Читать онлайн Малахитница. 13 рассказов от авторов курса Евгении Кретовой «Бестселлер фэнтези» бесплатно

Малахитница. 13 рассказов от авторов курса Евгении Кретовой «Бестселлер фэнтези»

Авторы: Орлова Зоя, Гулкова Елена, Василевская Гульнара, Наумова Вера, Епифанцев Андрей, Соколовская Светлана, Хабарова Анастасия, Темерев Дмитрий, Самайнская Лиса, Данилова Елена, Корбут Янина, Фролова Елизавета, Голованова Анастасия, Кретова Евгения

Продюсерское агентство Антон Чиж Book Producing Agency

Корректор Ольга Рыбина

Дизайнер обложки Клавдия Шильденко

© Зоя Орлова, 2024

© Елена Гулкова, 2024

© Гульнара Василевская, 2024

© Вера Наумова, 2024

© Андрей Епифанцев, 2024

© Светлана Соколовская, 2024

© Анастасия Хабарова, 2024

© Дмитрий Темерев, 2024

© Лиса Самайнская, 2024

© Елена Данилова, 2024

© Янина Корбут, 2024

© Елизавета Фролова, 2024

© Анастасия Голованова, 2024

© Евгения Кретова, 2024

© Клавдия Шильденко, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-6779-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Книжная статистика подтверждает: фэнтези захватило книжный мир и сердца читателей. В 2022 —2023 годах фэнтези стало самым популярным жанром. О причинах этого, особенностях жанра, свободных нишах и перспективах развития фэнтези мы говорили на курсе «Бестселлер фэнтези: успех автора в 2024 году».

Говорят, фэнтези – это сказка. Еще говорят, что читают фэнтези-книги только дети. С другой стороны, все еще бытует мнение, что дети (подростки, молодежь) не читают. Тогда как же объяснить тот факт, что фэнтези стало самым популярным жанром, обойдя в рейтингах классику и остросюжетную литературу? Нет, читатель прежний, не надо намекать, что читатель поглупел – это вообще дорога в никуда.

Ответ прост – фэнтези выросло. Оно давно перестало быть сугубо детской сказкой. Как сравнительно молодой литературный жанр, фэнтези впитало в себя приемы, характерные для триллера и хоррора, детектива и научной фантастики. Оно научилось говорить просто о важном, постепенно укрепляя свои позиции, завоевывая любовь самого взыскательного читателя. И вот уже сегодня фэнтези – это новые уникальные миры, новое прочтение знакомых сюжетов, это современное дыхание старины.

У фэнтези есть одно очень важное свойство: оно позволяет заново осмыслить миф, применить его к современности. Вероятно, по этой причине огромную популярность сегодня приобрели так называемые ретеллинги – пересказы стары х сюжетов на новый лад, их новое прочтение и переосмысление.

Курс «Бестселлер фэнтези: успех автора в 2024 году» был нацелен на авторов, желающих разобраться в особенностях жанра, понять его истоки и пути развития. Курс был построен таким образом, чтобы авторы сумели не только придумать фэнтези-сюжет, но и проработать его поэтапно, последовательно прорисовывая эпизод за эпизодом, продумывая «движок» истории, наблюдая, как работают поворотные точки. На мой взгляд, это важный навык для автора – видеть структуру своей истории, понимать не только цели и задачи (пресловутое «что хотел сказать автор»), но и осознавать, где надо «докрутить», а где изменить ход событий.

Сборник рассказов «Малахитница» – не пересказ известных сказов Павла Бажова. Да, в сборнике и про малахит, и про тропы заветные, и про мастерство утраченное, но больше всего авторы сборника пишут про мечту да про силу камня. Вы найдете истории, пропитанные духом гор, заповедных троп, живого камня, посмотрите на жизнь современного Мастера-творца и его творения.

Это очень разные истории. Какие-то льются, словно горный ручеек, искрятся на утреннем солнышке. Какие-то горят полуденным солнцем, в полный рост раскрывая красоту русских полей да яркость уральского неба. А есть среди них и такие, от которых холодок по коже… Надеюсь, вам западут в душу эти истории.

Евгения Кретова,мастер курса «Бестселлер фэнтези:успех автора в 2024 году»

Зоя Орлова.

ЗОЛОТАЯ ДАЙКА

Позади с громким шуршанием и треском осыпалась земля. На мгновение Глаша ослепла в наступившей тьме.

– Глашка! Глафира! Ты где? Не вздумай прятаться, слышишь? – тут же раздался за спиной мужской окрик. Он прозвучал словно издалека, приглушенный рыхлыми стенами подземелья.

«Как не слыхать? Слышу, Пантелей Ильич, – подумала девушка. – Только теперь уж все едино, другого исхода нет».

А там, за стеной обвала, уже стучали кирки, ругались мужики, по-черному бранился заводчик, пытаясь выбраться из-под завала. Но Глаша уже не слушала. По земляным стенам побежали яркие огоньки малахитовых светляков, указывая путь. В лицо пахнуло свежим ветерком с запахом мокрой хвои, и девушка пошла ему навстречу. Земля под ногами стала твердой и ровной, стены подземелья, как живые, расступились, и вот уже впереди засеребрился лунный свет, прочерченный синими тенями деревьев.

Глаша шагнула в блестящую от росы траву и вздохнула полной грудью. За спиной, треща кореньями, сомкнулась земля, скрывая огромную нору.

«Спасибо вам, золотые дайки, сестренки мои названые!» Девушка поклонилась на четыре стороны и, не оглядываясь, пошла с поляны только ей одной видимой тропинкой.

Видит бог, не мыслила себе Глаша такого, да выбора ей не оставили.

  • * * *

Глаша, младшая дочь деревенского кузнеца Михея, росла шустрой и любопытной до всего. Могла целый день в лесу играть, а когда домой возвращалась, раскладывала на полу самоцветные камешки, корешки разные и рассказывала сестрам и братьям про золотых змеек, серебряных ящерок и говорящие камни.

Отца эти игры сначала удивляли, потом начали раздражать, а потом и вовсе злить. И чем старше становилась Глаша, тем сильнее было видно, что совсем она не похожа на родителей. Уж больно яркая получилась девчонка, волосы да брови как смоль, глазища большие, карие.

Поползли по деревне слухи нехорошие, будто Глашка с рудными бесами знается, потому у ее отца и железо самое лучшее. Да много чего еще врали.

Кузнец Михей начал жену попрекать, мол, и вправду нагуляла она младшую дочь от золотого змея Да́йко, как есть бесовку горную родила.

Однажды ночью дети услышали, как за стеной отец ругается люто, а мать плачет. А на следующий день Михей унес в кузню тюфяк да подушки с одеялом и с того дня с женой больше в одной постели не спал. Про младшую дочь решил так: подрастет Глафира до невестиных лет, тут и сбагрит ее замуж куда подальше, где про его семью никто не знает.

Тем временем матушка Глашина от обид да попреков начала хворать и чахнуть, от горьких слез стала слепнуть, а потом и вовсе померла. Михей и дети горевали сильно. Однако вечно горевать не будешь, вернулись к делам мирским.

В эту пору объявились в окрестностях монахи-бегунцы, от царевых указов прятались. Построили они скит в лесной глухомани, а по деревням ходили за подаянием, предлагали молиться за людишек грешных в обмен на хлеб да всякую снедь. Монахи-то монахи, а сплетни собирали не хуже деревенских кумушек и про Глашку-бесовку тоже услышали. Начали они захаживать к кузнецу и уговаривать отдать им младшую дочь.

– Злыми слухами земля полнится, – говорит монах кузнецу. – А в скиту дочка твоя от людей скроется, будет ваши семейные грехи отмаливать, чистотой непорочной богу угождение сделает. Глядишь, и позабудется напраслина. Замуж-то ее все равно никто не возьмет.

Михей нахмурился, но ничего монахам не обещал.

И вот как-то говорит он младшей дочери:

– Готовь приданое, Глафира. Скоро приедут тебя сватать.

– Как же, батюшка? – удивилась она. – Еще старшие сестры не просватаны. Как же я могу поперек старших-то?

– Не твоя печаль, – ответил Михей. – В скиту сгнить завсегда успеешь. А так, глядишь, и хозяйкой будешь, и деток народишь. Да и старшим сестрам легче будет женихов найти, коли ты отсюдова уедешь. И хватит об том!

«Выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть», – говаривала матушка. Глаша спорить с отцом не стала, а про себя решила, что при первом же удобном случае сбежит из дому. Сама она не из пугливых, а там, даст бог, все как-нибудь сладится.

