Читать онлайн За Морем Студёным бесплатно
Глава 1. На заре.
Ночное небо было усыпано звёздами – среди звёзд сияли сиренево-зелёные полосы. По всему горизонту торчали чёрные ёлочки. Тундра дремала под снежным одеялом. Припорошенный снегом, лежал громадный череп с длинными изогнутыми бивнями.
Зашелестели копытца оленей, тянувших за собой нарты1. В них сидело несколько человек в мешковатых одеждах из оленьей шкуры. То были самоеды. Прирождённые кочевники севера, умелые охотники. Полозья саней оставляли по себе два тонких следа на снегу. Упряжка подъехала к высокому чуму – круглой, сужающейся кверху палатке. Её верхушка, где скрещивались кончики прутьев, светилась, пуская тонкую струйку дыма.
Самоеды зашли в тёплый чум. В центре пылал очаг. Сидело много народу, со всех сторон от костра. Дети и взрослые – все с нетерпением и трепетом глядели на пожилого мужчину в оленьем капюшоне, который стоял вдали напротив входа. На нём была узорчатая одежда с цветными лоскутами и блестящими подвесками. Новоприбывшие присели возле очага.
Кудесник в пёстрой малице2 принялся колотить в бубен. Он потихоньку пошёл вокруг огня. Пошёл быстрее. Заколотил сильней и громче. Обойдя семь раз, он встал – и вдруг затрясся и задёргался, зажмурив очи. Кто-то из самоедов крикнул ему на своём языке: «Скажи! Пришло время?!». Шаман открыл глаза и воскликнул: «Дай нож!».
Ему подали длинное лезвие с рукоятью. Кудесник взял – и воткнул его себе в живот! Дико скорчившись, он вгонял нож вглубь своего чрева – пока из спины не вылезло сверкающее остриё. Шаман вздрогнул, захлопнул глаза и свалился на колени, голова упала на грудь.
…
Одинокий северный городок спал. На его тёмных заснеженных улочках витала беспробудная тишина. Не лился свет из окон избушек. И всё же, светилось одно окошко – окошко корчмы.
Здесь было светло. За столами шумели местные промышленники, пили мёд, со стуком бросали кости – баловались зернью3. За одним из столиков сидели двое: один в серой шубе из оленя, а другой молодой, лохматый и с длинной бородой, в лисьей шапке. Первый был лет сорока пяти – человек уже бывалый, с волосами иссиня-чёрными, с тонкой бородкой, и с лицом плоским и вытянутым – похожий на самоеда.
– Я недавно воротился из Обдорска. Ехал долго! Всё бесконечная тундра с болотами и кочками, – сказал Дружина. – Сам я с Печоры, с малых лет в море студёное хожу на промыслы, к дальним местечкам. А ты откуда?
– Из Ярославля, – хмуро бросил Софрон.
– Как тебя сюда занесло?
– Долго рассказывать, – лицо бородатого молодца было угрюмым и неласковым. – Будь проклята эта Мангазея!
– Что с тобой, ей Богу? – сочувственно спросил бывалый промышленник. Он достал с лавки мешочек и положил его на стол. Рядом валялась пара серебряных копеек с оттиснутой надписью: «Борис Фёдорович». Дружина развязал мешочек – показалась гора красных ягодок. – На вот, поешь! Может получшает. Расскажешь заодно обо всём!
Софрон отхлебнул мёд из деревянной чаши, и набрал рукой горсть спелых ягод:
– Я достал сокровище, – сказал он, тяжко вздохнув, и поставил чашу перед собой.
– Десяток сороков соболиных?
– Нет, – устало ответил Софрон. – Мне от этого сокровища беда пришла. В нём проклятие дьявольское!
– Что ж это? – Дружина с изумлением нахмурился.
Вдруг, к товарищам подбежал узкоглазый мужичок в шубе и поставил руки на столик. Видно, прибыл с улицы – от него веяло холодом. Он встревоженно произнёс, с каким-то странным говором:
– Идём за мной! Идём на башню! Там, за стеною… надо видеть!
…
Кудесник, полуживой, склонился возле костра. Все собравшиеся замерли в ожидании. Он открыл глаза. И ловко вынул лезвие из живота, отдав его одному из сидевших. Шаман был цел и невредим. Он громко воскликнул: «Хозяйка Земли сказала – время пришло!». Самоеды ахнули – все зашумели и залепетали, что-то взволнованно обсуждая.
Покров чума приподнялся. Оттуда на ночной мороз вышли несколько охотников. Поодаль топтались, пофыркивая, серые олени. Охотники впрягли их в нарты, уселись и понеслись вперёд. Впереди, на горизонте, вздымался тёмный холм. На том холме темнел, обёрнутый бревенчатой стеной, город Мангазея – оплот русских в далёком заледенелом краю на северо-востоке от Уральских гор.
…
Мужичок, Дружина и Софрон торопливо шли по безлюдной улочке, в сторону ворот.
– Это наш толмач4, крещёный самоед, Матвейка, – объяснял Дружина молодому товарищу. – Таких, как мы с ним, кто самоедское наречие знает, тут немного – как бы не мы одни!
Впереди показалась невысокая деревянная башня. В ней были запертые ворота.
– Надо наверх! – позвал толмач Матвейка.
Товарищи, вслед за ним, поднялись на крышу башни. Оказались на площадке под навесом. Дружина, прищурившись, взглянул на горизонт – вдали, за стенами города, средь белоснежной тундры и редких деревцев, торчали десятки, если не сотни светящихся острых верхушек. Огромное множество самоедских чумов. Под самым боком.
– Откуда ж? – с тревогой сказал промышленник. – Какое лихо их столько нанесло?
Софрон подошёл к краю, из любопытства. Глянул вниз. У подножия башни горел костёр, рядом стояли трое самоедов. Один поднял лук с пылающей стрелой, и выстрелил. В столбик под навесом со свистом вонзилась стрела. Его мигом покрыло яркое пламя. Толмач яростно вскрикнул и ударил Софрона по голове, грубо толкнул его в спину – и тот полетел за край.
***
7108 год от сотворения мира (Весна 1600 г.).
Ярославль.
По небу плыли редкие облачка. Яркое весеннее солнце растопило снег по улицам ярославского посада, с крыш бревенчатых теремов спускались струйки талой воды. Под сапогами идущего между домов молодого купеческого сына хлюпали лужи, вместе со снегом и грязью.
Город шумел множеством голосов. По оживлённой, широкой и неровной улице ходили мужчины. Одни с вёдрами, другие с бочками, третьи с кулями за спиною. Товарищи, одетые в цветные, синие и зелёные, охабни5 с высокими воротниками, со свисающими до земли рукавами неторопливо брели, весело переговариваясь и размахивая руками. Шли посадские женщины в платках, и в тёплых серых накидках, смеялись. Неподалёку с криками бегали детишки, пиная ногами мокрый снег и пытаясь догнать друг друга. По середине улицы со скрипом двигались гружёные бочками и всяческой утварью телеги, запряжённые одной, или двумя лошадёнками, которых подгоняли возничие. Женщины кричали своим детям, хватая их за руку, чтобы те ненароком не подвернулись под копыта.
Купеческий сын по имени Софрон шёл и посматривал на большие дома с резными наличниками на окнах, на ворота и на причудливые деревянные фигурки птиц. Эти фигурки выступали из вершин тесовых крыш и глядели на улицу. Погода стояла необычайно тёплая. Молодой человек был одет в толстую шубу без шапки. Свою шапку, отороченную мехом, ему пришлось снять и нести в руках. Почёсывая бороду, он глядел по сторонам, радуясь яркому солнышку. «Чудно! Скоро река ото льда вскроется», – подумал Софрон. Меж тем из-за спины раздался громогласный окрик: «С дороги! Прочь с дороги!!!». По улице неслись четверо всадников. Один, мчавшийся впереди на тёмно-буром арабском скакуне, был одет в роскошную ферязь6 вишнёвого цвета, расшитую золотым узором и усеянную сверкающими жемчужинами, с развевающимися на ветру рукавами. Голову всадника украшала высокая шапка, блестевшая на солнце. Седло позвякивало колокольчиками. Кавалькада неслась, обгоняя упряжки с возами. Пропуская её вперёд, люди спешно расступались, отходя с середины улицы. «Ты погляди – князь какой, или боярин!» – пробурчал молодец. Вскоре четверо всадников скрылись вдали за поворотом.
Пройдя ещё несколько дворов, молодой человек остановился и стал пристальнее всматриваться в череду хором7, обрамлявших улицу с обеих сторон, в ряды ворот и столбов придомовых оград, стараясь обнаружить нужный ему двор. Немного покрутив головой, он вдруг опомнился, и устремился на другую сторону улицы.
