Читать онлайн Щит веры. Часть 2. Воину-защитнику и гражданскому населению в помощь (ПТСР, боевая психическая травма) бесплатно

Зачем человеку на войне книга

Зачем человеку на войне книга? «На войне некогда читать», – скажет кто-то.

Да, конечно, всё так. Но всё же нужно учесть, что, когда ум человека не занят чем-то конструктивным, он вынужден заниматься обработкой сигналов, приходящих извне. Война, боль, кровь, грязь. Ум сосредоточивается на этих вещах и, если нет положительного перевеса, как бы «застревает» в них. Формируется такая модель поведения: не обращать внимания ни на что, кроме самой войны. Эта модель, по мнению некоторых, помогает выжить на фронте. Но, с другой стороны, что делать человеку, который выживал на войне таким «методом», когда он вернётся с фронта? Он увидит, что то, что воспринималось в боевых условиях как «адаптивная модель», в гражданской жизни воспринимается как ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство (применительно к военнослужащим – боевая психическая травма).

Если у человека чётко выстроена система ценностей, если он сформировался как личность и имеет зрелые убеждения, включающие в себя и отношения с близкими, и какие-то интересы, помимо войны, то да, на фронте он проживёт без книжки за счёт накопленного ранее внутреннего ресурса. Но нужно учесть, что этот ресурс расходуется, «закрывается» новыми впечатлениями (иногда – «кровавым пятном»). Если человек вовремя выводится из боевых действий, если есть среда, где он в обстановке любви и доверия может восстановиться, то да, на фронте нет времени читать. А если такой среды нет?

Почему в Великую Отечественную войну и мужчины, и женщины, принимавшие активное участие в боевых действиях или иным образом соприкасавшиеся с ними (например, медсёстры), не повреждались психически? Потому что у людей того времени был определённый уровень культуры. Не все были верующими, но кто-то старался читать, чем-то интересоваться, кто-то после войны хотел получить образование, профессию. Так создавался положительный перевес.

В то же время нужно понимать, что потенциал «человеческой» культуры – книги, искусство – ограничен, он может быть исчерпан. Но когда выстраивается смысловая вертикаль веры, у человека появляется то, что может остаться с ним при любых условиях. К этой смысловой вертикали обращались и герои-фронтовики, кто-то из них даже восполнил ряды расстрелянных в годы гонения на веру священников. К вере на фронте пришли архимандрит Кирилл (Павлов), архимандрит Тихон (Агриков), о чём, в частности, рассказывается в документальном фильме «Сталинградское Евангелие Кирилла (Павлова). Фильм второй».

Многое зависит от того, как будут приняты вернувшиеся

При всех спорных сторонах советской эпохи, которые мы оставим историкам, был один фактор, способствующий стабилизации психики после войны. Это участие в труде. Человек послевоенной эпохи не воспринимал себя как наёмника с «билетом в один конец», который не может влиться в гражданскую жизнь и который поэтому после одной войны уходит на очередную. Воевали, чтобы вернуться к мирной жизни.

Специалист по психологии войны Алексей Захаров отмечал, что после Великой Отечественной войны фронтовик обладал высоким статусом в обществе. Ветераны воспринимались как герои, и после войны они восстанавливали страну, им было куда приложить навыки, полученные на фронте[1].

Вернувшись с фронта, и мужчины, и женщины получали образование, осваивали профессии[2]. Так проявляла себя бодрая творческая доминанта, способная сформировать иммунитет к совокупному процессу, названному ПТСР. Как именно работает эта доминанта – об этом и рассказывается в книге «Щит веры».

Эта книга не только о войне, но и о том, как страна встретит тех, кто по её зову принял участие в боевых действиях. Кем вернутся они? Психически повреждёнными, склонными к алкоголизации, наркотизации и к проявлению насилия? Или теми, кто, приобретя на фронте уникальный опыт принятия решений в экстремальных ситуациях, сможет помочь стране совершить прорыв в экономике, культуре, образовании?

От нас с вами, от того, как мы воинов встретим, от того, сумеем ли мы их понять, отчасти зависит, выпадут ли они на обочину жизни или станут локомотивом, который пойдёт вперёд. Ведь исследователи отмечают, что «наиболее значительный вклад в развитие ПТСР вносят два фактора – недостаток поддержки от семьи и друзей после возвращения домой и продолжительность пребывания в боевой обстановке»[3].

Опыт войны в Афганистане показал, какой вариант развития послевоенной жизни вернувшихся с фронта является нежелательным. Демобилизованные солдаты натыкались на «шипы». Их взгляды сформировались в той обстановке, которая была неведома их невоевавшим сверстникам. Вернувшиеся «стали „другими“ – чужими, непонятными, неудобными для общества, которое отгородилось от них циничной фразой: „Я вас туда не посылал!“ И тогда они стали, подобно ветеранам войны во Вьетнаме, замыкаться в себе или искать друг друга, сплачиваться в группы, создавать свой собственный мир. Сначала ещё была надежда привыкнуть, вписаться в обычную жизнь, хотя никто так остро не чувствовал свою неприспособленность к ней, как сами „афганцы“»[4].

Складывалось впечатление, как отмечал один исследователь, что общество, отворачиваясь от ветеранов войны, ставит их в такие условия, при которых они начинают искать специфические способы применения своих навыков. А именно там, «где, как им кажется, они нужны, где их понимают и принимают такими, какие они есть: в горячих точках, в силовых структурах, в мафиозных группировках». До 70 % «афганцев» готовы были вернуться на войну. Как пишет данный автор, они хотели на войну, «потому что так и не сумели с неё вернуться»[5].

Но ведь всё может быть иначе! И о том рассказывается в книге «Щит веры».

«Ты ни в чём не виноват?» Поиск пути: как остаться человеком

Книга построена на определённых принципах. Истории, которые в ней приводятся, подобраны с определённым смыслом. Погружаясь в них, человек строит своё мировоззрение. Развивается то, что академик И. П. Павлов назвал второй сигнальной системой, активность которой и позволяет преодолеть условия, ведущие к ПТСР.

Основную идею книги «Щит веры» можно выразить словами из работы «Этика войны в странах православной культуры»[6]. Главной задачей этой работы являлся ответ на вопрос: как оставаться человеком в нечеловеческой ситуации? Сама постановка такого вопроса уже отличается от подходов, распространённых в англо-саксонском мире и предлагающих то или иное обоснование войны. (При подобного рода обоснованиях могут постулироваться какие-то цели войны, иногда надуманные. Так, в документальном фильме «Дрон» (2014) военнослужащий, оператор боевого дрона, рассказывает, как на свои сомнения по поводу уничтожения мирного населения услышал ответ, что таков замысел Бога. Понятно, что в данном случае некто просто эксплуатировал идею Бога.) Также в англо-саксонском мире используются подходы, которые навязывают «регламентацию поведения комбатантов[7] на основе абстрактно понимаемых прав человека».

Так, в книге Ишмаэля Биха «Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата»[8] содержится множество описаний бессмысленных убийств, которые были совершены им, в том числе в состоянии наркотического опьянения, во время войны в Африке. Он попал под амнистию. В книге не приводятся сцены изнасилования, видимо, по той причине, что совершивший изнасилование подлежит суду как нарушивший права человека. Кто провёл эту грань: уничтожившего людей в состоянии наркотического куража – амнистировать, а изнасиловавшего – осудить как преступника? В случае прекращения военных действий военнослужащие возвращаются домой. Но если во время боевых действий военнослужащий принимал участие в конкурсе: кто наиболее профессионально перережет горло военнопленному – и гордился победой в нём – это преступление или нет? Ишмаэль победил в таком конкурсе.

После войны ему сказали, что он «ни в чём не виноват», что он просто мальчик, которого втянули в войну. Но почему мальчик, гордящийся тем, что профессионально перерезал горло военнопленному, – это «просто мальчик, втянутый в войну»? А если, например, под давлением своих «коллег» он присоединится к изнасилованию – это уже военный преступник? Ведь, согласно логике протокола, он в том и в другом случае – втянут? Понятно, что данный пример приводится не в отношении всех случаев, с которыми сталкиваются профессиональные военнослужащие, – речь идёт о частной ситуации. Этот пример – комментарий к той мысли, что в данном случае грань, разделяющая поступки по обе стороны, проводится чьей-то ручкой на листе бумаги. Но чтобы выжить и не стать заложником ПТСР, человек должен чувствовать эту грань в себе, и тогда у него будет шанс её не перейти. Возможность сохранить психическую цельность появится, если человек будет стремиться оставаться человеком. А остаться человеком он сможет, если будет чётко понимать, что значит – быть человеком. То есть у него должны быть чётко определённые ценности, за которые он будет держаться.

Авторы книги «Этика войны в странах православной культуры» исходили из представления, что ценности не столько декларируются и записываются, сколько «воплощаются» и «проживаются» в конкретных ситуациях. А потому к процессу формирования ценностей стоит подходить не через навязывание нормативных установлений. Ценности стоит изучать на основе «свидетельств об опыте войны и нравственном выборе самих участников боевых действий. Лишь в результате изучения функционирования морального выбора в конкретных ситуациях и осмысления опыта войны возможна реконструкция этоса и формулирование этики войны»[9]. [ «Этос» в данном случае – это порядок предпочтения ценностей: например, как человек относится к любви и к ненависти, что из этих позиций считает более важным и пр.]

То есть, изучая опыт тех, кто остался человеком в сложнейших условиях, военнослужащий может нащупать тот внутренний строй, который поможет и ему остаться человеком, а также выработать иммунитет к ПТСР, избежать тех ошибок, которые ведут к распаду психики.

В книге Ишмаэля Биха описывается попытка стабилизовать психику мальчиков-воинов, выведенных из войны в Африке, через привитие им установки, что они «не виноваты». Но такая установка разве способна сама по себе исцелить человека, психика которого перепахана войной?

При попытке навязать регламентацию, определяющую, что этично, а что – нет, у человека забирают возможность «выздороветь» после войны. Ишмаэль стал выздоравливать, как можно понять из его книги, не вследствие усвоения указанной установки, а вследствие того, что у него был положительный опыт детства. Его любили родители, он играл и общался со сверстниками. Усвоенный в детстве конструктивный опыт в своё время проявился и направил Ишмаэля к конструктивным поступкам.

Но как начнёт жить после войны человек, которому во время прохождения реабилитации кто-то сказал, что он «не виноват»? Хорошо: ты в первый раз не виноват, – никакой рефлексии не возникло. Второй раз тебя втянут, – ты тоже пойдёшь убивать? И какой-то незнакомый тебе «дядя», назначенный какой-то комиссией, опять скажет, что ты не виноват. А что, если эти слова скажет лидер группировки, вербующий боевиков? Скажет, что нет вины в том, чтобы убивать тех, кто не похож на членов группировки? Не пахнет ли ситуация развитием инфантильной позиции, характерной для подростка, который не чувствует, да и не хочет понимать смысла совершённого им поступка?

Почему пропагандисты таких подходов не видят третьего пути (помимо жёсткого безапелляционного обличения, с одной стороны, и слов «ты ни в чём не виноват», с другой)? Третий, надспорный, путь имеет примерно следующие очертания. Да, тебя втянули. Но, возможно, ты чувствуешь, что хотя бы на один процент твоя воля принимала участие в том кошмаре, в котором ты жил. Ведь тебе хотелось чувствовать ликование по поводу победы в конкурсе, ты гордился этой победой. И если ты считаешь, что тебя втянули, то хотя бы в этом одном проценте ты можешь покаяться. Ты принимал участие в сжигании деревень. Да, ты амнистирован, но ты можешь выучиться на плотника и своими руками построить хотя бы один дом, в который заселится кто-то из изгнанных тобой. Если ты нёс смерть, неси жизнь. Ты будешь реализовывать эту задачу, и ты будешь развиваться, перерастая себя прежнего.

А что даст человеку стирание памяти о том, что он делал на войне? Что дадут ему слова «ты ни в чём не виноват»?[10] Ведь при подобных подходах не проявляется субъектность, то есть то, что мы называем личностью: человек сперва является объектом приложения усилий боевиков, потом становится объектом приложения усилий психологов. Но где же он сам – как самостоятельная личность?

Один ветеран, служивший в спецназе, рассказывал, что его «выводили из войны» специалисты, он проходил реабилитацию в особых центрах. Но стал он чувствовать себя значительно лучше только после того, как, вернувшись в прошлое, честно разобрал: «да, это было правильно, а вот это было неправильно».

Если человек отказывается от честного разбора прошлого, возникает риск построения бредовой системы, задача которой будет состоять в объяснении происшедшего. То есть в сознании рождается некая версия происходящего, в рамках которой «ты не виноват». Вхождение в бредовую систему сопровождается реформированием мышления, и далее человеку по жизни придётся идти с искажённым восприятием действительности (об этом – в материалах книги «Щит веры…»[11]).

От этого искажения психики освобождает покаяние, оно помогает посмотреть в глаза прошлому и встретиться с ним. Помогает признать свою вину и не сгореть. И не только не сгореть, но и – возродиться.

Ветеран спецназа стал выходить из войны потому, что критерием взгляда на прошлое и на шаги в настоящем стало представление о том, что такое быть человеком (на Соловках он исповедовался, стал как-то двигаться к вере). Если грань, отделяющая человека от нелюдя, в чём-то была перейдена, покаяние поможет вернуться к человеческому статусу. А извне продвинутая внутрь души установка на то, что «ты ни в чём не виноват», мало того, что не освободит от опыта прошлого (он так и останется не осмысленным). Что, если она поспособствует фиксации на позиции «за чертой»? Что, если человек ударит жену и скажет себе, что он и здесь – не виноват?

