Читать онлайн От Ренессанса до Барокко бесплатно

© Долгополов И. В., наследник, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Сандро Боттичелли

Звонко поют колокола славной Флоренции. Их веселый гуд несется над зелеными волнами Арно, старым мостом Понте Веккио, морем черепичных крыш, островерхими шпилями Санта Мария Новелла, Санто Спирито, Санта-Кроче туда, наверх, на холм Сан-Миньято. Отсюда, словно с птичьего полета, видна древняя столица Тосканы, подернутая прозрачной голубоватой дымкой. Перед взором открывается неповторимая панорама, которую венчает огромный купол собора Санта-Мария дель Фьоре. Гудят, гудят колокола Фьоренцы, и радость охватывает душу, когда, будто гонимый лучами утреннего солнца, вместе с сотнями людей, толпящимися по узким улочкам города, вдруг оказываешься в самом центре – на пьяцца Синьории. Здесь, как во сне, предстают юный гигант – «Давид» Микеланджело, ваяния Верроккио, Донателло, Челлини, гордая, неприступная башня палаццо Веккио. Открываются врата галереи Уффици, и среди других шедевров мирового искусства – картины Боттичелли и Леонардо, великих флорентийцев. Влекущий и дивный мир итальянского Ренессанса переполняет и чарует сердце. Когда к вечеру бредешь усталый по гулким плитам пьяцца Синьории, внезапно замечаешь под ногами будто вбитый в мостовую металлический диск. Что это? Здесь на костре был сожжен Савонарола. Вмиг окружающий идиллический мир обретает иную, неоднозначную плоть. Словно разбуженный, тут же вспоминаешь сложное, порою страшное время, когда были созданы многие, многие непреходящие ценности мировой культуры. Будто другое, беспощадное солнце озаряет суровый фасад палаццо Веккио, и становятся заметны странные деревянные балки, торчащие из окон. Что это? На них вешали казненных заговорщиков и иных злодеев. Для устрашения и нравоучения.

В 1445 году во Флоренции «родился Алессандро, прозванный Сандро, от Мариано ди Ванни ди Амедео Филипени и жены его Смеральды». Знали ли достопочтенный флорентийский дубильщик кожи и его супруга, что у них в доме на Новой улице, в квартале Санта Мария Новелла, растет не просто их сын Сандро – странный и непокорный малыш, а юное существо, пребывающее в своем особом мире, куда не было входа никому? Что все щелчки, пинки, нравоучения и угрозы, которые были обращены к мальчишке, совершенно не задевали его крошечное, но гордое сердце, в котором приютилась неведомая красота?

Юный Боттичелли заглядывался на звездную россыпь Млечного Пути и запоминал навсегда теплые розовые блики утренней зари, мелькнувшие на склоненном над ним лице матери. Глаз Сандро с пронзительной остротой ощущал трепетную хрупкость серебристых паутинок и строгую четкость взметнувшихся в небо черных кипарисов и пиний. Он грезил, фантазировал, но всегда зорко всматривался в окружающий его дивный мир. Он прилежно наблюдал, как переплетались линии ветвей и белые силуэты античных статуй, как диковинно преображались под дуновением ветра формы облаков, плывущих по реке, пристально следил за причудливыми тенями, бежавшими за фигурами девушек. Прислушивался к пению птиц и шепоту сада.

Однажды Алессандро принес домой ветку цветущей черешни и заснул, обняв ее душистые побеги. Словом, он был мальчик необыкновенный.

Но ведь никто не знал еще одного секрета Сандро. Совсем рядышком с домом стояла церковь Санта Мария Новелла. Малыш частенько, пока его сверстники играли в мяч или купались в Арно, втихомолку проникал в темные прохладные ее приделы, подолгу рассматривая фреску Мазаччо. Он, конечно, не знал тогда ни имени художника и, наверное, не понимал сюжета росписи, но и у него в памяти осталось прекрасное, загадочное искусство. Когда он подрос, то стал уходить подальше от родительского гнезда, бродил и глядел, глядел на фрески, статуи, прекрасные храмы Флоренции. Так он постигал душу своего города. Он все чаще вглядывался в лица людей и мучительно думал, как ему высказать все то, что накопилось на сердце. Случай помог ему.

Джорджо Вазари – биограф знаменитых итальянских художников – рассказывает, что отец юного Боттичелли, «которому надоела эта взбалмошная голова, отдал его, отчаявшись, обучаться ювелирному делу у своего кума, прозванного Боттичелли». Как известно, Вазари был великий путаник и никакого кума нигде обнаружить не удалось. Однако суть была не в этом. Сандро на первых порах томился и изнывал, когда наставник показывал ему, как взвешивать металл, или заставлял готовить инструмент к работе. Затем по ходу дела юноша стал рисовать… Но главное случилось позже. Как-то с утра Сандро нашел в стенном шкафу мастерской краски и кисти. Баночки с темперой стояли на пыльной полке, кисти валялись в углу. И когда Алессандро робко провел свою первую линию краской по чистому листу бумаги, он вмиг понял, что обрел свое счастье.

Надо же было случиться, что Боттичелли, уже выполнив много прекрасных работ и завоевав известность во Флоренции как мастер первой руки, вдруг, по словам Вазари, «получил заказ на небольшую дощечку с фигурами, всего в три четверти локтя каждая, которая была помещена в церкви Санта Мария Новелла…» (Вспомните мальчика Сандро, бегавшего туда любоваться фреской Мазаччо.) Наконец Боттичелли представился случай украсить соседний с его родным домом храм. И вот перед нами картина «Поклонение волхвов». Это произведение окончено около 1478 года и принесло широкую славу живописцу. Нельзя не заметить схожесть коленопреклоненной фигуры Козимо Медичи и персонажа фрески Мазаччо.

