Читать онлайн Она того стоит бесплатно

Глава 1. Вкус черемухи

Сон маленького малоэтажного города, укрытого деревянными заборами, прерывался ранним рассветом. Он пробивался через узкую форточку придомовой постройки, на стекле которой возились слепни, долговязые комары и мухи. Солнце будило здешних обитателей. Эту постройку в моей семье называли конюшней. Однако в столь тесном пространстве вряд ли могли жить лошади. Из копытных ютилась здесь коза, соседствуя с курами и кроликами.

Пятилетним мальчиком я собирал по утрам еще теплые куриные яйца, накладывал в кормушку свежескошенную ароматную траву, гладил по крепкой шее козу, ощущая вес ее мощных загнутых рогов. Мне нравилось находиться с животными. Во дворе радостно подавал голос рослый потомок пастушьих собак. Какой он был милый неуклюжий щеночек – иначе как Малышом никто его не называл. Даже когда пес вырос, мы звали его прежним именем, чем удивляли прохожих. Сам он не понимал, что стал крепкой немецкой овчаркой, и побаивался соседских псов, уступавших ему комплекцией. Казалось, Малыш воспринимал свою кличку буквально. Мне хотелось придать смелости Малышу, а заодно узнать, что могут рога против собачьих клыков. И я решил, что натравить пса на нашу козу Милку – интересная затея.

Был теплый весенний день, и моя семья сажала картошку, несильно отвлекаясь на меня. Я снял пса с цепи и повел к огороженному железной клеткой загону, куда животные обычно выходили из конюшни, чтобы подышать свежим воздухом зеленого огорода. Ничего не предвещало беды, пока я не сказал «Фас!» Тогда Малыш, громко лая, навалился лапами на железную сетчатую изгородь. Вопли испуганных животных выдали мой эксперимент взрослым. Мой дед, человек рассудительный и сдержанный, быстро посадил пса на цепь, потом молча снял ремень со своих штанов и пару раз крепко приложил его ко мне. Впервые в жизни меня так наказывали. В нашей семье не приветствовались подобные методы воспитания. Жгло сильнее крапивы. Физическая боль вскоре прошла; больше ранила меня злость близкого человека, вызвавшая во мне чувство беспомощности.

Я любил проводить время на сеновале над конюшней, развалившись на стогах сухой травы, в тишине, с книгой в руках. Наблюдал за животными сверху или оглядывал окрестности в бинокль деда: за нашим огородом, разбитым на шести сотках, виднелись гудроновые крыши гаражей, кирпичные трубы домиков в коллективных садах, речка и высокий лес на другом берегу.

Почти все мое детство я проводил здесь, у бабушки с дедом. А когда надо было возвращаться в родительский дом, я сопротивлялся. В один из вечеров, когда я должен был покинуть любимое место, отец вручил мне несколько банкнот небольшого достоинства, чтобы смягчить мое сопротивление. Я безотчетно взял деньги, но в ту же секунду бросился из дома, запрыгнул на лестницу, что вела на сеновал; отец попытался стащить меня за ногу, но я успел забраться на крышу. Когда его голова показалась над лестницей, я бросил ему в лицо скомканные деньги.

Отец не относился ко мне настолько плохо, чтобы я имел право так поступить. Дело было в другом.

* * *

Я родился в воскресное майское утро в тихом уголке государства, что вскоре распадется, как пазл: старый идейный клей перестал скреплять его части. Едва появившись на свет, я познал закон всемирного тяготения, рассказывала мама, – вывернулся из рук нерасторопной санитарки. И первым моим воспоминанием стало падение, но не это.

Мне два с половиной года. Отец везет меня на санках в детский сад. Он быстро идет по наметенному снегу, низко нагнув голову, чтобы ветер не дул в лицо. На поворотах из-за его спины я вижу восход и деревянные домики. В их окнах отражается ярко-оранжевая заря. На нашем пути вдруг возник узкий мостик через канаву, занесенную снегом. Санки немного шире мостика и, как только въезжают на него, резко накреняются. Я, плотно закутанный в черную шубку, валюсь в сугроб.

Мой отец был вторым ребенком в семье, жившей в небольшом городке союзной республики. Детство он провел в одноэтажном доме, который с фундамента построил его отец своими руками. Его родители работали на железной дороге. Такую судьбу выбрал и его старший брат, а мой отец, восторгаясь образами советских военных фильмов, решил стать офицером. По своей комплекции он был сутулым субтильным юношей. Но это его не останавливало. Шаг за шагом, превозмогая себя, он тренировался для сдачи нормативов по физической подготовке. Пытался поступить в столичную военную академию, но не был зачислен. По результатам этих экзаменов его приняли в другое военное учебное заведение.

На фотографиях среди курсантов он всегда на заднем плане, за стеной крепких мужских плеч. В свободные минуты отец писал лирические стихи в маленькой тетради. Ему было непросто занять свое место в среде, где ценились сила и стойкость. После окончания военного училища отца направили в административный центр другой области, там определяли место службы для каждого курсанта. Был жаркий летний день. Не ожидая, что процедура распределения будет торжественной, он явился в гражданской одежде. За неуважительное отношение к облику офицера отца отправили в самую отдаленную военную часть области.

После нескольких лет, проведенных в большом городе, ему было трудно привыкнуть к месту, куда некогда ссылали декабристов. Он часто ходил в городскую библиотеку, где выдавала книги пышноволосая девушка. Когда в какое-то из посещений он попросил труды Ги де Мопассана, она смутилась – знаменитый француз писал о женщинах легкого поведения. В следующий раз он не застал молодую библиотекаршу, а спустя некоторое время увидел ее во дворе школы. В нее – вовсе не фигурально – бросали камни ученики с группы продленного дня. Он тактично пресек это озорство. Вскоре они стали часто проводить время вместе: стреляли в лесу из табельного оружия списанными на учениях патронами, отдыхали на берегу широкой извилистой реки и гуляли по безлюдному осеннему городу.

В день, когда они с мамой подали заявление в ЗАГС, отец на радостях сильно выпил. До военной части его довела почтальонка, с которой он тоже встречался. Так она узнала, что он выбрал не ее. 30 января 1988 года состоялась свадьба. Пару лет спустя, за месяц до двадцатипятилетия отца, родился я. Маме было двадцать.

Она была поздним и единственным ребенком в семье учительницы литературы и инженера-электроэнергетика. Со средней школы каждое лето подрабатывала: садила деревья в парках, мыла бутылки на пивзаводе и работала в колхозе. Мечтательная натура, она жила в мире книжных романов, с которыми каждый вечер засыпала. После школы отучилась в техническом училище, но полученная профессия ей не пригодилась. Она искала свое место. В библиотеке она одновременно и работала, и читала. Когда на нее обратил внимание молодой военный, в ее мыслях возник романтический образ благородного офицера.

Для своих родителей я был испытанием. Материнское молоко у меня не усваивалось, я не спал по ночам и часто марал пеленки. Моя молодая мама заочно училась в юридическом университете, не желая всю жизнь провести дома, у плиты. Многие заботы обо мне взяли на себя ее родители. Дом моих бабушки и дедушки стал для меня главным – по-настоящему моим – домом.

История их знакомства несколько напоминает встречу моих родителей, только она произошла не в библиотеке, а на киносеансе. Каждое воскресенье жители их поселка собирались около крохотного кинескопа в одном из домов. Здесь вернувшийся после трех лет срочной службы рядовой встретил молодую учительницу. Они сыграли свадьбу и уехали в город, где требовались специалисты их профиля. Им предоставили дом, в котором они прожили всю последующую жизнь. Бабушка стала любимым педагогом нескольких поколений школьников, а дед со своей бригадой электрифицировал большую часть населенных пунктов области.

После десятилетий благотворного труда бабушка вышла на заслуженных отдых. Десятки выпускников из года в год приходили к ней домой, выражая благодарность за доброе и трепетное отношение к ним.

Я родился, когда бабушка уже была на пенсии, и стал главным ее воспитанником. В детский сад я ходил редко, а потом и вообще перестал из-за частых простуд. Дед еще работал, поэтому все время я проводил с ней.

Весной по утрам мой взгляд радовала цветущая черемуха, склонившаяся над серым шифером крыши. Ее раскидистые ветви закрывали все пространство над домом. Водосточный желоб всегда был забит ягодами к середине лета. Бабушка делала из ягод черемухи необычайно вкусное варенье. А какие изумительные она пекла булочки! Я с нетерпением ждал, когда поднимется засов печи и их снимут с противня. Еще я любил вареную сгущенку, которую часто получал по вечерам.

В один из таких волшебных вечеров я никак не мог выпустить ложку изо рта, завороженный психоделическим клипом на песню «Хару Мамбуру». Сладкий густой вкус смешался с вязкими мыслями: я пытался понять, что происходит в «чудесатой» анимации и о чем поется на непонятном языке.

Бабушка занималась моим развитием. Мы читали с ней сказки, составляли из кубиков с буквами слова, учились складывать на счетах, находили в Большой советской энциклопедии иллюстрации насекомых, птиц и животных. Она срисовывала их на картон, вырезала и оборачивала клейкой прозрачной лентой. Я же рассматривал рисунки и запоминал названия обитателей этого мира. Больше всего на меня произвели впечатление пауки, сколопендры и богомолы. Мир насекомых, с их странными формами, непропорциональными конечностями, крыльями, усами, огромными глазами, был загадочен и притягателен. У деда в серванте хранился высушенный жук-носорог, которого он изредка давал мне посмотреть. Я восторгался этим гигантом, которому нашлось место среди миниатюрных представителей насекомого мира.

Как-то раз мама переписывала показания счетчика в столовой и увидела там черного пузатого паука. Ее пронзительный крик заполнил весь дом. Она, в панике забившись в угол, просила убить паука. А я, пятилетний, в недоумении наблюдал за экзальтированной сценой, пока не почувствовал мамин ужас. С тех пор меня не оставляет иррациональный страх: я ведь любил насекомых, а теперь стал бояться пауков.

Бабушка же всегда была спокойной и терпеливой. Когда в доме случалась редкая ссора, она мудро говорила: «Все пройдет. Время лечит».

Бабушка почти все время проводила со мной, ее участие я ощущал, даже когда она смотрела «Санта-Барбару». Имена Круза и Мейсона остались в моей памяти, как и знаменитая заставка сериала с галереей белых арок.

Бабушка включала мне на проигрывателе пластинки с композициями Майкла Джексона, под которые я любил танцевать. С ней мы смотрели диафильмы в помещении просторной ванной комнаты, где не было окон. Она открывала алюминиевый тубус с пленкой, вставляла ее в фильмоскоп, закрывала дверь. В полной темноте на стене возникало волшебство. Начиналось все со слайда с названием «Диафильм», где в центре красовалась размашистая стилизованная буква Ф. И оживали различные истории в оранжевом свете проектора.

В просмотре телевизора бабушка меня не ограничивала; я смотрел и «Улицу Сезам», и «Спокойно ночи, малыши», и различные мультфильмы.

С бабушкой я был окружен заботой и вниманием. Именно при ней я впервые испытал то, что сейчас называют автономной сенсорной меридиональной реакцией. Мне было пять лет. Она склонилась над кубиками, из которых я составил слова. Она держала их в руках и переставляла. Я с наслаждением наблюдал за этим. В затылке волнующе пульсировало. Импульсы приятными мурашками расходились по шее, плечам и рукам. Такие чувства у меня появлялись всякий раз, когда кто-то пристально разглядывал важные для меня вещи, будь то мой фотоальбом или школьный дневник с хорошими отметками.

По вечерам дед часто возвращался с работы с шоколадным яйцом «от зайчика». С ним мне нравилось проводить время не меньше, чем с бабушкой. С дедом мы использовали темную ванную для другого волшебного действа, связанного с пленкой. У него было несколько фотокамер. Он часто снимал для себя мероприятия, проходившие в городе. В ванночках дед вымачивал бумагу под красным светом. Потом на ней проявлялись изображения, которые он развешивал сушиться, закрепляя прищепками. Я воспринимал это как фокусы.

Летними вечерами я сидел на верстаке в гараже – качал ногами, слушая старый радиоприемник, пока дед возился с любимой синей «тройкой». Он позволял мне натирать ее до блеска.

В гараже было чисто и уютно. Здесь стояли шкафы, аккуратно набитые различными коробочками и баночками с деталями. На стене висел чехол для различных инструментов, напоминавший растянутую поясную сумку с кармашками. Свет настольной лампы озарял это удивительное пространство.

Мне тоже хотелось иметь подобный уголок – только свой, который бы я устроил в антресоли над входом в дом. Меня всегда тянуло наверх, недаром я любил ходить по крышам и проводить время на сеновале.

Эта идиллия периодически нарушалась необходимостью возвращаться на выходные к родителям. «Военный дом» – так в семье называли служебную квартиру отца, с которой у меня не было эмоциональной связи.

На домашних фотографиях запечатлено, как я сижу на горшке и смотрю диснеевские мультсериалы, которые мама записывала для меня на видеомагнитофон. Однако у меня другие воспоминания. В туалете, под унитазом, в паутине, укутанной пылью, было паучье гнездо. Меня охватывал страх, когда оно дрожало под весом толстых обитателей. А на кухне из дыры под мойкой часто вылезали длинные тощие крысы. Как можно догадаться, эти встречи тоже не приводили меня в восторг.

Во дворе родительского дома всегда играла компания мальчишек старше меня. Я был для них чужим. Они постоянно издевались надо мной: отводили на стройку, чтобы выкинуть мою любимую игрушку в котлован; угощали конфетами, которые оборачивались пустыми фантиками, стоило к ним прикоснуться; кидались маленькими дикими яблочками; гоняли меня вокруг дома прутиком, как поросенка.

Лучом света в этом темном царстве была для меня Карина, моя ровесница. Она жила над нами, на втором этаже. Рома, который положил на нее глаз, не упускал ни единой возможности со мной подраться. Карине он не нравился, и мы часто прятались от него за кустами.

Как-то раз мне нестерпимо захотелось в туалет, и я попросил Карину прикрыть меня спиной, чтобы никто не видел, как я писаю. В это время проходил мимо наших кустов сослуживец отца. Он рассказал моим родителям, что я показывал девочке свои половые органы. Мои объяснения ни отец, ни мама не восприняли всерьез, а я не понимал, почему они придают такое значение столь незначительному факту.

После этого случая я видел Карину лишь однажды, когда мои родители пришли в гости к соседям. Ее правая рука была в гипсе. Она показала мне кровать, с которой неудачно упала. Я очень жалел ее тогда, но не знал, чем могу помочь.

В военном доме я постоянно ждал, когда меня заберет бабушка. Мои частые вопросы о том, когда она придет, злили отца. Помню, как «в воспитательных целях» он закрыл меня в ванной без света. По полу ползала огромная двухвостка. Я стучал в дверь, чтобы меня выпустили. Оцепенев от отчаяния, стал смотреть на вытяжку, через которую струился дневной свет. Он был моим спасательным кругом в окружающем мраке.

Как-то отец повез меня на рыбалку. Мы стояли у водоема, больше похожего на лужу. Комары искусали меня с ног до головы. Одетый в майку и шорты, я мерз и чесался. Ближе к вечеру отец понял, что рыба здесь не водится. Его машина завязла в грязи. Мимо проезжала «Нива», которая попыталась нас вытащить. Отец привязал трос к бамперу. Когда «Нива» тронулась, он оторвался. Мы заехали в магазин, чтобы купить рыбы. Отец не мог вернуться с пустыми руками. Это была единственная рыбалка в моей жизни.

Из-за отца мне пришлось испытать и совсем неприятные, болезненные ощущения. Мне пять лет. Областная больница, передо мной – врач. Он долго держит над спиртовой свечой узкий инструмент, похожий на загнутую иглу. Затем просит маму открыть головку моего члена. Вводит этот инструмент внутрь. Ужасная боль пронзает меня. Меня отводят в другой кабинет. Я должен раздеться ниже пояса и залезть на холодный стол. Совсем близко ко мне разные по ширине приборы, напоминающие железные дубинки. Вот врач берет самую широкую, и я прошу взять поменьше. Он смеется в ответ и вводит эту холодную штуку в меня ректально. Я умоляю вытащить ее из меня, но врач вкручивает свой изуверский инструмент все глубже. Когда наконец я выхожу из кабинета, сразу бросаюсь к маме и вцепляюсь в нее.

Когда я стал старше, она рассказала, что это обследование было следствием венерической инфекции, которой ее заразил отец. Он не стеснялся проводить время с другими женщинами без презерватива.

После этого я долго не видел отца. Почти забыл, как он выглядит.

Однажды я пошел покупать жвачку в центральный киоск ради наклеек внутри. Взял с собой старый широкий кошелек, который мне отдал дед. Он был большим, из-за чего приходилось держать его двумя руками перед собой. Неожиданно передо мной возник отец. Я так испугался, будто бы увидел задиравшего меня подростка. Он спросил, почему я несу кошелек на виду. А у меня даже не было мысли, что его могут отобрать на улице, где ходят взрослые. Отец засунул мне кошелек за пояс, прикрыв футболкой.

За год до школы меня решили отдать в детский сад, чтобы я привык к обществу других детей. В целом новая обстановка меня увлекала. Однако я сильно пугался, когда дети носились, кидаясь игрушками. Я забирался на подоконник, чтобы быть подальше от них. В сон-час они мешали мне спать. У бабушки я всегда спал днем. Садиковская еда мне не нравилась, и я ел только хлеб и гороховую кашу. От вида густого киселя и молочного супа с пенкой меня тошнило. После полдника я только и думал о том, чтобы меня скорее забрали домой.

В один из пасмурных осенних вечеров отец приехал за мной в детсад. Он редко это делал. Мы медленно и тряско катились по дорожной колее, он рассказывал непонятные вещи: «Теперь ты не единственный ребенок в семье. У тебя появился братик». Я молча недоумевал, как и откуда этот братик мог появиться. А отец продолжал: «Теперь ты старший. Больше никто не будет обращать внимания на твои капризы. Он очень крикливый, нам придется постоянно ночью вставать, чтобы успокаивать его».

Он говорил и говорил, но я не слушал, не в силах осознать этот поток странных речей.

– Хочешь познакомиться с братом? – издевательски спросил он.

– Я возьму топор и зарублю его, – резко ответил я.

Отец громко засмеялся.

Его раздражало, что бабушка с дедом растят меня нежным. Он считал – я должен почувствовать настоящую жизнь.

Если бы не разговор в машине, возможно, я отнесся бы к появлению брата по-другому. Но к моему счастью, родители оставили меня у бабушки с дедом, посвятив себя заботам о младенце, который появился на свет не в последнюю очередь из-за большого заблуждения, что ребенок может скрепить разваливающийся брак. Лишь спустя полтора года, когда мама решила уйти от отца, я стал жить с ней и братом.

В шесть лет меня решили отдать в нулевой класс. Я должен был пройти собеседование. Бабушка меня хорошо подготовила: научила читать, считать и писать. Однако, когда меня попросили рассказать стихотворение, я испугался. Со мной никто не учил стихи. Я не нашел ничего лучше, чем произнести шутливую присказку деда: «Села муха на варенье, вот и все стихотворенье». Учительница посмеялась и сказала, что возьмет меня к себе в класс. Со временем я понял: находчивость может спасти в тупиковых ситуациях. Однако тогда я искренне верил, будто рассказываю стихотворение, только очень короткое.

Нулевой класс располагался в том же помещении, где была группа моего детсада. Все мои одногруппники учились со мной. На стены повесили старые плакаты с комбайнами и советскими трудовыми лозунгами. Впервые я увидел профиль Ленина.

Мне нравилось, что половину дня мы сидели за партами, а потом шли в спортзал разминаться. Я там часто забирался по лестнице на узкий подоконник под потолком. Согнув спину, смотрел в узкие форточки, пока меня не просили слезть оттуда.

Из всех предметов мне не нравился лишь английский язык. Меня раздражали транскрипции и слоги, которые читались по-разному. После одного из таких занятий мне стало обидно, что я ничего не понимаю, и, забившись за трубу в раздевалке, я успокаивал себя мыслью, что вечером посмотрю «Спокойной ночи, малыши». Однако жизнь в школе открывала особый мир, где у меня была своя роль: теперь я приходил домой с историями, словно взрослый, вернувшийся с работы.

К этому времени, как и обещал отец, я перестал быть центром вселенной. Теперь на меня возлагалась ответственность смотреть за младшим братом. От злости я показывал ему голый зад, пока никто не видел. Потом осознал, что роль человека, которому доверяют опеку, интереснее, чем роль опекаемого. У меня появилась частичка власти взрослых.

Из нулевого класса нас перевели сразу во второй. Теперь я стал самостоятельно ходить в школу. Соседняя группа сверстников в это время именовалась первым классом. Видя их на прогулке, я чувствовал себя взрослее, а разница была лишь в эфемерной цифре. В среднюю школу все пошли в один год: они из третьего, а мы из четвертого класса.

На восьмой день рождения мама мне подарила «Энциклопедию для маленьких джентльменов». Эта книга еще больше открывала мне взрослый мир. В ней содержалось много познавательной информации, как правильно вести себя в обществе. Только одна часть оставалась мне недоступна – бабушка заклеила прозрачной клейкой бумагой главу о сексе. Терзаемый интересом, я все же не решился ее вскрыть.

В тот год во мне начали просыпаться половые инстинкты. Впервые я ощутил это, когда смотрел фильм «Бэтмен и Робин». Ума Турман появилась на экране в обтягивающем зеленом костюме ядовитого плюща, и во мне возникло непонятное будоражащее чувство. Я попытался спросить у мамы, нормально ли испытывать что-то подобное. Она меня не поняла – подумала, я говорю с ней о сюжете.

Раньше я уже видел сексуализированные образы в кино, но никак не реагировал. Мой дед несколько раз при мне смотрел фильм «В осаде» со знаменитой сценой, где танцовщица в стрингах вылезает из торта. И вот мне семь, и дед неожиданно закрывает мне рукой глаза на пикантном моменте.

В новогодние каникулы 1998 года по телевидению шла реклама «Шоугёлз» Пола Верховена. Я прочел в телепрограмме, что кино будут показывать поздно вечером, и старался не заснуть. Прокравшись в другую комнату, включил телевизор. Неожиданно пришел дед и отправил меня спать, однако сам не вернулся в кровать. Похоже, он тоже ждал этого фильма.

* * *

Поздним летом того же 1998 года я наблюдал неприятную сцену. Отец с мамой громко ругались у кустов малины, рядом с соседской деревянной изгородью. Он толкнул ее на забор. Мама поцарапала ему лицо и сорвала очки. Отец пытался ее схватить, но она вырвалась. Тут на громкую ссору вышла бабушка и взяла топор. Сказала, чтобы ноги его здесь не было.

Мама смогла отсудить у хлебозавода, на котором трудилась юристом, четырехкомнатную квартиру. Отец сделал в ней хороший ремонт. Кухня выложена плиткой, в комнатах стояли новые двери из хвойного бруса, потолки в коридоре увешаны зеркалами. Люди, впервые приходившие в гости, думали, что это второй уровень.

Когда мама забрала у отца ключи от дома, он взял в гараже лестницу и стал долбить в окна квартиры. Разбил одно из них и сильно порезался. Не удержавшись, упал с лестницы, но не успокоился. Пошел в дом к моей бабушке, чтобы поговорить с женой. Дед положил его лицом в пол на крыльце. Отец сказал, что так просто это не оставит. Вскоре мама развелась с ним, а он уехал из города.

* * *

В январе 1999 года наш класс во время продленки повели на центральную площадь покататься с горки. Это была высокая крутая деревянная конструкция. У меня не было ледянки – пришлось съезжать на брошенном кем-то куске ДВП. Никто не контролировал, сколько человек одновременно взбирается на горку. Взрослые говорили о своем, сбившись в кружок. Я несколько раз скатился. С нами зачастили съезжать ребята постарше. Я не успел отойти от подножия горки, когда вдруг на скорости мне в голову ботинками влетел подросток. Меня развернуло, и еще несколько человек въехали мне по лицу. Я встал. Кружилась голова, жутко звенело в ушах. Я посмотрел на горку – там громко плакала одноклассница, которая мне нравилась. Я попросил учительницу помочь этой девочке. «Илья, она несколько дней не ходит в школу. Ее здесь нет. Что с тобой?» – ответила она мне. Заметив мое припухшее лицо и отпечатки подошв на моей куртке, учительница отправила меня домой.

К вечеру меня стало тошнить. Головные боли не прошли и спустя неделю. Я не мог концентрироваться. Врач прописал таблетки, но они не помогали. Со мной стали происходить странные вещи: мне важно было дотрагиваться до вещей минимум два раза. Иногда я не мог остановиться и трогал ручки дверей и выключатели по пять-шесть раз. Я не мог уснуть. Без конца ерзал на своей раскладушке (кровать была занята бабушкой и дедом, а диван – мамой и братом). Бабушка садилась рядом со мной. Просила считать до ста, обещая, что так я быстрее засну. Я сбивался, начинал все сначала – не мог остановить этот процесс в голове.

В школе начали замечать мои странности. Один раз, когда ребята толкались в раздевалке, кто-то упал. Я почувствовал, что должен дотронуться до него ногой несколько раз. Со стороны это выглядело так, будто я пинаю человека. Одноклассники знали, что я не дерусь, думали – дурачусь. Однако классный руководитель не могла оставить такое поведение без внимания, попросила маму сводить меня к психиатру.

Наш врач дал направление в областную больницу, и в конце февраля рано утром меня повезли туда. На заднем сиденье укачивало. Голова болела еще сильнее. Я держался за поручень над окном, пытаясь сдержать таким образом тошноту. Заодно придерживал мамин широкоплечий пиджак, висевший рядом.

Врач спросила, почему я так себя веду. Я не знал, как правильно сформулировать ответ. Сказал: «Чувствую, если не сделаю так, мне станет плохо». Врач допытывалась, слышу ли я голос внутри себя. Я не слышал. Объяснил еще раз, что лишь чувствую необходимость повторений. Может, мной управляют человечки изнутри, спрашивала она. Я сказал, что не знаю. А не вселился ли в меня дух? Я пришел в замешательство. Пришлось ответить, что мной, вероятно, кто-то руководит, потому что сам я не хочу часто дотрагиваться до предметов. Врач выписала мне направление на госпитализацию, подозревая у меня детскую шизофрению. Временное обсессивно-компульсивное расстройство от сотрясения мозга врач не допускала. В этой больнице клеймили, а не лечили.

Мама купила мне в ближайшем магазине продукты, а затем отвела меня на третий этаж. Она нажала на черный звонок, и через мгновение в огромной железной двери зашевелились скрипящие шестерни, будто открывался вход в средневековый замок. Мне сказали сидеть в коридоре, пока моя мама общается с заведующим отделением. Вокруг ходило много детей разных возрастов. Впереди стояла очередь перед кабинетом, где выдавали лекарства. Я сел в самый угол, ближе к окну, надеясь, что меня здесь не оставят.

Мама позвала меня в кабинет к заведующему. За столом сидел крепкий улыбчивый мужчина средних лет. Он сказал, что хочет узнать меня поближе, из-за чего мне придется остаться здесь на несколько дней. Потом вызвал медсестру, чтобы та проводила меня.

Лучше не брать все продукты в сумке с собой, сказала она, предложила оставить в комнате для персонала. В палате, куда меня привели, было двадцать коек – в три ряда. Моя – третья с краю от входа. Я положил в тумбочку полотенце с мылом. Ко мне сразу же подошли парни постарше. Спросили, есть ли у меня конфеты. Я ответил, что нет. Они порылись в моей тумбочке и ушли разочарованными. Все это напоминало мне летний лагерь в школе. Там в сон-час меня постоянно пинали в кровати или отбирали подушку.

Еще помню: на школьном стадионе несколько вожатых щелкали семечки, один из них сказал, чтобы я не дергался, пока засовывал мне в ухо шелуху. Я пытался вырваться, но он удерживал меня, стремясь, казалось, набить скорлупой мою голову с обеих сторон. Она была острой и мокрой от его слюны. В туалете я помыл уши, но что-то застряло внутри. Я рассказал про случившееся отцу, когда он за мной пришел. Он попросил показать того, кто это сделал. В коридоре школы я пытался отыскать обидчика, увидел парня, который стоял вместе с ним. Отец взял его за грудки, прижал к стене. Тот испуганно сказал, что он ни при чем, лишь стоял рядом. Мне стало стыдно, что я показал не на того, попросил отпустить парня. Отец поднялся к директору школы с угрозами организовать всевозможные ведомственные проверки. После этого я больше не посещал летние лагеря.

Из палаты меня позвала мама. Она сказала, что попытается связаться с отцом. Он переехал в этот город и, может быть, заберет меня. Если нет, она приедет за мной в следующие выходные.

В сон-час я лежал в кровати, ошарашенный тем, как внезапно оказался в своем нынешнем положении: вдали от дома, среди душевнобольных. У меня резко отпало желание прикасаться к предметам больше одного раза, но это не изменило ситуации. Я должен был принимать таблетки, от которых хотелось спать.

Я сидел в конце коридора, ожидая прихода отца, и глядел в окно. Солнце садилось за густой лес. Внезапно меня позвали в служебное помещение. В телефонной трубке я услышал знакомый голос. Отец сказал, что допоздна дежурит в пожарной части, но постарается меня забрать. Я сел у выхода и наблюдал за лампочкой, которая загоралась, когда кто-то нажимал на звонок. «Пора идти в палату», – сказала медсестра около восьми вечера. Я вцепился руками в край скамьи. Никогда больше я так не ждал отца. Лампочка загорелась. Я привстал, чтобы увидеть, кто войдет в дверь. Он! Я бросился обнимать его. Отцу выдали мои препараты на вечер.

Я радовался, что иду с ним домой, а не остался брошенным в переполненной палате. Квартиру – совсем маленькую – отец снимал неподалеку, рядом с пожарной частью, в которой работал. Мы поужинали на небольшой кухне с квадратным столом, а потом легли в комнате, где едва умещались кровать с креслом. Эта комната сильно отличалась от просторного зала в маминой квартире. Я вспоминал, как мы с отцом оставались там летом, смотрели допоздна фильмы, засыпая на ковре, когда еще не было мебели.

Утром я вернулся в больницу, не боясь, что останусь здесь на ночь. Заведующий отделением познакомил меня с лечащим врачом Анной Генриховной, молодой стройной длинноволосой блондинкой. Я потом часто замечал их вместе. В окно наблюдал, как она садится к нему в машину. Заведующий сказал, что мне требуется честно отвечать на все вопросы Анны Генриховны, потому что она будет писать научный труд обо мне. Мне понравилась мысль, что я стану героем ее работы.

Она каждый день давала мне различные задания. Это было интереснее, чем проводить время в палате. Основным видом досуга здесь был просмотр телевизора в большой комнате. Многие приносили с собой видеокассеты. В больнице я увидел впервые «Люди в черном», «Звездный десант», «День независимости». Складывалось ощущение, что фильмы про инопланетян специально подбирали под вкусы здешней публики. После обеда ребята постарше смотрели сериал «Беверли-Хиллз, 90210».

Первая неделя прошла быстро. Когда меня привезли на выходные к бабушке, она не выпускала меня из объятий. Брат тоже радовался моему возвращению. Подарил мне свою поделку. Я ел любимые Pringles и радовался, что снова стал центром внимания. Мои навязчивые состояния почти исчезли. Я больше не страдал от бессонницы – во многом из-за сильных таблеток, от которых моментально засыпал. Когда пришло время мне возвращаться в больницу, дед плакал. Но меня подбадривал: «Терпи казак – атаманом будешь!»

Лечащий врач сказала родителям, что я должен круглосуточно в течение недели оставаться в отделении. Ей хотелось понаблюдать за моим поведением во время сна. Я уже немного привык, поэтому не боялся ночевать там.

В моем расписании появилась звукотерапия: нескольких человек клали на мягкие матрасы в палате с голубыми оттенками и включали на магнитофоне звуки океана с пением дельфинов. Еще нас начали готовить к танцевальному выступлению для родителей.

Перед длинными мартовскими выходными маме по обыкновению выдали для меня таблетки, прием которых нельзя пропускать. В субботу она поняла, что таблеток мало – на три дня точно бы не хватило. В аптеке без рецепта их не получить. Она срочно повезла меня к отцу. Никто не обратил внимания, что я надел валенки.

Днем мы были у отца в квартире. Мама осталась на обед. Я подглядывал из коридора, как они в залитой светом кухне сидят рядом, общаясь как старые друзья.