Обращают на себя внимание данные одного исследования. Герберт Хендин и Энн Хаас, изучая состояние ветеранов с ПТСР, обнаружили, «что вопрос освобождения от чувства вины требует детального понимания конкретных причин самообвинения каждого человека, а не простого утверждения о невиновности»[12]. Подобным образом, по мнению другой исследовательницы, и у жертв насилия стыд и вина могут усиливаться вследствие сурового осуждения других. Но в то же время стыд и вина – не полностью стираются простыми заявлениями «ты не виновата». Заявления такого плана представляют собой отказ принимать с выжившей участие «в поиске выхода из лабиринта мучительных моральных дилемм экстремальной ситуации. Выжившая ищет не самооправдания, а справедливости». Подобным образом и дети-жертвы обычно слышат от взрослых, что они «ни в чём не виноваты». Но «так же обычно дети отказываются быть освобождёнными от вины»[13]. [То есть необходим детальный разбор ситуации с таких точек зрения, с каких согласился бы рассмотреть свою ситуацию и выживший/выжившая].

Вера и научные данные о ПТСР

Чтобы найти выход из дилемм подобного рода, нужен массив данных, приобщение к опыту людей, нашедших путь к человечности и вере. Книга и построена на таких примерах, и, вникая в них, мы учимся, формируем картину мира и те внутренние условия, сквозь призму которых смотрим на мир, вырабатываем определённые душевные способности (например, способность не закипать злостью в форс-мажорных обстоятельствах). Всё это вместе с личным приобщением к вере даёт надежду на преодоление ПТСР.

Кто-то считает, что не стоит приводить ссылки на научные данные о ПТСР вместе с размышлениями о вере. Мол, о вере нужно просто говорить, а если слова подкрепляются ссылками на научные данные, то это, мол, внушает подозрение: неужели сам говорящий не верит в то, что говорит о вере?

Вот что один человек пишет в отзыве на главу из данной книги (на главу «О победе не только на войне, но и над войной внутри себя»): «Когда рассуждаешь о могуществе Веры, не нужны подпорки в виде ссылок на чужие и свои тексты. Тот, кто уверен, – Веру транслирует. Или НЕ транслирует. Тот, кто читает, должен верить в написанное о Вере – немедленно и бесповоротно. И сразу, непонятно почему, закрадывается какое-то сомнение».

В этой позиции есть разумное зерно, и примерно в таком ключе выскажутся два человека, слово которым будет дано чуть далее. Но, с другой стороны, можно сказать, что сомнения иногда рождаются вследствие активности доминирующего качества психики. Гневающийся гневается, унылый унывает, а сомневающийся – сомневается (следует различать здоровое критическое мышление от наработанной подозрительности, которая при знакомстве с опытом другого человека превращает этот опыт в труху). Подозревающий при каждой нестандартной ситуации подозревает замысел и умысел.

Кстати, таков один из симптомов ПТСР. Сформированные во время боевых действий настороженность и подозрительность могут проявляться потом и в гражданской жизни. Они будут отравлять жизнь человека, толкая его на разрушение отношений с близкими. Но почему предполагается сразу что-то плохое?

Почему нельзя предположить, что автор восхищён той чудной гармонией, которая открывается разуму, если он на мир смотрит с позиции евангельского учения? Видится чу́дное соответствие духовных принципов с физическими явлениями (в том числе с физическими процессами, протекающими в мозге). Почему бы не поделиться этим чувством изумления?

Одновременно здесь можно сказать, почему автор ссылается на свои же работы. Одна из причин – потому, что по крупицам приходилось собирать информацию из разных источников, и не по всем вопросам можно указать конкретный внешний источник, где нюансы интересующей темы были разобраны. Во-вторых, работы автора, хотя и написаны на разные темы, задумывались как части одной системы – как грани целостного мировоззрения.

Например, некоторые принципы, описываемые в контексте разбора темы ПТСР, рассматриваются в рамках разбора темы преодоления зависимости от алкоголя и наркотиков. Ссылка на материалы о преодолении зависимости от ПАВ (психоактивных веществ) уместна, так как перед теми, кто соприкасался с боевыми действиями, стоит соблазн ухода в употребление ПАВ. А также уместна для того, чтобы показать сходства процессов, протекающих как при ПТСР, так и при формировании зависимости от ПАВ. Тот, кто увидит сходство процессов, сможет выработать единую стратегию жизни вместо того, чтобы распыляться по разным курсам и программам, рассматривающим и зависимость от ПАВ, и ПТСР, и тревогу как нечто изолированное. Хотя и программы некоторые – тоже нужны, но одной из проблем современности является то, что на человека вываливают массу теорий, данных, но при этом оставляют его без понимания, что, собственно, ему с этими данными делать.

В одном тексте автора о преодолении зависимого поведения, в третьей части работы «ОБРАЩЕНИЕ К ПОЛНОТЕ. Становление личности как путь преодоления зависимого поведения», приводятся слова одного психиатра об учении академика А. А. Ухтомского о доминанте – это учение является одной из основ книги «Щит веры…». «В теории физиолога Ухтомского, – пишет психиатр, – (и не только его одного) заповеди христианства становятся законами нейрофизиологии. Из области человеческой нравственности, которую XX век отринул, как никому не нужное и докучливое социальное ограничение, они переходят в область биологии мозга и психиатрии»[14].

То есть учение академика Ухтомского показывает, что мозг функционирует согласно описанным в Евангелии духовным законам, на основании которых развивается реальность. Если человек относится к другому с любовью, проявляет деятельное внимание к ближнему, то мозг развивается. Если человек замыкается в эгоизме, начинает мнить о себе как о высочайшем, то запускается цепочка реакций/последствий, влекущих человека к регрессии. Те предупреждения, которые нам даёт вера, мы видим реализующимися в работе мозга. Тот, кто захочет идти в обиду, злость, ненависть, будет разрушать себя[15].

Если человек не готов внять предупреждениям веры, то пусть задумается хотя бы о принципах работы мозга, познакомившись с идеями академика Ухтомского. Для имевших опыт соприкосновения с боевыми действиями вопрос о ненависти нередко стоит остро, ребром.

Почему автор не ограничивается разговорами только в русле веры? Может быть, говорить только с позиции веры и было бы правильно. Но, во-первых, дело в том, что не все готовы слушать отсылки только к вероучительным источникам. Некоторым людям важно понимать, как вера сочетается с той жизнью, которую они видят. Во-вторых, когда обращение идёт, например, к членам общины, то они понимают, что им говорят с позиции веры. У них есть основа, которой многие другие лишены. Чтобы говорить с людьми с позиции веры, их нужно воспитать, обучить, дать им основу, и тогда они будут понимать, что ты им говоришь. В-третьих, у некоторых людей имеются дремучие представления о вере. Если им дать адекватные представления о жизни, может быть, они сумеют пересмотреть своё негативное отношение к вере. Так, один писатель, в статусе бойца спецподразделения прошедший одну из современных войн, приводил в своём рассказе такой диалог (возможно, имевший место в реальной жизни):

«– Помнишь напарника моего?

– Снайпера, что ли? Усатый такой? Серега, по-моему…

– Да. Так вот он, как пить бросил, опять за книги взялся. Голова-то у него не чета нашим репам. Он мне всё по полочкам разложил, и про войну, и про религию.

– Что-то насчёт опиума для народа?

– Представляешь, так и есть. Любая религия, оказывается, дитя войны. Идеологическое обоснование военного грабежа и разбоя.

– Объясни по-нормальному.

– Короче, людям вдалбливают, что те, кто не верит по-нашему, для нас опасны и вредны. Что они хотят нас поработить, ну, или хотя бы, получить с нас денег.

– Нет, мне кажется, тут дело не в религии. Дело – в самом человеке. Человек так устроен, что если он с другого ничего не получает, то другой будет с него что-нибудь получать. Если не мы, то нас. Других вариантов нет.

– И я про то же! Религия просто примиряет человека с этой истиной. Снайпер вообще хорошо сказал. Смысл христианства в том, говорит, что, если ударили по правой щеке, подставь левую, а кто в это не верит, тех в расход.

– Может, лучше о чём-нибудь хорошем поговорим?

– Давай. Поехали, мяса поедим! Закажем по шашлыку на берегу»[16].

У многих людей, имевших опыт контакта с нехристианскими учениями, с эзотерикой, с неоязычеством, имевших опыт разочарований и даже – опыт отречения от Христа, слова о вере могут порождать иногда причудливые ассоциации. Так, на пост автора об Иисусовой молитве одна девушка оставила комментарий, что это – отличная медитация «на пустотность». И здесь приходится объяснять, в чём состоит отличие медитации от молитвы[17]. Этот пример показывает, что конкретные слова о вере в сознании, переформатированном эзотерикой, могут ассоциироваться с нехристианскими идеями. Так, один епископ на конференции «Пути возрождения русского богословия» отмечал, что в западной культуре [а она в каком-то смысле усвоена людьми и проживающими на территории России] подменён понятийный аппарат настолько, что человек, даже находящийся внутри православия, не всегда может заметить подмену понятий. Спасение подменяется понятием самореализации. Вера – ощущением безопасности. Понятие греха меняется на индивидуальную психологическую установку. Христианские ценности настолько заменяются на иные понятия, что человек, живя в этой культурной среде, даже святоотеческие тексты понимает в нехристианском ключе. Современная культура – триумф терапии. Человек должен быть обслужен разными способами, чтобы он не претерпевал трудностей, дискомфорта[18].

И потому важно иногда бывает показать человеку, чему в реальной жизни соответствуют те или иные принципы. На той же конференции ещё один священнослужитель отмечал, что обратиться к человеку, просто говоря о Боге, в современном мире, наверное, сложнее. А вот обратиться к человеку, говоря о нём как об образе Божием и о тех задачах, которые он не может решить без Того, образом Кого он является, иначе он будет продолжать бродить в лабиринтах сознания, – можно. [Если у человека нет цельного мировоззрения, то лабиринтами для него становятся научные открытия – вроде бы, полезные открытия. Зачастую они становятся ловушкой для современного человека. Интернет, казалось бы, – открытие, а люди утрачивают базовые знания. Утрачивают способность мыслить систематически, синтетически, масштабно, стратегически. Быстрые ответы – в интернете][19].

И потому так важно поднимать не только духовный, но и культурный уровень человека, учить его думать, делать выводы. Важно, чтобы человек пришел к пониманию, как ему развивать свою социальную жизнь и профессиональную деятельность, чтобы иметь возможность не утратить и путь веры[20].

Русский философ Иван Ильин считал, что разум должен быть верующим, а вера – разумной[21]. Если не открывать большой разговор о вере и о научном познании, а перевести тему в плоскость проблематики данной книги, то можно сказать следующее. В некоторых случаях, иногда – при низком образовательном уровне, человек становится открытым для заражения фанатизмом. Манипулирующие этим человеком люди внушают ему, что отрезать головы тем-то и тем-то – это значит жить-по-вере. Если у человека есть кругозор, какие-то представления не только о вере, но и о жизни, о том, что и как в жизни бывает, то у него уже имеется хоть какая-то основа для противодействия манипуляциям[22]. Если у человека нет здоровых представлений о жизни и целостного мировоззрения, то под видом веры в его сознание может быть внедрена разрушительная доктрина.

Сложно говорить только о вере и не говорить о жизни в целом, так как тема веры иногда причудливым образом интерпретируется людьми. Так, например, известен лозунг «God save gangsters» («Боже, храни бандитов»), написанный на специфически стилизованном кресте – четыре пистолета сложены курками друг к другу. Понятно, что нужно как-то очень смутно представлять, о чём говорил Христос, чтобы быть способным надеть на шею таким образом выполненное распятие.

Так, например, в Бразилии (да и не только в ней) отмечено появление масштабных бандформирований и криминальных сообществ, использующих религиозные установки «в искаженно-агрессивной интерпретации»[23]. Например, криминальная организация «Сеть Израиля» объединяет трущобы нескольких районов Рио-де-Жанейро, в которых обитает около 134 тысяч человек. Эта банда наркоторговцев использует «религиозный фактор» для «мобилизации и консолидации»[24]. С помощью насилия [оправдание которого имитируется псевдорелигиозными объяснениями] банда вытесняет с территории любых лиц, которые отвергают представления «Сети Израиля».

«В целом, подобная комбинация преступности и религиозной мотивации встречается не только в Бразилии; нечто подобное наблюдается в Мексике (наркокартель La Familia Michoacana и отколовшийся от него наркокартель Los Cabelleros Templarios используют религию как инструмент для поддержания внутренней сплоченности)». В Сальвадоре лидеры Mara Salvatrucha (MS-13) «были замешаны в использовании пастырской работы в качестве прикрытия их деятельности»[25]. Необходимо отметить, что процессы подобного рода развиваются на фоне низкого уровня образования и высокого уровня нищеты.

И вот здесь понимание некоторых особенностей мышления и функционирования мозга позволяет ответить на вопрос, каким образом Божии заповеди, данные для любви, начинают использоваться для реализации ненависти и насилия. Не заповеди Евангелия виноваты, а люди смотрят на них сквозь призму своего внутреннего состояния и делают выводы, созвучные их внутреннему состоянию. Но выводы эти далеки от сути Евангелия[26].

Мы видим, как огромное количество людей попадает в секты. Причём само по себе светское образование, пусть даже хорошее, не всегда помогает защититься от манипуляций. Сети манипуляторов рассчитаны и на людей с высшим образованием. Противостояние же им зиждется на синтезе веры, здорового отношения к жизни и опыта.

