Читать онлайн Закон контролера бесплатно

ИЗДАТЕЛЬСТВО АСТ ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ «СТАЛКЕР»

Аркадий и Борис Стругацкие. ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ПРИПЯТИ

Дмитрий Силлов. ЗАКОН КРОВИ

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ВЫЖИВШИХ

Дмитрий Силлов. ЗАКОН БАНДИТА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ШУХАРТА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ЧЕРНОГО СТАЛКЕРА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ЧЕРНОБЫЛЯ

Дмитрий Силлов. ЗАКОН МУТАНТА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ЗАТОНА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ФУКУСИМЫ

Дмитрий Силлов. ЗАКОН КРОВОСОСА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН ВЫБРОСА

Дмитрий Силлов. ЗАКОН КОНТРОЛЕРА

© Силлов Д.О., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

ХРОНОЛОГИЯ РОМАНОВ О СНАЙПЕРЕ

____________________________

СТАЛКЕР. Закон проклятого

СТАЛКЕР. Закон Зоны

СНАЙПЕР. Закон юга

СТАЛКЕР. Закон стрелка

СТАЛКЕР. Закон шрама

СНАЙПЕР. Закон Северо-Запада

СНАЙПЕР. Закон Севера

КРЕМЛЬ 2222. МКАД

КРЕМЛЬ 2222. Сталкер

РОЗА МИРОВ. Закон дракона

СТАЛКЕР. Закон Шухарта

РОЗА МИРОВ. Побратим смерти

СНАЙПЕР. Закон Хармонта

КРЕМЛЬ 2222. Петербург

КРЕМЛЬ 2222. Шереметьево

СТАЛКЕР. Закон «дегтярева»

СТАЛКЕР. Закон Призрака

СТАЛКЕР. Закон клыка

СТАЛКЕР. Закон долга

СТАЛКЕР. Закон свободы

СТАЛКЕР. Закон монолита

СНАЙПЕР. Закон столицы

СТАЛКЕР. Закон сталкера

СТАЛКЕР. Закон торговца

СТАЛКЕР. Закон крови

СТАЛКЕР. Закон Охотника

СТАЛКЕР. Закон Припяти

СТАЛКЕР. Закон якудзы

СТАЛКЕР. Закон лесника

СТАЛКЕР. Закон выживших

СТАЛКЕР. Закон бандита

СТАЛКЕР. Закон Черного сталкера

СТАЛКЕР. Закон Чернобыля

СТАЛКЕР. Закон мутанта

СНАЙПЕР. Закон войны

СТАЛКЕР. Закон затона

СНАЙПЕР. Закон меча

СНАЙПЕР. Закон Кремля

СТАЛКЕР. Закон «Бритвы»

СТАЛКЕР. Закон Фукусимы

СНАЙПЕР. Закон хабара

СТАЛКЕР. Закон кровососа

СТАЛКЕР. Закон Выброса

СТАЛКЕР. Закон контролера

Автор искренне благодарит:

Марию Сергееву, заведующую редакционно-издательской группой «Жанровая литература» издательства АСТ;

Алекса де Клемешье, писателя и редактора направления «Фантастика» редакционно-издательской группы «Жанровая литература» издательства АСТ;

Алексея Ионова, ведущего бренд-менеджера издательства АСТ;

Олега «Фыф» Капитана, опытного сталкера-проводника по Чернобыльской зоне отчуждения, за ценные советы;

Павла Мороза, администратора сайтов www.sillov.ru и www.real-street-fighting.ru;

Алексея «Мастера» Липатова, администратора тематических групп социальной сети «ВКонтакте»;

Елену Диденко, Татьяну Федорищеву, Нику Мельн, Виталия «Дальнобойщика» Павловского, Семена «Мрачного» Степанова, Сергея «Ион» Калинцева, Виталия «Винт» Лепестова, Андрея Гучкова, Владимира Николаева, Вадима Панкова, Сергея Настобурко, Ростислава Кукина, Алексея Егорова, Глеба Хапусова, Александра Елизарова, Алексея Загребельного, Татьяну «Джинни» Соколову, писательницу Ольгу Крамер, а также всех друзей социальной сети «ВКонтакте», состоящих в группе https://vk.com/worldsillov, за помощь в развитии проектов «СТАЛКЕР», «СНАЙПЕР», «ГАДЖЕТ», «РОЗА МИРОВ» и «КРЕМЛЬ 2222».

Я потерял всё.

Друзей – их всех убили, и я не был уверен, что Зона сможет вернуть их к жизни.

Здоровье – мне было слишком больно для того, чтобы надеяться на «ничего страшного, поболит-заживет-перестанет».

Мой нож – его пришлось подарить врагу, обменять на его обещание, которому вряд ли можно доверять. Но у меня просто не было другого выхода.

Но самое главное – я потерял смысл жизни. Я больше не верил в свое Предназначение. Я всю жизнь думал, что у меня есть некая миссия, что я делаю мир чище и лучше…

Но вот сейчас передо мной стояли два человека, которым я разрушил их спокойный и привычный мир, – и я снова пришел к ним просить о помощи. Никогда в жизни я не чувствовал себя более нелепо. Пришло четкое понимание: я несу людям горе. И какое же это, к чертям крысособачьим, Предназначение?

Но слова уже были сказаны, и еще более нелепо было бы после этого развернуться и уйти – вдобавок ко всему еще не хватало, чтобы эти два кузнеца сочли меня идиотом. Хотя уже, наверно, и так сочли: человек поссорил их с постоянными клиентами, чуть не отправил на тот свет, а теперь приперся опять и просит о каком-то ноже.

– Хорошая шутка – это когда смешно, – сказал Шаман в ответ на мою просьбу. – И не кому-то одному, а всем. Иначе это неважная шутка.

Что ж, он был абсолютно прав. Я бы тоже послал куда подальше столь наглого типа, от которого одни проблемы.

Но Медведь, брат Шамана, все-таки решил уточнить диагноз:

– Какой нож? – спросил он сочувственным тоном психиатра, берущего анамнез у неизлечимо больного. Не затем, чтобы что-то узнать – и так все ясно, – а просто потому, что так положено.

– Мне нужна «Бритва», – сказал я.

Кузнецы переглянулись.

– Какая «Бритва»? – осторожно поинтересовался Шаман. – Уж не та ли, которую мы недавно чинили? Ты снова умудрился ее сломать?

Я покачал головой.

– Я ее подарил.

Шаман понимающе кивнул, глядя на меня как на идиота. Вполне нормальная реакция, я бы тоже так смотрел на себя, будь я на его месте.

– Так, может, если она тебе так нужна, имеет смысл сходить к тому, кому ты ее подарил, и забрать свой подарок обратно? – спросил Медведь тоном психиатра, уговаривающего шизофреника не есть одеяло.

– Это невозможно, – сказал я.

– Тогда, думаю, мы вряд ли смогли бы тебе помочь, даже если б захотели, – произнес Шаман. – А с учетом того, что мы не хотим тебе помогать, по-моему, мы все просто сейчас теряем время.

Вот теперь мой уход был обоснован. Причем – надо отдать братьям должное – послали они меня вполне интеллигентно. Другие бы как минимум набили морду, но эти, видимо, решили руки не марать. Хотя по тому, как они непроизвольно сжимали громадные кулаки, отметелить нахального сталкера им очень хотелось.

Я развернулся и пошел к выходу из Распутья Миров – дискообразному порталу, висящему в воздухе, возле которого стоял страж-ктулху по имени Шахх, скрестив на груди могучие лапы и глядя на меня со смесью сочувствия и презрения.

Понимаю его, но все-таки лучше б он не на меня пялился, а на диск – тогда б, может, и оправдал свою должность стражника, стерегущего это место. Но Шахх, поигрывая впечатляющей мускулатурой, смотрел в другую сторону, потому граната прилетела ему точно между скрещенных лап, после чего взорвалась, разметав в разные стороны ротовые щупальца ктулху.

Гранату бросил вышедший из портала крепкий парень в городском камуфляже и черной маске-балаклаве, натянутой на голову. В одной руке у парня был американский автомат LR-300, в другой – еще одна граната РГД-5, такая же, как и неожиданный сюрприз для Шахха, изрядно подпортивший ему физиономию и отбросивший назад метра на полтора.

Парень, выдернувший гранату из подсумка, явно собирался бросить ее в кузнецов, но я среагировал чуть раньше, полоснув по руке парня очередью из моего FN F2000.

Не попасть с расстояния в десять метров было сложновато, соответственно, я был уверен, что не промахнусь. И, зная это, стрелял, уже падая в фиолетовую траву и очень надеясь, что успею упасть прежде, чем какой-то из осколков прилетит мне в челюсть.

Надеялся зря.

Правда, к счастью, прилетел не осколок, а фрагмент окровавленного кулака, больно ударивший меня точно под глаз. Чего только в бою не бывает, но, думаю, получить напоследок в морду от врага, разорванного гранатой, вряд ли кому доводилось.

Парень, верхняя часть тела которого превратилась в кусок разлохмаченного мяса, рухнул на землю. Но из портала уже лезли другие бойцы в той же униформе, на рукавах которых я разглядел нашивки с головой синего орла.

Плохо дело…

По ходу, боргам надоело, что их систематически выпиливают на Распутье Миров, и они обратились к наймитам – группировке наемников, профессионально занимающихся убийствами. Причем, по слухам, не только в Зоне, где была расположена их крупная база, что не случайно, – на зараженных землях до людей, занимающихся разного рода криминалом, крайне сложно дотянуться как правоохранителям, так и военным. Местная группировка наймитов была известна далеко за пределами кордона, ибо на Большой земле было их основное поле деятельности. Здесь же, в Зоне, с ними предпочитали не связываться и не конфликтовать, ибо в случае чего эти отмороженные профи быстро отправляли на тот свет любого, кто осмелился бы перейти им дорогу.

Я осознавал, что сейчас своим выстрелом фактически подписал себе смертный приговор, но мне было плевать. Умереть я не боюсь, ибо делал это уже не раз и в любой момент готов снова встретиться с Сестрой – глядишь, она сменит гнев на милость и простит своего непутевого Побратима. К тому же я был реально должен кузнецам за все хорошее, что они для меня сделали, – и сейчас, нажимая на спусковой крючок снова и снова, я просто расплачивался с этим долгом, только и всего.

У меня было временное преимущество – те, кто выходил из портала, были уверены, что у первого все получилось и им лишь надо завершить зачистку местности. И потому первых двух таких уверенных я классически отработал из положения лежа по принципу «одна пуля – один труп». Парни словили по свинцовому цилиндру между глаз и рухнули рядом с тем, кому я помог подорвать себя своей же гранатой.

А вот четвертый заподозрил неладное – высунул морду из портала, мгновенно оценил ситуацию и подался назад…

Видимо, портал был с характером. На тему «ты или туда ходи, или сюда, туда-сюда не надо». Результатом маневра смышленого наемника оказалась жуткая сцена: податься назад он, конечно, подался, только его лицо осталось на Распутье Миров, а остальное тело, наверно, вывалилось обратно в мир Чернобыльской Зоны.

И это было больно.

Лицо человека исказила жуткая гримаса, он попытался закричать… Но для крика нужны легкие и гортань, которые остались по ту сторону. А на эту сторону от гладкой зеркальной поверхности портала медленно отвалилось перекошенное лицо, которое, словно большая жаба, шлепнулось вниз, разбрызгав в разные стороны рубиновые капли крови.

У меня было несколько секунд, пока на той стороне портала наемники разглядывали товарища по оружию, у которого вместо лица теперь был гладкий кровавый срез. Не думаю, что с таким ранением живут, а если и живут, то ну ее на фиг, такую жизнь. Надеюсь, среди наемников нашелся человек, не лишенный сострадания, который сразу пристрелил несчастного, если тому вдруг не повезло остаться в живых.

Но мне было по большому счету плевать на судьбу всех раненых и здоровых наемников, я не для того впрягся в эту тему, чтоб переживать за их отрезанные морды.

Я сейчас просто отдавал долг, вот и всё. Потому я чуть повернул голову и крикнул через плечо:

– Эй, кузнецы! Валите отсюда на хрен! Я прикрою!

И еще матом добавил несколько слов – в боевой ситуации ядреный русский мат есть лучшее средство убеждения.

А потом мне стало не до кузнецов…

Что и говорить, наймиты были профессионалами и не зря драли с клиентов бешеные деньги. И когда в глубине портала вдруг замигали яркие вспышки, я сразу понял, что это такое.

Так быстро, словно световые очереди из нескольких пулеметов, мигают светодиодные стробоскопы на пуленепробиваемых штурмовых щитах, смонтированные на них для того, чтобы ослеплять противника и заодно подсвечивать цель тем, кто прется сюда, за этим щитом укрываясь.

