Читать онлайн Путешествие по Среднему Поволжью и Северу России бесплатно

Предисловие

Эта книга написана в позапрошлом веке, когда в культуре романтизма сложился образ дикого, нетронутого и самобытного Севера1, и является частью обширного корпуса сочинений, посвященных этому региону. Таинственные, холодные земли издавна (в частности, в Европе – со времен древнегреческого поэта и путешественника Аристея Проконесского)2 привлекали внимание людей в силу своей инаковости3 и даже, начиная с Ж. С. Байи (XVIII в.), рассматривались (а в определенных кругах иногда и до сих пор слывут) в качестве прародины человечества4.

В своих записках французский травелограф5 Шарль Рабо рассказывает о поездке к восточно–финским народам России6, которая состоялась с 19 июня по 27 сентября 1890 г. Его книга – это своеобразное «медленное чтение» географического и социального пространства Северного Урала, медленное еще и потому, что путешественник преодолевал его на лодках, на нанятых вместе с кучером лошадях7, а то и вовсе пешком. Конечно, многочисленные предшественники и последователи Рабо могли «читать» эти места еще медленнее, дольше и основательнее: ту часть России, где он побывал, и до, и после него посещали десятки исследователей8. Однако впервые публикуемая сейчас на русском языке эта книга обладает для современного исследователя очень важным преимуществом – она позволяет увидеть, как представляли эту часть России, а в конечном счете и всю Россию наши зарубежные гости, какую конструкцию ее социального пространства они предлагали западному читателю по возвращению на родину.

Ш. Рабо родился 26 июня 1856 г. в городе Невер, что в центральной Франции. Свою карьеру он начинал как альпинист, а с 1880 г. проводил географические и этнографические исследования в Финляндии, Норвегии, Кольском полуострое и на Шпицбергене, внес большой вклад в изучение гидрографии, гляциологии, метеорологии, магнетизма и геологии этих территорий. Рабо вел активную популяризаторскую деятельность, публикуя в иллюстрированных журналах статьи об Арктике. Он также перевел с норвежского на французский язык ряд сочинений выдающихся полярных исследователей (в 1889 г. был удостоен за это награды Французской академии). Кроме Арктики, Рабо интересовался этнографией народов Поволжья и Северного Урала. Он являлся членом Лондонского королевского географического общества, рыцарем ордена Почетного легиона, за вклад в изучение Арктики имел шведские и норвежские награды. Скончался путешественник 1 февраля 1944 г. в д. Мартинье – Фершо в Бретани и был похоронен на кладбище Пер – Лашез в Париже9. Его именем в Европе названы несколько географических объектов – в частности, в России мыс на северо–западной оконечности острова Ли–Смита в архипелаге Земля Франца–Иосифа и гора в городском округе Апатиты (Мурманская обл.) на Кольском полуострове.

Как уже стало ясно читателю, Рабо был типичным представителем многочисленной когорты тех ученых, путешественников и просто любопытных, которые в XIX в. стремились попасть в места, которые еще не затронула цивилизация. Он побывал там, где не было железных дорог и почти не ходили пароходы. «Трудность пути – постоянное и неотъемлемое свойство;

двигаться по пути, преодолевать его уже есть подвиг, подвижничество со стороны идущего подвижника, путника»10, поэтому об этой стороне своей поездки Рабо рассказывает неохотно, маскируя тяготы похода описанием природы, мелких бытовых приключений и веселых сценок, и лишь случайно проговаривается о своем режиме работы в те дни: «В экспедиции исследователю отдыхать некогда: в пути нужно отмечать свой маршрут на карте, фиксировать особенности хозяйства посещаемых мест, а на привалах – собирать всевозможные коллекции, закупать предметы быта и записывать рассказы туземцев». Но француз был опытным вояжером, и если другой в его ситуации, когда «все оказывается проблемой: и перемена лошадей, и удовлетворение потребности в отдыхе/сне, и удовлетворение голода», «не испытывает радости путешествия»11, то Рабо не нуждался в ритмичности пространства, тишь да гладь только вредили бы его работе, ведь «зов неизведанного нового мира – не пугающие, а самые желанные звуки для Путешественника»12. Книга Рабо обладает всеми необходимыми признаками травелога – автор лично присутствует в своем сочинении, у него есть реализаторы маршрута: способные к корректировке пути перевозчики, проводники/экскурсоводы, функцией которых является интерпретация локального текста, исполняющие роль случайного фактора в реализации поездки друзья–«попутчики», и, наконец, автохтоны (информанты из разных слоев общества) – творцы и хранители локальных мифов13.

Рассказывая об увиденном, Рабо не ограничивается своими полевыми материалами, а органично дополняет их географическими, политическими, историческими и лингвистическими сведениями, почерпнутыми из специальной литературы, – травелоги часто соединяют все виды повествования и дискурсов14. Важное место в его сочинении занимает экзотика (как неизменный атрибут романтизма), а характеристики российских ландшафтов близки привычным западным стереотипам, что, впрочем, неудивительно – Рабо путешествовал по северу страны. Его текст является частью большой библиотеки аналогичных сочинений, стиль которых по аналогии с «ориентализмом» с недавних пор стали называть бореализмом15 (от греч. borealis, «северный») – пронизанным соответствующими клише европейским восприятием северных областей земного шара16. А эти области в сознании западноевропейцев ассоциировались преимущественно с Сибирью – находящейся вдали от дорог и благ цивилизации стране тайги и болот, изобилующей пушниной, таящей в недрах несметные сокровища и населенной людьми крепкого («сибирского») здоровья и спокойного мужества17.

Повествование Рабо не является художественным произведением, но во многом, как и сама его экспедиция, глубоко мифологично, обильно насыщено предметами и образами, присущими фольклорным текстам – дремучими лесами, горы, бесконечными реками, топкими болотами, языческими богами и диковинными обычаями, т. е. обладает признаками мифопоэтического описания. Возможно, именно неумышленное обращение путешественников к архетипическим пластам сознания всегда вызывало большой интерес читателей к этому жанру.

«Вдоль берегов Северного Ледовитого океана тянется бескрайняя тундра – большие, безлесные заболоченные пространства, своеобразным продолжением которых являются окаймляющие их мрачные воды. Затем начинаются обширные лесные пространства Русского Севера – раскинувшийся на тысячи километров строевой лес. Хмурую утомительную для глаз тундру сменяет не менее печальное и скорбное зеленое однообразие» – таким предстает у Рабо пространство, которое он пытается познать18. Чтобы побороть эту скуку ландшафта, автор прибегает к испытанному приему всех травелографов – торможению, «роль которого выполняют этнографизмы, жанровые сцены из народной жизни, наблюдения/размышления внешне непространственного характера…»19: «Уральские горы – отмечает Рабо, – поражают своей красотой, но за ними опять лежит равнина с лесами и большими реками. Приобье и земли Печоры очень похожи: по ним можно проехать сотни километров и не почувствовать этого, поэтому интерес для путешественника представляют лишь здешние жители».

Однако архаичные культуры марийцев, мордвы, коми–зырян, хантов и манси, которые вынуждены ежедневно выживать в условиях суровой природной среды, – это отнюдь не наличие проспектов, бульваров, театров, музеев и литературных салонов. Дикость, грязь, грубость нравов, примитивизм во всем, невежество в европейском понимании – вот, по Рабо, главные маркеры того мира, в котором он побывал летом и осенью 1890 г. Причины такого состояния изученных им территорий французский ученый объясняет в характерном для многих гуманистов его времени чисто руссоистском духе: «Всякий раз, рассуждая о колониальной политике, мы твердим о долге высших рас нести свет цивилизации примитивным народам, но это всего лишь пустая болтовня, ибо в результате общения с нами дикари перенимают все наши пороки и не приобретают ни одного из наших достоинств». Естественно, Рабо не мог свести содержание своих записок к рассказам о том, что могло вызвать только отвращение у читающей публики и поставило бы вопрос о целесообразности такой поездки вообще. Поэтому для снятия потенциально негативного восприятия того или иного культурного явления автор часто прибегает к юмору, и в этом он был не одинок – «анекдотами полны в обязательном порядке все травелоги иностранцев (быть в варварской России и не увидеть ничего замечательно смешного просто невозможно)»20.

Одним из важнейших элементов повествования в настоящей книге является Путь – основной инструмент познания автором пространства не только вширь, но и вглубь. «В мифологеме пути, – отмечал академик В. Н. Топоров, – акцент ставится на его негомогенности, на том, что он строится по линии все возрастающих трудностей и опасностей, угрожающих мифологическому герою–путнику и даже его жизни»21. Наиболее удобным видом транспорта для передвижения по Северному Уралу была тогда лодка. Как известно, в космологических описаниях она аналогична шаманскому бубну – инструменту, с помощью которого те, кому это положено, могут перемещаться через миры. У многих народов древности, начиная с египтян, существовало поверье о том, что путь в загробный мир преграждает подземная река или море и что души умерших переправляются туда на корабле или лодке. Особенно наглядно это поверье отразилось в похоронном обряде древних кельтов, славян и викингов. Поэтому лодки, которые использовала экспедиция Рабо, в какой–то мере являлись медиаторами между миром живых и миром мертвых, между европейской цивилизацией и первобытными культурами Севера22, являли собой одновременно центр мира23 и его пограничный знак, воздвигнутый на рубеже иных миров24.

«Движение по быстрой реке, зажатой с обеих сторон высокими скалистыми берегами, обостряет ощущение вертикали, направленной вниз – к подземным глубинам»25. Река, задавая структуру местного пространства, в какой–то мере приобретает у Рабо характеристики Мирового древа26. С мифопоэтической точки зрения продвижение французского ученого к своей цели происходит не только по горизонтали, но и по вертикали и изоморфно путешествию шамана по мирам Вселенной, поскольку, как и в шаманских мифологиях, является перемещением из Верхнего мира (в данном случае – из цивилизованного, окультуренного западноевропейского пространства) в нижние слои мироздания27, туда, где находятся бореальные культуры.

Травелог – «это всегда личный сюжет, диалог авторского “я” или героя с местом, с городом, со своим прошлым, со своим настоящим, со своей историей, культурой. Это не только хронология поездки, но и рефлексия и переживания увиденного»28. Не зря один современный историк охарактеризовал путешествие как экзистенциальный излом – «переступив порог, человек выпадает из своей привычной колеи, оказывается один на один с огромным неведомым миром»29. Именно с этим и столкнулся в ходе своего путешествия французский исследователь. В процессе его реального перемещения происходило нарастание энтропии в виде сокращения территории Цивилизации (в первую очередь, в качестве привычной для Рабо культуры и численности населения) и расширения пространства Хаоса, характеризующегося примитивизацией социумов, лесами и болотами (в мифопоэтических описаниях эти объекты находятся на пути в иное царство30, поэтому у автора они совершенно безжизненны, безлюдны, безвременны, мрачны и загадочны).

Почти на всем протяжении маршрута Рабо подстерегали опасности как природного, так и социального характера. С каждым проведенным в экспедиции днем французский «шаман» все глубже погружался «в царство все возрастающей неопределенности, негарантированности, опасности… незапланированных препятствий, импровизированных угроз, неожиданностей разного рода»31, в Нижний мир, от страницы к странице в его тексте нарастает ощущение затаившейся где–то рядом смерти (ср.: «На вершине этого перевала была большая торфяная топь, напоминавшая набухшую от воды губку, в которой вязли наши лошади. Земля вокруг была безжизненной, из нее, словно скелеты, торчали мертвые березы с застывшими белесыми ветвями. Всюду на этом кладбище природы ощущалось дыхание смерти», «от мрачного пейзажа веяло смертью»). Вертикальный путь проделывает шаман, а горизонтальный – герой32. Француз сочетал в себе их обоих.

