Читать онлайн Из деревни. Книга-сериал бесплатно
© Лёля Море, 2024
ISBN 978-5-0062-8439-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
О чём книга?
Книга-сериал «Из деревни» написана по мотивам реальных историй жителей Уральской деревни. Действия разворачиваются с конца 19 века. Тайны, поиски клада, колдовство и любовь через испытания – всё это и многое другое ждёт вас на страницах этой книги.
Каждый герой – особенный. Суровый хозяин своей непомерной жадностью губит близких. Набожная вдова рискует жизнью, чтобы прокормить четверых детей. Юную сироту хитростью выдают замуж за нелюбимого. Невинная игра детей приводит к печальным последствиям. И другие захватывающие истории в книге-сериале «Из деревни»
1 серия «Казачья жадность»
Илья замахнулся камнем на младшего брата. – Убью, паскуда! Не выйдет она за тебя! – Дмитрий не успел пригнуться. Камень с тяжёлым свистом ударил в плечо, свалив с ног. Попытался встать, держась за забор. В глазах расплывалось, плечо жгло.
– Ты в своём уме? А если б голову прошиб? Девка дороже родного брата?
– Туда и целился. Погоревал бы малёк, да жил дальше. И не один, а с женой. Али ты меня ублажать будешь и наследников родишь? Мне уж за тридцать давно, завод свой стекольный держу – дело прибыльное. Надо ж передать кому-то на старости лет.
– Тьфу ты. Тоже мне барин выискался. Нужен ты ей больно, старый хрыч. Вон Филипповичиху бери. У неё и дитё есть от мужа-покойничка. Царствие небесное ему, прости господи. И годами с тобой поровнее. Поди раньше тебя не помрёт.
– Старуху мне подпихнуть хочешь? Ты мне ещё бабку Настасью посватай, бати нашего куму. Ни одного зуба и горб в полспины. Сухая как доска, а всё ползает.
– Да хоть кого бери. А Галину не трожь. Ей восемнадцать нынче стукнуло. Мне двадцать пять. Само оно. У меня и дом готов. А ты свой всё не осилишь.
– Ты свою избушку на курьих ножках с моим домищем не ровняй. Скидал брёвна в один этаж и доволен. А я хочу, чтоб мой дом был самый большой и высокий во всей деревне. Да чего там в деревне, во всей округе. Чтоб каждая собака знала, что с Ильёй Максимовичем шутки не пошутишь, а дела поворочишь.
Дмитрий отвечать не стал. Махнул рукой, потер больное плечо, плюнул на забор, развернулся и пошёл в дом. Спорить с Ильёй – дело гиблое. Кабы ещё один камень не запустил.
Илья Максимович Шелунцов родом из казаков. Высокий, крепкий, с черными непослушными кудрями, размашистыми бровями и густыми усами. Глаза карие, по-орлиному пронзительные, глядеть в них мало кому небоязно. Нравом дерзок и упрям. Держит свой стекольный завод на берегу реки, которую так и называют – «Стёкольное». И всё-то ему нужно было, чтоб ни как у других, а непременно лучше.
Решил он построить дом и жениться. Честь по чести. Приглянулась ему соседская дочка Галина. Молодая голубоглазая красавица с русыми косами. Илья Максимович подумывал сватов к ней заслать. Но вот задача. Брату его, Дмитрию, она тоже нравится. Уступать никто не хочет. Стали ругаться братья меж собой и портить имущество друг друга. То один другому свежим коровьим навозом ворота измажет. Другой в ответку стекла битого под калитку насыплет. А тут и вовсе старший чуть младшего не убил.
А красавица Галя тем временем ни на одного из них не глядела. Другой парень люб ей был. Из соседней деревни Виктор. Он о братской вражде и не слыхал. Приехал, благословения родительского попросил. Те добро дали – парень приличный. Так Галина вскоре замуж вышла и уехала жить к Виктору. Илья с Дмитрием помирились. Чего уж теперь делить. Стали жить как прежде. А вскоре Илья Максимович женился.
Аксинья оказалась родственницей Галины. Когда соседи к свадьбе готовились, заприметил её Илья. Не юная, тонкая, с тёмными, собранными в низкий пучок, волосами и тихой печалью в серых глазах. Первый муж Аксиньи погиб три года назад. Детей нажить не успели.
Илья разузнал всё важное о приглянувшейся женщине: чьих будет, какова хозяйка да сколько приданного дают. Медлить не стали. Через три месяца после свадьбы Галины с Виктором сыграли свою.
Ещё через время родилась у Ильи и Аксиньи дочь. Наталья – отцова любимица. С рук не спускает, балует пряниками медовыми да игрушками расписными.
Всё вроде наладилось, только Илья Максимович по прежнему принципу – всё у него должно быть лучше. Утварь в хозяйство ни абы какую приобретал. На добротные вещи не скупился, посуда глиняная да фарфоровая, рюмки и стаканы из чистого хрусталя да первосортного стекла. В общем, мужик хозяйственный, да только с его норовом и жадностью домашним и работникам сладу нет. Всех заставлял работать как проклятых.
Аксинья, женщина невысокая и хрупкая, мужа слушалась, не перечила, побаивалась, всё делала, как велел. Дом строить – дело долгое и хлопотное. Не дай бог, чтоб он хуже оказался, чем у брата или у кого другого в округе. Просторная изба с широкой глинобитной русской печью, на которой свободно помещалось три взрослых человека. Просторные сени с вместительным чуланом и крутой лестницей. Задумал хозяин второй этаж. Да не просто холодный чердак, а полноценное жилище с отдельной печкой, тёплым чуланом, двумя комнатами и кухней. Крыша дома получилась четырёхскатной и метра четыре под коньком.
Надо уплотнять и утеплять перекрытия между этажами. Батраков в хозяйстве немного, поэтому Аксинья покорно выполняла тяжёлую строительную работу. Таскала землю на второй этаж вёдрами.
– Что-то худо мне, Илья. Ой, худо. Живот разрывает, кровь не останавливается. Зови доктора. А то помру, Таша без мня будет… Ойййй…
Аксинья три дня лежала в горячем бреду. Лучше ей не становилось. Лишь на минуту приходила в себя, звала дочь, гладила её темные кудряшки и в слезах снова забывалась. Баба-работница только успевала менять простыни.
