Читать онлайн Ученье – полусвет, неученье – туши свет и давай по-быстрому бесплатно

Глава 1. Локация 0. Что у пьяного на уме – трезвому не догадаться, а тому потом не вспомнить.

Дима был пьян, но, несмотря на это, вёл машину. Притом с превышением скорости по ночной трассе, обгоняя редкие «тормоза» через двойную сплошную. Как лихач до сих пор не разбился – непонятно. Он уже мало что соображал. По сути, за него рулил автомат подсознания, лишний раз доказывая: рефлексы не пропиваются. Даже тот факт, что неадекватный водитель пристегнулся ремнём безопасности, говорил, что инстинкты самосохранения иногда закусывают.

А ещё он не стал мочиться под себя, когда приспичило. Правда, пожалел не штаны, а новую машину, за которую ещё кредит не выплатил. Вот этот факт всплыл в голове даже в шторме выпитой водки. Только добравшись до обочины отлить, не удержал равновесия и нырнул в кювет, продолжая при этом справлять физиологическую потребность.

Благо откос оказался неглубоким. Да и мощный борщевик принял на себя падение тела, не дав бедолаге закончить начатое, лёжа в кювете с разбитым носом. Мощное растение застопорило размякшее туловище между своими травинами в руку толщиной в экстравагантной позе с прогибом спины. Вот и говори после этого о вреде сорняка. Может, он тогда Диме жизнь спас.

Как назло, ни один гаишник по пути не тормознул. Не отобрал права. Не загнал машину на штрафстоянку. А главное – не конфисковал оставшуюся недопитой бутылку водки, которая, к счастью, уже сама где-то потерялась. Да и какие стражи дорожного развода в глухой ночи́ и так далеко от Москвы? Где вообще находился, Дима уже давно не понимал. А дорожные указатели категорически отказывались читаться, превратившись в абракадабру нерусскую.

Как он покинул столицу – не помнил напрочь. Потому что проревел этот момент. Даже не так. Прорыдал в голос от обиды и отчаяния, колотя по рулевому колесу и по соседнему пассажирскому креслу. Притом последнее лупил наотмашь, со всей дури и с особым ожесточением.

Казалось, всё выпитое за свадебным столом, где они с Ольгой гуляли в качестве друзей жениха, вылилось через слёзы практически сразу. После чего наступило отупение. Время и какие-либо мысли замерли. Так он проехал ещё непонятно сколько.

Затем вспомнил о прихваченной со стола бутылке водки. Не сбавляя скорость, откупорил «беленькую» и хлебал, как воду, абсолютно не чувствуя, что за дрянь употребляет. А после падения в борщевик вообще обозлился на весь мир. И вот в этом «приподнятом» из кювета настроении и находился последнее время.

Все стёкла в машине опустил, кроме лобового и заднего. Их тоже пытался, но кнопки не нашёл. А к ночи посвежело. Градусов десять, не больше. Зачем-то в полную силу молотил кондиционер, но при этом ему было жарко. Особенно горело лицо, словно его абразивной шкуркой натёрли.

Дима открыл окна, не вентилируя поганое настроение, а выплёскивая его на всю округу. Он что было мочи голосил непристойные ругательства в адрес своей теперь уже ненавистной супруги, полоща её светлый образ в нечистотах разной консистенции. Затем какое-то время без слёз выл и опять принимался костерить супругу, всякий раз обещая как можно скорее развестись с этой сукой к членам собачьим.

А всё начиналось вполне благопристойно, как и любой семейный праздник подобного уровня. Они с Ольгой, нарядные, трезвые и, на взгляд со стороны, влюблённые друг в друга, сидели за свадебным столом и кричали молодым «Горько!». Их собственный брак длился уже больше двух лет, и для молодожёнов они считались благополучной парой со стажем.

За их столом сидели только друзья жениха. Пацаны прибыли на торжество все как один с подругами. В своей компании сиделось комфортно, непринуждённо, весело. Пока не напилась Ольга. Дима даже не заметил, как это произошло. Да и не следил он за ней, общаясь в большей степени с друзьями.

Он не помнил, кто завёл разговор на постельную тему. Все ржали. А вот Оленька сначала ни с того ни с сего пьяно разревелась, да так, что не остановить. А при попытке её успокоить с ней вообще случилась истерика. И благоверная при всех начала такое говно на Диму выливать, что он теперь за всю жизнь не отмоется.

Оказалось, что её муж, то есть он, как мужик – полный ноль. Ничтожество с членом на полморковки. Скорострелка конченая, что только сунул, тут же кончил. И что она, бедная, оказывается, за всё время их близко-телесного знакомства ни одного оргазма от мудака не испытала. И что козёл, то есть опять же он, сделав свои два «дры́га», отваливает на бочок и тут же засыпает. А она, разнесчастная, чтобы получить разрядку, вынуждена заниматься мастурбацией и реветь в подушку.

Да Ольга много чего наговорила. Дима и не запомнил всего. Но такого публичного унижения в жизни не испытывал. И как только смог всё это пережить? После такого он видел для себя только два пути: либо её убить, либо покончить с собой, не пережив позора.

Вот последним он и занимался. Потому что, положа руку на сердце, посчитал, что Ольга была всё же в чём-то права. Он как-то о подобных вещах даже не задумывался никогда. Но зачем при всех-то?

– Сучка драная! – с остервенением процедил он сквозь зубы, обгоняя очередную фуру. – Ненавижу!

И, ныряя обратно в правый ряд, вдруг высунул лицо в окно навстречу ветру и что было мочи заорал: «Суккуба вонючая!»

– Это с какого перепуга вонючая? – раздался истеричный женский возглас с пассажирского сидения. – Ты свои штаны понюхай, засса́нец.

Дима обернулся на неожиданно объявившуюся пассажирку. Вдавил педаль тормоза в пол что было дури и попытался вывернуть руль в противоположную от привидения сторону, материализовавшегося рядом. Но миниатюрная ручка девушки не только вовремя перехватила баранку, но и, не прилагая усилий, крутанула её в обратную сторону, чуть не выломав водителю руки!

Машина, вереща резиной по асфальту, юзом скользнула на гравийную обочину, прошуршала ещё несколько метров и встала как вкопанная, окончательно заглохнув в клубах пыли. Сзади раздался протяжный рёв фуры. Большегруз пронёсся мимо, объезжая с выездом на встречку. Видимо, предчувствуя, что от придурка с тормозами на всю голову можно ожидать чего угодно.

Дима тем временем враз протрезвел. Панически вытаращившись на непонятно откуда взявшуюся попутчицу откровенно наглого вида, лихорадочно пытался отстегнуть ремень безопасности, что, как назло, не удавалось. Наконец рука что-то там сделала, ремень улетел за спину, но тут его настигла другая проблема – ручка открытия двери потерялась.

Он несколько долгих секунд царапал обшивку ногтями, пытаясь обнаружить пропажу на ощупь. Но плохо соображающие мозги неожиданно приняли кардинально иное решение и экстренно эвакуировали тело через открытое окно головой вперёд. Как только Дима грузно плюхнулся на землю, вжимаясь в гравий и изображая неодушевлённый предмет, из салона раздался заливистый смех с топотом ногами.

Эта какофония безудержного веселья с ритмичным стуком оказала на Диму такое же воздействие, как африканский барабан на зомби. Невидимая сила подняла с земли, скрючила в три погибели и сунула головой обратно в салон. И как только девица успокоилась, он выдавил из себя: «Ты кто?»

Его обессиленный рассудок догадывался, «кто» перед ним. Но тот же мозг по другим нейронным связям категорически отказывался в это верить. Дима вообще не верил ни в бога, ни в чёрта, ни в зомби с привидениями. Только ввиду необходимости, прописанной законодательно, был вынужден верить в отечественную медицину, что, в принципе, являлось одним и тем же. И тут его накрыло: «Всё. Допился. Белая горячка».

Девушка, охая, утёрла ладошками лицо. Сдула со лба ярко-красную чёлку на фоне иссиня-чёрного каре. Нагнулась и выудила из-под сидения недопитую бутылку водки. И брезгливо, держа двумя пальчиками за горлышко, вышвырнула её в открытое окно.

В темноте кювета затрещали кусты, а следом послышался глухой взрыв разлетающейся вдребезги бутылки. Подобный звуковой фейерверк заставил Диму впасть в очередную панику. Он выдернул голову из салона машины, ударившись затылком. Присел, сжавшись в комок, и в скрюченном положении заметался из стороны в сторону, полагая, что на него сейчас рухнет и само дерево, в которое угодила стеклотара.

Тут наконец в пустой голове возникла первая здравая мысль: «Надо остановить какую-нибудь машину». Как назло, и впереди, и сзади зияла кромешная тьма. Ни одного проблеска фар. Тогда мысль резко поменялась, приводя его к выводу, что необходимо срочно бежать. Но он не мог сообразить, в какую сторону. Пристально вглядываясь то в одну темноту, то в другую, Дима мучительно выбирал, какая из них предпочтительнее.

Неожиданно перед ним в такой же позе пацанского приседа возникла «белая горячка» с крашеной чёлкой и на полном серьёзе заявила:

– Если собрался в бега, то делать ноги надо в ту сторону, – и она ткнула пальчиком туда, откуда приехали.

– Почему? – чисто на автомате спросил до смерти перепуганный молодой человек с видом мало что понимающего идиота.

– Потому что по правилам дорожного движения по обочине следует двигаться навстречу потоку, а не наоборот.

Вот тут голова наконец-то осознала, что слишком резко протрезвела. Дима впал в приступ глубочайшего похмелья со всеми вытекающими последствиями и лозунгом: «Ну почему я не сдох до того, как?» Он упал перед «белочкой» на колени и, схватив голову руками, замер, стараясь даже не дышать, пережидая резкий приступ боли.

– За простое напоминание ПДД мог бы и попроще отблагодарить. Без коленопреклонения.

Хохотушка в очередной раз разразилась смехом, от которого Диме совсем поплохело и затрясло, словно он стоял на рукояти отбойного молотка при попытке вскрыть бронированный лист. Благо это продлилось недолго. Ладонь незнакомки легла на разламывающийся затылок, и похмельный синдром как рукой сняло.

– Что, головка бо-бо? – издевательски поинтересовалась «горячка», заглядывая в опухшие глаза похме́льно-пострада́вшего.

– Ты кто? – выдавил он из себя, как бы упрашивая: «Только не говори правду».

– Я та, кого ты звал.

– А кого я звал?

– Ты дурак или прикидываешься? – спросило привидение, не меняя издевательской формы общения. – Ты оторвал меня от важных дел, а теперь взад пятки́? Не, мальчик, так не пойдёт. Я за ложный вызов знаешь, что с тобой сделаю? Да то, что произошло за свадебным столом, тебе покажется простым недоразумением, не стоящим выеденного яйца.

Такая осведомлённость окончательно добила протрезвевшего. У него словно предохранители перегорели, а с ними и всякая способность сопротивляться обстоятельствам пропала. И Диму неожиданно отпустило. Он отчётливо осознал, что поздно пить «Боржоми», когда почки отвалились. И от этого ему стало всё равно, всё равно.

Он грузно поднялся с колен. Сделал вялую попытку отряхнуть брюки, оглядывая их в рассеянном свете фар. Заправил вылезшие из расстёгнутой ширинки трусы с вывалившимся в них содержимым. Застегнул молнию. И только сейчас осознал, что всё то, что он заправлял и застёгивал, было мокрое.

Но это абсолютно его не покоробило. Не заставило устыдиться. Будто так и должно было быть. Дима проделывал эти манипуляции неторопливо, растягивая время, при этом судорожно стараясь вспомнить последний отрезок своего существования до того, как «это» появилось. Но в потяжелевшей голове заключительный кусок жизни словно вырезали. Наконец, бедолага сдался, решив сыграть со своим глюком в честность.

– Ну хоть убей, не помню, кого звал. Я даже не понимаю, как здесь оказался.

– Да пьянь ты моя, – издевательски посетовала непонятно кто, – водка – субстанция бесцветная, но порой умудряется так разукрасить последствия её употребления, что всю жизнь приходится оттираться.

Она, как бы делая одолжение, лениво хлопнула в ладоши, и мир пропал. Дима от увиденной картинки не только на колени – на задницу плюхнулся. И на ней даже умудрился отползти на пару метров задним ходом.

В светлой серости «ничего» без краёв и горизонтов, без верха и низа прямо перед ним стоял самый настоящий ангел за три метра ростом, с чёрными крыльями за спиной. Предстал он то ли абсолютно голый, имея блестящую чёрную кожу, то ли был обтянут облегающим материалом типа латекса. Диме показалось последнее более вероятным.

Лицо небожителя, светящееся белым расплывающимся пятном, по всем признакам принадлежало той самой девице, появившейся непонятно откуда. Даже ярко-красная чёлка присутствовала. На лбу, в зоне межбровья, проступала золотая спираль, чем-то похожая на латинскую букву «G».

«Сатана», – обречённо подумал Дима, опуская глаза, как побитая собака, – «Вот и всё. Надо же, как просто. Боль, как от зверского похмелья. И кранты».

Неожиданно ангел разразился смехом, в очередной раз лишая Диму воли. Молодой человек вскочил на ноги и изобразил бег на месте, высоко задирая колени.

– Ну ты дебил, – гулко пророкотал крылатый, вдоволь навеселившись. – Твои познания о мире оставляют желать лучшего. И как только умудрился при такой степени кретинизма вообще вспомнить моё имя? Да ещё и призвать!

– Ну, – сконфуженно ответил новоиспечённый «покойник», – я, наверное, очень хотел умереть. Оттого и призвал Сатану. Не в рай же мне проситься с моими-то заслугами.

Ангел, осознав, что со смертным не имеет смысла разговаривать загадками, решил попросту представиться, тяжело вздохнув.

– Я непременно передам Сатане о твоём желании с ним встретиться. Но я не он. Твои соплеменники дали мне имя «Суккуб». И, учитывая твою убогость, даже не буду применять карательных мер за то, что обидел моё достоинство, обозвав вонючей. Хотя и простить не смогу. Я не умею этого делать. И до сих пор не могу взять в толк, как вам удаётся прощать.

Вот тут Дима вспомнил о вопле навстречу ветру, сам не понимая, с чего это вдруг помянул похотливую дьяволицу. И тем более с какого перепугу обозвал её вонючей. Она вроде вообще ничем не пахнет. Но глубоко закопаться в аналитику своего поступка ангел не дал. Очередным хлопком он вернул несостоявшегося самоубийцу в реальный мир, к сиротливо стоящей машине.

Воскрешённый лихорадочно заозирался, а затем тупо уставился на хрупкую с виду девицу. Она стояла в свете фар, в узких светлых джинсах, вдрызг разодранных в районе колен. В тёмной футболке без рукавов и каких-либо принтов с надписями, довольно плотно обтягивающей её грудь среднестатистического размера. И нагло лыбилась.

– Так я не умер? – обескураженно спросил Дима.

– Нет ещё, к сожалению, – с наигранной досадой ответила Суккуба. – Тебе ещё как до Китая пешком. Не заговаривай мне зубы. Ты тратишь моё время, смертный. Говори, зачем звал.

Вот тут Дима всерьёз задумался. С одной стороны, он безоговорочно поверил, что, признав вызов недоразумением, эта сущность того света устроит ему такой душевный ад – врагу не пожелаешь. С другой – ну надо быть полным идиотом, чтобы не воспользоваться случаем, наверняка выпавшим единственный раз в жизни. Он ещё никогда и нигде, даже в свободном от правды интернете, не слышал, чтобы кому-то также повезло.

То, что дьяволица затребует в оплату душу, он даже не сомневался. Но так как до сегодняшнего дня являлся законченным атеистом, ему эта субстанция вроде бы как была без надобности. Таких бездушных в современном мире пруд пруди. Наверное, каждый второй, если не чаще. Но что попросить взамен? Вот тут фантазия зависала, как маломощный комп на продвинутой «стрелялке».

Взглянув на слабо освещённое лицо Суккубы, заметил, что та как-то странно улыбается. Диму тут же посетила догадка, что она тупо слышит его мысли и откровенно издевается! Молодой человек сначала обиделся, что его подслушивают. Затем растерялся, не зная, как можно обдумывать, не думая при этом. Тут же непонятно зачем вспомнил Ольгу с её истерикой. И, даже сам не ожидая от себя, выпалил требование:

– Научи меня ублажать женщин.

Видимо, заминка в сознании, вызванная необходимостью не думать, что думаешь, дала возможность подключиться для решения задачи глубинному подсознанию. Проделать в нём необходимую работу и выдать решение на-гора в полной неожиданности для хозяина.

Ангел в виде наглой девахи с вытаращенными от изумления глазами уставился на смертного и через несколько секунд оторопи выругался: «Мать моя девственница опосля шести абортов. И откуда ты такой умный взялся? А прикидывался, дурак-дураком».

Дима был доволен собой. Кажется, ему удалось удивить не только себя, но и самого ангела разврата! К тому же он мгновенно оценил свой экспромт. Одно дело – убить кого-нибудь: Ольгу или себя. И совсем другое – получить эдакую фичу. Вернуться и показать всем бабам без разбора, кто тут царь на их Лысой горе. Да Оленька себе локти сгрызёт, когда о нём по всей Москве начнут складывать легенды.

– Да, – неожиданно прервала девица его мысленные закидоны, – лишний раз убеждаюсь, что идиоты никогда не переведутся. Они со временем просто деградируют в нечто большее.

– Извини, – тут же стушевался пойманный на подростковых грёзах Дима. – Замечтался.

– Проехали. В мечтах не принято ни в чём себе отказывать. Так что мастурбируй иллюзии на здоровье. Только помни, что фантазия – это наркотик. Он делает действительность рафинированной, превращая фантазёра в никчёмность в реальности, – заумно выдала Суккуба, продолжая о чём-то размышлять.

Но тут она встрепенулась. Быстро подошла к Диме и бесцеремонно схватила его за плечи мёртвой хваткой. Пощупала, чуть не выломав суставы. Повертела из стороны в сторону, как ничего не весящего пластмассового манекена. И в заключение ущипнула за задницу, явно оставляя там синяк. Она тискала его, словно проверяла товар на невольничьем рынке. После чего выдала заключение:

– А знаешь, мальчик, из тебя выйдет неплохой насос. Правда, тебе придётся над собой поработать как следует, но это дело решаемое. Я согласна.

С этими словами она протянула руку для заключения договора.

– Погодь, – спохватился Дима, отстраняясь от рукопожатия и хватаясь за только что обиженную задницу, заглаживая боль. – Я не понял. Во-первых, ты ничего не сказала об оплате. И что это за насос ты собираешься из меня соорудить? Сделка должна быть прозрачна, и прежде чем заключать договор, неплохо бы было с ним ознакомиться. Вас, демонов, хлебом не корми, дай только обдурить доверчивых смертных.

– Ты глянь, как он заговорил! – вскинулась наглая девица, убирая руку и подбочениваясь. – Ты кому тут пытаешься диктовать условия, плесень алкогольная? Я и так пошла на беспрецедентное действо, согласившись учить тебя элементарным азам. А тебе в твоём мире и этого за глаза. По поводу оплаты – она стандартная: треть эмоций твоего оргазма с любой партнёршей. И цени мою доброту. С тебя беру только треть, как больного на всю голову.

– А как же душа? – недоумённо вытаращился Дима, ничего толком не поняв.

– Чья душа? – столь же непонимающе уставилась на него Суккуба.

– Ну, – замялся молодой человек, – демоны вроде душу в оплату берут.

– Уму непостижимо, до чего глупость безгранична! – тяжело выдохнуло потустороннее создание. – Ты хоть знаешь, убогий, что это такое?

– Ну… не очень.

– Душу нельзя забрать или отдать. Это просто невозможно. Она покидает человека лишь со смертью. Но она может истончиться до ничтожности. Что, кстати, с ней и произойдёт к концу обучения.

