Читать онлайн Возраст зрелости. Время мудрых, счастливых и немного святых бесплатно

Старики, о которых рассказал Ветхий Завет

Библия – удивительная книга, своего рода матрица, на которой видны все происходящие в обществе процессы. Конечно, в Библии есть много страниц о старости. Из Библии видим, во-первых, что старость – относительное понятие. Допотопные люди доживали до огромных сроков жизни. Первенцев они рожали, достигнув возраста трехсот или двухсот пятидесяти лет. Очевидно, это была совсем другая жизнь, которую мы с большим трудом можем понять, а может быть, и совсем не можем.

Это была жизнь очевидно воздержанных людей. Ефрем Сирин говорит, что первенца эти люди зачинали, только поупражнявшись в длительнейшем воздержании. Достигая двухсот или трехсот лет, они рожали первенца, а потом рожали много детей за всю свою жизнь. У них было прямое повеление населить землю. Эти люди доживали до семисот или восьмисот лет. Больше всех прожил Мафусаил – девятьсот шестьдесят девять лет. Это самый длинный срок прожитой человеком жизни. Так долго никто из людей не жил. Девятьсот тридцать лет прожил праотец Адам.

Это была другая жизнь, в которой наше представление о старости и наши нормы с нашими мерками «старость-молодость» никак не вписываются. Потому что если в триста лет они только приступали к чадородию, то это была жизнь с растянутым периодом сохранения свежести и силы всего человека. Мы сегодня этого представить себе не можем, потому что дряхлеем очень быстро. Виной этому и техногенная цивилизация, и грех, укоренившийся в человеке, который живет в нем, как червяк в яблоке. Грех подтачивает нас гораздо раньше, чем мы можем постареть. Мы другие люди, очень сильно отличаемся от допотопных.

После потопа появились люди, похожие на нас, которым сказано было, что конечный срок жизни их – сто двадцать лет. Но даже тогда люди были несколько другие, хотя и похожие на нас. Патриарх Моисей прожил сто двадцать лет. У евреев, к слову, есть такое благопожелание: сто двадцать. Они как бы желают друг другу, не объясняя ничего, а просто говорят: сто двадцать. Они понимают, что это пожелание границы долголетия, самых долгих лет человеческой жизни. Конечно, этим числом выражается и пожелание прожить эти годы в здравом разуме, не слепым, не ходящим под себя, на своих ногах. Все это было у Моисея.

Мы сегодня дряхлеем очень быстро. Виной этому и техногенная цивилизация, и грех, укоренившийся в человеке, который подтачивает нас гораздо раньше, чем мы можем постареть.

К стодвадцатилетнему возрасту у него была физическая крепость молодого человека, глаза его не ослабели, ни один зуб у него не выпал. Он был здрав умом и крепок телом. Вот такая старость является на праведниках.

В Библии видим, как женщины, находящиеся в преклонных годах, рожают своих первенцев. Девяностолетняя Сарра зачала Исаака и рассмеялась, когда узнала о том, что будет матерью. Она сказала: «Смех сотворил мне Господь. Каждый, услышавший обо мне, засмеется, узнав, что родила в преклонных летах и кормит грудью девяностолетняя старуха». Сарра была очень красивая женщина, в Библии говорится, что на нее обращали взор свой самые разные мужчины: фараон египетский и другие цари. Сарра была красивой и в шестьдесят, и в семьдесят лет, она привлекала взоры мужские. Авраам часто вынужден был называть ее сестрой для того, чтобы не убили его и не забрали Сарру в жены какому-нибудь царю, заметив ее выдающуюся внешность. Сарра была красивой женщиной даже в поздних летах, хотя это было то время, когда люди были уже такие, как мы.

Столетний Авраам, рождающий сына – тоже старик преклонных лет, омертвевший чреслами. Апостол Павел говорит, что от одного, причем омертвелого, родился целый народ. Действительно, Авраам в свои сто лет уже был омертвевший для чадородия человек, но Бог дал ему силу, чтобы он смог зачать долгожданного наследника Исаака. Это и наша старость, и уже не наша, это многоплодная старость.

