Читать онлайн Сто лет и чемодан денег в придачу бесплатно

Глава 1

Понедельник, 2 мая 2005 года

Скажете, надо было загодя определиться и всем так и объявить, быть мужчиной? Да только Аллан Карлсон не имел привычки долго раздумывать.

Так что не успела сама эта мысль как следует укорениться у него в голове, как он распахнул окно своей комнаты на первом этаже интерната для престарелых в сёдерманландском Мальмчёпинге и вылез на цветочную рабатку.

Маневр дался не без труда, что неудивительно: ведь Аллану в этот самый день как раз стукнуло сто лет. Оставалось меньше часа до того, как в общей гостиной интерната разразится празднование с угощением. Сам муниципальный советник будет. И местная газета. И все остальное старичье. И персонал в полном составе со свирепой сестрой Алис во главе.

И только главное действующее лицо появляться там не собиралось.

Глава 2

Понедельник, 2 мая 2005 года

Аллан Карлсон задумался, уже стоя среди анютиных глазок, которыми была засажена рабатка, идущая вдоль длинной стены интерната для престарелых. Одет он был в коричневый пиджак, коричневые брюки, на ногах — коричневые тапки. Не законодатель моды, конечно, ну да в его возрасте законодатели моды встречаются не так уж и часто. К тому же он в бегах — сбежал с собственного дня рождения, что тоже бывает не часто в его возрасте, во многом потому, что люди его возраста тоже, в общем, попадаются не на каждом шагу.

А задумался Аллан над тем, имеет ли смысл карабкаться обратно только ради того, чтобы забрать шляпу и туфли. Однако, нащупав, что кошелек, по крайней мере, на месте, во внутреннем кармане, решил, что сойдет и так. К тому же сестра Алис уже не один раз проявляла шестое чувство (где бы он ни прятал бреннвин,[1] она его неизменно находила) — а вдруг она как раз сейчас устроит обход и почует неладное?

Лучше сразу уходить, пока время есть, решил Аллан и, скрипя коленками, выбрался из рабатки. В кошельке, сколько он помнил, лежала заначка в несколько сотенных, и это хорошо, поскольку скрыться бесплатно может и не получиться.

Он повернул голову и взглянул на интернат, который совсем еще недавно считал своим последним пристанищем на земле. И сказал себе, что помереть можно как-нибудь в другой раз и в другом месте.

Столетний юбиляр пустился в дорогу в своих расписных тапках (названных так потому, что мужчины перезрелого возраста редко попадают дальше своей обуви, когда писают). Сперва по парку, потом по открытому полю, где изредка устраивают ярмарку в этом обычно таком тихом городке. Через пару сотен метров Аллан зашел за средневековую церковь — главную местную достопримечательность — и опустился на скамью возле нескольких могильных памятников, чтобы дать коленкам успокоиться. Общий градус религиозности в окрестностях позволял рассчитывать, что Аллана там побеспокоят не скоро. Напротив скамейки, где сидел Аллан, по иронии судьбы оказалось надгробие его одногодка, некоего Хеннинга Альготсона. Разница между ровесниками была в том, что Хеннинг скончался шестьюдесятью одним годом раньше.

Другой бы на месте Аллана, наверное, задумался, отчего этот Хеннинг вдруг взял и помер всего тридцати девяти лет от роду. Но Аллан не имел привычки совать нос не в свое дело, когда без этого можно обойтись, а обойтись, как правило, бывало можно.

Зато он подумал, что ошибался, когда сидел в доме престарелых и мечтал поскорее умереть. Ведь как бы ни болело во всем теле, а все равно куда интересней и познавательней удирать от сестры Алис, чем смирно лежать под двухметровым слоем земли.

После этого именинник поднялся, пересилив ломоту в коленях, попрощался с Хеннингом Альготсоном и продолжил свой не вполне спланированный побег.

Аллан двигался через кладбище курсом на юг, пока на его пути не оказалась каменная изгородь. Высотой не выше метра, но Аллан был человек столетнего возраста, а не прыгун в высоту. По ту сторону изгороди маячило мальмчёпингское транспортное бюро, и тут старик сообразил, куда именно несут его дряхлые ноги. Однажды, много лет назад, Аллан перешел через Гималаи. Вот тогда в самом деле тяжко пришлось. Так подумалось Аллану, пока он стоял у последней преграды, отделявшей его от транспортного бюро. Причем подумалось с такой силой, что изгородь на глазах стала стремительно уменьшаться в размерах. И когда она совсем уменьшилась, Аллан перелез через нее, несмотря на свой возраст и колени.

Давка на улицах Мальмчёпинга случается не каждый день, и в тот, весенний и солнечный, ее тоже заметно не было. Аллан все еще не встретил ни единой живой души, с тех пор как внезапно принял решение не появляться на собственном юбилее. В зале ожидания тоже оказалось почти пусто, когда Аллан прошаркал туда в своих тапках. Но только почти. В центре зала в два ряда стояли скамейки, спинка к спинке. Все места были свободны. Справа находилось два справочных окошка, одно было закрыто, а за другим виднелся тощий маленький человечек в круглых очечках, с зачесанными набок редкими волосами и в форменной куртке. Когда Аллан прошествовал в зал, человечек оторвался от монитора и озабоченно поднял на него глаза. Наверное, подумал, что напряженный денек сегодня выдался; Аллан как раз обнаружил, что он не единственный пассажир. А точнее — что в углу зала стоит долговязый малый с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине.

Читать малый, пожалуй что, не умел, судя по тому, как он дергал дверную ручку туалета для инвалидов: похоже, табличка «Закрыто», черными буквами по ядовито-желтому, ему не говорила ровно ничего.

Наконец он отступил-таки к соседней двери, но там тоже случилась незадача. Видно, молодому человеку очень не хотелось расставаться с громадным серым чемоданом на колесах, да только туалет для них обоих был слишком тесным. Аллан понимал, что в такой ситуации придется либо оставить снаружи чемодан на время отправления нужды, либо, запихнув чемодан внутрь, остаться снаружи самому.

Впрочем, теперь Аллану было не до того, чтобы вникать в заботы молодого человека. Вместо этого он, старательно переставляя ноги, маленькими шажками подошел к открытому окошку администратора и поинтересовался у маленького человечка, нет ли какого-нибудь общественного транспорта, который шел бы в какую-нибудь сторону, не важно куда, в ближайшие несколько минут, и сколько в таком случае стоит проезд.

Выглядел человечек усталым. И на половине Алланова запроса, видимо, потерял нить, потому что после нескольких секунд раздумья спросил:

— А куда именно господин хотел бы попасть?

Аллан сделал второй заход и напомнил человечку, что цель поездки уже была названа, и в этом смысле она второстепенна по отношению к а) времени отбытия и б) стоимости проезда. Человечек снова молчал несколько секунд, пока изучал расписание и проникался сказанным.

— Сто второй автобус отходит на Стрэнгнэс через три минуты. Годится?

Да, Аллану это вполне годилось, и тогда ему сообщили, что останавливается упомянутый автобус у самых дверей транспортного бюро и что удобнее приобрести билет непосредственно у водителя.

Аллан удивился, чем же тогда занимается человечек в окошке, если даже билеты не продает, но озвучивать вопрос не стал. Пожалуй, человечек и сам хотел бы это знать. Так что Аллан только поблагодарил его за помощь и даже поднес было руку к шляпе, второпях оставленной в интернате.

Столетний юбиляр опустился на одну из двух пустых скамеек наедине со своими размышлениями. Чертово празднование должно начаться в три часа, отсюда до интерната двенадцать минут ходу. В любую минуту там могут забарабанить в его дверь — вот цирк начнется! Виновник торжества усмехнулся про себя, одновременно уловив краем глаза, что к нему кто-то приближается. Это был как раз тот долговязый малый с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине. Малый направлялся прямиком к Аллану, ведя в поводу свой здоровенный чемодан на четырех колесиках. Аллан понимал — есть немалый риск, что с длинноволосым предстоит разговаривать. А впрочем, может, это и к лучшему: он как-никак получит представление о том, чем живет и как смотрит на жизнь нынешняя молодежь. И беседа состоялась, хотя и не столь глубокомысленная. Малый остановился в нескольких метрах от Аллана, изучающее поглядел на него и изрек:

— Слышь, ты!

Аллан вежливо отвечал, что и он со своей стороны желает доброго дня, и поинтересовался, не может ли быть чем-либо полезен. Оказалось, что может. Малый хотел бы, чтобы Аллан приглядел за его чемоданом, покуда его владелец отправит свои потребности в туалете. Или, как выразился он сам:

— Мне посрать бы.

Аллан любезно отвечал, что, несмотря на возраст и немощность, на зрение он не жалуется, так что присмотр за вещами молодого человека его совершенно не затруднит. Однако посоветовал молодому человеку поторопиться, поскольку Аллану нельзя прозевать свой автобус.

Последнего малый уже не услышал, поскольку устремился в туалет, не дожидаясь, пока Аллан договорит.

Столетний юбиляр не имел привычки злиться на других, будь то просто так или за дело, и на неотесанность малого не обиделся. Однако же и симпатией к нему тоже не проникся, а это в свою очередь повлияло на дальнейший ход событий, причем довольно быстро. Дело в том, что автобус подкатил к самым дверям транспортного бюро спустя всего несколько секунд после того, как малый закрылся в туалете. Аллан взглянул на автобус, потом на чемодан, потом снова на автобус, а потом снова на чемодан.

— У него же есть колесики, — сказал он себе. — И ремень, за который тянуть.

И неожиданно для себя принял, скажем так, жизнеутверждающее решение.

Водитель автобуса оказался услужлив и любезен. Он помог пожилому человеку затащить большой чемодан в салон.

Аллан поблагодарил за помощь и вытащил кошелек из внутреннего кармана пиджака. Водитель поинтересовался, едет ли господин до самого Стрэнгнэса, а тем временем Аллан пересчитал наличность. Шестьсот пятьдесят крон купюрами и еще несколько монет. Аллан решил, что денежки лучше поберечь, поэтому достал купюру в пятьдесят крон и спросил:

— Докуда этого хватит, как вы думаете?

Водитель усмехнулся: обычно люди знают, куда им надо, но не знают, сколько это стоит, а теперь вот наоборот. Потом глянул в свою табличку и сообщил, что за сорок восемь крон можно доехать до платформы Бюринге.

Аллана это устроило. Он получил билет и две кроны сдачи. Свежеукраденный чемодан водитель поместил в багажное отделение позади кабины, а сам Аллан уселся на первом сиденье справа. Отсюда был виден зал ожидания транспортного бюро. Дверь туалета была по-прежнему закрыта, когда водитель включил передачу и тронулся с места. И Аллан пожелал малому самых приятных минут — с учетом того разочарования, которое поджидало его за дверью.

Автобус на Стрэнгнэс в этот день тоже не был набит битком. На предпоследнем месте расположилась женщина средних лет, севшая во Флене, в середине салона — молодая мама, вскарабкавшаяся в автобус в Сульберге вместе с двумя детьми, причем один из них был в коляске, а впереди — весьма и весьма пожилой мужчина, который вошел в Мальмчёпинге.

Последний как раз сидел и раздумывал, почему он все-таки украл этот большой серый чемодан на четырех колесиках. Может, потому, что все к тому располагало? И потому, что его владелец грубиян? Или потому, что в чемодане, возможно, есть туфли или хотя бы шляпа? Или потому, что старому человеку, в сущности, терять нечего? Нет, Аллан не мог найти ответа. Но когда живешь уже сверхурочно, то можно позволить себе некоторые вольности, подумал он и успокоился.

В три часа автобус миновал Бьёрндаммен. Аллан отметил, что покамест развитие событий его устраивает. И закрыл глаза, чтобы, как всегда в это время, слегка вздремнуть.

В тот же миг сестра Алис постучала в дверь комнаты в мальмчёпингском интернате для престарелых людей. Потом еще постучала, и еще.

— Хватит капризничать, Аллан. Муниципальный советник и все остальные уже тут. Слышишь? Надеюсь, ты не приложился опять к бутылочке, а, Аллан? Выходи, Аллан! Аллан?

Примерно в то же время распахнулась дверь единственного на тот момент работающего туалета мальмчёпингского транспортного бюро. Оттуда вышел облегчившийся малый — в обоих смыслах, как оказалось. В несколько шагов он достиг середины зала ожидания, одной рукой поправляя ремень, а другой проводя по волосам. Тут он остановился и уставился на два ряда пустых скамеек, затем глянул направо, потом налево. После чего произнес вслух:

— Да дьявола же в душу беса мать…

Потом он перевел дух и пошел на второй заход:

— Ну, ты у меня сдохнешь, старый хрен. Дай только доберусь до тебя.

Глава 3

Понедельник, 2 мая 2005 года

После трех часов дня покой надолго покинул Мальмчёпинг. Сестра Алис в интернате, перепугавшись, вместо того чтобы рассердиться, воспользовалась общим ключом. Поскольку Аллан не принял никаких мер к тому, чтобы замаскировать свое бегство, то констатировать, что именинник вылез именно через окно, труда не составило. После этого он, судя по следам, потоптался среди анютиных глазок, а потом исчез.

Муниципальный советник решил, что по должности ему подобает взять командование на себя. И отрядил на поиски персонал интерната группами по два человека. Ведь Аллан не мог уйти далеко, и поисковым группам следует сосредоточить усилия на самых ближайших окрестностях. Одну командировали в парк, одну — в государственный винный магазин (куда, как уверяла сестра Алис, Аллан иногда захаживал), одну — в другие магазины на Центральной улице, а одну — в местный краеведческий музей-усадьбу на холме. Сам же советник решил, что ему следует остаться на месте и приглядеть за остальным старичьем, пока и оно не разбежалось, а заодно обмозговать дальнейшие шаги. Поисковые группы он призвал по возможности не привлекать к себе внимания: ни к чему поднимать шумиху без особой надобности. В общей суматохе муниципальный советник упустил из виду, что одна из поисковых групп, высланных на задание, как раз состоит из журналистки местной газеты и ее фотографа.

~~~

В число первоочередных районов поиска, очерченных советником, транспортное бюро не входило. Однако там по собственной инициативе проводила разыскные мероприятия, обшаривая все возможные закоулки, поисковая группа в составе одного человека — очень сердитого долговязого малого с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине.

Поскольку ни деда, ни чемодана обнаружить не удалось, малый решительно шагнул к маленькому человечку в единственном открытом окошке с намерением разжиться информацией касательно возможного маршрута старого хрена.

Маленький человечек хоть и успел уже, судя по всему, притомиться от работы, однако профессиональной гордости не утратил. И потому разъяснил повысившему голос малому, что какое-либо вмешательство в частную жизнь пассажиров общественного автотранспорта совершенно недопустимо, после чего надменно добавил, что ни при каких условиях не собирается предоставлять малому затребованную последним конфиденциальную информацию.

Малый постоял молча, видимо мысленно переводя услышанное на человеческий язык. Затем переместился на пять метров влево, к не слишком крепкой двери в администрацию транспортного бюро. Даже не проверив, заперта она или нет, он с размаху распахнул ее внутрь при посредстве правого ботинка так, что щепки брызнули. Маленький человечек, даже не успев поднять телефонную трубку, которую схватил, чтобы вызвать подмогу, обнаружил, что уже болтается в воздухе перед малым, крепко схваченный за оба уха.

— Я хоть и не знаю, что за слово такое «конфиденциальный», зато у меня и сам, блин, дьявол, и мать его разговорятся, — сообщил малый, прежде чем плюхнуть человечка обратно на его винтящийся стул.

И далее малый объяснил, что именно он намерен произвести с причинным местом маленького человечка при помощи молотка и гвоздя в случае, если маленький человечек не пойдет ему навстречу. Картинка получилась настолько живая, что маленький человечек тут же решил сообщить все, что ему известно, а именно, что искомый пожилой мужчина, скорее всего, уехал на стрэнгнэсском автобусе. А брал ли данный пожилой господин с собой чемодан, маленький человек сказать не может, так как шпионить за пассажирами не его дело.

После чего человечек умолк, чтобы оценить, насколько малый удовлетворен услышанным, и тут же нашел, что, пожалуй, информацию есть смысл немного дополнить. Поэтому он сообщил, что на пути между Мальмчёпингом и Стрэнгнэсом имеется двенадцать остановок и что пожилой господин мог, разумеется, выйти на любой из них. Это, видимо, знает водитель, который, согласно расписанию, будет тут в 19.10 того же дня на обратном пути, когда автобус проследует во Флен.

Тут малый уселся рядом с перепуганным человечком, уши которого пылали огнем.

— Подумать надо, — сказал он.

И подумал. А подумал он, что ему обязательно нужно вытрясти из человечка мобильный номер водителя автобуса, чтобы сообщить тому, что чемодан пожилого мужчины на самом деле краденый. Тут, правда, имелся риск, что водитель подключит полицию, чего малому не очень хотелось. К тому же особой спешки нет, потому что если эта старая калоша намерена и дальше тащить с собой чемодан, то ей всяко придется ехать на поезде, автобусе или такси, если дед хочет добраться хоть куда-то дальше автовокзала в Стрэнгнэсе. Тогда появятся новые следы и всегда отыщется кто-нибудь, кто, вися на собственных ушах, сообщит, куда дед направил свои стопы. Малый не сомневался, что сумеет уговорить всякого поделиться с ним своими знаниями.

Подумав все это, малый решил дождаться названного автобуса и потолковать с водилой без особых церемоний.

Приняв такое решение, малый снова поднялся и подробно объяснил маленькому человечку, что именно случится с ним, его женой, детьми и домом, если тот обмолвится хоть полиции, хоть кому о состоявшейся беседе.

Ни жены, ни детей маленький человечек не имел, однако ему очень хотелось, чтобы в дальнейшем и его уши, и причинное место были в большей или меньшей сохранности. Так что он поручился своей государственной транспортной честью, что не скажет никому ни слова.

И держал свое обещание аж до следующего дня.

~~~

Разосланные поисковые группы вернулись в интернат и доложили о полученных сведениях. Вернее сказать, об отсутствии таковых. Муниципальному советнику интуитивно не хотелось подключать полицию, и он как раз обдумывал имеющиеся альтернативы, когда журналистка из местной газеты набралась смелости и спросила:

— А что господин коммунальный советник собирается предпринять теперь?

Коммунальный советник молчал в течение нескольких секунд, после чего сказал:

— Подключить полицию, разумеется.