Фактически текст Рабо напоминает сказку, поскольку в его повествовании «изображается возрастание энтропии и ужаса по мере развертывания пути: дом → двор → поле → лес, болото, теснина → яма, дыра, колодец, пещера → иное царство». Конец странствий Рабо по Уралу расположен в «чужой периферии»33, откуда путешественник, достигнув целей своего многодневного вояжа, быстро эвакуируется («утром 12 сентября я добрался до Перми и сразу же отбыл в Петербург, 27–го был уже в Або, что на западной границе Финляндии…») в привычную ему атмосферу (в прямом и переносном смысле) цивилизованного мира: «И вот я уже плыву по Балтийскому морю, жадно вдыхая его терпкий, свежий воздух, которого мне так не хватало в эти месяцы! В Сибири он казался мне спертым и нездоровым словно побывавшим в тысячах легких. Прохладный морской бриз вернул мне силы…».

В тексте Рабо, как и у многих других европейских путешественников34, странствующих по чужим землям, обращает на себя внимание тщательная фиксация не только географических точек маршрута, но и точное, вплоть до четверти часа, обозначение нахождения в той или иной точке пространства35. Разумеется, это было не случайно. В России даже в «цивилизованной» ее части время у большинства населения в основном измерялось посредством природных циклов36, а то, которое использовалось северными аборигенами, было для западноевропейца либо непригодно37, либо вообще не существовало38, однако демонстрировало связь с пространством гораздо глубже и прочнее, чем в европейской культуре39. Огромные расстояния (но только не для России: «300 км – для русских это вообще пустяк», – замечает француз), отсутствие точных карт местности40 и, главное, европейской хронологической системы таили в себе опасность почти полного растворения европейца в чужом для него мире, несли угрозу «одичания», что отчасти и произошло: через некоторое время Рабо под влиянием окружающей среды подвергся архаизации, его европейскость ужалась, и он отчасти перенял местные привычки: «Мы… постепенно научились есть пальцами, перестали умываться и быстро одичали, отчасти превратившись в черемисов. Оказалось, что культура – это всего лишь тонкий и недолговечный поверхностный слой, который при определенных обстоятельствах легко смывается».

В дальнейшем архаичная среда не раз влияла на Рабо – например, плывя по Щугору, он незаметно для себя начал отсчитывать расстояние по – зырянски, а именно в чумкостах: в этом «Нижнем мире» европейская метрология уже не работала, а местная позволяла глубже проникнуть в чужое пространство и помочь понять его. Менее явственно, но более глубоко явления архаизации и культурной гибридизации проявляются у автора книги, когда он, попав в культуры, которые ориентированы на прошлое41, углубляется в поиски свидетельств ранних этапов истории собственной цивилизации42 (что, впрочем, не исключает его замечаний относительно современного состояния исследуемых им обществ) – собственно, это и было задачей его экспедиции. Поэтому привычная нам система метрологии (время, выражаемое в часах и минутах, чуть реже упоминаемые температура воздуха по Цельсию и давление в миллиметрах ртутного столба) разграничивает у автора космологический и исторический способы описания, является одним из важнейших маркеров цивилизации, служит защитой собственной идентичности и ограждает путешественника от деевропеизации в условиях чужой культурной среды.

В записках Рабо вообще звучат кантовские нотки его подхода к пониманию связи пространства и времени. Двигаясь по реальному и мифическому универсуму одновременно горизонтально и вертикально43, автор не только погружается в другую культуру, но и в далекое прошлое европейской цивилизации, во время ее «творения». Несмотря на успехи археологии и зарождение палеоантропологии, во второй половине XIX в. основным источником представлений о первобытном обществе и его развитии по – прежнему оставалась этнография. Сторонники господствующего тогда эволюционного направления в историографии первобытности, идеи которого, судя по всему, разделял Рабо, предполагали существование универсального закона общественного развития, заключающегося в эволюции культуры от низших форм к высшим, от дикости к цивилизации и были убеждены в полном тождестве исторических путей разных народов. Судя по всему, французский ученый хотел доказать правоту этих воззрений на примере малоизученного тогда аборигенного населения Северного Урала. «Образ жизни находящихся вдали от цивилизации обитателей этих мест, – пишет он в начале своего повествования, – ничем не отличается от наших доисторических предков. Их костяные наконечники похожи на те, что находят у нас при раскопках, поэтому позволяют понять назначение вещей каменного века. Чтобы узнать о жизни первобытных людей, нужно побывать у печорских зырян и уральских остяков. В природе меняется все – животные, камни, растения, но только не дикари». Эти слова, кстати, свидетельствуют о том, что, оперируя на страницах своих записок понятиями «цивилизация» и «дикость», автор не выступает как расист, а просто – напросто использует широко распространенную в его время периодизацию истории человечества, терминология которой восходит к шотландскому историку и философу А. Фергюссону.

Чтобы попасть в далекое прошлое, не пришлось отправляться на край света. «Доисторическая», по словам Рабо, эпоха обнаружилась почти рядом с европейской высокой культурой – в Казанской губернии, а именно в марийской д. Параты, но автору показалось, «что за считанные часы мы преодолели сотни льё и уже находимся вне России, во всяком случае, не в Европе». Хронотоп книги Рабо – это фактически пространство Минковского с его четырехмерным измерением44, в котором, правда, отсутствуют замкнутые времениподобные кривые, поэтому повернуть время вспять нельзя. Но, поскольку в мифопоэтическом мире не действуют законы физики, Рабо в ходе своей поездки мог проигнорировать гипотезу о защищенности хронологии Хокинга, математически не допускающую попадания в прошлое, указанный тип пространства дополнился вселенной Гёделя, в которой это возможно.

«Выехав из Казани, – пишет Рабо, – мы как бы стали листать страницы истории цивилизации, ибо смогли воочию наблюдать процесс эволюции человечества. В Поволжье благодаря финнам – язычникам мы познакомились с образом жизни первобытных земледельцев, на Печоре охотники – зыряне продемонстрировали нам еще более древний период развития общества, а остяки – охотники и рыболовы, вооруженные стрелами и луками, подлинные представители зари цивилизации – олицетворяли самое начало человеческой истории. Спускаясь по склонам Уральских гор, мы как бы на сотни веков окунулись в глубь истории, увидели своих далеких и не знавших железа предков». Анализ увиденного, в частности, у коми – зырян, позволил автору, пусть и в полушутливой манере, дополнить имевшуюся в тогдашней науке периодизацию истории человечества «деревянным веком», что, если подойти к этому серьезно, должно было закрепить место в ней эпохи этнографической современности. Метафизические пространства Рабо вернулись в привычную для большинства людей конца XIX в. геометрию Евклида и механику Ньютона 12 сентября 1890 г. в Перми, где северный вояж француза завершился.

Репрезентуя собранные материалы, Рабо пытается деконструировать веками складывавшийся на Западе образ если уж не всей, то во всяком случае Северной России, убеждая читателя в том, что «несмотря на расхожие представления, Сибирь вовсе не является бескрайней заснеженной пустыней – напротив, она удивительно плодородна. Это один из самых прекрасных земледельческих регионов планеты, но из – за отсутствия коммуникаций его продукция пока не доходит до потребителя». Россия Рабо – это сложная в культурном, социальном и географическом отношениях территория, природная среда, которая для европейского обывателя того времени вообще была за гранью здравого смысла – выяснялось, что в невероятно холодной Сибири лето может быть очень жарким.

Современный исследователь истории ментальной репрезентации Русского Севера отмечает, что этот регион России в конце XIX в. (когда по нему путешествовал Рабо) «был все еще плохо описан (гораздо хуже, чем Сибирь к тому моменту)» (разумеется, не столько иностранными, сколько отечественными авторами), более того, «народы, проживавшие на этих бескрайних просторах, не вписывались в те рамки, которым должны бы соответствовать "европейские народности". По данным переписи 1897 г. … в Печорском крае, проживало несколько тысяч кочевых самоедов. И если финны еще могли претендовать на более высокий статус в иерархии российских народов как лояльные по отношению к государю и правящей династии, имеющие собственную элиту, и исповедующие христианство, то… самоеды Печорского края, безусловно, оказывались в самом низу всех возможных иерархий, будучи не только язычниками, но еще и кочевниками»45. Но с конца XIX в. в русской науке и культуре начались глубокие сдвиги в осмыслении образа Европейской и Азиатской России, Урала и Сибири, иначе стали восприниматься их географические и культурные границы46.

Конечно, сторонний наблюдатель Рабо не участвовал в этих внутрироссийских дискуссиях, хотя иногда высказывает в своей книге отношение к тем или иным спорным вопросам науки и экономики – например, о целесообразности разделения обских угров на остяков (хантов) и вогулов (манси)47, перспективах хозяйственного освоения отдельных территорий России и особенностях ее колониальной политики (которую он оценивал амбивалентно: отрицательно касательно северных народов и положительно – казанских татар). Заслуга французского путешественника была в другом. Создавая на страницах своего труда «сложноподчиненный синтаксис природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров»48, Рабо демонстрировал западному читателю, как сегодня сказали бы, мультикультурный характер Российской империи, которая представлена автором не как целостная и замкнутая в себе, а состоящая из множества разнообразных компонентов цивилизация. Тем самым французский исследователь пытался разрушить господствующий на Западе образ России как сугубо русского монокультурного государства (впоследствии этот концепт свелся к таким отличительным маркерам, как медведь, водка и балалайка и только в последние десятилетия подвергся определенной, но далеко не полной и весьма поверхностной деконструкции), и его травелог свидетельствует о том, что западное восприятие российского общества далеко не всегда характеризовалось наличием одних только примитивных и исторически неверных стереотипов.

Рабо редко оценивает российское социальное пространство с точки зрения своих представлений о подлинной Цивилизации – он просто его наблюдает и относительно беспристрастно описывает49. Ученый стремился попасть в российский Хаос, чтобы его исследовать. В настоящей книге наша страна выступает не только в качестве Другого, но и Чужого, которое для нас, читателей XXI в. и в большинстве своем представителей европейской культуры, тоже является Другим. При этом мы смотрим на это самое Другое опосредованно, глазами иностранца, который по отношению к нам тоже является Другим, т. е. объект рассмотрения – в данном случае, локальные культуры Северного Урала – является как бы Другим Других, чем – то напоминая сложное движение точки в физике.

Рабо изучал Россию в канун заключения в 1891 г. франко – русских соглашений, выступая своеобразным предтечей последовавшего за ними активного сотрудничества двух стран в области культуры. Его страстное, искреннее желание познать и понять чужую цивилизацию, наладить с ней диалог актуально и сегодня50.

И. В. Кучумов, кандидат исторических наук.

Шарль Рабо в дорожном костюме

Глава I

Из Петербурга в Казань

Пути к Печоре. – Волга. – Судоходство по ней. – Ярославль. – Вологда. – Нижний Новгород. – Финское население Волги. – Булгары. – Сопротивление финнов русской колонизации. – Славянская колонизация. – Татары.

«Пьяница всегда будет пить», – свидетельствует поговорка. Аналогично можно сказать: «Путешественника всегда будет тянуть в поход». Вернувшись десять месяцев назад из Гренландии, я никак не мог забыть Север, его безлюдные горы и безмолвные леса – поражающие разнообразием оттенков, они настолько прекрасны и безбрежны, что запоминаются на всю жизнь.

Исследуя Лапландию, я в 1885 г. оказался на берегах Белого моря, но мои естественнонаучные и этнографические интересы требовали побывать еще восточнее, а именно в бассейне Печоры, на Северном Урале и в Сибири. Но прежде чем рассказать об этом, я вкратце опишу те места.

Печора, по которой я предполагал достичь Северного полярного круга – одна из крупнейших рек Европы. Ее протяженность оценивают в 1483 км51, а площадь бассейна составляет ²/₃ территории Франции. Эту реку превосходят только Волга, Дон и Днепр. Сия обширная территория, как и вся северная часть Старого Света, состоит из двух неодинаковых зон. Вдоль берегов Северного Ледовитого океана тянется бескрайняя тундра – большие, безлесные заболоченные пространства, своеобразным продолжением которых являются окаймляющие их мрачные воды. Затем начинаются обширные лесные пространства Русского Севера – раскинувшийся на тысячи километров строевой лес. Хмурую утомительную для глаз тундру сменяет не менее печальное и скорбное зеленое однообразие. По своим природным условиям бассейн Печоры относится к Северной Азии, так что не зря один английский натуралист назвал эти места «Сибирью в Европе»52. Уральские горы поражают своей красотой, но за ними опять лежит равнина с лесами и большими реками. Приобье и земли Печоры очень похожи: по ним можно проехать сотни километров и не почувствовать этого, поэтому интерес для путешественника представляют лишь здешние жители.