Он подошёл к высоким и толстым воротам, стоявшим в середине длинного забора, и с силой постучал по ним кулаком. Немного погодя, раздался шелест шагов. Ворота живо отворились. К Софрону вышел бородатый мужичок в белом суконном зипуне, бывший здесь слугой, и воскликнул любезно:
– Здравствуй, сударь! Два года тебя не видел, а отца твоего и не скажу сколько! – и поклонился до пояса.
– Здравствуй, Ивашка! – улыбаясь, отвечал Софрон.
Радостно обнявшись, они переговорили насчёт воспоминаний о былых временах. Потом Софрон спросил:
– Привезли товар-то? Отец уж поджидает, как бы распродать. И меня для того прислал.
– Сегодня на рассвете подвезли! Я всё вон в ту клеть8 велел разобрать, – ткнул пальцем Ивашка, – здесь ремешки уже сложены! И, как твой отец и просил, от кузнеца бляшек на те ремешки, и на стремена привезли, всё там же! Пойдём, покажу.
Вдвоём они направились вглубь двора. Снега не было, лишь вязкая грязь чмокала под сапогами. Навстречу им вышел мужик, ведший под уздцы лошадку в сторону конюшни. Сам двор был крупный, просторный. Посередине стоял колодец, вокруг чернели расставленные то здесь, то там избы, и клети, и сарайчики, и конюшня, и небольшая башенка. Всё было построено, как водится на Руси, из брёвен. У колодца стояла пустая накренившаяся телега о двух колесах, упиравшаяся своим поддоном в землю.
Софрон с Ивашкой зашли внутрь большой и просторной клети. Лучи света проходили чрез отверстия в стенах, сделанные под самым потолком. Здесь лежали кучи тёмной грубой кожи. Слуга показывал молодому купцу заготовленный товар.
Далее, за очередной перегородкой, разместилась копна, сложенная более плотно и порядочно. Здесь была уже выделанная кожа красно-коричневого цвета. Красивая и лощёная.
– Добро! – воскликнул Софрон. – А где бляшки, ремешки, тафта9?
– Обернись!
Софрон повернулся и увидел кучу ящиков, разложенную у стены напротив. Они стояли один на другом. Подойдя ближе, он снял с верхнего крышку – короб полнился связками небольших ремешочков из телячьей кожи.
– А тафтяной ткани… и парчовой, к вечеру привезут два постава10, – подумав, сказал Ивашка.
– Почему так мало? В позапрошлом году, помнится, распродали тафты, да ковров персидских, и турецких на семьсот с лишком рублей!
– Как твой батюшка изволил, государь, так оно и есть. Дело в том, что… те ковры и ткани были от гостя11 Степана Артемьева. Уж больно хорошие: узорчатые, цветные, и чистые, и всякие разные были, и по сорок рублей за постав!
– Отчего ж этот Степан Артемьев продавать свой товар не хочет? – с досадой спросил Софрон.
– Ему больше нечего продавать! – воскликнул Ивашка. Подошёл ближе. И озираясь по сторонам, словно бы кто мог его подслушать, сказал. – Говорят, что служилые люди ходили, и о нём, о Степане, расспрашивали! Все его богатства в казну прибрали, поэтому у него больше ничего и нет. А почему прибрали – никто не знает!
Он отошёл, и сказал обычным голосом:
– Твой отец у другого гостя тканей закупил – тот уже по шестидесяти рублей за постав берёт. Вот!
– Что ж, – задумчиво ответил Софрон, – Бог милует, царский гнев нас не настигнет. А нам что, холопам его? Только б разорения не было, мы государю верно служим!
– Всё так, – ответил слуга.
Софрон с Ивашкой ещё немного походили по клети, разглядывая и обсуждая товары, перебирая содержимое ящиков и обговаривая условия торговой сделки. Потом вышли из здания и подошли к воротам. Там уже стали прощаться.
– А оставшуюся часть цены завтра к тебе пришлём с нашими людьми, – сказал Софрон Ивашке.
– Хорошо! Всё передам, как положено. Ты скажи, куда отец нынче товар везти собрался? Небось в Москву?
– Может и в Москву, не знаю. А я опять буду дома сидеть, – в словах Софрона прозвучала обида, – а братья мои сейчас в Устюге, у каждого свой двор!
– Не кручинься, государь, будет у тебя и двор свой. И жёнушку тебе отец под стать отыщет. И детишек Бог даст, и добра полным полно будет! Ты на отца не злись, и не ропщи. Он всё тебе только во благо делает – ты и повинуйся!
Немного помолчав, Софрон ответил:
– Ты прав, Ивашка… Помилуй, Бог, меня грешного! – Софрон перекрестился. Ивашка сделал то же самое. А потом молодой купец сказал:
– Ну, будь здоров – ещё встретимся с тобою!
– И ты не хворай, сударь! Как я рад был тебя видеть, и об отце твоём досточтимом добрым словом обмолвиться! – с улыбкой отвечал Ивашка. Он поклонился Софрону, и проводил его в ворота.
…
Софрон шёл по оживлённой улице, минуя один двор за другим. Вскоре улица разделилась надвое, одним из своих ответвлений делая изгиб в левую сторону. Туда и направился молодой купец. Здесь был узкий проулок, где крыши и крыльца теремов иногда подходили друг к другу очень близко. Людей шло много, стоял шум от их возгласов, от разговоров. Было даже тесновато, хотя телег с лошадьми не проезжало.
Проулок скоро закончился. Софрон вышел на широкую и просторную торговую площадь. Тут было полным-полно народу. Яркое солнце на чистом голубом небе поднялось высоко, ослепляя сиянием собравшихся на торжище людей, и вынуждая их своим жаром снимать шапки, скидывать шубы и тёплые меховые накидки, и класть их на плечо или нести в руках. Было шумно. Стояли лавки, тянулись выстроенные из еловых и берёзовых брёвен торговые ряды, высились амбары для гостей – знатных и оборотистых купцов, прибывавших в Ярославль из других городов, либо из далёких заморских стран. Чуть в стороне от рядов и лавок сидели и бродили нищие: мужчины и женщины, носившие поношенные накидки и сермяжные платья. Их было много, среди них были и дети. Неподалёку Софрон увидал идущего в ту же сторону представительного мужчину с окладистой бородой, в блестящей меховой шубе и шапке. Он подошёл к кучке сидевших нищих и, наклонившись, дал им еды в мешке, пару монет и свёрток ткани. «Храни тебя Господь!» – с благодарностью восклицали ему в ответ.
Софрон неторопливо брёл вдоль торговых лавок, стараясь не мешать и не натолкнуться на другого человека. Любовался изделиями кузнецов, гончаров и прочих мастеров, выложенными на прилавках: глиняной, оловянной и серебряной посудой, горшками, кувшинами, чарками и кубками, железными подковами, ножами, крюками и прочей утварью. Когда он проследовал дальше, с обеих сторон пошли длинные ряды без навесов, где товар лежал прямо на солнце. Продавали в огромном количестве рыбу: свежую и засушенную, крупную и мелкую. Один коренастый молодец, стоявший у прилавка, схватил толстенную белугу – усатую остроносую рыбину в два аршина длиной, за жабры. Держа её над собой, перед продавцом, и хвалясь своей силушкой, он вскричал: «Вот это чудовище! Сколько стоит?!».
Дальше ряды прерывались небольшой пустой площадкой, откуда дальше они расходились в четыре стороны. На этом пространстве смешивались и разделялись потоки людей, пришедших в этот день на торжище. В стороне от центра площадки стоял под двускатным навесом небольшой дубовый восьмиконечный крест. На нём было вырезано распятие Христа, его тело слегка выдавалось вперёд. Крест по высоте доходил до плеч. Проходя мимо, люди крестились и кланялись в его сторону. Приблизившись к кресту, Софрон сделал то же самое. Тут молодому купцу пришло на ум, что скоро призовут к обедне. Солнышко было высоко. Время уже не раннее.
Он свернул на другой ряд, тянувшийся от площадки с крестом. Здесь было меньше народу. На прилавках лежали куски мяса, прошлогодняя капуста, яблоки. Внизу, у одного прилавка, стояли мешки с мукой, а сверху были баранки и хлеба. На следующей лавке была пара пустых корзинок. Стоявший за ней продавец согнулся, деревянным ковшиком зачерпывая соль из бочки, поставленной возле его ног. У прилавка было трое покупателей. Софрон выждал, пока они наполнят свои мешочки сыпучим товаром и уйдут. Он подошёл к продавцу. Они ещё долго обсуждали подвоз соли из Устюга – её поставляли на этот рынок старшие братья Софрона.
