносимый сноб и редкостный гад, мучающий сотрудников ради удовольствия. Но выбирая между мертвецом и редактором, без раздумий отдам предпочтение последнему.

– Полагаю, дежурство в выходные научит вас дисциплине. А ты, товарищ руководитель, – обращается он к Толику. – Раз не можешь организовать своих сотрудников, составишь компанию провинившейся.

Парень бросает на начальника недовольный взгляд, но послушно кивает. Владимир ядовито скалится и ускользает в свой кабинет.

– У-у, рептилоид несчастный, – слышится из-за монитора Толика.

– Ты почему меня раньше не разбудила? – шикаю я на Таню.

– Я пыталась, честно. Но ты вообще не реагировала.

Чёрт, неужели снова?

– Такое случается иногда. В некоторые сны я будто проваливаюсь. Типа как в другую реальность, понимаешь?

Таня резко выпрямляется в кресле.

– А что тебе сейчас снилось?

– Жуть полнейшая. Будто заблудилась в лесу ночью, а там четыре гроба, и с одного крышка как слетит… Стою, жду, что мертвец сейчас восстанет. А он, оказывается, сзади меня уже.

– И что, он убил тебя? Ну, мертвец.

– Не знаю, ты ж меня разбудила, я не досмотрела.

Таня хмурится, глядя на меня со смесью беспокойства и интереса.

– Скажи, а твои сны когда-нибудь сбывались?

Вопрос застигает меня врасплох. Эта интонация… Такое чувство, будто Таня и так знает ответ. Но откуда? Я ведь никому не говорила, что видела во сне крушение самолёта за час до гибели родителей. Пыталась убедить себя, что это лишь совпадение. А ведь в ночь, когда умерла бабушка, мне тоже что-то снилось. Сад, расплывчатый силуэт и голос: «Время вернуть долг…».

– Аня? – тихо зовёт подруга, отвлекая от размышлений.

– Да, – признаюсь со вздохом. – Да, сбывались.

Таня не выглядит удивленной, что подтверждает мою догадку.

– Если увидишь этот сон снова, скажи мне, ладно?

– Хорошо. Но зачем тебе это?

Девушка медлит с ответом, нервно покусывая нижнюю губу, словно борется с желанием поделиться чем-то очень сокровенным и, наконец, тихо говорит:

– Я вроде как увлекаюсь сновидениями. А твой случай… Он перекликается с одним исследованием, которое я сейчас изучаю.

Её объяснение меня, конечно, не убеждает, но я слишком измотана, чтобы взвалить на себя ещё одну тупиковую загадку.

Наблюдая за крупными каплями дождя, шустрой змейкой стекающими по лобовому стеклу, прокручиваю в голове ставшую привычной цепочку вопросов: может, Злата права? Стоит самой что-нибудь разведать о родственниках? Но с чего начать? И что вообще искать? Доказательства измены прадеда? Чем оно мне поможет? Поразительное сходство отца соседок и его деда – ещё более нелепая загадка. Странный парень в капюшоне – уже интереснее, но это так называемый «глухарь». Ни имени, ни деталей внешности, ни-че-го.

И ещё этот кошмар… Странный сюжет. Снова эта собака. Что означают четыре гроба? И почему только один открылся?

Из лабиринта мыслей меня вырывает громкий возглас Толика. Оказывается, мы уже добрались до нашего района, однако подъехать к домам в ближайшие полчаса явно не получится – впереди крупная авария. И, по всей видимости, случилась она совсем недавно. Два санитара грузят носилки с чёрным мешком, и у меня внутри всё сжимается.

Знакомый запах гари ударяет в нос. Закрываю глаза и делаю несколько глубоких вдохов. Нужно срочно найти точку опоры. То, что не позволит сознанию скатиться в бездну боли и страха. Но темнота уже так близко. Она наваливается разом, откуда-то сверху. И нос самолёта уже на пути к земле, он вот-вот взроет почву…

Тёплое прикосновение чужой ладони к щеке приводит меня в чувство.