Потихоньку от старших собрала девушка себе мешочек с одежкой да обувью, уложила вышитый кисетец, в котором хранила маленькую иконку – матушкино благословение, утолкала кулек сухарей и соль в берестяной кубышечке. Словом, подготовилась.

Вот как-то утром Михей объявил семейству, что нынче пожалуют к ним сваты, про Глафиру сговариваться. Сестры весь день у печи хлопотали, братья вместе с отцом в кузне да во дворе были, а Глаше велено было к смотринам готовиться. Слух про то дошел и до скита. Монахам это не понравилось, у них на Глашку-бесовку свои планы были.

Вечером собрались за столом сваты с женихом и Михей сам со старшими детьми. Глаше сказано было сидеть в своей каморке, пока не позовут. Но она исхитрилась подглядеть, каков из себя жених.

Оказался здоровенный угрюмый парень, кулаки с горшок, белобрысый, лицо жесткое. Такой и прибьет – не заметит. Поговорили старшие, сторговались, Михей велел Глафиру гостям предъявить. И тут во дворе собаки завыли. Все кинулись к окнам, глядь, а кузница-то горит! Монахи-злыдни подожгли!

Побежали все туда, а Глаша спустилась тихонечко, подхватила мешок заплечный, выскользнула в щель заборную и помчалась без оглядки.

* * *

Зима сковала льдом воды Круть-реки, завалила сугробами железоделательный завод, крепость вокруг него и мастеровой город, что рассыпался домишками за крепостной стеной. На окраине, в избе у одинокого вдовца, деда Вавилы, прижилась Глаша. А чтобы соседи сплетен не сочиняли, объявил Вавила, что это его сродственница, сирота, аж с самого Киржача пришла.

Поначалу Глаша просто помогала по хозяйству, а дед и радехонек, намаялся в одиночку-то. Со временем дед Вавила начал Глафиру помаленьку камнерезному делу учить. Сам-то он к тому времени уже мало что мог. Нарежет на стареньком станке пластинок из самоцветных камней, а Глаша их потом пошлифует, дырочки просверлит – получаются пряжки да пуговицы. Эту мелочь охотно скупали заводские приказчики. Тем и жили Глаша с дедом Вавилой.

Наступили святки. Собралась заводская молодежь, нарядились кто в овчину, кто в маски раскрашенные, кто в космы соломенные и пошли по дворам святочные песни петь да колядки собирать. Пошла и Глаша с ними. Наколядовала полную котомку пирогов да лепешек, собралась было домой, но тут по улице в расписных санках промчался какой-то хмельной приказчик и чуть не сбил девушку. Снег из-под копыт метнуло Глаше в лицо, она не удержалась и хлопнулась всей маней в сугроб.

Подружки захохотали. И тут один паренек подскочил, помог Глаше подняться, собрал снедь, что из котомки вывалилась, и начал с Глашиного тулупа снег отряхивать.

– Премного благодарны, – сказала девушка. – Только со своим подолом я и сама справлюсь.

Подружки снова рассмеялись. Одна из них крикнула парню:

– Ты там полегче, Ерофеюшка! Неровен час лишку залапаешь – придется жениться!

Тут уж вся компания расхохоталась. Но парня это ничуть не смутило. Он только улыбнулся Глаше, словно солнышком осветил, и спросил вежливо:

– Это чьих же такая краля будет?

– Глафира я, мастера Вавилы сродственница, – ответила девушка. – А вас как звать-величать?

– Ерофей Марков, мастер, – ответил юноша. – Дозвольте проводить?

Глаша кивнула согласно. Ерофей подхватил тяжелую котомку и зашагал рядом. Так и познакомились.

Полюбился Глафире молодой мастер. Да и как не полюбить такого? Высокий, статный, кудри русые, глаза голубые, как весеннее небо, а как улыбнется, так сердце девичье и вовсе теплым воском тает.

Ерофей начал захаживать в дом деда Вавилы, да всегда с каким-нибудь гостинчиком – то пряников принесет, то кулечек орешков сахарных, то вязанку бубликов с маком. Раз вечером сидели они так, чай пили, и тут кто-то заколотил в дверь.

Ерофей поднялся, открыл. Хлынул в горницу морозный воздух студеными клубами, а следом ввалился, топоча сапожищами, бородатый мужик, один из дворовых холопов Пантелея Ильича, хозяина завода. И с порога заявил:

– Велено вашу девку в барский дом взять, на вечернюю службу.

Ерофей побледнел. Дед Вавила тоже в лице изменился, поднялся медленно и говорит:

– Никак сие неможно. Так и скажи Пантелею Ильичу.

– Это чего ж так? – удивился мужик.

– Недужная она нынче, – заявил старик и незаметно сделал Глаше знак рукой. – Застудилась намедни, жар у нее, лихоманка.

Глаша тут же сообразила и начала надсадно кашлять. Мужик зыркнул на нее исподлобья и брезгливо скривился. Ничего не сказал больше, повернулся и ушел. Ерофей тут же запер за ним дверь на засов. Дед Вавила, словно враз обессилев, опустился на лавку и покачал головой.

– Пришла беда – отворяй ворота, – проговорил он с горечью.

Глаша кинулась к деду.

– Да что ж такое, дедушка? Об чем ты?

– Хозяину нашему новую игрушку захотелось, – сказал Ерофей зло. – И когда только высмотреть успел?

– Что вы все загадками говорите? – забеспокоилась Глаша. – Скажите уже, что за напасть такая эта вечерняя служба?

– Такая напасть, что после нее девки брюхатые ходят. Пантелей Ильич натешится, а потом их замуж распихает али продаст кому. Для него крепостные все равно что щенки борзые, – мрачно объяснил парень и сжал кулаки.

Глаша остолбенела.

– Я не крепостная, – наконец произнесла она, – я из вольных. И отец мой вольный, и матушка, царствие ей небесное.

– Зато мы подневольные, – сказал Вавила. – На перво́́́́́́й отбрехались, а дальше… Бог не выдаст, свинья не съест.

Еще дважды приходили за Глафирой люди Пантелея Ильича, да все никак не сподобились девку забрать. А потом все забылось как будто.

  • * * *

Пришла весна. Вскрылась Круть-река, с глухим треском и гулом унесла потемневший лед. Глаша в глубине души ждала, что после поста и Светлой Пасхи посватается к ней Ерофей. Но парень о сватовстве не заговаривал, только с каждым днем все больше печалился. Не выдержала Глаша, спросила однажды, о чем он кручинится.

– Как же мне не печалиться, Глашенька? Я жить с тобой хочу, дом вести, детишек растить. Да только не бывать этому. Ежели мы с тобой повенчаемся, ты сама крепостной у Пантелея Ильича станешь, и детей наших крепостными запишут. Не хочу я этого, – ответил Ерофей, и на его лицо легла тень.

– А ежели сбежим? – предложила Глаша. – На вольные земли подадимся?

Ерофей помолчал немного, задумавшись, и проговорил:

– Всю жизнь бегать не будешь. Я тут поспрошал заводских мужиков… Говорят, барин-то наш, Пантелей Ильич, как-то перед гостями бахвалился, что, мол, он барин самый что ни на есть правильный, справедливый. И ежели кто из его мастеров предъявит хороший выкуп за себя, так он тому мастеру честь по чести вольную оформит. Так может мне попробовать? Подкоплю деньжат, серебряную аль золотую жилу найду и тем от барина откуплюсь. Как думаешь, Глашенька?

А у нее от этих слов глаза засияли, щеки румянцем расцвели. Бросилась Глаша любимому на шею и заговорила горячо:

– Я помогу, Ерофеюшка, коли не забоишься! Я ведь сызмальства самоцветные камни да золото знаю, чую их! Еще маленькой была, играла в лесу с золотыми змейками-дайками, и они мне показывали, где россыпи самоцветные, а где жилы золотые да рудные.

Просветлел лицом молодой мастер, обнял свою милушку и поцеловал крепко.

– Ты и есть моя золотая дайка, любушка моя, – прошептал он.

Сладко защемило Глашино сердечко. И не только от того, что его переполняла любовь, а еще и от того, что принял ее тайну Ерофей, не испугался и не обозвал ведьмой да бесовкой. На том и порешили.

В тот же вечер слуги Пантелея Ильича явились за девкой Глашкой. Отбояриться на этот раз не вышло.

Сам Пантелей Ильич сидел за накрытым столом, чай пил. Предъявили ему девушку. Он окинул ее липким взглядом и приказал:

– Нут-ка, повертись!

Глаша с места не двинулась.

– Вы, Пантелей Ильич, меня работать вызвали, – заговорила она, – так скажите, чего делать надо. А я не карусель на ярмарке, чтобы попусту вертеться.