Надо же, наемники не поленились притащить с собой на операцию бронещит весом под пятьдесят кило. То есть через секунду, а может, и меньше, сюда вывалится группа, во главе которой будет идти «щитовой» – амбал, который тащит на себе махину из броневой стали, возможно, еще и постреливая при этом из пистолета. В подобных штурмовых щитах даже часто паз есть специальный, чтоб щитоносец мог в него вооруженную руку просунуть – хотя это на фиг не надо. За «щитовым», построившись в цепь, обычно прутся его товарищи, время от времени высовывая из защищенной зоны стволы и зачищая то, что по каким-то причинам вызвало опасения.

Остановить «щитового», конечно, можно – если, например, под рукой есть крупнокалиберный пулемет «Корд», работающий с патроном 12,7×108 миллиметров. Такой калибр однозначно посадит на пятую точку любого амбала, ибо даже если пуля тот щит каким-то чудом не пробьет, то ее запреградное действие никто не отменял.

А вот все, что меньше калибром, усиленный щит шестого класса защиты с высокой вероятностью удержит. И поскольку «Корда» у меня с собой не было, я приготовился работать по ситуации – которая, судя по приближающимся из глубины портала стробоскопам, была для меня не особенно обнадеживающей.

В общем, я не ошибся.

Из глубины портала, словно из вертикально поставленного зеркального омута, наконец вынырнула ожидаемая неприятность. Как я и предполагал, это был «Забор-6», наиболее продвинутый на сегодняшний день штурмовой щит в усиленном варианте, соответствующий шестому классу защиты, максимально возможному для пехоты – дальше по характеристикам идет уже танковая броня.

Внизу на «Заборе» болтался бронефартук, прикрывающий ноги «щитового». При этом, когда он из портала выходил, я успел заметить, что «щитовой» перестраховался, напялив еще и специальные бронещитки себе на ноги. В результате получился эдакий живой танк, следом за которым наверняка должна была идти штурмовая группа.

В общем, все было плохо. Еще пара секунд, и вслед за «щитовым» из портала эдакой гусеницей выползут наемники, швырнут наугад гранаты три-четыре, потом рассыплются, попадают в положение лежа, и начнется пальба. Кого не пристрелят сразу, подавят огнем, а там либо добьют, либо возьмут в плен, что, пожалуй, даже хуже смерти. Кузнецы на боргов сильно обиделись и для острастки развесили на шестах головы тех, кто к ним приходил за тем же – или убить, или, взяв живыми, замучить до смерти, чтоб другим неповадно было идти против группировки, за красно-черными это не задержится. Соответственно, в случае плена и мне, и кузнецам придется умирать долго и больно.

Потому во избежание этой неприятной перспективы мне пришлось постараться.

Невысокая фиолетовая трава, конечно, мешала задумке, но я примерно представлял, где у «щитового» должны быть носки его берцев – туда я и всадил наугад несколько пуль прямо через траву, обильно брызнувшую во все стороны лиловым соком, когда через нее пронесся горячий свинец.

Даже не знаю, что должны придумать спецы-конструкторы по защите пехотинца, чтоб обезопасить это уязвимое место. Ботинки разве что сконструировать металлические, как у глубоководного водолаза, с носком из броневой стали. Правда, в таких штиблетах, да еще и с пятидесятикилограммовым щитом, ходить будет проблематично, а в Зоне – практически нереально. Какой бы ты шкаф ни был, в такой экипировке далеко не уйдешь. Потому у «щитового» берцы были обычные, сквозь которые пуля проходит легко и непринужденно, при попадании еще и начиная вращаться, превращая пальцы ноги в кашу из мяса и мелких осколков костей.

Боль от такого ранения, думаю, чудовищная. Сам я такое, к счастью, не ловил и врагу не пожелаю – если, конечно, он не тащит щит, за которым прячутся головорезы, жаждущие моей крови. В общем, судя по тому, какой нечеловеческий крик раздался из-за щита, в своих расчетах я не ошибся и хотя бы один из моих выстрелов не пропал впустую.

А потом стальной лист, к которому был пристегнут человек, его несущий, упал, и мне открылась макушка «щитового», а также его плечи с захлестнувшими их широкими лямками. Понятное дело, что пятьдесят кило далеко в руках тащить не выйдет, потому такие щиты крепятся к человеку специальным подвесом, который очень быстро отстегнуть от себя не получится – особенно когда боль разрывает ногу на части.

Ну, я человек сердобольный, не люблю, когда люди страдают, даже если это мои враги. Потому я одну пулю всадил в затянутую балаклавой макушку, словно в черный центр учебной мишени, после чего шарахнул гранатой из подствольника в тех, кто лез в портал вслед за «щитовым».

Их как раз полторы боевых единицы вылезло. Один наймит целиком и второй наполовину – голова, плечо, рука с автоматом наперевес и нога. Причем целый наймит сразу стрелять начал после того, как упал «щитовой»…

И прицельно, сволочь, начал.

Две пули одна за другой долбанули мне в левую руку чуть ниже плечевого сустава, и, судя по тому, что я ту руку сразу перестал чувствовать, попал наймит хорошо.

Для него, разумеется.

А для меня, можно сказать, фатально…

Но граната уже летела, несмотря на то, что пули наемника сбили мне прицел, – и попала не туда, куда я метил. В каску второго наймита угодила. Точнее, лишь чирканула по ней, выбив искру из металла, нырнула в зеркальную гладь портала, и, судя по тому, как та гладь озарилась изнутри ярким светом, рванула…

А потом случилось странное.

Раздался хлопок – и портал исчез, словно его и не было. Схлопнулся, как я понимаю, после чего на траву посыпались голова с плечом и половиной корпуса наймита, его нога и половина автомата. Значит, вот как оно работает. Стало быть, в Чернобыльской Зоне сейчас валяется на траве зеленого цвета наемническая задница и нога, сокращающаяся в предсмертной судороге.

Правда, оставался еще один наемник, который, вместо того чтоб продолжать стрелять, совершил критическую ошибку – обернулся посмотреть, что это за его спиной так громко и неожиданно хлопнуло.

И это он сделал, конечно, зря, так как в следующее мгновение его голову начисто снес топор, брошенный из-за моей спины.

Хороший бросок, можно сказать, отличный. Я б так точно не смог. Хотя хрен его знает, что я теперь смогу в боевом плане, ибо весьма для меня паскудно выстрелил при жизни теперь уже обезглавленный труп. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: самое оптимальное для меня – это сейчас перетянуть жгутом конечность выше обширной раны, а все, что ниже, отрезать на фиг. Ибо даже при наличии рядом хорошего госпиталя и грамотного хирурга вряд ли он вернет на место то, что сейчас болталось ниже моего плеча на обрывке рукава и лоскуте кожи. По-хорошему, тут и отрезать нечего. Можно взять кусок мяса, несколько секунд назад бывший моей рукой, и просто оторвать, приложив не особо большое усилие.

Само собой, кровь из меня хлестала соответствующе, мощными толчками покидая мое тело, и я уже успел прикинуть, что мгновений через тридцать-сорок отрублюсь с такой кровопотери, а через пару минут благополучно склею ласты. Что ж, ну и отлично. Можно сказать, ушел красиво, с оружием в руках… кхм, в руке. Так что если правы, например, древние скандинавы, то валькирии уже седлают небесных коней, и скоро я буду объяснять лихим бородатым варварам, что не умею хлестать как не в себя неважное средневековое пиво и вообще кизиловый морс люблю больше всего на свете.

Но тихо-мирно отъехать в Вальхаллу мне не дали.

Мощные грабли, которые язык не поворачивается назвать руками, будто клещами сдавили мне огрызок конечности в районе подмышки, а другие грабли сноровисто перетянули остаток той конечности обычной веревкой, отчего я взвыл словно корабельная сирена – боль от ранения до мозга еще не дошла, зато зверски перетянутое мясо среагировало немедленно.

– Нормально, – раздался густой бас над моей головой. – Если так орет, значит, жить будет.

– А оно надо кому-то, чтоб он жил? – проговорил другой бас, погуще первого. – Я тут навел справки: этот сталкер будто проклятый. Одни беды всем от него.

– Знаешь что, Шаман, – отозвался первый бас. – Я тебе так скажу. Помогать ему нас никто не заставлял, сами согласились, причем не бесплатно. Потом из борговского плена кто нас вытащил? Он.[1] Бесплатно, заметь, и за то ничего не потребовал. И сейчас чернобыльские наемники к нам не на чай с баранками шли, а зачищать нас с тобой. И кто нам помог?

– Да ладно, ладно, – с досадой проговорил Шаман. – Умеешь ты, Медведь, повернуть наковальню так, что я всегда сволочь распоследняя, а ты самый умный.

– Ну, среди нас двоих, думаю, так и есть, – хмыкнул Медведь. – Я самый умный, это факт, зато ты самый здоровый.

– И тупой как валенок, ага, – буркнул Шаман. – Сила есть, а ум – попозже.

– Уважаемые братья, – подал я голос снизу, усилием воли подавив желание заорать еще разок от усиливающейся боли в той части руки, которая у меня осталась. – Можно вас попросить об одной вещи? Вы если хотите меня спасти, то можно уже начинать. А лучше добейте – так и вам меньше геморроя будет на ваши головы, и мне все это уже порядком надоело.

– Хех, надоело ему, – хмыкнул Шаман. – Тебе одному, что ли, надоело? Типа, думаешь, взрослые зрелые мужики за хабаром в вашу Зону лезут? Они туда за альтернативой лезут – или разбогатеть, что маловероятно, или сдохнуть, что на зараженной земле раз плюнуть. И обе альтернативы их устраивают, ибо примерно после тридцатника приходит понимание того, что лучше жизни уже не будет. И выхода три: либо тянуть эту тухлую лямку до финала, либо разбогатеть, либо сдохнуть. В идеале чтоб как свет потушили, раз – и всё. Но и как получится тоже устроит тех, кого вот это все вконец задолбало. Поэтому ваша Зона многим как свет в окошке, единственный выход в этой жизни: или туда, или сюда…

– Слышь, философ, – перебил Шамана Медведь. – Ты если еще минут пять протрендишь, наш сталкер точно отъедет туда, где недовольных нет и всех все устраивает. Давай уже, взяли его и понесли, зря, что ли, веревку на него потратили.

– А что с ней? – удивился Шаман. – Хорошая веревка, прочная.

– В крови вся она уже, – кивнул на мою руку Медведь. – И отстирать непросто будет, все равно пятна останутся.

– Да уж, считай, угробили годную нулёвую веревку, – кивнул Шаман. – Надо было ей не руку этому сталкеру перетягивать, а шею. Так бы хоть точно полезную вещь не зря потратили.

Я хотел было сказать Шаману все, что о нем думаю, но не стал. И не потому, что такой покладистый, – просто голова закружилась от кровопотери и как-то по барабану стали любые разборки. Когда видишь свою конечность отдельно от тела, совершенно все равно становится, кто что о тебе думает или говорит. Пусть хоть весь язык себе об зубы сотрет, плюясь желчью в твой адрес, – пофиг. Если мозги еще варят после такого ранения, в них только две мысли бьются: как жить дальше и надо ли вообще дальше жить? А все остальное на фоне случившегося так, звуковая шелуха, не более.

Медведь, кстати, тоже проигнорировал жестокую шутку брата – видимо, привык за время совместного житья.

– Пулями дум-дум стреляли, – заметил он, повнимательнее рассмотрев мою рану. – Сволочи. Они ж в том мире запрещены конвенцией.

– У наемников во всех мирах одна конвенция: толщина их кошелька, и на остальные им положить с пробором, – сказал Шаман. – Ну что, ладно, понесли так понесли, если ты считаешь, что оно нам реально надо.

После чего схватил меня как мешок с углем, закинул на широченное плечо и понес легко и непринужденно, словно я ничего не весил. Да уж, силища у кузнецов была неимоверная. Встречаются изредка среди рода человеческого эдакие уникумы – не иначе, мутанты, по-другому я такую генетику объяснить не могу.

Ехать на плече в положении вниз головой после серьезной кровопотери и перенесенного болевого шока было неудобно, потому я благополучно потерял сознание – и очнулся уже в положении лежа на широком неважно оструганном деревянном столе, по обеим сторонам которого стояли кузнецы и смотрели на меня словно на неважную металлическую болванку, из которой собирались попробовать выковать что-то путное. И, судя по их взглядам, оба сильно сомневались, что их затея удастся.

– Можно сделать протез из тантала, выдержанного в «ведьмином студне», – видимо, продолжая уже высказанную мысль, произнес Шаман. – Мясо с оторванной руки снимем, протез им обернем, может, и приживется.

– У этого плана где-то процентов тридцать вероятности успеха, – с сомнением в голосе сказал Медведь. – Этот сталкер, конечно, наполовину мутант, но вряд ли настолько, чтоб в его организме прижился такой протез. Но твоя безумная идея насчет «ведьмина студня» меня натолкнула на одну мысль. Что, если попробовать заразить Снайпера волосохвостом?

