Читать онлайн Змеиный брод бесплатно

Пролог

Над пламенем вился мотылёк. Три свечи горели в детской спальне, источая аромат кедра и голубой ромашки – по одной для каждой из сестёр.

– Ясь? – позвала средняя, поворачиваясь на левый бок. – Сегодня твоя очередь.

Каждый вечер перед сном они рассказывали истории: те, что выдумали сами, или те, что узнали от других. Иногда смешные, но чаще страшные. Про болотных ведьм и злых чотгуров– духов степняков, что жили на другом берегу Чурнавы, называя себя голын-удам– «детьми реки».

Дана, старшая из дочерей Кали́на Ихо́ра, любила такие сказки больше всего. Потомки Матери-Яблони уживались со степным народом уже сотню лет – с тех пор, как заложили первый камень Агаана, Белого города, – а легенды всё не иссякали.

Две ночи назад она рассказывала про Костяную тропу, тайное ущелье в горах, ведущее в Нам-дор – потусторонний мир, где светит багряное солнце и раз в двенадцать лет зацветает бессмертник.

– И что с ним делать? – прыснула Яська. – Съесть? Тогда будешь жить вечно?

– Растолочь в порошок, смешать с гадючьей кровью и выпить. Только не цветы, а корни, – поправила двенадцатилетняя Агния.

– Фу! Ты сама это придумала.

Старшие сёстры переглянулись, а кроха Ясения обиженно умолкла. Она больше любила сказки про мудрых дев и храбрых княжичей – и чтобы дело заканчивалось свадьбой, а не чьей-то смертью. Поэтому Дана, услышав тихое сопение слева от себя, довольно выдохнула:

– Спит она. Закончи вчерашнюю, про Змеиный брод.

Агния завозилась под одеялом, вспоминая, о чём говорила, когда мать вошла и бесцеремонно задула свечи – отругала девочек за то, что не спали. Да что толку?..

Истории стали для них убежищем – как дальний угол в саду, заросший сорными травами. Там сёстры Ихор устроили тайник: наполнили шкатулку вещицами – памятными или просто красивыми – и закопали под кустом боярышника. «Земле можно доверить любые секреты, – говорила прабабка Эвена, которой не стало прошлой весной. – Нет более надёжной защиты».

– Ой, точно! Про дом из глины и костей… – Агния улыбнулась, глядя, как пляшут огоньки и рвутся тени к изножью кровати. – Ну слушай, раз не боишься.

Она понизила голос до шёпота, и Дана опустила веки, представляя, как шагает по высокой траве к излучине.

Змеиным бродом называли мелководье на дальней протоке – там и впрямь водились узорчатые полозы, которых ловили мальчишки. Гадюки рыскали повыше, на каменистых тропах.

За протокой стоял дом. Косой, приземистый. Его вылепил из глины безумный ургэм– травник, которого прогнали степняки. За что – никто из городских не знал. Никому не было дела. Построил хижину – и умер, никто не пришёл, чтобы сжечь мертвеца и отпустить на небо…

А в роду Чертополоха, у господина Влада́на Ка́рду родилась дочь – Вилетта. Старшая из трёх детей, она выросла дикой и нелюдимой. Дурной, как говорили.

Дом Карду уважали в Дюжине. Все знали, что у них в служении находятся духи – от самых безобидных до опасных. Правда, никто не знал, как их подчиняют: каждая Ветвь берегла свои тайны…

– С тех пор ничего не изменилось, – вставила Дана в рассказ сестры, которую не зря в семье прозвали «маленькой старушкой: она умела говорить так складно и серьёзно, что взрослые диву давались. И дар Боярышника у неё был самым сильным: Агния не просто заговаривала кровь, но говорилас ней, видя прошлое и будущее.

– Угум. Выходи замуж за Марка, он тебе расскажет.

Дана протянула руку и ущипнула сестру за плечо.

– Ай! За что?

– Тише! Яську разбудишь. – Она уткнулась лицом в подушку, спрятав улыбку. Пятнадцатилетний Марк нравился Дане, но зловещая власть Карду оплетала корнями весь город.

– Говорили, – продолжила Агния шёпотом, – что после призыва сущностей их заключают в украшения или другие безделицы, которым нет цены. Но Вилетта пошла дальше: не захотела выходить замуж за наследника Зверобоя и убила жениха его же кинжалом – при помощи дара. Её судили всей Дюжиной. Владан подкупил многих, и Вилетту не казнили. Выгнали из города – как того ургэма– с одним условием: не возвращаться.

Отшельница поселилась в старом доме за протокой. Начала водить дружбу со степняками. Оживлять самодельные чучела из костей и глины. Однажды она спустилась в Нам-дор, чтобы найти самого сильного духа…

– Неправда, – фыркнула Дана, перебив сестру. – Оттуда не возвращаются.

– А она вернулась! – Агния ударила кулаком по одеялу. – Твоя история или моя?

– Ну хорошо. Для чего ей этот «самый» дух?

– Для оживления улгана. Чудовища из глины, похожего на человека. Вилетте было одиноко, и она решила создать помощника. Но дух из другого мира не может заменить человеческую душу. Улган родился жестоким и уродливым. Всё, к чему он прикасался, гибло. Протока вскоре пересохла; земля возле дома потрескалась. Сама Вилетта тяжело заболела и умерла спустя месяцы, а чудовище…

– Что? – испуганно спросила Яська. Оказалось, она проснулась и услышала конец истории.

За окном раздался шорох. Налетевший ветер качнул ветви боярышника.

– …до сих пор бродит вокруг. Где остановится – вянет трава. Где утолит жажду – высыхает колодец. Нет ему покоя без хозяйки – и умереть не может, потому что не жил. Всё ходит и стонет, заглядывает в окна. Стоит снаружи… – Агния замерла, будто прислушиваясь к тихому звуку, – и смотрит!

Яська вскрикнула. Тут же зажала рот рукой. Дана мигом вскочила с кровати и, потушив свечи, нырнула обратно. За дверью уже слышались мамины шаги.

Когда дверь распахнулась, девочки дышали глубоко и мерно, как дышат только спящие. Утром им не миновать разговора, но сейчас полоска света на пороге исчезла. Мама вздохнула и вернулась в свою спальню.

Все трое молчали. Кажется, по-настоящему начали засыпать. Дана приоткрыла один глаз. Тени за окном ещё двигались.

Она сжала пальцы на амулете, доставшемся ей от бабушки Эвены по праву старшинства. Покрытая глянцевой глазурью подвеска в виде трёх ягод боярышника была тёплой на ощупь даже в зимнюю стужу. А ещё она каким-то чудом отпугивала мотыльков. И дурные сны.

НИТЬ 1. Узел первый

Покорны солнечным лучам,

Там сходят корни в глубь могилы

И там у смерти ищут силы

Бежать навстречу вешним дням.

– А. Фет

Will you tell me “see you soon in a while”?

When my eyes fade, please give me your smile

And even dark nights are ending in dawn

You'll have time to cry when I'm gone

♪ Lord of the Lost

Над Чурнавой с рассвета рыскали тучи. Небо так тесно прижалось к земле, что казалось, встанешь на цыпочки, протянешь руку – и коснёшься серого брюха. Дышалось тяжело, как всегда бывало на исходе лета: в степи цвела горевица.

Вита опустила пятки на пол. Достала склянку с мазью, пахнущей полынью и окопником. Лёгкими движениями растёрла левую голень от колена до щиколотки. Ещё недавно она ходила к утёсам за рекой: могла прошагать два часа и вернуться обратно – нога жаловалась, но тихо, ненавязчиво; ныла только в сильный ветер. А сейчас, чтобы дойти до протоки, Вита брала с собой трость.

Алта́н выстругал для неё из белой ивы черенок, украсил медной узорчатой рукоятью, чтобы пальцы не соскальзывали. В свои семнадцать он был готовым дарханом– умельцем на все руки, – и самым близким другом, которого Вита сумела обрести, потеряв семью.

Она наложила тугую повязку, затянула узелок и обула домашние туфли. Костяная шишка под коленом продолжала расти – это стало видно невооружённым глазом, к врачу не ходи.

Но она всё же сходит.

Дед Алтана, старый Номи́н, среди левобережных слыл эсэмом, «режущим душу» – хирургом и костоправом, принявшим долг по наследству, после смерти отца. Степняки не признавали городскую медицину. У них были свои эдгээчи– лекари, целители, проводники между телом и духом. Сведущих травников называли ургэмами– «поящими душу» – и почитали гораздо сильнее эсэмов.

Вита даже в детстве не могла понять, почему они, дети Двенадцати Ветвей с правого берега, не могут учиться у степных мудрецов. Да, они по праву рождения ограничены одной силой, принадлежащей роду, но это не мешает узнать больше – не отворачиваться от того, что чуждо, а попытаться понять…

Над степью, пока ещё вполголоса, заворчал гром.

– Ты тоже в предвкушении? – усмехнулась Вита, когда Кусака прихватил зубами подол платья. Стоило хозяйке встать и загреметь посудой, как он принялся кругами слоняться по кухне, будто живой пёс, ждущий, когда его покормят. – Дождь будет сильным.

Кусака мотнул черепом и лёг у двери, нервно постукивая обрубком хвоста по полу. В дурную погоду он оставался дома: глина, скрепляющая позвонки и суставы, могла стать рыхлой, несмотря на то, что Вита покрывала её маслом – для надёжности и чтобы не стеснять движения улгана, который вёл себя как резвый щенок. Кончик хвоста он уже потерял; искали вместе с зорким Алтаном – не нашли.

– Ничего, посидим дома.

Она согрела воду на огне и засыпала листья мяты в кружку. Добавила цветок календулы. Нарезала тонкими ломтями хлеб, думая, что забот на сегодня хватит и без прогулок.

В тёмном прохладном чулане за ширмой ждало тело. Крепкий парень лет двадцати, загорелый за месяцы работы под солнцем, с красивым бронзовым оттенком волос и струпьями мозолей на ладонях. Эпистрофей¹был сломан: скорее всего, при падении с насыпи бедняга ударился о камень затылком и умер почти мгновенно.

Вита не знала его имени. Лишь то, что он – один из рабочих, кладущих боковую ветку железной дороги, уходящую на север от городской станции. Западный путь вёл в столицу: туда она ездила ещё ребёнком, десять лет назад, и не любила о том вспоминать.

Алтан с верным другом Саяном принесли рабочего вчера – в густых сумерках, когда мимо домика Виты прогрохотал поезд. Состав прибывал два раза в неделю; от его хода дрожала земля, и Кусака беспокойно задирал морду к потолку. Выть он не мог и только клацал зубами, постукивая лапой, пока Вита не успокаивала его, гладя по носовой кости.

Она нашла четвероногого сторожа прошлой осенью – недалеко от станции, за зерновым складом. Тазовые кости пса были раздроблены. Должно быть, полз от рельсов на передних лапах; багряный след высох и затерялся в траве. Пока Алтан прятал останки в мешок, ругаясь на чём свет стоит, Вита собирала осколки.

Она билась над Кусакой несколько дней, почти забыв про еду и сон. Сначала работая с податливой глиной, затем проводя ритуал пробуждения даэва: из трёх духов, оставшихся в сосуде, подходил только один. Два малых «огонька» годились разве что для простых приказов: один такой она поселила в нише для очага, чтобы не пользоваться огнивом: спички можно было раздобыть только в городе. Второй теперь обитал в полевом хорьке по кличке Нырок, в чьи обязанности входила уборка дома. Пронырливый грызун легко справлялся с пылью и сором; Вита привыкла к шуршанию, которое затихало только ночью.

Кусака же, в отличие от собратьев, обладал разумом – на уровне двухлетнего ребёнка – и зачатком воли, привязанной к воле хозяйки. В роду Карду таких даэвов называли «мыслящими». Однако последние поколения, включая отца Виты, пробуждали только «служащих». Это было выгодно. И безопасно.

В трактатах из фамильной библиотеки говорилось о «чувствующих» – пробуждённых, которые ничем не уступали людям, – но отец называл это легендой. Сказкой из тех времён, когда Матерь Яблоня была жива и её благодать пронизывала землю. Сейчас по степи гуляло эхо прежней силы, и дети Чертополоха не могли создать улганатретьего порядка – так же, как дочери Ветреницы, говорящие со смертью, не могли вернуть душу из загробного мира, а дети Боярышника – заставить биться замершее сердце.