Уж не по женской силе оказалась такая работа. Приехал доктор, осмотрел. Сказал, что помочь уже ничем не сможет, надорвалась. В горячем бреду и лихорадке пролежала Аксинья ещё неделю и умерла. Так же тихо, как появилась в этом доме. Только навсегда закрытые, печальные серые глаза целовал муж, рыдая у гроба. Поплатился Илья Максимович за жадность свою, не сберёг жену. На воспитание осталась ему малолетная дочь Наталья.
2 Серия «Федосьин хутор»
После похорон жены Илья разозлился на брата, когда тот ему сказал горькую правду:
– Женился бы ты, брат. Три года уж, как Аксиньи не стало. Совсем озверел. Того и гляди, всех работников разгонишь со своего стекольного завода. Совсем мужиков замордовал. Да и дочь вырастет, не заметишь. Годки быстро пробегут, какой невестой Наталья будет, ежели только отцовский рык слышит? Ей – Богу, послушал бы. Добра тебе желаю. Хоть ради дочери подумай.
Илья Максимович ничего не ответил. Только челюсть крепче сжал. Прав брат. Не дело одному девку рОстить. Да и без хозяйки тяжко, домой всё реже хочется приходить. Решил всё-таки жениться снова.
Посватался к простой девке из соседней деревни. На Казанскую, по свежему снегу, сыграли свадьбу. В отличие от покойной Аксиньи, Федосья молода, крепка, к тяжёлой работе привычна.
Готовились к Новому году. Дом убирали, полы песком натирали, посуду до блеска начищали да угощения готовили. Бабы-работницы заводили квашню на тесто, варили брагу и холодец. Поручил Илья Максимович новоиспечённой жене приготовить суп из курицы. Бабам помогать запретил, пущай уже мужа кормит, а то всё где-то, только не на кухне.
В курятнике поймала Федосья самую толстую несушку, на чурку положила, замахнулась топором. Полетела куриная голова прочь. Схватила тушу, чего делать дальше – не знает. Добро бы огород вскопать, воды натаскать, навоз откидать или сено сметать. В этом сильна и проворна. А тут чего? Перья наспех повыдёргивала и помчалась в кухню. Птицу в чугунок бросила, капустой присыпала, да поглубже в печку затолкала. Убежала двор от снега чистить. Через полчаса опомнилась, что варево в печке. Лопату бросила, стрелой в дом. Ухватом чугунок вынула, глядь, в чугуне-то не суп, а тюря пригорелая. Как гостям подавать?
Вот уж и остряпаться пора. Воды студёной плеснула в варево, авось отойдёт. Дров в печь подбросила, котелок ухватом задвинула подальше, схватила вёдра с коровьим пойлом и побежала в конюшню. Накормила, подоила, прибегает – пар из-за заслонки валит. Видать готово. Вынула чугунок на шесток, посолила да поперчила. Пора и падчерицу Наталью переодеть к праздничному ужину.
Тут гости собрались, человек десять. Расселись, во главе с хозяином по чарочке за здоровье выпили. Илья Максимович жену торопит:
– Федосья, подавай к столу, заждались уже!
Схватила хозяйка чугунок и помчалась в комнату к гостям. Хозяин крышку снял, поварёшкой зачерпнул и только хотел в тарелку налить. Глядь, а тут, батюшки свят, – курица-то неощипанная, перья торчат. Рассвирепел Илья Максимович:
– Ты почто, дура безмозглая, курицу не общипала! Из ума выжила?! Опозорить меня решила перед добрыми людьми! А ну пошла вон из-за стола! И похлёбку свою порченную забери! – да как кулаком Федосье в глаз зарядил. Взвыла горе-хозяйка, лицо руками закрыла и побежала в кухню. Наталья со страху под стол залезла, слёзы утирает, пикнуть не смеет, чтоб под горячую руку отцу не попасть.
– Гости дорогие, Христа ради, простите, не доглядел за глупой бабой. Стыд-то какой. Уж не обессудьте, ступайте по домам, нечего эту парашу ести. Тут никакая брага с холодцом не спасут.
Так новый год в доме ещё не встречали. Гостям неловко. В чужую семью соваться – себе дороже. От разгневанного хозяина лучше подобру уйти. Перекрестились на угол с иконами, тулупы с шапками наспех накинули и были таковы.
Илья Максимович злой, лицом красный, желваки ходят, кулаки сжал и в кухню. Схватил полотенце, как давай виновницу охаживать. Федосья рыдает, только успевает лицо закрывать. Выбежала во двор, муж за ней. Так до конюшни и гнал. Как она забежала внутрь, он дверь со своей стороны на крючок закрыл: – Вот здесь тебе и место, паршивка! Чтоб голосу не смела подать!
Илья Максимович такой позор простить не смог. Утром понёс вёдра с пойлом и водой скотине, тут Федосья в ноги ему кинулась, каялась, молила мужа, чтобы простил. Тот ни в какую. Сутки держал жену взаперти голодом. А как поостыл, выпустил и сказал:
– Такого позора не потерплю. Дом этот теперь не твой. До осени живи на правах работницы и только. Сенокос впереди. Спать в чулане будешь. Ни жена ты мне более.
– Так куда ж я уйду, родненький? Ой, грех-то какой. Утаила от тебя, всё время подходящего ждала, чтоб сказать. Брюхатая я. Через месяцев семь рожу. Ты меня у отца-матери взял, обратно вернуть хочешь? Не снести им такого позора. Куды мне с ребёнком?
Илья Максимович лишь строго посмотрел, ничего не ответил. Будто и не удивился вовсе.
Как снег сошёл, вывез бригаду мужиков-работников на дальний хутор у леса, поставили там маленькую избушку.
– Теперь тут жить будешь. Козу тебе дам, утварь и припасы, дрова на зиму привезу. А как родишь, подрастёт ребёнок, заберу себе на воспитание. Федосья не спорила, только содрогалась в рыданиях. Текли горючие слёзы по молодому девичьему лицу.
Сенокос отстояли, Федосью перевезли на новое место. Вскоре она разродилась. Илья Максимович дочь увидал, заулыбался, пальчики крохотные гладит, улюлюкает. Сердце его смягчилось. Да и Федосья уж не суетилась, как заведённая.
– Прости меня, жена. Перегнул я. Будь проклята, мать её курица. Ты ж молодая совсем, знал ведь, что опыту немного, а замуж взял. Приглянулась ты мне тогда. Без тебя шибко тоскливо. Да и Наталья спрашивает, когда, вернёшься. Айда буде обратно, в дом. Пальцем не трону. Ты моё слово знаешь.