Библия знает много других блаженных стариков, которые доживают до самых времен Нового Завета. Евреи тщательно берегли старость, бережно хранили ее, чему и нас учит пятая заповедь. В заповедях есть повеленье вставать перед лицом седого, говоря: «Помни Господа». Каждый раз, когда в Писании говорится: «Помни Господа», это означает, что речь идет о каком-то важном событии. Нужно вспомнить Бога и сделать то, что говорится. А именно: перед лицом седого вставай. Видишь седину – должен смотреть на нее, как на отблеск славы Божией и почтить ее вставанием. Это библейская норма.

У древних евреев старики сидели у ворот, они вникали во все, что за воротами происходит. И сегодня на Востоке старики ведут примерно такой образ жизни. Они могут не сидеть у ворот, разбирая сложные перипетии жизни молодых, они играют в нарды или пьют чай. И само собою, о чем-то своем разговаривают, доживши до шестидесяти или семидесяти лет. Они уже не суетятся. Это нормальный образ поведения стариков на Востоке.

Наши старики несколько по-другому живут, они привыкли ходить на работу, бегать, трудиться, суетиться. Они очень болезненно переживают невозможность быть полезным. Выход в тираж это называется. То есть только что он бегал, бегал и вдруг – остановился. Без работы наши старики начинают чахнуть, им непривычно безделье, у них другой модус поведения. Просто сесть для них значит – развалиться на части и быстро умереть. Они должны ходить в гараж, ремонтировать машину, возиться с внуками, продолжать работать хотя бы на полставки, потому что они привыкли быть постоянно заняты, это деятельные старики. Это неплохо, но это совсем другое. Это не библейский образ поведения. А библейский образ поведения предполагает созерцание. Старость должна научиться созерцать. Она должна размышлять, вспоминать, говорить и думать. Старость должна молиться. Внуки, пожалуй, это то святое, которое старости остается.

Библейский образ поведения предполагает созерцание. Старость должна научиться созерцать. Она должна размышлять, вспоминать, говорить и думать. Старость должна молиться.

Пространство Священного Писания насыщено целым рядом священных стариков, которые ценны как советчики. Когда их не слушают, происходит катастрофа. Когда умер Соломон и его царство унаследовали его дети – Ровоам, в частности, он должен был стать царем над Израилем, – старейшины Израилевы пришли к нему с советом и сказали: «Мы говорили твоему отцу, он слушал нас, послушай и ты. Нужно ослабить налоговое бремя. Говори ласково к народу, обратись к нему, как к любезным тебе людям, и они будут рабами твоими во все дни». А молодежь спесивая внушила Ровоаму следующее: «Скажите им, что мизинец мой толще чресл отца моего. Отец мой бил вас плетками, а я буду бить вас скорпионами». То есть поступи с народом сурово, чтобы он боялся тебя и слушал. Ровоам послушался молодых и сказал дерзкие слова израильтянам. Израильтяне ответили: «Сын Давида, знай свой дом!» То есть он будет командовать только теми, кто из дома Давидова. Сказав так, израильтяне разошлись по шатрам своим. Вскоре наступил раскол в израильском государстве, который никогда больше не уврачевался. Израиль раскололся на две большие части. Давид остался со своим домом, и дети его – с ним, а все остальные пошли в другую сторону. Произошло крушение единого государства Израильского, которое никогда больше в истории не было уврачевано – из-за одного дерзкого совета молодых. Нужно слушаться стариков, которых жизнь научила и которым ты доверяешь. Это главная библейская нагрузка, которая возлагается на людей поседевших. Седину нужно понимать через отблеск славы Божией.

Рассказ одной древней души о Ное и потопе

Помню, что вода пошла внезапно. И ее сразу было так много, что казалось – она льется не из туч, а из опрокинутых ведер. Не было так, как бывает обычно: захмурится небо, упадут первые капли, потом пойдет дождь и вскоре закончится. Нет! Сразу как из ведер! И до чего же вместительны эти ведра!

Я вспоминаю, вспоминаю тот кошмар, и он медленно возвращается.

День сменяет ночь, и ночь сменяет день, а потоки литься не перестают. Небо словно приблизилось к земле плотным ковром, приблизилось, словно вооруженное войско, и мы в ужасе потеряли счет дням.