И всё-таки Вита не прекращала попыток.

После отречения отца и братьев ей стало нечего терять. За эксперименты её по-прежнему могли бросить за решётку или повесить на площади – узнай о том совет Дюжины. Но за полтора года, минувших со дня «свадьбы» и несостоявшейся казни, про Вилетту Карду, казалось, забыли все. Стёрли из памяти, похоронили заживо.

Злилась ли она? Ещё как!.. Первые месяцы выдались самыми тяжёлыми: Вита засыпала и просыпалась с мыслями о доме. От обиды и несправедливости пекло в груди – порой до слёз.

Ненавидела ли она? Нет. Даже Я́вора из рода Зверобоя и его братьев, с которых всё началось, было поздно винить. Ярость отнимала силы, а она хотела жить. Неважно как; тут надо либо привыкать, либо добровольно идти к Ветреницам – на кладбище.

Вскоре Вита поняла, что ещё никогда в жизни не была так свободна. Степняков не тревожили её грехи. Они щедро делились всем необходимым. Алтан помог собрать гончарный станок, и она передавала через «брата» поделки: расписные тарелки и горшки, дудочки и свистульки. Иногда – по просьбе – подселяла призванные «огоньки», чтобы помогали хозяйкам по дому или веселили детей.

На левом берегу её прозвали шавар шулам– «глиняной ведьмой», – но обращались без страха. Алтан смеялся, что с таким даром «сестра» не пропадёт, а те, кто её выгнал – тру́сы и хэгийн тэсэг. Последние два слова переводить не стоило.

Сегодня Алтан намеревался заглянуть после полудня – узнать, не нужна ли помощь. Вита успела омыть тело и осмотреть рану на затылке, а после – натереть мертвеца с головы до пят древесным спиртом и тонким слоем бальзама из живицы², накрыв его плотной тканью.

Работать ночью было нелегко, и она решила дать себе время на отдых, попутно думая, как поступить с рабочим. Алтан уверял, что никто их не видел – никого не оказалось рядом в момент гибели, только двое мальчишек-степняков, – но парня наверняка искали. Прошло десять часов, если не больше. Среди укладчиков не было местных жителей: для начала они обратятся в ратушу, а дальше – будет по воле Яна Чере́ша, которому подчинялась городская стража и поисковые отряды. Ветви Дуба в городе принадлежала тюрьма, знакомая Вите не понаслышке.

К тому же у неё была проблема посерьёзнее: отсутствие подходящего духа. Сосуды для призыва были пусты. Вита нуждалась в ком-то посильнее «огонька», чтобы провести ритуал. За год поисков она впервые получила целый экземпляр – так неужели всё зря?..

Не успела Вита допить чай, как у порога встрепенулся Кусака. В раскате грома утонул тихий приказ:

– Назад! В чулан. Замри и стереги.

Улган исчез за ширмой. Вита ощутила, как сердце споткнулось в груди, и медленно опустила кружку на стол. Она не ждала гостей. К отшельнице не заходили просто так.

Из разорванных молнией туч хлынул дождь.

В дверь постучали.

¹ Эпистрофей (аксис) – второй шейный позвонок, называемый также осевым.

² Живица или терпентин – смолистая масса, выделяющаяся из разрезов на хвойных деревьях.

Узел второй

На крыльце стоял мужчина, одетый в дорожный костюм и плащ с двойным лацканом – такие носили в столице, позаимствовав моду из западных княжеств.

– Госпожа Карду?

Он был без шляпы, и капли дождя стекали по лицу.

– Кто вы?

Вита нахмурилась. Мужчина был довольно молод, не старше тридцати на вид. Выше хозяйки почти на голову. Одет слишком вычурно для степного захолустья. Можно догадаться, что он прибыл в город вчерашним поездом, но для чего? Вряд ли чужаку не сообщили, что запрет касался всех: навещать отшельницу, живущую за Змеиным бродом, – не лучшая идея.

– Меня зовут Ни́кон И́рий, я врач. – Он повысил голос, и всё же слова утонули в очередном раскате. – Не могли бы вы меня впустить? Понимаю, что для доверия нет причин, но я желаю вам добра. Меня прислал ваш брат, господин Карду…

– Радко?

– Да. Он просил…

– Входите.

Вита наконец шагнула назад, пропуская вымокшего до нитки гостя в дом.

– Можете снять плащ. Присаживайтесь.

Долгое время она обходилась одним табуретом, и лишь весной Алтан сделал второй – приземистый, с тремя ножками – для себя. Вита без раздумий подвинула гостю тот, что был повыше, и раскинула плащ на бельевой верёвке.

– Что-то с моим отцом? – спросила она без церемоний. – Он жив?

Кажется, она застала доктора врасплох.

– Да. Господин Карду, он… Простите, не могу сказать, что в добром здравии. Проблемы с позвоночником, возрастные изменения в тканях… Но нет ничего, что угрожало бы жизни. – Он извлёк носовой платок из кармана и промокнул лицо, а затем вытер руки. – Если позволите…

– Конечно. – Вита отвернулась, давая ему время привести себя в порядок. Зажгла три свечи, чтобы кухня не тонула в сумраке. Достала из буфета вторую кружку и банку с кофейными зёрнами. Вода в ковше не успела остыть. – Это мне впору извиняться: набросилась на вас с порога.

– Ничего, госпожа. Ваша тревога объяснима. – Никон сдержанно улыбнулся.

Чужак, не знающий местных порядков, не проявлял ни капли страха – только деловую вежливость, – и Вита поймала себя на мысли, что давно не подбирала в разговорах слова. Не с Алтаном же ей церемониться.

– Чаю? – Она посмотрела на гостя испытующе. – Или кофе?

– Кофе, благодарю.

Стоило отдать врачу должное, он держался с достоинством. Сидел на табурете посреди «ведьминой» хижины с прямой спиной и развёрнутыми плечами, будто на светском приёме в одном из столичных салонов. Безукоризненные манеры не позволяли разглядывать хозяйку; вместо этого он исподволь изучал обстановку – скудную, если не сказать убогую. Интересно, как много поведал ему Рада́н? И зачем отправил к сестре, если с отцом не случилось беды?

– Прошу. – Она передала кружку, поставив ту на глиняное блюдце. Достала маслёнку, козий сыр и варенье из полевой земляники к ломтям нарезанного хлеба.

Зерно, как и другие продукты, степняки меняли у сородичей Виты. Большой любви между правым и левым берегами не водилось, но торговле это не мешало.

– Я не ждала гостей. – Она тоже выпрямила спину и сложила руки на коленях.

Прозвучало грубо. Но чего ждать от изгнанной из дома шавар шулам?

– О чём вас просил Радан?

За те мгновения, пока Никон помешивал кофе и делал первые глотки – больше из любезности, чем из желания, – Вита успела его рассмотреть. У доктора был широкий рот и слегка выступающие передние зубы – это становилось заметно, когда он говорил. Низкие брови вразлёт добавляли взгляду серьёзности. В остальном – не лицо, а подарок для скульптора: высокие скулы, впалые щёки – на правой белел небольшой шрам, – массивный подбородок и нос с едва заметной горбинкой. Не красивая внешность, но интересная. Примечательная.

Тёмно-русые пряди, мокрые от дождя, липли ко лбу и вискам мягкими кольцами. Костюм Ирия был сшит из заграничного сукна. К пуговице жилета крепилась цепочка карманных часов. На тыльной стороне ладоней – неожиданно загорелых, будто он работал в полевых условиях, а не в кабинете – виднелись веснушки. Левую руку украшали два перстня: тот, что на мизинце, выглядел попроще, а на указательном сидела печатка из чернёного серебра с зелёной вставкой. Яшма? Или змеевик? Вита разбиралась в камнях гораздо хуже, чем в травах.

– Если позволите, расскажу с начала. Коротко, чтобы вас не утомить. – Доктор отодвинул чашку. К еде он не притронулся.

Вита сделала приглашающий жест. Главное, чтобы «коротко» не затянулось до полудня. Насчёт Кусаки она не волновалась: улган не нарушит приказ и не выдаст себя, но случайности могли спутать все карты.

– Моему дяде на прошлой неделе пришло письмо от господина Карду, вашего отца, с которым они знакомы последние лет двадцать…

Никон не подвёл и выложил суть: господин Ирий-старший, тоже врач и профессор в столичной академии, попросил племянника съездить в степной городок – проведать старого друга. Сам Никон после окончания общей хирургической практики занялся изучением остеопатии и вертебрологии.

Здесь Вита нахмурилась, но быстро поняла, что за вычурными словами пряталось всё то же мастерство эсэма. Костоправа, проще говоря.

Приехав на вечернем поезде, Никон остановился в Лабиринте Шипов – фамильном доме Карду – и первым делом осмотрел хозяина.

– Смещение, – ответил он на вопросительный взгляд Виты, – и грыжа в пояснично-крестцовом отделе. Как я уже упоминал…

– Вы справитесь, доктор?

– Кхм… разумеется. – Никон смутился, пытаясь разобрать, была ли то насмешка. – Причём консервативными способами, без хирургического вмешательства.

– Отлично. И в чём моя роль?

Вита продолжала испытывать гостя, но броня бакалавра медицины оказалась крепче стали.

– Ваш брат поведал мне о несчастном случае… и переломе. В общих чертах.

Вита смяла в кулаке ткань платья.

– Вот как. – Она, не мигая, смотрела на трещину в стене за плечом гостя.

– Он хотел, чтобы я справился о вашем самочувствии. Осмотрел место перелома – на случай, если…

Вита рассмеялась, не дав ему договорить. Коротко и тихо, очень зло – даже если напугала доктора, ей было всё равно.

– И вы согласились? Не раздумывая?

– Как видите. – Он дёрнул уголком губ, впервые выказав досаду.

– А Радан сказал, почему я здесь? Или тоже «в общих чертах»?

– Именно так, госпожа. Мне не пристало лезть в чужие дела. Только те, что напрямую касаются здоровья пациентов.

– Вы благородный человек, господин Ирий.

– Можно просто Никон. И это не благородство, а… человечность.

Вита удивлённо перевела взгляд. Кажется, он подловил её в этой странной игре.

– Господин Ирий, – повторила она, глядя в глубоко посаженные глаза цвета палой хвои, – сколько вам пообещал мой брат?

– Это не важно. Я хочу помочь. Искренне.

– Речь не о вас, доктор. Только обо мне и Радко. – Она подавила желание поморщиться. – Сколько?

Липкой паутиной повисла тишина. Снаружи по-прежнему хлестал дождь.

– Тысячу.

– Что ж… Полагаю, в столице вам попадались и более… дорогие пациенты.

Плечи Никона поднялись и опустились в коротком вздохе.

– И кофе попадался лучше. Не такой горький. – В его кружке осталась половина.

Вита улыбнулась. Не зло, понимающе.

– Зато варенье вкусное, как говорят. Передайте брату, что тревожиться не о чем.

Гром ударил совсем близко. Вита вдруг вспомнила другую грозу – из детства. Ей было семь, и молния прошила вяз за окном её спальни, расщепив ствол надвое. После этого она боялась засыпать, и пятилетний Радко не ушёл в свою комнату – остался спать у сестры в ногах. Он уже тогда заявлял, что ничего не страшится.

Теперь ему было двадцать; ещё немного – и женится на синеглазой Юне из рода Бузины, как того хотел отец, заведёт семью. Будет укладывать по вечерам сына или дочку, говоря, чтоб не боялись темноты… В темноте не живут чудовища. И глиняные ведьмы не крадут детей, чтобы зажарить в печи.

– Мне жаль, что вы справляетесь со всем в одиночку, – проговорил Никон в тишине, пока тучи переводили дух. – Это суровый приговор для юной женщины… Несоразмерный. У вас есть полное право презирать чужаков, сующих нос не в своё дело, но не отталкивайте брата. Я могу судить поверхностно, но мне показалось…

– Вы не можетесудить, – произнесла она отчётливо. – Вообще. Вы не один из нас. Не Карду.