– Ань, – обеспокоенно зовёт Толик. – Ты в порядке? Боже, да у тебя лоб весь мокрый.

– Н-ничего, – выдавливаю через силу.

– Это не похоже на «ничего». Скажи, что…

Прежде чем Толик успевает закончить, выскакиваю из машины под проливной дождь. Перед глазами всё плывёт, машины гудят, пока я в бреду бегу на противоположную сторону. Вот уже заветный бордюр тротуара. Ещё немного и… Нога соскальзывает, я валюсь назад себя, успев только взвизгнуть и зажмуриться. Но меня вовремя ловят крепкие мужские руки.

Распахнув глаза, с удивлением обнаруживаю того самого незнакомца из пиццерии. Его лицо привычно скрывает капюшон, но теперь при слабом фонаря мне удаётся, наконец, разглядеть его лицо. Глаза, взгляд которых таит в себе одновременно опасность и защиту, вблизи кажутся ещё зеленее. Кожа имеет приятный золотистый загар. Тоненький шрам, рассекающий щёку и уходящий к середине уха, только подчёркивает его необычную внешность.

– Вы в порядке? – вежливо интересуется он, вернув меня в вертикальное положение.

Что-то в его взгляде подкупает меня, поэтому честно признаюсь:

– Нет. Я совершенно не в порядке.

– Я могу чем-то помочь?

– Да, – выпаливаю прежде, чем успеваю обдумать то, что собираюсь спросить. – Пожалуйста, скажите, что я не сошла с ума и действительно видела вас летом на кладбище?

На его смуглом лице вспыхивает странная эмоция – нечто среднее между страхом и удивлением. Однако он не теряет самообладания и твёрдо кивает в знак согласия.

– И в пиццерии тоже?

Ещё один утвердительный кивок.

В меня словно выстрелили из водяной пушки, пробив насквозь грудную клетку. Но вместе с мощным невидимым потоком исчезло то, что терзало долгие месяцы.

– Я вас напугал? Тогда, на кладбище?

– Совсем немного.

– Простите за это, – говорит он тихо, и в его безмятежном взгляде что-то резко меняется. Черты лица становятся грубее, а в нефритовых глазах поселяется тихая скорбь. – Я возвращался с могил родителей, когда увидел похоронную процессию, и словно оцепенел. Вспомнил один из худших дней своей жизни, а потом вы чуть не упали, и это вернуло меня в реальность.

– Знакомое чувство. Я потеряла почти всех, кого любила. Остался только брат, но… – тяжёлый вздох вырывается против воли при упоминании о Пашке. – Мы с ним не ладим.

Дождь расходится ещё сильнее, но мы промокли настолько, что, кажется, уже перестали его замечать. Мимо нас стремительно проносится неотложка с пострадавшими.

– Кажется, там всё серьёзно, – бормочу я, бросив беглый взгляд в сторону аварии. Один из полицейских опрашивает очевидцев, другой регулирует движение. Машину Толика разглядеть не удаётся. Видимо, уже успел проскочить.

– Да, водитель Калины погиб на месте. Ещё двоих отправили в реанимацию.

– Вы её видели? Аварию, в смысле.

Незнакомец невесело кивает, и от представленных картин у меня вновь начинает кружиться голова. Поразительно, но он будто чувствует это и придвигается ближе. К счастью, его помощь не требуется – холодные капли не дают мне потерять связь с реальностью.

– А второй водитель? С ним всё в порядке?

– А что ему будет? – мужчина нервно дёргает плечами. – Сорок градусов в крови – как с гуся вода.

– Боже…

– Вы совсем замёрзли. Вас проводить домой? – участливо интересуется мой спаситель после недолгого молчания.

– Да, это было бы кстати, – соглашаюсь я без лишнего геройства. Слишком тяжело будет пройти мимо этой груды металла в одиночку, не потеряв сознание.

