Читать онлайн Судьбы моей калейдоскоп бесплатно

Судьбы моей калейдоскоп
Рис.0 Судьбы моей калейдоскоп

Серия «Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы»

Художник

Анатолий Туманов

Рис.1 Судьбы моей калейдоскоп

© Л. Яковлева, 2014

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2014

Моей маме

Вместо посвящения

  • Забыть смогу ли я? Сквозь лес мы шли,
  • Ты крепко за руку меня держала.
  • Шумели грозы, и года неслись.
  • Ты ж нежно ветки от лица мне отстраняла.
  • И все вокруг сияло и цвело,
  • За горизонт и солнце не спускалось.
  • И наше счастье было глубоко,
  • И мерой жизни вечность мне казалась!
  • Но все ушло, тебя со мною нет.
  • И тусклый день глядит подслеповато.
  • Ах, почему твоих на склоне лет
  • Руки родной не удержала я когда-то.
Рис.2 Судьбы моей калейдоскоп

Целина

Осенью 1957 года я и несколько сот моих однокурсников, а также многие тысячи ленинградских студентов, после трехмесячного пребывания на казахстанской целине получили знак «Участнику уборки урожая на целине» и следующее удостоверение к нему. На одной его стороне его было написано:

КОМСОМОЛЬСКАЯ ПУТЕВКА

Выдана комитетом райкомом комсомола 1ЛМИ Яковлевой Людмиле Александровне в том, что он в ответ на призыв Центрального комитета ВЛКСМ изъявил добровольное желание и направляется на уборку урожая в районах освоения целинных и залежных земель в 1957 году.

Секретарь горкома (райкома) комсомола имярек.

Печать.

А на другой стороне:

Центральный Комитет ВЛКСМ выражает твердую уверенность в том, что юноши и девушки Москвы, Ленинграда, союзных республик с горячим желанием поедут на уборку целинного урожая и не пожалеют своих сил в борьбе за хлеб.

Ваше активное участие в уборке урожая явится тем прекрасным, ощутимым вкладом в общенародное дело, которое принесет радость вам и славу Отчизне.

(Из обращения Центрального Комитета ВЛКСМ)

Если говорить честно, то сейчас все это я прочла первый раз. И меня поразил цинизм этого текста. Никому из нас и в голову не пришло ехать в Казахстан «добровольно». Правда, в те времена говаривали, что это вы в комсомол (или в партию) вступали «добровольно», а после надо уже подчиняться партийной дисциплине. Впрочем, хочу еще раз подчеркнуть, что и в комсомол (и в партию) также вступали не так уж и добровольно. Если ты молодой человек и при этом не комсомолец, твоя жизнь становится очень трудной, а в некоторых случаях и невозможной. Некомсомольцу трудно поступить в институт. Его будут постоянно спрашивать, почему он не в рядах «самой передовой молодежной организации». И тут уж не отшутишься, надо отвечать чистую правду. Если же тебя исключили из комсомола, сразу исключат и из института. Точно также и с членством в партии. В данной ситуации был настоящий «запрет на профессию». Человек, не являющийся членом единственной партии Советского Союза, не мог преподавать в высшем учебном заведении, быть юристом, руководителем крупного учреждения, занимать более или менее значимые должности в армии. Так что и у нас, студентов Первого Ленинградского Медицинского института им. акад. И.П. Павлова, другого выбора не было. И мы поехали на целину.

Сейчас на аукционе в Интернете знак «Участнику уборки урожая на целине» продается за 200 рублей. Много это или мало? Это как посмотреть. Можно ли оценить жизнь с помощью шуршащих купюр? Я бы не отдала этот знак никому и ни за что. Я его честно заработала.

Понятно, что этот рассказ не исследование на тему о значении целины в истории нашей страны. Но для того, чтобы узнать, что думают об этом знающие люди, а также чтобы освежить в своей памяти события тех далеких лет, я заглянула на посвященную этому вопросу страницу Интернета. Броские заголовки типа «Триумф или авантюра?», «Шагреневая кожа Оренбургской целины», «Подвиг или ошибка?» говорят сами за себя и не требуют особых дополнений.

Рис.3 Судьбы моей калейдоскоп

Позвольте мне привести несколько отрывков из самой коротенькой статьи «Подвиг или ошибка?», напечатанной в «Российской газете» № 3428 от 13 марта 2004 года.

«Непаханые гектары манили просто – «приди и возьми». Пришли и взяли. Первая радость: урожайность на новых землях оказалась очень высокой. Например, на Урале – 22 центнера с га против обычных 6–7. Первая ошибка: выяснилось, что хлеб легким не бывает. Статистика по Магнитогорску: 995 человек подали заявление о том, что хотят на целину, но только 140 из них имели хотя бы поверхностное отношение к сельскому хозяйству. Остальные – восторженная молодежь, которой казалось (и пропаганда только поддерживала эти настроения), будто неважно, что поднимать: Магнитку, очередную ГЭС или пашню.

Пашня отомстила. То негативное, что связано с целиной – и пыльные бури, и гибель пастбищ – все это месть богов тем, кто вошел в храм, не «помолившись».

Понятно, что подобные тексты можно цитировать еще долго. Я же перехожу к моей истории. Итак, в начале лета 1957 года, сдав экзамены за второй курс обучения, мы были отправлены в Казахстан на сельскохозяйственные работы – освоение целины. Для отъезжающих на целину студентов была составлена инструкция, в которой говорилось, какие вещи, какую одежду следует взять с собой. И правильно. Ведь большинство из нас и о сельской жизни, и о сельскохозяйственных работах не имели абсолютно никакого представления. Среди прочего рекомендовалось иметь при себе ватник, одеяла, простыни, наволочки, полотенца, а также чехол для матраса. Из активистов комсомольского движения был создан штаб отряда, бригадиры и прочие руководители, как это и полагается при проведении подобных мероприятий.

Я уже писала, избежать этой поездки было невозможно. Но, как известно на Руси, строгость законов смягчается необязательностью их исполнения. Поэтому многие сумели найти причину и не поехали «в дальние края». Из нашей группы не поехали на целину моя лучшая подруга Нелка Иоффе и Коля Пострелов. Уж не помню, почему им так повезло. Я также пыталась увернуться от своего комсомольского долга и «добровольного» порыва, принесла какое-то письмо моих родителей с подчеркнутыми строчками, но убедить руководство в своей непригодности не смогла. Поехала.

Путь наш лежал в город Курган. Ехали мы в товарных вагонах. Все оборудование этих вагонов состояло в том, что в них справа и слева от дверей настелили два ряда полатей, внизу и наверху, и покрыли их соломой. На этих полатях мы спали в жуткой тесноте вповалку. Было невероятно тесно и холодно. И то, и другое заставляло нас жаться друг к другу, а на другой бок поворачивались по команде. Я спала на втором этаже. Не помню, делили ли места на этих лежанках в зависимости от пола, но я спала с девочками из моей группы.

Дверь нашего телячьего вагона на протяжении всей дороги оставалась открытой. Днем мы сидели в ее проеме, свесив ноги. Должна сказать, что сама поездка не могла не произвести на нас грандиозного впечатления. Города и селения центральной Росси, привольные приволжские степи, могучая Волга, величественные Уральские горы, а затем бескрайние просторы Казахстана. Несмотря на то, что отправились мы в это путешествие совсем не добровольно, мы не были ни несчастными, ни жертвами. Мы были молоды, энергичны, природная веселость наша и жизнерадостность брали верх над неприятностями и неудобствами. Мы веселились, пели песни, шутили, а кое-кто влюблялся и был счастлив.

Кормили нас на станциях в военных столовых очень просто, но сытно. В меню чаще всего входила пшенная каша. Тут у нас никаких жалоб не возникало. У меня был огромных размеров фибровый чемодан, где помещались все мои пожитки. Я не помню, как было у других, но мне мой багаж доставлял массу хлопот и неприятностей. До сих пор при сборах в дорогу не могу ограничиться малым. У меня до сих пор проблемы с багажом. Ехали мы довольно долго, точно я не могу сказать, сколько, забыла уже. Как и полагается товарному поезду, ехал он не торопясь, долго стоял на переездах, пропускал другие поезда и грузы. На стоянках в поле мы выходили из вагонов, гуляли, собирали цветы. Когда прибыли в Курган, нас погрузили на грузовики и стали развозить по совхозам и колхозам – местам будущей работы.

Рис.4 Судьбы моей калейдоскоп

Наша группа и еще несколько ребят попали на ток в совхоз Амангыльды. Сразу скажу, что Амангыльды – это герой казахского народа. Правда, что он геройского совершил, я не знаю и по сей день. Током оказалось пространство величиной с футбольное поле, чисто выметенное и засыпанное зерном. В нашу задачу входило периодически перелопачивать его для того, чтобы оно лучше сушилось. А во время дождя мы в авральном порядке сгребали его и закрывали брезентом, иначе вся работа пойдет прахом. Была у нас и механизация. Это очень похожее на снегоуборочную машину сооружение, которым раньше убирали снег на улицах города. Этот агрегат двумя «руками» загребал зерно на транспортерную ленту, с которой оно, в зависимости от поставленной задачи, либо грузилось на машину, либо разбрасывалось по полю для просушки.

Мы были бригадой, а бригадиром у нас был кореец, которого звали Ментаем. Раньше этот кореец вместе с семьей проживал где-то вблизи китайской границы. Но по страсти сталинских властей перемешивать народы и всех перемещать как можно дальше от мест их рождения и обитания, он был выслан в Казахстан. Для нас он был добрым и снисходительным начальником, правда, мы не испытывали его терпения и жили с ним мирно. Периодически он давал нам немного передохнуть, а потом ласковым голосом приглашал к работе: «Девчаты! Давайте айдайте, гуртайте!» И мы брались за свои лопаты. Другие работники совхоза звали нас девками. Я предполагаю, что, согласно деревенскому менталитету, это было обычное обращение к молодым женщинам. Но надо помнить, что все мы были девочками городскими, а в городском лексиконе слово «девки» имеет совсем другое значение. Мы обратились к директору совхоза и попросили, чтобы нас девками больше не называли. Наша просьба была уважена.

В связи с этим вспомнился еще один курьез. Возчик, который привозил нам воду и продукты на замученной лошаденке, материл ее почем зря. При очередном визите директора мы пожаловались на матерщинника. Директор при нас же строгим голосом сказал ему, чтобы при разговоре с лошадью он использовал только парламентские выражения. Возчик был потрясен и обижен до слез: «Да ведь она же другого языка не понимает! Она и работать не станет без крепкого словца!» Директор не поверил ему. Тогда мужичок решил продемонстрировать строптивость своей скотинки. Он начал ее понукать, лошадка ни с места. Тогда он, извинившись, покрыл ее трехэтажным матом. И что же, бедное животное резво побежало по дороге. «Вот видите!» – торжествующе воскликнул мужик. Этот вопрос мы оставили открытым. Но при нас возчик старался употреблять фольклоризмы как можно меньше.

Уж если я заговорила о мате, то доведу освещение этого вопроса до конца. В деревне, возле которой располагался наш маленький лагерь, жила местная дурочка. Это была симпатичная, круглолицая, крепко сбитая деваха с признаками отставания умственного развития. Вот уже если и говорить про матерщинников, то вот это про нее. В ее лексиконе, кажется, других слов и не было. Наши мальчики решили увеличить ее словарный запас и перевели весь мат на латынь. И теперь эта деваха кричала на все село: «Glans penis, mons pubis!» Или что-нибудь подобное.

Как известно, в Казахстан депортировали не только корейцев и финнов. В сталинские времена почти все приволжские немцы также оказались здесь. Но и вдали от родных мест они сохранили свой образ жизни, и их селения поражали красивыми, окруженными садами и обсаженными цветами домиками. Но меня больше всего удивляли местные ребятишки. Они еще не знали национальной розни, и все, и русские, и немцы, и казахи, играли вместе и общались на чудовищной смеси всех трех языков. Нас это особенно развлекало, так как мы и в школе, и в институте изучали немецкий.