В праздник отец сводил меня в театр юного зрителя. Я, шурша упаковкой на весь зал, ел шоколадную линейку. Потом он на рынке купил мне ведерко клубничного джема. И я с удовольствием намазывал джем на хлеб с маслом, пока смотрел с отцом по Первому каналу премьеру фильма «Перекресток» с Леонидом Ярмольником. Хорошо, что таблеток не хватило. Благодаря этому я провел прекрасный день – с отцом ощущалась атмосфера нового времени. Мне нравилась суета большого города. По вечерам мы смотрели «Улицы разбитых фонарей». В сериале все казалось настоящим – не таким, как в мыльных операх, которые любила бабушка. В больнице я провел полтора месяца. На консилиуме врачи задавали мне множество вопросов по поводу моих навязчивых состояний. Я пояснил, что несколько дней назад потрогал выключатель три раза, а в целом почти перестал так делать. Последний вопрос, который меня крайне удивил, касался моего рисунка «Робокоп».

– Ты хочешь быть роботом?

– Нет, мне нравится быть собой. Робот не может чувствовать мир так же, как человек. В кино он сильно от этого страдает. Он сам хочет снова стать прежним.

Они что-то записали и отпустили меня. В коридоре сидели мама с отцом. Она нервно убирала назад волосы желтой плоской расческой. Когда родителей пригласили в кабинет, мама засунула ее в свой кожаный сапог.

Мне поставили диагноз «детская шизофрения» и признали ребенком-инвалидом. Врачи сказали родителям, что меня необходимо учить базовому самообслуживанию. Пророчили: якобы мне сложно будет жить в обществе без помощи близких. Советовали перевести меня на домашнее обучение.

Я пришел с мамой к классному руководителю – очень доброму и чуткому педагогу. Она спросила меня, готов ли я вернуться в класс. Я ответил, что мне нравится быть в школе со всеми, а дома мне будет скучно учиться. «Не стоит портить будущее ребенку», – сказала учительница. И меня вернули в класс.

Я пропустил полтора месяца учебы и должен был их восполнить, но из-за таблеток мне плохо думалось. Меня освободили от уроков английского языка. В пятом классе я мог бы с самого начала учить немецкий, который считался более легким. Мама боялась прерывать прописанное лечение. По телефону отец сказал ей, что от такой терапии я превращусь в отсталого. Он не хотел быть безучастным и предложил отвезти меня к целительнице. Мама отнеслась к этому скептически, однако была готова прибегнуть к любым методам, кроме таблеток.

Любовь Алексеевна жила в деревне, в часе езды от нашего города. Отцу ее посоветовал сослуживец. После нескольких встреч с ней его дочь престала заикаться. Отец уже обращался к этой женщине с просьбой помочь восстановить отношения с мамой. Она ему отказала, потому что не занималась приворотами.

Отец взял отгул и приехал за нами, чтобы отвезти к целительнице. С заднего сиденья в темноте был виден лишь желтый свет фар на грунтовой дороге. Мама говорила, что отец свернул не туда. Он в ответ обвинял ее: если бы ее родители не позволяли мне смотреть «Фредди Крюгера», я не стал бы таким… По его мнению, фильмы ужасов сломали мне психику. Он всегда находил простые причины всех проблем, не принимая во внимание остальные обстоятельства.

Мы добрались до деревянного зеленого дома. У входа нас встретил молодой мужчина и проводил внутрь. На кухне ждала полная женщина лет пятидесяти. Она жизнерадостно улыбалась. Добрым взглядом окинула меня с головы до ног. Немного поговорила со мной, а потом несколько раз поводила яйцом вокруг моей головы. Разбила его и показала черный желток, затем бросила в печь. Сказала, что нам еще один раз надо приехать. Взяла всего пятьдесят рублей. В следующий раз она сделала то же самое. Потом поставила меня на край комнаты, направляя в мою сторону две загнутые металлические палочки. Они вращались у нее в руках. Она пятилась до другого конца комнаты. Таким образом целительница восполнила мое энергетическое поле. Любовь Алексеевна сказала, что теперь со мной все будет хорошо. Я больше не пил таблетки. Голова у меня не болела, а тяга к «повторениям» исчезла навсегда.

* * *

В августе 1999 года на электроподстанции дед заготавливал траву для козы. Как-то он взял меня с собой. Вокруг не было людей, только ярко-зеленая трава среди возвышающихся фантастических конструкций. Повсюду раздавался гул от электричества в проводах и трансформаторах. Я будто попал в неизвестную цивилизацию, а для деда это была привычная рабочая атмосфера.

Он велел быть осторожным и ничего не трогать. На своем опыте он знал, как это – попасть под высокое напряжение. Деду повезло: бригада быстро среагировала, доской отбила его от трансформатора, и он выжил, хотя на теле остались сильные ожоги.

Я с восхищением смотрел на шумящие – словно мощь переполняла их – плоды инженерной мысли. Дед окликнул меня, чтобы я не зевал. Мы перевернули траву. Так она быстрее сохла.

Через пару дней к нам присоединилась и бабушка, чтобы собрать подсохшую траву в прицеп.

Деду не давал покоя один небольшой участок, хозяин которого не стал косить траву. Дед решил не отказываться от возможности запасти побольше сена и, пока стояла хорошая погода, быстро прошелся косой по территории. Ехать сюда снова, лишь за этим маленьким участком, он не хотел.

Дед накидывал вилами свежую траву на сухую. Ее надо было притоптать и подвязать сверху – так она не вываливается во время транспортировки. Бабушка забралась наверх. Трава была совсем свежей и потому скользкой. Бабушка не смогла удержать равновесие – упала с прицепа на спину. Дед подошел к ней, протянул руку. Она не двигалась. Сказала, не чувствует тела. Дед тут же сел на мотоцикл и поехал на проходную, чтобы вызвать скорую.

Через полчаса бабушку погрузили на носилки. Под ней оказался большой камень, из-за которого ее позвоночник был сломан. А в больнице, перекладывая бабушку на каталку, ее положили на живот. В таком положении она провела несколько часов. Кто совершил эту чудовищную медицинскую ошибку, установить было невозможно. Если бы они оставили бабушку на спине, у нее был бы шанс на лучший исход.

Мама просила отца использовать связи в МЧС и вызвать вертолет – перевезти бабушку в областную больницу. Ему отказали, ведь пациентка пенсионного возраста.

Когда бабушку привезли домой, мы все надеялись на ее скорое выздоровление. Повесили перед ней на стену картинку с изображением лягушки, схватившей за горло цаплю, которая пытается заглотить добычу. Сверху рисунка – девиз: «Никогда не сдавайся!». Даже соседи не то в шутку, не то всерьез говорили о бабушке: как начнется сезон заготовок, сразу встанет с постели.

Отец взял отпуск и приехал к нам, чтобы помочь. Он привез маме в подарок дорогой кожаный портфель с кодовым замком, а мне кассетный плеер. Со всем домашним хозяйством раньше справлялась бабушка. Дед совсем не умел готовить, а мама была занята на работе, и отец взял на себя приготовление еды.

Бабушка рассказывала мне, как правильно доить козу. Когда-то я пробовал, несколько раз, но теперь это стало моей постоянной обязанностью. Сначала положить в кормушку перед козой сено, чтобы та могла долго стоять на месте. Потом поставить ведро так, чтобы коза не сбила его копытом и не навалила туда своих «горошин». Протереть влажной тряпкой вымя и хорошо смазать руки маслом. Наконец, крепко сжимать соски, вытягивая их вниз. Так я делал каждый вечер.

Отец явно воспринял свой приезд как возможность вернуться в семью. Однако через две недели мама сказала, что у них ничего не получится, – она встречалась с другим мужчиной. Прошел год с момента развода, но отец был очень разочарован, сильно напился в городе. Вечером пришел в комнату к бабушке, прося прощения. Он закрыл дверь передо мной с братом, а через несколько минут вышел с опущенной головой и в слезах.

Отец тяжело переживал развод. От обиды ему хотелось сделать больно моей маме. Он обратился к женщине из бараков на окраине, занимавшейся черной магией. Сказал, что хочет свести со света родителей своей жены. Та посоветовала закопать их фотографию в свежую могилу, затем найти на кладбище гвозди и положить рядом с домом родителей супруги. Он все сделал. Напившись, он раскаялся за свои глупые поступки. Бабушка сказала, что не держит зла на него – Бог ему судья. Отец уехал из города в тот же день.

Я пошел в четвертый класс. Показывал домашние работы бабушке, поднося к ее лицу тетради. Она всегда проверяла мои задания.

Теперь я ходил за продуктами. Стал понимать, где дорого, а где нет. Как-то раз вышел из магазина, а у входа стояли два парня. Они выдергивали у меня пакет, требуя деньги. Я сказал, что все потратил на продукты. Один из них выхватил у меня булку хлеба, быстро сел на велосипед и начал кружить по улице. Я пытался его догнать. Он смеялся, а потом кинул мне булку в лицо. Она упала в мокрую грязь. Денег на новый хлеб у меня не было.

В доме стояла напряженная атмосфера. Мама ушла в сферу частных юридических услуг и зарабатывала мало. Ее ухажер Николай, похожий на Патрика Суэйзи из фильма «Приведение» 1990 года (об этом мама сама не раз говорила), был водителем с небольшой зарплатой. Он несколько раз катал нас на машине, угощая чипсами, однако помочь чем-то существенным не мог. Все деньги уходили на дорогие лекарства для бабушки. Часто приходилось есть яичную лапшу быстрого приготовления, брикеты которой заполняли сервант, не оставляя ни единого просвета. Я стремительно набирал вес. На новогоднюю елку я нарядился в костюм факира, и мои щеки казались шире чалмы на голове. Жилетка еле застегивалась. Я боялся, что пуговки могут в любой момент слететь с нее, от этого постоянно потел, испытывал одышку.

В преддверии 2000 года к нам в гости приехали тетя Шура, младшая сестра деда, и ее муж, дядя Володя. Он был директором поселковой школы, а она завучем. Тетя Шура страдала от избыточного веса. Дядя Володя, стройный в молодости, теперь тоже обзавелся пузом. Моя тетя всегда рассказывала какие-то диковинные истории о методиках целительства, редких травах, энергиях духовного мира и прочее. Дядя Володя был добрым практичным человеком с большим чувством юмора. Мне и брату нравилось проводить с ним время. Даже когда он хорошо выпивал, сохранял чувство собственного достоинства. Он был прирожденным педагогом, тактично давал нам наставления. В новогоднюю ночь мама, дед и я написали на маленьких свертках пожелания, вложив их в лапы маленького дракончика – символ наступающего года. Этот брелок, как капсулу времени, мы убрали далеко в шкаф. Затем отправились на городскую площадь, чтобы встретить наступление нового тысячелетия.

С наступившим 2000 годом легче не стало. Дед винил козу: для нее он косил это проклятое сено. Мама считала, что жадность деда до нескошенного участка привела к таким последствиям. Еще она была зла на моего отца. Ездила к Любовь Алексеевне с просьбой помочь. Та сказала, что не в силах исправить ситуацию.

Маме постоянно приходилось отлучаться с работы, чтобы менять «утку» и повязки на пролежнях. Бабушке делали массаж для улучшения кровотока. Осторожно переворачивали на бок, приподнимали до сидячего положения, подкладывая под спину и голову подушки. Однако это мало помогало. У нее были жуткие темные пятна на спине и под локтями. Однажды к нам домой пришел хирург. Я видел срезанную гнилую плоть в ведре, которое он вынес из комнаты. Мне приходилось кормить бабушку с ложечки, подтирая платком ей подбородок. Она стойко держалась, но спустя полгода не хотела больше так жить. Я слышал, как она просила маму поставить ей какой-нибудь укол или задушить подушкой во сне. Тело стало невыносимой тюрьмой для нее.

Я все чаше оставался в школе на продленке. Был с теми, кого вечером забирали родители. Сам я мог уйти в любое время, но не хотелось домой. Часто за соседней партой делала домашнее задание девочка с длинной косой, которая мне нравилась. Она была так популярна, что каждый мальчик хотел сфотографироваться с ней для выпускного альбома. Среди одноклассников была конкуренция за ее внимание. Причем я получал это внимание невольно, когда самый симпатичный парень демонстрировал, как легко заваливает меня на пол. Однако это было не издевательство, а скорее спортивное состязание за ее расположение. Я всегда терпел поражение. На перемене я решил отомстить красавчику, сломав в его пенале карандаши, пока никто не видел. Однако мне стало стыдно от такой подлости. Я решил действовать смело. На классном часе встал с задней парты и при всех признался, что влюблен в самую красивую девочку на свете. Уборщица, стоявшая рядом, сказала о моем поступке – очень мило. Одноклассники дико смеялись. Учительница потребовала тишины. После этого инцидента одноклассница не хотела со мной фотографироваться. Учительница попросила ее постоять перед камерой еще минуту. Девочка сказала, что фотография со мной ей не нужна. Ее вклеили только мне в альбом.

Я закончил начальную школу без троек. Показал бабушке очередную грамоту за успехи в учебе, фотографии в выпускном альбоме. Она хвалила меня, но не испытывала радости. Тумба, на которой я раньше собирал конструкторы Lego, была заполнена всем медицинским: флаконы с мазью, марля, большие шприцы для промывания ран. Вечернее солнце сквозь сиреневые занавески окрашивало воздух в гранатовый цвет. Когда-то она читала мне здесь сказки Ганса Христиана Андерсена, а теперь лежала, словно заколдованная страшной неведомой силой. По ночам звала дочь. Когда к ней подходила моя мама, бабушка испуганно кричала – не узнавала ее, считая, что дочери шестнадцать лет. Бабушка престала понимать, где находится. Просила помочь ей встать, потому что опаздывает на занятия к ученикам.

Поздним вечером 13 августа 2000 года мама зашла в комнату к бабушке – та не дышала. В этой семье все женщины отмечали восьмидесятилетие. Трагический случай помешал бабушке дожить до шестидесяти шести. Скорая не стала забирать ее на вскрытие – причина смерти была ясна.

Дед и мама плакали. Я еще не успел почувствовать скорби, однако, глядя на них, тоже уронил слезу. Когда я лег в кровать, мне стало страшно, что в доме находится мертвый человек. В голове всплывали образы из мистических произведений Гоголя.

Утром мама взяла меня с собой в магазин – покупать обувь для бабушки. У нее была маленькая стопа, тридцать четвертого размера. Мама выбрала черные туфли. Дома она примерила их на бабушку – сильно болтались. Мама поехала обратно в магазин, обменяла их на кеды. Мне было не по себе, что кто-то купит обувь, которую надевали на умершего человека. Кеды же хорошо держались из-за плотной шнуровки.

Перед поездкой за сеном бабушка завила себе парик и оставила его в шкафу. Дед удивлялся, зачем ей в тот день был парик. Получилось, будто она его подготовила к своим похоронам.

Пришли женщины, чтобы обмыть усопшую.

В комнату занесли гроб. Я смотрел издалека. Двое мужчин взяли бабушку с двух сторон. Она была как негнущаяся доска. В гробу у нее изо рта полилась кровь. Я отвернулся от страха. Мой брат в это время был в детском саду. Мама уехала договариваться о возможности организовать похороны в этот же день. Деду позвонили, чтобы он забрал документы из больницы. Мне пришлось остаться в доме одному. Он плотно закрыл соседнюю комнату, чтобы мне не было страшно. Все зеркальные поверхности в доме были занавешены, включая экран телевизора.

Я сидел в полной тишине и пил растворимый кофе, крепко сжав кружку в руках. Вдруг из комнаты послышались странные звуки: то ли скрип, то ли стон. Я почувствовал напряжение по всей голове. Подошел к окну. Смотрел на дорогу, ожидая, когда там появится фигура деда. Я боялся отвернуть голову от окна. Смотрел до тех пор, пока не услышал, как он заходит в дом.

Ближе к обеду начало приходить множество людей. Были бабушкины коллеги, ее бывшие ученики и соседи. Стучались и бессовестные дармоеды, которые хотели попасть на поминальный обед. Пришла моя очередь подойти к бабушке. Мама и дед поцеловали ее в лоб, а я не смог. Она была бледной и маленькой, а гроб казался огромным. На миг я оцепенел от ужаса, потом, очнувшись, ушел на кухню. Мне было сложно все это принять. Я отказался ехать на кладбище. Искоса посмотрел, как выносят гроб. Внезапно осознал, что остался в доме совсем один. В комнате кружила оса. Я выбежал на улицу. Стоял во дворе, ожидая, когда кто-нибудь вернется. Николай и мама приехали забрать меня на поминальный обед в столовую. Около сорока человек, и все говорили о бабушке самые добрые слова. Мне стало стыдно: я знал ее больше них, но вел себя весь день так, будто она была для меня чужой. В памяти всплывало, как она подарила мне карманную книгу Ершова «Конек-Горбунок», которую я везде носил с собой; как я плавил пластилин о горячую трубу, пока она неотрывно смотрела «Гусарскую балладу» по телевизору; как она приходила после бани в завязанном тюрбаном полотенце; как они с дедом в полной темноте сидели рядом на диване в свете кинескопа.

Дед не мог больше терпеть присутствие Милки. Через день после похорон они с дядей Володей зарезали ее. Весь двор был залит кровью. Пес Малыш наконец получил голову вожделенной жертвы. Команда «Фас!», услышанная от несмышлёного мальчишки много лет назад, до сих пор не давала ему покоя. Из года в год он кидался на козу при любой возможности. Один раз чуть не лишил её глаза. Теперь же он неторопливо вылизывал ее морду, а потом стал жадно обгрызать. В течение долгового времени он зарывал рогатый череп в разных уголках огорода. Когда мы случайно его находили, Малыш моментально забирал свой трофей в другое место.

Морозилка была забита мясом старой козы. Я не смог его есть – жесткое и с отвратительным привкусом. На нервной почве у меня язык покрылся язвами. Несколько дней я пил лишь куриный бульон. Все набранные за год килограммы внезапно ушли.

Тетя Шура предложила деду приехать со мной к ней в гости, чтобы отвлечься от произошедшего. Я раньше никогда не был у нее. Они жили в обычном деревенском доме, с огородом и цветами во дворе. На открытом воздухе стоял их зеленый автомобиль «Чебурашка».

Смена обстановки всегда на пользу. Мы гуляли по деревне, смотрели видеокассеты. Тетя Шура предложила съездить всем в поселок, где дед и она провели детство. Он не хотел, ссылаясь на меня – я очень плохо переносил дорогу. Однако у меня был настрой на приключения. Мы выехали уже после обеда. Меня заметно поташнивало. Пришлось остановиться у часовни. Когда я в нее зашел, стало легче. Она наполнила меня энергией, будто все невзгоды ушли.

Место, в котором дед провел детство, было в глухом лесу и не имело названия. Его отмечали на карте как точку №**. Место, где не больше тридцати домов, скрылось от времени. А деду и его сестре казалось, будто они отсюда и не уезжали. Тетя Шура попросилась к жильцам дома, в котором они выросли. Дед не стал входить, чтобы не стеснять хозяев. Она рассказала, как там все изменилось. Мы остановились около места, где раньше была площадка для отдыха. Дед говорил – тут они играли в волейбол и смотрели кино с бабушкой под открытым небом, когда приезжал киномеханик. Ему нужно было вспомнить начало их пути, осмыслить свою историю, последняя глава которой завершилась.

Мы провели в гостях несколько дней, пока не захотели домой. Проезжая кукурузное поле, дед остановился, чтобы нарвать початков. Мы стояли, опершись на багажник, и хрустели сочными кукурузинами.

– Ты можешь сесть спереди, – предложил дед.

– Я думал, можно только с двенадцати лет, – удивленно ответил я.

– Садись, ты уже взрослый, – твердо сказал он.

С переднего сиденья открывался вид на зеленые дали, окутывавшие узкую дорогу. Край оранжевого солнца прятался за горизонт. Темно-синее небо благословляло наше возвращение дождевыми каплями. Они повисали на стеклах машины, светясь, как огни. Этот путь больше не вел к страданиям. Дед всегда говорил, что дождь – предвестник хорошего.

Глава 2. Раннее имаго

Школьные парты в комнатах детского сада остались позади. Испытывая трепет, вхожу я в трехэтажное здание настоящей школы. Раздается громкий звонок, а не колокольчик. Волны учеников наполняют широкие коридоры. В каждом кабинете – отдельный предмет со своим преподавателем. Мне нравится это движение между новыми мирами за множеством дверей. Я полон внутренней энергии и испытываю неподдельный интерес к новой обстановке. Я сразу же записался в актив школы, это значит, раз в неделю надо встречаться с несколькими педагогами для обсуждения организационных вопросов. Они явно довольны моим рвением и серьезным отношением к поставленным задачам, на самом деле несущественным. Я чувствую, как сближаюсь с людьми, которые управляют этим местом. Мне важно проявить себя в школьной иерархичной системе.

Однако в иерархии по горизонтали места заняты старшими учениками. Они постоянно курили в общих туалетах без перегородок и дверей и не давали нам, младшеклассникам, справить нужду. «Мелкие зассанцы должны носить памперсы», – дразнил кто-нибудь из них под нестройный гогот своих товарищей. Они кидали окурками в того, кому нужно было по-большому. Они гордились тем, что могут унижать нас. Отхожее место было их резиденцией. Многим из нашего класса приходилось ждать, когда начнется урок, чтобы отпроситься в туалет. Но у некоторых не хватало сил – пару раз случалось кому-нибудь из моих одноклассников описаться на уроке. Кто-то до урока ходил в кусты за школой.

К нам в класс пришел Андрей. Он был на год старше нас, но болел эпилепсией и потому некоторое время учился дома. При его высоком росте и хорошем физическом развитии вел он себя трусовато. Как-то перед уроком труда Андрей решил самоутвердиться, сказав при всех обидную вещь насчет моей спины. Я его пихнул, он толкнул меня – и переросло в драку. За меня заступился одноклассник Макс, с которым мы учились еще в начальной школе. Как гонг, прозвучал звонок. После потасовки я решил извиниться. Макс последовал моему примеру. Мы пожали друг другу руки и быстро сдружились.

Я ощущал себя взрослым. И дома выполнял соответствующие обязанности: забирал брата из детского сада, готовил еду для всех. Дед грустил и периодически ездил на могилку к бабушке. Установил там оградку, скамейку и стол. Посадил сосенку. Я хотел отвлечь его от скорбных мыслей и поэтому, например, записывал на видеокассеты утренние выпуски десятиминутных передач про автомобили. Мне казалось, поскольку дед много времени проводил в гараже, тема автомобилей соответствует его увлечению. Еще я любил заниматься с дедом математикой. Он мотивировал меня решать примеры на несколько тем вперед и задачи со звездочкой. Я пересказывал ему то, что читал для уроков истории и литературы. Дед спрашивал, почему происходило так, а не иначе, и я задумывался, находил причинно-следственные связи. Мне это помогало на уроках уверенно излагать свои мысли, когда остальные могли просто вызубрить, не отражая сути.

Мы с дедом любили ходить в баню по субботам, а потом играть в шахматы. Он сидел в одном полотенце, похожий на древнего грека, – чинно пил горячий чай, покручивал седую прядь на голове, пока я обдумывал свои ходы. Наши шахматные вечера стали традицией.

В «Энциклопедии для маленьких джентльменов» раздел про шахматы я изучил самым тщательным образом, чтобы стать достойным игроком. Но мое внимание снова привлекли заклеенные липкой пленкой страницы. Я устранил установленное ограничение, и мне открылось увлекательное и познавательное чтение. Ведь никто тогда не занимался сексуальным просвещением детей.

Когда у меня были уроки по субботам, мама давала мне ключи от своей квартиры. Так я никого не будил в выходной рано утром. Мне доставляло удовольствие хвастаться перед одноклассниками, что я живу один в огромной квартире, допоздна смотрю фильмы…

Как-то весной 2001 года я не сразу после уроков пошел к деду – показал друзьям квартиру, а потом решил остаться в ней ненадолго. Изучая книги в шкафу, я нашел отцовские журналы, напечатанные на грубой серой бумаге, обучающие кунг-фу. Рядом с ними лежала видеокассета без обозначений. Оказалось, что на ней был записан эротический фильм. Я проматывал на пикантные сцены. У меня была эрекция, но я не знал, что должен делать. Прозрачная вязкая жидкость капала с моего члена. Я снимал штаны и ставил между ног ведро, продолжая смотреть. Так я проделал несколько раз, но не чувствовал того удовлетворения, о котором читал в энциклопедии. Однажды я уединился в туалете, пока мама готовила еду. Я подумал: если в фильме мужчина двигается взад и вперед над женщиной, то руками я могу создать подобие влагалища, двигая ими вверх и вниз. Мастурбируя, я ощущал приятное расслабление. В голове всплывали кадры из фильма. Неожиданно меня накрыло. Я был так поражен этому чувству, что чуть не упал с унитаза. И осознал, зачем люди занимаются этим. Это самое главное мое открытие в одиннадцать лет. После этого я мастурбировал при любом удобном случае.

Примерно через пару лет я посмотрел фильм «Дорожное приключение», где мне запомнилась сцена, в которой герою Шона Уильяма Скотта медсестра давила на простату через анальное отверстие, от чего тот испытал бешенный оргазм. Я решил попробовать то же самое. Своей рукой было не очень удобно делать подобное. Тогда я взял чапельник с округлым лакированным черенком, который смазал кремом для рук, и засунул в себя почти целиком. Оргазм был мощным, но не нарастающим, а резко берущим верхний пик, словно по нажатию кнопки. Иногда в ванной я засовывал себе пару пальцев, чтобы представлять чувства женщины, которой я также бы погрузил их внутрь. Это возбуждало еще сильнее.

Я только перешел в шестой класс, когда решил обзавестись подругой. После уроков, идя обычным маршрутом из школы, встретил одноклассницу Галю. Я проводил ее до дома, где она навещала дедушку. Тот раньше руководил местным пивзаводом. Галина была угловатой плоской девочкой с прической как у пуделя. Она не вызывала во мне симпатии, я просто ухватился за первую возможность завести подружку. Приходил к ней пару раз в гости.

Когда Галя предложила вместе посмотреть мультфильмы по телевизору, я заявил, что вырос из этого. После уроков одноклассники бежали домой смотреть очередных «Покемонов», «Котопса» или «Губку Боба». Мне были непонятны их увлечения. Когда Андрей пытался мне рассказать сюжет первого фильма о Гарри Поттере, я посчитал, что у него серьезные проблемы со вкусом. Однако при показной взрослости во мне еще жил ребенок.

Разбирая старые вещи на шкафу в комнате деда, я нашел игровую приставку Dandy, которую мне купили в далеком 1994 году. Отец с мамой вырывали друг у друга джойстик, чтобы поиграть в «Марио». Иногда очередь доходила и до меня. Бабушке не нравилось, как я стою перед телевизором, нервно вдавливая кнопки, поэтому мою забаву отправили на шкаф. Мне хотелось проверить, работает ли еще приставка. Большинство детей в то время уже имели 16-битную Sega. Зато у Макса была игровая приставка как у меня. Освоившись в управлении джойстиком, я стал проводить много времени у друга за любимой игрой Teenage Mutant Ninja Turtles III.

В начале сентября 2001 года ко мне с серьезным разговором обратилась мама. Я был на балконе. Она вошла ко мне и прикрыла за собой дверь. Сказала, что ей важно со мной поговорить. Она беременна, но не знает, оставлять ребенка или нет. Николай после регистрации брака ночевал у нас буквально один раз. Их отношения стремительно начались и быстро распались. Я в то время был полон оптимизма. Был уверен, что мы сможем воспитать нового ребенка в нашей семье. Маму воодушевила моя поддержка. Вопреки мнению деда и Николая она решила оставить ребенка.

Мы стали чаще жить в четырехкомнатной квартире. Мама периодически приходила с нами туда, чтобы дать возможность деду отдохнуть.

Так было и 11 сентября 2001 года. Вечером мы меняли постельное белье перед телевизором. Внезапно эфир прервался на экстренное сообщение: горит небоскреб в Нью-Йорке. Мы не понимали, что происходит. Я добавил громкость. Наш корреспондент стоял на крыше высотки, рассказывая о страшной авиакатастрофе. На заднем плане вздымался дым от одной из башен-близнецов. Спустя мгновение другой самолет врезался во второе здание. Мы не могли понять, как два разных пилота могли допустить одну и ту же чудовищную ошибку, ведь небо было ясным. Лишь потом сообщили, что это теракт. Тогда я впервые задумался о жутком значении этого слова. А прежде те, кого называли террористами, были для меня лишь условными злодеями в американских боевиках.

* * *

В апреле 2002 года мама смогла получить должность мирового судьи, скрывая от всех свою беременность. Она сдала экзамен на судью еще в 1998 году, но все ставки были заняты. Когда законодательно ввели дополнительную судебную инстанцию, то во всех регионах срочно стали набирать резервистов. Она подходила по всем критериям. Медкомиссию ей разрешили пройти после назначения на должность. Она проработала всего несколько дней перед запланированными родами.

Тридцатого апреля после работы мама почувствовала, что пришло время. Я проводил ее до больницы – дед куда-то уехал. Вечером он очень беспокоился, что отсутствовал в такой важный момент, и даже не обратил внимания, как я допоздна играл в приставку. Дед уснул в кровати с братом. Я же до шести утра был поглощен картриджем «Робокоп-2», пока не прошел игру до конца.

У нас было принято ложиться спать не позже одиннадцати вечера. Около месяца назад в это время по Первому каналу показывали церемонию вручения «Оскара». Я, разумеется, слышал об этой легендарной премии, но никогда не видел, как ее вручают. Включив перед сном Первый канал, я увидел, как объявляли режиссеров-номинантов в огромном зале среди людей в шикарных костюмах. Потом на сцену за статуэткой поднялся рыжеватый мужчина с залысиной. Мне хотелось посмотреть на этот праздник, но мама выключила телевизор. Пока она ходила в туалет, я снова включил церемонию. Лучшим фильмом назвали «Игры разума». Я захотел его увидеть.

Первого мая, в обед, меня разбудил дед. Сообщил, что мама вчера вечером родила девочку. У меня появилась сестра Ева.

Как только закончились праздничные дни, мама вышла на работу. Утром из районного суда позвонили домой, чтобы узнать обо всем. Я ответил, что не сообщаю неизвестным информацию личного характера. По маленькому городу быстро разошелся слух о том, что судья родила, только приступив к работе. Председатель суда боялся, что она уйдет в отпуск по уходу за ребенком. Однако ухаживать за ребенком взялись мы с дедом. Пока я был в школе, нянчился он. Потом эстафета передавалась мне – до прихода мамы с работы. Дед не любил менять пеленки. Это приходилось делать мне. Также я готовил детскую смесь. Брызгал себе на руку молоко, чтобы понять, горячее ли оно. Придерживая сестре головку, кормил из бутылочки.

Ева была спокойным ребенком. Мне нравилось с ней возиться. Мама предлагала нанять няню, но я возражал. Считал, что нельзя доверять воспитание чужому человеку. Мы решили, что, пока у меня каникулы, обойдемся без нее.

Тем летом в обеденное время часто транслировали чемпионат мира по футболу. Мама считала, это примитивная игра. Я заочно поддерживал ее мнение. Однако дед в молодости любил смотреть футбол. Лишь позже его страстью стали трансляции лыжных гонок и биатлона. Он добавил звук, объяснил мне суть игры. Сказал, что эти матчи проходят раз в четыре года среди лучших команд мира. Мне стало интересно наблюдать за таким редким событием. Я нашел в газете заметку о сетке турнира и фаворитах чемпионата. Мы с дедом, качая ребенка, смотрели футбол каждый день. За решающим матчем нашей сборной с Бельгией на групповом этапе турнира мы следили не отрываясь. Под конец его комментировал даже В. Жириновский, веривший, что наши футболисты смогут сравнять счет, когда Сычев на 88-й минуте забил второй гол. Однако Бельгия прошла дальше по турнирной сетке. Финал чемпионата я ждал с нетерпением. Германия встречалась с Бразилией. Во время второго тайма меня неожиданно позвал на улицу одноклассник. Я удивился, что он не смотрит футбол. Ему была нужна шина для колеса велосипеда. Я сказал, моя ему не подойдет. Вернувшись к экрану, я подумал, как же много теряют люди, занимаясь бытовыми делами во время событий глобального масштаба. Деду было жалко Оливера Кана. Он за весь турнир до этого пропустил всего один мяч, а теперь не взял целых два за 25 минут до конца матча.

* * *

Когда я пошел в седьмой класс, для моей сестры нашли няню. Эта женщина работала в детском саду много лет до выхода на пенсию. Я наблюдал, как она занимается с Евой. Пришлось признать: она делала это намного лучше нас с дедом. Няня включала малышке детские песни, играла с ней в разные игры, читала сказки. Я даже немного ревновал. Она заметила, что у меня длинные пальцы, как у пианиста. Мне понравилось такое сравнение. А еще она обратила внимание, что у меня слишком сутулая спина. «Держи ровнее», – мягко говорила она.