– Тогда позвольте, наконец, представится – Александр.

Его тёплый, открытый взгляд пробуждает во мне искреннюю симпатию.

– Аня. И давай перейдём на «ты»?

Александр кивает, награждая меня кроткой улыбкой, и, если я чувствую в этот момент лёгкое головокружение, оно никак не связано с паникой.

Когда мы подходим к знакомой светло-серой двери я не нахожу ничего умнее, чем сказать:

– Ну, вот и мой подъезд.

– Вообще-то, он и мой тоже, – говорит Александр, и у меня дыхание перехватывает от шока.

– Так т-ты… Мы что, соседи?

– Хм, когда люди живут в одном подъезде… – он картинно задумывается. – Да, кажется, их именно так называют.

«Дурак», – хочу сказать я, но вовремя прикусываю язык.

– Какой этаж?

– Семнадцатый.

– И как там, наверху?

– Хорошо. Лучшее место, чтобы наблюдать за… закатами. Ну, сама понимаешь.

– Понимаю, мистер Романтичность. А меня ближе к земле тянет, так что я на четвёртом.

Он как-то странно кивает, словно ему и без того этого известно. Но только я собираюсь расспросить об этом, как он, бегло извинившись, срывается с места и пропадает в ночи.

Тепло, которое согревало меня всё то время, пока мы говорили с Александром, мгновенно исчезает. Ему на смену приходит страх. Подобный тому, что я испытала в недавнем сне. Словно что-то жуткое, тёмное наступает на меня из черноты.

От этой мысли стало не по себе, и я поспешила достать из сумки ключи. Но они, как назло, ускользнули в подкладку. Приходится расположиться на мокрой скамейке, проклиная свою леность. Ведь вчера же ещё хотела зашить это чёртову дырку в кармане! Сейчас бы не пришлось торчать тут, стуча зубами от холода…

Внезапно позади меня раздаётся шорох. Вскакиваю с места, неловко крутанувшись на каблуках. Из раскрытой сумки вылетают ключи. Однако радости от нахождения пропажи я не испытываю, все чувства перекрывает шок. Потому что прямо на моих глазах буквально из-под земли появился пёс. Тот самый, из бабушкиного огорода и вчерашнего сна. Те же умные карие глаза, та же огненная шерсть. Именно огненная, чёрт возьми, потому что она буквально светится! Я оглядываюсь вокруг и не нахожу ничего, что могло бы придать ей это таинственное сияние – ни фар автомобиля, ни фонаря, ни отблеска жёлтых окон. Во сне это не казалось странным, но в реальности…

Зажмуриваюсь, как и тогда, в нашу первую встречу, надеясь избавиться от видения. Но пёс всё так же стоит на месте, терпеливо помахивая хвостом.

– Какого лешего? – шепчу я, хватаясь за неистово колотящееся сердце.

– Вр-р-р-аг р-р-рядом, – отчётливо рычит он, добивая меня окончательно.

С неестественным писком, которому могут позавидовать сурикаты, поднимаю ключи с земли и со всех ног бегу к подъезду.

Сознание более-менее возвращается только после горячего душа и кружки какао.

Итак, я видела то, что видела, и слышала то, что слышала. Списать на таблетки теперь уже не получится. Одно из двух: или у меня развивается шизофрения, или волшебный пёс существует на самом деле.

Ха! Волшебный пёс. Существует. На самом деле.

Это даже звучит абсурдно. За одно это предположение меня можно смело отправлять в психушку. Учитывая то, что я тогда сотворила с Женькой во сне, там мне самое место.

Опять же, его отец уверял, что со мной всё в порядке. Что тот стихийный всплеск агрессии – лишь следствие хронического стресса и тяжёлой травмы. Хорошо. Допустим, что я не страдаю психическим расстройством, но тогда что это было?