Шаман удивленно поднял брови, отчего на его лбу образовалось несколько мясистых складок.

– И эти люди что-то говорят насчет моей безумной идеи, – фыркнул он. – Интересно, кстати, как она связана с протезом на основе «ведьмина студня»?

– Безумием, и только, – пожал плечами Медведь. – Понимаю, что никто до нас этого не делал, но вот смотри: волосохвост, конечно, питается кровью носителя, но в то же время он паразит правильный: в отличие от глистов, например, или той же онкологии жрет хозяина изнутри ответственно. Заботится о нем, лечит, поддерживает оптимальное физиологическое состояние. Как люди скот выращивают, например, или урожай. Хочешь покушать – изволь холить и лелеять пищу для того, чтобы она была вкусной и полезной.

– То есть ты предлагаешь просто пришить ему руку как придется, а потом заразить волосохвостом, и пусть эта тварь сама соображает, как ту руку нормально прирастить и вылечить. Я тебя верно понял? – уточнил Шаман.

Медведь снова пожал плечами.

– Ну, мы с тобой не хирурги, на другое учились. Ну да, пришьем на глазок. А там, где мяса и костей не хватает, напихаем свинины – не случайно ж вчера поросенка зарезали, думаю, это провидение. Свиное мясо по составу похоже на человеческое, а там пусть волосохвост сам разбирается со строительным материалом.

Я слушал все это, и идея кузнецов мне совершенно не нравилась. Но, с другой стороны, перспектива остаться без руки мне не нравилась еще больше, потому я встревать не стал – альтернативы-то, в общем, не было.

– Ну, давай попробуем, – фыркнул Шаман. – Ща иголку с ниткой принесу, а ты в подпол сгоняй, вроде была у нас банка с волосохвостом. Если не сдох еще, конечно.

– Не должен, – отозвался Медведь. – Я ему в прошлом месяце двух тухлых крыс в ту банку засунул, так что он как раз должен проголодаться.

Я молчал, притворяясь, что сознание ко мне так и не вернулось – что отчасти было правдой, так как я плавал где-то на границе между явью и забытьем. Пусть эти кузнецы делают что хотят, может, я с их экспериментов поскорее сдохну.

Шаман вернулся быстро со здоровенной цыганской иглой, в которую была продета суровая нитка, полиэтиленовым пакетом с кровавой требухой и свежей костью – полагаю, свиной. А еще за широким поясом у него было заткнуто топорище без следов использования – похоже, новое, недавно вырезанное из деревяхи.

– Очнулся? – хмыкнул он, заметив, что я за ним наблюдаю. – Ща лечить тебя будем. Ты только не обессудь, обезболивающих у нас нету, как и медикаментов, – у нас с братом любая рана быстро зарастает. Порода такая наша, стало быть, кузнечная, н-да. Так что вместо обезболивающих я тебе топорище принес.

И потянул из-за пояса деревяху.

Я не понял, о чем это он. При чем тут обезболивающие – и топорище? Разве что по макушке им меня съездить, дабы я вырубился и не мешал доморощенному хирургу надо мной издеваться.

Но все оказалось прозаичнее.

– Ты его зубами сожми, – сказал Шаман, поднося к моему лицу сомнительный аналог общего наркоза. – Захочется заорать – вгрызайся сильнее. Я во время работы посторонние звуки ненавижу, могу какую-нибудь фигню сделать.

Фигня в таком важном деле, как моя рука, меня не устраивала, потому я послушно зажал зубами кусок дерева, пахнущий смолой.

И тут же понял, что сделал это не зря.

Шаман, особо не церемонясь, воткнул иголку в мое мясо и деловито принялся пришивать мою оторванную, изуродованную, уже слегка посиневшую руку к культе.

Выглядело это довольно жутко и ощущалось, словно кузнец орудовал не обычной иглой, а раскаленной докрасна. Что ж, он оказался прав – топорище помогло. Когда вонзаешь зубы в мягкую древесину, вместо того чтоб орать как ненормальный от запредельной боли, – оно легче. Боль в корнях зубов, принимающих на себя недетскую нагрузку, немного глушит ту, другую, и помогает не отъехать в спасительное забытье. Хотя, может, оно и лучше было бы – вырубиться и не чувствовать это все.

Я б, может, даже и извивался непроизвольно от таких адских ощущений, но мощные лапы Медведя придавили меня к столу. Плечи будто тиски сжали – ни дернуться, ни даже пошевелиться.

– Терпи, – сказал Медведь. – И не выключайся. Так надо.

– Кому надо? – прохрипел я, больно скребанув пересохшим языком по топорищу.

– Тебе надо, – терпеливо разъяснил кузнец. – Может, Мирозданию, которому ты зачем-то нужен. И еще волосохвосту. Он без боли работать не будет. То ли питается он ею, то ли еще что, но на бездыханные тела он вообще не реагирует. Капризная тварь.

Я попытался сфокусировать взгляд на банке, стоящей на том же столе.

Похоже, Медведь не врал. Тварь внутри прозрачного сосуда заметно возбудилась – копна ее тонких щупалец интенсивно шевелилась, словно растревоженный клубок змей. Очень паскудное с виду существо, от одного взгляда на него тошнотворный комок подкатывает к горлу. Оставалось надеяться, что кузнецы знают, что делают…

Между тем Шаман шитье закончил примерно на две трети, оставив кровавый «карман» между культей и изуродованной рукой. Завязав нитку узлом и перекусив зубами длинный конец, Шаман взял свежую свиную кость и принялся крошить ее пальцами над «карманом», словно сырую булку. Нереальная силища для человека, конечно, – хотя кто сказал, что братья обычные люди? Обычные на Распутье Миров не живут, выполняя то ли функции привратников возле входов в иные миры, то ли их хранителей.

Накрошив в «карман» костной муки, Шаман принялся пихать в него свиную требуху, легко разрывая на кусочки фрагменты кишок. А когда напихал, по его мнению, достаточно, то открыл банку, схватил шевелящийся пучок волос и прилепил его на место операции, в тот самый кровавый «карман».

Волосохвост, похоже, только этого и ждал.

Его «шевелюра» моментально облепила мою руку – и тут я понял, что такое настоящая боль!

Мне реально показалось, что от этой мучительной волны, мгновенно разлившейся от руки по всему телу, я сейчас сдохну. Потому что живое тело не способно терпеть такую пытку. Не рассчитано оно на такие страдания и просто обязано или окочуриться, или как минимум отключиться…

Но не тут-то было!

По ходу, волосохвост реально питался чужой болью. Глаза у меня заволокло алой пеленой, тело затряслось, словно меня подключили к высоковольтной линии. По всем законам физиологии я должен был либо сдохнуть от такой адской пытки, либо вырубиться – но ни того, ни другого не происходило. Я бился на этом чертовом столе, выбивая каблуками берцев из дубовых досок пулеметную очередь, из моего рта сочилась кровавая пена, пропитывая алым топорище, которое я грыз, будто обезумевший пес… Щепки от разлохмаченного дерева кололи мне губы, язык и десны, но разве можно было сравнить эту боль с той, что разрывала на куски мое тело изнутри…

Не знаю, как долго продолжалось это ужасное испытание, которое я точно никогда не забуду, но вдруг в один момент все закончилось. Словно меня от высоковольтной линии рубильником отключили.

Раз – и всё.

И лежу я мешком на столе, облепленный своими мокрыми шмотками, насквозь пропитанными потом и кровью.

И пошевелиться нет никакой возможности, потому что сил нет от слова «вообще».

И в черный от копоти потолок я смотрю не мигая лишь потому, что сил нет даже закрыть глаза…

– Неплохо сработал волосохвост, – донесся до меня голос Шамана. – Можно сказать, хорошо сработал. Отпусти этого сталкера, Медведь. Он теперь не дернется, даже если ему начать кувалдой ноги ломать. Волосохвост при первом знакомстве все выпивает из человека – силы, боль, болезни, мысли, эмоции, после чего внедряется в пустое тело, чтоб начать там новую жизнь.

Мои плечи отпустили живые тиски – удивительно, что Медведь, удерживая меня на столе с такой силой, не раскрошил мои кости в труху, как до этого Шаман превращал пальцами в пыль фрагмент свинячьего скелета.

– Что он выпивает все лишнее – правильно, – сказал Медведь. – Человеческий организм капризный, чуть что не по его, включается иммунный ответ. А когда нет сил даже «кыш!» сказать, то и нормально, что к тебе в тело влезло некое существо, от которого тому организму самая что ни на есть польза.

– Это если тому существу хозяин организма понравится, – уточнил Шаман. – В противном случае волосохвост сожрет не только болезни с дурными мыслями, но и мясо с костями. Видел я такую казнь в Третьем мире, откуда он родом. Сначала волосохвоста разозлят, а потом вживляют в преступника. И после той казни остается только кожа, пустая внутри. Ее потом соломой набивают и ставят заместо пугала, когтекрылов отгонять от мясных полей.

– Разумное решение, – согласился Медведь. – Чего добру пропадать?

После чего развязал веревку, стягивающую остаток моей конечности выше локтя, – и это тоже оказалось очень больно, когда стянутые ткани начали возвращаться в исходное состояние. Но мне уже было пофиг, так как с той болью, что я испытал только что, никакая другая сравниться не могла.

Медведь понял, что я не могу пошевелиться, оттянув мне вниз нижнюю челюсть, вытащил из моего рта топорище, после чего повернул мою голову.

– Смотри. На месте твоя рука. Только пока не рабочая. Сейчас внутри нее волосохвост работает, сращивает ткани и кости, преобразуя свиное мясо в твое.

Над локтем, в районе красного, взбухшего, уродливого шрама, и правда было видно, как под кожей кто-то активно возится, словно туда стадо гиперактивных червей вживили.

Я мысленно поморщился. Осознавать, что в тебе живет и чего-то там мутит настолько мерзкая тварь, было неприятно. Судя по рассказам кузнецов, волосохвост сейчас обустраивал дом, в котором собрался жить. Капитально его ремонтировал. Довольно мерзкое ощущение – осознавать, что некий паразит тебя чинит для того, чтобы потом использовать твое тело по своему усмотрению.

Я с трудом разлепил пересохшие губы и прошептал:

– А как его достать… из меня… потом…

Но, несмотря на мой еле слышный шепот, Шаман его услышал.

– Понятия не имею, – сказал он. – Тех, кто его в себе таскает, знаю. Это миллиардеры всякие, а также правители высших эшелонов многих стран. У кого есть деньги, может позволить себе такого паразита, который убивает на корню любую болезнь и продлевает жизнь человеческого тела практически до бесконечности. Конечно, все это не без побочных эффектов в виде порой совершенно нелогичных поступков от носителей волосохвостов. Но тут уж извините: или долгая жизнь без подагры и геморроя, или терпи, что тобой управляет волосато-хвостатая тварь. Причем так, что ты и не заметишь. Ну споткнулся на ровном месте, ну фигню какую-то сморозил. С кем не бывает? А это просто волосохвост от скуки развлекается. Ничего страшного, носителю он не вредит. А вот поприкалываться над ним может.

– Всю жизнь мечтал, чтоб надо мной стебалась тварина из другой вселенной, – проворчал я.

Своим нормальным голосом.

То есть только что языком еле шевелил, а сейчас ничего, пробубнил вполне сносно. И самочувствие стало получше, захотелось даже с этого чертова стола слезть, так как затылок, лопатки и задницу отлежал на нем изрядно.

– Лежи, – рыкнул на меня Шаман. – Это волосохвост тебе порцию дофамина с эндорфинами подбросил, чтоб ты своим кислым настроением состав своей крови не портил – он ее с повышенным сахаром не любит. Еще пару часов поваляйся, пока он тебе руку до конца починит.

– Да пусть поспит лучше, – предложил Медведь.

– Точно, – сказал Шаман. – Лечебный сон ему сейчас самое то что нужно. Только ж его хрен на столе удержишь, уже вон ерзает.

– Тогда, может, искусственный сон применить? – почесав затылок, с сомнением в голосе проговорил Медведь.

– Точно! – обрадовался Шаман. – Давно хотел этому сталкеру прописать искусственный сон!

Я был еще слишком слаб, чтобы сопротивляться, да и движение кузнеца оказалось для меня слишком быстрым и неожиданным. Пудовый кулак резко опустился мне на макушку, и мгновенно чернота весьма оригинального искусственного сна поглотила мое сознание.

* * *

– Как-то ты с дозой сна не рассчитал. Он уже второй день в отключке валяется, как бы не помер.

– Думаешь, его можно убить легким щелчком по наковальне? Да про похождения этого сталкера без малого полсотни книг написано, и в каждой его пытаются грохнуть. Но пока ни у кого, как видишь, не получилось. По мне, так к сожалению.

– Злой ты, Шаман.