Прошло четыре месяца. Отец семейства ввалился в избу с огромной мохнатой ёлкой.
– Заждались, девки? Ташка, придержи верхушку, чтоб не пала. Федосья, положи Раюшку в люльку, тулуп расстегнуть помоги, пальцы совсем закоченели, не слушаются.
Пока жена помогала раздеться, Илья несколько раз ущипнул её за мягкое место.
– Ой ты, леший! Леденющие руки-то, – хохотала Федосья. Обогрейся хоть у печки, потом приставай.
Сели за стол. Гостей в этот раз не звали. Решили по-тихому справить Новый год. Как и прошлый раз, хозяйка вынесла из кухни дымящийся чугунок. Илья Максимович напрягся – ложка в руке погнулась. Федосья молча на стол поставила и отошла:
– Сымай пробу, батюшка.
Хозяин крышку снял. Ложкой в чугунке поворочал, зачерпнул, подул – и в рот:
– Ну жена, угодила! Хорош супец! И ничего лишнего.
Федосья с Натальей переглянулись, захихикали. Ещё бы. Девичий секретик у них имелся. Два месяца тайком к соседке Степановне бегала молодая хозяйка учиться. А та – кухарка опытная, из любых продуктов вкуснятину сготовит. Следом подала Федосья гуся с яблоками да к чаю кренделей заварных с вареньем малиновым. И ведь всё сама. У Ильи от удовольствия глаза заблестели, жену обнял крепко. Да как давай целовать:
– Эко ты, Феся, мастерица оказывается. Вот ведь старый дурак, если б Бог не надоумил, так и не было бы сейчас так хорошо да вкусно.
До поздней ночи всей семьёй веселились, песни пели, хороводы водили, разговоры разговаривали. Добрый год будет, щедрый да хлебородный.
А дом на хуторе так и стоит. Но не пустует. То лесники захаживают погреться, то жёны, которые с мужьями поссорились. Говорят, Федосья отмолила, значит и нам поможет. Верят, что приносит это место лад и удачу в семьи. Каждую Новогоднюю ночь кто-то топит в том доме печку и варит куриный суп – на семейное счастье в наступающем году. Кто знает, как оно работает? Но работает уже больше сотни лет. А место с тех пор так и зовут «Федосьин хутор».
3 серия «Хухря»
Живёт в Уральской деревне Хухря. Местные её сторонятся, побаиваются. А она с лопатой на огороде целыми днями. Всё клад хочет найти.
– Глянь, Петровна, Хухря-то наша опять чой-то роет.
– Поди всё клад ищет. Да не найдёт уж сколько лет. Ничем не прошибёшь ейную дурь.
– Нормальная ж девка была. Видать, как муж сбежал, в уме повредилась.
– Да нет, Марья. Муж уже опосля сбёг. А тронулась она, когда родители с младшим Васькой сгорели. Помнишь? Ей тогда шестнадцать минуло. Жалко девку. Это ж надо, в аккурат на именины. А семья хорошая была, родители работящие, честные, уважаемые люди. Царствие небесное, прости Господи.
– Кажись заметила нас. Айда отсель. А то пристанет с разговорами.
Петровна с Марьей подобрали юбки и, чуть пригнувшись, посеменили в сторону своих домов. Хухря опёрлась на лопату, поправила съехавший набок платок и недобрым прищуром проводила удаляющихся соседок.
Никто в деревне не хотел с Хухрей говорить, уж больно чуднАя. То каждому встречному хвастается, мол, клад у неё в огороде зарыт и скоро станет она здесь главной богачкой. То за воротами на лавке песни поёт во всё горло. А слова незнакомые, будто бес подсказывает:
Люди вы недобрые,
Ой вы люди злые,
На меня не клёпайте,
Чтоб не поостыли.
Скоро муж мой явится,
В орденах и с золотом,
Не гневливый пьяница,
Вас накажет молотом.
Ой вы люди грешные,
Надо мной смеётеся,
Думаете, спятила
Брошенка безмозглая.
Вас за эти колкости
Чёрт возьмёт в полуночи,
Коль не перестанете
Звать меня свихнувшейся.
Хухря не всегда была Хухрей. При рождении нарекли её Таисией. Она – первенец у своих родителей, долгожданное любимое дитё. Мать Глафира долго не могла забеременеть. Уж они с мужем Степаном по бабкам ходили, Бога молили, чтоб послал им ребёночка. Десять лет ждали и надеялись, что смилостивится матушка природа, одарит их наследником. Ведуньи какие только ритуалы не проводили. Порчу снимали, бесплодие отваживали, ритуалы с водой, солью, пшеницей и яйцами проводили, травами поили. Всё бестолку. Отчаялись супруги Курицыны. А спустя время и вовсе смирились- коротать им век вдвоём в большом доме. Но тут заглянула к ним соседка Марья:
– Чего горюешь, хозяйка? Слыхала я про одну ведьму.
– Ой, Маша, не начинай, не береди рану. Уж к кому мы только не ходили. Сколько не молили. Никто не помог.
– Глафира, ты послушай сперва, потом стенай. Слыхала я от мужней троюродной сестры, той, что в Копсе, Коми-Пермятской стороне живёт, про травницу. Уж больно сильна, говорят. От смерти ни одного спасла, да и с детьми помогла многим бабам. Ты бы к ней съездила. Авось поможет.
– Так пила я травы все, какие можно. Ничего.
– Все, да не все. Чем черт не шутит. Бог не дал, так может того, другая сторона подсобит?
Глафира глаза в пол потупила. Краешком платка слезу утёрла. Мысли в голове забегали.
– Как Бога прогневаю. Вдруг какая напасть пострашнее нападёт?
– Волков бояться – в лес не ходить. Главное, мужу не сказывай. Степан-то шибко набожный. Как на бабок-ведуний-то согласился? Видать тоже ему несладко. Да ради такого и согрешить – ни грех. А ты решай, дитё хочешь, али куковать на старости лет в одиночку?
– Страшно как-то, ой, страшно. Но, видать, другого выхода нет. Может и правда, срастётся чего?
– Мы как раз к ним в гости собираемся, на новоселье. Айда с нами. Мужу скажешь, что развеяться тебе надо, с людьми добрыми пообщаться.