А Александр? Он-то вообще был реальным? Может, я просто сплю? Отключилась в машине у Толика, увидев аварию?

– Ауч! – шиплю я, почувствовав боль в пальце, который ткнула зубочисткой.

Значит, не сплю.

Это подтверждает и явившийся вскоре Александр. После всего случившегося чутьё подсказывает не открывать ему.

– Прости, я не одета, поэтому не могу тебя впустить, – говорю первое, что пришло в голову.

– Понимаю. Просто хотел извиниться за своё исчезновение и убедиться, что с тобой всё в порядке.

– Извинения приняты, – отвечаю чуть мягче, польщённая его заботой, но тут же настораживаюсь. – А как ты узнал, где я живу?

– Э-э, я не знал. Просто интуиция.

Какое-то слабое объяснение. От мысли, что нас разделяет довольно прочная дверь, становится чуть спокойнее.

– Могу я тебя попросить кое о чём? – тем временем спрашивает он.

Я медлю с ответом, покручивая в голове самые жуткие варианты, но в конечном счёте говорю:

– Конечно.

– По возможности не выходи из дома после полуночи одна, хорошо?

У меня подгибаются ноги от того, каким тоном он этого говорит. В голове возникают дурные ассоциации со старыми фильмами про маньяков, которые подобными предупреждениями сводили с ума будущих жертв.

– Я видел пару раз, как ты возвращаешься очень поздно. Это небезопасно, понимаешь? – продолжает Александр, испугав меня ещё больше.

Чудо-пёс сказал: «Враг рядом». А что, если…?

Предположение о том, что Александр на самом деле далеко не такой славный парень, каким хочет казаться, вызывает дрожь. Я инстинктивно пячусь от двери, невольно представив сцену из старого ужастика.

– Спасибо за заботу, конечно, но я вполне могу за себя постоять.

– И всё же…

– Я же сказала, что могу за себя постоять! – перебиваю, повысив голос, и для большей грозности добавляю. – И вообще у меня много знакомых в полиции. Так что, если кто-то захочет причинить мне вред, он сильно об это пожалеет.

– Ладно. Прости, если доставил неудобства. Доброй ночи.

– И тебе, – выпаливаю так же раздражённо и осторожно заглядываю в глазок. Александр ещё пять минут стоит перед дверью и только потом скрывается в лифте, что только усиливает мои подозрения.

Господи, мало мне говорящих собак! Теперь ещё и маньяки…

Глава 9

Сын министра сельского хозяйства стал виновником участником ДТП со смертельным исходом

23 октября около 19:00 недалеко от нового микрорайона «Солнечный» 24-летний водитель Lexus LX 570, будучи в нетрезвом состоянии, выехал на встречную полосу и столкнулся с автомобилем LADA Kalina, где находилась семейная пара с детьми. Мужчина и старший ребёнок скончались на месте, пятилетняя девочка – по дороге в больницу. Женщина пережила их всего на сутки. Установлено, что за рулём Lexus находился Сергей Громов – сын министра сельского хозяйства, за которым уже числится несколько грубых нарушений ПДД. Водителем LADA оказался 46-летний учитель географии школы №34 Алексей Литвинов. По предварительным данным, Громов возвращался из дачного посёлка Озёрный, где он отмечал день рождения однокурсника. Детали аварии устанавливаются, ведётся следствие.

В четвёртый раз перечитываю правленый текст новости с ярко-красной припиской внизу страницы: «Что за глупые домыслы? Вы журналист или писатель-фантаст?» – и едва не плачу от обиды. Со слов Александра, Громов едва стоял на ногах, когда его опрашивали, да и десяток очевидцев это наверняка могут подтвердить. Только вот в пресс-релизе, высланном УМВД об этом ни слова. Сотрудник полиции, с которым я имела честь беседовать, на все вопросы нашёл весьма убедительные аргументы. Якобы слабая координация Громова объясняется черепно-мозговой травмой, полученной в результате столкновения. А вот свидетели как раз находились в нетрезвом состоянии, следовательно, их показания не могут быть приложены к делу. Карта памяти в видеорегистраторе Калины не подлежит восстановлению, а у Громова-младшего данного приспособления отродясь не было. Какая неожиданность! И вообще, он добропорядочный гражданин, никаких нарушений ранее за ним не числилось.