– Не понял, – набычился Дима, продолжая ничего не понимать.

– А тебе и не понять, убогий. Твой ум как у младенца, – резко поменяла она тон на нечто презрительное. – Ты ничего не знаешь ни о духе, ни о душе, ни о разуме, как и об устройстве мира вообще. И учить я тебя этому не собираюсь. Ты запросил другое. Поэтому давай договоримся на берегу: ты не касаешься сакральных тем.

– Да и не собирался я учиться этой ахинее, – насупился Дима. – Вроде все об этом говорят.

– Забудь, – грубо прервала она. – Я тебя предупредила.

– Понял, – не стал перечить Дима.

– И последнее. Ты должен дать мне имя для тех миров, где будем работать. Некий абстрактный позывной. И не спрашивай зачем.

Дима мгновенно вспомнил её ангелом с золотой загогулиной на лбу и предложил:

– Джи.

Девушка задумалась буквально на секунду, отсканировала его мыслительный процесс, в результате которого родился этот шедевр, и решительно кивнула в знак согласия.

– А я тебя буду звать Ди. И постарайся земных имён не поминать, а то зацепят.

Дима закивал, как болванчик, даже не обратив внимания на странное предупреждение, потому что мысли были заняты другим: «Круто! Путешествие в другие миры!»

– Наивный, – с горечью в голосе проговорила девица с позывным «Джи». – Прыгнуть в выгребную яму проще простого. А вот выбраться обратно – не всем под силу. Скользко.

После чего настойчиво протянула руку. Новоиспечённый Ди, не раздумывая, ухватил её за кисть… и вновь оказался в светло-сером «ничего», держась за палец ангела с чёрными крыльями.

– Договор заключён, – констатировала Суккуба, выдернув из ручонки смертного свой палец, и, чему-то усмехнувшись, добавила. – Воистину. Когда Высшие Силы хотят наказать, то исполняют желания.

Глава 2. Локация 1. Главное в инструктаже́ – не то, что довели, а то, за что расписался.

Просыпаться не хотелось. Но вездесущее «жу-жу-жу» заставляло Диму с душевной мерзопакостностью расстаться со сладким состоянием сонной неги. Противная стрекотня самым беспардонным образом лезла не только в уши, но и расползалась по всему телу чесоткой.

Он разлепил глаза. Зло уставился на голубое небо, видневшееся на фоне стены из высоченной травы. Твари мельтешили перед глазами хаотичным роем разнокалиберных элементов фауны. По непонятным причинам злость резко переросла в ненависть.

Но тут его вниманием завладел огромный жук. Грузное насекомое медленно прожужжало перед лицом с натужностью бомбардировщика из фильмов о Великой Отечественной. Экзотический экземпляр фауны совершил жёсткую посадку на высоченную травину в палец толщиной, отчего та вальяжно качнулась, словно мачтовая сосна под порывом ветра.

Дима сел. Уставился на невиданное насекомое размером с коробок спичек. Офисный планктон айтишного бизнеса лицезрел данную причуду природы впервые в жизни, тут же приняв решение, что его надо непременно поймать и посадить в банку. Он был уверен, что этот великолепный экземпляр наверняка редкий и должен стоить ну ОЧЕНЬ дорого.

Рассматривая эксклюзив со всех сторон, боковым зрением заметил движение и, повернув голову, тут же забыл о жуке и своих далеко идущих бизнес-планах относительно его выставочного будущего. В пяти шагах сидело грустное «нечто» и время от времени торопливо почёсывалось, как мартышка.

Дима даже дышать перестал, чтобы не спугнуть подобную невидаль. Он, вытаращив глаза, при́нялся лихорадочно изучать инопланетное существо, стараясь не спугнуть резким движением и соображая по ходу, что это такое. Оно было похоже то ли на очеловеченную обезьянку, то ли на обезьяненного человечка.

Маленькое, щупленькое, лысенькое. Чудо природы сидело в круге вытоптанной травы на земляной кочке, прижав колени к груди и уложив на них руки и голову. «Недообезьянка» печальным взором уставилась в одну точку. Ну просто один в один модель для картины Васнецова «Алёнушка перед тем, как утопиться». Только топиться было негде. Вокруг стоял травяной лес выше человеческого роста.

По мере изучения Дима пришёл к выводу, что оно вовсе не лысое. Наоборот: с ног до головы покрыто светлыми мелкими волосиками. Эдакая «няшная мохнатка». И только когда до него дошло, что создание имеет красную чёлку, понял, кто перед ним, и его по непонятной причине накрыл истеричный смех.

Это произошло столь резко, что живот с лёгкими мгновенно схватило спазмом, а из зажмуренных глаз брызнули слёзы. Он даже расхохотаться в голос не смог. Поэтому, скорчившись и повалившись на бок, забился в конвульсиях, издавая лишь несуразные звуки с плеванием слюны через нос. Что его так рассмешило, он сам не понял.

Приступ закончился столь же скоропалительно, как и начался. Стоило ему только на пределе удушья втянуть в себя воздух, ткнуть пальцем в направлении объекта веселья и раскрыть глаза, полные слёз. Бедолага увидел собственную руку, покрытую сплошным ковром рыжей растительности. Волосы произрастали везде. Даже на пальцах. Сначала сдуру показалось, что и ногти покрыты волосами!

Смех как обрезало. А истерика триггером поменяла полярность. Он тут же выставил перед собой вторую руку, зачем-то сравнивая. Вскочил и принялся осматривать своё, но явно чужое тело, которое всё оказалось волосатым сверху донизу. Схватился за лицо и в очередной раз задохнулся, только на этот раз от отчаяния. Он, как и то создание, в котором признал Джи, являлся чем-то средним между человеком и обезьяной!

Преобразившаяся до неузнаваемости Суккуба отреагировала на его обеспокоенное буйство не так бурно, как Дима. Она, растянувшись в улыбке, явно получала удовольствие от разглядывания мечущегося полуобезьяна, хлопающего себя по телу, словно он в панике тушил горящую на себе шерсть.

Наконец молодой обезьян обнаружил жидкий отросток между ног, габаритами с мизинец. Брезгливо вытянул его двумя пальчиками, держа за кончик, и, выпучив глаза на эту несуразность, замер, как статуя. И вот тут обезьянка с красной чёлкой уже сама впала в ответную истерику. Она так же, как и самец поначалу, повалилась в конвульсиях на бок и мелко задёргалась.

Дима, не приходя в себя, тем не менее осознав, что это всё проделки этой мелкой дряни, моментально распалился. Да так, что глаза налились кровью, и он что было мочи заорал: «Убью!» Вот только получилось из этого ора «у-ю», и всё. Но тогда он даже не обратил внимания на кардинальное изменение собственной фонетики, упростившейся до гласных. Да и на то, что от лексики в голове осталась лишь ненормативная. Дикая, поистине звериная жажда убивать мгновенно затуманила разум и восприятие реальности. То, что тело чужое, стало понятно сразу. Но что и эмоции будут не его, оказалось для попаданца полной неожиданностью.

Джи, как и положено примату, среагировала исключительно на инстинктах. Она звонко, по-обезьяньи взвизгнула и метнулась в траву, скача на четырёх конечностях и при этом задирая голую задницу выше головы. Следом в те же дебри врезался разъярённый рыжий обезьян, образовывая просеку. При этом он громко пыхтел и укладывал попавшую на пути растительность в накатанную дорогу. Его состояние было таковым, что попадись на пути деревья, и они бы легли, как травины.

Буквально через полминуты, запыхавшись, он встал. Огляделся. Хотя что толку было оглядываться в этих зарослях выше его роста? Единственное направление, куда можно было смотреть, – это назад, на просеку. Дима так увлёкся процессом погони, что, практически сразу потеряв цель, бежал только для того, чтобы бежать, выбрасывая из себя негативные эмоции. Вот только отдышавшись, он осознал, что не только потерялся непонятно где, но и лишился последней связующей ниточки непонятно с чем.

– Ы, – позвал «потеряшка».

Она не отозвалась. Дима пристально вслушивался в окружение, крутя головой в надежде уловить шорох пробирающейся через траву белобрысой сволочи. Но в истеричной трескотне обитателей растительного царства, которых он поднял с насиженных мест своим забегом, услышать что-либо помимо насекомых было невозможно.

Он принялся махать руками, разгоняя тучи агрессоров, обнаруживших нарушителя их спокойствия и кинувшихся на его ликвидацию. Они кусали, жалили, щекотали. При этом твари навалились всем скопом, беря числом и облепляя Диму своими тельцами сверху донизу. Бедолаге пришлось пуститься в пляс с притопами, прихлопами и выгибонами.

Не прекращая отчаянного сопротивления, он ещё раз позвал Джи, но уже громко. Ответа вновь не последовало. Наконец, сообразив, что с его речевым аппаратом какие-то нелады, принялся с усилием двигать языком и челюстью, заодно выплёвывая особо наглую живность.

Инструмент разговора оказался толстым и на редкость неповоротливым. Возникало ощущение, что в него всадила жало пчела и язык опух, превратившись в чужеродный предмет во рту, который, тем не менее, просто взять и выплюнуть, как муху, не получалось.

Найдя для себя единственный выход в сложившейся ситуации в виде просеки, обеспокоенный «потеряшка» решил вернуться на поляну. Притом бегом, стараясь оторваться от агрессивных преследователей. Там, к своему облегчению, он и обнаружил цель погони.

Белобрысая, которую, в отличие от него, никто не кусал, сидела на том же месте и в той же позе, словно ничего не произошло. Но запал ярости был исчерпан, и ей на смену пришла растерянность. Дима подошёл, сел напротив и, продолжая почёсываться, добивая остатки ползающих по телу тварей, с интересом заглянул Джи в мордочку, покрытую светлым пушком волосиков.

Ему показалось, что черты потусторонней бестии несколько изменились. Хотя тут же отметил, что в темноте на дороге он её как следует не разглядел. А в образе светящегося ангела вообще черты были смазаны. Тем не менее что-то узнаваемое всё же угадывалось. Белобрысая была спокойна и расслабленно улыбалась, следя за его действиями.

Наконец Джи поднялась, отряхивая с попы траву, и встала перед ним в полный рост. Только тут Дима с изумлением осознал, что они оба абсолютно голые. Ну, если не считать бурной растительности. Хотя и не такой густой, как у настоящих приматов.

Сказать, что эта самка «недообезьяны» произвела на него возбуждающее впечатление, – значит откровенно соврать. Она имела фигуру и все половые женские принадлежности в состоянии подросткового зачатия, напоминая «гадкого утёнка».

Вместо грудей – два опухших прыща в стадии воспаления. Талия, как и задница, отсутствовала, формируя тушку в виде плохо обработанной доски. Руки вытянуты до колен. Ноги укорочены до безобразия. Маленькая круглая голова на несуразно тонкой шее. Два лопоухих локатора ушей, торчащих в плоскости нормали. Одним словом, красота неописуемая. Потому что описывать стыдно.

Дима, после критичного изучения псевдоженской особи, сделал неутешительный, но при этом исключительно мысленный вывод: «Да уж. На такой не сексу обучаться, а стойкую импотенцию зарабатывать», при этом напрочь забыв, что она может подслушивать.

– А ты себя-то хорошо рассмотрел? – скривилась в презрении Джи.

– Ак не сесно, – взорвался в негодовании рыжий, вскакивая и с ожесточением принимаясь гонять кусок мяса во рту, стараясь его хоть немножко размять, сделав более покладистым.

– Честно, – обрезала белобрысая, – и не мучай свой отросток за зубами. Здесь все так говорят. У тебя даже лучше получается, чем у особей местного анклава. Да и говорить тебе необязательно. Просто думай. Я услышу.

– Но эо не павино, – продолжал возмущаться Дима, стараясь как можно чётче проговаривать буквы. – Ты зе мо́зес сде́ать, шоб я говои́л нома́но. И пеестань подсушивать мои мыси!

– Ди, – вздохнула Джи, усаживаясь на кочку и показывая рукой, чтобы он тоже где-нибудь пристроил задницу. – Я специально высадила нас в этом безлюдном месте. И прежде чем тебе влиться в дружный коллектив себе подобных, прочитать небольшой вводный экскурс по особенностям наших с тобой взаимоотношений.

Дима резко сменил эмоциональный окрас поведения. Он успокоился, сел и приготовился слушать. В очередной раз отметив странную реактивность смены настроения. Предположив, что эти перепады как-то связаны с особенностями нового организма, он постарался задавить всякое проявление чувств на корню силой своего интеллекта. Мозги, слава тебе яйца, оставались родными и принадлежали особи двадцать первого века, утяжелённые как минимум корочкой диплома о высшем образовании. Хотя сколько там эта корочка весит. Джи тем временем начала:

– Во-первых, я не могу не слышать твои мысли. Во-вторых, речь человека этого мира ещё недоразвита.

«А какая это планета, кстати?» – стараясь держаться спокойно, подумал Дима, осматриваясь.

– Это планета Земля. Континент Африка. Только ты в очень далёком прошлом, когда человек ещё находился на заре эволюционного восхождения.

«Зачем?» – недоумевал ученик.

– Ты изъявил желание учиться, а всё познаётся постепенно: от простого к сложному. Поэтому сначала должен будешь усвоить, что в женщине заложено природой. Но не в полном объёме, не пугайся, а лишь в той части, что касается нашей специфики.

Дима кивнул, соглашаясь с предложенной концепцией. Устроился на примятой траве поудобнее и приготовился слушать, понимая, что без теории, оказывается, и тут никак.

– Итак. Тема первого урока, – тоном нудной училки начала она образовательный процесс. – Основной половой инстинкт. Что ты знаешь об этом чуде природы?

«Пришёл, увидел. Поймал, оприходовал. Что тут знать?»

– Ди-бил. Что я ещё могу сказать? – раздосадовано проговорила Джи. – Основной половой инстинкт – это постоянный процесс выбора в общности предпочтений и аверсивности.

«Чего?» – скривился обучаемый, услышав непонятную муть.

– Корову. Аверсивность – это способность вызывать неприятные эмоции, отвращение. Вот как раз ты для меня в данный момент и есть полный аверсив.

«Взаимно, – огрызнулся Дима. – Меня аж тошнит, какая тут умная обезьяна завелась. Это где тебя так натаскали?»

– Это я, в отличие от тебя, иногда с умными людьми общаюсь, – нисколько не обидевшись, парировала Джи. – Кстати, на будущее. Мужчина, выделяющийся по интеллектуальному развитию среди окружающих, способен вызвать у женщины интерес, даже если он внешне уродлив. Примитивный красавец быстро утрачивает привлекательность.

«Выходит, чтобы быть интересным женщине, я должен как минимум стать членом команды «Что? Где? Когда?» – тут же отреагировал ученик.

– Многознание уму не научает, дебил.

«Сама дебилка, – вскипел Дима. – И вообще, хватит уже обзываться. Это, по крайней мере, непедагогично. Кстати, а про многознание я уже где-то слышал».

– Эту формулу вывел Гераклит, дебил, – ответила она, не собираясь обращать внимание на его протесты. – Один из первых древнегреческих философов, основатель научной диалектики.

«Ну всё, понеслось, – продолжал бурлить эмоциями рыжий. – Давай не будем пока растить из меня интеллектуала. Я уж как-нибудь с этим сам, когда-нибудь. И так, от всего, творящегося вокруг, шифер едет не спеша».

Он зачем-то с остервенением выломал травину, нервно понюхал стебель, куснул, словно злая собака. После чего, задавив в зачатии очередное нервное возбуждение, невпопад подумал: «Хотя любопытно. Почему это многознание не научает уму? Я полагал, как раз наоборот».

– Не тем полагал, – хмыкнула Джи, явно настроенная на желание помолоть языком, который, в отличие от Диминого, нисколько не пострадал от отката в эволюции. – Ты можешь стать ходячей энциклопедией, выучив её наизусть. И при этом быть непроходимым тупицей по жизни. А можешь иметь три класса образования и то в тюрьме, и при этом быть в высшей степени разумным созданием. Ум – это некий аналитический центр обработки данных, поступающих от органов чувств, в совокупности с внутренней информацией от блоков абстрактного мышления.

Дима только успел открыть рот и распахнуть глаза. Но не успел при этом ни прервать лектора протестом по поводу заумности, ни заставить замолчать физическими методами. Он мало что понял из сплошного потока слов. Его мозг, изрядно перегруженный со времени появления этого чуда, был уже не в состоянии воспринимать непонятную тарабарщину. Да ещё загружаемую в ускоренном режиме. Джи это заметила.

– Понятно, – махнула она щупленькой ручкой. – Включаю режим: «Не впихивай невпихуемое – подели на удобоваримое». И ты зря делаешь такую кислую обезьянью рожу. Я ведь тебе не школьная училка и двойки в дневник ставить не буду. Я тебя просто не выпущу из этого мира, пока весь материал мне в переводе не сдашь. А если начнёшь артачиться, то и в двух.

«Не понял? – в самом деле принялся артачиться ученик, резко переключившись с одного непонимания на другое, – В каком ещё переводе? Мы с тобой так не договаривались. И вообще, я тут учусь сексу или иняз заканчиваю? Или это одно и то же?»

– А где ты видел, убогий, чтобы наставник с учеником договаривались о методике преподавания? – начала заводиться белобрысая наставница, как и ученик. – Как потребую, так и будешь тут пляски с бубнами устраивать. А не сможешь, так обезьяной и сдохнешь. Знаешь, сколько у меня таких дебилов по разным локациям сидит? Ты не в том положении, прыщ, чтобы мне указывать.

«Я не понял, что значит перевод», – надулся Дима, идя на попятную, неожиданно вспомнив, что имеет дело с потусторонней сущностью.

– А то и значит. Всё, что буду вдалбливать в твою тупую башку как обязательные для тебя тезисы, будешь раскрывать, сделав перевод с русского на русский в развёрнутой конфигурации. Тогда поверю, что освоил материал.

«То есть пересказ своими словами, что ли?» – выпучил он глаза, продолжая ничего не понимать.

– Внимательно меня слушай. Не своими словами, а другими, несовпадающими с моими и с детальным комментарием.

Накал страстей взаимно возрастал. Похоже, у Джи в теле полуобезьянки, так же, как и у Димы, образовались проблемы с гормонами, поэтому оба уже чуть ли не прыгали, сидя на задницах.

«Как можно сказать другими словами, что многознание уму не научает?» – мысленно орал ученик, пуская пузыри носом. – «Многознание – оно и в Африке многознание. А уму ты только что дала чёткое определение».

– Внимательно. Меня. Слушай. Дебил, – в голос кричала на него Джи, стирая пятой точкой земляную кочку. – Во-первых, это твои проблемы, как ты это будешь делать. Во-вторых, только обязательные для тебя познания на этом уровне. А относительно мужчины-интеллектуала я чётко дала понять, чтобы ты запомнил это на будущее. Каким был обязательный для усвоения закон, который я до тебя довела?

«Не помню», – мысленно рявкнул Дима, сопровождая подуманное мимическим букетом озлобленности с ослиным упрямством, всем видом показывая, чтобы она уже шла лесом со своими нравоучениями и как можно глубже.

Джи не осталась в долгу. Она, скорчив свирепую мордашку, вскочила и замерла напротив, уставившись следственным дознавателем на обвиняемого, словно гипнотизируя.

Диме стало аж холодно от её пронизывающего взгляда. И он, забыв, что эта нехорошая сущность адского замеса читает мысли как по писаному, принялся нецензурно про себя выражаться, пытаясь разгрести в памяти кашу, превратившуюся уже в однородное месиво.

Наконец, сдавшись и вспомнив, что Джи прекрасно слышит все его мыслительные изыскания, резко сменил негативно-эмоциональное мышление на раскаяние: «Ну я действительно не помню. Ты уже столько наговорила, что я запутался».

– Хорошо, – ожила блондинка на всё тело, – но учти. Повторяюсь в первый и последний раз. Основной половой инстинкт – это постоянный процесс выбора в общности предпочтений и аверсивности. Переведи.