Заводчик голову набок склонил, прищурился нехорошо так и прошипел:

– Не по чину ба́ешь, девка. Знаю я про ваши шашни с Ерофейкой Марковым. Замыслила лучшего мастера у меня сманить? Думаешь, коли ты не моя крепостная, так тебе все дозволено?

– Намедни вы, по пьяному делу, прилюдно побожились, что ежели вам какой холоп насыплет золота столько, сколько сам весит, вы тому холопу вольную дадите, – храбро заговорила Глаша, а у самой внутри все мелким бесом дрожит. – Помните ль, барин? Люди-то слышали.

Как только Глаша про золото сказала, у заводчика глаза заблестели и лоб испариной покрылся.

– Не ты ли, красавица, мне то золото принесешь? – спросил он вкрадчиво.

– Ежели отпустите Ерофея – принесу, – ответила девушка.

Заводчик ухмыльнулся, довольный, и велел своим холопам с Глафирой теперь же идти.

Под утро вернулись слуги, с ними и Глаша. Доставили барину на тележке золотой крошки. Тот аж затрясся весь. Велел песок драгоценный взвесить да в сундук ссыпать. А на Глафиру зыркнул алчно и говорит:

– Вот что, девка, ступай снова. То золото за Ерофея было, а ты еще и за себя заплати, а то обоим вам воли не видать.

Глаша отерла пот с лица и нахмурилась.

– Как же так, Пантелей Ильич? Не было такого уговора!

– Ты, девка, говори да не заговаривайся! – рыкнул тот в ответ. – Лучше в окно глянь, на полюбовничка своего.

Кинулась Глаша к окошку. А там посреди барского двора стоит у столба Ерофей, нагой по пояс, руки цепью прикованы, губы в крови. Перед ним стоит мужик, кнутом поигрывает. Вскрикнула Глаша. Ерофей услышал, повернул к ней избитое лицо и одними губами сказал: «Беги!»

– Стоит мне свистнуть, ему тотчас кнутом ребра пересчитают, – сказал заводчик. – А потом и тебе. Будет у вас венчание на крови. Что побелела, молодаечка?

У Глаши внутри все заледенело. Она и думать не хотела, что с ее ненаглядным такое может случиться. За себя ей не было страшно, а вот за любимого… А барин решил, что девка глупая упрямится, и махнул рукой своему подручному. Взвился в воздух черный кнут, рассек со свистом воздух и пропорол Ерофею спину. Брызнула молодая кровь на землю, повис парень на цепи в бесчувствии. Глаша закричала было, да голос пропал.

А барин глумится:

– Передумал я! Не убью Ерофейку, а покалечу. Ежели ему ноги переломать, и он тут останется, и ты завсегда рядом будешь. Не бросишь ведь его болезного? Не бросишь. По глазам вижу.

Глафира вдруг выпрямилась, словно кол проглотила, глазищи засверкали недобро.

– Верно, барин, не брошу, – заговорила она. – Видать, некуда нам деваться, твоя взяла, Пантелей Ильич. Так и быть, послужу тебе. Только Ерофея не калечь.

Обрадовался заводчик, руки свои загребущие радостно потирает.

– Покажу я одно место заветное, – продолжила Глафира. – Только идти туда прямо нынче надо. Сегодня ночь особая, золотые змеи-дайки наверх выйдут. Коли споймаешь их, будешь всю жизнь на золоте есть, а они будут тебе служить и рудные места показывать.

Заводчик враз собрался, взял факелы и самых лютых своих холопов, а Глаше велел на руку цепь надеть, чтобы не сбежала.

Привела их девушка к яме. Спустились. И тут открылась им большая нора. Заводчик пустил вперед Глафиру, за ней холопа с факелом, а следом сам полез. Остальные мужики у норы остались.

Оказалось, что это вход в старый рудник. Пока Пантелей Ильич оглядывался, Глаша зашептала заговор волшебный. Лопнула цепь на ее руке, а из всех щелочек вокруг полезли, шипя, золотые дайки, заметались с тонким звоном по стенам, заискрили в свете факелов призывными всполохами. Заводчик со слугой, как ошалелые, кинулись змей ловить. А Глаша все шептала и шептала. Зашевелилась земля вокруг, и обрушился на Пантелея Ильича свод рудника, скрыв из его глаз Глафиру.

– Глашка! Глафира! Ты где? Не вздумай прятаться, слышишь? – раздался мужской окрик словно издалека, приглушенный рыхлыми стенами подземелья. «Как не слыхать? Слышу, Пантелей Ильич, – подумала девушка. – Только теперь уж все едино, другого исхода нет».

По стенам побежали огоньки малахитовых светляков, в лицо пахнуло свежим ветерком с запахом мокрой хвои. Земля под ногами стала твердой и ровной, стены подземелья расступились, и впереди засеребрился лунный свет, прочерченный синими тенями деревьев.

Глаша шагнула в блестящую от росы траву и вздохнула полной грудью. За спиной, треща кореньями, сомкнулась земля, скрывая огромную нору. «Спасибо вам, золотые дайки, сестренки мои названые!» Девушка поклонилась на четыре стороны и, не оглядываясь, пошла только ей одной видимой тропинкой.

Слуги, что у норы остались, услышали крики барина и полезли ему помочь. Только ничего у них не вышло, завалило и их самих.

А Глафира тем временем вернулась в барский дом и нашла возлюбленного в подвале. Ерофей лежал на соломе лицом вниз, бездыханный, изорванный кнутом, с переломанными окровавленными ногами. Обняла Глаша любимого, горькими слезами омыла его бледное лицо и зашептала заговор целебный. Захрустели молодые кости, срастаясь заново. Новые жилы потянулись по ним. А в жилах горячей волной вскипела новая кровь. Ожил Ерофей, застонал от боли.

Ожили, зашевелились камни стен, с треском и скрежетом поползли в стороны, открывая проход, из которого сверкающим ручьем хлынули в темницу золотые змейки. Облепили они Глафиру и Ерофея, переливаясь волнами желтого, красного, белого света. А потом вдруг померкло все и исчезло. Слуги и дворовый люд прибежали в подвал на шум и вспышки, а там и нету никого. Только стены замшелые да куча окровавленной соломы на полу.

Заводчика Пантелея Ильича все ж таки откопали. Жив он остался, только умом поехал. С той поры за ним слуги как за малым дитем ходят, с ложки кормят, слюни вытирают да подштанники меняют. Глафиру и Ерофея Маркова ни в заводе, ни в городе, ни окрест никто больше не видел. Правда, дед Вавила спустя время рассказал, что молодые, мол, счастливо сбежали на вольные земли, где и повенчались. Многие поверили.

Елена Гулкова.

УЛЬЯНКА

– Матушка, не вставайте, – Уля зачерпнула ковшиком теплую воду и поднесла ей.

Мать захворала в ночь с Лукова на Егорьев день: ходила с бабами на луг следить за ведьмами. Устилали те траву тонкой холстиной, ждали, когда напитается росой, бежали в коровник, чтобы скотину накрыть, болезнь привязать. Успеешь обернуться раньше нечисти – спасешь кормилицу. Нет – без молока останется семья. Вот и набегалась.

Варвара, охая, спустила ноги, нащупала конопляники, в начале мая в них было еще холодно, но обулась.

– Как же лежать, дочка? Егорий Вешний сегодня, сгубят коров ведьмы. Надо ворота посмотреть… Может, метки какие есть…

– Я выйду, матушка, осмотрю, чай, не первый год это делаю: увижу на воротах свежую нарезку ведьминскую – сразу наберу грязь у притолоки, замажу.

– Не вовремя отец на ярмарку с детишками уехал. Не справишься одна: надо и двор обмолить, и колодец, да на скотский водопой сбегать…

Ульянка заставила мать лечь.

– Управлюсь! Пораньше выйду – все сделаю.

Выглянула в окно. Солнце еще не проснулось. Над огородом стояла голубоватая дымка.

Сквозь матовость стекла мелькнули тени.

Поежилась и прошептала: «Что-то много ведьм стало. Говорила баушка, царство ей небесное: надо не ждать Иванову ночь, а к Малахитнице идти за помощью».

– Неча Хозяйку попусту беспокоить, – мать услыхала, насупилась. – Придет лихо – не примет. Крапивушкой оборонимся от напасти.

  • * * *

Суетный день выдался: с утра Ульянка обежала двор с иконой да свечой, бормоча молитву, обошла колодец, капнула туда воск. Нарвала крапивы – благо обильно растет по забору – охапками разложила на всех порогах. Изба наполнилась запахом травы, напившейся солнцем.