Но вернемся, однако, к библейской легенде. Итак, Сандро не без влияния заказчиков изобразил в роли волхвов и других гостей могущественных представителей рода Медичи, живых и усопших: Козимо, Пьеро, Джованни, Джулиано и, конечно, самого Лоренцо, прозванного Великолепным. Их окружают родичи, друзья – поэты, философы, ученые. Себя живописец поставил в стороне. Он словно отвернулся от происходящего действа. В сей отстраненности удивительная черта характера Боттичелли, весьма самостоятельного и склонного к глубокому анализу бытия. Он был поистине человеком эпохи Ренессанса. Это и о нем написал Пико делла Мирандола: «Я ставлю тебя в центр мира, чтобы оттуда тебе было удобно обозревать все, что есть в мире». И Сандро Боттичелли всю жизнь гордо и самоотреченно следовал данному завету.

Испытующе, немного грустно глядят на нас из пятисотлетнего далека прозрачные, светлые глаза Сандро. Непокорные волнистые пряди волос скрывают невысокий чистый лоб. Напряженно вздеты брови. Набухли тяжелые веки, приподнялись ресницы и открыли строгий и пристальный взор. Художник будто всматривается в будущее и пытается прочитать судьбу каждого из изображенных своих современников. И эта мучительная работа мысли придала особую значительность и духовность выражению его лица. Он будто предчувствует неотвратимую десницу рока, простершуюся над Медичи – сегодняшними владыками Флоренции. Он пишет их блистательными и всесильными. Но взгляните на Джулиано, и вас потрясет интуиция художника, будто предчувствовавшего скорую трагическую гибель этого молодого человека.

А пока на картине «Поклонение волхвов» лицедействуют, суетятся поэты, рассуждают философы.

Странные багровые тени метались по мощной каменной кладке стен. Бронзовые светильники то вспыхивали, то гасли. Их трепетное пламя мерцало на узорчатых старых щитах, массивных зазубренных мечах, острых позолоченных копьях, украшавших зал. Алые блики озаряли серые, усталые, помятые лица гостей. Огонь факелов сверкал в драгоценных рубинах, изумрудах, алмазах, рассыпанных обильно по платьям и прическам дам. Близился рассвет. Его робкое сияние проникало сквозь зашторенные окна. Синие холодные искры приближающегося утра играли в тонких гранях богатой посуды. За тяжелыми роскошными драпировками, за коваными решетками где-то прорывая черный заслон пиний и мирт, брезжила заря. В зале было душно. Неясный говор, нежный шепот, невнятный лепет струн, приглушенный хохоток, звон бокалов… Во главе овального стола сидел Лоренцо Медичи. Его нервное некрасивое лицо с крупным носом, квадратным подбородком было задумчиво. Пухлый чувственный рот болезненно кривился. Вдруг тонкие, будто нарисованные, брови поднялись, упрямый лоб наморщился. Лоренцо положил крепкую узловатую руку на плечо соседа и сказал: «Анджело, прочти строки из стансов о джостре. Ты видишь, как тоскует Джулиано?» Поэт опустил глаза. Но это было минутное раздумье. Он приподнялся, вытянул руку – зазвездились перстни. Наступила тишина. Анджело раскрыл рот, и… вместо стихов гости внезапно услыхали стон. Поэт разрыдался. «Не могу, – прошептал Полициано, – я вспомнил Симонетту». «Читай!» – резко вскрикнул Лоренцо Великолепный.

Первые голубые лучи рассвета выхватили из пурпурных сумерек мокрое от слез лицо поэта:

Сандро Боттичелли. Весна 1482. Галерея Уффици, Флоренция

Полициано оборвал строку. Миг царило безмолвие. Казалось, колыхнулись занавеси и вместе с лучами зари к живым влетела душа Симонетты Веспуччи… Высокий стройный Джулиано Медичи со смоляной гривой волос, обрамлявших чеканное, словно литое из бронзы лицо, подошел к стихотворцу и нежно обнял его. «Ты сделал невозможное, – проговорил Джулиано, – твои стихи заставили жить среди нас несравненную Симонетту».

Боттичелли задумался. Он стоял в тени глубокой ниши. Художник тяжело переносил ночные дворцовые пиры, хотя любил застолье. Но вот здесь, на вилле Кастелло, он устал от шума, назойливых громких тостов, лести, криводушия – всего того, что сопровождает жизнь любого княжеского двора. Сын кожевника, Сандро отлично чувствовал, что здесь он чужой. Но самое неприятное было то, что живописец слишком остро видел. Иногда ему становилось не по себе от этой беззащитной открытости для его проникающего взора чужих тщательно скрываемых мыслей и желаний. Представьте, сколько наблюдал он зловещих задумок, маскируемых ловкой сладкой улыбкой!

Сандро Боттичелли. Весна 1482. Галерея Уффици, Флоренция. Фрагмент

Стихи Анджело Полициано он слушал далеко не первый раз. Ведь со времени знаменитой джостры – турнира, где победил сиятельный Джулиано, – прошло уже несколько лет. Но Боттичелли не только отлично видел, но и так же все помнил… Да и как можно было забыть великолепный праздник и красавца в ослепительном наряде из серебряной парчи, изукрашенном жемчугом, «принца юности» Джулиано Медичи, и рядом с ним «даму сердца», неповторимую его возлюбленную Симонетту Веспуччи? Не было ничего прекрасней этой пары. Казалось, жить бы им и радоваться. Судьба же решила по-своему. Загадочно, нелепо. Вскоре Симонетта умирает.