Пришлось обратиться к Виталику. Он добыл через знакомого гаишника из базы штрафы, приходящие на имя родного дяди Громова, который по документам числился владельцем Лексуса. Никакой изобретательности, всё те же избитые уловки. Опытный следователь мог бы собрать достаточно материала для возбуждения уголовного дела. Но, похоже, никто из скровских представителей закона в этом не заинтересован. У несчастных Литвиновых не осталось живых родственников, жаждущих добиться справедливости. А общественное мнение, как я успела заметить, в Скрове мало кого волнует. Если местная пресса так бездарно скрывает значимые детали, чего уж говорить о простых горожанах. Всё, на что их хватает – писать гневные комментарии в соцсетях и судиться с коммунальщиками.

– Забей на него, – Толик шумно затягивается и подаёт раскрытую пачку. Навязчивый голос в голове просит поддаться искушению, но я нахожу в себе силы вежливо отказаться. Сейчас не лучшее время для возвращения к вредным привычкам.

Парень пожимает плечами и кладёт сигареты обратно в карман пиджака. Последнее время я частенько составляю Толику компанию во время перекуров и как бы между делом изливаю душу. Эти пятиминутные сеансы психотерапии уже стали традицией. От мысли, что Толик постепенно превращается в «женькозаменителя», тошно, но с ним правда комфортно. Он приятный парень, с которым можно обсудить начальника-козла и другие рабочие моменты.

– Флакон просто чувствует, что ты сильная. Конкуренция, все дела. Поэтому и мучает.

Я недовольно фыркаю и опускаюсь на уличный диванчик, который, по всей видимости, когда-то стоял в одном из парков Скрова.

– Это бессмыслица какая-то. Сильным сотрудникам, наоборот, дают шанс проявить себя. А я строчу новости о ремонте канализации, когда прямо из-под носа уходит горячий материал.

Толик выпускает вверх тонкие колечки дыма и виновато косится на меня. Его голубые глаза светятся сочувствием и какой-то странной нежностью.

– Я тебя не виню, – преодолевая неловкость, говорю я. Вроде бы вышло убедительно.

Мне известно, почему Толик держится за это место. Он единственный кормилец в семье, способный обеспечить нормальное образование младшей сестре и помощь матери в уходе за отцом-инвалидом. Поэтому ему приходится терпеть все заскоки Владимира. И мне искренне не хочется давить на его совесть. Но у меня тоже нервы не железные.

– Просто не могу понять, неужели никто не может вышвырнуть его из редакторского кресла? Ты бы, например, с этой должностью справился лучше!

Толик едва не давится дымом, глядя на меня, как на инопланетянку.

– Ань, прости, но ты будто с луны свалилась. – Резвый огонек съедает сигарету до самого фильтра, и парень нервно тушит окурок о край старой пепельницы в виде ракушки. – Газету спонсирует региональное правительство, а Флакон – одобренная сверху кандидатура. У нас у всех руки связаны.

Ну теперь ясно. Значит, все обещания по поводу моего перевода в отдел криминальных новостей – пустой звук. Даже если Владимир искренне захочет это сделать, ему попросту не позволят.

– Вот сво… – закончить мысль мне не даёт скрип тяжёлой двери.

– Я тебя обыскалась! – восклицает Таня и плюхается рядом на диванчик. – Ты так яростно пронеслась мимо, будто нашего Волдика прикончила и решила сбежать из страны.

– Ну сколько раз повторять, – театрально возмущается Толик. – Он Флакон, Фла-кон, а никакой не «Волдик». Долбаные поттероманы.