Черт бы подрал ее, эту свободу прессы.

~~~

Аллан проснулся оттого, что водитель вежливо пихнул его в бок и сообщил, что они уже на остановке «Платформа Бюринге». В следующий миг водитель уже вытаскивал чемодан из передней двери салона, а следом вылезал и Аллан, замыкая процессию.

Водитель поинтересовался, справится ли господин дальше сам, на что Аллан заверил его, что не стоит беспокоиться. После чего поблагодарил за помощь и помахал вслед автобусу, который покатил дальше по государственной трассе 55 в сторону Стрэнгнэса.

Вечернее солнце скрылось за обступившими Аллана высокими елями, и в тонком пиджачке и тапках стало зябко. Никакого Бюринге вокруг не наблюдалось, а тем более платформы. Только лес, лес и лес, с трех сторон. А с четвертой — гравийный проселок, уходящий вправо.

Аллан подумал, может, в чемодане, который он так неожиданно прихватил с собой, найдется какая-нибудь теплая одежда. Но чемодан оказался заперт, и вскрыть его без отвертки или другого инструмента нечего было и рассчитывать. Оставалось только двигаться: нельзя же в самом деле умереть от холода на обочине шоссе. К тому же опыт подсказывал, что последнее ему все равно вряд ли удастся.

Зато у чемодана с торца имелся ремень, и если тянуть за него, то чемодан катился на своих колесиках как миленький. И Аллан двинулся по гравийному проселку через лес мелкими шаркающими шажками. А следом за ним запрыгал по гравию чемодан на колесиках.

Спустя пару сотен метров Аллан обнаружил то, что, как он понял, и являлось платформой Бюринге — заброшенное станционное здание возле очень заброшенного железнодорожного полотна.

Аллан, несомненно, являлся роскошным экземпляром своей возрастной категории, но даже для него выходило как-то многовато всякого за такое короткое время. Так что он уселся на чемодан, чтобы собраться с мыслями и с силами.

Наискось налево желтело обшарпанное двухэтажное вокзальное строение, причем все окна первого этажа были заколочены нестругаными досками. Наискось направо в глубь окружающего леса уходила заброшенная железнодорожная ветка, прямая, как стрела. Природа еще не успела доглодать рельсы, но это, судя по всему, только дело времени.

Деревянная платформа доверия не внушала. На крайней доске по-прежнему виднелась выведенная краской надпись «По путям не ходить». По путям ходить теперь совсем не опасно, подумал Аллан. А вот кто в здравом уме рискнет пройти по платформе?

Ответ не замедлил себя ждать, потому что в следующий миг ветхая дверь вокзального здания распахнулась, и показался мужчина лет семидесяти, с карими глазами и черной щетиной на подбородке, в кепке, клетчатой рубахе и черной кожаной куртке. Причем доскам платформы он, по-видимому, вполне доверял — судя по тому, что все его внимание было обращено к стоявшему перед ним старику.

Тип в кепке остановился посреди платформы с видом крайне неприветливым. Но потом вроде бы чуть отмяк, возможно увидев, какая дряхлая человеческая особь вторглась в его владения.

Аллан по-прежнему восседал на свежеукраденном чемодане, не зная, что сказать, но не решаясь сказать и об этом тоже. Он лишь пристально смотрел на типа в кепке, дожидаясь первого хода с его стороны. Каковой и воспоследовал, причем оказался совсем не таким угрожающим, как можно было подумать. Скорее выжидательным.

— Кто ты такой и что делаешь на моей платформе? — спросил тип в кепке.

Аллан не ответил; он еще не определился, кто перед ним — враг или друг. Но решил, что неразумно будет ссориться с единственным имеющимся в поле зрения человеком, способным впустить тебя в теплый дом, пока совсем не похолодало. И решил поэтому говорить все как есть.

И Аллан рассказал, что зовут его Аллан, что ему ровно сто лет, но он вполне бодр для своего возраста, то есть бодр настолько, что как раз теперь находится в бегах из дома престарелых, что он, кроме того, успел украсть чемодан у одного малого, который наверняка не испытывает по этому поводу особой радости, а также о том, что колени Аллана в настоящей момент не в лучшей форме и что Аллану очень и очень хотелось бы воздержаться на сегодня от дальнейших пеших прогулок.

Изложив все это, Аллан умолк, по-прежнему сидя на чемодане и ожидая вердикта.

— Ах, вон оно как, — тип в кепке заулыбался. — Так ты ворюга!

— Старый ворюга, — угрюмо уточнил Аллан.

Мужик в кепке ловко соскочил с платформы и направился к столетнему гостю, чтобы разглядеть его поближе.

— Тебе что, правда сто лет? — спросил он. — Тогда ты, наверное, проголодался?

Аллан не уловил, каким образом второе вытекает из первого, однако есть ему и правда хотелось. Так что он спросил, что, собственно, имеется в меню и не включает ли оно часом и выпивку.

Тип в кепке протянул руку, представился Юлиусом Юнсоном и помог пожилому гостю принять вертикальное положение. И сообщил, что поможет Аллану поднести чемодан, что на ужин предполагается лосиный стейк, если нет возражений, а выпивка к нему будет непременно, так что хватит поправить и коленки, и даже остальное туловище.

С громадным трудом Аллан вскарабкался на платформу. Судя по резкой боли в суставах, он по-прежнему был жив.

Юлиусу Юнсону несколько лет было не с кем поговорить, поэтому старик с чемоданом оказался долгожданным гостем. Стопочку за одно колено, потом за другое, потом еще парочка — за спину и за шею — плюс еще одна для аппетита в совокупности располагали к беседе. Аллан спросил, чем Юлиус живет, и услышал в ответ целую историю.

Юлиус родился на севере, в Стрёмбакке, недалеко от Худиксваля, и был единственным ребенком в семье фермеров Андерса и Эльвины Юнсон. Он батрачил на семейной ферме и ежедневно получал трепку от отца, державшегося мнения, что Юлиус ни на что не годен. Но в год, когда Юлиусу стукнуло двадцать пять, мать умерла от рака, о чем Юлиус очень горевал, а сразу после этого отец утонул в болоте, пытаясь вытащить оттуда телку. Юлиус и об этом тоже горевал, потому что к телочке уже успел привязаться.

У молодого Юлиуса талантов к сельскому хозяйству не обнаружилось (так что тут отец оказался прав), как и особого желания этим хозяйством заниматься. Так что он продал всю землю, кроме нескольких гектаров леса, которые могут пригодиться на старости лет.

Потом он отправился в Стокгольм и за два года профукал там все денежки. И тогда вернулся к себе в лес.

Не без азарта Юлиус принял участие в тендере на поставку пяти тысяч электрических столбов для Худиксвальской электрической компании. И поскольку особо не вдавался в такие детали, как страховые отчисления работодателя и налог с оборота, то тендер выиграл. С помощью десятка венгерских беженцев он даже ухитрился поставить эти столбы в срок и получил столько денег, сколько даже и представить себе не мог. Так что тут все получилось, вот только Юлиусу пришлось малость смухлевать, потому что стволы все-таки были не вполне кондиционные. Поэтому столбы вышли на метр короче, чем требовалось в заказе, и никто бы этого даже не заметил, не обзаведись чуть ни каждый фермер в округе зерноуборочным комбайном.

Худиксвальская электрическая компания вскоре понатыкала эти столбы через поля и луга по всей округе, но когда началась жатва, то провода оказались порваны в одно и то же утро в двадцати шести местах двадцатью двумя различными новенькими комбайнами. Весь этот кусок провинции Хельсингланд остался на недели без электричества, жатва остановилась, электродойки не работали. Прошло не так уж много времени, и гнев фермеров, поначалу направленный на Худиксвальскую электрическую компанию, перекинулся на молодого Юлиуса.

— Но выражение «веселый Худик»[2] появилось не тогда, это я тебе точно говорю. Мне пришлось семь месяцев отсиживаться в сундсвальской гостинице, пока опять все деньги не вышли. Ну что, еще по маленькой? — поинтересовался Юлиус.

Аллан решил, что, пожалуй, да. А поскольку лосиные стейки к тому же обильно запивались пилснером, то теперь Аллан чувствовал себя настолько хорошо, что чуть было не забоялся смерти.

А Юлиус продолжал рассказывать. После того как в один прекрасный день в центре Сундсваля его едва не переехал трактор (управляемый фермером с глазами убийцы), Юлиусу стало ясно, что тут, в округе, его маленькую промашку не забудут еще пару-тройку столетий. Тогда он решил сменить место жительства и перебрался в Мариефред, где понемножку подворовывал, пока, устав от городской суеты, не добрался до заброшенной платформы Бюринге благодаря сумме в двадцать пять тысяч крон, случайно найденной как-то ночью в сейфе грипсхольмской гостиницы. И тут, на платформе, он и живет, большей частью на муниципальное пособие, но также за счет браконьерской охоты в лесу у соседа и небольшого самогонного производства. Юлиус признался, что непопулярен у местных, и Аллан ответил, прожевав, что это можно, пожалуй, в какой-то степени понять.

Когда Юлиус выразил желание принять по последней «на десерт», то Аллан ответил, что всегда имел слабость к такого рода десертам, но что сейчас ему перво-наперво надо воспользоваться известными удобствами, ежели в доме такие имеются. Юлиус встал, зажег верхний свет, поскольку уже темнело, и, указав рукой, сообщил, что в передней справа от лестницы есть работающий ватерклозет, и заверил, что к возвращению Аллана опять разольет по рюмочке.

Аллан нашел туалет там, где Юлиус и сказал. Он пристроился пописать, и, как обычно, не все капли достигли цели. Некоторые вместо этого совершили мягкую посадку на расписные тапки.

Примерно посреди процесса Аллан услышал, что кто-то идет по лестнице. Первое, что он, честно говоря, подумал — что это Юлиус удирает с его, Аллана, свежеукраденным чемоданом. Но звук приближался. Кто-то поднимался снизу. Пожалуй, имелся немалый риск, что шаги, доносящиеся из-за двери, принадлежали долговязому малому с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине. В таком случае ничего хорошего от него ждать не приходилось.

~~~

Автобус из Стрэнгнэса прибыл к мальмчёпингскому транспортному бюро на три минуты раньше расписания: пассажиров не было, и водитель, миновав последнюю остановку, чуть прибавил газу, чтобы успеть перекурить перед тем, как ехать дальше во Флен.

Но не успел он раскурить сигарету, как рядом возник долговязый малый с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине. Точнее сказать, надписи на спине водителю в тот момент видно не было, однако она там тем не менее имелась.

— Вы едете во Флен? — спросил водитель несколько неуверенно, почувствовав, что с молодым человеком что-то не то.

— Ни в какой Флен я не еду. И ты тоже туда не поедешь, — отвечал малый.

Четыре часа ходить и ждать автобуса — за такое время у малого кончилось все его невеликое терпение. Кроме того, когда прошла половина этого времени, он сообразил, что если бы сразу реквизировал у кого-нибудь машину, то нагнал бы автобус еще до Стрэнгнэса.

В довершение всего по городишку что-то копы разъездились. Того и гляди ворвутся в транспортное бюро и начнут допрашивать маленького человечка в окошке администратора, с чего это вдруг у него такой вид заполошный и отчего это дверь в его помещение висит набекрень.

Малый, кстати, никак не мог взять в толк, что тут делает полиция. Его шеф в «Never Again» и выбрал-то Мальмчёпинг для проведения транзакции по трем причинам: во-первых, близость к Стокгольму, во-вторых, относительная транспортная доступность и, в-третьих — и главных: у закона руки коротки туда дотянуться. Иными словами, что в Мальмчёпинге полиции нет.

Вернее сказать, не должно было быть, но теперь они прямо наводнили городишко! Малый заметил целых две машины и общим счетом четырех пеших полицейских — прямо кишмя кишат!

Поначалу малый решил, что полиция приехала по его душу. Но это предполагало, что человечек успел туда настучать — предположение, которое малый со всей определенностью отметал. В ожидании автобуса малый за отсутствием другого занятия не сводил с маленького человечка глаз, разбил вдребезги его служебный телефон, а дверь кое-как повесил на место.

Когда автобус наконец пришел и малый понял, что пассажиров в нем нет, то немедленно решил похитить как водителя, так и сам автобус.

Хватило двадцати секунд, чтобы уговорить водителя развернуть автобус и снова направиться на север. Почти рекорд, подумал малый, плюхнувшись на то самое место, где еще не так давно сидел старик, которого теперь предстояло поймать.

Водителя всего трясло, но отгонять страх помогала успокоительная сигарета. Разумеется, курить в автобусе запрещено, но единственный закон, которому в настоящий момент повиновался водитель, сидел наискось от него — долговязый, с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине.

Всю дорогу малый спрашивал себя, куда мог податься этот престарелый похититель чемоданов. По словам водилы, старикан вышел на остановке «Платформа Бюринге», причем это чистая случайность. Тут водитель рассказал про обратную логику действий и купюру в пятьдесят крон, когда старик спросил, докуда он сможет доехать за такие деньги.

Насчет платформы Бюринге водитель знал не слишком много, кроме того, что выходят на той остановке или садятся очень редко. Но он предполагал, что где-то в лесу поблизости есть заброшенная железнодорожная платформа, откуда и название, и что где-то поблизости должна быть и деревня Бюринге. Дальше деревни старик, по предположению водителя, навряд ли мог добраться. Дед был все же староватый, а чемодан тяжелый, хоть и на колесах. Малому сразу стало куда спокойнее. Он отказался от мысли позвонить шефу в Стокгольм, а ведь шеф был одним из немногих, кто умеет запугать человека еще больше, чем сам малый, и это исключительно силой слова. Малый поежился, представив, что скажет шеф, когда узнает, что чемодан пропал. Нет, лучше сперва решить проблему, а потом уж рассказывать. А раз старикан до Стрэнгнэса не доехал, и тем более не поехал еще дальше, то и чемодан удастся вернуть быстрее, чем малый опасался.

— Вот, — сказал водитель. — Вот тут у нас остановка «Платформа Бюринге»…

Водитель сбросил газ и встал на обочине. Ну что, теперь его убьют?

Нет, он остался в живых. Однако его мобильник скоропостижно скончался под ботинком малого. А изо рта у малого горохом посыпались угрозы жизни и здоровью всех родственников водителя в случае, если тот попробует связаться с полицией, вместо того чтобы развернуть автобус и возвращаться во Флен.

Тут малый вышел, отпустив водителя вместе с его автобусом. Несчастный водитель был так напуган, что не решился развернуть машину, а погнал дальше до самого Стрэнгнэса, встал посреди Садовой улицы и в состоянии аффекта вошел в бар отеля «Делия», где один за другим выпил четыре бокала виски. После чего, к ужасу бармена, расплакался. После еще двух порций виски бармен протянул ему телефон — может, посетителю нужно кому-нибудь позвонить? Тут водитель разрыдался с новой силой — и позвонил домой своей гражданской жене.

~~~

Малому показалось, что он различает следы чемоданных колесиков на гравии. Скоро все утрясется. И это хорошо, потому что уже смеркается.

Иной раз малому приходило в голову, что дела лучше планировать загодя. Вот и теперь он вдруг спохватился, что стоит посреди леса, а вокруг все темнее и темнее, скоро будет вообще хоть глаз коли. И что тогда делать?

Эти раздумья оборвались при виде обшарпанного, местами заколоченного желтого здания у подножия холма, вершину которого малый как раз миновал. Когда же в окне верхнего этажа зажегся свет, малый пробормотал:

— Ну, дед, попался!

Аллан досрочно закончил дело, которым занимался. Потом осторожно приоткрыл дверь туалета, пытаясь расслышать, что происходит на кухне. И тотчас его самые мрачные опасения подтвердились. Аллан узнал голос: малый рычал на Юлиуса Юнсона и требовал сообщить, куда девался «другой старый хрен».

~~~

Аллан подкрался к кухонной двери — в мягких тапках это получилось совершенно бесшумно. Малый использовал тот же прием захвата за оба уха, который прежде применил к маленькому человечку в мальмчёпингском транспортном бюро. И, встряхнув несчастного Юлиуса, продолжил допрос, куда подевался Аллан.

Аллан подумал, что малый мог бы удовольствоваться и тем, что нашел свой чемодан, — тот ведь стоял на полу посреди кухни. Юлиус морщился и кривил лицо, но даже не пытался ответить. Аллан подумал, что старый лесопромышленник — крепкий орешек, и оглядел переднюю на предмет подручного средства защиты. Среди всякого хлама обнаружилось некоторое количество возможного оружия: лом, доска, спрей от тараканов и пачка крысиного яда. Аллан остановился было на последнем, но не смог придумать, как заставить малого принять ложку-другую этого вещества. С другой стороны, лом для столетнего человека тяжеловат, а спрей… Нет, пожалуй, доска — это то, что надо.

И Аллан, ухватив свое оружие покрепче, в четыре стремительных для его возраста шага оказался за спиной у предполагаемой жертвы.

Жертва, видимо, что-то почувствовала, потому что в тот самый момент, когда старик уже примеривался, чтобы нанести удар, малый выпустил Юлиуса Юнсона и обернулся.

Он получил доской точно в лоб и постоял с секунду, вытаращив глаза, а потом грохнулся навзничь, ударившись головой о край обеденного стола.

Ни крови, ни стонов, ничего. Просто теперь он лежал на полу с закрытыми глазами.

— Отличный удар, — сказал Юлиус.

— Спасибо, — сказал Аллан. — Где там у тебя, говоришь, десерт?

Аллан с Юлиусом уселись за стол, а у ног их покоился длинноволосый малый. Юлиус наполнил стопки и подал одну Аллану, а другую поднял сам. Аллан в ответ приподнял свою.

— Опаньки! — сказал Юлиус, отправив содержимое стопки в глотку. — Как я догадываюсь, это был хозяин чемодана?

Вопрос был скорее констатацией. Аллан понял — пора дать чуть более подробные разъяснения.

Хотя что тут объяснишь? Большую часть того, что произошло в этот день, Аллан и сам понимал с трудом. Он, однако, снова рассказал, как сбежал из дома престарелых, потом — как нечаянно прихватил чужой чемодан в мальмчёпингском транспортном бюро, и коснулся собственных подспудных опасений, что малый, лежащий теперь без чувств на полу, должно быть, гнался как раз за ним, Алланом. После чего принес искренние извинения Юлиусу, уши которого распухли и теперь пылали. На что Юлиус почти рассердился: Аллану не за что извиняться, поскольку в жизни Юлиуса Юнсона наконец хоть какая-то движуха образовалась.

Юлиус снова приободрился: теперь самое время посмотреть, что же там, в чемодане! И, когда Аллан обратил его внимание, что чемодан заперт на замок, попросил не говорить глупостей.

— С каких это, интересно, пор, замки стали останавливать Юлиуса Юнсона? — сказал Юлиус Юнсон.

Но всему свое время, продолжил он. Прежде надо разобраться с этой проблемой на полу. Ничего хорошего, если малый очухается и снова займется тем же, на чем его прервали.

Аллан предложил привязать малого к дереву возле платформы, но Юлиус возразил, что если малый, очнувшись, заорет достаточно громко, то его услышат в деревне. Теперь там живут от силы несколько семей, но у всех у них по разным причинам зуб на Юлиуса, так что они все возьмут сторону малого, им только дай повод.

Идея Юлиуса была получше. Рядом с кухней имелась изолированная холодильная комната, где он хранил своих незаконно добытых и освежеванных лосей. И как раз сейчас все лоси в ней кончились и агрегат был отключен: Юлиус не любил гонять его вхолостую, потому что электричества эта техника жрет просто прорву. Электричество у Юлиуса, разумеется, тоже было ворованное, за него платил Ёста из Скугсторпа, но ведь и воруя, надо меру знать, если хочешь это делать и дальше.

Осмотрев отключенную холодильную комнату, Аллан нашел, что это превосходная камера предварительного заключения, без излишних удобств. Ее размеры — два на три метра — пожалуй, больше, чем малый заслуживает, но ведь и оснований напрасно мучить человека тоже нет.

Старики вместе оттащили малого в предполагаемую предвариловку. Малый застонал, когда его усадили на перевернутый ящик в углу помещения и прислонили к стенке. Малый, видимо, начинал приходить в себя. Лучше не тянуть и запереть дверь как следует.

Сказано — сделано. После чего Юлиус водрузил чемодан на обеденный стол, осмотрел замок, и, облизав вилку после лосятины с картошкой, за несколько секунд его вскрыл. Затем пригласил Аллана поднять крышку, ведь украл чемодан все-таки Аллан.

— Все мое — твое, — сказал Аллан. — Добычу пополам, но если там вдруг есть туфли моего размера, то, чур, мои — договорились?

И Аллан поднял крышку.

— Что за чертовщина! — сказал Аллан.

— Что за чертовщина! — сказал Юлиус.

— Выпустите меня! — донеслось из холодильной комнаты.

Глава 4

1905–1929 годы

Аллан Эммануэль Карлсон родился 2 мая 1905 года. Накануне его матушка прошествовала в первомайской колонне по Флену, требуя избирательного права для женщин, восьмичасового рабочего дня и прочей блажи. Впрочем, демонстрация имела по крайней мере ту пользу, что начались схватки, и сразу после полуночи она родила своего первого, и единственного, сына. Произошло это в маленькой избушке в Юксхюльте при содействии соседской бабки, которая, разумеется, не обладала особыми акушерскими талантами, зато имела общепризнанный статус, поскольку однажды в девятилетнем возрасте сделала книксен самому Карлу XIV Юхану, который, в свою очередь, приходился приятелем (если так можно выразиться) Наполеону Бонапарту. В защиту соседской бабки можно сказать, что младенец, которого она приняла, дожил до взрослого возраста, да еще и с лихвой.

Отец Аллана Карлсона был по натуре человеком ответственным, но сердитым. Ответственным по отношению к семье, а сердитым — на общество вообще и на каждого его представителя в частности. Вдобавок к нему плохо относились верхи этого общества, особенно после того, как он на рынке во Флене стал агитировать за использование противозачаточных средств. За это ему пришлось заплатить десять крон штрафа, причем сам он уже мог на сей счет больше не беспокоиться, поскольку Алланова мать от такого срама вообще перестала его к себе подпускать. Аллану шел тогда шестой год, и он был уже достаточно взрослый, чтобы попросить у матери более подробных разъяснений, почему кровать отца вдруг переставили в дровяной чулан возле кухни, но не получил в ответ ничего, кроме напоминания, что нечего задавать слишком много вопросов, если нет желания получить затрещину. А поскольку Аллан, как и все дети во все времена, такого желания не имел, то тема была закрыта.

Начиная с этого дня Алланов отец все реже появлялся в собственном доме. Днем он более-менее сносно выполнял свои обязанности на железной дороге, вечерами обсуждал социализм на всяческих сходках, а где проводил ночи, этого Аллан так толком и не смог себе уяснить.

Однако экономическую ответственность перед семьей отец нес исправно. Каждую субботу большая часть зарплаты передавалась жене, вплоть до того дня, когда отца выгнали с работы за применение насилия к пассажиру, посмевшему сообщить, что он едет в Стокгольм, чтобы вместе с тысячами других приветствовать короля во внутреннем дворе Дворца и засвидетельствовать его величеству свою готовность защищать родину.

— Ты себя-то сперва защити, — сказал Алланов отец и двинул пассажиру правым кулаком так, что тот повалился навзничь.

Вследствие скоропостижного увольнения Алланов отец больше не мог содержать семью. А приобретенная репутация драчуна и поборника противозачаточных средств обрекала на провал все попытки найти другую работу. Оставалось дожидаться революции или даже поторопить ее, дело-то шло, как назло, ни шатко ни валко. Но в этом вопросе Алланов отец имел твердую установку на результат. Значит, шведскому социализму нужен зарубежный опыт. Вот тогда-то все и завертится, и оптовику Густавсону и ему подобным не поздоровится.

Словом, Алланов отец собрал чемодан и поехал в Россию свергать царя. Отсутствие в доме прежних денег с железной дороги, конечно, ощущалось, но мать Аллана была скорее даже рада, что супруг покинул пределы не только округи, но и страны.

После эмиграции кормильца пришлось матери и Аллану, которому еще не было десяти, самим удерживать семейную экономику на плаву. Алланова мать попросила срубить четырнадцать больших берез на их участке, а потом пилила и колола дрова на продажу, а сыну повезло устроиться за гроши рассыльным в производственный филиал акционерного общества «Нитроглицерин» в окрестностях Флена.

Письма из Санкт-Петербурга (который как раз переименовали в Петроград) приходили регулярно, и мать с нарастающим удивлением узнавала, что убежденность ее супруга в благотворности социализма изрядно пошатнулась. В письмах Алланов отец нередко ссылался на друзей и знакомых из петроградских влиятельных кругов. Больше других он цитировал одного человека по имени Карл. Не самое русское имя, думал Аллан, — да и другое, которым отец иной раз величал приятеля, тоже было не больно-то русское — Фаббе.