Осталось только на речку сбегать. Захватила золы – ребячьи портки заодно прополоскать.

Посмотрела Варвара вслед дочери, перекрестила: славная выросла, работящая, трудно без нее будет, коли скоро замуж выскочит.

Речушка Азовка недалече, за нижними огородами, протекает, только спуститься с косогора. Ульянка остановилась, полюбовалась сверкающей слюдяной поверхностью воды, заметила девок, бьющих белье, ускорила шаг.

Течение Азовки бойкое, грязь быстро сносит – можно встать где угодно. Далеко не пошла. Поприветствовала всех, стала белье мочить да золой натирать.

Между делом нарвала высокой крапивы, дружно она у воды поднялась, сок так и брызжет. Охапка получилась пышная. Руки пощипывало – говорят, полезно для здоровья.

Развернула платок, достала иконку и свечку – девки притихли. По спине Ули пробежал холодок: неужто ведьмы? Их среди обыкновенных женщин не распознать.

Между тем бабы и девки стали собираться. Уля поднесла ладонь козырьком к бровям, прищурилась: нижние юбки у всех были мокрые, прилипли к телу. К ужасу, увидала она очертания коротких хвостиков – ведьмочки совсем молодые, природные. А невольных, тех, кто черную силу при передаче получил, труднее распознать, явных примет нет.

Трясущимися руками зажгла свечку, подняла образ со святым угодником, забормотала молитву. Нечисть кинулась бежать, подхватив лоханки с неотжатым бельем.

«Плохо. Зло теперь затаят, что я их увидела, – расстроилась Ульянка. Воск мутными слезами капал на место спуска коров к реке. – Лишь бы матушка не узнала, огорчится».

  • * * *

Погода установилась ласковая. Весна обрамила все зеленью. Агатовые сосны размахивали широкими ветками приветливо, прогоняя легкий ветерок.

Сговорилась Ульянка встретиться со старшей сестрой. Она замужем за кузнецом, вот-вот ребеночка родит. Матушка напекла шанежек – пусть девки погуляют, молочка попьют да полакомятся, посидят да поболтают. Пока дел особых нет, до страды далеко.

Уля любила такие посидушки. Сестра – почти ровесница, да баба замужняя – рассказывала о своем житье-бытье, учила ее женским премудростям, парни-то засматриваются на Ульянку: рослая, чернобровая, с ровным румянцем, улыбчивая, руки сильные, грудь высокая.

Да ни они одни погулять вышли. Встретились знакомые девки с соседней улицы, разговорились с ними, посмеялись. Ушли те вскоре – налетели вместо них сороки, кружить стали и стрекотать, а Маланье плохо сделалось: живот скрутило, согнулась, а разогнуться не может. Побежала Ульянка за матерью. Вернулись, а Маланья ребенка скинула, лежит бледная, ни кровиночки в лице, зато кровища под ней! Руки-ноги раскинула, глаза неподвижно в небо смотрят. А сороки как пропали.

Страшно закричала мать. Стала волосы седые рвать, биться о землю.

Ей откликнулись и жутко захохотали ведьмы.

– Погубили! Будьте вы прокляты! – мать стояла на коленях, обхватив ноги Маланьи. Потом сняла фартук, завернула синего ребеночка, стала баюкать. Сладковато-приторно пахло кровью.

Ульяна закрыла глаза, подняла голову к небу, кулаки сжала. Что шептала она – неведомо, но лицо изменилось, посуровело. Улыбаться перестала – ямочки на щеках пропали.

  • * * *

Схоронили Маланью с дитем тихо. Почернел отец. Тронулась рассудком мать: завернет полено в платок и качает, внучка представляет. Дементий, вдовец, замолчал, спать перестал, в работу кинулся, стук-перестук по деревне всю ночь из кузни слышался.

Ульянка уверилась: надо идти к Хозяйке. Да родители против – боятся за нее: неизвестно, как поведет себя Малахитница. Своевольная она. Девок не шибко привечает, парней любит, им не отказывает.

Решила Уля повременить, пока мать в себя придет, да за ведьмами последить. Мысль запала ей: извести их самой.

Вспомнила рассказы баушки об особом говоре нечисти, словечках особенных. Стала прислушиваться, по улицам проходя. Через шесть изб услышала, что баба мужику своему говорит:

– Поди принеси одион лопату и другиан вил.

Видит через щель: несет муж ейный одну лопату и пару вил. Смекнула: по-ведьминскому говорит, а мужика подчинила, зельем привязала, как мертвяк ходит, и глаза неподвижные.

Пришла поздно вечером Ульяна к этому двору, покараулить. Выскочила кошка черная в полночь – ударила она ее по лапам ломиком, с собой прихваченным. Взвизгнула животина и назад под забор…

Днем опять вернулась Ульяна, постучала:

– Не займете ли соли?

А у бабы рука перевязана. Зыркнула красными угольями черных глаз. Соли не дала. Толкнула в грудь и захлопнула дверь.

Ульянка оглянулась, сорвала крапиву, свернула пучком, натерла ворота, чтобы соседку покорежило немного. Потом по этой метке стала этот двор обходить стороной, остерегаясь ведьмы.

  • * * *

Обдумывала Ульяна каждый день, как бы к Малахитнице сбегать, совета спросить да помощи попросить: портят деревню ведьмы, сильно вредят народу.

Вот давеча прибежала соседка, плачет, трясется: в сохе нож чужой, трогать боится, муж на рудник ушел. Пока отец Ульянки добежал, нож вытащил – а бабе и не под силу было бы – глядь, а вымя у коровы пустое, сморщенным мешочком висит, все молоко через соху вышло. Взвыла соседушка: детей восемь душ по двору бегает. Чем кормить?

Ульяна уже десять ворот в деревне пометила, где ведьмы живут. Да боялась, что не всех выявила.

Обратилась к батюшке, чтобы помог распознать их в день Светлого Христова Воскресения, когда дается им сила дьявольская, становятся они невидимыми и невесть зачем идут в церковь, становясь спиной к царским вратам, чтобы народ их не видел. И только священник, когда выходит с дарами, может ведьм заметить. Согласился батюшка, да забоялся потом с нечистью связываться. Смолчал, глаза спрятал, перекрестил Ульянку, но совет дал.

В день заговенья положила она кусочек творогу за щеку и спать легла, а в понедельник на первой неделе поста вытащила, пошла говеть и с собой его взяла. В день причастия Святых Тайн увидала, кто из говеющих в церкви женщин ведьмы, но выявила только невольных, которые дар передачей получили, а природные – творог почуяли и скрылись.

Насчитала Ульянка в деревне девять невольных ведьм да девять природных, которым пометила ворота, и решила: надо срочно к Хозяйке бежать, а то скоро вся деревня ведьминской станет.

А ей здесь жить, семью строить. Вон Еремей Галузин, кареглазый да ладный мастер, грозится сватов засылать. А она и не против. Ульяна потрогала атласную ленту и улыбнулась – Еремей подарил.

  • * * *

Говаривали, Хозяйку возле Азов-горы лучше искать, где схоронены разбойничьи сокровища. Они ей-то ни к чему – сберегает от лихих людей.

Ульянка ушла до рассвета, пока все спали. Взяла хлеба горбушку, а воду уж сыщет – в лесу ключей полно.

Заплутать не боялась: люд за кладом хаживал – протоптал тропу. По ней и пошла.

Когда солнце высоко встало, была она уже у Азовкиных слез, родника, села в тенек перекусить, внимательно на расщелины поглядывая: не мелькнет ли ящерка – предвестница Хозяйки горы? Заморилась, глаза напрягая, уснула. А проснулась – темно. Неужто ночь? Вскочила – ударилась головой. Пахло сыростью. Сердце захолонуло: пещера!

Засверкало мелкими искорками. Хозяйка или девка Азовка шалит? Ульяна вгляделась: к ней бесшумно кто-то приближался. Ахнула: зеленоглазка-красавица!

– С чем пожаловала, дочь Корзакова? – голос Малахитницы зажурчал, что хрустальный ручеек.

– Пособи от нечисти избавиться, Хозяюшка! – Ульянка робко поклонилась, но осмелела, заговорила бойко: – Ведьмы распоясались, житья от них нет.

– Веди ко мне Галузина, – от приказа сердце Ули сжалось. – Да не жалей. Ведьмак он. Ведьмы под ним пляшут.

Не успела Уля ответить – хвост ящерки мелькнул – сидит она уже возле ключа, любимого оплакивает, готовит в полюбовники Медной владычице, а верится в наговор с трудом.

  • * * *

Вернулась домой Ульяна сама не своя, как шла, не помнит: слезы глаза застилали, сердце узлом завязывалось, все об Еремее думала, больно люб ей мастер был.