Я нашел для себя новое увлечение – покупал в киоске газету «Телесемь», чтобы следить за кинопремьерами. В нашем маленьком городе не было кинотеатров, а мне хотелось смотреть новинки раньше других. Купив пиратскую видеокассету, будь то экранка или копия, по уверениям продавцов, лицензионной версии, я приносил ее – порой даже не распаковав – в школу, чтобы похвастаться. Как-то взял с собой видеокассету с фильмом «Люди в черном – 2» на собрание актива самоуправления. Положил на парту запросто, как учебник. Ребята из классов постарше смотрели на меня с недоумением. За три года эти собрания мне порядком надоели. С учителями я уже и так хорошо ладил, а для одноклассников моя роль ничего не значила. Кроме того, мне стало неинтересно участвовать в театральных праздничных мероприятиях, где выступал весь актив школы. В пятом классе я выходил на новогоднюю сцену в парике, блестящем платье и женских туфлях под фонограмму Аллы Пугачевой «Мадам Брошкина». На новогодней елке в следующем году исполнял ведущую роль. Скоморохом с наведенными алой помадой щеками я выбегал на сцену, одетый в нелепые розовый колпак и старую желтую рубашку, на которой болтались декоративные красные заплатки. Широкие спортивные штаны усиливали нелепость наряда, а мое выразительное произношение доводило комичность образа до апогея. Меня больше не тянуло участвовать в подобных фрик-шоу.

Кино стало моей настоящей страстью, захватило меня целиком. Мама ругала меня – слишком много, говорила она, я трачу на видеокассеты. Мне же казалось, что пара фильмов в неделю вовсе не расточительство. Я смотрел все, о чем раньше только слышал: от «Гладиатора» до «Матрицы».

Посмотрев первый фильм о «мальчике с отметкой на лбу» и вспомнив восторженный отзыв Андрея, я понял, что пересказ сюжета может звучать нелепо, не имея ничего общего с магией самого кино.

После очередной премии «Оскар» я стал отсматривать в первую очередь фильмы, которые удостаивались признания в профессиональных кругах. «Банды Нью-Йорка» Мартина Скорсезе были моим фаворитом. В дни премьеры я посмотрел его несколько раз. Пытался показать фильм маме, но она нашла его очень скучным.

Маме нравилось индийское кино. С интересом она смотрела и советские мюзиклы вроде «Гардемарины, вперед!» и «Собака на сене». Тогда я включил ей «Чикаго». Думал, мама, как поклонница подобного кино, поможет мне разобраться, почему он стал лучшим фильмом года, по мнению американской киноакадемии. В то время у меня не было интернета, чтобы узнать о важности культурного контекста: не только для самих произведений, но и для их верного восприятия аудиторией. Я же понятия не имел о значении мюзикла Боба Фосса в американском театральном сообществе. Мама считала, что фильмы смотрят ради удовольствия и нечего копаться в них. С этого времени я перестал ориентироваться на ее мнение. Наши вкусы сходились лишь относительно кино развлекательного жанра, вроде «Сокровищ нации» и «Пиратов Карибского моря».

Я стал смотреть на телеканале «Россия» «Синеманию» и рубрику «Киноакадемия». Меня поразил «Малхолланд драйв» Дэвида Линча – непостижимый, магический.

Мама все пренебрежительней относилась к моему увлечению, не понимала, зачем я смотрю такие фильмы. Она топтала и разбивала мои видеокассеты, желая добиться от меня повиновения. А однажды, когда я был захвачен кульминационным моментом «Зеленой мили», выдернула шнур от телевизора из розетки и потребовала срочно вынести мусор. Она не понимала, что морально травмирует меня. В ответ я мстил, вырывая страницы в ее кодексах законов. Вел себя как младший школьник, а потом испытывал неловкость за это.

В целом же у меня с мамой были доверительные отношения. Она мне рассказывала о своих любимых книгах, включая «Графа Монте-Кристо», делилась воспоминаниями о детстве. Иногда, правда, говорила то, чего бы я не хотел слышать: например, о пристрастиях моего отца в сексе. Я не подавал виду, чтобы не нарушить ее доверие.

Все в семье называли маму по имени и, будучи ребенком, я повторял за ними. Она была не против. Ей казалось, так она моложе в глазах посторонних. А меня после восьми лет разные люди часто ругали за неуважительное отношение к матери. Только к двенадцати я перестал обращаться к ней по имени, однако и мамой называть стеснялся, обходясь не нагруженным особенными смыслами «ты». Так же обращался я и к отцу. Правда, по имени никогда его не называл. Сколько ни пытался, так и не смог говорить им «мама» и «папа».

* * *

Когда пришла эра DVD, мои познания в кино стали заметно расширяться. На одном диске могло быть записано по десять фильмов, я компоновал их. Покупал сборники по фильмографии актера или режиссера, по номинантам наградного сезона или по новинкам недели. Мне было интересно разбирать стиль отдельных авторов и закономерности в различных жанрах. Кроме того, в четырнадцать лет я изменил свое отношение к анимации после просмотра «Шрека». Осознал, что мультфильмы могут быть созданы не только для детей.

Мне так нравился яркий мир кино, что редко хотелось переключаться на действительность. На первом этаже нашего дома алкоголик в белой горячке убил мамину подругу, вогнав ей молотком отвертку в голову. Он хотел убить и своего тринадцатилетнего сына, крича на всю улицу, что на него напали «чечены», но юноша смог скрыться в подъезде другого дома. Мама ходила к подруге в больницу – та лежала две недели в коме, прежде чем умереть. В окно я видел, как выносят гроб из подъезда. Было жутко от мысли, что жизнь этой женщины закончилась так рано и бессмысленно. Через полгода лечения в психбольнице убийца от горя повесился в колодце.

По вечерам компании подростков часто мешали жильцам дома, выпивая под окнами и разбивая бутылки о гаражи. Дети помладше издевались во дворе над животными. Один раз они засунули бедной дворняге под хвост палку от дерева. Мой учитель географии, живший на четвертом этаже нашего дома, выбросился из окна от несчастной любви. Я видел, как он перед учительской целовал красивую блондинку, преподававшую в начальных классах. Он выжил, но ушел из школы. Стал работать судебным приставом.

Я не понимал, зачем продолжать батрачить на огороде, если с финансами порядок – мама хорошо зарабатывала. Под осенним холодным дождем мы с дедом выкапывали урожай. В перчатках, ставших черными от мокрой земли, невозможно было разглядеть корнеплод. Мы толкали телегу по вязкой грязи сквозь ботву. Я не хотел для себя такой участи. Кино открывало мне огромный, разнообразный мир, отличавшийся от депрессивной картины вокруг. Я решил, что после окончания школы выберусь из этого города любой ценой.

В этот период мама стала общаться с Сергеем, от которого жена ушла к Николаю, отцу мой сестры. Ситуация очень смахивала на мелодраму: отверженные, одержимые вендеттой, обретают новую любовь. Мама предложила отдать свой предмет одежды Сергею, чтобы тот оставил его в спальне бывшей жены. Для убедительности советовала разбросать повсюду презервативы. Так она хотела насолить бывшему мужу и его новой пассии. Разговоры о показной мести привели мою мать к третьему браку.

Сергей был водителем в сети магазинов. Дома он всегда молча смотрел телевизор. Мама устроила его работать к себе в суд судебным приставом. Я с ним почти не разговаривал. Он периодически жаловался на меня матери, что я часто занимаю туалет и порчу воздух в зале.

В летние каникулы перед восьмым классом я неожиданно открыл для себя, что не только люблю смотреть футбол, но и неплохо в него играю. На просторной лужайке перед одним из частных домов стали играть ребята, посещавшие футбольную секцию. Я позвал с собой Макса, и мы присоединились к ним. Сначала я стоял на воротах, потому что привык на волейбольной секции в падении доставать мячи. После выхода в нападение несколько раз забил, обводя защитников, которые выступали на школьных соревнованиях. Игра была динамичной, но без фолов. Наши матчи приходил смотреть и мой дед. Так мы играли около месяца, пока один из местных парней не прикатил пьяным на мотоцикле с бензопилой. Он под корень уничтожил деревья, которые мы использовали в качестве ворот. Играть в других местах было не так весело – к нам приставали местные гопники, намереваясь отнять у нас кроссовки.

В новом учебном году в мой класс перевели симпатичную девочку Алену. В то время я сидел на второй парте среднего ряда. Со мной по очереди садились два моих друга – на тех предметах, по которым отставали, чтобы я им помогал с контрольными. Я успевал решить за урок два варианта. Так получилось, что они оба отсутствовали в первую неделю занятий. Алену посадили со мной. Мы понемногу стали общаться. Я узнал, откуда она и где сейчас живет. Иногда удачно шутил, вызывая у нее улыбку. Я думал: может, теперь мне повезет завязать отношения с интересной девочкой. Однако через несколько дней Алена отсела от меня к новой подружке. На уроках физкультуры я старался попасть в одну с ней команду по волейболу, чтобы любоваться сзади на ее упругую спортивную попу в обтягивающих шортах. Ее длинный хвостик из блестящих русых волос хотелось потрогать ладонью. Она бегала стометровки лучше наших парней. Меня привлекали ее сильные ноги. Я влюбился, но не знал, как к ней подступиться.

К 8 Марта мы должны были подготовить подарки девочкам, имена которых вытащили из распределительной шляпы. Каждый сам придумывал, что подарит. Один мой одноклассник не знал, куда деть картину, – та, которой предназначалось живописное полотно, не пришла на классный час. Я выкупил у него картину. После уроков пошел за Аленой, прося принять подарок. «Мне ничего не надо», – сказала она и быстрым шагом направилась к своему дому. Я догнал ее, встал перед ней на колено, протягивая картину. Алена обошла меня сбоку. Пришлось оставить полотно у двери ее квартиры.

В тот год я потерял позицию главы класса. Раньше меня переизбирали, не имея альтернативы. Однако рыжий одноклассник, большой шутник и массовик-затейник, решил выдвинуть свою кандидатуру. Все голоса ушли ему. Это задело мое самолюбие, хотя участие в активе школы меня уже давно тяготило. Впрочем, новому главе класса оно тоже быстро наскучило. Он пропускал собрания по самоуправлению, а потом вообще отказался от «почетного» поста. Я отверг предложение вернуться на это место. Его заняла Галина, с которой я общался в шестом классе. Тогда после нескольких встреч нам не о чем стало говорить. Последней каплей стал мой небрежный подарок ей на день рождения. На большой перемене, проходя мимо нее, я положил на парту бусы, ничего не сказав. Мне казалось, это похоже на сюрприз, но Галя восприняла такой жест как грубость или пренебрежение. С тех пор мы не общались.

* * *

Как-то администрация города организовала литературный конкурс ко Дню матери. Принимали по одному сочинению от каждого образовательного учреждения. Первый этап отбора проводился внутри школы. Я не знал, будет ли кто-то, кроме меня, участвовать, но решил попробовать. Включил на повтор песню «Не оставляй меня, любимый!» группы «ВИА Гра» и полдня писал сочинение от руки. Затейливо подбирал слова. Зачеркивал и переписывал снова. К вечеру у меня получилось следующее.

Отражение материнской души в разбитом зеркале жизни

Капля, висевшая на одном из последних осенних желто-красных листьев, упала на морщинистую щеку. Быстрым движением розовые от холода пальцы убрали каплю с лица. Фигура человека, идущего вдали, остановилась. В последнее время обветренные руки вытирали много слез, но эта была холодной. Словно природа помогла выплеснуть ее, когда в глазах уже не осталось влаги.

Притупленный серо-печальный взгляд ищет кого-то в пустоте. Мать ищет свое Дитя, которое вскормила, боготворила и ценила больше своей жизни. Все соответствует ее настроению: серая погода, грязные лужи, темные тучи. Она настолько поглощена мыслями, что не замечает ничего перед собой. Ее разум погружен в день, когда она, истекая кровью, родила свое Дитя. Она вспоминает, как впервые ей дали подержать маленькую живую куколку, – и вот на ее лице дрогнула слабая улыбка. Холодный ветер обжигает лицо – она не замечает.

Сейчас яркий солнечный день, и она гуляет по парку со своим Ребенком. Он мнет в маленьких нежных ручках плюшевого зайчика. Мать садится на скамейку и медленно катает коляску с Малышом: туда-сюда. Раскидистые ветви деревьев укрывают их тенью.

До места, куда направляется Мать, осталось немного. Вот перед ней полуразрушенный двухэтажный дом. Когда-то, совсем молодой, она познакомилась здесь с Отцом Ребенка. Тогда жизнь была беззаботна и приятна. В те дни ее глаза светились, как заря теплого июльского дня. Она была любимой. Думала, что жизнь всегда будет ласкова к ней.

Вдалеке раздается гром. Мать идет дальше по дороге разрушенных иллюзий. На обнаженных деревьях сидят вороны, издают режущие слух крики, которые слышны и на соседних улицах. На одной из них – детский сад, куда Мать отдала своего Ребенка.

Первые дни он никак не хотел отпускать ее от себя. Хватал маму за ногу. Детские светло-голубые глазки наполнялись слезами. Он чувствовал страх и обиду, не понимая, почему Маме нужно уходить. Весь его мир заключался в ней. Она нагибалась и холодными губами целовала теплый нежный лобик.

Темный купол небес пронзила яркая молния. Слепящим бирюзовым блеском она отразилась в опухших от душевной боли глазах Матери. В ее памяти промелькнули моменты, когда она собирала свое Дитя в школу, помогала надеть на спину ранец. Со второй небесной вспышкой она вспомнила его школьный выпускной и первые шаги во взрослой жизни.

Светлые капли дождя ползут по ржавой, облезлой калитке. Мать, приоткрыв тяжелую скрипучую дверь, входит на кладбище. Мокрый ветер дует сквозь громаду вековых деревьев, сторожащих покой могил, стараясь закрыть железную дверь, разделявшую царство живых и мертвых. Вокруг множество свежих крестов и старых памятников. Мать останавливается и пристально смотрит на гору земли, перемешанную с бурой глиной. Под ней ее Дитя. Она забыла день похорон, и сейчас не понимает, как такое могло произойти. Она определенно знает, что когда-то летним свежим утром вдалеке всходило багряно-желтое солнце. Казалось, эта даль близка и вечна, как ладонь Ребенка в ее нежной руке, когда он, маленький, шел рядом с ней, своей Мамой…

* * *

Когда я сдал сочинение учительнице литературы, она как будто растерялась. Спросила, откуда я все это взял. Странный вопрос. «Из головы», – ответил я. Она показала мою работу классному руководителю. Та уверяла, что лучше мне сейчас сознаться, откуда я списал. Учителя опасались отправлять на конкурс сочинение, которое может оказаться плагиатом. Мне льстило, что я смог написать так, как не ожидают от восьмиклассника. И в то же время меня обижали их недоверие, их убежденность, будто я не способен написать нечто подобное.

Мне позволили набрать печатный текст сочинения в компьютерном классе. Лучшей работы в моей школе не написали даже старшеклассники. Награждение проходило в здании администрации города. Первое место отдали девочке из шестого класса заводской школы, сочинившей небольшое стихотворение. Я занял по результатам голосования второе место. В тот момент мне четко представлялось настроение номинантов на «Оскар», ушедших без статуэтки. В школе мне дали коробку конфет как утешительный приз.

Год я окончил только с одной четверкой по русскому языку. Классный руководитель сказала, что, если я хочу получить золотую медаль, мне предстоит длинный путь, с которого многие сходят. Я должен отдавать все силы учебе, чтобы прежде всего отлично окончить девятый класс, а затем и старшие классы.

* * *

Весной мама записала меня к ортопеду, приезжавшему из областной больницы. Я сердился на то, что она считает меня горбатым. Мне не хотелось признавать свой кривой хребет. Я отказывался смотреть на себя в зеркало боком. Это все началось с раннего детства, когда родители велели мне смотреть под ноги. Я всегда склонял голову, стараясь не запнуться. Так сформировалась привычка ходить с опущенными плечами. С годами я стал похож на австралопитека с круглой спиной и длинными руками. Отец пытался уговорить маму отдать меня в специализированный интернат, где исправляли осанку. Однако после психбольницы она не верила врачам. К тому же не хотела отрывать меня от друзей и одноклассников. Для меня была важна привычная атмосфера. Однако моя осанка становилась хуже и хуже, чего невозможно было не заметить.

Областной специалист поставил диагноз: «Болезнь Шейермана – Мау». При этом ортопед каким-то образом понял, что у меня есть и другое заболевание, не связанное с его специализацией. Он попросил спустить штаны. Оказалось – варикоцеле. Необходима была операция в ближайшее время.

В городской больнице операции делали лишь тем, кто не мог добраться в областное отделение. В нашем городе хирурги умели только отрезать лишнее, как в мясной лавке. Отец забрал меня к себе летом, чтобы сводить в областную клинику. В прошлом году я познакомился с его женой. С. Н. была младше отца на двенадцать лет. Сначала они жили в общежитии, но теперь смогли приобрести жилье за счет сертификата для бывших военнослужащих. С. Н. хорошо ко мне относилась. Однако готовить совсем не умела. Сваренные сосиски она оставляла в воде и убирала в холодильник. На следующий день снова их кипятила. За несколько месяцев до моего приезда в их семье появилась девочка, моя вторая сестра, Кристина.

В областной больнице я снова посетил ортопеда. Он прописал мне лечебную физкультуру, массаж и корсет. Мою осанку, сказал он, можно скорректировать, но позвонки уже срослись, поэтому прямой спины мне не видать.

Дальше мы отправились к урологу. В кабинете меня встретила молодая женщина. Я опасался, что у меня начнется эрекция, лишь врач дотронется до меня. Она взяла мою мошонку в ладонь. Я стоял со спущенными штанами и чувствовал ее теплую руку, пока она неторопливо разговаривала с отцом. Я получил направление в стационар. Вечером мне впервые пришлось брить свой лобок. Я впервые пользовался мужским станком, ничего не выходило. Пришлось это сделать отцу.

Утром следующего дня я пришел в стационар. Вскоре мне велели идти на клизму. В туалете какой-то дурак исписал двери и стены калом. Когда я вышел из кабинки, столкнулся с уборщицей, которая обвинила меня. Я ответил, что от клизмы у меня вряд ли бы получились такие четкие и яркие буквы – консистенция «чернил» не та.

Меня, раздетого, накрыли простыней и увезли на каталке к операционной. Поставили обезболивающее и ушли. Я стал замерзать от долгого ожидания. Просил укрыть меня чем-нибудь еще. Спустя пять минут меня протолкнули в распашную дверь и переложили на операционный стол. Было страшно. Врач просил расслабиться и медленно дышать, пока анестезиолог считает до десяти. Я отключился на цифре восемь.

Оказавшись в палате, я мог только моргать. Тело не слушалось. Я с ужасом ощутил, каково было моей парализованной бабушке. Через несколько часов стала возвращаться чувствительность. Первым делом, опираясь на костыли, я дошел до туалета. Меня подбадривал мотив песни “Listen to your heart” группы Roxette, который снова стал популярен благодаря рекламе пива Efes Pilsener. Ее постоянно крутили в перерывах матчей чемпионата Европы по футболу. Я попросил женщину в палате, лежавшую с сыном, дать мне на вечер портативный телевизор, чтобы посмотреть матч нашей сборной против греков. Она отказала. Когда сборная Греции сенсационно выиграла кубок, российская команда стала единственной победившей чемпиона на турнире.

После операции я провел еще пару дней в отделении, чтобы врач понаблюдал за моим швом. Но когда меня отпустили домой, обезболивающее перестало действовать. Хотелось лезть на стену от рези внизу живота. Отец попросил служебную машину, чтобы отвезти меня к матери. Дома я выдохнул. Операция, вызвавшая столько переживаний, была в прошлом. Теперь я мог полностью сконцентрироваться на учебе.

Глава 3. Медальный зачет

К девятому классу мама купила мне черный костюм с темными рубашками, которые можно носить без галстука. Отношение к учебе должно начинаться с внешнего вида. Я отказался от рюкзака в пользу строгого дипломата с кодовым замком, подаренного отцом маме пять лет назад. В коридоре надо мной посмеивались, но я не реагировал. Теперь у меня была броня. На переменах я подходил к стенду с именами медалистов школы с момента ее основания, представлял, что через три года там будет и мое имя. Каждый вечер я смотрел на стену своей комнаты, увешанную благодарственными письмами и грамотами за призовые места в предметных олимпиадах. После занятий я спал около часа, чтобы дать мозгу передышку. Затем проводил за учебниками всю вторую половину дня, до девяти вечера, кроме дней, когда ходил на волейбольные и баскетбольные тренировки по вечерам. Я поставил стол прямо под окном, чтобы смотреть на улицу. Устраивал себе мысленную прогулку время от времени. За четверть я набрал по шесть оценок по каждой дисциплине за работу у доски. Не было ни одной четверки.

С этого года мы, девятиклассники, могли прийти на новогодний вечер вместе со старшими классами. Почувствовав уверенность, я пригласил потанцевать одну из самых вожделенных старшеклассниц. К ней не решались подойти даже ее одноклассники. Я не умел танцевать, однако на какое-то время мог составить ей компанию. Потом попросил сфотографироваться с ней. Парни из моего класса выразили мне уважение. Теперь они воспринимали меня не так, как раньше, что было явно заметно по одному случаю.

К нам в класс перевелся армянин Ара. Он был веселым парнем, не стеснявшимся в выражении эмоций. Как-то раз Ара взял мой портфель, чтобы меня спародировать. В ответ я сильно толкнул его плечом. Тот упал на парту, сдвинув ее с места. Мы «забили стрелку» за школой, чтобы разобраться после занятий. Одноклассники стояли за нами. Я сказал, что мы должны прежде с ним поговорить вдвоем. Не хотелось устраивать драку. Я попросил его больше не выставлять меня клоуном и извинился. Мы поняли друг друга и больше не конфликтовали. Когда он ушел, одноклассники сказали, что решали, за кого будут в случае потасовки. Большая часть была за меня.

Однако не все конфликты были столь безобидными и так легко разрешались. Как-то Макс в столовой перекинулся резкими словами с парнем из параллельного класса, где учились дети, переведенные из коррекционной школы. Тот был старше и гораздо крепче Макса. Они решили разобраться на стадионе. Я говорил другу – лучше не геройствовать. Однако он был полон решимости. Новость о «стрелке» на стадионе облетела всю школу. Собралось не меньше пятидесяти зрителей. Никто не сообщил учителям. Считалось делом чести сохранить тайну бойцовского клуба. Макс нанес пару точных ударов противнику в голову, но тот в ответ его резко нокаутировал, а вдобавок несколько раз пнул лежачего. Гордый победитель выругался, плюнув в поверженного.

Окровавленный Макс сам дошел до дома – не дал ему помочь. Его мать, узнав о случившемся, обратилась в милицию. Их направили в больницу. У Макса обнаружили перелом челюсти и сильное сотрясение мозга. В школу он не ходил больше месяца. Последствия этой драки через несколько лет приведут его к серьезному психическому расстройству.

Из-за того что я не вступился за друга, меня мучила совесть. С другой стороны, я боялся повторения ситуации, которая случилась со мной в детстве от сотрясения мозга, и поэтому не вмешался.

К сожалению, не всегда мне удавалось избежать проблем, даже при должной осторожности. Как-то – это было в ноябре – я обходил магазины в поисках киноновинок. Ко мне подошли три подозрительных субъекта – попросили дать пять рублей для игрового автомата. Я сказал, у меня денег нет, и ускользнул от них, забежав в магазин. Надеялся, что они уйдут, если долго не буду выходить. Однако они караулили меня и, едва я вышел, обступили со всех сторон – требовали отдать все, что есть. Один из них достал из внутреннего кармана нож. Другой занервничал, уговаривая того не делать глупостей. Я сказал, что мне надо купить продуктов, тогда сдачу отдам им. Они проводили меня до магазина. Я зашел и попросил разменять мне сто рублей помельче. А попросить вызвать милицию мне и в голову не пришло. Мне дали две купюры по пятьдесят рублей. Когда я вышел, мои преследователи повели меня во двор. Там сунули свои руки в мои карманы, достали одну купюру, а другая выпала на землю. Я заметил, а они нет. Этих денег им было мало. Они спрашивали, где и с кем живу. Я понял, что эти люди готовы обчистить квартиру, и назвал улицу деда, но другой номер дома, чтобы им не захотелось так далеко идти. Парень с ножом оттолкнул меня, направившись с соучастниками в центр города. Пройдя несколько метров, я решил вернуться за выпавшей купюрой. Это увидел один из них – подбежал ко мне и выхватил деньги. Сквозь свои гнилые и тонкие, как спички, зубы он произнес, что запомнил меня.

Я был так раздосадован своей беспомощностью, что слезы хлынули из глаз. Какая-то пенсионерка, видевшая происходящее, сказала, что у меня очень нехорошие друзья. Я резко ответил: «Никакие они мне не друзья!»

Дома долго думал над всем и решил рассказать матери. Она сказала, что я должен сам определиться, хочу ли оставить безнаказанным такое отношение к себе. Было ясно – нельзя застраховаться от повторения такой ситуации. Я попросил отвезти меня в милицию.

В сером помещении с тусклым светом приняли мое заявление. Мама недолго поговорила со следователем и вернулась домой, где оставались без присмотра мои младшие брат и сестра. Я дал подробные объяснения, а потом меня отвели вниз. В КПЗ спал какой-то бомж.

– Коровин, живо встать! – резко сказал ему сотрудник милиции.

Тот поднялся.

– Это он тебя ограбил? – спросил меня оперативник.

– Вроде бы он.

– Вроде бы или он?

Я вспомнил случай в летнем лагере, когда указал отцу не на того обидчика. В этот раз моя ошибка обошлась бы невиновному дороже. Я попросил, чтобы тот показал зубы.

– Да, это точно он, – ответил я.

Меня отвели в служебную машину. Я долго сидел там, не понимая, кого мы ждем. Мне хотелось успеть к очередной серии «Детей Арбата» по Первому каналу. Я спросил, почему так долго. Мне ответили, что ждут, когда моя мама выйдет. Она давно уехала, сказал я. Разозленный водитель бросил сигарету и быстро довез меня до дома.

На следующий день между мной и Коровиным провели очную ставку. Меня предупредили, что у него открытый туберкулез. Я взял с собой платок, чтобы прикрывать дыхательные пути. Его подельников быстро нашли. Им вменили разбой, совершенный группой лиц по предварительному сговору с применением оружия. Адвокаты могли попытаться доказать, что имел место эксцесс исполнителя. По факту лишь один, не согласовав с другими, достал нож. Тем более он и слова не сказал, что воспользуется им. Однако у меня не было сочувствия к этим людям. Я выступил в суде так, чтобы у них не было шанса претендовать на более мягкую статью. Я хотел, чтобы они сгнили в тюрьме – не за сто рублей, а за то, что унизили меня самым подлым образом. Я просил маму остаться на приговор, чтобы узнать, какое наказание они получат. Двум дали по пять лет колонии строго режима – они были рецидивисты. Одного отправили лечиться в психбольницу. Я надеялся, что они не доживут до освобождения.

В ближайшие годы опасность быть избитым и обворованным мне не угрожала, как и другим потенциальным жертвам этих преступников. Выйдя из суда, я гордо сел в машину с мыслью, что сделал для общества полезное дело. Мама заметила, что во мне есть задатки прокурора.

* * *

В июне 2005 года, по окончании девятого класса, я получил аттестат с отличием. Кроме меня, никто из выпускников средней школы не достиг такого результата. Впереди было еще два долгих года, но казалось, что основной задел для медали выполнен. Это было беззаботное время: я отдыхал, наслаждаясь победой. Однако почивание на лаврах привело к тому, что впервые за все годы я прочитал лишь часть заданной на лето литературы.

В десятом классе у нас сменились основные учителя: одна – по русскому и литературе, другая – по алгебре и геометрии. Теперь отметки ставили по полугодиям. Надо было держать качество в два раза дольше. Учительница по русскому принципиально не ставила пятерок, ведь, по ее мнению, никто из нас не владеет языком на отлично. В свою очередь, преподаватель математики сразу меня невзлюбила. На первом же уроке, увидев мою фамилию в журнале, она пренебрежительно уточнила: «Тот самый отличник?» В любой момент она могла вызвать меня к доске. Вместо решения задач спрашивала дословно правила, написанные в учебнике, будто это стихи. На уроках мы не искали ответы, а запоминали порядок слов в теоремах. Таким образом, одна преподавательница из принципа придиралась к единственной пропущенной запятой, а другая – к недословному воспроизведению теорем.

Макс и Андрей ушли в колледж. Их место быстро заняли два других моих одноклассника. Неожиданно со мной стал общаться рыжий весельчак с ником V., который когда-то обошел меня на выборах главы класса. Он дружил со спортсменом Green, которому я в четвертом классе от обиды сломал карандаши. Они называли себя никнеймами, под которыми играли в компьютерных клубах. У меня же только в этом году появился ноутбук. Распаковывая его, я думал, что тачпад – это дополнительный экран. Мир геймеров был от меня слишком далек. Зато я мог порекомендовать им качественные фильмы. Каждому из них дал посмотреть «Пролетая над гнездом кукушки» Милоша Формана. Они не могли поверить, что фильм снят в 1975 году – им казалось, он смотрится так современно. Это признак классики.

Вообще, с новым ноутбуком произошла забавная история. Мама установила на него пароль, чтобы я не сидел целыми днями в интернете. Пришлось подбирать всевозможные варианты в течение нескольких дней. Потом я задумался, что может быть для мамы личным. Я вспомнил, что ее любимым фильмом были «Унесенные ветром». Она обожала фразу Скарлетт О’Хары «Я подумаю об этом завтра». Паролем оказалось имя героини, причем с одной буквой «т». Теперь я мог днем подключаться к интернету. Мама меня раскрыла через месяц, когда ей пришли телефонные счета. Тогда интернет работал через телефонный модем с характерным набором звуков при подключении.

С десятого класса нашим классным руководителем стал любимый всеми учитель истории О. Ю. На его долговязой фигуре всегда болтался один и тот же светлый свитер. В его преподавании не было системности, но он увлекательно рассказывал об исторических событиях, будто сам был их свидетелем. Его жена, миниатюрная стройная пышноволосая женщина, тоже преподавала историю, однако на ее уроках хотелось скорее услышать звонок. Она преподавала предмет как науку, со всеми условностями. На урок к О. Ю. мы приходили расслабленными, будто в кружок по интересам. Иногда он решал кроссворды на переменах и спрашивал у нас ответы. Как-то он спросил: «Можешь назвать столицу машиностроения в США?» Я ответил: «Детройт». Он был приятно удивлен. Кино о «Робокопе» дало мне полезное знание.

Я приносил О. Ю. видеокассеты с историческими фильмами, а потом и DVD-диски. Он плевался от «Гладиатора» и «Титаника». Зато ему понравился «Ганди», которого он раньше не видел.

О. Ю. был лучшим кандидатом на роль классного руководителя. Green часто шутя обращался к нему «дядя» из-за высокого роста. Тот так же, с юмором, отвечал: «Что, племянничек?» О. Ю. обычно ни на кого не злился, однако откровенного хамства не терпел. Когда одна из наших одноклассниц громко говорила с подругой о своем на уроке О. Ю., он попросил ее выйти. Та проигнорировала учителя. Тогда он поднял нерадивую ученицу из-за парты и вытолкнул в дверь. Она прямиком влетела в косяк.

С сыном О. Ю. я часто соревновался на районных олимпиадах по истории. Тот учился в параллельном классе и заранее знал от родителей ответы на многие вопросы, поэтому из года в год занимал первое место. Однако в десятом классе мне удалось стать победителем в районной олимпиаде по истории. Когда О. Ю. во всеуслышание объявил результаты, то все в классе аплодировали, чтобы уязвить учителя.

В тот год я решил поучаствовать в районном конкурсе на лучшую исследовательскую работу. Начал готовить реферат о таинственной смерти декабриста в стиле научно-популярных исторических передач, шедших тогда по телевидению. Когда я сказал V., чем занимаюсь, он предложил самим сделать фильм. Мне это показалось невероятным, но интригующим. За несколько дней я подготовил сценарий. Мы сделали пробные съемки на цифровую фотокамеру. Результат был ужасным. Тогда одноклассница посоветовала нам сходить к ее знакомому в местное СМИ. Мы не поняли, что она имела в виду редакцию местных «Известий», из-за чего отправились на телевизионную студию. Там в основном занимались прерыванием эфира на общественных каналах, чтобы показывать клипы, заказанные в качестве подарка именинникам. Когда вечером мы пришли на студию, увидели нашего историка, щелкающего фисташки с директором. Оказалось, они хорошо знакомы. Жена историка, обладая модельной внешностью, вела не только уроки, но и передачу с поздравлениями. Мы спросили, где нам найти оператора. Парень, только вернувшийся из армии, сказал, что берет за день съемки 300 рублей.