– На грех толкаешь, Марья. Да и пущай. Чего уж терять?
– Вот и сговорились. Через два дня выезжаем. Собирайся. Помни, Стёпке ни полслова.
Проводила Глафира соседку. Сердце стучит, как птица в клетке, мысли путаются. Это ж мужа обмануть. Хотя ради семейного счастья можно и схитрить разок. Желание пересилило. Степану сказалась, что в гости позвали. Он отпустил. Тяжко глядеть на поникшую и подавленную супругу.
Через день пути были на месте. Марья с мужниной родственницей повели Глафиру на другой конец деревни, к травнице Пелагее.
У калитки их встретила маленькая старушка в цветастом платке. На поясе ободом у неё висели пучки трав. Поздоровались. Пелагея на Глафиру сразу глянула:
– Знаю, зачем пожаловала. Дитё тебе надобно. Да Бог не дал пока. Так?
– Так, бабушка. Откуда знаете, Марья донесла?
– Да на что мне Марья. Я сама вижу. Глаза чай не слепые. Заходи в дом. А вы обождите тут. Долго не задержу.
Глафиру затрясло, ноги не слушаются. Пелагея её под руку взяла и ласково прошептала:
– Поздно бояться, милая. Уж выбор сделала. Обратной дороги нет, коли порог перешагнула. По доброй воле ко мне пришла али силком кто приволок?
– По доброй, бабушка. Только муж не знает. Грех ведь это.
– Грех греху рознь. Дитё родить в законном браке – не грех. Грех – мучиться и себя изводить. Вона какая сухая. В глазах окромя тоски и нет ничего. А Бог простит. Ему ты худого не делаешь. Не ты первая, не ты последняя. Счастья всем хочется. Помогу. Только плата будет немалая.
– На любую согласна, коли дитё здоровое ржу да воспитаю.
– На любую, говоришь? А тайну сохранить сумеешь? Мужу не сболтнёшь али ещё кому?
– Могила я. Вот вам крест. Марья бы не проболталась.
– За неё не тревожься. У нас с ней свой уговор. Коли нарушит, ждёт её мука тяжкая. Она знает.
Глафира не стала выспрашивать, чего там Марья обещала. Не до этого ей сейчас. Себе бы помочь. Пелагея в дом завела. Внутри чистенько, простенько, травами пахнет —аж дурманит. Усадила гостью на лавку возле печки, сама к столу. На столе разные травки лежат сухие да ступка глиняная с толкушкой.
– Я тебе, милая, сейчас отвару дам. Ты выпей до дна. Пока пить будешь, я заговор прочитаю. Ты не пугайся. Глафира слабо кивнула:
– А плату-то когда дать?
– Погоди, отплатишь ещё.
Пелагея подошла к столу, начала перебирала травы. Складывала в ступку, мяла, подливала настой из ковша и приговаривала:
– Бог не дал, у черта возьму. Плату внесу, по телу пущу. Травы-сборы во едино смешаю, жизнь новую к себе приглашаю. Родится чадо – матери отцу услада. Горе прошлое в ступе истолку – цену знмо какую за счастье возьму. Пей, девка, горькую траву, силу бери, я помогу.
Глафира выпила. Поморщилась.
– Остатки я тебе с собой в склянке дам. Смотри, не разбей. Через три дня выпей половину. Другую половину ещё через три дня. Пей на рассвете. Да дело делайте. А то как травка сработает?
Пелагея хитро сощурилась, засмеялась. Глафира отставила стакан и почувствовала тепло в теле. Внутри легко сделалось, заулыбалась.
– Теперь и про уплату уговоримся. Слушай внимательно. Дитё родится, выкорми, воспитай, как полагается. Как шестнадцать лет минует, мне привезёшь. Я её обучу всем премудростям, которые знаю. Три года учить буду. И чтоб ни ты, ни муж, ни какая другая родня сюда не совались. А как девятнадцать исполнится, отпущу с миром на все четыре стороны. Непростая дочь тебе придёт. Такова моя цена. Ты сама согласилась. Уговор есть уговор.
– Почему девка-то? А ежели сын? Почём знаете? Да и уж совсем вы не девочка, доживёте ли?
– Потому и знаю. А коли ослушаешься и второго захочешь, сына-то, родишь, только несдобровать всей семье. Такова цена. Одна дочь. И на три года моя. А дожить доживу. Ты не сомневайся. Про себя-то я не хуже, чем про других, знаю, когда смерть за мной придёт.
Глафира вздрогнула. Неприятный холодок по спине пробежал. Вдруг правда. Но спорить не стала. Поблагодарила. Склянку запазуху припрятала и вышла за порог. У калитки поджидали бабы:
– Ну, сказывай, чего Пелагея тебе сделала?
– Да вот, настойку дала. Велела пить. Сказала, что будет у меня дитё.
– А ещё чего-то сказала? Хитрая ведьма она. Неужто просто настойку и всё?
– И всё. Только настойку. Главное, в нужное время пить.
– А сколь взяла в уплату?
– Много взяла, – уклончиво ответила Глафира. – Айдате уже, нас поди потеряли.
Марья сомнительно угукнула. Но дальше расспрашивать не стала. Про свой уговор крепко помнила. Три женщины вернулись в дом. Новоселье в разгаре. Отгуляли ночь и отправились восвояси.
Дома Глафира сделала, как Пелагея велела. Выпила настойку в два приёма на рассвете. И через два месяца забеременела. В положенный срок родила дочь. Радости в доме было – не унять. Степан жену с дочкой баловал, миловал, Бога благодарил. Каждое воскресенье в церковь ходил, молился за здравие семьи. Глафира, как и обещала, молчала. Шло время, Тася подрастала, озорная, весёлая девчушка радовала отца с матерью. Степан стал жену спрашивать:
– Глаша, может и сын получится? Не старые мы ещё.
Глафира поначалу отнекивалась, мол, одного бы на ноги поставить. Через время под натиском мужа сама стала подумывать. Может бабка набрехала? Ну что случится? Дочка здорова, они со Степаном тоже, хозяйство крепкое. Денег в семье много. Стала забывать свой уговор за счастливой жизнью. Всё чаще думала, смиловался Бог над ними. А Пелагея мало ли чего наболтала, может припугнуть хотела.