Что делать? Деревню спасать или жизнь свою? Братья-сестры подрастают. Жалко их – сгубят ведьмы проклятые!

Надежда одна оставалась, тлел огонечек, что Еремей чист.

Кинулась опять к батюшке, только он один мог распознать. Согласился – вина на нем прежняя была. Нашел в деревне косточки ягненка, закопал под церковным порогом, чтобы ведьмак выйти не мог. Да, к счастью батюшки, не пришел в тот день мастер дел каменных в церковь.

Пришлось Ульяне самой за дело браться: бросила в кипящую воду камень и подкову – у кузнеца-вдовца взяла – вечером отнесла отвар к дому Галузиных, вылила под окно.

Утром узнала у баб, где корова болеет, пошла якобы в гости. Тут и Еремей пришел, измученный, с черными кругами под глазами – корчился всю ночь от отвара. Удивился, застав там любимую. Сказал, что пришел испорченную корову лечить.

«Пришел, значит, ведьмак он! Это точно, – загоревала Ульянка. – Не обманула Малахитница». Но Еремею виду не подала, разрешила проводить домой.

  • * * *

Смелой, но простодушной и слишком честной была Ульянка, где ей ведьмака провести.

Почуял он, что отваром медным от нее несет. А прощаться стали, за руки ее подержал, заметил ржавчину на пальцах.

Огорчился Еремей: больно нравилась ему эта голубоглазая высокая девица с широкими бедрами – хорошая мать получилась бы. Но проучить ее надо, чтобы не совала нос в чужие дела, не нарушала установленный им порядок в деревне.

Да и не делал он ничего плохого, просто хотел уважения и власти. Вот вылечил корову – слава пошла о нем: врачевать умеет, а то, что он сам порчу навел, – знать никому не надо.

  • * * *

В Иванову ночь, на 7 июля, ведьмы становятся особливо опасными, но не все об этом ведают. Разве все знать возможно? Вот и Ульянка не знала. Раньше баушка предупреждала, матушку учила, а та болеть головой стала в последнее время, все хозяйство на дочке, куда той за всем уследить. А надо было крапивой-защитницей запастись да уложить ее вместо старой под порог, под окна да развесить по углам и дома, и в сараях для животины.

Услыхала Ульяна возню в скотнике, страшно было, но пошла смотреть и обмерла: ведьмы вымя корове волосом обвязывают. Метнулась назад. Но успели они схватить девку за косу, втянули в сарай, стали скалиться и царапать ее корявыми ногтями, толкать от одной к другой, раскручивая, чтобы умом тронулась. Закружилась голова от знакомого запаха крови, споткнулась Ульянка о тележную ось – вспомнила, что ведьм ею бить нужно, приговаривая: «Раз!» Стала обороняться, ударять их, почти отбилась. Совершила ошибку:

– Раз! – крикнула, задев самую злую и бойкую ведьму по плечу.

– Два! – попала по голове.

А «два», по поверью, говорить нельзя! Начали ведьмы ломать Ульяну, силу почувствовали от ее промаха. Не смогла долго девка сопротивляться, раны болели, платье кровью пропиталось. Боль захолонула – упала, с жизнью прощается. Услышала только, как коровушка горько вздыхает и сеном хрустит.

В это время мимо проходил Еремей, отбил Ульянку, неживая она уже была – вернул ей душу, ухватив за тоненькую ниточку. Всю ночь обтирал отварами пахучими, лечебными, чтобы синяки сошли и раны затянулись.

Не знала она, что не случайно он на помощь пришел, схоронился за сараем, наблюдал за расправой. Не ожидал, что ведьмочки молодые в раж войдут, забивать насмерть будут – просил же попугать только девку.

Пока спала Ульянка от настоя сон-травы, наказал Еремей ведьмочек под утро: вынул глаза им – заставил по полю ходить – потом на место вставил, чтобы знали, кто за них куда смотрит и думает.

Вернулся в избу, достал новый настой, секретный, еще раз протер Улю. От ран оставались царапины. Окончательно и они затянулись, рубцов не осталось.

  • * * *

Ульянка поступок Еремея оценила: спас он ее, изломали бы ведьмы, не собрали бы косточки ей. Любимый сидел возле нее всю ночь. Утром проснулась целехонькая, ни одного синего пятна на теле, ни царапинки. А в душе – трещина.

– Спасибо тебе, Еремеюшка! Матушка бы испугалась, не в себе она после смерти Маланьи. Хочу я тебя отблагодарить… Видела я давеча Полоза, проследила за ним…

Сверкнули глаза у красавца Еремея: путь Полоза вел к золоту, а желтый металл – к власти. Молодец, Ульянка! Хорошая подруга будет, умная и смелая, верная…

– Покажешь дорогу? – ласково и вкрадчиво прошептал Еремей, проведя внешней стороной ладони по контуру лица девушки. Подивился нежной коже, черным шелковым бровям. Затрепетали ресницы, раскрылись губы… Не удержался парень, поцеловал Ульянку.

Вспыхнула девка, отпрянула, а в животе что-то заколотилось, застонало.

– Прости, Ульяна. Люба ты мне. Найдем лежбище Полоза – сватов пришлю…

Тянуть не стали – пошли. Думал Еремей, что Ульянка замуж торопится, да прогадал: повела она его к Азов-горе, не к Полозу. Плакало все внутри у нее, сердце холодным комочком свернулось, в замочек превратилось, а ключик выбросила, чтобы соблазна не было на попятную пойти.

Пришли к роднику, где в прошлый раз она сидела, Хозяйку ожидаючи. Попили воды ключевой, вкусной, через многие камни пробежавшей, на них всю грязь сбросившей. Была она такой холодной, что зубы заломило, закружилась голова, в глазах потемнело.

Очнулись в пещере. Привыкли к темноте – увидали ящерку с глазками изумрудными. Неподвижно сидела она, наблюдая за молодой парой. А те боялись пошевелиться.

– А где Полоз? – прошептал помертвелыми губами Еремей.

Ящерка спрыгнула за камень, обернулась девой красоты неописуемой.

У Еремея дух-то и захватило. А в глазах Ульянки слезинки сверкнули, скатились по румяным щекам, камешками хризолита упали.

– Мастер Галузин, признаешь меня? – Малахитница улыбнулась кончиками губ, острым язычком облизнулась.

– Да, Хозяйка! – подобострастно воскликнул Еремей, подавшись к ней.

– Пойдешь ко мне в услужение? Покажу, где Полоз обитает. Золото обретешь. Но Ульянку потеряешь.

  • * * *

Онемел от такого предложения Галузин, забыл и про ведьм своих, и про Ульянку. Золото давало такую власть, о которой он и мечтать не мог.

Кивнул он и бросился на колени перед Хозяйкой горы, руку ей поцеловал. А та снисходительно погладила его по черным волосам, холодно посмотрела на девку, и было в этом взгляде то ли презрение, то ли превосходство.

Больше Ульянка ничего не помнит. Очнулась возле деревни. У околицы толпились ведьмы, зло крутя черными глазищами, – ждали ее.

Было не страшно, вязкое равнодушие охватило девушку.

Победно прокукарекал первый петух – ведьмы кинулись врассыпную.

Как мертвая шла к дому Ульянка, запоздало думая: «Кто ж теперь держать ведьм будет? Обхитрила меня Малахитница: увидела красавца, про помощь-то и забыла. Судьба, видно, мне самой с нечистой силой бороться».

  • * * *

Приближалось 12 августа, День Силы-святителя. Такая возможность напоить ведьм молоком, чтобы они пообмирали! А если уж оцепенеют они, то их уже ничем не пробудить. Но баушка-покойница предупреждала, что умирать они будут страшнее страшного: и земля будет трястись, и звери выть, и вороны со всей округи слетятся, и в избах все перевернется, а некоторые рухнут.

Надо решать: можно ведьм погубить, а можно просто проучить, прижечь пятки соломой, после этого они на молоко глядеть не будут, а уж коров доить им и не захочется…

Долго думала Ульянка, посоветоваться ей не с кем: отец на рудник уехал, будет не скоро, матушка не в счет. Батюшка пугливый больно. С подругами остерегалась откровенничать: вдруг среди них молодые ведьмочки? Решила только попугать ведьм, потому что на их место другие придут, этих хоть знает уже.

Уложила всех спать Ульянка, разбудила старшего из братьев:

– Иванушка, помощь твоя нужна! Ты большой уже.

Мальчик сверкнул глазами: «Да, я уже взрослый!»

– Ведьм не забоишься? – заговорщически спросила Уля.