Вдруг, зазвенели колокола. Мерный гул доносился от высившейся вдали, на пригорке, бревенчатой церкви. Тремя высокими шатрами она врезалась в чистую и безоблачную гладь лазурного неба. Средний шатёр был выше и шире, на верхушке каждого из них покоились резные луковки куполов, откуда вздымались большие серебристые кресты – они ярко сияли и искрились на солнце. Вместе с многолюдной толпой, Софрон устремился в храм Божий к обедне.
…
Прошло много часов. Церковь была заполнена людьми, здесь было тесно и темновато. Её внутренность была из брёвен и досок. Свет лился из решётчатых оконец вверху, лучи падали на золочёные иконы, тянувшиеся одна за другой – иконостас подымался до самого потолка пред взором собравшихся. Иконы сверкали, своими красками и строгим великолепием вселяя в прихожан благоговейный трепет. Люди стояли на ногах уже очень долгое время. Но держались твёрдо: крестились, молились и исполняли всё необходимое. Перед ними на возвышении, предварявшем вход в алтарь, раскатистым хором пели дьячки.
…
Богослужение клонилось к окончанию. Вышел поп, держа в руке золотой крест, украшенный камнями и узорами. Собравшиеся поочерёдно подходили, чтобы приложиться к кресту. Приложился и Софрон. Двигаясь в общем потоке народа, он покинул церковь.
Молодой купец вышел наружу, и щурясь от яркого солнца вдохнул свежий весенний воздух. Повернувшись, перекрестился и поклонился у дверей храма вместе с остальными. Потом развернулся обратно, ступил на паперть и спустился по дощатым ступеням вниз. Он устремился к своему двору, на обед.
…
Время было уже за полдень. Софрон неторопливо шагал по снегу к крыльцу, ведущему на второй этаж большой добротной избы из еловых брёвен – сердцу его семейной усадьбы. От этого здания тянулась череда других бревенчатых построек, соединённых переходами. Она обрамляла собою внутреннее пространство двора. Там было несколько холопов. Один в дальнем углу черпал лопатой снег и сбрасывал в кучу. Другие шли кто куда, по своим делам.
– Здравствуй, Софрон! Тебя твой батюшка ждёт наверху! – поклонившись, воскликнул мужик, встретивший его у крыльца.
– Чудесно! Обедать пора, я уж изголодался! – весело отвечал Софрон.
Крыльцо начиналось от угла здания, где скрещивались толстые брёвна стен. Под деревянной крышей, по левую руку, шёл ряд причудливых колонн – резных пузатых кувшинов. Куски недотаявшего снега на перилах искрились на солнышке. Софрон, бодро поднимаясь по лесенке, смахивал их рукой. Издалека, из стойла, раздавалось мычание и блеянье. Было слышно, как хлопали тяжёлые ворота, и как уборщик снега со стуком бросил свою лопату к стене.
Софрон отворил входные двери и вошёл в сени – небольшое полутёмное помещение. Лучик света проникал сюда сквозь крохотное продолговатое окошко в дальнем углу. Он падал на узенькую скамью, на несколько пустых ушатов, стоящих на ней. Рядом, в тёмном углу, лежали тонкие башмачки и всякая утварь. Воздух был пронизан прохладой. Дверь пред лицом Софрона была слегка отворена. Из щели лился яркий свет. Там кто-то разговаривал. Оставив уличную одежду в сенях, молодой купец открыл дверь и вошёл в большую и просторную парадную комнату – светлицу.
Здесь оконца были большие. У дальней стены против входа сверкала красивая печь, вся покрытая расписными изразцами. Справа, в красном углу, была прибита широкая полка. На полке стояло два больших образа. Один – Николая Чудотворца, белобородого старца в архиепископской мантии. Он смотрел на входящего суровым взглядом. Другой образ – Богоматери с младенцем. Пред образами висела на трёх цепочках серебряная лампадка. В ней светилась свеча.
Войдя, Софрон перекрестился, смотря на иконы, и поклонился в пояс. В углу сходились две скамьи, застеленные красными полавочниками12. Стоял высокий длинный стол, накрытый чистой белой скатертью с красным узором по краям. За столом у окна сидели две юные сестры Софрона в тёмных узорчатых платьях и о чём-то болтали. Завидев брата, они резво вскочили и подбежали к нему:
– Привет, Софрон! – радостно вскричали девочки. Одна из них была чуть выше другой. Он крепко обнял сестёр и поцеловал каждую в лоб.
– Машка скоро стол накроет! Отец велел, – сказала тоненьким голосом та, что поменьше.
Распахнулась дверь в дальнем углу. Из неё вышел полный старичок с длинной поседевшей бородой, Савелий Ефремов. На его голове по краям ещё оставались пучки чёрненьких волос с сединой. Круглое лицо было в морщинах. Отец встретил сына спокойным и гостеприимным взглядом и неторопливо пошёл к столу. Вслед за отцом, в светлицу вошла и мать Софрона – худая женщина в сарафане и белой рубашке, с поседевшей косой за спиной. Софрон обнял родителей. Когда все пятеро членов семьи расселись за столом, пришла служанка Мария, поставила посуду и удалилась.
– Как товары наши, все ли приехали? – с важным видом спросил Савелий сына, пододвигая к себе серебряную тарелку.
Софрон стал пересказывать подробности, относящиеся к их семейным торговым делам, какие в тот день смог узнать. Пока он беседовал с отцом, подоспевшие служанки раскладывали кушанья, ставили чашки и наполняли их напитками, клали платки. Еда была горячей, только приготовленной.
– Ну хорошо! – удовлетворённо ответил старший купец. – Ещё для тебя дело кой-какое есть. Слушай внимательно, чтоб всё запомнил.
– Запомню, отец, – сказал Софрон.
Прежде чем приступить к трапезе, члены семейства все вместе начали молиться. Закончив, каждый старательно перекрестился, и уж теперь все стали есть приготовленные блюда. Ухватив вилкой пару кусков мяса, и откусив, отец принялся излагать сыну своё поручение:
– К нам из Вологды пожаловал гость Михаил Иванов. Нужно с ним связи наладить, будем и с Вологдою тогда торговать. На всё, что он предложит – соглашайся, и мне потом расскажешь! – Савелий взял стакан и отхлебнул квасу.
– Ты мне о нём сказывал, – ответил Софрон, доев печёную капусту, после чего вытер рот белым платком, – не тот ли, который рыбу да ворвань13 возит?
– Да – рыбу, и дёготь. Зубом моржовым торгует, и пушниной, – перечислял Савелий, – Пушнину, правда, нынче из Сибири привозят, соболя-то! Так вот я тебе об чём, Михаил Иванов двора здешнего не имеет. Он у служилого человека остановился, у Фёдора Затопина. Как пообедаем, я расскажу куда надобно ехать. Коня тебе нужно взять будет.
– Хорошо, отец, – сказал Софрон. Насытившись, он откинулся назад, спиной к стене. Громко зевнув, сложил руки на груди и закрыл глаза, – завтра поеду и всё разузнаю.
– Нет, сынок! – с улыбкой ответил Савелий, и посмотрел на сына, – встреча у нас с ним на сегодня назначена. Отдохни немного, а потом бери коня и поезжай!
– Да как же так, – открыв глаза, буркнул Софрон с печальным лицом, – поспать же надобно! Я сегодня в церкви на обедне два часа кряду стоял!
Сидевшая возле Софрона мать положила руки ему на плечи и, обнимая сына, нежным голосом сказала:
– Сынок, поезжай! Видит Бог, важное дело отец тебе поручил, серьёзное! Не будь оно так, послал бы за тем Петьку ключника, или кого другого. Ты один у нас сын в доме, на тебя одного надеемся, Семён с Андрюшей от нас далеко!
– Хорошо, матушка! Сегодня так сегодня… – Софрон тяжко вздохнул, поднял спину от стены и сел ровно.
…
Отец и сын стояли в конюшне, возле невысокой лошадки. Софрон поправлял ремешки, спускавшиеся с седла, уже одетый, в шубе и в шапке. Было светло. Кобыла, опустив голову, спокойно ждала часа, когда нужно будет отправиться в путь и слегка мотала головой.
– Как я уж объяснил, в той слободе сыщешь двор, ближний к маленькой церквушке Богоявленской. – повторил сыну Савелий. Потом с тревогой добавил, – ты уж там не напивайся только, ежели будут пить и гулять. Карт, и зерни в руки не бери, да и шахмат тоже – дьявольская забава!
– Я всё уразумел, отец, – потянувшись к седлу и глубоко выдохнув сказал Софрон, и закончил поправлять упряжь, – переговорю с тем гостем, и всё разузнаю.