Дима замешкался. Он почему-то даже не смог повторить про себя эту фразу целиком. Какой уж там перевод.

«Всё как-то расплывчато. И не совсем понятно», – он принялся растирать виски, стараясь физическим воздействием заставить мозги работать. – «Вернее, совсем непонятно. Я имею право на уточнение?»

– Браво, – неожиданно расцвела Джи в улыбке. – В рамках основной темы я буду отвечать на все твои сопутствующие вопросы, пока ты, тупоголовый, не посчитаешь, что понял суть. После чего или замолкнешь, или сделаешь требуемый перевод.

«Ну хоть на этом спасибо», – облегчённо вздохнул зашуганный ученик, осознав, что появилась отсрочка наказания в виде немедленного ответа у доски. «Что значит основной? Есть ещё и неосновной?»

– Начну с конца, – начала Джи, переходя в рабочий педагогический режим и принимаясь расхаживать, как препод, по аудитории. – Есть. И достаточно много. Но этот даже среди всех законов продолжения рода резко выделяется. Он подобен основанию, без которого вся пирамида остальных законов рассыплется. Любое живое существо стремится к тому, что его привлекает, и сторонится того, что неприятно.

«Понятное дело, – подумал Дима. – Рыба ищет, где глубже. Человек – где халява».

– Правильно. Но это в общем. А ты помнишь, что такое ум?

«Анализатор информации».

– А откуда он её получает?

«От органов чувств и внутреннего блока абстрактного мышления».

– Умница, – не скрывая изумления, восхитилась Джи. – Отсюда следует, что и для глаз есть картинки прекрасные и отвратительные. И для ушей существуют завораживающие звуки и режущие слух. И запахи для носа – благоухающие и зловонные. И прикосновения – приятные и вызывающие омерзение. Притом, заметь, выбор всегда делается неосознанно. Это не говорит, что весь мир поделён на плюс и минус. Наоборот. Информация априори нейтральна и зависит лишь от твоей оценки. Положительно оценённая вызывает ощущение гармонии и порождает то, что называется искусством. Гармония для зрения – живопись. Гармония для слуха – музыка. Гармония слов – поэзия и так далее.

«Ну я с горем пополам разобрался, почему он основной. Потому что является фундаментом. Но с какого перепугу он вдруг стал половым?»

– Он является основой для законов продолжения рода. Потому что самое гармоничное создание по совокупности всех потоков информации для человека – особь противоположного пола.

Тут белобрысая смешно принялась перед ним крутиться, изображая показательные выступления топ-модели на подиуме. Она задрала ручки над головой, выставляя себя во всей красе. При этом продолжила нравоучение в довольно самовлюблённой тональности.

– Самое прекрасное зрелище для мужских глаз было, есть и будет красивое, гармоничное обнажённое женское тело. Нет для мужчины сладостнее звуков, чем щебетание любимой на ушко или её завораживающий смех, – она тут же продемонстрировала и то, и другое. – А её запах? А прикосновение и ощущение упругой плоти на ощупь?

«И нет ничего более отвратительного, чем несуразность этого туловища», – укоризненно подумал ученик, отводя глаза от уродливо непропорционального тела «недообезьянки».

Джи никак не отреагировала на его колкость, продолжая вертеться и, сама собой довольная, продолжила:

– Ты каждую встречную женщину неосознанно оцениваешь: «нравится – не нравится». Даже если заставишь себя этого не делать, ничего не получится. Потому что твой мозг в этом случае работает автоматически. Это очень древний животный рефлекс.

Дима задумался, как бы проверяя данный постулат на собственном опыте, вспомнив почему-то переполненное метро. И был вынужден согласиться. Было такое.

– Кстати, – уточнила Джи, – женщина проделывает с каждым мужчиной то же самое. Она, как и любой человек, всегда стремится к тому, что привлекает, и сторонится того, что вызывает у неё неприязнь. Так формируется её внутренний мир предпочтений. Как бы она ни была внешне безразлична, но женский мозг всегда автоматически поставит на каждом мужчине клеймо: «нравится – не нравится».

«И что мне даёт знание этого закона, если он автоматический, а значит – неуправляемый?» – мысленно буркнул ученик.

– Ты не вправе его выключить, дебил, – скорчила наставница кислую мордочку, – но управлять им просто обязан! В твоих силах выглядеть так, чтобы понравиться её взору. Одеться в соответствии с её вкусами, предварительно походив в спортзал, где приобрести хотя бы нечто отдалённо похожее на мужскую фигуру. Благоухать не потом с перегарным выхлопом, а соблазнительными ароматами, производя на избранницу благоприятное впечатление. Ты можешь при желании, что называется, поставить голос, чтоб ЗВУЧАЛ, а не мямлил. А покорять женщину разумностью своих суждений и интеллектом – тут уж сам Бог велел.

«Ну-ну, – недовольно подумал ученик, – опять «Что? Где? Когда?»

– Дело не в этом, – пресекла Джи его недовольство, – просто умный изобразить дурака может, а вот наоборот не получится. Дурак выше собственной дурости не прыгнет.

«А я, по-твоему, достаточно умный для этого, раз согласилась на обучение?» – не без потаённой гордости поинтересовался Дима.

– Для подавляющего числа современных женщин – вполне. Для многих красавиц с ногами от ушей придётся даже выглядеть глупее, чем есть, чтобы общаться с ними на понятном для них уровне.

«Но это же буду уже не я, – подумал Дима. – Это же будет обман, который рано или поздно раскроется».

– Но ты же хочешь овладеть любой женщиной, а не только той, что подобрала тебя под забором? А для этого потребуется перевоплотиться под вкус избранницы, сыграть роль её кумира. Каждая женщина в голове имеет идеал мужчины. Чем дольше ты пребываешь в роли идеала, тем дольше владеешь ею безраздельно. А вжившись в персонажа, заодно и сам хоть немного станешь похожим на мужчину. Куда ни плюнь – одна польза с выгодой.

«А если я не захочу меняться? – задумался ученик. – Если я люблю себя таким, какой есть?»

– А придётся, – тихо, но тоном, не терпящим возражения, пресекла она его попытки уклониться от перевоспитательного процесса. – В том виде, в котором пребываешь сегодня, ты ни на что не годишься. Играя в жизни роль обычного человека, ты никому не интересен.

«Обидно, – сник ученик. – Я был о себе лучшего мнения».

– Каждый определяет личную ценность, сравнивая себя с ничтожеством. Поэтому всегда имеет завышенную самооценку. Я тоже люблю себя, но всякий раз вынуждена меняться, выполняя свои функциональные обязанности. Артистичность – наше всё! Совершенствоваться – значит меняться. Стать совершенным – значит научиться становиться всем, кем угодно.

«Но это же пожизненный обман!» – мысленно негодовал ученик, уверовавший с детских сказок в силу правды.

– Ложь – это основа человеческого общества, где каждый индивид – клубок эгоистичных проблем. В людском гадюшнике выживает не сильнейший, а всех обманувший. Правда, за которую ты цепляешься, – худшее из зол. А вот враньё, воспринимаемое за правду, – высшая добродетель вашего мира.

«Фу», – выразил своё несогласие с данной концепцией Дима.

– Не нравится определение в данной формулировке? Могу перефразировать по-другому: весь мир – театр, а люди в нём – актёры. Так больше нравится?

Дима задумался. С этим выражением он был хорошо знаком и даже согласен. Но первый вариант всё равно оставался для него «фу». Но тут Джи его добила:

– Но у жизни есть одно кардинальное отличие от театра. Если ты не хочешь в ней играть, то она начинает играть тобой. Каждый человек исполняет выбранную или навязанную обстоятельствами роль. Ты идёшь по улице – играешь пешехода, костеря водителей. Сел за руль – пешеходы превращаются в тупых баранов. В кабинете начальника ты безропотный подчинённый. Вламываясь к подчинённым, ты авторитарный босс. Когда ты ухаживаешь за девушкой, ты один. А когда добился её, другой. И так ведёт себя каждый. И женщина не является исключением. Мало того, она явно превосходит мужчину в маскараде масок. Даже в одном и том же сюжете, но с разными актёрами, отыгрывает сценарий по-разному.

«Ну и как понять, какая она настоящая?» – поинтересовался ученик.

– Неправильный вопрос. Она настоящая не какая-то конкретная, а совокупность всех масок вместе взятых. И ты такой же. Вспомни себя. Даже наедине с собой ты разный, в зависимости от настроения, обстоятельств и даже элементарной сытости. И при этом каждый старается выглядеть более значимым, чем является на самом деле. Обман – это один из основных механизмов эволюции человечества, и формируется он в первую очередь из половых отношений. Она надевает маску Золушки на кухне и развратницы в постели, лишь бы заполучить успешного мужчину. А тот, в свою очередь, распустив хвост, как павлин, врёт в три короба о своей состоятельности и значимости. А что, кстати, в твоём понимании означает успешность?

«Ну, в первую очередь, наличие денег, наверно», – предположил Дима.

– То есть преуспевающий бизнесмен.

«Или известная личность».

– Медийность – это тоже бизнес. А как стать богатым и знаменитым?

«Кто бы знал, – хохотнул он, – а они не признаются. Наверное, для этого надо много работать».

– Исходя из твоих представлений, если ты начнёшь работать по двадцать часов в день, то в будущем появишься в списках «Форбс»?

«Навряд ли, – усмехнулся ученик, почёсывая затылок, – скорее сдохну, чем разбогатею».

– Правильно. Секрет успешного бизнеса – это честность и порядочность при условии, что умеешь их имитировать. Успешными становятся лишь те, кто свято блюдёт основной закон бизнеса: обмани или обманут тебя. Безголосые певцы благодаря технологическому обману звукостудий собирают стадионы. Бездарности благодаря лживой раскрутке СМИ становятся знаменитостями. Политики обманывают народ ради власти. И так далее, и тому подобное. Вся успешность коренится исключительно на одурачивании. И чем лучше индивид играет выбранную роль, тем успешней он в глазах окружения. Так что меняться тебе не только придётся, но и требуется сознательно этому учиться. А не научишься притворяться, так это обезьянье стадо, где тебе придётся проходить практику, через год-другой деградирует тебя в настоящего примата, опустив на самое дно социального подвала.

Дима, скрепя сердцем, переваривал услышанное, всеми фибрами души сопротивляясь нехитрым истинам. Но тут, уловив слово «практика», встрепенулся и попытался прервать разговор на неприятную тему: «А это ещё что за «практика»?»

Но Джи пропустила вопрос мимо лопоухих ушей, продолжая культпросвет.

– Кроме того, что человек отыгрывает роли, в него, как на грядку, посажены два семени, – она оттопырила два пальчика и принялась загибать, – первое принадлежит природе и даётся ещё при оплодотворении, определяя тебя как животное, млекопитающее. В этом семени заложена биологическая составляющая, естественным образом влияющая на поведение человека. Второе семя закладывает окружение, которое, как правило, вступает в конфликт с биологическим началом. Оно формирует запреты, голося на все лады, что люди, в отличие от животных, разумные, коим надлежит бороться с низменными инстинктами. Так вот, в поведении любого человека всегда ищи борьбу между этих двух нача́л. Но так как мораль местное стадо ещё не придумало, то твоя задача будет изучить поведение женщины, доставшееся ей от природы. И на которое в будущем будут наложены морально-аморальные аспекты.

Дима вновь разволновался, задницей почувствовав подвох. И собрался было задать ей массу уточняющих вопросов, но Джи опередила, не желая более отклоняться от намеченного учебного плана, отвечая на его тупые вопросы не по теме.

– Кстати, кроме того, что тебе надлежит прижиться в их стаде и заняться научными изысканиями, у тебя будет ещё одно практическое задание. Оно будет касаться персонально тебя, раз уж разговор пошёл об актёрстве в обыденной жизни. Говоря вашим сленгом, тебе надо будет изменить свои базовые прошивки.

«Это ещё что за дичь?» – вылупился на неё Дима.

– И мой тебе совет, – не слушая мыслительное бескультурье ученика, перебила Джи. – А к тому, что я тебе буду советовать, мальчик, рекомендую отнестись даже с большим вниманием, чем к знаниям, вдалбливаемым в твою пустую голову. Ибо каждый мой совет – это подсказка. Своеобразная техпомощь от духовной службы поддержки. Итак, в первую очередь научись управлять тем, что тебе в данный момент не подвластно, – своими эмоциями.

С этими словами она подскочила и врезала ученику промеж глаз. Дима сначала потерялся от величины физического воздействия и фактора неожиданности. А затем захлебнулся в негодовании, тут же запутавшись в последовательности надлежащих ответных действий и словесных высказываний в адрес агрессора. И пока он с выпученными глазами и судорожно сжатыми кулаками соображал, как бить и какой руганью сопровождать свой адекватный ответ, она успела опередить, выставив ему в лицо указательный пальчик и прямо туда же заявив:

– Ты абсолютно не владеешь ими. Тобой управляют извне. Тебя обижают – ты обижаешься. Тебя злят – ты злишься. Тебя смешат – и ты смеёшься. Ты меня понял, дебил? Не ты управляешь, а тобой.

Дима, задыхаясь от негодования, тем не менее бить её передумал, а вынужден был признать, что действительно обиделся на то, что его обидели. Но как можно по-другому? Тем временем Джи, опустив руку, продолжила:

– Ты должен воспринимать окружение в полном объёме, но быть при этом не «ведомым», а «ведущим». Только получив контроль над собой, ты будешь в состоянии контролировать других. И в первую очередь свою женщину.

«Но как?» – зада́лся он мысленным вопросом.

– Подумай. Моя задача не выложить перед тобой разжёванный материал на блюдечке, а заставить над ним помучиться и зажевать самостоятельно.

«Подумай над этим», – недовольно передразнил он, тем не менее решив подумать. «Я – ведущий», – проговорил он про себя как можно уверенней, словно занимаясь самовнушением. «Я – ведущий».

Неожиданно он поймал себя на состоянии успокоения. Вместе с ним появилась какая-то непонятная внутренняя уверенность. И этот резкий эмоциональный скачок лишний раз напомнил, что рыжий обладает довольно странным, реактивным по перемене настроения телом. Он тут же решил, что к нему следует как можно быстрее привыкнуть и каким-то образом использовать данную способность себе на пользу.

– Уже лучше, – похвалила Джи, заметив внутреннюю трансформацию ученика, и тут же коварно ринулась вперёд, чтобы повторить унижение и попытаться вывести его из состояния равновесия.

Дима, продолжая бубнить про себя «я – ведущий», легко и шустро уклонился, даже успев порадоваться ловкости подаренного тела. И чтобы предотвратить дальнейший беспредел, попытался схватить и вывернуть её шаловливые «махалки». Но руки прошли сквозь обезьянку, словно через призрак!

«Не понял? – вытаращился он на Джи. – Так ты что, ненастоящая?»

– Дебил, – со смешком констатировало привидение. – Конечно, настоящая! И ты бы это ещё раз почувствовал, если бы не увернулся. Просто это мои миры. И меня в них много. Я могу находиться одновременно везде, но только в качестве аватара, как у вас это называется.

Дима завис в очередном ничегонепонимании, но на всякий случай отошёл от этой мегеры подальше. И тут у него родился вопрос: «Если ты аватар, то можешь предстать в любом образе. Зачем тогда обезьянничаешь?»

– Ну ведь прикольно, – по-детски наивно обрадовалась Джи.

Белобрысая «недообезьянка» тут же превратилась в балерину в белоснежной пачке и ярких красных стрингах, резанувших сексуальным клочком материи по глазам и сознанию молодого, гормонально нестабилизированного обезьяна. У бедного, как по мановению ока, дёрнулся тонкий отросток между ног, намереваясь, видимо, тоже поглазеть на высокое искусство балета.

«Во! – поддержал он её весёлость, стараясь ладошками скрыть оживший торчок. – Вот так и пойдёшь со мной в стадо приживаться».

– Да пожалуйста, – неожиданно легко согласилась балерина с красной чёлкой и такого же цвета «клиторопрекрывашкой», продолжая медленно кружиться на пуантах, не касаясь земли. – Всё равно, кроме тебя, меня никто не сможет увидеть и услышать. Я твоё персональное наказание, милый.

Тут Джи звонко рассмеялась своим ангельским смехом, от которого у Димы мурашки по всему телу побежали, поднимая все до одного волоска дыбом. Ножки задрыгались, а щуплый отросток вновь прикинулся шлангом, вернее, трубочкой для газировки, притом сильно пожёванной и изрядно укороченной.

Это обстоятельство невидимости для других, оказалось неожиданным. И, ещё раз взглянув на распутную представительницу Мельпомены, он нехотя подумал: «Не. Лучше вернись в обезьянку».

– Правильно, – преображаясь в свой первичный образ, похвалила Джи. – Теперь понял, почему?

«Понял, – протяжно подумал он, по-обезьяньи почёсывая подмышку, – не дурак. Мне надо будет других разглядывать, а не тебя».

Глава 3. Локация 1. Нудистам мудрость по поводу встречи по одёжке не писана.

Инструктаж закончился. Джи, окрылённая предвкушением неминуемого провала ученика на практике, повела горемыку в пункт приведения в действие педагогического наказания. Двигалась она в зарослях травяного леса посредством привидения, просачиваясь сквозь травины. А вот следом продирающемуся Диме было не позавидовать.

Проламываясь сквозь заросли, он постоянно накалывал голые ступни, поскальзывался и неистово матерился, даже с плохо ворочающимся языком. При этом успевал отплёвываться от сплошного облака чего-то мелкокрыла́того и к тому же нещадно покусывающего его, как ненавистного врага всего живого.

Кроме того, ему постоянно приходилось огрызаться на издевательские высказывания и нравоучения безжалостной наставницы, у которой всю дорогу рот не закрывался.

– Поздравляю, Ди, – торжественно изрекла Джи, – сегодня самый великий день в твоей никчёмной жизни. Ты идёшь изучать Изначальную Женщину!

«Что-то я уже не горю желанием никого изучать. А вот что действительно хочется, так это прибить всех без исключения. Начиная с тебя», – мысленно бурчал ученик, продолжая отплёвываться, отмахиваться и шлёпать себя по всему, до чего дотянется.

– А что тебе надо узнать о женщине? – не обращая внимания на его потуги огрызнуться, тоном ментора продолжала Джи.

«Ну и что я у них ещё не видел?» – недовольно думал обезьян, тут же переключаясь на нецензурную ругань в сторону окружающей среды.

– Всё! – радостно воскликнула Джи, пропустив оскорбления природы мимо перпендикулярно торчавших ушек, – и в первую очередь её особенности анатомии и физиологии.

«Анатомия с физиологией – понятия общие. Так в умных книжках написано. Учебники называются», – не сдавался Дима.

– Дебил, – показательно горестно вздохнула белобрысая, – Обобщение – это стопроцентное искажение истины. Не существует двух идентичных особей. Они что для тебя, на одно лицо?

«Ну, на лицо, может быть, и разные», – ответил он мысленно.

– А это что, не анатомия, по-твоему? У них разная внешность, строение тела.

«Гадкий подростковый утёнок» развернулась на сто восемьдесят градусов и, плывя спиной вперёд, взвесила на ладонях свои грудные прыщи, при этом сделав такую довольную рожу, что Диму аж передёрнуло. А Джи, поглаживая те места, где должна была быть талия, изящно переходящая в покатые женские бёдра, и кокетливо дрыгая короткими ножками в воздухе, продолжила:

– Они по-разному двигаются, о разном думают. И для покорения конкретной женщины требуется знать её особенности, определить которые поможет внимание.

«Любая попытка концентрации внимания ведёт к непреодолимому желанию отвлечься. На собственной шкуре сорок раз проверено», – недовольно бурчал про себя ученик.

– Я имела в виду внимание в другом ключе. Запомни: женщина может простить мужчине всё, кроме отсутствия внимания к себе.

«А, ты в этом смысле?» – сразу понял он, о чём речь.