– Я? Да ты что? – обиделся Ванечка, пригладил волосенки, чтобы солиднее выглядеть.

– Тогда слушай, что делать нужно, – стала жарко шептать ему о задумке.

Мальчик испуганно округлил глаза и сжал кулачки.

К ночи сели в засаду, поставив в сарай посудины, на парной запах прокрались ведьмы, стали жадно молоко пить.

Ульянка накинула палку с гвоздями на тени ведьм, прижала плотно, а Иван прибил гвоздями. Стали рваться ведьмы, да тени их не пускали. От злости стали они молоко жадно допивать да извиваться, а Ульянка с Иваном им пятки жгут соломенными пучками…

Обессилили ведьмы, взмолились. От молока воротятся. Отпустили их, обороняясь осиновыми кольями…

  • * * *

С этой ночи перестало у коров молоко пропадать, все вздохнули с облегчением: будут детишки сыты да творог на продажу пойдет, какая-никакая денежка лишняя останется, обувку к зиме купить можно.

Вроде успокоилась Ульянка. Ведьмы досаждать перестали. Получается – не обманула Малахитница, помогла.

Гульнара Василевская. СИНИЛЬГА – ЦАРЕВНА ЗМЕЙ

Ранним утром Василько Искатель привычной своей тропой поднимался в гору. Солнце красной хлебной краюхой только показалось из-за противоположной горы и начинало окрашивать все вокруг розовым цветом, незримо подбираясь своими лучами до деревеньки, приютившейся у ручья на дне долины.

Бабы уже выгнали со дворов скотину. Пастух собрал коров и вел стадо на пастбище.

Василько вышел на поляну, сняв с плеча мешок с инструментами и многодневным припасом, положил рядом лом и присел на камень. Тишина тоненько разбивалась звоном колокольцев на коровах, которые разбрелись по горе и стали совсем маленькие, как божьи букашки.

Буйные травы на поляне были осыпаны капельками росы, которые вспыхивали под лучами приближающегося к Васильку солнца. И вскоре вся поляна сверкала алмазными блестками, ослепив парня слезами, хлынувшими из глаз то ли от нестерпимого свету, то ли от небесной благодати, затопившей все вокруг.

Сапоги обсохли, и Василько двинулся дальше. За ним неслышно потянулся скрываемый высокой травой зеленый Змей.

  • * * *

Шел в дальнюю дорогу Василько за смарагд-камнем1, который, как поведали старые рудознатцы, встречается в Дальних Горах. Сказывали, что камень тот дивной красоты, густого зеленого цвета, прозрачности ручейной воды и крепости необыкновенной. Василько имел нужное чутье находить самоцветные камни, а потому свободно бродил по горам. Только хитер был барин Алферов – хозяин окрестных рудников. Вроде парень давно уже отпущен на волю, только все равно как привязан к господским приискам. Невеста Василька Талинка, славная и пригожая, все еще была в крепостных. Василько мечтал найти самоцвет и добиться для нее вольной. А еще желал он прославиться так, чтобы имя его знали на всем Урале.

Как ни уговаривала Талинка Василька остаться и помаленьку собрать денег на документ свободный для нее, молодца гнала в неизведанную глухомань жажда отыскать заветный камень.

Дорога к Дальним Горам была опасна. Сказывали бабы, ходившие по грибы-ягоды, охотники за зверем лесным, забиравшиеся в самые дальние урманы2, что встречали Змея. Будто страшен он, пламенем пышет-опаляет, и кто встретит его близко – живым не уйти. Будто видели его издалека и сразу бежать от этого места.

  • * * *

Светлый напрогляд березняк сменился вековыми елями со смыкавшимися макушками, закрывающими небосвод так, что лес стал сумрачным. Василько пробирался через поваленные лишайные стволы. Даже вороны молчали. Наконец появился просвет среди деревьев, запахло свежим духом. Вскоре Василько, оставив не один клок своей рубахи и штанов, вышел из урмана к реке. Вода кипела, аж пар стоял. Скользкие глыбы торчали из воды, но опасней были потаенные, они только барашками замечались, что над ними курчавились. Не перейти реку!

Василько прошел по берегу, стал переходить по поваленной ели. Да только бревном Змей обернулся. Как дошел Василько до середины реки, так прогнулся Змей да и ушел из-под молодцовых ног. Понесла парня вода, закружила. И погиб бы он, если б не вспомнил в самую отчаянную минуту о Талинке своей. Тут на подмогу черемуховый куст вынырнул за поворотом. Ухватился за него Василько и вытянул себя на берег. Поблагодарил он Боженьку за помощь, что спасся и инструмент свой не растерял, так и висел у него перевязанный в мешке за плечами. Только хлеб весь размок да пропал.

Обсохнув, Василько стал взбираться в гору, перебрался через хребет и попал в долину меж двух Каменных Поясов. Идет парень вдоль них, то тут, то там камушки отколупывает молотком своим – занорыши3 ищет. В пустоте их и растут самоцветы дивные. А то нападет на цельную жилу. Только все подворачивается огненно-красный вареник, кремневый дикарь да разноцветно-полосатый ногат, а то сверкнет слюдяным блеском златоискр4. А заветного смарагда все нет.

Задул северный ветер, пригнал снежную бурю. Вмиг заволокло солнце, небо легло молодцу на плечи, а сугробы намело уже по самые колени. Василько упрямо шел вперед против ветра, да уже по пояс снегу. Приткнулся парень к выемке в камнях, чтобы укрыться от непогоды, да стал подмерзать и засыпать. Сквозь сон его тяжелый, вязкий видит он змейку зеленую, как нефрит-камень, с золотой короной да черными капельками-глазами. Змейка крутится вокруг него и снег утаптывает, уползает и снова возвращается, вроде зовет его за собой.

Поднялся через силу Василько да двинулся за змейкой в белой мгле. Чуть отстанет он, змейка сразу к нему и опять тянет с собой. Так и прополз Василько за ней, пока ветер не стих и солнце снова не закрасовалось на фирузовом5 небосводе. Змейка юркнула между камнями и куда-то пропала.

Снег растаял и побежал ручьями. Василько напился воды, поел крошек, что нашел в мешке, остальное птичкам вытряхнул. Видит, ежевика висит на кустах. Целую горсть набрал и – в рот, дальше пошел. Впереди горы сгрудились, человеку только боком и можно пройти. Молодец наш неробкий, шагнул в теснину, да тут обрушился впереди и сзади камнепад. Оказался он в каменном мешке – не шевельнуть ни руками, ни ногами. Ночь подкралась. Думы горькие пошли, что не слушал свою Талинку, славу пошел искать, вместо того чтобы довольствоваться малым – жить душа в душу с ненаглядной, скопить денег да и выкупить ей грамоту вольную. Приползла змейка, покрутилась вокруг него и опять исчезла.

Засвистели мощные крылья, чье-то тулово закрыло звездное небо, жар пошел от дыхания, так что опалило парню волосы и брови. Опустился, ровно плетеная веревка, хвост прямо в руки ему. И диковинно говорит чудище, не по-христиански, но только понимает его Василько: «Держись крепче за хвост, да смотри, не выпускай».

Молодец ухватился за хвост, покрытый острой чешуей. Разом чудище взмыло в небо. Смотрит Василько, что несет его крылатый Змей. Внизу остались маленькие деревья да горы, наверху – звезды блещут и месяц переливается. Красота дивная! Видно сверху, как Каменные Пояса тянутся с юга на север, меж ними долина с серебристой рекой. Сколько летели, да и этой небесной дороге пришел конец. Приземлился Змей посреди гор. Василько то ли сознания лишился, то ли уснул. Только просыпается он уже в великой пещере – потолка не видно. Кругом небывалой глубины зеленое мерцание. Отовсюду растут, словно гроздья цветов, кристаллы самоцвета такой чистоты, что Василько видит себя как в зеркале и руку свою, если заведет ее за камень. Кристаллы большие, с рост человеческий, и маленькие, кучные, разные. Тихо. Ходил молодец как в райском саду, любовался и понял, что это и есть смарагд заветный. А еще думу думал, что такую красоту нельзя людям открывать, потому как все сломают, и не останется этого дивного зеленого света.

Тут Василько услышал и увидел, что отовсюду с легким шуршанием стали вползать в пещеру зеленые змеи с черными бусинами-глазами. Молодец услышал свое имя откуда-то сверху. На высоте огромный Змей покачивал головой с золотой короной, тот, что вытащил его из каменного колодца.

– Ты храбрый молодец, не испугался преград и нашел драгоценный камень. Я спас тебя, дочка моя младшенькая за тебя очень просила, приглянулся ты видно ей. Только к людям я тебя отпущу, если женишься на моей Синильге, – Змей качнулся в сторону своих дочерей-змеек.