– Вот и чудно! – улыбаясь, говорил Савелий. Он потёр рукой сверкающую лысину. – И лошадку, смотри, чтоб назад воротил!
Он проводил сына, взявшего лошадь за узду, во двор. Они обнялись. Софрон поставил ногу в стремя, взобрался на лошадь и уселся в седло. Отец воскликнул ему на прощание: «Бог в помощь!». Сын слегка ткнул кобылу в бок сапогом и та понесла его в распахнутые настежь ворота – на улицу.
…
Близился вечер. Солнышко слегка порыжело. Небосвод наливался багровой краской. Скача верхом по неровным, утопающим в грязи и талом снегу, переулкам и дорогам посада, Софрон оставил позади уже несколько поворотов. Людей по пути ему повстречалось уже не так много, как утром.
Он почти прискакал к месту встречи. Улица становилась всё шире и просторнее, а избы и хоромы всё более редкими и удалёнными друг от друга. Народу вовсе не было. Вечернюю тишину обрывал лишь стук копыт. Тем временем, молодой купец потянул к себе поводья лошадки, сбавив скорость – и остановился прямо у высоких ворот двора.
Ворота были большие и добротные. За ними высился роскошный терем. На оконцах были резные наличники. Из кровли усадьбы выдавалась слегка почерневшая труба под навесом. Оттуда медленно выходили клубы. Столб дыма тянулся вверх по подкрашенной багрянцем голубой глади неба. Возле терема виднелись верхушки других бревенчатых построек, торчала повалуша. Прочие избёнки были спрятаны от взора Софрона за мощной дворовой оградой. Лошадка под седлом перебирала ногами и шлёпала копытами по снегу. Молодец немного повернул голову вправо и пригляделся. Вдалеке виднелась деревянная луковка с крестом, выступая над кромкой забора, у которого он находился. «А вот и Богоявленская церковь!», – подумал Софрон. Немного подождав, он собрался с мыслями, набрал воздуха в грудь и крикнул:
– Э-эй! Это Софрон, сын Савельев! Прибыл к гостю Михаилу!
Его голос отозвался звенящим эхом от лесистых холмов, вздымавшихся далеко на горизонте, за краем посада. И тишина. Только нервно залаяла собака где-то среди изб за оградой. Купеческий сын слез с лошади и подошёл к воротам. Он подумал: «Чёрти что, сколько мне ещё ждать?!», и принялся настойчиво стучать по ним.
В конце концов, за оградой заслышались тяжёлые шаги – кто-то, видно, пошёл открывать. Софрон перестал колотить. Идущий приблизился к воротам, но замер и отворять их не стал. Раздался мощный низкий голос:
– Чего тебе надо, супостат!? Нажрался, и ломишься! Проваливай!
– Твою мать! Ты как со мною говоришь! – разгорячился Софрон.
– Ведаешь, собака, к кому пожаловал? Я служу дворянину! – прорычал в ответ дворовой человек. – Он сейчас в крестовой комнате Богу молится! А как выйдет, велит тебя схватить – и в подземелье! Там тебе пальцы все твои поотрывают, и сразу в чувство придёшь!
– Да что ж такое! Что ты лаешь на меня! Не предупредили тебя, что ли?! – с отчаянием вскричал Софрон. – Я вообще не к господину к твоему, не к Фёдору, а к купцу Михаилу Иванову, который у него остановился!
– Никакого ни Фёдора, ни Михаила Иванова не знаю! – рявкнул холоп.
– Что ты несёшь! – вскричал купеческий сын. – Ты Фёдору Затопину служишь, или нет!?
– В твою тупую голову так хмель забрался, что и дома своего найти не можешь?! – ревел низкий голос. – К кому ломишься! Фёдора Затопина двор – соседний! Убирайся!
– Тварь ты поганая! – прокричал молодой купец в обиде, лицо покраснело и скорчилось. – Не мог вначале сказать, а не бранить с порога!
Софрон влез на лошадку и схватил поводья. Он отдышался, покачал головой и повёл лошадь дальше по улице, вдоль ограды, приговаривая: «Господи, помилуй… Надо ж было так перепутать, чуть не сгинул!».
За тем двором, куда пытался попасть Софрон, на некотором расстоянии находился другой двор. Молодец приблизился к избушке. От угла её шёл невысокий забор из старых, слегка подгнивших и покосившихся, кольев. Пройдя чуть дальше, Софрон увидал, что воротная дверь была отворена. Туда можно было войти и с лошадью. Со двора доносились довольно громкие звуки речи. Софрон подумал, и решил: «Ну его! Это уж наверняка тот двор, зайду сюда!». Он спрыгнул на землю, взял ремешок узды в левую руку, а правой толкнул дощатую створку ворот. Она легко поддалась ему и со скрипом отлетела вперёд. Ведя лошадку под уздцы, Софрон медленно и осторожно проследовал во двор.
Открылась живописная картина – вдали, над горизонтом, возвышался небольшой холм. На холме стояла деревянная церквушка с резным куполком и крестом. Справа, над нею ослепительно пылал медно-золотистый шарик солнца. Оно заливало своим мягким и не греющим светом весь двор. Кромка вечернего неба наполнялась оранжево-алой предзакатной краской.
Слева от Софрона стояла изба. Её мелкие слюдяные окошки, окрашенные лучами солнца в багряный цвет, искрились и ярко сверкали. Неподалёку, на фоне церкви, сидели трое мужчин. Сидели на пеньках. В серединке, меж ними, был ещё один белый берёзовый пень с чёрными полосками.
Люди на пнях оживлённо болтали. Сидевший посредине посмотрел вправо, держа в руке нож с кривым лезвием:
– Ты льва когда-нибудь видал?! Понятно не видал! – возбуждённо крикнул он своему собеседнику справа, махнув ножом. Он сидел, широко расставив ноги. Одет был в шёлковый синий халат, какие носят в Персии – весь изукрашенный серебряным узором. По груди вились всякие растения, на каждом плече по серебристой пальме. Мужчина был высокий и худосочный, с тонкими запястьями и тонкой шеей, на вид – лет сорока. Лысая голова блестела. На лице были морщины. Борода – ярко-рыжая и недлинная, грубо обтёсанная ножом. Она блестела в лучах солнца, пылая огненно-красным пламенем. По левую руку сидел другой высокий мужчина. Он задумчиво произнёс:
– У шведов на знамёнах львы нарисованы… Большая такая крыса, – он широко расставил руки, – али псина, чёрт знает!
– Да какая крыса! – отчаянно воскликнул рыжебородый в халате. – Это огромный кот! Здоровый, зараза, и страшный! С гривою. И рычит на тебя! Сожрал бы на месте, если б янычары прежде на цепь его, окаянного, не посадили!
Поворачивая голову поочерёдно влево и вправо и размахивая руками, он продолжал разгорячённо, выпучив глаза:
– Рот разинул, клыки торчат, заревел! Да как рванёт на меня! – он ткнул пальцем себя в грудь. – Прям тут его пасть чёртова захлопнулась! И цепь щёлкнула, которой был прикован, потому и не съел меня, бедняга! Голодный остался… А крокодила видал? – рыжебородый повернулся к собеседнику, сидевшему справа. Тот был низенький и полный, сидел расслабленно и важно, уперев руки в бёдра, и улыбался. Весело посмеиваясь, он отвечал:
– В одной книжке видал! Там и лев твой есть! И вепреслон там есть, и единорожец! Всё не то. Вот медведь – это уже другое дело! От него твой лев с крокодилом – в лес убегут, и спрячутся. А там их наши мужики поймают – и в суп!
– Да ты сам медведь! – махнул рукой рыжебородый, – недоношенный слегка…
Он прервался и глянул в сторону ворот. Остальные сделали то же самое, и увидали вошедшего молодца с конём. Молодой человек остановился, поклонился до пояса и вежливо произнёс:
– Здравствуйте, добрые люди! Я ко двору Фёдора Затопина пожаловал, верно?
– А отчего ж нет? – спокойно ответил сидящий на пеньке слева от рыжебородого, посмотрев Софрону в глаза.
Мужчина был высокий и широкоплечий, в простом сером кафтане. Его большие зелёные глаза и угловатое лицо, усеянное морщинами, выражало твёрдость и покой. И какую-то скрытую грусть. Ему было лет сорок пять или пятьдесят. Волосы и борода его были чёрные, и с сединой. Уперев ладони в бёдра, он сказал:
– Фёдор Затопин, сын боярский, перед тобою.
– Ну слава Богу! – с облегчением воскликнул Софрон, перекрестился и опять поклонился сидящим. – Твой сосед такой лютый народ у себя держит! Угрожали увечьем и расправой, пальцы мне чуть не оторвали! Из-за того, что я ошибся и к нему постучался!