Разместили нас в большой, человек на 15–20, палатке. Мальчики – в одной стороне, девочки – в другой. Спали прямо на земле. Вот тогда-то мы и узнали, зачем требуются чехлы для матраца. В эти чехлы мы напихали сено, которое нам привезли. Подушки также были набиты сеном. Вот так мы и спали. Для мытья привозили воду в бочках. Сначала нам привозили воду каждый день. Потом возчику, вероятно, стало лень ежедневно мотаться на ток, и нам объявили, что воду будут привозить через день. Вот тут-то мы взбунтовались и не вышли на работу. Приехал директор совхоза. Как всегда, разрешать наши проблемы. Вероятно, он был неплохой человек и хотел нам помочь. Мы сказали ему, что вполне согласны на наше скромное существование и весьма своеобразное питание в местной кухне, но от возможности помыться после пыльной работы на току ни за что не откажемся. Директор не стал с нами спорить, и с тех пор мы получали воду каждый день.

О своеобразности питания. Кормили нас вместе с казахами-механизаторами на большой кухне, которая находилась в нескольких сотнях метров от нашей палатки. Пища была очень однообразной, но в достаточном количестве. Каждый вечер и каждое утро повариха подавала нам манную кашу, приправленную жаренным на каком-то жире луком. Есть это было невозможно. Поэтому мы нашли выход – покупали в местном киоске сахар и все это варево приправляли большим количеством углеводов.

Позднее мы узнали, в чем секрет этого блюда. Как-то поварихе понадобилось отлучиться со своего рабочего места на одни сутки. Все хозяйство на это время она передала нам, девочкам. И тут мы узнали, что все блюда готовятся на свином сале. А я уже сказала, что столовались мы с казахами-мусульманами, религия которых запрещает есть свинину и свиное сало. И вот, чтобы замаскировать запах свиного сала, повариха сперва жарила его вместе с большим количеством лука, а потом приправляла им еду. А потому и мы все блюда ели с луком. Нас предупредили, что, если казахи догадаются об этом, и нам, и поварихе не сносить головы. Мы не подвели ее.

В результате такой диеты мы все поправились изрядно. Я, к примеру, потолстела на восемь килограммов. Маюся Турапова, которая до поездки на целину подавала большие надежды в легкой атлетике, взяла с собой тренировочный костюм и собиралась тренироваться и держать форму. Но все пошло прахом. Она была наполовину узбечка, высокая и стройная. Кожа ее слегка отливала оливковым цветом. Если учесть еще прекрасную, по-восточному вытянутую, как у египетских цариц, фигуру, то можно сказать, что выглядела она замечательно. Впрочем, я не сказала бы, что слегка округлившиеся от сахара формы ее стали смотреться хуже. Я много времени проводила с Майей. После работы, помывшись и поужинав, мы с ней уходили в степь и разговаривали. Мы говорили обо всем и хорошо понимали друг друга. Не могу сказать, что нам было скучно. Несмотря на полное отсутствие того, что принято называть культурой – телевизора, радио, библиотеки, жили мы хорошо, нескучно, дружно, тихо и неторопливо.

Я уже сказала, что девочек нашей группы направили работать на ток. Оставшихся же двух мальчиков, Валерия Воинова и Володю Гриценко, определили на работу на комбайн – отгребать солому из копнителя. Работа эта была жуткая. Копнитель – это какое-то хлипкое, состоящее из тоненьких жердочек, сооружение, постоянно находящееся в тряском движении. При этом работа эта производилась в тридцатиградусную жару в сплошном облаке густой черной пыли. Но на этой работе Валерий Воинов проработал около двух недель.

В начале августа у него был девятнадцатый день рождения. Мы всей группой решили устроить ему маленькое торжество. Что-то купили, приготовили весьма скромный стол, нарвали полевых цветов и пошли навстречу юбиляру. Но встретить нам его не удалось. Именно в этот день во время работы он упал с того сооружения, который называется копнитель, и сломал ногу. Позднее он рассказывал, что его отвезли в местную больницу, но врач даже не вышел, чтобы осмотреть его и назначить рентгеновское исследование. Медсестра на глазок кое-как наложила гипс и отправила в больничную палату. После нескольких перебросок его из одной больницы в другую, он все-таки был отправлен в Ленинград, где ему и оказали надлежащую помощь. Валерий и Володя стали профессорами и сейчас работают в нашей Alma mater. Сейчас, когда я рассматриваю старые институтские фотографии, удивляюсь, какими же мы все были молодыми и красивыми. Если бы пришлось все начинать снова, я влюбилась бы в наших мальчиков. Они были очень симпатичными.

Случай с нашим одногруппником не был единственным несчастным случаем. Другой наш однокурсник весь сезон проработал на заправочной станции. Спецодежды у него, естественно, не было. Тот ватник, который он взял из дому, весь пропитался бензином. Как-то он решил закурить, вдруг одежда на нем вспыхнула. Он побежал. Как рассказывали очевидцы, пламя тотчас хватило всю его фигуру. Потом он упал, начал кататься по земле, звать на помощь. Никакой техники безопасности не было, и другие ребята, работавшие с ним, не знали, как следует поступать в таких случаях. Скоро он затих и уже больше не поднялся. Мы все были потрясены и долго не могли забыть этого случая. Да и сейчас, раз я пишу об этом, значит, что я до сих пор не могу забыть этого мальчика.

Следует вспомнить статью, приведенную в начале рассказа. Ведь мы были еще детьми, городскими ребятами, и никто из нас не был подготовлен к таким испытаниям. Это сейчас много говорят о работе психологов, о стрессах, депрессии, критическом возрасте. Тогда обо всем этом мы и не слыхивали. Нам, на току, просто повезло с нашим Ментаем. Рассказывали еще о том, что в это же время двое ребят из другого института работали на элеваторе и утонули в зерне. Их тела нашли уже через несколько дней. К другим осложнениям, вызванным необычной обстановкой и непривычными условиями жизни можно отнести несколько детей, рожденных как в браке, так и вне его.

Как я писала, в нашей палатке девочки спали в одной стороне, мальчики – в другой. К этому времени уже стали образовываться пары. Наша одногруппница Клара Скоробогатова подружилась с Валерием Юрьевым. Потом они объявили всем, что будут спать вместе на половине мальчиков. Мы, естественно, возражать не стали, но переглянулись, а потом даже немного пообсуждали этот вопрос. По наивности мы не понимали, поженились они или еще нет. Через несколько дней, тем не менее, в одном из разговоров Валерий сказал, что он спит с Кларой «пассивно». Мы опять усмехнулись, но никто ничего не сказал: в конце концов, это их дело. Больше мы к этому вопросу не возвращались. Теперь Клара и Валерий уже давно женаты, у них двое взрослых детей и несколько внуков. Сразу после окончания института Валерия призвали в армию. Он стал военным рентгенологом, а Клара ездила за ним по военным городкам и работала хирургом.

Олечка Огуз в то же время начала дружеские отношения с Аркадием Маркманом. Олечка была маленькая, хрупкая. У нее – белая кожа, светлые волосы и брови, коричневые глаза и детский голосок, она вся светилась и казалась как будто прозрачной. Тоненькие ножки ее болтались в огромных резиновых сапогах, как два карандашика. Аркадий обычно и говорил ей: «Ну, давай, шевели карандашиками!» Когда казахи первый раз услышали, что ее фамилия Огуз, раздался громкий смех. Мы не поняли и попросили разъяснить, в чем дело. Оказывается, по-тюркски Огуз – это бык. Действительно, есть над чем посмеяться. Аркадий был полной противоположностью Олечки. Он был не очень высок, но крепок, коренаст, самбист с очень доброй и немного ироничной улыбкой. В дальнейшей своей жизни Аркадий стал хирургом-гинекологом. Однажды во время операции он порезался и заразился от своей пациентки гепатитом. А Олечка стала отоларингологом. Олечка и Аркаша сейчас живут в Израиле вместе с сыном и внуками.

Дел особых после работы у нас не было, и мы развлекались, как могли. Однажды, помывшись и пребывая в бездействии в ожидании ужина, мы с Люсей Шаповаловой поспорили, кто из нас двоих сможет дольше «крутить велосипед», лежа на спине. Почему-то наше соревнование никого не заинтересовало, и скоро все ушли ужинать. А мы лежали и дрыгали ногами. Потом к нашей палатке подошла корова и стала пить из бочки такую драгоценную для нас воду. Сначала мы кричали на нее и хлопали руками, но корова не обращала на нас никакого внимания, а вода в бочке убавлялась. Мы продолжали соревнование. Потом все-таки не выдержали – уж очень жалко было воду – вскочили и прогнали корову. После этого мы также побежали на ужин. Так что ничья. Как говорят, победила дружба.

Однажды мы закопали Олечку Огуз в зерно, положили поверх крестом лопаты, надели платочки и начали изображать плакальщиц. Уж не знаю, что это нам в голову пришло, и почему мы выбрали на эту роль Олечку. Но у меня сохранилась фотография об этом событии.

Где-то в деревне находился медпункт. Заболевший должен был доехать до этого пункта, обратиться к медсестре и получить освобождение от работы. Мне не повезло – я наступила на стерню, и на подошве началось воспаление. Диаметр гнойника равнялся ширине стопы. Долго я мучилась, а потом с попутной машиной отправилась в медпункт. Медсестра вскрыла мне гнойник и сказала, что все уже почти закончилось, и меня нет смысла освобождать от работы. Так у меня получился прогул. Я прогуляла еще два дня, когда был приступ мигрени.

Работы, которые выполняла наша группа, были очень дешевыми. Больше всего ценилась работа на копнителе. Где-то в середине нашего пребывания в совхозе Клара и Валерий решили перейти на эту работу. Я видела Клару в конце рабочего дня. Одета она была так, чтобы как меньше пыли и соломы попало под одежду, лицо до глаз завязано платком. И все равно она была черна от пыли. Но они хорошо заработали.

К концу сентября ночи стали холодными, пошли дожди. Спать в палатке было уже холодно. Дирекция совхоза решила перевести нас на другой ток, но мы так пригрелись возле Ментая, что не хотели менять место работы. Думаю, что в этом случае дирекция была права – прислали рабочих, которые просто разобрали нашу палатку. Нам ничего не оставалось, как собрать вещички, сесть в предложенную машину и ехать на новое место работы.

Новое место – это огромных размеров ток, а рядом с ним – такой же огромный сарай. Здесь уже были кровати, постель, а, может быть, и постельное белье, я точно не помню. И здесь мальчики и девочки спали в одном помещении, но сарай был таким огромным, что где там мальчики – видно не было.

Здесь, на новом месте произошло следующее происшествие. Дочь бригадира, ей было лет шестнадцать-семнадцать, сидела в палатке. Рядом с палаткой кто-то остановил трактор «Беларусь» и ушел по делам. Вдруг трактор поехал, наехал на палатку и подмял под себя девушку. Началась паника. Отец кричал, что она умирает. Другие тоже что-то вопили. Нашлась «Волга» какого-то начальника и меня, как будущего врача, снарядили сопровождать пострадавшую до больницы.

Девушка лежала на заднем сидении машины и стонала. При этом никаких признаков тяжелых повреждений на глаз не было видно. Я сидела возле нее на полу машины и смотрела на нее, ждала, когда ей надо будет оказывать первую медицинскую помощь. Должна сказать, что всю мою жизнь меня укачивает в машинах совершенно жутким образом даже тогда, когда я сижу в удобной позе на удобном месте. А тут около сотни километров на полу машины. Когда мы приехали в больницу и дверь машины открыли, больная уже оправилась от шока и чувствовала себя вполне удовлетворительно. Зато я, бледнее бумажного листа, вывалилась на дорогу и осталась лежать в таком положении. Естественно, что весь персонал, который уже был предупрежден о несчастном случае, кинулся ко мне. Я была очень злая. Как-то обругала их, уже и не помню, и вела заняться больной. У больной оказалась вывихнута ключица.

Ее осмотрели и скоро отправили домой. А я отлежалась на лужайке, но мне еще предстояло ехать назад в наш лагерь.