Наш дружный хохот заполняет собой курилку. Клянусь, иногда только эти люди со своим специфическим чувством юмора и заставляют меня подняться утром из постели.

– А знаешь, что, Ань? – просмеявшись говорит Толик. – Тебе надо завести блог с анонимными расследованиями. Все ресурсы у тебя для этого есть: талант, хватка, связи. Ну и мы с Таней. – Парень заговорщицки подмигивает. – Никто в жизни не догадается.

***

Половину субботы пришлось потратить на бессмысленную штамповку новостей. К счастью, лишь до того момента, пока Фалконе находился в офисе. После обеда Толик радушно согласился отпустить меня на задание. Грешно пользоваться его добротой, но в данном случае цель оправдывает средства. Я собираюсь наведаться на квартиру дядюшки Громова-младшего и лично убедиться в том, что его драгоценный племянничек отсиживается там, а не лежит в больнице с черепно-мозговой травмой, как пишут в газетах.

Дверь открывает гладковыбритый амбал с явными признаками интеллектуальной инвалидности на лице. Смерив меня пристальным взглядом, бугай неприветливо рявкает:

– Вам чего?

– Здрасьте, я подруга Серёжи, вот пришла его навестить.

Старательно хлопаю ресницами, изображая недалёкую девицу. Судя по соцсетям, это как раз типаж Громова.

– Сергей Валерьевич никого не принимает.

– О, так он всё-таки тут?

– В больнице он, – исправляется громила, сообразив, что болтнул лишнего. – Там и навещайте.

– Странно, а мне сказали, что его выписали, и он у дяди гостит.

Моя настойчивость охраннику явно не нравится. Он смотрит на меня, опасно играя желваками.

– Значит, перепутали.

Тут из-за его спины появляется второй качок, чуть моложе и ниже ростом.

– Дэн, проблемы? – манерно тянет он, недобро зыркнув в мою сторону.

– Нет, дамочка просто потерялась, – бросает бритоголовый через плечо. – Но уже уходит.

– Да? – громила вновь обращается ко мне, выразительно щёлкнув костяшками пальцев.

Видимо, адреналин затуманивает мозг, раз вместо покорного согласия я выдаю совершенно противоположный ответ. Охранники, не ожидавшие отпора, зависают на несколько секунд, а затем всё резко приходит в движение. Тот, что пониже, выскакивает из-за напарника и яростно хватает меня за ворот джинсовки, чуть отрывая от пола. Однако что бы он ни собирался со мной сделать, его прерывает некто, спускающийся в этот момент по лестнице.

– Внимание, подписчики, среди бела дня хулиганы на девушку нападают. Куда смотрят наши правоохранительные органы? – раздаётся сзади насмешливый голос.

– Слышь, сопляк, камеру убери! – рявкает Дэн.

– Поздно, братцы, вы в прямом эфире.

– Да ты знаешь, кто наш…

– Тихо! – осаждает товарища Дэн.

– Вы лучше девушку отпустите, пока моя подписота сюда наряд не вызвала.

Хватка ослабевает, и я, наконец, могу увидеть своего спасителя. Кислотно-оранжевая ветровка делает его спутанные рыжие волосы ещё более яркими. Почти прозрачные голубые глаза сияют озорством и молодостью.

– Так-то лучше, – удовлетворенно кивает парень и, схватив меня за локоть, осторожно уводит вниз, не переставая при этом снимать амбалов. Пройдя спокойно два пролёта, мы внезапно ускоряемся. Я едва успеваю переставлять ноги.

– Эй, можно чуть медленнее? – хриплю, огибая очередной пролёт. – Мне не пятнадцать.

– Нельзя, – отмахивается он и тянет меня дальше.