В первый съемочный день сотрудники музея декабристов удивились, что мы заранее не согласовали свой визит. Однако мы объяснили, что делаем школьный проект. Тогда нам позволили снимать. Нам удалось бесплатно взять интервью у экскурсовода, женщины средних лет с отличными формами. Оставалось посетить несколько удаленных локаций, для чего требовался автомобиль. Дед согласился покатать нас по городу. Мы согласовали новый съемочный день с оператором. Однако оператор был ненадежный: мог уйти в запой или уехать к родителям в деревню. Две недели простоя из-за него! Мы его караулили на студии каждый день. Когда он появился, я сразу позвонил с городского деду. Повезло все снять до темноты.

Однако даже получить запись материала оказалось непросто. В течение нескольких дней входная дверь в студию на первом этаже была заперта. На телефон никто не отвечал. Пришлось залезть на козырек подъезда, чтобы протиснуться в приоткрытое окно. На студии изрядно удивились, как я смог к ним попасть. Они выдали мне диск с записью. Фильм мы монтировали на компьютере друга. Он установил себе программу MAGIX Movie Edit Pro. Без его помощи я бы с ней не справился. Однако V. часто отвлекался и шутил. Приходилось постоянно перезаписывать мой закадровый голос. Мы долго спорили насчет музыки в фильме. В итоге у нас получилась документалка на 28 минут.

Мы показали ее на уроке истории. Одноклассники не скупились на аплодисменты. О. Ю. просил подготовить реферат к фильму. Я почему-то решил, что должен в нем рассказать об истории создания проекта. Историк, увидев черновик, сказал, что это стоит приберечь для моих мемуаров. Следовало превратить фильм в текст с оглавлением и ссылками – я без труда с этим справился. Наш проект в итоге занял первое место в районе. Мы решили сделать рекламный ролик с указанием на награду, чтобы показать его на местном телевидении. Рекламу транслировали два дня подряд, а затем пустили в эфир и сам фильм. Причем абсолютно бесплатно. Я не смотрел показ по ТВ, но узнал, что в студию звонили люди с просьбами показать его еще раз. Я решил включить повторный показ мужу моей матери, Сергею. Хотел доказать ему, что стал знаменит. Однако то, что шло в эфире, смотреть было невозможно. На студии зачем-то усилили звук повторным наложением стереоэффекта. В динамиках гудело от появления эха. Если и первый показ был таким, то, похоже, кто-то пошутил, попросив пустить это снова в эфир. Мама сказала, что на работе все были довольны моим творением. Я отнесся к этому скептически.

Проект отнял у меня много времени. А с учетом работы новых преподавателей каждая хорошая отметка становилась ложкой дегтя в моей отличной статистике. К концу полугодия эти принципиальные учительницы отобрали у меня мечту о золоте. Я получил «хорошо» по русскому и геометрии за первое полугодие. Меня столкнули с пьедестала. Конечно, я был подавлен. Однако с двумя четверками я еще мог рассчитывать на серебряную медаль. Для поступления в высшие учебные заведения цвет не имел значения. Теперь я решил любой ценой бороться за свое будущее и отстоять свой шанс на дорогу отсюда.

На новогоднем мероприятии в школе не было прежней магии. Я обижался на себя за свое упущение. Вернулся домой около десяти часов вечера. Все уже спали. Сел на кухне перед телевизором; по Первому каналу шел «Скрудж» с Биллом Мюрреем. Я не пошел в постель – кинул плед с подушкой прямо на пол кухни и после фильма свернулся здесь калачиком. В тесном пространстве и на полу оказалось уютней, чем в кровати. Там я бы не заснул от мыслей об утраченном золоте.

Теперь учеба мне не приносила удовольствия. Я перегорел от разочарования. Думал лишь о том, как удержать позиции и не сойти с дистанции. Даже купил сборник готовых домашних заданий, чего раньше никогда не делал. Мне надо было знать верные ходы наверняка, чтобы больше ни одна четверка не испортила мое будущее. Однако я не списывал бездумно, а все проверял. Иногда находил ошибки в книжных ответах. В очередной раз убеждался, что нельзя целиком полагаться на других.

Я все больше задумывался, зачем мне знания по физике, химии, алгебре. Все ведь забудется, как только выпущусь! Я сравнивал себя с животным, которое дрессируют. Разве ему нужны трюки сами по себе? Животное выполняет задание ради вкусняшки. Мне же награду придется ждать целый год, причем без гарантий, что я ее получу.

В мае мне исполнялось шестнадцать лет, и я решил отпраздновать по-взрослому. Объявил одноклассникам, что проставлюсь водкой и пивом. В моем доме царил сухой закон, поэтому нужно было найти, где вся наша компания могла бы провести время. Один из одноклассников предоставил гараж родителей. Все девушки отказались от моего приглашения. Я взял с собой три литра пива и бутылку лимонной водки «Эталон». Тогда купить их без паспорта не было проблемой. Нас собралось шестеро. Мы открыли багажник «девятки», чтобы было слышно музыку. Не закусывая все опрокинули по стопке, запили пивом. Через полчаса я снимал на камеру, как парни танцуют парами. Тот, кто остался один, кружился с бутылкой пива.

Сам я сильно опьянел, так что даже не замечал, как часто опорожнял мочевой пузырь при окружающих. По дороге домой меня сильно тошнило. На глазах у двух пенсионерок я изрыгнул все, что выпил. Женщины спросили, не вызвать ли мне скорую. «Да мы уже почти дома», – сказал V., провожавший меня.

Едва я переступил порог дома, мать встретила меня презрительными упреками. Мне хотелось спать. Через пару часов я открыл глаза. На моей кровати сидел дед. Он вспомнил, как зимой, когда мне было восемь лет, мы уехали в лес, чтобы покататься на лыжах. Я нажал кнопку замка на двери, случайно захлопнув машину с ключами. Запасные остались дома, до которого было не меньше десяти километров. Дед не хотел оставлять машину без присмотра в лесу – любой мог разбить окно и угнать ее. Сам он не решился портить свой новый автомобиль и оставил меня рядом с «семеркой», чтобы я приглядел за ней. Когда дед бежал до дома, то стал сожалеть, что предпочел сохранность машины моему здоровью. В итоге все закончилось хорошо: он вернулся быстро, а я не успел замерзнуть. Однако он до сих пор корит себя за то, какой выбор сделал. В заключение дед сказал, что каждый из нас имеет право на собственное решение, но надо помнить: впоследствии может так статься, что никогда с ним не смиришься. После этих слов он пошел к себе домой.

Я ел торт на кухне в полном одиночестве. Никто не смог принять тот факт, что на свое шестнадцатилетие я устроил пьянку вместо семейного торжества.

Тем летом я захотел научиться водить. Дед, пусть и нехотя, согласился помочь мне с этим. Мы выехали на автодром на краю города. Он объяснял все с недовольством – боялся, что я испорчу его машину. Еще постоянно вмешивался в управление и даже резко высказывался в отношении меня. Я никогда не видел деда таким. Неожиданно мы совсем заглохли. Оказалось, что в топливном баке образовался вакуум. После этого случая больше не хотелось садиться за руль.

В последние школьные летние каникулы я переключился на чтение заданной литературы. На одном дыхании прочитал «А зори здесь тихие…» Бориса Васильева. Редкая книга меня так захватывала. Пожалуй, лишь одна – «Мертвые души». В свою очередь, «Война и мир» мне совсем не давалась. Я изо дня в день заставлял себя читать дальше, но терялся во французской речи и десятках персонажей. После многократных попыток я бросил этот монументальный роман. Сосредоточил внимание на отреставрированной советской экранизации Сергея Бондарчука. Общая структура казалась надуманной. Все персонажи словно находились в летаргическом сне. Но батальные сцены невообразимо впечатляли. Я сравнивал этот фильм с другими эпичными полотнами, причем не в его пользу. Исторический эпик Дэвида Лина «Лоуренс Аравийский» я смотрел не отрываясь, как и прекрасный фильм Стэнли Кубрика «Барри Линдон». Эти творения, без толики занудства, дышали соответствующей эпохой. Все-таки не всегда дело лишь в глазах смотрящего, само произведение может иметь недостатки. Хотя, поставив «Ватерлоо» с четкой структурой повествования, Сергей Бондарчук прочувствовал наполеоновскую эпоху, как никто другой.

Этим же летом 2006 года проходил очередной чемпионат мира по футболу. Казалось бы, всего четыре года прошло с первого увиденного мной мундиаля, а я уже так вырос. Мы с дедом смотрели, как Оливер Кан выходит на замену в матче за третье место. Он уже не был основным вратарем, его легендарное время прошло. Не только для меня так быстро менялось многое.

За неделю до 1 сентября меня предупредили, что на линейке я буду нести девочку из первого класса. В голове возник образ: сутулый парень тащит на плече ребенка, который вот-вот с него упадет. Я отказывался, просил назначить кого-нибудь другого. Однако завуч сказала, что лучший из юношей-старшеклассников должен передавать эстафету новому поколению. А ведь эта традиция, в самом деле, часто приносит удачу, подумал я, – старшеклассник, совершающий круг с первоклассницей на плече, как правило, становится медалистом. И я согласился.

Но когда пришла пора взять на плечи девочку, я не смог ее поднять. Присутствующие начали неодобрительно шептаться. Я наклонился и попросил ее обхватить меня за шею. Девочка сидела, можно сказать, на моих руках. Громкий звон колокольчика оглушал мои уши. Со стороны я выглядел не таким сгорбленным – будто тяжелая девочка тянула меня к земле.

В прошлом учебном году администрация города подарила школе видеокамеру, чтобы развивать начатое мной с V. видеопроизводство. Завуч попросила нас сделать еще один фильм, чтобы можно было отчитаться о новых достижениях. Я уже поднаторел в монтаже, сделав несколько любительских клипов, и больше не хотел, чтобы V. вмешивался в мое видение. В прошлый раз он, помимо работы над монтажом, указал себя в титрах и как режиссера-постановщика. Я не стал с ним спорить, хоть он и не руководил съемками. В этот раз мы с ним договорились, что он будет оператором и вторым режиссером. Я должен был стать основным автором в титрах. Мне показалось привлекательной идеей рассказать о церквях нашего города. Я поискал информацию в краеведческой литературе и примерно за месяц сделал реферат и сценарий. В этот раз я не хотел заучивать текст. Записал его на диктофон, чтобы повторить перед камерой из наушника. Я слышал, что так делал Марлон Брандо на съемках «Острова доктора Моро».

Первый день съемок мы начали с руин одного из храмов. Отец рассказывал мне о том, что под землей может храниться золото купцов. Я попросил двух одноклассников взять кувалду и лом. После нескольких отснятых дублей попробовал долбить пол, но быстро понял, что бесполезно. V. к тому времени уже ушел. Я по кругу начал снимать элементы разрушений старой кладки, уделяя все внимание экрану. Вдруг сзади стали доноситься крики. Мне прямо по плечу прилетело кувалдой. Одноклассники хотели пошутить, забросив ее в кадр. Они запустили кувалду в воздух, но им не хватило силы, чтобы она перелетела через меня, и та легла мне на плечо. Из этого эпизода я сделал вывод, что высшие силы меня все же оберегают. Кувалда могла упасть мне на голову и проломить череп либо разбить камеру. Будто судьба дала мне легкий шлепок за то, что я хотел крушить остатки святого места. Так я отделался небольшим ушибом плеча. Правда, несколько лет спустя я узнал, что у меня был выбит плечевой сустав. Кувалда была виновата или что-то еще, точно сказать уже невозможно. Буквально полгода спустя мне также повезло, когда одноклассник в спортзале кинул баскетбольный мяч в затылок. Я этого не видел. Внезапно нагнулся завязать шнурок. Над моей головой с силой пушечного ядра пролетел мяч. Я был в шоке от того, как люди не думают о последствиях своих идиотских выходок. Не стал спускать это с рук. Взял волейбольный мяч и прицельно три раза расстрелял в корпус покушавшегося на меня. Как у капитана школьной команды подачи у меня были мощными.

На четвертый день съемок около новой церкви, на территории женского монастыря, мы неожиданно встретили одноклассниц. Одной из них была отвергнувшая меня три года назад Алена. Она дружила с девочкой, которую к нам недавно перевели. Оказалось, мать-настоятельница – ее родственница. Я попросил организовать нам интервью. Через несколько дней нас пригласили в обитель. Мы были первыми мирскими мужчинами, вошедшими в это сакральное женское пристанище. Нам запретили снимать, но записывать звук позволили. В келье стояло несколько заправленных кроватей и небольшой стол, заваленный документами. За него села игуменья Елена. Она рассказала много интересного о прошлом монастыря, о его святых и реконструкции церкви. Если бы не кончился заряд камеры, мы бы беседовали дольше.

Мне так нравился материал, что я не хотел ничего вырезать. Разбил фильм на главы, сопровождая цитатами из Ветхого и Нового Завета. Это был полноценный документальный фильм без научно-популярных предположений. Здесь была реальная история без спекуляций и надуманного конфликта. Я добавил в фильм музыку из фильма Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа».

Готовый документальный фильм «Духовное наследие» шел около часа. Для показа в классе нам выделили два урока истории подряд. Аудитория не была готова слушать о четырехсотлетней истории православия в нашем городе. Даже историк сказал, что следует сделать хронометраж поменьше. Чтобы хоть как-то развеселить класс, я уговорил О. Ю. продемонстрировать фильм о фильме. Он длился 14 минут и включал все забавные моменты со съемок. Для комичности я добавлял узнаваемую музыку из «Миссии невыполнима» и «Шоу Бенни Хилла». Все думали, что это V. сделал ролик. Вплоть до последнего титра, где я указал, что монтировал этот «цирк» сам. Одноклассники не могли поверить, что я решился высмеять себя. О. Ю. ругался, что потерял драгоценное учебное время на хохму. Однако именно это осталось в памяти, а не обычный урок, который бы забылся, как и многие остальные.

Приятный десерт никак не менял того, что основное блюдо было несъедобным. После занятий я спросил V., в чем, на его взгляд, проблема фильма. Он ответил, что в моем монтаже. V. считал, что сделал бы гораздо лучше. Однако я не хотел делить с ним творческий контроль. И не только из-за его несерьезного отношения к работе. У него завязались отношения с Аленой после встречи у церкви. Она до сих пор мне нравилась, о чем он не знал.

Я решил спросить зрительское мнение у матери насчет фильма. Она сказала, что сцены интервью с игуменьей надо значительно сократить, а также сделать богаче визуальный ряд во время закадрового текста. Мне было сложно резать свое же произведение. Словно по живому. Представляю, что испытывал Мартин Скорсезе, когда Харви Вайнштейн заставил обрезать «Банды Нью-Йорка» почти на час. А что сделал Ридли Скотт со своим «Царством небесным» после тестовых просмотров? Вырезал все, что делало этот фильм особенным. Все-таки автор должен сам решать, когда его продукт готов.

В итоге я укоротил фильм почти наполовину. Было динамично, но атмосфера масштабности исчезла. V. второй вариант понравился больше, как и моей матери. Мы пришли на местную студию с просьбой по старой памяти пустить наш фильм в эфир. Они сначала ругались, что мы не привлекли их к созданию проекта, но в итоге согласились. Фильм дважды показали по телевидению. Проект снова занял первое место по району среди научно-исследовательских работ. К тому же он еще прошел отбор на областной конкурс, что было впервые для нашей школы.

Закончилось третье полугодие моего забега к серебряному пьедесталу. Я радовался, что осталось продержаться всего полгода. На новогоднем мероприятии мы были самыми старшими и общались лишь с параллельными классами. Тех, кто младше, мы особо не знали. Они нам были неинтересны. Это был наш вечер, но все уже устали друг от друга. Некоторые сбежали на праздник в другую школу. Почти все одноклассники ушли домой рано, уступив новому поколению наше место.

В этом году мне предстояло серьезно подумать, кем я себя вижу в будущем. Идти за искрой вдохновения либо за стабильностью? ВГИК или юридический университет? В Москве у меня никого не было. Мама не собиралась отправлять меня в неизвестность. Тем более она считала, что режиссер – слишком фантастичная профессия для нашей семьи. Она хотела отдать меня в институт прокуратуры по целевому направлению. После этого пришлось бы вернуться в родной город на пятилетнюю отработку. Меня не устраивала такая перспектива. Кроме того, получить это направление можно было лишь в случае, если мой психиатрический диагноз аннулируют. Моя мать уже давно не связывалась с этим. На продление статуса ребенка-инвалида она возила меня лишь раз.

На очередной медкомиссии в военкомате мне дали направление в областную психбольницу, чтобы определить мою годность к прохождению срочной службы в армии. Меня определили в тот же стационар, где я лежал ровно восемь лет назад. Если бы отказался, то на следующий год мне бы пришлось ложиться во взрослое отделение с другими условиями нахождения там.

Я с отцом попал на встречу к заведующему отделением. Теперь им был мужчина средних лет с понимающим, отзывчивым взглядом. Он сидел в просторном кабинете, где раньше была игровая комната. Ее, в свою очередь, перенесли в другой конец коридора. Зачем-то произвели интерьерную рокировку. Мне это показалось знаком, что теперь мое состояние оценят компетентно, а не с ног на голову, как в прошлый раз. Я сказал, что не могу пропускать много занятий в школе, потому что впереди сложные экзамены. Заведующий отделением был адекватным человеком и заверил, что сможет отпустить меня после трех недель на учебу.

Когда я шел за постельным бельем, то увидел в коридоре симпатичную девочку, которая звонко смеялась с подругой. Я отвернул взгляд, подумав: «Как жаль, что она дурочка». В двух палатах для подростков были свободные места. Мне повезло попасть в ту, где не было докучливых пациентов. Там лежал огромный лохматый деревенский парень в пожелтевшей рубашке. Он зачем-то надел галстук перед тем, как со мной познакомиться. У него был огромный старый чемодан, в который он то и дело заглядывал. Оттуда периодический исходил зловонный запах. Над ним издевались парни из соседней палаты, поэтому он старался не выходить в коридор. Постоянно говорил, что скоро его отпустят к бабушке. Все его называли Зелибобой, что на самом деле соответствовало его образу. Другой парень, в огромных очках с длинными жирными волосами, пытался угодить всем, чтобы к нему не лезли. Говорил, что лечится от бессонницы. Часто грыз ногти. А вот третий, Павел, не вызывал каких-либо подозрений по поводу своего психического здоровья. Он вел дневник, писал рассказы. По вечерам несколько раз читал написанное. Это были истории о мальчике, попадавшем в иные миры. Повествование было слишком сумбурным, чтобы понять суть написанного. Однако с Павлом было очень просто общаться. Он имел типаж благородного старшего брата, который всегда придет на помощь. Лишь через неделю я увидел, в чем его проблема. В обед в общей комнате все смотрели фильм «Морпехи» Сэма Мендеса. В это время перед телевизором крутился мальчик лет восьми. Павел попросил его отойти, но тот начал кривляться. Тогда Павел кинулся на него, повалил на пол и замахнулся. Я крикнул, чтобы он остановился. Вечером перед отбоем Павел сказал, что не может контролировать себя в подобных ситуациях. Как-то в школе он сильно избил парня, не помня, как это сделал.

Первую неделю я читал книгу по истории для подготовки к экзамену. Как-то во время этого занятия ко мне подсела девочка, которую я раньше заприметил.

– Привет, – без лишних эмоций сказал я.

– Привет. Ты все время с этой книгой. Не надоело?

– Трудно концентрироваться. Иногда перестаю понимать, в каком столетии нахожусь. – Я показал ей обложку, улыбнувшись.

– А ты в каком классе учишься?

– В одиннадцатом. А ты?

– Не скажу.

Ее позвала подруга, и я заметил:

– У тебя красивое имя.

– А тебя как зовут?

– Возвращайся и отвечу.

Аня сделала дразнящее выражение лица и улыбнулась напоследок.

Меня пригласили в кабинет к врачу. Это была привлекательная женщина лет тридцати. Я засматривался на нее, когда она опускала голову, заполняя документы. Пышное каре в эти моменты закрывало ей глаза. Мне приходилось выполнять много тестов подряд, чтобы скорее вернуться в школу. Она спрашивала, страдаю ли я от мысли, что с пропущенными уроками теряю привычный образ жизни. Я честно ответил, что боюсь лишь потерять медаль, к которой шел два с половиной года. Она дала мне задание нарисовать слона. Я не имел больших способностей к рисованию, поэтому вписал по центру средних размеров слона с поднятым хоботом. Нарисовал ему большие уши, как у Дамбо. Она спросила, почему они такие. Я ответил: «Так оригинальнее». Не знаю, какой вывод она сделала. Самый раздражающий тест был на слуховую память. Требовалось двадцать произнесенных слов воспроизвести сначала в обычном, а потом в обратном порядке. У меня хорошо развита зрительная память, а на слух мне трудно выполнять задание. Потом я должен был закрыть глаза и описать окружавшую меня обстановку. Я самонадеянно начал флиртовать с доктором. В первую очередь сказал, что запомнил красивую девушку в белом халате с невероятными карими глазами. Сам в итоге покраснел от этих слов. Еще был тест на правильное построение событий на картинках. Сначала их было три, потом четыре и в завершение шесть. Из последних я составил странную версию событий, потому что не мог понять суть. Она обратила внимание на пару деталей, связанных с зеркалами. Тогда я догадался, в чем ошибся. От большой нагрузки внимательность стала снижаться. Однако в школе я никогда не уставал. Один раз не спал всю ночь, а затем пошел на занятия. Все из-за того, что О. Ю. дал мне книгу Эдварда Радзинского про Сталина. В течение двух недель я прочитал лишь треть. Когда историк сказал, что ее надо срочно вернуть, мне ничего не оставалось, как читать без остановки до самого конца. С восьми часов вечера до завтрака я был прикован к книге, а потом отправился в школу на шесть уроков. На последнем у меня появились яркие мушки в глазах. Я уже ничего не соображал. Думал, лишь бы меня не вызвали к доске. Придя домой, я сразу же отключился. Через час кто-то начал громко стучать в дверь. Я еще находился в сонном бреду. Мне причудилось, что пришел Берия с расстрельной группой. Я стоял у входной двери и рассуждал, стану ли «врагом народа», если не открою. А потом пришел в себя, увидев V. и Green.

На вторую неделю моего пребывания в стационаре мне стало очевидно, что я здесь теряю впустую много времени. Мне хотелось чем-то себя занять – например, устроить состязание. К вечеру Павел написал очередную прозу, а я – стих.

Раздались громкие аплодисменты. Я не мог представить, что, декламируя стихи с койки в палате психбольницы, буду утопать в рукоплесканиях пациентов. Сама мысль об этом казалась безумной. С завистью хлопал и тот, кто начал литературные вечера. Он больше никогда не читал нам.

С Аней мы все чаще проводили время вместе. Оказалось, ей лишь летом исполнится пятнадцать. Однако внимание мальчиков постарше ей очень нравилось. Как-то я сидел на скамье с соседями по палате, а она решила лечь на нас. Мне досталась ее соблазнительная попа. Я передавал ей стихи через подругу. Первое послание было таким:

Мой интерес к Ане совсем не понравился парню из соседней палаты. До моего прихода в стационар она общалась с ним каждый день. Как-то он со своими друзьями пришел ко мне в палату выяснить отношения. Начал швырять мой учебник истории. В первый раз я не стал поддаваться на провокацию – вышел из палаты, будто мне безразлично. Однако во второй раз, когда они скинули мою постель на пол, такие нападки уже нельзя было игнорировать. Я запрыгнул на пустую кровать, чтобы занять положение выше их, и стал громко крыть их матом. Они испугались. Сказали, что я полный псих, и ушли. Больше они не лезли ко мне. Я мог без опасений общаться с Аней.

Она страдала селфхармом: каждый год наносила себе травмы и отправлялась сюда. Кожа на ее ладонях всегда была в царапинах. Она показала мне шрамы на запястьях, на внутренней стороне бедер – куча синяков. Меня это не напугало. Я влюбился.

Еще месяц назад я чувствовал себя совсем неинтересным для женского пола. У меня долгое время была мечта: я делаю домашнее задание, а тут ко мне в дверь стучит девушка и предлагает пойти в постель. Я думал, всем одинаково хочется ласки.

Помню, однажды – это было в феврале – передо мной открылись слегка оголенные плечи Галины, сидящей на первой парте. Она так и не превратилась из гадкого утенка в лебедя. Я подумал, она может согласиться на близость. После шестого класса у нее не было отношений (если принимать в расчет те наши встречи). Испытывая жуткий дискомфорт, я приобрел в аптеке презервативы. Водку покупать было проще. Я отправился к Гале. Стоя на лестничном пролете перед ее квартирой, я ждал: на ступеньке сидела черная кошка, и мне не хотелось, чтобы она перебегала мне дорогу. Все это время я собирался с духом. Тогда я понял, что моя мечта о внезапной гостье не может осуществиться, если я сам боюсь сделать это. Черная кошка устала ждать, пока я решусь, – ушла по краю ступенек вниз. Я глубоко вдохнул и постучал в дверь.

– Привет, – удивленно сказала она.

– Можно войти?

– В чем дело?

– Ты одна?

– Одна. А что случилось?

– Можно пройти в комнату?

Мы сели на диван. Я повернулся к ней и взял за руку.

– Я подумал, что мы уже давно друг друга знаем. Уже скоро разъедемся после выпускного. У тебя нет парня. Я тоже один. Предлагаю стать тайными любовниками.

Ее лицо вытянулось от изумления, она резко выдернула руку.

– Извини, но нет. Тебе лучше уйти, – решительно сказала она.

Галина указала на дверь. Я попросил сохранить этот разговор в тайне. Мне казалось, завтра об этом нелепом инциденте будет знать вся школа.

Вернувшись домой, я свернулся на кровати эмбрионом и уставился в телевизор. Шел боевик с Брюсом Уиллисом «Герой-одиночка». Сюжет мне был безразличен, но не покидала мысль, что я тот еще герой, оставшийся одиночкой.

И после такого разве мог я упустить симпатичную, хоть и психически нестабильную девочку? Даже заведующий отделением, часто видя нас вместе в коридоре, обращал внимание, что давно не замечал учебника в моих руках. За день до отъезда Ани я написал ей последний стих.

Утром после завтрака мне и Павлу поручили вынести биксы из отделения для взрослых. Зелибобы с нами не было. У него случился нервный срыв из-за того, что не приехала бабушка. Его положили в одиночную палату, из которой он выглядывал в круглое окошко, как из иллюминатора.

Мы оделись потеплее и спустились этажом ниже, где располагалась та психбольница, которую представляют себе люди, никогда не попадавшие в подобные места. В коридорах – пациенты в смирительных рубашках с отсутствующим взглядом. Ходящий взад-вперед человек запинается о порванный линолеум. Стены выкрашены в потускневшие зелено-белые оттенки. Палаты закрыты. К отверстиям в дверях, защищенных мелкой металлической сеткой, прислоняются лица с открытыми ртами.

Когда мы выполнили работу, я пошел к Ане. Ее постель была свернута. Я спросил ее подругу, где она. Та передала мне записку. Аню забрали родители. В своей палате я сел на кровать и развернул листок. Она благодарила меня за стихи и прекрасно проведенное вместе время. Под стихотворением, которое Аня написала для меня, она оставила постскриптум: очень ждет от меня писем. Внизу – адрес.

По прошествии трех недель меня с отцом пригласили на беседу с членом консилиума – педантичной строгой женщиной пенсионного возраста. Она сразу сказала, что мой диагноз снимать не собирается. У нее самой взрослая дочь с установленной шизофренией. Некоторые люди, сказала врач, умеют скрывать свои недостатки. А если мы решили добиваться признания врачебной ошибки, то придется провести здесь полгода. Эти слова повергли меня в ужас. У меня на носу последний этап борьбы за медаль, о каких шести месяцах могла идти речь! Если я сейчас уеду, продолжала она, то решение по мне консилиум принимать не будет из-за недостаточного срока пребывания. И соответственно в будущем военкомат направит меня во взрослое отделение для получения заключения от врачей.

Когда она ушла, заведующий пояснил, что в 1999 году Анна Генриховна защитила научный труд о внезапности появления детской шизофрении, основанный на опыте работы со мной. Теперь Анна Генриховна один из ведущих специалистов в Москве. Никто не решится ставить под сомнение ее выводы. Заведующий сказал, что, если я уйду из стационара, все было впустую. Он обещал решить вопрос насчет постановки более мягкого диагноза. Дал мне вечер на размышление и отпустил домой к отцу. У него я был только по выходным, а всю неделю оставался в больнице.

Обдумав все «за» и «против», я вернулся в стационар. Зашел в кабинет к заведующему. Он пожал мне руку. Сказал, что я принял смелое и взрослое решение. Через несколько дней он отпустил меня в школу, не видя смысла держать в отделении. Просил вернуться через две недели в понедельник, чтобы обсудить дальнейшие действия.

Я приехал домой. Весь вечер слушал “You Don't Know” – сингл, записанный Эминемом при участии других известных рэперов, – настраивался на борьбу. По химии предстояло написать сложную контрольную. В последнем полугодии учительница часто отсутствовала по личным обстоятельствам. Оценок у многих было недостаточно, чтобы вывести итоговую. Нам сообщили, что она увольняется и нового преподавателя химии до конца года не будет. Кто хотел сдавать экзамен по химии, должен был выбрать другой предмет. Я самостоятельно изучал последние темы, которые пропустил. Войдя в класс, учительница сказала, что проведет итоговое испытание по темам десятого класса. Многие обрадовались, но я и еще одна одноклассница решили писать работу по новым темам. Старый материал я давно забыл, а с новым был шанс. Урок закончился. Я попросил дать мне время дописать. Через десять минут сдал работу. Ноги нервно дергались под партой, пока она проверяла. Итог – «отлично». Первая ступенька к пьедесталу пройдена.

По физике я писал итоговую контрольную наудачу. Старое забыл, новое не понимал. Без постоянной тренировки школьные знания уходили из головы. Если я забрасывал предмет хоть на пару недель, то мозговые «мускулы» сдувались, и я уже был не в силах поднимать прежний вес гранита науки. По крайней мере той, что не вызывала у меня интереса. Я положил тетрадь с контрольной работой по физике в стопку прямо перед учительницей.

После нас зашел параллельный класс. Мария, учившаяся посредственно, взяла мою тетрадь, зная, что ей дадут тот же вариант. Его было просто рассчитать по ряду от окна. Она сдала свою работу, но мою тетрадь вернуть на стол не смогла. Хотела положить ее в стол учительницы перед следующим занятием, но, когда Маша узнала, что списанная работа оценена на двойку, от злости разорвала мою тетрадь. Потом уже поняла, что месть была бы слаще, верни она ее назад. На перемене Маша сказала, что спасла мою репутацию. Я поблагодарил ее за столь необычное участие в моей судьбе.

Учительница на уроке спросила, где моя контрольная. Я ответил, что сдавал тетрадь на ее глазах, и добавил – могу подготовить два доклада, чтобы закрыть пустую графу в журнале. За доклады я получил «отлично». Но учительница настаивала – контрольную все равно придется переписать. Тем не менее графа в журнале была заполнена. Надо было лишь тянуть время.

По алгебре я пропустил большой раздел с матрицами, но контрольная по этой теме прошла без меня. Я молился, чтобы матрицы не попались мне на экзамене.

V., как я узнал от него самого, в качестве экзаменов по истории и информатике собрался выступить с защитой научно-исследовательского проекта, автором которого фактически являлся лишь я. Это возмутило меня. Однако я решил присоединиться к нему, отказавшись от обычного экзамена по истории. А информатика закрыла слот третьего экзамена по выбору – мы могли представить свой проект как результат работы в компьютерной программе, предназначенной для монтажа видео.

Когда я ехал утром в больницу, встретил в автобусе длинноволосого парня в очках из своей палаты, возвращавшегося после выходных. Он предложил отметить наше воссоединение и купил в киоске две банки «Ягуара». В палате ребята меня уже угощали этим слабоалкогольным энергетиком, и мне понравился его бодрящий эффект. Я подумал – к обеду выветрится. Мы закусили сухими чебуреками.

В стационаре медсестра велела мне взять постельное белье и сдать кровь. Это навело на мысль, что ее заранее проинформировали о решении консилиума. Неужели меня не выпишут? Я надеялся к вечеру уехать домой. Сидя на заправленной больничной кровати, я не хотел даже думать о том, что для меня все может начаться заново. Внезапно в палату зашла медсестра. «Поторопись на консилиум», – сказала. Я с ужасом понимал, что еще оставался в состоянии легкого опьянения. От меня исходил жуткий запах энергетика. Пока меня вели в другой корпус, я глубоко вдыхал воздух – слышал, что так можно быстрее протрезветь.