На новом месте время проходило быстро и незаметно, и не оставило в памяти никаких теплых воспоминаний. Опишу еще один, уже последний, эпизод. Я в молодости была очень горячей. Однажды я за что-то рассердилась на Люсю Шаповалову, да и на всех наших девочек, и ушла из лагеря в степь. Там я нашла большой стог сена, закопалась в него и так проспала всю ночь. Потом на этом же сене пролежала еще и весь день, мечтая, глядя в небо и думая о том, какой жестокий мир и как меня никто в нем не понимает. Затем вернулась в лагерь. Что во всем этом эпизоде занимательного, так это то, что я целые сутки не пила и не ела, и не чувствовала себя плохо. Ну, и также то, что никто не спохватился и не искал меня.

В это время за мной начал ухаживать местный шофер-казах. Он звал нас, девочек, на танцы в клуб, находившийся от нашего тока на расстоянии трехсот километров. В казахстанской степи такие просторы, что триста километров для них – не крюк. Можно было бы и развлечься немного. Не помню, но мне кажется, мы не воспользовались его предложением. Зато он возил нас к каким-то своим родственникам. Там мы пили местный плиточный чай со сливками и кумыс. Чай мне понравился. И еще я научилась управлять трактором «Беларусь» и лихо ездила на нем.

Впоследствии я показала этот рассказ своему бывшему однокурснику Валерию Воинову. К моим воспоминаниям он добавил следующее: «Ты не упомянула о комарах. Помнишь, как перед сном мы зажигали кизяк в ведре. Он нещадно дымил, его ставили в самом дальнем углу палатки, постепенно перемещая к выходу, и оставляли там на всю ночь – но это не очень-то помогало в изгнании этих вампиров. Помню так же, как мучили нас тучи комаров, когда мы на грузовиках возили зелёную массу на силос. Нам приходилось почти с головой зарываться в эту массу и таким образом спасаться от этой напасти. Причём в основе этой зелёной массы были не кукуруза и подсолнухи, а полынь, которая огромными кустами покрывала поля, лишь иногда давая возможность пробиваться других культурам. Потом на этих же грузовиках внавалку привозили нам хлеб, и за время пути он успевал вдоволь насытиться полынной горечью. Молоко коров, которые находились на этой «диете», также было нещадно горьким.

И еще, ходила ли ты на реку купаться? Это был, по-моему, Ишим, приток Иртыша. Там была наиболее озверевшая масса комариных полчищ. Нам приходилось внутри палатки отрабатывать алгоритм раздевания, чтобы через секунды оказаться в воде. Также тщательно надо было продумать последовательность одевания, чтобы сразу и бегом покидать это ратное поле. В общем, это действительно были весёлые деньки!».

Так закончилась наша целинная эпопея. Нам даже заплатили какие-то, но очень малые деньги. Я-то получила весьма небольшие деньги. Это случилось потому, что, во-первых, я работала на очень дешевых работах, во-вторых, у меня были прогулы и, в-третьих, из зарплаты вычли кругленькую сумму за питание. Не исключено, что на нашем труде кто-то нагрел руки. Ведь мы не видели всей системы учета. Клара и Валерий, по сравнению со мной, заработали очень неплохо.

Обратно мы ехали уже в плацкартных вагонах с той только разницей, что в купе кто-то спал и на третьей полке. По-моему, это была я. Можно было заказать постельное белье. Доехали без приключений. Единственное «но» состояло в том, что я не подумала о еде, а нас уже больше не кормили. Что-то смогла купить в дороге, но этого было мало. Мне было голодно.

Дома, в Ленинграде, мы получили значки «Участнику уборки урожая на целине», подтверждающие наше участие в освоении целинных земель, и постарались как можно скорее забыть о ней. Жизнь наша постепенно стала входить в обычное русло.

Что сказать в заключении? Может быть, привести цитату из статьи сотрудника Оренбургского государственного университета Е. А. Семенова, написанной к пятидесятилетию освоения целины: «…переселенцы так и не смогли привыкнуть, адаптироваться к местной целинной среде. Преобразовав степной ландшафт, они не смогли изменить свою внутреннюю природу….И если в период взлета освоения степных просторов для покорителей целины была популярной песня «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я», то впоследствии более актуальной становилась – «Вернулся я на родину, шумят березки встречные».

18 августа 2008 г.

Сашка

Каждый раз, когда вспоминаю этого доброго и хорошего парня, удивляюсь странной судьбе его. При всех положительных качествах, заложенных в нем, его жизнь сложилась нелепо, и также нелепо закончилась.

Он был старшим сыном в семье наших ближайших соседей, с которыми мы познакомились еще в 1965 году, в том году, когда мы переехали на новую квартиру. Наш кооперативный дом был заложен в первых числах ноября 1964 года, а в июне следующего года мы уже праздновали новоселье. Родители Сашки – мама, Валентина Григорьевна, была преподавательницей музыки, а папа, Виталий Андреевич, морским офицером, капитаном второго ранга.

Они поселились этажом ниже. Это была среднестатистическая ленинградская хорошая и хлебосольная семья. Мне в то время было двадцать восемь лет, и я ничего толком не умела делать, ни готовить, ни заниматься хозяйством. Случалось, что, поставив в духовку пирог или, скажем, жаркое из мяса, я призывала «спасать» мое неудачное кулинарное начинание наших соседей. И, хотя Валентина Григорьевна была старше меня только на одиннадцать лет, она терпеливо учила меня и никогда не отказывала в помощи. Поразительно, но моя нескладность и беспомощность в хозяйственных делах никогда не раздражали моих соседей. Я вполне допускаю, что наедине они подтрунивали надо мною, но наших отношений это нисколько не портило.

Когда мы познакомились, Сашка был школьником. Как большинство мальчишек, он был драчлив и непослушен, учился неважно. На его беду в школе нашелся преподаватель, который всегда видел в нем только плохое. Если что-то случалось, то преподаватель знал заранее, что виноват только Сашка, и никто другой. Сашка же был добр и несчастен. Если Валя приходила с работы домой и видела, что все белье постирано и развешано на веревках в прихожей, это означало – Сашка получил очередную двойку или заработал замечание в дневнике. В этом случае Валя не знала, что делать, ругать его или благодарить.

Однако школу Сашке все-таки пришлось оставить. Он поступил в производственно-техническое училище, потом – на работу. При этом он оставался таким же добродушным и сговорчивым парнем. Я долго чувствовала себя девочкой; иногда воображала себя пантерой и любила с разбега прыгать на него. В ответ он, легонько стряхивая меня, укоризненным баском говорил: «Ну, тетя Мила!» Думаю, что со стороны это было очень смешно – я тоже не маленького роста. Еще во время обучения его в училище ему попался очень «добрый» наставник, который хорошо понимал психологию своих учеников, помогал им в трудные минуты, а в день получки собирал с них деньги и добросовестно всё с ними пропивал. Вот тут-то у Вали и началась бурная жизнь. Она все собиралась пойти в дирекцию училища и пожаловаться на «добряка-преподавателя», но и Сашка, и другие ученики так его обожали, что об этом и речи не могло быть. Сашка буквально в ногах у Вали валялся, обещал больше не пить, только не надо «вредить» их обожаемому наставнику.

Так все и продолжалось. А Сашка все больше пристрастился к спиртному. Тут у него открылось новое качество: всегда тихий и покладистый, в подпитии он становился злобным и неуступчивым, чего-то требовал, а если получал требуемое, начинал просить что-то другое. Однажды я сама видела, как он нудно и бесконечно, как это умеют только пьяные, требовал от матери семьдесят пять рублей – эти деньги она ему была за что-то должна. Валя очень долго сопротивлялась, наконец не выдержала и отдала ему долг. Получив требуемое, Сашка сразу ушел, а три купюры по двадцать пять рублей остались лежать на полу разорванными, на две части каждая.

До получения отдельной квартиры семья моих соседей жила в небольшой комнате в коммунальной квартире. Эту комнату, с обстановкой, посудой, холодильником и всем необходимым, отдали Сашке, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Скоро он женился. Я удивилась, как такая милая и симпатичная девушка пошла за него. Правда, Сашка был совсем не уродом, но пьянство уже начинало накладывать на него свой отпечаток. А девушка была на редкость хорошенькая – блондинка, с лицом и фигурой куклы Барби, тихая и безответная. Как-то она сказала мне, что любит животных, и попросила принести ей белую крыску. При очередном поступлении в наш животник новой партии крыс я принесла ей молоденькую, чистенькую крыску-самочку. Крыска освоилась с новыми хозяевами, была умна и понятлива. Девушка сажала ее себе на плечо и так ходила с ней повсюду!

Сашка же постепенно вернулся к прежнему своему занятию и стилю поведения. Но теперь в его власти оказалось милое беззащитное существо, и тут уж он развернулся. В конце концов, дело дошло до побоев. Валя, при всем старании, в этой ситуации ничего не могла сделать. Как это обычно и бывает, молодая жена скоро забеременела. Сашка же продолжал пить, в пьяном виде буянил и избивал жену. Дело кончилось тем, что у нее после очередного скандала с побоями случился выкидыш, она ушла от Сашки и стала жить у родителей. Скоро они развелись.

Как-то у себя дома я спокойно принимала ванну. Вдруг – настойчивые звонки в дверь. Вылезаю из ванной, смотрю в дверное окошечко. На лестнице перед дверью стоит Лена, младшая дочь наших соседей. Впускаю ее в квартиру. Размазывая по лицу слезы и сопли, она рассказала мне, что прежняя жена Сашки решила начать новую жизнь, и у нее появился молодой человек. Жила она у своих родителей, дом которых стоит где-то рядом, и в настоящее время новый друг пришел к ней в гости. Сашка же, узнав об этом, в порыве запоздалой ревности схватил отцовский морской кортик и собирается устроить разборку со своим «соперником».

– Тетя Мила, помогите, дома никого больше нет!

Прямо на голое, розовое от жара тело я надела халат и пошла вниз. Действительно, Сашка, пьяный и злой, стоит в прихожей, зажав уже обнаженный кортик в руке, в позе, готовой для совершения колющих движений. Внутри я пришла в ужас – что будет его отцу, офицеру, за Сашкины «художества». Внешне же ничего не показала. Я только протянула в сторону Сашки руку и сказала: «Давай сюда кортик!» Пожалуйста, не думайте, что я какая-нибудь героиня или обладаю необыкновенной смелостью. Ничего подобного. Но в данной ситуации я совершенно ничем не рисковала! Я знала, что уж мне-то Сашка ничего плохого не сделает. Ко мне Сашка относился очень хорошо и уважал меня, несмотря на то, что я прыгала на него, как дикая кошка. Как я и ожидала, он покорно отдал мне кортик. Я прижала холодный металл к голому телу под халатом и ушла в свою квартиру. Дальше меня Сашка уже не интересовал. Кулаками он много не навоюет, да и драчун-то он не очень ловкий. Кортик же я хорошо спрятала. Он потом лежал в моем тайнике еще долгое время.

Однако Сашка и далее продолжал пить и буянить. Все чаще он приходил на квартиру к родителям, скандалил, кричал, чего-то требовал. Жизнь его родителей стала сплошным кошмаром. Однажды Виталий Андреевич сказал мне, что Сашка арестован. Он убил человека… Я своим ушам не поверила. Ну, буян, ну, хулиган, но не убийца ведь. Потом выяснилось, что Сашка напился, в пьяном тумане отправился бродить, зашел в какой-то совершенно незнакомый дом, позвонил в какую-то чужую квартиру. Хозяева квартиры, весьма пожилые и больные люди, окрыли ему дверь. Он пытался войти к ним, его не пускали. В процессе этой борьбы и Сашка, и хозяин квартиры, обнявшись, упали на пороге, а потом оказалось, что старик уже мертв. Сашку арестовали. Тут Валя сломалась. Я не знаю, смогу ли правильно объяснить, что произошло, однако попытаюсь.

Маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки. Когда я была молодой и неопытной, то никак не могла постигнуть смысл этой поговорки. Мне казалось, что нет ничего неприятнее «троек», записей классного руководителя в дневнике и порванных штанишек. Вот теперь-то я поняла, что такое настоящая беда. Когда Сашка сел в тюрьму, Валя впала в истерику, начала кричать, что ненавидит его, что не хочет знаться с ним и видеть его не желает. И, действительно, с тех пор она с ним больше не встречалась. Многие осуждали ее и говорили, что мать не может отказываться от сына. Но я этого и слышать не хотела. Уже тогда внутренне я почувствовала, что говорила в ней не ненависть к сыну, а огромная любовь и бесконечное страдание матери. Вот и теперь, когда мой сын «взрослеет» и «отрывается» от меня, делая это неумело и грубо, я также испытываю несказанную боль и полностью понимаю Валю, больше того, я даже могу сформулировать ее чувства. Ее сын Сашка и все, что с ним произошло, причинили Вале такие неисчислимые муки, такие нечеловеческие страдания, что нестерпимая боль за несчастья сына «зашкалила». В своей беде она дошла до самого апогея, когда дальше терпеть уже нет сил, и, чтобы хоть немного облегчить страдания, Валя отказалась от встреч с сыном. Она превратилась в сосуд, переполненный болью, и любое колебание этой боли было бы для нее невыносимым. Поэтому она как бы замерла в своих переживаниях. Встреча с сыном всколыхнула бы этот сосуд страданий, боль ужесточилась снова и захлестнула бы ее целиком. Она с первых слов прерывала все разговоры о Сашке. Валя так и не смогла пересилить свою муку и встретиться с ним до самой его смерти.

Виталий же Андреевич навещал заключенного, был и на суде, а также проводил его в отсидку. Позднее Сашка рассказал отцу, что во время совершения своего «преступления» был пьян и ничего не помнит. Как и зачем попал в этот дом, по планировке ничем не напоминавший дом родителей, зачем ворвался в чужую квартиру? Помнит только – был настолько пьян, что и стоять-то на ногах не мог, а потому и не мог никого убить. Следствие установило, что старик умер своей смертью в тот момент, когда на пороге его квартиры появился Сашка; так они вместе и повалились. Суд Сашкины действия расценил как хулиганство. Однако то, что он был в состоянии алкогольного опьянения, явилось отягчающим обстоятельством, и ему дали наибольший по данной статье срок – пять лет. Это решение судьи удивило даже государственного обвинителя, он не просил так много. Последнее слово заключенного состояло в том, что он попросил прощения у всех, и у своих родных, и у родных покойного.

Сашка отсидел все пять лет, от звонка до звонка. В тюрьме встретил каких-то знакомых «воров в законе», которые помогали и опекали его, и над ним тюремная братия не издевалась. Так что тюрьма, несмотря на все страшные ее обстоятельства, не сломила его. Однако пятилетнее отсутствие привело к тому, что соседи коммунальной квартиры, где ранее жил Сашка, разграбили и захватили его комнату. В те времена действовал закон о том, что человек, если он не живет постоянно в месте прописки, должен появляться там каждые полгода, иначе он теряет право на жилье. Совершенно очевидно, что, сидя в тюрьме, это условие выполнять невозможно. По этой причине после возвращения из тюрьмы жить ему стало негде. Семья собрала деньжат, продуктов и одежды. Виталий Андреевич неоднократно встречался с Сашкой, но говорить на эту тему в их доме было трудно: Валя сразу начинала плакать и кричать, а потому я не лезла в их дела.

Скоро я узнала, что Сашка оказался на работе где-то в Красноярске. И опять не удалось ни о чем поговорить и ни о чем расспросить. А через некоторое время мне сказали, что Сашка погиб, родные собрали и отправили деньги на его похороны… Началась перестройка, цены взлетели на недосягаемую высоту, а пенсии упали вниз. Билеты на самолет стоили очень дорого, и подобные путешествия пенсионерам были не по карману. Так трагически закончилась история Сашки, симпатичного парня, слабого, доброго и покладистого.

Лет через пятнадцать, когда уже не было в живых Вали – она скончалась скоропостижно от инсульта – Лена рассказала мне, что, находясь в заключении, Сашка работал на «химии». Прораб предложил ему свободное поселение, но за это ему пришлось бы отдавать «добряку» почти всю свою зарплату. Сашка отказался по двум причинам. С одной стороны, его задела наглая форма шантажа. Вторая причина была весьма обыкновенной, экономической: если всю свою зарплату он станет отдавать прорабу, на что же будет жить? Как все-таки ему везло на «добряков»!

21 июня 2002 г.

«…»

  • Несовместима с жизнью тяжесть снов,
  • И жалкий смысл дневных ее комедий,
  • Ненужность взятых на себя оков,
  • И ночи тьма, и боль ночных трагедий.

6 марта 2006 г.

Шерочка и Машерочка

Трамвай громыхал и подпрыгивал, как консервная банка, привязанная к автомобилю только что поженившихся молодых. На улице мороз за двадцать, и замерзшие окна изнутри покрыты ворсистым налетом льда. Час пик, трамвай забит до отказа, но Марина Петровна успела занять место у окна. На ней каракулевая шуба – униформа советских доцентов и профессоров, а также их жен. От окна веет ледяным холодом, но под сиденьем печка, и ногам тепло.

Убаюканная монотонным шумом множества голосов, она то ли подремывала, то ли мечтала. Ей уже за шестьдесят, но как быстро пролетела жизнь. Все, помнится, как будто было вчера, и вот уже все прошло. Прошли полные надежд шестидесятые, сонной улиткой проползли семидесятые, и уже отгремела несбывшимися надеждами перестройка. Сергей Юрский в своей книге «Четвертое измерение» на обложке написал: «Человек делает свою жизнь, готовит ее для себя, а она, жизнь, все никак не начинается. Прелюдия. Предисловие до самой смерти. Содержания нет. И даже при обилии наслаждений и побед голова человека опускается, и он видит только черную дыру Аида, куда безрезультатно стекается его пот и энергия…»

С точки зрения Марины Петровны это заявление все-таки чересчур пессимистическое. Нет, она не чувствует себя существом, сконцентрировавшим всю свою жизненную силу на рассматривании дыры Аида. Она идет по своей жизни с высоко поднятой головой. Однако иногда в голову приходят весьма неутешительные мысли. И память, память с удивительной точностью, с мельчайшими подробностями сохранила все эпизоды прошедшей жизни. Сейчас в тихом гуле голосов она вспоминает прошлое.

Несколько лет назад исчезла из ее жизни лаборантка и подруга Ольга, с которой Марина Петровна около пятнадцати лет проводила не только рабочее время, но и часы досуга. Прошли годы, но каждый раз, когда Марина Петровна вспоминает об Ольге, ее не покидает чувство вины. Она чувствует себя виноватой и перед своей лаборанткой, и перед ее детьми – что-то не сделала, что-то не договорила. А что, не знает, не помнит.

Ольга была несколько моложе. И хотя судьба свела их несколько необычным образом, союз их оказался долгим. В те дни Марина Петровна работала в отделе лучевой патологии, изучала влияние радиации на организм. Разумеется, исследователей интересовал вопрос о том, как влияет облучение на человека – ведь во многих медицинских учреждениях больным раком проводят лучевую терапию. Но, как известно, на людях эксперименты не ставят. А потому их проводили на животных.

Группа, в которой работала Марина Петровна, в основном состояла из женщин. Для присмотра за ними был поставлен единственный мужчина – Николай Николаевич, милейший человек, дружеские отношения с которым она поддерживала до самой его кончины. Все настолько привыкли к нему, что подчас забывали о том, что он мужчина, и делали при нем все, что следует и не следует – переодевались, примеряли купленные вещи, делились своими женскими тайнами и так далее. Все были очень дружны, и в праздники, и в будни много времени проводили вместе, ездили за город, устраивали вечеринки, знали всех членов семей и все семейные обстоятельства друг друга. Со многими бывшими коллегами Марина Петровна поддерживает дружеские отношения и сейчас.

Исследования свои она проводила на кроликах. Лаборантки у нее не было, и поэтому она испытывала большие затруднения – одной и кролика к станку не привязать. Дело в том, что у этого, казалось бы, безобидного животного длинные и очень сильные задние лапы, снабженные острыми когтями. Если обращаться с ним без достаточной осторожности, можно получить довольно значительные неприятности, так как, испугавшись, кролик способен сильно поцарапать вас своими когтями, а под ними всегда много грязи. Поэтому Марина Петровна постоянно просила себе помощницу. Но во всей группе в то время лаборантка была только у одной научной сотрудницы, которую все звали Маргошей. Она была биохимиком, производила какие-то сложные исследования на крысах, с которыми ей одной уж никак не справиться. Вот поэтому ей и дали лаборантку – Ольгу.

Маргоша была непростым человеком. Она очень гордилась тем, что получила высшее образование. Еще больше она гордилась званием младшего научного сотрудника, а всех прочих людей считала существами второго сорта. Сотрудникам группы было все равно – все они также были младшими научными сотрудниками. А вот лаборантке ее приходилось туго. Маргоша постоянно покрикивала на нее. При этом вела она себя крайне нетактично. Ольга часто плакала, и все ее жалели.

Однажды вся группа все-таки решила заступиться за лаборантку, все собрались и пожаловались шефу на грубость Маргоши. Как-то получилось, что вся тяжесть разговора легла на Марину Петровну. При этом Маргоша говорила, что Ольга неумелая и неуклюжая, а все остальные утверждали, что это Маргоша грубая и нетактичная. Шефу было некогда разбираться в этом деле, да он и не хотел вникать в бабьи склоки. Так как вела в этом деле Марина Петровна, он повернулся к ней и отрезал: «Вы ее защищаете, вот и берите себе в лаборантки!» И ушел. Так Марину Петровну «женили» на Ольге. В тот момент в глубине души она даже немного пожалела о том, что так получилось, она подумала: «А если Ольга действительно плохой и неуживчивый человек, что я с ней стану делать?»

Но случилось так, что новая лаборантка оказалась хорошим человеком, активным и инициативным помощником, и за все двенадцать лет совместной работы Марина Петровна ни разу не пожалела о том дне, когда взяла ее себе в лаборантки. Больше того, она многому у Ольги научилась. Экспериментальная работа имеет те особенности, что при ее проведении зачастую нет разделения на младшего и старшего. В данный момент надо делать то, что требуется, не замечая, грязная это работа или чистая. Лаборант – это еще две дополнительные руки, а иногда и голова. Поэтому не только Марину Петровну, но всех других исследователей в институте всегда видели только с лаборантом. Вместе работали, вместе пили кофе, вместе отдыхали и вместе проводили свободное время, вместе бегали по магазинам. Марину Петровну и Ольгу называли «Шерочка с Машерочкой». Получать животных, метить, рассаживать по клеткам, следить за их здоровьем. Как тут можно разделить обязанности и сказать, что делать лаборанту, а что научному сотруднику? Надо также и доверять друг другу.

Скажем, Марина Петровна случайно узнала, что в других исследованиях изучали динамику веса животных. Лаборантка, которой это поручили, брала кролика за холку, встряхивала его, примеряла на глаз вес и тут же записывала его в толстенную тетрадь. Потом другой лаборант обработал эти, с позволения сказать, «результаты» на компьютере. Все тихонько посмеивались, когда шеф докладывал эти данные на Ученом совете.

Для иллюстрации же отношений Марины Петровны с лаборанткой можно привести такой пример из обычных «будней» экспериментатора. На лето кроликов перевели из вивария в летний сарай. Служительница вивария, увидев, что Марина Петровна собралась за кроликами для исследования, предупредила: «В этом же сарае живет петух, который ненавидит людей в белых халатах. Биохимики регулярно берут у него кровь из гребешка, так он теперь на всех кидается». Марина Петровна легкомысленно ответила, что она в высоких сапогах, и ей бояться петуха нечего. Как же она ошибалась! Как только дверь сарая открылась, ей на голову, откуда ни возьмись, кинулся огромный, разъяренный комок рыжих перьев. Она пулей выскочила наружу. С тех пор она ходила в сарай только вместе с Ольгой. Одна из них – с коробкой для кроликов, другая – с большой палкой, которой немилосердно лупили петуха. Тем только и спасались.

