Читать онлайн Сады земные и небесные бесплатно

Мой манифест

Сад – это прообраз Божьего мира. Сад – это знаковое понятие.

Философия сада. Мистерия сада. Звёздное небо – это тоже сад, возделанный Господом Богом.

Было бы странно думать, что мы можем взрастить свой сад без помощи Всевышнего. Если он нам поможет, то сад вырастет и на камнях. Даже сами камни в Синайской пустыне – тоже Сад.

Морские коралловые сады на дне Красного моря. Разве эти радужные рыбки менее прекрасны, чем цветы?! И у этого Сада садовник – Создатель. Красота подводного райского сада существует сама по себе: не для нас и не с нами – помимо нас. Но она есть – и всегда пребудет. Разве это не тайна – зачем? Для чего? Ведь эти прекрасные рыбы-ангелы даже не съедобны! Как цветы. Бесполезность нетленных красот – сокровенная тайна Создателя.

Тайга, необъятая глазом – её хватит на много человеческих жизней. Прообраз бессмертия. Вроде смены поколений.

Тайные сады Венеции – невидимые глазу за высокими стенами.

Английские сады – это то, на чём Англия держится. Краеугольный камень английского Сада – наследственное, историческое право иметь сад, цветущий круглый год. Разгадка британского характера: посмотрите на сад – на окне, на балконе! Сколько чувств, сокрытых от окружающих, выплеснуто наружу! Сколько подавленных эмоций.

Как умеет любить этот человек (или его человечиха). А выразить словами не велят приличия. Но ведь знает язык цветов (или птиц, или рыб, или Ангелов…)!

Ангел английского Сада похож на цветущую в феврале розовую японскую вишню.

Японский сад – величиной с ладонь, в которой уместилась вселенная. Сад камней в Киото: откуда бы, с какой бы точки на него ни посмотришь, один камень никогда не увидишь. Разве что с воздуха.

Но воздух – тоже сад. Невидимый сад. Воздух цветёт и благоухает разве не так же, как весенний сад? Нетленный сад. Нерукотворный.

Как яростно цветёт летом тундра! Какие цветы являет миру на бескрайних безлюдных просторах – на Чукотке на реке Лёльвыр-гыргын или в бухте Кожевникова на Море Лаптевых. Какие краски!

Ни с чем нельзя это сравнить, сопоставить. Разве только с космическими, феерическими цветами Северного Сияния. Этот сад расцветает в полярном небе, как салют. Абсолют занебесного Сада. Я была свидетелем этого чуда.

Перламутровые, светящиеся, порхающие розовые лепестки, как мириады бабочек, облепившие чёрные изогнутые ветки – цветущие абрикосовые деревья в апреле в нашем саду. В Луганске.

Красная герань на окне в Казани – провинциальный русский зимний цветущий сад.

Морозные узоры на окне – любимый сад моего детства. Лепестки сугробов. Стебли пурги. Лилии, розы-морозы…

Как повезло мне, что я видела всё это. И потому свидетельствую: мир – это Божий сад. И человек – его садовник.

«В саду, где бабочки, шмели…»

Я садовником родился

Поднимешь очи к небесам,

Надеждой движимый немногой:

Сад каждый день цветет не сам!

С внечеловеческой подмогой…

«Чтоб выйти в сад, не нужно и предлога…»

Иерусалим сада моего

Это ангел – уходящий.

Это ангел – в небе сущий.

Это ангел – уносящий.

Это ангел – вопиющий…

Ангелы в саду сначала прячутся. Не поддаются исчислению, опознанию и осознанию случившегося чуда. Они все же прилетели!

Еще несколько дней тому назад это были «начинающие ангелы»: маки только распластывали свои крылышки и воскрылия. Но чтобы перевоплотиться и взлететь, надо было не просто блистать юной красотой, очаровывая ею окрестное пространство, нужно было пострадать от дождя и ветра, заматереть от житейских невзгод, набраться опыта.

И – преобразиться.

«Там у тебя в саду такой ПАТРИАРХ расцвел!» – сказала мама. И я ринулась в сад, продираясь сквозь колючую розовую изгородь, бесцеремонно расталкивая толпу гомонящих на сильном ветру растений, и увидала…

Первородство его было неоспоримо. Ни за какую чечевичную похлебку отдать его будет уже невозможно: слишком много влюбленных свидетелей его перворождения. И на земле, и на небе.

А рядом с молодым и сильным будущим патриархом всего рода уже следующим утром распахнул, разметал свои крылья, вострепетал огненным оперением шестикрылый Серафим. Его могучие багряные воскрылия трепетали и переливались огненными бликами на всю необозримую вселенную моего маленького сада.

Изо дня в день расцветали и светились в прозрачном утреннем воздухе все новые и новые персонажи: «видимым же всем и не видимым».

Появилась целая толпа молодых, едва оперившихся ангелов. А за ними следом появились и горожане, и торговцы, и мудрецы, и оборванцы.

Стало быть, пустой и разрушенный зимними, грабительскими ветрами Иерусалим опять заселялся: это расцвели во всю силу и мощь гигантские огненные маки.

Стоит только однажды не выйти к саду, как может случиться непоправимое: ты не увидишь, что расцвел не просто цветок, а исторический или библейский персонаж.

Даже в пору его расцвета, но в другой день или в другой час, будет уже другое освещение, другая погода, другое солнце, то есть другая эпоха, другие времена с другими патриархами и другими пророками…

А построили этот призрачный город в моем саду солнечные блики и светотени, рассеянный солнечный свет и неистовые солнечные лучи. Это они воздвигли его стены, дворцы и халупы, храмы и просторные торжища, на которых подвизаются и торговцы, и мытари, и бродячие хитрецы, и непризнанные пророки.

И верховой ветер в листве огромного широколистного дерева – разве это не ропот толпы, изгоняющей из города пророков и ангелов? Разве это не топот римских легионеров и сотников, разгоняющих буйствующую ораву?

А в этой толпе – и куст розмарина в зеленой длинной хламиде, словно книжник и фарисей, и гибкие плети зимнего мелколистного жасмина согнутые в дугу житейскими тяготами и трудами, и пышноголовая, ярко цветущая азалия, словно римская матрона, наблюдающая за беспорядками в городе с высокой тенистой террасы.

И в центре этого садового мироздания пылает, неистовствует и сгорает от желания донести до каждого из живущих открывшуюся ему истину огромный огненный мак.

Огромные маки после долгого и могучего цветения вдруг однажды утром преобразились. Они взмахивали огромными багряными крыльями, словно стремились улететь с низкого старта туда, откуда прилетели. Они пылали на солнце, светились и горели всеми оттенками солнечного пожара на лоснящихся и сияющих, полных силы и мощи лепестках-крыльях. Они распластали их вокруг головки в бархатной шапочке, из-под которой выбивались короткие прядки волос. Отвернули от нас свой пылающий нездешний лик, чтобы мы не ослепли от небесного огня, и явили нам лишь ершистые юношеские затылки: «Мы здесь ненадолго, мы уже улетаем…» Словно бы сам ШЕСТИКРЫЛЫЙ СЕРАФИМ явил нам облик, не явив своего лица, чтобы не ослепить своим взором людей, обомлевших от радости постижения непостижимого.

Это он – в обтрепанном рваном плаще – пророк, изгоняемый обывателями из города во тьму внешнюю. В пустыню забвения и небытия. До прихода следующего пророка…

Сотрясаемый холодным ветром и дождем, истрепанный и поникший, сад удостоился визита бестелесных, непрозреваемых, но подразумеваемых и потому иногда уловляемых человеческим взором, а паче так и фотообъективом, небесных СИЛ.

САД – УТЕШИТЕЛЬНОЕ УБЕЖИЩЕ ДЛЯ НЕЯВНЫХ, ЕДВА ПРОЗРЕВАЕМЫХ НАМИ, НЕЗРИМЫХ СУЩНОСТЕЙ.

Их только нужно увидеть и угадать.

Даже страшно подумать, что было бы, если бы я не вышла в сад однажды вечером и не посмотрела на него.

Вернее, если бы не рассмотрела, не увидела, что его роскошный багряный плащ давно износился до ветхости в житейских и реальных (слишком ветреным выдалось это лето!) бурях. Если бы не сняла «на цифру» его простертые к небесам руки, лепестки, крылья. Если бы не услышала сердцем это трепетание, это последнее воздыхание прежде могучей, ликующей жизни.