Как писал Алланов отец, Фаббе держался той точки зрения, что народ в своей массе не понимает собственного блага и надо, чтоб его кто-нибудь вел за ручку. Поэтому самодержавие лучше демократии, покуда осуществляется силами наиболее образованной и ответственной части общества. А то ведь семеро из десяти большевиков и читать-то не умеют, веселился Фаббе. Как вообще можно давать власть неграмотной толпе?

В этом пункте, правда, Алланов отец большевиков защищал, потому что знали бы его домашние, писал он в Юксхюльт, что такое русские буквы. Ничего удивительного, что люди грамоты не знают.

А уж как эти большевики ведут себя! Сами чумазые, а водку хлещут прямо как наши дорожные рабочие, которые напрокладывали железных дорог через весь Сёдерманланд. Алланов отец всегда поражался, что рельсы такие прямые — при том, сколько бреннвина выдувают их укладчики: просто жуть берет на каждом повороте шведской железной дороги.

Вот и большевики вроде того, если не хуже. Фаббе говорит, социализм кончится тем, что все поубивают друг дружку, пока не останется один, который все и решит. Лучше уж с самого начала прибиться к царю Николаю, хорошему и образованному человеку, с идеями насчет будущего. Фаббе, он знает, что говорит, он даже встречался с царем, и не один раз. Фаббе уверял, что Николай II по-настоящему добрый человек. Просто царю в жизни не везет — но это же не может длиться бесконечно? Всему виной неурожай и большевистский мятеж. А потом немцы стали озорничать только из-за того, что царь устроил мобилизацию. Но он ведь это сделал ради сохранения мира. И ведь не царь убил эрцгерцога вместе с женой в Сараеве? А?

Так, по всей видимости, рассуждал Фаббе, кем бы он ни был, и Алланов отец отчасти проникся его рассуждениями. К тому же Алланов отец чувствовал симпатию к царю с его вечным невезением, угадывая в нем родственную душу. Рано или поздно все наладится и у русских царей, и у простых добрых людей из окрестностей Флена.

Денег из России отец не присылал никогда, но как-то пришла посылка с эмалевым пасхальным яйцом — его отец, по собственным словам, выиграл в джокер у этого своего русского приятеля, который, помимо выпивки, партийных споров и игрой в карты с Аллановым отцом, ничем особенным не занимался, кроме как вот такие яйца выделывал.

Отец подарил пасхальное яйцо работы Фаббе «дорогой супруге», которая здорово осерчала: нет бы чертову обормоту настоящее яйцо прислать, чтоб семья хоть поела досыта. Мать чуть было не выкинула подарок в окно, но вовремя одумалась. Может, оптовик Густавсон за него что и даст, он же всегда был падок на диковинки, а такое яйцо, на взгляд Аллановой матери, уж точно диковина.

Теперь вообразите изумление матери, когда оптовик Густавсон после двух дней раздумий предложил за это яйцо восемнадцать крон. Разумеется, рваными кредитками, но тем не менее!

Теперь мать стала ждать новых яиц, но вместо этого из следующего письма узнала, что царские генералы предали своего самодержца и тому пришлось уйти с должности. Алланов отец костерил в письме своего яйценосного друга, сбежавшего в связи со всеми этими делами в Швейцарию. Сам же Алланов отец намеревался остаться и дать бой этому выскочке и шуту гороховому, который взял теперь власть и которого тут называют Ленин.

Для Алланова отца все это имело глубоко личную составляющую, поскольку Ленин имел неосторожность отменить частную собственность на землю в тот самый день, когда Алланов отец купил двенадцать квадратных метров земли для разведения шведской клубники. «Участок стоил всего четыре рубля, но никому не позволено национализировать мою клубничную грядку безнаказанно», — написал Алланов отец в своем самом последнем письме домой. А завершил его словами: «Итак — война!»

А война теперь шла постоянно. И почти повсеместно, и уже не первый год. Она разразилась как раз после того, как маленький Аллан получил работу рассыльного в акционерном обществе «Нитроглицерин». Нагружая коробки с динамитом, Аллан слушал разговоры рабочих о том, что творится в мире. Он удивлялся, откуда они столько знают, но еще больше поражался, как много зла могут причинить взрослые. Австрия объявила войну Сербии. Германия объявила войну России. Потом Германия за один вечер захватила Люксембург, прежде чем объявить войну Франции. За это Великобритания объявила войну Германии, на что немцы ответили тем, что объявили войну Бельгии. Тогда уже Австрия объявила войну России, а Сербия объявила войну Германии. Так и пошло. Вмешались японцы и американцы. Британцы зачем-то захватили Багдад, а потом Иерусалим. Греки и болгары принялись воевать друг с другом, как раз когда пришло время русскому царю отречься от престола, а тем временем арабы захватили Дамаск…

«Итак — война!» — написал отец. Вскоре после этого кто-то из приспешников Ленина приказал казнить царя Николая и всю его семью. Невезение у царя оказалось стойкое.

Спустя еще несколько недель шведская дипмиссия в Петрограде телеграфировала в Юксхюльт о смерти Алланова отца. Собственно говоря, ответственный чиновник не был обязан вдаваться в подробности, но вероятно, он просто не удержался.

По словам чиновника, Алланов отец сколотил дощатый забор вокруг участка земли в десять-пятнадцать квадратных метров и объявил эту землю независимой республикой. Свое маленькое государство Алланов отец назвал Настоящей Россией и погиб в стычке с двумя бойцами правительственных войск, пришедшими снести его забор. Алланов отец принялся защищать свои рубежи кулаками, так что красноармейцам не было никакой возможности с ним договориться. Под конец они не нашли другого средства, как засадить ему пулю между глаз, чтобы наконец передохнуть.

— Что, нельзя было помереть не такой дурацкой смертью? — обратилась мать к телеграмме из дипмиссии. Прежде она и не рассчитывала, что супруг когда-нибудь вернется домой, но в последнее время все-таки стала на это надеяться, потому что ее беспокоили легкие и уже не позволяли колоть дрова в прежнем темпе. Алланова мать испустила хриплый вздох, и на этом горе было исчерпано. Она сообщила Аллану: все есть как есть, раз и навсегда, а дальше несомненно будет то, что будет.

А потом, ласково взъерошив сыну волосы, снова отправилась колоть дрова.

Аллан не очень понял, что мать имела в виду. Ясно только, что отец умер, мать кашляет кровью, а война кончилась. Сам он в свои тринадцать уже стал докой по части того, как устроить взрыв, смешав нитроглицерин, нитрат целлюлозы, нитрат аммония, нитрат натрия, древесную муку и еще кой-чего по мелочи. Может, когда и пригодится, подумал Аллан и пошел помочь матери с дровами.

~~~

Два года спустя Алланова мать откашляла свое и отправилась на то гипотетическое небо, где уже обретался отец. На пороге избы вместо нее появился недовольный оптовик, полагающий, что мать могла бы заплатить восемь крон и сорок эре в счет последних кредитов, прежде чем взять и умереть без предупреждения. В планы Аллана, однако, не входило откармливать Густавсона сверх необходимого.

— Почему бы господину оптовику не потолковать об этом с моей матерью напрямик? Могу одолжить лопату.

Оптовик был хоть и оптовик, но сложения довольно мелкорозничного, в отличие от пятнадцатилетнего Аллана. Этот мальчик становится мужчиной, и если он даже вполовину такой тронутый, как папаша, то ждать от него можно чего угодно, рассудил оптовик Густавсон, и ему тут же понадобилось срочно вернуться к себе в контору и пересчитать деньги. С тех пор тема долга больше не всплывала.

Как мать ухитрилась скопить несколько сот крон капитала, Аллан себе даже представить не мог. Но как бы то ни было, деньги эти имелись, и их хватило не только на похороны, но и на создание фирмы «Динамит-Карлсон». Аллану хоть и было всего пятнадцать, когда не стало матери, но он уже выучился всему, что нужно, в акционерном обществе «Нитроглицерин».

К тому же он активно экспериментировал в гравийном карьере позади избы. Настолько активно, что у коровы ближайшего соседа, за два километра от карьера, даже случился выкидыш. Но Аллан об этом никогда не узнал, потому что этот сосед, как и оптовик Густавсон, опасался сынка полоумного Карлсона, может, такого же полоумного, кто его знает.

Интерес к происходящему в Швеции и в мире Аллан сохранил со времен службы рассыльным. Не реже чем раз в неделю он ездил на велосипеде во Фленскую библиотеку пополнять свои знания. Там ему случалось встречать самых разных и склонных к дебатам молодых людей, причем всех их объединяло стремление вовлечь Аллана в то или иное политическое движение. Но насколько Аллана интересовали происходящие события, настолько же ему было неинтересно в них участвовать и влиять на их развитие.

Политические взгляды Аллана складывались противоречиво. С одной стороны, он принадлежал к рабочему классу — как иначе сказать про человека, который в девять лет оставил школу и пошел работать на промышленное предприятие? С другой — он чтил память отца, а тот за свою слишком недолгую жизнь успел увлечься почти всем. Начал как левый, потом поддержал царя Николая II, а завершил жизнь в земельном споре с Владимиром Ильичом Лениным. Мать, со своей стороны, между приступами кашля кляла всех, от короля до большевиков, включая Яльмара Брантинга,[3] оптовика Густавсона и — не в последнюю очередь — Алланова родного отца.

Кем-кем, а тупицей Аллан не был. Хоть он и отходил в школу всего три года, но ему хватило этого, чтобы выучиться читать, писать и считать. А благодаря политически грамотным рабочим акционерного общества «Нитроглицерин» он проникся интересом к тому, что творится на белом свете.

Однако тем, что сформировало жизненную философию молодого Аллана, стали слова матери, когда они оба получили известие о смерти отца. Слова эти не сразу проникли в душу юноши, но зато потом остались в ней навсегда.

Все есть как есть, а будет как будет.

Это, в частности, означало не рассусоливать свои чувства — особенно когда для того есть основания. Как, например, когда в избушку в Юксхюльте пришло известие о смерти отца. Аллан, в согласии с семейной традицией, в ответ только рубил дрова, может, разве что дольше и молчаливей обычного. Или когда мать последовала тою же дорогой и ее выносили из дому к ожидающему снаружи катафалку. Тогда Аллан остался на кухне и наблюдал за происходящим в окно. А потом произнес тихо, так, что только сам расслышал:

— Прощай, мать.

И закрыл эту главу своей жизни.

~~~

Аллан занимался своей динамитной фирмой не покладая рук и за первый год третьего десятилетия двадцатого века сумел собрать солидный круг клиентов по всему Сёдерманланду. Субботними вечерами, когда ровесники отправлялись на танцы, Аллан сидел дома и придумывал новые смеси, чтобы повысить качество своего динамита. А когда наступало воскресенье, он отправлялся в карьер производить пробные взрывы. С перерывом с одиннадцати до часа — это ему пришлось в конце концов пообещать юксхюльтскому священнику, чтобы тот не особо ворчал насчет того, что Аллан не ходит в церковь.

Аллана вполне устраивало свое собственное общество, и это было хорошо, поскольку жил он довольно одиноко. Из-за того что он не вступил в рабочее движение, его презирали местные социалисты, а на приглашение в какой-нибудь буржуазный салон рабочему, да еще и сыну такого отца рассчитывать не приходилось. К тому же в этих самых салонах сидел оптовик Густавсон, а он ни за что на свете не стал бы якшаться с сопливым Карлсоновым щенком. Взять хоть то, что малец выведал, сколько Густавсон заработал на том яйце, купив его у Аллановой матери считай что за бесценок и потом перепродав одному дипломату в Стокгольме. Благодаря этой сделке оптовый торговец Густавсон стал третьим в округе владельцем собственного автомобиля.

Да, в тот раз ему повезло так повезло. Да только везенье продлилось не так долго, как бы хотелось самому Густавсону. Августовским воскресеньем 1925 года, после церковной службы, он отправился на автомобильную прогулку, больше чтобы покрасоваться. И угораздило его отправиться как раз в Юксхюльт и проехать мимо Аллана Карлсона. На повороте перед избой Аллана Густавсон, должно быть, занервничал (если только в события не вмешался каким-то образом Бог или провидение) — руль, видно, заклинило, — во всяком случае, Густавсон и его автомобиль, вместо того чтобы чуть свернуть вправо, на полном ходу влетели в гравийный карьер позади избы. Это уже само по себе не сулило Густавсону ничего хорошего: придется ступить на землю Аллана, а после еще и объясняться, — да только все обернулось еще хуже, потому что в тот самый момент, когда Густавсону удалось наконец остановить свой взбесившийся автомобиль, Аллан произвел первый из своих воскресных экспериментальных взрывов.

Сам Аллан залег позади уборной, так что ничего не видел и не слышал. Что случилось неладное, он понял, только когда спустился в карьер оценить мощность взрыва. Там лежал автомобиль оптовика, равномерно рассеянный по всему карьеру, а местами попадались и фрагменты самого оптовика.

Ближе всего к дому приземлилась его голова, совершив мягкую посадку на поросший травой пятачок. И лежала теперь, уставившись на разрушения невидящими глазами.

— Что ты забыл у меня в карьере? — удивился Аллан.

Оптовик ничего не ответил.

~~~

Следующие четыре года у Аллана появилось достаточно времени для чтения и углубления своих познаний в области общественного развития. Он сразу же угодил за решетку, хотя понять, из-за чего именно, было не так-то просто.

Постепенно к этому делу оказался приплетен и Алланов отец, старый сотрясатель устоев. Это произошло, когда один из молодых и голодных учеников упсальского профессора расовой биологии Бернхарда Лундборга решил построить на Аллане свою карьеру. После всяческих пертурбаций Аллан угодил Лундборгу в лапы и был тут же отправлен на принудительную стерилизацию по «евгеническим и социальным показаниям» — иными словами, Аллан несколько отставал в развитии и при этом слишком многое унаследовал от отца, чтобы государство могло допустить дальнейшее воспроизводство Карлсонов.

Аллана эта самая стерилизация не особо огорчила, наоборот, ему даже понравилось, как с ним обращаются в клинике профессора Лундборга. Там ему приходилось время от времени отвечать на всевозможные вопросы — например, что у него за потребность взрывать вещи и людей и нет ли у него в жилах, по его сведениям, негритянской крови. Аллан отвечал, что между вещами и людьми, на его взгляд, есть все же некоторая разница в том, что касается удовольствия от подрыва тех и других. Расколоть пополам скалу, оказавшуюся на пути, даже приятно. А если вместо скалы там будет человек, то, как представляется Аллану, проще, наверное, попросить этого человека посторониться. А что, господину профессору Лундборгу так не кажется?

Но Бернхард Лундборг был не из тех, кто с ходу пускается в философские диспуты с пациентами, и в ответ повторил свой вопрос насчет негритянской крови. Аллан отвечал, что выяснить это не так-то просто, но оба его родителя были в точности такими же бледными с лица, как он сам, — господина профессора устроит такой ответ? И добавил, что вообще-то ему страсть как охота поглядеть на живого негра — может, у господина профессора такой найдется?

Профессор Лундборг и его ассистенты не отвечали Аллану на его встречные вопросы, но что-то у себя помечали, хмыкали, а потом оставляли Аллана в покое, иной раз на несколько дней подряд. Эти дни Аллан посвящал чтению — газет, разумеется, но еще и книг из больничной библиотеки, весьма, кстати, объемистой. Добавить к этому трехразовое питание, теплый туалет и отдельную комнату. Подобная принудительная забота Аллану пришлась по душе. Однажды только настроение у него испортилось: в тот раз Аллан полюбопытствовал у господина профессора Лундборга, что тут такого страшного, если человек негр или еврей. В ответ профессор, вместо того чтобы в очередной раз промолчать, впервые рявкнул, что господину Карлсону лучше заниматься своими делами и не совать нос в чужие. Ситуация чем-то напомнила ту, много лет назад, когда Алланова мать посулила ему затрещину.

Годы шли, и допросы случались все реже. Да тут как раз риксдаг назначил комиссию по проверке случаев стерилизации «биологически малоценных», и когда пришли результаты этой проверки, то работа профессора Лундборга получила такой импульс, что койка Аллана срочно понадобилась следующему пациенту.

Так что в начале лета 1929 года Аллана объявили полностью реабилитированным и выкинули на улицу с мелочью в кармане, которой с грехом пополам хватило на поезд до Флена. Последнюю милю до Юксхюльта идти пришлось пешком, но Аллан не видел в этом большой беды. После четырех лет под замком не грех и ноги размять.

Глава 5

Понедельник, 2 мая 2005 года

Новость о старике, который бесследно исчез в день своего столетия, тут же выложила у себя на сайте местная газета. А поскольку реальные местные новости были в хроническом дефиците, то репортерша позволила себе допустить, что не исключается и версия похищения. Ведь столетний юбиляр, по словам очевидцев, находился в ясном уме и вряд ли мог заблудиться.

Исчезнуть в день собственного столетия — это уже дело чрезвычайное. Местное радио тут же процитировало местную газету, его примеру последовали центральное радио, национальное новостное агентство «ТТ», телетекст, сайты центральных газет, а также дневные и вечерние выпуски теленовостей.

Полиции Флена ничего не оставалось, как уступить это дело окружному отделу уголовного розыска, который немедленно выслал две полицейские радиомашины и в придачу комиссара криминальной полиции Аронсона (в штатском). Всех их тут же окружили команды репортеров, готовые поставить на уши всю округу. Такое скопление СМИ в свою очередь дало основания окружному полицмейстеру лично возглавить работу на месте, чтобы, возможно, попасть в объектив какой-нибудь из камер.

Полицейская работа поначалу состояла в том, что обе полицейские радиомашины разъезжали туда-сюда по городку, покуда криминальный комиссар опрашивал публику в доме престарелых. Между тем как муниципальный советник, наоборот, уехал домой во Флен и отключил все телефоны. Нет, рассудил он, ничего хорошего в том, чтобы засветиться в этой истории с исчезновением неблагодарного старца.

Стали поступать и первые разрозненные сведения: начиная с того, что Аллана видели на велосипеде на улицах Катринехольма, и заканчивая тем, что он якобы стоял в очереди в нючепигской аптеке и ругался. Но эти и другие подобные наблюдения следовало отмести в силу разных причин. Той, например, что невозможно находиться в Катринехольме и в то же самое время, согласно подтвержденным данным, обедать у себя в комнате в мальмчёпингском интернате для престарелых.

Окружной полицмейстер распорядился организовать прочесывание местности силами сотен местных добровольцев и искренне удивился, что это не дало никакого результата. Он ведь был совершенно уверен, что старик ушел и по слабоумию заблудился, что бы там ни говорили очевидцы о полном душевном здравии юбиляра.

Так что следствию поначалу было просто не за что зацепиться, пока в полвосьмого вечера из Эскильстуны не доставили собаку-ищейку. Быстренько обнюхав кресло Аллана и его полузатоптанные следы среди анютиных глазок под окном, собака потянула в сторону парка и дальше на другую сторону поля, через улицу, к средневековой церкви, через каменную ограду, и не останавливалась, пока не привела к залу ожидания мальмчёпингского транспортного бюро.

Дверь в зал ожидания была заперта. От дежурного администратора Сёдерманландской транспортной компании во Флене полиция узнала, что транспортное бюро в будние дни закрывается в 19.30, когда у его коллеги в Мальмчёпинге заканчивается рабочий день. Но, добавил администратор, если у полиции нет никакой возможности подождать до следующего дня, то в принципе можно посетить его коллегу дома. Звать его Ронни Хюльт, и он есть в телефонном справочнике.

Покуда полицмейстер округа, стоя под объективами камер на фоне дома престарелых, объявлял, что необходима помощь общественности для дальнейших прочесываний местности в течение вечера и ночи, поскольку столетний мужчина ушел без теплой одежды и, возможно, малость неадекватен, комиссар полиции Ёран Аронсон отправился домой к Ронни Хюльту и позвонил в дверь. Ведь собака явственно указала, что пожилой мужчина направился в зал ожидания транспортного бюро, и, если старик потом уехал из Мальмчёпинга на автобусе, администратор Хюльт наверняка это знает.

Но Ронни Хюльт дверь не открыл. Он сидел у себя в спальне, опустив жалюзи, и обнимал свою кошку.

— Иди отсюда, — шептал Ронни Хюльт в сторону входной двери. — Иди отсюда. Уходи!

И комиссар полиции в конце концов так и сделал. Понадеявшись отчасти на то, что его начальник, видимо, уже выяснил, что старик заблудился где-нибудь в окрестностях, отчасти — что если дед таки сел в автобус, то, по крайней мере, не пропадет. А этот Ронни Хюльт, видно, завалился к какой-нибудь пассии. Значит, завтра дело номер один — зайти к нему на работу. Если пропавший пожилой мужчина до этого не объявится.

~~~

В 21.02 информационный центр окружного полицейского участка в Эскильстуне принял следующий звонок:

— Да, это говорит Бертиль Карлгрен, и я звоню… звоню, можно сказать, от имени моей супруги. Или ну… В общем, моя жена Герда Карлгрен была тут во Флене несколько дней, навещала нашу дочку с мужем. У них скоро малыш будет, в общем… всегда в такое время забот полон рот, как говорится. Но сегодня пора уже было домой ехать, ну она и поехала, ну Герда, в смысле, Герда села на ранний вечерний автобус и поехала домой, сегодня, короче, а автобус этот идет через Мальмчёпинг, живем-то мы сами в Стрэнгнэсе… Да, наверное, ничего особенного, жена ничего такого не думает, но мы вот слыхали по радио про пропавшего столетнего мужчину. Вы, наверное, уже его нашли? Нет? Да, тут вот жена говорит, что какой-то очень старенький дедушка зашел в автобус в Мальмчёпинге и что у него с собой был большущий чемодан, словно дед собрался в дальний путь. Жена-то сидела сзади, а старик спереди, так что видно ей было неважно и слышно не было, о чем старик с водителем разговаривали. Что такое, Герда? Ну да, Герда вот говорит, что она не из тех, кто чужие разговоры подслушивает… Но все-таки странно это… Странно и… в общем… ну да, и сошел этот дедушка на полпути до Стрэнгнэса, проехал всего несколько миль со своим большущим чемоданом. И на вид был уж такой старый, ну, в общем, совсем. Не, Герда не знает, как остановка называется, в общем, прямо в лесу… посредине пути примерно.