Если в отрыве от веры человек захочет приобрести знание, то он рискует наткнуться на книги, в которых люди представлены как животные, лишённые сознания[27]. Родился ты с какими-то влечениями – вот и живи с ними, – примерно такая мысль постулируется в книгах, игнорирующих высшее измерение в человеке. Изучение подобной литературы может вообще подтолкнуть к самоубийству. Такая история произошла к Джеком Лондоном. Начитавшись популистской литературы о биологии, он разуверился в жизни. Ему стало казаться, что всем движут инстинкты и чистая биология. Пока здоровье оставалось нерастраченным, он напивался, чтобы не чувствовать всего ужаса, к которому сам себя подвёл[28].

Но ведь если человек живёт на уровне исключительно биологическом, отказываясь от смысловой вертикали, которую даёт вера, он может столкнуться с определёнными проблемами. Например, он не сможет выкарабкаться из кризиса, когда столкнётся с экстремальными обстоятельствами. Если в пространстве его физиологии возникнет комплекс условий, на основании которых формируется ПТСР, ему придётся туго. Если он не пересмотрит своё отношение к жизни, ему придётся остаться при тех физиологических изменениях, к которым будет толкать его стрессовая ситуация. И вот он, насыщенный, вроде бы, знаниями, остаётся с ними неспособным подняться над теми внутренними процессами, которые «сворачивают его в бараний рог».

Для человека, изучившего некоторые научные данные о мозге, разговор об этих данных с дальнейшим переходом к теме веры может стать мостиком к ней. У некоторых людей, усвоивших идеи глашатаев атеизма типа Ричарда Докинза, может сложиться убеждение, что вера – это что-то примитивненькое. Нет, примитивно – это в одностороннем ключе интерпретировать данные томографов и пр. А цельный взгляд сквозь призму веры и науки на живого человека, находящего в экстремальной ситуации, даёт понимание, как такой человек может остаться человеком и не разрушиться как личность. Причём это понимание может быть проверено, посчитано, верифицировано.

Поэтому в книге приводится так много историй. Поэтому автор ссылается и на свои материалы, в которых он тоже касался как темы ПТСР, так и иных тем, имеющих отношение к тому, о чём рассказывается в книге.

То, что в книге приводятся научные данные по поводу ПТСР, не означает того, что отменяется вера. Данные по поводу ПТСР приводятся, помимо всего, и для того, чтобы показать, как предпосылки, влекущие к ПТСР, преодолеваются верой. Программным лозунгам писателей типа Ричарда Докинза, который, как заявляется о нём, дескать, «отменил Бога», противостоит целый сонм противоположных свидетельств (Ричард Докинз в своей книге «Бог как иллюзия» не может найти, чем полезна вера; за веру он выдаёт какие-то крайне гротескные формы суеверия. И поэтому важно представлять, как развиваются некоторые нейрофизиологические процессы, чтобы иметь иммунитет к идеям подобных авторов).

Одно из таких свидетельств – опыт полкового священника 76-й дивизии 104-го полка ВДВ. Об этом священнике, который в своё время служил в войсках спецназначения, также рассказывается в книге (видимо, Господь предвидел, что он станет священником, поэтому так сложилось, что он никого не убил). Всю жизнь он воспитывал в себе воина-вепря (дрался много) и, когда оказался в плену, был уверен, что не сломается под пытками. Но, сидя связанным на стуле, в крови, он понял, что всё, на чём он пытался строить жизнь, не помогало ему в данный момент. Он пришёл к выводу, что нужны иные основания для жизни. Так он стал православным христианином, и у него нет ПТСР.

Некоторые аспекты физиологии стресса[29]

Всё, что происходит с нами с самого рождения, оставляет следы, которые влияют на наше развитие и взаимоотношения с окружающими. Например, дитя зовёт маму, а мамы нет, – дитя не может кричать вечно. Наступает момент, когда ребёнок перестаёт кричать: реакция, не получившая подкрепления, затухает, и он привыкает жить без мамы или без другого близкого человека, с которым можно было бы разделить радости и беды своей жизни. Ребёнок не может плакать вечно, иначе он «умрёт» от непереносимых переживаний. Постепенно «кровоточащая рана» затягивается, но остаётся память о происшедшем, которая влияет на дальнейшее психическое развитие и построение взаимоотношений с миром.

На уровне физиологии данную идею можно объяснить при обращении к учению Ганса Селье[30]. Он исследовал адаптационный синдром, возникающий как реакция на стресс. Построив общую схему развития стрессовой реакции, Селье изучил и описал одно из звеньев этой реакции, касающееся взаимодействия гипофиза с корой надпочечников. В качестве важнейшего из симптомов стресса Селье выделил процесс увеличения коркового слоя надпочечников. При этом он показал, что, реагируя на стресс, организм повышает свой мобилизационный потенциал за счёт происходящих в нём биохимических процессов.

Но если реакция на стресс будет сильной и продолжительной, то она может перейти в болезнь. И болезнь станет той ценой, которую организм платит за борьбу с факторами, вызывающими стресс. То есть в том случае, «когда реакция превышает свою биологическую полезную меру, – как пишет популяризатор учения Ганса Селье профессор А. Д. Павлов, – она и выступает в своём патогенетическом значении». То есть реакция на системный стресс «не может длиться неопределённо долго и перерастает в фазу истощения»[31].

На уровне житейском эту идею можно – отчасти и с осторожностью – сопоставить с историей ребёнка, который как бы перестаёт нуждаться в маме. Он отчаянно ищет её, ждёт, например, в доме малютки. Но если надежда увидеть маму умирает, то на душе ребёнка словно образуется мозоль. Впоследствии, если кто-то из взрослых обнимет такого ребёнка, тот, возможно, не сможет понять, что означают эти объятья. И даже, более того, он в них может увидеть угрозу, сигнал к тревоге (в особенности если речь идёт о подростке, который подвергался избиениям, пережил опыт насилия). Поэтому иногда потенциальным приёмным родителям и опекунам при знакомстве с подростком рекомендуют воздерживаться от тактильного контакта: объятий, похлопываний по плечу, сжатия его рук в своих руках. Эти и подобные жесты подросток с «мозолью на душе» может интерпретировать исходя из своего опыта, а вовсе не из того значения, которое приписывается данным жестам в доминирующей культуре региона его проживания. Такие дети могут не понять смысл подарка как дара любви: подарок может восприниматься ими как сам по себе факт приобретения материальной вещи (получил вещь, и на этом – всё).

Охватывая человека, стресс, конечно, не ограничивается только корой надпочечников. Происходят сдвиги в деятельности центральной нервной системы, запечатлеваются схемы поведения, относящиеся к уровню социальных взаимодействий. Возникает вопрос: можно ли помочь ребёнку, подростку справиться с последствиями перенесённого стресса? Безусловно, вопрос непростой и требующий отдельного разговора о поиске подходов к преодолению или сглаживанию последствий перенесённого стресса. Однако целью любого из таких подходов должно стать возвращение ребёнку, подростку психоэмоционального благополучия. Ребёнка, подростка нужно обучать способам преодоления стресса, взращивать в нём силы для такого преодоления, помогать ему переосмыслить свой жизненный опыт с тем, чтобы перестать быть заложником своих физиологических реакций.

Система внутренних условий и ЕЁ роль в преодолении стресса

Любой сигнал, воздействие, исходящие из внешней среды, человек принимает, пропуская их через систему внутренних условий (опыт, мировоззрение, ценности, навыки и умения, выработанные в результате следования этим ценностям)[32].

Значимость того или иного внешнего воздействия для человека в определённый момент его жизни и определяется этими внутренними условиями. Если внутренние условия меняются (в смысле обогащения личности, формирования того, что мы называем «культурным человеком»), то агрессивный посыл среды может перестать воздействовать на человека травмирующе[33].

Внутренние условия, преломляющие внешнее воздействие среды, могут быть сопоставлены с тем, что академик И. П. Павлов назвал второй сигнальной системой [силой разума]. Деятельность второй сигнальной системы, её зрелость будут определять то, насколько успешно человек может противостоять стрессу.

Идеи академика И. П. Павлова были осмыслены российским психологом А. В. Брушлинским, который в своё время был директором НИИ психологии Российской Академии Наук.

А. В. Брушлинский, вслед за советским психологом С. Л. Рубинштейном, считал, что вследствие многообразной активности субъекта образуется целостная система внутренних условий, «через которые только и действуют на него (субъект) любые внешние причины, влияния и т. д.». Под субъектом в данном случае подразумевается человек, находящийся на высших этажах творческой активности. И эта творческая активность понимается не в смысле художественного творчества, а в том смысле, что человек способен подойти к жизненной задаче не с позиции жёсткого, внедрённого в психику алгоритма, а творчески. То есть человек оказывается способным принять осмысленное решение в какой-то ситуации, учитывая при этом своё стремление сохранить связь с собственными ценностями.

Благодаря наличию этих внутренних условий реализуется связь между человеком и миром. Вместе с тем «создаётся как бы психологическая самозащита от неприемлемых для данного субъекта внешних воздействий»[34].

Примером из сегодняшней действительности может служить получение лётчиком рискованного задания, когда принятая информация проходит сквозь систему внутренних условий, касающихся, прежде всего, личности этого человека. К этим условиям относятся: любовь к своей профессии, понимание значимости исполнения долга, ответственности и др. Наглядно психологическая устойчивость боевого лётчика, обладающего такими внутренними условиями показана в замечательном российском фильме «Небо» (2021) об участии Вооружённых сил Российской Федерации в боевых действиях против бандформирований в Сирии.

Важно подчеркнуть, что к этим внутренним условиям относится и личный опыт духовной жизни человека. Имеется в виду тот опыт, который предполагает не одно «вычитывание» молитв по книжке (хотя на начальных этапах духовной жизни, чтобы «мотор» заработал, нужно иногда и «механически крутить ручку»), а осмысленное стремление реализовывать евангельские заповеди в собственной жизни. При таком подходе у человека формируется более крепкий иммунитет по отношению к травматическому опыту, чем у того, кто всего этого лишён[35].

Брушлинский также отмечал, что вторая сигнальная система, описанная академиком Павловым, по своей сути, «не является сигнальной»[36]. Семантика мышления и речь выходят за пределы сигнальных связей, эти связи используются данной системой, но она к ним не сводится. Например, когда один человек изучает выражение лица другого, ему мало могут помочь одни лишь сигнальные признаки, то есть те, которые прямо связаны со строго определённым значением (можно вспомнить, сколько мнений было высказано специалистами о том, что именно выражает лицо Джоконды на картине Леонардо да Винчи). Сам И. П. Павлов к концу своей жизни в 1935 г. признал, что наиболее сложные типы поведения и деятельности уже «нельзя назвать» условными рефлексами.

Действие второй сигнальной системы можно проследить на примере получения удара. Если на улице ударили человека, который беспечно шёл по своим делам, возможно, тот будет шокирован. Также возможно, что после такого случая он начнёт бояться выходить на улицу, у него разовьётся фобия, вероятно, со временем ему даже поставят диагноз – ПТСР. Но если удар был получен на тренировке или во время соревнования бойцом, который стремится к развитию своих бойцовских навыков, то грамотная атака противника может вызвать даже восхищение и, более того, желание усиленно тренироваться, чтобы в следующий раз быть способным подобную атаку отразить. Получается, что в последнем случае ситуация, потенциально несущая в себе риск психологической травмы, становится стимулом к развитию.

Как известно, деятельность второй сигнальной системы способна блокировать выработку условного рефлекса. Например, человека десять раз ударили под звук зуммера, и каждый раз человек сжимался. Впоследствии человек с уже сформированным рефлексом продолжит сжиматься при звуке зуммера, даже если его при этом не будут бить. Но когда активность сознания не подавлена и мотивация к сопротивлению, подкрепляемая системой ценностей, актуализирована, человек может и не сжаться. И даже более того, контролируя своей страх, он может сделать вид, что сжимается, выманивая мучителя поближе к себе. И нанести ответный удар.

«Когда исчезает страх»: как меняется реакция на стресс при трансформации системы внутренних условий

Как может выглядеть процесс видоизменения контура восприятия действительности, можно увидеть на примере двух героев романа Петра Капицы «Когда исчезает страх». Романы, написанные в советскую эпоху, проходили жёсткую цензуру. О Боге во время господствующей в стране идеологии атеизма (атеизм поддерживался официально) писать в книгах было не принято. Складывается такое впечатление, что в печатные издания также специально включали какие-нибудь фразы, связанные с отрицанием Бога. Так, к примеру, в этой книге мать Кирилла, о котором пойдёт речь, представлена как женщина верующая, но верующая довольно странным образом.

Когда мальчишки били Кирилла и мать находила его, «исцарапанного и изодранного», она запирала его в чулан и звала стрелочника Никиту для «воспитательного процесса». Воспитательный процесс заключался в том, что стрелочник бил Кирилла тонким ремешком, а если Кирилл пытался убежать, бил сильнее. Когда Кирилл визжал от боли, мать обхватывала его голову и закрывала ему рот, приговаривая, что дядя Никита из него человека сделает. Прикладывая тряпки к его иссечённому телу, она советовала впредь быть храбрей и ложиться самому под удары. «Забитого и бессловесного мальчишку» терроризировали ещё и в школе.