Если бы мне вдруг оказался невнятен этот вопль, эта мольба «уходящей натуры», то ведь никто никогда и не узнал бы, что он, этот мак, этот пророк в красном, рваном плаще, этот патриарх в рубище, был на этом Свете и гостил в Иерусалиме моего сада. И ушел в мир иной – навеки?

До следующего лета. Или летоисчисления.

Ангел предстоящий

Мак имени Елизаветы Хилл

Не у каждого мака есть родословная. Этому – повезло.

Известнейший английский славист, профессор Кембриджского университета Елизавета Хилл ушла из жизни в начале двухтысячных в возрасте девяноста с небольшим лет. Она была уважаемым ученым, обучившим русскому языку и литературе чуть ли не весь англо-славистский истэблишмент. А во время Второй Мировой войны, говорят, у нее брал уроки русского языка сам Уинстон Черчиль! Согласно сложившейся легенде, ее знали, почитали и читали многие поколения британских политиков, разведчиков и дипломатов, имевших хоть малейшее отношение к британско-советским (позже: российским) отношениям.

Но последние несколько лет жизни ей довелось провести в лондонском Доме для престарелых русских эмигрантов, способных оплатить свое там пребывание. Невозможно было перевезти в отдельную, достаточно просторную комнату, ни огромную библиотеку, ни офорты, ни картины, ни богатейший рукописный архив. Зато при Доме, в престижном лондонском районе Чизик, был вполне ухоженный сад, и Елизавета Хилл перевезла туда из Кембриджа горячо любимый, невероятно прекрасный багряно-алый мак туркестанского или гималайского происхождения.

Сад выходил на солнечную сторону, и мак быстро освоился на чужой территории. Цветы поражали посетителей и сотрудников Дома своей небывалой величиной и яростной, как бы пылающей окраской. Одна из прихожанок нашего лондонского храма, набожно ухаживавшая за Елизаветой Хилл в ее последние годы, и принесла отросток этого мака в мой сад. Она боялась, что мак пропадет, погибнет от печали после смерти хозяйки. Такое случается с горячо любимыми (а возможно, и любящими) растениями.

Мак долго болел и не приживался в моем саду, затененном большими деревьями. Ему не хватало солнца и Елизаветы Хилл, ее заботы, ее тепла. Он куксился, как вынужденный эмигрант на нежеланной чужбине. Я старалась ему угодить, как могла.

До этого я видела фотографии его предков: это были роскошные, обильные плотью цветы. Я уповала на его могучую наследственность. Так в упованиях прошло почти три года. И только на четвертое лето мак выбросил небывалой величины бутон.

Я тряслась над ним, как над хворым младенцем. Боялась, что на высокий стебель сядет неосторожная лесная птица или спрыгнет с забора пронырливая белка. А то и лисенок, повадившийся подрывать изгородь сада, видимо, в поисках новой территории, обломит, затопчет сочный и хрупкий маковый столбик. Но мак выстоял, и бутон наконец-то раскрылся.

Я, как заколдованная, подолгу им любовалась. А потом решила остановить прекрасное мгновение: цветение единственного наследника семейства маковых кустов Елизаветы Хилл. И вот он явлен миру во всей полноте бродячей, цыганской радости жизни на новом месте – и в прозе, и в стихах, и в фотографиях.

Сейчас маковый куст разросся, обзавелся родней, обжился и разбил большой ярко-алый шатер на моем зеленом газоне. Его бьют дожди, оббивают атлантические ветры, но он выбрасывает и выбрасывает в дождливое английское небо свои неистовые страсти в багровых тонах Кармен-сюиты.

Не у всякого мака есть биография. Этому – повезло…

«Выпало ль слово из песни…»

Опасная красота

На утренней заре, но не впотьмах, выходишь в сад и видишь: расцветает магнитной вспышкой опиумный мак.

Огромных непредвиденных размеров телетарелка в воздухе парит!

Но и не кажет, и не говорит…

В широтах здешних мак не вызревает, но силится и тужится – цветет, до сладости и горечи. И вот в багрянце лепестков трепещет, будто птаха.

В опушке, словно шапка Мономаха, лежит и вызревает «голова» (вот самые пристойные слова) отравы, зелья, или, проще, дури.

Кроваво-красный фон властям к лицу – в натуре (в природе, то есть, Господи прости). Когда б сюда беды не навести…

Вот маковой росинки нет во рту, вот преступил запретную черту.

Вот золотые маковки церквей.

Не пей вины, Гертруда! И сумей потерянную душу обрести, не маковой соломки натрясти туда, куда влечет тебя напасть. Не больно разве в этот мрак упасть?

Мак (пели раньше) мак мой, маковица (у Даля) – золотая головица…

Как точен собиратель наш, притом, нет в словаре понятия «притон», где опийный туман дурманит ум.

Даль был не близорукий тугодум: как доктор он вводил морфин больным.

И Пушкину, возможно. Иже с ним…

Даль ел с народом маковый калач. С тех пор все изменилось так, хоть плачь…

Мак опийный – красавец несусветный! На розовой заре горит рассветной.

Он, отцветая, изменил обличье, как изгнанный пророк, чье нищее величье терзает душу призраком вины.

Из Лондона детали не видны.

Как там на родине? Какие снятся сны?

«На полях амурской области…»

«Наша страна уся-я зеленая!»

на уроке географии

Магия мака

Алый мак, растущий в моем маленьком лондонском саду, терзающий душу своей неземной огненно алой красотой, принимающий разные позы и обличья, сбрасывающий с себя поутру скорлупки тугого бутона (роковые яйца, подумалось мне однажды), цветет необыкновенно долго для семейства маковых, облетающих едва ли не через пару дней. Из младенца он превращается в писаного юного красавца в багряном плаще, водрузившего на себя (по кровавому праву всех власть имущих) бархатную шапку Мономаха. Во время грозы он (а, может быть, это она?) укрывает созревающую головку огромными мускулистыми лепестками, как птица крыльями – птенца.

Однажды ранним летом расцвели сразу пятнадцать особей – иначе их не назовешь. Каждый – индивидуальность. Каждый прожил на моих глазах свою житейскую драму. Был среди них «изгнанный пророк» в багряном плаще и «ангел гнева» с опаленными крыльями, была «мать-одиночка», укрывающая младенца от житейских бурь, был «погибающий наркоман» в пароксизме ломки, но и к нему прилетела и затрепетала над ним дикая лесная пчела.

Опавшие маки явили мне свою абсолютную «голую суть», они в плохую погоду переплелись сухими стеблями и облысевшими головками, удерживая друг друга на ветру, давая нам уроки выживания в экстремальных условиях. Дескать, держитесь вместе, не пропадете. Короче, кусты цветущего опиумного мака (почти в центре Лондона) – это целый мир со своими страстями и трагедиями. И даже маленькими радостями.

Когда мне дарили крохотный болезненный отросток этого возмужавшего в моем саду гиганта, предупредили, что соседи могут меня неправильно понять и донести (есть такой британский обычай) куда следует. Пока Бог миловал, и я надеюсь на дальнейшее урожайное фото-общение с этой волнующей и опасной красотой, заполонившей собой большой кусок воздушного садового пространства и моей души.

Магия мака – магия красоты и восторга. Тонкая, почти невидимая черта отделяет эйфорию любования от пагубной, гибельной страсти, зовущей в зачарованный мир ускользающего в вечность, бликующего и влекущего небытия.

И все же, я полагаю, что экстатическое любование прекрасным равно любовному восторгу, не столь гибельному, сколь жизнетворящему.

* * *

Английская озимь

Любить ли сад, безумствуя надсадно…

уйти в него навек и безвозвратно…

себя ль посеять, семя ли – как знать…

сквозь тело и одежду прорастать…

Первые ростки появляются уже в январе. Это пробиваются к жизни крокусы, им полагается цвести в раннем феврале. Они прорастают даже сквозь зеленую кожуру газонов. Чудесное зрелище: по всем паркам, скверам и лужайкам Лондона словно бы разбрызганы яркие разноцветные блики.

Крокусы – это стойкие оловянные солдатики ранней английской весны. Они стоят долго, часто до середины марта. В России в это время поля только начинают освобождаться от снега. Из-под снежного покрова пробивается нежная зелень озимых, посеянных осенью хлебов. От их жизнестойкости, это я помню еще из школьной программы, зависят виды на урожай в стране.