Одна из них быстро глянула на парня, и Василько узнал ту самую змейку, что вывела его в снежную бурю, а потом в каменном завале навестила.

– Хороши твои дочери, только обвенчан я, – отвечает Змею.

– Если уйдешь своевольно, все забудешь – и невесту свою земную, и умение свое.

  • * * *

Потянулись для Василька дни – потерял им счет. Живет в Змеевых чертогах, камни изучает. Многие нашел, что рядышком, семейно сидят. Получается, что так вместе и родились в недрах земных из горячего минерального пара. Тут были и хрустали белые, фатисы вишневые и тунпасы желтые6. И все сверкает и переливается, глаз и сердце радует. Но краше всего смарагд. Василько запоминает, на слюдяных листочках пометки делает.

Невеста новая его, отцом Змеем назначенная, крутится рядом, то отведет его в новый закуток пещеры, что Василько безмолвен становится от красоты подземной, то приляжет у его ног, а головку положит к нему на колени, пока он работу делает.

Василько привык к ее ласке, не хочет обидеть, да не может про Талинку свою ежечасно не думать. «Не могу я жениться на тебе, Синильгушка», – говорит, а сам вздыхает, березки, деревеньку свою вспоминает.

Однажды Василько гулял один по извилистым ходам пещерным да и заблудился. Не слышно змеиного шелеста. Куда идти? И метки по стенкам ставить забыл. Вдруг слышит, вроде поет кто-то. Девичий нежный голосок. Не Талинки его… Не словами звучит, а мелодией, хрустальной и печальной.

Пошел на голос, завернул направо и видит, как сидит перед прозрачным смарагд-камнем, смотрится в него, как в зеркало, девица-красавица. Одета в одежды, украшенные сверкающими камнями, на голове корона золотая. Поет, косу плетет. Рядом зеленая лента лежит на земле. Увидела в отражении Василька, вскочила и подбежала к нему, взяла за руку, подвела к своему зеркалу, усадила. Видит парень, что не лента зеленая на земле лежит, а кожа змеиная чешуйчатая.

– Ты ли это, Синильга?

– Признал, – улыбается и гладит его по лицу и волосам. – Не удивляйся, Василько. Малым дитем осталась я сиротой. Родителя моего в руднике завалило, а матушка со мной пошла к родне своей, да в дороге с горя умерла. И быть мне съеденной волками, если бы Змей, названый батюшка мой, не пролетал в тот час над нами. Он забрал меня и вырастил со всей лаской, обучил колдовству.

– Скучаешь ли ты по людям? – молвил Василько.

– Я не скучаю, потому что не знаю жизни людской. Не скучала прежде… – помолчала. – Знаю, что ты тоскуешь по своей невесте и воле вольной. Помогу я тебе выбраться из чертогов батюшки моего названого. Вот тебе посох. Не смотри, что простой, он заговоренный. И дорогу покажет, и в бою честном будет тебе что меч. Только уговор – батюшку моего не убивай.

Прежде чем отпустить Василька, Синильга залатала все прорехи его рубахи, уложила ягод и рыбы вяленой в его мешок. Дождалась, когда Змей полетел свои владения осматривать, повела своего друга по подземным коридорам. Вышли они на божий свет далеко от покоев Змея. Хоть и светло было в пещерах от сияния самоцветного, а солнечный день оказался ярче. Зажмурился Василько, вдохнул полной грудью воздух вольный, заулыбался.

Синильга обняла на прощание Василько: «Помни про мой наказ, батюшку моего не трогай, а про меня не забывай».

Понесся Василько по долине к родной своей деревеньке, в руках посох заговоренный, за спиной мешок с инструментом и припасами от Синильги, на груди в кисете, ею вышитом, камушки самоцветные смарагда лежат.

Бежит как летит, ноги почти земли не касаются. Посох твердо правит его дорогой. Уже всю долину проскочил, добрался до перевала, что Каменные Пояса отделяет от быстрой реки. Перебрался через бурные водовороты в реке да скользкие глыбы, опираясь на посох свой крепкий. Вот уже и деревня его видна с высоты, и дом свой он различает.

Раздался высоко в небе свист. Видит Василько, как с неба спускается Змей. Снял свой мешок, оправил рубаху за пояс, посох приготовил. Ждет.

«Не послушался ты меня, Василько, теперь не ропщи!» – протрубил Змей и полетел низко прямо на молодца.

Едва успел пригнуться Василько, срезало бы чудище его головушку своими жестяными крыльями. Пока Змей разворачивался, парень успел посох перехватить и крепко на ноги свои опереться.

Снова полетел Змей низко да мощно, аж с деревьев листва облетела, а травы пригнулись. Тут уж Василько не растерялся, ударил посохом по брюху Змееву, да так, что крякнул он и долго разворачивался, рыком изрыгался. Из тулова Змеиного кровь капает. Капельки те змейками оборачиваются и врассыпную расползаются.

Василько видит, что посох и взаправду заговоренный, от удара его сила утраивается.

И в третий раз полетел Змей на парня. Василько вывернулся и уже сзади ударил по крылу жестяному да так сильно, что проткнул его насквозь. Змей завалился набок, молчит, крылом дергает, взлететь не может. Подошел Василько близко, Змей беззащитный и поверженный молчит.

«Нельзя мне тебя трогать, слово я дал Синильге, младшенькой твоей. Возвращайся в чертоги свои да сельчан моих не обижай», – опустил свой посох Василько, повернулся и стал спускаться в село.

Только Змей из последних сил своих прыгнул отчаянно и ударил лапой своей когтистой по голове Василько. Парень и упал ни жив ни мертв.

  • * * *

Талинка, пока ждала Василька своего, нашила приданого, осветлила избу, побелила печь, икону в углу почистила маслицем, отскребла ножом полы да стол, самовар надраила – блестит, все в нем отражается. Набрала цветов полевых, насушила, развесила по углам, как обереги от дурного глаза. Дух стоит свежий напитанных солнцем трав! А еще и работу работала. Да и от парней надо было отбиваться, что стали на нее заглядываться, как Василько ушел за смарагд-камнем.

В то утро, что бился Василько со Змеем, встала рано, все в окно смотрела, ждала чего-то. Тут уже и на прииск пора. Еду готовила она для рудокопов, убирала потом. С работы пришла и опять в окно смотрит. Томится сердце, сжалось. Не выдержала, взяла корзинку и пошла – уже темнеть стало – на гору. Сама не знала почему. В такую темень уже ни грибов, ни ягод не набрать.

Тут и нашла Талинка своего Василька в беспамятстве. Сбегала за мужичками, те перенесли жениха ее в дом, уложили.

  • * * *

Уже и осень облетела вся листьями, и зима скрипит морозными шагами под валенками, а Василько все в себя не придет – потерял память и умение свое. Сидит безучастный, даже в окно не смотрит. Поставит Талинка перед ним тарелку с кашей, скажет есть, парень и поест. А все равно что не ел. Иссох. Взор у него стал глубокий, только не вовне, а в себя.

Сколько ночей не спала Талинка – наутро развешивала мокрую от бессловесных глухих рыданий подушку, сколько не говорила с женихом… Василько все молчит.

  • * * *

Снова весна пришла. Талинка усадила с утра Василька перед избой на солнышко и побежала на прииск. Тут змейка подползла к Васильку, забралась к нему на колени, а потом и по груди его, обвила голову парня, как венком, посидела так и уползла.

Приходит Талинка домой, а у Василька ясный взгляд, прежний! И уже взялся чинить покосившуюся дверь. Говорит, говорит и смеется! Спросил про кисет. Талинка, как нашла беспамятного Василька, не глядя сунула кисет его в сундук. Тут достала и отдала жениху своему.

Василько высыпал на ладонь камушки смарагда, вся изба осветилась зеленым мерцанием.

– Боюсь людям показать, – говорит он Талинке. – Уйдет под ломом и киркой вся эта красота. Сами будем любоваться-радоваться.

Вскоре сыграли свадьбу Талинки и Василька. Гуляли всей деревней целый день. Накрыли столы под ясным небом, гусей нажарили, пирогов напекли, квасу, меду нанесли. Мужики да бабы, ребятишки – все радовались за молодых.

Посреди свадьбы приползла незаметно змейка, забралась на березу над столом и оттуда смотрела на жениха.

Поднял Василько голову и встретился со змейкой глазами, опустил, запечалился. И уже больше не смеялся и не пел. А на громкое «горько» лишь коснулся губами невесты своей.