Образ жизни находящихся вдали от цивилизации обитателей этих мест ничем не отличается от наших доисторических предков. Их костяные наконечники похожи на те, что находят у нас при раскопках, поэтому позволяют понять назначение вещей каменного века. Чтобы узнать о жизни первобытных людей, нужно побывать у печорских зырян и уральских остяков53. В природе меняется все – животные, камни, растения, но только не дикари.

Получив одобрение плана моих исследований у министра народного просвещения Франции54, я стал добиваться рекомендаций у русских властей. Успех экспедиции в России целиком зависит от этих бумаг. Имея их на руках, вы избавляете себя от всех проблем, в противном случае о поездке можете даже не мечтать. Откликнувшись на просьбу французской стороны, русское правительство согласилось мне помочь. Одновременно я заручился поддержкой Императорского Русского географического общества, за что глубоко признателен господам Семенову55 и Григорьеву56 – соответственно, вице–председателю и секретарю этой влиятельной научной ассоциации. Моя исследовательская программа не смогла бы реализоваться без их дружеских советов и помощи.

До Печоры можно добраться тремя путями. Первый начинается в Архангельске, проходит через Пинегу, Мезень и приводит к Печоре в Усть–Цильме. Здешние ландшафт и люди не представляют большого интереса, кроме того, чтобы достичь Урала, от Усть – Цильмы придется вновь подняться вверх по Печоре, а это утомительно и займет уйму времени. Второй путь идет из Вологды по Суконе, затем по Вычегде до Усть–Сысольска57, а потом по болотистой местности. Поскольку у нас с собой был тяжелый багаж, этот вариант отпал. Третий маршрут идет по Волге, Каме и ее притокам до Чердыни, по которым легко преодолеть три сотни километров до верховьев Печоры. Сначала нужно плыть по реке, а потом тащиться по волоку. Этот путь наиболее удобный и одновременно наиболее интересный из всех перечисленных. Начав его с очень похожей на Европу местности, вы вскоре попадаете в мире далекого прошлого, где население носит старинную одежду, соблюдает древние обычаи и даже языческие ритуалы. До знакомства с зырянами и остяками мне предстояло побывать у их двоюродных братьев черемисов, к которым можно было попасть по Волге. 19 июня 1890 г. я выехал по Московской железной дороге из Санкт–Петербурга и спустя почти сутки прибыл в Рыбинск.

Вокзал окружала широкая унылая равнина и ничего не говорило о наличии поблизости реки. Сев в повозку, я галопом пересек город и оказался на берегу заполненного водой огромного котлована – это была Волга. Она была испещрена сотнями мачт огромных шаланд и напоминала торчащие из воды стволы деревьев. После того, как мой пароход отчалил, количество судов вокруг стало постепенно уменьшаться, но потом перед глазами появились буксиры, тащившие тяжелые и неповоротливые баржи и длинные плоты с маленькими домиками и многочисленными людишками – этакие плывущие по реке и напоминающие Ноев ковчег хутора. Круглосуточно они тянутся вверх по Волге, везя зерно из центральной России, каспийские соль и рыбу, уральское железо, сибирскую и персидскую продукцию, товары с севера и юга. Ежегодно за шесть месяцев навигации по этой реке проходит примерно 14 тыс. судов с 300 тыс. пассажиров. По Волге Азия проникает внутрь России на три сотни километров —до самого Петербурга. Нам, уроженцам Запада, кажется, что это другая часть света, где–то у границ Азии.

Через несколько часов после отбытия из Рыбинска я сошел на берег в Ярославле и на следующий день отправился в Вологду. Так как мне предстоял путь по восточной части огромной Вологодской губернии, нужно было посетить ее губернатора. От Ярославля до Вологды 300 км – для русских это вообще пустяк. Ехать туда нужно по узкоколейке, причем единственный поезд ходит раз в день туда и обратно со скоростью 19 км/час, – ну что тут еще можно сказать!58

Через почти половину суток пребывания в вагоне передо мной вдалеке неожиданно появились несколько десятков башен, куполов и минаретов, возникших из–под земли, яко со дна морского – это была Вологда. На 18 тыс. ее жителей приходится 54 церкви – кажется, такого в России больше нигде нет. На русские города лучше всегда смотреть издали: благодаря многоцветью церквей они кажутся невероятно прекрасными, а на самом деле являются большими селами.

Вологда стоит на берегах одноименной реки, впадающей в Сукону, которая, в свою очередь, впадает в Северную Двину. От Вологды до Архангельска по ним в период навигации идут пароходы. Обмеление рек часто препятствует навигации, поэтому ездить нужно не позднее середины июля.

Вологодский губернатор59 принял меня очень тепло, вручил так называемый «открытый лист» (рекомендательное письмо для местных властей) и распорядился, чтобы на Печоре ко мне приставили урядника (так в России называют сельского жандарма) в качестве охранника.

Вернувшись в Ярославль, я отправился по Волге в Нижний Новгород, путь до которого занимает 35 часов. Ландшафт здесь вполне заурядный, но можно стать свидетелем забавной сценки, встретить что – то колоритное или необычное. При заходе солнца на фоне пурпурного неба взметаются разбросанные по окрестностям церкви. Их позолоченные купола горят огнем, сквозь колокольни виднеется красное небо, делая их похожими на прикрепленные к белым стенам огромные зажженные свечи.

Утром 23 июня я увидел Нижний Новгород – замечательный город, одно упоминание которого вызывает в сознании фантасмагорию ярких сцен. Огненное солнце, ярко – голубое небо, ослепительная белизна вокруг… Впереди возвышался холм с крепостными стенами, башнями, колокольнями и минаретами. Справа располагалась равнина с низкими домишками, над которой вздымался огромный красный, сверкающий золотом и отблесками металла собор, а вокруг – заполненные судами реки Волга и Ока, каждая из них была шириной с километр.

Улицы в порту грязные, вымощены плохо, кирпичные здания побелены известкой. Здесь нет приличных магазинов, а вместо завлекательных ресторанов – одни лавки да кабаки, поэтому Нижний Новгород больше напоминает предместье. За исключением Петербурга и Москвы магазины в России гораздо хуже, чем в наших самых захудалых провинциальных городишках, однако в неказистых русских лавчонках представлены товары на сотни тысяч франков.

Всюду царило большое оживление. Люди здесь носят преимущественно фуражки, а не шляпы. Всюду сновали торговцы в черных широких кафтанах, мужики в красных рубахах, татары в овчинных шапках, продавцы сушеной рыбы и пирогов, нищие, монашки, непрерывно носились туда–сюда дрожки и необычные повозки – русские при первой возможности стараются воспользоваться таким транспортом.

На полуострове между Волгой и Окой расположен ярмарочный городок. Ярмарка обычно ассоциируется с колоритным хаосом бараков, лавок и шапито, но в Нижнем Новгороде она являет собой обычный поселок, состоящий из низких домишек с магазинами в подвалах, церквей, гостиниц, ресторанов, театров, кабаре и т. д. Оживает он лишь на несколько дней, а остальное время пребывает в запустении.

Ярмарка начинается 25 июля с богослужения и продолжается до 6 сентября, однако товары вывозят примерно до 20 сентября. Ее годовой товарооборот составляет 625–750 млн франков. Ярмарка – главное событие в экономической жизни России. В западносибирском Ирбите в феврале проводится второе, менее значительное, но не менее известное такое же мероприятие.

В Нижнем сходятся водные маршруты по Волге и ее притокам. Четыре пароходные компании доставляют пассажиров отсюда до Астрахани, три – до Перми по Каме, одна – в Уфу по Каме и Белой, и одна – в г. Вятка по Каме и Вятке, из Нижнего же суда идут по Оке до Рязани. Все эти реки обеспечивают жизнь на территории, площадь которой в три раза превышает Францию. Без Волги Россию нельзя было бы освоить.

Все пароходы, идущие по Волге и Каме, делают остановку в Казани, где можно выбрать наиболее удобную транспортную компанию, но лучшей считается «Кавказ и Меркурий»60. Ее американского типа пароходы отличаются роскошью и комфортабельностью. Мне сказали, что ими командуют опытные морские офицеры – это важно, так как осенью Волга сильно мелеет, что приводит к кораблекрушениям с человеческими жертвами.

Пароходство «Самолет»61 доставило меня от Нижнего до Казани, а это четыреста километров, всего за 6 руб. Купив билет сразу на два места, я получил в свое распоряжение устроенную на мостике просторную каюту. В России проезд очень дешевый, и его стоимость обратно пропорциональна расстоянию. Так что путь от Нижнего до Перми, т. е. на расстояние в 1700 км, обошелся мне в третьем классе всего в 3 руб. (9 франков по тогдашнему курсу).

Начиная с Нижнего окружающий пейзаж становится унылым. В этих местах ширина Волги составляет 1–1,5 км, а вода приобретает грязно – желтый оттенок. Правый берег обычно крутой, а левый представляет собой песчаные острова, лужайки и ложбины. Отсюда начинаются земли финнов. Среднее Поволжье – это смесь народностей. Волга связала центр России с Азией, по этой реке одни народы шли на Запад, а другие – на Восток. Многочисленные нашествия оставляли на этих землях новое население, поэтому здесь проживают финны, татары и русские, причем не изолировано, а по соседству. Подобно мощным лавинам, великие нашествия стерли с лица земли компактные группы первоначального населения, от которого в степях сохранились лишь одинокие курганы.

Исконными обитателями этих мест были финны и булгары. Последние сегодня уже исчезли, но их роль в этих местах была велика, а влияние на местное население – долгим. Именно с ними связано появление первого очага цивилизации на востоке России.

Булгары жили на территории нынешней Казанской губернии – скорее всего, в низовьях Камы. Развалины Булгара, их столицы, находятся вблизи с. Успенское, на левом берегу Волги, в семи километрах от реки, чуть выше устья Камы. Монах Нестор62, этакий Григорий Турский русских63, булгар лишь упоминает, более подробные сведения о них оставили арабы, общавшиеся с ними с X в. Булгары были посредниками в торговле между Европой и Центральной Азией (сегодня эту роль играют русские), доставляли арабам товары с севера, а финнам – с юга, которые те отправляли на Запад.

От булгар восточные товары попадали в Западную Европу двумя путями. Первый путь шел по Каме, затем, при помощи пермяков, продолжался по Северной Двине или Печоре и достигал Северного Ледовитого океана, откуда норманны64 везли грузы морем на Запад. Находки сасанидских, индо–бактрийских, куфических, англо–саксонских и германских монет, а также индусских и китайских предметов в Прикамье говорят о значении этого древнего торгового пути между Западом и Востоком. Второй маршрут проходил по верховьям Волги – по нему мерь (предки нынешних черемисов) доставляли азиатские товары в Великий Новгород.

Норманны доходили до Булгара. В. Хейд65 однозначно видит в спускавшихся на кораблях по Волге русских купцах скандинавов66. Следы скандинавского влияния, как мы увидим далее, до сих пор сохраняются у черемисов. Следовательно, древние норманны проникали гораздо восточнее, чем считается.

Булгары продавали арабам рогожи из лыка (их до сих пор делают в Поволжье), мед и воск (финны являются искусными пчеловодами), получаемый с берегов Балтийского моря через скандинавов и мерю янтарь, бивни мамонта и добываемые пермяками меха. Последний товар стал пользоваться огромным спросом после того, как Зубейда67, жена Харуна ар–Рашида68, ввела на Востоке моду на собольи и горностаевые шубы. Кроме того, арабы покупали здесь шкурки выдр, бобров, куниц и черно – бурых лисиц и поставляли их вплоть до Испании), а взамен привозили в Булгар драгоценности, стеклянные бусы, шелк, различные безделушки и, вероятно, раковины–каури (Cyprœa moneta), привозимые караванами из Индии и до сих пор служащие украшениями у поволжских финнов69. Наконец, Среднее Поволжье поставляло на северо–запад России зерно, и в 1229 г. булгары даже спасли суздальскую Русь от голодной смерти.