Рыжий тут же прикинул, чем простая концентрация внимания отличается от внимания к женщине. Помусолил эту тему с разных сторон и в первую очередь с точки зрения понимания её анатомии и физиологии и пришёл к выводу, что абсолютно не понимает, как это работает и какая между ними связь.

Джи с безразличным видом, слушая его мысленные потуги, тем не менее вмешиваться не стала. Только когда он пришёл к неутешительному выводу по поводу своих умственных способностей, чему-то кивнула и продолжила.

– Даю новую вводную: внимание к женщине будет твоей второй задачей после овладения собой.

«Да долбануться, – вскипел Дима, – сколько же времени я тут буду обезьянничать, пока во всём этом разберусь?»

– А в чём тут разбираться? – взвизгнула белобрысая наставница. – Мир человека зиждется на трёх китах. Первый – это физиологические потребности. Второй – беготня в поиске источников для удовлетворения этих потребностей. И третий – сотворение иллюзий с фантазиями по поводу первых двух пунктов. Всё.

Тут неожиданно заросли закончились, и парочка оказалась на открытом пространстве с вырубленной травой под корень, которая оставила после себя острые пеньки в виде акульих зубов. Джи отплыла в сторону, давая возможность Диме осмотреть перспективу. Увиденное его не обрадовало.

«Зубастое» поле простиралось метров на пятьдесят, а в его конце, похоже, из этой же срезанной и связанной жгутами травы красовалась преграда в два роста человека. На стенах импровизированной крепости виднелись фигурки четырёх чёрных обезьян с копьями. Охрана травяного форта уставилась в их сторону, настороженно припав на четыре конечности, как собаки в охотничьей стойке.

Солнце палило нещадно. Влажность воздуха зашкаливала. Дима, с ног до головы облепленный шелухой от травы, насекомыми и ещё непонятно чем, принялся отряхиваться и чесаться, стараясь избавиться от мерзкого налёта флоры и фауны. При этом он не упускал возможности соображать между делом по поводу: что делать и кто виноват.

– Как что делать? – тут же влезло потустороннее создание в его мысленный процесс. – Иди, веди переговоры. Напрашивайся в гости. Только учти: если убьют, то вернёмся на поляну, и придётся проделывать весь путь заново.

«Оба-на, – встрепенулся Дима. – Так я, типа, бессмертный, что ли?»

– Ты, типа, всякий раз не до конца убиваемый, – обрадовала его Джи, – то есть убивать убиваемый, но не полностью. И при этом получающий изумительный спектр незабываемых ощущений по этому поводу.

«Вот уж спасибо. Что-то как-то резко расхотелось, – но тут же, вспомнив её прежнее запугивание, встрепенулся. – А как же обещанная смерть от старости, если не справлюсь?»

– К старости, – многозначительно протянула Джи, – я тебя просто сотру. Не превращать же прекрасный, девственно чистый мир в помойку такими отходами, как ты.

Дима в ответ, стиснув зубы, даже умудрился мысленно промолчать, всматриваясь в травяной бруствер и переключаясь на другую тему. Он провокационно подумал: «Ну ты ведь мне объяснишь их обезьяньи закидоны, чтобы я понимал, как себя вести. Мне как-то не приходилось изучать приматов в естественных условиях. Хотя я их и в зоопарке ни разу не видел. Не был там никогда».

Джи брезгливо осмотрела убогого и принялась за очередной культпросвет:

– Девственность твоих мозгов поражает. Разве ты никогда не интересовался, чем человек отличается от обезьян?

«Умом и сообразительностью», – мысленно отшутился рыжий, подражая известной инопланетной птице из древнесоветского мультика.

– С этим у тебя как раз БОЛЬШИЕ проблемы. Человек – единственное животное, самка которого имеет полноценный оргазм. И, в отличие от вас, мужланов, выстроен он у них на условном рефлексе. То есть они ему обучаются. Это позволяет женщинам доводить половое удовольствие до высот совершенства, о которых вам даже мечтать противопоказано.

«Ну и что это мне даёт? – съязвил Дима, – Кроме понимания, что ты феминистка недоделанная и обезьяна мужененавистная».

– А то, что, выработав привычку получать оргазм, женщина кардинально изменила структуру сообщества приматов, превратив его в нечто человеческое. Там нет единого альфа-самца с гаремом самок и молодняка, ждущего своей очереди, как у прочих обезьян. За этой преградой поселение с большим количеством семей разной степени сложности. Глава одной из которых верховодит над остальными. Эдакий самои́збранный доминант. Так что хватит тупить и ступай знакомиться. Видишь, сторожа уже извелись от нетерпения уты́кать тебя острыми палками.

Дима ещё раз осмотрел «пограничников». Те действительно стали вести себя нервно. Они уже не прижимались к травяному настилу, а возбуждённо скакали, прыгали, махали палками и что-то нечленораздельно вопили. Вероятно, таким образом стараясь отогнать непрошенного гостя от своего блокпоста.

Рыжий основательно почесался для приличия и уверенной обезьяньей походкой вразвалочку отправился на встречу с далёкими пращурами, которые действительно уже совсем извелись, ожидая своего непутёвого потомка.

Переговоры как-то сразу не задались. Язык мимики и жестов, сопровождающийся невнятным звуковым аккомпанементом, был непонятен обеим сторонам в равной степени. Ещё бы. Такой временной разрыв обособленного существования даже родные языки делает иностранными. К тому же сторожа оказались жгучими брюнетами, а Дима предстал пред ними породистым шатеном. Какое уж тут родство?

Наконец кривляние рож закончилось, и начались танцы. Вернее, танцевал только Дима, а четверо гомо-дебилов, как окрестил этих уродов потомок из будущего, исполняли роль диджеев. Охранники поочерёдно швыряли в него всем, что попадало под руки. Как выяснилось, на стене был припасён внушительный арсенал «швырятельных миксов»: палки, фрукты, кости. Господи, чем они в него только не швыряли.

Дима, попрыгав от прилетающих подарков какое-то время, при́нялся отправлять «ответки». Первым же камнем зашиб ногу одного. Вторым брошенным предметом оказалась палка, приложившаяся плашмя о волосатую спину другого пограничника.

Но, к сожалению, на этом Димино веселье закончилось. Самоотверженные вопли сторожей привлекли внимание остальных самцов поселения, поднятых по тревоге для отражения коварного нападения чужеродной армии захватчиков. Их высыпало на стену столько, что пришлый аж опешил от переполненного стадиона фанатов, замерев с очередным метательным снарядом в руке.

Всё то время, что шли переговоры и выполнялись ритуальные приветственные протоколы, Джи как сумасшедшая визжала от удовольствия, находясь в состоянии патологического азарта. Она всем видом изображала махрового футбольного болельщика, только без пиротехники и омоновского садомазохизма. И, кажется, даже умудрилась свои ангельские голосовые связки сорвать. Вот как орала околоспортивные и совсем неспортивные «кричалки».

Дима замер. Расслабился, понимая, что бежать не имеет смысла, так как, похоронив себя тут, он и без всякого бега с препятствиями окажется на первоначальной поляне. К тому же он неожиданно вспомнил об обязанности быть «ведущим» и, похвалив себя, улыбнулся, раскинув руки подобно звезде эстрады, приветствуя всю эту ораву с кольями. Как ни странно, но это подействовало на публику положительно, судя по волне фанатской радости, прокатившейся по их рядам.

– Э, – крикнул ему самый пузатый самец, сделав вполне понятный жест рукой, как бы подзывая.

Диму уговаривать долго не пришлось, и он, выбросив незнакомый плод и отряхнув ладони, спокойным шагом направился к вождю, как он его для себя определил. Подойдя вплотную к стене, остановился, задирая голову. Вождь повторил жест, чем-то напоминающий «иди ко мне». Гость легко вскарабкался наверх и тут же, получив дубиной по башке, потерял сознание. Вот вам, Димочка, и встреча предков, явно по тёщиной линии.

Очнулся он то ли от струи воды, прилетевшей в лицо, то ли от коллективного плевка. С трудом разлепив глаза, увидел перед собой кучу весёлых рож с малой порослью волосяного покрова. Чему эти морды радовались – непонятно. Похоже, полуобезьянки были довольны, что шоу не закончилось. Раз объект развлечений ещё жив, то ожидается продолжение.

Рыжий оказался к чему-то привязан, притом по стойке смирно. Свободной от привязи оставалась только голова. Похлопав глазками, Дима осмотрелся. Судя по грудным «отвислостям», перед ним стояла свора разнокалиберных самок разной степени потасканности, разглядывающих его с наивным любопытством.

Среди этой радостной толпы пленник заметил Джи. Она лыбилась больше остальных, что Диме сразу не понравилось. Но не успел он мысленно высказать всё, что думает по поводу её образовательных стандартов, как одна из самок с грудями в виде ушей спаниеля резко подскочила и, выдернув из его тела пучок волосинок, отпрянула, внимательно разглядывая, обнюхивая и пробуя на вкус приобретённый трофей.

Пример оказался заразителен. Его принялись ощипывать, как курицу перед варкой в супе. Даже Джи, сволочь, не упустила возможности поиздеваться над беспомощным, подключившись к процессу его безнаркозной депиляции. Дима то ли не выдержав боли, то ли обидевшись на оказанное «звёздное» внимание, истерично заверещал и задёргался в эпилептическом припадке, как на электрическом стуле. Вернее, на столбе.

Отстали. Принялись недовольно «перегукиваться».

«Джи! Ты за меня или за них?» – накинулся он на наставницу, при этом мыча и выпучивая глаза, словно бычок с отдавленными яичками. «Они же меня сейчас в супе сварят. Что это за образовательный процесс такой, мать твою?»

– Заткнись, ведомый, – резко став злой, сменив белки глаз на черноту со светящейся радужкой, рявкнула Суккуба. – Опять эмоциями обделался! Ну-ка, соберись, тряпка. Это не кухня с кулинарией, а твои смотрины. И оттого, как ты себя покажешь на этой выставке эксклюзива, будет зависеть твоё будущее. Вспоминай основной половой закон, дебил. Ты им пока не нравишься.

Как выяснилось, непонятный рыжий самец действительно не понравился местным самкам. Одна за другой они стали отходить к основной массе, стоявшей сплошной стеной за их спинами. Каждая при этом давала выставленному экземпляру свою оценку недвусмысленной мимикой, презрительными возгласами и уничижительными жестами. При этом все как одна указали на недопустимую величину его мужского достоинства, что было понятно даже без сурдопереводчика.

Разошлись все, кроме одной. Той самой кошёлки с отвисшими плоскими грудями, показавшей пример в ощипывании. Она, выпятив волосатое пузо, задумчиво почёсывала его, смотря в землю и нервно жуя нижнюю губу. Как показалось пленнику, самка обдумывала явно нехорошие мысли относительно его персоны. Наконец решившись, уставилась на жертву немигающим взглядом, перестав жевать собственную плоть и сжав губы с силой слесарных тисков.

Он как-то сразу всё понял. Эта самка его выбрала. Но не из жалости к горемыке, а от собственной безысходности. Прям по глазам читалось: когда ещё попадётся бесхозный самец. Пускай он и уродец с недоразвитым органом, но всё же хоть какая-никакая отдушина в одиночестве.

Дима лихорадочно завертел головой в поисках белобрысой сволочи, устроившей эту подставу, и, обнаружив Джи в состоянии полного умиления, будто она «мимишных котеек» в интернете разглядывает, мысленно завопил, чуть не плача: «Не хочу я её!».

– Пф, – презрительно фыркнула белобрысая, – А тебя тут кто спрашивал? Радуйся, что хоть эта выбрала. А то просто бы выгнали. А так, считай, прошёл вступительный тест. У тебя появилась возможность начать познавание окружающего мира Изначальных Женщин.

Дима встрепенулся, собираясь возразить, но не успел. Самка уверенно шагнула и присосалась к избраннику разжёванными губами, затыкая его рот, а вместе с ним и мыслительный процесс. Сделала она это с такой киношной страстью, что голова Димы звонко брякнула затылком о то, к чему был привязан, отчего поцелуй оказался незабываемым, с искрами в глазах.

Зрители возликовали и принялись возбуждённо друг с другом «уукаться». И рыжий с какой-то обречённостью подумал, что шоу с ним только начинается. Он, собрав последние моральные силы в кулак, приготовился терпеть дальнейшие издевательства.

Но, как оказалось, на этом бесплатный аттракцион закончился, и зрители начали расходиться. А женщина с отвисшими грудями принялась нарочито медленно развязывать травяные верёвки зубами, освобождая приобретённого мужа, то и дело томно заглядывая ему в глаза, словно в душу.

Как только она закончила торжественный ритуал «освобождения от пут прошлой жизни», то мёртвой хваткой вцепилась в запястье суженного и в прямом смысле слова потащила его в своё логово создавать полноценную семью. Диму только одно порадовало, что до ритуала бракосочетания эти гомо-дебилы ещё не додумались. Ему только обезьяньей свадьбы с волосатым тамадой не хватало для полного счастья. Вот где было бы наказание, так наказание.

Обезьянья моромойка, доведя до норы, выкопанной в склоне земляного холма́, затащила внутрь, где молодожёны уединились. Вездесущая Джи не в счёт. Началось обстоятельное знакомство. Хозяйка землянки усадила приобретённого мужа в самый дальний закуток на травяную подстилку, видимо, служившую ей постелью, а сама загородила выход, чтобы не сбежал раньше времени.

– Афа, – торжественно представилась она, тыкая пальцем между грудных «ушей» и смотря на Диму с вопросительной мимикой.

– Ди, – еле справившись с языком, ответил новоиспечённый муженёк, тоже тыкая в себя пальцем.

Жёнушка задумалась, шевеля беззвучно челюстью, пытаясь воспроизвести первый согласный звук его имени. И, несколько раз опробовав, громко и отчётливо выдала:

– Ди.

Радости её не было предела. Она ещё с минуту тыкала пальцем поочерёдно то в себя, то в него, на все лады повторяя своё и его имя, как бы боясь забыть и оттого заучивая наизусть. Диму позабавила эта эмоциональная тётка своей непосредственностью. Было в её простоте что-то заразное, и уже через минуту общения он был откровенно рад знакомству, по-иному взглянув на супружницу. В сумраке земляной норы она показалась ему не такой уж и старой. Он даже мысленно поинтересовался у Джи, сидевшей рядом, о её возрасте. А когда узнал, что моромойка его ровесница, несказанно удивился.

После взаимного представления с тыканьем пальцев началось тактильное ознакомление. Афа застенчиво пододвинулась вплотную и принялась гладить, щупать и чесать, освобождая его волосяной покров от частичек мусора. А поймав какую-то мелкую живность, тут же её съела, смачно причмокнув и расплываясь в умилении.

Диму подобная выходка не обескуражила, ибо ему было не до оценок огрехов в её воспитании. Он сам с любопытством ощупывал самку, трогая и проминая мнущиеся части тела, мгновенно возбудившись. Афа, заметив это, даже не думая скрывать эмоций, всем видом показала, что непомерно удивлена его органом размножения, который вместо того, чтобы просто подняться, ещё и значительно увеличился в размерах. Похоже, у местных самцов такая анатомическая особенность не встречалась.

Она, недолго думая, раздвинула ноги, предлагая себя для более тесного знакомства. Дима был не против. Первая брачная ночь средь бела дня пролетела как пуля, закончившись быстрей, чем началась.

«Перевозбудился», – подумал горе-муженёк, и ему стало нестерпимо стыдно.

Он тут же вспомнил Ольгу, и к позору добавилась лютая ненависть к своей никчёмности. Возбуждение как сквозняком сдуло. Он стыдливо отполз и, отвернувшись от её довольной морды, забился в уголок, собираясь немножко пореветь. Но его тут же взяли в клещи. С одной стороны, Афа, нежно пристроившись сбоку, поглаживая и успокаивая неопытного любовника, а с другой – больно ткнула под рёбра Джи, с раздражением зашипев на ученика:

– Ди, знаешь, в чём твоя проблема?

«В чём?» – мысленно встрепенулся оплошавший самец.

– В твоей безмозглой башке! – рявкнула ангельским ором Суккуба прямо в ухо, отчего Дима чуть не подпрыгнул, и Афа, не поняв, что случилось, резко увеличила темп успокоительного поглаживания.

– Ты о чём думаешь, придурок, когда частью своего тела находишься в партнёрше?

«Об этой части и думаю», – зло огрызнулся он про себя.

– Дебил. Тебя что, возбуждает разглядывание собственной письки?

Дима бросил взгляд на свой завядший отросток и подумал: «Нет. Меня возбуждает разглядывание её письки».

– Так какого ты, вместо того чтобы возбуждаться женщиной во время соития, переключаешься на собственного лысого! Да ещё вспоминая при этом бывшую!

Рыжий, погладив чернявую головку Афы, пристроившейся на плече, уставился на белобрысую бестию и раздражённо подумал: «Я её во время этого не вспоминал. Я о ней вспомнил после, поняв, что опять облажался. Я во что бы то ни стало старался не кончить… – Тут он замешкался, после чего стыдливо выдал заключение. – И кончил».

– Наконец-то дошло до идиота! – возликовала Джи, всплеснув ручками. – Во время секса ты не имеешь права думать о себе и тем более о злополучном отростке. Только о партнёрше и ни о чём больше. Ты должен научиться чувствовать ЕЁ, дебил, а не себя. Сознание обязано покинуть твою тупую башку, слиться с эмоциями партнёрши и чувствовать то, что чувствует она. Давай, пробуем ещё раз.

«Как ещё раз?» – не на шутку перепугался ученик, полагая, что во второй раз уж точно не получится.

– Ка́ком, – грозно взвизгнула Джи. – Для начала просто прилепи внимание на тело партнёрши. И помни, мужчина может позволить себе абсолютно всё, чему имеет меру дозволенного. Женщина допускает делать с собой только то, что повлечёт для неё исключительно положительные эмоции. Так что вперёд, бездарность. И держи мой подарок на свадьбу.

С этими словами наставница с размаха врезала ученику подзатыльник, от которого подбородок рыжего смачно клюнул в грудь. Афа аж вздрогнула от неожиданности, но не отстранилась, а замерла и напугано уставилась на Диму с подозрением: «А не болен ли ты на голову, любезный?».

Рыжий помотал мохнатой шевелюрой, разгоняя помутнение в голове. Собрал глаза в кучу и постарался сообразить, как ему почувствовать её эмоции.

– Ведущий, – тихо подсказала ему Джи.

«Ах, да», – мысленно спохватился Дима. – «Я – ведущий». «Я – ведущий».

– Сконцентрируй на ней внимание.

«Не мешай. Отвлекаешь», – мысленно заткнул он её словесный фонтан.

Тем не менее совету последовал, постаравшись полностью переключить внимание на самку… и офигел. Он с удивительной ясностью почувствовал весь разброд и шатания эмоционального шторма в голове Афы. Притом чётко понимая, что это не его, а её эмоции. У Димы даже ритм сердца синхронизировался с её пульсом. В голове самки был испуг и непонимание. Озабоченность и до сих пор не угасшее половое возбуждение, поймав которое, Дима тут же возбудился.

Афа непонимающе хлопала глазками, но оказывать сопротивления даже не подумала. Она послушно легла на спину, подчиняясь его мягкому, но настойчивому напору, с любопытством следя за разглядывающим её самцом, который принялся ласкать нежными прикосновениями, что по их обезьяньим понятиям делать было не принято.

Её не разрядившееся возбуждение стало набирать обороты, и рука скользнула вниз, собираясь помочь себе в удовлетворении. Но рыжий, проследив её намерение, решительно взял инициативу в свои руки. Да как взял! Афа аж невольно застонала от удовольствия. И когда стало совсем невтерпёж, настойчиво потянула его на себя, умоляющим взглядом требуя естественного совокупления.