Как-то, во время исследования, когда кролик был привязан к станку животом кверху, Ольга взяла карандаш и стала засовывать его в рот кролика. Тот быстро заработал своими острейшими резцами и быстро превратил карандаш в щепки. Ольга не успела вовремя отдернуть пальцы, которые оказались как бы продолжением карандаша, и также очутились между резцами. Вытащила она палец изо рта кролика уже окровавленным. Ей оказали соответствующую помощь и забинтовали руку. В заключение этого эпизода Марина Петровна сказала, что Ольга получила по заслугам – нечего зря мучить бедное животное.

Зато теперь все стали спрашивать, что у нее с пальцем. Ольга беззаботным тоном отвечала: «А! Ничего! Кролик укусил!» В ответ следовало молчаливое удивление, смешанное с ужасом. А один из сочувствующих все-таки выразил свое мнение и сказал: «Не понимаю, как это могло случиться. Ну, если бы вы работали с тиграми, тогда понятно. Но кролик…». О подробностях они старались не распространяться.

Ольга любила, чтобы все было красиво и аккуратно. К примеру, материалы исследования. Нельзя сказать, что они у Марины Петровны валялись кое-как, но Ольга сказала: «Посмотрите, как я все сделаю. Если вам понравится, так и оставим. А если нет – верну все в прежнее состояние». Она взяла на складе папки-скоросшиватели, обрезала их и аккуратно, в хронологическом порядке, подшила в каждую все данные одного кролика. Папки пронумеровала и сложила в отдельную, ею же приготовленную коробку. Получилась своеобразная картотека. Материалы исследования стали смотреться впечатляюще, и работать было удобно – все под рукой, и шефу показать не стыдно. Подобные демонстрации его впечатляли. Он сразу же зауважал их работу.

Случалось, что Марина Петровна говорила, вот надо сделать то-то и то-то. Ольга тотчас отвечала, что она все поняла, у нее появилась идея, и она сейчас ее осуществит. И, действительно, идея ее всегда была плодотворной. Они понимали друг друга с полуслова. Как-то им прислали реактивы в плетеной корзине, закрытой такой же плетеной крышкой. У Марины Петровны сразу возникла мысль сделать из этой плетеной крышки абажур на голую лампочку в их комнате. Она даже не заметила, как Ольга осуществила это намерение. Жаль только, что на другой день этот абажур в стиле «модерн» Николай Николаевич срезал с помощью больших кусанчиков. Разрушая такой продуманный дизайн, он исходил из противопожарных соображений.

Ольга курила, а Марина Петровна не переносила запаха дыма. Но ей было неудобно ограничивать привычки своей лаборантки. Как только во время перерыва на чай та закуривала, Марина Петровна начинала икать

– молча подпрыгивала, сидя на своем высоком табурете. Ольга раздраженно говорила: «Ну вот, начали подпрыгивать!» И выбегала из комнаты.

Лаборантка была невысокая, белокожая, светловолосая, с огромными голубыми глазами. И вся она была светлая, сияющая. Когда они познакомились, Ольга ходила в очаровательной темно-серой шубке, которую носила с розовой шапочкой и розовыми же длинными перчатками

– по тем временам, когда в магазинах ничего стоящего купить было невозможно, впечатление было ошеломляющее. От нее шло сияние чистоты и красоты. В ее внешности был один недостаток – очень выпуклая родинка почти на самом кончике носа.

Мама Ольги была полной ей противоположностью. Родом она из Севастополя, и была настоящей южанкой – высокая, худощавая, с очень темной кожей, блестящими черными глазами и круто вьющимися темными волосами. Марина Петровна не могла понять, как они, такие непохожие, могли быть матерью и дочерью.

Жили они вдвоем в небольшой, но очень уютной, красиво обустроенной квартирке на Гражданском проспекте. Ольга и тут проявила свой вкус и любовь ко всему красивому. Мама Ольги вырастила и воспитала ее одна, без чьей-либо помощи. И как всегда бывает в подобных случаях, возможно даже совершенно бессознательно препятствовала всем попыткам Ольги обзавестись семьей. Она отваживала всех Ольгиных кавалеров. Поговаривали, что у Ольги был роман с хирургом-онкологом, который впоследствии стал профессором и знаменитостью в медицинском мире. И тут мама приложила руку к тому, чтобы они разошлись.

Ольгина мама прекрасно готовила, у нее переписывали рецепты южной кухни. Особенно замечательно у нее получались соленые баклажаны. Невозможно забыть, как это было вкусно. У нее Марина Петровна научилась закатывать вишню в своем соку в трехлитровые банки. А в канун Нового Года готовить из нее вареники – они так замечательно пахли свежей вишней, летом, теплом, солнцем! Незабываемо!..

В быту матери и дочери было много необычного. В этой семье Марина Петровна впервые увидела сиамскую кошку. Тогда это была большая редкость. В моду они вошли гораздо позднее. Необычный вид этого животного заставлял некоторых людей спрашивать: «Это кошка или собака?» Их сиамская кошка была необычным существом. Ночью она спала у Ольги на груди. Если Ольга во время сна поворачивалась на другой бок, кошка начинала злиться. Поэтому хозяйка часто появлялась на работе с оцарапанным лицом. Ее нельзя было, как других мягких, ласковых и податливых друзей дома, взять на руки, приласкать, почесать за ухом. Она была очень гордой и независимой. Эта кошка, к примеру, невзлюбила одну их знакомую, и, как бы та ни прятала свою сумку, кошка всегда находила возможность справить в эту сумку малую нужду. К счастью, к Марине Петровне эта кошка была совершенно равнодушна. Ее она просто не замечала.

Ольга училась на заочном отделении Ленинградского педагогического института и периодически выполняла курсовые работы. Как-то она попросила институтских химиков – сотрудников фармацевтической лаборатории, докторов и кандидатов химических наук, выполнить ее курсовую по химии. Преподаватель, проверявший впоследствии это задание, написал, что все сделано неправильно, и работу следует переделать. Потом все долго над этим смеялись.

Когда сын Марины Петровны пошел в школу, мальчишки их класса почему-то постоянно дрались. Как-то Ольга увидела его – глаза дико блестят, волосы взъерошены, половина пуговиц оторвана, остальные застегнуты косо, октябрятская звездочка вырвана «с мясом» – она воскликнула: «Ну и охламон!» Вообще-то, как и у всех людей, долго общающихся вместе, у них выработался свой особый язык. Некоторые слова просто нельзя здесь привести, но слова «охламонистый» и «наперекосяк» наиболее часто встречались в их лексиконе. Мандарин, скажем, они называли «мордарином» и так далее. Наиболее распространенным выражением было «зиг-зуг». Его употребляли и когда хотели сказать, что по дороге на работу забегут в магазин – сделаем зиг-зуг, и, если мужчина изменял жене, – то он также сделал зиг-зуг. Ну, и во многих других значениях.

Однажды Марине Петровне не с кем было оставить сына, и Ольга взяла его к себе домой. Ребенок сразу озадачил обеих женщин. Когда Ольга с мамой начали жарить картофель, он заявил, что ест только жареный на растительном масле картофель. Они начали звонить и спрашивать, что же им теперь делать? Марина Петровна ответила: «Жарьте на чем хотите, но скажите, что вы жарили на растительном масле». Вообще-то Ольга всегда возилась с чужими детьми. У них, к примеру, дневала и ночевала дочка их прежней соседки по коммунальной квартире Машка. Как-то Ольга привела Машку на работу. Весь день девочка выписывала лекарства для кроликов. Причем, все прописи начинались со слова «Репцепт».

В те времена все жили от получки до получки. В 1961 году зарплата врача была 72 рубля 50 копеек. Потом, правда, немного прибавили. Ставка медсестры была еще меньше. Всем до получки всегда не хватало «пятерки». Как-то накануне получки у Ольги с мамой остался всего один рубль. Они пошли в магазин и купили картофеля, который тогда стоил 10 копеек килограмм и трески, стоившей 37 копеек. У них еще остались деньги на буханку черного хлеба. Они поставили тяжелую сумку с картошкой в магазине на столик и отправились в хлебный отдел. Когда вернулись, на столике уже ничего не стояло. Так они остались без ужина. Но утром Ольга все это рассказывала со смехом. Все-таки они не голодали и как-то вышли из положения.

Для работы Марине Петровне в то время выдавали на месяц пять литров спирта. Они с Ольгой никогда его не пили, они сливали все в огромную бутыль. На праздники же приносили бутылочку сухого вина и выпивали ее с друзьями из соседних отделов. Вообще, тогда их все любили. Дело в том, что они ходили по институту с карманами, полными бутылочек со спиртом. Если они просили кого-то об услуге, то тотчас же расплачивались бутылочкой. На складе им откладывали все, что требуется, до того времени, пока они не оформят нужные документы. Столяры и водопроводчики только и ждали, когда появится для них работа. Даже начальник первого отдела любил «проверять», правильно ли они убрали на праздники печатную машинку – печатные машинки тогда считались средством массового распространения информации, и все были на особом учете. Начальник удовлетворенно хрюкал, когда ему показывали, как спрятали машинку, брал очередную бутылочку со спиртом и уходил.

В это время одна из незамужних сотрудниц их отдела, Ирина, ждала ребенка. Как-то, уже во время декретного отпуска, она пришла навестить друзей. Но про Ирину – это совсем особая история. Дело в том, что и тут Марина Петровна проявила свою неуемную активность. Когда Ирина узнала, что беременна, то собралась делать аборт. И шеф, как это и полагалось шефу, был против материнства своих сотрудниц. Он считал, что его сотрудницами надо не детей рожать, а диссертации писать. У Ирины уже было на руках направление в соответствующее учреждение. Но Марина Петровна уговорила ее оставить ребенка и родить. Последний раз они виделись в начале 2007 года. Ирина нисколько не жалела, что родила сына. Сыну ее тогда, при их последней встрече, было более тридцати лет, по всем статьям он оправдал ожидания своей мамы, и был ей и опорой, и поддержкой. А направление на аборт она все еще хранила в качестве сувенира. Так вот, Ольга, посмотрев на огромный живот Ирины, затянула на талии рукава толстого свитера, который она обернула вокруг, и решительно отрезала: «Мы пойдем другим путем!» Увы, для всех женщин мира в этом деле существует только один путь, путь, предопределенный Матушкой Природой еще много тысячелетий назад. И даже такому креативному человеку, каким была Ольга, не удалось придумать ничего нового.

К этому времени умерла ее мама. Последние годы жизни у нее появились какие-то жалобы. Ее положили на обследование в клинику Первого медицинского института, где она скоро и при крайне непонятных обстоятельствах скончалась. Ольге даже не дали ознакомиться с результатами вскрытия. Но самое удивительное, так это то, что в это же самое время, в тот же день, в далеком Севастополе сестру матери Ольги разбил паралич, и та, не приходя в сознание, скончалась. Так Ольга одновременно, в один день, потеряла самых близких ей людей.

Однако теперь она имела возможность, так или иначе, устроить свои личные дела. Скоро у нее появился друг. Это был весьма своеобразный человек. Он был «летним мужем», так как не носил нижнего белья и зимой старался не выходить из дому – мерз. В молодости он был спортсменом-лыжником. После того, как оставил «большой спорт», написал диссертацию. Что-то об исследовании нагрузок на стопу лыжника при беге. Вращался в кругах современных молодых ленинградских художников. В этот период их жизни и Марина Петровна немного приобщилась к современной живописи. Они с мужем посещали все выставки так называемых «молодых художников». Среди них были и интересные люди. Тогда у них было в моде подражание старым мастерам с детальным выписыванием мельчайших подробностей пейзажа или интерьера, что очень нравилось Марине Петровне.