Их семья обладала огромным влиянием в Дюжине, но никто не любил дом Чертополоха искренне, без опаски. Без ожидания подвоха.

– Законы степного захолустья могут показаться дикими, но это наши законы. В чужие храмы со своим кадилом не ходят, слыхали поговорку?.. И если уж на то пошло, я не одна, доктор.

Он вопросительно сдвинул брови.

– Дружу со степняками. Ни в чём не нуждаюсь. – Она выплеснула остатки кофе в миску, где мыла посуду, и накрыла полотенцем хлеб. – Когда закончится дождь, возвращайтесь к брату. И позаботьтесь об отце. Если останетесь у нас надолго, сходите в Осеннюю Библиотеку. И ещё… В конце Садовой улицы есть пруд: его легко найти, свернув у Театральной площади… Там красиво, пока цветёт горевица. Потом будет поздно.

Она с улыбкой отметила, что вконец смутила доктора, который не ответил на резкость. Понял правоту хозяйки. Он допустил ошибку, когда сказал «мне жаль»: жалеть отшельницу не стоило. Однако такта и упрямства у Никона Ирия было поровну.

– Я мог бы вас осмотреть, пока идёт дождь. Старые травмы иногда напоминают о себе в непогоду. – По тому, как изменилось лицо Виты, он понял, что угадал. – Если дело в стеснении, то уверяю…

– Поверьте, не в нём.

Она не видела ничего зазорного в том, чтобы поднять подол платья и позволить ему ощупать голень. Там, где начиналась медицина, заканчивался стыд.

– Тогда что? Вы ещё так молоды, а этот недуг, – он кивнул на стоящую у двери трость, – отравляет вам жизнь.

Столичный доктор был прав – почти во всём, – и это злило Виту. Никон Ирий выглядел надёжным, как каменный оплот, в то время как она привыкла к глине – изменчивой, податливой, капризной. Он казался слишком рассудительным и… хорошим, на первый взгляд. Она отвыкла так думать о людях, но сейчас другое слово не шло на ум.

Вита знала, что за фасадом всегда скрываются тайны: пыль и позолота, сор и мишура. Иногда скелеты в тёмных чуланах – ей ли не знать? Нужно лишь изучить человека в достаточной степени, чтобы заглянуть за ширму, а для этого требовалось доверие.

– Смотрите. – Она пожала плечами. Уронила с пятки туфлю и вытянула левую ногу.

Никон опустился рядом на корточки, затем на одно колено. Лицо его стало сосредоточенным, внимание перешло в ладони: чуткие пальцы двигались от лодыжки вверх, слегка надавливая на кость. Один раз Вита не сдержалась и охнула.

На вопросы о том, когда усиливается боль, случаются ли дрожь, онемение, слабость и ломота в других частях тела, она отвечала односложно. Голос Никона – глубокий и низкий – погружал в странное состояние, когда не хотелось его прерывать. Вита ощутила себя змеёй, зачарованной не столько звуком, сколько движениями доктора. Любые намёки на неловкость исчезли. На мгновение ей стало стыдно за свою несдержанность: почти два года она не видела новых людей, не говорила ни с кем, кроме степняков – совсем одичала, как сказал бы Алтан. Конечно, приезжий доктор не мог знать их обычаев и весьма смутно представлял, что натворила дочь Владана Карду…

– Мне понадобятся образцы крови и костной ткани, – сказал Никон, поднимаясь с колен. – Я бы хотел провести забор в других условиях, но боюсь, вариантов у нас нет.

Он скользнул взглядом по ширме, за которой виднелся уголок кровати.

– Будете резать? – усмехнулась Вита.

– Нет. Для кости есть особая игла, хотя не стану врать: процедура малоприятная и требует местного обезболивания.

– И что, мне никак не избежать пытки? – За остротой мелькнула горечь.

– Госпожа, я ведь не могу… насильно. Но опухоль под коленом растёт, и мне надо понять, насколько она опасна. Остеома со временем может стать проблемой.

Никон потёр переносицу согнутым пальцем. Он так и не сел за стол, оставшись стоять у окна. Дождь стихал: ливень превратился в морось, блестящую в лучах небойкого солнца.

– Завтра я вернусь с инструментами. Процедура займёт около двух часов.

– Через день, – поправила Вита, тоже поднимаясь, чтобы проводить доктора. – Завтра в городе празднуют Час Памяти. Последняя неделя лета начинается с шествия по улицам: все двенадцать Ветвей отдают дань Матери. Город будет запружен. После этого наступит Час Тишины – тогда и приходите.

Вита подала ему плащ.

– Никто не должен узнать, где вы были. Возвращайтесь дорогой через станцию, мимо складов. Выйдете к реке, а оттуда – по мощёной тропе вдоль берега.

Никон понимающе кивнул. Лабиринт Шипов был виден издалека, так что гость не заблудится.

– До встречи, госпожа Карду.

– Всего доброго, господин Ирий.

Она постояла на пороге, провожая его взглядом, наблюдая, как доктор по камням переходит протоку, минуя Змеиный брод, и солнце светит ему в затылок, рождая золотистый ореол.

Узел третий

– И что будешь делать? – Алтан поскрёб затылок. Он по старому обычаю не стриг волосы, а заплетал тонкие косы от висков и завязывал тесьмой с двумя глиняными бусинами. Степняки во всём любили гармонию и всё делали дважды: один раз для земной души, второй – для небесной.

Вита пожала плечами.

– Пойду к Номину, всё равно собиралась. Пускай тоже посмотрит. Если два эсэма сойдутся…

– Не выхваляй своего доктора, – фыркнул Алтан, – не эсэмон.

– И не мой, – в тон ответила она, – зато с учёной степенью.

– Нашла причину лечь под нож!

– Под иглу. О ножах пока речи не шло. Не стой столбом, берись за край.

Вдвоём они не без труда перевернули тело, лежавшее на куске рогожи, чтобы Вита могла обработать спину. Алтан помогал ей, придерживая по очереди окоченевшие руки и ноги мертвеца, которые уже начали покрываться пятнами. На лице степняка не читалось ни тени осуждения или брезгливости. Он легко и сразу принял дар наследницы Карду, когда они познакомились, – сначала на веру, затем своими глазами увидел, как «огоньки» оживляли то, что умерло. Или никогда не жило.

Прошло пять лет с тех пор, как пустующий дом за протокой превратился в убежище Алтана – тайник, куда прочие мальчишки не совались, опасаясь мёртвого ургэма. Поговаривали, что травник лишился разума: провёл ночь на Костяной тропе – между миром живых и Нам-Дором, – а когда вернулся, напоил ядом единственную любимую дочь. Все посчитали, что в старика вселился чотгур, и сожгли его дом вместе с красавицей Умай, чтобы отпустить невинную душу к небу. Самого ургэма убивать не стали: побоялись, что проклятие перейдёт – прогнали прочь из города, и дело с концом.

– А ты почему не испугался? – спросила Вита, когда Алтан позволил ей не только осмотреть хижину, но и остаться на ночь. Тогда ещё пятнадцатилетний подлеток, ровесник её младшего брата, только ростом пониже и в плечах пошире, он держался с «правобережной госпожой» как равный.

«Маленький нахал», – подумала она, почему-то с теплотой. Остаться в одиночестве тогда казалось хуже смерти.

– Так ведь дурной! – Он широко улыбнулся, показав щель между передними зубами. – Это все говорят, даже Язул-ноён. А у него восемь детей и пятнадцать внуков, он-то знает толк!..

Вита и раньше знала, что «ноён» – почти то же самое, что «господин»; так принято было называть старшего мужчину – неважно, родного по крови или нет, – если ты испытываешь к нему глубокое уважение. А в тот вечер узнала ещё и ворох подробностей о соседях Алтана.

О себе он рассказывал неохотно: дед – потомственный эсэм, дядька Тумен ходил в подмастерьях и готовился его однажды сменить; отец – ювелир и горшечник, от которого Алтан нахватался всего понемногу, а матери нет, умерла вторыми родами. Из друзей – верный Саян, единственный, кто знал про тайник в глиняном доме, но никому не мог разболтать: он был нем с шести лет. Лекари-эдгээчипоили его отварами, проводили обряды, заговаривали огнём, но всё без толку.

«Он хоть и увалень, но башковитый», – заверил Алтан, когда впервые привёл с собой друга. Тому пришлось согнуться, чтобы пройти в дверь: Саян был высоким для степняка – как сказочный великан Горкут, который играючи ломал дубы и перешагивал реки. Когда он уселся прямиком на пол, Вита опешила, но после рассмеялась. Ко всему прочему Саян оказался добряком – бесхитростным, как полено. Рядом с Витой он всегда расправлял плечи, но опускал взгляд. Как-то раз принёс охапку васильков и белой дрёмы в дар мастерице. Он называл её только так – дарханым. Вернее, показывал жестами, пока Алтан переводил. Вита подозревала, что перевод был вольным, но с благодарностью принимала подарки. Это была одна из немногих радостей в жизни отшельницы.

– Подержи кувшин. – Она вновь накрыла тело тканью, пропитанной бальзамом, и сполоснула руки. Чтобы исполнить задуманное, ей понадобятся сутки – без малого. Следующим утром она вернётся с полным сосудом для ритуала, а до тех пор придётся оставить беднягу на столе. Жаль, Вита не знала его имени.

– Бывает же так…

– Ты о чём?

Степняк не отрывал взгляда от мёртвого лица.

– Такая невезуха. – Он дёрнул плечом, возвращая равнодушный вид. – Мне-то с детства твердили, что я счастливчик, в рубашке родился, а тут… Один шаг – и ты лежишь со свёрнутой шеей.

Вита остановилась рядом и сжала его руку. Молча. Да и что она могла сказать? У каждого свой конец, предугадать который невозможно.

– Кстати об этом… Не слышал вестей с правого берега? Ищут его?

– Вроде нет. Все к празднику готовятся, не до того… Железняки пришлые, – Алтан поморщился, – с ними носиться не будут.

Вита кивнула.

– Будут, я знаю Череша… Но после Часа Тишины, не раньше.

О неприязни степняков к железной дороге ходили легенды. Когда прокладывали первую ветку, те перешли толпой Чурнаву и встали на правом берегу – сотня человек, от детей до стариков, – чтобы спасти Эн-Хаэр от железных оков. Рельсы, по их разумению, ложились шрамами на тело Земли, а когда страдает Мать – её дети несчастны. Кто, как не потомки Яблони, должны были понять?..

Вита смутно помнила тот спор, затянувшийся на несколько дней. Отец запрещал им выходить из дома; сам же с рассвета до сумерек пропадал в ратуше, где искал решение. Вместе с Яном Черешем и его охраной ходил на станцию: мало кто умел убеждать так, как Владан Карду. Но после ухода степняков он вовсе не выглядел довольным. «Они мне это припомнят, – усмехнулся он устало на вопрос дочери, – пусть не сразу, но однажды… потребуют своё».

Больше он ничего не объяснил, и смута вскоре забылась. Левый берег не роптал, а вдоль правого загромыхали поезда. Стальные змеи плевались искрами и паром, от их свиста закладывало уши. На одном из таких чудовищ Вита ездила с отцом в столицу, слушая, как крылья обшивки хлопают на ветру и ревут механические поршни… Она глядела в окно, и вся степь была как на ладони. Бесконечная Эн-Хаэр, покрытая швами и гнойными узлами развилок.

– Пойдём. – Вита пропустила Алтана вперёд.

Кусака по обыкновению схватил её за подол. Не хотел, чтобы хозяйка уходила.

– Сядь, – приказала она строгим тоном. И лишь затем провела ладонью по челюсти улгана. – Не выходи из чулана. Стереги.

В пустых глазницах затлели искры – два багровых огонька, молчаливых, но понимающих.

Вита закрыла дверь и придвинула к ней ширму, заслоняя от посторонних глаз. В дом глиняной ведьмы не ходили чужие – до сегодняшнего дня.

– Боишься, унесут?

Алтан стоял на крыльце. Жевал травинку, щурился на солнце.

– Тебе лишь бы зубоскалить, – отозвалась она, опуская щеколду. Замков на входной двери не было: дурная слава крепче запоров.