– Я не злой, я справедливый. Этот Снайпер только и делает, что миры баламутит и все портит. И нам жизнь подпортил, кстати.

– Как-то я не заметил, чтоб у нас особенно качество жизни упало после того, как он закрыл портал в Чернобыльскую Зону. Объективно оттуда лезли довольно гнусные типы с дешевыми заказами, и, как по мне, без этого портала на Распутье Миров стало немного поспокойнее.

Голоса я пока что различал смутно. Они плавали на краю сознания, словно в густом тумане, и смысл произносимых слов я осознавал весьма условно. Но постепенно туман рассеивался, и сквозь него проре´залась полоска света, вероятно, просочившаяся между моими неплотно сжатыми веками.

– Смотри, он, кажись, в себя приходит, – заметил первый голос, принадлежащий, кажется, кузнецу по прозвищу Шаман, если я ничего не путаю. Голова у меня гудела, словно колокол, по которому заехали рельсой, отчего мое сознание пребывало в состоянии перманентного офигения, в котором перепутать можно все что угодно.

– Похоже на то, – заметил второй голос. – Сейчас придет в себя, и надо будет в него квасу впоить, да побольше. Домашний квас после болезни самое лучшее лекарство.

– Дельная мысль! – согласился первый.

Пока я пытался собрать в кучу себя и свои мысли, в зубы мне ткнулся край кружки с содержимым, приятно пахнущим какими-то травами. Пить хотелось зверски, я это содержимое отхлебнул… и чуть не сблевал прямо в кружку.

Вряд ли омерзительный напиток можно было назвать квасом. Жуткая кислятина, настоянная на полуразложившемся мертвеце, выловленном в болоте, – пожалуй, самое лучшее описание для этой бурды.

Я попытался отстраниться, но железная по ощущениям рука притиснула край кружки к моей пасти:

– Хлебай, мать твою за ногу! – прорычал у меня над ухом громоподобный голос. – Делать мне больше нечего, как с тобой нянчиться!

– Полегче, Шаман, – проговорил второй голос. – У него после заражения волосохвостом временно все органы чувств набекрень. Слышь, Снайпер, или как тебя там. Реально, пей через силу. Иначе волосохвост сочтет, что ты для него так себе кормовая база, и просто выжрет тебя изнутри.

Я осознал сказанное, и, пересилив отвращение, выпил то, что было в кружке, хотя был уверен, что после первых двух глотков меня вывернет наизнанку.

Но – обошлось. Желудок болезненно дернулся несколько раз, но потом, видимо, понял, что вкусовые рецепторы немного брешут, и то, что в него пролилось сверху, можно смело усваивать. И усвоил, в результате чего ко мне почти мгновенно вернулось зрение и даже сил хватило привстать на локте, чтобы оглядеться.

– О, я ж говорил! – искренне обрадовался Медведь. – Надо еще кружку опрокинуть – и будет нормально. Квас, настоянный на травах Одиннадцатого мира, творит чудеса!

– Не надо пока, – поморщился я, все еще ощущая во рту вкус болотной мертвечины. – Я вроде в порядке.

– Это точно, – согласился Шаман, отпустив, наконец, мой затылок. – Рука как новенькая, только рожа бледная, как у зомби. Но это поправимо. Нам тут половину хвоста виверны принесли. Сейчас разделаем, шашлыка налупишься, квасом запьешь, морда будет красная, как из плавильной печки.

Шаман если меня не ненавидел, то недолюбливал – это точно. Другому я б за все эти «морда-рожа» носком берца в подбородок точно зарядил, благо расстояние позволяло. Не уверен, что в моем полуразобранном состоянии получилось бы эффективно – такую башню сковырнуть запросто не получится, – но я б хотя бы попытался.

Но не в этом случае.

Перед кузнецами я чувствовал неслабую вину, плюс вспомнилось – я ж сам к ним приперся просить о помощи. Так что свой гордый и необузданный нрав мне пришлось засунуть куда подальше и просто промолчать. Хотя потом я вспомнил, что виверна – это что-то типа мифического дракона, потому уточнил:

– Чей хвост?

– Мутант такой, из соседней вселенной, – пояснил Медведь. – Съедобный, проверено. И мясо у него лечебное.

– Если местные жители не брешут, конечно, – уточнил Шаман. – Но когда нормально приготовишь, вкусная вивернятина получается.

– А готовим мы нормально, – заверил Медведь.

…Готовили кузнецы, на мой взгляд, ужасно. Пока я приходил в себя и ощупывал руку, которую теперь опоясывал толстый красный шрам, Шаман с Медведем вытащили из кузницы деревянную плаху, мангал, набор ножей в кожаном футляре, развели огонь и принялись разделывать толстый хвост, покрытый чешуей с металлическим отливом.

Надо отдать им должное, разделали красиво, отточенными движениями буквально за несколько минут сняв с хвоста бронированную шкуру и порезав мясо на ровные куски, после чего просто насадили эти куски на шампуры и разложили на мангале. Фиг знает, кто так готовит, может, дикари какие-нибудь в Центральной Африке. Без соли, без специй, не замочив мясо… Хотя жрать захочешь, и так сожрешь. Вон Шахх подошел. Глаза горят, язык вновь отрощенные щупальца облизывает в предвкушении. Я думал, что ктулху свежую кровь обожают, но, судя по виду Шахха, он по пресному шашлыку прям тащится, как еж по стекловате…

В общем, пока я в себя приходил и со стола слезал – а дело это оказалось для меня непростое, все тело затекло, будто я пару суток неподвижно пролежал в тесном гробу, – шашлык приготовился. Судя по виду, наполовину, так, по краям обгорел маленько, а по сути – полусырое мясо.

Но ни кузнецов, ни их щупластого охранника это ничуть не смутило. Похватали шампуры и давай трескать вивернятину, только за ушами писк стоял. Шахх аж подвывал от восторга, зачищая пастью шампур и ловя щупальцами капли мясного сока, норовящие упасть на траву.

И тут кузнецы меня заметили. И даже по этому случаю оторвались от пожирания сомнительного деликатеса.

– О, наш сталкер наконец принял вертикальное положение, – ощерился Шаман. И протянул мне шампур: – На, похавай. Гадость жуткая на вкус для вашей породы, но больше ничего нету. Живем тем, что с разных миров за нашу работу принесут – а носят, сам видишь, всякое.

Есть хотелось, и очень. Видимо, и организм, переживший неслабый стресс, требовал подпитки, и паразит, в нем поселившийся, тоже. Выбора не было, но и я к еде непривередлив. И просроченную тушенку в Зоне ел, и хреновую заплесневевшую колбасу. Снимешь ножом сверху слабо шевелящуюся зелень – и нормально, с полусырым серым батоном вполне годный обед. Так что непрожаренное мясо неестественного розово-оранжевого цвета вполне можно попробовать.

Ну, я и попробовал…

И понял, что ничего вкуснее в жизни не ел!

Мой измученный приключениями организм встрепенулся – и буквально через несколько секунд я понял, что держу в руке пустой шампур, а по моему пищеводу вниз эдаким паровозиком спускается практически нежеваный шашлык. Ощущение было слегка болезненным, но приятным, будто у моего пищевода вдруг резко выросли вкусовые рецепторы, категорически одобряющие столь варварское поедание мяса внеземного происхождения.

Кузнецы переглянулись, синхронно пожали плечами.

– Ничего удивительного, – не переставая чавкать, произнес Шахх. – Я его знаю. Он же только с виду хомо, а на деле мутант. Причем с волосохвостом в тушке, а это как бы серьезный диагноз.

– Ну, тогда приятного аппетита, – сказал Медведь, протягивая мне второй шампур. – Восстанавливайся. Хвост большой, хватит на всех, даже на твоего волосохвоста.

* * *

У кузнецов я прожил, по моим ощущениям, около трех дней – в мире с таким количеством небесных тел, висящих над головой, не просто понять, сколько прошло земных часов. Медведь и раньше относился ко мне более-менее нормально. Шаман же с Шаххом еще некоторое время демонстрировали показное недружелюбие, но им это быстро надоело. Особенно после того, как я взялся помогать в кузнице – восстановленная рука пока еще работала так себе, и ее надо было разрабатывать. Лучше – грубой работой, типа бросания угля лопатой и ворочанья тяжелой тачки, на которой тот уголь надо было возить к огромной печи.

Заказов у кузнецов было много. Постоянно из разных порталов вылезали существа невообразимого вида, таща с собой столь же невообразимые предметы. Какие-то на починку, какие-то на переплавку, с каких-то копию снять – ну и так далее.

Интересно, что кузнецы запросто беседовали с теми существами на их разных и совершенно невероятных языках. Особенно запомнился один, когда тощая кривая кочерга с одним глазом наверху что-то втирала кузнецам свистом закипающего советского чайника, а те ей отвечали в тон оглушительными соловьино-разбойничьими переливами.

У некоторых из этих существ кузнецы явно что-то расспрашивали, порой указывая на меня. Продать, что ли, в рабство собирались? С тачкой и лопатой я управлялся все лучше и лучше, рука восстанавливалась на глазах, так что жилистый сталкер, привыкший ишачить за двоих, мог быть хорошим товаром.

Но все оказалось совсем по-другому.

На третий условный день Медведь подошел ко мне и сказал:

– Мы тут поспрашивали у клиентов насчет твоего ножа. Ситуация следующая. Мы еще когда его восстанавливали, он нам странным показался, а на деле он не только странный, но и уникальный. Ты, наверно, слышал, что в Чернобыльской Зоне нашли только один артефакт «Бритва» подходящей величины, чтобы из него можно было отковать нож?

Я кивнул.

– Так вот, – продолжил Медведь. – Этот артефакт образуется в момент ядерного взрыва в самом его эпицентре. Могут при этом еще несколько мелких получиться, но они для производства ножа бесполезны – две мелкие «Бритвы» сковать в одну не получится, такое уж свойство у этого артефакта. Думаю, теперь ты понимаешь, как в Чернобыльской Зоне появилась твоя «Бритва».

Я кивнул. Что ж тут не понять, сам догадывался о чем-то таком.

– Соответственно, чтобы с нуля сделать новую «Бритву», нужен одноименный артефакт соответствующего размера. Причем надо учитывать, что все «Бритвы» на строгом учете. Если ты помнишь историю, в мире всего было произведено больше двух тысяч ядерных взрывов, большинство которых позиционировались как испытательные. Откровенно говоря, испытывать там было особо нечего, взрыв и взрыв, технически один идентичен другому.

– Ясно, – сказал я. – Все ради «Бритв».

– Верно, – кивнул Медведь. – Ядерные державы штамповали артефакты, за которые в других неядерных государствах, а также в иных вселенных Розы Миров платили просто фантастические деньги.

Я немного знал историю и потому сказал:

– Теперь понятно, почему после Второй мировой войны в США начался такой бурный экономический рост.

– В том числе, – кивнул Медведь. – И не только в США.

– Только непонятно, почему тогда в конце прошлого века запретили испытания ядерного оружия.

– А перестали «Бритвы» получаться на планете Земля в результате ядерных взрывов, потому и отказались от них, – пожал плечами Медведь. – Зачем такие затратные и токсичные эксперименты, если нет от них никакого толку?

– И почему перестали получаться? – поинтересовался я.

Медведь пожал плечами.

– Как в восемьдесят шестом в Чернобыле реактор рванул, так и перестали. Тогда последняя «Бритва» появилась, твоя, – и как отрезало. Ядерные державы еще лет десять потом пытались и так, и эдак взрывать атомные заряды, но все без толку. В результате плюнули и решили, что нечего больше пытаться, только зря планету загрязняем.

– Ясно, – сказал я. – То есть все известные «Бритвы» распроданы и новую бесхозную найти нереально.

– Не совсем, – покачал головой Медведь. – В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году произошла первая в СССР техногенная ядерная катастрофа, которую в то время очень старательно замалчивали и засекречивали. В закрытом уральском городе на химическом комбинате взорвалась емкость для хранения высокоактивных радиоактивных отходов. Рвануло мощно. Если Чернобыльскую аварию и катастрофу на «Фукусиме-1» относят к седьмому уровню международной шкалы ядерных событий, то этой аварии был присвоен шестой уровень. И сейчас она по своей мощи находится на третьем месте после Чернобыля и «Фукусимы». Такой вот исторический факт.

– Сильно, – искренне удивился я. – Не знал.

– Не удивительно, – кивнул Медведь. – Об этой аварии и сейчас предпочитают не говорить. Как и о Заповеднике.

– Что за Заповедник?

– Что такое выброс, ты, наверно, в курсе?

Я усмехнулся.

– Это хорошо, объяснять не придется, – кивнул Медведь. – Тогда выброс тоже был, и хотя накрыл территорию меньшую, чем чернобыльский, но, тем не менее, тоже приличную. Сейчас Заповедник окружает кордон посерьезнее, чем вокруг Чернобыльской Зоны, но все равно пролезть туда пытаются многие.