На этот раз Дима старался не переключать внимания с эмоций партнёрши на себя. И у него хоть и коряво, хоть и скачками, но получилось! А когда она забилась в оргазме, он буквально утонул в её эмоциональном шквале, полностью умудрившись отключиться от окружения.

Такого качественного секса у Димы не было никогда в жизни! И даже закончив процесс, напряжение в детородном органе не спадало. Только поймав себя на собственной эрекции, торчок разом обмяк, лишний раз доказывая правоту Джи о недопустимости оказывать внимание самому себе.

Дима был доволен и, валяясь с закрытыми глазами между двумя представительницами противоположного пола: истинной и аватаром Ангела, косившего под женщину, счастливо улыбался, ни о чём не думая.

Афа, пристроившись головой у него на груди, тоже была довольна приобретённым мужем. Вернее, довольная своим решением подобрать это никому не нужное недоразумение. Джи, развалившись по другую руку от рыжего и закинув ногу на ногу, расслабленно ею покачивала. Она хищно лыбилась, но по поводу чего – оставалось загадкой.

Глава 4. Локация 1. Подъём престижа без финансового домкрата возможен лишь при наличии реактивной тяги нужных связей.

Время шло. В его новой семье цвела полная идиллия, чего нельзя было сказать об отношениях с остальным сообществом. Несмотря на то что Афа его выбрала на законных основаниях, остальные сородичи относились к рыжему с долей презрения. Они всякий раз подчёркивали чужеродность шатена в их дружном коллективе исконных брюнетов.

До огня в своём уровне развития эти гомо-дебилы уже додумались. Но он явно был эксклюзивом. Костёр имелся один на всех и горел в центре поселения в импровизированном очаге, обложенном камнями. Охраняли его даже лучше, чем пограничные подступы. Диму к огню ни разу не подпустили, отгоняя, даже если просто мимо проходил.

Еда была крайне убогой. Какие-то корешки с вершками да фрукты с ягодами. За скудным пропитанием они с Афой ходили в джунгли, что начинались на другой оконечности поселения. Мяса Дима не видел вообще. Нет, мясо сородичи потребляли и даже готовили его на общем костре, не поедая сырым, но это было привилегией избранных.

За добычей в виде мелких обезьянок типа макак ходил отряд взрослых особей, устраивая коллективную охоту, но Диму с собой не брали. Он попытался пристроиться к «мясному рейду», но самцы с воплями прогнали чужака. Это обидело попаданца из будущего, и он в порыве очередного негодования решил всем этим уродам показать, где тут макаки зимуют.

Навыками, необходимыми для жизни в первобытном обществе, он не обладал. Сидя в уютном офисе, ему как-то и в голову не приходило учиться выживанию в дикой природе. Как коренной москвич, он не умел ни охотиться, ни разбираться в съедобности того, что произрастало в московских парках. Ни разу не пробовал добыть огонь без зажигалки. По большому счёту, он, как представитель отряда белых воротничков вообще ничего не умел делать руками, кроме как давить клавиши на клавиатуре.

К тому же, имея перед собой Джи как постоянно напоминание о цели своего нахождения здесь, он больше старался решать поставленную перед ним задачу, чем пытался влиться в общество гомо-дебилов, оставаясь «недочленом».

Памятуя об особенностях женского восприятия: «нравится – не нравится», он занялся собственным внешним видом. В первую очередь спрятал то, что так раздражало аборигенов и его самого – недоразвитые причиндалы, смастерив изысканную набедренную повязку.

Аксессуар выглядел как поясок с прочными на разрыв листьями какой-то травы, типа осоки. Дима нанизал их на шнурок, сплетённый супругой, образуя эксклюзивную шторку-висюльку по кругу. Вышло прикольно. Конструкция вызвала у окружения самый настоящий эстетический шок.

И если самцы при виде набедренной повязки презрительно выпячивали нижнюю губу, давая понять, что им, в отличие от чужака, прятать свою гордость нет необходимости, то вот самки модным аксессуаром заинтересовались. И кое-кто даже изобразил на заднице нечто похожее.

Правда, их элементы «нажопных» штор скорее предназначались для выпендрёжа, давая лишний повод выделиться из окружения. Но это уже дело другое. Главное, он обратил внимание всей женской части поселения, качнув весы «нравится – не нравится» в нужную для себя сторону.

Следующий шаг, утяжеливший его чашу на этих весах, – непонятная для дикого общества чистоплотность чужака, вызвавшая резкий контраст с местными самцами. Мало того, что рыжий и так по цвету волосатости был бельмом на глазу иссиня-чёрного коренного населения, так он ещё постоянно мылся в мелкой речушке, протекавшей вдоль селения, и тщательно вычёсывался, презентовав дикарям стильную причёску.

Сделал он это неосознанно, а так получилось. Собирая в джунглях очередной полуголодный ужин в виде каких-то кисло-сладких плодов, надувавших пузо, но не насыщавших, Дима провёл исследование на предмет предпочтения запахов своей супруги.

Когда Афа поняла, что он от неё добивается, то, взяв за руку, отвела к реке, где буквально унюхалась до потери сознания большим розовым цветком, всем видом отдавая ему предпочтение в линейке вонючести. Определившись со вкусами сожительницы, Дима после очередного омовения нашёл этот цветок и использовал его в качестве дезодоранта, вымазав для начала только волосы на голове.

Вот только цветок оказался не только ароматным, но и до неприличия сочным. Он буквально изливал из себя липкий нектар, придав волосам блеск и клейкость. Глядясь в воду как в зеркало, рыжий уложил нестриженую чёлку набок, как привык носить в прошлой жизни, и, заявившись в прилизанном виде в селение, произвёл очередной фурор среди эстетически отсталого населения.

Больше всего это преображение возымело действие на Афу. Она, только встретив его у входа в жилище и вдоволь насмотревшись и с придыханием нанюхавшись, чуть ли не тут же на глазах у всех попыталась с ним совокупиться. Такого разврата хорошо воспитанный Дима позволить себе не мог. Поэтому утащил её в нору, где был аж дважды вознаграждён за созданный образ дикого, но очень симпатичного обезьяна.

Следующим его деянием, вызвавшим недоумение у аборигенов, стала фитнес-тренировка. Он понимал, что нужная фактура тела появится лишь со временем, когда нарастёт то, что можно будет пощупать. Вот только для этого требовался белок в пище, а от раздачи мяса Дима был по-прежнему отстранён.

Афа показала ему пару разновидностей толстых гусениц, которых он сначала с брезгливостью, а затем с удовольствием выискивал и поедал, убедив себя, что это чистейший и крайне полезный протеин. Джи, кстати, подтвердила. Но этого было до слёз мало.

Но самой большой проблемой в управлении основным половым инстинктом самок стал последний компонент – «убийство» волосатых красавиц посредством неподражаемого интеллекта. Как можно было вешать им лапшу на уши неповоротливым языком, Дима ума не мог приложить. Хотя из своего времени помнил замызганное до дыр утверждение, что женщина любит ушами. На каком этапе эволюции она успела это полюбить?

Но исследования исследованиями, а жрать в этом голодном краю хотелось до одури. Следовательно, вопрос с качественным пропитанием необходимо было как-то решать. Притом в его случае самым неординарным образом, то есть в одиночку.

Ненавязчиво изучив орудия охоты аборигенов, пришелец решил обзавестись собственным оружием. Но не каменным молотком, с которым многие тут бегали, а замахнулся на технологию дальнего боя – луком со стрелами. Дима не знал, как его сделать, но, по крайней мере, имел представление, как он вообще должен выглядеть.

Через несколько дней проб и ошибок ему удалось совершить ряд революционных деяний в первобытном обществе. Первое – он углубил нору, превратив её в полнометражные хоромы, укрепив потолок балками на распорках. Из вынесенной земли соорудил забор, застолбив придомову́ю территорию.

Проковырял в потолке дырку. Под ней смастерил каменный очаг, где после многочасовых мучений запылал небольшой костерок. Персональный! Радости у Димы не было предела. Хотя и массу неожиданных проблем приобрёл на свою красиво зализанную голову.

В этот же день к ним в нору наведалась целая делегация племенного пожнадзора, прокурора и судьи в одном лице. И этой мордой оказался сам вождь. Прибыл толстопуз то ли с инспекцией, то ли сразу с ордером и готовым приговором не один, а с группой агрессивно настроенных понятых. И, судя по юридической жестикуляции, тут же обвинил новенького в воровстве.

На что Дима в качестве доказательства представил «лицензионный» инструмент по добыванию огня и прямо у них на глазах, орудуя веткой с травяной верёвкой и палочкой, в считанные секунды вызвал белёсый дымок. Это произвело на «надзорный орган» неизгладимое впечатление, лишая представителя всех властей улик с обвинениями.

Далее рыжий обзавёлся копьём, как у всех. И самое главное – смастерил свой первый лук. Корявый, но вполне дееспособный на короткие дистанции. Афа наплела ему верёвок, из которых Дима решил изготовить петлю-ловушку, имея по этому поводу лишь очень отдалённое представление. И вот он во всеоружии, в гордом одиночестве направился в джунгли на свою первую в жизни охоту.

Надо отдать должное, что вечно ходящая по пятам Джи, поначалу скептически относящаяся к его революционным деяниям, тем не менее с завидной регулярностью снабжала дельными советами. И нисколько в качестве техподдержки, сколько бесплатного развлечения, потому что ржала над его безрукостью до слёз, с покатами. А Дима от её хохота устраивал пляски с нечленораздельной руганью.

Как оказалось, она много что знала не только в области разврата. Хотя уровень навыков Джи по выживанию был нисколько не выше Диминого. Знать знала, а уметь ничего не умела, так как ни разу сама не делала. Тем не менее первый свой капкан Дима соорудил, опираясь именно на её подсказки с издёвками.

Не успел горе-охотник навести маскирующий марафет на примитивную ловушку, как из зарослей выскочил здоровенный кабан с огромными жёлтыми клыками и, недолго думая, рванул на опешившего ловчего. Рыжий зверолов отскочил назад и замер как вкопанный, парализовав сам себя от страха.

Кабан влетел в ямку с петлёй обеими передними копытами. Ловушка сработала. Загнутое дерево выпрямилось, но поднять полностью тушу в воздух не смогло, отчего тот, задрав передние лапы, принялся скакать на задних, круша́ всю растительность на своём пути, как сенокосилка. Кроме деревьев, конечно.

Ломая и уничтожая естественную декорацию, кабан устроил целую балетную вариацию, вереща при этом так, что зверолов, вышедший из одного ступора, тут же впал в другой. Дима выронил копьё и заткнул уши пальцами.

Радостная, как ребёнок, Джи, носилась за кабаном, вереща не хуже последнего, и зачем-то пинала танцующее животное, то и дело что-то голося в сторону охотника. Но что конкретно, Дима в этой истеричной феерии режущих по ушам звуков разобрать не мог.

Потом, видимо, сообразив, что не кабана надо запинывать, а горе-охотника, Джи переключилась на рыжего. Только после третьего пинка он начал приходить в себя и, подобрав с земли копьё, с опаской стал примиряться к броску по быстро движущейся мишени. Хорошо, что не бросил. Метать копья он совсем не умел и вряд ли бы попал.

Кабан всё сделал сам. Дима даже сказал «спасибо» ему за это. Сам прибежал. Сам поймался и, по сути, сам убился. Бегая, он не только умудрился намотаться на ствол дерева, но и каким-то невероятным образом зацепился клыками за намотанную верёвку. Повиснув и не доставая задними копытами до земли, свин бешено дёргался.

Получив ещё один пинок, у Димы наконец прорезался слух, и он услышал визжащую Джи.

– Да коли́ ты его, придурок! В шею коли́! Кровь пускай! Верёвка порвётся, он тебе кишки выпустит, дебил!

Дима никогда никого в жизни не убивал. Комары, мухи и еже с ними ни в счёт. Он с опаской на дрожащих ногах подкрался к добыче, но перед самой атакой совсем растерялся. Рука на убийство живого существа не поднималась. Но присты́женный очередным пинком, неуверенно попытался вонзить оружие в шею зверя. Вот только ничего не получилось. По ощущениям, зато́ченная деревяшка ткнулась не в мягкую плоть, а в бревно. Кабан от укола только заверещал ещё сильнее и резко увеличил амплитуду телодвижений, словно ему кто скипидаром задницу намазал.

От истеричных брыканий верёвка под клыком заметно надорвалась. Вот тут горе-охотник с великого перепуга чуть кишечник не расслабил. Дима в панике сам себя не помня выдал душераздирающий визг, чем запугал кабана до смерти, заставив замереть. После чего с короткого разбега вогнал копьё в шею жертвы снизу вверх, пробив толстенную шкуру.

В порыве неистового беспамятства вырвал палку, намереваясь проделать ещё одну дырку, но хлестнувшая горячая струя крови в лицо резко перевела ярость охотника в гипнотическое оцепенение. И он, в очередной раз выронив орудие убийства, перестал дышать.

Только когда почувствовал нестерпимое жжение в распахнутых, залитых кровью глазах, бросив все дела и в первую очередь эту сраную охоту, Дима с остервенением принялся утираться, стараясь избавиться от выедающей глаза субстанции.

Хорошо, что удар оказался настолько правильным, что кабан умер сразу, подёргавшись не больше минуты. В наступившей тишине у Димы уши заложило от внутреннего звона. Утерев залитое кровью лицо и промывая слезами воспалённые глаза, он сослепу принялся искать потерянное копьё, быстро озираясь в скрюченном положении.

И только когда Джи, стоя возле поверженной жертвы, нарочито издевательски похлопала в ладоши, сдувая со лба якобы взмокшую красную чёлку, Дима обессиленно плюхнулся на задницу, осознав себя победителем. Вернее, что наконец-то всё это закончилось к чёртовой матери.

Кабанчик, по утверждению наставницы, весил около пятидесяти килограмм, хотя Дима был уверен, что она врёт. Кабанище, по его ощущениям, явно переваливал за стольник. Тащил он его на волокуше из связанных веток с широкими листьями, впрягшись в остатки ло́вчей верёвки.

Ещё проходя примыкающие к поселению джунгли, которые на десятки метров представляли собой общественный туалет, что отпугивало лесного хищника похлеще травяной стены с пограничниками, Дима почуял неладное. Слишком тихо было в поселении средь бела дня.

Каково же было его удивление, когда, вынырнув из зарослей, он наткнулся на стену копий. Всё мужское население, вооружившись до зубов, приветствовало чужака, ощетинившись неровным строем. Но при этом они не издавали ни звука. И в самом селении, где вечно галдел разноголосый ор с детским визгом, стояла гробовая тишина.

Дима, вымазанный с ног до головы кабаньей кровью, с верёвками крест-накрест на груди, словно пулемётными лентами, с окровавленным копьём и почему-то таким же кровавым луком, одетым через плечо, замер со злорадной ухмылкой, медленно обводя строй зверским взглядом.

На самом деле он был не злой, а сильно уставший. У него просто уже сил не было нормально улыбнуться. Но черноволосые аборигены в нём не иначе как Рембо признали. Хотя нет. Киношный герой нервно бы курил в сторонке при виде такого эпика.

Воины, не желая связываться с этим садистом, который голыми руками целый час мучительно убивал свинку, заставляя её визжать на все джунгли и нагоняя эпидемию инфарктов на округу, почтительно расступились, перестраиваясь в живой коридор.

Такая реакция придала Диме силы. Вернее, он сам их себе придал, не желая позориться в столь фееричном эпизоде своей жизни. Он вальяжно поправил верёвки, напрягся и потащил законное «своё» в родную нору.

– Обрати внимание на реакцию женщин, – назидательным тоном выдала вводную Джи, царственно восседая на поверженном кабане верхом.

«Где ты здесь видишь женщин?» – удивился бурлак, бросая косые взгляды по сторонам.

– А я тебе не про «здесь» говорю. Тебе ещё полпоселения тащить. Сейчас все набегут.

«И на что я должен обратить внимание?» – продолжал про себя Дима.

– Вот я и проверю твою наблюдательность. Только не делай скоропалительных выводов. Смотри, запоминай, думай, что представляют собой их реакции. А я вечером послушаю твои соображения вместо сказки на ночь.

Джи оказалась права. Как только вошёл в поселение, из всех нор, как тараканы, высыпали представительницы женского пола, а к ним в придачу целая кодла детёнышей, мгновенно устроившая кирдык тишине и спокойствию местного дебило-питомника.

Дима волок добычу и снисходительно лыбился, разглядывая лица набежавших самок. Вот только, кроме восхищения кабаном, он ничего не приметил, как ни вглядывался и ни настраивался на их эмоции. Ни одна сволочь на него, героя, даже мельком не взглянула! Только дотащив волокушу до дома, исследователь увидел реакцию, отличную от всех остальных. Единственной женщиной, кто вела себя никак все, была его Афа.

Супруга стояла у земляного забора, сгорбившись, низко опустив и без того длинные руки, и на её лице застыла улыбка наглой уркаганки. Она растянула рот от у́ха до у́ха, а зрачки, словно в прорези маски, метались из стороны в сторону. Но разглядывала она опять же не муженька с добычей, а реакцию соседок, всем видом как бы говоря: «Ну что, суки, съели?»

Лишь когда до предела вымотанный охотник подтащил кабанчика к ней вплотную, Афа наконец обратила внимание и на него. Сделав лицо попроще, она тут же кинулась к своему самцу и, нежно прижавшись, принялась поглаживать добытчика, наплевав на то, что он весь в крови. Притом делала это опять как бы напоказ для ненавистных товарок по селению.

Дима на ломаном обезьяньем, сопровождая речь сурдопереводом с тактильным комментарием, чуть ли не пинками погнал сожительницу за водой, желая умыться. А сам, бросив оружие и освободившись от пут, оглянулся.

Вот теперь было на что посмотреть. Самки поселения все как одна принялись проявлять к чужаку резко возросший интерес, несмотря на возраст и положение. Притом делали они это настолько вызывающе-бессовестно, что даже не обращали внимания на своих самцов, стоящих рядом.

«Похоже, одна половина меня сейчас будет насиловать от большой любви, а вторая – убивать от ревности», – подумал он, косясь на Джи.

– Не делай скоропалительных выводов, – напомнила училка, слезая с туши и отряхиваясь, будто замаралась. – Сейчас не будут.

– А, – произнёс он вслух, поняв её по-своему, и продолжил мысленно: «Чуть попозже?»

– По крайней мере, не сейчас, – успокоила его Джи, – но обязательно постараются сделать и то, и другое.

«Вот спасибо! Успокоила. И куда бежать?»

– А бежать некуда, – припёрла его наставница к воображаемой стенке. – Так что срочно продумывай стратегию поведения. Ибо от этого зависит твоё выживание. Пока мне зачёт по этой теме не сдашь…

Джи неопределённо покрутила ладонью в воздухе и с усталым видом, будто это не он тащил её с кабаном, а она их обоих, побрела в нору, оставив ученика на растерзание толпы. Хорошо, что пока только визуального.

С горем пополам содрав с кабана шкуру, он отпилил передние лапы, оставив себе на прокорм, а остальное мясо оттащил вождю, этим подношением убив сразу двух зайцев. Во-первых, подкупил власть, которая с подобающим пиететом приняла взятку, дав понять, что чужак всё правильно сделал по их обезьяньим понятиям. И поэтому может рассчитывать на «крышу». По крайней мере, на время, пока они этого кабана едят. А во-вторых – избавился от излишков мяса, которое всё равно уже к утру по такой жаре начнёт вонять.

Вернувшись со «стрелки» с вождём, Дима застал в доме собрание женского кружка. Около десятка разновозрастных самок, забившись в его просторную нору, что-то невпопад «укали», «ыкали» и «акали», восхищаясь хоромами и бытовыми аксессуарами: аккуратным очагом, вертелом, самопальной посудой и «пылегоном» в виде пушистого веника.

Афа выступала почётным экскурсоводом, купаясь в лучах заслуженного зазнайства. Она держалась так высокомерно, что у неё даже «уши спаниеля» затопорщились, оторвавшись от пуза.