Выскочив из подъезда, парень припускает ещё сильнее, однако руки моей так и не отпускает. Приходится подчиниться. Мы петляем между детских площадок, парковок и ровно подстриженных голых кустов, пока, наконец, не оказываемся в небольшом сквере, в центре которого стоит большой искусственный дуб. Рядом с ним – маленькая табличка:

Парень устало валится прямо на траву под ним. Недолго думая следую его примеру.

– Чё они от вас хотели? – спрашивает он, отдышавшись.

– Я журналист. Видимо, вопросы мои не понравились, – поясняю, не вдаваясь в подробности.

– Круто.

– Ты правда их в эфир пустил?

– Не, – бесхитростно отвечает парень. – Просто сымпровизировал удачно.

Смотрю на его довольное веснушчатое лицо и не могу удержаться от смеха.

– Ловко ты. Молодец!

Парень вспыхивает и отводит взгляд. Знакомая реакция. Мне тоже неловко слышать комплименты. Женька говорил, это всё из детства: родители мало хвалили или ставили слишком высокую планку. В моём случае, скорее, второе. Отец не давал расслабиться между преодолением препятствий. Освоила шашки? Умница, переходим на шахматы! Выиграла областную олимпиаду по истории? Отлично, начинаем готовиться к всероссийской! И так абсолютно во всём.

– Только зря ты с этими ребятами связался, – добавляю, помолчав недолго. – Это охрана Громова.

Парень удивленно присвистывает, округлив без того большие глаза.

– Чё прям того самого Громова? Который ДТП устроил недавно?

– Он самый.

– Вот блин! – сокрушается рыжеволосый. – Знал бы раньше, под дверью ему нас… гадил.

Меня смешит его не слишком изящный эвфемизм. К счастью, парня это ничуть не оскорбляет.

– Тебя хоть как зовут, блогер?

– Богдан.

– Красивое имя. А меня Анна Андреевна.

Парень хихикает.

– Извините, – спохватывается он. – Просто вы как-то слишком молоды для Анны Андреевны. И если это защита от подкатов, то не парьтесь, у меня девушка есть.

Теперь уже краснеть приходится мне, так что я быстро съезжаю с темы.

– За что ты так недолюбливаешь Громова?

– Что он, что папаша его – одна малина.

Парень с чувством пинает бордюр, и я только сейчас замечаю, что его некогда белые кроссовки уже давно износились. Как и спортивные штаны с вытянутыми коленями.

– Батя в заповеднике Медведевском всю жизнь работал. А тут пришёл этот министр-недоучка и поувольнял всех к чертям. Своих поставил, чтобы по-тихому лес рубить и китайцам задарма продавать. И выродок его ничем не лучше. Говорят, что дачу себе посреди заповедника собрался строить. Мы с пацанами видели весной, как туда бульдозер ехал и фуры со стройматериалами.

– Это же незаконно!

– Для таких, как они, всё, за что можно заплатить, законно.

После откровений Богдана злость на семейку Громовых вспыхивает ещё ярче. Да кем они себя возомнили? Думают, деньги помогут избежать наказания за всё зло, принесенное бедным скровчанам? Ну уж нет.

– Знаешь, Богдан, это здорово, что мы встретились. Ты бы мне очень пригодился в одном проекте.

– Серьёзно? – оживляется парень. – А чё делать нужно?

– Сможешь последить за той квартирой: кто туда заходит, кто выходит?

– Без проблем.

– Если увидишь Громова, фоткай и сразу пиши мне, ладно?

– Добро.

Слишком ярый энтузиазм в глазах нового знакомого заставляет пожалеть о своём решении. Не хватало ещё, чтобы парнишка по моей вине впутался в неприятности.

– Только прошу тебя, без фанатизма. Не рискуй лишний раз. У тебя внешность яркая – эти двое из ларца тебя явно запомнили, так что сильно не светись. Хорошо?

– Да ладно, Аннандреевна, я ж не совсем олень – фильмы про шпионов смотрел.

– Смешной же ты, – слегка взлохмачиваю рыжую шевелюру и прошу его записать свой номер в мой мобильник.