В Англии нет таких проблем. Здесь булки, как известно, растут прямо в супермаркете. Во всяком случае, я только один раз видела летом большое хлебное поле вблизи Кембриджа. Остается только гадать, откуда такое продуктовое изобилие, если на полях почти ничего, кроме клубники и кормовой травы, не произрастает. Ну, это к слову. Зато круглый год Британские острова, включая Ирландию, покрыты яркой изумрудной зеленью, напоминающей озимые поля России. Английская вечнозеленая озимь – это знаменитые на весь мир подстриженные газоны. Конечно, они есть и в других странах, но там нет такого климата, такой влаги, благоприятной для растений и малоприятной для людей.

А к первому марта, обыкновенно, весь остров – от нежных южных пяток до лысоватой островной и очень северной макушки – уже в палевом мареве расцветающих нарциссов. В Уэльсе нарцисс, наряду с луком-пореем, – национальный цветочный символ. В Англии – это роза. В Ирландии – трилистник. А в Шотландии – чертополох!

Между крокусами и нарциссами вызревают душистые грозди гиацинтов. Я люблю их до обмирания души. Для меня это цветок любви: и внешний вид соцветий, и дурманящий, кружащий голову запах, – все это колышет кровь, будоражит воображение. Ну да, это оттуда, из середины семидесятых: он всегда их дарил мне в марте, покупая не у того ли старика возле метро Сокол, которого описал потом в чудесной балладе «Мотылек и гиацинт». Как они благоухали в сухом воздухе зимней еще комнаты с заклеенными окнами и заколоченным на зиму балконом. Нездешние, они казались нарядными надушенными иностранцами, нечаянно забредшими в гости к бедным (по молодости) московским поэтам. И стояли в воде долго, и свежим запахом, как мягким опахалом, овевали наши ночи (и дни).

Эти северные наши гиацинты, выращенные в неведомых никому полузапретных советских теплицах (частное предпринимательство – почти криминал!), поставленные в водопроводную хлорную воду, умирали молодыми: увядали, не войдя в зрелый восковой возраст. Оно и к лучшему.

Оказалось, что набирая плоть, блаженствуя в покупном английском компосте, они начинают страдать одышкой, рано становятся жирными и дряблыми. Раздобревшие, большие, лоснящиеся, глянцево-восковые, они однажды падают, отяжелев, на другой цветок и подминают его под себя, переламывая сочную толстую цветоножку. Погибают как бы от хорошей жизни и жирных харчей.

Выходит, что обжорство и цветам не впрок. Рано дряхлеют, перезрев. И я научилась их срезать заранее, до первых признаков одряхления. Суровая водная диета, аскетический образ жизни (вода в стакане, и ни тебе – шмеля в прическу!) приводит их в чувство. Так можно продлить и молодость любимого цветка, и не сойти с волны его благоуханий. Или это мне только кажется…

И вот уж приступом берут сады могучие тюльпаны! Уже в апреле они расталкивают распашными широкими листьями все, что толклось до них на клумбе (горке, бордюре или грядке). Берегись! – как кричали русские лихачи. Умный садовод сам подчистит для них пространство. Ужо тебе! – припозднившийся, зазевавшийся нарцисс ли, гиацинт или крокус. Никто тебя теперь и не увидит, и не заметит под тюльпановыми шатрами. Гордый, красивый цветок сам себе пан! И всяк на свой фасон, и вкус, и цвет – издалека видно.

А что, если – нет? Тогда ты прожил свой короткий тюльпаний сезон (читай – жизнь), ой, как зря. Но разве могут быть среди цветов такие абсолютные неудачники? Ну, допустим, ты вообще не проклюнулся из луковицы, не взошел, не произрос, не расцвел. Может быть, просто проспал нужные сроки, тогда есть надежда продремать еще три сезона и взойти, как ни в чем не бывало, через год. Если ты из тюльпаньей семьи с хорошей наследственностью, выдюжишь эту незадачу.

Весной двухтысячного года в садике моем маленьком, но необъятном, безразмерном, меняющим смысл, суть и форму согласно сезонным потребам, тюльпаны взошли гигантские, как пальмы, чашеобразные, как телевизионные тарелки. Они заполонили собою все садовое, космическое гиперпространство, ввинтились в небо и оттуда склонили благосклонно расписные свои колокола.

Вот с одним-то из них и случилась весьма поучительная история. Но следует начать сначала.

Сажаю тюльпаны

Желтый тюльпан

У каменной ограды сада, увитой вечнозеленым плющом, среди роз, едва оперившихся к апрелю, и камелий, уронивших на землю свои пышноголовые красные и розовые цветки еще в феврале, стройными рядами, навытяжку выстроились батальоны мощных нарциссов. Они держали строй уже около двух месяцев – армейская выдержка, да и только. Я уже и внимания особого на них не обращала, тем более, что особых забот они не требуют.

А тут вдруг по телевизору показали конкурс садовых нарциссов. В Англии много чудаков; чем только не увлекаются люди, что только не культивируют. И любят результат выставлять на всеобщее обозрение. Но это был не репортаж с очередной выставки цветов или садовых интерьеров. Это был действительно конкурс!

До этой телепередачи я считала нарцисс цветком обыкновенным и вполне рядовым. Но то, что я увидела, заставило меня изменить свое мнение: это было шоу красавиц и раскрасавцев нарциссьих племен и народов! На бархатных подушечках, под стеклянными колпачками, поддерживающими постоянную температуру и влажность (долгий путь из родного графства, томление, ожидание решения высокого жюри не должны отразиться на внешности конкурсантов!), вальяжно возлежали головки роскошных нарциссов невиданных форм и оттенков!

Был, безусловно же, избран нарцисс из нарциссов, цветочный принц, нет, скорее, король, или даже император британской весны! Под бурные аплодисменты зала и замирание садоводческих сердец…

Нельзя было не заметить и светящиеся любовью лица владельцев и создателей (любителей-селекционеров) этой красотищи. Они сияли восторгом постижения неведомых простым смертным пространств, где обитает красота в чистом виде. Та самая, которую ни съесть, ни выпить, ни поцеловать…

Запомнилась пожилая пара отнюдь не фермерского вида: телеоператор укрупнил навернувшиеся им на глаза слезы радости за победившего цветочного любимца. Слезы были – до размеров груши дюшес!

На следующее утро я с повинной головой пошла к своим нарциссам, чтобы новыми глазами на них взглянуть, умилиться и раскаяться в былом бесчувствии.

Вот только тогда я его и увидела… Как я могла его не видеть раньше?! Ведь он рос не внутри нарциссовой толпы, а с краю. Он словно изо всех своих тюльпаньих сил стремился прорваться вперед, отойти в сторонку и стать, наконец-то, замеченным!

Желтый, абсолютно желтый (не пестрый, как другие, и не в крапинку, как некоторые), он был совершенно незаметен среди таких же желтых нарциссов (хотя бывают и белые, и оранжевые, и персиковых оттенков, и почти розовые).

Вот судьба, подумала я. Угораздило же воткнуть прошлой осенью безымянную луковку именно в это место. И ведь обойди весь сад – такого яркого желтого тюльпана нигде больше нет! Еще осенью, когда покупали тюльпановые луковицы, учли их цветовое разнообразие. И не ошиблись – это красиво. Так что цветы почти не повторялись.

Возрос бы в цветнике у самого дома, вблизи деревянного садового стола, за которым бражничают или чаевничают наши частые гости. Среди огненных, лиловых, бордовых… и прочей пестроты, он был бы единственный желтый! Неповторимый, выдающийся во всех смыслах. И могло бы случиться в его биографии: «Фото знаменитого писателя Б-ова» на фоне красного цветника с желтым тюльпаном (невиданной красы!) посередине. Или «Фото замспикера парламента супердержавы» на фоне…

Таракан, может, и не ропщет, а тюльпан роптал. Я чувствовала это, потому что чувствую цветы и знаю свой сад наизусть. Он не хотел умирать в безвестности (не так ли и ты, о, поэт?). Я стала его навещать, разговаривать с ним, увещевать, как говориться. Гордыня, дескать, грех, то да сё… Думаю, что слушал он меня вполуха, а думал о своем, тюльпаньем. Почему все софиты в нашем доме направлены не на него, что-нибудь в этом роде.

Пришлось (да и хотелось) снять его на фото. А получилось расплывчатое туманное желтое пятно на фоне четких желтых нарциссьих армейцев.

Судьба, однако…

И судьба непростая, потому что в этом году он вообще не пробился к свету. Думаю, не захотел. Нарциссы в этом году расцвели в Лондоне на две недели раньше, чем обычно: зима была солнечная и не злая. Набрали плоть гиацинты, заявили о себе ростками пионы и тюльпаны. Все, кроме того, о котором я рассказала. «Где родился, там и пригодился», – эта поговорка к нему, видимо, не относится.