– О, а вот это уже интересно, – подытожила увиденное Джи, таскавшаяся с Димой к вождю.

С этой репликой она устроилась на бревне во дворе и жестом предложила ученику занять место возле себя, явно предвкушая интересное зрелище. Дима присел рядом, искоса поглядывая на довольное исчадье ада и ожидая подвоха.

Гостьи обнаружили хозяина быстро. Они, словно по выстрелу стартового пистолета, гурьбой кинулись в узкий проход на двор. Выражая взаимную ненависть, разнокалиберные самки пихались, пинались, оттаскивали вылезающих вперёд конкуренток за волосы и даже кусались, устроив при этом своим визгом переполох во всём селении. Каждая старалась оказаться первой.

– Женщины живут эмоциями, – прокомментировала Джи начало спектакля, – а если учесть, что у большинства ещё и ума нет, то эмоциями неконтролируемыми.

Выскочив на простор, все как одна резко превратились в само обаяние. Они принялись расхаживать перед единственным зрителем, бессовестно поглаживая себя по голым задницам и нежно теребя выставленные напоказ молочные железы различных форм и габаритов. Диме даже стало как-то стыдно за их распущенное поведение, и он начал неосознанно отводить глаза в сторону, а Джи тем временем продолжала:

– Если женщина принарядилась или принялась показательно демонстрировать элементы женской аутентичности, это безоговорочный признак, что она в своей милой головке «включила» неотразимость. В этом эфемерном состоянии любая особь женского пола уверена, что источник обольщения просто обязан пасть пред ней, поражённый её красотой и сексуальностью. И обязательно обидится, если тот, на кого направлено это воздействие, поведёт себя как-то иначе. Она ещё на заре человечества осознала, что природная красота – вторична. Главное – умение себя подать. На природной красоте мужчина лишь задерживает взгляд. А вот умение правильно себя подать вынуждает его действовать. В этом случае она исходит из простого женского правила: если она хочет, то ты просто обязан.

«Да щас», – мысленно огрызнулся Дима.

– Я довела – ты услышал, – равнодушно закончила Джи.

И тут потерявшие всякий стыд самки, резко закончив с вульгарной эротикой, приступили к грязной порнухе. Они как по команде принялись показательно мастурбировать, предлагая себя наперебой прямо здесь и сейчас.

Что любопытно, в этом бедламе не было однообразия. Наоборот, от обилия сценических образов глаза разбегались, потому что каждая творила это в меру своей испорченности. Кто стоя, кто лёжа, кто на четвереньках, и Дима сразу понял, что аморальность данного общества в своём бесстыдстве просто зашкаливает.

Спасла его от неминуемой измены Афа. Супруга выскочила с пушистым веником и, по-обезьяньи вереща, принялась «выметать» этот позорный мусор со двора поганой метлой. Сексуально озабоченные односельчанки повизгивали в ответ, но драться с хозяйкой не кидались. Руки были заняты. Какие тут могут быть драки, когда оргазм светил вот-вот.

Наконец Афа, видимо, поняла бесполезность своих действий и решила возникшую проблему кардинально. Она хлёстко врезала веником по возбудившемуся хозяйству, распустившему слюни муженьку, отчего тому резко стало не до просмотра порнухи. После этого насильно уволокла самца в нору, загородив проход заборчиком, смастерённым Димой в качестве входной двери.

Для него шоу закончилось. А вот гостьи, явно поймав кураж, расходиться и не подумали, продолжая свои непристойности до желанной эмоциональной разрядки. Только сладостно отстонав нестройным хором на всё поселение, труженицы секс-индустрии успокоились, но двор всё равно не покинули, устроившись там на групповой пикник.

Дима, загнанный веником в дальний угол, сидел смирно, исподлобья поглядывая на разъярённую Афу. Та металась из угла в угол в состоянии озверения. Грозно порыкивая и негодующе попискивая, она рвала и метала. Рвала и метала всё, что попадало под руки.

Джи за ними в нору не пошла, оставшись досматривать дворовое секс-шоу, и Дима несколько растерялся, не понимая, как себя вести в подобной ситуации. С одной стороны, в гости этих волосатых шлюх он не звал, глазки не строил. Но с другой – грыз его какой-то червячок за случившееся. Не понимая вины, он вместе с тем винился.

Наконец рыжий вспомнил, что ему следует обуздать себя и перестать управляться внешними обстоятельствами. Он решительно встал. Расправил обезьяньи плечи. Почесал хозяйство, высвобождая мошонку. И с высоты приматского патриархата глянул на беснующуюся самку, потерявшую берега.

Удивительное дело, но, осознав силу своего мужицкого мяса и потного духа, Дима абсолютно по-другому взглянул на сожительницу и сложившуюся ситуацию. Её истеричная беспомощность даже возбудила, и он, не раздумывая, кинулся на Афу мириться прямо на пороге дома, где поймал.

Та как-то быстро перестала рычать, лишь продолжая повизгивать, но при этом явно поменяв тональность. Поотбивавшись от насильника несколько секунд, и то только для порядка, торопливо отдалась, посчитав подобный расклад её вполне устраивающим.

Эмоционально негодующее возбуждение Афы моментально переросло в сексуальное, и она с такой страстью помирилась, что у Димы «крышу снесло» от ощущений, переполняющих сознание. Они рычали и визжали, словно дикие обезьяны, а не одомашненные, то есть не проживающие в отдельно взятой земляной квартире.

Примирение вышло классическим, по разумению Димы, и в высшей степени качественным. Но вынырнувшая, как чёрт из табакерки, Джи, непонятно, когда успевшая по-турецки устроиться сбоку от парочки, его в этом не поддержала.

– Дебил, ты чем занимаешься? – устало поинтересовалась она, притом всем видом показывая, что усталость эта была не физическая, а моральная, потому что уже заколебалась объяснять тупому воспитаннику прописные истины.

«Не видишь? Мирюсь», – так же утомлённо, но от усталости физической, мысленно ответил ученик, валяясь на спине и затащив на себя обмякшую и уже прикорнувшую на его груди самку.

– Примирение – дело хорошее, только делать его вот так нельзя. Моральные раны, нанесённые партнёрше, сексом НЕ ЛЕЧАТСЯ. Подобная процедура не только не способствует их заживлению, а наоборот. Глупо верить, что междоусобицу между мужем и женой сможет примирить совместная постель. Она рождает в её душе лишь стену отчуждения.

«А я-то тут при чём? – непонимающе подумал Дима. – Я виноват, что эти дуры меркантильные позарились на меня?»

– А ты подумай. Чем можно ранить женскую душу?

Дима ничего не смог придумать и просто с неким раздражением буркнул носовое «хм», добавив про себя: «Да хоть чем».

– Правильно, – тут же расплылась в довольной улыбке Джи. – Женщину можно ранить словом, поступком, нечистым телом. А можно, наоборот, ранить, что-то не сказав, не сделав и вообще поведя себя так, как она это не санкционировала.

«Кто бы сомневался, – презрительно хмыкнул Дима. – Как всегда. Ни так сидишь, ни так свистишь. Сама придумала, сама обиделась».

– А отчего это зависит?

«Да кто вас знает».

– Дебил, – подытожила Джи короткий диалог. – Это зависит от её настроения.

«А я-то каким боком к её настроению?»

– А вот сейчас ты даже меня обидел, мужлан, – наигранно надула губки белобрысая, уподобляясь жене с ПМС без таблеток, и самым натуральным образом пустив слезу, с надрывом, театрально продекламировала, вскидывая руку ко лбу. – Ты меня не любишь.

– Тфу! – сплюнул раздосадованный самец в порыве чувств, грубо скидывая с себя размякшую самку.

– Вау, – презрительно улыбаясь, протянула Джи. – Опять обделался.

Дима тут же спохватился и, нежно поглаживая ничего не успевшую понять Афу, показал жестами, что проголодался. Самка ответила звероподобной улыбкой сквозь заспанные глазки и услужливо поползла на четвереньках к очагу.

«Выйдем», – мысленно скомандовал злой обезьян училке, отодвигая декоративный заборчик входной двери, и, не дожидаясь реакции наставницы на подобный тон, отправился на свежий воздух, воняющий нечистотами.

Ветерок дул от леса, вернее, с импровизированного туалета, отчего дышать было нечем. Джи выскользнула следом, заносчиво прогнув спину и укладывая руки на груди, замерев с кислой рожицей в ожидании очередного педагогического скандала.

«Ты полагаешь, что я должен каким-то образом регулировать её настроение?» – мысленно поинтересовался Дима, заложив руки за спину и смешно переваливаясь сбоку набок, принялся вышагивать перед Джи туда-сюда.

– Конечно, – в полном изумлении всплеснула ручками белобрысая, выходя из оборонительной стойки и пристраиваясь к вышагивающему сбоку. – Настроение женщины, как флаг, развёрнутый по ветру. И ты для него главный ветродуй. Внешние обстоятельства могут лишь вызывать порывы, нагоняя тучи, но в твоих силах и тучи разогнать, и флаг в нужном направлении выставить. В этом отношении ты стопроцентный «ведущий», а она «ведомая». Поэтому, если у неё плохое настроение – это полностью твоя вина.

Дима остановился и, не расцепляя рук, пристально посмотрел в бесстыжие глаза Джи, которые в ожидании реакции на сказанное то и дело похлопывали ресничками, как у молоденькой дурочки в ожидании умопомрачительного подарка.

«Ты кого из меня выращиваешь, вражина?» – подумал рыжий, зло прищурившись. – «Ты из нормального пацана подкаблучника решила вылепить? Я что, по-твоему, всю жизнь жопу ей должен вылизывать?»

– Насчёт последнего я бы не была столь категорична, – опуская стыдливо глазки, смиренно проговорила Джи. – Всю, конечно, не надо, но если у неё появится такое желание, то да.

«Да я тебя…»

– Ты меня?!

Суккуба блеснула ангельскими глазами со светящейся радужкой, в которой Дима с оторопью узнал диск планеты Земля на чёрном фоне космоса. Она моментально преобразилась в сверхъестественную сущность, одним только взглядом заставив ученика упасть на колени.

– Не забывайся, смертный. Надо будет – будешь вылизывать, пока язык не сотрёшь.

Адская сущность шипела с такой яростью, что Диму от эмоциональной плотности её «наезда» даже стоя на коленях качнуло, как от ударной волны, а по спине пробежал холодок. Но тут же она резко преобразилась в Джи и ехидно добавила:

– Да не ведись. Любая женщина по своей природе – брезгливая чистоплюйка. Она же не полная дура и прекрасно понимает, что после этого ей ещё с тобой целоваться. К тому же мужчина, делаясь по отношению к женщине «ведомым», превращается для неё в тряпку. И она, вытирая об него ноги, идёт искать того, кто стал бы для неё «ведущим». Вспоминай основной закон, по поводу изучения которого ты здесь находишься.

Дима ничего не ответил, тяжело поднимаясь с колен. Но задумался над нравоучением. После минутной паузы он пришёл к выводу: «Женщина может простить всё, кроме отсутствия внимания. А внимание и чрезмерная предупредительность – вещи разные».

– Молодец, – с нескрываемым удивлением похвалила его училка, – начинаешь вникать в суть.

«Вот только я не совсем понимаю, как я должен умудриться понравиться каждой и при этом не нанести душевные раны единственной?»

Джи молчала, но своей дурашливой мимикой демонстративно подзуживала, вынуждая ученика ответить на поставленный вопрос самостоятельно. Решение пришло словно озарение: «Я могу нравиться и при этом их игнорировать, обделяя вниманием. Находясь в роли «ведущего», я просто обязан это делать. Как бы ни соблазняли внешние обстоятельства, внутренний «ведущий» легко пройдёт мимо. Вместе с тем, уделяя внимание единственной, я не дам даже повода ей усомниться в себе».

– Браво, – похлопала маленькой ладошкой по его заросшей грудине Джи, – ты всё больше начинаешь мне нравиться. Хорошо. Иди пожуй чего-нибудь. А то твоя зазноба уже в проёме вся извелась, махая всеми конечностями и приглашая на прокорм. А я пройдусь по селению. Похулиганю по старой памяти, а то с тобой совсем соскучилась по разврату.

Она звонко взвизгнула и, потирая руки, двинулась в ближайшую соседнюю нору. Диму даже покоробило, то ли от ультразвука её визга, то ли от предчувствия того, что там сейчас начнётся.

Глава 5. Локация 1. Окружение – это не всё, что вокруг, а только то, что до тебя доходит.

Утро следующего дня для Димы ознаменовалось очередным стрессом. Обновив огонь в очаге, он вылез из норы, умываясь на ходу слезами от едкого дыма, в котором успел прокоптиться, пока раздувал жалкий костерок. Но это не испортило хорошего настроения от того, что выспался. Он прищурился слепящему солнцу. Но торжественно-весёлое «та-та-та-там» от вездесущей Джи его резко напрягло, и рыжий, припав к земле с опаской осмотрелся.

На огораживающем двор земляном заборчике сидели две самки, а над ними, широко раскинув руки, висела в воздухе уже конкретно осточертевшая белобрысая «недообезьянка». И выражение её мордашки Диме сразу не понравилось. Джи откровенно ликовала, а это было не к добру.

Он присмотрелся к ранним гостьям, явно ожидавшим именно его выхода. Одна оказалась запредельно старая, а вторая – совсем молоденькая. И обе были худыми до безобразия, будто первую давно перестали кормить, а вторую в этой жизни ещё и не начинали.

«Из какого модельного агентства ты их сюда притащила?» – мысленно поинтересовался ученик.

– Ни из какого, – воскликнула Джи, – они сами притащились. Это У-у, – показала она на бабушку в виде сморщенного урюка, – а это типа её дочь Уаух, – представила белобрысая малолетку-недокормыша, – прошу любить и жаловать.

«И на кой они мне?» – продолжал недоумевать Дима.

Тем временем пожилая гостья, скорчив жалостливую рожу «подземно-перехо́дной» попрошайки, раздвинула трясущиеся мослы́ коленок и, оттянув отвисшие половые губы, принялась мастурбировать, изображая игру на балалайке.

Скосила белёсые глаза на рядом сидящую молодку, что с нескрываемым любопытством, разинув рот, разглядывала Диму. Ткнула её острозаточенным локтем, выводя из созерцания. И та, в отличие от выжившей из ума старой кошёлки, занялась беспутством, как и подобает, с подростковым задором, явно получая удовольствие от непотребства.

«Ты что творишь?» – мысленно прорычал Дима, мгновенно побагровев.

Но накинуться в праведном гневе на Джи не дала Афа, подкравшаяся из-за спины. Повиснув на его руке и выпятив губы в трубочку, она принялась издавать жалостные звуки, как бы упрашивая и тем самым показывая, что она с ними заодно.

«Это ещё что?» – ещё больше распалился Дима. – «Афа упрашивает меня заняться с этой парочкой некрофилией с педофилией?»

Его негодованию не было предела. Всё в нём клокотало и бурлило, как в жерле вулкана, но произвести извержение вновь не дала супружница. Перестав виснуть на руке, она ловко вскарабкалась на шею, умудряясь при этом что-то жалостливо выпрашивать плаксивыми звуками, которых Дима не понимал.

Он пытался отцепить от себя супружницу, но та, как и положено обезьянке, оказалась на удивление цепкой. Наконец, устав бороться с женой, он глубоко вздохнул и, грозно уставившись на Джи, мысленно потребовал: «Объясни».

– А что тут объяснять? – наигранно удивилась белобрысая. – У-у и Афа – старые подруги по несчастью. Обе давно живут без самцов, и до появления тебя были одной семьёй. Подруги, уже давно плюнув на неустроенную личную жизнь, на пару занимались в селении тем, что подбирали детей-сирот. И тут ты, такой ничейный, осчастливил одну из них. Вот Афа и просит тебя разделить счастье с её подругой. Ну или хотя бы взять их совместных детей на прокорм. Хотя она и так им всё своё мясо перетаскала.

Дима, выслушав, долго раздумывать не стал. Ему показалось это очень по-человечески. Место в норе действительно много, да и охотник он уже знатный, как он, не без гордости о себе возомнил. И он согласился, абсолютно забыв, зачем он здесь находится.

После недолгого ликования самки куда-то унеслись, а Дима неожиданно по-хозяйски призадумался, вообразив в одночасье себя отцом семейства. И на охоту надо бы сходить, припасы пополнить и двор самым настоящим забором огородить, непонятно зачем. И даже прикинул, что неплохо бы было вместо норы в земле дом деревянный поставить. Но как подумал, так и отмахнулся от этой идеи. Всё равно не знал, как эти дома строятся. Но на будущее, может быть, может быть…

Самки вернулись быстро. Даже помечтать Диме не дали как следует, потому что грёзы разом улетучились, когда увидел, на что согласился. Афа и У-у привели и принесли с собой аж восемь детёнышей разного возраста, мал мала меньше. И всё «хозяйское будущее» из него как-то сразу улетучилось.

В норе начался полный кавардак. Пополнение принялось обживаться, отчего у него сразу возникло стойкое необоримое желание сбежать куда-нибудь, например на охоту. Что он тут же и сделал, выскочив из норы, на ходу хватая оружие и наматывая на плечо новые верёвки.

Джи, естественно, увязалась следом, но неожиданно всю дорогу до места их охоты двигалась молча, абсолютно не вмешиваясь в мыслительный процесс ученика, отчего тот даже и забыл, что наставница слышит его думы. Только дойдя до вырытой на звериной тропе ямки, где был изловлен кабан, и начав обустраивать новую ловушку, она впервые заговорила, подсказывая. И Дима, завязывая верёвки к деревьям, неожиданно поймал себя на мысли, что белобрысая сволочь подозрительно немногословна сегодня.

Памятуя о недочётах с первой ловушкой и кабаньем балете, охотник усовершенствовал новую западню, использовав на этот раз два дерева на растяжку вместо одного. По его прикидке, это позволит не только зафиксировать жертву, но и оторвать её от земли, сделав более беспомощной.

Удивительно, но все помыслы были связаны не с тем, а заявится ли зверь вообще, а с тем, как он с ним будет расправляться. Дима даже не сомневался, что добыча придёт почти сразу, как только смастерит и подготовит орудие ловли. Так оно и случилось. Вот только зверь на этот раз оказался не тот, кого ожидал охотник. Вместо сытной свинины из джунглей показался… лев.

Грозный хищник вышел. Посмотрел на глупый корм, раскидывающий прелую листву на тропе, и грозно ры́кнул. Этого вполне хватило охотнику, чтобы перестать дышать, выронить из рук оружие и обделаться от страха. Правда, только по-маленькому, смочив жалкой струйкой толстый слой листвы у ног. Ну и сами ноги сполоснул заодно.

Дима в одночасье понял, почему эту кошку называют царём зверей. Ему, оказывается, даже охотиться не надо, как прочим. Подошёл, ры́кнул, парализовал, поел, пока тёплое, и пошёл дальше гулять и размножаться. Ну чем не Царское Величество.

Всё дело оказалось не в силе львиного рыка. Он был не оглушающий. Но, мать его, настолько ужасающий, что любая жертва от страха просто теряет способность что-либо делать, кроме расслабления органов выделения всего, что можно. Дима оказался физиологически нормальной полуобезьяной и отреагировал на душераздирающий рык вполне естественно.

Тем не менее царь зверей не пошёл к остолбеневшей жертве вразвалочку, а ленивыми прыжками допрыгал и так же, как и кабан, угодил в ловушку передними лапами. Палочки под его весом хрустнули, деревья взметнулись, выпрямляясь, и петли, мёртвой хваткой вцепившись в массивные лапы, задрали хищника в воздух.

Он оказался в некоторой точке равновесия у самой земли, отчего принялся прыгать, словно на батуте. Всякий раз, когда задние лапы касались тропы, лев сразу подпрыгивал, стараясь выскочить из ловушки.