И тут Ольга, несмотря на то, что собиралась избежать стандартных подходов к жизненным проблемам, забеременела. Марина Петровна очень переживала. После смерти ее мамы она, в какой-то мере, чувствовала ответственность за судьбу Ольги. Но что поделаешь? Может быть, это и оказалось к лучшему – несмотря на наличие «летнего друга», Ольга была очень одинока. Он то появлялся, то исчезал, вел себя странно и совсем не радовался будущему отцовству. Скоро стало ясно, что у нее будет двойня. Вот тут окружающие нисколько не удивились – ведь все работали с радиацией, облучали животных и исследовали их при помощи радиоактивных изотопов. Одним из результатов воздействия небольших доз радиации на организм может быть многоплодность. Вот у Ольги и получились двойняшки. Впоследствии она так и говорила: «один ребенок ее, другой – Марины Петровны».

К этому времени Марина Петровна закончила накопление материала для своей диссертации. Вернее, самый авторитетный в городе радиобиолог профессор Александров, ознакомившись с ее данными, сказал, что в жизни любого диссертанта приходит такой момент, когда надо наконец остановиться. Марина Петровна выпросила у своего научного руководителя творческий отпуск для оформления диссертации. И начала писать, а Ольга периодически заходила к ней домой, забирала пачку исписанных и исчерканных листков и печатала рукопись на машинке. Одновременно институт начал переезд на новую базу. Упаковка имущества и переезд также легли на Ольгины плечи. Марина Петровна периодически наведывалась в новое помещение, но помощи от нее не было никакой – все делала Ольга.

Наконец, текст диссертации был написан, Ольга его перепечатала и отдала в переплет так называемый «первый вариант». Рабочие будни продолжались, ставили новые эксперименты. В это время у нее уже был заметен живот. Марина Петровна с Ольгой спланировали и сшили для нее миленькое платье с белым воротником – в те времена было принято скрывать беременность, а хорошенький белый воротник отвлекал внимание от большого живота. Для этого и шились специальные платья. И вот однажды Ольга приезжает на работу в ярости. У нее уже был большой живот. Она ехала на автобусе. Мест свободных не было. Она стояла возле молодого мужчины, который не только не уступил ей место, но еще и заигрывал с ней. Вот, оказывается, как плохо скрывать беременность. Когда Марина Петровна ждала своего сына, у нее также было много подобных эпизодов – ведь она также шила специальное платье. Сейчас женщины натягивают на огромный живот футболку, чтобы все лучше было видно. Интересно, уступают им место в автобусе или нет?

Как и у всякого диссертанта, защита не прошла без шероховатостей. Всю жизнь самой замечательным направлением в медицине Марина Петровна считала кардиологию, а самыми необыкновенными людьми – кардиологов. И работа ее имела кардиологическое направление – ведь исследованию подвергались сосуды сердца. По этой причине Марине Петровне приходилось много вращаться в среде кардиологов. А они работали в отделе, которым заведовал молодой, но уже известный в своих кругах доктор Петров. Доктор Петров был необыкновенным человеком. От жизни он все брал по максимуму. Он был высок, тучен, слыл хорошим хирургом, любил выпить, поесть, обожал женщин. Женщин он не соблазнял, он их брал. Он считал, что хороший хирург во время операции должен быть груб и обязательно ругаться матом – чем лучше хирург, тем круче мат. Кроме того, он полагал, что приготовление еды – дело не женское, а потому еду готовил сам, а жена его только мыла посуду. К примеру, он запекал на костре всего гуся в перьях, предварительно обмазав его глиной. Он сам рассказывал, как это замечательно и вкусно. Марина Петровна не пробовала, потому своего мнения на этот счет не имела.

Доктор Петров был немного моложе Марины Петровны. Она знала, что он ее недолюбливает, но вела себя с ним свободно, смеялась и шутила вместе со всеми. Как-то он довольно грубо оборвал ее. С тех пор Марина Петровна сторонилось его, и в его присутствии помалкивала. И вот на предзащите диссертации произошло следующее. Доктор Петров опоздал и потому не слышал начала доклада, куда входил и перечень поставленных в диссертации задач. Несмотря на это, он сразу начал задавать вопросы, сформулированные в чрезвычайно агрессивной форме: «А неплохо было бы посмотреть вот то-то. А интересно, как происходит вот что-то другое»… На все это Марина Петровна отвечала, что все это крайне интересно, но не входит в задачу данного исследования. Тогда он выступил в прениях и сказал, что работа не отвечает требованиям, предъявляемым кандидатской диссертации, раз в ней не изучалось то-то и не исследовалось еще что-то и еще что-то. В конце предзащиты руководитель диссертационной работы выступил и показал, что оппонент не прав, что поставленные диссертантом задачи выполнены. Но Марине Петровне, тем не менее, пришлось изрядно поволноваться

По этой причине перед защитой диссертации она сильно нервничала

– их отношения с доктором Петровым не улучшились, и еще неизвестно, что он может сделать и сказать на Ученом совете. Доброжелатели объяснили ей, что доклад диссертанта длится всего двадцать минут. Обычно за этот период трудно полностью представить все полученные данные и показать достоинства работы. Поэтому диссертанты обычно заранее готовят вопросы, позволяющие расширить рамки доклада. Ответы на вопросы можно сопровождать демонстрацией диапозитивов, которые диссертант не успел показать во время доклада. Эти вопросы заранее раздают сидящим на заседании друзьям. Так я и сделала.

В день защиты на Ученом совете доктора Петрова не было. Он, как и в первый раз, пришел с опозданием и не слышал доклада. В это время Марина Петровна уже отвечала на вопросы. Вдруг доктор Петров поднял руку и задал вопрос. Это был один из тех вопросов, которые она сама заранее подготовила. В семье до сих пор хранится магнитная запись того Ученого совета. На записи отчетливо слышно, как после вопроса доктора Петрова диссертантка громким шепотом сказала: «Олечка, диапозитив!» Олечка начала показывать нужные диапозитивы, а Марина Петровна складно отвечать на поставленный вопрос. Доктор Петров был ошеломлен, а доброжелатели потом долго смеялись.

Защита прошла вполне успешно. Был один черный шар, и все знают, кто его бросил. В прежние времена после защиты полагался банкет в ресторане. Но именно в этот период проходила борьба с банкетами – в советское время постоянно с чем-то боролись, то с генетикой, то с вейсманизмом-морганизмом, то с кибернетикой, то с банкетами, то с винопитием. Именно в то время созрело мнение, что ужин в ресторане после защиты является взяткой членам Ученого совета. А потому банкеты запретили. В ресторан приглашать нельзя, но никто не мог запретить пригласить друзей домой. Марина Петровна так и сделала. Они с друзьями и дома хорошо повеселились. После защиты около недели Марина Петровна ходила, как в тумане, ничего не могла вымолвить и только глупо улыбалась. А потом началась обычная жизнь. Оформление документов и ожидание утверждения решения Ученого совета ВАКом – Всесоюзной Аттестационной Комиссией. Утвердили ее защиту приблизительно через полгода – это обычный срок для кандидатских диссертаций.

Впоследствии Марина Петровна помирилась с доктором Петровым. А случилось это так. Они были на каком-то совещании. В перерыве все уставшие и голодные стояли возле дверей совещательной комнаты и обсуждали услышанное на совещании. У Марины Петровны в сумке оказалась горсть карамели. Она достала конфеты и протянула их всем. Каждый взял по конфетке. И тут доктор Петров осторожно, как белочка, которая боится подвоха, протянул руку и взял конфетку. С тех пор они не стали друзьями, но их отношения наладились.

Диссертационная работа Марины Петровны и следующие за ней исследования состояли в изучении кровотока сердца с помощью радиоактивных изотопов. Для регистрации динамики прохождения изотопов использовался прибор, называемый радиоциркулографом. Их прибор был изготовлен в Венгрии приблизительно в 62–63 годы прошлого столетия. По тем временам это было чудо машиностроения для медицинских целей, а Марина Петровна была единственным в Ленинграде радионуклидным диагностом, который мог работать на подобном приборе. Она с Ольгой работала на циркулографе около пятнадцати лет. Уже в конце этого срока представители того предприятия, которое изготовило этот прибор, приезжали в Ленинград уже с другими, более современными разработками. Узнав, что прибор еще работает, они специально посетили наш институт, чтобы удостовериться, что это правда.

Долголетие прибора объяснялось не только аккуратностью обеих женщин, но и помощью и заботой инженера по имени Борис Штарк. Может быть, об этом человеке следовало бы написать особый рассказ. После семилетки он поступил в бывший тогда в Ленинграде техникум медицинского оборудования. Про это учебное заведение одна его бывшая ученица сказала, что здесь выдают не дипломы, а бумажки. Ну, это для кого как.

Когда Борису исполнилось шестнадцать лет, он повстречался со своей будущей женой, и они сразу же поженились. Трудно сказать, официально или нет, никто уже не помнит. В комсомольской же организации техникума на них оформили «персональное дело», устроили «суд» и исключили обоих из техникума. Так что Борис не получил даже и номинального технического образования, но он был специалист от Бога. Когда он по каким-то делам приезжал, все население института, работающее с любыми приборами, приходило в возбуждение, и из уст в уста передавалась весть: «Борис Штарк приезжает!»

Марина Петровна с Ольгой так же волновались и ждали его появления в своих апартаментах. Не следует забывать, что ведь все карманы у них топорщились от бутылочек со спиртом. Но Борис относился к ним хорошо и без бутылочек. Может быть, ему просто было интересно поддерживать «на плаву» такой старый прибор. Борис приходил к ним, спрашивал, в чем дело. С помощью пальцев они объясняли свои проблемы. Борис уже пообедал и, скорее всего, немного принял в другом отделе. В зубах у него отточенная спичка, которую он перекатывает от одного угла рта к другому. Он задумчиво смотрит на прибор, тронул пальцем тут, здесь. Потом достает изо рта спичку, сует ее куда-то. Прибор заработал. А Марине Петровне ведь все равно, работает он со спичкой или без нее. Лишь бы работал!

Однажды Марина Петровна с Ольгой проводили очень важные исследования. Вдруг прибор заглох. Штарка в тот день в институте не было, а работать ведь надо. Побежали по своим местным инженерам. Одного все-таки удалось уговорить, чтобы он глянул на прибор. Он осмотрел все очень внимательно и вынес заключение: «Прибор работает прекрасно. Это раньше он работал неправильно, а вот теперь он заработал, как следует». Марина Петровна в отчаянии. Надо провести срочные и очень важные исследования, прибор куролесит, а инженер говорит, что все в порядке. И тут ее осенило. Она обратилась к инженеру:

– Хорошо, я с тобой согласна! Прибор работает прекрасно! Но, пожалуйста, поломай его таким образом, как было до твоего прихода.

И что же вы думаете, ему даже не потребовалось на это много времени. Он «поломал» прибор, и они счастливо продолжили работу.

Как-то они с Ольгой закончили свои опыты, попили чаю, сходили по делам и уже возвращались в свой кабинет. Тут на дороге им попался какой-то металлический предмет. Они решили немного развлечься и разыграть одного из физиков. Тот сидел в своем кабинете за письменным столом. По всему было видно, что он уже пообедал и теперь, поглубже усевшись в кресле, подремывал. Проказницы показали ему найденную железку и стали уверять, что, вот, шли мимо его машины, и в этот момент из нее выпал этот предмет. Слегка приоткрыв один глаз, он отрезал: «Нет такой детали в машине!» Закрыл глаз и продолжил свой послеобеденный сон.

Не удалось. Но тут им попалась их старая приятельница. Это маленькая и очень энергичная женщина. Всегда на высоких каблуках, всегда в движении, она похожа на круто свернутую пружину, которая в любой момент может с силой выпрямиться. Увидев у них в руках железку, которая, дескать, выпала из ее блестящей «Волги», она пришла в крайнее возбуждение: «Не знаю, что это такое и откуда! Руль – знаю! Переключение скоростей – знаю! А что это – не знаю!» Она так разволновалась, что озорницам стало стыдно за их плоские шутки. Признавшись во всем и извинившись, они привели ее в свою комнату и принялись отпаивать кофеем. Но она еще долго подпрыгивала на табурете и вскрикивала: «Руль – это я знаю! А больше ничего и не знаю!»