– Ох ты! – улыбнулся Фёдор. – Ничего… Я не думаю, что мой бы сосед попросту христианина честного загубил! Добрый он человек. Ты скажи мне, чего ради ты к нам пожаловал?
– Меня прислал мой отец, Савелий Ефремов.
– А-а, я и гляжу, знакомое у тебя лицо, похож на отца своего! – сказал вдруг, улыбнувшись, толстенький мужичок, который сидел с другой стороны, напротив Фёдора. – Ты, стало быть, Андрей?
– Нет, сударь, – молодой купец, учтиво приложив руку к сердцу, вновь поклонился, – я Софрон, из сыновей Савельевых младший, Андрей – это братец мой. Я прислан, чтоб с Михаилом Ивановым переговорить.
– Что-ж, уводи коня и садись к нам, Софрон! – отвечал мужичок. Он встал с пенька и поклонился гостю. Ростом был небольшой, на нём был яркий красный кафтан. Лицо его было круглое, с маленькими серыми глазками, и с длинной бурой бородой. Он сказал Софрону:
– Я Михаил, сын Иванов! Мы давеча с твоим отцом решили посотрудничать. Я его-то, честно говоря, и ждал. Ну, раз уж ты к нам пожаловал, то и славно!
Рыжебородый в халате воскликнул:
– Рад знакомству! Я Степан Артемьев, – он кивнул Софрону, и принялся вертеть нож вокруг пальца.
– Ну чего, – задумчиво сказал Фёдор, и взглянул на молодого купца, – идём, коня твоего привяжем, Софрон!
Степан вновь обратился вправо, и наклонился в сторону Михаила:
– Можешь верить, а можешь и не верить! Помнишь – я тебе вот что говорил. Мой дед был непростой человек! При Василии Ивановиче…
Фёдор поднялся со своего пня и подошёл к Софрону. Тот заметил, что у сына боярского возле левого глаза имелся длинный рубец, давно уже заживший. Фёдор взял узду лошадки и сказал: «Пошли за мной!». Вместе с лошадью они направились к большому сараю.
…
За сараем лежали горки поленьев. Сын боярский повертел головою, осмотрев кучу сырых еловых деревяшек, слегка припорошенных снегом. Стряхнув снег, он ухватил и поднял один большой кусок. И направился обратно, к разговаривающим на дворе, Софрон пошёл следом. Фёдор нёс в руках бревно. Слегка улыбнувшись, он сказал Софрону:
– Уж прости, дорогой гость, за таковой приём скромный. Ни стола накрытого, ни вина доброго!
– Да, славно бы сейчас поесть, – заметил молодой купец, идя вслед за Фёдором и топая по водянистой грязи, – да и выпить чего-нибудь, тоже бы неплохо…
– Всё впереди, братец! – весело ответил Фёдор. – Сейчас мы пойдём с этого вшивого двора в кабак!
Софрон раскрыл глаза и удивлённо спросил:
– Как же я к вечеру тогда домой ворочусь? Да ведь, я ж сюда по делу отцом послан, обговорить торговлю с Михаилом Ивановым!
– А что, разве это не общее наше дело? – возразил Фёдор. Они приблизились к сидящим на пеньках. – Сейчас тут свежим воздухом подышим… А после того и потолкуем обо всём важном. С вином наша затея да знакомство всяко лучше сладится!
Софрон сильней изумился. Почесав бороду, он покачал головой. Сын боярский поставил толстое полено возле берёзового пня, напротив Степана:
– Садись! – сказал Фёдор.
Софрон уселся, сняв с себя шубу.
…
– Я тебе, Софрон, расскажу всё сначала! – глаза Степана горели беспокойным огнём. Сидевшие по обе стороны Михаил с Фёдором устроились поудобнее на своих пеньках. – Когда я был маленьким, мой дед мне рассказывал, что однажды, великий государь Василий Иванович отправил его вместе с посольством из виднейших людей, из бояр и архиереев, в город Рим!
– Для чего туда надобно было людей посылать? – поинтересовался Фёдор. Он наклонился вперёд, расставив ноги.
– Чтоб веру латинскую соединить с православною! – ответил Степан. – Ну, так он мне говорил, как я помню… Там они встретили ихнего папу, который над всей латинскою церковью главный. Убеждали наши святители латинян об вопросах вероучительных. Но ничего не вышло! Хуже того – предлагал папа боярам принять веру латинскую, и жить в Риме. Сулил землю дивную, с садами райскими! Кое-кто из них согласился, да там и остался!
– А что твой дед? – спросил Софрон.
– А что он… Рим – великий и огромный город! Там что ни дом, то палаты14 каменные – высокие, пёстрые и цветастые, как платья девиц на праздниках! Повсюду фигуры стоят людей – мужчины и женщины… из белого камня, будто живые. А ещё, горожане на листках бумажных и на полотнах – всё пишут, и чертят, и рисуют, и картинки печатают всякие. Да… – Степан немного нахмурился и опустил голову. Он на миг прекратил вертеть нож, но затем поднял взгляд и продолжил. – Мой дед сказал латинянам, что веры не сменит. Что там, где русская земля – там и его дом. Но мне завещал, чтоб я письмо учил усердно, чтобы знал не только наше письмо, но и латинское. И что мир, созданный Богом – огромный размер имеет, и мы не ведаем, где он кончается! На западе толкуют, что уже обошли его. Хотя по-прежнему свои корабли за море посылают – и всё новые края отыскивают. Свет велик! Надобно, говорил он мне, не только для прибыли, но и для души – попасть в каждый его уголок. Эх… с грамотой у меня не шибко сладилось. А вот другой завет его я исполнил!
Степан вынул из-за пояса монетку. Аккуратно держа её пальцами левой руки, поднял перед собой и продемонстрировал. Все наклонились, чтоб лучше разглядеть. То была крупная золотая монета. С неё смотрела на товарищей, чуть выпирая с поверхности, вытянутая морда волка с острым носом. На обратной стороне имелась какая-то непонятная надпись.
– Вот, ихний рубль! – воскликнул Степан. Подержав перед собой и показав всем, он положил монету на берёзовый пень, который стоял в центре круга сидящих товарищей.
– Чудная монетка! – улыбаясь, Фёдор дружелюбно похлопал Степана по плечу. – Только у нас с тобой, Стёпка, больше нихрена и нет, кроме этой монетки!
– Это правда, – хмуро отвечал рыжебородый купец.
Софрон припомнил разговор с Ивашкой, когда тот ему сказал о служилых людях, которые изъяли все товары и добро у Степана. Хотел было полюбопытствовать Софрон, но не решился.
Михаил, меж тем, важно уселся, положив ладони на коленях. Ехидно ухмыляясь, поглядывал он на монетку, и на Степана. И помолчав немного, промолвил:
– Ну что ж, братцы! Нам днесь в Рим идти не надобно. Наше дельце нехитрое! Хотя Архангельск тоже неблизко – пятьсот вёрст! А потому, нам нужно поскорее выезжать. Вон, уж снег тает! Глядишь, так в дороге и завязнем – даже до Вологды не доберёмся! Хе-хе! – купец поправил высокий воротник своего ярко-красного кафтана. Улыбаясь, он почесал лицо и посмотрел в глаза Софрону. – Мы сейчас идём в кабак, а завтра – отсыпаемся. Ну а на другой день, с Божьей помощью, в путь-дорогу!
Софрон растерянным взглядом поочерёдно смотрел на своих собеседников. Он напрягся и с серьёзным лицом спросил Михаила:
– Что, сударь, нашего товару тебе не надобно? А говорил, что посотрудничать решил с моим отцом.
– А на что мне твой товар? – недоумевал купец. – Решили же, что на моём кораблике поплывём из Вологды в Архангельск. Там у меня товарищи есть, у них остановимся. Назад тоже вместе воротимся. Ты с нами, или нет?
– Я? В Архангельск?!
– А кто? Савелий сказал, что сам не поедет.
– Отец мне ничего не говорил! – с раскрытыми от удивления глазами отвечал Софрон. – А кому мы товары-то будем продавать?
– Кому-кому? Немцам15, из дальних стран! – воскликнул он в ответ.
– Идём в кабак! – нетерпеливо крикнул Степан.
На большом и толстом белом пне лежала сверкающая золотая монета с мордой волка. Небо порозовело. Маленькое солнышко бросало свои последние лучи. Степан сжал рукоять своего острого ножа. Он замахнулся и с силой воткнул лезвие в пень. Нож торчал из его поверхности, возле блестящей заморской монетки.