Солнца не видно. Вскоре уже никто не помнил и не понимал, сколько дней прошло с тех пор, как это началось. Три? Пять? Восемь? Дней, недель. А может, мы уже родились в этой воде и скоро у нас вырастут необходимые плавники, чтобы навеки жить в водной стихии? Скорее бы они выросли, если это так. Иначе всякая плоть захлебнется, набухнет от воды, посинеет, вздуется, станет отвратительной.

Старики поняли все первыми. Они сели на месте и, опустив головы, подставили костистые плечи холодным потокам. Они приготовились умирать.

Дети, которые вначале громко плакали, и женщины, которые несколько дней голосили, уже давно затихли. Как избитое плеткой животное, мы поняли, что ни плачем, ни криком делу не поможешь. И бежать некуда. Небо всюду пойдет за нами, не переставая лить на наши головы бесконечные потоки воды.

Всем холодно. Все мокры насквозь, и лучше оставаться голым, чем носить на себе тяжелые и мокрые одежды – шкуры или ткани. Но голым человек долго ходить не может. Он зябнет, его трясет, он сходит с ума от холода и страха. Плавники не вырастают, и чешуя не покрывает нашу плоть. Вместо этого мы синеем, как живые мертвецы, стучим зубами, как ожившие скелеты, и месим ногами грязь, не зная, куда бежать и что делать.

Старики поняли все первыми. Они сели на месте и, опустив головы, подставили костистые плечи холодным потокам. Они приготовились умирать. Даже если бы у нас были лодки, стариков никто бы не спасал. В таком ужасе не всякая мать уже помнит о своих детях. Если бы у нас были лодки…

И только теперь мы поняли, зачем так долго строил этот чудак такую громадину. Он был уже стар, и многие смеялись над тем, что не успеет достроить ее. В ответ он только смотрел, тихо и грозно, будто ему было уже открыто будущее – этот потоп. Вдали от большой воды, от моря или даже полноводной реки, день за днем и год за годом, он все строил и строил. А мы ходили смеяться над ним и наблюдать за работой. Сколько насмешек, сколько едких шуток выслушали его уши! Теперь, когда сквозь водяные потоки не видно далее протянутой руки, он сидит где-то неподалеку в своем громадном сооружении, и сидят с ним, поджавши уши и прижимаясь друг к другу, животные.

О, это было зрелище! Когда львы вместе с хомяками и зайцами шли к кораблю, чтобы занять свое место, мы тоже смеялись. Но чувствовалось, что смех здесь уже не к месту. Было что-то величественное и страшное в этом наполнении корабля (ковчегом, кажется, называл его Ной) животными. И мы смотрели все на странную процессию, а кто-то из шутников крикнул: «Эй, Ной! Выгони вон того шакала и дай мне его место!» Все тогда хохотали. Но сегодня всякий сел бы на место шакала, на место свиньи, на место козы или козла, на какое угодно место, лишь бы вода перестала литься на его обезумевшую голову, а ноги перестали вязнуть в грязи.

Сколько грязи! Кажется, и камень размокает от всесильной влаги. Немного раньше уже трудно было ходить, а теперь волны бьют по коленям. Когда же это закончится? Неужели никогда? Неужели мы все станем пищей рыб, которые никогда не плавали в этих краях, а теперь соберутся на пир? Пир из нашей плоти!

Вода подбирается к паху, и я уже не могу идти. Несколько вспухших трупов уже проплыли мимо меня. Это были женщины, молодая и старая. Трудно поверить, что это голое молодое тело еще недавно кого-то влекло к себе. Сейчас оно отвратительно, но и на полное отвращение сил уже нет. Нет сил бороться, нет сил идти. Закрывши голову руками, в этой бесполезной позе остается только стоять под проклятыми потоками и ждать конца. Вода поднялась выше пупка.

И поскольку греха было много, небо долго не прояснялось, а струи воды все лились и лились, смывая из книги истории огромную главу под названием «Допотопное человечество».

Она, кажется, прибывает быстрее. От щиколоток до пупка она поднималась дольше, а от пупка до горла ускорила путь. Я смирился с тем, что скоро начну хлебать эту грязь, уже полную мертвой плоти. После одного или двух глотков вода войдет внутрь, и я последний раз подниму глаза, чтобы увидеть свинцовые тучи и не увидеть солнца.