Но Волга привлекала не только арабов. Многих привлекали сюда отсутствующие на Востоке летние белые ночи, которые упоминаются всеми арабскими авторами70. В связи с этим ученый полковник Г. Юль71 остроумно заметил, что Булгар был для арабов тем же, чем Хаммерфест для путешественников XIX в.72

Испытывая восхищение от арабской цивилизации, булгарский правитель Алмуш, сын Шилки–хана73, в 921 г. отправил в Багдад своих послов, чтобы они привезли знатоков Корана и архитекторов для постройки мечетей и крепостей. Халиф74 откликнулся на его просьбу и направил туда Сусана ар–Раси и Ахмеда ибн Фадлана75, который оставил ценные сведения о Булгаре76. Алмуш принял ислам77, вслед за ним это сделали его подданные, и до 1573 г. Среднее Поволжье являлось частью магометанского мира, являясь самой северной окраиной арабского влияния. Булгары пытались приобщить к исламу и славян путем обращения в него князя Владимира, но тот предпочел византийское христианство.

Согласно арабским историкам, первоначально Булгар являлся небольшим селением, напоминавшим кочевую ставку78, но с 1236 г., т. е. после захвата татарами во главе с Субудаем–багатуром79, в его истории начался татарский период. Это было время наивысшего расцвета Булгара – вероятно, тогда были возведены здания, от которых сейчас остались одни развалины. Культурный уровень булгар, видимо, был выше, чем у русских – у арабов они переняли архитектурные навыки, и поэтому строили суздальским князьям дворцы и церкви. В 1300 г. татары вновь захватили Булгар. Чтобы наказать жителей, подзабывших заповеди Корана, они разорили город и истребили часть его населения. С тех пор Булгар уступил свое место Казани, основанной в середине XIII в. племянником Чингисхана80.

Кто по происхождению были булгары? Точного ответа на этот вопрос нет. Согласно одним авторам, они являлись финнами, поскольку множество их до сих пор живут в этих местах, другие считают булгар предками славян: черепа, обнаруженные при раскопках в Булгаре, очень похожи на черепа из славянских курганов VIII–X вв. в Московской губернии81. В свою очередь, месье Шпилевский82 полагает булгар предками казанских татар и чувашей, относя первых к туркам, а вторых – к финнам83.

Влияние, оказанное булгарами на финское население, было весьма значительным. Они научили финских аборигенов строить дома, пахать землю и разводить скот, став фактически первыми учителями черемисов. Но если на сегодняшний день булгары исчезли, растворились в других народностях, то финны здесь сохранились и насчитывают примерно 1,5 млн человек, из которых 594 тыс. живут в Казанской губернии. Чтобы отличать их от балтийских сородичей и пермяков, их называют поволжскими. Это мордва, черемисы и чуваши, правда, последние в той или иной степени бывают смешаны с соседними народностями.

На правобережье Волги, т. е. в Нижегородской, Пензенской, Симбирской и Саратовской губерниях, обитает мордва. Риттих83 оценивает ее численность в 791 954, а Майнов84 – в 1 148 800 человек. Она подверглась сильному русскому влиянию: по свидетельству Майнова, сейчас не менее 300 тыс. мордвинов говорят только по–русски85.

Севернее и северо – восточнее мордвы живут черемисы. Их насчитывают от 259 74587 до 329 364 душ88, но я полагаю, что их примерно 300 тыс. чел. Черемисы делятся на три группы. На высоком правобережье Волги, в окрестностях Козьмодемьянска и Чебоксар, вблизи чуваш проживают горные черемисы, насчитывающие 42 тыс. чел.89 На пологом левобережье обитают луговые черемисы. На стыке Казанской, Костромской и Вятской губерний, т. е. в треугольнике, образованном Волгой, Ветлугой и Вяткой, их численность составляет приблизительно 183 тыс. чел.90, еще 5460 чел. живут в Нижегородской губернии. Третья группа черемисов проживает восточнее, отдельно от остальных – на Урале и в Уфимской губернии, и насчитывает 50–70 тыс. чел.

Такое размещение черемисов обусловлено их продвижением на северо–восток со своей прародины – среднего течения Оки и правобережья Волги до Суры91. На западе они расселены в Суздальском уезде Владимирской губернии92, а многочисленные черемисские названия местностей в Нижегородской губернии свидетельствуют, что вплоть до XVI в. черемисы проживали там. Теснимые мордвой, они ушли с Оки и Суры. Одна группа черемисов, перейдя Волгу, поднявшись по Ветлуге, направилась к Вятке, а другая со временем осела на севере Казанской губернии.

В конце XV в. черемисы пришли в нынешние места своего обитания, оставив на правом берегу Волги маленькую группу своих соплеменников. Они шли на новое место долго и с остановками. Уроженцы Царевококшайского уезда рассказывают, что пришли с берегов Суры, а в Козьмодемьянском уезде помнят о своей прародине в Нижегородской губернии к западу от этой реки. В одной из молитв костромские черемисы просят богов дать им столько же зерна, сколько в Волге песка, что, несомненно, указывает на место их первоначального обитания93. В XVII в. от черемисов Северного Поволжья отделилась многочисленная группа, отправленная русским правительством заселять башкирские земли, – так в Уфимской губернии возник черемисский анклав.

На правобережье Волги рядом с черемисами живут чуваши. У исследователей нет единого мнения о них: одни считают чувашей финнизированными турками94, а другие – отатаренными финнами. У чувашей, живущих вокруг Цивильска95, сохраняются финские черты, а у более южных – турецкие. Численность чувашей Казанской, Симбирской и Саратовской губерниях оценивается в 550 тыс. чел., большинство их – приблизительно 430 тыс. душ – живет вокруг Цивильска.

Общую численность поволжских финнов сегодня оценивают в 1,5 млн человек, но если добавить к ним пермскую группу (вотяки, пермяки и зыряне), карелов и лапландцев96 Архангельской губернии, а также финнов Финляндии и Прибалтики, то эта цифра достигает 4,5 млн. Российские финны ныне представляют собой островки в славянском океане, этакие остатки исчезнувшего ныне массива, но когда–то составляли единую сплошную общность от Урала до Балтийского моря.

На севере чудь заволочская (предки нынешних карелов97) служила связующим звеном между пермскими и финляндскими финнами. Финны Верхнего Поволжья взаимодействовали со своими прибалтийскими собратьями – ныне исчезнувшими весью, муромой и мерью, финское происхождение которых было установлено в результате исследований русских ученых, особенно, графа Уварова. Весь проживала вокруг Белозера, откуда шел путь в Поволжье и на Северную Двину. Мурома, по имени которой назван г. Муром, занимала долину Оки. Между весью и муромой, вокруг Ростовского и Переславского озер (соответственно, в Ярославской и Владимирской губерниях) жила меря – предки черемисов98, позднее она проникла в нынешние Московскую, Тверскую, Костромскую, Нижегородскую, Рязанскую и Тульскую губернии. Таким образом, вся северная и большая часть центральной России, а именно земли по соседству с Москвой, еще недавно были заселены финскими народностями99.

Но в итоге с ними произошло то же самое, что и с растворившихся в немцах славянами Бранденбурга и Пруссии на севере Германии – финны в этой части России исчезли под натиском славян. Долгое время считалось, что этот процесс был естественным, но старинные источники свидетельствуют, что на первых порах финны отчаянно сопротивлялись славянам. На землях чуди заволочской новгородцы встретили яростный отпор со стороны аборигенов, от рук которых в 1078 г. даже пал новгородский князь Глеб Святославович100. Память о тех днях до сих пор сохраняется в народе101.

Новгородцам противилась и меря, о чем свидетельствуют «военные» названия населенных пунктов в некогда заселенных ею местах. Ее наследники черемисы – ныне миролюбивая и подвергшаяся татаризации народность, а тогда она отчаянно боролось с русскими. После падения Казани черемисы покорились Москве, правда, уже в 1572 г. восстали против нее, за что были сурово наказаны, потом опять взбунтовались и только полвека спустя окончательно подчинились русским, но периодически вновь восставали: в частности, в 1609 г. они сожгли г. Цивильск102.

Покорив финнов, русские заселили их земли, в результате чего инородцы стали исчезать и ассимилироваться. Этому благоприятствовали два обстоятельства. Во–первых, жители равнин утрачивают свою культуру быстрее населения гор, во–вторых, русский крестьянин оказался неприхотлив, не считал туземцев людьми второго сорта, не презирал их и мало отличался от них по социальному статусу. О том, как происходила колонизация финских земель, свидетельствует мордовская легенда. Однажды основатель Нижнего Новгорода великий суздальский князь Георгий Второй103 спускался по Волге и увидел на правом берегу местных жителей, которые приносили жертву свои богам. Заметив княжеский кортеж, мордовские старцы послали молодых людей к господину с приношениями мяса и пива. Но по дороге посланники съели и выпили эти дары, и поэтому вручили князю землю и воду. Георгий решил, что тем самым они принимают подданство и продолжил свой путь. Там, где он бросал щепотку этой земли, возникало русское селение, там, где метал пригоршню, вырастал город. Так мордовская земля стала русской104.

Финны сильно повлияли на русских физически и духовно. Согласно профессору Богданову105, предки славян скифы были длинноголовыми, но со временем форма их черепа изменилась, поэтому сегодня у русских преобладает короткоголовость. Согласно итальянскому ученому и путешественнику месье Соммье, знаменитого своими работами по этнографии России, это отчасти обусловлено слиянием славян с финнами106. Все наблюдатели сходятся во мнении, что финны очень упрямы. Если они скажут «нет», их уже не переубедишь107, и эта черта их характера проявляется у славян на поле боя.

Наряду с финнами значительную часть населения Казанской губернии составляют татары – так русские называют различные турецкие племена и магометан европейской части империи. В настоящее время магометан там насчитывается приблизительно 2,5 млн человек, из них 1,5 млн живут в Поволжье, а остальные – в Крыму.

Татары – это потомки монгольских завоевателей, оставшихся в России. Исповедующие ислам и обладающие иной семейной организацией, они не слились со своими новыми хозяевами и не повлияли на русских в такой степени, как финны. Конечно, татары в определенной мере оказали воздействие на русских, однако на поволжских финнов оно было сильнее. Первоначально татары несли культуру местным финнам подобно тому, как в нынешней Африке магометане превращают языческие племена в довольно цивилизованные общества.

Турецкие племена России имеют различное происхождение, поэтому, чтобы избежать путаницы, к слову «татары» обычно добавляют название мест их проживания: например, «рязанские татары», «астраханские татары», «казанские татары» и т. д. Казанские татары – это турки с монгольской примесью. Их простолюдины отличаются раскосыми глазами и выступающими скулами, зажиточные же благодаря бракам с бухарскими единоверцами обладают ярко выраженным арийским типом108. Все они называют себя булгарлар109, полагая, что происходят от древних булгар. В большинстве случаев это умные, сдержанные, честные, рачительные и надежные, физически сильные люди (о татарских грузчиках ходят легенды). Они носят тяжелые овчинные шапки, поэтому уши у них сильно оттопырены. В Казанской губернии, особенно на ее северо–востоке, проживают не менее 638 тыс. татар, а в Мамадышском, Тетюшском и Царевококшайском уездах они даже превосходят по численности русских. Статистика лучше всяческих описаний показывает сложный состав населения Казанской губернии. Наряду с татарами в ней имеется 850 тыс. русских, 594,4 тыс. финнов и несколько тысяч немцев, поляков и евреев.

Таков вкратце состав большей части населения Российской империи.

Глава II

Казань

Азия в Европе. – Показ успехов русской промышленности. – Климат Казани. – Татарская слобода. – Одежда татар. – Русская политика в отношении магометан и ее результаты.

После отбытия из Нижнего наш пароход восемнадцать часов бороздил Волгу. Справа от нас непрерывно сновали суда, слева знойное марево покрывало утопавшие в зелени берега, и вот уже вдалеке показалась Казань.

Казанская пристань – это настоящий кусочек Азии. На берегу суетились грузчики – татары, нищие, бабы в розовых, желтых или зеленых юбках. Кого тут только не было! Вокруг прилавков с разложенными на открытом воздухе яркими плодами, у странных транспортных средств с разноцветными дугами – диадемами над головами лошадей, у понтонов, перед магазинами, вблизи кабаков копошились люди – кто в овчинных шапках, кто в черных и синих кафтанах, в серых от грязи тулупах, да еще в тюбетейках или фуражках.