Итак, близилось утро. Боттичелли ждала картина, которую он начал и задумал назвать «Весна». Мастерская на Новой улице заждалась хозяина. «Нет, надо бежать», – подумал Сандро и через миг был в парке, окружавшем виллу.

Купол еще сумеречного майского неба опирался на темные башни кипарисов. Над самым горизонтом лучистая звезда встречала зарю. Роса сверкала на листьях, стеблях травы, рассыпалась миллионами искр. Боттичелли брел вдоль зеленых аллей, мимо уютных беседок, тенистых гротов. Его встречали белые мраморные призраки античных богов. Журчали фонтаны. Глубокий покой царил в природе. Тишина, казалось, объяла всю землю, и Сандро подумал, что минувшая ночь ему приснилась.

Внезапно перед глазами предстала молодая черешня. Прелестная, как невеста. «Она бела и в белое одета», – вспомнились стихи Полициано. Рассвет набирал силу, и в лучах солнца мнилось, что каждый цветок дерева словно повернулся к художнику. Боттичелли подошел ближе к черешне и робко прикоснулся к ее юному стволу.

Алессандро вдруг вспомнил детство и то, как он, мальчишка, сладко заснул, прижавшись к цветущей ветке. Дрожащая ладонь приникла к прохладной коре. Сандро ощутил, что какая-то дивная сила проникает в него. Художнику почудилось, будто он рождается вновь. Боттичелли чувствовал – или это ему снилось? – что молодые соки дерева струятся по его жилам.

Последнее, что запомнил Боттичелли, когда уходил домой, был хоровод белых черешен. Они медленно, очень медленно вели свой колдовской танец на фоне темной бархатной занавеси из кипарисов, мирт, пиний.

Восторг переполнил душу Сандро…

И снова наступила весна. Пронзительно запели дрозды. Зацвели сады Фьоренцы. На бледных лицах девушек выступили веснушки. Быстрее побежали вспененные воды Арно. И вновь озорные мальчишки гоняли по узеньким улицам столицы Тосканы свой немудреный тряпичный мяч. Воздух гудел от радостного перезвона колоколов.

Боттичелли заперся в мастерской. Не отвечал на стук в дверь, на записки друзей. Приходил работать вместе с зарей. Уходил затемно. Большая картина стояла на двух мольбертах. Она была тяжела, очень тяжела, эта загрунтованная доска. Но не менее тяжел был труд живописца, ликующий и горький. Ведь ничто не давалось легко. Об этом говорили кипы набросков, эскизов, рисунков, валявшихся на полу, приколотых к стенам. Подоконник студии был тесно уставлен чашками с темперой. На маленьком столике, украшенном мозаикой, в древней античной амфоре стояла хрупкая ветка черешни. Палитра Сандро была похожа на створку раковины-жемчужницы, так сиял перламутр красок на ее поверхности.

Художник писал «Весну». Он будто вспоминал все. Свое детство и фрески Мазаччо. Славного Фра Филиппо Липпи – первого учителя. Дивные ясные глаза Леонардо да Винчи, с которым подружился в боттеге Андреа Верроккио. Он мысленно бродил по тенистым паркам и любовался мраморными изваяниями Эллады. В его памяти вставали плодоносные долины, цветущие холмы Тосканы, танцы женщин, звуки лютни, вечерние песни, строгие линии стремительной кампанилы Джотто. Он глядел, глядел на белую ветку черешни в амфоре и вспоминал прекрасную Симонетту Веспуччи, джостру, Джулиано… Чудесный знакомый и таинственный мир претворялся у него в сердце. Но это стоило дорого. Боттичелли осунулся, похудел, скулы заострились. Морщины от напряжения и раздумий легли у надбровий, прочертили жестче углы сжатых губ. Сандро не брился, у него выросла борода. Лицо стало темным, будто опаленным. Только глаза, светлые диковатые глаза мастера сияли восторженно. Он любил. Любил неистово, страстно, неутолимо свою картину. Свою «Весну». Все его помыслы, мечты были устремлены к одному желанию – как донести, не расплескать чувства, показать людям во всей прелести чудотворение природы.

Пришел апрель 1478 года. По городу ползли недобрые слухи. Кто-то мутил народ. Старинная гордая семья Пацци плела паутину заговора. Не без помощи Ватикана, которому, как и им, надоела слава дома Медичи. Она мешала многим делам. И вот Пацци решили покончить с Лоренцо и Джулиано Медичи. Убить их. Ночные сборища на роскошных виллах и в богатейших дворцах становились все более шумными и зловещими. «Надо спешить, – кричал Франческо Пацци, – время не ждет!» Наконец было принято решение. В воскресенье, во время службы в соборе Санта-Репарата, братья Медичи будут заколоты.

Страшны страницы летописи тех дней. Даже мудрейший и опытнейший Никколо Макиавелли в своей «Истории Флоренции» содрогается от той меры коварства и лживости, которая позволила заговорщикам провожать молодого Джулиано в храм и забавлять его шутками, не забывая при этом «под предлогом дружеских объятий ощупать все его тело, чтобы убедиться, нет ли на нем кирасы». Главари заговора продолжали разыгрывать эту жуткую комедию предательства там, в церкви, окружая Лоренцо и Джулиано лицемерным оживлением и лестью. Притворство заглушило бдительность. Джулиано пал под ударами кинжалов. Лоренцо удалось спастись.

Сандро Боттичелли. Весна 1482. Галерея Уффици, Флоренция. Фрагмент

Наступила быстрая расплата. Пацци и их сообщники в ужасе бежали, но часть была схвачена.