Долго они с Ольгой вспоминали еще один эпизод, произошедший на исходе ее беременности. Однажды, в конце мая или начале июня, после работы они решили пройтись по магазинам. И тут им изрядно повезло – они купили первую клубнику. Счастью их не было предела. Ольга тут же начала есть купленную ягоду, и скоро съела все. Марина Петровна ягоду не ела и, в ответ на предложение последовать примеру Ольги, сказала: «Вам-то хорошо, ваша семья всегда с вами, в животике. А моя семья ждет меня дома». Это заявление очень развеселило Ольгу. Они часто вспоминали об этом происшествии уже тогда, когда и Ольгина семья также отделилась от нее.

Лето 1974 года. Москва и Ленинград задыхаются от дыма и гари в результате пожаров окрестных лесов. А Марина Петровна с сыном отдыхала в Севастополе. Они резвились в голубых водах среди скал Херсо-несской бухты, гуляли по тенистым улицам прекрасного белого города, объедались фруктами, по вечерам сидели в порту и наблюдали оранжевый закат и маневры боевых кораблей. Подумать только, какие названия те носили – «Смелый», «Благородный»… В то время у них была только одна проблема, это чтобы сын съедал в день не более одной порции мороженого – у него был хронический тонзиллит. Потом приехал муж Марины Петровны с новостями. Ольга родила мальчика и девочку весом 1 килограмм и 750 граммов, каждый – не удивительно, их же двое. Марина Петровна с семьей несколько лет отдыхала в Севастополе. И за эти замечательные времена они также должны благодарить Ольгу. Это она уговорила их поехать отдыхать в этот прекрасный город. Это она помогла им устроиться у школьной подруги ее мамы. Воспоминания остались на всю жизнь. В мире нет места лучше Херсонеса!

Но вернемся к сереньким осенним будням 74-го года. С двумя детьми Ольге, несмотря на ее невероятную жизнеспособность и энергию, было невыносимо трудно. Скоро она поместила своих детей в Дом ребенка и сама также устроилась туда на работу. Это несколько улучшило ее положение. Но все равно она все свое время проводила с детьми. Когда дети немного подросли, она вернулась на работу к Марине Петровне. Ольга билась, как рыба об лед. Марина Петровна старалась ей помогать, как только могла. Она обратилась к начальнику отдела кадров, и он всегда находил для нее дополнительный заработок. Папа детей почти не помогал ей – по его мнению, она сама во всем виновата. Ведь она по своей воле сохранила беременность, и потому дети – ее дело, ее забота.

Дети потихоньку росли, Ольга радовалась каждому зубику, каждому шажку, каждому успеху своих двойняшек. Они были совсем разные. Девочка – очень смышленая и развитая, видно в мать пошла, думала Марина Петровна. А мальчик – спокойный, увалень, тугодум. В 1976 году произошли перемены. Группу, в которой они работали, решили прикрыть. Марина Петровна переходила на работу старшим научным сотрудником в лабораторию изотопных методов исследования. Ольгу брали туда же лаборантом.

И тут вдруг Ольге и предложили работу на линейном ускорителе. Новая ставка давала право на добавку к зарплате в размере пятнадцати процентов, кроме того, здесь она могла работать на полторы и даже две ставки, и, самое главное, женщины здесь уходили на пенсию в 45 лет! Таким образом, проработав здесь семь лет, можно получать и пенсию, и зарплату одновременно. Для матери-одинчки с двумя детьми – это большое подспорье.

При ее-то скудном бюджете большая зарплата, возможность работать больше, чем на одну ставку, а потом еще и пенсия в сорок пять лет! Она не могла устоять, а Марина Петровна не чувствовала возможным ей препятствовать. Она очень хорошо знала Ольгины дела и ее трудности. Так они расстались. У Ольги появились новые обязанности, новый круг забот, новое окружение. Да и у Марины Петровны также было много трудностей на новой работе, в новом коллективе. Конечно, они встречались, обменивались новостями, но все реже и реже.

Вдруг кто-то сказал Марине Петровне, что Ольга начала выпивать. Та засмеялась: «Этого не может быть, мы получали в месяц огромное количество спирта и не пили его! Мы могли бы принимать спиртовые ванны!» Потом эти разговоры стали повторяться все чаще и чаще. Марина Петровна все еще не верила. Но однажды, когда она шла по территории института, вдруг боковым зрением заметила, что Ольга, увидев ее, спряталась в кустики. Потом она стала замечать, что Ольга сторонится ее – она в подпитии. А в подпитии теперь она была почти всегда. Инженерами на линейном ускорители работали бывшие летчики, вышедшие на пенсию по возрасту. Они-то и пристрастили Ольгу к спиртному. Марина Петровна очень переживала, но что в этой ситуации она могла сделать? Ольга очень быстро начала опускаться и уже выглядела, как настоящая пьянчужка. С прежней подругой она почти не встречалась, они уже не разговаривали, не советовались, как прежде. Марине Петровне было жалко и ее, и ребят.

Когда пришло время отдавать детей в школу, кто-то из умных людей посоветовал Ольге устроить их в интернат, в котором проводилось углубленное изучение китайского языка. Этот человек тогда сказал ей, что у Китая большое будущее, и в скором времени китайский язык будет весьма востребованным. Подумать только, были же люди, которые могли смотреть и предвидеть так далеко вперед!

Как-то, через несколько лет, Марина Петровна разговаривала с доктором, который как раз в то время облучал больных на ускорителе, а Ольга, в качестве медсестры, помогала ему. Он рассказывал о своей работе и вдруг у него вырвалось: «И еще эта вечно пьяная Ольга!» Марина Петровна не выдержала и стала защищать ее, говорить, что Ольга не всегда была такой, что она очень хороший человек. «Да бросьте вы!» – оборвал ее доктор. Марине Петровне было очень горько.

В конце восьмидесятых в их институте пошли разговоры о квартирах. Особо нуждающимся пообещали улучшить жилищные условия. Ольга подала документы в комиссию, решающую эти вопросы. Марина Петровна помогла ей в этом, чем смогла. Действительно, ее квартира, в которой они жили еще с мамой, имела такую планировку, что там не было места для двух детских кроватей – много окон и дверных проемов. Марина Петровна составила и подписала ходатайство, где говорилось и об этом.

Ольге все-таки дали двухкомнатную квартиру. Ее же прежнюю квартиру предоставили другой сотруднице, которая жила в одной комнате с дочкой и внучкой. После того, как Ольга переехала на новую квартиру, она сразу же уволилась с работы. Она не оставила своего нового адреса ни старым, ни новым друзьям и исчезла. Ольга пропала навсегда. Больше Марина Петровна ее не встречала. Где она и что с ней, и с ее детьми, она не знает. Жизнь развела их навсегда!

  • Старый ворчун Время тихо делает свое дело
  • И на всем оставляет свой неизгладимый след.
  • Судьба наказывает за ошибки,
  • А дорога жизни становится все уже и ухабистей,
  • И не свернуть с нее в сторону.
  • Кто кинул ее нам под ноги?
  • И почему именно эту, а не другую?
  • Вопросы… Вопросы…
  • Никому не избежать суда своей совести,
  • Который страшнее и неумолимей Божьего суда,
  • Потому что нет ничего страшнее душевных мук.
  • И не спасут отговорки и оправдания.
  • Всех ждет неминуемая встреча с Вечностью.
  • За все будет заплачено дорогой ценой.
  • Жизнь ушла в прошлое,
  • А впереди – тьма.

Подумав все это и перебрав события своей памяти, Марина Петровна горестно вздохнула, поднялась и стала пробираться по узкому проходу – на следующей остановке ей выходить.

19 июня 2013 г.

Бессонница

  • И вот я вновь во льдах постели,
  • Бьет ватный колокол в тиши.
  • И мысли вихрем налетели,
  • И нет покоя для души.
  • Проснуться ночью от мигрени,
  • Жизнь час за часом перебрать.
  • Толпятся в изголовье тени,
  • И боли в сердце не унять.
  • Читаю в сотый раз молитву,
  • Хочу забыть лихие дни.
  • Нет сил опять идти на битву
  • С тем, что осталось позади.
  • Уймитесь ямбы и хореи!
  • Хочу забвенья для души,
  • Хочу уснуть в тепле постели
  • И мирно, сладко спать в тиши.
Рис.5 Судьбы моей калейдоскоп

Жорочка

Речь пойдет о Георгии Дмитриевиче Рохлине, рентгенологе, докторе медицинских наук, человеке, известном в своем кругу. Отец его, профессор Рохлин, в советские времена был знаменит на весь медицинский Ленинград, руководил кафедрой рентгенологии и радиологии и преподавал в Первом медицинском институте им. Акад. И. П. Павлова. Мне помнится, что и я у него училась. Сейчас, когда всюду академии да университеты, моя Alma mater также стала называться университетом, Медицинским. Итак, о Жорочке. Жорочка – невысок ростом, худощав, ножка его гораздо меньше моей, и по поведению, и по судьбе он – настоящий еврейский «шлемазл». Но он умен, начитан во всех областях знаний, знаток искусств. Случается ли у вас, что вы запамятовали какого-то автора или художника, и чем больше вспоминаете, тем в более безнадежное состояние попадаете? Не волнуйтесь, спросите у Жорочки, он все помнит. Правда, говорили про него, что он известный матерщинник, но я этого за ним никогда не замечала. Кроме матерного языка, он прекрасно владел английским, немецким и французским, и в своих научных докладах свободно, также как вождь нашей революции, переходил с одного языка на другой. Когда в наш институт приезжали именитые гости, Жорочка переводил.

Научные работы его, может быть, не искрились огнем, как фейерверк, но были основательны, добротны и фундаментальны. Если Жорочке надо было сделать научный доклад, он бегал по рядам присутствующих и просил кусочек бумаги – речи свои он никогда не писал, все держал в голове, но на трибуне ему необходимо смотреть в какую-нибудь пустую бумажку. Его все любили и относились к нему с юмором.

Я работала в лаборатории изотопных методов исследования, которая входила в состав рентгенологического отдела, так что мы встречались с ним на всех отделенических совещаниях и конференциях. В нашей лаборатории были две медсестры, которые дружили между собой. Трудно представить себе что-нибудь более непохожее, чем две эти сотрудницы. Общее у них было только то, что обе они были хорошими специалистами. Одна, лет после тридцати, высокая, стройная и красивая. В лице у нее было что-то диковатое, молдавское или кавказское. А фигура без всяких изъянов. Две торчащих, как яблочки, грудки. Очень тонкая талия и длинные, красивые ноги. Не такие, как модно сейчас, когда ноги растут от шеи, и кроме ног ничего нет. У нее было все, и все было совершенство. Она была очень сексуальна. Вторая, чуть постарше, относилась к типу женщин, о которых рассказывается в известном анекдоте: Мужчины хвастаются своими женами. Один восхваляет фигуру, другой – бюст и так далее. А последний говорит: «А у моей жены глаза голубые-голубые». Все вопросительно и удивленно поворачиваются к нему: «Ну и что?» – «Как что, а остальное – попа!». Да, у нашей медсестры были чудные, небесной синевы голубые, чуть навыкате глаза, а остальное… Она была кругленькая, аппетитная и соблазнительная. У нее также была относительно тонкая талия, но наши сотрудницы категорически запрещали ей надевать поясок. Потому что, если она надевала поясок… идти с ней рядом не было никакой возможности. Все мужчины выстраивались в ряд и шли за ней.