Как и ко многим из нас, к сожалению…

ПАМЯТНИК

Вечерние коты

Мироздание сада

БЕЛЫХ ЯБЛОНЬ ДЫМ

И вправду, невозможно себе представить русский сад без цветущих по весне яблонь. Бело-розовые ажурные облака парят в прозрачном весеннем воздухе прямо над нашей головой. Дурманящий, легкий, изысканный аромат заполняет все пространство и переполняет душу восторгом благодатного обновления и весенней жаждой новой и небывалой жизни.

* * *

А еще в России часто сад и огород – почти одно и то же. Так сложились исторические обстоятельства. Парковая и садовая дворянская культура была сметена пролетарской революцией. И на смену ей пришли пригородные и сельские сады-огороды, кормильцы и спасатели россиян в самые трудные (а когда они были иными?) годы.

Но невозможно уничтожить прошлое «до основанья, а затем». Кое-что, так или иначе, остается и в памяти, и на земле. Вырубив под корень «вишневые сады» царской России, большевики все же оставили к радости потомков немногие, но впечатляющие образцы былой растительной роскоши. Это и регулярные сады Петергофа, выполненные по версальскому образцу и превзошедшие по красоте оригинал. Это и парк в шереметьевском поместье Кусково, и юсуповские владения в Архангельском.

Что еще вспоминается теперь, когда смотришь с берегов Темзы на просторы бывшей, родной нам всем, империи? Это и английские сады в крымской Ливадии и Алупке и, конечно же, английский парк в Павловске под Петербургом.

Посещения этих парков-музеев были для многих из нас уроками воспитания чужеземной эстетикой и красотой и потому запечатлелись в памяти с детства как нечто невиданное и небывалое по гармонии и соразмерности.

Главное отличительное свойство английского парка (говорили нам экскурсоводы) – это сочетание естественной природы со стремлением человека преобразить ее. И вот теперь некоторые из нас имеют возможность воплощать в жизнь эти дизайнерские садоводческие идеи в собственном саду в Подмосковье. А то и в Лондоне, как автор этих строк.

ЦВЕТУЩИЙ ВОЗДУХ ЛОНДОНА

Это, безусловно, поражает воображение неподготовленного к чуду человека: цветение японских декоративных вишен на лондонских улицах начинается уже в феврале. Почти тогда же раскрывают и расплескивают по блестящим, глянцевым листьям свои чувственные соцветия японские камелии. Невиданные для среднероссийских широт зимние красоты…

КАМЕЛИЯ

Редко кто придает значение тому факту, что Лондон находится почти на широте Крыма. Потому-то и первые крокусы расшивают затейливыми разноцветными узорами изумрудные ковровые лужайки уже в раннем феврале. И нарциссы расцветают, как правило, к марту. В апреле уже цветут (так и хочется сказать: колосятся!) тюльпаны. А к маю вызревают роскошные королевские розы, и глицинии покрывают сиреневым инеем изгороди и стены домов. Рай, да и только…

Медики давно заметили зависимость человеческой психики от того, какие краски, звуки и запахи его окружают. Любование прекрасным, как утверждали знатоки еще в древние времена, способствует долголетию, ибо в процессе экстатического любования, которое я, как писатель и фотограф, проповедую уже много лет, вырабатываются в организме так называемые гормоны радости. А гормонотерапия лежит в основе многих современных научных изысканий.

Обладание садом, даже самым небольшим, размером с ладонь, как образно выражаются японцы, делает нашу жизнь не просто богаче, но порой сулит жизнетворное долголетие. Попробуйте остановиться в потоке быстротекущей жизни и посозерцать цветок розы или цветок каминного огня: уверяю вас, потом вы догоните и опередите тех, кто, как вам кажется, обогнал вас на беговой дорожке, ведущей к преуспеянию и трудовым бизнес победам.

ОСТАНОВИСЬ, МГНОВЕНЬЕ, ТЫ ПРЕКРАСНО!

А как продлить жизнь быстротекущей и увядающей красоты? Женщины для этого ездят на курорты, посещают салоны и сауны, доверяют свою жизнь, часто рискуя ею, косметическим хирургам. Но даже самый прекрасный и редкий цветок абсолютно беззащитен перед грядущим увяданием.

Одна знакомая мне так и сказала: «Я не люблю цветы, потому что они увядают!». Меня поразила такая постановка вопроса. И заставила задуматься. Вспомнился Фауст великого Гете с его восклицанием, озаглавившим эту главку. И вот я, как мне кажется, нашла выход в своем стремлении никогда не расставаться с возлюбленным! Цветком или человеком – разница не велика. Никто, увы, не бессмертен…

Двадцать первый век, цифровые технологии открыли нам возможность останавливать прекрасное мгновение в самой высшей точке его расцвета. В данном случае я имею в виду художественную фотографию, которой давно и всерьез занимаюсь. Плоды этих занятий воплотились в моих фотоальбомах «Магия мака», «Тюльпановый рай», «Камелия в сияньи дня», «Слезы радости».

Я фотографирую только не срезанные цветы, только при естественном освещении и только в собственном саду. Фотография быстро текущего во времени, уходящего в небытие сада, или отдельного цветка – это его жизнь после смерти! Смерть прекрасного мгновения неизбежна, это понимал не только Гете, но останавливать это мгновение входит в профессию поэта и писателя в той же мере, в какой это делают живописцы и фотографы.

Английский интерьерный сад сам по себе – чудо. Есть просто виртуозы садового дизайна даже среди моих лондонских соседей. И тут очень важна общая гармония цветового и ароматического (симфонического) звучания. Но некоторые цветы и растения (ну, просто как люди!) стремятся изо всех сил вырваться вперед из садового хора или оркестра и исполнить свою сольную партию. Вот таким «солистам» я и потакаю, снимая их быстротекущую красоту на фотопленку или «цифру». Для меня это и труд, и удовольствие, а для зрителя, вольного или невольного, надеюсь, возможность посозерцать, помедитировать, а может, и пережить бодрящий цветовой шок на черно-белом фоне московского или лондонского межсезонья.

Сад – это здание мира. Мироздание, одним словом. Так его видят и ощущают люди, неравнодушные к проблескам красоты в жестких рамках окружающей нас реальности. Раздвинуть эти рамки, распахнуть окно в прекрасный сад искусства, как в другое эстетическое измерение, часто зависит от нашей собственной воли и желания не просто пережить прекрасное мгновение, но и остановить его, запечатлев в душе, словно на материнской плате компьютера.

Сад

Белый пион, или последний самурай

Этот возглас лестный,

Страстию томимый:

Сад ты мой чудесный!

Сад неугасимый…

Учиться нужно у природы. В том числе умению мимикрировать. Сливаться с окружающей тебя средой любыми способами, например, спасительной защитной окраской. Но если твоя профессия – ЦВЕТОК (поэт, певец, художник) и ты по природе своей призван поражать воображение окружающих вызывающе яркой окраской (ярким даром, необузданным темпераментом), то тебе будет намного труднее, чем другим представителям растительного мира (человеческого сообщества) сохранить себя в спасительной неприкосновенности.

Уж голову-то точно оторвут! Чтобы украсить помещение большим букетом… Нечего было так в глаза бросаться, так вызывающе красиво выглядеть! Цветы всегда сами виноваты, что вовремя не спрятались. А то, что им это не свойственно, никого особенно «не колышет».

Говорят же: век живи – век учись. Но не всем наука предусмотрительной осторожности идет впрок. И тут я бы уравняла в правах иную человеческую особь, например, с неосмотрительно жизнелюбивым белым кустистым пионом. Уже почти что десять лет я наблюдаю его тщетную борьбу за достойное место под солнцем с собратьями по классу, двумя другими пышноголовыми пионовыми кустами ярко-малиновых и нежно-розовых тонов.

Вот и этой весной, словно бы не было в прошлом печального опыта, этот пион (пи-ОН!) опять высунулся у меня в саду из продрогшей за зиму земли прежде своих собратьев по сорту и виду! Был бы он поэтом, коллеги по творческому цеху уж точно бы не простили ему такое дерзновенное покушение на табель о рангах, существующую и в растительном мире, и в любой творческой (людской) среде.

Мой сад – это какой-то бесконечный сериал со своими цветочными драмами и трагедиями, так напоминающими людские, с их творческой ревностью и жаждой короткой летней славы…

Я опять с удивлением наблюдаю, как стремительно набирают силу и рост темно-коричневые побеги белого пиона, в то время как два соседних куста еще только-только осторожно и осмотрительно высунулись из земли на свет Божий, пробивая первыми своими ростками ороговевшую за зиму почву.