– Артефакты?

– Не без того, – подтвердил мою догадку Медведь. – Но другие, не такие, как в Чернобыльской Зоне… Но это не главное. Главное, что просто уже более полувека никто не может найти «Бритву», которая обязательно должна была образоваться в результате того взрыва. А искали, сам понимаешь, очень хорошо. И спецслужбы, и сталкеры. Возможно, она все еще там. Либо в Заповеднике, либо в городе Озерном, что недалеко от Заповедника, либо на химкомбинате «Прожектор», где произошла авария и который в том городе находится.

– То есть город цел?

– Ну да, что ему сделается? – пожал плечами Медведь.

– И люди в нем живут?

– Конечно.

– Интересно, – хмыкнул я. – В Чернобыле одни мутанты проживают. А в Озерном – обычные люди?

– Не знаю, обычные или нет, – сказал Медведь. – Сам туда иди и разбирайся. Город закрытый, все, что я знал, – рассказал.

– Иди – это как? – поинтересовался я.

– Да вот, – кузнец кивнул на ряд порталов, окружавших кузницу. – Как где-то что-то серьезное шибанет, у нас тут дыра в тот район открывается. В Озерный как раз в пятьдесят седьмом и открылся вход. И до сих пор не закрылся.

Я не стал уточнять, почему он мог закрыться, – и так замучил кузнеца вопросами.

– Ладно, – сказал я. – Пойду схожу в ваш Озерный. Может, повезет мне «Бритву» найти.

И направился к порталу.

– Погоди, – окликнул меня Медведь. – Прям так собрался идти, что ли?

– Почему нет? – обернулся я.

– Ты себя видел?

Я посмотрелся в сверкающую поверхность портала, словно в зеркало. Ничего так, норм вроде. Черный бронекостюм киба, к которому я обратно пришил оторванный рукав, защитный шлем с опускающимся забралом из многослойного пуленепробиваемого стекла, автомат FN F2000, к которому у меня оставалась еще пара полных магазинов и даже одна граната для подствольника. На первое время сойдет для похода в место незнакомое и наверняка опасное.

– Себя увидел, нормально все вроде, – сказал я.

– Ты в курсе, что такое закрытый город?

Я пожал плечами.

– Думаю, это город, куда так просто не попасть.

– Вот! – Медведь поднял вверх указательный палец. – Почти уверен, что тебя в таком виде пристрелят еще на подходе к Озерному, не говоря уж про кордон, если соберешься пролезть в Заповедник.

– И что делать?

Кузнец почесал макушку. Потом позвал брата, который был занят чем-то в кузнице, и они довольно долго совещались, при этом Шаман был настроен явно неодобрительно, махал руками и порыкивал, на что Медведь реагировал спокойно, но напористо. До меня донесся обрывок их разговора:

– Да все равно ничего не выйдет, – рычал Шаман.

– Мы этого никогда не узнаем, если не попробовать, – спокойно парировал его брат.

И дальше все в таком духе.

Наконец Шаман махнул рукой, видимо, со всем согласившись.

– Ты хотя бы ему «нп» дай, что ли. Чтоб сразу отмучился, если что, – сказал он напоследок и направился обратно в кузницу. Медведь же с довольной ухмылкой подошел ко мне.

– Что такое «нп»? – поинтересовался я.

– Концентрированная смерть, – ответил Медведь. – Не сказать что безболезненная, но зато стопроцентно надежная. Но не думаю, что она тебе понадобится, – считай, что я верю в твои возможности в отличие от брата. Ты, наверно, про Шамана плохо думаешь. Так это зря. Он парень суровый, но отходчивый и в душе добрый – если его не злить.

– Понимаю, я такой же, – кивнул я.

– Короче, нам повезло и сейчас та фаза, когда портал реагирует на мысленные посылы, – сказал Медведь. – Потому тебе нужно очень сильно думать о том, чтобы попасть именно в конец сентября пятьдесят седьмого года, к началу аварии – так больше шансов найти «Бритву», пока ее никуда не утащили. К тому же мы тебе дадим кое-что, что поможет пройти в закрытый город. Но и ты нам принесешь кое-что из того времени. Правда, для этого придется очень сильно постараться.

– Я очень сильно постараюсь, – заверил я.

* * *

В принципе, попасть в Озерное к началу аварии и правда было предпочтительнее, чем если б меня перекинуло в современное Озерное: неважная идея – искать артефакт после того, как прошло столько лет. А так, может, по горячим следам и правда найду «Бритву».

Я шагнул в портал, усиленно представляя висящий перед носом листок старого календаря с надписью «сентябрь 1957», содрогнулся от пронизывающего холода – и вышел в холод, пахнущий грозовым электричеством.

Я стоял посредине трансформаторной подстанции или чего-то сильно похожего на нее. Это было небольшое помещение с серо-белыми растрескавшимися стенами, от которых местами отвалилась штукатурка, обнажив кирпичную кладку. Вдоль этих стен были расположены серые закрытые шкафы с непонятными буквенно-цифровыми обозначениями, набитыми через трафарет, и вполне понятными табличками с надписями «Выключатель нагрузки» «Ввод», «Резервный ввод» и так далее.

Гудение трансформаторов за стеной свидетельствовало о том, что я не ошибся: портал открылся там, где ему было комфортнее тырить дармовую энергию и при этом не особенно бросаться в глаза местным жителям – наверняка на дверях станции висят красноречивые таблички с черепами, костями и надписями «Не влезай, убьет!». Фиг знает, конечно, как к порталу относятся местные электрики, которые обслуживают станцию, хотя вполне может быть, что портал активизируется только тогда, когда к нему подходит тот, кто знает о нем. И правда, зачем тратить драгоценную энергию, когда можно этого не делать? Это в Чернобыльской Зоне аномальная энергия, считай, дармовая, все ей насквозь пропитано, потому и порталы видны всем и каждому. А тут им приходится жаться к таким вот источникам энергии, то есть не до жиру.

Мои предположения подтвердились. Когда я подошел к деревянным дверям подстанции и обернулся, портала уже не было. Схлопнулся за ненадобностью или стал невидимым. Что ж, остается надеяться, что он расхлопнется, когда мне нужно будет вернуться обратно.

Двустворчатая дверь была закрыта на замок с той стороны, но гвозди, которыми крепились петли замка, проржавели насквозь, потому, чтоб выбраться из подстанции, мне оказалось достаточно хорошего пинка.

Гвозди со скрипучим взвизгом вылетели из гнезд, створки двери распахнулись – и тут же струя пронизывающего осеннего ветра ударила мне в лицо.

Подстанция стояла на обочине улицы, по обеим сторонам которой тянулись однотипные трехэтажные дома довольно тяжеловесной архитектуры, построенные без излишеств, но видно, что надежно.

И недавно.

Желтая и светло-зеленая краска на стенах еще нигде не облупилась, и никто не успел их испоганить дурацкими надписями и потеками мочи, которую случайный прохожий не смог или в силу мерзости характера не захотел донести до домашнего унитаза.

Вдоль улицы стояли фонари, меж которыми были натянуты плакаты с преимущественно алым фоном и надписями, от которых у меня ностальгически зачесались изнутри глазные яблоки: «Даешь пятилетку в три года!», «Дело Ленина живет и побеждает!», «Ударным трудом отметим наступающее 40-летие Великой Октябрьской революции!» – и так далее. Видно, что город усиленно готовился к большому празднику, вероятно, к этой самой годовщине революции.

Но что-то пошло не так.

И что именно не так, было понятно. Ибо там, в конце улицы, над крышами домов в вечернее небо взметнулся столб высотой около километра, судя по всему, состоящий из дыма и пыли, который покачивался, словно смерч, и мерцал оранжево-красным светом. От этого столба по тучам, которыми заволокло небо, мерцали сполохи, напоминающие северное сияние.

А еще был ветер, дующий мне в лицо, который я прекрасно видел. Видел, как он, местами заворачиваясь в небольшие вихри, гоняет по улице осеннюю листву, как ерошит шерсть свернувшейся калачиком собаки, то ли уснувшей на канализационном люке, то ли сдохшей на нем. И видел я его потому, что весь он был пронизан мельчайшими пылинками, сверкающими тем же оранжево-красным светом, что и пылевой столб в конце улицы.

Оставалось надеяться лишь на то, что у меня сохранился иммунитет к радиации. Потому что когда пыль сверкает – это очень и очень плохо.

А еще плохо, когда к тебе направляется отряд вооруженных людей в советской военной форме, на головах которых надеты фуражки с кантами и околышами василькового цвета. Если я ничего не путаю, фуражки такого цвета в пятидесятые годы прошлого века носили сотрудники Комитета государственной безопасности СССР.

К счастью, отряд обратил на меня внимание не сразу – подстанцию частично закрывал собой припаркованный возле тротуара крытый фургон с надписью «Хлеб», потому я успел закрыть деревянные двери, всунуть ржавые гвозди сорванных петель замка обратно в прогнившие черные отверстия и хлопнуть себя по плечу, на что существо, к этому плечу прицепившееся, отреагировало возмущенным писком.

Но сработало как надо.

Дело в том, что перед моим переходом в Озерное Шаман с недовольным видом передал мне тварь, очень похожую на клопа размером с ладонь. Тварь шевелила шестью ногами, топорщила усы и негромко, но агрессивно пощелкивала тонкими и длинными челюстями.

– Это что? – подозрительно спросил я.

– Пси-клоп, – пояснил Шаман. – Из Одиннадцатого мира. Сытый. Щелкнешь ему по усам, он разозлится и вцепится в тебя. И будет кровь пить. Пока злится и пьет – воняет. Вонь по воздуху разносится мгновенно, и поскольку во время кормежки вы с клопом одно целое, можешь представлять себя кем угодно, хоть саблезубым драконом. Кем представишь, тем тебя окружающие и увидят.

– Полезное насекомое, – осторожно сказал я.

– Ага, – согласился Шаман. – Только жрет он как не в себя, потому не забывай его отключать. Щелкнешь по усам снова, он от болевого шока жрать перестанет. Только сильно не щелкай. Если переборщить, то он или сдохнет, или обидится, влезет в тебя и начнет выжирать изнутри.

Пока я думал о том, как мне соразмерить силу выключения клопа, Шаман прилепил мне его на плечо, в которое тварь тут же вцепилась намертво, вонзив в ткань бронекостюма все свои тонкие лапки, на конце которых я успел рассмотреть прямые коготки, похожие на миниатюрные кинжалы.

После того как я хлопнул по клопу, мне в плечо немедленно вонзились челюсти – похоже, бронеткань вообще не была препятствием для твари из иномирья. Но это было лучше, чем наловить в брюхо очередей из четырех ППШ, которые держали в руках кагэбэшники с погонами сержантов на плечах.

Командовал сержантами капитан КГБ с непроницаемо-синими глазами под цвет околыша его фуражки, в руке которого уверенно лежал пистолет Стечкина. Видно было, что бойцы невидимого фронта настроены решительно – похоже, обстановка располагала.

– Гражданин, стойте, – властно окрикнул меня капитан. – Держите руки, чтобы я их видел, и приготовьте документы.

Приказ был, конечно, довольно противоречивым – не совсем понятно, как можно держать руки на виду, одновременно доставая документы, которые у людей лежат обычно в карманах. Но мне не раз приходилось иметь дело с представителями закона. Тут главное не делать резких движений и в целом не выпендриваться, тогда с высокой вероятностью можно обойтись без жесткого задержания и вообще легко отделаться.

Потому я неспешно перевел автомат в положение за спину и так же неторопливо, двигаясь как сомнамбула, достал из нагрудного кармана большую двойную спиртовую салфетку в стерильной вакуумной упаковке, которую и протянул приближающемуся капитану. При этом я усиленно представлял, что на мне надеты серое непримечательное осеннее пальто, шляпа того же цвета, универсальные всегда и везде черные ботинки, в руке – кожаный портфель средней потертости, на носу – очки с солидным увеличением. Очки на лице у представителей власти во всем мире ассоциируются с относительной беспомощностью того, к кому они решили проявить внимание, – этому их учат на их же курсах, но, несмотря на полученные знания, данный прием срабатывает почти всегда.

Пока четверо бойцов держали меня на прицеле, капитан, сосредоточенно наморщив лоб, изучал мои спиртовые салфетки, бормоча себя под нос:

– Значит, Николаев Иван Иванович. Старший научный сотрудник Московского института атомной энергетики.

Я понятия не имел, был ли в Москве в те времена такой институт, но ничего лучшего мне в голову не пришло, потому я максимально сосредоточился на детальном воспроизведении в «документе» своего очкастого фото и солидных, на мой взгляд, печатей с гербом Советского Союза. Ясное дело, что я понятия не имел, как выглядит настоящий документ. Но понятие имел капитан, потому я напряженно думал о том, чтобы он увидел то, что ожидал увидеть, – в этом плане, как сказал Медведь, пси-клоп умел грузить чужие мозги просто идеально.