«По всему городу, – пишет Макиавелли, – повсюду можно было видеть растерзанные тела убитых, которые несли насаженными на копья либо волокли по улицам…» Других заговорщиков обнаружили позднее. Судили и публично казнили.

Но это событие носило еще «мистический» характер. Флоренция содрогнулась от таинственной встречи двух дат – 26 апреля 1476 года и 26 апреля 1478 года. Это были день смерти Симонетты Веспуччи и день гибели ее возлюбленного Джулиано. Их разделили ровно два года. Вспомним, что в эпоху кватроченто еще горели костры, поэтому такое колдовское совпадение многими воспринималось как чудо.

Ну, а как Сандро Боттичелли? Ему срочно заказали написать фреску с изображением казненных главарей. Художник забросил «Весну». Рисовал с натуры, в самой гуще людей, на пьяцца Синьории, у палаццо Веккио. Трупы повешенных на окнах дворца главных заговорщиков возникали в набросках.

Живописец приходил в студию, бросал листы на пол. Падал в кресло. Рисунки казненных лежали рядом с эскизами к «Весне».

Так столкнулись в мастерской Боттичелли жизнь и смерть, свет и мрак.

Надо заметить, что фреска, исполненная Сандро, прожила недолго и не дошла до наших дней. Ее сколотили и уничтожили через некоторый срок, после падения рода Медичи… А картина «Весна» поныне является гордостью Флоренции, Италии, всего человечества.

Мало кто знает, что триста с лишним лет на тихой вилле Кастелло находилось в глубоком забвении одно из величайших творений. «Примавера» – «Весна», вечный памятник Симонетте Веспуччи. Картину заметили лишь в середине прошлого столетия, как, впрочем, и «Рождение Венеры».

«Весна». Всмотритесь пристальней в лицо Весны. Вас поразят русалочья лукавость, почти холодность прозрачного взора юной богини. Много, много исписано бумаги о загадке улыбки Моны Лизы – Джоконды, но разве родниковая свежесть губ Флоры не таит в себе ласковую, но со льдинкой завороженности тайну? В волшебной приветливости Весны – очарование природы, каждый год восстающей из мрака и хлада зимы навстречу горячему солнцу. Что-то призывно влекущее скрыто в гордой открытости этой белокурой девушки, усыпанной цветами. Но берегитесь: весна – пора опасная. Глядя на свободно идущую высокую стройную красавицу, невольно ощущаешь то странное и неожиданное чувство, которое возникает в жаркий майский полдень, когда внезапно вас настигает порыв холодного ветра, пахнущего сырой землей и талым снегом. Испытующе смотрит на нас Флора. Она одна обращена к зрителю. Все происходящее на картине лишь ее окружение. И Боттичелли создал чарующий, будто случайно увиденный момент из жизни природы, когда его освещенные на картине фигуры походят на цветущий сад, когда деревья, повинуясь дуновению ветра, чуть-чуть шевелят ветвями, как бы кружась в неуловимом танце. Несмотря на условность сюжета, пространства, перспективы «Весны», в ее основе лежит живое ощущение бытия.

Живопись Сандро Боттичелли прекрасна. Рисунок, линия предельно отточены. Но удивительно, что ювелирная чеканность исполнения деталей нисколько не мешает чувствовать состояние весеннего томления, всю магию этой мистерии, в которой словно слышится скрытое бурление соков земли.

Думается, что Боттичелли в миг окончания картины «Весна» был полностью охвачен святой верой в то, что красота спасет мир. И эта мысль, выраженная Достоевским в XIX веке, укрепляет вечную жизненность этого убеждения.

Рим. Жаркий полдень. Сикстинская капелла. Августовское солнце вливается через узорные решетки узких окон в огромное пустое помещение. Вдоль высоких стен прилепились леса.

Гулкая тишина. Пахнет сырой штукатуркой. Эхо доносит обрывки фраз. И снова безмолвие. Лишь порою слышатся плеск воды или звуки торопливых шагов по скрипучим доскам. Но воздух кажется пронизанным невидимыми силовыми полями. Идет молчаливое, но яростное соревнование. Лучших мастеров собрал папа Сикст IV, чтобы создать фрески, должные увековечить его имя. Боттичелли, Перуджино, Гирландайо, Филиппино сошлись в Сикстинской капелле.

Когда куранты пробили полдень, у ног Сандро Боттичелли из-за стропил лесов возникло довольное лицо его земляка Доменико Гирландайо. Он что-то жевал. Боттичелли в измазанной известкой и краской рубахе, косматый, небритый, походил скорее на бродягу, чем на руководителя росписей. Только светлые сияющие глаза помогали узнать любимца Флоренции. Сандро работал над фреской «Исцеление прокаженного и искушение Христа». В ту минуту он с превеликим тщанием выписывал черты лица племянника Сикста IV Джироламо Риарио. Надо заметить, что сам папа был уже изображен в центре росписи.

– Алессандро, – улыбнулся Гирландайо, и его толстый нос смешно сморщился, – ты перестарался. Племянник получился слишком резвый. В нем мало благочестия. И вообще пора отдохнуть и перекусить.

– Любезный земляк, погоди, надо записать остаток сырой штукатурки, и потом я твой верный и покорный слуга.

Вскоре друзья сидели в траттории. А потом, обильно отобедав, вдруг решили прокатиться, окунуться в море. Позади остались суетливая столица, грозные древние руины, дрязги и интриги папского двора.

Тирренское море… Пустынные, безлюдные пляжи. Гул прибоя, шорох камней. Лазурная чаша воды. Горячий упругий ветер рвал с плеч легкие плащи, бросал в лицо соленые брызги.

Доменико Гирландайо расхотел купаться, его клонило ко сну. Он расстелил плащ и решил вздремнуть. Боттичелли не стал тревожить коллегу. Пошел бродить вдоль моря.