Рёв в джунглях стоял такой, что зверьё, наверное, за километр в обморок попа́дало. Макаки с деревьев посыпались, подобно переспелым яблокам. Собирай – не хочу.

Охотник хоть и не относил себя к макакам, но отставать от братьев меньших не стал. Он мягко завалился на траву расслабленным кулём, распластавшись на спине, и изобразил звёздочку с расфуфыренными лучами.

Джи, дрянь адская, вместо того чтобы оказать первую помощь пострадавшему, как дитя малое, во всю развлекалась с попавшей ей в руки кисой. Ухватив бедное животное за хвост, она принялась помогать ему раскачиваться, всякий раз дёргая вниз, когда тот устремлялся вверх. Белобрысая верещала от удовольствия, пожалуй, громче, чем охеревший от всего этого лев.

Именно её смех и сделал своё чёрное дело. Дима, находясь в полном беспамятстве, поднялся, словно киношный зомби. Затормо́женно подобрал копьё. Подошёл со спины к развлекающейся парочке. Несколько прыжков понаблюдал, уставившись на оттянутый хвост, и выйдя из-за спины Джи, на очередном львином подпрыгивании вонзил острозаточенную палку точно ему в задний проход. Даже шкуры не попортил. А когда зверь, пройдя верхнюю точку экстремума в своём колебательном процессе, отправился вниз, то тупо насадился на кол по самые уши.

Душераздирающий рёв льва и истеричный смех ангельской садистки оборвались одновременно. Киса умерла, даже не дёрнувшись. Джи пребывала в шоке. Многое она повидала, но такого изуверского способа убийства зверя в Суккубской памяти не значилось. Это был уже перебор.

Лев по весу раза в два превосходил кабанчика, поэтому, таща его на волокуше, Диме даже несколько раз пришлось останавливаться, чтобы передохнуть. Копьё из задницы вынимать не стал. Побрезговал.

Джи уже по традиции ехала верхом на добыче, а когда рыжий миновал общественный туалет поселения и вышел на неровный строй ощетинившихся копьями гомо-дебилов, даже «затамкала» бравурный марш, размахивая ручками, как заправский дирижёр.

Рыжий на этот раз даже не стал останавливаться, а пропёр добычу через расступившийся строй с видом обыденности. Тем не менее заметил, что некоторые из аборигенов от вида льва на палочке приходили в буйное расстройство психики.

Когда он уже протащился через весь строй, толпа за спиной взревела футбольной трибуной, словно там гол забили. Как из-под земли материализовались самочки с визгливым потомством. А на полпути на него накинулось собственное, резко увеличившееся семейство, что в состоянии всеобщего ликования помогло дотащить добычу до огороженной придомовой территории.

Затащив тушу во двор, Дима устало скинул с себя верёвки. Оглянулся и пристально осмотрел жителей поселения. У его норы́ собрались практически все, от ма́ла до велика, чуть ли не в полном составе. Мужские особи с нескрываемым страхом рассматривали труп льва. Женские – с восхищением. Причём в большей степени восхищались охотником, а не насаженной на копьё страшной кошкой.

Памятуя об основном инстинкте, Дима не без гордости отметил, что очередным героическим поступком вознёс свою значимость в их глазах чуть ли не до небес. Тут же подумав, что, если так и дальше пойдёт, то в скором времени надо будет привыкать к режиму Бога, ибо тут поголовно на него начнут молиться. Но вездесущая Джи не была бы Суккубой, если бы морально не подгадила.

– Возвышенный поступок – это всего лишь деяние, поднимающее тебя в глазах окружения, – наставительно постаралась она опустить ученика на грешную землю. – Оно не возносит над себе подобными, а лишь делает достойным этого.

«Достойность – это и есть возвышение. Посмотри на них. Ты же тоже можешь чувствовать их эмоции».

Училка ничего не ответила, но очень нехорошо скосила прищуренные глазки на непомерно задравшего чувство собственной важности ученика. И то, что наставница не смогла донести до него словами, тут же исправила обстоятельствами.

Восхищённая толпа расступилась, и, не спрашивая хозяйского разрешения, прямо через забор на частную территорию запрыгнули четыре гомо-дебила из личного окружения вождя. Не сказав ни «здрасьте», ни «до свиданья», сделав морды кирпичом, самым наглым образом схватили добычу за четыре лапы и куда-то потащили.

Дима аж офигел от их наглости и, недолго думая, схватил первое, что попало под руки. Это оказался лук. И в порыве негодования практически в упор всадил обожжённую стрелу в накаченную задницу одному из «несунов».

Инъекцию от наглости произвёл по всем правилам уколопроставления. Точно в верхнюю четверть ягодицы. Полеченный таким образом вор бросил ношу и, дико замычав, умудрился обеими руками схватиться за рану. Пока ничего не понимающие подельники смотрели на него, как на идиота, Дима подхватил с земли ещё одну стреловую инъекцию и, не целясь, прописал вакцинацию от наглости ещё одному.

Тот тоже резко завязал с воровством, взвизгнул и упал вперёд, аккурат поперёк земляного вала, выпятив голую жопу кверху с торчащей стрелой. Вакцинированный замер, вроде даже потеряв сознание, видимо, от стыда за содеянное.

Оставшаяся парочка, поняв, что их всех бессовестно убивают, бросила отобранное по праву сильного и, издавая нечленораздельные вопли, кинулась жаловаться вождю на произвол чужака, поступающего с их филейными частями не по обезьяньим понятиям. Первый подстреленный, продолжая держаться за раненую ягодицу, издавая стон мученика, заковылял следом. Второй так и остался лежать кверху задом на заборе.

Вождя долго ждать не пришлось. Как и всегда, когда дело касается того, что власть считает своим просто потому, что так считает, местный царь заявился чуть ли не бегом и сразу со всеми «придворными». Дима ещё издали насчитал двенадцать мордоворотов с пиками и приготовился. У ног осталось лишь три снаряда.

Он поднял стрелы, зажав их в зубах. Не спеша подошёл к раненому и вырвал из его зада четвёртую, заряжая лук. Раненый боец, жалостно постанывая, перевалился за земляной забор и на четвереньках, подтягивая за собой ногу, пополз умирать на руки хозяину.

Толстопуз, остановившись примерно за двадцать шагов, испепеляющим взглядом уставился на бунтовщика, с прищуром стараясь рассмотреть, что это он держит в руке, и соображая, насколько это для него опасно. Дима, поняв, чем тот заинтересовался, решил усугубить его настороженность.

В стороне от входа в землянку росла старая пальма, которую он использовал в тренировках в стрельбе из лука. Дима решил продемонстрировать всю силу дальнобойного оружия в показательных выступлениях. Он поднял лук со стрелой над головой, как бы говоря вожаку: «Смотри!» – и, натянув тетиву выстрелил.

Откуда ни возьмись, наперерез летящему снаряду из лопухов выпорхнул жёлто-зелёный попугай величиной с курицу. Стрела, пронзив птицу, пригвоздила летуна к пальме, из-за которой тут же высунулась мордочка Джи, и, жестом дёрнув паровозный гудок, издала победное: «Ес».

Стрелок от такого цирка сам обалдел. Грудная клетка Димы вздулась так, будто пацан лет пять безвылазно в качалке просидел на анаболиках и теперь ему грудные мышцы девать некуда. Да, самцовый рельеф класса альфа качается зазнайством мгновенно, в отличие от железа с тренажёрами.

Рыжий в приступе звёздной болезни осмотрел фанатов, пребывающих в ступоре. Медленно крутанувшись, остановил покровительствующий взгляд на Афе и небрежным кивком выдал команду своей самке: «Фас».

Супруга, купающаяся в лучах славы её самца, без промедления кинулась выполнять повеление, но, боясь отчего-то прикасаться к самой стреле, натужно выдрала её из ствола, держась исключительно за тушку птицы.

Вожак тоже по достоинству оценил эффектную демонстрацию силы, но, будучи самоназначенным лидером этого обезьянника, отступить и тем самым передать бразды правления этому выскочке ну никак не мог. Вкусивший власть – подвластным свиньям не товарищ. И в деле доминантности однажды высунувшийся, обратно ни в какую не засовывается.

Он считался в стае не только самым пузатым, потому что лучше всех питался, но и самым хитроумным. По крайней мере, он был о себе именно такого мнения. А раз так, то попытался решить конфликт дипломатическим путём, то есть обманом.

Главарь резко сменил гнев на милость. Он уже не размахивал копьём типа «всех убью, а кого не убью – до дуршлага заты́каю», а использовал его как посох патриарха. Вождь миролюбиво и расслабленно направился к чужаку. Рыжий опустил лук, но разряжать не стал, ожидая, как и положено в подобных киношных сценах, отборной пакости.

Глава поселения подошёл вплотную к земляному забору. Сопровождение на такой смелый шаг не решилось, остановившись поодаль. Пузан осмотрел лежащего у ног охотника льва и, мило улыбаясь, сначала ткнул пальцем в трофей, а затем указал на себя, как бы говоря: «Дай мне его по-хорошему». И тут же мимикой добавил: «Ну очень надо».

У Димы моментально созрела идея, как можно разрулить данный конфликт с коммерческой для себя выгодой. Улыбнувшись в ответ, он одобрительно кивнул, соглашаясь, но тут же добавил на пальцах, казалось бы, ничего не значащие условия, мол, я тебе льва, а ты мне мяса макак пожрать на всю мою ораву. Так сказать, честный обмен по живому весу.

Вождь сначала растерялся, не понимая, чего хочет за льва чужак. А когда сообразил, принялся торговаться, будучи уверенным, что непременно облапошит лоха. Ведь он – вождь. Ведь он – хитрый.

Уже через пять минут дипломатические переговоры превратились в самый настоящий восточный базар с театральной жестикуляцией, подкреплённой «клятвами мамами» в обязательном порядке. Но, как и всегда бывает, когда схлёстываются пройдохи одной весовой категории, взаимно проиграв, оба остались довольны своими победами. Вождь получил льва, а Дима – мясо четырёх макак, притом уже ободранных и разделанных.

Его женщины были в восторге. Они, как и он, оказались не кошатницами и понятия не имели, как готовятся львы. А вот это мясо было им знакомо, и поэтому, не соблюдая никакой санитарии при приготовлении пищи, прямо волоком по земле потащили тушки в нору.

Попада́нец хотел было возмутиться на уровне рьяного инспектора санэпиднадзора, но тут же, уверив себя, что поварихи таким нетрадиционным способом лишь добавляют специи в мясо, успокоился.

День прошёл на сытый желудок. А что ещё надо для счастья? Обожравшийся Дима сидел на подстилке у входа и, щурясь, как кот, отдыхал от забот, слегка подрёмывая. Даже вечно прилипчивая Джи его не домогалась, пропав куда-то после торгов, в которых принимала участие, между прочим, за две стороны.

Дима даже не сразу сообразил, как это у неё получилось. Но, вспомнив, с каких краёв это «милое» создание, успокоился, убедив себя, что эта адская дрянь может в собственном мире творить абсолютно всё. Особенно если это касается её развлечения. Только когда в джунглях «выключили» солнце, а именно так здесь наступала ночь, напрочь игнорируя понятие «вечер», Дима, находясь в полусонном состоянии, отправился спать.

В норе уже все угомонились. Домашний очаг догорал, превратившись в ночник. В его персональном углу был свежий настил, на котором он благополучно устроился, собираясь как следует отдохнуть от напряжённого дня. Но не тут-то было. Не успел Дима расслабиться, как ему под бок пристроилось женское туловище. Странно пофыркивая и чуть ли не мурлыча, как кошка, оно принялось нагло захватывать спальную территорию.

Сна, как и не было. Дима понял, что это не Афа, а старушка У-у решила отблагодарить его своей безотказностью. Вот только он не оценил её податливую жертвенность. Рыжий резко сел, но тут же наткнулся взглядом на вездесущую Джи, в одно мгновение поняв: всё, что сегодня произошло, – это подстава. Поэтому мысленно спросил: «Ты хочешь сказать, что я должен буду собрать все отбросы и, вылезая из кожи вон, всю эту погань удовлетворять?»

– Расслабься, – притушила его эмоциональный крик потусторонняя сущность, – ты здесь на учёбе, а не на «трах-тибидох» полигоне. И занимаешься не обезьяньим сексом, а познаёшь изначальную природу женщины.

«И что я должен познать с этой старухой?» – не унимался ученик. – «Да меня сейчас стошнит от одной её вони. Как я должен буду «окунуться в её чувства», если кроме омерзения у меня других ассоциаций не возникает?»

На что Джи, в отличие от импульсивного ученика, спокойно и назидательно проговорила:

– Женщины с заниженной самооценкой, такие как Афа и У-у, считающие себя непривлекательными, не придают особого значения сексу. Для них желание создать семью, иметь детей и просто боязнь одиночества превыше.

«Ну создал я им семью. Что им ещё от меня нужно? Зачем же она ко мне в постель лезет? Мы же с тобой прекрасно понимаем, что старая кошёлка разлеглась тут не просто так».

– Запомни, дебил, – грозным ангельским тоном одёрнула его Суккуба. – Как бы женщина ни выглядела снаружи, внутри она всегда остаётся женщиной. И раз ты её приблизил, то просто обязан дать то, что она хочет. Отказом ты её обидишь, а обижать женщину и тем более в интиме я тебе не советую.

«Уууу», – негодующе провыл ученик, грубо хватая развалившуюся старую обезьяну за дряблую кожу живота и заросли лобка.

На что не ожидающая такого порывистого проявления страсти У-у вздрогнула и засопела.

– Наощупь в темноте все женщины секси, – подмигнув, с улыбкой подколола его Джи уже обычным голосом. – А я по ходу дела расскажу одну поучительную историю.

Дима, с которого ангел сбил спесь, обречённо выдохнул и принялся наощупь определять, где у старухи что ещё осталось от женщины.

– Была в истории человеческой цивилизации такая неординарная личность, как Бенджамин Франклин, – начала рассказ Джи. – Слышал о таком?

«Слышал. Какой-то там по счёту президент Америки».

– Дебил. Франклин никогда не был президентом. Он был крупный политик, дипломат, государственный деятель, учёный, писатель, изобретатель, но он никогда не был президентом. Хотя его портрет и зафиксирован пожизненно на стодолларовой купюре. Так вот, этот деятель имел обыкновение заниматься постельными утехами исключительно со старушками. Ревностный защитник института брака, в любовницы выбирал женщин на тридцать, а то и сорок лет старше себя.

«Извращенец», – скривился Дима.

– Бенджамин был мужик умный и не зацикленный на комплексах, в отличие от тебя. А комплексы в нашем деле – вещь недопустимая. Поэтому будем их в тебе ликвидировать. Американец правильно полагал, что у девочек в возрасте больше опыта. А самое главное – они лучше хранят тайны и не вызывают у окружения подозрения в прелюбодеянии. Что же касается их орудия любви – ни один член по ощущениям не отличит молодое влагалище от старого. Оно у всех женщин, за редким исключением, устроено одинаково.

«Конечно. У этой оно дряблое и мягкое», – возмутился Дима.

– Любое явление нейтрально. Позитивную или негативную окраску оно приобретает только благодаря отношению к нему. Ты идёшь по раскалённой пустыне и костеришь жару последними словами. А дойдя до дома, заваливаешься в баню, где температура значительно выше природной песочницы, и получаешь кайф. Явление жары одно и то же, а отношение к нему разное. Отсюда и разное восприятие. Так же и здесь. Можно думать о дряблости и противной мягкости, а можно о нежности и трепетной податливости.

Очаг потух, и Дима, увлёкшись в полной темноте тактильным изучением особи противоположного пола, уже входя в раж, сопел, как и У-у, с удивлением купаясь в новых для себя эмоциях партнёрши.

«Это что же получается? – удивился он. – Я к каждой должен буду персонально подстраиваться?»

– Привыкнув к одной и соблазняясь на новую, ты теряешь то, что возбуждало раньше, и поэтому обречён заново привыкать.

«Женщина с новым мужчиной тоже учится заново получать удовольствие?»

– Нет, – обломала его скоропалительные выводы Джи. – В этом отношении она качественно отличается. Мужчина может получить оргазм с любой женщиной. Ему, в принципе, без разницы, в кого совать, тем более, когда темно и ничего не видно. А вот для женщины всё сложнее. Ни один мужчина НЕ МОЖЕТ довести женщину до оргазма по определению. Он способен лишь помочь ей получить его самостоятельно.

Дима, к этому времени уже достаточно изучив особенности анатомии старушки, доведя себя до состояния «невтерпёж» с мыслью: «Да ладно, всё потом», полез на самку помогать ей в получении удовольствия.

Глава 6. Локация 1. Жизнь подобна поездке по скоростной трассе, где стоит только задуматься о высоком, как ты уже в чьей-то заднице.

Сон как рукой сняло. И Дима, выбравшись из норы побитой собакой, улёгся на покатую стену норы и, задрав голову, уставился на звёздный купол. Красота ночного неба завораживала. Такого сплошного ковра небесных светил он не видел ещё никогда в жизни. Даже находясь здесь уже достаточно долгое время, как-то ни разу не получалось полюбоваться ночным небом.

Всё у него тут как-то не по-человечески. Когда подходило время к «выключению» солнца, он уже был высушен, как сухофрукты, этим обезьяньим цирком. Ни то, что в родном мире, когда в это время суток «жизнь» у него только начиналась, особенно с пятницы. Здесь же наступление ночи проходило в постоянном процессе изучения женской первоприроды на одной и той же особи обезьяньей наружности, с последующей потерей сознания в виде крепкого сна. Притом даже без сновидений.

И вот сегодня впервые поменял особь для исследования и так же впервые не уснул, а вышел в ночь подышать. Почему-то сразу вспомнилась Москва. Почему? Да, наверное, по ассоциации с орущими вокруг джунглями. Местные дебри, подобно столице, тоже по ночам не спали. Это во-первых. А во-вторых, в джунглях в тёмное время суток постоянно кто-то кого-то жрал с визгом и воплями. И это тоже почему-то напомнило милый-премилый мегаполис.

Удобно устроившись на завалинке и размышляя на заумные темы межполовых отношений, он так увлёкся, что не сразу обратил внимание в общем ночном гомоне на подозрительный шум во дворе. А когда заметил источник, то медленно стёк со склона и по-пластунски пополз к старой пальме, где у него была обустроена оружейка.

Тут, как по заказу, из-за кромки чёрных джунглей, чётко очерченных звёздным небосклоном, показалась луна. Неполная, но в большей своей части. Двор посветлел, вырисовывая две тёмные фигуры, сидящие на корточках. Они с шипением о чём-то махали руками, в которых по контурам узнавались деревянные ножи. Эти деревяшки не резали, но зато кололи изумительно.

«Оба на!» – подумал хозяин дома, нащупывая лук со стрелами. – «Вот тебе и обезьяны. До чего хорошего ещё не додумались, а пакостное из них так и прёт. Это что, они меня убивать пришли? Ай да вождь. Ай да сукин сын».

Помахав некоторое время в жестах переругивания, обе фигуры замерли, распластавшись на земле, видимо, поняв, что вышедшая луна их демаскирует. Но, убедившись в своём полном инкогнито, синхронно поползли к входу в Димино жилище, где разделились. Один встал на четвереньки у входа, типа на шухере, а второй змеёй вполз внутрь.

И тут рыжего запоздало перекосило от ярости. До него только сейчас дошло, какую глупость он совершил, решив не кидаться сразу на подосланных убийц, а понаблюдать за ними. Интересно ему, видите ли, стало, что они станут делать, когда его не обнаружат. Дима с ужасом осознал, что в норе остались две взрослые самки и куча детей, которых эти твари уж точно жалеть не станут. А если вождь им поставил задачу не просто убрать политического конкурента, а вырезать всё его семейство? То, что операцией заказного убийства руководит толстопуз, Дима даже не сомневался.