Наутро, когда все разошлись по домам, а Василько вышел за околицу, подползла к нему змейка: «Будь счастливым и удачливым, любимый мой, а про меня забудь. Теперь я никогда не смогу девичий облик принять. Такую цену заплатила я батюшке, чтобы память тебе вернуть».

Свернулась в последний раз у него на ладони клубочком, а потом сползла и исчезла в траве.

  • * * *

Миновало уж лет десять с той поры. Василько в гору пошел, все самоцветные жилы новые находил. Давно купил он жене своей вольную. Детей народила Талинка, расцвела, живет за Васильком – поет.

Только когда жена засыпает, Василько выходит на крыльцо и смотрит на Дальние Горы, Синильгу свою ждет.

Вера Наумова.

ПОСЛЕДНЯЯ В РОДУ

Марьюшка Сизова стояла на берегу реки Поленовки. Солнце почти скрылось за вершинами деревьев, а луна еще не взошла. Уходить не хотелось. Век стояла бы, речку слушала. Скорее девице не хотелось домой. Батюшка еще не вернулся из поездки на дальний прииск, а дома Марьюшку ждала только мачеха Авдотья Федоровна да Аглая, злокозненная сводная сестра. Марьюшка вздохнула, взяла корзину с постиранным в реке бельем и направилась к дому. По пути Даниловну, слывшую в поселке ведуньей, успела навестить: не надо ли чего одинокой старухе?

– Что ж ты затемно? – накинулась на нее мачеха.

– Да что мне сделается, маменька? – попыталась возразить Марьюшка.

– Лихие люди по лесам шастают, старателей обирают. Аль не слыхала? Да брось белье, к ужину поспеть надоть.

Марьюшка накинула передник и стала накрывать на стол. Аглая, сидя в углу с куделей, следила за ней взглядом из-под белесоватых, но длинных ресниц. Всем взяла Марьюшка: телом ладная, глаза синие, как дальнее озеро, голос звонкий, словно ручей весенний.

– Отец вернулся? – спросила Марьюшка.

– Задерживается, – ответила Аглая и отвернулась к окну.

  • * * *

В горнице пахло свежезаваренным чаем и овчиной, деревом и дымом от трубки, которую недавно курил урядник Иннокентий Васильев.

– Поселок у нас маленький, все друг друга знают, – произнес Васильев, наливая чай приехавшему из Екатеринбурга исправнику Андрею Марфину.

– Так неужто никто ничего не видел? – исправник взял кружку и обернулся к хозяину прииска Михайле Барышеву. – Кто знал, что Сизов на прииск с деньгами поедет?

– Только я, – кивнул Барышев.

– Он часто ездил с такими суммами? – спросил исправник.

– Первый раз, – ответил Барышев. – Обычно я возил деньги рабочим. А тут…

– Мог сбежать с вашими деньгами? – вмешался в разговор Васильев.

– У него семья в Поленовске. Жена и две дочери.

– Уверены в его честности? – не унимался урядник.

– Как в себе. Более пятнадцати лет безупречной службы.

– Может, медведь сожрал? Шатун, – задумчиво произнес исправник.

– Сразу видно, что вы городской человек, – ухмыльнулся в бороду Васильев. – С коляской и кобылой? Хорош медведь. Да и для медведей не бескормица нынче. Не весна, чай…

Исправник размешал сахар и поглядел в окно. Было видно, что разговор утомил его. Следствие по исчезновению управляющего владельца прииска за эти дни не продвинулось ни на шаг. Впрочем, владелец прииска вызывал у исправника странное чувство. Вроде человек перед ним приличный, а что-то не договаривает.

– Оружие было при нем? – спросил Васильев.

– Конечно, – произнес Барышев. – Тут лихих людей полно.

Когда дверь за Барышевым закрылась, исправник вопросительно поглядел на Васильева. Тот не заставил себя долго ждать:

– Из простых лабазников – да в тузы! Везучий черт. А может, душу дьяволу продал. Чует, где золотишко водится. Другие вон годами породу моют – и ничего.

Исправник понял, что Барышева в поселке недолюбливают. Вот и урядник туда же.

– Дочь его нам поможет! – вдруг сменил тему Васильев. – Толковая девка. И окрестности знает.

  • * * *

Незнакомец вырос словно из-под земли прямо на дороге. Кобыла, на которой ехала Марьюшка, чуть не сбила его с ног.

– А ты красавица, – произнес он и двинулся к Марьюшке.

В руке мужчины блеснул нож.

– Ну-ка прочь от нее, – из-за ближайшего дерева на поляну выскочил Егорий Меркулов.

Незнакомец резко обернулся и набросился на Егория, тот еле успел уклониться от сверкнувшего лезвия. Но он был выше и сильнее нападавшего, поэтому через пару минут злодей лежал бездыханный в траве.

– Не жилец, – сказал Егорий, наклонившись над телом.

– Что ж теперь будет? – всплеснула руками Марьюшка.

– Что-что… Он напал – я защищался.

Марьюшка от неожиданности потеряла дар речи.

– Ты нож его видела?

Егорий вытер окровавленное лезвие пучком травы и обшарил карманы убитого. Карманы были пусты, но к поясу был привязан кожаный мешочек, в котором что-то позвякивало.

– Судя по одежде, не из наших. Из лихих людей. Искать никто не будет, – уверенно произнес он.

– Зачем ты шел за мной? – спросила девушка.

– Боялся за тебя, – ответил парень. – Мало ли. Ну-ка, помоги мне. Надо похоронить, хоть и душегуб был. До прииска нынче – вместе.

  • * * *

Егорий и Марьюшка добрались до прииска, когда почти стемнело. Их встретил Матвей, давний приятель Сизова, слывший опытным рудознатцем. Он рассказал, что ждали в назначенный день Барышева, но так и не дождались. Решили, что приедет позже. В отличие от Барышева, к Сизову трудяги относились хорошо.

– За что не любят Барышева? – спросила Марьюшка.

– За жадность. Он не был таким, когда затевал здесь добычу, – ответил Матвей. – И везло ему в начале. Говорят, с Каменной Девкой у него уговор был. Не знаю, так ли это. Только недра стали быстро истощаться. Год за годом золота меньше. Рабочие ропщут. Кое-кто увольняется.

– А что, с Каменной Девкой можно договориться? – спросила Марьюшка.

– Старики сказывают, можно. Дак Барышев не из тех, кто обещания выполняет.

– Может, отец мешал ему?

– Бобер хитер. Но убивать управляющего… Глупость, – Матвей закурил трубку.

Они сидели на крыльце хибарки. Ветер играл листьями деревьев, с неба глянули первые звезды.

– А Каменная Девка… как ее найти? – поинтересовалась девушка.

– Искать ее не надо. Нужно пойти на гору, что выше других, там пещера есть, в коей подземная река протекает. Посмотреть на воду и позвать: Хозяйка Медной горы, дело есть к тебе.

– Сам-то пытался? – спросила Марьюшка.

– Что ж я, совсем из ума выжил? – спохватился Матвей. – Она ж, ведьма, плату потребует.

– И высока плата?

Матвей кивнул.

  • * * *

На обратном пути молодым людям пришлось заночевать в горах. В прежнее время – до нападения – Марьюшке это бы и в голову не пришло. Но сейчас с ней был Егорий, с ним не было страшно. Раз уж защитил ее от разбойника (она так и не поняла, что тому надо было, сережки в ушах – дешевые, сама бы отдала!), то и в горах не бросит. В пещере было холодно. К полуночи развели костер, собранные сухие поленья весело потрескивали, напоминая о тех временах, когда все было хорошо. Марьюшка сидела рядом, склонив голову на его плечо.

– Ласточка моя, – произнес Егорий с нежностью. Завиток русых волос девушки щекотал его щеку.

– Откуда он у тебя? – вдруг спросила она и побледнела.

– Перстень-то? С напавшего на тебя разбойника снял, – ответил Егорий. – К поясу его кожаная сумка привешена была. Там лежало несколько монет и это кольцо. Не закапывать же…

1 Смарагд – старинное название темно-зеленой разновидности минерала берилла, травянисто-зеленый берилл называется изумрудом.
2 Урман – слово тюркского происхождения, обозначает глухомань, дикое и необитаемое место.
3 Занорыши – старинное название полости, пустоты, в которой из растворов растут кристаллы.
4 Старинные названия минералов: вареник – аметист с красноватым оттенком, кремневый дикарь – горный хрусталь, ногат – оникс, златоискр – авантюрин.
5 Фирузовый от фируза – бирюза, слова персидского происхождения.
6 Фатисы вишневые и тунпасы желтые – старинные названия минералов аметиста и топаза.
Читать далее