Всякий раз я надеюсь, что храбрый Белый Пион, так сказать, весенний садовый пионер и первопроходец, наберет-таки полную меру своей телесной растительной плоти и буйно зацветет в конце мая на зависть своим обывательски осторожным сородичам. Но не тут-то было. Вернее, если бы так было, то рассказывать и размышлять тут было бы не о чем. Давайте, к примеру, вспомним имена пионеров нового российского капитализма. Где эти люди сейчас?

Может быть, все же слишком рано они высунули свои бедовые головы из промороженной почвы развитого социализма. Вот и не хватило им сил для цветения замыслов и идей в полную, заложенную самой природой их дарований, силу. Более осторожные и осмотрительные их собратья по экономическим дерзаниям сейчас при деньгах и при власти. А тем, первым, достались совсем другие «сласти»…

Такая же история из года в год происходит и с Белым Пионом. А ведь в русской классике давно было сказано: не высовывай свою голову прежде времени – оторвут! Вот и падают на эту храбрую «садовую голову» холодные мартовские дожди. Бьет по росткам холодный снежный град. Тонкие неокрепшие росточки пригибают к самой земле ураганные ветры, характерные для английского морского климата.

А два других пионовых куста, переждав лихую пору, отсидевшись во влажной почве, начинают набирать силу уже только в позднем апреле. Растут, как на дрожжах! И быстро обгоняют выскочку, которого долгая садовая жизнь так ничему и не научила. И печальный опыт прошедших лет ему все еще не впрок.

Нет, чтобы дождаться налоговых послаблений и тогда уже вступать на опасную житейскую стезю и взять свой куш: вырастить свою цветочную (промышленную) империю! Так нет же. Опять торопится и рискует. И проигрывает в борьбе.

И в то время как те, с кем он начинал, с кем пробивался к новой жизни, обрастают капиталами, дворцами и яхтами (а пионовые кусты – роскошными махровыми соцветиями!), забежавший вперед человек ли, пион ли, уже истощил свои силы в неравной борьбе при неблагоприятных социальных или погодных обстоятельствах!

Рассказывать дальше или так уже все ясно? Самое большое, на что способен описанный мною Белый Пион в пору цветения, это осчастливить мир одним единственным цветком. В то время как, повторюсь, соседние кусты, переждавшие непогоду, сгибаются под тяжестью многих и многих кудрявых, сочно-ярких цветочных головок.

Следует отметить, что мой Белый Пион – настоящий мужчина, обладающий завидным жизнелюбием! Именно поэтому единственный вызревающий из года в год белоголовый цветок стал для меня и героем, и фотомоделью. И назвала я его фотопортрет «Последний самурай» не случайно. Потому что в мужестве этому цветку (да и такому человеку) не откажешь.

Звездный сад

Шмель и крокус

Что поняла, в саду копаясь,

Пыхтя и маясь?

Лишь то, что жизнь – сильнее смерти!

Уж вы поверьте…

И снова сад меня удивил. Зима в этом году в Лондоне была суровая: даже заморозки случались по ночам! В здешних местах к этому не привыкли ни люди, ни сады. С грустью думалось, что посаженные осенью тюльпаны и гиацинты, крокусы и нарциссы не выживут, замерзнут. Но они пошли в рост при первом же потеплении.

Я вышла в сад, чтобы порадоваться этому и тут же огорчилась, увидев на газоне горстку луковичных головок. Они, видимо, были случайно нами забыты, и вот всю зиму провели под дождем и ветром. Их и снегом заносило, и морозцем пробивало насквозь. А вот, поди ж ты, к марту и они выпустили на свет свои бледно-зеленые росточки. Из ничего, как говорится, произросли. У себя же самих и взяли силу для произрастания. Выжили – без дополнительного питания, без почвы, без полезного, витаминного питья. Какова сила духа и воля к жизни! Нам бы, человекам, у них поучиться…

Я взяла в руки эти луковички, очнувшиеся, прозревающие и прорастающие из самих себя в белый свет, в небо, в воздушное пространство, и посадила их в садовый контейнер с хорошим компостом. Словно бы в госпиталь отправила на поправку израненных инвалидов этой необычно долгой зимы.

Смотрю на днях: битые жизнью гиацинтовые луковицы уже выпростали вверх свои тугие косички и метелочки. И крохотные крокусы, словно дети, спрыгнувшие с больничной койки при первых же признаках выздоровления, бойко обзавелись бутонами, а сегодня при первом же ярком солнце уже и распустились, раскрыли свои разноцветные, пестрые чашечки. Но они были словно бы меньше росточком, явно бледнее своих здоровых ровесников, благополучно перезимовавших в питательной садовой почве.

Крокусов у нас в саду всегда хоть пруд пруди, так много. Мы любим это радужное и радостное разноцветье. Сегодня и шмели выползли на свет из зимних норок, и гудели весь день, и ныряли в большие, налитые здоровой плотью и силой крокусы, копошились там, купались в первой весенней пыльце.

Перед закатом я опять вышла в сад. И то, что я увидела, ввергло меня в состояние созерцательного восторга. Большой шмель, очевидно одуревший от первой «дозы» весеннего воздуха и солнца, спал в сердцевине цветочной чашечки. Словно дитя в колыбели! Самым удивительным же и необычным было то, что спал он в цветке еще не окрепшем, с трудом раскрывшем свои лепестки после всех суровых невзгод. И он сам при этом согревал слабое растеньице изнутри, из самой сердцевинки, своим телесным теплом. Большой и пушистый шмель выбрал для отдыха и ночлега не сытый и сильный цветок с хорошей родословной, а бледный и слабый, без роду и племени. Цветок, случайно выживший в житейских передрягах, распустивший свои яркие перышки в детском доме, в детском санатории, в детской больнице.

Не уюта, а приюта искал этот ночной постоялец.

Этот крохотный крокус, ставший для истощенного зимним голоданием шмеля спасением, был когда-то беспризорным найденышем, и тоже был спасен, получил свой шанс на выживание. И теперь словно бы передал его дальше, по эстафете добра.

Безродный приютил Бездомного! Дал ночлег бесприютному, утешил безутешного, накормил, обогрел и спать уложил. Явил нам чудо милосердия.

Шмель золотистый

Камелия в сияньи дня

Зимним февральским днем, выйдя после церковной службы из лондонского храма Успения Божьей Матери и Всех Святых, я была поражена буйным цветением неведомого мне растения. Невысокое раскидистое деревце с ярко-зелеными глянцевыми листьями было сплошь покрыто роскошными, пышными багряными цветами. Я не могла оторвать глаз от этого ботанического чуда.

Так много лет назад я впервые встретилась с одной из разновидностей японской камелии. Южная Англия с ее теплыми и бесснежными зимами приютила в своих парках и садах много и других завезенных из бывших британских колоний экзотических растений: от пальм и рододендронов до глициний и азалий. Разве что только на любимые мною олеандры и бугенвиллии тут тепла не хватает. Но зато с февраля по апрель, выкипая, как молочная и клубничная пенка, через края садовых оград, цветут разнообразные декоративные вишни. И, конечно же, тут и там в этом кипении виден сиятельный блеск, лоск и глянец царственных камелий – от свадебно-белых до нежно-розовых и ярко-алых тонов.

Тогда же у ограды зимнего церковного палисадника я размечталась и поняла, что если мне доведется обладать хотя бы небольшим садом, я обязательно посажу в нем камелию. Так все и случилось. Уже много лет в моем лондонском садике цветут персидская сирень, индийская азалия, крымская глициния и три деревца японских камелий.

Одна камелия в своих притязаниях очеловечиться похожа на страстную цыганку с ярко-красным цветком в прическе. Классическая цыганка Аза. А может быть, и Кармен. Она произросла из купленного в садовом центре отростка и со временем превратилась в пышнотелую яркую особу, разбросавшую по темно-глянцевому зеленому подолу пышной кустистой юбки ярко-красные, самых знойных оттенков, роскошные соцветия.