Меня пригласил заведующий. За овальным столом сидели семь врачей. Они спросили меня о любимых фильмах, не догадываясь, что я киноман. Пришлось ответить кратко: отсматриваю все важные премьеры и номинантов наградного сезона перед «Оскаром». Ответ их не устроил. Они просили назвать фильмы, которые мне нравятся. Я назвал те, что нравятся большинству: «Банды Нью-Йорка», «Титаник», «Храброе сердце», «Форрест Гамп». Про «Молчание ягнят» или «Голову-ластик» не рискнул говорить. На вопрос, есть ли у меня подруга, я ответил утвердительно, однако не захотел раскрывать, что она из психбольницы. Соврал, что завел отношения у себя в городе. Собираюсь ли я на ней жениться? Скажи я, что не собираюсь, то превратился бы в морально неустойчивого человека. Если бы дал утвердительный ответ, меня бы уличили в предрасположенности к необдуманным поступкам из-за слепого следования социальным установкам. Пришлось ответить, что свадьбу еще не обсуждали, так как гуляем пока лишь за ручку.

Они показали мне рисунки и попросили объяснить, что на них изображено. В папке, открытой передо мной, были жуткие детские рисунки, сделанные в основном черным и красным карандашами. Дьявольские головы с рогами, огромные клыки – во весь лист, лежащие в лужах крови люди.

– Это чьи рисунки? – поинтересовался я.

– Все Ваши, – изобличающим тоном ответил один из врачей.

Я не верил, пока не дошел до последнего, с головой Робокопа. Зачем я рисовал весь этот ужас в детстве? Неужели и вправду «Кошмар на улице Вязов» так сильно проник тогда в мое подсознание?

– Могу лишь сказать, что последний рисунок мне знаком, – собравшись, сказал я. – Остальные не помню. И, разумеется, пояснить, почему такое рисовал в детстве, сейчас уже не смогу.

– А что планируете в будущем?

– Поступить в университет, а потом работать по профессии. Если у меня не будет диагноза, то я смогу выучиться на прокурора по целевому направлению.

– А Ваши детские симптомы как-то проявлялись?

– После того как я в детстве прошел лечение, меня больше ничего не беспокоило.

Мне велели идти обратно в стационар. Там меня позвали на выдачу таблеток. Я сказал, этого не может быть, ведь я не на лечении. Все находящиеся в отделении обязаны принимать таблетки – таков был ответ. Со стороны выглядело, будто псих пытается доказать, что здоров. Пришла моя врач и пояснила, что это таблетка для улучшения работы печени. Мой утренний анализ крови показал не лучшие результаты. Оказалось, «Ягуар» и вправду вреден для здоровья.

Заведующий отделением подозвал меня. Мы не зашли в кабинет.

– Как и обещал, сделал все, что было в моих силах. Комиссия признала первичный диагноз излишне категоричным. Изменили его на «расстройство личности». Совсем отменить нельзя. Я уже объяснял почему. В институт прокуратуры с таким не возьмут, но в других государственных вузах учиться можно.

– Значит, диагноз есть, – задумчиво сказал я.

– Илья, все тесты показали нормальное психическое состояние. Этот диагноз меньшее, что можно было сопоставить с твоим прошлым. У тебя все нормально. Это просто бумага, которая будет храниться здесь и в военкомате. Веселее! Поступай, учись.

Мы пожали друг другу руки. Я вернул постельное белье.

– И зачем белье брал, если знал, что выпишут? – недовольно проворчала медсестра.

– Я не знал. Думал, вы знаете. Всего хорошего! – радостно сказал я, покидая это место навсегда.

Когда я вернулся домой, написал Ане письмо, вложил в него фотографию. Она мне выслала ответное с рассказом о жизни после выписки и два своих снимка. В письме был указан номер телефона. Первый день я не решался звонить, но потом отважился. Она сказала, было бы здорово снова провести время вместе.

В школе мне сообщили, что определили дату защиты исследовательских проектов на областном этапе. Во время многочасовых автобусных поездок я размышлял о том, как бы выглядел мой следующий фильм. Душой я хотел во ВГИК.

На областном конкурсе мой фильм определили в культурологическую категорию. Участвовали 23 работы разного содержания: про местный фольклор с демонстрацией игры на диковинных музыкальных инструментах; про редкие рецепты выпечки; про роль народных ансамблей в культуре области; про роспись деревянных игрушек. Мне казалось, что меня лишили возможности победить в основной исторической секции. С такими конкурентами, считал я, моя победа очевидна. Однако все готовились к подаче основательно. Несколько человек после презентации на русском языке рассказывали и на английском. Очередь дошла до меня. Я полагал, в фильме избыточно рассказано о теме исследования, поэтому начал с описания организационных моментов, в том числе с интервью у игуменьи. Однако жюри не понимало, о чем идет речь. Тогда я спросил, видели ли они фильм. Они пояснили, что не занимались отбором, а только оценивают презентацию проекта. Пришлось сумбурно переключать фрагменты из фильма, но кино так не работает. Его надо смотреть целиком, как задумано. Моя защита провалилась. Однако я надеялся, что испеченные по народному рецепту пирожки не превзойдут фильм о четырех веках православной веры. На первом этаже вывесили результаты. Мне поставили самый низкий балл за презентацию проекта. По заочным баллам отборщиков мой фильм был третьим. По совокупности общих баллов я стал последним. Ко мне подошла преподаватель из другой школы. Ее заинтересовали мои слова о том, что интервью игуменьи было почти в два раза больше. Она хотела получить режиссерскую версию. Я сказал, что многие файлы уже удалил, в том числе рабочую версию.

После защиты у меня появилась безумная идея поехать к Ане. Я взял дома карту области, поэтому примерно понимал, куда следую. Дошел до станции, откуда шли электрички. Родители ужаснулись, когда узнали, что я не поехал домой. Аня не знала о моем сюрпризе. У меня была с собой кнопочная Motorola, которую я взял у деда. Из вагона я сообщил Ане, что скоро приеду. Она не знала, что сказать, – пошла обсудить с родителями. Те разрешили остаться мне у них на ночь. Я сошел на станции, которая называлась как поселок на конверте. Спросил у местных, куда надо идти. Оказалось, я рано сошел с поезда, и теперь нужно было идти вперед по железной дороге до ближайшего населенного пункта. Через пару километров появилась развилка. Я не знал, куда повернуть. Решил – налево. Солнце уже садилось, а вокруг был сплошной лес. У меня – ни еды, ни воды. В туфлях неудобно идти по шпалам. Вдруг из-за деревьев я увидел купола церкви. Оставалось преодолеть заросшую высокой травой местность. Я боялся, как бы здесь не оказалось болото. Мне повезло выйти на дорогу. Навстречу шел местный пьяный житель с топором. Я побоялся спрашивать у него направление. Вскоре увидел двух пенсионерок, которые показали, в какой стороне дом Ани.

Я позвонил ей и сказал, что совсем близко. Она пошла мне навстречу. Вдалеке я увидел женскую фигуру в сиреневом спортивном костюме. Мы по-дружески обнялись и пошли гулять по поселку. Все на меня косо посматривали. Здесь еще не гулял парень с дипломатом в деловом костюме. Едва мы вошли в Анин дом, ее отец встретил меня.

– Ты пьешь? – грубо спросил он.

– Чаю попил бы.

– Дочь, поухаживай за столичным гостем, чай завари ему.

– Я не столичный, просто по делам в городе был.

– А тебе сколько годков-то?

– Скоро семнадцать будет, школу заканчиваю в этом году.

– А че ты с шестиклассницей решил крутить?

От этого открытия мне стало не по себе: я предполагал, что Аня в девятом классе. Он увидел мое замешательство.

– Да ладно. Мы ее поздно в школу отдали. Автобус до города раньше не ходил. Голодный, наверное? Вот держи пельмени. Только сварили. Мать ее стряпала. Сейчас на смене в магазине.

Когда мы поужинали, было уже поздно. Отец Ани сказал расположиться мне на кровати, а дочь отправил спать на кухню. В тесной комнате, перегороженной шкафом, спали ее младшие братья.

Я не хотел раздеваться. Сказал, что лягу на покрывало в рубашке с брюками и укроюсь пледом. Она раскинула свернутое одеяло на пол и села напротив моей головы. Я подался немного вперед. Аня коснулась моего носа. Она нежно обхватила мою верхнюю губу, стала неспешно меня целовать. Я приложил ладонь к ее теплой щеке. Ощутил мягкую прядь волос на своей руке. Я подхватывал каждый ее поцелуй, чтобы это не кончалось. Наши языки не могли насытиться вкусом влюбленности. Это был мой первый поцелуй. Когда она легла, я дал ей наушник своего плеера. Держал ее за руку, не отрывая от нее глаз. Так мы и уснули.

Утром мы бежали по полю, чтобы успеть на поезд, но он пролетел мимо. Аня поехала со мной в ближайший город на автобусе. Оттуда электричка ходила по расписанию. Мы встретили ее знакомого. При нем она сразу изменилась ко мне – стала отстраненной. Может, у меня пахло изо рта и пожирнели волосы? Так или иначе, Аня вышла на своей станции с этим парнем, даже не попрощавшись со мной.

Я доехал до железнодорожного вокзала, а потом отправился на автобусе до своего города. Провел почти весь день в пути.

Два дня негде было спокойно сходить в туалет. Дома я наконец сел на родной унитаз.

В школе были недовольны моим проигрышем в конкурсе. Мое долгое возвращение возмутило преподавательницу математики. Она думала, что таким образом я намеренно пропустил контрольную. В этом была доля истины. Я на самом деле не хотел лишний раз получить спорную оценку. Отношения с ней у меня окончательно испортились, когда полгода назад она вызвала меня к доске. Как правило, если ученик отвечал у доски, то на следующем уроке его не вызывали. Распределяя нагрузку между предметами, я не готовился одинаково к каждому, если знал, что уже отвечал. Однако она вызвала меня второй раз подряд. Без должной подготовки мне не удалось решить задачу новым способом. Преподавательница сказала спокойным, довольным голосом: «Садись, два». Открыла журнал, нашла мою фамилию и занесла ручку над клеточкой.

– Вы серьезно? – резко крикнул я.

– Ты как разговариваешь с учителем? Ты не выполнил задание, вот и получил соответствующую оценку.

– Не делайте этого! Вы же видите, что у меня нормальные оценки. Я сделаю практическую работу дополнительно, но не ставьте двойку.

– Ты мне указывать будешь? Выйди из класса! – требовала она.

Я знал, что если выйду, то она росчерком пера испортит мне всю жизнь.

– У меня по расписанию урок. Я никуда не пойду, – настаивал я.

– Я не продолжу занятие, пока ты не покинешь класс.

– Как хотите. Я Вам не могу указывать.

В классе раздался один неловкий смешок. Воцарилась напряженная тишина.

– Я жду. Если не уйдешь ты, это сделаю я, – раздраженно обратилась она ко мне.

– Я остаюсь. Мне добавить нечего.

Она встала и ушла. Одноклассники начали галдеть, что я должен был уйти.

– Если вам так хотелось заниматься, то почему к доске никто не вышел? Я вечно должен за всех отдуваться. У меня урок, я прогуливать не собираюсь.

Математичка пошла жаловаться завучу. Однако та ей сказала, что меня трогать не надо, и так медалистов мало. Двойку аннулировали, но до моего выпуска мы терпеть друг друга не могли.

* * *

С Аней мы созванивались раз в пару дней. Она мне рассказывала о том, как с семьей проводит время, как ходит на дискотеки. Однако мне это казалось слишком скучным. Я не хотел ей рассказывать о своих делах в школе, а читал стихи по телефону.

На свой день рождения я решил приехать в большой город, чтобы увидеться с Аней. Я ждал ее с самого утра на вокзале. Она дважды не брала трубку. После обеда ответила, что не приедет. Пока я ждал автобус, написал ей очередной стих.

Второй раз я проводил день рождения не с семьей. Решил сам сделать себе подарок. Купил лицензионный диск с фильмом «Казино» Мартина Скорсезе. Для Макса – я продолжал с ним общаться – взял сборник фильмов о баскетболе, от которого он был без ума. В свой день рождения сделал подарок ему, чтобы было не так тоскливо. Дома мне даже не накрыли праздничный стол.

В один из майских дней я с большим нежеланием вскопал половину картофельного поля в огороде. Когда устал, захотел позвонить Ане. За это получил упрек от матери. Она считала, что надо продолжать до тех пор, пока не стемнеет. Я и так жертвовал своим временем накануне экзаменов ради этих крестьянских пережитков. Лишь на треть месячной зарплаты мамы можно было купить все выращенное в огороде за сезон. Меня раздражало, что она тратила мое время на этот примитивный труд, когда решалась судьба моего будущего. Она парировала, что я могу пойти в местный колледж, если провалюсь, зато буду ближе к семье. Я бросил лопату от злости и пошел в квартиру. Позвонил Ане, но сам ничего не хотел говорить. Не в первый раз неловкое молчание занимало значительную часть и без того коротких совместных минут. Все это давило на меня, и я выплескивал это в творчество.

До конца учебного года оставалось несколько дней. На волоске висела итоговая оценка по алгебре: «хорошо» и «отлично» в полугодии стало поровну. Из-за того что я долго пробыл весной в больнице, мне сложно было наверстать упущенное. Последняя контрольная работа – решающая. В медальном зачете за последние два года нельзя получить четверку по третьему предмету за полугодие. Слоты предметов, сданных на «хорошо», еще с десятого класса у меня заняли геометрия и русский язык. К сожалению, при всем усердии я получил лишь четверку за контрольную по алгебре. Однако на днях написал итоговую работу по геометрии на «отлично». Если бы эти отметки поменялись в журнале, я мог бы претендовать на медаль. После двух лет борьбы с математичкой мне все же пришлось прибегнуть к переговорам. Все это время я плыл против течения. Не понимая, какой у меня расклад для медали, она подумала, я выпрашиваю пятерку по геометрии за год. Я объяснил, что прошу перенести пятерку за контрольную по геометрии в алгебру, ведь оба предмета относятся к математике. Я извинился за неприятности, которые ей доставил, просил не лишать меня будущего. Она, глубоко вздохнув, поменяла оценки и пожелала удачи на экзамене. С остальным я справился. Закончился изнурительный двухлетний марафон старших классов.

За пару дней до последнего звонка ко мне обратился классный руководитель, чтобы я поговорил с физруком. Тот ставил ультиматум: он не поставит четверку в аттестат моей однокласснице, если мне не выставят за год пятерки по всем предметам. Этот жест с его стороны был бесполезен, но очень приятен мне. Физрук имел репутацию строгого и своенравного преподавателя. Еще в пятом классе при знакомстве с нами он не спрашивал имена, а давал прозвища по характерным чертам внешности: дылда, рыжий, толстый, мелкий, худой, горбатенький. В следующие пару лет горбатенький стал посещать его спортивные секции по бегу, волейболу и баскетболу, чтобы улучшить оценки.

Больше всего мне нравился волейбол. На районных соревнованиях я вытаскивал самые безнадежные мячи и набивал по шесть очков подряд с прицельных подач в дальний угол. Три года я был капитаном школьной волейбольной команды. На последних соревнованиях сложил с себя полномочия. Один из наших игроков начал сливать игру своим бывшим одноклассникам из другой школы. Его некем было заменить, а он продолжал делать вид, что не может справиться с простыми атаками. Я лично добыл десять очков с подач, но команду организовать не смог. Тогда мне было стыдно перед физруком, но я с ним общался лучше, чем любой другой из его учеников. Я часто приходил на больших переменах побросать мяч в корзину. Вешал свой пиджак у него в кабинете. Он, как всегда, сидел в углу перед мутным пожелтевшим окном, среди ряда лыж, мячей и прочего инвентаря. Я поблагодарил его за стремление добиться для меня красивого аттестата, однако объяснил, что это бесполезно. Я уже сам сделал все, что было возможно. Лучше не выйдет. Просил его не портить аттестат моей однокласснице. Он прислушался ко мне – она закончила школу без троек.

На последний звонок в класс пришла наша первая учительница. Ее профессиональная судьба сложилась не лучшим образом. После нашего выпуска она взяла класс, в котором учился мой брат. Среди учеников был невоспитанный и отстающий мальчик, сын главы администрации. Родителю не понравилось, что его чадо получает плохие отметки, и учительницу принудили уволиться посреди учебного года, на третьем году обучения класса. Она больше не работала по профессии. Я же ей был очень благодарен за то, что когда-то она поверила в меня и не отправила на домашнее обучение. Теперь она могла гордиться своей интуицией настоящего педагога.

Как только я закрыл учебный сезон, сразу поехал к отцу. Утром следующего дня мне предстояло встретить Аню на вокзале. Прождав час, я позвонил ей. Она сказала, что не приедет. Снова. Недолго думая я сел в поезд до ее села. Мне не терпелось с ней увидеться. В обед я был около ее дома. Она не ожидала моего появления. Я познакомился с ее мамой, попросил отпустить дочь со мной. Та сказала, что я взрослый парень и она мне доверяет. Аня быстро собралась. Мы отправились в большой город. Я повел ее в кино на мультфильм «Шрэк Третий». Позже мы гуляли по вечерним улицам. Я спросил, поедет ли она со мной на дачу к отцу. «Это веселее, чем возвращаться к себе», – решила она.

Отец был уже выпивший и поэтому не забрал нас с остановки. Пришлось идти пешком несколько километров. Аня стала опасаться, куда я ее веду: вокруг лишь гаражи и лесной массив. Я успокоил, что мы близко. На дачу в гости приехали родственники жены отца. Нас угостили шашлыками. Аня была безучастной. Стало очевидно, что ей не интересно со мной. Спать было негде – нам постелили на полу. Когда мы лежали рядом, она уклонилась от моего поцелуя. Отвернулась на бок. Я понял, что у нас все закончилось, включил в наушниках «Отпускаю» MakSim. Мои тихие слезы стекали по пледу на пол. Утром я посадил Аню на электричку. Сказал ей: «Прощай».

* * *

Первым экзаменом стало изложение с элементами сочинения. Присутствовали преподаватели из других школ. Через какое-то время они вышли из класса. Моя учительница, которая вела у меня уроки в средней школе, достала из стола книгу. Открыла ее передо мной и сказала: «У тебя есть двадцать минут». Я опешил. Мне не хотелось жульничать. При всем классе я сказал: «Так нечестно. Другие пишут сами». К моему удивлению, они стали меня уговаривать не упускать шанс. Уверяли, что не обижаются, а наоборот, хотят, чтобы я получил медаль. Им будет приятно, если из нашего класса хоть кто-то сможет этого достичь. Решать надо было быстро. Я взял ручку и стремительно переписал весь отрывок, со знаками препинания. Дальше мне оставалось только подкорректировать текст, будто это мой пересказ. От себя я добавлял лаконично, чтобы не вырыть себе яму. Мою работу предварительно проверила еще один педагог по литературе. Она пренебрежительно ко мне относилась, потому что я в стихотворной форме резко выразился в отношении ее любимого поэта В. Маяковского. Мне так нравились свои рифмы, что я начал распространять эти прокламации по школе. Уже позже понял, что поступал глупо. Она протянула мне мою экзаменационную работу и сказала, что пропущена запятая. Я поставил недостающий знак.

Осталась алгебра. Там мне никто бы не помог. Весь вечер перед экзаменом я ходил по квартире, слушая «Lose yourself» Эминема. Только и думал, чтобы не попались матрицы. У меня дрожала нога, когда вскрыли конверт с вариантом экзаменационной работы. К счастью, в нем оказались уравнения, решаемые графиками. Я уверенно выполнил все задания. Преподаватель взглянула и не нашла ошибок. Это означало, что мне оставалось ждать лишь подтверждения оценки.

Информатику я с V. защитил презентацией программы монтажа MAGIX Movie Edit Pro, а потом включил наш документальный фильм, созданный с ее помощью.

В экзаменационной комиссии присутствовала учитель математики. Она сказала, что не ожидала такой глубины, и если бы видела фильм раньше, то с оценками бы у нас проблем не было. Кто бы знал, что полноценный охват целевой аудитории мог так пригодиться в свое время.

После обеда у нас с V. была защита этого же проекта, но на экзамене по истории. Решили отметить наш успех заранее. Я достал припрятанный матерью коньяк, и мы опрокинули несколько стопок. Стало намного веселее. На экзамене мы пытались скрыть запах жевательной резинкой. Завуч в присутствии других членов комиссии сказала, что снова защищать проект не требуется, так как мы его презентовали утром. Нас поблагодарили за оказанную школе честь: учителя гордились нашим выходом на областной уровень. Я так привык к похвалам, что немного отвлекся. Посмотрел в окно на высокую пышную березу, колышущуюся на теплом летнем ветру. «Неужели я больше не взгляну с этих парт на улицу?» – крутилось в моих мыслях. Через пару дней мне осталось лишь сдать обществознание.

Перед последним экзаменом я стоял в коридоре, читая шпаргалку к билетам. Маша вышла с экзамена. Сказала – будет материть меня что есть силы. Я немного испугался: чем опять ей насолил? Однако это было наудачу. Мне не нравились приметы и обычаи, с ними связанные. Помогла ли мне в этот раз Мария или это случилось помимо ее «заклятья», билет и вправду попался простой. Только пять минут назад я прочитал эту тему, поэтому с легкостью ответил без подготовки.

Меня поздравили с отличной сдачей всех экзаменов. Первым делом я решил поделиться этим с дедом. Устроившись поудобнее на диван, как на трон, я сказал ему, что теперь серебряная медаль моя. Он радовался больше меня. Вспоминал, как со мной с самого детства занималась бабушка, а потом и он присоединился к моему обучению. Сказал, что она тоже бы гордилась мной.

За неделю до выпускного я пришел к V., чтобы сделать ролик о нашем классе. Мы отобрали кусочки из видео, которые в разное время снимали в школе. Уделили внимание дню учителя в этом учебном году, когда наш класс вел уроки у детей помладше. Тогда V. исполнял роль директора школы, занимая кабинет завуча. Странным образом к нему привели моего брата за плохое поведение на уроке. Я тогда документировал все на камеру. Получился ролик на пару минут под “How Does It Feel” Аврил Лавин. Однако V. почувствовал, что этого слишком мало. Дополнительно смонтировал вторую половину – скорее для учителей – под беспроигрышную композицию «Прощай школа» рэп-группы «Люди солнца». Ролик не выглядел однородным. Вторая половина состояла из фотографий разного качества и больше напоминала презентацию. Когда ролик показали нескольким учителям, они одобрили вторую его часть. Я настаивал, что он должен выйти целиком. Мне хотелось посмотреть на реакцию одноклассников.

За пару дней до выпускного я пришел к О. Ю. с дорогим коньяком. Он сначала не брал его. Сказал, что примет такой подарок, только когда я сам стану зарабатывать. На деньги моих родителей ему пить не хотелось. Он увидел мое замешательство. «Ладно, давай сюда, а то еще сам выпьешь, – шутя, сказал он. – Не могу же я позволить несовершеннолетнему напиваться».

* * *

Настал торжественный вечер выпускного. Я был в новом темном костюме. Яркую синюю рубашку украшал черный тисненый галстук. Церемония проходила в концертном зале на площади, где собрались выпускники со всего города и района.

Выступление начиналось с танца выпускников нашей школы. У меня не было пары. Ни одна девушка из старших классов не захотела со мной танцевать. Когда на репетиции я узнал об этом, то спрыгнул со сцены и пожелал всем удачи. Поэтому на выпускном пришлось выходить под конец танца из-за кулис и поклониться со всеми остальными. На выпускном среди двадцати четырех медалистов не было ни одного золотого, что меня крайне радовало. В этом году никто не смог превзойти меня. Когда объявили мое имя, я дал камеру V. «Давай за “Оскаром”», – подгонял он меня.

На сцену также пригласили моих родителей. Пока я шел за наградой, ведущая кратко рассказывала обо мне: «Илья, очень выдержан, умеет владеть собой, целеустремлен, во всем стремится к высоким результатам. Много лет является участником, призером и победителем предметных олимпиад на различных уровнях, а также призером научно-практических конференций. Он ставит перед собой цели и умеет их добиваться!»

Не знаю, кто писал текст, но именно это я и хотел услышать перед большой аудиторией в зале. Мэр города вручил мне медаль и пожал руку. Когда я вернулся на свое место, одноклассница попросила у меня медаль, чтобы рассмотреть ее. Мне никогда не нравилась двуличная натура этой девушки. Она говорила за глаза обо мне много подлых вещей. Я небрежно подал ей коробочку, будто это побрякушка. Она зачем-то открыла футляр и пыталась достать медаль пальцами. Я хотел, чтобы она обломала ногти, но не смогла первой взять ее в руки. После нескольких неудачных попыток ей пришлось вернуть футляр. Я с непринужденным видом достал медаль и показал ей реверс. Экскалибур мог вынуть из камня лишь король Артур.

Мне еще несколько раз приходилось выходить на сцену за разными грамотами. Красная ленточка с золотыми буквами «Выпускник 2007» слетела с меня на пол. Я не растерялся. Поднял ее и накинул на шею словно шарф. В зале одобрительно посмеялись. Маме понравилась моя находчивость. На выходе из зала дед не переставал жать мне руку. Он так гордился, будто я получил Нобелевскую премию.

За накрытый стол в спортзале школы отец не сел, так как не платил за него. Мама побыла там не больше получаса и пошла домой. Выпускники под столом наливали горячительные напитки. Официально нам полагалось лишь шампанское. Я просил одноклассников настроить оборудование, чтобы включить ролик. Но они так были увлечены алкоголем, что лишь отмахивались. Через полтора часа все уже были пьяные. Никто бы не стал смотреть наши с V. старания. Мне хотелось, чтобы увиденное растрогало окружающих. Однако им было не до этого. Я оставил DVD-диск с роликом на праздничном столе и ушел. Сначала гулял по темным улицам, а потом свернул домой.

На кухню вышла мама. Сказала, чтобы я шел в кровать. Мне начали звонить одноклассники. Хотели узнать, куда я пропал. Мне было стыдно признаться, что меня не пускает мама. Я выключил телефон и лег спать.

Глава 4. Новый мир

Славный врач местной больницы не стал указывать в медицинской справке абитуриента, что я наблюдался у психиатра. Он отдал маме медицинскую карточку, чтобы не было никах доказательств.

Я отправился в большой город, о котором так давно мечтал. У меня было всего два варианта для поступления: юридическая или правительственная академия. Для поступления в первую было необходимо сдать ЕГЭ по истории не меньше чем на 73 балла. Иначе на бюджетную основу по медали было не попасть. Во второй требовалось пройти внутреннее испытание по праву и собеседование.

Когда в правительственной академии сформировали списки из 93 медалистов по дням испытаний, я попросил приемную комиссию перенести мою очередь на второй день – чувствовал, что в первой волне будут топить многих. Кроме того, появлялась дополнительная возможность подготовиться. Решающий день – в коридоре сидит огромное количество девушек. В этом моё преимущество – парней меньше, а значит, их охотнее примут. Мне дали настолько простой тест, что в каждом ответе я искал подвох. Парень передо мной не смог набрать пять из пяти баллов. Его отправили поступать на общих основаниях. Я получил требуемую пятерку. Сразу началось собеседование. Меня спросили про развитие экономики нашей страны. Я начал рассуждать, уводя разговор в сторону налогов, реформ приватизации и другого – заболтал комиссию, не ответив прямо на вопрос. Председатель комиссии поставила галочку в ведомости и сказала смотреть результаты на стенде через пару дней.

В день объявления результатов я сдавал ЕГЭ по истории, поэтому отправил отца смотреть списки поступивших. После экзамена я пошел к нему на работу.

Отца в кабинете не было. Когда он появился в полном молчании, я подумал, что моего имени в списках нет. Отец приблизился ко мне. «Ну что, сынок, поздравляю! Ты поступил!» – радостно произнес он.

Я вспрыгнул со стула и обнял его. Я не делал так с самого детства, но эмоции захлестывали. В кабинет зашли директор и бухгалтер. Они меня поздравили и вручили кожаную папку для документов. Отец уже успел им похвастаться. Мое имя было среди тринадцати имен счастливчиков-медалистов, прошедших собеседование. Я решил не ждать результатов ЕГЭ. В тот же день подал документы на зачисление в правительственную академию.

Когда мы отмечали на даче отца это событие, мне сообщили результаты ЕГЭ. Я набрал 68 баллов. Этот результат меня не разочаровал, а наоборот, воодушевил. Этими баллами я подтвердил свою пятерку по истории в аттестате (68 баллов – нижний порог для отличной оценки).

Пьяным я позвонил историку и порадовал его. Неожиданно трубку взяла его жена и стала спрашивать про задания в ЕГЭ. Отец был поражен, как в состоянии сильного опьянения мне удавалось четко изъяснять свои мысли. Я не мог стоять, но лежа на кушетке подробно рассказывал, какие вопросы вызывали трудности. На следующее утро мне было плохо, как никогда. До обеда я не мог встать с постели: голова начинала кружиться, как только отрывалась от подушки. Еще мне рассказали, что ночью я помочился на кресло, будто в унитаз.

* * *

В конце августа я поинтересовался, когда могу заехать в общежитие. Оказалось, мое заявление потеряли, – срочно пришлось писать новое. Я уже начал переживать, что придется жить у отца, как мне сообщили, что с 27 августа можно заезжать. Я заключил договор, оплатил проживание за полгода и получил ключи от комнаты 912.

Общежитие раньше значилось гостиницей партийной школы. Длинные коридоры, выстеленные ковровым покрытием; в просторных холлах – деревья в горшках, их листья свисают над новыми мягкими диванами. В комнате было две кровати с упругими матрасами и большой шкаф-купе в прихожей. И главное – отдельный санузел в каждом номере.

Я получил от комнаты ключи первым, поэтому выбрал себе кровать. Ближе к обеду в комнату зашел непримечательный парень с простой прической в аскетичной черной кофте. Это был мой сосед Ж. Мы с ним немного пообщались. Я еще не собрал все вещи, чтобы въехать в комнату, поэтому вернулся к отцу. Он спросил, хороший ли у меня сосед. «Не знаю пока. Мы поговорили всего пять минут. Одет он просто, как будто ученик церковно-приходской школы», – важно ответил я. Эту высокомерную фразу отец не раз припомнит мне в будущем.

Через пару дней я заехал со своими вещами. Мне не нравилось, что мой стол стоит у стены, как и у соседа. В таком положении он мог видеть, чем я занимаюсь. Мне хотелось защитить свою спину. К тому же я любил обзор перед собой, поэтому развернул стол поперек. Так свет из окна падал прямо на него. И теперь я всегда мог видеть, кто входит в дверь. Это еще и выглядело представительно, будто люди приходят ко мне на прием. Через некоторое время Ж. тоже повернул свой стол подобным образом.

Я предложил Ж. отметить заселение. Прямо перед входом в общежитие стоял киоск, где можно было купить вино без паспорта. В супермаркете через дорогу мы приобрели закуску. Поставили тумбу между кроватями – так было удобнее. За бутылкой вина обсуждали всякое. Травили байки про то, что тут с советских времен может стоять прослушка, про подземный тоннель, соединяющий общежитие с академией. С Ж. было приятно и просто общаться. Над моей кроватью висел кронштейн с подставкой. Нам пришла идея заполнить пустоту телевизором. У меня тогда не было своего ноутбука, а Ж. не привез еще свой компьютер. Мы сбросились деньгами и выбрали серый небольшой телеящик. По-другому его было не назвать, уж очень он был квадратным.

Первого сентября шел дождь. На линейке перед главным входом я стоял под зонтом Ж. С каждой минутой становилось все кучнее. Из-за толпы впереди, их зонтов и шариков я почти не видел концертную часть. Сначала выступил ректор, затем стали танцевать некрасивые девушки, после них запел хор, а в финале студенты дефилировали под дождем, как модели, только в обычной одежде. Рядом крутились в зеленых куртках представители походного отряда. Это все походило не на 1 сентября, а на 1 апреля. Среди прочих в толпе была женщина с усами, словно сбежавшая из ярмарочного шапито, – готовый персонаж ремейка «Гусарской баллады». Женскую часть академии трудно было назвать оранжереей, скорее запущенным огородом, где изредка пробивались цветы. Дождь казался единственной хорошей приметой нового начала.

Всех первокурсников отвели в римскую аудиторию для организационной лекции. Отделка помещений – из поздних 80-х годов. После очередного напутствия студенты разбрелись по аудиториям.