Тасе шёл одиннадцатый годок, когда Глафира родила сына. Назвали Василием, в честь деда. Год, второй, ребенок здоров. Всё как и прежде хорошо. Степан гордый, счастливый. Сын у него, наследник. Будет кому дела передать, да на старости лет, глядишь, внуков понянчить успеют.
Весной Тасе исполнялось шестнадцать. Накануне именин дочери Глафира проснулась от кошмара. Приходила к ней во сне ведьма Пелагея, улыбалась недобро и руки тянула: «Отдай!». Вспомнила мать про уговор. Вздрогнула. В аккурат на дочкины именины родители с Васей поехали ей за подарком в соседнюю деревню. Хотели шаль пуховую да платье модное купить. Только когда в лавке были, начался пожар. Вмиг всё огнём затянуло. Никто не смог выбраться. Дверь заклинило, окон нет. Спасти не успели. Пять человек заживо сгорели. Тася, как узнала о гибели, три дня рыдала не переставая. Соседи похороны организовали. Простились по-человечески всей деревней. Других родственников у Таси не было. Благо отец пёкся, наследство приличное вышло. Не пропадёт с голоду. А когда она маленькая была, рассказывал, что в огороде зарыт клад. Прадед был скупой, но богатый. Семью в чёрном теле держал. Каждую копеечку прятал. А перед смертью только и успел сказать, что закопал чугунок с золотыми да серебряными. А где именно, сказать не успел. Впал в горячку и вскоре помер. Так отец Степана искал, не нашёл. Степан, как подрос, тоже искал. Не нашёл. Но детям рассказать успел. Верил, что клад нужному человеку в роду откроется. А сейчас значит не время.
Через год посватался к Тасе Фёдор. Парень немного старше, из небогатой семьи. Она невеста завидная, молодая. Быстренько её к рукам семья мужа прибрала. Фёдор перешёл к жене в дом. Хозяйство сперва держал справно. Всё детей хотел. Тася покорно соглашалась со всем, что он говорил. Но год, второй, детей так и не появилось. Стал Фёдор к бутылочке прикладываться, на жену злился, что родить не может. А Тася всё печальнее с каждым днём становилась. Не по своей воле не могла зачать. Так ещё год прошёл. Не выдержал Фёдор понурой бесплодной жены, сбежал, прихватив приличную часть капитала. Вскоре женился снова, троих сыновей народил. Тася от соседей услышала новости. Не смогла с обидой совладать.
Однажды тётка Марья увидала её сидящей за воротами на лавке, не умытую, растрёпанную, в грязной одежде:
– Ты чего, Тася, такая?
Тася смотрела в одну точку непрерывно, слёзы текли ручьями:
– А чего мне теперь? Кому наряжаться? Все меня оставили. Никому я не нужна. Даже родить не смогла. Прибрал бы Бог и меня. Буду с мамой, папой и Васенькой на небе. А тут уж не жизнь, а мука. Федя и тот сбежал. И завыла песню горькую:
Уж ни маменьки, и не папеньки,
Уж ни братика, ни муженька.
На кого меня оставили,
Уж и этот день я бы не жила.
Кабы боженька
Да к себе прибрал
Меня горькую сиротинушку,
Кабы эту жизнь одинокую
Мне не жить бобылинушкой…
– Полно, Тася, какие твои годы. Встретишь ещё своего суженого. А отца-мать не воротишь. Уж на то воля Божья. Смирись, дочка. Мы поможем, коли надо.
Тася замолчала. Зло глянула:
– Тоже моего добра хотите? Всем бы вам только урвать кусок пожирнее. А меня-обузу кому держать охота. Ты всегда матери завидовала, дура старая. Пошла вон отсюда.
– Ах вона ты как? Ну и сиди тут, дальше вой. Хухря!
С тех пор Тасей никто не называл. Хухря – и всё тут. И ровно с этого времени каждую ночь сон странный снится. Один и тот же. Старуха в цветастом платке руки костлявые тянет, зовёт по имени. Во сне Тасе нисколько не страшно. Наоборот, любопытно, кто это её так ждёт? Ещё три года минуло. В ночь на именины опять тот сон. Только старуха не просто руки тянет, а говорит: «Приходи ко мне, Таисия, в Копсенскую сторону. Избавлю тебя от тоски-печали. Мать твоя ко мне приходила, и ты приходи. Помогу». Тася резко открыла глаза. Что за Копсенская сторона такая? Вспомнила, что слыхала о ней от тётки Марьи. Встала. Постель наспех застелила, зипун накинула и помчалась к соседке. Та как раз коров выгоняла.
– Тётка Марья, здравствуй. Да постой ты. Помощь твоя нужна.
Марья нахмурилась:
– Чой-то вдруг? Какая тебе блажь на этот раз в голову втемяшилась?
– Сон мне приснился. Старуха в цветастом платке звала в Копсенскую сторону. Ты же болтала, что родня ваша там?
– Ну. Кабыть так. Тебе-то чего надо?
– Скажи, как добраться. Может знаешь, что за старуха такая?
Марья поёжилась. Вспомнила как Глафиру возила к Пелагее.
– Ох, Таська. Видать не уйти от обещания. Мать твоя покойница, царствие небесное, к той бабке ходила. Долго не могла забеременеть. А как там побывала, вскоре тебя родила. Да видать нарушила уговор. За это и поплатилась. Вона как оно. Видать старая жива ещё.
Рассказала соседка, как добраться и Пелагею найти. Тася котомочку собрала, избу на клюшку закрыла. Упросила Марьиного мужа отвезти её в ту деревню.
Только калитке подошла, навстречу ей та самая старуха:
– Пожаловала наконец-то. Долго я тебя ждала. Знала, что придёшь.
– Здравствуй, бабушка. Сон мне был, да ни один. Ты меня звала. Я приехала.
– Проходи, Таисия. Я Пелагея. Знаешь, зачем звала?
– Тётка Марья сказала, что мама моя уговор нарушила. А какой не знаю.
– Родители с братом померли враз?
– Откуда знаете?
– Такой уговор был. Мать твоя должна была тебя родить, и как тебе шестнадцать годков минует, мне в помощницы на три года отдать. Да второго не рожать. Ибо силой ты наделена. Я учить тебя буду ведовству да знахарству. Не послушала она меня, вот и поплатилась.
– Так это ты их убила?!