Ремень дорожной сумки Вита перебросила через плечо, шерстяную накидку – через локоть. Ночь на пороге осени будет холодной – даже в низине, не говоря уж о курганах.

В правой руке она сжимала рукоять трости. На Костяной тропе пригодится помощь.

Узел четвёртый

Левый берег Чурнавы был ниже правого; пологий и заросший горевицей, он пахнул травами и сладким дымом. Платье вскоре вымокло: на стеблях ковыля дрожали слёзы. Небо очистилось, и только одна туча, напоровшись на соборный шпиль за рекой, не могла улететь.

Степная часть Агаана полнилась мычанием коров и летней предвечерней дрёмой. Вдоль пустых улиц теснились дома: несколько каменных – из белого известняка, с круглыми стенами и крышами-куполами, – но чаще глинобитные, просторнее и приютнее, чем хижина Виты.

– Ждите тут, я передам отцу. – Мастер Тумен, дядька Алтана, скрылся за порогом.

Они остались во дворе. За частоколом три чёрные овцы щипали клевер. В полоске тени у колодца потягивалась кошка.

– Если у него бабка Шамай, это надолго. – Алтан взгромоздился на перекладину калитки и достал из кармана горсть семечек.

– Подождём.

Вита села на крыльцо. Прижалась плечом к нагретому за день камню. Опустила веки. Ей нужно было настроиться на то, что случится ночью: отпустить гнетущие мысли, вымести из головы Радана, отца и столичного доктора – оставить всё лишнее позади. На тропу идут без довеска – с чистой совестью и помыслами.

Она не верила в историю безымянного ургэма. В то, что он действительно сошёл с ума. Было что-то ещё… Другая правда, о которой теперь не узнать. От травника остались только склянки – в основном пустые – и зарубки на стене, напротив низкой кровати, по которым Вита часто пробегала пальцами, гадая, что они значат.

Боялась ли она чотгуров? Да.

Демоны из Нам-дора могли овладеть человеческим телом так же легко, как её «огонёк» – мёртвым зверем или глиной.

Каждый дух был особенным. В этом посланники иного мира не отличались от людей, среди которых встречались и покладистые, и завистливые, и не в меру жестокие. Трактат «О даэвах», написанный прадедом Виты, Вида́ном Карду, был единственной вещью из дома, которую она хотела бы иметь при себе. Впрочем, она и так помнила его почти наизусть – до самой мелкой пометки на полях. И вот – замахнулась на создание «чувствующего».

Вите не нравилось думать, что от одиночества. Из отчаяния. У неё ведь были Алтан и его мудрый дед Номин, добродушный Саян, верный Кусака… Она не чувствовала себя брошенной большую часть времени. Лишь зимними вечерами, когда метель обнимала город, её сгибала пополам тоска. В такие дни не хотелось вставать с постели – только спать и видеть сны. О рыжих подсолнухах, маленьких братьях и времени, когда всё было – будет?– хорошо.

«Мне жаль, что вы справляетесь со всем в одиночку…»

Она распахнула глаза. Должно быть, провалилась в дрёму: голос Никона прозвучал над ухом слишком отчётливо.

Жалость для Виты была сравнима с оплеухой. Так её воспитали: в жилах Карду текла жгучая гордость, но иногда она застаивалась и сгустки превращались в гордыню.

Она провела пальцами по щеке, снимая нитку паутины и остатки сна. Образ Никона Ирия растаял в сумерках.

– Ещё нет? – спросила она хрипло у Алтана.

Тот качнул головой. Они с Саяном играли в кости, сидя на голой земле. Солнце тонуло за поворотом реки.

– Говорю же, бабка Шамай. Больше некому. – Он хрустнул яблоком.

Увидев, что Вита проснулась, Саян быстро и неуклюже подхватился с места.

– Э, куда!.. Ну ты видела? – Огрызок полетел в траву. – Заботушка наша…

Саян вернулся через минуту. Протянул Вите две лепёшки с маслом и сахаром и такое же спелое яблоко, как у «брата», брызнувшее соком, стоило его надкусить. Вита поблагодарила и принялась за ужин. Только Саяну она улыбалась открыто, не столько губами, сколько сердцем. Алтан на это закатывал глаза, но во взгляде плясали смешинки.

– Пойду сам узнаю!..

– Сиди.

Занавеска на двери качнулась.

Номин вышел на крыльцо, закатывая рукава рубашки. Его руки, загорелые дочерна, выдавали возраст; осанка же была прямой, как у двадцатилетнего юноши. Седые волосы он тоже заплетал в косу на затылке, на запястьях позвякивали колокольчики; бусины алой яшмы и чёрного агата были нанизаны на тонкую тесьму, и бесчисленные узелки рождали замысловатое плетение.

– Ещё тут, значит.

– Где мне быть? – Вита слабо улыбнулась, отвечая вопросом на чужой не-вопрос. По голосу Номина невозможно было угадать, когда он доволен, а когда разочарован. Старый эсэм не гневался, но и не проявлял особой любви – даже к сыновьям и внуку. Для него все были равны.

– А где Шамай? – озадаченно спросил Алтан.

– А не было. Я просто ждал.

– Чего? – Алтан насупился.

– Заката. Пойдём, шуварым, – он махнул Вите, – подальше от пытливых глаз.

Иногда старик называл её «птичкой». Это был добрый знак.

Вита встала, оперевшись на руку Саяна, и поспешила за эсэмом, ещё не понимая толком, куда он ведёт. Трость она оставила на крылечке, уверенная, что Алтан подхватит.

Выйдя к берегу, они прошли по узкой тропе сотню шагов, прежде чем показался Коготь – огромный, загнутый у верхушки валун высотой в два человеческих роста. Вокруг, на границе вытоптанного круга, стояли камни поменьше, словно стражи: с какой стороны ни подойди, тебя ждали «ворота». Здесь эдгээчи проводили обряды – не только на исцеление. Дважды в год – в дни равноденствия – приносили в жертву быка, окропляя кровью землю и прося защиты у Эр-Хаэн. Переходное время, когда день и ночь равны, считалось священным, как и у детей Яблони.

Номин усадил её на каменную плиту за пределами круга. Ни о чём не спрашивая, ощупал ногу. Дважды очертил пальцем линию вокруг шишки под коленом.

– Спрашивай.

Вита рассказала о беседе с Никоном.

– А ты бы смог?.. – Она сглотнула. – Убрать опухоль.

Эсэм, сидящий перед ней на корточках, пожевал губу.

– Да. На вопрос «надо ли» – тоже «да». С прошлого раза она увеличилась на полмонеты. Выбирать тебе.

Вита резко выдохнула. Довериться эсэму, что ставил на ноги степняков вот уже три десятилетия? Или молодому доктору, которого она знала один день? У первого за плечами был опыт, понимание связи между телом и душой; он знал линии, по которым можно иссекать человеческое тело. На стороне второго была наука: переносная лаборатория в дорожном саквояже, инструменты для забора тканей, обезболивающие…

Вита усмехнулась своим мыслям. Она не сделает выбор малодушно, только потому что испугалась боли.

– Подумай, – сказал Номин, – у тебя есть время. Ты ведь не только за этим пришла.

– Кости сказали?

Эсэм кивнул. Изредка он гадал, разбрасывая на белой скатерти камешки-чулуны, но никогда по просьбам – только следуя зову внутри.

– Мне нужен дух. Сильный. Старший, как говорят у вас в народе. Не жадный до крови чотгур, а… разумный. – Она хмурилась всё больше, подбирая слова, но эсэм не стал отговаривать. Помолчал, а затем отвёл её в круг.

– Умойся.

Вита склонилась над каменной чашей. В жертвенные дни здесь собиралась кровь, но сегодня – дождевая вода.

Отражение глядело карими глазами, пронзительно и с вызовом. На бледном лице выделялись скулы и острый вздёрнутый нос. Тёмные пряди, выбившиеся из косы, топорщились пухом. Из-за двух макушек Вите никогда не удавалось сделать ровный пробор.

Она зажмурилась и плеснула пригоршню воды, затем ещё одну, смывая пыль и память.

Номин запел. Низко, утробно, без слов. Он дважды обошёл Коготь кругом, затем то же самое сделала Вита. За очищением водой всегда шёл огонь. Она позволила эсэму зажечь пучок горевицы и поднести так близко, что пламя почти коснулось ресниц.

Вымыть грязь. Выжечь страх. Принять смирение.

Она опустила веки и подхватила песню Номина. А потом вдруг рассмеялась, запрокинув голову к небу и первым песчинкам звёзд.

– Ступай. Если кто и может вернуться с добычей, то ты, шуварым. – Он протянул ей снятый с запястья оберег. Чёрный агат слыл мощной защитой от зла и колдовских чар.

Номин никогда не спрашивал о даре Чертополоха. В нём не было ни любопытства, ни опаски – только бездонная мудрость, холодная и вместе с тем светлая, как лучи далёкой луны.

– Баярла, эсэм, – хрипло поблагодарила она и поклонилась, окутанная дымом.

Выйдя из круга камней, Вита зашагала по тропе, не оглядываясь. Оберег, зажатый в руке, стал тёплым, почти горячим. У степняков ходила легенда о разбитой короне Эзэна, владыки Нам-Дора, который вместе с властью над духами утратил и бессмертие, а сами драгоценные камни раскатились по миру… Такие вещи служили «маяками», и подарок старого лекаря вовсе не был случайным. Он благословил её без слов. Вита ощутила, как в груди сорным чертополохом пробилась надежда.

В конце тропы её дожидался Алтан. Он передал трость и сумку, а после – проводил до взгорья. Они шли в тишине, пока летняя ночь не растворила под ногами тени.

– Тэнэг, – прошептал Алтан и, протянув руку, погладил её по волосам.

Вита рассмеялась.

– Тэнэг, – отозвалась она эхом, не то признавая свою глупость, не то говоря «сам такой».

Они оба были дурными: это могли подтвердить и Язул-ноён, и Владан Карду, – а дуракам, как известно, законы не писаны.

– Буду стоять на этом месте. Не вернёшься к рассвету – пеняй на себя.

– Хоть всю ночь стой, – она пожала плечами, – Гроза Чотгуров.

Он не выдержал и улыбнулся.

– Шавар шидтэм.

– А мне нравится! Ступай и скажи всем о новом прозвище.

Оно и впрямь было лучше предыдущего: не ведьма, а ворожея. Кудесница. Когда-то род Карду называли заклинателями духов – старших и младших. Пора было вернуться к той силе. Ради новой жизни, которую Вита могла сотворить своими руками.

Узел пятый

Вита никогда не видела, как цветёт паучья лилия. Только на рисунках из ботанических книг, где ликорис лучистый был изображён алыми росчерками на жёлтых страницах. Далеко на востоке, за пределами Великой Степи, его считали спутником мёртвых и срывали, чтобы украсить могилы. Когда ликорис цвёл, его листья опадали; когда ронял лепестки – листья оживали вновь. Так появилось немало легенд о разлучённых возлюбленных: если человек встречал родственную душу, с которой ему суждено было расстаться, паучья лилия росла на месте встречи. Столь же ядовитая, сколь и прекрасная предвестница беды.

Опустившись коленями на каменную крошку, Вита разглядывала узкие лепестки на голых стеблях – алые, как закатное зарево. Она не смела их коснуться, не то что сорвать. Они оберегали это место от непрошеных гостей: Вита уже миновала курганы и поднялась на сотню шагов, прежде чем дать ноге отдых.

Здесь дышалось легко; с высоты были видны огни правого берега и дым, ползущий над левым, – две половины Агаана, две части одного целого, как земная душа и небесная.

За алой чертой тропа круто уходила наверх, и Вита понимала, что там начинался другой путь – Костяной. Он вёл в расщелину мимо скалистых выступов. На камнях не росли деревья, и Земля – величавая Эр-Хаэн – теряла силу в подобном месте. Дальше – сама, без чьей-либо помощи.

«В одиночестве», – слабым эхом донёсся голос.

Вита качнула головой. Не для того она прошла ритуал очищения, чтобы продолжать мысленную беседу с доктором. Неужели так сильно задело?..