В моей группе из 21 человека было 19 медалистов разной пробы. Непрошедшие собеседование смогли поступить на общих основаниях. Среди одногруппников – всего четыре парня, включая меня. Роман – интеллигентный, вдумчивый человек в больших очках, с хвостиком на голове. Артем – мастер бальных танцев с подозрительной интонацией в голосе. Его выбрали старостой. Наконец, надменный Спесюк – рослый, крепкий парень азиатской внешности, бубнивший себе под нос. При таком мужском составе группы появление конкуренции за девушек казалось маловероятным. По крайней мере я высоко оценивал свои шансы на покорение сокурсниц.

На второй день учебы я сидел рядом со стройной блондинкой. Решил познакомиться – сказал, что у нее красивый почерк. Мы немного поговорили. Я попросил ее номер телефона. Она набрала его на своем экране. Я не успел переписать – экран погас. Я нажал кнопку ее аксессуара, но меню набора исчезло. Я снова попросил показать мне номер. Девушка косо посмотрела в мою сторону. Я позвонил ей вечером, предложив погулять по набережной. Она ответила, что это далеко от ее дома – назвала улицу, где жила. Я спросил, в каком это районе. Когда она узнала, что я неместный, сразу потеряла интерес к общению.

На теории государства и права преподаватель велел разделиться на группы по четыре человека. Девушки быстро создали альянсы. Активная О. попросилась к парням. Таким образом, я остался один. Увидев мою неприкаянность, она сказала, что меня надо взять к ним. Взгляд Спесюка, казалось, говорил: не иначе как пятым колесом в телегу. Раньше я замечал в О. лишь стройную фигуру и неестественное желание нравиться всем. Она влезала в разговоры одногруппников, часто задавала вопросы преподавателям.

У нее были большие голубые глаза, излучающие энергию, волевые скулы и блестящие светло-русые волосы. Тонкая верхняя губа при улыбке оголяла ровный ряд зубов. Передние два зуба образовывали будто стрелку, направленную к языку. Когда кончик языка касался края этой линии, хотелось, чтобы О. продолжала говорить, повторяя такое движение. Эту особенность ее улыбки я назвал крыльями бабочки.

В перерыве коллективной работы она потянулась к моему галстуку и аккуратно поправила его. Я не был избалован вниманием девушек – посчитал, что нравлюсь ей. А когда она предложила пообедать вместе, я решил, что у нас завязываются отношения.

Я пригласил О. в океанариум, где она с интересом разглядывала разных рыб. По прошествии часа начала торопиться, попросила проводить ее до остановки.

В комнате О. делала мне макияж шутки ради. «Какой красивой девушкой ты мог бы быть!» – смеясь говорила она и кидала в меня мягкую игрушку, чтобы я на камеру заговорил жеманным голосом. С ней было весело.

На собрании проживающих в общежитии она вызвалась танцевать на осеннем балу. Я последовал ее примеру, чтобы быть с ней в паре. Теперь она сидела со мной на всех лекциях.

По вечерам мы ходили на уроки танцев, которые нам организовал Артем с танцовщицей со второго курса. Показывая движение, она дотронулась до меня своими крепкими теплыми ладонями и попросила положить ей руки на талию. Я застеснялся и покраснел. О. не была такой пластичной и по-женски мягкой. Ее руки с тонкими длинными пальцами были холодными.

На третью репетицию О. сильно опаздывала. Прошел час, а она не брала трубку. Наконец написала, что подъезжает. Я вышел из общежития, чтобы встретить ее. Высокий плечистый парень целовал ее взасос. Я подошел поближе. «Насосалась?» – с укором спросил я. Они замерли от моей наглости. Я развернулся и ушел.

В павильоне я взял бутылку вина, спрятал под куртку, чтобы не увидели охранники, и пошел к себе в комнату.

Ж. был не один. Узкотелая девочка с мальчишеским лицом и широким ртом стала часто наведываться к нему. Пытаясь казаться до безумия креативной, она говорила, что пишет стихи, песни, рисует и делает много чего еще. Даже принесла нам как-то почитать свои дневниковые записи.

От ревности и злости я пил вино прямо из горла. И смотрел в окно, представляя, как О. где-то гуляет со своим ухажером. Своим поведением я смущал гостью. Она сказала, что мое позерство излишне – пить вино можно из кружки. Я не обращал внимания.

На парах я отсел от О. и не здоровался с ней. Понемногу писал начатую в первых числах сентября поэму. Через несколько дней я встретил О. у лифта. Она предложила помириться, ведь не будем же мы все пять лет друг друга игнорировать. Это был разумный довод. Когда я согласился, она сразу потребовала извинений за мое поведение. Я признал, что был на эмоциях, поскольку не знал о ее бойфренде. Сказал, что принял ее симпатию ко мне за нечто большее. О. ответила – со мной она только дружит.

Она познакомилась с Владом на вступительных экзаменах, когда не смогла пройти собеседование как серебряная медалистка. Он сидел с ней рядом в аудитории и вызвался помочь с английским – последним вступительным испытанием. Ей, девушке из области, очень льстило внимание мужественного парня из большого города. После пар она ездила к Владу домой. На танцы она опоздала, так как застряла в пробках на выезде из его района. Я спросил, будем ли мы с ней танцевать на Осеннем балу. После случившегося это исключено, сказала она. Влад не одобрит этой затеи.

Бесконечные трудности в поиске пары опять погрузили меня в меланхолию. Однако эти эмоции дали мне импульс завершить мое самое длинное произведение в стихах.

Ж. оценил, но подкалывал меня, замечая претенциозность моего произведения. «Волк-одиночка, пьяная дочка, сиська в сорочке», – дразнящим голосом говорил он.

Мы с ним тогда дурачились, как могли. Я исполнял народные танцы под его заводящие хлопки, а потом кланялся в пол. «Молодец-ка, попляши и себя-то покажи», – задорно повторял он. Это скоморошное прозвище, Молодец, быстро стало моим вторым именем.

По вечерам мы смотрели ситком про Гену Букина, который в точности повторял американский оригинал, который я любил в шестом классе. При этом на всю комнату стоял запах моего традиционного блюда – печеной в микроволновке картошечки с майонезом.

Мы вместе ходили в кино по студенческим билетам со скидкой. Первым нашим киносеансом в новом большом кинозале был эпик Сергея Бодрова «Монгол». Посетили открытый рок-концерт «На крыше», который на самом деле был на козырьке входа в педуниверситет. Вообще, с Ж. после занятий у меня начиналась настоящая жизнь. Как-то к нам пришел его кучерявый одногруппник С. Он спрашивал, почему у меня длинные, как у обезьяны, руки. Он не издевался, а искренне хотел узнать. Придурок, подумал я. При второй встрече я узнал, что С. – фанат сериала Lost. Мы обсуждали невероятную концовку третьего сезона. Он рассказал, что ему нравятся типажи антагонистов, потому что имеют более яркое воплощение в кино. Оказалось, С. долгое время снимал любительские ролики. Раньше я ни с кем не обсуждал свою страсть к кино так увлеченно. У меня появился второй друг.

Впрочем, обсуждал фильмы я и в клубе кино, который организовал преподаватель культурологии. Всегда в потрепанной одежде, с неухоженной рыжей бородой и в больших очках, он являл собой классический типаж профессора. Он говорил эмоционально, но не чувствовал уверенности перед аудиторией. Над ним часто посмеивались девушки. Когда он нервничал, начинал заикаться. Однако в клубе он был раскрепощен, у него горели глаза.

В клубе мы смотрели фильмы на большом кинескопном телевизоре через видеомагнитофон или DVD-проигрыватель, а потом обсуждали их. В то полугодие культуролог решил показывать нам исключительно отечественное кино. Я открыл для себя прекрасные советские фильмы «Сорок первый», «Весна на Заречной улице», «Когда деревья были большими». Смотрели мы и новое российское кино, например удивительные «Простые вещи» Алексея Попогребского. Однако казалось, что из всех участников клуба в кино разбираемся только я и культуролог. После просмотра фильма «Кремень» Алексея Мизгирева ни один из присутствующих не заметил, что это вольный ремейк «Таксиста» Мартина Скорсезе. Многие сидящие в аудитории имели минимальный багаж насмотренности, если вообще имели.

* * *

Пятого октября студенческий совет организовал «День бу́нгальского ребенка» – торжественное посвящение в самостоятельную жизнь для первокурсников, живущих в общежитии. Оригинальное название, вызывающее ассоциации с уютным бунгало, раздражало тем, что нас воспринимали как детей. Несмотря на запрет алкоголя, я под столом разливал пиво, осторожно поглядывая на директора общежития, сидевшего за соседним столом. После официальной части была дискотека, поэтому он вряд ли бы меня заметил в потемках при громкой музыке.

После мероприятия Ж. и С. привели шесть своих одногруппниц к нам в комнату. Среди них была Н. Она дружила с ними. Заходила иногда к нам, когда оставалась в общежитии ночевать у подруги с лошадиным лицом. Сама она была городской, но жизнь здесь была веселее. А если дело касалось веселья, то Н. всегда была «за». Мы нарезали колбасу с сыром и дружно распили три бутылки дешевого вина. После этого большая часть присутствующих свалилась на койки, подогнув ноги, чтобы все могли влезть. Мы решили сделать два фото до и после праздника. Разумеется, на последнем многие были потрепанными. Однако я обратил внимание, что симпатичная блондинка Евгения в обоих случаях обнимала меня за руку.

Десятого октября у О. был особый день рождения. Ей исполнялось 18 лет. Она пригласила многих. Но из нашей группы – только меня и Артема, остальные гости – соседи О. и их друзья. Я не знал, что подарить, поэтому купил лицензионный диск с фильмом «Титаник», который она никогда не видела, и принес небольшой букет цветов. Она хорошо подготовилась по меркам общежития: сделала тазик салата с крабовыми палочками, кастрюлю пюре и запеченные куриные ножки. О. села во главе стола, а я рядом с ней. Так же, как на парах.

Двенадцатого октября в большом концертном зале академии проводили День первокурсника. Я не хотел участвовать в самодеятельности, только наблюдал из зрительного зала. Группа юристов показала одно из самых слабых и несмешных выступлений. А вот Ж. в розовой шляпе и гавайской рубашке заводил публику, феерично проезжая на коленях по сцене. С. же комично выпрыгивал из-за кулис в женском платье. После выступления наша комната традиционно принимала гостей. Коллективное веселье вошло в привычку. Я думал, как мне повезло жить с Ж. Будь моим соседом Спесюк, с которым жил С., мое студенчество превратилось бы в каторгу.

Третьего ноября, в субботу, мы большой компанией праздновали день рождения С. (как только его недружелюбный сосед уехал к маме на выходные).

Девушка именинника готовила вместе с Ж. запеканку из картошки, которую привез мне отец. После нескольких бокалов С. лежал в обнимку со своей избранницей, другая снимала все на телефон, а Евгения пошла решать IQ-тест на компьютере. Я сел рядом на пол и начал ей помогать. Не думаю, что ей это было нужно, просто мне требовался повод для разговора.

Мы слишком бурно праздновали – при обходе общежития комендант постучала к нам в дверь. Мы затихли. А когда подумали, что она ушла, та вернулась уже с охранником и ключами. Н. спряталась под стол. Комнату поставили в черный список и дали время разойтись. Мы не хотели заканчивать веселье. Н. предложила продолжить праздник у нее дома.

Пока мы шли несколько километров по ночному городу, я рассказывал Евгении, что – удивительное дело – оказался в одной группе с Машей, которая училась со мной в одной школе, в параллельном классе. Сейчас она встречается с Костей, деловым парнем с портфелем, зачем-то добавил я. Настало время удивиться Евгении: Костя учился в одном с ней классе, и странно, что он обзавелся девушкой, потому что несколько лет безуспешно ухаживал за одной ее подругой.

В дом к Н. мы попали в полночь. Семья ее уже спала, вышел лишь взбудораженный рыжий кот. Несмотря на все мои усилия я не смог заинтересовать Евгению.

Утром я попросил номер ее телефона у Ж. Ему было неловко, ведь не принято давать телефон человека без его разрешения. Но я выпросил. Предложил Евгении погулять и показать мне красоты ее района. Она не оценила такие обороты речи – посчитала меня странным и навязчивым.

* * *

На одном из показов в клубе кино включили фильм Алексея Балабанова «Мне не больно». Я его уже видел и не остался в восторге. Повторный просмотр не изменил моего впечатления. Одна из участниц нашего клуба, Дарья, начала приводить сравнения с фильмами, которые никто не видел. Складывалось ощущение, что кто-то отдал ей ненужный DVD-диск, кроме которого она ничего не смотрела.

Дарья была высокой стройной девушкой с длинными русыми волосами и детским лицом со сдержанной мимикой. Она почти не проявляла эмоций, глаза светились в меру, будто экономили внутреннюю энергию. Я спросил, могу ли вечером зайти к ней и обсудить фильм. Она назвала номер своей комнаты. Вечером я пришел к ней. Она налила мне чай, а сама села в свое офисное кресло. Смотрела на меня так, будто я соискатель должности у нее на собеседовании. Дарья рассказала, что окончила школу с золотой медалью и работала в местном модельном агентстве. Когда настала моя очередь, я, конечно, мог честно сказать, что постоянно выпиваю с друзьями и пляшу под хлопанье соседа, однако не стал ее пугать. Я похвастался, что снимал раньше фильмы, а сейчас по вечерам хожу в волейбольную секцию.

Честно говоря, я не очень хотел возвращаться к волейболу, но физрук посоветовал ходить в спортивные секции, чтобы сдать нормативы по дисциплине. Физкультуру у нас вел лысый пузатый отставной сотрудник МВД, которого все звали Ильичом. По его же словам, он готовил из нас будущих солдат для армии. Нагрузки были очень сильными. Я каждый раз чувствовал себя выжатым как лимон. После занятий шел в столовую и брал сразу три стакана компота.

– Что, с похмелья? – с улыбкой спрашивала кассирша.

– Только с физры вышел, – уставшим голосом отвечал я.

Волейбольную секцию у нас вели мужчина и женщина, которые состояли в тренерском штабе профессионального спортивного клуба. Уровень тренировок сильно отличался от моего нынешнего. Сетка была выше – удары жгли руки. Играть приходилось, прикладывая много усилий. Все, что я мог показать, так это свои четкие верхние подачи. Эта секция была единственным местом, куда я ходил пересиливая себя. Мне не хотелось взваливать на себя наскучившее дело.

Жене отца достались в подарок два билета на оперу «Борис Годунов», которые ей были не нужны. Я пригласил Дарью на свидание.

Была середина ноября. Я надел свою мешковатую кожаную куртку, которую купил на рынке за три тысячи. Думал, она похожа на кожаный плащ, как у Дензела Вашингтона в «Тренировочном дне». Однако на самом деле я еще не привык выбирать вещи и купил первое, что попалось. Дарья же надела элегантное пальто с вечерним платьем и сапоги на высоких каблуках. Она и так была выше меня, а из-за этой обуви мне приходилось смотреть на нее снизу вверх. В своей свисающей куртке я на фоне Дарьи выглядел еще короче.

Она захотела поесть в буфете. Мне пришлось отдать пятьсот рублей за скромные бутерброды, булочку и кофе. Денег у меня тогда было совсем мало. Мама перечисляла на жизнь по пять тысяч в месяц плюс моя стипендия тысяча двести. С учетом трат на продукты и наши частые застолья, денег хватало едва-едва.

Всю оперу Дарья внимательно смотрела на сцену. Мне же было ужасно скучно.

Как-то после пар я скачивал музыку в компьютерном классе «аквариум», где можно было сидеть в интернете сколько угодно. Ко мне подошла Маша и спросила, знаю ли я что-нибудь про Костю. Я вспомнил разговор с Евгенией и ответил: «Ничего такого. Якобы у него была какая-то девушка в школе, с которой у него не складывалось». Я не думал, что эта безобидная информация может привести к дурному.

На занятиях по физкультуре со мной бегал один не очень приятный замкнутый парень. Его все завали Вова ДиКаприо из-за прически как у Джека Доусона из «Титаника». Меня же группа менеджеров, с которой мы занимались, называла Саша Белый, потому что я зачесывал волосы как главный герой сериала «Бригада». Пока мы накручивали круги по спортзалу, Вова Ди рассказал, как занялся сексом с соседкой Дарьи. При этом он смотрел на модельные фотографии Дарьи на стене, от чего еще больше возбуждался. Он не знал, что я общаюсь с ней. Мне неприятно было это слышать, но я не подал виду.

Я пригласил Дарью на новый фильм Фрэнка Дарабонта, который снял выдающиеся фильмы по прозе Стивена Кинга. В этот раз он экранизировал его «Мглу». Пока мы шли в кинотеатр, я не знал, о чем говорить, и сболтнул, что Вова Ди много треплет о своих похождениях с ее соседкой. Сказал, что при нем ей лучше ничего не говорить, а то он всем растреплет. Во время фильма Дарья постоянно с кем-то переписывалась. Впечатленный финалом картины, я попытался обсудить его с ней. «Это всего лишь кино, не надо так заморачиваться», – сказала она. Как ножом по сердцу.

Когда я уезжал из родного города, думал, что перестану увлекаться фильмами и забуду о съемках. Однако культуролог предложил мне сделать серию скетчей в духе «Монти Пайтон». Я видел их абсурдный английский юмор в полнометражных работах. Меня не сильно вдохновляла эта идея, но я обещал узнать о возможности взять камеру на студенческом телевидении. С. сразу после поступления записался туда. Я рассказал ему об этом предложении. Он считал, что нам лучше создать свое кино. Мы стали думать, как сделать камерный фильм с привлечением наших знакомых. Мне, как и С., очень нравились сюжетные повороты «Игр разума» Рона Ховарда, «Помни» Кристофера Нолана и «Ванильного неба» Кэмерона Кроу.

Ж., С. и я придумали сюжет, по которому в конце выяснялось бы, что все вокруг – плод воображения героя. Общую концепцию мы создали, но сценарий писать было невозможно. Они много смеялись от глупых идей. В итоге я написал черновик, который потом мы редактировали.

Осталось собрать актеров. Я хотел, чтобы главную женскую роль исполнила Евгения. В книге-интервью Вуди Аллен рассказывал, как после судебных тяжб со своей бывшей женой подбирал актрису на главную роль в свой проект. Он сказал продюсеру, что та идеально подходит. Режиссера стали вразумлять, что из-за ее обвинений после развода ничего не получится. Однако Аллен настаивал, что кино – это отдельная субстанция, не связанная с личной жизнью. Только со временем он осознал, что идея и вправду была опрометчивая. То, что хорошо воображается, не всегда может воплотиться.

Так вот, Евгения не хотела участвовать в съемках, если я буду одним из режиссеров. Я просил С. ее уговорить. Перед съемками он представил меня коллективу студенческого телевидения. Помещение мало чем отличалось от телестудии в моем родном городе. Нам дали старую большую VHS-камеру, чтобы посмотреть, какой материал мы можем снять. У нас по сюжету были уличные сцены, которые можно было пустить без диалогов под музыку. К нам приставили первокурсницу, дочь декана, чтобы она контролировала нас. Сама она ничего в этом не смыслила, но хотела участвовать. Поспрашивала меня о моих предпочтениях в кино, а потом сказала, что хочет быть режиссером нашего фильма. Я ответил: это наш с С. проект, но мы можем написать в титрах, что она ассистент режиссера. Ей это не особо понравилось.

На следующий день мы ждали, когда на студию придет кто-то из работников и выдаст нам оборудование. В этот момент мне позвонила Дарья и попросила помочь ей со шторами. Когда я пришел, в комнате была молодая женщина, а сама Дарья куда-то вышла. Я подумал, что это ее старшая сестра. Она не сказала ничего, а сразу перешла к делу: попросила закрепить крючки на гардине. Когда я это сделал, мы вместе повесили плотную штору. Я обращался к незнакомке «ты». Вернулась Дарья и представила нас. Оказалось, это ее мама. Я извинился за свое нетактичное поведение, сказал, что принял ее за старшую сестру Дарьи. Тут мне позвонил С. – оборудование выдали. Я вежливо удалился.

Сначала мы снимали на центральной улице. Потом необходимо было попасть в кафе. Дочь декана договорилась, чтобы нас пустили поснимать. Мы были ей благодарны за это. Правда, нашлись недовольные посетители, которые просили удалить запись, другие требовали отдать видеокассету. Мы упорно объясняли, что их нет в кадре. В итоге пришлось обманывать, говоря, что ничего мы еще не сняли, а лишь настраивали камеру.

Несостоявшейся режиссерке было неприятно, что она участвует в процессе как тень. После дня съемок она отказалась с нами дальше работать – наверное, думала, мы будем просить ее вернуться. Однако нам полегчало, когда она ушла.

Главе студии материал понравился, и он разрешил нам взять их репортажную DV-камеру.

На очередном занятии по физкультуре ко мне подошли Вова Ди и Костя. «У тебя есть шанс все рассказать, пока мы не решили разобраться с тобой по-мужски», – заявили они. «Вы что-то путаете», – ответил я. После занятия, позвав друзей на подмогу, они высказали мне, что я крыса, потому что треплюсь о мужских секретах. По поводу претензий Кости я сделал вид, что не понимаю, о чем речь. Не знаю, что ему наговорила Маша. Может, она была ревнивой до ужаса. А Вове Ди я ответил, что это он не мужчина, раз треплет о своей женщине любому. Тот сказал, что говорил об этом только со мной, поскольку считал меня другом. Сдавать назад было нельзя, и я продолжал нападать. Мы разговаривали-то с ним пару раз, с чего бы он мне сделался другом?! И продолжал: в отличие от него, я защищаю честь этой девушки. В коридор вышел Ильич и потребовал не устраивать драк. Защищать честь девушки – дело благородное, но без кулаков. Ситуация вышла из-под контроля, однако мои слова все-таки звучали убедительно. Остальные парни подумали, что это обычная разборка из-за девушки, а не линчевание стукача.

Вечером того же дня Дарья позвала меня к себе. Мы немного поговорили о фильме «12» Никиты Михалкова, который показали на очередном сеансе клуба кино. Никто не мог понять значение оторванной руки с кольцом в зубах собаки. Мне казалось очевидным, что это связано с первой поднятой за справедливость рукой присяжного, которая спасла жизнь молодому подсудимому. Если же нет руки, то наступает моральное беззаконие. А во время войны наступает именно оно. Никто в клубе не пришел к такой очевидной мысли, даже культуролог.

В комнату зашла соседка Дарьи. Она просила не вмешиваться больше в ее личную жизнь. Если бы они знали, из-за чего я решил рассказать это все Дарье! Мой взгляд упал на стену, где до сих пор висели ее модельные фотографии. Я решил больше не общаться с ней.

* * *

Мы не могли продолжить съемку, потому что Евгения категорически отказывалась дальше сниматься. Я просил всех, кого мог, чтобы ее вразумили. Мы уже сделали с ней фотографии для постера, и я не видел никого другого в этой роли. В компании она часто напускала на себя веселость, а на самом деле глубоко внутри себя сильно скучала, искала, чем себя занять. Мне хотелось запечатлеть эти эмоции в кадре: ее дискомфорт, грустное непонимание, желание уйти. Когда Евгения наконец дала согласие, мы собрали всех актеров и отсняли за день все сцены с ней. Она была фотогенична, и сцены без слов получились отлично, но текст произносила отвратительно. Менять актрису сейчас мы не могли, да и где найти девушек, желавших тратить свое свободное время на наш фильм.

После съемок я пошел возвращать камеру. На лестнице у студии стоял Вова Ди с засунутыми под мышки ладонями. Своими манерами он напоминал Джеймса Дина. Я искренне извинился, чтобы исчерпать конфликт. Он послал меня. «Слушай, я же по-нормальному тебе говорю. Зачем ты быкуешь? Я признаю, что был неправ. Давай пожмем руки и забудем все», – убеждал я его. Он протянул руку.

По пути в общежитие мы поговорили про съемки. Ему эта тема тоже была близка – на студии он работал оператором выпусков новостей. Он спросил, когда мы начнем монтаж своего фильма, – боялся, что мы займем компьютер в студии. Я сказал – скорее всего, в следующем году.

Мне не нравилась перспектива монтировать фильм при посторонних. Нужны были деньги на компьютер. В это время к отцу обратился бывший сослуживец с просьбой утроить сына на подработку. Отец уже пять лет после выхода в отставку был заместителем директора по хозяйственной деятельности в научной библиотеке. Он узнал, что в соседнем исследовательском институте есть вакансия дворника, однако не стал предлагать ее сыну сослуживца, а позвонил мне. Я с радостью согласился приходить по вечерам четыре раза в неделю за шесть тысяч рублей в месяц.

В декабре мы завершили съемки. Хотелось поскорее начать монтаж, поэтому я установил на компьютере С. программу MAGIX Movie Edit Pro. Собирать с ним фильм было сплошное удовольствие. У него было тонкое чувство звука и ритма. Мы понимали друг друга, не произнося ни слова. Я почувствовал, что так и должно создаваться кино, когда люди увлечены своим делом.

В перерывах между всеми событиями умещалась еще и учеба. Когда я увидел расписание предметов, очень разочаровался. Математика, история, риторика, логика, иностранный язык, культурология, экономика, латинский язык и пр. – куча ненужных знаний для юриста. Названия только двух предметов содержали слово «право». Конечно, я не собирался включаться в гонку за оценками после трехлетнего медального марафона. Иногда я просто отпрашивался с занятий под видом посещения стоматолога, а сам шел в кино на дневной сеанс премьерного фильма. Однако Болонская система подразумевала получение обязательного числа баллов за полугодие, чтобы быть допущенным к сессии. В других вузах порой лишь на экзамене студенты знакомились со своим преподавателем – и получали хорошую оценку. У нас же постоянно требовалось отвечать на семинарах ради ничтожных баллов: от 0,5 до 1,5 за занятие. Студента всегда держали в тонусе. К концу года для допуска к экзамену надо было набрать минимум 39 баллов. Тройка по обычной оценочной системе равнялась 51 баллу. За экзамен надо было набрать минимум 12 баллов из двадцати возможных.

Самыми проблемными для меня были математика, с ее злосчастными матрицами, иностранный язык, который наша преподавательница вела без единого слова на русском, и физкультура, поскольку я не мог сдать нормативы подтягивания и не умел выполнять упражнения на брусьях.

Вместо контрольной работы по математике я сдал стих. Профессор поставил мне за это 0,5 балла из пяти. Жаль, он мне его не вернул.

Вероятность отчисления нарастала. Днем мне представлялась бархатная комната, которая зачаровывала, как блестящая от росы паутина. По вечерам я лежал на кровати, уставившись в окно, слушая Виктора Цоя, которого включал Ж. Песня «Спокойная ночь» заставляла меня еще сильнее погружаться в мысли о скорой развязке. Я не смог сдать экзамен по высшей математике, а также зачеты по иностранному языку, логике и физкультуре. Оказалось, что мои занятия в волейбольной секции Ильич не засчитал. Он брал в расчет лишь посещение тренировок, которые вел сам. На дзюдо мне ходить не хотелось. Только Спесюк получал удовольствие от заваливания людей на мат с каменным лицом социопата. Он был любимчиком Ильича и звал того сэнсэем.

О. сдала на отлично математику и предложила позаниматься со мной. Она очень хорошо и спокойно все объясняла. Ей понадобился всего день для того, что не смог сделать умудренный профессор за полгода. Немного рассеянный, с туманным взглядом, он казался убежденным в том, что, кроме математики, ничего не существует. На пересдаче я все решил правильно. Преподаватель не верил, что у меня это получилось без чьей-то помощи. Он дал мне еще один вариант задания, чтобы убедиться. Я спросил: если решу, то получу отметку? Он утвердительно кивнул. Когда профессор проверил второй вариант, захотел еще дать мне задание. Складывалось ощущение, будто ему важно посвятить меня в свой любимый мир. Он начал искать какие-то уравнения. Сказал, что я могу получить отметку выше, если решу кое-что еще. Я противился: он обещал отпустить меня после второго решенного варианта. Профессор разочарованно помотал головой и поставил тройку.

Преподаватель логики, напротив, не был охвачен желанием наполнить меня знаниями. Он сидел в аудитории за столом в своем привычном амплуа харизматичного старого ловеласа, важно куря сигарету. На пожарных датчиках загорались красные лампочки, но ему был важнее имидж. Со мной зачет пересдавала Маша. Когда она отдала работу преподавателю, он попросил ее сесть рядом с собой. Спросил ее, кому бы она дала шанс сдать зачет. Она показала на меня, пояснив, что мы учились в одной школе. Он велел мне побыстрее сдать работу. Что-то почеркал в ней. Сказал, что могло быть и лучше, однако слово дамы для него закон. В моей зачетке появилась очередная запись, приближающая меня ко второму семестру.

В день, когда я должен был пересдавать физкультуру и немецкий язык, пришел мой отец. Сначала он повел меня на стадион, чтобы я показал ему, как могу подтягиваться и отжиматься на брусьях. Всего вышло не больше шести раз – совсем плохо. Отец хотел поговорить с физруком, чтобы меня не отчисляли только из-за его предмета. Взял с собой бутылку хорошего коньяка. В кабинете у Ильича они долго говорили. А когда тот вышел, сказал, что у меня хороший отец, который беспокоится о судьбе «такого» сына. В итоге Ильич дал мне последний шанс до конца года набрать форму. Коньяк не принял, потому что не пил.

Отец поинтересовался, нужна ли мне его помощь с преподавательницей немецкого. Я уверил, что справлюсь сам. Прочитал несколько газетных статей и озвучил примерный перевод. Она сказала, что не хочет быть человеком, из-за которого меня отчислят. Последний зачет был получен. Я пережил первую сессию.

* * *

Страх быть отчисленным заставил меня пересмотреть приоритеты. Я не хотел потерять свою новую жизнь. Многие ездили к родителям на выходные, могли потом поступить на заочное, продолжая жить с ними. Для меня учеба в академии была обретением свободы. В клетку своего прошлого я возвращаться не собирался. Я даже по выходным никогда не ездил в родной город – мой дом был в комнате 912.

Я отказался от волейбола и клуба кино. Перестал искать себе девушку, потому что надоело быть отверженным. Оставалась лишь учеба, премьера нашего фильма и работа по вечерам. К концу января мы закончили наш двадцатичетырехминутный игровой фильм.

Сюжет такой. Рука неизвестного в кадре пишет некое объявление. В сумерках вешает его на улице. Утром в комнату заходит человек, занимается своими повседневными делами, любуется на открытку с надписью «Главное – найти свое место в жизни», заваривает кофе. Неожиданно появляется незнакомец, утверждающий, что это его комната. Внезапно его в плечо пихает бледный, как призрак, гость и, не замечая никого, садится к окну, освещенный ярким светом. После в дверь стучит девушка, которой предлагают заваренный кофе. У нее возникает дежавю. На кровати оказывается еще один парень. Дальше – сюрреалистическая беседа из непонятных обрывистых фраз. Все пытаются говорить, не слушая других. Сидящий у окна ударяет кулаком, чтобы это остановить. Он произносит монолог о том, как его отвергло общество, после чего пишет сообщение на телефоне и выпрыгивает из окна. Ветром на пол сдувает фотографию. Звук хлопнувшего окна – и в комнате остается лишь один человек, в голове которого эхом повторятся фразы присутствовавших в комнате. Он поднимает фотографию, на которой изображена сидевшая рядом девушка. Вспоминает, как познакомился с ней и пригласил ее на свидание. Он угощает ее кофе, часто гуляет с ней по городу, дарит цветы. Однажды он выходит из здания, читая какую-то бумагу, очень расстраивается. На заднем фоне появляется табличка на здании: «Медицинский центр». Он, потерянный, ходит среди толп прохожих. На заднем плане мелькает плакат с надписью: «ВИЧ, СПИД. Кого это касается?». Домой к нему приходит его девушка, которой он признается в выявленном у него СПИДе. Она молча стоит у окна, после чего уходит от него. Он слоняется по городу и падает в снег посреди улицы. Решает написать записку. Крепит ее на доску объявления. Его крик о помощи становится незаметным для других, из-за чего записка зияет своей пустотой. Теперь его сознание прояснилось. Он мучительно ждет, что кто-нибудь придет помочь ему. Он спроецировал на образы воображаемых гостей разные периоды своей жизни. Среди них и безвыходное будущее отчаявшегося одинокого человека. Он набирает прощальное сообщение своей бывшей девушке. Стоя на подоконнике, он прокручивает в памяти самые восхитительные моменты своей жизни, а потом выпрыгивает в окно. Пока идут титры, играет песня В. Цоя «Следи за собой», под которую главный герой проходит в людных местах, демонстрируя, что болезнь может быть у любого. Таких, как он, много.

Мы использовали разные приемы для экспрессии: резкие многократные повторения движений, голландский угол, размытость кадра, дрожащую ручную камеру, изменение палитры в зависимости от настроения героя. С самого начала подогревали интерес зрителя к надписям в кадре, скрывая на начальных титрах текст объявления. Специально искали необходимые на улице здания с надписями и стенды с плакатами, которые должны были естественно раскрывать сюжет.