Едва мы сошли на берег, как в наш багаж вцепились с десяток носильщиков. Отбиваясь от этих нахалов, мы попали в толпу нищих, которые совершали глубокие поклоны и осеняли себя крестными знамениями, прося милостыню. Пробившись сквозь них, мы быстренько плюхнулись в экипаж.

…Мои дрожки, едва тащившиеся по ужасно пыльной дороге, свернули за угол, проехали по множеству луж и достигли холма с торчащими на нем колокольнями, башнями, минаретами и куполами – белыми и блестящими, словно это кусочки сахара на фоне голубого неба. Было ощущение, что я попал в восточный город.

Казань от Волги отделяют семь километров городских окраин, пригородных селений и луж. То поднимаясь, то опускаясь, дорога петляла вдоль р. Казанка, и в итоге привела в город, к отелю «Франция»110, принадлежащему радушной мадам Виёй.

На следующий день меня принял профессор медицинского факультета местного университета месье Миславским111, благодаря которому мое пребывание в Казани значительно облегчилось. Я нуждался в человеке, знающем французский и русский языки, чтобы через него общаться с местным населением, и месье Миславский предложил мне молодого студента университета месье Алексея Карловича Боянуса112. Благодаря его энергии, уму, расторопности, трудолюбию и прекрасному воспитанию моя экспедиция увенчалась успехом. Мы провели вместе три месяца и расстались друзьями.

Казань – крупнейший город на востоке России, в нем проживает 142 тыс. чел.113, имеются развитые кожевенное и мыловаренное производства и большой университет. Город состоит из трех частей: русских кварталов, Кремля и Татарской слободы114. Главная улица – Воскресенская115. Она широкая, с низкими домишками по обеим сторонам, а в конце ее находится университет – великолепное научное учреждение, лабораториям которого могут позавидовать европейские ученые. Не менее прекрасен и его административный корпус. В университете работают известные на Западе профессора и издаются авторитетные «Труды Общества естествоиспытателей при Императорском Казанском университете».

Сценка на улице Казани

В красивом деревянном здании русского типа расположена удивительнейшая выставка116. Сейчас российские губернии поочередно проводят такие мероприятия. Бродя по залам и знакомясь с экспонатами, я получил представление о нынешней русской промышленности. В последние годы она сделала резкий рывок, особенно в производстве предметов роскоши. Россия сейчас самодостаточна и уже теснит другие страны, к тому же в ней низкая стоимость рабочей силы. Однако проникновение западной культуры наносит ущерб русским традициям: распространение в России французской ювелирной моды привело к сокращению выпуска столь ценимых в Париже русских чайных ложечек, ушли в прошлое и некогда радовавшие глаз колоритные, с изумительной расцветкой и узорами ткани, и теперь московские ткачи попросту копируют банальные сценки наших дешевеньких обоев.

Я намеревался посвятить этой выставке целый день, но в ее помещении было слишком душно, хотя на улице температура была всего +27℃, а внутри здания она не превышала +20℃. В этой стране, где зимой бывают жестокие морозы, люди защищают себя от холода, а не от зноя. Двойные окна номера моего отеля были наглухо закрыты, а для проветривания служила маленькая форточка. Поскольку жалюзи не было, в комнате всегда стояла жара. Вдобавок крыши больших домов здесь покрывают листовым железом, что тоже не способствует прохладе в жилищах.

Летом эти места представляет собой настоящее пекло. Через месяц температура воздуха в тени достигала уже +37,6℃, и даже утром составляла +30,2℃. В июле 1890 г. средняя температура была +24℃. В такую погоду лучше всего сидеть в бане, тем более, что в России эти заведения невероятно комфортны: вам предоставляют две комнаты, парилку с ванной, душевую и салон с диванами, напитки, еду и т. д. По сути, бани – это русские кафе, они открыты круглосуточно, в них можно чуть ли не жить, и при этом никто не сделает замечания.

Главной достопримечательностью Казани является Кремль. Многие думают, что Кремль – это царский дворец в Москве, не подозревая, что у него имеются собратья во всех крупных русских городах. Будучи оборонительными сооружениями, они, естественно, всегда возводились на холмах, чтобы укрывать за своими стенами наиболее ценное – церкви, казну и правительственные учреждения. Казанский кремль – это своеобразный город в городе со своими соборами, монастырями и дворцами. Его укрепления состоят из покрытой известкой кирпичной стены с башнями и зубцами, позади которой виднеется хаотичное нагромождение куполов, колоколен и прочих прекрасных зданий, а над всем этим возвышается странный минарет, напоминающий гигантский колпак колдуна или стоящую вертикально огромную подзорную трубу. Это так называемая башня Сююмбеке, построенная вроде бы во времена магометанских ханов117. Согласно легенде, татарская княжна Сююмбеке118, не желая видеть захват города русскими, бросилась вниз с этого минарета119. На самом деле она умерла за три года до этого, однако местные жители до сих пор верят в эту красивую легенду. Как несправедлива бывает история: она всегда стремится опровергнуть прекрасные сказания!

Крутой склон ведет от Кремля и русской части города в Татарскую слободу – потомки хозяев этих земель сегодня вытеснены в имеющий восточный облик пригород. На улицах сновало множество людей в длинных ярких одеждах, повсюду виднелись вывески с арабскими надписями. Минареты мечетей усиливали азиатский облик этой местности, но в целом она неказиста по причине своих безыскусных кирпичных домов. Что касается мечетей, то они показались мне довольно убогими – погруженные в полутьму, эти сооружения с голыми стенами, высокой деревянной кафедрой напоминали протестантские храмы.

Опыт политики царских властей в отношении казанских татар с успехом можно применить в Алжире. Сейчас во Франции все мнят себя алжироведами и наперебой предлагают проекты реформирования этой нашей африканской колонии – одни полагают, что нужно активнее заселять ее европейцами, лишить арабов всего, а затем и вовсе изгнать их, по мнению других, для усмирения этой территории нужно интегрировать Алжир во французскую политическую систему, для начала предоставив туземцам избирательные права, чего сами они, правда, не жаждут. Но для Алжира все это как корове седло. Если собрать эти прожекты вместе, то получится забавная смесь всякого вздора, ведь наши горе – реформаторы судят о об арабах с точки зрения своей культуры и европейской политической традиции.

Но вернемся к казанским татарам. Одни их них занимаются землепашеством, а другие – торговлей, причем, как мне показалось, их приемы земледелия ничем не отличаются от русских. Татары – опытнейшие торговцы и широко представлены среди странствующих коммерсантов, снующих на улицах и в портах поволжских городов. Обладая деловой хваткой, они дали миру несколько известных купцов, обладающих огромными состояниями, а благодаря своему трудолюбию смогли стать цивилизованными. Они успешно приобщаются к нашей культуре, особенно там, где требуется ум: сыновья нескольких богатых торговцев учатся в университете, где все ассистенты являются татарами – их трудолюбие единодушно признают русские профессора.

Сценка на улице Казани

Магометанское духовенство тоже восприимчиво к нашим идеям, и некоторые его представители даже занимаются наукой. В 1877 г. один мулла докладывал об истории Булгара и Казани на Казанском археологическом съезде120. В связи с этим расскажу одну историю. Когда в присутствии месье Миславского я фотографировал около одной мечети, передо мной неожиданно возник ее священнослужитель. Узнав, кто я такой и зачем приехал, он пригласил меня побывать завтра в мечети, чтобы запечатлеть моление – мол, парижанам это будет интересно. Но ведь закон Магомета запрещает изображать лица людей, поэтому они вряд ли захотят сфотографироваться. И тогда мулла – а это был образованнейший человек, знающий, как во Франции относятся к его единоверцам – нашел остроумный выход, предложив заснять молящихся сзади, что я и сделал.

Внутри мечети во время молитвы

Казанские магометане лишены всякой религиозной воинственности. Их ислам столь же миролюбивый, как католицизм и протестантство. Большинство местных татар под влиянием русских, а вовсе не по причине отсутствия средств (богачи у них тоже обычно единобрачны) перешло к моногамии. Немногочисленные студентки–магометанки университета обладают одинаковыми правами с нашими дамами. Прогуливаясь однажды вечером по Летнему саду121, я встретил генерала, фланирующего под руку с шустренькой и чрезвычайно ухоженной женщиной небольшого роста, – это были месье и мадам Шамиль122. Сын заклятого врага русских, этакого кавказского Абд аль–Кадира123, является царским генералом и, женившись на дочери богатого татарского торговца124, мирно живет здесь. Мадам Шамиль не прячет своего лица, носит маленькую шляпку и одета по самой последней французской моде.

Всем, кто считает, что магометане не способны усвоить нашу культуру, всем жаждущим преобразовать Алжир я бы посоветовал побывать в Казани. Как метко заметил большой знаток этой темы капитан Бинже125, «в местах, где европейская культура влияет на людей напрямую, она значительно ослабляет у них религиозность, видоизменяет и осовременивает их ислам»126.

Интеграция здешних магометан в российскую жизнь произошла естественным путем, так как русское правительство преднамеренно этим не занималось – оно просто не ущемляло татар и все. После завоевания этих земель и позднее, в XVIII в., часть магометан подверглась насильственной христианизации, которая имела место еще примерно полвека назад, но нынешний русский император прекратил эту практику127. Впрочем, по всеобщему мнению, в моральном отношении крещеные татары значительно уступают своим собратьям – магометанам. Последних сегодня не преследуют, власти относятся к ним как к русским, допускают к правосудию и стараются защищать от чиновничьего произвола. Но главную роль в интеграции татар в состав российского общества все же сыграл русский крестьянин. Мужик считает магометанина равным себе, татарин для него не враг, как араб для французского колониста. Русский не относится к нему с презрением и корыстью, не пытается его при случае унизить, как это делают алжирские французы, когда, повстречав на своем пути туземца, стараются ударить его хлыстом. Высшие классы России ценят человеческие качества татар, для них это те же русские, только иной веры.

Татары очень сильно ассимилированы: я слышал, как один из них, рассуждая, словно заправский славянофил, сокрушался о судьбе майора Паницы128, – т. е. казанские магометане обрусели даже духовно. Русскому правительству это весьма выгодно: в Восточной России насчитывается не менее 3 млн магометан – татар, башкир, киргизов, вблизи которых – в Центральной Азии – находятся очаги воинствующего ислама, и если там вспыхнет война за веру, она может перекинуться в Поволжье, однако благодаря продуманной политике русское правительство сумело обеспечить лояльность своих татарских подданных.

Глава III

У черемисов

Окружающий пейзаж. – Одежда и жилые постройки черемисов. – Следы скандинавского влияния. – Промыслы. – Брак. – Местное искусство.

Сначала мы путешествовали на пароходе, но потом направились в глухие места, чтобы увидеть финское население, и, решив начать с черемисов, 1 июля отправились в д. Параты129, расположенную в 35 верстах от Казани. Наш экипаж представлял невероятно забавное зрелище – это была «плетенка», т. е. большая ивовая корзина без рессор и сидений, которые заменяла здоровенная охапка сена.

Выезжая из Казани, мы наблюдали разноцветие повозок, всадников и пеших, туда–сюда на фоне голубого неба сновали красные, черные, белые и желтые фигуры. Дорога шла мимо огромных возделанных полей, вдали виднелась синеватая линия холмов, и все это чем–то напоминало море. Над желтыми колосящимися нивами возвышались красные столбы с оберегами на верхушках. Временами мы натыкались на заполненные наполовину водой овраги. Наша повозка скатывалась на их дно, ехала вброд, а затем с усилием поднималась наверх. Через эти препятствия проложено множество мостов, но они используются лишь во время паводка – на лето власти ради экономии их закрывают, поэтому мы прятались под этими сооружениями от зноя во время кратких остановок посреди выжженной солнцем равнины: июньское солнце палило нещадно, и в воздухе стояла невообразимая жара.