Огромное пространство лежало перед живописцем. Величественное солнце клонилось к закату. Бездонное небо было чисто. Ни одна туча не омрачала его мерцающую бирюзу. Где-то в сиреневой дали небо и море сливались, и казалось, что они едины в своем щедром и добром сиянии.

Чего только не встречалось на песке! Осколки старинных амфор, выброшенные пучиной, клочковатые пряди водорослей.

Чьи-то забытые сандалии. И раковины, раковины – розовые, белые, голубые. Сандро поднял одну из них. Большая, с жемчужным отливом, она была чудом пропорции. Почти прозрачная тонкая раковина была будто сотворена безымянным ваятелем античности. Ветер плеснул в лицо Боттичелли пригоршню брызг.

Вечное, непостижимое море улыбалось художнику. Ведь оно видело Помпея, Цезаря, Суллу. Их давно нет, а бездна все гонит и гонит бесчисленные полчища волн на покатый берег. Порыв свежего ветра где-то сорвал листья, и они закружились над прибоем. Вдруг Сандро вспомнил Флоренцию, Анджело Полициано. И, как вспышка, из мрака забвения возникли строки:

Это были стансы из «Джостры». Симонетта, Симонетта, зачем ты пришла опять! Рука живописца сжимала хрупкую раковину. Неужели наконец он нашел новую тему?..

Пройдет время, и Алессандро создаст свой второй шедевр – «Рождение Венеры».

…Когда Боттичелли разбудил Гирландайо, уже был вечер. На лиловом небе загорелись звезды. Доменико, протерев глаза, не узнал Сандро. Лицо его потемнело, глубокие морщины прорезали лоб, веки покраснели. Он словно постарел.

Боттичелли показал молча ракушку и горько вздохнул.

– Ты стал натуралистом? – хмыкнул Гирландайо. – Тогда пора возвращаться к племяннику. Он ждет нас в Сикстинской капелле.

Сандро Боттичелли. Рождение Венеры 1482–1486. Галерея Уффици, Флоренция

«Рождение Венеры»… Первое и главное ощущение, которое испытываешь в Уффици, – светозарность картины. Будто сама целомудренная душа Сандро Боттичелли раскрывается перед вами во всей своей прекрасной сути. Хочется мгновенно забыть все мудреные толкования и рафинированные рассуждения, которые связаны с этим предельно ясным, чистым и открытым полотном. Приятие красоты, радость бытия, слияние человека и природы – могучий и чарующий лейтмотив этого тончайшего по композиции, форме, линиям, музыкальному ритму произведения флорентийского мастера. Свежесть мировидения автора читается в каждой ноте этой прелестной симфонии созвучий моря, неба, ветра, простора и красоты. «Рождение Венеры» – идеальное по чувству меры, такту и одновременно монументальному величественному решению сверхзадачи полотно, создавшее, как и «Весна», навечно «мир Боттичелли».

Великие полотна – всегда зеркало времени, в какую бы сложную аллегорическую форму ни облекал их художник и какую бы тончайшую метафору ни вкладывал в их решение. Вопрос только в том, что не каждая картина понятна с первого взгляда. Она порою требует пристального внимания, осмысления, определенной подготовки, знания. Попробуйте оценить сразу один из самых знаменитых холстов мира – «Сдача Бреды» Диего Веласкеса. Без расшифровки истории события, конкретного места, лица самого художника вы потеряете добрую половину ощущения очарования картины. Это относится к любому шедевру мирового искусства. Будь то «Ночной дозор» Рембрандта ван Рейна, «Свобода на баррикадах» Эжена Делакруа или «Боярыня Морозова» Василия Сурикова – все эти полотна не только дарят нам глубокое ощущение мира, красоту колорита, совершенство формы, но и требуют от зрителя пристального внимания, изучения истории, понимания творческого процесса создания произведения искусства…

…Что отличает творчество Сандро Боттичелли от манеры его современников – мастеров кватроченто, да, впрочем, и живописцев всех времен и народов? Это особая певучесть линии в каждой из его картин, необычайное чувство ритма, выраженное в тончайших нюансах и в прекрасной гармонии его «Весны» и «Рождения Венеры». Колорит Боттичелли музыкален, в нем всегда ясен лейтмотив произведения. Мало у кого в мировой живописи так звучит пластика линии, движения и взволнованного, глубоко лирического, далекого от мифологического или иных схем сюжета. Художник сам режиссер и композитор своих творений. Он не пользуется ходульными канонами, потому его картины так волнуют современного зрителя своей поэзией и первичностью мировидения.

Как Микеланджело в своих фресках создал символ мужественного, могучего человека-борца, так Боттичелли в своих картинах-поэмах сотворил образ одухотворенной женской красоты.

Мир Боттичелли сложен и неоднозначен. В нем живут прекрасные мадонны и зловещая Клевета. Ликующая Весна («Примавера») и опустошенная Покинутая («Дерелитта»). Великий флорентийский мастер близок нам как живописец, воспевший всепобедность красоты, света. Его дар целиком был отдан трудной и великолепной эпохе – Ренессансу. Безусловно, на его творчество влияли и готика, и античность, но смысл в том, что Сандро Боттичелли открыл новую красоту.

Наступил 1495 год. Боттичелли пятьдесят лет. Итоги неутешительны. То, во что он верил, к чему стремился, – все обратилось в прах и тлен, оказалось сметенным и растоптанным. Пришло крушение его идеалов. Сандро наивно верил во всепобедность красоты, гармонии, искусства. Но судьба предложила ему жестокие реалии, разрушившие эту его святую веру. Ему осталось лишь одиночество. Сиротливость Боттичелли в эти годы – свидетельство несовершенства общества, в котором он жил.