– Не я, дочка. Уговор нарушила Глафира, её и прибрали. Моё дело – людям помогать. А уж какой силой, не суть. Кому какая плата назначена, такую отдать должен. Ты проходи. Много о чём потолковать надо.
Тася сжала узелок. Тяжело вздохнула и пошла за хозяйкой. Бабка Пелагея рассказала девушке, что в ней тёмная и светлая силы очень велики. Если людям помогать не будет, они изнутри истерзают. Надобно учиться ремеслу и в деле применять. Тася поняла, почему ей так плохо было все эти годы. Наружу силы рвались, а она не пускала, не знала как.
– Раз ты во время не пришла, срок учения выйдет тебе семь лет. Как тридцать лет исполнится, отпущу с миром. Там и суженого встретишь, и деток народишь, и людям поможешь. Жизнь проживёшь долгую и счастливую. А муженёк твой бывший вернёт, что забрал, даже больше. Богатой будешь. А коли ослушаешься, мучиться тебе пуще прежнего. Ни Бог, ни Чёрт тебя не возьмут, ни семьи не будет, ни счастья, ни денег. Выбирай.
Тасе терять нечего. Итак одинёшенька. Семь лет – срок долгий. Да не дольше жизни. Осталась. Усердно училась в травах разбираться, когда собирать, как сушить, от какой хвори чего пить, а чего прикладывать. Заговоры учила и сама составляла, в каждом слове – большая сила, ежели правильно применять. Пелагея ученицей довольна.
Вот и срок вышел. Тася расцвела, похорошела, глаза горят. Такой красивой себя даже в юности не видела. Пелагея, опираясь на палку, вышла её проводить:
– Всё, милая, ступай. Всему тебя обучила. Всё теперь знаешь и умеешь. Помни, каждому, кто к тебе придёт за помощью, не отказывай. Всякого прими. Нет плохих людей. Каждого Бог в мир привёл для чего-то. А уж для чего, не тебе решать. Не суди никого. Каждого свой суд ждёт. А тебя, коли всё как надо будешь делать, своя награда. Хватит с тебя мучений в этой жизни. Благословляю тебя, Таисия, на жизнь долгую и счастливую. Ступай с миром.
Тася вернулась в родную деревню. Пока к дому шла, народ глазел, бабы охали, шептались:
– Неужто вернулась Хухря наша.
– Да уж какая теперь Хухря. Глянь, красавица, любо-дорого смотреть.
Марья первой решилась в гости наведаться, разузнать как чего. Тася её в дом пригласила, чаю налила, Прощенья попросила. Проболтали до вечера. Вскоре вся деревня знала, что Тася знахаркой стала. Потянулся народ со своими хворями да бедами к ней. Всех принимала, как Пелагея велела. Где деревня, там и соседние. Народ повалил. Тася едва справлялась. Тут и бывший муж заявился. Каялся, прощенья просил. Сказал, что сыновья шибко хворают. Денег принёс в три раза больше, чем забрал. Тася его давно простила. Помогла. Сыновья поправились.
Через год на пороге оказался молодой мужчина. Егор на спину жаловался. Тася его быстро на ноги поставила. А он с первого взгляда влюбился. Через месяц посватался. Девушка взаимностью ответила. Сыграли свадьбу, дочку и сына родили. Живут в ладу да согласии. Решили хозяйство расширить. Земля за огородом свободная, распахали. А там чугунок с золотыми да серебряными монетами. Вот оказывается, где прадед клад закопал. И в эту же ночь Тасе во сне Пелагея явилась. Улыбалась, хвалила. Сказала, что теперь её душа спокойна и пришло время этот мир оставить: «Прощай, дочка, я свой век отжила. Пора тебе жить».
Вечерами за воротами Тася также поёт песни. Только теперь добрые, про счастье и любовь. Дочка подпевает:
Счастье в мире каждому
Доверху даётся,
Попроси и сбудется,
Любовью отзовётся.
Не держи страдания
В сердце тяжкой злобою,
Всё может исправится,
Коли мысли добрые.
4 серия «Баран и Богородица»
Глухой морозной ночью Верка кралась в соседскую конюшню. Собаки надрывно залаяли – чужой недоброе затеял. Верка замерла. Вдруг поймают на месте преступления?
Осторожно ступая, чтобы под валенками не скрипел снег, отодвинула нужную заборную доску, пролезла в дыру. Пригнувшись, добежала до конюшни. Сняла с двери крючок, юркнула внутрь. Нащупала вертушку, закрыла изнутри. Темно, только слышно, как фыркает сонная скотина. Достала из-за пазухи маленький керосиновый фонарь и коробок спичек. Чиркнула. Слабый свет стал потихоньку разрастаться. Верка намотала на руку толстую верёвку и пошла вдоль стойла. Корова с теленком, свиньи, курицы. Но ей они не интересны. Нужен баран.
Верка тридцатилетняя вдова. Всегда была набожной, знала, что воровать – грех. Но нужда толкнула. Муж год назад помер от воспаления лёгких. На руках осталось четверо ребятишек мал мала меньше. После похорон каждую ночь усердно молилась:
– Царица моя Преблагая, Надежда моя, Богородица, Приют сирот и странников Защитница, скорбящих Радость, обиженных Покровительница! Видишь мою беду, видишь мою скорбь; помоги мне, как немощной, направь меня, как странницу. Обиду мою знаешь: разреши ее по Своей воле. Ибо не имею я иной помощи, кроме Тебя, ни иной Защитницы, ни благой Утешительницы – только Тебя, о Богоматерь: да сохранишь меня и защитишь во веки веков.
Но чуда всё не случалось, а деньги заканчивались. Отчаялась Верка. Она и до этого с причудами была. Книг не читала и другим не велела. Детям и вовсе запрещала. Мол, ни к чему это, только от дел отвлекают. А уж как кровать заправляла. Перину с подушками взбивала так, что каждое пёрышко пушистым становилось. Застилала кружевной салфеткой. Спать на постели – не спала, на печку уходила. Берегла красоту. Детям на полатях стелила, не баловала. Зато по хозяйству управлялась – будь здоров. Две коровы, свинья с поросятами, десяток индюков и гусей. Работница удалая. А вот деньги считать совершенно не умела. Всеми бухгалтерскими делами муж заведовал. Её близко не подпускал. Коли копеечка в руки попадала, тут же спускала. Ни то что преумножить, сохранить не могла.