Сообщение было записано, распечатано и отправлено по факсу в мальмчёпингскую гостиницу, где остановился комиссар полиции.

Глава 6

Понедельник, 2 мая — вторник, 3 мая 2005 года

Чемодан был полон до краев пачками купюр по пятьсот крон. Юлиус прикинул по-быстрому. Десять пачек в длину, пять в ширину, пятнадцать в высоту, в каждой по пятьдесят тысяч…

— Тридцать семь с половиной миллионов, если я правильно посчитал, — сказал он.

— Худо-плохо, а деньги, — сказал Аллан.

— Выпустите, гады, — завопил малый из холодильной комнаты.

Малый продолжал буянить; он орал, молотил ногами в дверь и снова орал. Аллану и Юлиусу надо было собраться с мыслями после того, как события приняли столь неожиданный оборот, но при таком гвалте это никак не получалось. В конце концов Аллан решил, что малому надо малость поостыть, и включил холодильную установку. Малому хватило нескольких секунд, чтобы заметить, что его положение ухудшается. Он замолчал, чтобы попытаться поразмыслить. Размышления малому и в обычные дни давались с трудом, а тут еще голова прямо раскалывалась от боли. После нескольких минут раздумий он как-то сумел сообразить, что угрожать или молотить в дверь ногами смысла нет. Оставалось только надеяться на помощь извне. Оставалось только звонить шефу. Сама мысль ужасала. Но альтернатива, похоже, выглядела еще хуже. Наконец он вынул мобильный телефон. Но связи не было.

~~~

И вечер сменился ночью, а ночь — утром. Аллан открыл глаза, не понимая, где он. Может, уже умер наконец во сне?

Бойкий мужской голос пожелал ему доброго утра и сообщил, что есть две новости, хорошая и плохая. С какой бы Аллан хотел начать?

Начать Аллан хотел бы с того, чтобы понять, где он и почему. Колени болели, стало быть, он все-таки жив. Но разве он не… и разве потом не прихватил… и… Юлиус, кажется, так его зовут?..

Осколки сложились в картину, и Аллан проснулся. Он лежал на матрасе на полу в спальне Юлиуса, Юлиус стоял в дверях, ведущих в переднюю, и повторил вопрос: Аллан хочет услышать сперва хорошую новость или плохую?

— Хорошую, — сказал Аллан. — Плохую можешь пропустить.

Ладно же, подумал Юлиус и сообщил хорошую новость — завтрак ожидает на столе в кухне. А именно — кофе, бутерброды с жареной лосятиной и яйца из соседского курятника.

Подумать только — еще один завтрак в жизни, и без овсянки! Это была определенно хорошая новость. Когда Аллан уселся за стол, то почувствовал, что, пожалуй, созрел, чтобы услышать и плохую новость, какова бы она ни была.

— Плохая новость, — сказал Юлиус и чуть понизил голос: — плохая новость — что вчера мы на радостях забыли отключить холодильную установку.

— И? — сказал Аллан.

— И тот тип внутри теперь совсем уже мертвый.

Аллан, огорченно почесав затылок, решил, что такая незадача не должна омрачить наступивший день.

— Жалко, — сказал он. — Зато, должен сказать, с яйцами ты угадал в самый раз, они и не крутые, и не жидкие.

~~~

Комиссар криминальной полиции Аронсон проснулся около восьми утра и отметил, что настроение у него скверное. Ну ушел какой-то дедуля из интерната, с умыслом или без, — это все-таки случай не комиссарского уровня.

Аронсон принял душ, оделся и спустился к завтраку на первый этаж гостиницы «Плевнагорден». По пути он повстречал администратора, протянувшего ему факс, который пришел на ресепшн накануне вечером перед самым закрытием.

Час спустя у комиссара Аронсона взгляд на это дело кардинально изменился. Поначалу ценность факса из информационного центра была неочевидна, но, когда Аронсон встретился с бледным Ронни Хюльтом в кабинете администратора на железнодорожном вокзале, прошло не так уж много минут, прежде чем у Хюльта сдали нервы и он рассказал обо всем, что пришлось пережить.

Сразу после этого позвонили из Эскильстуны и сообщили, что Сёдерманландская транспортная компания только что узнала, что во Флене вчера вечером недосчитались одного автобуса и что Аронсону нужно позвонить Ессике Бьёркман, гражданской жене водителя, которого, судя по всему, похитили, но затем отпустили.

Комиссар Аронсон поехал обратно в «Плевнагорден», чтобы выпить чашечку кофе и обдумать свежие данные. Свои соображения он по ходу раздумий заносил в блокнот:

Пожилой мужчина, Аллан Карлсон, совершает побег из интерната для престарелых перед самым празднованием своего столетнего юбилея в общей гостиной. Карлсон находится или находился в редкостно хорошей форме для своих лет, этому есть целый ряд подтверждений, начиная с того чисто физического факта, что он ухитрился самостоятельно вылезти через окно, поскольку ясно, что никто ему снаружи не помогал, также и последующие свидетельства указывают, что он и далее действовал самостоятельно. Кроме того, медсестра и заведующая интернатом Алис Энглунд свидетельствует, что «Аллан хоть и старый, но нахал каких мало и черт его знает, что он может отчебучить».

Судя по тому, что показала ищейка, Карлсон, потоптавшись на рабатке с анютиными глазками, прошел пешком часть Мальмчёпинга и постепенно добрался до зала ожидания в транспортном бюро, где, согласно показаниям свидетеля Ронни Хюльта, сразу же проследовал к окошку администратора, упомянутого Хюльта, а вернее, прошаркал — Хюльт обратил внимание на короткие шаги Карлсона и на то, что на ногах у него были домашние тапочки, а не уличная обувь.

Дальнейшее свидетельство Хюльта указывает на то, что Карлсон скорее убегал, чем имел определенную цель поездки. Карлсон хотел побыстрее покинуть Мальмчёпинг, причем направление и вид транспорта имели второстепенное значение.

Это, кстати, подтверждается и некоей Ессикой Бьёркман, гражданской женой водителя автобуса Леннарта Рамнера. Самого водителя расспросить пока не удалось, поскольку он принял слишком много снотворных таблеток. Но показания Бьёркман выглядят вполне вразумительными. Карлсон, по словам Рамнера, при выборе пункта назначения исходил из имеющихся у него денег. Таким пунктом оказалась остановка «Платформа Бюринге». Оказалась. Иными словами, нет никаких оснований считать, что кто-то ожидал Карлсона именно там. Между тем в этой истории есть еще один момент. Администратор транспортного бюро Хюльт, по-видимому, не обратил внимания, что Карлсон прихватил какой-то чемодан, прежде чем сесть в автобус и уехать в Бюринге, но вскоре понял это в результате насильственных действий, произведенных с ним предположительно членом организованной преступной группировки «Never Again». Ни о каком чемодане в словах, которых Ессике Бьёркман удалось добиться от своего одурманенного таблетками сожителя, не упоминалось, однако факс из информационного центра подтверждает, что Карлсон со всей очевидностью — и при всей невероятности — украл чемодан у группировки «Never Again».

Дальнейший рассказ Бьёркман вместе с факсом из Эскильстуны дает нам следующее: сперва Карлсон, в 15.20 плюс-минус несколько минут, а затем член «Never Again», спустя примерно четыре часа, вышли на остановке «Платформа Бюринге» и отправились далее пешком с неизвестными намерениями. Первый — столетнего возраста и с чемоданом, второй — семьюдесятью — семьюдесятью пятью годами моложе и налегке.

Комиссар Аронсон захлопнул блокнот и допил остатки кофе. На часах было 10.25.

— Итак, следующая остановка — «Платформа Бюринге».

~~~

За завтраком Юлиус доложил Аллану обо всем, что успел сделать и обдумать, пока тот спал.

Сперва этот несчастный случай в холодильной комнате. Когда Юлиус понял, что отрицательная температура там держалась не меньше десяти часов подряд, весь вечер и ночь, то, схватив лом на всякий случай, распахнул дверь. Если вдруг малый все еще живой, то на порядок более сонный и вялый, чем нужно, чтобы противостоять Юлиусу с его ломом. Но принятые меры предосторожности оказались избыточными. Малый сидел съежившись на пустом ящике. Тело его покрывали ледяные кристаллики, а глаза холодно смотрели в никуда. Словом, мертвей, чем разделанный лось.

Жаль, подумал Юлиус, но, с другой стороны, упрощает дело. Все равно отпускать этого отмороженного было нельзя. Юлиус отключил холод и оставил дверь открытой. Малый так и так уже мертвый, а глубокая заморозка ему не требуется.

Юлиус растопил дровяную плиту на кухне, а то наверху стало что-то прохладно, и пересчитал деньги. Там оказалось не тридцать семь миллионов, как он второпях прикинул вчера вечером, — там было ровно пятьдесят миллионов.

Аллан, с интересом слушая отчет Юлиуса, уписывал завтрак с таким аппетитом, какого за собой давно не помнил. И вставил слово не раньше, чем Юлиус перешел к экономической части.

— Да, пятьдесят миллионов еще легче делятся пополам. Ровненько и точно. Не будешь так любезен передать мне соль?

Юлиус выполнил просьбу Аллана, усмехнувшись, что сумел бы разделить и тридцать семь миллионов пополам, если что, но с пятьюдесятью, конечно же, куда проще. А потом Юлиус заговорил серьезно. Он сел за стол напротив Аллана и сказал, что надо уходить с этой заброшенной платформы, чем скорее, чем лучше. Малый в холодильной комнате больше не опасен — но кто знает, чего он там наворотил по пути сюда? В любой момент тут на кухне могут объявиться еще с десяток таких вот малых и начать буянить, и каждый — такой же сердитый, как этот, который свое уже отбуянил.

Аллан согласился, но напомнил Юлиусу, что сам уже в летах и не так легок на ногу, как прежде. Юлиус пообещал по возможности избегать пеших прогулок. Но уходить отсюда необходимо. И малого из холодильной комнаты лучше прихватить с собой — брошенный по дороге покойник, чего доброго, попадется людям на глаза, а это вряд ли зачтут обоим старикам в плюс.

Завтрак завершился, пора было поторапливаться. Юлиус и Аллан вместе вытащили мертвого из холодильника, внесли на кухню и посадили на стул, пока собирались с силами для дальнейших действий.

Аллан окинул взглядом малого с головы до пят, а затем сказал:

— Какие ступни маленькие, при таком-то росте. Ему ведь обувь больше, видимо, не понадобится?

Юлиус ответил, что на улице в такую рань, конечно, довольно прохладно, но что у Аллана риск простудить ноги много больше, чем у малого. Если Аллану кажется, что ботинки малого придутся Аллану впору, то надо просто взять их, и все. Молчание ведь знак согласия.

Все же ботинки оказались Аллану великоваты, зато были крепкие и значительно удобнее для бегства, чем пара стоптанных домашних тапок.

Затем предстояло вытащить малого в прихожую и перекантовать вниз по лестнице. Когда все трое уже находились на платформе (двое стоя и один лежа), Аллан поинтересовался, какие у Юлиуса дальнейшие планы.

— Никуда не уходи, — сказал Юлиус Аллану. — И ты тоже, — сказал он малому и, спрыгнув с платформы, направился в сарай около единственного запасного пути.

В следующий момент Юлиус выехал из сарая на дрезине.

— Модель тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. Попрошу занимать места.

На переднем месте сидел Юлиус и качал рычаг, Аллан у него за спиной крутил в такт педали, а справа от него восседал на стуле покойник, с головой, примотанной к палке от швабры, и в темных очках поверх остекленевших глаз.

Было без пяти одиннадцать, когда вся компания двинулась в путь. Три минуты спустя к заброшенному станционному зданию подъехал темно-синий «вольво». Из него вышел комиссар полиции Ёран Аронсон.

Здание выглядело несомненно заброшенным, но все равно не помешает осмотреть его повнимательнее, прежде чем отправиться дальше в деревню Бюринге и обходить там дом за домом.

Аронсон осторожно шагнул на платформу, на вид она была не слишком надежная. Он открыл входную дверь и крикнул:

— Есть кто-нибудь?

Не услышав никакого ответа, он продолжил свой путь вверх по лестнице на второй этаж. А пожалуй что здание, как ни странно, обитаемо. В дровяной плите еще алеют угли, на столе — почти съеденный завтрак, накрытый на двоих. И пара тапок на полу.

~~~

Организация «Never Again» официально именовалась байкерским клубом, но была не чем иным, как небольшой группой молодых людей, отягощенных криминальным прошлым и руководимая человеком несколько старше и с еще большим криминальным стажем; и всех их к тому же по-прежнему объединяли преступные устремления.

Имя руководителя группы было Пер-Гуннар Ердин, но никто не осмеливался звать его иначе как «Шеф», потому что сам Шеф так решил, а ростом Шеф был почти два метра, весил ровно сто тридцать кило и любил помахать ножиком, чуть кто или что не по нем.

Шеф начинал свою криминальную карьеру довольно осмотрительно. Вместе со своим ровесником он импортировал в Швецию фрукты и овощи, всякий раз химича со страной-производителем, чтобы обойти государство в смысле налогов и слупить побольше денег с покупателя.

Всем хорош был компаньон Шефа, но совесть у него оказалась недостаточно пластичной. Шеф хотел перейти к делам покруче, например добавлять в продукты формалин. Говорят, в Азии так делают. Так вот идея Шефа была импортировать шведские фрикадельки с Филиппин, морем везти дешевле получается, а если положить в них в них как следует формалина, то фрикадельки, если надо, будут свежими три месяца подряд, даже и на тридцатиградусной жаре.

При таких низких закупочных ценах их даже и шведскими фрикадельками называть не придется, чтобы продать. Хватит и датскими, полагал Шеф, но компаньон отказался. По его мнению, формалин нужен трупы бальзамировать, но не для того, чтобы обеспечивать вечную жизнь фрикаделькам. Тут пути компаньонов разошлись, и у Шефа так ничего и не вышло с формалиновыми фрикадельками. Зато он сообразил, что можно надвинуть черную вязаную шапку на глаза и отобрать дневную выручку у их более солидных конкурентов — компании «Стокгольм Фрутимпорт».

При помощи мачете и свирепого рева «а ну гони бабки, а то» он в один миг — к своему собственному изумлению — разбогател на пятьдесят одну тысячу крон. Стоило надрываться с этим импортом, когда можно зарабатывать хорошие деньги, практически не утруждаясь?!

Так и пошло. И шло большей частью неплохо — всего два краткосрочных вынужденных отпуска за двадцать лет индивидуального предпринимательства в области грабежа и разбоя.

Но по прошествии двух десятилетий Шеф решил, что дело пора расширять. Он нашел себе двух значительно более молодых помощников и начал с того, что дал им довольно нелепые прозвища (одного он называл «Болт», а другого — «Хлам»), а потом провел два успешных ограбления инкассаторских машин.

Однако третье ограбление для всех троих закончилось сроком в четыре с половиной года в тюрьме Халль. Именно там Шефа посетила идея насчет «Never Again», и планы у него были вполне конкретные. На первом этапе в клубе должно быть около пятидесяти членов, входящих в три рабочие группы по направлениям «грабеж», «наркотики» и «рэкет». Само название «Never Again» родилось из представления Шефа об организации, настолько профессиональной и сплоченной, что ее члены больше никогда не попадут ни в Халль, ни в любое другое пенитенциарное заведение. «Never Again» должна была стать мадридским «Реалом» уголовного мира (Шеф обожал футбол).

Поначалу вербовка в стенах Халля шла как по маслу. Но однажды достоянием всей тюремной общественности стало письмо, присланное Шефу его мамой. В письме, среди прочего, мама призывала Пера-Гуннара не водиться с плохими компаниями, беречь горлышко от простуды и надеялась, что скоро опять будет играть с ним в «остров сокровищ», когда малыш выйдет на свободу.

После этого не помогло даже то, что Шеф так рассвирепел, что чуть не порезал ножом нескольких югославов в очереди в тюремной столовой. Его авторитет был подорван раз и навсегда. Из тридцати завербованных в организацию двадцать семь из нее вышли. Кроме Болта и Хлама с ним остался еще один венесуэлец, Хосе Мария Родригес, потому что он был тайно влюблен в Шефа, в чем никогда не смел признаться даже самому себе.

Так или иначе, венесуэльцу было присвоено имя «Каракас», в честь столицы его родины. Но как Шеф ни грозился и как ни ругался, никто больше во всем Халле в его клуб так и не вступил. И вот настал день, когда Шеф и трое его подручных вышли на свободу. Шеф совсем было отказался от идеи насчет «Never Again», когда случайно выяснилось, что у Каракаса есть приятель-колумбиец с довольно пластичной совестью и сомнительными знакомствами, и когда оба героя встретились, то Швеция стала, при посредстве «Never Again», транзитной страной, через которую колумбийский наркокартель переправлял свой товар в Восточную Европу. Сделки проворачивались все более масштабные, так что бизнес-направления «грабеж» и «рэкет» пришлось свернуть — за ненадобностью и в силу острой нехватки персонала.

~~~

Шеф собрал в Стокгольме военный совет с участием Хлама и Каракаса. Что-то стряслось с Болтом, этим разгильдяем, которому поручили провести крупнейшую транзакцию в истории клуба. Шеф утром вышел на связь с русскими, и те божились, что товар получили и деньги передали. Если курьер «Never Again» слинял с чемоданом бабла, то это уже проблема шведов. Но может, «Never Again» хочет забить стрелку и разобраться, тогда русские возражать не станут.

Они приедут и разберутся, если что. Конкретно так разберутся.

Шеф исходил из того, что русские сказали правду (а кроме того, он почти не сомневался, что разбираться они умеют конкретнее, чем он сам). К тому же он не допускал мысли, что Болт мог сам и по доброй воле смыться с деньгами — для такого Болт слишком тупой. Или слишком умный, это с какой стороны посмотреть.

Остается одно — кто-то узнал о транзакции, подкараулил Болта в Мальмчёпинге или на обратном пути в Стокгольм, разделался с ним и завладел чемоданом. Но кто? Шеф обратил этот вопрос к участникам военного совета, но ответа не получил. Шеф не очень удивился; он давно уже пришел к мнению, что подручные у него придурки, все трое.

Как бы то ни было, на поиски он командировал Хлама, полагая, что придурок Хлам все же не до такой степени придурок, как придурок Каракас. Так что у придурка Хлама, пожалуй, больше шансов найти придурка Болта, а то и вообще чемодан с деньгами.

— Поедешь в Мальмчёпинг, Хлам, и все разнюхаешь на месте. Только оденься в штатское, а то там как раз сегодня полно полиции. Какой-то столетний дед сбежал, что ли.

~~~

Юлиус, Аллан и покойник катили на дрезине через сёдерманландские леса.

Около Видчэрра они имели несчастье нарваться на какого-то фермера, имени которого Юлиус не знал. Фермер расхаживал, обозревая свои плантации, когда вдруг выкатилась троица на дрезине.

— Доброе утро, — сказал Юлиус.

— Хорошая погодка, — сказал Аллан.

Покойник и фермер ничего не сказали. Но последний посмотрел на троицу долгим взглядом.

Чем ближе дрезина подъезжала к Окерскому Заводу, тем удрученней делался Юлиус. Он рассчитывал, что на пути попадется какое-нибудь озерцо или речка, куда можно будет спихнуть покойника. Но ничего такого так и не попалось. Юлиус еще не успел ни до чего додуматься, а дрезина уже въехала в промзону бывшего пушечного завода. Юлиус потянул за тормоз и вовремя успел остановить машину. Покойник повалился вперед и ударился лбом о железный рычаг.

— Небось больно было бы при других обстоятельствах, — сказал Аллан.

— У смерти есть свои плюсы, — сказал Юлиус.

Юлиус слез с дрезины и встал позади одной из берез, чтобы осмотреться. Гигантские ворота заводского корпуса были распахнуты, но народу вокруг не наблюдалось. Юлиус глянул на часы. Десять минут первого. Обеденный перерыв, сообразил он, и взгляд его упал на большой контейнер. Юлиус сообщил, что отлучится ненадолго для небольшой рекогносцировки. Аллан пожелал Юлиусу удачи и попросил не заблудиться. С этим большого риска не было, поскольку от контейнера их отделяло всего метров тридцать. Юлиус залез внутрь, скрывшись из поля зрения Аллана примерно на минуту. Затем показался снова. Уже вернувшись к дрезине, Юлиус сообщил, что теперь знает, что делать с покойником.

Контейнер был наполовину заполнен какими-то цилиндрами, не меньше метра в диаметре и минимум три в длину, каждый упакован в отдельный деревянный пенал с дверцей в торце. Аллан буквально из сил выбился, пока тяжелый труп наконец не уложили в один из двух цилиндров в самой середине контейнера. Но закрыв деревянную дверцу пенала и прочитав наклейку с адресом, Аллан приободрился.

Аддис-Абеба.

— Он еще и мир поглядит, если глаза не закроет, — сказал Аллан.

— Поторопись, старина, — ответил Юлиус. — Нельзя нам тут задерживаться.