Деревня Параты

Через несколько часов мы оказались в русско – черемисской д. Параты. Внешне черемисские и русские избы неотличимы друг от друга и расположены строго симметрично. По длинной улице двигались одетые во все белое странные существа, которых в темноте можно было принять за призраки, но это возвращались с полей черемисы. Я думал, что увижу нечто подобное Казани, азиатское, но неожиданно попал в доисторическое время. Казалось, что за считанные часы мы преодолели сотни льё и уже находимся вне России, во всяком случае, не в Европе. Одеждой, языком, религией и всем остальным черемисы отличаются от русских. Один из этих народов быстро развивается, а другой до сих пор живет в далеком прошлом.

Одеяние черемисов очень простое: у мужчин штаны и рубахи из белой ткани130, обувь из лыка, а вместо чулок – куски ткани или сукна. Не менее прост и женский костюм: белые штаны с узким шагом (йолаш), которые переходят в гетры из ткани или из черного сукна (ыштыр), скрепленные вокруг икр сплетенными из древесной коры шнурками, и подпоясанная длинная белая рубаха (тувыр) с медной застежкой на груди. Оригинальность этому бесхитростному одеянию придают вышивка, ожерелья, монеты и ракушки, а также нагрудники и шарфы. По отдельности эти предметы не отличаются красотой и крайне примитивны, но в совокупности образуют изумительную композицию.

Черемиски

К сожалению, цивилизация вытесняет старинное искусство. К финнам проникают русские хлопчатобумажные ткани, и под влиянием православия черемиски стали считать украшение своей одежды грехом131, что привело к утрате ее исконных черт. В Паратах и в ближайших селениях вышивки из хлопковой нити темно–карминного цвета образуют геометрический рисунок – мелкие зубчики, расположенные полосками вокруг выреза на груди, рукавах и по подолу платья. По праздникам черемиски одевают рубахи с оттененными зеленым цветом вышитыми красными узорами. В других местах вместо хлопковых нитей используют шелковые132. Зимой мужчины и женщины носят длинные домотканые кафтаны, а по торжественным случаям черемиски одевают черное суконное пальто, украшенное широким отложным воротником с серебряными лентами, монетами и ракушками.

В Паратах и в соседних деревнях женский головной убор представляет собой длинное вышитое по краям полотенце, которое обматывается вокруг шеи и спускается на спину, а его верхняя часть прикрепляется к темени лентой. Этот так называемый «шарпан» носят только замужние женщины, девушки же ходят с непокрытой головой, заплетают две косы на затылке, украшая их старинными пуговицами, кусочками меди, ракушками (каури) и монетами.

Черемисы заимствовали шарпан у чувашей, и он известен только в окрестностях Казани. На западе Царевококшайского, в Ветлужском133 и Яранском уездах эти финки носят огромный, напоминающий кивер головной убор из бересты, покрытый вышитым полотенцем. Восточнее черемисы одевают на голову шенашявушо (по месье Соммье), или шимашобич (по месье Смирнову), который, как и шарпан, носят только замужние. Это длинное полотенце в виде пилотки, один рог которой расположен надо лбом, а нижняя часть спускается очень низко вдоль спины. Здешние черемиски тоже заплетают волосы в две косы, причем одну скрывают под шимашобичем, а другую наматывают на лбу в виде рога для поддержки верхушки шапки. Замужние женщины у уральских черемисов не должны показывать волосы мужчинам134.

Костюм черемисок украшен монетами и красивыми ракушками из индийских морей, известных как каури или ципрея (Cyprœa moneta)135. Все свое состояние стоимостью 100, 150 или 200 франков, а то и больше, они носят на голове и шее, щедро украшая свою одежду и являясь как бы ходячими копилками, и лишь в крайнем случае срывают с себя несколько монет, многие из которых почитаются за талисманы и могут быть весьма древними. Для нумизмата черемиски являются по сути живым музеем. Но среди нескольких сотен их женщин я не встретил ни одной красавицы или хотя бы чуть–чуть симпатичной.

На затылке замужние черемиски прикалывают к шарпану две булавки (быгольця), к которым крепятся цепочки из стеклянных бус и 20–копеечных серебряных монет. На купленной мною такой цепочке их было на 18 франков. В качестве серег женщины используют подвески из трех 20–копеечных монет. Кроме того, одни черемиски носят на щеках пучки медной или серебряной проволоки с загнутыми концами, напоминающими когти, которые царапают их лица, а другие украшают себя широкими металлическими кольцами. Вообще, металлические изделия у них в моде, а зажиточные носят на шее ожерелья и нагрудники из монет, а также украшают себя каури (Cyprœa moneta)136. Использование этих раковин в качестве украшения или денег уходит в глубокую древность – однажды их нашли в развалинах Вавилона. С незапамятных времен финны восточной России используют каури для украшения одежды. Две такие раковины граф Уваров обнаружил в курганах мери.

Девушки–черемиски тоже носят ожерелья из каури, а в праздничном наряде замужних женщин присутствуют два окаймленных ими широких шарфа. Каури украшаются пояса, нагрудники и волосы. Белые, покрытые яркой вышивкой, сверкающие серебряными блестками и отливающие перламутром рубахи свидетельствуют об умении черемисок превращать простенькое одеяние в произведение искусства.

В Паратах я стал покупать одежду и украшения, но наладить контакт с жителями удалось не сразу: черемисы боятся чужаков больше, чем лапландцы и гренландские эскимосы, хотя с русскими живут в мире и согласии и заключают браки. Правительство старается поднять культуру черемисов до уровня русской, и с этой целью открывает школы, в которых обучение ведется на черемисском языке, но одновременно насаждает русский язык, однако часть мужчин и большинство женщин им не владеют, так что до слияния этих народов еще очень далеко.

Русский крестьянин, у которого мы остановились на постой, встретил нас дружелюбно. «Франция – друг нашего императора», – сообщил он Боянусу, заключая нас в объятия. Сюда не доходят газеты и новости, но даже в этой глухомани нашей стране симпатизируют.

Поужинав яйцами, земляникой и ароматным чаем, мы улеглись на полу, постелив прорезиненную ткань. Первое время такая постель казалась нам жестковатой, но вскоре мы к ней привыкли, постепенно научились есть пальцами, перестали умываться и быстро одичали, отчасти превратившись в черемисов. Оказалось, что культура – это всего лишь тонкий и недолговечный поверхностный слой, который при определенных обстоятельствах легко смывается.

Черемис в поле

На следующий день мы побывали в черемисских деревнях, стоявших на равнинах, перемежающихся оврагами. Весной эти овраги увеличиваются из–за потоков воды, а летом после каждого ливня они поглощают частичку окрестных полей, размывают почву, как в Альпах. Летом по дну оврагов струятся ручьи, питаемые подземными родниками, но при этом образуют не реку, а несколько грязных луж. Других источников воды здесь нет, поэтому все деревни строятся вблизи оврагов, глубина которых достигает 15–20 м.

Сначала мы проехали мимо черемисской деревни, через несколько километров – татарской, а затем – русской. Наше внимание привлекло чрезвычайно красивое магометанское с. Уразлы137 с его стоящей на холме маленькой деревянной мечетью138. Если бы она не была увенчана полумесяцем, ее можно было бы принять за нашу сельскую церковь. Вскоре показался и православный храм, а рядом с ним – священная роща, в которой финны приносят свои жертвы. Здесь по соседству проживают три народа, исповедующие язычество, магометанство и православие, но между ними всегда царит мир. Мы–то считаем их варварами, но на самом деле у них можно поучиться веротерпимости.

Мечеть в с. Уразлы

В полдень мы прибыли в черемисскую деревню. Она не отличалась от Паратов, но сохраняет старинный облик. В каждом дворе имеются два жилища: одно зимнее, а другое – летнее («куда»). Куда похожа на увенчанный конусом куб, в котором имеются лишь дверь и отверстие в крыше, куда выходит дым сложенного из камней посредине единственной комнаты очага. Внутри вдоль стен стоят скамьи и полки с кухонной утварью.

Кое – где сохранились еще более архаичные элементы быта. В углу одного двора мы обнаружили коническое сооружение из жердей, установленных над ямой. В настоящее время в нем сушат сжатый хлеб: в яме зажигают огонь, а на жердях над ним раскладывают снопы. Первоначально эта конструкция служила жилищем – у черемисов, как, впрочем, и у других финских племен, это был его самый ранний тип. Общим для кóта139 финнов, шалашей и чумов у лапландцев и остяков является то, что они представляют собой конус из вертикально установленных жердей и отличаются только материалом покрытия. Черемисы переняли избы у тюрко – монголов, до этого они зимой жили в землянках.

Подобно всем финнам и русским, черемисы раз в неделю парятся в бане, которая имеется в каждом дворе и представляет собой простенькую деревянную избушку со скамьями и наваленными на печь камнями – их раскаляют докрасна и поливают водой, чтобы получить пар. В этом упрощенном варианте турецких бань массаж заменяют бичеванием березовыми вениками и обливанием холодной водой.

Из мебели у черемисов можно отметить табурет с лыковым сиденьем (он также встречается у чувашей и зырян). Ручки их деревянных ложек украшаются фигурками животных – как у норвежцев. На упомянутой Казанской выставке творчество черемисов было представлено стульями, сделанными из обрубков стволов, и деревянными блюдами с ручками в виде голов животных, что напомнило мне изделия скандинавских ремесленников, свидетельствуя о контактах с норманнами в булгарские времена.

Черемисский ковш

Во всех черемисских деревнях множество детворы: черемисы очень плодовитые, у них часто бывает до девяти детей, смертность которых меньше, чем у русских. С 1811 г. на севере Казанского края численность черемисов увеличилась с 30 до 100 % 140.

Черемисы – землепашцы и прекрасные пчеловоды. Из воска они изготавливают свечи для церковных нужд, мед частично идет на приготовление опьяняющего напитка «пюре», но странное суеверие запрещает им продавать пчел141.

Еще у них развиты охота и рыболовство. Черемисы добывают в основном водоплавающих птиц, зайца и белку (ее шкурки продают татарам – в 1890 г. по 20 коп., т. е. примерно 60 сантимов, за штуку). Поволжские финны сейчас охотятся с помощью ружей, но около ста лет назад использовали лук и стрелы. В одной черемисской деревне месье Смирнов приобрел стрелу с деревянным утолщенным концом, на который насаживался, как он предполагает, кремень142. Их лодки выдолблены из ствола дерева, борта которого надстраивают двумя досками, поэтому эти суденышки напоминают индейские пироги.

На следующий день мы выехали из Паратов в глухую языческую деревню, находящуюся вдали от проторенных дорог, и сразу оказались на свадьбе. Жених приехал домой к невесте, и на радостях вместе со всеми крепко принял на грудь. Водка играет важное значение в этих церемониях – употребляя ее, девушка тем самым дает согласие на брак. По словам месье Смирнова, когда молодой человек в Ветлужском уезде выбирает жену, он отправляется к ней со сватом и спиртным для обсуждения условий брака. Войдя в дом невесты, они объявляют ее родителям, что пришли поить девку. В случае согласия на брак невеста берет бутылку и подает стакан с водкой жениху, тот выпивает ее и подносит невесте, которая потом угощает жениховской водкой свата и своих родителей. Только после этого сват садится есть и начинает договариваться о калыме и приданом. Затем жених отправляется домой, а невеста опять провожает его водкой. Мы приехали в деревню в тот момент, когда сияющая от счастья невеста сопровождала молодого человека в его «плетенку», – очевидно, они обо всем договорились, ибо жених едва стоял на ногах.

В этих местах многоженство исчезло всего – то лет сто назад, и в настоящее время сохраняется только у черемисов Красноуфимского (Пермская губерния) и Бирского (Уфимская губерния) уездов, но у большинства имеется только две супруги, за коими и их потомством признаются равные права.

Еще в XVIII в. они похищали невест, но сегодня этот варварский обычай бытует только у восточных черемисов, которые, частично избежав русского влияния, сохраняют древние традиции. Обычно похититель и его избранница заранее обо всем договариваются, однако иногда все происходит по – настоящему, сопровождается насилием и попытками самоубийства опозоренной девушки. Под магометанским влиянием теперь практически везде практикуется покупка невесты женихом, при этом цена на нее – так называемый калым – доходит до 100 руб., но иногда девушек из бедных семей их родители уступают за несколько бутылок водки. Размер калыма зависит не от внешности будущей супруги или ее умения вести хозяйство, а от материального благосостояния жениха и его требований к приданому. Если он богат, но скромен, а родители хотят избавиться от дочери, то калым, конечно, бывает невелик. В настоящее время продажа невесты сводится к простой договоренности, а калым состоит из одежды, украшений, монет, иногда скота.