Как мужа не стало, повело её. Все накопления разбазарила на всякую безделицу. Мелкую скотину переколола на мясо. Благо молоко от своих коров есть. Да только мало этого на пятерых. Когда совсем ни гроша не осталось, решилась украсть барана. Чтоб мясом семью побаловать.
Вот так ночью и оказалась в той конюшне. Барана заарканила и повела. Животное покорно следовало за воровкой. Через ту же дыру в заборе пролезла. Огляделась. Никого. Так до дому и дошла. Завела курчавого в свой хлев и со спокойной душой улеглась спать.
Утром разбудил стук в дверь. Разгневанный мужской голос орал:
– Выходи, Верка, паскуда! Выходи, а то двери выломаю! Хуже будет!
Верка с печки соскочила. Подошла на цыпочках к двери. В щёлку глядит – сосед Илья Максимович стоит. А за ним ещё пятеро. Испугалась. Они дверь дёргают. Вот уж петли заскрипели. Не успела отбежать, мужики дверь выломали:
– А ну иди сюда, сучья дочь! Ты почто барана увела?
Схватил Илья Верку за руку, да кулаком с размаху в глаз вдарил. Она воет, вырывается. Мужики в неё вцепились. Илья Максимович не унимается:
– Куда скотину дела?
– Какую скотину?
– Такую. Барана моего. Утром не досчитался. Смотрю, следы. Прямо к твоим воротам.
Верка промашку свою поняла – следы-то не замела, голова дырявая. Уж сейчас отвечать придётся за содеянное. Мужики её выволокли на улицу, одёжу посрывали. Как давай вицами хлестать и кулаками охаживать. Били крепко по голове, по животу. А потом и вовсе голую по деревне потащили:
– Люди добрые, чего делается! Утащила скотину, подлая баба!
На улице холод собачий, Верка голая, орёт, надрывается. На крики повыбегали из домов соседи. Бабы охают, крестятся. Детей глядеть не пущают.
Тащили поскудницу на другой конец деревни. Она сознание потеряла. Всё тело синее в кровавых ранах. Бросили. Пошли по домам. Женщины подбежали. Жива ли? Кажись, не дышит. Завернули в одеяло, на сани погрузили, повезли в дом. Навстречу Илья Максимович с бараном на верёвке. На место ведёт. Злющий.
Занесли Верку в избу. Обмыли. Положили под образа. Уж не жить ей после такого. Детей соседка Петровна к себе увела. Жалко ребятишек. Осиротели. Две женщины остались в доме. Свечки зажгли, молитвы читают за упокой. Так ночь и просидели. Под утро задремали. Проснулись и видят: Верка сидит, в одну точку пялится.
– Жива ты, чо ль?
Верка голову повернула, улыбнулась:
– Видать жива. Чегой-то я под образами лежу?
– Так думали ты того, окочурилась. Больно поди?
– Не больно, милушки. Уж били меня шибко. Этого ничего. Меня Богородица защищает.
Встала и пошла в кухню. Бабы за ней:
– Помочь может чем?
– Да уж помогли. Не дали околеть на морозе. Печку затопить надо, кашу ребятам сварить да остряпаться пора. Скотина моя чай не кормлена.
– Кормили, Вера. И детей твоих Петровна кормила. Уж решали, куда их пристроить. А тут вона как.
– Справлюсь я. Спасибо, бабоньки. Храни и вас Заступница Богоматерь. Не бросили меня и деток моих не бросили. Молиться за вас буду. Ступайте.
Оклемалась Верка быстро. Илья Максимович соваться не решился. Уж как силён и храбр, а не видал, чтоб человек после такого жив остался. Не по себе ему сделалось. Ведь убить мог, детей матери лишить. Только опосля до него дошло, что перегнул. Но извиняться и не думал. Сама виновата.
Верка злобу затаила. Не за себя, за детей обидно. Ну забрал бы чертова барана обратно, делов-то. Стала Богородицу молить, чтоб наказала ирода. Видать упросила.
В 1918 году началась Гражданская Война. В ту пору армия Колчака золото везла по железной дороге в Омск. По пути на станциях войска сходили, отъезжали в сторону на несколько километров и часть золота зарывали. На станции Григорьевской дислокация Колчаковцев. Проходила тут линия фронта. Погрузили Белые золото и деньги в бочку и поехали место искать, где припрятать.
Илья Максимович умом и душой за Красных. Нажитое состояние от Белых схоронить надобно. Как-никак завод свой стекольный и хозяйство крепкое. Почуял неладное. Деньги, какие были, спрятал под стрехами (место, где крыша со срубом соединяется) дома. А украшения и ценную утварь в подполье. Чтоб жене и дочерям Наталье с Раисой оставить.
Нагрянули в деревню Белые. Оккупировали хутор Марков Мыс. До дома рукой подать. Следом Красные. Началась перестрелка. Пулемётная очередь крышу дома решетит. Пули свистят. Оттеснили Красных. Свою бочку с золотом колчаковцы возле дороги зарыли. Место неприметное, надёжное. Нагрянуло Белое войско в дом. Раз за Красных, пойдёшь с нами в плен. Федосья с младшей дочкой Раюшкой в чулан спрятались. А старшая Наталья осталась. Ей на днях минуло шестнадцать лет. Высокая, статная, чернобровая. Смоляные косы до пояса. Орлиными глазами и нравом в отца. Смело держится, хотя страшно до ужаса.
Офицеру дочка хозяйская приглянулась. Хороша чертовка, кровь с молоком. Получи плетей. Наталью трясёт, слёзы градом. Сердце у Ильи Максимовича сжалось. Родную кровиночку, любимую дочь как посмел, окаянный. Чтоб сберечь, только рявкнул:
– Ташка, не плачь, а то пристрелю!
Удивился офицер. Родную дочь пристрелить готов. Ладно, пусть живёт. Не тронул её. Дом обыскали, никого и ничего ценного не нашли. Хорошо хозяин припрятал. Только Наталье успел шепнуть, где деньги. Илью Максимовича с остальными крепкими мужиками, кто за Красных в деревне были, выдавили. Погнали в соседний Киров. Через неделю супруга Федосья заболела тяжело. Отчего, никто понять не мог. Сохла день ото дня, слабела. А вскоре померла.
Остались сёстры одни в доме. Всё хозяйство теперь на их девичьи плечи легло. В деревне недоумевали, здоровая молодая баба. Какая хворь напала? Только Верка знала, в чём дело. Так заступница её наказала Илью.