Операция прошла успешно, оба старика вернулись под прикрытие берез задолго до того, как на заводе закончился обеденный перерыв. Они присели на дрезину отдохнуть, и как раз в этот миг заводская территория ожила. На грузовике подвезли новые цилиндры, и контейнер наполнился доверху. Тогда водитель грузовика закрыл контейнер на засов, привез новый и продолжил погрузку.

Аллан заинтересовался, что именно тут производится. Юлиус знал только, что это завод с традициями — еще в XVII веке, во время Тридцатилетней войны, тут отливали пушки и поставляли их всем желающим убивать ближних с большей результативностью.

Аллан заметил, что взаимное убийство в XVII веке выглядит делом довольно-таки пустым. Можно было бы зря не кипятиться — все равно рано или поздно все померли. Юлиус отвечал, что это, пожалуй, верно и в любые другие времена, но продолжил, что перерыв вообще-то закончен и пора сматываться подобру-поздорову. Нехитрый план Юлиуса предполагал, что друзья пройдут чуть поближе к центру Окера, а там уж поглядят, что и как.

~~~

Комиссар Аронсон прошелся по всему вокзальному зданию платформы Бюринге, но не обнаружил ничего интересного, кроме тапок, которые, по всей видимости, принадлежали столетнему юбиляру. Их надо будет прихватить с собой, показать потом персоналу интерната.

Да, еще на полу виднелись мокрые пятна, которые вели в холодильную комнату с отключенной системой охлаждения и дверью нараспашку. Но ведь их серьезной уликой никак не назовешь.

Так что Аронсон отправился дальше, в деревню Бюринге, чтобы обойти все дома. В трех из них ему удалось застать обитателей, и от всех трех семейств комиссар узнал, что на втором этаже вокзала живет некий Юлиус Юнсон, что Юлиус Юнсон — мошенник и вор, с которым никто не желает иметь дело, и что никто не видел и не слышал ничего странного ни вчера вечером, ни позже. Но что Юлиус Юнсон замешан в каких-то делишках, в этом никто даже не сомневался.

— Да упеките вы его, — требовал самый сердитый из соседей.

— За что? — удивился комиссар.

— За то, что он таскает яйца из моего курятника, что он спер у меня новые санки прошлой зимой, перекрасил и сказал, что они его, что он себе книжки заказывает на мое имя и забирает их у меня из почтового ящика, так что по счету платить мне приходится, а еще он самогонку пытался продать моему сыну, а парню всего четырнадцать, а еще он…

— Да ладно, хорошо, упеку я его, — сказал комиссар. — Найти бы только сперва.

Аронсон развернулся и поехал в сторону Мальмчёпинга, и успел проехать с полдороги уже, когда зазвонил телефон. Это были коллеги из информационного центра. Фермер Тенгрот из Видчэрра сообщил по телефону занятную вещь. Известный местный жулик примерно час назад проезжал через владения Тенгрота на дрезине по заброшенной одноколейке между Бюринге и Окерским Заводом. Еще на дрезине ехали старый дед с большим чемоданом и молодой человек в темных очках. Молодой человек показался крестьянину Тенгроту главным из троих. Хоть и сидел босиком, в одних носках…

— Черт меня побери, если я теперь хоть что-нибудь понимаю, — сказал комиссар Аронсон и вновь развернул машину — так резко, что тапки свалились на пол с пассажирского кресла.

~~~

Через пару сотен метров Аллан, и прежде шагавший небыстро, уже едва ноги переставлял. Он не жаловался, но Юлиус понял, что колени у Аллана разболелись как следует. Впереди, чуть правее, виднелась уличная закусочная. Юлиус пообещал Аллану, если тот дойдет до нее, угостить его сосиской, уж как-нибудь на это денег хватит, а потом организовать им обоим транспорт. Аллан отвечал, что никогда в жизни не жаловался на мелкие болячки, и теперь не собирается, но сосиска в тесте, с другой стороны, — это было бы очень кстати.

Юлиус ускорил шаг, Аллан заковылял следом. Когда Аллан добрался до закусочной, Юлиус уже наполовину управился со своей жареной сосиской в тесте. И успел не только это.

— Аллан, — сказал он, — пойди поздоровайся с Бенни. Он наш новый персональный водитель.

Бенни был владелец уличной закусочной, сохранивший в свои пятьдесят с гаком шевелюру во всем объеме, включая конский хвостик на затылке. У Юлиуса ушло около двух минут, чтобы приобрести у него одну сосиску в тесте, одну фанту, а также один Беннин серебристый «мерседес» последней модели вместе с самим Бенни, и все это за сто тысяч крон.

Аллан смотрел на владельца закусочной, который все еще стоял на своем посту перед окошком.

— Так мы вас что, тоже купили или просто наняли? — произнес он наконец.

— Машина куплена, водитель нанят, — отвечал Бенни. — Для начала на десять дней, а потом, конечно, снова придется договариваться. Сосиски, кстати, входят в общую сумму. Венскими не соблазнитесь?

Нет, соблазнить Аллана не удалось. Он хотел бы простую вареную сосиску, если можно. А еще, сказал Аллан, на его взгляд, сто тысяч за такую старую машину, даже вместе с шофером, — это явно многовато, так что по справедливости ему полагается еще и чашка горячего шоколада.

На это Бенни пошел без возражений. Одной пачкой растворимого шоколада «Пюкко» больше или меньше — не все ли равно, если он так и так бросит свое заведение? Все равно дела в минусе; идея держать уличную закусочную в Окерском Заводе оказалась такой же неудачной, какой выглядела с самого начала.

Дело в том, сообщил Бенни, что он еще до того, как господа так вовремя появились, подумывал сменить профессию. Правда, профессия персонального водителя ему и в голову не приходила.

В свете сказанного владельцем закусочной Аллан предложил Бенни загрузить целую коробку «Пюкко» в багажник. Юлиус, со своей стороны, пообещал, что Бенни при первой же возможности получит форменную водительскую фуражку, если сейчас же снимет свой белый поварской колпак и выйдет наконец из закусочной, потому как уже пора отправляться.

Бенни полагал, что в обязанности водителя пререкания с работодателем не входят, и потому сделал, как велели. Поварской колпак отправился в мусорный бачок, а «Пюкко» — в багажник, вместе с несколькими бутылками фанты. Чемодан же Юлиус решил взять с собой в салон на заднее сиденье. А впереди пусть сядет Аллан, там есть где ноги вытянуть.

И вот прежний владелец единственной во всем Окерском Заводе уличной закусочной сел наконец за руль «мерседеса», еще несколько минут назад принадлежавшего ему, а теперь честно перепроданного этим усевшимся в машину джентльменам.

— Куда господа ехать желают? — поинтересовался Бенни.

— Что, если, скажем, на север? — поинтересовался Юлиус.

— Давай, — сказал Аллан. — Или на юг.

— Значит, на юг, — сказал Юлиус.

— На юг так на юг, — сказал Бенни и включил передачу.

Десять минут спустя в Окер прибыл комиссар Аронсон. И, едва окинув взглядом железнодорожное полотно, заметил у самого въезда на завод старую дрезину.

Но никаких видимых улик на дрезине не наблюдалось. На заводском дворе рабочие загружали какие-то цилиндры в контейнеры. Когда появилась эта дрезина, никто из них не видел. Зато заметили, что двое пожилых мужчин проходили вдоль путей сразу после обеденного перерыва, один — с чемоданом на колесиках, а следом, немного поотстав, другой. Оба шли в сторону автозаправки и уличной закусочной, но куда потом девались, никто не знал.

Аронсон переспросил, точно ли мужчин было двое, а не трое. Однако никакого третьего с ними рабочие не видели.

Проезжая мимо заправки и сосисочного ларька, Аронсон размышлял над вновь открывшимися обстоятельствами. Они только осложняли дело — одно с другим никак не вязалось.

Начать он решил с того, что остановился у закусочной. Он успел немного проголодаться, так что перекусить было бы очень кстати. Но та, естественно, оказалась закрыта. Нет смысла держать закусочную в таком безлюдном месте, подумал Аронсон и направился дальше к заправке. Там ничего не видели и не слышали. Но по крайней мере смогли продать Аронсону сосиску, которая, правда, попахивала бензином.

Наскоро пообедав, Аронсон отправился дальше — в супермаркет «Ика», в цветочный магазин и в бюро продажи недвижимости. Он останавливался и расспрашивал немногочисленных окерских заводчан, вышедших погулять с собаками, колясками или законными половинами. Но нигде не нашлось никого, кто бы видел двоих или троих мужчин с чемоданом. Между заводом и бензозаправкой «Статойл» след в буквальном смысле обрывался. Комиссар Аронсон решил вернуться в Мальмчёпинг. При себе у него имелась пара тапок, нуждавшихся в опознании.

~~~

Прямо из машины комиссар полиции Ёран Аронсон позвонил окружному полицмейстеру и доложил о состоянии дел. Окружной полицмейстер очень обрадовался, поскольку в 14 часов предстояла пресс-конференция в гостинице «Плевнагорден», а сказать ему до сих пор было нечего.

Склада полицмейстер был отчасти артистического и по возможности избегал излишней дотошности в работе. А теперь благодаря Аронсону он получил ту деталь, которой ему как раз не хватало для сегодняшней импровизации.

Так что полицмейстер во время пресс-конференции успел развернуться вовсю, прежде чем Аронсон добрался до Мальмчёпинга и попытался его остановить (чего ему все равно не удалось). Полицмейстер заявил, что теперь исчезновение Аллана Карлсона в самом деле перерастает в криминальную драму с похищением человека, как это еще накануне предположила местная газета у себя на сайте. Кроме того, у полиции есть основания считать, что Карлсон жив, но угодил в руки представителей уголовного мира.

Вопросов у журналистов было, разумеется, немало, но полицмейстер отбивался виртуозно. Пока что он может сообщить только то, что Карлсона и его предполагаемых похитителей видели в местечке Окерский Завод буквально сегодня в обед. А также призвать общественность, лучшего друга полиции, сообщать обо всех собственных наблюдениях.

К огорчению окружного полицмейстера телевизионщики уже уехали. Никогда бы этого не случилось, если бы копуша Аронсон добыл сведения насчет похищения хоть чуточку раньше. Но «Экспрессен» и «Афтонбладет», во всяком случае, тут, и местная газета, и местная корреспондентка. А позади всех в ресторане гостиницы «Плевнагорден» стоял мужчина, которого вчера окружной полицмейстер вроде бы не видел. Может, информационщик из «ТT»?

Но Хлам был не из «ТТ», он был от Шефа из Стокгольма. И тут как раз он начал проникаться мыслью, что Болт все-таки смылся вместе с баблом. В таком случае Болт считай покойник.

~~~

Когда в гостиницу «Плевнагорден» прибыл комиссар Аронсон, пресса уже разбредалась. По пути Аронсон остановился возле интерната и получил подтверждение того, что найденные тапки принадлежали Аллану Карлсону (сестра Алис понюхала их и, скривившись, кивнула).

В фойе гостиницы Аронсон имел несчастье столкнуться с окружным полицмейстером, был тут же проинформирован о пресс-конференции и получил задание разрешить эту драму, желательно так, чтобы не возникло никаких логических противоречий между действительностью и тем, что полицмейстер уже сообщил сегодня представителям прессы.

После чего окружной полицмейстер удалился — ему еще много чего предстоит. Например, пора уже подключить к делу прокурора.

Аронсон уселся с чашкой кофе, чтобы обдумать результаты своих последних разъездов. Из всех вопросов, требующих осмысления, Аронсон выбрал взаимоотношения внутри троицы на дрезине. Если Тенгрот не ошибся и Карлсон с Юнсоном действительно находились под прессингом пассажира дрезины, это означает драму с захватом заложника. Именно такую теорию окружной комиссар только что озвучил на своей пресс-конференции, что вряд ли говорит в пользу теории. Окружной комиссар вообще редко оказывался прав. Кроме того, имелись свидетели, видевшие, как Карлсон с Юнсоном шли пешком по Океру — и чемодан был при них. Значит ли это, что старички Карлсон и Юнсон сумели-таки по дороге одолеть молодого и крепкого парня из группировки «Never Again» и сбросить его в какой-нибудь кювет?

Маловероятно, но не исключено. Аронсон снова решил вызвать собаку из Эскильстуны. Ей и ее инструктору предстоит долгая прогулка от фермы Тенгрота до завода в Окере. Ведь где-то между двумя этими объектами и пропал член группировки «Never Again».

Карлсон же с Юнсоном, в свою очередь, бесследно исчезли где-то между грузовым двором завода и бензоколонкой «Статойл», на отрезке в двести метров. Исчезли с поверхности земли, так что ни одна душа не видела — как корова языком слизнула. Единственное, что есть на этом отрезке, — это закрытая уличная закусочная.

Тут у Аронсона зазвонил мобильный. Информационный центр получил новые сведения. На этот раз столетний старик замечен в Мьёльбю, на переднем сиденье «мерседеса», возможно похищенный водителем машины — мужчиной средних лет с конским хвостом.

— Уточнить информацию? — спросил коллега из Эскильстуны.

— Не надо, — вздохнул Аронсон.

За долгую комиссарскую жизнь Аронсон уж чему-чему, а этому научился — отличать достоверную информацию от шлака. Единственное утешение, когда все остальное покрыто мраком.

~~~

Бенни остановился в Мьёльбю заправиться. Юлиус осторожно приоткрыл чемодан и выдал пятисотку на бензин.

Потом Юлиус сказал, что пойдет чуток ноги разомнет, и попросил Аллана посидеть в машине и постеречь чемодан. Аллан, уставший от дневных треволнений, обещал не двигаться с места.

Бенни управился первым и снова уселся за руль. Следом тут же вернулся Юлиус, скомандовал «вперед!», и «мерседес» продолжил путь в южном направлении.

Через короткое время Юлиус на заднем сиденье принялся чем-то шуршать. И протянул Аллану и Бенни открытую пачку шоколадных конфет «Полли»:

— Глядите, что я прихватил!

Аллан поднял брови:

— Ты украл кулек конфет, когда у нас в чемодане пятьдесят миллионов?

— А у вас в чемодане пятьдесят миллионов? — спросил Бенни.

— Опаньки, — сказал Аллан.

— Не совсем, — сказал Юлиус. — Минус твои сто тысяч.

— И пятисотка на бензин, — сказал Аллан.

Бенни умолк на несколько секунд.

— Значит, у вас в чемодане сорок девять миллионов восемьсот девяносто девять тысяч пятьсот крон?

— Ты быстро считаешь, — сказал Аллан.

Тут опять наступило молчание. А потом Юлиус заметил, что, пожалуй, даже и лучше — объяснить шоферу все начистоту. Если после этого Бенни пожелает разорвать контракт между сторонами, то пусть это сделает как полагается.

~~~

Самым тяжелым во всей истории для Бенни явилось то, что человека отправили к праотцам, а затем еще и на экспорт. Но это, в сущности, несчастный случай, хоть и усугубленный алкоголем. Сам Бенни алкоголем не интересовался.

Потом новоиспеченный водитель, поразмыслив еще, пришел к заключению, что эти самые пятьдесят миллионов, конечно же, изначально попали не в те руки и что теперь они, пожалуй, принесут человечеству больше пользы. Да и уволиться с новой работы в первый же рабочий день — это как-то не очень. Поэтому Бенни пообещал, что останется на должности, и поинтересовался, какие у господ пассажиров дальнейшие планы. До сих пор задавать такой вопрос ему не хотелось — Бенни не относил любопытство к числу достоинств персонального водителя, — но теперь ведь он отчасти и сообщник. Аллан и Юлиус признались, что планов никаких не имеют. Но ведь можно и дальше ехать туда, куда ведет дорога, пока не начнет смеркаться, а там куда-нибудь свернуть и обсудить вопрос более предметно. На том и порешили.

— Пятьдесят миллионов, — произнес Бенни и, улыбнувшись, включил первую скорость.

— Сорок девять миллионов восемьсот девяносто девять тысяч пятьсот, — поправил Аллан.

Тут Юлиус пообещал бросить воровать просто ради воровства. Будет, конечно, непросто — ведь это дело у него в крови и ничего другого он просто не умеет. Но все-таки Юлиус обещает, а про Юлиуса можно сказать, сказал Юлиус, что он редко обещает что-нибудь, но то, что обещает, выполняет, раз уж пообещал.

Поездка продолжалась в молчании. Аллан задремал на переднем сиденье. Юлиус поедал очередную шоколадку на заднем. А Бенни мурлыкал под нос какую-то песенку, названия которой не знал.

~~~

Когда журналист вечернего таблоида пронюхал про какую-нибудь историю, его уже не остановишь. Не прошло и нескольких часов, как у корреспондентов «Экспрессен» и «Афтонбладет» появилась гораздо более ясная картина развития событий, чем та, которую изложил окружной полицмейстер на послеобеденной пресс-конференции. На этот раз «Экспрессен» обошла «Афтонбладет»: ее репортер первым добрался до администратора Ронни Хюльта — приехал к нему домой и, пообещав раздобыть бойфренда для его затосковавшей кошки, уговорил последовать с ним, репортером «Экспрессен», в Эскильстуну и переночевать там в отеле, вне досягаемости «Афтонбладет». Сперва Хюльт боялся рассказывать, памятуя об угрозах малого, но репортер, во-первых, пообещал ему анонимность, а во-вторых, заверил, что с Хюльтом все равно уже ничего не случится — ведь теперь этот байкерский клуб знает, что за дело взялась полиция.

Но одним Хюльтом «Экспрессен» не ограничилась. В ее сети угодил также и водитель автобуса, равно как обитатели деревни Бюринге, фермер из Видчэрра и кое-какая публика из Окерского Завода. Все это вместе взятое повлекло за собой несколько статей уже в следующем номере. Разумеется, с многочисленными ошибочными предположениями, но, с учетом обстоятельств, репортером была все-таки проделана хорошая журналистская работа.

~~~

Серебристый «мерседес» катился по дороге. Вскоре задремал и Юлиус. Аллан храпел впереди, Юлиус на заднем сиденье, хотя чемодан был не самой удобной подушкой. А Бенни тем временем выбирал дороги по собственному разумению. В Мьёльбю он решил покинуть европейскую трассу, предпочтя шоссе на Транос. Но доехав туда, не стал останавливаться, а продолжил путь на юг. Проехав немного через лен Крунуберг, он опять свернул, теперь уже в самые что ни на есть смоландские леса. Там Бенни рассчитывал найти подходящий ночлег.

Аллан проснулся и поинтересовался, не пора ли укладываться спать. Затем проснулся и Юлиус, разбуженный разговором впереди. Он огляделся — лес кругом — и спросил, где они вообще-то находятся. Бенни сообщил, что теперь они в нескольких милях к северу от Векшё и что он тут немножко подумал, пока господа спали. И ему пришло в голову, что из соображений безопасности лучше бы найти для ночлега какое-нибудь неприметное жилье. Они, разумеется, не знают, кто именно за ними гонится, но тот, кто присвоил пятьдесят криминальных миллионов, вряд ли может рассчитывать на покой, если не станет прикладывать к этому определенные усилия. Поэтому Бенни и свернул с шоссе, которое привело бы их в Векшё, и теперь они приближаются к гораздо более скромному местечку Роттне. Идея Бенни состояла в том, чтобы посмотреть, нет ли там какой-нибудь гостиницы, где можно было бы остановиться.

— Ход мысли верный, — похвалил Юлиус. — Но не совсем.

Юлиус развил свои соображения. В Роттне в лучшем случае обнаружится какая-нибудь маленькая захудалая гостиница, куда не ступала нога человека. И если вдруг туда под вечер заявятся без предварительного бронирования трое мужчин, то наверняка в городишке обратят на них некоторое внимание. Лучше будет поискать какую-нибудь усадьбу или хутор среди леса и за некоторые деньги попросить ночлега и немного еды.

Бенни признал, что Юлиус рассудил умно, и соответственно свернул на первую же неприметную гравийную дорогу, какую увидел.

Уже начало темнеть, когда троица после четырех с гаком петляющих километров заметила почтовый ящик на обочине гравийной дороги. На ящике было написано «Хутор Шёторп», а рядом имелся съезд с дороги, который предположительно вел именно туда. Предположение оказалось верным. Через сто метров по узкой извилистой дорожке показался дом. Настоящий хуторской дом, крашенный красной охрой, с белыми наличниками и наугольниками, двухэтажный, рядом хлев, а чуть в отдалении, возле озера — сарай, где когда-то, видимо, держали плуги и бороны.

Вид все это имело обжитой, и Бенни медленно подъехал на «мерседесе» к дому. Тут из дома показалась женщина младшего среднего возраста, с огненно-рыжими взъерошенными волосами и в еще более огненного цвета спортивном костюме, с овчаркой, идущей у ноги.

Компания вылезла из «мерседеса» и двинулась женщине навстречу. Юлиус покосился на собаку, но та не выказывала стремления напасть. Наоборот, смотрела на гостей с любопытством и почти дружелюбно.

Так что Юлиус рискнул отвести от нее взгляд и повернуться к женщине. Он вежливо пожелал ей доброго вечера и изложил всеобщее пожелание относительно ночлега и, возможно, чуточку еды.

Женщина посмотрела на это пестрое сборище — один совсем старик, другой почти совсем, а третий… третий ничего мужик, надо признать! И возраст подходящий. И конский хвост! Она улыбнулась сама себе, и Юлиус решил было, что сейчас она даст «добро», но она сказала:

— Тут вам, черт побери, не гостиница!