У православных черемисов венчание происходит в церкви, но потом всегда проводятся языческие обряды. В Козьмодемьянском уезде супруги по возвращении из храма приходят в куду. Невесту сажают с женихом за стол и подают им на заостренной палочке лепешку, от которой они должны по разу откусить, – на том все и заканчивается. Месье Смирнов, у которого я позаимствовал эти сведения, видит в этом приобщение невесты к культу семейных божеств и в качестве доказательства приводит еще один пример. Прибыв в дом мужа, невеста переодевается в одежду замужней женщины и собирается по воду в сопровождении подружек. Прежде чем наполнить свои ведра, она бросает в родник три стеклянные бусинки или монету, чтобы умилостивить духа воды143.

Черемиски у колодца

Черемисы обладают оригинальной примитивной культурой. Как я уже говорил, среди выполненных их женщинами вышивок имеются подлинные шедевры. Их рукоделия, отличающиеся гармонией оттенков и яркой расцветкой, потрясают воображение, хотя черемиски создают их наобум и в каждой местности свои. Орнамент на их рубахах – это своеобразный паспорт, по которому можно узнать место происхождения женщины. Музыкальные инструменты черемисов – это гусли, волынка и барабан, но их звуки весьма неприятны: напев исполняется в мажорном тоне, а аккомпанемент – в минорном144, поэтому игра черемисского оркестра быстро превращается в какофонию, так что накануне этого концерта нужно покрепче привязывать стоящих во дворе лошадей.

Черемисская цитра

Проведя день среди черемисов – язычников, вечером мы отправились обратно в Казань. Духота сменилась приятной прохладой. С каким удовольствием мы быстрым аллюром неслись по полям в «плетенках», запряженных великолепными русскими лошадьми! Под мягкое покачивание повозок мы незаметно погрузились в сон и проснулись лишь на рассвете, когда подъезжали к Казани. Подернутые легкой утренней дымкой, сверкающие купола и разноцветные колокольни словно плыли по воздуху: казалось, что мы попали в сказочный мир.

Глава IV

Анклав язычества на европейских землях

Черемисская вера. – Их боги. – Их моления. – Священные рощи. – Жрецы. – Жертвоприношения. – Религиозные праздники. – Похоронные обряды.

Места, в которых мы побывали, являются одним из последних оплотов европейского язычества и находятся вблизи крупного российского города. До сих пор в Среднем Поволжье проживают по крайней мере миллион язычников. Вопреки усилиям православной церкви и светских властей, большинство черемисов хранят верность вере своих предков. Формально они являются православными, многие даже носят на шее крест и соблюдают христианские обряды, но при этом тайно приносят жертвы своим богам. В их сознании православные святые соседствуют с языческими божествами, и в честь первых они приносят жертвы, которые раньше воздавали вторым. Православие и язычество у черемисов тесно переплелись. Многие из них придерживаются древних верований и скептически относятся к православию. Один уральский черемис, которому месье Соммье расхваливал великолепие православной церкви, сказал ему, что русские со своими песнями, курениями и свечами не более получают от своего Бога, чем те, кто приносят свои жертвы в лесу на чистом воздухе145.

Черемисы не любят рассказывать чужакам о своей вере, однако разрешили нам посетить их священные рощи, и то немногое, что мы смогли узнать, представляет большой интерес. Я дополню свои наблюдения свидетельствами, взятыми из упомянутого выше прекрасного сочинения профессора Смирнова146 и перевода брошюры священника Яковлева147 «Религиозные обряды черемис» (Казань, 1887)148, сделанного покойным месье Дозоном149.

Черемисская вера последовательно прошла три известные фазы: фетишизм, анимизм и антропоморфизм.

Слово «юмо», используемое сегодня ими для обозначения высшего божества, буквально означает «небо» – следовательно, в древности у этих финнов небосвод был объектом поклонения, и только позднее оно стало обозначать божества. В той или иной форме это слово встречается во всех финских языках – стало быть, корни этого культа уходят в те далекие времена, когда финские племена обитали у подножий Алтая.

От поклонения природным явлениям и примитивного фетишизма черемисы постепенно перешли к анимизму – они до сих пор поклоняются камням, горам и деревьям как живым существам. Согласно их вере, добрый дух живет в деревьях, а пучок веток предохраняет дом от сглаза. У черемисов слабо развит культ животных. Единственный пример его приводит месье Смирнов: красноуфимские черемисы зашивают в кожаную или берестяную сумочку части тех животных или вещей, от которых больному сделалось легче, привешивают их в верхнем углу куды и молятся им. Эта святыня заменяет людям святые мощи, и к ней нельзя прикасаться.

Наряду с анимизмом у черемисов присутствует антропоморфизм. Гром и молния представляются им неразлучными братьями, а их спутником является ветер, мороз, иней и вода мыслятся в виде стариков или старух. Своих божеств они называют матерью, дедушкой, полагая, что у них тоже есть семьи. Кажется, развитию у черемисов антропоморфизма способствовали проповеди православных миссионеров, в частности, культ икон, играющий столь большую роль в православии. У черемисов есть боги (юмо) и духи (кереметь).

Полностью завися от стихий, они верят, что явлениями природы управляют сверхъестественные существа. Мороз, ветер и дождь якобы повинуются духам, от которых зависит благополучие. Вот некоторые из этих божеств: ясного неба, великий бог дня, создатели солнца, луны и звезд, повелитель ветров, предок инея, повелители воды, земли, урожая, великий бог умножитель пчел. Этот перечень можно продолжать долго. Пантеон луговых черемисов включает не менее полутора сотен божеств, в том числе бога–царя и творца бога–царя. Черемисы молятся им в честь государя императора и приносят жертвы.

Кроме Юмо у черемисов есть божества Ава (мать), Кубай и Кугузай (дед и бабушка), Ия, Оза (хозяин дома), Он (правитель) и Пÿрышо (творец). Строгой иерархии этих богов нет, и в зависимости от населенного пункта, то или иное божество называют либо Ава, либо Юмо. Наиглавнейшим из них, согласно месье Смирнову, является Юмо.

«Боги держат в своих руках силы, которые способны осчастливить и погубить человека. Человек стремится расположить их в свою пользу молитвами и жертвами»150, – это, в общем–то, эгоизм, превращенный в религию. В молитвах черемисов нет морали, они направлены исключительно на достижение благополучия. Божество Кугече–кугу–юмо дает дождь, плодородие и охраняет домашний скот. Если ему долго не приносят жертв, он побивает животных, людей, насылает засуху и истребляет градом посевы. Тул–кугу–юмо оберегает жилища от огня, но если его не задобрить, то вызывает пожары. Нельзя шутить с богом ветра, ведь если он останется без подношений, то может наслать губительные ураганы. И таких примеров можно привести множество. Весьма характерна в этом отношении следующая молитва: «Великому богу мы предлагаем непочатый (целый) хлеб. Наливаем полный ковш пива, зажигаем большую серебряную свечу великому богу, с полными предложениями просим от великого доброго бога здоровья, прибыли семейства, прибыли скота, прибыли хлеба, семейству согласия и здоровья, чтобы, услышавши наши молитвы, нами просимую прибыль дал нам бог.

Вот с этими полными предложениями скотину выпускаем на волю в поле; добрый великий боже, дай скотине здоровье и спокойствие. Боже великий и добрый! Пищу и питье скотине сделай питательными.

Когда мы выпустим скотину на волю, великий боже, сохрани ее от вредных ветров, от глубоких оврагов, от глубокой грязи–тины, от худого глаза и языка, от портящего колдуна, от всех нарушителей спокойствия, от волков, от медведей и от всяких хищных животных.

Боже великий и добрый! Бесплодный скот сделай плодовитым, тощий сделай жирным, пастбища им сделай привольными, всякий скот расплоди. Боже великий, добрый! Всякою скотиною обрадуй нас!

Когда, по наступлении времени весенней работы, мы, вышедши на поле работать, распахавши, посеем по зернышку, боже великий, корни их ты сделай широкими, вершины (колосья) их подобно серебряным пуговицам сделай полными. Боже великий! Этому посеянному хлебу дай теплые дожди, ночную тишину, сохрани от холода и от холодных градов, сохраняй от сильных ветров (бурь), сохраняй и от жаров, великий боже!»151

Далее содержится длинный перечень обращений к богу с просьбами хорошего урожая и изобильного хлеба, пчел, меда, дичи и рыбы. После этого бога умоляют предоставить после выплаченных сборов достаточно пищи, чтобы есть со всеми родными и семьюдесятью дружескими семьями. Люди также просят его защитить от татарских и русских разбойников свои товары, помочь продать их подороже, а взамен купить подешевле.

Особенно поэтична концовка этой молитвы:

«Боже великий и добрый! Просим у тебя прибыль пчелам. Крылья у пчел ты сделай крепкими. Боже великий и добрый! К утренним росам летающим пчелам приведи встретиться с хорошими плодами. Когда в доме на своем дворе поставим мы ульи, боже великий и добрый, в доме во дворе нашем дай прибыль пчелам, а пчелам от хороших плодов дай прибыль в меду. Когда мы, вышедши в лес, (идем) к сделанным дедами и прадедами нашими прадедами меткам (т.е. бортям), как дятел скача влезши, подобно караваю хлеба сотов скатив взявши на каждом пеньке отдыхая, принести бы – дай пчелам прибыль меда…

Боже великий и добрый! Когда выходим на поле, там есть у тебя глухари, там есть у тебя рябчики, там есть у тебя разных пород птицы, с ним встретиться приведи; боже великий и добрый, прибылью птиц обрадуй нас…

Боже великий и добрый! Как теперь солнце светится, как месяц восходит, как море наполнившись полное стоит; подобно тому прибылью семейства, прибылью скота, прибылью серебра – казны, всякою прибылью, боже великий и добрый, обрадуй нас.

Как ласточка щебеча, как шелк жизнь растягивая, подобно роще играя и подобно горам радуясь жить помогай.

Мы молоды, даже молодежь поддымная152. Может быть, что нужно было сказать впереди, то мы сказали назади, а что нужно было сказать назади, то сказали впереди; дай ума–разума, вежливость, здоровье, мир.

Помогай жить хорошо, храни нас в благополучии, жизнь нашу сделай долголетней»153.

Храмами у черемисов являются леса. Некоторые рощи они считают священными и отмечают в них свои главные праздники. В этом проявляется характерная для всех финнов поэтическая натура. Возможно, прекрасный строевой лес и есть наилучший храм? В священных лесах запрещено рубить деревья, нельзя даже сломать ветку, и, если какой–нибудь христианин решится на это, на него может снизойти проклятье. Если священное дерево осквернено, искупительная жертва приносится сразу. Сюда приносят домашнюю птицу и терзают ее до тех пор, пока она не умрет. Ощипав и сварив, тушку бросают в костер, призывая божество отмстить виновнику: «Кто срубил это дерево, того найди и предай смерти, как эту птицу»154.

Мы побывали в двух черемисских святилищах. Одно из них представляло собой красивый строевой липовый и дубовый лес на холме. Ни один поэт не смог бы выбрать лучшего местечка в опаленных солнцем полях для своих размышлений. На опушке возвышался столб с вращающимся православным изображением покровительницы урожая, от него вдоль зарослей кустарника в лес вела узкая тропинка. Едва мы пошли по ней, как под ногами захрустели бараньи и телячьи черепа. На соседних деревьях висели наполненные костями короба из бересты и лыка, а на молодом дубке колыхались останки зайца – дар какого–то охотника. Эта аллея жертв вела к прогалине, образующей святилище. Перед полумертвым дубом находился очаг, на котором недавно сожгли кости животного, на стволе были закреплены две маленькие свечки, а на ветвях висели те же жертвы, что вдоль тропинки. Вскоре показалась вторая прогалина.