Сандро Боттичелли. Рождение Венеры 1482–1486. Галерея Уффици, Флоренция. Фрагмент

Несколько строк истории. В 1492 году в страшных мучениях умирает Лоренцо Медичи. Его противник Савонарола на какое-то время увлекает своими страстными проповедями Боттичелли, но художник никогда не примыкает к так называемым «плаксам» – сторонникам Савонаролы. Во Флоренции горят костры, на них сжигают «суету сует» – творения живописи, поэзии, музыкальные инструменты. Но вскоре пламя костра на пьяцца Синьории сжигает бездыханное тело самого Савонаролы… Таковы переломы и перепады сложной летописи кватроченто.

1495 год. Боттичелли пишет «Покинутую». Немая тишина… Может быть, миг тому назад площадка перед закрытыми дверями была полна движения. Молодая женщина рвалась, стучалась в замкнутые ворота. Металась по ступеням. Рвала на себе одежду. Кричала. Звала кого-то. Зловещее молчание воцарилось у массивных, сложенных из циклопических глыб стен. Победило отчаяние. Наступила безысходность.

Какой страшный путь должен был пройти художник, чтобы после «Весны» – гимна юности, радости, жизни – создать через семнадцать лет «Покинутую». Поистине символ краха судьбы.

По своей экспрессии, композиционному строю, ритму, колориту эта картина опередила свою эпоху почти на пять веков.

Думается, что картина суть отражение состояния души художника. Его переживаний и дум. Подведение неких полувековых замет. Смятение самого Боттичелли перед безысходностью собственных жизненных усилий в условиях и сложного, и трагического времени…

Ночь. Ноябрьский студеный ветер воет, стучится в окна домика Боттичелли, расположенного у ворот Сан-Фернандо. Неуютно, тоскливо. Даже веселый огонь очага не может развеять тяжкие думы. Трещат сухие поленья, сыплются искры, озаряя тусклые, старые, морщинистые лица Сандро Боттичелли и его брата Симоне Филипепи. Вот уже глухо пробили три раза ветхие часы с бронзовой статуэткой Меркурия. Братьям не спится. Неспешно ворошат они тревожные, горькие будни Флоренции последних лет. Смутное, нелегкое время переживает их родной город. Скоро, очень скоро наступит новый век, до встречи его остались считаные дни, а надежды на перемены к лучшему нет. Судачат, вздыхают. Внезапно в эту долгую ночь 1499 года так разоткровенничались эти близкие и далекие люди. Симоне (как он позже запишет в своем дневнике) спросил Алессандро, что он знает достоверно о судьбе брата Джироламо Савонаролы. Сандро рассказал о том, какой разговор происходил у него в этот день в его мастерской с Доффо Спини о делах брата Джироламо. Когда Сандро, знавший Доффо как любителя его картин, попросил сказать чистую правду о том, за какие грехи был подвергнут позорной смерти брат Джироламо, Доффо ответил ему: «Сказать тебе правду, Сандро? У него не только не нашли смертных грехов, но и вообще никаких, даже более мелких, обнаружено не было».

Сандро Боттичелли. Покинутая 1495. Палаццо Паллавичини-Роспильози, Рим

Долго, долго оцепенело смотрел Симоне Филипепи на языки пламени, словно видя в них багровые отсветы того большого костра. Молча встал, обнял брата и ушел, оставив художника с его мыслями у догорающего очага. Огонь умирал. По угасавшим углям скользили то синеватые, то оранжевые блики. Ветер стих. В наступившей тишине жутко глазели черные дыры окон. Боттичелли почудилось, что зимняя мгла вольется в комнату, погасит очаг и он захлебнется в дымной тьме. Алессандро подбросил щепок. Алые сполохи ярко вспыхнули. Горбатая страшная тень скорчилась на стене… Старость. «Ах, только сейчас начинаешь понимать, – подумал Сандро, – сколько в жизни натворено глупостей, сколько потеряно, ушло невозвратных лет».

Вдруг Боттичелли показалось, что в окне проплыла белая фигура. Из открытой двери внезапно пахнуло утренней свежестью трав, ароматом цветущего сада.

Тихий смех Симонетты раздался за спиной Алессандро.

В черном пролете дверей стояла Весна. В тонких руках ее была белая пушистая ветка черешни. В русых распущенных волосах Флоры вплетена гирлянда живых цветов.

– Здравствуй, Боттичелли, – прожурчал мелодичный голос.

Дрожь прошла по спине художника. Он вцепился влажными руками в поручни кресла. Сандро почувствовал, что еще миг, и он задохнется от страха. И тут он увидел отражение лица Флоры в овале старого зеркала венецианской работы. Его поразила странная улыбка Весны.

– Почему я не вижу твоих новых работ, Сандро?

Боттичелли молчал. Тысячи ответов теснились в его разгоряченной голове. Кровь стучала в висках. Он силился встать. Колени подогнулись. Силы изменили ему.

– Не можешь ответить? – прошептала Весна. – Хорошо, я помогу. Ты забыл о Весне. Разлюбил людей. Не веришь им. Видишь кругом лишь коварство, клевету, ненависть, предательство. Только мрак. В тебя вошла Зима. Так жить нельзя.

Флора подняла высоко ветку цветущей черешни. Дивный свет разлился вокруг. Будто вихрь закружил лепестки белых цветов. Словно вьюга запорошила комнату. Закачалось и упало старое тяжелое зеркало. Тысячи осколков усыпали пол.

Вой ветра и холод разбудили Боттичелли.

Пол был усыпан седой золой.