Она достала мешочек с травами. Вынула сушёный стебель и приколола булавкой к платью, у сердца, не опасаясь шипов.

– Отец Чертополох, направь заблудшую дочь, проведи по тропам незримым, туда, где дым костра истаял, в царство чужое, неизведанное… – прошептала одними губами.

Три глиняных сосуда с заговорёнными печатями лежали на дне кожаной сумки. Вита подготовилась к ночному путешествию, но чем ближе становилась цель, тем больше трещин давала решимость.

– Верни меня обратно, Отец земных терний, не дай заплутать по ту сторону, где реки и костры, небо и земля – всё наизнанку. Заступись за свою дочь в тёмный час, в ночь седую на изломе лета, под праведным оком Луны, под мерным дыханием Неба, под шёпоты Теней и во имя единственной правды, – закончила она, – навек.

Вита поднялась с колен, сделала несколько глотков воды и двинулась дальше, перешагивая через стебли ликориса.

На счастье, ночь приняла её сторону: полная луна освещала дорогу. Не осталось ни следа тех туч, что принесли утренний ливень и задержали в её доме Никона Ирия.

Вита ударила тростью по камню, сбрасывая помеху с тропы.

Поразительно, как визит чужака выбил её из колеи. Всего-то и нужно было, что проявить сочувствие. Как он говорил? Не благородство, а человечность?.. Вита, окружённая глиняными поделками, клюнула на неё, как рыба на крючок.

Так просто и объяснимо.

Тэнэг.

Нельзя верить людям с порога. Даже если очень хочется. Даже если у них глубокий убаюкивающий голос и чуткие пальцы. Будет лучше, если от опухоли её избавит Номин. Всё равно это случилось бы – годом раньше или годом позже, – а бакалавр медицины скоро вернётся в столицу. Через неделю или две, когда Владан Карду решит его отпустить.

Вита любила отца странной, колючей любовью. Когда-то она стремилась любым способом заслужить его похвалу, даже понимая, что место в совете Дюжины отойдёт Радану. Она хотела стать первой – не только по праву рождения, но и по праву дара. То, что она делала сейчас… Как бы Владан взглянул на неё после отречения, после всего, что было, узнав, что Вилетта намерена создать улгана третьего порядка? И если она преуспеет… Что бы он сказал ей после?

Из-под башмака выпрыгнул камешек и покатился с обрыва.

Вита замерла.

Тропа превратилась в узкий перешеек: с одной стороны зиял «колодец», с другой тянулась стена. Пальцы легли на гладкий камень. Вита набрала в грудь воздух и медленно, на четыре счёта, выдохнула. Если оступится… что ж, не испытает на себе «особую» иглу господина Ирия.

***

– Иди на мой голос.

Она чувствует Явора впереди, в трёх шагах. Протягивает руку и ступает осторожно; на глазах лежит плотная повязка, от которой хочется избавиться как можно скорее, но Вита терпит.

– Ну же, ещё немного… Не бойся. Ты мне веришь?

«Нет».

Покровительство в его тоне сменяется насмешкой. Эта свадьба не нужна ни Явору, ни Вите – только их отцам, мечтающим о союзе. В доме Зверобоя неуютно: зелень Травяного Храма кажется слишком яркой, белизна колонн – нарочитой, повсюду с фамильных гербов ей улыбается солнце.

Вита не верит словам, помыслам, улыбкам. Её жених хорош собой – на зависть многим. Он умеет быть очаровательным, любезным и… мелочным. Всё никак не может простить «поражение», которое потерпел в Лабиринте Шипов.

То была старая традиция – испытывать женихов перед свадьбой, и Вита не удержалась, послав за Явором одного из домашних «огоньков». Малыш не мог ему навредить, но тот, почуяв потусторонний холод, отшатнулся и поранил руку о живую изгородь, а после смотрел на Виту, как на змею, готовую ужалить. Было в этом взгляде то, от чего хотелось идти наперекор решению отца – впервые в жизни. Если даже муж не принимает её дар – и её саму, – о каком счастье может идти речь?

– Явор?.. Скажи что-нибудь.

В тишине она чует движение воздуха. Справа, затем слева. Они не одни в святилище.

Она оборачивается и хватает ладонью пустоту.

– Кто здесь?

Дорога, ведущая в храм Зверобоя, впервые кажется скользкой. И долгой, будто Вита ходит кругами. Что бы ни хотел показать Явор, ей перестаёт это нравиться.

Стук каблуков рождает эхо; в нём тает неразборчивый шёпот.

– Я снимаю повязку!

Шаг. Ещё один.

Башмак срывается в пустоту.

Вита взмахивает рукой в поиске опоры, но лишь царапает ногтями перила. Коленом она падает на край ступени, и кость ломается со странным звуком, будто сухая ветка, брошенная в огонь.

Боль приходит позже, когда, пролетев лестницу до конца, Вита ударяется плечом о мраморный выступ. Срывая повязку, она видит, как течёт кровь на белые плиты. Подол платья темнеет: обломок вспарывает мышцы и кожу, а от попытки пошевелить ступнёй к горлу подкатывает ком.

Прежде чем закричать, она слышит, как наверху стихает смех.

***

Она перенесла вес на здоровую ногу и сделала маленький шаг. Прямо сейчас трость скорее мешала, нежели помогала, но оставить её Вита не могла. Камешки шуршали, падая вниз по склону; ветер пробирался за шиворот, охлаждая взмокшую спину.

Чтобы не слушать докучливую память, она считала вслух шаги:

– Восемь… Девять… – на выдохе, одними губами.

Ступив на ровную поверхность, Вита ещё несколько минут обнимала камень, прижимаясь щекой и благодаря за то, что не дал ей упасть.

– Баярла. И тебе спасибо, добрый отец. – Веточка на груди приятно кольнула пальцы.

…К полуночи она добралась до расселины. Луна стояла высоко. Ветер с живой стороны с воем врывался в узкий проход, но уже через несколько шагов отступал, словно натыкаясь на невидимый заслон. Пространство между скалами оказалось столь тесным, что, раздвинув локти, можно было упереться в стены. Выход из Костяного ущелья терялся во тьме. Звёздный свет не попадал в Нам-Дор.

Если у кого и получится вернуться, то только у неё, Вилетты Карду, достаточно безрассудной для того, чтобы рискнуть. Старый эсэм был прав: на вопрос «надо ли?» она тоже отвечала «да». Всегда. И особенно теперь, когда недуг, как выразился доктор, всё сильнее отравлял ей жизнь.

– Смотри, – прошептала Вита невидимому собеседнику, – у меня получится.

Тьма обняла её за плечи и сомкнулась вокруг плотным саваном.

***

– Смотри. – Он протягивает ей лист бумаги, на котором стоит двенадцать гербовых печатей. – Ты понимаешь, что это значит?

– Да. – Она глядит не на приговор, а на отца, зная, что подпись Владана Карду росчерком пересекает соседние. – Думаешь, я настолько глупая?

Их разделяет чугунная дверь. Всего несколько прутьев решётки, которые не стали бы помехой, будь на стороне Виты слуги-даэвы. Но её лишили всего: украшений, фамильного медальона с портретом матери… даже одежды, выдав тюремную робу из некрашеного сукна, колючего, как репейные иглы.

– Ты не глупая, – произносит он раздельно, глядя на дочь сверху вниз, – и никогда не была.

Владан не хмурится, но тени лежат на тонко вылепленном лице с высоким лбом и узким подбородком. В свете масляных ламп серебрятся виски и первые седые нити в тёмной бороде.

– Ты безумна.

Она делает шаг назад, прижимая ладонь ко рту, будто её только что ударили наотмашь. В голубых глазах отца читается сожаление. Не жалость. Не забота. Разочарование.

Эти холодные глаза достались братьям, а она пошла в мать – Мири́ну из побочной Ветви Мака. Иначе как любовью этот мезальянс никто не сумел объяснить. Так почему любви Владана Карду не хватило на старшую дочь?

– Я сделала то, чего ты не можешь! И сделаю снова, – она чеканит каждое слово, – потому что тебе не хватило смелости принять казнь. Скольких из Дюжины ты «убедил» заменить наказание?

– Ни одного. Поверь мне, изгнание куда хуже смерти. Ты скоро поймёшь.

Он поворачивается, чтобы уйти. Рука с массивным перстнем-печаткой сжимается на рукояти трости.

– Ты никогда не была на неё похожа.

Опускается засов на двери. Вита падает на лавку: ей по-прежнему сложно стоять дольше минуты. Сросшаяся кость ноет, пульсирует тягучей болью.

Последнюю ночь она проведёт здесь, прежде чем отправится… куда? Всю свою жизнь Вита знала лишь один дом.

Она гладит пальцем линии на стене. Уголь и каменная пыль. Память и забвение.

***

Над тропой по ту сторону ущелья висело тяжёлое небо, затянутое облаками, будто написанными на холсте, – всех оттенков багрового, с примесью тревожно-серого у горизонта, как если бы край холста сгорел, обуглился… Алая луна, какая бывает лишь во время затмения, роняла свет на камни.

Вита протянула руку: на ладонь упал пепел. Серые хлопья, подобно снегу, проносились мимо, и крошечные вихри подхватывали их с земли, швыряя в лицо. Она прикрыла нос рукавом и огляделась.

Нам-Дор, о котором ходило столько легенд, выглядел пустым: выжженная земля и рваные тучи. Под ногами перекатывались камешки, но Вита не слышала ни шелеста, ни стука – вообще ничего, как если бы уши заткнули воском. Отголоски звуков рождались сразу в голове: чей-то хохот и стоны, отчаянные мольбы и плач – всё это сливалось в единый хор, но отчётливее всего Вита слышала ритмичный бой. Барабан? Или бубен?..

Она двинулась к ближайшему сооружению. В сотне шагов возвышалось что-то вроде Когтя, но гораздо массивнее. Каменный пик, широкий у основания и заострённый сверху, подобно наконечнику стрелы, глядел в небо.

По пути Вита поймала двух малых духов, прошептав заклятие призыва на древнем языке – ime apartii– и заключив «служащих» в глиняных сосудах. Новые помощники ей обязательно пригодятся.

Привлечённые появлением гостьи, «огоньки» вспыхивали по обе стороны от тропы, напоминая болотных призраков, которых народ Яблони называл «свечами покойников» – оттого, что загорались на высоте поднятой руки и нередко заводили путников в топь. Они мерцали и гасли, следуя за Витой на расстоянии, но не спеша подлетать ближе.

По выщербленным ступеням она поднялась к обелиску и обошла его кругом. Коснулась выбитых знаков: не привычный ей алфавит и не степной орин-хэл. Не древнее наречие, на котором Карду отдавали приказы духам. Вита наклонила голову, пытаясь разглядеть иероглифы под другим углом: среди точек и косых линий была одна плавная, выходящая из круга и соединяющая его с другим, чуть меньшего размера – будто Солнце и Луна.

Вита потянулась к изображению. Камень на ощупь был не просто холодным – ледяным. Пальцы тут же закололо, и Вита вскрикнула, отдёрнув руку. Она не услышала собственного голоса. На указательном и среднем пальцах почернела кожа, правая рука онемела. Но вместе с этим шёпот в голове стал отчётливее.

Повинуясь инстинктам, а не разуму, Вита приложила к столбу левую ладонь. Чёрный агат обжёг запястье. Навстречу – из камня – ринулось что-то очень большое. Древнее. Могучее. Земля под ногами мелко задрожала. Оберег Номина засветился и тут же погас.

Негнущимися пальцами Вита сорвала пробку с глиняного сосуда.

– Ime apartii! – крикнула она безмолвно. Без толку. Камни разлетались, отброшенные волной. Вита каким-то чудом удерживалась на ногах, стоя в сердце поднявшейся бури.

«Ime apartii!» – приказала она мысленно, собрав всю волю.

«Ты принадлежишь мне».

Виски сдавило. Из носа закапала кровь, потекла по губам. Шёпот в голове превратился в яростный рык. Дух был очень силён и он сопротивлялся.

«Смотри, – напомнила Вита отцу, который не мог её слышать, – у меня получится».