Ай-яй-яй, подумал Аллан. Ему ужасно хотелось поесть и прилечь. Жизнь оказалась делом вконец изнурительным — теперь, когда он решился, наконец прожить еще один ее кусочек. Что ни говори про интернатское существование, но по крайней мере тело там не разламывалось от мышечной боли, словно после тренировок.

Юлиус, который тоже выглядел обескураженным, сказал, что он и его друзья заблудились и устали и что они, конечно же, готовы заплатить, если их пустят переночевать. Без еды, в крайнем случае, можно и обойтись.

— По тысяче крон за каждого, если только позволите нам где-нибудь приткнуться, — с бухты-барахты предложил Юлиус.

— По тысяче? — переспросила женщина. — Удираете, что ли?

Юлиус ушел от ответа на этот точный вопрос и снова пустился в рассуждения, что они уже долго едут и что сам он, может, как-нибудь и обошелся бы, да вот Аллан уже все-таки в летах.

— Мне вчера сто лет исполнилось, — жалобным голосом вставил Аллан.

— Сто лет? — почти испуганно переспросила женщина. — Ух ты дьявол!

Тут она замолчала, словно призадумавшись.

— Ладно, дьявол с вами, — сказала она наконец. — Можете оставаться. Только чтоб ни про какие тысячи крон я больше не слышала. Сказано же — тут вам, черт побери, не гостиница!

Бенни уставился на нее в восхищении. Он ни разу в жизни не слышал, чтобы женщина успела столько раз выругаться за такой короткий промежуток времени. На его взгляд, это было чарующе.

— Моя прекрасная, — сказал он, — можно погладить собачку?

— Моя прекрасная? — переспросила женщина. — Совсем слепой, что ли? Да гладь, гладь, дьявол с тобой. Бастер добрый. Занимайте комнаты на втором этаже, каждому по комнате, места там навалом. Белье чистое, но осторожно только, там на полу крысиный яд. Ужин будет через час.

И женщина направилась впереди троих гостей в сторону хлева, сопровождаемая справа верным Бастером. Бенни окликнул ее и спросил, есть ли у прекрасной имя. Та ответила, не оборачиваясь, что звать ее Гунилла, но что «прекрасная» тоже звучит, так что «можешь продолжать в том же духе, дьявол с тобой». Бенни пообещал.

— Мне кажется, я влюбился, — сказал он.

— А я знаю, что я устал, — сказал Аллан.

В этот миг из хлева донесся низкий рев, заставивший даже смертельно уставшего Аллана вытаращить глаза. Голос наверняка принадлежал очень большому животному, которого, возможно, мучают.

— Чего орать-то так, Соня, — сказала Прекрасная. — Иду я уже, черт тебя дери!

Глава 7

1929–1939 годы

Юксхюльтский хутор являл собой нерадостное зрелище. За годы, пока Аллан находился на попечении профессора Лундборга, участок зарос лесом. Ветер посрывал с крыши черепицу, и она валялась вокруг, уборная почему-то повалилась, а одно кухонное окно стояло нараспашку, и створки хлопали на ветру.

Аллан пристроился пописать у входа, поскольку никакой уборной у него теперь не было. Потом вошел и уселся на своей пыльной кухне. Окно закрывать не стал. Хотелось есть, но он подавил порыв заглянуть в кладовку и поглядеть, Что там осталось. Было ясно, что особой радости это ему не доставит.

Он тут родился и вырос, но никогда в жизни не чувствовал себя таким бесприютным, как теперь. Не пора ли оборвать эту последнюю нить и уйти отсюда? Да, решено.

Аллан отыскал свои динамитные шашки и сделал необходимые приготовления, прежде чем погрузить на велосипедную тележку все то, что у него имелось ценного. И в июньских сумерках отправился прочь — прочь из Юксхюльта, прочь из Флена. Ровно тридцать минут спустя сдетонировал заряд динамита. Изба взлетела на воздух, и у коровы ближайшего соседа снова случился выкидыш.

Спустя еще час Аллан уже сидел в полицейском участке во Флене и ужинал, внимая ругани полицмейстера Крука. Полиция Флена только что обзавелась полицейской машиной и довольно быстро смогла поймать человека, только что разнесшего в щепки собственный дом.

В этот раз статья обвинения была более очевидной.

— Причинение разрушений общеопасным способом, — провозгласил полицмейстер Крук.

— Вы не могли бы мне хлеба передать? — поинтересовался Аллан.

Этого полицмейстер Крук никак не мог. Более того, он на чем свет ругал своего беднягу заместителя, который по слабости характера пошел навстречу желанию нарушителя поужинать. Тем временем Аллан все доел и дал себя препроводить в ту же самую камеру, где сидел в прошлый раз.

— Тут у вас свежая газетка нигде не завалялась? — поинтересовался Аллан. — В смысле на ночь почитать.

В ответ полицмейстер Крук выключил свет и захлопнул дверь. А на другое утро первым делом позвонил «в тот сумасшедший дом» в Упсалу: пусть приезжают и заберут этого Аллана Карлсона.

Но сотрудник Бернхарда Лундборга и слушать не стал. Карлсон уже обработан, теперь им надо других холостить и изучать. Если бы господин полицмейстер знал, от какого только народа не приходится спасать нацию: тут тебе и евреи, и цыгане, и негры, и мулаты, и умственно неполноценные, и всякие разные еще. А то, что господин Карлсон взорвал свое собственное жилье, не дает ему основания для новой поездки в Упсалу. И вообще, не кажется ли господину полицмейстеру, что с собственным домом человек волен поступать по своему усмотрению? Мы ведь живем в свободной стране.

В конце концов полицмейстер Крук положил трубку. Толку от этих ученых все одно не добьешься. И пожалел, что не дал этому Карлсону уехать еще вчера вечером, как тот и собирался. Так что после благополучного утреннего судебного разбирательства Аллан Карлсон снова уселся на свой велосипед с прицепом. В дорогу ему был выдан сухой паек на трое суток и пара одеял, чтобы укрыться, если будет холодно. Он помахал на прощание полицмейстеру Круку, который не стал махать в ответ, и устремился, крутя педали, на север, потому что эта сторона света, на взгляд Аллана Карлсона, ничем не хуже трех остальных.

Под вечер дорога привела его к Хеллефорснесу — что ж, для начала и хватит. Аллан уселся на лужайке, расстелил одно из одеял и открыл пакет с едой. Жуя ломоть солодового хлеба с копченой колбасой, он разглядывал заводской корпус, оказавшийся напротив. Перед заводом высилась гора литых орудийных стволов. Тому, кто делает пушки, подумал Аллан, возможно, нужен кто-то, кто проследит, чтобы то, что должно взорваться, взрывалось как надо. В этой связи он рассудил, что уехать как можно дальше от Юксхюльта не самоцель. Хеллефорснес вполне подойдет. Если, конечно, тут найдется работа. Возможно, сделанное Алланом умозаключение, связывающее пушечные стволы с возможной потребностью в его, Аллана, специальных знаниях, было несколько наивно. Тем не менее именно так все и оказалось. После короткой беседы с фабрикантом, в ходе которой Аллан изложил избранные места из собственной биографии, он получил работу подрывника.

И решил, что ему будет неплохо.

~~~

Производство пушек на литейном заводе шло ни шатко ни валко, а заказов больше не становилось — точнее, их становилось даже меньше. После окончания мировой войны Пер Альбин Ханссон, министр обороны, срезал военные ассигнования, как ни скрипел зубами Густав V у себя во дворце. Пер Альбин, будучи человеком аналитического склада, рассудил, что если обернуться назад, то Швеции стоило бы как следует вооружиться перед войной, но нет никакого смысла вооружаться теперь, десять лет спустя. К тому же теперь есть и Лига Наций.

Для литейного завода в Хеллефорснесе это означало частичное перепрофилирование и частичное сокращение рабочих мест.

Но Аллана это не коснулось, ведь подрывники — товар дефицитный. Фабрикант глазам своим не поверил, когда перед ним в один прекрасный день явился Аллан, оказавшийся экспертом по всем возможным взрывчатым веществам. Прежде фабриканту приходилось целиком полагаться на уже имеющегося подрывника — прямо скажем, ничего хорошего, потому что он иностранец, едва говорит по-шведски, да и волосы у него черные, даже по всему телу. Не поймешь, можно ли ему вообще доверять. Правда, тут фабриканту выбирать не приходилось.

Однако Аллан людей по цвету не делил, а разговоры профессора Лундборга на этот счет полагал блажью. Более того, теперь он мечтал встретить в своей жизни настоящего негра — ну или негритянку, не важно. И с восторгом прочитал в газетах, что в Стокгольме скоро выступит Джозефин Бейкер. Но пока придется довольствоваться обществом Эстебана, белого, но темноволосого испанского коллеги-подрывника.

Аллан и Эстебан быстро поладили. К тому же они вдвоем делили каморку в рабочем бараке. Эстебан рассказывал о своем драматическом прошлом. На одном мероприятии в Мадриде он встретил девушку и тайком вступил с ней в некие вполне невинные отношения, не зная, что она дочь самого премьер-министра Мигеля Примо де Риверы. А с такими людьми не ссорятся. Он правил страной как хотел, помыкая беспомощным королем. Эстебан уверял, что премьер-министр — это просто мягкое обозначение для диктатора. Но дочка у него хороша до безумия!

Пролетарское происхождение Эстебана совершенно не устраивало потенциального тестя. Поэтому на первой, и единственной, встрече с Примо де Риверой Эстебану предложили альтернативу — либо унести ноги как можно дальше от испанской земли, либо получить выстрел в затылок.

Пока Примо де Ривера снимал свою винтовку с предохранителя, Эстебан успел ответить, что уже сделал выбор в пользу варианта номер один, и торопливо попятился вон, чтобы не показать затылка человеку с ружьем, и даже не взглянул в ту сторону, где стояла всхлипывающая девушка.

Унести ноги как можно дальше, думал Эстебан, и отправился на север, а там еще дальше на север, а потом еще севернее, и наконец в такую северную даль, где озера зимой от холода превращаются в лед. И решил, что, пожалуй, хватит. С тех пор он тут и остался. Работу на литейном заводе он получил три года назад благодаря католическому священнику, который помог перевести, прости его, Господи, сочиненную самим Эстебаном историю, будто в Испании он, Эстебан, занимался взрывчатыми веществами, тогда как на самом деле основным его занятием был сбор помидоров.

Впоследствии Эстебан худо-бедно выучился изъясняться по-шведски и стал вполне сносным подрывником. А теперь, под руководством Аллана, сделался настоящим профессионалом.

~~~

В бараке литейного завода Аллану жилось неплохо. Год спустя он, благодаря Эстебану, уже более-менее сносно объяснялся на испанском. Спустя два года заговорил почти бегло. Но понадобилось целых три года, чтобы Эстебан оставил наконец попытки втемяшить Аллану свою испанскую версию всемирного социализма. Эстебан все средства перепробовал, но Аллан не поддавался. Эта сторона личности закадычного приятеля оказалась для Эстебана загадкой. Не то чтобы Аллан имел альтернативные взгляды на порядок вещей и возражал: дескать, все должно быть на самом деле совсем наоборот, — нет, у него словно вообще никаких взглядов не было. Или, может быть, в этом и были его взгляды? В конце концов Эстебану ничего не оставалось, кроме как смириться с непостижимым.

Аллан, со своей стороны, столкнулся с той же проблемой. Эстебан — хороший товарищ. А что он отравился этой окаянной политикой — так что ж тут поделать? Небось не он один.

Времена года успели сменить друг друга еще раз, прежде чем жизнь Аллана приняла новый оборот. Началось с того, что Эстебан получил известие — Примо де Ривера ушел в отставку и бежал из страны. Там явственно наметилась демократия, а то и вообще социализм, и Эстебан такого пропустить не мог.

И поэтому решил как можно скорее возвращаться домой. Литейное дело идет все хуже, поскольку сеньор Пер Альбин решил, что никакой войны больше не будет. А у дружище Аллана какие планы? Может, и он тоже поедет, за компанию?

Аллан призадумался. С одной стороны, его не привлекала никакая революция, будь то испанская или любая другая. Она приведет лишь к новой революции, только в обратную сторону. С другой стороны, Испания все же заграница, как и все другие страны, кроме Швеции, и, столько прочитав про эту самую заграницу, стоило бы разок поглядеть, что она такое на самом деле. А вдруг по дороге им еще и негр-другой попадется?

Когда Эстебан пообещал, что по пути в Испанию им уж один-то негр точно попадется, Аллан просто не мог не принять приглашение. И друзья перешли к обсуждению более практических вопросов. При этом они сразу сошлись во мнении, что владелец литейного заводика — «безмозглый осел» (они именно так выразились) не заслуживает, чтобы его брали в расчет. Поэтому было решено дождаться субботнего конверта с зарплатой, после чего удалиться не прощаясь.

Так что в воскресенье, Аллан и Эстебан встали в пять утра и на велосипеде с прицепом отправились на юг, в сторону Испании. По пути Эстебан пожелал воспользоваться случаем и остановиться возле фабрикантова дома, чтобы справить полный комплект утренних нужд в бидон с молоком, который каждое утро доставлялся к калитке фабрикантововй виллы. Главным образом по той причине, что все эти годы Эстебану пришлось терпеть обращение «обезьяна» от фабриканта и обоих его сыновей-подростков.

— Месть не лучшее дело, — провещался Аллан. — Это как политика: только начни — за одним пойдет другое, было плохо, а будет хуже, пока не сделается так, что совсем из рук вон.

Но Эстебан стоял на своем. Разве из-за того, что у человека руки немножко волосатые и он говорит на фабрикантовом языке не совсем безупречно, он стазу уже и обезьяна?

С этим Аллан согласился, и друзья пришли к справедливому компромиссу. Эстебан может пописать в бидон, но не покакать.

Так и получилось, что на литейном заводике в Хеллефорснесе вместо двух подрывников не стало ни одного. Свидетели тем же утром успели наябедничать фабриканту, что видели Аллана и Эстебана на велосипеде с прицепом и что те направлялись в Катринехольм, если не еще дальше на юг. Так что фабрикант уже был готов к предстоящей на следующей неделе острой нехватке персонала, когда сидел на террасе своей фабрикантской виллы и задумчиво потягивал молоко из стакана, любезно поданного Сигрид вместе с миндальным печеньем. Настроение фабриканту еще больше испортил тот факт, что печенье было какого-то странного вкуса. Оно явственно отдавало аммиаком.

Фабрикант решил подождать до возвращения с воскресной службы и уже тогда надрать Сигрид уши. А пока ограничился тем, что велел принести еще стакан молока, чтобы запить этот гадкий привкус.

~~~

Вот так Аллан Карлсон и оказался в Испании.

Они с Эстебаном добирались туда три месяца, через всю Европу, и по пути встретили такое количество негров, о котором Аллан и мечтать не мог. Но уже после первого встреченного потерял к ним всякий интерес. Оказалось, ничего особенного, только кожа другого цвета, да еще говор у них чудной, так это и у белых сплошь и рядом, начиная от Смоланда и южнее. Видно, этот Лундборг просто в раннем детстве негра увидал и напугался, решил Аллан.

Аллан с другом Эстебаном застали Испанию в полном хаосе. Король сбежал в Рим, его сменила республика. Слева кричали «revolutión», а справа опасались того, что произошло в сталинской России. Неужели и тут такое повторится?

Эстебан, забыв, что его друг неизменно аполитичен, снова попытался увлечь Аллана на сторону революции, но тот привычно уперся. Он узнаёт эту знакомую еще с Хеллефорснеса песенку и по-прежнему не возьмет в толк, зачем надо вечно все менять шиворот-навыворот.

Затем справа неудачно попытались устроить военный переворот, а слева успешно устроили всеобщую забастовку. Потом в стране провели выборы. Левые победили, а правые окрысились, или наоборот, Аллан толком не вник. Как бы то ни было, началась война.

Аллан находился в чужой стране и не смог придумать ничего лучшего, чем держаться друга Эстебана, который, в свою очередь, завербовался в армию и немедленно получил там звание сержанта, едва взводному стало известно, что Эстебан знает, как заставить разные вещи взлетать в воздух.

Алланов друг с гордостью носил форму и не мог дождаться, когда сможет и сам поучаствовать в войне. Взвод получил приказ подорвать парочку мостов через одну лощину в Арагоне, и группу Эстебана послали к первому мосту. Эстебан так воодушевился оказанным доверием, что влез на камень и, схватив винтовку в левую руку, поднял ее к небу и воскликнул:

— Смерть фашизму, смерть всем фашис…

Эстебан еще заканчивал фразу, когда ему оторвало голову и часть плеча гранатой, возможно самой первой вражеской гранатой, взорванной в этой войне. Аллан находился метрах в двадцати и лишь благодаря этому не был забрызган ошметками товарища, разлетевшимися вокруг камня, на который Эстебан так опрометчиво залез. Один из рядовых в группе Эстебана заплакал. Сам Аллан, поглядев на то, что осталось от друга, решил, что воздавать почести этим останкам вряд ли уже имеет смысл.

— Лучше бы ты остался в Хеллефорснесе, — сказал Аллан, и ему вдруг нестерпимо захотелось рубить дрова возле юксхюльтской избушки.

~~~

Граната, ставшая смертельной для Эстебана, была, может, и первой в этой войне, но далеко не последней. Аллан еще раздумывал, как бы ему воротиться домой, а война уже заполыхала повсюду. К тому же прогулка до Швеции получилась бы ужасно долгая — да и кто его там ждет?

Поэтому Аллан обратился к ротному командиру Эстебана, скромно представился лучшим сапером в Европе и сказал, что готов подумать насчет взрывания мостов и иной инфраструктуры в интересах ротного в обмен на ежедневное трехразовое питание и одноразовую выпивку, когда это позволяют обстоятельства.

Ротный прикидывал, не отправить ли Аллана в расход, потому что тот упрямо отказывается петь дифирамбы социализму и республике, да еще и сражаться желает в штатской одежде. Или, как выразился сам Аллан:

— И еще одна вещь… Если я стану взрывать для тебя мосты, то буду это делать в своей собственной кофте, а иначе можешь взрывать их сам.

Вообще говоря, не родился еще такой ротный, который позволил бы штафирке так собой помыкать. Но у данного конкретного ротного имелась проблема — самого лучшего его подрывника не так давно раскидало клочьями вокруг камня на соседнем холме.

Пока ротный сидел в своем складном военном кресле и обдумывал ближайшее будущее Аллана, выбирая между расстрелом и новым назначением, один из взводных командиров позволил себе шепнуть в начальственное ухо, что молодой сержант, которого, к несчастью, не так давно разорвало на куски, рекомендовал вот этого странного шведа как мастера взрывного дела.

Это решило вопрос. Сеньор Карлсон получает а) право на жизнь, б) трехразовое питание, в) право носить гражданскую одежду и г) право наряду с прочими время от времени прикладываться к вину (в разумных пределах). Взамен от него требуется взрывать именно то, что прикажет ему непосредственный командир. Кроме того, двум рядовым поручалось не спускать со шведа глаз, потому как по-прежнему не исключалось, что он шпион.

Так месяц за месяцем прошел год. Аллан взрывал все, что требовалось взорвать, и делал это весьма искусно. Работа была далеко не безопасной. Зачастую приходилось ползком подбираться к очередному объекту, применять заряд с часовым механизмом, а затем короткими перебежками отступать в безопасное место. Через три месяца погиб один из двух присматривавших за Алланом солдат (заполз по ошибке в лагерь противника). Спустя еще полгода не стало другого (этот выпрямился, расправляя спину, и тут же получил выстрел в живот). Ротный не стал никем их заменять — ведь до сих пор сеньор Карлсон вел себя просто примерно.

Аллан не видел смысла в том, чтобы отправлять людей на тот свет без особой надобности, и поэтому обычно следил, чтобы на соответствующем мосту к моменту, когда тот должен взлететь на воздух, никого не было. Как, например, в случае с тем последним мостом, который Аллан успел заминировать прежде чем окончилась война. В тот раз он только-только управился и отполз назад в кустарник позади одной из мостовых опор, как показался, чеканя шаг, патруль противника, а посередке шел какой-то маленький господин с медалями. Они приближались с другого берега и, похоже, не подозревали что республиканцы совсем рядом, а тем более — что сами они вот-вот составят Эстебану и десяткам тысяч других испанцев компанию в вечности. Но Аллан решил, что это, пожалуй, чересчур. И, поднявшись из-за куста, принялся размахивать руками.

— Уходите оттуда! — завопил он маленькому с медалями и его свите. — Бегом отсюда, быстро, пока не взлетели на воздух!

Маленький с медалями попятился, но свита обступила его кольцом. И потащила его вперед по мосту, не останавливаясь, пока не поравнялась с кустом Аллана. Восемь винтовок прицелилось в шведа, и как минимум одна в него бы выстрелила, если бы в этот миг позади них мост не взлетел на воздух. Взрывной волной маленького с медалями швырнуло в тот самый куст, у которого стоял Аллан. В образовавшейся куче-мале никто из приближенных маленького не посмел пустить в Аллана пулю — она могла попасть не в того, в кого надо. К тому же он, похоже, штатский. А когда дым рассеялся, уже не было и речи о том, чтобы отправить Аллана на тот свет. Маленький с медалями взял Аллана за руку и сказал, что настоящий генерал знает, как выразить свою признательность, и что теперь хорошо бы перебраться обратно на тот берег, хоть по мосту, хоть без моста. И если его спаситель за ними последует, то будет более чем желанным гостем, и генерал в таком случае пригласил бы его на ужин.

— Паэлья по-андалузски, — сказал генерал. — Мой повар родом с юга. ¿Comprende?