Однажды, узнав, что никому не позволяется тиранить и бить другого, он сказал, что не ляжет на скамейку, что бить его – не имеют права. На что мать ответила, что дядя Никита ему вместо отца. «И злобу не копи, Бог накажет», – добавила мать. В ответ Кирилл воскликнул, что Никита ему не отец и Бога – нет!

Понятно, что ситуация с религиозностью матери показана гротескно, что было характерно для советских лет (в этом смысле можно вспомнить и фильм о советской милиции «Рождённая революцией», где священник показан неким кровопийцей, тайным членом деревенского мафиозного клана). Но если эту особенность опустить, то, в целом, в книге можно найти много интересных зарисовок на рассматриваемую нами тему.

Со временем «забитый и бессловесный» Кирилл пошёл получать профессию и поселился в общежитии, где на него «положил глаз» местный силач. Задираемый им Кирилл однажды попал на своеобразный вечер спорта. Перед зрителями устраивали показательные боксёрские бои. Особенно поразил Кирилла один поединок – щуплый боксёр бился против массивного. Очень желал Кирилл, чтобы щуплый победил. И – восторг: щуплый победил! Настолько эмоционально Кирилл поздравлял его с победой, что боксёр решил походатайствовать перед тренером о принятии Кирилла в секцию бокса. И вот Кирилл в секции.

Тренер Кирилла обладал чутьём и опытом, он знал, что люди могут перевоспитать себя. И этому перевоспитанию он старался способствовать. Ему «интересно было следить, как из бузотёра и наглеца постепенно получается подтянутый и спокойный юноша, умеющий сдерживаться, уступать, готовый на благородный поступок». Любители подраться его интересовали не столь сильно, как ребята наподобие Кирилла. «Он любил из робких и неуклюжих подростков выращивать не только сильных, стройных и ловких парней, но и крепких, волевых бойцов, смелых и великодушных». Спросив Кирилла, для чего тот пришёл в секцию, и узнав о желании проучить силача из общежития, тренер сказал: «Цель мелковатая и попахивает обычным хулиганством, хотя в ней, на первый взгляд, как будто и есть проблески благородства».

И вот Кирилл начинает учиться владеть своим телом, контролировать движения рук и ног. Тренеру было понятно, что этот тщедушный подросток не скоро станет бойцом. Ясно виделись его минусы: тонкие руки, слаборазвитая грудная клетка, истощённое тело. И в то же время интуиция подсказывала: займись этим парнем и не пожалеешь.

На первых же занятиях внимание тренера привлекли удивительная лёгкость ног Кирилла и умение мгновенно реагировать на любую опасность [возможно, оно было выработано в то время, когда Кирилл ожидал экзекуции, когда пытался увернуться от ударов]. Правда, пока речь шла только о судорожных защитных движениях, которые люди делают, стремясь сохранить себя. «Но такой быстроты тренеру ещё не доводилось наблюдать. Видно, мальчик в своей жизни получил немало тумаков и затрещин».

И вот тренер стал воспитывать из Кирилла бойца. Однажды после боя, во время которого Кирилл показал себя не лучшим образом, тренер сказал ему: «Люди не рождаются мужественными. Храбрец не тот, кто не боится, а тот, кто, страшась, наперекор всему держится, не даёт малодушию победить себя». И вот со временем Кирилл стал бойцом взвешенным, с чёткими движениями. Стал чемпионом.

У него был один противник – Ян Ширвис – дерзкий и наглый. Но и ему жизнь предоставила возможность изменить свои, казалось бы, природные качества. Более того, противники стали друзьями. Вместе они пошли в авиацию.

В то время не было ни интернета, ни электронных баз данных, и отслеживать деятельность человека было гораздо сложнее, чем в XXI веке. Не желая раскрывать, что оба они профессиональные боксёры, два друга сосредоточились на лётном деле. Каждый из них перенял от другого некую частичку: Кирилл чему-то научился у Яна, а Ян чему-то научился у Кирилла. «Курсантская жизнь заметно повлияла на обоих. Ян выглядел подтянутым и более выдержанным, а Кирилл словно перенял у него частицу бесшабашности. Без шутки и усмешки – ни шагу». А затем началась Великая Отечественная война, и курсанты стали боевыми лётчиками…

На примере Кирилла и Яна мы видим, как высшие смысловые надстройки – смысловая вертикаль – способны изменить то, что, казалось бы, родилось с тобой. Что «вколачивала» в тебя суровая реальность. Несмотря ни на что, смысловая вертикаль даёт возможность противостоять этому давлению.

Опыт духовной жизни и его влияние на восприятие стрессовых ситуаций

Известно, что сербский народ в годы Второй мировой войны не был сломлен. Мощное партизанское движение, существовавшее несмотря на колоссальное давление немцев, демонстрировало, что условный рефлекс страха так и не был выработан у этого народа. Литературным памятником тех лет осталась написанная святителем Николаем Сербским книга «Земля Недостижимая». В ней рассказывается о том, как в одном из немецких концлагерей происходил суд над участником партизанского движения – сербским капитаном Спасом Спасовичем. Он остался несломленным. С этой книгой, хотя бы в аудио-формате, стоит ознакомиться всякому, кто хоть раз задумывался о том, как остаться человеком в экстремальных условиях. Размышления православного христианина – капитана Спаса Спасовича – являют собой, если так можно сказать, обучающий пример построения второй сигнальной системы, способной противостоять испытаниям и выстраивающейся на усваиваемых смыслах.

В упомянутой выше книге автор, святитель Николай Сербский, излагает и своё отношение к пребыванию в концлагере Дахау. Да, святитель Николай писал образ Спаса Спасовича, зная об этом концентрационном лагере не понаслышке. Но вместо ужаса и психологической травмы у него от пребывания там осталось иное воспоминание. Он говорил, что всю жизнь, какая ему отпущена, он «отдал бы за один час жизни в Дахау». Его душа возносилась там в молитве, и этот опыт можно сопоставить с опытом архимандрита Иоанна (Крестьянкина), который в годы гонения на веру прошёл через пытки и заключение. В заключении, как рассказывал архимандрит Иоанн, он каждый день был на краю гибели, и потому у него была истинная молитва. Повторить такую молитву во дни благоденствия невозможно. «Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретённый там, сохраняется на всю жизнь»[37].

Согласитесь, по-разному будут воспринимать угрозу смерти человек, отрицающий бытие Божие, факт загробной жизни, и человек верующий. Первый, сколько бы ни «щеголял» своим безбожием, при приближении смерти даже не представляет, с какими переживаниями может столкнуться. Христианин же встречает известие о приближающейся смерти совершенно иначе[38]. Так, например, священномученик Василий Соколов[39] чем ближе был к расстрелу, тем спокойнее становился. Укреплялась его молитвенная связь со Христом, а «без молитвы, – как писал отец Василий, – прямо можно было бы пропасть, впасть в безысходную тоску, в смертную агонию». О том, что вкладывает автор в эти слова, раскрывается в том же письме. И в противовес приводится история Петра, криминального авторитета (не высшего чина), приговорённого к расстрелу. Из-за приближающейся казни его психика, напротив, начала распадаться (чтобы избежать полного безумия, Пётр подполз к стене, желая нацарапать крест, и, как оказалось, крест там уже был; «если бы не тот крест, Пётр бы издох от одного звука дверной задвижки»; через некоторое время мера наказания была изменена).

Как здесь не вспомнить слова со стяга бесстрашного казака – генерала Якова Бакланова, которого уважали даже горцы. Чёрное шёлковое полотнище украшал череп с двумя скрещёнными под ним костями (голова Адама) и золочёной надписью из «Символа веры»: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь»[40]. Имя этого генерала носит казачья штурмовая сотня, принимающая участие в СВО…

Влияние темперамента и характера на восприятие стрессовой ситуации

Учитывая сказанное, можно вернуться к учению Ганса Селье. Не всё в человеке можно объяснить лишь с позиций физиологии высшей нервной деятельности, вряд ли представляется возможным объяснить весь спектр описанных реакций выбросом гормонов, вырабатываемых надпочечниками. Здесь можно обратиться к профессору А. Д. Павлову, который приводит следующую мысль советского физиолога академика П. К. Анохина: «…Теория стресса Ганса Селье, исключающая участие нервной системы в активных реакциях организма на агрессор, является недостаточной для объяснения механизма возникновения патологических состояний». Сам же профессор отмечает, что «наличие стрессора ещё не обусловливает развитие стрессовой реакции»[41].

Многие люди обладают по отношению к стрессорам стойким иммунитетом, обусловленным как физиологическими, так и социальными факторами. Реакция на стресс зависит от «индивидуального стрессорного порога, обусловленного свойствами личности». Здесь важными факторами являются и отношение человека к стрессовой ситуации, и особенности его психических процессов, и свойства его нервной системы, и характер, условия и опыт жизни, определяемые, в первую очередь, его духовно-нравственными ориентирами.

Солидарность с некоторыми мыслями профессора выражает один нейрохирург (с которым автор по данному поводу общался). Он подчёркивает, что нет спора о том, что гормоны надпочечников оказывают влияние на психику, но это влияние идёт не напрямую, а опосредованно. Выброс гормона влияет на обмен веществ, на воспалительные процессы, и трудно усмотреть чёткий алгоритм взаимосвязи между гормоном и устойчивой реакцией центральной нервной системы. Если же кто-то будет постулировать чёткую биологическую связь, то не все учёные будут на его стороне.

Сводить палитру человеческих реакций к одной физиологии не совсем уместно по той причине, что в норме у человека выработка гормонов и работа прочих систем сбалансированы. Нарушение баланса приводит к болезни.

Нельзя сказать, что многообразие сложных реакций возникает только по какой-то одной конкретной причине, ведь человек представляет собой сложную систему. Особенности реагирования на внешние стимулы, о которых идёт речь, задаются типом высшей нервной деятельности. Этот тип в значительной мере определяет темперамент и характер человека. Есть, скажем, люди, особенности характера которых являются следствием того, что тормозная система не поспевает за возбуждающей.

Например, южане чаще «кипятятся» и таким образом «выпускают пар». Северяне же в силу ряда причин, с которыми связано их выживание в северных широтах, экономят энергию и более сдержаны. Однако нужно помнить, что любой безудержный характер может вписаться в определённые рамки, заданные социальным окружением. И в этом велика роль воспитания и духовно-нравственного развития самого человека.

Есть многое, что не вписывается в удобные схемы, пытающиеся всё объяснить действием механизмов внутренней секреции. Например, существует точка зрения, что люди уходят в употребление ПАВ (психоактивных веществ) вследствие недостаточной выработки мозгом серотонина. Но исследования последних лет свидетельствуют, что «серотонин не оказывает такого же действия на психику, как психоделики, которые действуют преимущественно на серотониновые рецепторы». Психоделики могут проникать внутрь нейронов и воздействовать на рецепторы, которые недосягаемы для серотонина[42].

Также невозможно с помощью сугубо биологической схемы объяснить, например, тот факт, что лётчики сталкиваются с запредельными для многих людей стрессорами, но тем не менее остаются работоспособными. Ведя речь о лётчиках, профессор А. Д. Павлов не сводит их деятельность исключительно к физиологии. Он пишет, что способность пилота выполнять свои обязанности, его квалификация «зависят от физиологических и психологических механизмов, лежащих в основе его поведения»[43]. Постоянное сознание опасности влияет на лётчика, однако «конечный результат частично зависит от интенсивности стрессоров, а частично от индивидуальных адаптивно-защитных реакций на эти стрессоры». Каждый лётчик должен считаться и, наверное, считается с возможностью аварии, но основное значение имеет отношение пилота к этой возможности аварии, умение справляться с опасностями, а также факторы, вследствие которых он хочет летать и любит свою профессию несмотря на весь её риск. «Положительные мотивационные факторы и нормальные психологические защитные механизмы обычно уравновешивают отрицательные последствия эмоционального стресса в полёте»[44].

Иными словами, перед нами открывается широкое поле для воспитания личности. Появление ценностной вертикали, любовь к людям, а также мировоззрение, сквозь призму которого человек смотрит на стрессовую ситуацию, создают положительный иммунитет, помогающий человеку не сломаться и выстоять.

Упомянутый нейрохирург наблюдал, как некоторые военнослужащие после Афганистана снимали шинель, вешали её на стену и начинали жить. Да, есть и разные типы конституции человека, есть и определённые предрасположенности, на которые могут наслоиться воздействия агрессивной среды и описанная выше реакция организма. Есть и психология, есть и физиология, но есть ещё и духовный уровень. Известно, что мысль способна влиять на материальные субстанции организма. Поэтому человеку на его жизненном пути прежде всего и нужны ценностные ориентиры, среди которых первое место по праву занимают Церковь и любовь как верные спасательные средства в море житейском.

Любовь и вера, помогающие выжить на войне

Любовь, по свидетельству митрополита Митрофана (Баданина), может помочь воину избежать развёртывания ПТСР даже при нахождении в самой гуще боевых действий. Такой пример он видел в жизни своего тестя Ивана Михайловича, прошедшего Вторую мировую войну. Стоит отметить, что и митрополит Митрофан – потомственный военный, моряк. До своего монашеского пострига он служил на флоте, был женат.

На жизненном пути и в духовном устройстве этого русского воина (тестя митрополита Митрофана), профессионала военного дела, «в полной мере отразилась как страшная неправда войны с её жестокой разрушительной силой, так и неисчерпаемый потенциал любви», которая всё покрывает (1 Кор. 13, 7) и изцеляше вся (Лк. 6, 19). Каждый, кто воевал по-настоящему «и в силу обстоятельств должен был убивать, неизбежно становится духовно больным человеком. Единственное лекарство от этого тяжкого недуга – любовь».