«Trimite me! – Она представила, как набрасывает цепь на бестелесную суть, рвущуюся на свободу, и в то же время отсекает её связь с потусторонним миром. – Sunt amanta… ta acum!³»

Грянул звон, похожий разом на соборный колокол и степняцкий гонг. Вита упала на колени, и волна ощущений прокатилась по телу: интерес, превосходство, нетерпение, почти человеческая жажда и настойчивость – чужая сила окутала подобно кокону, крепкой паутине, изучая гостью на ощупь, проникая в память, пробуя на вкус мечты и страхи…

На миг она увидела собственные руки в крови и окутанный светом силуэт, идущий к ней через протоку, но не поняла, были то вспышки прошлого или видения будущего.

«Ime apartii, – повторила она, – идём со мной».

Буря сжалась до размера огонька, но не янтарного, а ослепительно белого. Вита притянула его, исчерпав силу Чертополоха до дна, и коснулась печати, закупоривая сосуд.

Несколько мгновений она не дышала. Только кровь пульсировала в висках и тяжело билось сердце. В голове было пусто и гулко, как в медном котле.

Поднявшись на ноги, Вита, хромая, поспешила к расселине, чтобы вернуться в мир живых. Голова кружилась, малых огоньков вокруг стало больше, и повсюду ей чудились цветы ликориса с острыми лепестками, похожими на жала…

Вита не запомнила, как миновала перешеек и спустилась вниз. Должно быть, Чертополох-заступник услышал молитву и провёл её вслепую по тропе.

На небе, золотисто-розовом поутру, уже таяла луна, когда Виту заключили в братские объятия. До жилища эсэмаСаян донёс её на руках – под указания Алтана, – а там, едва голова коснулась войлочной подушки, Вита уснула на целые сутки.

³«Подчинись мне! Теперь я твоя хозяйка».

Узел шестой

С самого утра над степью разлилось душное марево. От запаха горевицы кружилась голова. Номин не хотел её отпускать, но Вита настояла. Она и без того потеряла много часов – всё время, что оставалось до визита доктора, – и если бы не настойчивая боль в ноге, мчалась бы домой бегом.

Проспав весь день, она не чувствовала бодрости. Мышцы тянуло, как при лихорадке, сердце то и дело сбивалось с ритма, на лбу выступал холодный пот.

– Тэнэг, – сказал Алтан первым делом, когда увидел, что она встала с топчана.

Вита улыбнулась через силу.

– Я тоже тебе рада.

Она переплела спутанные волосы и наспех завязала шнурки. В глазах на миг потемнело, но Вита была готова к этому и выпрямилась медленно, опустив веки. Затем протянула оберег с чёрным камнем.

– Передай деду, когда вернётся. – Она слышала, как эсэм вышел, отправившись к соседке – той самой Шамай. – Благодаря ему я здесь.

– И даже не принесла на хвосте чотгуров, – усмехнулся Алтан.

– Как видишь. Это всё ещё я… твоя шавар шидтэм.

Он шагнул навстречу, обнял её порывисто – не так крепко, как на тропе – и отстранился.

– До брода провожу?

– Я сама. – Вита привычным движением перебросила ремешок сумки через плечо. – Меня там ждут.

– А, господин доктор!

– Нет. Наш друг в чулане.

Лицо степняка помрачнело. Кажется, за тревогой о ней он успел забыть про тело.

– Я справлюсь. Приходи вечером.

В тот момент она и впрямь думала, что справится с чем угодно. Вилетта Карду, заклинательница духов, пришедшая из Нам-Дора в ясном уме и не с пустыми руками…

Уверенность исчезла, как только она ступила на покрытые илом камни. Приток Чурнавы лениво катился через порожек; вода на мелководье была тёплой, как парное молоко, но Виту пробрал мороз. Отсюда был виден дом – и крыльцо, на котором сидел Никон Ирий. Бледный, как мертвец.

***

Вита замедлила шаг, когда доктор поднялся ей навстречу.

– Госпожа Карду. – Ему стоило огромных усилий справиться с волнением: на скулах ходили желваки, в руках Никон сжимал переносную укладку – наверняка с инструментами.

– Господин Ирий. Если позволите… – Она оттеснила его с верхней ступеньки.

Судя по тому, как лежал засов – и по виду самого Ирия, – внутри он уже побывал. Возможно, заглянул в чулан. И встретился с Кусакой.

– Назад! – скомандовала она, перешагнув порог. – Сидеть.

Улган, бросившийся к двери, замер. Клацнул зубами, словно жалуясь хозяйке на вторженца. Обрубок хвоста застучал по полу.

– Ты молодец. Но это свои, – она указала на доктора, – веди себя прилично.

Кусака мотнул головой, но отошёл и лёг у двери в чулан. Вита сбросила башмаки и осторожно опустила сумку на кровать, чтобы не потревожить глиняные сосуды. То, что некоторые тайны всплыли сами, не означало, что нужно делиться остальными.

– Присаживайтесь, – она кивнула застывшему у двери доктору. Ситуация была странной: неудобной для неё и пугающей для гостя, но отпираться и придумывать небылицы она не видела смысла.

Достав кувшин с чистой водой, она щёлкнула пальцами, приказав:

– Огонь!

Пламя занялось в очаге. Вдоль стены пробежал Нырок.

– Что… – Никон прочистил горло. – Что всё это значит?

Он наконец прошёл в кухню и опустился на табурет.

Вита улыбнулась, доставая банку с кофе. На сей раз придвинула сахарницу поближе к доктору и добавила в чашку щепотку корицы.

– Я думала, брат поведал вам, пускай и в общих чертах. – Почему-то в обществе Ирия ей хотелось плясать на грани между насмешкой и деланой чопорностью. – Неужели не слышали сказок о глиняной ведьме?

– Я не выношу сплетен. К тому же это… – Он потёр складку между бровями; лицо сделалось суровым. – Это выходит за всякие рамки. Вы ведь понимаете, я человек науки и не верю, что существуют…

– Ведьмы? – уточнила она.

Ирий взмахнул рукой, показав на Кусаку.

– А, это улганы. Такие есть только у Карду.

Никон смерил её взглядом, под тяжестью которого другая провалилась бы сквозь землю, но Вита разлила кипяток по кружкам и предложила:

– Пейте. И думайте над следующим вопросом. Понимаю, у вас их много, но скажу вот что: это место – особое. Река, горы, земля вокруг Агаана… За степняков говорить не буду, но мы делимся на дюжину Ветвей не просто так. Человеку пришлому эти обычаи могут показаться странными – как и то, что мы поклоняемся цветам и деревьям, – но не стану утаивать: у каждого рода есть дар, доставшийся от Праматери Яблони. Одни заговаривают кровь, другие проникают в чужие сны, а третьи… призывают даэвов. Создают улганов. Оживляют то, что лишено души. В этом заключается талант моей семьи.

– Остальные Карду тоже им владеют?

– Отец – да. Братья – в меньшей степени. Дар сильнее проявляется в первом ребёнке, наследнике, отмеченном кровной линией Чертополоха.

Пальцы Никона сжимали горячую кружку, но он не спешил делать глоток.

– Пейте. Не отрава. И сахар бросьте. – Вита сама выпила залпом половину. Она ещё чувствовала слабость и лёгкую тошноту. – Завтрак не предлагаю, вас наверняка хорошо кормят.

– Я съехал. Решил не стеснять вашего отца и приходить лишь в назначенные часы. Но… да, госпожа Эве́на Ихор очень любезна. Она предоставила мне отдельный флигель в конце Садовой улицы. На время, пока останусь в городе.

Говорить о привычных вещах было проще, и черты Никона смягчились.

– Вот как? – Вита подалась вперёд. – Дом Боярышника, значит… А, поняла! Вы провели у нас пару ночей, почуяли присутствие домашних духов и после этого «решили съехать».

– Ничего подобного.

– Господин Ирий, – она склонила голову, – я знаю, какое впечатление производит наша семья на первый взгляд. И какое на второй. Заметьте, я не говорила, что вы испугались. Даже после встречи с Кусакой… Вы ведь остались, а не сбежали отсюда, как поступил бы любой здравомыслящий человек.

Его губы впервые тронула усмешка. Доктор не спеша размешивал сахар, как и в первый раз. За этим монотонным действием пряталась попытка скрыть чувства и воззвать к логике.

Вита всегда боялась людей разума, потому что не понимала их. Ею управляли сиюминутные порывы и очень редко – трезвый расчёт. На месте Ирия она бы уже что-нибудь разрушила.

– Здравый смысл меня ещё не оставил, госпожа, поэтому спрошу: как умер этот человек?

– Без моего участия.

– А точнее?

– Это один из железнодорожных рабочих. Скорее всего, упал с насыпи. Свернул шею. У него сломан второй позвонок, можете сами убедиться.

На удивление, доктор сразу поднялся.

– Ваш… улган больше не будет мне мешать?

– Нет. У него был приказ: стеречь тело в моё отсутствие.

– Вы не ночевали дома?

– Это имеет отношение к делу?

Ирий развёл руками.

– Вы мне скажите. Но для начала – поставьте себя на моё место. Последнее, что я ожидал увидеть с утра пораньше, – свежий труп. Как он здесь оказался? Или дар перемещать предметы у вас тоже имеется?

Выдержка доктора дала слабину. На последних словах он повысил голос и, кажется, сам от этого смутился.

– Увы, нет. Но я говорила, что дружу со степняками. Проходите. – Вита распахнула дверь, ведущую в чулан, и зажгла лампу. Отбросив ткань, с досадой отметила перемены: процесс разложения шёл медленно, но остановить его Вите было не под силу.

– Третьи сутки, полагаю? – Ирий одним точным движением повернул голову рабочего. – Посветите сюда.

Пальцы доктора нашли затылочную трещину и скользнули вниз. Он кивнул в подтверждение – больше самому себе, нежели хозяйке дома.

– Сокрытие трупа – всё равно преступление. Его станут искать, вы же понимаете?

Вита сжала пальцы – до хруста в костяшках.

«Ты ведь понимаешь, что это значит?» Голос Никона Ирия не был похож на голос отца, и всё же под рёбрами кольнуло.

– Да. Вы донесёте господину Черешу? Это глава городской стражи, его кабинет находится на первом этаже в ратуше, сразу за поворотом…

– Перестаньте! Я хочу разобраться, а не навредить вам. – Осмотрев ногти мертвеца и роговицу глаза, он принюхался, видимо, решая, из чего состоит бальзамическая жидкость, а затем вымыл руки в подставленном тазу.

Вита заметила, как пальцы на левой руке доктора по очереди соприкасаются с большим, как если бы он подсчитывал что-то в уме.

– Шестьдесят часов. Плюс-минус два.

– Я рассчитывала на другой расклад. – Не скрывая досады, она потёрла виски. – В городе что-нибудь слышно?

– Насколько мне известно, нет. Сегодня на улицах ни души – впервые такое вижу. Я шёл по берегу, а затем мимо складов, как вы говорили, но даже оттуда город кажется вымершим.

– Час Тишины, – сказала Вита одними губами. Сегодня над Агааном будут слышны только удары колокола.

Кровь на руках. Силуэт у Змеиного брода. Нестерпимо яркий свет.

– Госпожа Карду… Могу я узнать, что вы собирались с ним делать?

Вита подняла взгляд. Ей хотелось, чтобы Ирий ушёл и расспросы закончились. Чтобы её просто оставили в покое – в тишине, которая была священным правом каждого, – но она и без того нарушила слишком много законов.

– Пробудить.

Он покачал головой.

– Это невозможно.

– А кому решать, что возможно? Вам? Окончили академию и думаете, что знаете, где кончается жизнь и начинается смерть?

– При всём уважении…

– Вы же «человек науки» и наверняка отрицаете саму идею бессмертной души, я угадала? – Вита распалялась с каждым последующим словом. – Для вас всё состоит из костей и жил, из крови и нервов!.. Из того, что можно увидеть и потрогать при вскрытии, разве нет?

– Нет. Всё не так однобоко. Вспомните свои слова: вы не можетесудить о том, чего не знаете. – Он шагнул ей навстречу, протягивая ладонь. – Кажется, вам лучше присесть, вы совсем бледная.