Еще бы Аллан не понимал! Он понимал, что на самом деле спас жизнь самому generalísimo и что, на свое счастье, стоит перед ним в своей замурзанной кофте, а не в униформе противника, понимал, что его боевые товарищи стоят на холме в нескольких сотнях метров отсюда и наблюдают за происходящем в бинокли, а еще он понимал, что ради собственного здоровья есть резон перейти на другую сторону баррикад в этой войне, смысла которой он до сих пор так и не понял.

— Sí, роr favor, mí general, — сказал Аллан. — Паэлья совершенно не повредила бы… А к ней, может, бокал-другой красного вина?

~~~

Когда-то, десять лет назад, Аллан попросился на должность подрывника на Хеллефорснесском литейном заводике. В тот раз он решил вычеркнуть из своего послужного списка некоторые подробности, например что он четыре года просидел в сумасшедшем доме, а потом взорвал свой собственный. Возможно, именно поэтому собеседование с работодателем прошло успешно.

Аллан припомнил это, когда разговаривал с генералом Франко. С одной стороны, обманывать вроде нехорошо. С другой стороны, есть ли смысл сообщать генералу, что Аллан сам и заложил взрывчатку под мост и что он прослужил три года на гражданской должности в республиканской армии? Не то чтобы Аллан сильно боялся, но на кону все-таки стоял ужин с выпивкой.

Когда тебе предлагают поесть и выпить, то правду можно на время и в сторонку отодвинуть, решил Аллан и навешал генералу лапши на оба уха.

И вышло, что Аллан оказался за тем кустом, убегая от республиканцев, что он сам видел, как мост минировался, и это еще повезло, потому что иначе он не смог бы предупредить генерала.

Почему Аллан очутился в Испании? Его сюда сманил друг, находившийся в близких отношениях с покойным Примо де Риверой. Но поскольку друг погиб от вражеской гранаты, Аллану ничего не оставалось, как сражаться в одиночку, чтобы не погибнуть. Он угодил в лапы республиканцев, но в конце концов умудрился вырваться.

Тут Аллан, быстренько сменив тему, стал рассказывать, что его отец был одним из приближенных русского царя Николая и принял мученическую смерть в неравном бою с вождем большевиков Лениным.

Ужин подали в палатке генерального штаба. По мере поступления красного вина в организм Аллана описания отцова героизма делались все более красочными. Больше растрогать генерала Франко вряд ли было возможно. Сперва ему спасли жизнь, а потом оказалось, что спаситель — чуть ли не родственник царя Николая II!

Угощение оказалась поистине изысканным — иного андалузский повар себе бы и не позволил. А вино лилось рекой за бесконечной чередой тостов — за Аллана, за отца Аллана, за царя Николая и за царскую семью. Наконец генерал уснул, обняв Аллана в подтверждение того, что они теперь на «ты» и без чинов.

А когда оба проснулись, война уже кончилась. Генерал Франко взял на себя управление новой Испанией и предложил Аллану должность начальника собственной охраны. Аллан поблагодарил за такое предложение, но отказался, объяснив, что пора и домой возвращаться, пусть уж Франсиско его извинит. Франсиско извинил и выписал Аллану охранную грамоту, гарантирующую безграничное покровительство генералиссимуса («только покажи мое письмо, если тебе понадобится помощь»), и предоставил ему роскошный эскорт до самого Лиссабона, откуда, по мнению генерала, наверняка ходят корабли на север. Корабли из Лиссабона, как оказалось, ходили во всех мыслимых направлениях. Аллан остановился на набережной и призадумался. Потом помахал письмом от генерала перед носом у капитана одного из судов под испанским флагом — и тут же был безвозмездно поднят на борт. О том, что Аллану придется работать за кров и стол, даже речи не шло.

Корабль направлялся, разумеется, не в Швецию, но еще стоя на набережной, Аллан задался вопросом, что бы он стал там делать, в Швеции, — и никакого вразумительного ответа найти не смог.

Глава 8

Вторник, 3 мая — среда, 4 мая 2005 года

После вечерней пресс-конференции Хлам взял пива и сел подумать. Но сколько ни думал, понятнее не становилось. Что ли Болт похитил столетнего деда? Или одно к другому отношения не имеет? От раздумий у Хлама разболелась голова, так что он бросил это дело и, позвонив Шефу, доложил, что доложить ему вообще-то нечего. И получил приказ не покидать Мальмчёпинг и ждать дальнейших указаний.

Разговор закончился, и Хлам вновь остался наедине со своим пивом. Ситуация получалась противнейшая, Хлама раздражало, что он ничего не понимает, и голова опять стала болеть. И он унесся в мыслях из дня нынешнего в дни былые: сидел и вспоминал юные годы в родном краю.

Хлам начал свою криминальную карьеру в Браосе, всего в паре миль[4] от места, где теперь оказались Аллан и его новые друзья. Там Хлам, объединившись с несколькими единомышленниками, создал байкерский клуб «The Violence». Хлам был в нем главным: это он решал, какой ларек подлежит очередному взлому и конфискации сигарет. Название «The Violence» — «Насилие» — придумал тоже он. И он же имел несчастье поручить своей девчонке, чтобы вышила название байкерского клуба на десяти краденых кожаных косухах. Девчонка — звали ее Исабелла — грамотно писать в школе так и не выучилась, даже по-шведски, не то что по-английски.

Так и получилось, что Исабелла вышила на всех косухах «The Violins».[5]

А поскольку все прочие члены клуба добились в школе примерно таких же успехов — при том что это ничуть не озаботило никого из внешкольных авторитетов, — то никто из группы ничего и не заметил.

Поэтому всех их повергло в изумление письмо, которое в один прекрасный день пришло в адрес «The Violins» в Браосе от руководства концертного зала в Векшё. Отправители интересовались, не занимается ли данный клуб классической музыкой и если да, то не хотел бы он принять участие в концерте вместе с прославленным городским камерным оркестром «Musica Vitae».

Глубоко уязвленный Хлам решил, что это чья-то дурацкая шутка, и, отменив взлом очередного табачного ларька, поехал в Векшё — запустить камнем из мостовой в двери концертного зала и тем поставить на место его зарвавшееся руководство.

Все шло по плану, за исключением того, что кожаная перчатка Хлама в момент броска слетела с его руки и приземлилась в фойе вместе с камнем. А поскольку тут же поднялась тревога, то вернуть упомянутую деталь гардероба не представлялось возможным.

Остаться без перчатки было скверно. Поездка ведь была предпринята на мотоцикле, и всю обратную дорогу рука у Хлама отчаянно мерзла. Но хуже другое — злополучная Хламова девчонка старательно вывела на перчатке имя и адрес Хлама, на случай потери. Поэтому уже наутро приехала полиция и увезла Хлама на допрос. На допросе Хлам объяснил, что руководство концертного зала само его спровоцировало. Тут история про то, как «The Violence» превратились в «The Violins», попала в газету «Смоландспостен», а Хлам стал посмешищем всего Браоса. От ярости Хлам решил сжечь очередной ларек вместо того, чтобы, как обычно, ограничиться взломом. Это, в свою очередь, привело к тому, что болгарский турок, владелец ларька, устроившийся спать внутри, чтобы стеречь свое добро от воров, едва не расстался с жизнью. На месте преступления Хлам потерял другую свою перчатку (также аккуратно подписанную) — и спустя некоторое время впервые угодил за решетку. Там-то он и повстречал Шефа и, отсидев срок, почел за лучшее оставить и Браос, и подружку. Впрочем, клуб «The Violence» продолжил существование и по-прежнему щеголял в тех же скрипичных косухах. В последнее время клуб переключился на угон автомобилей с дальнейшим скручиванием счетчика пробега. Что тоже имело экономический смысл. Или, как выразился новый глава клуба, Хламов младший брат, «ничто так не украшает тачку, как вдвое меньший пробег».

Хлам время от времени контактировал с братом и всей компанией, но особой ностальгии по прежней жизни не испытывал.

— Нет уж, на фиг, — подытожил Хлам свои воспоминания.

Было тягостно думать о настоящем и столь же тягостно вспоминать о прошлом. Лучше взять еще пива, третью кружку, а потом, в соответствии с приказом Шефа, вписаться в гостиницу.

~~~

Уже почти совсем стемнело, когда комиссар Аронсон вместе с инструктором-кинологом и полицейской собакой Кикки после долгой пешей прогулки вдоль железнодорожных путей от самого Видчэрра подошли наконец к Окерскому Заводу.

Собака всю дорогу ни на что не реагировала. Но когда троица приблизилась к брошенной дрезине, собака сделала стойку, или как это у них называется. А потом подняла лапу и залаяла. В душе Аронсона затеплилась надежда.

— Это что-то значит? — спросил он.

— Несомненно, — ответил кинолог.

И объяснил, что у Кикки есть разные способы указывать на объект, в зависимости от того, что она хочет сообщить.

— Так расскажите, что она имеет в виду! — сказал комиссар Аронсон, которого все больше охватывало нетерпение, и указал на собаку, по-прежнему стоявшую на трех ногах и лаявшую.

— Это, — сказал кинолог, — означает, что на дрезине находилось мертвое тело.

— Мертвое тело? Труп?

— Труп.

В первую минуту комиссар Аронсон увидел внутренним взором, как член группировки «Never Again» убивает несчастного столетнего старца. Но потом новая информация соединилась с уже имеющейся.

— Да наверняка все наоборот, — пробормотал он и ощутил явное облегчение.

~~~

Прекрасная подала на стол котлеты с картошкой и брусничным соусом, а к ним — пиво и настойку, «Старую датскую». Гостям уже хотелось есть, но еще больше — узнать, что это за зверь у нее в хлеву так ревет.

— Это Соня, — сказала Прекрасная. — Моя слониха.

— Слониха? — сказал Юлиус.

— Слониха? — сказал Аллан.

— Мне показалось, я узнал по голосу, — сказал Бенни. Бывшего владельца уличной закусочной постигла любовь с первого взгляда. И теперь, уже со второго взгляда, ничего в этом отношении не изменилось. Непрерывно сквернословящая рыжая и высокогрудая хозяйка словно сошла со страниц какого-нибудь романа Арто Паасилинны! У этого финна, правда, нигде не написано про слонов, но это, решил Бенни, дело времени.

Слониха появилась тут год назад — августовским утром она стояла в саду Прекрасной и обрывала яблоки с деревьев. Умей она говорить, она рассказала бы, что накануне вечером сбежала из цирка в Векшё, потому что ей захотелось пить, — но служителю, приставленному к слонихе, захотелось того же, и он, вместо того чтобы исполнять свои обязанности, отправился в город.

В сумерках слониха пришла к озеру Хельгашён и решилась на большее, нежели просто утолить жажду. Прохладная ванна тоже не помешает, подумала слониха, и побрела по мелководью.

Тут отмель неожиданно кончилось, и слонихе пришлось воспользоваться врожденным умением плавать. Логика слонов, как правило, отличается от человеческой, и слониха подтвердила это, переплыв на другую сторону залива шириной два с половиной километра ради того, чтобы снова выбраться на берег, — вместо того чтобы развернуться к берегу, который был от нее в четырех метрах.

Эта слоновья логика повлекла за собой два следствия. Первое состояло в том, что тут же была констатирована гибель слонихи — персоналом цирка и полицией, которая в конце концов прошла по слонихиным следам до самого озера и залива пятнадцати метров в глубину. А второе — что в высшей степени живая слониха, никем не замеченная под покровом темноты, добрела до яблони в саду Прекрасной.

Всех этих подробностей Прекрасная, разумеется, не знала, но догадалась, когда прочитала о пропавшей и якобы погибшей слонихе. Прекрасная подумала, что у них в округе сейчас вряд ли бродит так уж много слонов, и предположила, что та погибшая слониха и нынешняя, в высшей степени живая и находящаяся под ее присмотром, — видимо, одна и та же особь.

Прекрасная начала с того, что дала слонихе имя. Назвала ее Соней, в честь своего кумира Сони Хеденбратт.[6] Затем последовало несколько дней разборок между Соней и овчаркой Бастером, прежде чем оба смирились с фактом существования друг друга.

Потом наступила зима с вечным поиском еды для несчастной Сони, которая ела, соответственно, как слон. Очень кстати старик отец Прекрасной приказал долго жить и оставил миллион крон в наследство своей единственной дочери (он, двадцать лет назад уходя на пенсию, продал свое успешное предприятие по производству щеток, а затем удачно распорядился деньгами). Теперь Прекрасная смогла оставить работу в регистратуре поликлиники в Роттне и все свое время посвятить своим деткам — собаке и слонихе.

А потом пришла весна, и Соня снова смогла кормиться травой и листьями, а потом во двор приехал этот вот «мерседес» — первая машина после визита покойного отца два года назад. А Прекрасная не имеет обыкновения спорить с судьбой, поэтому ей никогда и в голову не приходило прятать Соню от посторонних.

Аллан и Юлиус сидели молча, осмысляя рассказ Прекрасной, а Бенни спросил:

— Но почему Соня так ревела? Наверняка у нее что-то болит.

Прекрасная изумленно вытаращила глаза:

— А это-то ты как расслышал, едрена сатана?

Бенни ответил не сразу. Сперва он приступил к еде, чтобы выгадать время для раздумий. После чего сообщил:

— Я ведь почти ветеринар. Какую версию желаете длинную или короткую?

Все согласились, что длинная версия лучше, но Прекрасная сказала, что сначала они с Бенни сходят в хлев и почти ветеринар осмотрит Сонину левую переднюю ступню.

За столом остались только Аллан и Юлиус, оба недоумевали, как ветеринар с конским хвостом вдруг оказался незадачливым владельцем уличной закусочной в сёдерманландской глуши. Ветеринар с конским хвостом — кстати, это вам как? Правду говорят — порвалась связь времен. То ли дело при Гуннаре Стрэнге,[7] тогда издали, бывало, видишь, у кого какая профессия.

— Представляешь — министр финансов с конским хвостом, — захихикал Юлиус. — Нет, вообще…

Бенни уверенно провел первичный осмотр Сони: ему уже приходилось подобным заниматься во время практики в Кольморденском зоопарке. Под вторым ногтем застряла веточка, отчего часть стопы воспалилась. Прекрасная попыталась вытащить занозу, но сил у нее не хватило. Бенни же это сделал за две минуты — при помощи спокойной беседы с Соней и регулируемых пассатижей. Осталось снять воспаление.

— Нужны антибиотики, — сказал Бенни. — С килограмм примерно.

— Ты только скажи, что именно нужно, а рецепты я беру на себя, — сказала Прекрасная.

Но за рецептами ехать надо было ночью, и чтобы скоротать время до поездки, Бенни и Прекрасная присоединились к общему застолью.

Все ели с большим аппетитом, запивая ужин пивом и «Старой датской», кроме Бенни — он пил сок. Поужинав, все переместились в гостиную, в кресла у камина, и предложили Бенни развить начатую тему и рассказать, почему он почти ветеринар.

Все началось с того, что Бенни и его на год старший брат Буссе, оба родом из Эншеде, ближнего южного пригорода Стокгольма, не раз проводили лето у своего дяди Франка в Далекарлии. Дядюшка — которого никогда не называли иначе как Фрассе — был успешный предприниматель, владевший и руководивший целым рядом местных фирм. Дядюшка Фрассе торговал всем, от автодомов до гравия, включая большую часть того, что попадает в интервал между тем и другим. Кроме сна и еды в его жизни существовала только работа. За плечами у него было несколько неудачных романов, потому что все женщины очень скоро уставали от дядюшки Фрассе, который только и делал, что работал, ел и спал (а по воскресеньям принимал душ).

Тем не менее в шестидесятые годы Бенни и Буссе регулярно ездили к дядюшке Фрассе на лето — их отец, старший брат Фрассе, считал, что детям нужен свежий воздух. С этим пунктом, впрочем, вышло так себе, потому как племянников тут же стали учить работать на камнедробилке в гравийном карьере дядюшки Фрассе. Мальчишкам это нравилось, несмотря на то, что работа была тяжелая и дышать приходилось больше пылью, чем воздухом. Вечером дядюшка угощал их ужином и моралью, причем излюбленной темой у дядюшки Фрассе было: «Вы уж постарайтесь выучиться получше, ребятки, не то закончите как я».

Впрочем, ни Бенни, ни Буссе не считали, что это так уж страшно — закончить как дядюшка Фрассе, по крайней мере пока тот по оплошности не погиб внутри той самой камнедробилки, — но дядюшка Фрассе всю жизнь терзался из-за того, что недоучился в школе. Он едва умел писать, с трудом считал, не понимал ни слова по-английски и с грехом пополам мог сообщить, что столица Норвегии зовется Осло, взбреди кому-нибудь его об этом спросить. Единственное, в чем он соображал, был бизнес, благодаря которому дядюшка и сделался богат, как тролль.

Точный размер состояния дядюшки Фрассе на момент кончины остался неизвестен. Погиб он, когда Буссе было девятнадцать лет, а Бенни вот-вот должно было стукнуть восемнадцать. Им позвонил адвокат и сообщил, что они оба упомянуты в дядюшкином завещании, но что тут есть свои тонкости, требующие очной встречи.

И вот Буссе и Бенни встретились с адвокатом в его адвокатской конторе, где и узнали, что каждого из них ожидает неизвестная им, но значительная денежная сумма, и достанется она им в день завершения ими обоими послегимназического образования.

Мало того — братьям под контролем адвоката будет ежемесячно выдаваться солидное индексируемое содержание в течение всего времени обучения, вот только учеба не должна прерываться, иначе выдача пособия прекратится, равно как прекратится она и для того из братьев, который завершит свое образование и сдаст соответствующие экзамены, — ведь тогда он сможет сам себя обеспечивать. Ну, в завещании говорилось не только это, там были и другие более-менее заковыристые детали, но в общем все сводилось к тому, что братья разбогатеют, как только оба выучатся.

Буссе и Бенни тут же записались на семинедельные курсы сварщиков и получили от адвоката заверения, что, исходя из текста завещания, этого достаточно, «хотя, по-моему, ваш дядя Франк подразумевал что-то более фундаментальное».

Но на полпути к курсам произошли две вещи. Во-первых, Бенни окончательно надоело, что брат им вечно помыкает. Он столько лет терпел, а теперь хватит: они оба без пяти минут взрослые, так что пусть шпыняет кого-нибудь другого.

Во-вторых, Бенни вдруг понял, что ему совсем не хочется быть сварщиком, а способности его к этому делу столь скромны, что вряд ли позволят ему доучиться на курсах до конца.

Из-за этого братья некоторое время грызлись между собой, пока Бенни не сумел пробиться на отделение ботаники в Стокгольмский университет. По мнению адвоката, смена учебной специальности завещанием однозначно допускается, лишь бы занятия не прерывались.

Таким образом, Буссе уже завершил свое сварщицкое образование, но не получил из дядюшкиных денег ни единого эре, поскольку братец Бенни все еще продолжал учиться. Кроме того, адвокат в соответствии с завещанием прекратил и ежемесячные выплаты Буссе — в соответствии с текстом завещания.

Тут уж братья разругались по-настоящему. Когда же Буссе как-то под вечер по пьяному делу размолотил ногами шикарный новенький Беннин 125-кубовый мотоцикл (приобретенный на средства из щедро выплачиваемого содержания), то братской любви пришел конец, окончательный и бесповоротный.

Буссе занялся бизнесом в духе дядюшки Фрассе, впрочем имея к этому куда меньшее дарование. Через какое-то время он перебрался в Вестеръётланд, отчасти чтобы дать бизнесу новый старт, а отчасти — чтобы не видеть больше проклятого братца. Тем временем Бенни год за годом продолжал вращаться в университетских кругах. Ведь ежемесячное содержание, как сказано, было приличное, и, бросая курс перед самым экзаменом и выбирая себе все новые специальности, Бенни жил и не тужил, пока его братец, задира и дуралей, дожидался своих денежек.

Таким манером Бенни прожил тридцать лет, пока однажды ему не позвонил престарелый адвокат и не сообщил, что наследственные деньги кончились, что больше не будет никаких ежемесячных выплат, и, разумеется, никаких других доступных денежных средств тоже больше нет. Так что братья могут попросту забыть про это наследство, сообщил адвокат, к этому времени уже достигший девяноста лет и не привязанный к жизни, похоже, ничем иным, кроме этого завещания, потому что всего две недели спустя он скончался в своем кресле перед телевизором.

Это случилось всего несколько месяцев назад — и Бенни вдруг пришлось искать работу. Но одного из самых образованных людей Швеции ожидало разочарование: на рынке труда котировалось не количество лет обучения, а подтвержденный диплом.

Бенни, почти сдавший минимум десять академических экзаменов, был вынужден потратиться на покупку уличной закусочной, чтобы иметь хоть какое-то занятие. Бенни и Буссе, кстати, пообщались по телефону в связи с полученным от адвоката известием, что все наследство ушло на учебу. Интонации у Буссе при этом были такие, что планов навестить брата в ближайшем будущем у Бенни не возникло.

В этой части Бенниного рассказа Юлиус начал опасаться слишком навязчивых уточняющих вопросов со стороны Прекрасной, например о том, как именно Бенни оказался в Компании Юлиуса и Аллана. Но Прекрасная, спасибо пиву и «Старой датской», не слишком вдавалась в детали. Зато ей казалось — она вот-вот влюбится на старости лет.

— А кем ты еще успел почти стать, кроме ветеринара? — спросила она с заблестевшими глазами.

Бенни понимал, как и Юлиус, что события последних дней не требуют детального изложения, и поэтому обрадовался новому направлению, которое Прекрасная придала беседе своим вопросом. Ну, все-то он вряд ли вспомнит, сказал Бенни, за тридцать лет учебы можно ведь немалого добиться, если время от времени делать домашние задания. По крайней мере Бенни точно знает, что он почти ветеринар, почти врач-терапевт, почти архитектор, почти инженер, почти ботаник, почти филолог-преподаватель, почти тренер, почти историк и еще целая уйма почти прочей всячины. Добавить к этому некоторое количество почти пройденных разных курсов по мелочи, различного качества и важности. К тому же его можно смело назвать почти зубрилой, потому что несколько курсов он освоил одновременно, за один и тот же семестр.

Тут Бенни вспомнил, почти кем он является еще и о чем почти забыл. И тут он поднялся и, обратясь в сторону Прекрасной, продекламировал:

Воцарилось молчание, только Прекрасная еле слышно выругалась, залившись румянцем.

— Эрик Аксель Карлфельдт, — пояснил Бенни. — Я воспользовался его словами, чтобы поблагодарить за ужин и за тепло. Я не говорил вроде бы, что я еще и почти литературовед?

После чего Бенни зашел, пожалуй, слишком далеко, пригласив Прекрасную на танец перед камином, потому что она ответила решительным отказом, объяснив, что есть же какие-то рамки, черт побери. Но Юлиус заметил, что Прекрасной это польстило. Она обдернула спортивную куртку на боках и подтянула «молнию», чтобы предстать перед Бенни во всем блеске своей красоты.

Затем Аллан поблагодарил и откланялся, а оставшиеся трое перешли к кофе — с коньяком, если кто пожелает. Юлиус охотно принял весь пакет предложений, а Бенни ограничился половиной.

Юлиус засыпал Прекрасную градом вопросов: и про хутор, и про ее собственную историю — отчасти из любопытства, а отчасти чтобы самому не рассказывать, кто они такие, куда направляются и по какой причине. Всего этого он успешно избежал, потому что Прекрасная разошлась и заговорила о своем детстве, о мужчине, за которого вышла восемнадцатилетней, а через десять лет выгнала (в этой части повествования содержалось особенно много кощунственной лексики), о том, что детей у нее никогда не было, о Шёторпе, который родители использовали как дачу, пока мать не умерла семь лет назад и отец не отдал хутор Прекрасной насовсем, о глубоко неувлекательной работе в регистратуре поликлиники в Роттне и о том, что полученные в наследство денежки подошли к концу, так что пора уже податься отсюда куда-нибудь еще.

— Мне ведь как-никак сорок три, — призналась Прекрасная. — Считай, на полпути к могиле, едрена сатана!

— В таких делах наверняка не знаешь, — осторожно заметил Юлиус.