– С какой целью прибыли в Озерное?

– С целью изучения влияния последствий радиоактивного распада на окружающую среду.

В экстремальных ситуациях у меня обычно проявляется дар целевого красноречия – потому, попав в неприятный переплет, мести всякую правдоподобную пургу я могу не хуже легендарного великого комбинатора. – Кстати, товарищи, как ученый, в связи с возможной неблагоприятной экологической обстановкой настоятельно рекомендую вам надеть респираторы или хотя бы марлевые повязки.

Объективно вряд ли при наличии обилия сверкающей пыли на улице такие повязки помогли бы кагэбэшникам, наверняка уже наловившим неслабые дозы радиации, но, может, хоть не летальные дозы получат…

– А с чего вы взяли, что у нас тут неблагоприятная экологическая обстановка? – поднял на меня капитан непроницаемо-синие глаза под цвет околыша его фуражки. И уставился мне «в очки» профессиональным немигающим взглядом. Ну вот. Дашь людям полезный совет – и сразу становишься подозрительным. Как говорится, не делай добра, целее будешь.

– Я сказал «возможная неблагоприятная обстановка», – как можно тактичнее произнес я. И, кивнув на оранжево-красный столб, зависший над крышами, не удержался от продолжения: – Как я понимаю, это у вас северное сияние, не так ли?

– Совершенно верно, – кивнул капитан. – Бывает в наших широтах. Как-то вы больно быстро прибыли из Москвы.

– Как направили, так и прибыл, – сказал я, понимая, что капитану не хватает буквально одной мелочи, чтоб из обычного ученого эпохи развитого социализма я превратился в империалистического шпиона.

– Командировочное удостоверение покажите, пожалуйста.

Я со вздохом протянул капитану вторую салфетку. Он уже было взял ее, и, не отрывая взгляда от моих очков, произнес скороговоркой:

– Быстро – ваш любимый иностранный певец?

– Поль Робсон, – скорее от неожиданности выпалил я, через секунду осознав, что лучше было бы вообще сказать, что слушаю только советских. Просто где-то слышал, что в послевоенном СССР по радио из иностранцев только его, считай, и крутили, остальные были под запретом. Видимо, попал в точку, так как вместо приказа лечь на землю и сложить руки на затылке, в таком же пулеметном темпе последовал второй вопрос:

– Ваша любимая иностранная песня? Быстро!

– «Мы – черный отряд Гайера», – выпалил я.

Несмотря на то что клоп вонял экстремально, я понимал, насколько близок к провалу, так как крови он у меня высосал порядочно – уже красное клоповое брюхо свисало чуть не до моей подмышки – и от той кровопотери я слегка «поплыл». Потому брякнул первое, что на ум пришло. И вряд ли эта песня была из репертуара Поля Робсона…

– Гайера? – наморщил лоб капитан. – Не знаю такой песни. Это немец, что ли?

«Трындец, – пронеслось в моей голове. – После войны всего двенадцать лет прошло, и немцев тут пока что, мягко говоря, не любят».

Но выручил сержант, крепкий парень лет тридцати, с едва заметным шрамом на щеке от пули, пролетевшей по касательной.

– Это народная немецкая песня, товарищ капитан, – проговорил он. – Пролетарская, можно сказать, идейная по содержанию. Один из официальных маршей Национальной Народной Армии Германской Демократической Республики – был, по крайней мере. Похоже, правду говорит москвич. Из интеллигентов. Иностранец соврал бы что-нибудь, мол, только наших знает.

– Ну ладно, Федорчук, похоже, что ты прав, – сказал капитан, нехотя возвращая мне салфетки. – Куда направляетесь, товарищ ученый?

Я показал глазами на конец улицы, слабо подсвеченный взметнувшимся в небеса ярким торнадо.

– Понятно, на «Прожектор», – кивнул капитан. – Вас проводить?

– Благодарю, дорогу найду, – отозвался я. И пошел, чувствуя спиной взгляды кагэбэшников. Интересно, долго они будут мне в затылок пялиться? Еще немного, и проклятая пси-тварь высосет из меня все соки…

К счастью, у патруля было свое задание, и секунд через десять, завернув за угол дома, я смог с чистой совестью щелкнуть по усам обожравшегося клопа, который явно вознамерился высосать из меня всю кровь…

Клоп недовольно хрюкнул, но челюсти из моего плеча вытащил. И на том спасибо.

По-хорошему, невредно было бы переодеться, чтоб каждый раз не привлекать клопа к запудриванию чужих мозгов при виде первого встречного – так никакой крови не напасешься.

Потому я совершил преступление.

За домом был обычный советский двор: детская площадка с травмоопасными конструкциями, сваренными из стальных труб, лавочками, изрезанными перочинными ножами, гипсовым бюстом Ленина посреди клумбы с хилыми цветами и несколькими березками, на которых были натянуты веревки для сушки белья.

Думаю, в этом закрытом городе однозначно никто ничего не воровал. Все друг друга знали, краденую вещь моментально бы вычислили, да и обилие правоохранительных органов на квадратный километр территории наверняка зашкаливало. Потому на веревках совершенно свободно висели две гимнастерки, офицерские галифе, три гражданские рубашки и серое пальто на вешалке, которое я нагло стащил. Правда, для очистки совести оставил под местом хищения палку колбасы и пакет с домашними котлетами, которыми меня в дорогу снабдили кузнецы. Не уверен, что в закрытом городе было плохо с продуктами, но больше у меня ничего не было.

Пальто оказалось больше на два размера, но это мне было на руку – я запаковался в него как в мешок, надев его прямо на бронекостюм. Сегментированный шлем после нажатия специальной кнопки сложился сзади, защищая теперь лишь затылок. Я же поднял высокий воротник пальто, который, надеюсь, прикрыл край того шлема, торчащий на уровне ушей. Так себе маскировка, конечно, но дело было к вечеру, потому оставалась надежда, что местные будут пялиться на «северное сияние», взметнувшееся над городом, а не рассматривать случайных прохожих.

Автомат, на мой взгляд, тоже удалось удачно разместить под пальто, хотя, думаю, при дневном свете мою кривую маскировку все равно бы вычислили бдительные советские граждане и доложили куда следует. Оставалась лишь надежда на быстро сгущающиеся сумерки и отвлекающее внимание яркое «торнадо», зависшее над городом.

В сторону его я и направился.

И не только я.

Люди выходили из домов посмотреть на невиданное зрелище – видимо, появилось оно недавно, из чего я сделал вывод, что взрыв произошел несколько часов назад: для того, чтобы сформировался такой визуальный эффект, нужно некоторое время.

В конце улицы собралась толпа – похоже, дальше людей не пускали. Над толпой был виден третий этаж здания и подсвеченная разноцветным смерчем стоячая надпись на крыше, выполненная выкрашенными красной краской металлическими буквами:

ПРОЖЕКТОР

ХИМИЧЕСКИЙ КОМБИНАТ

Люди волновались, из толпы то там, то тут раздавались голоса:

– Почему не пускают?

– Безобразие!

– Мы работники комбината, мы там все знаем, наша помощь просто необходима!

– Хоть скажите, что случилось?

Сквозь редкие просветы между толпящимися людьми я разглядел цепь кагэбэшников в знакомых фуражках, с автоматами в руках, которые были направлены не на толпу, но держались на изготовку. Взволнованных людей пытался успокоить майор с плечами потомственного молотобойца.

– Спокойствие, товарищи! – вещал он басом густым, словно главный церковный колокол. – Ситуация под контролем. На месте работают специалисты, ситуация штатная, прошу разойтись по домам.

– Ага, штатная! – раздался из толпы въедливый голос. – Столб над комбинатом тоже штатный? Ты, майор, мне не заливай. Я всю войну прошел, после Победы уже двенадцать лет в оборонке. Такое свечение в небе я под Семипалатинском видал в сорок девятом, а в пятьдесят четвертом на Тоцком полигоне, и знаю, что это такое…

Майор быстро дернул головой, и в сторону обладателя неприятного голоса резко выдвинулись двое кагэбэшников – я это хорошо рассмотрел, так как толпа при этом слегка расступилась. Похоже, ветеран оборонки прилюдно ляпнул лишнее, и теперь его ждало очень неопределенное будущее.

– И чего Ваську ловят? – проговорил рядом со мной длинный тощий мужик в наспех надетой рабочей робе. – И так уже все знают, что контейнер с отходами рванул.

– Контейнер рванул? – уточнил я. – Что ж там за отходы такие были?

– Токсичные, судя по тому, как небо светится, – отозвался мужик. – А рвануло знатно. В контейнере тех отходов несколько тонн было, и шарахнуло так, что бетонную плиту перекрытия метров на тридцать в сторону откинуло.

«Интересно, – подумал я. – Ядерные отходы сами по себе не взрываются. Может, помог кто?»

Толпа заволновалась, расступилась.

– Идут! Смотри, идут! – раздались голоса.

Цепь кагэбэшников тоже расступилась, пропуская семерых рабочих в грязных спецовках, несущих в руках инструменты. На головах ликвидаторов последствий аварии были каски, на лицах – респираторы. Возможно, эти люди знали о радиации больше, чем остальные. Или же знали больше те, кто их послал выяснять причины и устранять последствия происшествия и потому дал приказ защитить органы дыхания от смертельно опасной радиоактивной пыли.

– Ну, что там? Как там? – взволнованно спрашивали у них люди из толпы, и я отметил про себя, что им действительно не все равно – они искренне переживали за судьбу предприятия, на котором работали.

Но рабочие не торопились делиться сведениями, которые наверняка составляли строжайшую государственную тайну. Лишь один из них, с татуировкой на кисти, бросил через плечо:

– Нормально все.

И дальше пошел вместе со всеми к крытому грузовику, выехавшему из темноты…

А меня будто током дернуло! Блин, где я мог видеть этот взгляд?

Но память, которая ранее меня никогда не подводила, вдруг словно подернулась дымкой, появившейся из ниоткуда. Я был уверен, что узнал этого человека, но обстоятельства нашей предыдущей встречи с ним были словно в тумане.

Как и имя этого рабочего, которое я, несомненно, знал, но никак не мог вспомнить.

Тогда я просто закрыл глаза и попытался вновь представить этого человека. Ничего примечательного, рабочий и рабочий, измазанный копотью и грязью. Почему ж тогда я остановил взгляд именно на нем, выделив его из группы специалистов по устранению последствий аварии?

И тут мой мысленный взгляд зацепился за единственный кадр «кинохроники», которую я прокручивал в своей голове.

Татуировка!

Она была нанесена на кисть рабочего, и, в общем, не представляла собой ничего примечательного. Якорь, а над ним надпись полукругом «ОДЕССА». Ну служил человек в Черноморском флоте или работал в порту. Моряк без татуировки – все равно что автомат без штык-ножа: оружие, конечно, но все равно некомплект.

Правда, якорь, набитый на кисти рабочего, был необычной формы, четырехлапый. Но такой, если мне память не изменяет, находится на гербе Одессы, которому, по-моему, лет двести, не меньше, так что вроде бы на первый взгляд с татуировкой все было нормально. Только вот кисть рабочего пересекал косой шрам, в результате чего четыре лапы якоря получились будто изломанными, похожими на две молнии…

И тут у меня в голове, несмотря на плавающий в ней туман, сошлись пазлы. Ибо после своих приключений во время Второй мировой войны[2] я на досуге особенно стал интересоваться историей того времени, хотя и так знал о ней немало. И в моем мозгу плотно засело, что Одесса – это не только название города-порта, но и аббревиатура латинскими буквами ODESSA, расшифровывающаяся как Organisation der ehemaligen SS-Angehörigen, что в переводе с немецкого означает «Организация бывших членов СС». А что две молнии-руны «зиг» означают эмблему Schutzstaffel, «отрядов охраны», известных во всем мире как «эсэсовцы», я знал и до этого. Стало быть, вряд ли случайно якорь на руке рабочего в результате шрама – или целенаправленного шрамирования – превратился в две молнии…

Что же касается ODESSA, я помнил, что эта международная организация была создана после окончания Второй мировой войны бывшими эсэсовцами в целях взаимопомощи. Группа налаживала связи между бывшими сослуживцами, а также организовывала им защиту от мировых спецслужб, охотившихся за фашистами, которые пытались скрыться от справедливого возмездия. Такой вот исторический факт, м-да.