Вита сделала судорожный вдох и положила руку на грудь. Сердце трепыхалось, как рыбёшка в сети. Над губой выступил пот.

– Со мной всё хорошо. – Она не коснулась его руки, чтобы не выдать дрожи, но сделала несколько шагов и опустилась на кровать.

Никон сел рядом и сжал её запястье, не спрашивая разрешения.

– Я же сказала…

– Помолчите. – Его пальцы вновь пришли в движение, отсчитывая секунды. Вита молча разглядывала сосредоточенное лицо Ирия. Каким-то непостижимым образом он продолжал видеть в ней человека.

Хотя нет. Пациента.

Для него все равны, как и для старого Номина.

Ещё одна вещь, которую Вита никак не поймёт: разве можно в равной степени заботиться обо всех? О том, кто тебе нравится, и о том, кто ненавистен? Не может быть такого, чтобы лекари не испытывали неприязни.

– Сделайте глубокий вдох на счёт четыре.

– Я уже успокоилась.

– Ваше сердце не согласно.

– Ответьте честно, доктор: вы считаете меня безумной?

Он отнял пальцы и покачал головой. Прядь вьющихся волос упала на лоб.

– Сегодня мне кажется, что безумец – я. – Он отвернулся и упёрся локтями в колени. Перстень на пальце поблёскивал тёмно-зелёным, как глаза Ирия. – Я бы ни за что поверил, не увидев своими глазами… – Он кивнул на лежащего в углу Кусаку. – Одно дело – слышать о суевериях в провинциальном городе… или даже о ведьмах, в конце концов, я знаю кое-что о ядах и народной медицине, но это… Вы просите о честности, а я, – он дёрнул уголком губ, – не знаю, что и думать.

– Попросите Радана, когда вернётесь. Пусть прочтёт вам лекцию об истории Дюжины и о фамильном даре заодно. Может, его слова помогут… сложить картину целиком.

Несколько минут они молчали. В прошлый раз за стенами шёл дождь, наполняя собой тишину, а сейчас – остались только они двое, с безрадостными мыслями и сомнениями. С напряжением, повисшим в воздухе, как нити паутины.

– Мне жаль, – Вита первая разомкнула губы, – что пришлось вас втянуть в эту историю. Вывалить всё разом. И за то, что я позволила себе…

– Ничего. Я вижу, эта тема для вас болезненна. Предположу, что из-за отца, и если так… это личное. Ни к чему ковырять раны, их принято сшивать. Я не дурак и не отрицаю того, что вижу, – Никон пожал плечами, – даже если это идёт вразрез с тем, чему верю.

– Теперь мне интересно, во что именновы верите.

Она сделала попытку улыбнуться, но Ирий не ответил. Его занимали другие мысли.

– Что будет, если у вас получится? Это ведь не обычное явление – даже для Карду, – если я правильно понял.

– Всё так. – Она в двух словах объяснила разницу между простейшими слугами вроде Нырка и улганами третьего порядка. – Уже много поколений никто не пытался выйти за пределы.

– Значит, ключевыми идеями являются разум и воля? Как в священных книгах? «Ты можешь сам для себя избрать добро или зло, свободу или рабство…»

– Вы всё-таки верующий!

– Не я. Мои родители. – Вид Никона говорил о том, что это тоже болезненная тема. – Но если существо будет опасным?.. В первую очередь – для вас. Ваши предки не просто так отказались от попыток.

– Невозможно. Во-первых, всякий даэв привязан к воле мастера, а во-вторых… – Она замолчала, глядя в точку над плечом Ирия и подбирая слова.

Вита понимала, что этот момент очень важен. От её слов зависел не только исход беседы. Почуяв волнение хозяйки, Кусака поднял голову и завилял хвостом. Вита приложила палец к губам.

– Он понимает вас без слов?

– Между нами особая связь. Даже верный пёс может ослушаться хозяина, но мыслящий улган – никогда. Хозяин – это… весь его мир.

– И что, у них не бывает бешенства?

Вита фыркнула.

– Вы так шутите?

– Не уверен. Я знаю, что псов натаскивают годами, а порой и сурово наказывают.

– Что ж, я привела не лучший пример. – Она подвинулась ближе к изголовью кровати, положив под спину подушку и вытянув ногу. – Позвольте, приведу другой. Мои предки предпочитали не рисковать точно так же, как ваши коллеги, которые до сих пор не делают пересадку органов – насколько мне известно. Хотя первые попытки состоялись два века назад.

– Они были неудачными. Но медицина шагнула вперёд. Пробные операции проводят на животных: я сам видел пса, прожившего двенадцать часов с чужим сердцем.

– Видите? Я тоже хочу идти вперёд. Идея близка: вам нужно добыть здоровое сердце, готовое биться, а мне – достаточно сильного духа. Поэтому все – даже мой отец – твердят, что это невозможно.

«Что я безумна, и всё это – не более, чем блажь».

– И вы его добыли? – мрачно уточнил Ирий.

– Не спрашивайте, где и как, всё равно не отвечу. Суть в том, что мои эксперименты не принесут никому вреда.

– Но и пользы тоже. – Ирий резко встал с кровати. – Цель врачей – спасать жизни, а ваша? Вы не вернёте этого беднягу родным. Хотите создать очередного слугу, чтобы… просто доказать себе? Или отцу?

– Вы обещали не ковырять раны, – напомнила Вита. – У каждого своё ремесло, доктор, и моё осуждают все без разбора. Я привыкла.

– Мне вас никак не убедить?

– Не пытайтесь. Вы же не откажетесь ввести иглу мне в кость?

– За этим я здесь.

Вита слабо улыбнулась, вспомнив, с чего всё началось.

– Тогда давайте закончим.

– Последний вопрос: что, если у вас не выйдет?

– Мы вернём тело, – она повела плечом, – туда, где его найдут и отправят родным. Завтра же. Или сегодня до заката.

Вита предпочитал не думать, по какой причине может сорваться ритуал – и чем всё закончится, если ей не хватит сил.

***

Ощущение было странным, но Вита не почувствовала боли. Перед процедурой она выпила ложку микстуры из зеленоватого пузырька с подписанной от руки этикеткой. Никон сделал несколько уколов под колено, чтобы «избежать нежелательной реакции». Он оставался сосредоточенным и больше не заговаривал о даэвах.

Откинувшись на подушки, Вита расслабилась. Прикрыла глаза и погрузилась в состояние дрёмы, когда не только боль, но любые переживания притупляются. Даже мысли ворочались в голове нехотя, уступая место бессвязным образам на грани сна.

«Особая» игла оказалась тонкой металлической трубкой, похожей на сверло, и Вита крепче стиснула зубы. А после – когда движения доктора стали размеренными, – расслабила мышцы.

– Думайте о чём-нибудь другом, – посоветовал он шёпотом. – О чём-нибудь более приятном. Осталось немного.

– Вы знаете, что у вас красивый голос? Даже если во мне говорит микстура, вы обязаны знать.

Кажется, он улыбнулся. Или нет, кто знает?..

На несколько минут Вита провалилась в дрёму, а когда открыла глаза, на сгибе руки красовалась повязка. Чуть выше – след от жгута.

– Кровь я тоже взял, не беспокойтесь. – Ирий убрал образцы в ящичек, наполненный сухим льдом и, видимо, со стенками из алюминиевого сплава. – И, возвращаясь к нашему разговору… Сегодня до заката вам лучше не вставать с постели. Завтра – по состоянию. Будет отлично, если ваши друзья вам помогут. Я бы остался, но должен провести анализ как можно скорее.

Вита приподнялась на локте. Сглотнула горечь от обезболивающего на языке. Комната покачнулась, но быстро встала на место. Никон склонился над ней, снова отсчитывая пульс.

– Немного замедлен. Через полчаса, когда пройдёт головокружение, поешьте. И выпейте чашку чая, я видел на полке календулу.

– Спасибо, – произнесла она негромко. Хотела добавить «за человечность», но это прозвучало бы глупо. Ирий и так догадывался, за что. Он хотя бы пытался понять. Спорил, задавал вопросы, но не смотрел на Виту Карду, как на змею – нечто мерзкое и противоестественное.

– Результат будет готов через три дня. Приду на рассвете: лишнее внимание нам ни к чему.

Она ухватилась за случайно брошенное «нам», как утопающий за соломинку.

– Пообещайте одну вещь, доктор.

– Какую?

– Сначала пообещайте.

Он нахмурился.

– Хорошо. Даю слово.

– Что бы там ни было, – Вита указала на саквояж, – я узнаю об этом первой. Не Радан. Не отец. Я. А после… решу, что с этим делать.

Никон склонил голову. Не стал повторять обещание дважды.

– Мне надо спешить.

– До встречи, господин Ирий.

– Всего доброго, госпожа Карду.

Узел седьмой

Повязка на ноге была плотной, но не тугой. Пока закипала вода, Вита привела себя в порядок: вымыла волосы, на которых до сих пор оставался пепел Нам-Дора, и сменила платье на домашнее. Крепкий чай убрал остатки сонливости. В конце концов, её триумф никто не отменил. Она побывала за границей мира живых – и вернулась.

Дело за малым: ритуал пробуждения начинался с молитвы.

Она достала засушенные травы и окурила дом, стараясь не переусердствовать: в отличие от зверобоя и полыни, едкий дым чертополоха жёг горло и заставлял слезиться глаза.

– Отец Чертополох, услышь свою дочь, – прошептала она, извлекая из сумки глиняный сосуд, – придай мне сил, не отверни на пути…

Она зажгла дюжину свечей и расставила на подстилке из рогожи: одну у макушки, две над плечами – и ниже, пока свет не окутал мертвеца.

Вита закрыла дверь, оставив Кусаку снаружи, чтобы в случае неожиданности её не потревожили.

Стоять было сложно, и она перенесла вес тела на правую ногу. Опустила ладони на грудину и лоб покойника, заканчивая прошение словами aşa să fie.

«Да будет так».

Вита сняла печать и вытащила пробку.

«Ascultă mi voia, – приказала она мысленно, как в прошлый раз. – Vido la apel… Și umpleți acest vas»⁴.

Воздух дрогнул. Половина свечей погасла сразу.

Колокольный набат ударил в голове, заставив схватиться ладонями за уши. Из носа опять потекла кровь.

– Vido la mine⁵! – крикнула Вита, силой воли вытягивая белый огонь из бутылки. Тот замер напротив её лица, покачнулся насмешливо и вдруг разросся, вспыхнув ослепительным солнцем.

Вита заслонилась руками.

Кровь. На полу, на языке, на протянутых ладонях… Повсюду лепестки горевицы и алого ликориса…

Она моргнула, возвращаясь в полутёмный чулан. Шар света сжался до размера макового зерна и скользнул обратно в глиняную темницу. Огоньки оставшихся свечей погасли.

Вита опустилась на пол, держась за ножку стола. У неё не осталось сил дойти до кровати.

Это было немыслимо. Ей не просто выказали неповиновение – над ней посмеялись. Ещё ни один дух не отказывал заклинателю, потому что понятия «отказ» для них не существовало.

– Что ты такое? – Вернув на место пробку, она прижала флакон к груди, как ребёнка. – Чего ты хочешь от меня?

Даэвмолчал.

⁴ «Слушай мою волю. Приди на зов… и заполни этот сосуд».

⁵«Приди ко мне!»

***

Три дня она почти не выходила из дома. Только за водой к колодцу и один раз – до протоки, чтобы постоять босиком на камнях, почувствовать течение реки и поцелуи мальков, которые стаями кружили на мелководье.

Трижды она меняла повязку на голени, обрабатывая место прокола растёртыми в кашицу листьями горевицы и подорожника, отмечая, что отёк спадает. Хотя со стороны по-прежнему казалось, что у Виты под коленом – второе колено. Опухоль выглядела безобразным наростом, как гриб-трутовик, разросшийся на тонком стволе дерева, и огромных усилий стоило менять гнев на сострадание всякий раз, когда Вита её касалась.

Она плохо спала по ночам, то и дело возвращаясь мыслями к ритуалу и той сущности, которую принесла из Нам-Дора. Второй попытки Вита не предприняла, опасаясь, что сделает хуже.