…
В кабаке было светло, тепло и просторно. И очень шумно. Отовсюду звучали весёлые крики и смех: заливистый и гулкий, иногда тяжёлый и басистый, а порою надрывный и необычайно громкий. Иные раззадорившиеся стучали тяжёлыми кубками по своим деревянным столам. Из дальнего конца кабака доносилось приятное бренчание гуслей. Звуки домры и свирели перемежались чудесным и звонким женским голосом, распевавшим:
«В сто-ольном во городе, во Ки-иеве,
У сла-авного, у князя, у Влади-имира!
Было пирова-а-ание, почётный пир,
Было столова-а-ание, почётный стол!
На мно-огие на кня-язи, на боя-а-аре…
Товарищи сидели за высоким и длинным столом. Софрон сел у самой стены избы, подле Фёдора. Напротив был Михаил. В конце стола сидел Степан. Перед каждым стоял высокий оловянный кубок. На столе был серебристый сосуд с вином. Здесь же стояли две большие братины16 – вытянутые деревянные лукошки, с концами в виде лошадиных голов. Оттуда торчали, кучно вздымаясь из-за краёв, блескучие тёмненькие огурчики, вместе с сочными желтоватыми кусочками варёной репы и длинными свёрточками ветчины. Каждый держал свою чашу. Фёдор, слегка постукивая и водя ею по столу, говорил не торопясь, монотонным голосом:
– …мы тогда ходили на вылазку. Баторий своих людей полсотни тысяч привёл, а нас – нас всего двести удальцов было! Ну, ясное дело, что мы не прямо на их стан пошли. Мы тихонько, из-за леса – да к обозам. Завидели нас ихние рыцари. Там были знатные шляхтичи, в основном, а не немцы, которые в ихнем войске только за серебром. Бились мы отважно, ничего не скажу… Но и они не сплоховали, из наших – человек семьдесят зарубили. Хотели мы их обозы зажечь, да не зажгли! Я в том бою чуть не погиб. Навстречу мне вылетает один, на коне – здоровый, и в латах! Моего коня непойми откуда подстрелили, он тотчас и свалился наземь! Вернее я сперва полетел – потом он на меня. Думал раздавит! А он только своею ногою мне мои ноги придавил. Я лежу, пытаюсь выползти, да не выходит нихера, а ноги оттого страшнее только болеть начали! Подлетает рыцарь на коне, рубит саблей мою голову! А я ж успел что есть силы дёрнуться – и он только мне возле уха и глаза левого, вот тут, – Фёдор показал пальцем на свой рубец возле левого глаза, – вот здесь только сабля его прошла, и в траву уткнулась! Копыта его коня прямо возле ушей ударили, аж землёю лицо засыпало!
Товарищи слушали внимательно. Михаил потянулся к кувшину, тихо приговаривая: «Добро!», и принялся разливать крепкое вино по кубкам. Степан первый подставил свою чашу, Софрон взял два жирненьких куска ветчины из братины, и положил в рот. Затем и Фёдору налили вина. Поочерёдно смотря в глаза собеседникам, он продолжал:
– И что ж? Я своей саблей его за ногу подцепил – и он рухнул возле меня! Конь его без седока улетел. А я чудом выполз из-под своего-то из-под мёртвого! Прикончил я того рыцаря, и взял саблю! С ножнами, – Фёдор наклонился ближе к слушателям, – из чистого серебра, с алыми каменьями! И до сих пор держу! Как память – о том бою, которому почти два десятка лет…
– Дорогая небось сабля? – заедая ветчиной, спросил Софрон.
– Дорогая! Но продавать её не хочу.
– Братцы! – задорно воскликнул Михаил, вставая с лавки. – Выпьем за здоровье нашего великого государя, Бориса Фёдоровича! За здравие его бояр, и всего христолюбивого воинства!
– Выпьем! – крикнули товарищи.
Они чокнулись, звякнули оловянные кубки. Каждый осушил свою чашу. Софрон тотчас скорчил лицо. Глубоко и тяжко вздыхая, он потянулся к братине. Остальные сделали то же, вытянув оттуда по огурчику. Михаил громко засмеялся, взглянув на Софрона:
– Вот оно, вино добренькое и крепенькое! А не та бурдень заморская, из винограда, какую нам немцы привозят!
– Ух… – отвечал Софрон, дожёвывая огурец и вытирая слезинки возле глаз. – Мне прям всю глотку обожгло… Крепенькое, правда!
– Надо ещё по одной! – купец радостно устремился к блестящему кувшину с вином. Все приготовились подставлять кубки.
– Здорово придумано, – воскликнул Степан, сидевший в конце стола, поглядывая вокруг себя. – Такое прибыльное дело! Столько народу, каждый хочет свою душу развлечь! Вина выпить, девок озорных потискать. И все денежки – в карман целовальнику17! А кроме него – никто не может такого же кабака у себя держать…
– Ну а как ты хотел? – безмятежно отвечал Михаил, наливая Степану вина в кубок, который тот держал. – Государево распоряжение! Казна, видать, пустует. Нужно её пополнять.
Товарищи выпили ещё. Время было позднее. За стеною была ночь. А в кабаке по-прежнему стояли шум и веселье. Какие-то буйные мужики прямо посреди кабака начали было драться, но потом успокоились. Музыка продолжалась – переливистая трель гуслей и мягкая песнь свирели складывались в очередную былину из далёкого и забытого прошлого…
– А у них, у… аглицких людей какие корабли? Такие же… как у твоих друзей… ну, звероловов? Которые ходят за рыбами морскими? За моржами? – горячо любопытствовал Софрон со слегка поникшей головой, чуть покачиваясь. Он протянул руку к центру стола, пытаясь ею отыскать в пустой братине кусок ветчины.
– Не-ет! Не такие! – бойко ответил Михаил, громыхнув тяжёлым кубком. – Я… Мне… Я не видал сам. Мне рассказывали! Мне рассказывали, что они гораздо больше! Ну конечно…
– Ну конечно! – крикнул Софрон, убрав руку, выпучив глаза и смотря Михаилу в лицо. – Ну конечно. Им наших – не перегнать!
– Да! – купец разгорячённо ударил кубком по столу.
– А ты знаешь, что? – вдруг спросил Софрон.
– Я знаю! Я знаю…
Софрон потихоньку приподнялся с лавки. Оказалось, что всё вокруг него – стало причудливо колыхаться. Всё стало медленно плыть, слегка покачиваясь. Всё завертелось. Он опёрся левой рукой о толстое бревно стены здания за его спиной. А правой решил попробовать дотянуться до кувшина с вином, который стоял на столе.
В стороне от стола, где пребывали товарищи, началось какое-то оживление. Кто-то вошёл в кабак. Кто-то встал из-за своего стола и обнялся с подошедшим. Поодаль несколько мужчин и женщин с весёлыми воплями, лихо и неудержимо выплясывали – вроде бы даже в ритме музыки. Один из сидящих гусляров, держа на коленях свой инструмент и нащипывая струны, пел:
«…видел во дому его дву дочерей!
Первая – Настасья королевишна,
Другая – Афросинья королевишна!
Сидит Афросинья, да в высоком те-е-ереме,
За тридцатью замка-ами, за була-атными!
Станом статна-а-а, лицом красна-а-а!
Лицо у неё – как бы белый снег,
А чёрные да брови, будто соболи!»
Софрон тянулся к вину. Он почти дотянулся, коснувшись двумя пальцами кувшина, и попытался взять его за ручку. Но тот только качнулся в сторону, чуть не упав на бок.
– Погоди, погоди… – Михаил, нахмурившись, замахал головою в разные стороны. Он встал из-за скамьи. – Давай-ка я, братец. Мне ближе…
– Да-а… Давай… – Софрон рухнул обратно на свою лавку, расставив обе руки, и опёршись ими на неё. Молодой купец поглядел вправо и увидал, как голова и руки Фёдора лежат на столе. Но сам Фёдор колышется в воздухе! Да так, что невозможно было его отчётливо разглядеть. Вместо него было что-то чёрно-серое. Что-то расплывчатое и мотающееся. Софрон с трудом поднял правую руку и направил её прямиком в гущу этой странной черноты. Его ладонь уткнулась во что-то мягкое, в какую-то толстую ткань, из какой обычно шьют кафтаны:
– Э-эй! – немного испугавшись, закричал Софрон. – Ты чего? Что с тобой?!
Вдруг откуда-то раздался знакомый ему голос, но слышно было плохо. Стояло эхо, и какой-то звон:
– Ничего… поспать нельзя…
– Ладно, – растерянно ответил молодой купец, и медленно перевёл взгляд обратно на Михаила. Его ещё можно было разглядеть. Хоть и не без труда. Но Софрон всё же увидел, как тот наполнил его чашу вином.