…Последние десять лет жизни, а умер Сандро в 1510 году, он почти ничего не писал. В «Книге мертвых» цеха врачей и аптекарей было сказано, что Боттичелли скончался 17 мая и был похоронен на кладбище церкви Всех святых во Флоренции.

Душный бензиновый чад повис над Римом. В пепельном мареве мнились призрачными могучие руины былого величия столицы мира. Купол собора святого Петра таял в мышиного цвета небе. Казалось, даже циклопические глыбы травертина и мрамора, из которых воздвигнуты все эти триумфальные арки, победные колонны, форумы, были изъедены зноем и смогом. XX век. Он перевалил в последнюю четверть в нефтяном угаре и прахе древних цивилизаций.

Ватикан. 1975 год. Совершенно пусты, будто вымершие, прохладные, снабженные «кондишен» гулкие помещения экспозиции «Современная религиозная живопись». Десятки залов. Сотни полотен. Одинокие полусонные фигуры служителей. Стылый блеск паркета. Тихо. Только со стен кричало, орало, корчилось, пугало, издевалось над твоим разумом то, что должно было называться искусством, или то, что когда-то гордо именовалось живописью. Но само это слово звучало кощунственно в применении к этим картинам. Это была смертопись.

Серый жуткий хаос из смятых кубов, рваных треугольников, исковерканных квадратов. Тяжелые дорогие рамы, из которых на вас скалились черные провалы беззубых ртов, пробитые, проломанные черепа, грозили десницы зеленовато-коричневых, иссушенных, как мумии, калек. Кресты, сполохи, мрак, исступление черной бездны – лейтмотив этих холстов. Самое зловещее было в том, что сборище монстров находилось всего в нескольких десятках метров от Сикстинской капеллы, где, несмотря на строгий регламент заказа, торжествовал Человек! Грешный, смертный, любящий и ненавидящий. Гений Микеланджело, Боттичелли и других мастеров, принимавших участие в росписях, заставил по-особому звучать старые легенды, и в них оказалось воспетым величие рода людского.

И снова перед глазами анфилада «Религиозная живопись». И вновь неотступно возникает вопрос: неужели человечество, придя в XX век к высотам науки, техники, знания, достойно такого распада, растления в области культуры? Кому нужно искусство пугающее, унижающее достоинство человека, оглупляющее его душу? Кто оплачивает, подталкивает, захваливает этих художников, бардов цинизма, уродства, хаоса, сеющих смятение в умах своими отталкивающими произведениями?

Кто они?

Прочтите строки, написанные американским писателем Рэем Дугласом Брэдбери, и вы получите исчерпывающий ответ:

«Откуда они приходят? Из праха. Откуда они появляются? Из могилы. Разве кровь наполняет их жилы? Нет: ночной ветер… Они сеют семена смятения в человеческой душе, поедают плоть разума, насыщают могилу грешниками. Они неистовствуют заранее. В порывах ветра и под дождем они бегают туда и сюда, подкрадываются, пробираются, просачиваются, движутся, делают полную луну мрачной и чистую струящуюся воду мутной. Паутина внимает им, дождь разрушает мир. Таковы они, люди осени, остерегайтесь их…»

К счастью для цивилизации, кроме этих убогих «людей осени» были, будут и есть «люди весны», утверждающие победность красоты, жизни, мира на Земле. Это они помогают верить, что род людской достоин победы добра, света, разума.

Одним из великих «людей весны» в искусстве был Сандро Боттичелли. Он жил и творил пять веков тому назад. Его судьба была сложна и полна тяжких испытаний, сомнений и раздумий. Но живописец сумел в своих лучших картинах воспеть всепобедность гармонии бытия.

Ныне, когда борьба света и мрака, добра и зла, войны и мира обнажена, как никогда, сияет имя Боттичелли, сына Флоренции, воспевшего, как никто. Весну!

Леонардо да Винчи

Свобода – главный дар природы.

Леонардо да Винчи

Сегодня Флоренция обезумела… С утра, словно гонимые медной плетью колоколов, по городу рыскают отряды молодых инквизиторов. Эти юные слуги Христа, наряженные в белые балахоны, стриженные под скобку, вламываются в дома, срывают картины, калечат скульптуры, старинную утварь, рвут книги, крушат все красивое.

С гнусавым пением это ополчение одичавших юнцов тащит через весь город творения художников, поэтов, мастеров. Они идут, размахивая алыми крестами. Вот они шагают по набережным, и вдруг один из молодых фанатиков под улюлюканье друзей выбегает из шеренги и кидает в мутные волны Арно жалобно звенящую виолу. Это словно послужило сигналом другим, и в реку полетели древние фолианты. Вой, смех, визг злым эхом разносились по притихшим улицам.

Зловещая пирамида на площади Синьории, у палаццо Веккио, все росла и росла. Она была сложена не из огромных каменных глыб, способных противостоять векам, – она была хрупка, эта небывалая гора из музыкальных инструментов, ветхих папирусов, женских нарядов, творений живописи, скульптуры и книг.

Словно гонимые бесами, кружились в адской карусели тощие мальчишки и грузные монахи, топча творения Платона и Овидия, Боккаччо и Петрарки, Боттичелли и Леонардо да Винчи, бесценные шедевры Древней Греции и Рима. Доминиканцы в черно-белых одеждах укладывали поленья. Готовили костер для «сожжения сует». Так назвали эту акцию безумствующие аскеты.

Площадь Синьории, тесная, сжатая обступившими ее зданиями, была до предела набита людьми.

Кто не хочет поглядеть, как сожгут бесценные ценности, кто не хочет послушать самого Савонаролу?