Но что это за темная и тяжелая громада покачивается невдалеке? Неужели это корабль Ноя? Вот для чего он строил год за годом этот смешной и огромный ящик! Если бы кто-то протянул мне руку оттуда! Но нет. В ковчеге нет и окон. В нем нет ни руля, ни парусов, ни мачты. Но в нем есть сухое место для людей и животных.

Страшная молния пустила щупальца по черному небу и исчезла, уступая права не менее страшному удару грома. В то краткое время, когда тьма разорвалась, стало видно ковчег. Он действительно качался на волнах и выглядел неуклюжим. Он бы выглядел грозно и одновременно нелепо, если бы не ужас, творившийся у его бортов. Сейчас же он был даже красив. Волны бились о его борта, и это были грязные волны. Насыщенные землей, обломками жилищ и мертвыми телами, эти воды собирали на себя грех, который успел стать для людей обыкновенным и привычным. И поскольку греха было много, небо долго не прояснялось, а струи воды все лились и лились, смывая из книги истории огромную главу под названием «Допотопное человечество».

Принято осмысливать нынешнее через прошлое. Но можно идти и в обратном направлении… Прошлое можно осмысливать через настоящее.

Знакомство с судьями Израиля

О разрешении важных вопросов, возрасте и милосердии в библейские времена

У евреев до разрушения Второго Храма был Великий Синедрион, или Сангедрин – высший судебный орган, решавший самые сложные вопросы жизни народа. Всю бесконечную житейскую мелочь решали малые суды на местах, по городам. До высшего суда доходили лишь вопросы войны и мира, календаря, богослужения, богохульства, смертной казни. Число членов суда было нечетным – 71 – чтобы избежать полного равенства в случае решения неоднозначных проблем. И поскольку Синедрион решал вопросы не бытовые, а жизненно важные, то и требования к его членам предъявлялись экстраординарные.

Библейское сознание не могло родить ничего подобного современной фразе «завести детей». Дети принимались в дар, но никак не «заводились».

К примеру, нужно было знать все основные языки и диалекты региона, чтобы при допросах не требовать присутствия переводчиков. Были возрастной ценз и ценз по здоровью. Вне всякого ценза необходимо было доброе свидетельство от народа, начитанность в Писании, твердое следование Закону и прочее. Получался собор крепких умом и богатых опытом старцев, обладавших великолепной памятью и не утративших сил. Старцев, которым, по-земному говоря, лично ничего уже не надо, а в сфере интересов – только справедливость в суде, исполнение Закона, благо народа и слава Божия.

Была еще одна черта, выигрышно отличавшая древний Синедрион от всех других судебных устроений, а именно: его члены не могли быть бездетны. Безбрачия в Израиле не было. За редчайшими исключениями все мужчины были женаты. Ну, а иметь детей или не иметь – это уже не только дело супругов, но и дело Того, Кто детей дает. Библейское сознание не могло родить ничего подобного современной фразе «завести детей». Дети принимались в дар, но никак не «заводились».

Вот ярчайший пример отношения к этому щепетильному вопросу: «И увидела Рахиль, что она не рождает детей Иакову, и позавидовала Рахиль сестре своей, и сказала Иакову: дай мне детей, а если не так, я умираю. Иаков разгневался на Рахиль и сказал: разве я Бог, Который не дал тебе плода чрева?» (Быт. 30:1–2).

Итак, членом Синедриона не мог быть человек, которому Бог не дал детей. Он не виноват, но все же не может занять должность. И вот почему. «Бездетные жестоки», – говорит опыт человечества. Бездетный человек, достигший заката жизни, но не встававший никогда к постели сына, не державший на руках внуков, не ведший дочку под свадебный балдахин, не может в принципе соотносить подсудимых с детьми или внуками. Они для него безнадежно далеки и чужды. Приговор, вынесенный таким человеком, был бы немилосердным, а суд ассоциировался тогда с милосердием.

Можно, конечно, спорить о логике подобного запрета – на бездетных судей, но спорить – это единственное, что мы умеем во времена бесконтрольной свободы слова. Лучше вдуматься, вслушаться в эту непривычную мысль. Человек всюду действует исходя из опыта. И вряд ли в определенных ситуациях мы откажемся отличать, например, воевавшего человека от человека сугубо гражданского, новичка от бывалого. В этом смысле опыт бездетности действительно отличает человека от того, у кого дети есть. Отличает, скорее, невыгодно.