Рыжий хотел было задуматься: «Что делать?», но нахлынувшее гормональное озверение решило эту дилемму без участия интеллекта. Резко натянутый лук, стрела, нацеленная в голову стоящего на корточках наёмника, и последующий приглушённый сиплый рык гомо-дебила разорвал замершую в статичности ночную картинку, превратив её в хаотично замелькавшее действо.

Выпущенный снаряд попал в шею лазутчику. Причём точно в гортань, пробив насквозь и награждая урода оригинальным шейным украшением в виде галстука-бабочки. Вместо того чтобы упасть замертво, раненый принялся изображать курицу без головы, хаотично мечась по огороженному двору, продолжая при этом сипеть.

Разъярённый защитник собственности вложил в лук вторую стрелу и ринулся в дом, не отдавая себе отчёта, как он воспользуется луком в полной темноте замкнутого пространства и притом практически лицом к лицу с убийцей. Но он тогда даже не задумался об этом. Этого и не понадобилось.

Второй убийца вылетел из норы орудийным снарядом, сметая всё на своём пути и опрокидывая Диму у самого входа. Живая болванка задела его вскользь, лишь сломав вставленную в лук стрелу. Хотя рыжий и брякнулся на задницу, но скорее от неожиданности, чем от столкновения.

Пролетевший через двор обезьян отшвырнул безголово бегающего и, сиганув через забор подобно бегуну с препятствиями, кинулся к поселковому костру. Дима, находясь в неописуемом бешенстве, ринулся вдогонку, но потерял время на поиск выпавших стрел, хватая, сколько нашёл. Под руку попало только две.

В тот момент он абсолютно не понимал, куда бежит, зачем. Его тушкой руководило то же самое чувство: «Убью!», как и в первый день пребывания в этом мире, когда он попытался грохнуть Джи за подставу. Только если на той поляне, набегавшись, разъярённый душегуб выдохся, заблудился и сдулся, то сейчас блудить было негде. Улепётывающая цель виднелась отчётливо в свете луны, что не давало успокоиться.

Вот только добежав до поселкового очага, ситуация резко изменилась. К свету ночного светила добавилось искусственное освещение костра, а к убийце – свора вооружённых соплеменников, среди которой нарисовался и сам вождь. Пузан противно скалился, почёсывая беременную выпуклость, видимо решив, что на ловца и зверь бежит. Только зря он подумал так плохо про представителя своего далёкого будущего. Безбашенность с беспредельностью и в Димином мире цвела пышными кустами.

Не задумываясь о последствиях, да по большому счёту в тот момент вообще ни о чём не думая, взбешённый чужак схватил одну стрелу в зубы. Вторую наложил на тетиву и, не целясь, всадил снаряд прямо в глаз пузатому говнюку. А когда добежал до деморализованной группы гомо-дебилов, то ещё с разгона припечатал пяткой умершего, но не собирающегося почему-то падать в надутое пузо. В результате таранного удара жирдяй наконец с грохотом рухнул на землю.

Даже после этого внутренний «озверин» не отпустил мстителя. Продолжая сжимать стрелу в зубах, он перехватил лук как дубину, скорчив устрашающе злобную физиономию и приняв стойку типа «Сколько я зарезал, сколько перерезал», он взревел душераздирающим «Ыыыы».

Бывшее окружение местного царька, быстренько политически «переобувшись», плюхнулось на землю, свернувшись на бочок в позе эмбрионов, тем самым однозначно приняв законность смены власти и в усечённом варианте присягая на верность очередному правителю. И только после этого Дима начал приходить в себя, расфокусированно оглядывая место государственного переворота.

– Ну ты, пацан, даёшь, – тут же хохотнула непонятно откуда взявшаяся Джи, разглядывая безжизненную тушку бывшего вождя со стрелой в глазу. – Прямо по головам во власть прёшь. И что теперь будешь делать?

«Ты меня спрашиваешь?» – мысленно удивился растерянный ученик.

– А кого же?

«Это я хочу тебя спросить: что же мне теперь делать? Я не умею править обезьянами. И не обезьянами тоже».

– А на кой тогда вождя грохнул?

Но Дима, уже окончательно пришедший в себя от охватившего его зверства, в очередной раз резко поменял настроение. Он постарался взять себя в руки, хотя и руки, и ноги потрясывало. Задумался, стараясь даже выглядеть умным, и мысленно ответил: «Так сложились обстоятельства. Он хотел меня убить. И если бы не я его, так он меня. Я своим авторитетом слишком сильно мешал ему править».

– Логично, – отрешённо согласилась Джи. – Вот только если бы он убил тебя, то ты бы просто начал всё сначала, уже имея опыт и багаж определённых знаний. Я, в принципе, на это и рассчитывала. Прогнать тебя пяток раз через поляну для закрепления материала, а на шестой попробовать экзаменовать. Но ты мне весь педагогический план сорвал. Вот что теперь с тобой делать?

«Понять и простить», – автоматически вспомнилось неадекватному ученику.

– Не умею я прощать, дебил. Я об этом уже говорила. Ладно. Избавляйся от трупа и принимай царские дела. Там видно будет.

Вот и настало для Димочки сказочное «Кукареку, царствуй, лёжа на боку». Хотя, по правде сказать, царствование проходило скорее боком. Первую политическую технологию по управлению собственным микрогосударством он применил сразу, ещё находясь над поверженным вождём и принимая от его бывшего окружения верноподданнические заверения своей преданности позами безоговорочного подчинения.

Причём они сами рыжего на это натолкнули своей запуганностью. Дима тут же вспомнил народную мудрость: боятся – значит, уважают. Поэтому первое время так и ходил по стойбищу, запугивая всех своей зверской рожей. Ну, по крайней мере, такой, какую был способен состроить на своей рыжей морде.

Вторую политтехнологию «Разделяй и властвуй» новому вождю пришлось применить уже на следующий день, когда из-за него подрались два гарема: бывшего вождя и его собственный, выступивший в количестве почему-то трёх представительниц. К его Афе и У-у неожиданно примкнула Уаух, хотя он никоим образом не объявлял эту малолетку своей очередной женой. Даже намёка не давал.

Как оказалось, Дима благодаря вооружённому перевороту не только заполучил власть, но и всё имущество бывшего вождя. Вот в число перепавшего ему добра и входила троица молодых и самых соблазнительных самок обезьяньего поселения. Жирдяй плохого не держал. А как какая надоедала, просто и безоговорочно разводился пинком под зад, заменяя бывшую в употреблении очередной подросшей для этого дела симпатичной особью.

Молодой и борзый гарем бывшего правителя, привыкший жить за счёт властителя в своё удовольствие, буквально мёртвой хваткой вцепился в нового главу стада, не желая упускать возможность продолжения красивой жизни. Они считали себя законной добычей победителя и насмерть встали за свои права и несвободы.

Когда как старый гарем рыжего давил на другую сторону обезьяньего закона, доказывая на очень шумной разборке шести самок свою исконную привилегированность. Афа с двумя родственницами по мужу с предельно децибе́льным визгом доходчиво вдалбливала молоденьким прошмандо́вкам, что семейный закон куда законней их «шалавых хотелок». Дело дошло до выцарапывания бесстыжих глаз с обеих сторон.

Когда источник раздора попытался успокоить конфликтующие группировки, мол, девочки, не ссорьтесь, то огрёб от всех шестерых сразу. Только получив множественные ранения от их ногтей, глава поселения взбесился не на шутку.

Он, грубо расшвыряв дерущихся в разные стороны, разогнал самок по норам, лишний раз продемонстрировав обезьяним подданным, устроившимся вокруг, как на трибунах стадиона, кто тут главный пуп их земли. И что будет с теми, кто ещё примется за него драться без соответствующей лицензии.

Дима не придумал ничего лучше, как определить для обоих гаремов график своего солнцеподобного посещения. Одну ночь рыжий царь проводил, так сказать, на службе во дворце правителя, выдавая разврат сразу с тремя молодыми и горячими сотрудницами административного офиса за служебные обязанности.

Следующую ночь проводил дома, отдыхая от трудов праведных на благо общества, в кругу семьи, целомудренно ночуя при этом только с одной. Кому из них согревать ночью мужа в постели, определяла только Афа, как главная жена. Хотя У-у в список уже и не лезла, подарив эту награду родственницам.

Жизнь попаданца превратилась в рай. Он всё чаще начинал подумывать, а не бросить ли ему это ни в одно место не упёршееся обучение и, провалив все экзамены, остаться здесь жить до скончания века. Вот только адское создание в лице Джи такое положение дел явно не устраивало.

В одну из прекрасных ночей, посвящённых работе в царском офисе, когда измождённый трудами правитель задремал до утра на мягкой подстилке, его во всех отношениях заслуженный отдых был неожиданно прерван. Не открывая глаз и находясь в неге, Дима повернулся на бочок, тихо хрюкнув, намереваясь продолжить отдых. Но ненавистный голос Суккубы его безжалостно прервал.

– Может, ты всё-таки обратишь на нас своё драгоценное внимание? – проурчала она милой киской, а потом как рявкнет. – Или мне заорать надо!

Подъём произвёл салабоном по тревоге по случаю уже нанесённого ядерного удара по тумбочке дневального. Вскочил на четыре конечности и замер. В светло-сером «ничего» он мгновенно почувствовал себя самим собой, настоящим. Хотя был одет, как последняя обезьяна, то есть стоял в звериной позе абсолютно голым.

Продолжая прибывать в статичной позе, обернулся в сторону громкоговорителя и уронил челюсть. Перед ним на роскошном троне восседал чёрный латексный ангел со светящимся ликом в виде молодой, но очень несимпатичной для Димы девушки с красной чёлкой, поблёскивая загогулиной на лбу. Вид бестии был крайне недовольный. И это ещё мягко сказано.

Суккуба, поняв, что жалкое ничтожество опознало властительницу его судьбы и по совместительству преподавателя извращённых наук, откинулась на спинку трона и леденящим душу голосом потребовала:

– Выкладывай.

Дима спросонок с недоумением осмотрел себя в поисках карманов, но, не найдя таковых, поинтересовался:

– Чего выкладывать? Я ничего не брал.

– Дебил, – рявкнул ангел, вскакивая на ноги, создавая при этом воздушную ударную волну, которая вновь уронила ученика набок и метра два протащила по отсутствующему полу. – Ты где, по-твоему, находишься? В своём обезьяннике?

Дима, то ли оглушённый рёвом ангельской сущности, то ли деморализованный сверхъестественным ударом, вяло принял сидячее положение, пошатываясь, будто штормило. Потряс головой. После чего медленно огляделся, стараясь собраться с мыслями.

Вокруг тускло подсвечивалось пространство без верха и низа. Молодой человек не знал, что это за место, и тем более не имел представления, как это всё называется. С одной стороны, для успокоения он принялся лихорадочно соображать, как бы это всё обозвать. С другой – старался осознать, чего ей от него надо. Параллельно молясь, чтобы она больше не орала.

– Дебил, – жалобно проскулила Суккуба, чуть не плача, бухаясь на трон. – Вот угораздило же связаться с убожеством.

Тем временем оговорённое убожество было выведено из пограничного с шизофренией состояния посредством непонятно откуда взявшейся ледяной воды, вылитой ему на голову. При этом даже придя в себя, Дима некоторое время оставался в полном недоумении, не понимая, откуда вылили и куда потом эту воду девали. Так как, несмотря на реальное ощущение, что его только что окунули в прорубь, он оказался абсолютно сухой.

Но, предвидя дальнейшие над собой издевательства, он постарался заблаговременно остановить произвол, поднимая руки, как при сдаче в плен. При этом торопливо проговаривая, словно объясняя тупому рефери на ринге, что никакого нокаута не было и он в полном порядке:

– Всё-всё. Я понял. Успокойся.

– Что ты понял? – на этот раз уже непонимающе спросила Суккуба, не соотнося его нелогичный ответ с мыслительным процессом.

– Всё, – решительно подтвердил ученик, с глубоким кивком и глазами преданной собаки уставившись на небожителя.

Наступила пауза. Ангел пытался сообразить, что он имел в виду. Дима молча уставился на исчадье ада, даже мысленно уже ничего не имея в виду. Но, чувствуя, что требуется закрепить начавшуюся разрядку напряжённости, тут же добавил в своё оправдание:

– Я просто ещё не проснулся, – но тут же, спохватившись, исправился, в очередной раз сдаваясь в плен с поднятыми руками, – Нет, вот теперь я точно проснулся.

– Дебил, – в третий раз констатировала Суккуба очевидное, но на этот раз с интонацией обречённости.

Она посмотрела на ученика с нескрываемой жалостью и отвела взор в сторону, тоскливо спросив:

– Ну что мне с тобой делать?

– Всё нормально. Я ведущий, – неожиданно брякнул очередную нелогичность Дима. – Я так понимаю, ты решила устроить мне экзамен?

Суккуба не подтвердила, но и не опровергла его предположение, продолжая смотреть в никуда. Через некоторое время она заговорила, как бы общаясь сама с собой:

– Ты, как истинный паразит, слишком хорошо устроился. Даже начал задумываться о постоянной прописке.

Дима резко напрягся, не ожидая ничего хорошего, тут же отругав себя за крамольные царские помыслы. Запнулся в самобичевании и в заключение покрыл себя матом, так как осознал, что она его и сейчас прекрасно слышит.

Высшая сущность снисходительно улыбнулась. Перевела взор на кающегося смертного и продолжила излагать мысли вслух. Негромко, но вполне разборчиво:

– По-хорошему надо было бы тебе устроить Кузькину мать, чтобы рай показался адом. Но это, к сожалению, лежит за рамками учебного плана. А жаль.

– Виноват, – принялся подлизываться Дима. – Зажрался. Но это было всё в рамках учебной программы. Ты велела стать ведущим для всего женского общества. Я им стал.

– А чего тебе им не стать, совершив военный переворот и захватив ничем не ограниченную власть?

– Извините, – тут же влез ученик с претензией. – Была поставлена задача, но не определялся алгоритм её решения, а значит, я посчитал себя вправе определить его самостоятельно.

– Согласна, – неожиданно проговорила Суккуба, враз сделавшись серьёзной. – Задание по эмоциональному контролю зачтено. Мне действительно был не важен процесс. Получилось даже лучше, чем предполагалось. Со вторым дополнительным заданием тоже, в общем-то, справился. А сейчас я жду от тебя главное – перевод.

Дима как-то резко успокоился, хотя владел уже не обезьяньим телом, а человеческим. Зачем-то оглядел себя голого. Прикрыл своё хозяйство ладошками и, быстренько задавшись вопросом, с чего бы начать, принялся разглагольствовать на заданную тему.

Глава 7. Локация 2. У страха глаза настолько велики, что от одних размеров можно дуба дать.

Возвращение из небытия в реальность оказалось неожиданным, и это заставило Диму вздрогнуть, прежде чем открыть глаза. Он ощутил себя до жути перепуганным. Мысли в голове мгновенно соорудили кучу-малу, где ни одной адекватной не обнаружилось. Не понимая, что могло его так напугать, он решил бояться самого состояния страха. Это давало хоть какую-то определённость.

Он лежал, прижавшись щекой к сырому и тёплому камню, накрыв голову руками, словно защищаясь от удара. Дрожащими щёлками приоткрыл глаза, лихорадочно осматриваясь перед собой. Жалкий источник света, находившийся где-то за спиной, судя по еле ощутимому мерцанию, ассоциировался с пламенем церковной свечи. Свет играл на сыром камне едва различимыми жёлтыми проблесками.

Где-то громко капала вода. Причём не получалось определить даже примерное направление, откуда доносился этот звонкий бульк. Потому что монотонная капе́ль настигала слух сразу отовсюду. Именно этот ритмичный, подобно метроному звуковой раздражитель, создавая реверберацию, позволил Диме определить, что помещение, где он находился, замкнутое и достаточно просторное.

Не видя перед собой явной опасности, открыл глаза полностью. Постарался успокоиться, запуская в голове уже привычную мантру: «Я – ведущий». Колотившееся сердце заставило обратить внимание на тело, в котором оказался. Оно было неродным, но и не обезьяньим, что, с одной стороны, внушало оптимизм, но с другой – туловище своими кондициями не порадовало.

Первое, что осознал, – болезненная худоба. Пуп прилип к позвоночнику. Ручки щупленькие, ножки тоненькие. Плечики чуть шире головы. Второе, что валялся одетый в штаны и рубаху. Одежда насквозь мокрая, грубая и, судя по лёгкому сквозняку на различных участках тела, ещё и рваная. Босые ступни буквально окоченели, несмотря на ощущаемый жар во всём теле.

Третью несуразицу нового образа обнаружил, когда осознал, что на голове пышная шевелюра. Притом волос казался толстым и жёстким. А может, просто долгое время немытый и поэтому покрытый приличным слоем грязи, что и создавало иллюзию густоты и пышности.

Дима минут пять потратил на изучение нового туловища, но при этом стараясь не двигаться, кроме как открывать и закрывать глаза. Он с какой-то непонятной для себя маниакальной уверенностью осознавал, что ни в коем случае нельзя шевелиться, потому что любое движение сдаст его с потрохами.

Он не знал, почему этого делать нельзя, но был уверен, что за спиной кто-то есть. Причём этот кто-то внимательно следит и ждёт, когда валяющийся придёт в себя. Мало того, подумав о наблюдателе, Дима отчётливо вспомнил на уровне дежавю, что этот кто-то и был причиной ужаса парнишки, в тело которого переселился.

Тем не менее время, потраченное на изучение нового тела и скудного окружения, позволило восстановить сердцебиение и расслабить напряжённо-скрюченные мышцы. А мерное постукивание капель и вовсе успокоило, дав возможность думать, задав себе ряд вопросов: «А чего это я валяюсь? Где Джи? И кого это я, такой бессмертный, тут боюсь до уссачки?»

С этими, как показалось ему, здравыми мыслями юноша демонстративно медленно сел, опираясь руками за спиной на скользкий пол. Глянул на гипотетического наблюдателя. Закатил глазки. Скривил губки. Ручки в локотках сложились, как самолётные шасси при взлёте, и он, глухо брякнувшись затылком, потерял сознание.

Очнулся в исходном скрюченном положении, прижимаясь к камню щекой. Все мышцы скованны. В голове коллапс, граничащий с паникой и еле терпимой болью. Тем не менее там сформировалась первая мысль, и она касалась не наблюдателя, а выразилась в удивлении от скорости собственной смерти, что называется, с одного взгляда. «Любопытно, – подумал Дима, – меня посетил инфаркт или инсульт? Хотя какая разница».

Но сейчас, в отличие от первого прихода в это тело, он точно знал, кто за его спиной сидит. Вернее, наоборот. Он понятия не имел, что это за монстр. Но более страшного чудовища, да ещё так близко, в жизни видеть не приходилось. Дима не успел запомнить его как следует и, хоть убей, не помнил деталей, но страшно было до одури. Хотя какая уж там одурь, когда попросту кони двинул от одного вида этой нереальной жути.

Пытаясь воссоздать в памяти мельком запечатлённый образ, ему на ум неожиданно пришло понимание, что перед ним была самая настоящая Смерть собственной персоной. Вот только без балахона с капюшоном и сенокосного сельхоз орудия, как её принято изображать где ни попадя.

Притом рук у дистрибьютора загробного мира показалось много, как у какой-нибудь индийской богини. Хотя он тут же усомнился в этом, решив, что это могло и померещиться от страха. Они больше напоминали оленьи рога, раскинувшиеся по кругу на все триста шестьдесят градусов.

Чудо-юдо-бабка-смерть то ли стояла на раскорячку в пацанском приседе, зависнув в воздухе, как иллюзионист, то ли на чём-то сидела, раскидав в стороны костлявые коленки. Последнее дипломированный IT-специалист посчитал более логичным. Только на чём сидела эта жуть, разглядеть не успел.

Но вот что врезалось в память, словно фотография, так это огромный мужской детородный орган, свисавший между ног старухи. Этот атрибут, вызвавший диссонанс с общей картиной, сразу приковал к себе внимание и не позволил как следует рассмотреть всё остальное.