– Не реви, Раиска! Справимся. Авось отец вернётся. Не пропадём.
– Маму жалко. Как мы без неё?
– Жалко. Только нет её. Смирись. Пока отца нет, я главная в доме. Меня слушайся и всё хорошо будет.
Раиса тихонько всхлипывала:
– А коли не вернётся папка?
– Вернётся. Нас не бросит.
Наталья верила, что отца отпустят. Или сбежит. Не может он не вернуться. Стала думать, чего с хозяйством делать и со стекольным заводом.
На заводе был управляющий Степан – правая рука Ильи Максимовича. Наталья к нему:
– Дядя Степан, чего теперь с заводом будет?
– Не боись, Таша, прорвёмся. Заправлять буду честно. Ты меня знаешь. Да и отцу твоему я многим обязан. Не подведу. А коли хочешь дела знать, так приходи, покажу, как там чего.
Наталья согласилась. Ежели и Степана заберут, хоть самой править. В дела вникла быстро, ум острый. Смекнула, что к чему. Мужики-работники сперва косились на неё, посмеивались, мол, в начальники девка метит. Но Наталья не из пугливых. Авторитет завоевала. Нет-нет, да припомнит, что отец вернётся в любой момент и тогда уж им достанется. Пошло дело. Наталья со Степаном усердно трудились. Вскоре завод ещё большую прибыль стал приносить. Денег у сестёр Шелунцовых стало много. Отцовская заначка да от стекольного – достойный капитал.
Стали к Наталье женихи свататься. Она всех браковала. Тот ленивый, тот бедный. Никто не пара хваткой, работящей девке.
Через два года пришла весть – Илью Максимовича расстреляли под Кировом, закопали в общей могиле. Благо Наталья уверенная хозяйка стала, не пропадут с сестрой.
Верка тем временем замуж вышла за вдовца из соседней деревни. Зажили хорошо. Снова в доме достаток, хоть семья выросла ещё на троих мужниных детей. Отплатила обидчику. Верила, что Богородица так за неё заступилась. Видать в расчёте. А золото Колчака нашли Красные. Куда дальше оно ушло, одному Богу ведомо.
5 СЕРИЯ «Три брата»
Пошли три брата в лес по грибы да ягоды. Да не в обычный лес пошли. А в места, которыми владел граф Всеволожский – человек властный и суровый. Крестьянам своим спуску не давал. За каждую мало-мальскую провинность жестоко наказывал розгами. Все в деревне это знали. Но мальчишкам страсть как хотелось полакомиться малиной.
Ваня, Саша и Афоня сговорились идти днём. Жарко, взрослые в поле. Никто им не запретит. Лукошки с собой брать не стали. Быстренько хотели сбегать туда и обратно, пока родители не вернулись:
– Айда, ребята, этой дорогой. Она хоть и длиннее, но на пути никого нет. – Командовал старший Ваня.
– Ты уверен? – с опаской спрашивал младший Афоня.
– А то. Я тут без вас, со Славкой ходил уже. Несколько раз ходили и никого.
– А если поймает кто? – Переживал средний брат.
– Коли боишься, Санька, сиди дома. Мамка вернётся, к её юбке и пристройся. – Подкалывал старший.
Саша не хотел выглядеть трусом перед братьями. Поэтому пошёл со всеми. Долго шли мальчишки по полевой дороге. Вот уже деревня из виду пропала. Впереди показался густой лес. Братья огляделись, не видит ли кто. Вроде чисто. Только кузнечики стрекочут да стрекозы гулко жужжат. Только вошли в лес, почувствовали прохладу. Тропинок нет. Куда идти?
– Сейчас прямо пройдём. Там большой дуб будет. От него вправо надо уйти, к ручью. Возле него валежник. Там-то ягоды и есть. – Уверенно объяснял Ваня.
Братья покорно шли за старшим. Долго шли. Афоня начал канючить:
– Я устал. Пить хочу. Долго ещё?
– Терпи, брат, коли вызвался идти. Скоро придём. – Поддерживал Саша. – Я тоже пить хочу.
– Не дрейфьте. Скоро ручей будет, напьётесь вдоволь.
Вот и тот самый огромный дуб.
– Ого, какой! Верхушкой, поди, до самого неба достаёт? – удивился Афоня.
– Дурак ты, Афонька. Деревья до неба не растут. Просто ты слишком маленький. Вот тебе и кажется. Теперь берите правее. За мной идите. Да не отставайте, а то заплутаете, вас медведь задерёт.
– Фу ты, Ванька. Пугать только и горазд. Никто нас не задерёт. Нет здесь зверей. Отстреляли всех.
– Может и не всех. Для барской охоты парочку держат. – Пугал Ваня.
Впереди показался валежник. Сухие массивные ветки тянулись вдоль ручья. Где кончался, не видать.
– Братцы, вода! – Радостно вскрикнул Сашка.
– Тише ты. Вдруг кто услышит. Попадёмся, несдобровать тогда. Пейте, стоноты. Да айда дальше. Ручей мелкий, перейдём. Вона глядите, там кусты.
Братья вдоволь напились и пошли на другой берег. Послышался хруст. Ваня не поворачиваясь буркнул:
– Афонька, давай быстрее, нечо в ветках шурудить.
– Не я это. – Пискляво ответил младший.
Братья так и замерли посреди ручья. Стали прислушиваться. Вроде тихо. Пошли дальше. Снова хруст. Испугались. Авось и вправду зверь какой? Глядят на валежник. И тут из-за веток показалась мохнатая голова.
– Ааааа.– Закричал Афоня. – Медведь! – и стрелой пустился к берегу.
– Бежим! – Уже в полный голос вопил Саша.
Мальчишки дали дёру. Хруст стал громче и яростнее. Из-за веток показалось мохнатое чудище в человеческий рост. С рыком кинулось к парням. Они и не разобрали, кто это. Не то волк, не то медведь. Со страху мчались уже по берегу, хлюпая мокрыми портками. Чудище шло следом на двух лапах. Братья бросились врассыпную. Вот уже друг друга не видят. Попрятались за деревья. Затихли. Каждый прислушивается, не идёт ли в его сторону зверь. Афоня со страху заплакал. Но закрывал рот руками, чтобы его не услышали. Минут десять ещё слышался рык и треск веток. Потом стало тихо.