Мы бережно делали отсылки к нашим любимым фильмам: фотография, заставляющая героя вспомнить прошлое, как в «Помни»; выдуманные люди, как в «Играх разума»; падение на фоне розового небосклона под мелькающие воспоминания, как в «Ванильном небе». Даже в название мы заложили намек на происходящее, сделав его из сочетания цифр: «5–4еловек», – хотели, чтобы зрители поняли намек (5 человек минус 4 человека = один герой). В то же время минус можно было прочитать как тире. Тогда получалось, что все пять – человек. Один человек.

В фильме мы не раскрыли, каким образом главный герой инфицировался СПИДом, чтобы на постер поместить философский слоган: «Важно ли, в чем причина, когда ничего не изменить?» На своем цветном принтере я распечатал несколько постеров формата А4 и расклеил в общежитии и академии. Потратил всю краску в картриджах.

Со студенческим телевидением мы договорились, что они организуют нам два показа в римской аудитории на цифровом проекторе. Накануне премьеры ко мне в комнату пришла Дарья с просьбой показать ей фильм первой. В моих больших наушниках она смотрела его не отвлекаясь. Ей понравилось увиденное. По крайней мере, она так сказала.

Первый показ посетило около пятидесяти человек, что нас очень порадовало. Несколько девушек даже растрогались. На втором показе было около тридцати человек, что тоже приятно удивило. Однако нам задавали много вопросов о смысле происходящего в фильме. Первая половина для зрителей была слишком непонятной. Мы решили сделать письменные пояснения для тех, кому будем давать фильм на DVD-дисках. Дэвид Линч бы не одобрил. По его мнению, зритель должен искать смысл самостоятельно.

Для того чтобы оправдать игру Евгении, я придумал объяснение к диску: «Девушка в начале фильма ведет себя неестественно, потому что является проекцией помутненного сознания главного героя. Он одновременно представляет ее как любящую и безразличную. Таким образом, актрисе приходится показывать внутренний диссонанс его представлений».

Еще и объяснил галлюцинации, которые привели к суициду: «Главный герой фильма страдает приобретенным меланхолическим раптусом[1], вызванным сильным душевным потрясением из-за неизлечимой болезни».

От студии наш фильм отправили на студенческий конкурс медиапроектов. Штатный фотограф называл нас «братьями Коэнами», когда посмотрел фильм. К сожалению, короткометражка не получила никаких наград.

Той зимой мне пришлось по-другому взглянуть на красоту падающего снега, устилающего все белой пеленой. Для дворника это тяжелая проза жизни. Мне приходилось каждый день ездить на работу, сразу после занятий. Отец с утра мог меня подстраховать, расчистив дорожку у входа, но остальная территория была на мне. По несколько часов приходилось счищать снег и уплотнять его в огромные сугробы. У меня жутко болели спина и руки. Моя неидеальная осанка становилась еще кривее. Я так уставал, что перестал убирать комнату. На кровати валялись вперемешку продукты, книги, одежда. Я скидывал все в одну большую кучу, как снег. И это вошло в привычку. Знакомые девушки приходили в комнату, чтобы полюбоваться «молодцовой кучей», как достопримечательностью. «Einrichtungen representiert», – гордо говорил я. За значение фразы не ручался, но она почему-то вызывала ассоциации с обстановкой в моей части комнаты. Тогда я готовил пересказ о знаковых местах немецкой земли Бавария, и эта фраза впечаталась мне в память частым r в череде грубоватых слогов. Мне так не нравился немецкий язык, что я разыгрывал перед камерой сценки из «Великого диктатора» Чарли Чаплина.

Что касается физкультуры, я смог убедить спортивного врача, восьмидесятилетнюю женщину, что у меня стала болеть спина от врожденной болезни. Мое искривление было слишком очевидным, и мне выписали справку о занятиях в спецгруппе. Это означало, что планка нормативов снизится на треть: если раньше на удовлетворительно мне надо было подтянуться двенадцать раз, то сейчас лишь восемь. За полгода я смог этого достичь. А с беговыми нормативами я вовсе неплохо справлялся.

Удивительно, но теперь я был у Ильича на хорошем счету. Иногда он давал мне поручения: сделать копии ключей, или переместить спортивный инвентарь между этажами, или еще что-то в этом роде. Как-то я застрял в лифте и опоздал на занятие. Физрук мне не поверил и выгнал из зала. Я обратился к директору общежития с просьбой подтвердить происшествие с лифтом. Хотел, кроме того, чтобы меня освободили от части часов отработки по общежитию в качестве компенсации морального вреда, однако директор общежития отказал, но с Ильичом поговорил. Теперь мне не надо было отрабатывать лишнее занятие.

Однако двадцать часов труда с местным подсобным рабочим Тагиром мне не отменили. Тот ютился в общежитии с семьей на шести квадратных метрах в помещении, оборудованном у мусоропровода. Каждому живущему в общежитии приходилось согласовывать с ним, когда он может использовать наш рабский труд. Приходилось таскать холодильники, чистить снег, разгребать подвал от старой мебели. Девушкам же поручали мыть окна по всему общежитию или чистить душ. При этом на каждом этаже была штатная уборщица, которая ежедневно мыла пол в каждой комнате, выносила мусор и протирала пыль. На наш номер она всегда смотрела с сожалением, чем очень доставала Ж. Могла бесцеремонно будить нас с утра, когда мы отсыпались после позднего отбоя.

Занятиям я стал уделять больше внимания, чему бы нас ни учили. Каждое утро вставал пораньше, чтобы заходить за О. Мы так и сидели вместе на всех парах. Иногда она просила показать ей какой-нибудь фильм на компьютере. О. была единственной из девушек, с кем я продолжал общаться, – из тех, к которым подкатывал в начале курса.

Один раз она оставила цифровой фотоаппарат в комнате, а сама вышла к соседям. Я включил его – множество обнаженных фото О. на природе и в кровати Влада. Я жутко ревновал. Моим преимуществом перед ним было лишь то, что провожу много времени с ней на учебе. Пары могли стоять с девяти утра и до шести вечера.

В мае мне исполнялось восемнадцать, а я был еще девственником. Надо было менять ситуацию. Я решил воспользоваться услугами девушки по вызову, раз не смог добиться расположения своих избранниц. Смотрел в «аквариуме» анкеты индивидуалок. Садился за компьютер, стоявший подальше от чужих глаз. Я не хотел заниматься поиском из своей комнаты – боялся, что по трафику могут проследить, чем я занимаюсь в Сети. Тем более нам давался лимит всего два гигабайта в месяц на учетную запись.

К тому времени у меня появился ноутбук. Большую часть денег на него дала мне мама в качестве подарка на Новый год. Я добавил свои заработанные.

Мне всегда не хватало трафика – только один загруженный с файлообменника фильм занимал 1,37 Гб. Под конец месяца мне приходилось просить у соседок доступ к их учеткам. Один раз мне повезло на слух запомнить пароль, который с бумажки озвучивала одна из них, когда входила в интернет. Как-то ради доступа к гигабайтам я пришел к системным администраторам и сказал, что моя девушка просит сменить ей пароль. Протянул им листочек, где указал новый. Они, ничего не подозревая, так и сделали. В тот день я пришел к Кате и сказал, что ей изменили пароль по техническим причинам. Она поблагодарила, не догадываясь о моей афере. Когда я выкачал преждевременно ее лимит, она пришла меня срамить. Я лежал на кровати и притворялся, что очень устал. И хотя ее нападки я заслужил, мне было неприятно выслушивать претензии.

Это безобидное разоблачение никак не повлияло на меня: в своей неуемной потребности рано утром я вытащил у Ж. из компьютера сетевой кабель на несколько миллиметров и начал выкачивать остатки его трафика. Я не знал, что у него тоже идет загрузка. Он недоумевал, почему исчез интернет, пока не дотронулся до кабеля. Штекер издал щелчок при входе в гнездо. Ж. все понял и очень разозлился на меня. Мы несколько дней не общались.

Нырнув в очередной раз в «аквариум», я выбрал себе красивую девушку с картинки. Несколько дней не решался позвонить. Мои муки прервал вызов на медкомиссию в военкомат.

Пока я нашел свободный день, врачи уже вернулись в свои обычные кабинеты. Мне пришлось обходить их в больнице. Кто-то радостно говорил, что я скоро стану мужчиной, намекая на службу. Я отвечал, что армия не единственный способ. Я уже четко решил, что мужчиной меня должна сделать женщина. Последним врачом в списке был психиатр. Он посмотрел документы и сказал, что я могу не переживать о службе в армии – мой диагноз исключает такую перспективу. Это меня очень порадовало, хотя в то же время я испытал дискомфорт от клейма. Впрочем, оно не горело на мне, а лежало в темном ящике. Не каждому так везло.

Вернувшись в общежитие, я сообщил оператору эскорт-службы, что хочу заказать девушку на вечер 30 апреля. В этот день многие студенты разъезжались по домам на майские праздники. Перед охраной постоянно мелькали лица, что усыпляло их бдительность. Мой сосед уехал, но я боялся, что меня в комнате может проверить комендант. Я задумал использовать для встречи комнату С. – попросил у него ключ, якобы хотел скачать остатки интернет-трафика. Он не давал мне пароля, но разрешал с его компьютера ставить загрузки.

Предусмотрительно проводив С. до вокзала и дождавшись, пока он сядет в автобус, я рванул в магазин за вином, сыром и фруктами. Принес бокалы и свечу из своей комнаты. Красиво все разложил, как перед свиданием. Снял со стен киношные постеры, чтобы не казаться подростком. Надел темную рубашку, расстегнув верхние пуговицы, накинул пиджак.

У входа в общежитие, где я поглядывал по сторонам в ожидании моей гостьи, увидел О. Она поинтересовалась, куда я так вырядился. «Жду кое-кого», – неловко выдавил я из себя. Она улыбнулась, но не стала докучать. На другой стороне улицы ее ждал Влад. Пока она шла к нему, постоянно оборачивалась.

Через пять минут подъехала черная тонированная «девятка». Из нее вышла невысокая полненькая девица. Я ожидал милую девушку модельной внешности, которая дарит свою любовь застенчивым мальчикам. Ко мне же подходила самая что ни на есть проститутка.

– Ты Илья? – дерзко поинтересовалась она.

– Да. А ты Настя?

– А не похожа, что ли? – причмокивая жвачкой, ответила она.

Значит, красивые картинки в интернете не имеют ничего общего с теми, кто этим занимается, – сделал я вывод.

Охранники увлеченно общались между собой и не обращали на нас внимания. Она зашла в комнату 926 и позвонила человеку, что ждал в машине. Сказала – он может приехать за ней через час. Попросила у меня деньги вперед, потом ушла в туалет.

Я не знал, как начать. Когда Настя вышла, я предложил ей выпить. «А ты подготовился», – сказала она, усмехнувшись, и добавила, что на работе не пьет. «А то у каждого по рюмке – утром на ногах стоять не смогу». Я спросил, с чего начнем. В стоимость входит только классический вагинальный секс, ответила она. Просила быстрее раздеваться – время уже идет.

Я снял одежду до трусов и лег на кровать. Не стал расстилать, чтобы постель С. не оказалась заражена чем-нибудь. Она начала работать руками, чтобы можно было надеть презерватив. Я смотрел на ее огромные, как дыни, груди, на большую складку живота, на ее крупные гениталии, похожие на крупный персик. Такое тело, возможно, было привлекательным в эпоху Возрождения, но сейчас мне хотелось заплатить ей за то, чтобы она оделась.

Настя пожаловалась: в последнее время у мужиков повальное нестояние. Мне немного полегчало: значит, не один я нахожу ее профнепригодной. Если я не надумаю, сказала она, нет смысла мерзнуть. Мне было жалко потраченных двух тысяч – пятой части моего месячного бюджета. К тому же не хотелось упустить формальный шанс стать мужчиной. Я представил, что передо мной Катя.

Она была девушкой с отменной фигурой, но абсолютно лишенной сексуальной энергии. Ее подруга рассказывала, что она даже никогда не пробовала играть с собой. Мы шутили над Катенькой, предлагая забрать из нашего холодильника – снизу – продукты. Она нагибалась, и короткие шортики обтягивали стройную попу. Она ничего не находила, но мы просили поискать чуть ниже. Наконец она понимала, что ее разводят, и смеялась вместе с нами.

Почему-то я представил Катю, а не тех, с кем хотел встречаться. Когда у меня вышло кончить, я с облегчением сказал проститутке, что она может собираться, а сам ушел в туалет, чтобы подмыться в раковине.

Внезапно я услышал, как кто-то тщетно пытается открыть входную дверь – у меня был вставлен ключ с обратной стороны. Последовал стук в дверь. Это оказался Спесюк, почему-то вернувшийся в общежитие. Я быстро вышел, прикрыв дверь. Сказал, что не один. Обещал прямо сейчас уйти из комнаты.

Моя гостья очень хотела еще заработать – поинтересовалась, не хочет ли мой сосед остаться с ней наедине. Но Спесюк точно на такое бы не пошел: после меня он не стал бы даже с фотомоделью.

Я повел Настю в свою комнату.

– Что это за место? – спросила она.

– Друг оставил ключи, чтобы я полил цветы.

Ложь моя была очевидна: в комнате стоял лишь один крохотный кактус.

Настя позвонила своему водителю. Пока мы его ждали, девушка рассказала, как собралась на «Дом-2». Потом говорила что-то про своего парня.

– И как он относится к твоей работе?

– Мы же не в трамвае с ним познакомились. Он все прекрасно знает, только спит теперь со мной бесплатно.

Когда я выпроводил ее, пошел забирать продукты из комнаты 926. Спесюк, напустив на себя устрашающий вид, сказал, что как мужика меня понимает, но такого больше не допустит. Я вернул на стену постеры, поправил покрывало на кровати и ушел.

В своей комнате я выпил бутылку вина, пытаясь осознать произошедшее. На следующий день – 1 мая 2008 года – до меня все же дошло, что теперь я не девственник. Я купил себе большую пачку Lays и пару банок пива, чтобы отпраздновать. Вечером я сел смотреть ответный полуфинал Кубка УЕФА. Встречались «Зенит» и «Бавария». Когда на четвертой минуте Погребняк открыл счет, это казалось сенсацией. Пиво от радости лилось быстрее. Когда счет стал 4:0 в нашу пользу, я уже был сильно пьян и все же не верил в происходящее – думал, немцев подкупили. На радостях принялся за недопитое вино. У меня так кружилась голова, что картинки в телевизоре стали мелькать. Ночью меня рвало. Я едва успел схватить пустой пакет от чипсов – не мог встать. Утром проснулся с пакетом блевотины под ногами. Стоял отвратительный запах.

Я рассказал друзьям, как провел праздники. Недовольство С. компенсировалось его же злорадством: Спесюку теперь не спать спокойно. Был нанесен удар по его самолюбию. У него под носом я занимался сексом, а он и близко еще не подходил к девушке.

В первые минуты 13 мая – день, когда мне исполнялось восемнадцать лет – друзья вручили мне бумажный «Оскар». Я залез на кровать и произнес благодарственную речь, улыбаясь как Том Круз. В моем мировосприятии не произошло каких-то изменений. Разве что теперь проще покупать выпивку.

Настоящий подарок мне сделал «Зенит», одержав победу в финале Кубка УЕФА. За окном начался парад сигналящих автомобилей с бело-голубыми флагами. Это было на следующий день, а через неделю Дима Билан занял первое место на «Евровидении». Ж. уехал домой, а мы с С. смотрели голосование до пяти утра. Я открыл окно, за которым только занимался рассвет, и вдохнул воздух с надеждой. Позитивный медийный фон об успехах России воодушевлял. Я верил, что настает будущее, в котором все будем жить достойно.

В то время у аквапарка строился новый мультиплекс, для которого название мог придумать любой желающий. Я отправил организаторам предложение с двадцатью наименованиями. Им понравилось «КиноКит». С еще семью счастливчиками, которым пришла такая же идея, я занял место на памятном фото для областной газеты. Нам обещали выдать годовой абонемент на бесплатное посещение нового кинотеатра.

Приятный сюрприз преподнес чемпионат Европы по футболу. Самым большим открытием стала сборная Турции, которая на групповом этапе одержала две волевых победы, забив на последних минутах. Когда в четвертьфинале на исходе добавленного времени они смогли сравнять счет в матче с хорватами, я упал со стулом на пол в безумном экстазе. Так я не смотрел футбол никогда.

Еще больше удивил следующий день, когда наша команда встречалась со сборной Голландии, которая уже обыграла итальянцев и французов. Первым забил Павлюченко, и была надежда, что можно удержать результат. Однако голландцы сравняли счет. Игра перешла в дополнительное время. Когда внезапно забил Торбинский, на всю комнату орал Ж. Мы испытали столько эмоций, что на третий мяч в ворота от Аршавина сил реагировать уже не было. Наша сборная прошла в полуфинал.

Первыми путевку в финал разыгрывали сборные Турции и Германии. Спесюк признавал лишь авторитет, из-за чего болел за немцев. Я же верил, что турки смогут показать себя. Во время второго тайма начались проблемы с телетрансляцией. Нам пришлось в интернете обновлять результаты каждую минуту. Шентюрк в очередной раз спасал команду от поражения на последних минутах, однако решающий мяч был за немцами. Наша же сборная провела первый тайм с испанцами на ноль. В перерыве я купил нам с Ж. по бутылке «Невского». Пить мы начали слишком рано. Второй тайм стал разгромным для нашей команды. Однако легендарный матч с голландцами все равно остался одним из самых ярких воспоминаний.

Утром после проигрыша нашей сборной у меня стоял последний экзамен. Остальные были успешно сданы. Болонская система изматывала, но я вошел в ритм, напоминавший медальную гонку. Отец дал мне на сессию иконку Николая Чудотворца. Я брал ее на собеседование при поступлении в академию. Успешная сдача экзамена по истории государства и права зарубежных стран давала мне шанс вернуть стипендию.

Во время экзамена одногруппница Юлия попросила у меня заготовленную шпаргалку. Я незаметно передал. Она списала, но боялась попасться, поэтому сунула мне шпаргалку обратно. Это движение привлекло внимание преподавателя. Он подошел к моему столу и потребовал сдать работу. Меня выставили с экзамена. Даже икона не помогла. Я жутко злился, что провалился на ровном месте, а был в шаге от стипендии.

Зато О. была счастлива – она закончила сессию на отлично. Ей было без разницы, в каком я состоянии. Все, о чем она думала, – поскорее поехать к Владу. Прощаясь со мной после того, как мы вместе сдавали библиотечные книги, она лишь формально бросила: «До скорой встречи на втором курсе!»

Финал ЕВРО-2008 я смотрел без радости.

* * *

В летние каникулы я задумался о том, чтобы снять полнометражный фильм. Еще не сформировалась полноценная история, в голове бродило множество не связанных между собой идей. И вдруг я понял, как это можно объединить в одно целое. Наш фильм должен быть устроен как первые три полнометражные работы Алехандро Гонсалеса Иньярриту – те состоят из нескольких взаимосвязанных, но самостоятельных историй. Я не хотел делать киноальманах вроде «Нэшвилла» и «Короткого монтажа» Роберта Олтмана. Сюжетные линии должны крепко переплетаться между собой. Все начинается с одного дня, поменявшего судьбы трех разных людей, духовные эволюции которых до самого конца противопоставлены. Все строится на тайне, которая изменит отношение зрителя к происходящему в финале, как в фильмах М. Найта Шьямалана.

Отец решил свозить меня в гости на свою родину. Я ни разу не выезжал за пределы страны. Его родню видел лишь в раннем возрасте, знал их лица только по фотографиям. В августе с семьей отца я сел в поезд до Москвы. Его жена учила меня традициям железнодорожных путешествий. Накрыла стол: колбаса, огурцы и вареные яйца. От такого рациона у меня вздуло живот. В основном я лежал на верхней полке. Глядя в окно на бесконечный лес, делал заметки по поводу сюжета.

В Москве меня поразило постоянное движение вокруг. У общественного туалета я впервые воочию увидел африканца. Когда мы с отцом зашли внутрь, посетители возмущались, что невозможно дышать. «Что такое жрет этот негр? Вонь хуже, чем кто-то сдох», – уткнув нос в локоть, говорили выходившие. Я не знал, почему они решили, что виноват в этом африканец. Подумал, таков столичный шовинизм.

Мы гуляли около Кремля, но на Красную площадь не смогли попасть: все огородили ради какой-то делегации. Всей семьей прокатились на теплоходе по реке вдоль центральной части города, а потом вернулись на вокзал. Там на рояле в холле играл музыкант.

Меня поражал масштаб этого города, к вечеру загорающегося огнями. Я непрерывно слушал в наушниках “Moscow Never Sleeps” DJ Smash. Теперь мне стало очевидно, почему сюда вожделеют попасть многие. Я немного пожалел, что год назад не рискнул поступать во ВГИК. В представлении восемнадцатилетнего человека этот город создан для воплощения самых смелых мечтаний.

В поезде на полку сверху легла приятная девушка в белых спортивных штанах. Судя по людям снизу, она путешествовала не с ними. Отец искал ремешок, чтобы пристегнуть меня на верхней полке на ночь. Девушка заулыбалась. Я разозлился, что он выставляет меня ребенком перед ней. Сказал, что мне ничего не надо, и отвернулся.

Родной город отца был по-южному приятным. Атмосфера светилась желтоватым оттенком. Дед Юра допился до стойкого беспамятства. Каждое утро он удивленно спрашивал, кто я. Каждый день для него начинался с чистого листа. Когда мы работали на участке за домом, периодически находили его шкалики, о которых он давно забыл. Как белка судорожно прячет добытое, так он хватал обнаруженную чекушку и бежал с ней в другое место. Родня отца была провинциальной и набожной. Я хорошо провел там время, но снова бы не поехал.

В этом путешествии мне повсюду встречались красивые девушки. По возвращении я решил с кем-нибудь познакомиться. Начал высматривать перед кинотеатром на улице симпатичных девушек. Предлагал пойти со мной в кино прямо сейчас, на «Темного рыцаря» Кристофера Нолана. Будто уличный промоутер самого себя. Вероятность такой авантюры была минимальной, поэтому я не сильно расстроился неудаче. Тем более что фильм поглотил меня полностью.

Я решил сходить еще в другой киноплекс, на «Солдат неудачи» Бена Стиллера. За кассой сидела миловидная девушка. Я загадал: если фильм мне понравится, приглашу ее встретиться. Кино оказалось очень увлекательной сатирой на голливудское кинопроизводство. Выйдя из зала, я направился к кассе. Подождал, пока очередные зрители оплатят билеты, а затем наклонился к окошку.

– Девушка, до скольки Вы работаете?

– Касса закрывается в десять вечера.

Я наклонился ближе, прикоснувшись лбом к стеклу.

– А можно я провожу Вас после работы?

Она улыбнулась и сказала, что ее уже встречают. На стекле осталось жирное пятно от моего лба, как след от назойливой мухи.

Я не стал возвращаться к отцу в квартиру. Не было сил находиться в большом городе, где тебя никто не хочет. Я взял билет до родного поселения и провел там две недели, дописывая сценарий.

Вернувшись в общежитие, показал друзьям свои наработки. Мы еще до каникул обсуждали идеи для нового проекта. Главные роли были закреплены за нами. С. просил дать ему время, чтобы отредактировать сценарий. Этим он занимался не меньше месяца.

Как-то я долго искал в шкафу свои перчатки для турника. Думал, может, положил их случайно на полку к Ж. Приподняв его вещи, увидел открытую пачку презервативов. До сих пор мне почему-то в голову не приходило, что у Ж. и Н. романтические отношения. Я воспринимал их как друзей. Их музыкальные вкусы идеально совпадали. Они сидели рядом на занятиях. Н. часто проводила время у нас в комнате. Я спросил С., в курсе ли он их отношений. Он тоже не догадывался об этом. Со временем Ж. и Н. перестали скрываться. Мы были очень рады за них.

В новом сценарии С. неожиданно получил главную роль. Так действительно стало лучше. Надо было определяться с актерами, поскольку мы планировали вести съемки в течение всего учебного года. Реплики были у двадцати персонажей, из которых шестеро являлись основными. Нам хотелось работать с увлеченными людьми, которые не передумают участвовать, как это было с Евгенией. Одну из трех главных женских ролей мы закрепили за Н. Ее персонаж был героиней моей сюжетной линии. Для Ж. партнершей стала Юлия, которой был интересен наш прошлый фильм. К тому же она не могла мне отказать после случая на экзамене со шпаргалкой. Кстати, я пересдал тот экзамен на тройку – не рискнул списывать. С. выбрал себе в партнерши очень милую девушку, Женю (она училась на направлении «Менеджмент»).

Когда на пробежке во время физкультуры я увидел ее, предложил роль в проекте. Она была польщена. Я предупредил, что зайду к ней со сценарием. Вечером Женя увлеченно слушала меня. У нее было детское круглое лицо с очаровательной широкой улыбкой. Ее серо-зеленые глаза были полны энтузиазма. Я предложил сходить в кино на новый фильм братьев Коэн «После прочтения сжечь», чтобы по пути более подробно обсудить характер ее героини. Перед сеансом я занимал ее историями о съемках своего прошлого фильма, так как о новом уже все успел рассказать. Мне приходилось говорить все время – она в основном молчала, лишь изредка поддерживая разговор. Создавалось впечатление, что я вытащил ее из раковины, куда ей хотелось обратно. Ее любимым фильмом был «Гладиатор» Ридли Скотта. Я рассказал ей, что это была моя первая видеокассета, купленная самостоятельно. С нее можно было начинать отсчет моей страсти к кино. Когда в зале погас свет, мне хотелось взять ее за руку. Однако я чувствовал, что для этого слишком рано. Своеобразный юмор братьев Коэн ее смущал. Когда на экране появился вылезающий из-под сиденья фаллоимитатор, ее лицо окаменело. После фильма разговор у нас совсем не клеился. Я думал, как бы скорее довести ее до общежития.

Через несколько дней я позвал Женю на премьеру фильма «Адмирал» с Константином Хабенским. Она отказалась. Я предлагал сходить в другой день, если ей неудобно. Тогда она откровенно сказала, что мне стоит пойти с кем-нибудь другим.

Пришлось рассказать об этом С. Он разозлился, поскольку хотел, чтобы мы вместе предложили роль Жене. По его мнению, я порчу отношения с актрисами своими подкатами. Мне было неприятно это выслушивать. Я послал его, но потом все же решил извиниться. Он предупредил, чтобы я больше никогда не позволял себе так общаться с ним.

* * *

В первые недели учебы я замечал, как О. постоянно сбегала к Владу. Она не ночевала у себя в комнате – приезжала на пары сразу от него. Потом вообще перестала ходить на занятия. В комнате ее тоже не было. Я подумал, они отправились куда-нибудь отдохнуть. В конце прошлого учебного года О. просила меня занять очередь за талоном в миграционном отделе МВД, чтобы подать документы на загранпаспорт. Люди приходили к отделу к четырем утра – и стояли под дверью. Кто-то, записав свою фамилию в листок очередности, уходил спать в свою машину. Отстояв два дня, я достал для нее этот заветный талон.

Поначалу мне хотелось, чтобы О. отчислили за такое пренебрежение к учебе. Но это было на нее не похоже. Она дорожила хорошими отметками. После трех недель ее отсутствия я стал опасаться: не случилось ли чего-то. На день рождения я послал ей СМС с поздравлением. Поинтересовался, когда она приедет. О. поблагодарила и написала, что вернется в начале следующей недели.

В понедельник О. в черной водолазке и темных брюках пришла на занятия. Я спросил, где она пропадала. Были личные дела, – сухо ответила она. О. изменилась. Общение с другими давалось ей с заметным трудом. После пар она попросила меня зайти к ней в комнату. Я увидел, что на книжную полку накинута черная вуаль.

– Кто? – спросил я, догадываясь что произошло.

О. достала из пакета черно-белую фотографию в деревянной рамке с черной траурной ленточкой в нижнем углу.

– Мама, – ответила она.

Я молчал. Она осталась сиротой в девятнадцать лет. После долгой паузы она продолжила рассказывать:

– У нее был инсульт еще в прошлом году, отказали ноги. Мой брат ухаживал за ней, пока учился в школе. Я ездила каждые выходные. Летом взяла все на себя, пока брат поступал. Он вернулся домой в сентябре на несколько дней, потом у него начались семинары, и он не мог с ней сидеть. Я приехала домой. Сказала маме, что переведусь на заочное, чтобы быть с ней. Она не позволила. Выгоняла меня из дома. Хотела, чтобы я вернулась к учебе, – спокойным голосом рассказывала О.

Она остановилась, чтобы выпить воды, – ком в горле мешал говорить.

Влад был постоянно с ней, но только раздражал. Маме он не нравился: слишком простой для ее дочери. О. в борьбе со стрессом постоянно ела сладкое. За день могла съесть килограмм конфет. Поры на лице забились и заметно расширились. В первых числах октября мама скончалась. В свой день рождения О. наблюдала, как ее самого близкого человека опускают в сырую землю. Она не могла плакать. Лишь на следующий день насквозь промочила подушку слезами.

– Мне очень жаль. Вряд ли есть слова, которые могли бы унять твою боль. Я сам сталкивался со смертью, – сочувствующе сказал я.

Мне пришлось поведать ей о своем прошлом, связанном с бабушкой. Я так искренне рассказывал, что заново пережил угасшие уже эмоции. Глаза стали мокрыми. Она успокаивала меня. Вытирала слезы на моем лице. Эта ситуация должна была выглядеть диаметрально противоположным образом. Однако О. все равно почувствовала, что не одинока – рядом человек, который ее понимает.

О. пошла к декану, чтобы решить вопрос с пропуском занятий. Я ее сопровождал. Встал в паре метров, чтобы послушать их разговор. О. показала свидетельство о смерти матери. Затем спросила, можно ли исправить в ведомостях посещения занятий обычную неявку на уважительную причину отсутствия. Декан ответила, что если нет больничного, то разговаривать не о чем.

– Где документ, что ты должна была осуществлять уход? Можно много придумать. Итак, хорошо отдохнула. Больше не надо меня отвлекать. В следующий раз решай вопросы через старосту, – надменным голосом произнесла она.

О. была в растерянности. Я повел ее выпить кофе.

– Отдохнула? Как у нее совести хватило такое сказать? Разве можно оскорблять человека, который только потерял маму? – О. повторяла это, словно забыла, что говорит вслух.

На лекции по философии она неожиданно расплакалась. Не громко, но заметно. Слезы стекали прямо на тетрадь. Ручка разрывала мягкие пятна на страницах. Преподаватель объявил пятиминутный перерыв, попросил ее подойти к нему. Выслушав О., сказал, что она в любое время может рассчитывать на его помощь, и отпустил ее с занятия.

Каждый вечер я проводил с ней. Мы сидели в коридоре на полу у самого окна и наблюдали за огнями бесконечного потока машин. Я рассказывал, как сейчас хожу на курсы немецкого языка дважды в неделю, за которые мне пришлось отдать трехмесячную зарплату. Иначе не сдал бы экзамен по иностранному языку. Поведал о моей поездке с отцом. О том, что снова снимаю фильм. Первый она совсем не поняла, но была рада, что я занимаюсь любимым делом.

О. жила напротив комнаты Жени. Как-то та выходила и увидела нас. Легкая улыбка скользнула на ее лице. Затем она отвернулась и быстро ушла в коридор. Что означало ее движение губ, для меня осталось тайной, сравнимой с загадкой чувств Моны Лизы.

В холле ходили люди. Слышались обрывки чьих-то радостных возгласов. А мы с О. за прозрачным тюлем каждый вечер говорили обо всем, что приходило в голову.

– Порой у меня складывается ощущение, что на самом деле время лишь выдумка физиков. Я признаю, что есть стрелка, которая замеряет промежутки, но она не создает новое измерение. Время не может быть прошлым или будущим. Оно всегда одно – то, что сейчас. Пространство постоянно изменяется, как река, что течет не останавливаясь. Я чувствую одновременно все это течение. События, которые я пережил, всегда остаются со мной. Я могу в них снова погружаться. Ты понимаешь?

– Если честно, то нет.

Это и вправду звучало непонятно. Я чувствовал, что бурлящие эмоции всей жизни сконцентрировались в переломном моменте. Все чаше стал возвращаться к себе в комнату за полночь. Ж. сказал: «Похоже, у тебя наметились серьезные отношения».