В лесах, являющихся храмами и молельнями, черемисы устраивают коллективные и семейные жертвоприношения. При создании семьи черемис сажает в лесу несколько деревьев в честь своих богов. Так возникают священные рощи. Одни из них посвящены богам, а другие – духам (кереметь). Черемисам нельзя обращаться к кереметям и даже произносить их имена в лесу, где поклоняются юмо. Большинство авторов называет эти святилища кереметями, тем самым смешивая храм с божеством, хотя черемисы, согласно месье Яковлеву, тоже называют эти места юмо–ото (божественная роща), а по месье Смирнову – кÿсото. Здесь проводятся торжества в честь не одного, а всех божеств, хотя бывает, что у отдельных богов есть свои деревья для поклонения. Эти торжествами руководят старики (карт), выполняющие функции священников. Они читают молитвы, обращаются к богам и распоряжаются жертвоприношениями, а их помощники (ÿссо) занимаются забоем животных. Для каждого праздника и для каждого бога избирают отдельного карта. Моления у черемисов проводятся по пятницам.

В черемисской религии, как и во всех других, не лишенных рационализма, благословение богов получают с помощью жертвоприношения. Размер его зависит от значимости просьбы и конкретного божества. Так, для Юмо нужно пожертвовать лошадь, для Пÿрышо – быка, для матери Юмо – корову, божеству Сакче (Суксо) достается утка или гусь. Чтобы жертвоприношение оказалось действенным, необходимо, чтобы бог явственно дал понять, что принял его. Для этого верующие расплавляют кусочек свинца, и если он, стекая, образует силуэт жертвенного животного, то жертва считается принятой. Прежде чем убить животное, его обрызгивают водой, приговаривая: «Великий бог! Встряхни животное, которое тебе предложено, посмотри на него и прими его теперь, когда оно очищено от любой грязи».

Если жертва вздрагивает при соприкосновении с вылитой на него водой, она считается принятой богами, а если нет, то все начинается заново; если после 5–6 окроплений животное остается неподвижным, его заменяют. Черный цвет считается неприятным богам, поэтому таких животных в жертву не приносят. Черемисы Уфимской губернии по направлению дыма от священного костра судят, принята ли жертва: если дым уходит прямо в небо, значит бог принял дар, если же стелется по земле, то отклонил.

Религиозная церемония заключается в поглощении священной еды. Ӱссо забивает животное, которое затем варят и съедают. Для божества же просто сжигают несколько кусочков мяса и костей. Раньше черемисы предлагали божеству целое животное, но теперь ограничиваются его частями. Не дарят сейчас божеству и целую шкуру животного, а выделывают ее и используют для своих нужд. В ряде уездов жертвенных лошадей и коров черемисы заменяют пирогами в форме этих животных. Во время священной трапезы присутствующие пьют мед, пиво и водку, в результате чего религиозная церемония быстро превращается в заурядную попойку.

Черемиски на молотьбе

Описание этого отвратительного действа дал русский ученый месье Кузнецов155, которому однажды удалось на нем побывать: «На разостланной подле костров рогоже в корыте почтенных размеров лежали огромные куски вареной конины, два – три каравая хлеба, соль в мешке, большая черемисская ложка для черпания щей… Черемисы грязными руками брали из корыта куски и каждый своим ножом ловко отделял для себя небольшие доли. Аппетит богомольцев просто изумил меня: огромные куски исчезали один за другим, сопровождаемые ломтями черного хлеба во весь каравай. Жажду утоляли из ведра, подставленного под наполненный водой бочонок… Тут же распивалось что–то похожее на медовую сыту, но, будучи разведен в грязном бураке, напиток этот мало отзывался медом, хотя черемисы неумеренно наслаждались этим нектаром…»156. После таких пиршеств некоторые их участники заболевают и нередко присоединяются к тем, кого они поминали.

Согласно одним исследователям, черемисы полагают, что мир божеств такой же, как наш, поэтому его обитатели тоже нуждаются в домашних животных. Принося в жертву лошадей или коров, черемисы верят, что души этих животных будут служить божествам так же, как скотина служит людям на земле. Согласно другим авторам, эти жертвы обеспечивают пропитание божеств, которые тоже нуждаются в пище. Всякий раз, когда черемисы едят, будь то в поле или в избе, они бросают на землю кусочек для божеств. Но поскольку последним для насыщения вполне достаточно запаха еды, на больших жертвоприношениях мясо животных люди съедают сами. Так что финская философия не столь примитивна, как может показаться на первый взгляд.

Свои недостатки люди приписывают высшим силам, и хотя черемисы показались мне честным народом, они не очень–то доверяют божествам157. Опасаясь, что жертв богам оказалось недостаточно и потребуются новые дары, карт восклицает: «Не говорите, что ели и пили, не зная и не обращая внимания (чье это)». Поэтому на одно из деревьев священного леса вешают оловянное изображение животного, принесенного в жертву. Оно своеобразная квитанция за жертву, и, если после этого божество потребует новых приношений, его можно будет проигнорировать, ведь человек с ним уже рассчитался.

У черемисов существуют коллективные и семейные моления. Коллективные проводятся всем селением. В случае больших бедствий проводят чрезвычайные моления для задабривания богов. «Обыкновенно при начале такого несчастья, – отмечает месье Яковлев, – в какой–либо большой черемисской общине отыскиваются из стариков сновидец, получивший во сне какое – либо откровение. Созвав стариков своей общины, он заявляет, что получил во сне откровение или повеление, чтобы для пресечения наступившего несчастья черемиса собрались и принесли таким–то и таким–то богам такие–то жертвы. Старики обсуждают это заявление, составляют смету расхода, делают раскладку расходов по деревням и по домам, назначают время моления и затем посылают в намеченные местности послов для приглашения на предназначенное моленье».

Коллективно отмечают приход весны, праздники ага – пайрем, сÿрем, урожая, духа земли и похороны. На них иногда присутствуют 6–7 тыс. черемисов, прибывших с округи. Согласно месье Смирнову, в 1879 г. на одном таком празднике было забито до 300 голов скота.

Праздник весны (согласно месье Яковлеву – кугече, а по месье Смирнову – шошум – пайрам) отмечается в избах накануне православной Пасхи в течение двух дней. Два карта и хозяин дома, прочитав молитвы, бросают в печь пироги и пиво. Затем читается новая молитва, после чего эти люди опустошают ковш с пивом и проглатывают кусок блина. Затем они обращаются ко всем божествам, каждый раз повторяя одни и те же обряды; понятно, к чему приводят такие обильные возлияния. Когда чтение молитв закончено, карты благословляют хозяина и хозяйку дома словами: «Великий добрый бог, великий бог Пасхи, великий предопределитель судьбы да даст вам прибыль семейства, здоровье, мир, прибыль скота и всякую прибыль да подаст; мать прибыли, мать урожая хлеба да приведет вам прибыль из – за Волги, из – за горных стран, из – за моря; со всех стран земли да будет в руках ваших прибыль, будьте богаты, будьте имеющими девять сыновей и семь дочерей, скот ваш да умножится, дом ваш да будет богат, строений у вас да будет много, да обрадует вас бог всякою прибылью. Будьте долголетни и живите до тех пор, пока не будете седоголовыми и седобородыми».

После этого хозяева и все присутствующие опять осушают по ковшу пива, потом еще раз, а затем карты произносят последнюю молитву, далее эта толпа посещает не менее дюжины изб, где церемония повторяется. В итоге все оказываются пьяны. На следующий день проводится трапеза, состоящая из конины, – блюда, более всего ценимого черемисами. По ее завершению следуют развлечения с музыкой и танцами. Карты разбивают людей на пары, причем муж не должен оказаться вместе с женой, после чего пары, последовательно сменяя друг друга, исполняют танец, при этом оба участника распивают пиво, а мужчина плещет им в свою партнершу.

Второй деревенский праздник – это праздник плуга ага–пайрем. Он проводится в честь богов, обеспечивающих хороший урожай, т. е. богов солнца, луны и звезд. Церемония проводится в поле и состоит, как и прочие, из пирушек. Когда все верующие соберутся, в землю втыкаются сваи, на которых подвешиваются зажженные фонари, затем разжигается костер. Согласно месье Яковлеву, ага – пайрем состоит из вышеописанных обрядов. Закончив молитвы, старики и карты садятся на скамью, а напротив усаживаются жены картов. «Первый ковш (пива. – Ш. Р.) подносят мужики картам, и кладут пред ними по одному яйцу, блину, пирогу и ватрушке, а женщины подносят картовым женам, и при этом угощении первым ковшом пива кладут тоже, что и мужчины картам», – отмечает месье Яковлев.

В Царевококшайском уезде после последнего ага – пайрем карты благословляют молодушек, вышедших замуж со времени прошлогоднего праздника. Каждая женщина подносит старейшему карту ковш пива и два яйца. Благословив молодуху, карт в свою очередь вручает ей два яйца из собранных, которые она кладет за пазуху, – бесспорно, для плодовитости. Затем все возвращаются в деревню и ходят по домам. На пороге каждой избы процессию встречает глава семьи, который угощает карта снедью, а тот благословляет хозяина; после этого их пропускают в избу и вновь угощают, и эта церемония повторяется в каждой избе до тех пор, пока все не станут мертвецки пьяны. Праздник этот длится пять дней, и все это время он сопровождается пиром. Черемисы явно не соблюдают такую важную заповедь православия, как воздержанность. Во время этого праздника парни играют на гумнах в яйца: у них есть поверье, что зерна посеянного хлеба будут полны, как яйцо.

Третий праздник отмечается осенью, чтобы отблагодарить богов урожая и призвать к их помощи в охоте. Чуть позже, в октябре или ноябре, каждая деревня жертвует говядину божеству земли, чтобы он дал изобильный урожай в следующем году.

Согласно месье Яковлеву, с 21 по 23 декабря черемисы просят у богов о размножении скота. Они делают на ровном месте маленькие холмики из снега, которые символизируют кучи зерна, затем дома на столе собирают копейки, чтобы изобразить значительное состояние. После этого дети с криками трясут заснеженные яблони, изображая сбор плодов, затем бегут в овчарню и хватают овец за ноги со словами: «Чтобы овцы принесли ягнят двойнями и расплодились бы!» В эти дни варят пельмени, в которые кладут копейки и обротки (конские узды без удил, недоуздки). Когда кому–то во время еды попадается монета, то он будет богат, а если обротка, то у стада этого человека будет приплод.

Летом проводится сурем – изгнание шайтана (черта). Для этого парни и мальчишки бьют кнутом по воротам, заборам, вбегают в избу, бьют стены, лавки, столы, стулья, печку и проч., надеясь обратить чертей в бегство и заставить их укрыться в соседнем лесу. Для изгнания шайтана из земли втыкают ножи в землю, а потом зажигают большие костры, через которые прыгают, чтобы избавить одежду от нечисти. Затем детвору угощают молоком со сливками, пивом, блинами, ватрушками и лепешками – без угощений черемисы не могут. После праздника следуют конные скачки.

Для обновления ветвей, защищающих дома, ежегодно проводится коллективная церемония. Весенним вечером все мужчины деревни собирают по домам старые веники, потом едут в поле и там их выбрасывают, а затем отправляются в лес, заготавливают новые ветки, привозят их в деревню и раздают всем, чтобы избы были защищены от бесов158. Помимо этих регулярных праздников, «мир»159 проводит церемонии по случаю – в честь богов, мертвых, вод, огня, земли и денег.

К семейным религиозным церемониям относятся свадебные, похоронные и проводимые по какому – то поводу – если, например, черемис не доволен качеством злаков, он приносит жертву одному из отвечающих за урожай божеств. Большая часть домашних жертв приносят кереметям. В частности, для выздоровления больного приносят жертву одному из этих духов. Нам рассказывали, что в этом случае кереметю обещают сжечь вязанки хвороста в его честь. Это суеверие присутствует и у более развитых народов. «Керемети, – отмечает месье Дозон, – почитаются так же, как боги и довольно трудно понять, в чем их почитание отличается от почитания богов». Семья ежегодно приносит жертву домовому. После осенних работ в погреб избы кладут продукты, прося дух сделать ее счастливой.