Так вот, Жорочка на вторую медсестру не обращал никакого внимания – больших женщин он боялся. Но в присутствии первой он дрожал от вожделения, как осиновый лист. Я не сказала, что Жорочка был сексуально озабочен. Жена ушла от него по неизвестной мне причине, а другие варианты также не всегда ему удавались. Но наша медсестра действовала на него неотразимо. Однажды на политучебе, когда мы всем отделом сидели в конференц-зале, Жорочка вдруг с горящими глазами поднялся и, шагая по ногам, стал пробираться на свободное возле нашей медсестры место. Так как это была политинформация, то ни докладчик, ни все остальные и не думали вникать в содержание говорившегося, все с интересом и сочувствием наблюдали за Жорочкой. Он уселся рядом со своим объектом, прислонился к ней через подлокотник, а потом, через несколько минут, поднялся уже совершенно равнодушный и опять, шагая через ноги, вернулся на свое место.

Жорочка знал, что я с большой симпатией отношусь к нему. Часто он делился со мной своими сексуальными фантазиями. Он любил приходить в ординаторскую нашей лаборатории и, используя латынь, обсуждать со мною сексуальные проблемы. Однажды при этом присутствовал другой доктор. Он очень заинтересовался нашей беседой, с участием поворачивал голову к каждому собеседнику, а в заключение сказал: «Я не понимаю, о чем вы говорите, но чувствую, что о чем-то матерном».

У нас с Жорочкой было две-три общих работы. Как-то он пришел ко мне обсудить очередную совместную статью. Может быть, вы складываете свои бумаги в аккуратную пачку, листок к листку, да еще кладете все в папку. Жора никогда этого не делал. Ось каждого листка его рукописи всегда была повернута под небольшим, 10–15 градусов, углом к предыдущему, а в итоге получалась растрепанная, неаккуратная пачка. Он пришел, прижимая одной рукой к груди эту кучу бумаг. Жорочка всегда так ходил. В лаборатории было время чая, все сидели в бытовке. Жорочку также усадили, дали чаю и выделили чьи-то бутерброды. Он же уставился на свою любимую медсестру и стал оделять ее неуклюжими, но весьма откровенными комплиментами. Я выпила свой чай и пошла в ординаторскую, ожидая, когда Жорочка закусит и присоединится ко мне. Прошло несколько времени, а Жорочки все нет. Вдруг раздался сильный грохот, как будто упал стул или даже стол. Потом истошный, на всю лабораторию, вопль второй медсестры: «Людмила Александровна! Когда к Вам приходят посетители, держите их возле себя!» Через несколько мгновений сконфуженный Жорочка, озираясь и прижимая к груди встрепанную пачку бумаг, неуверенно вступил в ординаторскую.

11 марта 2003 г.

Миллион алых роз

Рис.6 Судьбы моей калейдоскоп
  • Моему сыну уже перевалило за сорок…
  • Он – высокий и стройный, вполне сложившийся мужчина,
  • Но выглядит несколько моложе своих лет.
  • Вот он, красивый и независимый,
  • Идет своей пружинящей походкой,
  • И в каждом движении чувствуются скрытая сила и энергия.
  • Но я хочу вспомнить совсем другое время
  • И совсем другого мальчика.
  • Я хочу вспомнить его трехлетним малышом,
  • Он смотрит на меня доверчивым взглядом,
  • Верит всему, что ему говорю,
  • Так как я для него – непререкаемый авторитет.
  • У него круглые, широко раскрытые от удивления перед всем миром Голубые глаза и толстые щеки.
  • И вообще, весь он кругленький и мякенький,
  • Хотя нисколько не толстенький, скорее всего, наоборот.
  • В то лето, так же, как и в предыдущее,
  • Мы отдыхали на даче у моих родителей.
  • Я любили приезжать к маме на ее или мой день рождения.
  • Мне было приятно проводить эти дни вместе с родными людьми.
  • Так случилось и в тот год.
  • В праздничный день мы с сыном отправились на рынок за покупками.
  • По пути, совсем не случайно, зашли в цветочный магазин.
  • И вдруг я вижу розы,
  • Которые продавались фантастически дешево.
  • Правда, они не были такими королевами,
  • Какие мы видим теперь в магазинах,
  • И ножки у них были коротковаты,
  • Но по тем временам это была замечательная находка.
  • Я подобрала огромный букет,
  • Можно сказать, целую охапку.
  • Естественно, что всю дорогу домой я несла цветы сама.
  • Но перед дверью квартиры моих родителей
  • Я вставила всю эту колючую охапку
  • В поставленные округло ручки моего сына
  • И втолкнула его в дверь.
  • Эффект был потрясающий,
  • А малыш от гордости даже споткнулся и упал.
  • Мама же сперва впала в полное ошеломление,
  • Но потом быстро сориентировалась
  • И стала деловито подбирать рассыпавшиеся цветы.
  • Часть роз, несколько штук,
  • Она сразу поместила в вазу на столе.
  • А остальные…
  • Остальные, к нашему общему удивлению,
  • Сложила в раковину, помыла
  • И начала ловко отрывать яркие лепестки.
  • – Что ты делаешь?! – вскричала я.
  • – Варю варенье, – хладнокровно ответила мама,
  • Не прекращая своего странного занятия.
  • И действительно, лепестки были сложены в медную миску,
  • Залиты сиропом и подверглись процедуре варенья.
  • Несмотря на мое возмущенье, варенье я ела.
  • Оно оказалось душистым и даже приятным.
  • Моя мама варила варенье и из арбузов —
  • Было если не вкусно, то, по крайней мере,
  • Вполне оригинально.
  • Я – дочь своей матери —
  • Продолжила этот ряд нестандартных поступков.
  • Может, кто-то помнит книгу писателя Носова
  • О Незнайке – озорнике и неслухе?
  • Если кто это и помнит,
  • То еще меньше читателей вспоминают
  • Варенье из одуванчиков, которое варили малыши – друзья Незнайки.
  • Я также варила варенье из одуванчиков.
  • Для этого требуется собрать четыреста цветков.
  • Одна моя знакомая сказала, что для нее
  • Это совершенно невозможное занятие.
  • Она в принципе не способна нагнуться четыреста раз —
  • Ее вес превышал сто килограммов.
  • Но чай с вареньем из одуванчиков она пила с удовольствием.
  • …Миллион, миллион алых роз
  • Из окна, из окна видишь ты…
  • Но одни, глядя на розы,
  • Восхищаются нежной красотой экзотических цветов,
  • А другие видят ряд баночек с вареньем,
  • Завязанных красивыми кружевными салфеточками.
  • У каждого своя точка зрения, я не берусь судить, чья лучше.

2004–2010 г.г.

Младшая сестренка Ниночка

Ранняя весна. Снег стаял. Кое-где уже начала пробиваться зеленая травка. На прогретых солнцем пригорках желтели крохотные звездочки мать-и-мачехи. Почки на деревьях набухли, но листочки еще не проклюнулись, и деревья гулко стучали на весеннем ветру своими ветками. Воробьи и синички, которые всегда знают все раньше нас, весело чирикали среди голых кустов сирени, предсказывая тепло, солнце, шум зеленых листьев и красоту ярких летних цветов. А большая тяжелая ворона взобралась на самую вершину еще голой березы и, глядя с высоты вниз, солидно каркала.

Полдень, довольно тепло, но солнечные лучи так и не пробились сквозь плотный слой низко висящих облаков, под которым, как под стеклянной крышей оранжереи, воздух был влажным и душным. Этот эффект парника давил и вызывал одышку даже у здоровых людей.

Марина Петровна толкала впереди себя коляску со своей внучатой племянницей. Девочка десяти месяцев от роду. У нее жесткие рыжие волосы, сколько бы их ни приглаживали, стоящие торчком на голове, и огромные, как две голубые пуговицы, глаза. Живая и любопытная, она походила на маленькую обезьянку, постоянно в движении, постоянно в работе познавания этого огромного и нового для нее мира.

Наконец, она все-таки угомонилась и, усталая, заснула в своем уютном гнездышке-коляске. А Марине Петровне предстояло встретиться со свое сестрой Ниночкой и племянницей Иришей, матерью малышки. Большую часть пути до места встречи она проехала на трамвае. Осталось пройти еще один или два квартала. Но вот тут она растерялась и никак не могла вспомнить, за каким углом нужный ей поворот.

На ручке коляски висела большая яркая сумка, украшенная фигурками розовых, с черной гривой, осликов, голубых, с зеленой кисточкой на хвосте, слонов и прочей занятной и невиданной живностью. Там лежало все необходимое для ребенка – подгузники, бутылочки и баночки с детским питанием, игрушки и погремушки. Там же был и телефон Марины Петровны. Она решила позвонить сестре и выяснить, куда следует идти. Начала рыться в бесконечной утробе сумки. Все перемешано, спутано, и телефон оказался где-то в глубине, на самом дне, под бутылочками и гремящими мишками.

Наконец она извлекла его и пришла в ужас. Сделанный из дешевой и непрочной пластмассы, от духоты и давления лежащих на нем предметов, телефон деформировался и стал похожим на шоколадку, которую долго сжимали в горячей и потной руке. Экран скукожился, и на нем ничего невозможно разглядеть.

От ужаса Марина Петровна так громко воскликнула, что находившиеся в строительном вагончике рабочие выскочили оттуда и окружили ее. Они пытались как-то помочь. Но все их усилия оказались тщетными. Клавиатура отслоилась, однако нужная Марине Петровне буква «Н» выступала и заметно вытарчивала над всем искореженным месивом испорченного телефона. Она упорно жала на клавишу с этой буквой, надеясь, что из памяти телефона все-таки выскочит нужный номер, но тот не реагировал

Все строительные рабочие тем или иным способом, правда, безуспешно, пытались помочь Марине Петровне – телефон молчал. И только один из них – в голубом комбинезоне, с очень бледным, как бы обсыпанным мелом, лицом, с длинными, подстриженными «под горшок», иссиня-черными волосами и невероятно большим угрюмым носом, бормоча что-то недружелюбное, скрылся в строительном вагончике. Потом и другие рабочие покинули ее.

Марина Петровна стояла, держась одной рукой за коляску, а другой рукой отчаянно, но безнадежно жала и жала на клавишу с буквой «Н», надеясь пробудить к жизни свой изуродованный телефон. И тут она проснулась, с облегчением поняв, что это был сон – накануне они с сестрой так нагулялись с девочкой, что и ночью снится прогулка.

Свою сестренку Ниночку, которая была на семнадцать лет моложе, Марина Петровна всю жизнь считала малышкой. И даже сейчас, когда Ниночке за пятьдесят, она на десять сантиметров выше, килограммов на двадцать тяжелее, и у нее уже трое взрослых детей, Марина Петровна продолжает считать маленькой, беленькой и пушистой, как в известном всем анекдоте. Ей хочется спрятать сестру на груди и оградить от бед и огорчений. Родилась Ниночка в тот год, когда маме их было сорок лет, а Марина Петровна уже была студенткой Первого Ленинградского медицинского института имени академика Ивана Петровича Павлова. Сейчас все это называется медицинским университетом. Но во время беременности мамы Марина Петровна была еще десятиклассницей. Тогда она меньше всего думала о своих близких, в общем, и, в частности, о маме, интересовалась в основном теми химическими и гормональными процессами, которые бурлили внутри нее, и очень стеснялась того, что школьные подруги называли ее маму «жирной свиньей». Однажды все-таки она вдруг заметила маму и увидела, что та стала еще больше. До сих пор Марина Петровна отчетливо видит мамин виноватый и жалкий взгляд, брошенный в ее сторону, когда она с презрением подростка и непринужденностью молодой нахалки, которая знает все о том, что следует делать другим, бросила ей: «А ты все толстеешь!»

Сколько Марина Петровна себя помнит, все, и она сама также, говорили, что будет врачом. После окончания школы ей настолько опротивел родительский дом и родительская опека, которая, кстати, была очень навязчивой и тягостной, что поступать она решила куда-нибудь подальше, в Ленинградский медицинский институт. Родители поняли, что этому уже ничто не может воспрепятствовать, поэтому мама, на восьмом месяце беременности, поехала ее сопровождать. Тогда это только раздражало девушку. Теперь же она хорошо понимает свою маму, которая, несмотря на тяжесть, самоотверженно решила помочь и хотя бы немного поддержать дочь в трудный и ответственный период жизни.

Читать далее