4 ноября 2008 года я пригласил О. на мультфильм «Мадагаскар-2». Во время сеанса пристально посмотрел на нее и положил руку рядом ладонью вверх. Она выждала небольшую паузу, будто решала, признавать ли меня своим парнем. Повернулась к экрану, потом ловким движением вложила свою изящную руку в мою. Тогда я осознал, что больше года у меня не складывалось с другими, потому что моя любовь всегда была рядом. Теперь пришло наше время.

В один из вечеров О. предложила остаться с ней. Ее соседка ушла ночевать к подруге. О. в темноте сидела на кровати. Я прикасался своим носом к ее щеке, а она игриво отстранялась. Потом накинула на себя покрывало. Попросила включить фонарик на телефоне. Прикрыла яркий свет кончиком покрывала. Я поднял его и забрался к ней, словно в шалаш. Я прикоснулся к ее напряженным губам. Она сильно стиснула их. Я еще раз попробовал ее поцеловать, но она выныривала из моих объятий.

– Я все равно тебя поцелую, – упрямо произнес я.

Она еще несколько раз уклонилась, а потом сама прильнула к моим губам. Это был один затяжной поцелуй без дыхания, когда замираешь, чтобы слышать стук сердца.

– Почему ты так долго не решался? – немного отдышавшись, спросила она.

– Я хотел этого с первой нашей встречи, – ответил я.

Она попросила остаться в ее кровати, потому что было холодно. Я снял одежду и лег, прижавшись к ее спине. Опустил голову к ее плечу и сцепил наши руки крепким замком.

Утром пришла соседка О., чтобы забрать учебники на занятия. «Я ничего не видела», – бросила она.

В дверях появился Влад с букетом цветов. Он каким-то образом смог пройти пост охраны. Соседка быстро покинула комнату. Воцарилось неловкое молчание. Я спешно оделся и взглянул на него. Влад стоял в дверях, впившись в О. недоумевающим взглядом. Я подошел к выходу и проскользнул мимо него. Почувствовал себя слизняком – побоялся сказать, что она больше не с ним.

Я думал, что упал в глазах О. Однако она, наоборот, была рада, что мне удалось быстро ретироваться – не хотела, чтобы Влад выкинул меня из окна. Он на днях сделал ей предложение, от которого она отказалась. Сказала, что не хочет так рано замуж.

Не знаю, что сделал Влад, чтобы так быстро попасть в немилость. Однако со временем некоторые детали стали проясняться. О. предлагала ему в подарок на день рождения старую «шестерку», которая досталась ей после смерти отца. Он отказался, чем ее разозлил. Его отчислили с первого курса за неуспеваемость. Тогда Влад стал работать охранником на парковке. Восстанавливаться он не желал, чем ее очень разочаровал. Еще ей не нравилось, как он повел себя на похоронах. Я не стал уточнять детали, чтобы не возвращать ее к тем событиям.

Однако Влад хорошо ухаживал за О.: водил в рестораны, часто дарил цветы, покупал одежду. Я же сводил ее пару раз в кафе и кино. Она начала намекать, что привыкла к другому формату отношений. Я впал в ступор, потому что не вел праздный образ жизни. Как я мог пригласить ее в ресторан, где цены соразмерны моему месячному доходу? Я сказал, мне понадобится не меньше месяца для разведки. Она ответила, что ничего глупее не слышала. Я тогда еще чувствовал себя провинциальным и старался не тратить время на посещение мест, где буду чувствовать себя неловко. Боялся заходить в магазины в торговых центрах, чтобы не позориться перед консультантами. Всегда старался покупать себе вещи на рынке или в простых магазинчиках, похожих на те, что были в моем городе.

А подарки… О. намекнула, что любит розы с длинным стеблем, а также новые книги Дарьи Донцовой в твердой обложке. Коллекцию этого чтива собирала ее мама. Теперь в комнате О. всегда стояли цветы и уменьшалось свободное место на книжных полках.

На занятиях она часто наблюдала за мной. Сказала, что обожает, как я кончиком языка касаюсь верхних зубов от волнения. Когда ей было холодно на занятиях, я накидывал ей на плечи свой пиджак. Она сказала, его надо ушить. И брюки тоже. Сходила со мной в ателье, показала, как все следует укоротить. У нее был хороший вкус в одежде. О. могла создать эффектный образ за скромные деньги.

* * *

В перерывах между съемками С. записал R&B-альбом из девяти композиций на русском и английском. Если бы с ним поработал преподаватель по вокалу, они бы звучали не хуже профессиональных. Я попросил его вставить их в фильм.

Теперь мы постоянно использовали на съемках микрофон-пушку, чтобы звук был чистым. На него был надет защищающий от шумов мохнатый чехол. Звукооператорами были по очереди те, у кого оставались свободные руки за кадром. Телескопическую удочку надо было держать в одном положении долгое время, чтобы свисающий над актерами микрофон не попал в фильм. Если же он появлялся в кадре, приходилось все переснимать. Еще требовалось следить за тенью от этой конструкции, потому что мы не использовали экраны с искусственным освещением – снимали при естественном свете. В общественных местах мы бы привлекали лишнее внимание, если бы его выставляли. Начало фильма без каких-либо препятствий удалось заснять на перроне и внутри железнодорожного вокзала. А вот на автовокзале к нам подошла охрана. Они проводили нас в вагончик к главному. Тот объяснил, что на режимном объекте без разрешения запрещено осуществлять видеосъемку. Решили изъять оборудование до выяснения обстоятельств. Я пояснил, что оно принадлежит академии, а мы лишь студенты. Тогда охранник вытащил DV-кассету и убрал ее в стол.

– Забирайте камеру и можете быть свободны. Запись будет уничтожена, – властным голосом сказал он.

– Кассета тоже принадлежит академии. Там снятый за месяц материал. Нас выгонят, если мы не покажем результаты своей работы, – пояснил я.

– Пусть приходит ваш ректор, и мы с ним будем решать эти вопросы.

Мы ехали на студию, чувствуя себя дилетантами. Было обидно, что я, будущий юрист, ничего не мог возразить. У меня с С. был кредит доверия на студии, поэтому мы не отчитывались, что будем снимать. Пришлось рассказать главе студенческого телевидения Дмитрию о произошедшем. Он отчитал нас за необоснованный риск повреждения оборудования. Его могли испортить, если бы кто-то из охраны начал рьяно выхватывать камеру или микрофон. И вообще, съемки в таких местах согласовываются прежде всего с ним. Мы думали, нам запретят дальше снимать фильм.

На следующий день Дмитрий поехал за кассетой. Сотрудники охраны отдали ее при условии, что снятый на автовокзале материал будет удален. Мне было жалко лишаться красивых кадров. Я загрузил снятое целиком на жесткий диск. Объективно я понимал, что ситуация исчерпана. Всем было без разницы, используем ли мы этот материал. К концу декабря съемки первой половины фильма были завершены. Мы решили сделать небольшой тизер к проекту, чтобы его разместили на официальном сайте академии. Хотелось подогреть интерес потенциальной публики.

Перед съемками второй половины фильма у нас образовался трехмесячный перерыв. Было время сделать черновой монтаж. Первое время я собирал фильм вместе с С., но он так увлекался, что не хотел останавливаться. Мне же надо было успевать работать, делать конспекты и встречаться с О. Наше творческое видение с С. совпадало, поэтому я доверил ему самостоятельно монтировать фильм.

Эту сессию у меня получилось окончить без «хвостов». О. тоже преодолела сложности и сдала все без троек, заработав стипендию. Я стал полностью содержать ее: оплачивал еду в столовой, продукты в магазине, водил в кафе. Однако меня смущало, что она до сих пор общается с Владом. О. принимала от него деньги и периодически виделась с ним. По утрам она обнимала меня, а после занятий могла исчезнуть на несколько часов. Когда мы однажды обсуждали это, О. сказала, что пока не готова прекратить общение с ним.

– Девушек, вступающих в отношения с несколькими парнями, называют соответствующе, – сказал я.

Она дала мне пощечину. Я разозлился и ударил в стену.

– Я думала, ты мне сейчас залепишь, – испуганно сказала она.

– Я никогда не ударю женщину. Для меня это табу.

– Уважаю. Так могут только настоящие мужчины.

Она произнесла это, словно ей приходилось испытывать побои. О. рассказывала, что ее отец был жестким и молчаливым. Однако она не говорила, что он бил ее. А случай в летнем лагере, когда ее избили подростки, вряд ли к этому относился. Ей было тринадцать. О. толкнули на железную кровать, она зацепилась ногой за острый железный угол. С передней части голени вырвалась часть мяса. С тех пор у О. огромный шрам на ноге.

Мне не нравилось, что все мои поползновения О. ограничивала петтингом в одежде. Как-то она в коротких шортах забралась на меня, расстегнув мне джинсы. Начала тереться о мой эрегированный орган в трусах. Она так извивалась, что я не удержался, кончив себе в боксеры. По идее все для этого и затевалось, однако меня это смутило. Я опасался, что она посчитает меня «скорострелом». Быстрым движением я застегнул джинсы, чтобы О. не заметила пятно на трусах, и под надуманным предлогом ушел из комнаты. С того времени я старался сдерживать себя, чтобы снова не попасть в такую ситуацию, – подавлял свое возбуждение. О. стала это замечать. Заявила, что мой член слишком мягкий и мне следует сдать анализы.

Я и сам запутался, все ли со мной нормально. В памяти всплывал случай с проституткой, когда у меня вышло лишь после усилия над собой. Я пошел к урологу. Как назло, врачом была женщина. Опершись на локоть, закрывая ладонью глаза, я рассказал, что у меня проблемы с эрекцией. Она назначила мне сдать анализ крови на гормоны и мазок на инфекции. От анализа из уретры я буквально выл, схватившись за край стола. Медработник сказала, что мужчины, бывало, падали в обморок от этой процедуры. Ужасная боль преследовала меня в течение всего дня: я мочился, стиснув зубы. Каково же было мужчинам, которые снимались в экстремальном порно с введением металлических предметов в головку члена. Через пару дней я забрал результат анализов. На листочке было подозрительно много написано с обведенными цифрами и подчеркиваниями. Врач сказала, есть подозрение на инфекцию. Назначила сдать мазок повторно, уже платно. Я переживал, что мог заразиться от единственного неудачного секса в жизни. До получения результатов не мог ни о чем думать. Забавно, что пару месяцев назад в этой больнице мы снимали сцены для фильма со мной. Искусство предсказало реальность. Я весь вечер просидел у окна в комнате, наблюдая как свежий снег превращается в слякоть. Жадно вдыхал в форточку мартовский влажный воздух. В наушниках бесконечно звучал трек Леди Гаги «Poker Face (Jodi Den Broeder Remix)». Мне надо было держать все переживания в себе, чтобы никто не узнал об этом.

Через три дня пришел результат – никаких инфекций у меня нет. Я понял, что это больница бессовестно зарабатывала на повторных платных анализах. Результаты на гормоны были очень хорошими. Тестостерон намного выше нормы. Уролог сказала, с такими показателями я в ее помощи не нуждаюсь. Предложила обратиться к психологу. Я вежливо отказался.

Придя в комнату к О., радостно сообщил ей новости. Повернул ее лицом к столу, нагнул и раздвинул ноги. Дал ей почувствовать между ягодиц свою твердость. Она просила, чтобы я долбил ее сзади в одежде. О. возбуждалась, когда пристраивались к ее попе.

В чем же была моя проблема, спросила она. Я сказал, что поначалу еще недостаточно уверенно с ней себя чувствовал и боялся ее негативного мнения из-за того случая, когда эякулировал от одного лишь трения. Она ответила, что стерла тогда о трусы всю промежность, поэтому мои переживания были беспочвенны.

– В сексе не должно быть недомолвок. Главное – открытость. Надо все обсуждать, – объяснила она.

Она спросила, сколько у меня было партнерш. Одна. В каких позах я занимался с ней сексом? Мне не хотелось говорить о реальном случае, пришлось подыграть. О. стало очевидно, что я преувеличиваю. Однако она не стала подвергать сомнению, что у меня кто-то был.

О. высылала мне по MMS свои полуобнаженные фотографии. Одну из них сделала в душе, прикрыв полотенцем лишь грудь. Я понял по фото, на каком она этаже. Душевые кабины были на пяти этажах. Хотел сделать сюрприз, встретив ее, но она очень долго мылась. Не дождавшись, я пошел обратно по коридору. Вдруг услышал, как открылась дверь душевой. Я инстинктивно нырнул к аварийному выходу. Когда О. проходила мимо, я окликнул ее. Она не ожидала и очень испугалась. О. и без того периодически заикалась, потому что в детстве ее сильно напугала собака. Она выругалась, что я ее караулю, и ушла в ужасе. В итоге сюрприз превратился в нелепый розыгрыш. После этого наше общение то и дело сопровождалось мелкими нападками. Я ничего специально больше не делал, но у О. могло резко меняться настроение. Если в столовой давали невкусную еду, гнев срывался на мне. Если на паре она не успевала записывать лекцию, то смотрела в мой конспект и злилась, что у меня отвратительный почерк. А еще ей надо было решать вопросы с наследством.

Перед отъездом О. сказала, что хочет сапфиры. И добавила: если к ее приезду камней не будет, она не станет воспринимать меня как своего молодого человека. О. это произнесла спокойным голосом, будто не шутит. Однако я уже выучил одну из ее любимых присказок: «В каждой шутке есть доля правды».

Пока О. не было, я обошел много ювелирных магазинов. В одном увидел основательные золотые сережки с крупными темно-синими сапфирами. Потратил зарплату за два месяца.

Как только О. вернулась, я вошел к ней в комнату со спрятанными за спиной руками. Сел перед ее кроватью, показав красную бархатную коробочку.

– Илья, я тебя прошу, не делать глупостей. Не надо сейчас мне ничего предлагать. Ты же знаешь, что я ответила бывшему, – испуганно сказала она.

Я открыл коробочку, и она успокоилась. Взяла серьги и стала разглядывать на свету.

– Илюш, зачем ты? Столько денег наверняка отдал! – с восхищением говорила она.

– Ты же сама сказала, что без сапфиров никак, – улыбаясь ответил я.

– Да я не всерьез, – она разглядывала в зеркало свое лицо в обрамлении камней. – Видно, что мужчина выбирал. Массивные такие, и камни крупные.

Она носила эти серьги каждый день не снимая. Специально забирала за уши волосы, чтобы остальные их видели. Я раздумывал, чем бы еще ее удивить. Решил на внутреннем дворе, куда выходили ее окна, нарисовать большое сердце, а сверху подписать: «Для моей Лапы». Подумал организовать все это во время майских праздников, когда будет меньше свидетелей. Чтобы сердце получилось ровным, я расчертил на листочке макет из нескольких квадратов, которые планировал перенести на землю.

Первого мая пошел снег, второго и третьего было сыро. Мне нужна была лишь сухая погода. По прогнозу на ночь с восьмого на девятое мая мне выпадал хороший шанс. Однако между праздниками мы поссорились из-за пустяка. Вдогонку О. отправила мне несколько сообщений «Чтоб ты здох». Она специально писала через «з», снимая с себя ответственность на случай, если я вдруг на самом деле умру.

Мне не хотелось из-за ссоры отступать от намеченного плана. Вечером восьмого я взял с батареи полутораметровую железку, чтобы использовать как линейку. Спустился на задний двор и начал рисовать мелом квадраты. Меня заметила девушка со студенческого телевидения. Спросила, для фильма ли я это делаю. Приятно, когда люди в вопросе подсказывают ответ.

В четыре часа ночи я собирался выйти из общежития. Это время казалось самым подходящим. В темноте меня бы никто не заметил из окон. К тому же все бы уже спали. Я пытался подремать перед делом, но от волнения не мог заснуть. Взял свою большую сумку, будто бы собрался на ранний поезд. Проснувшийся охранник открыл мне дверь. Я выждал около двадцати минут, чтобы он снова заснул.

Быстрыми движениями я начертил контуры рисунка в квадратах, а потом начал закрашивать красной краской. У верхнего уголка сердца понял, что краски не хватит, – пришлось закрасить широкой кистью только контур рисунка. Потом оранжевой краской над изображением написал «Лапа 8)». Я по привычке, как в СМС, сделал восьмерку вертикальной, а ведь мог повернуть ее, чтобы получился смайлик.

В половине шестого неожиданно вышел охранник с разнорабочим Тагиром. Раздался трехэтажный мат. Наконец они присмотрелись ко мне.

– Это наш студент, я его знаю, – сказал Тагир.

– Ты чего тут устроил?! – орал охранник.

– Это просто послание для девушки, – испуганно оправдался я.

– А подойти к ней не пробовал? Сказал бы, что она тебе нравится. Зачем вандализмом-то заниматься? Кто теперь это убирать будет? – недоумевал он.

– Я сейчас уйду, только не говорите никому. Меня из общежития могут выгнать, если узнают. Мне тогда жить негде будет, – умоляюще говорил я.

– А раньше чем ты думал? – злорадствовал охранник.

– Да отпусти его. Он же молодой еще, пусть идет, – убеждал его Тагир.

Охранник требовал выбросить кисти и краску в контейнер для мусора и возвращаться в комнату. Когда я стоял у лифта, он попрекал меня, что разбудил его в четыре часа ночи ради такой глупости.

С чувством исполненного долга я лег в постель и мгновенно отключился. Через два часа позвонила мама. Она отдала машину на техобслуживание и предложила встретиться. Мы гуляли по пустынной набережной. Машины вокруг не ездили – центр был перекрыт для праздничного парада. Вдалеке стояла военная техника. Я попросил у мамы телефон, чтобы отправить О. сообщение. Послания с моего номера она не видела, потому что заблокировала меня. Я попросил выглянуть ее в окно. Она написала на мой номер, что видела. Никаких восторгов не последовало.

Вернувшись в общежитие, я первым делом зашел к ней. Она делала вид, что чем-то занята.

– Это для тебя… за окном. Что скажешь? – начал я разговор.

– Почему у сердца только угол закрашен? Краски, что ли, не хватило?

– Да, не рассчитал немного, – совестливо ответил я.

– Снизу линия кривой вышла. Будто неуверенной рукой делал.

– Второпях не так просто все сделать идеально.

Этот диалог звучал так, будто я оправдываюсь за свой сюрприз.

– Тебе не кажется странным, что мы на днях вдрызг разругались, а ты еще не извинился?

Я не понимал, почему она не хотела принимать мои действия в качестве извинения.

Через несколько дней мы с друзьями пошли на дикий пляж отмечать мое девятнадцатилетие. Ж. замариновал мясо и пожарил шашлыки. Я загорал, пока остальные организовывали застолье. Мы взяли с собой камеру со студии, чтобы снять несколько фрагментов для фильма. Я немного поел и сбежал.

Мне надо было переодеться перед встречей с О. – мы собирались отпраздновать вдвоем. Она просила встретить ее в центре. У нее в руках был большой темный пакет: не успела упаковать мой подарок и поэтому отказывалась его дарить. Я сказал, что для меня оформление неважно, однако О. оставалась непреклонна. Вообще я ей намекал, что главный подарок хотел бы получить полностью без обертки, в своей естественной натуральной красоте. После ресторана мы вернулись к ней в комнату. Я надеялся, что сейчас самое время. Обнимал ее, опуская руки на ягодицы, но она оттолкнула меня. Я встал у окна в полном непонимании. Она легла на кровать, повернувшись лицом к стене.

– Почему даже в мой день рождения у нас нет секса? Неужели я настолько отталкивающий? – возмутился я.

– Не поэтому. Ты мне еще с первого курса нравился.

– Ты до сих пор любишь своего бывшего?

– Нас давно связывают только воспоминания.

– Так в чем тогда дело?

– Я еще девственница, – скромно сказала она.

В такое трудно было поверить. Я спросил, как же она тогда проводила время с Владом. Она ответила, что были только петтинг и оральный секс.

– Моя мама была очень строгая в этом плане. Она считала, что секс до свадьбы недопустим. Постоянно узнавала, сплю ли я со своими молодыми людьми. Я отвечала, что до свадьбы не собираюсь этого делать. И когда ее не стало, я решила сдержать слово.

Я смотрел в окно на закат, пытаясь осознать все это.

– Я понимаю, что для тебя это важно. Твое тело – твой храм. Но я не смогу быть с тобой без секса. Я не представляю полноценных отношений без него.

Ей нечего было ответить. Тогда я предложил альтернативу:

– Если будет анальный и оральный секс, то тогда еще ладно. Что скажешь?

– Анальный я не пробовала.

– Значит, ты готова на такие условия?

– Я возбудилась, иди сюда.

Я залез к ней под покрывало. Нежно начал ее целовать. Ей не понравилась такая деликатность. Она хотела, чтобы я взял ее решительно. Обиделась, что я упустил момент, и прогнала меня.

Через несколько дней я повел ее в ресторан. Намекал, что было бы здорово заняться обещанным. Ее раздражала моя настойчивость. О. говорила, что не готова. После сытного ужина мы решили пойти гулять, но, когда нам принесли счет, я понял, что у меня не хватает наличных. Расплатиться картой тоже не получилось – на ней оставалось меньше требуемого. Однако если бы я снял деньги и добавил к имеющимся наличным, то смог бы оплатить наш ужин. Я сказал О., что поищу поблизости банкомат. Однако он оказался достаточно далеко. Обратно я бежал, чтобы она не томилась без меня. Расплатился и, не дожидаясь сдачи, решил зайти в туалет умыться, поскольку запыхался от быстрого бега. Попросил О. еще немного подождать. Когда я вышел, ее не было ни в помещении, ни на улице. Я решил, что она тоже зашла попудрить носик. Через десять минут набрал ее номер. Оказалось, она давно ушла к метро, думая, что я пойду следом.

– Я сейчас догоню тебя, – сказал. А в ответ услышал рассерженный голос О.:

– Весь вечер приходится тебя ждать. Если ты такой тупой, что проводить даже не можешь, я справлюсь сама.

Я решил попробовать ее нагнать. Засек время и пустился бежать. Затея соревноваться в скорости с метро была абсурдна. Однако я чувствовал, что смогу нагнать О. у самого входа в общежитие. Не хотел позволить ей вернуться одной. Задыхаясь, я стоял перед общежитием. Думал, что опоздал. Взял в своей комнате полотенце, чтобы вытереть ручьи пота, и отправился к ней в комнату. Ее дверь была закрыта. Я постучал – тишина. Через несколько секунд О. вышла из лифта с пакетом продуктов.

– Уходи. Ты и так меня сегодня опозорил в ресторане, – начала она, едва увидела меня. – Неужели не мог заранее деньги снять с карты? Все видели, как мой парень сбежал. А когда вернулся, на кого ты был похож? Весь красный, потный. У тебя вообще есть достоинство?

– А что я должен был делать в этой ситуации? Я же мчался как мог, чтобы не заставлять тебя ждать!

– Чтобы потом пропасть в туалете? Мужики, курившие у ресторана, поглядывали на меня с вопросом в глазах – почему я стою одна у входа. Вот я и пошла к метро, чтобы не приставали.

– А позвонить нельзя было?

– А самому-то не ясно, в какую сторону я могла пойти?

– Я думал, ты в туалете.

– В туалете дольше тебя? Не смеши меня.

– Как можно было испортить такой вечер? Знаешь, я хотел отвезти тебя в Париж, все бросить к твоим ногам, а ты просто не можешь мне дать. Мы с тобой уже два года вместе. Понятно, что ты не берешь в расчет первый курс, но по факту я тебя вижу каждый день.

– Я тебе ничего не должна. Иди в душ, а то пахнешь как псина.

– Всю жизнь мне не везет с сексом. Сейчас уже могу честно тебе сказать – терять нечего. Не было у меня никакой девушки, только уродливая проститутка. Ты меня даже видела в тот день год назад. Я стоял у входа в общагу разодетый.

– Я помню. Ты тогда проститутку заказал? – удивилась она.

– Да. Один никчемный раз, после которого вообще ничего не хотелось. Я тебе все честно выложил, а ты уж решай – общаться тебе со мной после этого или нет.

На следующий день О. после занятий позвала меня к себе. Она сказала, что ее не смущает мое откровение. Она, наоборот, рада, что я рассказал ей правду. Потом протянула мне что-то большое и плоское в подарочной упаковке. Я хотел открыть дома, но она настояла, чтобы посмотрел при ней. Я развернул бумагу. Вышитая картина в рамке из темного дерева: волк с волчицей под луной. Снизу в инициалы О. было ловко вписано (точнее, вышито) число 13 нитками чуть более яркого оттенка. На первом курсе я читал ей свою поэму. Иногда посылал MMS с изображениями верных друг другу волков. Эта созданная ее руками картина стала самым личным подарком, который я когда-либо получал.

– Он больше не один, теперь у него есть пара, – сказала она.

* * *

Еще зимой я подал заявку на участие в конкурсе молодежных короткометражных проектов, который устраивала администрация города. Меня попросили предоставить фильм для отборочного жюри. Я принес диск, приложив к нему пояснения по поводу сюжета. В мае куратор мероприятия сообщила, что фильм стал участником основного конкурса. Его планировали показать вместе с другими работами на большом экране в кинотеатре дворца культуры. С. не захотел пропускать занятия ради показа, а я решил сходить.

Полный зал зрителей. Журналисты. Во время показа конкурсных фильмов я понял, что не вписываюсь в формат. Это были любительские истории из жизни школьников, наподобие «Ералаша». Лишь одна работа в стиле мокьюментари[2] выглядела любопытной. Она рассказывала о ребенке, интересовавшимся изобретениями деда, который оказался древним волшебником.

Когда включили наш фильм о расщеплении личности у больного СПИДом студента, зал замолчал. Я сидел в среднем ряду и следил за реакцией публики. Мне доставляло несравненное удовольствие, что мое творение показывают в настоящем кинотеатре перед полным залом. Фильм закончился, и раздались аплодисменты. Однако при появлении в титрах других фрагментов съемок под музыку Виктора Цоя снова наступила тишина, словно зрители хотели увидеть продолжение истории.

После мероприятия ко мне подошли несколько человек и сказали, что этот фильм очень необычный, а концовка берет за душу.

Большую часть призов взял фильм о волшебном деде. Свой приз и я получил – показ на большом экране.

До завершения съемок нашего полного метра оставался всего один день. Нам нужен был проливной летний дождь. Мы сверились с прогнозом и были наготове. Едва хлынул ливень, мы быстро вышли из метро и сняли одни из лучших кадров. Весь отснятый материал превысил тридцать часов. Мы уже утомились от проекта, длившегося без малого год. С. сказал, что за лето соберет черновую версию фильма.

* * *

Сессия, завершающая второй курс, для меня стала успешной, а вот для О. нет. Один из предметов у нас вела надменная преподавательница, которая не интересовалась студентами. За год она никого в группе не запомнила по фамилии. Ей было безразлично, как мы проявляли себя в течение года. В итоге экзамен я написал хорошо, а О. удовлетворительно. Ей не хватило одного балла до четверки. Преподавательница заполнила ведомость не моргнув глазом. Проигнорировала все старания О. в течение семестра.

О. срывалась на мне, высказывая, что жизнь несправедлива, потому что дуракам незаслуженно везет. Меня огорчало, что она принижает мои достижения, и все-таки я попробовал изменить ситуацию. Объяснил преподавательнице, что О. сирота и лишится стипендии из-за удовлетворительной оценки. Та сказала – надо было раньше предупредить. На ее столе лежали незаполненные зачетки и ведомость. Я с презрением посмотрел на взрослого человека, которому из лени не хотелось заново заполнить листок.

Я рассказал О., что пытался помочь. Через неделю она свыклась с мыслью, что диплом будет не красным, и выдохнула: больше не надо стремиться лишь к отличным оценкам.

Настали последние июньские дни. Мы с О. гуляли на закате по смотровой площадке небоскреба. Она игриво от меня убегала, а я ее догонял. Я посадил ее к себе на колени и сказал, что люблю, крепко обняв. Не отпускал ее, пока у меня не затекли ноги.

Наши интимные отношения развивались. Оральный секс был бесподобен. Ей доставляло удовольствие ублажать меня. Она любила определять по вкусу спермы, какой рацион у меня был накануне. Я был без ума от ее промежности. Целовал бедра, теплым дыханием заставлял раскрываться ее половые губы, как цветок. Она захватывала мои волосы на затылке и, крепко сжимая их в кулаке, задавала темп моему языку. С другим же видом секса все было в зачаточной стадии. Мы начали практиковать его в позе сзади. Она могла расслаблять свой сфинктер до полного раскрытия, чем меня приятно удивила. Однако, когда я начинал двигаться, ее подташнивало. Она сразу хотела в туалет.

Перед отъездом из общежития я еще раз решил попробовать заняться с ней анальным сексом. Она уклонялась, кокетливо просила не делать этого. Я думал, она играет. О. раньше четко давала знать, когда не хочет. Тем более она не сопротивлялась. Я вошел в нее и легкими поступательными движениями проникал все глубже. А потом неожиданно увидел ее слезы и сразу же остановился. Я не понимал, почему она заняла роль безропотной жертвы.

В туалете я вымыл испачкавшийся член. «Я тебе говорила – не надо. Там не свободно», – стыдясь сказала она, когда я вернулся. Пришлось успокаивать ее: ничего страшного не произошло. Однако я переживал, что причинил ей боль, да еще перед нашим долгим расставанием на лето.

* * *

За пару месяцев я решил привести себя в форму. Приметил у деда в огороде толстый металлический прут. Попросил приварить к нему арматуру в равном соотношении на каждый край. Вышла штанга на 45 килограммов. Первые две недели я занимался с этим весом, а потом попросил деда приварить еще 20 килограммов. Я с раннего утра занимался спортом. Отжимался, бегал, подтягивался. К концу дня у меня совсем не было сил.

Вечерами О. любила поговорить – могла провисеть на трубке несколько часов. Ей часто хотелось секса по телефону. Мне не очень нравилось такое, но я ей подыгрывал. Она заводилась от этих разговоров. Мне приходилось ждать, пока все лягут спать в квартире, или спиной подпирать дверь, чтобы никто не застал меня за этим делом.

Как-то она сказала, что скучает по времени, когда я дарил ей цветы. Я срисовал постер с обложки DVD-диска с проходным фильмом «Я знаю, кто убил меня» (в главной роли Линдси Лохан), на котором была изображена пышная синяя роза. Рисунок я снабдил подписью: «Для моей Лапы». Сфотографировал и отправил по MMS. О. была впечатлена больше, чем изображением на асфальте, хотя и признавала, что ей приятно видеть его из окна. Она понимала – мое сердце принадлежит ей. Буквально.

Я часто слышал от разных студентов, спускающихся по лестнице общежития: «Кто такая Лапа восемь?»

Директор общежития, увидев мое творение, придумал для отработки новое задание – стереть рисунок с лица земли. Толпа незнакомцев пыталась уничтожить мой подарок для О. Однако у них ничего не получалось. Сделанное от души непросто извести. И краска, похоже, была качественной.

Часть студентов каким-то образом узнала, что это я нарисовал. Но никто меня не сдал. Думаю, они радовались возможности так легко потратить часы отработки. Гораздо приятнее слушать музыку в наушниках, изображая видимость деятельности, чем вытаскивать из подвала тяжелые вещи.

Однако лучше рисунков у меня получались стихи, которые я читал О. по телефону. За то лето я написал ей несколько коротких любовных посланий.

* * *

* * *

Опьяненный любовью, я решил жениться на О., как только мы получим дипломы. Я попросил маму организовать мне встречу с Любовью Алексеевной. Когда на первом курсе меня чуть не отчислили, она сказала, что на мне порча. После сеанса снятия порчи меня тянуло на смех, будто я пьяный. Мама говорила, у нее такое же состояние, когда Любовь Алексеевна восстанавливает ей энергетику. В этот раз я хотел спросить совета по поводу О.

Любовь Алексеевна сказала, что О. хороший человек, но слишком любит внимание мужчин. Если мы останемся вместе, она постоянно будет мне изменять.

В середине августа О. призналась мне по телефону: на днях к ней приезжал Влад, не смог уехать вечером – пропустил последнюю маршрутку до города, и она разрешила переночевать у нее. Ночью он начал ее ласкать, она не устояла: дала себя удовлетворить. Выслушав все это, я вышел на балкон – не хотел, чтобы в квартире слышали, как эмоционально я обличаю неверность. Теперь о поступке О. знали даже за гаражами. «Твой ор пугает окружающих даже через трубку», – сказала она. Я вернулся в комнату и от злости сделал жим штанги в 65 килограмм стоя, хотя это категорически запрещено при моей осанке. Она перезвонила и клялась, что этого не повторится. Им надо было поставить точку, объясняла она и просила простить. Я рассказал, что за несколько дней до ее поступка экстрасенс предупредила меня о ее изменах. «Если тебе удобнее жить по чужой указке, мне жаль тебя», – заметила она.

Я решил, что этот случай не должен меня сломить – судьба, видно, проверяет силу моих чувств. Я отправил О. сообщение в стихах.