Самым целительным средством, конечно, является любовь Божия, и её силу испытывает каждый, кто прибегает к таинствам Исповеди и Причащения. Этими проверенными средствами в течение двух тысячелетий Церковь Христова излечивала те тяжёлые раны души, которые война наносила воинухристианину. «Грех убийства, снятый на Исповеди с души воина, терял свою разрушительную силу, и человек постепенно исцелялся от этих внешне не видимых ран».

(Понятно, что здесь речь не идёт о том, насчёт чего иронизируют атеисты: мол, убивай, а после кайся. Как этот, так и другие с ним связанные тезисы разбираются в книге «„Победить своё прошлое“: Исповедь – начало новой жизни»[45]. Глава из этой книги, «Несколько слов о военнослужащих и их душевных травмах», включена в книгу «Щит веры. Воину-защитнику в помощь». С остальным материалом, касающимся поднятого вопроса, каждый может ознакомиться самостоятельно, прочитав главы: «Можно ли откладывать покаяние на „потом“ или „разбойничать“ в надежде, что потом покаешься?», «Что такое прощение: „списание долгов со счёта“ или „нравственный переворот в душе“?».)

Возвращаясь к тестю митрополита Митрофана, стоит сказать, что Иван Михайлович прошёл три войны и тем не менее остался духовно здоровым человеком, полным неиссякаемой душевной доброты. Его боевой путь лежал на переднем крае (помимо прочих наград, он имел три Ордена Красного Знамени). Однажды, будучи тяжело раненным, он отказался от рекомендованной ему ампутации ноги. Он сказал, что непременно поправится, если только разыщет свою семью. «Мне надо помочь найти моих родных, – говорил он, – и тогда никакая ампутация не понадобится»[46]. Так и произошло. Его прошение было удовлетворено, и со временем он встретился со своей горячо любимой (взаимно) супругой.

Во время продолжительных боевых действий Иван Михайлович «должен был непременно погибнуть, как многие миллионы и миллионы таких же бойцов. Но в его сердце всегда была большая любовь». И его супруга Анна ждала его и молилась, она воплотила то, что является сутью духовной работы жены офицера, что так пронзительно раскрыто Константином Симоновым в стихотворении «Жди меня». Они были «едины в своей бесконечной любви и нежности друг ко другу, и потому ничто не могло победить их».

Иван Михайлович, прошедший три войны, не раз бывший на волосок от гибели, на склоне жизненного пути заявлял, что их жизнь с супругой была счастливой, несмотря на «невзгоды, неустроенность, частые переезды, разлуки, волнения, переживания». Всё это, по его словам, – ничто, ведь они жили друг для друга и были счастливы. (Митрополит Митрофан рассказывает и о другом ветеране Великой Отечественной войны – своём отце, жизнь которого сложилась иначе. Почему? Об этом каждый желающий может самостоятельно узнать из книги «Война и любовь».)

Любовь на уровне духовном связывает человека с Богом, на уровне физическом – становится той самой бодрой доминантой, которая, по учению академика А. А. Ухтомского, способна затормозить доминанту патологическую. Любовь, живущая в сердце воина-христианина, не означает его склонности к пассивности. Если он должен остановить зло, он идёт это зло останавливать. Но любовь помогает ему не только победить зло, но и не пропитаться этим злом.

О том, как любовь поддерживает человека в условиях боевых действий, рассказывают приводимые в книге «Щит веры. Ч. 1. Воину-защитнику в помощь» истории Евгения Невесского, Юрия Бессонова, Вадима Бойко[47]. В книгу «Щит веры» не включена часть статьи «Преодоление травматического опыта»[48], в которой приведены истории детей, переживших блокаду Ленинграда во время Великой Отечественной войны.

Две девочки-блокадницы, став взрослыми, написали книгу «Мученики ленинградской блокады». Почти три года голода, жизни под постоянными артобстрелами. Где же тут место теории Ганса Селье, почему избыточный выброс гормонов надпочечников не привёл к болезненному состоянию? Потому что в этом случае жёсткий психоэмоциональный стресс ослаблялся наличием веры, способностью обратить внимание на ближнего в его беде, способностью подумать о другом. И это позволяло детям избежать попадания в капсулу травматического опыта. Также приводится рассказ о Риточке Лосевой, которая, в хорошем смысле этого слова, растормошила детей, уже вошедших в стадию апатии, предшествовавшей умиранию. Деятельность Риточки, сумевшей сделать то, что было не под силу совершить педагогам, – пример возможной терапии, этому опыту можно с уверенностью следовать.

Вера Христова, которой была так сильна русская армия до революции, по мнению митрополита Митрофана, утрачена современной армией России (с началом СВО многие воины стали обращаться к ней). «Российские воины оказались лишены самого главного оружия воина – стержня веры, без которого невозможно быть уверенным в правоте своего дела, обрести бесстрашие и спокойную силу, ясное чувство бессмертия своей души, которое более всего духовно подавляет противника». Если же нет этого стержня, то пережитое на войне может порождать в душе воина конфликт, возвращая его память у жутким делам войны.

Многое из того, что позволяли себе участники войны, было бы недопустимо, если бы Российская армия исповедовала веру своих предков, идеалы православия[49]. Если нет стержня веры, то воины, командиры и рядовые начинают следовать тому образу ведения войны, который навязывается жестоким и фанатичный врагом. В итоге воины скатываются в слепую ненависть и мат, они охватываются единственным желанием «ответить ещё большим злом за зло и ещё большей кровью за кровь». Такое состояние и порождает в итоге ПТСР.

Так, протоиерей Димитрий Василенков и протодиакон Владимир Василик, авторы книги «Путь Архистратига. Преодоление зверя», отмечают, насколько важно «при столкновении с противником, потерявшим на войне человеческий облик, самому не озвереть и не превратиться в убийцу»[50]. Если же у воина нет понимания, что он как христианин ведёт битву также и с падшими духами, ищущими погибели человека, то он, «сталкиваясь со зверствами и беззакониями противника… начинает сам по отношению к нему поступать так же». Если же воин начинает совершать греховные поступки, то тьма будет разрушать его душу. Потусторонний мир, овладевая душой человека вследствие того, что человек живёт по страстям, заставляет его всё больше творить беззакония. «Человек становится инструментом в руках тёмных сил. Звериность убивает того, кто сам уподобился зверю. Раненный тьмой человек, вернувшись с войны, совершает жестокие поступки, тяжкие преступления или глушит свою совесть алкоголем и наркотиками. Совершив беззаконие, он становится духовно беззащитным. Даже выжив на войне, он получает возмездие в мирной жизни». Стоит отметить, что один из авторов книги, протоиерей Димитрий Василенков, имел несколько десятков командировок в зоны боевых действий и своими глазами видел многое, о чём рассказывает в своей книге «Записки военного священника» (она включена в серию книг Сергея Галицкого «Из смерти в жизнь»).

В эфирах на тему боевых действий, проведённых автором[51], разбирался вопрос о различиях между воином-волком и воином-христианином. Тот, кто считает, что воин-христианин небоеспособен, пусть попробует объяснить феномен генерала Суворова, не проигравшего ни одного сражения, и адмирала Фёдора Ушакова, причисленного к лику святых. За время службы адмирал Фёдор Ушаков также не проиграл ни одного сражения, не потерял ни одного корабля, и ни один из его матросов не сдался в плен.

Здесь можно вспомнить и дневниковые записи о русско-японской войне, составленные преподобно-исповедником Сергием (Сребрянским). Он два года провёл вместе с воинами на передовой в качестве полкового священника (в то время он ещё не был пострижен в монашество и упоминается в источниках как протоиерей Митрофан). Отец Сергий свидетельствовал о высоком морально-нравственном уровне воинов-казаков. Он не слышал у их костров мата, видел, как они пели вечерние молитвы; они были неприхотливы в быту, устойчивы к трудностям, приходили друг другу на помощь и готовы были к самопожертвованию; были храбры и не собирались сдаваться в плен. Те, кого он причащал перед смертью, совершали переход в вечную жизнь без страха, с пониманием того, что исполнили свой долг. В его заметках нет упоминаний о ПТСР, и, как можно судить, данный пробел объясняется моральным обликом воинов. Если отец Сергий собирался служить молебен или Литургию, то в службе принимали участие не только рядовые, но и представители командования, штабные офицеры бывали певчими.

В своих заметках, опубликованных под названием «Дневник полкового священника», он касается вопроса о том, почему война была проиграна. Для нашей темы этот вопрос не является центральным, лишь мимоходом стоит отметить следующее. По его наблюдениям, заключение мира не было связано непосредственно с боевыми действиями. За два года русские войска обжились в условиях непривычного для себя климата Дальнего Востока. Японские же войска поредели, вымотались, боеспособных резервов осталось мало. Первые неуспехи русской армии объяснялись тем, что на восстановление сил японцы тратили гораздо меньше времени вследствие близости своих границ. Русской же армии, чтобы восстановиться, было необходимо около месяца по железной дороге перебрасывать войска, обмундирование, оружие и пр. Необходимо учесть и то, что в лице японцев с их многовековыми традициями воинского искусства и самурайского кодекса русские войска встретили высоко мотивированного противника, который не собирался сдаваться по пустякам. В своих заметках отец Сергий описывал ситуацию, чем-то напоминающую начало СВО. На фронте казаки проявляли достойную изумления храбрость, принимали бой в непривычных для себя условиях, и, кстати, потерь со стороны японцев было больше. Но в то же время пресса позорила русскую армию, подавляя, деморализуя с помощью печати дух населения. Простой народ, солдаты из провинций ещё крепко держались веры, но в крупных городах, как можно понять из дневников, уже полным ходом шло моральное разложение. Армия не была поддержана морально, лишь высокий нравственный уровень боевых частей позволял не предаваться унынию.

Вера помогала отцу Сергию держаться там, где возникали все условия для скатывания в ПТСР. Да, многое в той войне остаётся непонятным. Русские войска рассчитывали на победу, к которой и двигались ценой больших потерь, и вдруг вследствие каких-то договорённостей Россия лишилась её. В своих простых, на первый взгляд, заметках отец Сергий демонстрирует пример субъектной позиции (отношение человека к происходящему, основанное на принятых им ценностях), всё встречающееся на пути он интерпретирует с позиции христианской картины мира (выше шла речь о второй сигнальной системе, деятельность которой препятствует выработке условного рефлекса, а на ПТСР отчасти и можно смотреть как на сформировавшийся специфический тип реакции на происходящее).

Отец Сергий отмечает, к примеру, действие фактора неизвестности – фактора потенциально деморализующего. Но наличие субъектной позиции предохраняет человека от подавления духа даже при воздействии этого фактора. Да, многое непонятно: договорённости «на верхах» перечёркивают то, к чему ценой больших усилий шли воины на фронте. Казалось бы, легко впасть в уныние, махнуть на всё рукой, и… стать «объектом», «песчинкой в жерновах истории», «жертвой обстоятельств». Но как бы там ни было, у человека есть совесть, идеалы, а то, что где-то идут процессы деградации, не является для него ни поводом деградировать самому, ни оправданием собственной деградации: мол, всё плохо – запью и я! Если сам человек в ситуации, когда снаружи непросто, ещё и внутри себя сдастся и опустит руки, тогда – совсем беда.

«Да ведь Бог мог не допустить войну? – пишет отец Сергий. – Мог, но Он попустил этот страшный суд земной, и мы должны, подобно св. Победоносцу Георгию, хотя бы умереть, но честно выполнить долг наш. Хватит ещё в вечности времени, когда откроются причины всех причин; откроется тогда и причина, почему Господь попустил эту войну. А теперь: Господи Иисусе Христе, спасай нас! Пресвятая Богородице, помогай нам! Св. Георгий, молитвами твоими поддержи в нас веру и верность Богу, Царю и Отечеству даже до смерти!»

Или вот отец Сергий из простого наблюдения за птицами выносит урок, который стимулирует деятельность ума в направлении формирования иммунитета, препятствующего развёртыванию ПТСР. «Из-под воды выделяется огромный камень, на нём сидит целая стая чаек, сидят покойно, невзирая на то, что вокруг бешено ревут и, пенясь, разбиваются о камень волны. О, если бы и нам покойно и твёрдо сидеть на камне веры среди бед, скорбей и сомнений, этих бушующих волн житейского моря! Горе нам, малодушным».

Возможно, печальный процесс утраты «камня веры» (вопрос отпадения от веры широких масс населения требует отдельного рассмотрения) связан с последующим развёртыванием ПТСР во времени. Так, цитируемый профессор Павлов отмечал, что «средние потери в связи с психическими расстройствами в период русско-японской войны составили 2–3 случая на 1000 человек, а уже в Первую мировую войну – от 6 до 10 случаев на 1000 человек»[52].

Обогащение среды и развитие интеллекта как способ противостояния ПТСР

К сожалению, когда встаёт вопрос о ПТСР, иногда делается (возможно, избыточный) упор на описание физиологических процессов и значимость работы специалистов. При этом не всегда говорится о возможностях самой травмированной личности и о формировании условий, при которых люди могут преодолеть ПТСР самостоятельно.

Одна исследовательница, Джудит Герман, изучавшая феномен ПТСР, отмечает, что исследования «очерчивают сложные изменения в регуляции гормонов стресса». Аномалии были обнаружены «в миндалевидном теле и гиппокампе – структурах мозга, которые создают связь между страхом и памятью»[53]. И в то же время она подчёркивает, что сила биологических открытий в отношении ПТСР «может способствовать сужению, преимущественно биологической направленности исследований». Она считает, что новое поколение исследователей «должно будет заново открыть существенную взаимосвязь биологических, психологических, социальных и политических аспектов травмы».