Весь день хлопотливо и угрюмо воздвигался костер, этот монумент невежества, фанатизма и мрака. И когда ожидание стало невмоготу, когда эта страшная гора, сверкающая всеми цветами радуги, казалось, достигла небес, над притихшей площадью, над тысячной толпой вознесся истошный, резкий крик проповедника: «О Флоренция, о Рим, о Италия! Прошло время песен и праздников, вы больны, даже до смерти… Мне остается только плакать… Милосердия, господи!»

Истощенный постом, истерзанный ночными бдениями, этот человек с бледным, словно выгоревшим лицом, воздев к небу тонкие, худые руки, вопил: «Смотрите, смотрите, вот уже небеса почернели!.. Солнце багрово, как запекшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней. У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых… Бегите!»

Голос монаха звенел, раскалывая тишину притихшей площади. Сегодня он повелевал умами и сердцами этих людей. Думал ли он, что не пройдет и трех лет, как сам он, нынешний вершитель судеб Флоренции, измученный пытками, под гробовое молчание толп народа взойдет на эшафот и через мгновение языки пламени поглотят его и двух его соратников.

Но сегодня он на гребне славы и силы, сегодня он сокрушает кажущееся ему зло, заключенное в «суете сует» – книгах, картинах, музыке. Сегодня он предает анафеме песни и танцы, любовь и красоту. «Я посею между вами чуму, такую страшную, что от нее никто не убежит… Травою зарастут улицы, лесами покроются дороги…»

Голос проповедника все крепнет, его слова терзают сердца, туманят разум: «Я проклинаю вашу гордость, и мне противны даже жилища ваши, все будет сожжено, все будет уничтожено, а вы все пойдете в царство дьявола».

Страшные слова словно сжигали в людях веру в надобность счастья, любви, знания. Над толпою, как порыв ветра, пронеслись вздохи, стенания, плач.

И вот загудел колокол. Его молотоподобный звон перекрыл все звуки и заполнил площадь. Костер запылал. Сперва огонь неохотно лизал хворост, потом перекинулся на бревна и поленья, а затем набросился на эту «проклятую роскошь, эти окаянные краски, эти мерзостные страницы стихов. Эту суету!». Пламя взлетело до самого шпиля башни и словно обагрило кровью шершавые камни палаццо Веккио. В арках лоджий залегли черные тени. Жар костра накалил воздух, в его дрожащих струях плясали искаженные лики юродствующих. Рев пламени сливался с криками, воем, пением. Наконец толпа не выдержала и стала пританцовывать, вертеться, и скоро сумасшедший хоровод окружил бушующий огонь. Чад, гарь и смрад затмили небо, погасили звезды.

…Последний сноп искр высоко взметнулся к небу и медленно угас. Мрак окутал площадь. Казалось, сама старуха – средневековье, повернув стрелку часов истории, вернулась справить тризну.

Люди, ошалевшие от огня, от воя фанатиков, оцепенели от внезапно наступившей тишины и мглы. Внезапно молчание прорезал одинокий детский плач. Народ вздохнул и, словно по незримой команде, вдруг рванулся с площади.

Тишина и тьма на пьяцца Синьории. Холодный, порывистый ветер гонит по мостовой тучи седого пепла. Все, что осталось от сожжения «сует».

Это было в самом конце XV века. Кватроченто – как называют его итальянцы.

Страницы истории.

Радуга расцвела на синей вершине Монте Альбано и простерла свою сияющую параболу над маленьким селением Винчи, над его белой башенкой, над черными кипарисами и, сверкнув павлиньим хвостом в водах Арно, скрылась за крутогорбыми зелеными холмами.

Ночью была гроза. Но к рассвету ветер разогнал тучи, утро встречало юного Леонардо блеском росы и птичьим гомоном… Необыкновенное утро. Ведь сегодня четырнадцатилетний Леонардо, сын нотариуса Пьеро да Винчи, прощается с детством и уезжает во Флоренцию, чтобы учиться живописи у самого Верроккио!

Он никогда не забудет эти края – зеленые долины, обрамленные лиловыми горами, высокое небо с гордо парящими в нем птицами и свежий ветер, доносящий до слуха рожок пастуха и звон благовеста. Будущий художник в дальнейшей трудной своей жизни не раз вспомнит родниковый, прозрачный воздух, запах росы и горных трав, журчание ручья и веселую песню дрозда, а главное, безмятежную тишину и раздолье, которых так ему будет не хватать в суетной и шумной столице прекрасной Тосканы.

Леонардо еще в детстве полюбил природу и привык неспешно созерцать ее красоту. Это помогло ему уже в первых, порою наивных рисунках проявить такую зоркость глаза и твердость руки, что его работы, привезенные отцом к великому Верроккио, поразили мастера.

Итак, судьба юноши решена. Отныне все его устремления, все помыслы будут отданы искусству, ведь так рассудил мессер Верроккио. Но откуда было знать маститому живописцу, какого демона он извлек из маленького местечка Винчи в 1466 году.

Боттега – так назывались мастерские художников в то время.

Студия Верроккио была известна своими учениками. В ней работали такие славные и ставшие после великими художники, как Гирландайо, Боттичелли. С ними учился и Леонардо.

Флоренция тех лет была в зените своего расцвета. Род Медичи, правивший Тосканой, щедро поощрял развитие литературы, науки и искусства. Недаром Флоренция претендовала в те годы на гордое прозвище вторых Афин.

Годы учебы, познание мастерства, анатомии, перспективы летели незаметно. Леонардо радовал своего учителя успехами, и вот настал момент, когда маэстро привлекает ученика к участию в работе над композицией «Крещение Христа», в которой Верроккио поручает да Винчи написать фигуру ангела.