– А я ведь хотел… – сбивчиво начал Михаил, – я тебя хочу женить… на своей старшей дочери! Да-а-а! Вот так вот! Её, понимаешь… тоже Настасья зовут, как он по-о-оёт!
– О…
– Да-а! – улыбаясь, радостно отвечал Михаил, стуча пальцами по столу. – Ха-ха! Но… это я так… в тайне! Ей вот… семнадцать лет уже! Вот! А ты, – он потянулся рукой к Софрону и похлопал его по плечу, – ты… да ты молодец! Ты мне – свой человек, почти что… Брат! И всей семье моей!
– Ох!
– А за это, – он взял в руку кубок, и поднял его вверх, – за это – надо выпить!
Софрон с трудом отнял правую руку от скамьи. Нащупав свой кубок, он обхватил его, что было сил. И поднял. Всё вокруг гудело и крутилось. Звякнуло олово. Где-то зазвучал чей-то странный, чей-то очень отдалённый, дребезжащий голос: «До дна! До дна…»
– До дна, – тихо повторил Софрон. Он поднёс кубок к губам, и в несколько глотков наполнил своё нутро жгучей жидкостью.
…
В конце стола по-прежнему сидел Степан. Серебристый узор на плечах его синего халата поблёскивал на свету. Купец раздражённо смахнул с плеча пылинки. Он поставил пред собой руки и упёрся в кулаки подбородком, сердито нахмурив лицо. Он исподлобья глянул на Фёдора – тот поднял свою голову со стола. Поморгав глазами и потерев руками лицо, Фёдор зевнул и что-то буркнул. Потом снова лёг на стол, и заснул. Михаил хохотал и что-то говорил Софрону. Молодой купец сидел, едва живой. И качался. Чокнувшись с Михаилом и выпив вина, он поставил кубок и улёгся спиной на бревенчатую стену, тяжко вздыхая.
Вдруг к столу приблизились трое мужчин. Они подошли к Михаилу со спины. Один из них, средний, был постарше, лохматый, с курчавой бородкой, и с загнутым носом, в сиреневом кафтане. Двое по бокам от него были молодые, в дорогих нарядных одеждах. Остроносый положил Михаилу руку на плечо и проговорил хриплым голосом:
– Будь добр, подвинься, братец.
– Да не вопрос! – Михаил пересел чуть правее.
Все трое уселись на скамью.
– Здорово, Степан! Как ты? – прохрипел мужчина в сиреневом кафтане.
– Херово! – рассерженно крикнул купец, расставив широко руки и раскрыв глаза. – Меня сегодня вино не берёт! А это кто?
– Я Иван Смольянинов! – гордо воскликнул молодой человек в вишнёвом кафтане, севший ближе всего к Степану. – Я, и мой брат Роман – мы сыновья Никиты Смольянинова, московского дьяка, который, между прочим, в казённом приказе служит!
– Ого-го! – ответил Степан восторженно, нарочито насупив брови. – Как приятно…
– Мы к тебе не с пустыми руками! – заметил хриплый.
Иван достал из-за пояса большой завязанный мешок. Развязав, он вытащил из него тёмно-коричневый блестящий ящичек. И положил на стол пред собой. Он надавил на большую плашку, после чего крышка ящичка мигом взлетела вверх и он открылся.
– Аглицкие карты! – промолвил Иван, вынул из ящичка карту и показал Степану. На ней был причудливый цветастый человечек в золотой короне, со скипетром в руке. Иван положил её и начал доставать остальные. А после выгреб из ящичка горсть фишек. Остроносый мужчина, тем временем, собрал все карты в руку. Степан тотчас оживился:
– Так… Хорошо! Ну что ж, давайте – для начала, я ставлю рубль!
Хриплый засмеялся, тасуя карты:
– Хе-хе! Откуда у тя такие деньги? Ты ж гол, как сокол!
– Да какая к чёрту разница! Я тебе сказал, рубль!
– Ну хорошо! – хриплый улыбнулся.
Вдруг, Софрон открыл глаза и вперил взор в Степана. Поглазев на него немного, он неожиданно разразился речью:
– Ты… э-э… Степан! Ты ж продавал нам ковры и ткани заморские, да?! Почему ж ты перестал?
– Весь мой двор сгорел в пожаре! И люди мои все погибли, – мрачно ответил Степан со стеклянным взглядом, смотря перед собой. Рукой он выкладывал карты.
– Не просто сгорел, а подожгли его тебе! – вставил остроносый, – и ты сам знаешь, кто!
– Ты меня лучше не зли! – грозно крикнул купец, ударив своим тяжёлым кулаком по столу. – Я сказал, дом – сгорел!
– Ладно, ладно. Слыхал? – хриплый поднял со стола карту и поглядел на неё, задорно ухмыляясь. Он повертел карту. – Говорят, у каждого аглицкого немца – изо рта торчит какая-то херня! А оттудова – дым валит!
Сидевший в стороне Михаил неожиданно засмеялся:
– Я что-то такое слышал!
– Да уж! – смеялся, хрипя, остроносый. – На картах они такого не нарисуют! Эхе-хе! Из каждого младенца аглицкого, уже дымок сквозит. Черти они!
…
Софрон лежал на брёвнах стены, смотрел вверх. Ряды досок беспрестанно рябили в глазах. Огоньки стоящих на полках свечек безумно плясали, выписывая круговые узоры. С другой стороны стола были слышны звуки, сопровождаемые эхом. Кто-то говорил, смеясь: «Ха-ха… За тобою уже три рубля, Степан!». Всюду стоял гул – от музыки, от перемешавшихся криков и возгласов людей. И сильный звон. Софрон тихо повторял, чуть шевеля губами: «Ты сам знаешь, кто… Ты сам знаешь, кто… А кто ж мог двор Степана спалить-то?». Его внимание зацепилось за слова гусляра, которые тот распевал под звук своих гуслей, стенание гудка, трещотку деревянных ложек и барабанные удары:
«Гой еси-и-и ты, Алёша Попо-ович!
Хошь ли, я тебя огнё-ё-ём спалю!
Хошь ли, тебя копьё-ё-ём заколю!
Отвечал ему Алёшенька Попович млад:
Гой еси-и-и и ты, Тугарин Змеевич!
Бился ты со мною, о вели-и-ик заклад,
Биться, и дра-а-аться – один на один!»
Софрон резко выпучил глаза. Он отскочил от стены, поставил руки на стол и расставил их широко. Так, чтобы даже когда всё качается и пляшет, можно было удержаться, и не рухнуть. Вдруг, он неистово крикнул: «Я знаю!» и взмахнул рукой, что-то задев кулаком. Послышался лязг, и хохот сидящих за столом. Тут молодой купец начал вставать. Все вещи и лица – всё крутилось. Всё быстро неслось по какому-то безумному круговороту, устремляясь в пучину! Но наконец, он поднялся, держась ладонями за край стола. Правой рукой Софрон нащупал лежащий на боку металлический кубок. Он цепко схватил его, взял с собой, медленно вылез из-за стола и ступил в пустое пространство:
– Я убью его! – угрожающе кричал со скорченным лицом молодой купец, размахивая кубком. – Святую Русь освободить нужно! От змея нечестивого, от Тугарина, от ящера проклятого!
Потрясая оловянным оружием, Софрон сделал пару шагов вперёд. С двух сторон слышалась болтовня и смех. Он направлялся в другой конец кабака. Его сильно качало из стороны в сторону. Он разглядел вдали двух длиннобородых мужиков с гуслями. Они сидели на здоровенных бочонках. Гусли стояли у них на коленях. Рядом крутилась пара девушек в светлых платьях. А поодаль была высокая стойка. Из-за стойки гордо высилось туловище мужчины в роскошном алом кафтане с высокой соболиной шапкой на голове. Выпучив глаза, Софрон вопил:
– Вот он, Тугарин Змеевич! Целовальник проклятый! Иди сюда, – его правая рука опустилась на чьё-то плечо. Софрон облокотился на него. Раздался возглас: «Ты чё творишь?!». Внезапно кто-то толкнул его в грудь. Вдруг, всё пошло кругом. Один край дощатого пола загадочным образом начал подыматься вверх. И под конец, неспешно проплыв половину оборота, он легонько коснулся затылка Софрона.
…
Он увидал, что на дворе – ночь. Вокруг темно. Морозный, колючий ночной воздух резко обдал его лицо. Небо было ясное и звёздное. Кто-то вёл его, придерживая за руки, и приговаривая: «Тихо, тихо!». Они шли, по-видимому, возле кабака. Софрон обернулся и увидел, что дверь кабака была приоткрыта. Из щели исходило яркое свечение. Оттуда доносились шум, звон и весёлые голоса. Он повернул голову обратно. Впереди проскакала гнедая лошадка, на ней кто-то сидел. «Давай!» – вдруг крикнул ведущий его человек. А потом стало совсем темно.