К сожалению, она в своей книге не приходит к ясному описанию той картины мира, на основании которой возможен выход в посттравматический рост (когда травматический опыт становится источником знания и мудрости). Такова история многих авторов, стоящих одной ногой на платформе постмодерна, отрицающего религию, этику, ценности, а другой ногой – на платформе необходимости признания того, что для выхода в посттравматический рост человеку нужно что-то, что может помочь ему подняться над происшедшим. Однако при этом в творениях современных учёных верующий человек всё равно может найти дополнительные основания для своего стремления навстречу тому, что открыто в Евангелии. Так, современные исследования показывают то, что духовные авторы православия знали давно: всё – преодолимо.

Упомянутый выше нейрохирург, как человек верующий и учёный одновременно, считает, что есть некоторые «обходные пути», «окна», которые позволяют действовать исцеляюще на психику, минуя деятельность систем, работающих в обычном режиме. Есть в духовной жизни сила, которая даёт надежду на положительный исход даже тогда, когда стартовые условия ассоциируются с серьёзными трудностями.

Он поделился ссылкой на работу отечественного исследователя, доктора медицинских наук Р. Д. Тукаева, в которой рассматривалась проблематика процесса нейрогенеза (способности мозга генерировать новые нервные клетки). По мысли исследователя, многочисленные данные говорят о том, что факторы обогащённой среды, физической активности, обучения и тренировки памяти, «повышают нейрогенез взрослого мозга»[54].

«На нейрогенез в гиппокампе» губительным образом влияет психический стресс [и разрыв контакта с родителями – лишь одна из возможных причин стресса]. Согласно исследованиям, демонстрировалось «уменьшение объёма гиппокампа у пациентов с ПТСР [посттравматическое стрессовое расстройство], ветеранов войн и жертв насилия».

Стимулирующий же эффект на нейрогенез оказывали факторы обогащённой среды, а также – обучение и движение. Причём стоит отметить, что перечисленные факторы оказывают положительное действие в более короткий срок, нежели фармакотерапия. Отмечая, что исследования по данному поводу проводились на животных, автор всё же выражает надежду, что «стимуляция позитивного нейрогенеза под воздействием факторов обогащённой среды, двигательной активности и успешного обучения присуща не только грызунам и приматам, но и человеку. И тогда данные факторы могли бы быть использованы в терапии».

Здесь под терапией автор подразумевает процесс, в результате которого происходит овладение новыми навыками и знаниями, а также – развитие способностей. Автор считает, что, когда есть понимание реальности, когда упорядочивается восприятие, тогда открывается возможность «купировать психический стресс», а следовательно, устранить препятствие на пути нейрогенеза.

К похожим выводам приходит американский нейроэндокринолог Роберт Сапольски в книге «Кто мы такие? Гены, наше тело, общество»[55] [Роберт Сапольски позиционирует себя как человек неверующий, но он старается сохранить научную честность, и потому некоторые его объективные наблюдения могут принести пользу верующему разуму]. В главе о ПТСР Сапольски рассматривает такой феномен: многочисленные исследования МРТ мозга пациентов с ПТСР показали, что у многих из них часто бывает уменьшен гиппокамп – важная область мозга, отвечающая за кратковременную и долговременную память, навигацию, концентрацию внимания и другие значимые функции организма. Уменьшение гиппокампа связано с тем, что надпочечники человека во время стресса выделяют большие дозы глюкокортикоидов (гормонов стресса), которые при кратковременных критических ситуациях позволяют телу активизироваться и «выжить» во время стресса. Однако в гиппокампе содержится много рецепторов к глюкокортикоидам, и исследования, проведённые на грызунах и приматах, показали, что глюкокортикоиды способны повреждать нейроны в гиппокампе. Однако как именно это происходит – до сих пор не до конца понятно. Одна из теорий гласит, что при длительном стрессе – из-за постоянно выделяющихся огромных доз глюкокортикоидов – нейроны разрушаются, а новые не успевают образоваться (как это происходит при кратковременном стрессе), поэтому в итоге происходит уменьшение гиппокампа. Как следствие, у людей с ПТСР ухудшается память, реакции, снижается концентрация внимания и т. д. (Данные явления могут быть, возможно, объяснены с позиций учения академика А. А. Ухтомского о доминанте. Во время возбуждения одного очага в коре головного мозга в прочих отделах коры развиваются процессы торможения. С этих позиций феномен ПТСР и рассматривается в книге «Щит веры», а также в текстах и лекциях, объединённых общим названием «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты».)

Однако, помимо основной теории, существует ещё несколько возможных объяснений того, как глюкокортикоиды уничтожают нейроны в гиппокампе, и одно из них представляется очень интересным в контексте нашей темы. Авторы этой теории считают вероятным, что «атрофию гиппокампа вызывает не травма и не посттравматический период», а наоборот, изначально маленький гиппокамп вызывает травму и увеличивает шанс развития ПТСР: «Пропустите кучку солдат через чудовищное сражение, и только у некоторых из них – 15–20 % – разовьётся ПТСР. Гиппокамп у разных людей отличается по размерам, и, возможно, посттравматическому синдрому подвержены лишь люди с маленьким гиппокампом. Может быть, они иначе перерабатывают и запоминают информацию, более подвержены повторным переживаниям». Авторы этой теории ссылаются на удивительную закономерность: однояйцевые близнецы, один из которых отправился на войну во Вьетнаме и вернулся с ПТСР (после чего прошёл исследования мозга), а другой остался дома, – имели одинаково уменьшенный по сравнению с нормой гиппокамп. То есть, возможно, первого близнеца привёл к ПТСР как раз изначально маленький гиппокамп, а не наоборот.

Это только одна из теорий, которая имеет частичные научные подтверждения, но к которой у учёных всё ещё есть ряд вопросов. Однако если в ближайшее время такая закономерность (о том, что маленький гиппокамп потенциально увеличивает риск развития ПТСР) будет подтверждена хотя бы частично, мы сможем сделать поразительные выводы. Дело в том, что гиппокамп имеет свойство «прокачиваться» за счёт образования новых нейронов и новых связей между ними. То есть можно увеличить гиппокамп (а, следовательно, улучшить функции мозга, за которые он отвечает) за счёт тренировки мозга: например, с помощью заучивания стихов, игры в шахматы, осваивания новых хобби и т. д. И тогда мы можем вернуться к нашей идее о том, что результаты обогащения личности, овладения новыми навыками, повышения культурно-духовного уровня человека – в стрессовой ситуации, в том числе на поле боя, будут своеобразным «щитом», который сведёт к минимуму риск развития ПТСР.

Данные Сапольски и Тукаева соотносятся с исследованиями Графмана, о которых рассказывалось в части 2.1 статьи «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты», в главе «Преодоление насилия физического» (эта глава включена в книгу «Щит веры. Ч. 1. Воину-защитнику в помощь»). Графман имел чин капитана по линии службы в подразделении биомедицинских исследований Военно-воздушных сил США. Темой его исследований являлись проникающие ранения головы. В том числе он изучал те случаи, когда пулями или осколками были повреждены лобные доли мозга, ответственные за формирование целей и долгосрочных решений, за фокусировку внимания на главном содержании ситуации, за координацию работы других частей мозга.

В результате своих исследований Графман выяснил, что уровень интеллекта является важным фактором прогнозирования того, насколько хорошо мозг будет восстанавливать утраченные функции. «Обладание более высокими когнитивными способностями – „лишним“ интеллектом – помогало мозгу лучше компенсировать тяжёлую травму». Исследования Графмана позволяют предположить, что люди, обладающие высоким интеллектом, способны реорганизовать работу своего мозга таким образом, чтобы поддержать поражённые области[56].

Комментируя данные, полученные Графманом, можно предположить, что речь идёт об интеллекте не в том смысле, что человек обязательно должен обладать двумя-тремя высшими образованиями. Речь идёт о том, что, когда человек думает, интересуется жизнью, вступает в конструктивные отношения с другими людьми, нейроны его мозга активны. Можно предположить, что у такого человека активных нейронов больше, чем у того, кто думает только о работе, читает только по работе, кто напоминает живого робота. Чтобы быть роботом и следовать инструкциям, «лишний интеллект» не нужен.

Пример работы «лишнего интеллекта» представлен в полнометражном мультфильме «ВАЛЛ-И» (2008). Главный герой – ВАЛЛ-И – робот, задача которого состояла в том, чтобы прессовать мусор в кубики. Но вот он начинает изучать человеческие эмоции, и это помогает ему не только очеловечиться самому, но очеловечить и других роботов. В нём даже просыпается любовь. В результате развития сюжетной линии ВАЛЛ-И получает столь серьёзные повреждения, что забывает о своих прежних способностях, начинает выполнять вновь одну-единственную функцию – прессовать мусор в кубики. Но та любовь, в которую он сознательным усилием вложился, возвращается к нему. Ева («девочкаробот») начинает бороться за его восстановление, и оно происходит.

«Лишний интеллект» – дополнительные нейроны – активируется, например, во время чтения и деятельного внимания, направленного к другому человеку (деятельное внимание к другому, по мысли академика Ухтомского, является основой развития мозга, о чём рассказывается как в статье «Преодоление травматического опыта…», так и в книге «Щит веры…»). И если случится ранение / травма мозга, то эти нейроны могут переключиться на выполнение той функции, которую более не в состоянии выполнять нейроны повреждённые.

Так, В. К. Шамрей в своей книге «Психиатрия войн и катастроф»[57] упоминает об исследованиях, которые выявили следующее. Лица, страдающие ПТСР, «отличаются избирательной обработкой связанного с травмой материала и „сверхнормальными“ воспоминаниями». Такой тип реагирования прослеживается у людей «с невысоким интеллектом, у которых снижена способность использования высших корковых функций для управления травмирующими воспоминаниями и аффективными реакциями». То есть, если сказать простым языком, кора головного мозга этих людей находится в таком состоянии, что не справляется с регуляцией сферы переживаний.

Как можно прокомментировать эти данные применительно к теме боевых действий? Если воин видит разорванное миной тело друга, то как он отнесётся к увиденному? Если воин отнесётся к телу друга как к «просто телу», то вид этого тела и образы его частей впечатаются в память безо всякой обработки, они будут всплывать в кошмарах. Конечно, кто-то привыкает к подобному зрелищу, черствеет. На войне такая мозоль на душе кому-то может показаться приобретением, но что с этой мозолью будет делать человек после войны?

При ином же варианте воин может склониться над телом друга, вспомнить, что образ Божий в человеке неуничтожим. И потому то лучшее, что он знал в своём друге, бессмертно. Тело кусками лежит здесь, но Своим всемогущим мановением Господь воскресит это тело, и всех нас в вечности ждёт встреча друг с другом. Другой вопрос в том, что люди, отвергавшие Бога делами и образом своей жизни, не войдут с Ним в вечную жизнь. Они окажутся во тьме, которую добровольно ещё при жизни избрали. Поэтому, если друг имел нечто тёмное на своей совести, за него нужно молиться. А также самому идти к свету, чтобы иметь возможность встретиться с ним (если он обретёт милость) по правую сторону от Судии (ср.: Мф. 25, 33–34). «Покойся с миром, брат!»

Способы развития интеллекта

Как же тренируется кора головного мозга? Во-первых, чтением. Исследования показали, что во время чтения активируется область VWFA – Visual Word Form Area (область визуальной словоформы). Данная область в большей степени активируется при обработке визуальной информации, нежели лингвистической. Но во время упражнения в чтении данная область настраивается на чтение. И получается, что визуальная зона, ответственная за распознавание лиц, превращается в зону визуализации словоформ. Эта зона пластична, и она быстро усиливает свою реакцию при чтении[58].

То есть применительно к случаю, приведённому выше, эти данные можно интерпретировать следующим образом. Воин читает слова духовных авторов о том, как в православии понимается идея Страшного Суда (к примеру, книгу священномученика Андрея (Ухтомского) «О любви Божией на Страшном Суде»). И он начинает понимать, что Страшный Суд – это время, когда внутренне содержание человека раскрывается. Становится явным всё, чем человек жил. Если он полюбил добро ещё при жизни, если стремился к Богу, то он и после смерти будет развиваться в избранном им направлении. Если же он выбрал путь тьмы (наркотики, богохульство, хаотизированный интим, ненависть), то после смерти он продолжает двигаться в том направлении, которое избрал. Но удовлетворить свои страсти уже не может, так как в жизни загробной ни выпить, ни употребить наркотики возможности не будет. Ненависть будет разрастаться, пожирая человека[59].

Если человек не просто читает, проглатывая текст, а пытается вдуматься в него, то кора головного мозга становится активной. Образ разорванного тела уже не представляется в сознании в том виде, в каком встретился на войне. Иные мысли занимают ум. Если умерший друг жил по первому варианту, то память о нём вызывает надежду, если он жил по второму варианту, то – молитву о нём. И ум оставшегося в живых друга находится в хорошем смысле этого слова в движении, и потому – находится на существенной дистанции от ПТСР. Если ум подавлен шоком, то тогда – при блокировке разумной деятельности – ужасающие образы действительности накладывают на сознание соответствующий отпечаток.

Возможно, эти исследования можно соотнести с теми данными, на которые ссылается В. К. Шамрей: «Было также установлено, что у страдающих ПТСР сенсомоторная переработка воспоминаний травматических событий преобладает над вербальной»[60] (можно предположить, что чтение меняет этот баланс в пользу большей устойчивости).