Второе деревце мне подарили, сказав, что цветы на нем будут бледно-розовыми. И я огорчилась. Ведь и красную камелию я купила только потому, что не было в тот момент другой. А мне хотелось исполнить свою мечту о камелии в своем саду как можно скорее. Бледно-розовый цвет тоже меня не мог бы порадовать, ибо я люблю яркие, насыщенные цвета. Я высказала свои сомнения вслух. И тогда случилось невероятное. Подаренная мне худенькая и бледная девочка-камелия… заболела. Она словно бы услышала мой монолог и обиделась на меня. «Лучше умереть, чем быть нежеланной и нелюбимой!» – словно бы решила она. И стала сохнуть. И отказалась цвести. Ее бутончики, налившиеся соками за зиму, к весне просто опали. А юные листья и вовсе потеряли свой изумрудный блеск, побледнели и покрылись болезненными ржавыми пятнышками.

Что только мы ни делали, как только ее ни лечили! И пересаживали неженку в наиболее солнечные уголки нашего небольшого сада. И подкармливали ее органическим компостом и всякими вкусными, нужными для здоровья удобрениями. Ничего не помогало. Розовая камелия погибала на наших глазах, как погибла от чахотки Маргарита Готье – героиня романа Дюма-сына «Дама с камелиями», воплотившаяся и в знаменитой опере Верди «Травиата».

ДАМА С КАМЕЛИЯМИ

В конце концов, мы отделили от больной камелии черенок и рассадили, словно бы дочку и маму, в два больших керамических горшка. И перестали надеяться на полноценное и здоровое цветение обеих болезненных капризниц. Пусть себе растут, как могут. Пусть и не цветут, если не хочется. В этих пустых и напрасных, казалось бы, заботах пролетело, ни много и ни мало, целых десять лет! И вот прошлой зимой два маленьких вечнозеленых деревца покрылись, наконец-то, бутонами, напоминавшими своим здоровым видом хорошо откормленных младенцев. Будто бы в отместку за мои сомнения в их красоте, оба деревца раскрыли свои бутоны, словно бы ларцы с невиданными сокровищами. Цветы оказались ярко-розово-малиновыми. Именно такими, о каких когда-то мне и мечталось! Они не были похожи на все другие, встречавшиеся мне ранее. Во-первых, форма каждого цветка отличалась яркой индивидуальностью. Разнообразие цветочных розеток было таким поразительным, что они напоминали собой целое человеческое сообщество, где каждый не похож на другого.

Кроме того, на одной и той же ветке, словно бы сочленившись друг с другом, произросли цветки весьма ощутимо разнополые. Мальчик и девочка. Не иначе. И на здоровье, как говорится! Уж если больную камелию удалось возродить к жизни и цветению, есть на что надеяться и каждому из нас, столь не похожему на всех прочих и остальных.

Говорят, что именно Жозефина Богарне, ставшая потом женой Наполеона Бонапарта, привезла камелию в Европу с тропического острова, на котором родилась и выросла. Именно она ввела во Франции в моду цветок камелии как женское украшение, прикрепив его однажды к своему бальному платью.

КАМЕЛИЯ И ЖОЗЕФИНА

Не все стриги, что растет!

Долгие годы проживая в Великобритании, живя тут вместе со всеми обычной повседневной жизнью, можно бы перестать уже удивляться, глядя на цветущие круглый год английские сады и парки или на воздушные цветочные водопады. Ведь даже в самых городских, центральных, районах Лондона «цветут» фонарные столбы, подоконники, балконы и старинные пабы.

Среди последних есть у меня любимцы: в яркой цветочной упаковке они больше напоминают подарочный новогодний набор, чем питейное заведение. Они так плотно увешаны корзинками с ниспадающими из них фиолетово-розовыми, оранжево-желтыми, голубыми и малиновыми каскадами цветов, что порой кажутся фантазией художника, живой иллюстрацией к сказке. И уж если в этой сказке нашлось для тебя место, нужно читать ее умеючи.

К хорошему, и вправду, привыкаешь быстро. Перестаешь замечать, как много вокруг вполне рукотворной красоты и даже красотищи.

В Йоркшире, например, где из земли произрастают только камни и низкорослая овечья травка, где знаменитые вересковые пустоши могут породить в воображении, казалось бы, только собаку Баскервилей, пришлось, по-видимому, жителям исхитрится, раз они сумели превратить в сад сам воздух, его сосуды и емкости, его вогнутости и выпуклости – воздушный бассейн, одним словом.

Маленькие городки в Озерном краю, сложенные из беспросветно серых (почти без оттенков), безрадостных каменных глыб, расцвечены каскадами цветов, ниспадающих на изумленного чужестранца прямо с неба. Висячие горшки и чаши только подразумеваются; они сокрыты в цветочных чащобах, в густых жирно-зеленых джунглях.

Любой, самый неспособный, «ботаник» может попытаться вырастить в благодатном «крымском» климате южной Англии все, что угодно: от мезозойского роскошного папоротника или пальмы до японской камелии, гортензии или гигантского кактуса.

Можно вырастить сад и в ладони, как утверждают японцы, создавшие целую философию мини-сада. И, следует заметить, что садовая культура островных стран – Японии и Англии – во многом схожи. Главный принцип – максимум красоты при минимуме занимаемой площади. И в этом искусстве им нет равных.

Сад, который достался мне вместе с купленным домом, оказался запущенным и трудновоспитуемым. Мне не хватало в нем сирени и жасмина. Захотелось посадить вьющуюся глицинию и японскую камелию, цветущую уже в феврале. А рядом – пышноголовую розовую гортензию, в честь давней подруги, которой это имя очень идет.

Я исполнила все задуманное с немалыми затратами труда, но сад мой все равно куксился и капризничал, потому, видимо, что это был сад с загадочной русской душой, но возрос на чужбине чужой… Он не хотел принимать на веру мои неумелые нововведения: трудно подсчитать, сколько посаженных мною растений не прижилось и погибло. А сколько денежных единиц в виде купленных сезонных цветов было съедено слизняками и улитками, вообще лучше не подсчитывать, чтобы не заболеть.

Пока я сообразила, что покупаю не просто цветы, а деликатесы для ночных садовых обитателей, пока нашла нужную отраву, безопасную при этом для моей кошки, для лис, белок и птиц, утекло много воды с дождливого английского неба. Но всему свое время, и я путем проб и ошибок научилась «живописать» летний сад яркими мазками бегоний и петуний: ползучие обжоры их почему-то обходят стороной.

И все эти годы я с нескрываемой завистью смотрела из окна второго этажа на соседний сад, равномерно и яростно цветущий круглый год. Казалось, что его воспитал и за ним приглядывал человек-невидимка. Дело в том, что соседний дом последние несколько лет занимали равнодушные к прелестям наемного садового интерьера квартиросъемщики разных мастей.

Кого мы только там не перевидали: от коммуны молодых и шумных клерков (плюс их подружки по выходным!) до большой работящей негритянской семьи, прогоревшей в парикмахерском бизнесе и со слезами покинувшей большой дом, оплачивать который им было уже не под силу. Будни капитализма, так сказать…

Короче, сад был бесхозный, но самовозрождающийся и прекрасный. Он хорошо просматривался из окна кабинета, в котором я работала над книгой. Видеть изгородь, густо увитую лиловыми клематисами, было для меня невыносимым упреком, ибо в моем саду погибли уже три этих цветочных особи.

Вечнозеленые кусты и кустики, шарообразно подстриженные, Бог весть, когда и кем, но не теряющие форму, плетущаяся по бордюру фиолетовая травка, создающая пестрый ковровый узор. А чего стоили выныривающие по весне в самых неожиданных местах то крокусы, то нарциссы, то тюльпаны!

К чести сказать, я не просто завидовала и страдала от чужого умения распорядиться небольшим садовым пространством. Я брала уроки не только умелой планировки сада с учетом сезонного цветения, но училась очевидной любви и наглядному терпению у сотворившего этот сад садовода, давно переехавшего на жительство в графство Кент, где состоятельные англичане любят коротать преклонные лета на свежем сельском воздухе, и сдающего лондонский дом посторонним людям в ожидании очередного скачка цен на лондонскую недвижимость.

Цены, надо отметить, за последние годы подскочили просто запредельно, и год назад дом был наконец-то продан. Но задолго до этого я написала стихотворение, в котором попыталась выяснить свои отношения с соседним, ну просто бессовестно и роскошно цветущим садом! Называется оно «Домашнее воспитание»:

Казалось бы, вот сделала нужное художественное обобщение, исчерпала, так сказать, тему. Но не тут-то было. Жизнь не остановишь, и она каждый день преподает нам свои уроки, приводя нужные ей примеры даже в виде садовых историй. Нужно только не лениться читать этот вечный учебник.