Ходили слухи, что организация обладает так никогда и не найденными несметными сокровищами РСХА, Главного управления имперской безопасности, которое во времена правления Гитлера входило в состав СС и являлось руководящим органом политической разведки и полиции безопасности нацистской Германии. С такими деньгами, награбленными со всей Европы, членам ODESSA зачастую удавалось уйти от преследования, после чего, изменив внешность, не только покупать себе другую жизнь, но и даже внедряться в руководящие органы других стран. Понятно, что охота за высокими постами стала одной из основных целей выживших фашистов, так как наличие влиятельных лиц во властных структурах значительно расширяло возможности организации, цели которой были, в общем, понятны: если не удалось захватить власть в мире силовыми методами, то необходимо добиться того же политическими инструментами. Бывшие эсэсовцы не собирались сдаваться и отказываться от своих целей захватить весь мир тем или иным способом.

От таких шокирующих выводов туман в моей голове рассеялся, и я вспомнил, где видел этот взгляд. Однажды, когда я попал в прошлое, а точнее в 1941 год, мне повстречался оберфюрер Карл Гебхард, талантливый ученый и один из главных организаторов и участников медицинских экспериментов над заключенными концлагерей во время Второй мировой войны. Признаться, тогда я сам чуть не стал жертвой эксперимента ученого-садиста. Мне повезло остаться в живых, но я навсегда запомнил немигающие глаза Гебхарда цвета хирургического скальпеля.

И у рабочего с татуировкой были точно такие же глаза.

Вот тут я немного и тормознул…

Современные КПК позволяли получить из интернета любую информацию, и после своих приключений во времена Второй мировой войны я выяснил, что по результатам Нюрнбергского процесса дослужившийся до группенфюрера Карл Гебхард был повешен в 1948 году. То есть рабочий со стальными глазами и взглядом Гебхарда не мог быть Карлом Гебхардом. И хотя татуировка как бы намекала на связь ее владельца с СС, но мало ли… Вдруг реально моряку не повезло с ранением руки и я сейчас мысленно гоню на человека, который вообще не при делах?

Но тут длинный мужик, что стоял рядом, подкинул пищу для размышления.

– Чего за рабочие такие, не пойму, – сказал он. – Точно не комбинатовские. Я наших всех на комбинате знаю, как-никак, на проходной со дня открытия работаю, просто сегодня не моя смена. Хотя, если через проходную прошли, значит, с допусками все в порядке. Но надо будет все-таки на всякий случай комитетчикам доложить насчет…

Я дальше не расслышал, насчет чего собирался длинный докладывать сотрудникам КГБ. Потому что я уже шел за рабочими, которые, откинув задний борт тентованного грузовика, один за другим загружались в кузов. При этом я разглядел в тусклом свете фонаря, что номер грузовика заляпан грязью. Бывает, конечно, мало ли. Но когда совпадений становится слишком много, я перестаю верить в совпадения и полностью доверяюсь своей сталкерской «чуйке», которая сейчас прям звенела внутри меня растревоженной натянутой струной, что по моему опыту свидетельствовало – я на верном пути.

Причем у меня появился еще один повод поторопиться, потому что сзади раздался чей-то голос:

– Слышь, мужик, погоди! Это на тебе не мое пальто, случайно?

А впереди, метрах в тридцати, последний «рабочий» уже поставил ногу на стальную скобу откинутого борта – одно движение, и он будет внутри грузовика, который стоял с незаглушенным мотором.

В общем, раздумывать было некогда, и я начал действовать. Как всегда в таких случаях – на интуиции, отключив сознательное. Потому что если начнешь мысли в черепе ворочать, прикидывать, что делать дальше, – потеряешь драгоценные секунды. Потому я предпочитаю в экстремальных ситуациях волевым усилием отпустить контроль над разумом и предоставить своему организму, закаленному во множестве битв, самому вытащить меня из щекотливого положения.

Рванув пояс, который был простым узлом завязан у меня на животе, я сбросил на землю пальто со словами:

– Да на, подавись, куркуль!

При этом я хлопнул ладонью по усам пси-клопа, намертво вцепившегося в ткань моего бронекомбинезона – понятное дело, кому ж охота терять ценную кормушку?

Челюсти твари немедленно вонзились мне в плечо, а сзади раздалось:

– Ну ты, Мишка, фрукт! Без спросу взял мой шмот, а я же еще и куркуль!

Нормально сработал клоп, оперативно. Мгновенно поймал мою мысль и захватил мозг хозяина пальто так, чтоб тот увидел во мне своего лучшего друга.

И не только его. Вперед я тоже послал мысленный импульс вместе с криком:

– Хальт!

В немецком я немного получше стал разбираться за время моего участия во Второй мировой, так что, надеюсь, мой окрик «Стой!» прозвучал без особого акцента и достаточно громко, чтоб рабочий в последний момент бросил взгляд на меня… и застыл на месте с выпученными глазами, глядя, как я бегом несусь к грузовику.

И я понял, что не ошибся. Ни в своих предположениях, ни в своих действиях. Похоже, та «дымка» в моем мозгу появилась не случайно, как только я попытался вспомнить, где мог видеть столь хорошо запомнившиеся мне глаза «рабочего», – то ли мгновенный гипноз это был, то ли еще что. Хорошо, что я догадался глаза закрыть и прервал контакт. Теперь же я сам послал вперед через пси-клопа мысленное изображение – и последние сомнения отпали у меня, когда «рабочий», на лице которого за мгновение успела смениться целая гамма эмоций, ошеломленно пролепетал:

– Майн фюрер?..

Уважаю я свой организм, который умеет в экспромт быстрее, чем мой мозг выдаст что-то путное. Да, предполагаю, что он вряд ли смог бы сгенерить что-то настолько безбашенное, как послать в мозг «рабочего» картину, что к грузовику бежит не кто иной, как слегка поседевший, но вполне себе бодрый Адольф Гитлер. Давно известно: чем абсурднее картинка, тем легче в нее верят те, кто хочет в нее верить.

Теперь сомнений больше не было. Аварию на химкомбинате устроили эсэсовцы из организации ODESSA.

И я, кажется, уже догадывался, с какой целью.

Похоже, они прознали, что с помощью ядерного взрыва можно получить артефакт, из которого реально выковать нож, способный прореза́ть дыры в пространстве и проходы через время. Правда, непонятно, как группу совершенно незнакомых «рабочих» сотрудники КГБ сначала пропустили на секретный комбинат, а потом выпустили обратно, но это сейчас уже было неважно. Потому что думать – это потом.

Сейчас надо было действовать.

– Ага, фюрер, – сказал я, с разбегу сунув под мышку эсэсовцу ствол автомата и нажав на спуск.

Ткань и мясо заглушили звук очереди, только три гильзы звякнули об асфальт. Немца снесло с борта грузовика – думаю, он умер сразу, так как линии выстрелов, по моим прикидкам, прошли сквозь сердце. Что ж, хорошая смерть для нациста, загубившего немало невинных жизней. Быстрая. Можно считать, подарок.

К сожалению, я к этому времени понял: поддерживать образ Гитлера в головах у шести оставшихся эсэсовцев у меня не получится. Энергозатратная это штука, оказывается, посредством пси-клопа пытаться выдать себя за какого-то конкретного известного персонажа. Впечатление было, будто из меня энергия уходит стремительно, будто плотину прорвало. И чтоб у меня остались хоть какие-то силы, клоп снова ладонью по усам отхватил – мол, хорош, спасибо, ну тебя на фиг с такими услугами.

Клоп возмущенно икнул, но выпендриваться не стал – моментально прервалась и боль в плече, куда паразит вновь вонзил свои челюсти, и стремительный отток энергии. Всё. Стало быть, для фашистов в грузовике я больше не фюрер. Ну и ладно, справлюсь без маскировки. Или же сдохну, мне не привыкать.

Грузовик уже трогался, когда я запрыгнул внутрь кузова, понимая, что времени у меня – секунда. Может, две до того, как те, кто там сидел, поймут, что я не тот последний слегка задержавшийся фашист из их команды, которого они ожидали увидеть.

В принципе, две секунды – вполне достаточное время, чтобы в кузове, скудно освещенном лампой над окошком кабины водителя, длинной очередью положить всех оставшихся нацистов.

Но мне Гебхард нужен был живым. Ибо я не был уверен, что «Бритва» у него. Группенфюрер вполне мог спрятать артефакт где-нибудь на территории комбината, и если б я пристрелил Гебхарда, искать «Бритву» можно было всю оставшуюся жизнь. Или – как вариант – организовать свой собственный ядерный взрыв, что, на мой взгляд, было несколько сложновато.

Потому я использовал две секунды по-другому.

«Рабочий» с глазами группенфюрера и татуировкой был плотного телосложения, с мощной шеей и плечами штангиста – лицо изменить можно, а вот с ростом и фигурой сложнее. И хоть по сравнению с сорок первым годом Гебхард несколько похудел, но раскачанные плечи и шея никуда не делись.

Примерно полсекунды у меня ушло на то, чтоб в полумраке кузова рассмотреть троих эсэсовцев, точно не подходящих под вышеописанные параметры.

По ним я и начал стрелять.

Почти успешно…

Того, что был ближе всех, я перечеркнул очередью от груди до макушки. Хороший, кстати, метод в ближнем бою – даже если на противнике бронежилет, первые две-три пули его по-любому остановят, а четвертая-пятая с высокой вероятностью успокоит навеки. Да и вести очередь проще, когда первыми выстрелами к груди пристрелялся.

В общем, с этим фрицем все получилось. Он даже со скамейки встать не успел, как его мозги уже плеснули на брезент из развороченного затылка. А вот пятеро остальных синхронно бросились на меня, одновременно выхватывая из карманов и потайных чехлов ножи и пистолеты. Понятное дело, на то они и эсэсовцы, члены элитных силовых подразделений Национал-социалистической немецкой рабочей партии, прошедшие спецподготовку, сумевшие выжить и во время Второй мировой войны, и – что самое главное – после нее, когда на эсэсовцев по всему миру была объявлена настоящая охота. Что тут говорить, настоящие профессионалы, для которых убийство такая же привычная механическая обыденность, как для нормального человека чистка зубов или завязывание шнурков на ботинках.

Но я тоже все последние годы не пейзажи с натуры рисовал, а только тем и занимался, что зачищал мир от всяких уродов, пытающихся отправить меня в Край вечной войны. Потому ближайшему эсэсовцу я с разворота заехал куцым прикладом FN F2000 в квадратную челюсть и, тут же довернув ствол, всадил пулю прямо в раззявленную пасть ее хозяина.

Выстрел получился удачным – немец, поймав верхними зубами свинцовый цилиндр, резко запрокинул башку, отчего его затылок с хрустом врезался в переносицу того, кто был сзади. Случается такое порой, если кидаться кучей на одного, мешая друг другу.

И тут я краем глаза увидел руку. С покрытыми рыжими волосами пальцами, на одном из которых тускло блестело серебром кольцо с изображением черепа. В руке был зажат длинный немецкий штык-нож К98, который стремительно приближался к моей шее. Грустно, так как я не успевал развернуть автомат в сторону противника, в результате чего пришлось подставить его под колющий удар.

Бельгийский автомат штука, несомненно, удобная, компактная и эффективная. Но в отличие от, например, автомата Калашникова не рассчитанная на грубое и невежливое обращение. Исходя из чего в эту нежную конструкцию тыкать клинками, похожими на небольшой меч, категорически не рекомендуется.

Правда, надо отдать должное FN F2000 – мою шею он от проникающего ранения спас. При этом клинок фашистского К98 с хрустом пробил полимерное цевье бельгийского автомата и в нем застрял.

Ненадолго.

Фриц попался крепкий, рванул штык-нож обратно со страшной силой и благополучно его из цевья выдернул, при этом открыв рябую рожу, широкую как лопата. Понятное дело – сейчас он справится с инерцией рывка назад и вторым ударом уж точно не промахнется…

Разворачивать мое оружие было долго, да и хрен знает, будет оно стрелять с пробитым цевьем или нет, – я конструкцию FN F2000 не изучал, может, там в цевье какие-то важные автоматные кишочки спрятаны, которые ему фриц травмировал и без которых он стрелять не будет. Прикладом бить в такую харю без замаха дело рискованное, не факт, что толк от этого будет.

Потому я сделал единственное, от чего толк будет однозначно: отпустил автомат, сжал до боли указательный и средний палец, подперев указательный большим, и со всей дури вогнал эту конструкцию в глаз фашиста. Китайские мастера называют этот удар «клюв орла» и с их маленькими и узкими ладонями способны пробить им череп человека насквозь. Моя лапа в череп сквозь глазницу, конечно, не пролезет, но всадить в нее два пальца, что называется, до упора я вполне способен.

Прием этот, надо сказать, небезопасный для пальцев. Если кончики указательного и среднего прям с силой вместе не сведешь, есть риск поломать себе довольно хрупкие суставы и фаланги и вдобавок ногти снести об решетчатую кость черепа. Но я в свое время в Легионе долго отрабатывал этот удар, втыкая пальцы сначала в чашку с рисом, потом в сырую глину, потом в подсохшую, потом протыкал ими желатиновые шарики, закрепленные в глазницах специального тренажера, – и навык остался.