Через чтение человек приобщается к культуре, накапливает тот багаж знаний, с помощью которого он может осмыслить и описать собственные эмоции. В отношении ПТСР данная способность является критически важной, так как опыт травмы, по мнению некоторых, невыразим. То есть человеку трудно описать (вербализовать) тот поток / комок, состоящий из ужаса и скорби, который течёт / закупоривает всё внутри.

Приобщаясь к культуре, человек обретает опыт распознавания своих переживаний (читая стихи, мемуары прошедших испытания людей, знакомясь с тем, как они описывали свой опыт, какие слова подбирали). Совокупность переживаний уже не воспринимается как монолит ужаса. Возникает понимание, что эта совокупность переживаний состоит из ручейков / ветвей / частей, одна из которых – скорбь о погибшем друге.

И если часть этой совокупности опознаётся как скорбь о погибшем друге, значит, возникает и ответ на переживание – молитва о друге. Если часть переживания опознаётся как ненависть, то возникает и ответ – понимание того, что ненависть разрушает. Когда монолитный поток / комок разбивается на части, возникает понимание, что с каждой из этих частей что-то можно сделать[61].

И в этом смысле обращают на себя внимание слова некоторых исследователей в отношении такой части мозга как миндалевидное тело (амигдала; этот отдел мозга называют ещё стресс-центром). Даже простое наименование эмоций, которые переживает человек в данный момент, снижает активность данного отдела.

В частности, Скотт Стоссел отмечал, что в момент тревоги «реакция миндалевидного тела преобладает над рациональной деятельностью мозговой коры», а «ослабление тревоги связано с уменьшением активности в миндалевидном теле и повышением активности в лобном отделе коры головного мозга»[62] (чтение, как было отмечено, стимулирует деятельность коры; лобные доли отвечают за планирование, целеполагание, принятие решений, нацеленных на отсроченный в будущем результат и пр.).

Эти данные позволяют предположить, что избыточный контакт со смартфоном, компьютером, вообще хаотизированным видеоконтентом может способствовать развитию условий, на базе которых формируется ПТСР. Экран стимулирует деятельность подкорковых структур (эмоции, инстинкты). Длительная стимуляция этих структур ведёт к угнетению коры головного мозга. В случае её угнетения сенсомоторная переработка воспоминаний (образы разорванных тел) может преобладать над вербальной (с помощью слова эти образы могут быть осмыслены по принципу, описанному выше)[63].

Применительно к боевой практике в данном отношении можно привести пример одного прихожанина Соловецкого подворья в городе Москве. Великую Отечественную войну он прошёл в военной разведке, притом он мечтал после войны закончить образование. Чтобы мозг не утратил навыка к учёбе, он носил с собой учебник математики и в краткие минуты отдыха решал задачи. Примечательно, какое воспоминание он вынес из войны: очень хотелось спать. Дело в том, что ему приходилось постоянно перемещаться, и при таких заботах и нехватке сна он как-то умудрялся следовать своей цели. И ведь после войны пошёл учиться! И где же было ПТСР?

В отношении того, как появление «лишнего интеллекта» может быть простимулировано вниманием к ближнему, можно упомянуть фильм «Проверки на дорогах» (1971). Лейтенант Красной Армии переходит на сторону немцев, но не может жить со своим предательством. Он ищет возможности выйти из мёртвого круга, сдаётся в плен партизанам, причём таким образом, чтобы было понятно: он мог уйти и даже убить одного из партизан, но добровольно решил сдаться. Командир партизанского отряда мог сразу пустить «в расход» сомнительного человека, но он был не таков. Это был думающий командир, умеющий принимать решения, учитывая разноплановую информацию.

Стоит отметить, что в советский период фильмы о войне снимались в основном бывшими фронтовиками. Возможно, по этой причине акцент делался на человеческих отношениях, а не на спецэффектах. В современных же фильмах нередко личность участника боевых действий оттеснена, на первый план выходит зрелищность. Почему так важны человеческие отношения? Специалист по психологии войны полковник Алексей Захаров объяснял, что «выстраивание заботы друг о друге снимает эмоциональный фактор [стресса], создаёт положительный эффект». «Если ты хочешь спасти человека, который ещё может что-то делать, заставь его заботиться о другом. Это будет первая помощь ему самому»[64].

В фильме также показан как бы антипод этого лейтенанта, кипящий ненавистью, но той ненавистью, которая ослепляет и разрушает своего носителя. В итоге сдавшийся лейтенант вместе с группой партизан, выдававших себя за немцев, направляется в немецкий укрепрайон. Их задача – вывезти оттуда поезд с продовольствием, ведь население и партизаны страдают от голода. Прикрывая отход группы, лейтенант погибает. Он «уходит», смыв с себя позор и страшный грех предательства. В конце фильма показано, как войска идут на Берлин, а командир весело и задорно мотивирует бойцов помочь подтолкнуть машину. Не особо видно, чтобы ПТСР пустило в нём свои корни. Конечно, в его случае речь идёт не только о лишнем интеллекте, но и об особом складе личности.

В этом смысле можно ещё раз привести некоторые мысли цитируемого выше В. К. Шамрея. Он отмечал, что наличие патологии не обязательно свидетельствует о болезни. То есть если вернуться в начало текста и сопоставить данную мысль с учением Ганса Селье, то можно сказать следующее. В некоторых случаях избыточные процессы адаптации к стрессу запускаются, но не во всех случаях они приводятся к психической инвалидизации человека. Ведь «качество психического функционирования определяется адаптационным потенциалом личности, её компенсаторными возможностями». Характер реакции на стресс зависит от степени устойчивости и адаптивных способностях личности. «Так, при систематической подготовке к определённому типу стрессовых событий (у отдельных категорий военнослужащих, спасателей) расстройство развивается крайне редко»[65].

О возможностях самовосстановления мозга можно привести в пример ещё одну историю. Молодая женщина, чья профессиональная деятельность связана с интеллектуальной работой, была сильно избита, вследствие чего получила серьёзное сотрясение мозга. Один из участков мозга был повреждён физически – настолько, что у женщины сильно пострадали когнитивные способности. Около года она проходила лечение, но когнитивные функции восстановились не до конца, и это, к сожалению, очень плачевно сказывалось на её профессиональной деятельности. Она просила врачей продолжать лечение, найти новые способы реабилитации, поскольку не могла выполнять прежнюю работу в нужном объёме, но врачи разводили руками. Тогда один из врачей сказал ей, что зарубежной медицине известен подход, который пока ещё не введён в повсеместную практику и не до конца подтверждён научно, но она может его попробовать. Он предложил ей поехать на год за границу, пожить в иноязычной среде. Врач сказал, что исследования, которых пока хоть и недостаточно, всё же показывают, что мозг, погружаясь в иноязычную среду на долгое время, сам находит возможности обходить повреждённые участки, чтобы вне их создать новые нейронные связи для адаптации к новой языковой среде. У этой женщины действительно была возможность уехать, как посоветовал врач, и уже спустя несколько месяцев за границей она осознала, что когнитивные функции действительно стали восстанавливаться, – мозг, адаптируясь к экстремальной ситуации (иноязычной среде и культуре), постепенно начал работать на полную силу, как до сотрясения, обходя физически повреждённые участки и создавая нужные нейронные связи вне их. Через год женщина вернулась в Россию здоровой, полностью восстановив свои когнитивные способности.

Влияние мировоззрения на уровень стресса

То, о чём рассказывается в приведённых исследованиях, может быть наглядным образом проиллюстрировано историей священника Фёдора Конюхова, известного своими экстремальными путешествиями. Его путешествия запредельны по уровню сложности и по уровню переживаемых физических и психологических нагрузок.

Во время одного из таких путешествий он на вёсельной лодке пересёк Тихий океан, что описал в своей книге «Сила веры». Здесь вкратце будут приведены некоторые мысли из неё в сравнении с мыслями из книг, написанных другими мореплавателями о своём пребывании в открытом океане. Речь идёт о книге Алена Бомбара «За бортом по собственному желанию» и книге Стивена Каллахэна «В дрейфе»[66].

Ален Бомбар хотел создать научно обоснованную методику выживания в помощь потерпевшим катастрофы. С этой целью на небольшой лодке он решил пересечь Атлантический океан, имея на борту то, что теоретически могло быть у потерпевших кораблекрушение. На плавание у него ушло шестьдесят пять дней, во время которых он пережил немало тяжёлых минут; его мучили страх и тоска, горечь одиночества и отчаяние.

О религиозных взглядах Алена Бомбара в его книге явную информацию трудно найти. В отношении разбираемой темы ПТСР важно отметить, что, интерпретируя происходящее с ним, Бомбар не упоминал о том, что могло бы ему помочь подняться над обстановкой.

Стивен Каллахэн, пробывший в Атлантическом океане семьдесят шесть дней, обладал, как можно судить по книге, пантеистическим мировоззрением (согласно данному мировоззрению, Бог «разлит» в природе). Он занимался йогой, считал, что добро и зло – относительны. Также он считал, что культура является грубой животной реакцией на трудные условия жизни, что интеллект зависит от инстинктов. И вот обладатель такого мировоззрения во время плавания наблюдал «расщепление собственной личности», испытывал, по собственную выражению, «шизоидность». «Воля моя постепенно слабеет, – писал он, – и, если она изменит мне, я пропал». Он отмечал, что разум, душа и тело пришли в полный разброд, он чувствовал, что не выдержит и свихнётся от напряжения. «Я всё больше впадаю в уныние и депрессию». «Я всё глубже погружаюсь в пучину беспредельного ужаса… Если бы мне нужно было отыскать в своём воображении самые ужасные видения, чтобы нарисовать картину ада, я выбрал бы то, что пережил в эти дни».

Отец Фёдор Конюхов пробыл в Тихом океане сто шестьдесят дней и ничего подобного не отмечал. Он совершал вёслами гребки, одновременно молясь Иисусовой молитвой, и скрип уключин напоминал ему звук церковного кадила. Во время плавания он вспоминал Ноя, который вместе со своими домочадцами плыл на Ковчеге по водам, что обрушились на землю во время Потопа. То есть применительно к теме преодоления ПТСР можно сказать, что активность второй сигнальной системы помогала отцу Фёдору избежать формирования условного рефлекса. Как может выглядеть условный рефлекс на греблю, если человек совершает десять тысяч гребков в день под проклятия и в состоянии уныния? Стоит такому человеку лишь увидеть вёсла, как комплекс переживаний, сформированный во время плавания и включающий в себя уныние и склонность «проклинать свою долю», будет активирован автоматически.

Отец Фёдор писал, что его спасала Иисусова молитва, что в опасное плавание он отправился, чтобы лучше узнать Господа. Одиночество воспринималось им не как мрак и ужас, а как путь облагораживания и возделывания души. «Сознание одиночества может быть заменено сознанием, что теперь я стою лицом к лицу перед вечностью и Богом». Те условия, которые потенциально могли привести психику к травматизации, становились условиями, из среды которых возносилась молитва. И на эти молитвы приходил ответ.

Когда отцу Фёдору угрожала опасность, «тогда на помощь Господь посылал проводника». Этот проводник, писал отец Фёдор, «намечал мне курс прохода между ураганами, сам садился и греб вёслами». «Смотря на него, я забывал об усталости, а угрожающая смерть оставалась за кормой лодки».

То есть своё плавание, свои гребки и свои трудности отец Фёдор включал в некий масштабный сценарий, в ту картину мира, в которой они обретали смысл. И здесь необходимо отметить, что дело не в какой-то игре ума. Если картина мира ложна, то человек не успокоится, даже если попытается вписать в неё свою жизнь, лишь на время он будет анестезирован, но за приобщение ко лжи придётся заплатить потом дорогую цену. Те, кто уходит в грёзы, разрывают свою связь с реальностью, перестают чувствовать её. Соответственно, перестают делать необходимые шаги для своего выживания, в результате чего может наступить катастрофа (и даже смерть).

Неложность картины мира отца Фёдора доказывалась тем, что на её основе возникала возможность приобщения к живой связи со Христом. Переживание этой связи было реальным, не являлось фикцией и стало тем внутренним барьером, тем духовным иммунитетом, которые не позволили травматическому опыту пустить корни в душу, сердце и ум отца Фёдора.

Для иных мореплавателей актуальным переживанием был ужас одиночества. В открытом океане от него леденела душа: не видно было ни птиц, ни даже очертаний берегов. Отец Фёдор же помещал своё плавание в глобальный сценарий, основанный на Священной Истории, и чувству одиночества противопоставлял опыт реальной связи со Христом. «Одиночество, если оно воистину одиночество – это путь просветления и облагораживания, путь возделывания души, на который я себя вывел. Сознание одиночества может быть заменено сознанием, что теперь я стою лицом к лицу перед вечностью и Богом»[67].

Вместе с этими выводами приведём описание истории Евфросинии Керсновской. В годы масштабных репрессий и гонений на веру она была арестована и лишена имущества. Умирая от голода на лесоповале в лагерном пункте, который находился на далёком Севере, она решила идти сквозь тайгу (этот лагерный пункт даже не охранялся, так как бежать из него, как считалось, было некуда). Она прошла через великий океан тайги – она прошла полторы тысячи километров[68].

Евфросиния Керсновская была верующей женщиной. Её история, хотя бы в сжатом виде, может быть интересна и военнослужащим. Ведь ей пришлось пройти через то, что в случае с военнослужащими может ассоциироваться с пытками, с пленом, когда противник ломает волю воина.