Оказалось, что одна история закончилась, началась другая. И если вначале это была история созидания, то потом началась история бессмысленного разрушения. Вернее, это история предпринятых новыми хозяевами (страны, сада или дома, какая разница?) садовых реформ (а чем они отличаются от общественных?), которые закончились, на мой взгляд, катастрофой. Почти как в пореформенной России.

Чудесная молодая пара поселилась рядом с нами! Интеллигентные и дружелюбные молодожены – Стив и Мишель – сначала долго перестраивали и переиначивали дом по своему усмотрению. В конце концов, это их дело. Им тут жить, заводить детей. А саду – цвесть! – как сказал поэт. Но не тут-то было.

Однажды к ним пришла умудренная почтенным возрастом английская родственница, и под ее чутким руководством они выкорчевали, разворотили весь сад, не оставив ничего живого! Реформаторский пыл, равный гайдаровскому, ей Богу!

Ну, нет бы, обойтись со старым садом по китайскому варианту: тихой, бескровной переделки сложившейся годами, устойчивой и плодоносящей (худо-бедно) системы. С большевистским пылом они уничтожили все, что подвернулось им под руку. Я бы забрала у них на воспитание и кормление растения, которые они выбросили, как ненужный хлам, да, боюсь, меня неправильно бы поняли. В чужой монастырь со своим уставом не ходят…

Целый год я видела из окна искалеченный, израненный «шоковой терапией» сад. Никто им не занимался, никто не спешил залечивать рваные раны. А сам он, уже лишенный корней, лишился смысла жизни, как выброшенные на обочину истории английские шахтеры в начале восьмидесятых, в пылу тэтчеровских реформ. Да и мало ли примеров из нашей российской человечьей жизни мог бы привести каждый из нас?

Вот уж действительно – не все стриги, что растет! Прав, как всегда, великий коллективный скептик Козьма Прутков!

Да и мы сами, обосновываясь на новом месте, обживая его, всегда ли вникаем в замысел Творца и в смысл происходящего? Пытаемся ли добавить что-то свое в копилку добра и цветения или рубим с плеча и сразу – под корень. Старую мебель, и ту, лучше хранить до поры до времени, ибо она может оказаться ценным антиквариатом и прокормить потомков, если они поймут, что именно досталось им в наследство.

Богатейшие британские антикварные базары, салоны и выставки учат пришельцев из страны, где любят рубить с плеча (не свои, а чужие головы!), стремиться в будущее, не отрицая прошлого во всех его трагических аспектах. Вот уж таких-то уроков точно нам не преподавали в советских школах и вузах, призывая отречься и забыть самовоспроизводящееся историческое (ботаническое), ухоженное (или запущенное) предками пространство.

К садам истории не стоит подходить с топором. А ведь рубим, рубим и по сейчас, отсекая целые куски от садовой изгороди (от культуры, литературы и др. и пр.). Ну, просто, как мои английские соседи. Слаб человек перед соблазном переустройства мира по своему, а не по Божьему, промыслу…

А история соседнего сада еще не закончилась, она развивается, медленно и странно, по указке новых хозяев. Только месяц назад, через год после «погрома», пришли два добрых молодца из садовой фирмы. Убрали узорные плиты, меж которыми вилась совсем недавно удивительно стойкая, ярко цветущая травка. Не пощадили дивный двухцветный колючий шарик омелы, вокруг которого по весне водили хороводы разноцветные крокусы, и… раскатали по территории новехонький (одноцветный!) ковер газона.

Посадили, конечно же, новые кустики и цветы, расставили огромные горшки и вазы с цветами… И, надо отметить, что обошлось все это молодоженам в большую копеечку. А чем им всем старый сад, так талантливо задуманный, не угодил – для меня до сих пор загадка. Пока все это примется, войдет в силу…

Скучно, скучно смотреть мне на новый, весьма ординарный, без прежних изысков и фантазий, сад. Но уже есть надежда, что он укоренится и забушует новой, может быть, не предугадываемой мною, красотой.

Надо набраться терпения и подождать. Может, и в России со временем все образуется. Может быть, не только на Британских островах, среди вечнозеленых лужаек, но и в родимой стороне жаждущие новых перемен в жизни люди со временем укоренятся и даже воспроизведут плоды, пригодные к употреблению.

«Мир разрушен взрывною волною…»

Английский сад как образ жизни

Этот сад сквозной и ранний,

устремленный в небеса!

Пламя вспыхнувших гераней

обжигает мне глаза.

Сад как образ жизни…

Именно так можно было бы обозначить психологическую, а может быть даже и биологическую, привязанность британцев к саду, ставшему не просто атрибутом повседневности, но существенной и неотъемлемой частью частной, внутрисемейной жизни многих и многих из них.

Первая же моя английская подруга, с которой мне довелось побеседовать на тему жизненных ценностей, сказала, что главное для нее в этой жизни – это ее сын и ее сад. Именно так, и не иначе. Сначала сын, потом сад, как две постоянные величины и неизменные привязанности. Мужа можно сменить, что она и сделала. Дом купить получше и побольше. Но везде и всюду с ней будут ее сын и ее сад.

Уточню для непонимающих: и на новом месте она примется разбивать и возделывать сад своей мечты, тот, который однажды и навсегда зацвел в ее неспокойной душе истинного лондонского «кокни», то есть горожанина-простолюдина. Это был сад ее детской грёзы, возникшей еще в далеком детстве, когда она смотрела с балкона своего многоквартирного дома «для бедных» на садики и палисаднички частных особнячков восточной лондонской окраины.

Когда в зрелом возрасте она перебралась в зажиточный южный Лондон, она воплотила в жизнь тот образ сада, который видела в своих детских мечтах. Я была в этом саду. Там легкий плющ, называемый в этой стране ивой, увивался вокруг ажурной беседки. С крыши свисали лиловые грозди глицинии. Переливались всеми цветами радуги азалии и рододендроны. И, конечно же, повсюду царствовали розы невероятных размеров и самых непредвиденных форм и расцветок. Между розовыми кустами вилась гравийная дорожка, и невозможно было пройти по саду, не зацепившись одеждой за толстые колючки элитных розовых кустов.

Это «розовое наваждение» моей чудесной и темпераментной лондонской приятельницы пришло мне на память не случайно. Именно Великобритания является рекордсменом по количеству селекционированных сортов роз. Именно здесь по телевидению идет рекордное количество программ о садоводстве во всех его видах. Не счесть общенациональных и локальных садовых конкурсов и ежегодных фестивалей садового дизайна. Именно здесь, в этом благодатном для растительности климате, можно увидеть самые экзотические растения, не отъезжая от дома на значительное расстояние. Именно здесь, на Британских островах, садоводство стало не просто увлечением, но и образом жизни.

Спрос на садовые зрелища стоит едва ли не на втором месте после спортивных. Если вы вовремя не заказали билет на садовый фестиваль в Челси или Хемстеде, то придется ждать целый год, чтобы увидеть, на что способна фантазия садоводов-дизайнеров и цветоводов-селекционеров.

Можно сколько угодно утешать себя тем, что для просмотра и лицезрения всегда открыт чудесный «розовый сад» в Риджентс-парке, что можно круглый год видеть цветы-экзоты в Кью гарденс или просто в саду своего соседа. Но все же лучше постараться успеть пойти на праздник цветов в Челси. Уж там-то нам обещано «best of the bеst». И даже извращенное воображение садовников-постмодернистов, украсивших цветочную клумбу абстрактной скульптурой, напоминающей нечто неприличное, не испортят ощущения свершившегося праздничного события. А нелепое скульптурное «нечто» можно отнести к эффекту теплового удара, от которого, дескать, в глазах помутилось и невесть что привиделось.

Конечно же, садовое искусство, как и всякое другое, не стоит на месте. Вот и в сады добрались хорошо оплачиваемые спонсорами экспериментаторы и апологеты всего безобразного. Хочется им и в саду проявить свою ущербную творческую индивидуальность. В семье, как говорится, не без урода. Интересно, есть ли ремесленная садоводческая гильдия, куда вступали бы, как в любой творческий союз, по предъявлению работ, говорящих о таланте и призвании? А может быть, это и не нужно, именно потому, что в Англии всяк сам себе садовник. И сам, как правило, распоряжается садовым пространством.

Даже если владелец сада начисто лишен пространственного воображения и вынужден обращаться к специалистам по садовым интерьерам, он чаще всего выражает свои самые заветные пожелания. Например: никакого гравия, он хрустит! Или: обязателен водный каскадик и водоёмчик с золотыми рыбками. И чтобы кувшинки и лилии. Или: никаких лилий, не выношу их запах! Вот вам и соучастие в создании образа собственного, не похожего на другие, сада. И таких творцов здесь ровно столько, сколько недвижимости в частных руках.