…
Софрон медленно шёл по лесу, по широкой тропе. Под ногами скрипели сухие веточки и маленькие деревца. Был день. Только небо наглухо заволокло мрачными серыми тучами. Большие толстые ели и сосны вздымались так высоко, что неба почти не было видно. Отовсюду торчали разлапистые колючие ветви. Сплетаясь, они преграждали путь. Софрон аккуратно отгибал и отламывал ветки, которые лезли ему в лицо, и переступал поваленные стволы.
Позади него послышался какой-то шелест. Кто-то шёл сзади. Раздался женский голосок: «Пойди сюда!». Он оглянулся. Посреди тропинки его встретила невысокая женщина в плаще и капюшоне, закрывавшем почти всё её лицо. Она потихоньку приближалась к Софрону. Когда она подошла совсем близко, молодой купец разглядел, что под плащом на ней было дорогое платье с серебристыми узорами и жемчугом. Она сбросила капюшон, голова её была в шёлковом платке. Лицо было в морщинах, ей было лет сорок. Она спокойно посмотрела своими светло-голубыми глазами на Софрона. Чуть-чуть нахмурив брови, она спросила его:
– Ты убил моего сына?
Софрон помрачнел и отрицательно покачал головой. Ему хотелось сказать: «Нет… не я!». Но он только бормотал что-то невнятное.
– Так ты убил моего сына?! – она вся побледнела, словно не веря своим глазам. Её лицо скорчилось от боли. Надрывно вздыхая, женщина тут же стала кричать. – Ты убил моего сына!
Она зарыдала, и по щекам покатились слёзы.
Софрон в отчаянии мотал головой. Он так хотел сказать: «Я ни при чём!». Он подошёл ближе, хотел успокоить, потянул к ней свои ладони. Но женщина, разинув рот, словно пасть – истошно завопила! Софрон в ужасе убрал руки.
Где-то заслышался топот копыт, возгласы и лязг стали. Внезапно, из сердца женщины выскочил чёрный всадник на чёрном коне, машущий острой саблей над головой. Женщина заполыхала! Она обратилась в языки пламени. Сквозь пламя, вслед за быстроногим скакуном понеслись толпой маленькие чёрные люди, каждый тряс мелких клинком. Огонь расплывался по лесу – деревья зажглись разом. Повсюду стоял треск, валил жар. Всё вокруг загорелось.
Человечки несясь, нещадно рубили саблями налево и направо. Они кричали и хохотали. Рубили людей, рубили деревья. Стояли жуткие вопли и плач. Среди огня, на острых кольях дрожали нанизанные обуглившиеся куски тел – ноги и руки торчали в разные стороны. Вместо деревьев остались лишь обгоревшие чёрные стволы, заострённые кверху, как колья. Загорелись небеса. По всему пылающему пространству растянулась вереница тёмных людей с саблями. Они мчались вслед за удалым предводителем – чёрным всадником на коне.
Вдруг, весь огонь погас. Завыла вьюга. Всё вокруг укутала толстая непроходимая пелена. Снег нёсся в жутком вихре метели, сбивая Софрона с ног своим мощным напором. Но снежная мгла стала потихоньку рассеиваться. Белые хлопья уже сыпались как всегда, слегка наискось. Дул холодный ветер. Софрон посмотрел по сторонам: везде были льдины, занесённые снегом. Он сам стоял на бело-голубой льдине. Кругом вздымались горы льда, высились ледяные скалы. Он глянул под ноги. Потом посмотрел перед собой – и ужаснулся! Перед ним стоял здоровенный белый медведь, высотой в три сажени! Медведь грозно заревел, и замотал своей острой мордой. Он поднялся на огромные задние лапы, став в три раза выше человека. Он замахнулся своей когтистой лапой – она полетела Софрону прямо на голову!
…
Софрон раскрыл глаза. Он проснулся. Вскочил с голого деревянного ложа, и в ужасе посмотрел по сторонам. Он был в избе. Здесь было темно и тесно. Лишь через маленькое окошечко в верхнем углу стены проникал в избушку лунный свет, оставляя длинную яркую полосу на пыльном деревянном полу. Возле окошка, на полке, стоял образок с ликом Христа. С этой полки Христос сердито взирал на Софрона. Софрон упал на колени, и принялся старательно крестится, судорожно повторяя: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный…». Повторил три раза. Потом отчаянно воскликнул, прослезившись: «Господи, помилуй меня, грешного!». Затем встал, ещё раз перекрестился, смотря на образ, и поклонился ему. После чего бросился к небольшой дверце. Дверца слегка посвистывала. От неё тянул морозный воздух. Он схватился за ручку, дёрнул – и дверь отворилась. Молодой купец выскочил из избы.
Он попал на просторную пустую площадку. Было очень холодно, и очень тихо. Двора не было, возле избы торчали только какие-то остатки плетнёвого18 забора. Вокруг стояли большие и малые бревенчатые избы. Пространство освещалось луной и звёздами. Софрон схватился руками за голову: «Ох! Чёрт возьми, ну и дрянь! Сука, сглазил кто-то!» – прошептал он. Голова чуть-чуть побаливала. Он плюнул в сторону. И отдышался. Из-за холода, от его рта шёл пар. «Гнедая лошадка! Это ж моя – моя лошадка была!» – вспомнил с горечью Софрон. Он присел на землю, на небольшую кочку, покрытую снегом. Заледенелая корка хрустнула под ним. Он понурил голову.
Вдалеке были слышны какие-то звуки. Софрон сидел, хватаясь руками за голову и дёргая за волосы. «Что ж это такое? Что делать?!» – думал он в отчаянии. Он прислушался к отдалённым звукам. Как будто кто-то что-то говорил или напевал. Он встал с кочки, и медленно побрёл туда, откуда доносились звуки. Под сапогами хрустел замёрзший снежок. Он пошёл по широкой улице, между рядами теремов. Постепенно, звук становился всё сильнее и отчётливее. Кто-то пел. Молодой купец остановился. Он свернул направо и пошёл по другой улице. Наконец, он увидал знакомую избу с приоткрытой дверью. Кабак!
К нему навстречу шли, обнявшись, двое пьяных мужчин. Они орали песню:
– Есть те-е-рем, в Новгороде, о-о!
– Зовётся – со-о-олнца восход!
– Он многих молодцев… сгубил! И я – оди-ин из них!
Софрон обошёл их и нырнул в кабак. Здесь по-прежнему было светло и тепло. Но народу было сильно меньше. Он направился в дальний угол кабака. Туда, где прежде сидели товарищи.
За длинным столом сидели носатый мужчина, и двое братьев в светло-зелёном и вишнёвом кафтанах, слева и справа от него. В конце стола сидел Степан. На столе были разложены карты и фишки. Роман обхватил голову руками. Выражение лиц других двоих было тягостное. Иван подавленно глядел в стол, лишь иногда поднимая взор. Остроносый нервно дёргал глазом, и злобно посматривал на Степана.
– Мда. Ну давай, показывай, – прохрипел он.
Тут подошёл Софрон.
– О! Кого я вижу! – весело воскликнул Степан. – Садись к нам!
– Скажи наперво, где моя лошадь? И где мои вещи другие?! – возбуждённо произнёс молодой купец.
– Да всё с ними в порядке! – ответил купец. – Садись!
Софрон не стал спорить, и присел на лавку у стены, слева от Степана. Тот перевернул две карты, лежавшие перед ним. И с жаром воскликнул, глядя в лицо остроносому: «Два короля!». Иван обречённо покачал головой. Хриплый что-то невнятно пробормотал. Наконец, он убрал руку со стола, и вынул из-за пояса мешочек. Он бросил его на стол, перед Степаном. Внутри мешочка гремели монеты.
– Рыжий диавол, – заключил хриплый, – обокрал, злодей.
Степан улыбался. Потом промолвил, смотря на Ивана:
– Чем будете платить?
– Нечем, – отвечал тот.
– Как это, нечем?! На чём вы сюда добрались?!
– Забирай! – неожиданно произнёс издалека Роман, подняв голову. – Но больше ничего не бери! Оставь в покое, ради Бога!
– Да пожалуйста! – дружелюбно воскликнул Степан. – Мне и этого добра на сегодня хватит!
Он подвязал мешочек с деньгами к поясу, и сказал: «Пойдём, Софрон!». Молодой купец дивился случившемуся. Степан встал из-за стола, и они пошли вместе.
– Всю ночь играл! – весело рассказывал Степан, – поначалу было худо. А потом как заладилось! – он весело похлопал Софрона по плечу. – А ты? А ты вылез тогда из-за стола зачем-то!