Здесь стоит кратко отметить, что на момент, когда она отправилась в путешествие, у неё из еды было пять картофелин, две луковицы, головка чеснока, кусок замёрзшей кислой капусты, полкило замёрзшей сыворотки, ломтик хлеба. Как она выжила?

«Ужасный это был путь! – писала она. – Недаром тайгу сравнивают с морем и, перефразируя поговорку, говорят: кто в тайге не бывал, тот Богу не маливался. Почему в эти самые безнадёжные дни я не испытывала ни страха, ни отчаяния?.. Что давало мне силы встать [когда она засыпала и была на волосок от вечного сна] и идти дальше?.. Казалось бы, можно с ума сойти от ужаса. Но мне нисколько не было страшно»[69].

Смысловая вертикаль как иммунитет к ПТСР

Мы видим, что в случае с Евфросинией Керсновской и в случае с отцом Фёдором, актуализировались те принципы, о которых писал Роберт Сапольски. Деятельность ума помогала не зафиксироваться на переживании ужаса, а именно эта фиксация, как можно предположить, становится основой для развития ПТСР (если смотреть на процесс с точки зрения учения академика Ухтомского о доминанте, которое рассматривается в книге «Щит веры. Воину-защитнику в помощь», а также в тексте «Преодоление травматического опыта: Христианские и психологические аспекты»). Можно сказать, что в их случае активной была «верхушка сознания», над системой восприятия тяжёлых фактов окружающей действительности была сформирована определённая надстройка.

(Необходимо отметить, что если надстройка формируется на основе лжи и фантазий, то происходит уход в грёзы, который может закончиться разрывом контакта с реальностью и даже смертью[70].)

Эта надстройка состояла из определённых смыслов. Значения и смыслы, как говорила одна верующая женщина-профессор, образуют подлинного человека. У одних людей могут быть представления о жизни со знаком «минус». У других – иная смысловая система, которая поддерживает, а не угнетает и не ведёт в пропасть.

Человек противостоит трудностям, если смысловая система помогает ему осмыслить реальность в конструктивном ключе [такая смысловая система была у Евфросинии Керсновской]. Иначе – паника, гибель [Ален Бомбар считал, что жертвы катастроф погибают более по причине панического страха и безумия]. Так выживают онкобольные, так люди не уходят в депрессию в случае смерти близких. Если есть смысловая вертикаль – человек имеет шансы выстоять. Если же он совершает плавание по горизонтали [сон, еда, работа, удовольствия, «банальное» проживание действительности и пр. ], то развивается другой вариант.

В качестве примера можно привести случай с добровольцем, который после того, как на театре военных действий утихала пальба, собирал тела, нередко – разорванные. Он постоянно плакал, отказывался говорить на тему своего внутреннего состояния. Можно предположить, что в его случае мы имеет дело с развёрнутым ПТСР. Но ведь ситуация могла пойти по иному руслу.

Глядя на тело человека, он мог не погружаться (за неимением системы смыслов) в тот тип восприятия, который констатирует лишь факт наличия разорванного тела. Он мог подумать о том, что почивший носил в себе образ Божий. О том, что душа этого человека войдёт в вечность, что человек, возможно, искупил свои грехи тем, что положил душу свою за други своя (Ин. 15, 13). Вместо того, чтобы в рыданиях стискивать зубы при виде нового тела, доброволец мог возносить молитву: «Помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего, прости ему всякое согрешение вольное и невольное и даруй ему Царствие Небесное!» Тогда вместо ужаса и созерцания «попрания жизни» доброволец бы созерцал свидетельство подвига, встречался бы с тайной перехода человека в Вечность. Готовил бы себя самого к переходу, который также с ним случится – рано или поздно.

Здесь же можно вспомнить об одном военном хирурге, который ушёл из хирургии по причине того, что слишком переживал за своих пациентов. Он рассказывал, что много вкладывал в них, а они «уходили», что повергало его в состояние уныния. Но ведь при наличии веры он мог бы воспринимать их смерть не как конец «всего». Он созерцал бы тогда тайну перехода, что и его звало бы к изменению жизни в лучшую сторону[71].

Если нет смысловой вертикали, то военный хирург попадает в патовое положение. Если будет переживать за каждого, то может «сгореть». Если попытается очерстветь, то потеряет контакт с близкими людьми, станет воспринимать самого себя как робота (Бруно Беттельхейм в своей книге «Просвещённое сердце» описывал, что в запредельных по уровню стресса условиях немецких концентрационных лагерей уход в эмоциональную чёрствость являлся проигрышной стратегией. Уходя в чёрствость, человек как бы пытался себя анестезировать, но вместе с тем лишался возможности устанавливать человеческие контакты, утрачивал способность чувствовать людей и ситуацию, что крайне необходимо для выживания).

Мысль о том, что если у военного хирурга есть смысловая вертикаль, то он избегает заваливания в две тупиковые крайности, наглядно иллюстрируется опытом митрополита Антония (Блума). Когда он ещё был хирургом, однажды в его отделении умирал молодой солдат. Этот солдат знал, что умрёт, ему не было страшно, но ему было жалко, что он умрёт в одиночестве. И тогда митрополит Антоний сказал ему, что всю ночь будет сидеть с ним. Тогда солдат ответил, что даже если врач будет присутствовать в палате, то всё равно в какой-то момент с врачом будет потерян контакт, и он, солдат, уйдёт в одиночество, в котором умирать – страшно. Но митрополит Антоний сказал, что всё будет иначе. Сначала солдат даст адрес своей жены, чтобы ей можно было написать, потом он будет рассказывать о своей деревне. Когда он не сможет говорить, митрополит Антоний возьмёт его за руку, солдат будет чувствовать в своей руке руку врача или в руке врача – свою руку. «Постепенно ты будешь удаляться, – говорил ему митрополит Антоний, – и я это буду чувствовать, и периодически буду пожимать твою руку, чтобы ты чувствовал, что я не ушёл, я здесь. В какой-то момент ты на моё пожатие руки ответить не сможешь, потому что тебя здесь уже не будет. Твоя рука меня отпустит, я буду знать, что ты скончался. Но ты будешь знать, что до последней минуты не был один»[72].

Митрополит Антоний видел смерть лицом к лицу, но воспринимал её не как «натуралистическое царство тления», а как возможность проявить любовь к тому, кто совершает переход в вечность. Эта смысловая вертикаль[73] формировала иммунитет, предохраняла от сползания в ПТСР. (Этот же случай можно перенести и на высказывания одного бойца, который после гибели товарищей кричал. Он собирал их на штурм, а потом узнавал, что те, кого он видел совсем недавно, убиты).

Применительно к теме воинов, вопрос о смысловой вертикали иллюстрируют слова одного военного врача, который в своё время возглавлял военный госпиталь. Он говорил, что российские воины массово крестились во время войны в Афганистане.

Как известно, в Афганистане на стороне противника воевало много наёмников. Когда противник шёл в атаку, то бывало и такое, что в цепи наёмников находились бойцы, накачанные героином. Они шли, выкрикивая свои лозунги; если по ним била очередь из автомата, они шли дальше (в те годы калибр был такой, что очередь из автомата не отбрасывала назад наступающего вперёд человека).

Российские воины видели «фонтанчики» от пуль на халатах противника, видели эти страшные глаза со зрачками, сжатыми в точку после приёма героина, и видели, как цепь шла дальше. Это зрелище психологически ломало ребят. А что они могли противопоставить этому давлению? Слова «Слава КПСС!»? Когда они стали креститься, у них появилось что противопоставить.

Здесь же можно привести и рассказ одного снайпера о том, что происходило во время одного вооружённого противостояния. Отряд российских воинов (не очень опытных) находился в подвале дома, в это время по улице продвигался отряд противника, состоящий из опытных наёмников, – из тех, которые не испугаются выстрела. Кто-то из сидящих в подвале ребят предложил запеть «Христос воскресе» и начать действовать. Что произошло далее, никто толком не понял. Отряд наёмников, имеющий особое название, разбежался, бойцов этого отряда по одиночке отлавливали в укрытиях. Дело было настолько «из ряда вон выходящим», что специальная комиссия расследовала вопрос, как неопытным бойцам удалось одержать верх над частью отборных солдат.

Также можно привести историю одного человека, который был на перепутье и не знал, какой вере отдать своё сердце. Совет дал ему опытный военный. Он сказал, что русских много веков пытались уничтожить, и потому они должны были избрать то, что их поддержит. А на Востоке – перенаселение, и потому там избирают то, что сокращает численность людей. Конечно, этот военнослужащий – не религиовед, но человек его послушал и со временем пришёл к мысли, что что-то в его словах было правильное. Как говорил ещё один человек: «Русский народ – уникальный народ, он вот уже, казалось бы, распластан на земле, растоптан, побеждён. Но – нет! Встаёт и стряхивает с себя тех, кто искал его гибели».

Пока в народе жива память о Воскресении, пока мы можем отыскать слова «Христос воскресе!» в нашей исторической памяти, – и мы можем воскреснуть. Аналогию даёт образ медоеда: этот зверёк имеет иммунитет к яду кобры. Когда кобра кусает его, он падает и как бы умирает, но вследствие работы иммунитета через некоторое время встаёт[74].

По мысли преподобного Иустина (Поповича), когда мы с верой в воскресшего Христа живём по заповедям Евангелия и побеждаем в себе всё греховное и смертное, Господь даёт пережить человеку воскресение опытно, ещё при жизни. Тогда страх смерти отступает[75].

Действие смысловой вертикали, а также феномен победы над страхом и рывок из, казалось бы, намертво сжимающегося кольца ПТСР описал Даниил Гранин в своей автобиографической книге «Мой лейтенант». С началом Великой Отечественной войны он, имея возможность остаться в тылу, пошёл в ополчение. Одетый в какие-то тряпки, так как обмундирования не было, снабжённый только противогазом и бутылкой с зажигательной смесью, так как оружия тоже не было, он почти сразу вместе с другими военнослужащими попал на вокзале под удар штурмовой авиации.

От самолётов потемнело небо. Они выли, бомбы завывали ещё истошнее. «Вопль ввинчивался в мозг, проникал в грудь, в живот, разворачивал внутренности. Злобный крик летящих бомб заполнял всё пространство, не оставляя места воплю». Ужас поглотил Гранина целиком, звук пикирующего бомбардировщика расплющивал его. Он никогда не верил в Бога. «Знал, – рассказывал он, – всем своим новеньким высшим образованием, всей астрономией, дивными законами физики, что Бога нет, и тем не менее я молился». Его запёкшиеся губы шептали: «Господи, помилуй! Спаси меня, не дай погибнуть, прошу тебя, чтобы мимо, чтобы не попала, Господи, помилуй!» Ему вдруг открылся смысл этих слов – «Господи… помилуй!..» В неведомой для него глубине что-то приоткрылось, и оттуда горячо хлынули слова молитвы.

Рядом разорвалось чьё-то тело, высокая водокачка стала падать на железнодорожный состав, взрывы корёжили пути, взлетали шпалы, опрокидывались вагоны. Но он смотрел не туда, а на зелёные стебли, где полз муравей, на гусеницу, которая свешивалась с ветки. «В траве шла обыкновенная летняя жизнь, медленная, прекрасная, разумная».

Самолёты заходили всё вновь и вновь, и не было конца этой адской карусели. Бомбёжка извлекала из Гранина всё новые волны страха. Он превращался в дрожащую слизь, стал ничтожной тварью, наполненной ужасом. После бомбёжки он долго не мог прийти в себя, он был опустошён и противен себе, он и не думал, что он такой трус.

Но с другой стороны, та же бомбёжка превратила его в солдата, что-то перестроилось в его организме. Следующие бомбёжки уже действовали иначе, он спокойно искал укрытия, а не обречённо ждал гибели.

«Мы преодолевали страх, – писал он, – тем, что сопротивлялись, стреляли, становились опасными для противника». Первые месяцы войны немцы внушали страх: у них была техника, у них было оружие, они казались неодолимыми со своим ореолом воинапрофессионала. Ополченцы же выглядели жалко в своих обмотках.

Но через три месяца всё стало меняться. «Мы увидели, что наши снаряды и пули тоже разят противника и что немцы раненые так же кричат, умирают». Открытием было то, что немцы – отступают. Пленные рассказали, что ополченцы в своих нелепых одеждах тоже внушают немцам страх. Стойкость ополченцев остановила наступление немцев на Лужском направлении, и немецкие части застряли. «Подавленность от первых ошеломляющих ударов прошла. Мы перестали бояться. Во время блокады военное мастерство сравнялось. Наши солдаты, голодные, плохо обеспеченные снарядами, удерживали позиции в течение всех девятисот дней, против сытого, хорошо вооружённого врага уже в силу превосходства духа» [!].

Со временем Гранин был произведён в лейтенанты, стал командиром. «Мой лейтенант» – так называются его воспоминания потому, что он сам удивлялся себе. Неужели этот лейтенант, так смело принимающий решения, и есть он, тот самый, который начал войну в обмотках?

Через некоторое время он женился. «Бога у нас не было, – так он поведал о том, о чём потом рассказывал митрополит Митрофан (Баданин), – Его [то есть Бога] заменяла любовь, потом мой лейтенант узнает, что Бог это и есть любовь».

Два пути воина: воин-волк или воин-христианин

Наличие смысловой вертикали особое значение приобретает тогда, когда противник пытается подавить психологически, когда противник идеологически «заряжен», и особенно – когда он исповедует концепцию зверя (волка). Есть путь воина-волка (воина-зверя) и путь воина-христианина.