Я убедилась в этом в первые же годы своего здесь пребывания, когда мы с мужем получили приглашение на «День открытых садов» в деревне Тилфорд, в графстве Суррей. В этот день распахиваются двери и калитки в садовых оградах фермерских хозяйств, маленьких деревенских коттеджей, больших особняков и богатых поместий.

Входные билетики стоят совсем малых денег, да и те уходят, как правило, на общедеревенские благотворительные нужды. То, что мы увидели, потрясло меня до глубины души и навсегда осталось запечатленным на многочисленных видео и фотокадрах.

Там были большие садово-парковые комплексы, с частными рощами и полянами, а одно такое поместье могло похвастаться даже своим частным озером. Хозяин доверительно поведал нам, что в озере исстари водятся русалки, и он сам их видел в полнолуние, когда был подростком. Что только не привидится мальчику из богатого поместья в пору полового созревания и первой детской влюбленности!

Были и сады поменьше, ухоженные и разнообразные, с геометрически подстриженными кустами и деревьями, с вьющимися по фасаду розами, глициниями и клематисами. Фейерверк красок, фонтан восторгов! А самые маленькие сады – это патио, то есть вымощенное плитами пространство позади дома, заставленное разнокалиберными вазами, вазонами, горшками и горшочками с гортензиями, геранями, петуньями и бегониями, агавами и карликовыми туями, пушистыми и душистыми декоративными травами и так далее. Всего не счесть!

Уже тогда я заметила, что английский сад (о парках мы сейчас не говорим) имеет несколько обобщающих садовую культуру особенностей. Есть некие элементы садового дизайна, которые, если и не обязательны, то желательны для сада. В данном случае я говорю только о южно-английских садах. Уже в Йоркшире, а тем более, например, в Шотландии, погодные условия и состав почвы диктуют другие вкусы и понятия в восприятии садового интерьера.

Первое и непременное условие – это аккуратно подстриженный вечнозеленый газон. Большой или размером с прикроватный коврик, это уже не столь важно. Важно, чтобы он был! Чтобы «земля дышала», выдыхая в твое личное жизненное пространство чистую и мощную энергетику земных недр.

Все, что вокруг газона, это уже выбор хозяина или приглашенного дизайнера. Там могут быть кусты цветущих азалий или камелий, жимолости или жасмина, гортензий или сирени. Но непременно из кустов проглянет забавная мордочка садового гнома, по преданию приносящего счастье и благополучие в дом.

Там или сям, глядишь, мелькнет сквозь кружевные занавеси веток каменный олень или античная дева с разбитым кувшином. А вот и сам кувшин с антикварной патиной на боках, стоит себе среди зелени и цветов, словно его забыли на время, вот-вот вернутся и заберут. А за поворотом садовой дорожки вас могут встретить длинногорлые и длинноногие железные птицы: аисты, журавли, цапли. Ах да, еще зайчики гипсовые и бронзовые прячутся в зарослях или сидят с каменной морковкой в обнимку на солнечной полянке.

Все это любимые персонажи южно-английских садовых скульптур. Именно они и есть непременная, или хотя бы желательная, составляющая садового интерьера в южных английских графствах. Безусловно, «продвинутый» хозяин, посетивший галерею Саачи, может вместо этих невинных Божьих тварей выставить у себя в саду напоказ разрезанную на куски корову в стеклянном кубе с формалином! Но уж очень дорого стоит это, язык не поворачивается сказать, «произведение искусства».

Пока что садоводы обходятся без этих новомодных изысков, способных лишить хозяина сада душевного покоя, что полностью противоречит предназначению садового пространства, должного по замыслу служить прообразом утерянного человечеством рая. Что и воплощается, по сути, во многих и многих маленьких и больших британских садах.

Весна этого года, необычно солнечная для этих широт, вызвала к жизни настоящий шквал, а вернее, даже бурю раннего цветения японских и китайских камелий, нарциссов, гиацинтов, азалий и тюльпанов. В моем саду тоже сейчас вокруг газона расплескалось многоцветное море причудливых тюльпанов сорта «попугаи» всех тонов и оттенков. Вот-вот зацветет огромный туркестанский мак. Отцветает лиловая глициния, которую в детстве я могла увидеть только в Крыму, в Ялте. Уже увядает персидская сирень. Но набирают силу пионы. И розовые бутоны вот-вот взорвутся фейерверком красок. Похоже, что уроки садоводства, которые я брала прямо из окружающей меня английской садовой жизни, не прошли даром.

А что касается образа жизни, то и в Лондоне, и в английской деревне, без разницы, обладатели садов проводят там существенную часть жизни. И не за прополкой грядок, и не в борьбе с колорадским жуком (к счастью). В саду почти во все сезоны (если повезет с погодой) пьют чай, обедают, принимают гостей, устраивают шумные вечеринки, там, полулежа в кресле-качалке, читают книги и просматривают газеты, выкуривают трубку или первую утреннюю сигарету. Там слышны детские и птичьи голоса или, пусть даже противные, вопли живущего у соседа павлина. Все равно это огромное счастье – круглый год жить на воздухе, на земле, в саду, где ночью бродят ежики, куда захаживают лисы. И ведь если говорить о лисах, ежиках, бурундучках и птичках, то, обзаведясь английским садом в Лондоне, это мы заняли их жизненное пространство, а не они у нас его позаимствовали.

«Благодарю тебя, мой лес…»

Обрезая розы

Поработаю в саду и к компьютеру пойду.

Невозделанный, пустой! Подожди меня,

постой!

Вот лопата. Вот кирка. Вот и первая строка.

Вот и зрелые плоды. И шумят мои сады…

Обрезаю увядшие, скукоженные головки цветов, чтобы они – как учат нас умелые садоводы – не оттягивали на свою никому уже не нужную немощь жизненные соки. Не отягощали собой молодой, напористый и звенящий от полноты кипящей в нем жизни розовый куст. Недаром отжившие свое, одряхлевшие розы, пионы и прочая, называются по-английски «dead had», то есть «мертвая голова». И ее следует вовремя отсечь во имя продолжения рода и процветания его, пока она не заела век цветущей молодежи. Логично.

То же самое мы наблюдаем у первобытных народов, относивших в голодные годы старушку-мать (престарелый отец, надо полагать, и сам бы дошел), согласно неписаному закону природы, на вершину горы, вглубь тайги или в пустыню. Так безжалостно отсекается отжившее.

И все же, как благородно стареют некоторые растения! Как деликатно сворачивается в погребальную трубочку еще вчера могучий, эротически привлекательный и плотоядный ирис, чтобы дать дорогу молодым и напористым цветкам, столь любимым художниками Востока. Это нужно увидеть собственными глазами и постараться осмыслить этот не столько житейский, сколько метафизический урок.

Это ведь тот самый ирис, который недавно словно бы стеснялся и не хотел расцветать днем, а все норовил расцвести под покровом ночи – не на глазах у людей. Он словно бы не верил, что утром взойдет солнце и снова станет тепло. Я все же подсмотрела, как однажды вечером он словно бы надул изнутри воздухом, как воздушный шарик, свой большой бутон: вот-вот лопнет! А до этого он несколько дней старательно прикрывал головку бутона кожаным капюшоном – без всякой веры в то, что весна все-таки наступит. А наступила сразу летняя жара. И цветок выпростался из тугих пеленок и расцвел во всю мощь и силу. И светился и ликовал на солнце. А потом состарился и в трубочку свернулся. Но опять же не днем, а ночью.

Тайна рождения, цветения и смерти цветка – сопоставима с человеческой жизнью…

С садом нужно разговаривать, опекать цветы и соцветия, нахваливать и укорять. И принимать, если нужно, роды. Вот сегодня мне пришлось сделать «кесарево сечение» приболевшему гималайскому маку, вернее, маковке.

Пришлось вскрыть тугую оболочку бутона, не выпускавшего из себя на волю «младенца». В результате выпростался из нутра бутона не мак, а маленький и слабый, недоношенный, я бы сказала, «мачок». Его лепестки были похожи на измятый лист бумаги. Он был не такой яркий, как его сородичи, появившиеся на свет естественным путем. Эти-то здоровяки сами раздвинули толстокожую, шершавую родительскую плоть и выпростались на свет, ликуя и победно вопя, впрочем, беззвучно, как в старом немом кино.

В саду нужно уметь всё: ласкать, целовать и нянчить маленьких.

И утешать стариков…