Лёжа в темноте пустого дома, глядя на скошенный потолок и вдыхая тяжёлый августовский воздух, она проговаривала строки из трактата «О даэвах», жалея об одном: Видан Карду умер задолго до рождения правнучки, и она не могла с ним поговорить. Задать тысячу вопросов, которые мелькали в голове. Вита уже давно ничего не писала от руки, с тех пор, как перебралась в глиняную хижину, привыкнув всё держать в голове, но сейчас мыслям стало тесно. Пока Алтан не принёс из города стопку почтовой бумаги, выменянной у лодочников, она писала углём на стенах.

Степняк только присвистнул, увидев «художества».

– Ты хоть спишь? А то смотри, мне дед велел доносить, чего тут как. Если настойка нужна…

Вита отмахнулась. Сонный чай она без труда могла приготовить сама. Гораздо важнее было разобраться с тем, чего наследница Карду не могла: слова древнего наречия мешались на стене с короткими заметками – всем, что Вита знала о «чувствующих». Она перебирала в памяти известные формулы подчинения, пытаясь составить идеальное плетение, которое не оставит лазейки для даэва.

– Ты совсем тронулась, шавар шидтэм? – На второй день Алтан нашёл её на полу, стоящую на коленях, с чёрными от угля пальцами, бормочущую непонятные степному уху слова. – А ну-ка!..

Он поднял её за плечи и усадил на кровать.

– Перестань! Мне нельзя сейчас… вот так, посреди всего! – Вита осознала, что с трудом собирает слова, будто разучилась говорить по-человечески.

Она оттолкнула руку Алтана, но после моргнула и огляделась: сквозь приоткрытую дверь лился золотисто-розовый свет. Покрасневшие глаза мигом заслезились.

Она вытерла ладони о платье и заправила за ухо выбившуюся из косы прядь.

– Который день?

– Час Милости, если по-вашему.

Вита бездумно соединила большой палец с мизинцем, а затем – с безымянным, на манер Ирия. До конца лета осталось три дня.

– Вы отнесли тело?

Алтан кивнул. Они с Саяном вернули покойника на тропу рядом со станцией после того, как Вита повторно омыла его, убирая следы живицы, и одела в рабочий комбинезон.

На прощание она коснулась его щеки. Погладила по бронзовым кудрям, будто прося прощения: Никон был прав, она не могла вернуть парня его родным. В место, куда отправляется душа, не было пути даже детям Чертополоха: туда не ходят раньше времени.

Вечером того же дня Алтан прибежал с вестями: отряд Яна Череша нашёл покойника, но рабочие из артеля, молчавшие до времени, всполошились. Поговаривали, что из приграничного Си́неча, растущего между Агааном и столицей, приехал старший брат Надима – требовал найти виновного и судить. В несчастный случай он отказывался верить.

– Надим, – шепнула Вита. – Вот как его звали.

– Ты меня слушаешь? – Алтан встряхнул её за плечи. – Они ищут убийцу.

Вита удивлённо вздрогнула.

– Но там же ясно, что он сам!..

– Вот и доктор твой сказал, – усмехнулся степняк. – Его позвали, чтобы рассудить спор, как столичного профессора.

– Он бакалавр.

– Да мне-то какая разница, как они своих эсэмовкличут!

– И что? – Вита поймала себя на том, что кусает ноготь. – Чем всё кончилось?

– Да ничем! Наша песня хороша, начинай сначала. Этот брат из Синеча настырный, как овод. Впился в Череша: грозит отправить бумажку какую-то в столицу – то ли прошение, то ли жалобу, – якобы у нас тут самоуправство и беззаконие. Мрак и дичь степная.

– Если отец вмешается, замнут. – Она вспомнила о том, как Владан утихомирил степняков, явно пообещав им что-то взамен, и нахмурилась. – Ладно, иди. Деду передай, что я спала.

– И ела?

Вита ткнула его в бок.

– Ай! Я не виноват, что тебе нужна сувилам, чтобы с пола поднимать и уголь прятать. – Уходя, «нянька» ворчала под нос на орин-хэле. О значении некоторых слов Вита только догадывалась.

В Час Милости следовало благодарить за то, что имеешь, и просить о том, чего нет. Никон лишь подтвердил простую истину, но с другой стороны – он умолчал о ней, иначе глава Ветви Дуба не побоялся бы перейти Змеиный Брод. Ян Череш относился к тем, кто изначально поддерживал казнь Вилетты, и решимости ему было не занимать.

– Спасибо, – сказала она, стоя на пороге хижины и глядя на солнце, белое в сердцевине, с золотистым ореолом по краям.

Краткий словарь

Агаан – белый

Голын-удам – «дети реки», самоназвание степняков

Дархан – умелец, мастер

Даэв – дух, призванный на службу заклинателем

Нам-Дор – царство духов, потусторонний мир

Ноён – господин, уважительное обращение к старшему мужчине (ставится не перед, а после имени, например Язул-ноён)

Орин-хэл – «язык места», наречие степняков

Сувилам – нянька

Тэнэг – глупец

Улган – оживлённое создание, вместилище даэва

Ургэм – «поящий душу», травник

Хун – птица

Чотгур – злой дух, демон

Чулуны – «вещие» камни, используются для прорицания

Шавар – глина

Шидтэм – ворожея (в положительном значении)

Шулам – ведьма (в отрицательном значении)

Эдгээч – общее название для лекарей, тех, кто лечит через ритуалы и заговоры

Эр-Хаэн – «травяная мать», название Великой Степи

Эсэм – «режущий душу», хирург, костоправ

Примечания:

– ударение во всех словах падает на последний слог;

– женская форма слова образуется при помощи суффикса -ым (например, дарханым – «мастерица»).

Узел восьмой

Никон пришёл не на рассвете, как обещал. За два часа до утренних сумерек он разбудил Виту стуком в дверь.

– Что случилось? – Она сонно моргала, стоя в одной сорочке, босая и простоволосая. Душная ночь едва утянула когтями в дрёму и теперь отпускала нехотя, по капле. – Радко? Или с отцом что?

– Нет, дело не в них. – Ирий не поздоровался, что для него, учтивого до тошноты, было дикостью. – Вам нужно собираться.

Вита щелчком пальцев зажгла огонь, чтобы видеть гостя, а не искать на ощупь.

– Объясните толком!

Доктор поставил саквояж на кухонный стол, но вместо инструментов достал лёгкий плащ и мужскую шляпу.

– Я забираю вас в город. – Он пребывал в странном возбуждении, но отнюдь не радостном. – Под свою ответственность.

– С ума сошли! – Вита обняла себя за плечи и заходила по комнате, не зная, за что хвататься. – Если я нарушу приговор, повторно судить не станут. А вот вас!..

– Никто не узнает. Даю слово. – Он сделал шаг навстречу и, склонив голову, добавил мягче: – Простите, что разбудил… и заставил волноваться посреди ночи, но нам нужно идти. Сейчас.

– Бред какой-то. – Вита отстранилась. Кусака, до этого мирно лежавший в углу, встал между хозяйкой и гостем. – Зачем вы рискуете? Почему решили…

– Потому, госпожа Карду, что я не могу проводить операцию здесь.

Она опустилась на смятую кровать. Кусака потёрся носом о лодыжку, но Вита оставила улгана без внимания. Над пламенем в очаге кружили мотыльки.

– Всё настолько плохо? – Она с трудом узнала собственный голос, мёртвый и шелестящий, как палые листья.

Никон сел на корточки, как в их первую встречу. Тени сделали его лицо похожим на маску: глубокие глазницы, впалые щёки, граница света, лежащая на губах…

– Хуже, чем я ожидал. Структура костной ткани изменена, кровь свидетельствует о гормональных сбоях и очаге воспаления. Я не хочу смущать вас терминами, более того – объясню процесс подробнее, как только окажемся на месте. Вы увидите результаты своими глазами, – заверил доктор.

– Одну процедуру вы провели здесь, – Вита покачала головой, – почему не провести другую?

– Несравнимо. Я не могу просто исчезнуть из города на несколько дней: у меня договорённость с вашим отцом, которую нельзя нарушить. К тому же… – Он потёр переносицу усталым жестом. – Вилетта, вы всё прекрасно понимаете! После операции понадобится уход… наблюдение, медикаменты. Это не дело одного дня, как бы нам ни хотелось обратного. Так зачем упрямиться?

Вита опешила. То ли от того, что Ирий назвал её по имени, разом отбросив церемонии, то ли от настойчивости, с которой он это сделал.

– И что, вы думаете, маскарад поможет? – Она кивнула на плащ. – Даже если так, я не иголка, чтобы затеряться в стоге сена… и где? У Ихоров?

Никон встал в полный рост, распугав мотыльков. Тени на стене покачнулись и затрепетали.

– Доверять другим сложно. Но иногда – это единственный путь, – он произнёс негромко. – За последние два дня я продумал если не всё, то многое. И договорился с госпожой Эвеной: она поможет.

– Поверить не могу! – Вита криво усмехнулась. – Серьёзно, доктор, я будто сплю до сих пор.

– Она видела вашу кровь. – Ирий, видимо, решил сознаться во всех грехах разом. – После проведения анализов я решил убедиться в выводах. Сомнений почти не было, но… госпожа Ихор окончательно их развеяла.

– Вы решили испытать дар Боярышника. И как, получили предсказание?

– Оно касается вас. Не меня. Поговорите с госпожой Эвеной завтра, а сейчас… Если нужна помощь в сборах, только скажите. Берите самое необходимое.

– Господин Ирий? – Вита поднялась с кровати. – У меня были другие планы.

– О чём вы?

– Мой друг из степняков – эсэм. Хирург. Он может провести операцию по-своему. Я уже говорила с ним и получила добро. При таком раскладе никто не рискует.

– Вырискуете, причём жизнью. – Доктор начинал терять терпение. – Дело не только в удалении опухоли, но и в поддержании иммунитета. Степные травы лечат далеко не всё, госпожа Карду. И ваш фамильный дар здесь бессилен.

– Помнится, вы говорили о ненасилии.

Вите потребовалась минута, чтобы натянуть за ширмой платье, а сорочку и сменное бельё уложить на дно саквояжа. Следом отправились предметы первой необходимости и глиняные сосуды с даэвами, завёрнутые в чистую тряпицу.

– Как видите, я держу слово: уговариваю вас, вместо того, чтобы тащить на себе.

Вита ухмыльнулась.

– А справитесь?

– У меня есть хлороформ.

– Правда? Вы страшный человек. – Она бросила на него быстрый взгляд, завязывая шнурки.

Куском угля Вита наспех оставила послание Алтану: она ещё найдёт способ с ним связаться, когда Никон выложит планы целиком, а пока – лучше так, чем уйти молча. Помня крепкие объятия степного «брата», она знала, как тот тревожился, даже если ворчал на неё и угрожал спрятать уголь.

– Вы готовы?

– Почти.

Она опустилась на колени перед Кусакой, взяв его голову в ладони и коснувшись лбом черепа улгана.

– Așteptați mă⁶. Я скоро вернусь. Стереги дом, не обижай Алтана. Никуда не ходи дальше протоки, договорились?

Кусака мотнул головой и припал на передние лапы, словно кланяясь хозяйке.

– Ты молодец. – Вита хотела добавить ещё несколько слов, но оглянулась на Никона, который уже подхватил саквояж, и следом за ним вышла на крыльцо. Опустила бесполезный засов: если кто-то захочет войти, он сделает это без труда. Выйдет ли – вот в чём вопрос.

– Идёмте, – шепнула она, накидывая на плечи чужой плащ.

Ночью в степи можно было говорить только так – и шагать тоже шёпотом, чтобы не тревожить спящую Эр-Хаэн.

Впервые за два года Вита покидала хижину и возвращалась в город, который перестал быть домом. Но широкая спина идущего впереди Никона вселяла если не уверенность, то надежду.

Разве не об этом она просила в Час Милости?..

⁶«Жди меня».

Узел девятый

Земля тихо дышала, ворочаясь и сбрасывая мелкие камни на тропу, – совсем как человек душной летней ночью, когда скидывает простыню, служащую одеялом, за миг до пробуждения. За минуту до того, как вдохнёт полной грудью