Глаз немца лопнул, мои пальцы провалились в его череп, и я ощутил пальцами хруст костей. Тут если неверно ударишь, захрустят скорее твои собственные пальцы – но я справился. Решетчатая кость сломалась штатно, как и было написано в учебниках спецраздела рукопашного боя, после чего ее осколки и мои ногти воткнулись в мягкое…

Убить таким ударом вряд ли получится, но мозг, слегка поврежденный осколками глазницы, всегда и однозначно вырубается на всякий случай. Фриц принялся неторопливо заваливаться назад, мне же ничего не оставалось делать, как шагнуть вперед, перехватить его руку со штык-ножом и воткнуть его в шею другого немца, который пытался в полумраке понять, совместилась ли линия выстрела его «Люгера» с моей тушкой.

Тут мне черный цвет бронекостюма сильно помог – ну и поднятая мной суматоха, конечно, в которой фиг поймешь, где свои, где я, а где густые тени, мечущиеся по тентованным бортам грузовика.

Пока немец осознавал, куда всадить пулю, у него в шее уже торчало двадцать сантиметров стали, плотно засевшей между шейными позвонками – судя по тому, как у эсэсовца резко отказали ноги, клинок попал именно туда. Мне же ничего не оставалось, как забрать из ослабевшей руки фашиста пистолет, на который в данной ситуации надежды было больше, чем на мой раненый автомат.

Один из немцев, телосложением похожий на Гебхарда, валялся на полу грузовика с кровавой блямбой вместо носа – поймал глубокий нокаут от удара товарищеским затылком в переносицу. Бывает же! Когда тебе за несколько секунд удается внутри тесного грузовика, несущегося на полном ходу, отправить на тот свет или вырубить пятерых хорошо подготовленных противников, это, конечно, результат твоей выучки и навыков… процентов так на двадцать. А остальные восемьдесят – только личная удача, и ничто иное.

Правда, был еще шестой. Который хоть и вытащил из кармана компактный пистолет, похожий на полицейский «Вальтер», но применять его почему-то не спешил.

Я же крутанул в кисти трофейный «Люгер», намереваясь опередить немца, похожего телосложением на Гебхарда, пока тот соображает, что ему делать со своим пистолетом, – и бросился вперед.

Убивать этого эсэсовца в мои планы не входило, а вот вырубить – да. И для этого вполне подходил «Люгер», который, как и любой другой пистолет, весьма удобно использовать в качестве кастета. Повернул карманную артиллерию в положение, когда ствол торчит из кулака со стороны большого пальца, а рукоять со стороны мизинца, просунул один палец под спусковой крючок, чтоб случайного выстрела не случилось, – и лупи супостата хочешь стволом в глаз, хочешь рукоятью в лоб.

Это я и намеревался сделать. И уже замахнулся, чтоб рубануть фрица рукоятью между бровей…

И тут мой взгляд наткнулся на его глаза.

Стальные.

Немигающие.

Словно пронзившие мой мозг как два длинных и тонких стилета, воткнувшиеся мне в зрачки, пробившие голову насквозь и упершиеся в затылочную кость с обратной стороны.

Я замер с рукой, занесенной для удара, не добежав до Гебхарда половины шага…

Несомненно, это был он.

Карл Франц Гебхард.

Гениальный врач, личный доктор и школьный друг рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, один из главных организаторов и участников медицинских экспериментов над заключенными концлагерей во время Второй мировой войны. Эти глаза я узнал бы из тысячи, какую бы маску из мяса и кожи ни натянул на свое лицо их хозяин.

И меня группенфюрер узнал тоже.

– Ну вот мы и снова встретились, Иван Николаевич, – проговорил Гебхард. – Как говорят у вас в Советском Союзе, сколько лет, сколько зим.

Пистолет в его руке смотрел мне в живот, но эсэсовец не спешил воспользоваться своим оружием. Видимо, наслаждался моментом.

Он окинул взглядом пол грузовика, на котором валялись его спутники – кто мертвый, кто в отключке.

– Вы просто великолепный экземпляр для опытов, – вздохнул эсэсовец. – Я бы с удовольствием с вами поработал, господин Координатор. Как видите, я выяснил о вас многое после нашей встречи в далеком сорок первом году. Да и сам кое-чему научился за это время – шестнадцать лет не шутка. Можно и подучиться, и себя немного улучшить.

В моей голове билась какая-то мысль, но я не мог сосредоточиться. Что-то в происходящем не совпадало по фактам…

Но псионик – да, несомненно, Гебхард стал очень сильным псиоником – не давал мне собраться с мыслями, хозяйничая в моей голове как в собственном кармане. Видимо, считав мои попытки сосредоточиться на определенной мысли, он рассмеялся:

– Не можете понять, почему я, осужденный на Нюрнбергском процессе и повешенный в сорок восьмом году, сейчас стою перед вами? Все очень просто. Захват сознания группы примитивных людей не такая уж сложная задача даже для обычного гипнотизера, зарабатывающего себе на жизнь в каком-нибудь дешевом балагане. Гораздо сложнее эксперименты с физическим перемещением собственного тела через пространство и время, над чем я сейчас усиленно работаю. А вы, Иван Николаевич, мешаете моей научной работе. Так что извините, но я вынужден устранять все на своем пути, что мешает моим экспериментам. Даже такой уникальный биоматериал, как вы…

Ощущения от пси-вторжения Гебхарда в мою голову были очень болезненными. Мой мозг, словно живую бабочку, насадили на стальную иглу – и он сейчас беспомощно трепыхался на ледяном острие, пытаясь освободиться. Но это было невозможно, и потому я оставался стоять на месте с занесенной рукой, словно в кататоническом ступоре наблюдая, как Гебхард с садистской улыбкой на гладком, будто резиновом лице поднимает свой «Вальтер» на уровень моей переносицы…

И тут грузовик, несущийся по шоссе, сильно тряхнуло. То ли водитель поймал колесом рытвину на асфальте, то ли еще что, но стальной штык в моем мозгу, протянувшийся от глаз эсэсовца до обратной стороны моей затылочной кости, резко сместился в сторону.

Внутри моей головы что-то лопнуло… Я явственно услышал звук, с которым обычно рвется мясо, в которое воткнули нож, а потом провернули клинок в ране. И прочувствовал этот разрыв всем телом, ибо по нему молнией пронеслась волна адской боли, от которой у меня потемнело в глазах…

Но затемнение в зрительных органах никогда не было для меня поводом сдаваться. Болевой шок, прокатившийся по моей нервной системе, мгновенно привел меня в чувство, и я осознал, что больше не скован внешним пси-воздействием.

Но мое тело осознало это раньше…

В Зоне и на войне ведь как? Если доверить мозгу принятие решения, он, словно старый бюрократ, начнет взвешивать все за и против, перебирать варианты, сопоставлять происходящее со своим жизненным опытом… Потому для сталкера, рассчитывающего выжить, думать в суперэкстремальной ситуации – непозволительная роскошь. Надо действовать сообразно своим навыкам, размышлять о ситуации будешь потом.

В прошедшем времени.

Если, конечно, останешься жив…

Дульный срез немецкого пистолета был направлен точно между моих глаз, но грузовик тряхнуло, и линия выстрела сместилась куда-то в район моего уха. Незначительная погрешность, которую опытный боевой офицер легко исправит легким движением руки.

Если, конечно, за долю секунды до этого ему в череп не врежется рукоять «Люгера».

Удар шел в висок Гебхарда, во всяком случае, я туда метил. Но, видимо, надрыв в моем мозгу, произведенный ментальным штыком, подпортил мне координацию движений – надеюсь, что временно.

Рукоять пистолета попала выше виска Гебхарда, и удар получился скользящим. Но когда тебе в череп влетает краем тяжелая стальная деталь, оно тоже мало не кажется.

Группенфюреру не показалось.

Выстрел из «Вальтера» громко хлопнул возле моего уха, но возле – это значит мимо. А я увидел, что из-под клочка кожи, надорванной на голове Гебхарда, брызнула кровь. Сам же он пошатнулся от удара, но устоял, и сейчас его рука с пистолетом решительно двинулась в моем направлении. Группенфюрер был не из тех, кто привык сдаваться, и явно решил довести дело до конца.

Как и я.

В голове у меня было мутно, где-то в центре черепа поселилась острая боль, которая бывает после того, как из тебя вытащат нож, всаженный в твое тело по самую рукоять. Врачи говорят, что в ткани мозга болеть нечему, так как там нет болевых рецепторов, но это, видимо, им просто не втыкали в башку ментальное оружие, от которого жбан болит так, что глаза того и гляди наружу выскочат…

Но сталкер и боль настолько часто вместе путешествуют по Зоне, что наш брат к ней привыкает, как к тяжелому рюкзаку за плечами. Давит на плечи, к земле пригибает, а хрен ли сделаешь, когда идти надо?

Потому я двигался через боль, вдобавок осознавая, что если Гебхард сейчас сконцентрируется, то просто разорвет на фиг мой мозг следующим ментальным ударом. Или пулей – если сумеет совместить линию выстрела с моей физиономией.

Я ударил второй раз по руке Гебхарда, отчего его «Вальтер» с грохотом упал на пол кузова, – и занес руку для третьего, решающего удара стволом пистолета в глаз… как вдруг понял, что ни фига у меня не выйдет.

Ледяной ментальный клинок вновь вонзился в мою голову, и я понял, что это конец. Больно, когда нож ударил тебя – и вышел из тела. Но в разы больнее, когда он входит туда снова, расширяя рану, вспарывая и без того звенящие от боли надрезанные нервы…

От новой лавины ощущений мир перед моими глазами захлестнула кровавая пелена. Ноги подкосились, и я, не в силах удержаться на ногах, рухнул на колени. А может, меня, словно безвольную куклу, умелый манипулятор просто поставил в оптимальное для него положение для продолжения спектакля. Гебхард, как и любой садист-интеллектуал, похоже, любил театральные сцены, где он играл заглавную роль.

– Смотри, – прошипел в моей голове голос, наполненный яростью разъяренной змеи. – Смотри, червь, на того, кто силой сравнился с богом!

Алую пелену перед моими глазами внезапно словно стерли тряпкой. Раз – и нет ее, и прямо мне в лицо смотрит дульный срез моего же трофейного «Люгера», а над мушкой маячат немигающие глаза эсэсовца. А чуть выше его левой брови стремительно зарастает рана, которую я нанес, – кусок сорванной кожи ползет на свое старое место, словно живое существо, живущее своей отдельной от человеческого организма жизнью.

Человеческого ли?

Похоже, садистские эксперименты над узниками концлагерей пошли Гебхарду на пользу. Этот нечеловек в моральном смысле сделал из себя нечеловека и в физическом плане, превратившись в псионика с феноменальными способностями к регенерации. Я прям своей звенящей от боли раной в мозгу почувствовал эту нереальную ментальную силу, сконцентрированную в голове эсэсовца. Ее, наверно, можно было сравнить с огромным, перекачанным атлетом, по сравнению с которым моя психическая энергия казалась худым недомерком ниже на голову, с костями, выпирающими под тонкой кожей. Этот атлет сейчас неторопливо заносил огромный кулак над моей макушкой, чтоб одним ударом расплющить мне череп, – и где-то там, в алой дымке Гебхард, улыбаясь, опускал отнятый у меня «Люгер», ибо гораздо приятнее уничтожить врага мощью своего разума, чем банально пристрелить из пистолета.

И тут вдруг на меня словно что-то нашло…

Я этого ментального атлета будто воочию увидел – здоровенного жлоба с бугрящейся мускулатурой, наглого, самоуверенного тевтонца, привыкшего не просто убивать, а делать это не спеша, растягивая удовольствие, видя ужас в глазах жертвы и ее неспособность что-то противопоставить его звериной силе…

И такое меня зло взяло, что я, тощий недомерок, похожий на узника того самого концлагеря, где Гебхард сотнями убивал людей, с немецкой педантичностью конспектируя в дневник их страдания, вдруг совершенно неожиданно для себя и этого ментального атлета вскочил с коленей – и со всей силы ударил костлявым кулаком в костлявый подбородок гиганта. Так, что удар этот отозвался новой вспышкой адской боли в моей голове, словно она и была тем кулаком, ударившим будто в бетонную стену…

Но атлет пошатнулся.

Его смертоносный кулак разжался, и, схватившись за нижнюю челюсть, амбал отступил на шаг, удивленно таращась на меня. Он все еще мог смять меня массой, задавить мышцами, забить, уничтожить серией ментальных ударов. Но в это мгновение эффект неожиданности сработал в мою пользу, дав мне долю секунды на то, чтобы осознать – я могу сопротивляться! А что еще сталкеру надо для того, чтобы выйти победителем из схватки – или сдохнуть красиво, как древний викинг, идущий с мечом в руке навстречу неравной битве, с громоподобным криком, летящим в небеса, к чертогам Одина, готовым принять его?