~~~

Инструктор-кинолог дал Кикки новое задание, и она, ведя носом по земле, пошла в сторону от дрезины. Комиссар Аронсон надеялся, что соответствующий труп наверняка вскоре появится где-нибудь поблизости, но собака, пройдя каких-то тридцать метров в глубь заводской территории, забегала кругами, тыкаясь наобум туда-сюда, после чего умоляюще глянула на своего инструктора.

— Кикки просит прощения, но она не может сказать, куда направился труп, — перевел кинолог.

Однако перевод был довольно приблизительным. Комиссар Аронсон понял его в том смысле, что Кикки потеряла след еще возле дрезины. Но если бы Кикки могла говорить, она бы сказала, что тело совершенно точно пронесли на некоторое количество метров в глубь заводской территории, прежде чем оно куда-то подевалось. Тогда бы комиссар Аронсон стал выяснять, какой транспорт уходил с территории завода в течение последних нескольких часов. Ответ в таком случае оказался бы вполне определенным: за это время ушла только одна машина, тяжелая фура с прицепом, на Гётеборг, для дальнейшей перегрузки в порту. Если бы не это «бы», то были бы оповещены все полицейские посты вдоль трассы Е-20 и фуру можно было бы тормознуть на обочине где-нибудь в районе Тролльхэттана. А теперь труп уже покинул пределы страны.

Всего три недели спустя молодой египетский охранник, сопровождавший груз, сидел в грузовом трюме парома, который только что миновал Суэцкий канал, и мучился от невыносимой вони. Наконец охранник не выдержал. Намочив тряпку, обвязал ею рот и нос. И открыв один из деревянных пеналов, все понял. Там лежал полуразложившийся труп.

Египтянин призадумался. Идея оставить труп на месте, чтобы тот отравил ему оставшийся путь, привлекала его не слишком. К тому же в этом случае ему самому не избежать длительного полицейского допроса в Джибути, а что такое полиция в Джибути, это всякий знает.

Вариант выкинуть эту падаль тоже не радовал, но в конце концов охранник решился. Сперва вынул из карманов трупа все мало-мальски ценное — за труды человеку что-то ведь тоже полагается, — а потом спихнул тело за борт.

Вот таким образом то, что некогда было долговязым малым с длинными светлыми сальными волосами, всклокоченной бородой и в джинсовой куртке с надписью «Never Again» на спине, с легким всплеском превратилось в корм для рыб Красного моря.

~~~

Компания в Шёторпе разошлась около полуночи. Юлиус ушел спать на второй этаж, а Бенни и Прекрасная уселись в «мерседес», чтобы посетить поликлинику в Роттне после ее закрытия. Уже проехав полдороги, они обнаружили на заднем сиденье Аллана под одеялом. Аллан проснулся и объяснил, что поначалу вышел подышать свежим воздухом, а потом решил воспользоваться машиной в качестве спальни, ведь с его коленками подниматься снова на второй этаж — это будет чересчур, денек и без того выдался ох какой долгий.

— Мне же как-никак не девяносто лет, — сказал он.

Так что дуэт на ночном задании превратился в трио, но это мало что меняло. Прекрасная изложила свой план более подробно. Им следует проникнуть в поликлинику с помощью ключа, который Прекрасная забыла вернуть, когда увольнялась. Там надо будет залогиниться на компьютере доктора Эрландсона и от имени Эрландсона выписать рецепт на антибиотики на имя Прекрасной. Понадобятся, разумеется, его логин и пароль, но с этим никаких проблем не будет, сообщила Прекрасная, потому что доктор Эрландсон мало того что надутый индюк, он еще и адский болван. Когда их поликлинику компьютеризировали, именно Прекрасная объяснила доктору, как выписывать электронный рецепт, и она же придумала ему и логин, и пароль.

«Мерседес» подъехал к месту задуманного преступления. Бенни, Аллан и Прекрасная вышли из машины — оценить обстановку, прежде чем перейти к действиям. И что характерно — как раз мимо проехал автомобиль, причем водитель посмотрел на трио с таким же изумлением, с каким вся троица воззрилась на него. В Роттне и одно-единственное живое существо, которое не спит после полуночи, было бы сенсацией. А в эту ночь их оказалось целых четверо.

Автомобиль скрылся, и на местечко вновь опустилась темнота и тишина. Прекрасная провела Бенни и Аллана в поликлинику через служебный вход и далее в кабинет доктора Эрландсона. Там она включила компьютер доктора Эрландсона и залогинилась.

Все шло по плану, и Прекрасная радостно хихикала, прежде чем разразиться продолжительной кощунственной тирадой: вдруг оказалось, что не получается просто так выписать рецепт на «килограмм антибиотиков».

— Пиши — эритромицин, рифамин, гентамицин и рифампин, по двести пятьдесят граммов каждого, — подсказал Бенни. — Так мы купируем воспаление сразу с обеих сторон.

Прекрасная глянула на Бенни с восхищением. Потом предложила ему сесть и самому вписать то, что он только что сказал. Бенни сделал это и еще добавил некоторое количество средств первой помощи — на всякий случай, чтобы два раза не приезжать.

Выбраться из поликлиники оказалось не сложнее, чем туда проникнуть. И дорога домой прошла без инцидентов. Бенни и Прекрасная помогли Аллану подняться наверх, и когда стрелки часов приблизились к половине второго ночи, в Шёторпе погасла последняя лампа.

В это время мало кто бодрствовал. Но в Браосе, в паре миль от Шёторпа, один молодой человек лежал без сна, страдая от мучительного желания курить. Это был младший братец Хлама, новый глава «The Violence». Три часа назад он добил последнюю сигарету и тут же, разумеется, ощутил бесконечную потребность в следующей. Младший братец крыл себя на чем свет стоит за то, что забыл прикупить курева до того, как во всем местечке все позакрывалось — как всегда, слишком рано.

Поначалу он думал дотерпеть до утра, но около полуночи сломался. И тут у Хламова братца мелькнула мысль: а не вспомнить ли старые добрые времена, иными словами — не вскрыть ли фомкой какой-нибудь ларек. Только не тут, в Браосе, надо все-таки думать и о собственной репутации. К тому же здесь сразу подумают на него, еще до следствия. Лучше, конечно, отправиться куда-нибудь совсем далеко, но для этого слишком хотелось курить. Компромиссным решением стало Роттне, в пятнадцати минутах езды. Мотоцикл и клубную куртку Хламов братец оставил дома. В неброской одежде, на стареньком «вольво-240» он тихонько въехал в городок сразу после полуночи. И поравнявшись с поликлиникой, к своему удивлению, увидел трех человек на тротуаре. Они стояли там все трое: женщина с рыжими волосами, мужчина с конским хвостиком, а позади них — жутко старый дед.

Младший братец Хлама не стал углубляться в анализ данного события (он вообще не имел особой склонности к анализу). Вместо этого он проехал еще километр по той же дороге, припарковался под деревом чуть в стороне от ларька и предпринял попытку взлома, но безуспешно, потому что дверь ларька оказалась предусмотрительно укреплена именно на такой случай, — после чего отправился домой, по-прежнему изнывая от желания курить.

~~~

Аллан проснулся сразу после одиннадцати и почувствовал, что хорошо отдохнул. Он посмотрел в окно, где смоландский лес раскинулся вокруг смоландского озера. Местность напоминала родной Сёдерманланд. День обещал быть погожим.

Он облачился в единственную имеющуюся у него одежду и подумал, что теперь, пожалуй, можно позволить себе малость обновить гардероб. Зубной щетки ни у него, ни у Юлиуса, ни у Бенни при себе не оказалось.

Когда Аллан вошел в гостиную, Юлиус и Бенни уже завтракали. С утра Юлиус выходил прогуляться, пока Бенни отсыпался. Прекрасная расставила на столе тарелки и стаканы и написала инструкцию насчет завтрака. А сама отправилась в Роттне. Письмо заканчивалось распоряжением — оставить на тарелках некоторое количество еды. Остальное уже дело Бастера.

Аллан пожелал всем доброго утра и услышал то же в ответ. А Юлиус добавил, что подумал, может, им задержаться в Шёторпе еще на одну ночь, уж больно места тут восхитительные. Уж не персональный ли шофер успел обработать Юлиуса за завтраком, поинтересовался Аллан, если судить по давешней нежной сцене. Юлиус отвечал, что да, нынче утром ему были предложены не только тосты с яйцом, но и ряд аргументов от Бенни насчет того, почему им всем лучше остаться в Шёторпе на все лето, однако выводы Юлиус сделал самостоятельно. Куда они, вообще говоря, собираются отправиться? Разве об этом не стоило бы поразмыслить хотя бы денек? А единственное, что им нужно для того, чтобы тут остаться, это убедительная история о том, кто они и куда направляются. Ну и разрешение Прекрасной, само собой.

Бенни заинтересованно слушал беседу Аллана и Юлиуса и, конечно же, надеялся, что результатом станет еще одна ночь в том же самом месте. Чувство его к Прекрасной ничуть не угасло, напротив, он был разочарован, не встретив ее, спустившись к завтраку. Но она по крайней мере написала «спасибо за вчера» в своем послании. Что она имела в виду — может, те стихи? Хоть бы скорее вернулась!

Однако прошел еще почти час, прежде чем Прекрасная зарулила во двор. Когда она вышла из машины, Бенни счел ее еще прекраснее, чем в прошлый раз. Вместо красного спортивного костюма на ней было платье, а кроме того она явно успела наведаться в парикмахерскую.

Бенни сделал несколько нетерпеливых шагов ей навстречу и воскликнул:

— Моя прекрасная! Добро пожаловать домой!

Позади него стояли Аллан и Юлиус, забавляясь этими изъяснениями любви. Но улыбки их погасли, едва Прекрасная отверзла уста. Стремительно пройдя мимо Бенни и обоих стариков, она остановилась лишь на крыльце, повернулась назад и произнесла:

— Ах вы черти паршивые! Я все знаю! И теперь хочу знать все остальное. Собрание в гостиной, сейчас же!

И Прекрасная скрылась в доме.

— Если она уже и так все знает, то что же она еще хочет знать? — удивился Бенни.

— Тихо, Бенни, — сказал Юлиус.

— Вот именно, — сказал Аллан.

И они шагнули в дом навстречу своей судьбе.

~~~

Прекрасная начала свой день с того, что накормила Соню свежескошенной травой, а потом пошла наряжаться, неохотно признаваясь себе, что хочется хорошо выглядеть перед этим Бенни. Поэтому на смену красному спортивному костюму пришло светло-желтое платье, а буйную рыжую гриву пришлось затянуть в две тугие косы. Затем, подкрасившись и приправив готовый образ капелькой духов, она уселась в свой красный «фольксваген-пассат» и отправилась в Роттне за провизией.

Бастер устроился, как всегда, рядом с водителем и тявкнул, когда машина подъехала к супермаркету «Ика» в Роттне. Позже Прекрасная задавалась вопросом — может, Бастер тявкнул, увидев заголовок в газете «Экспрессен» у самого входа в магазин? На первой полосе красовались две фотографии: внизу — старого Юлиуса, а вверху — престарелого Аллана. Текст гласил:

Полиция подозревает:

100-ЛЕТНИЙ МУЖЧИНА

ПОХИЩЕН

БАНДОЙ ПРЕСТУПНИКОВ

Разыскивается известный

ВОР В ЗАКОНЕ

Лицо у Прекрасной стало красное, мысли спутались. Рассвирепев, она тут же отменила свои планы по закупке провианта, потому как трое проходимцев должны быть изгнаны из дома еще до обеда! А вот в аптеку она пошла и получила все лекарства, которые Бенни набил в компьютере вчера ночью, а потом купила номер «Экспрессен», чтобы вникнуть в подробности и разобраться что к чему.

Чем больше Прекрасная читала, тем злее становилась. Хотя одно с другим никак не вяжется. Что ли этот Бенни — из «Never Again»? А Юлиус — вор в законе? И кто кого похитил? Все трое вроде бы так ладят между собой. Наконец злость взяла-таки верх над любопытством. Как-никак, а ее водят за нос. А водить Гуниллу Бьёрклунд за нос — это никому не еще не сходило с рук! «Моя прекрасная»! Видали, а?!

Пришлось, усевшись за руль, все снова перечитать: «В понедельник из мальмчёпингского интерната для престарелых исчез Аллан Карлсон — в день своего столетнего юбилея. Полиция на сегодняшний момент подозревает, что он был похищен преступной байкерской группировкой „Never Again“. По данным, которыми располагает „Экспрессен“, к этому может быть также причастен известный вор в законе Юлиус Юнсон».

За этим следовала полная мешанина из фактов и свидетельств. Аллана Карлсона видели в транспортном бюро в Мальмчёпинге, потом он сел на стрэнгнэсский автобус, чем привел в ярость участника группировки «Never Again». Но погодите-ка… «…молодой человек лет тридцати, светловолосый…» К Бенни описание как-то не очень подходит. Прекрасная ощутила… облегчение?

Дальше — больше: Аллана Карлсона, оказывается, видели накануне на дрезине посреди сёдерманландского леса вместе с известным вором в законе Юлиусом Юнсоном и склонным к приступам ярости членом криминальной группировки «Never Again». «Экспрессен» не берется утверждать наверняка, какие именно отношения связывали всех троих, но основная версия — что Аллан Карлсон жертва, а остальные двое похитители. По крайней мере, так высказался фермер Тенгрот, когда его прижал репортер «Экспрессен».

В заключение «Экспрессен» открыла еще одну подробность, а именно — что в тот же самый день бесследно исчез владелец уличной закусочной Бенни Юнгберг, причем именно из Окерского Завода, откуда также скрылись в неведомом направлении столетний мужчина и известный вор в законе. Об этом смог сообщить работник бензозаправки «Статойл».

Прекрасная сложила газету и сунула Бастеру в пасть. И устремилась домой, где, как она теперь знала, у нее гостят столетний мужчина, вор в законе и владелец уличной закусочной. Причем последний не лишен шика и обаяния, а к тому же явных медицинских познаний, но места для романтических чувств больше нет! Правда, спустя короткое время Прекрасная уже скорее расстраивалась, чем сердилась, но, пока доехала до дома, успела снова основательно распалить в себе злость.

~~~

Прекрасная выхватила газету из пасти Бастера, расправила первую страницу с портретами Аллана и Юлиуса, а потом некоторое время ругалась и кричала, прежде чем приступить к зачитыванию статьи. После чего потребовала объяснить, что произошло на самом деле, и пообещала, что в любом случае всех троих через пять минут тут и духу не будет. После чего снова сложила газету, сунула ее Бастеру в пасть и, скрестив руки на груди, закончила грозным и решительным:

— Ннну?

Бенни поглядел на Аллана, тот смотрел на Юлиуса, физиономия которого, как ни странно, расползлась в улыбке.

— Вор в законе, — сказал он. — Значит, вор в законе. Это звучит!

Но Прекрасная не дала себя обаять. Она уже была вся красная, а стала еще краснее, когда сообщила Юлиусу, что он тут же превратится в сильно поколоченного вора в законе, если Прекрасная немедленно не узнает, в чем дело. Затем она повторила для всех присутствующих то, что уже прежде сформулировала для себя самой, а именно — что водить за нос Гуниллу Бьёрклунд из Шёторпа никому не позволено. Для большей убедительности она сняла со стены старый дробовик. Стрелять из него нельзя, признала Прекрасная, однако чтобы проломить головы ворам в законе, владельцам уличных закусочных и всяким старикашкам он еще вполне сгодится — и это было похоже на правду.

Улыбка Юлиуса Юнсона приугасла. Бенни стоял остолбенев, бессильно уронив руки. И думал только об одном: его любовь, его счастье вот-вот ускользнет прочь. Но тут в ход событий вмешался Аллан и попросил у Прекрасной время на размышление. С позволения Прекрасной, он хотел бы переговорить с Юлиусом с глазу на глаз в соседнем помещении. Прекрасная согласилась, впрочем ворчливо предупредив Аллана, чтобы без глупостей. Аллан пообещал за этим пунктом проследить и, взяв Юлиуса под руку, вытащил его на кухню и закрыл дверь.

Совещание Аллан начал с того, что спросил — нет ли у Юлиуса каких-либо идей, которые, в отличие от всех предыдущих, не доводили бы Прекрасную до белого каления. Юлиус отвечал, что единственное, чем можно спасти ситуацию, — это предложить Прекрасной какую-либо форму долевого участия в содержимом чемодана. Аллан согласился по существу, хотя, конечно, нет ничего хорошего в том, чтобы каждый день рассказывать все новым людям, что Аллан и Юлиус воруют чужие чемоданы, убивают их владельцев, когда те приходят за своей собственностью, а потом, упаковав трупы в деревянные пеналы, малой скоростью отправляют в Африку.

Юлиус заметил, что Аллан преувеличивает. Пока что они отправили на тот свет только одного гражданина, который к тому же вполне этого заслуживал. И если им всем теперь затаиться и подождать, пока все уляжется, то других убивать, может, и не придется.

На это Аллан сказал, что уже прикинул тут по-быстрому. Пожалуй, разделить содержимое чемодана на четверых — Аллан, Юлиус, Бенни и Прекрасная — будет не хуже. Таким образом устраняется риск, что двое последних слишком разговорятся с неподходящими людьми. А заодно все они смогут остаться в Шёторпе на лето, а потом уже этот байкерский клуб перестанет их разыскивать, если он их, конечно, разыскивает — что вообще-то весьма вероятно.

— Двадцать пять миллионов за пристанище на несколько недель, — вздохнул Юлиус, всем видом впрочем, показывая понимание и одобрение.

Переговоры на кухне подошли к концу. Юлиус и Аллан вернулись в гостиную. Аллан попросил Прекрасную и Бенни потерпеть еще тридцать секунд, а тем временем Юлиус отправился в свою спальню и тотчас вернулся с чемоданом в поводу. Он положил чемодан на большой обеденный стол в гостиной и поднял крышку.

— Мы с Алланом решили разделить все это поровну, на четверых.

— Едрена сатана, — сказала Прекрасная.

— Поровну? — сказал Бенни.

— Да, только тебе твои сто тысяч вернуть придется, — нашелся Аллан. — И сдачу с денег на бензин.

— Едрена сатана и бесы в пекле! — сказала Прекрасная.

— Вы садитесь, а я все расскажу, — сказал Юлиус.

Прекрасной, как и Юлиусу, было сложно переварить историю с трупом, засунутым в деревянный пенал, зато понравилось, как Аллан взял и вылез через окно, сбежав из своей прошлой жизни:

— Эх, и мне бы так сделать — через две недели после свадьбы с говнюком, за которого я пошла замуж.

Покой вернулся в Шёторп. Прекрасная и Бастер вновь отправились в провиантский рейс. Они купили еды, питья, одежды, а также предметы личной гигиены и многое другое. Расплачивалась Прекрасная наличными из пачки пятисоток.

~~~

Комиссар Аронсон допрашивал свидетеля из Мьёльбю — пятидесятилетнюю охранницу в магазине при бензоколонке. Ее профессия, как и манера излагать свои наблюдения, внушали доверие. К тому же свидетельница смогла опознать Аллана на коллективной фотографии с празднования чьего-то восьмидесятилетия, состоявшегося неделю назад в интернате для престарелых, — одной из тех, которыми сестра Алис любезно снабдила не только полицию, но и всех желающих представителей СМИ.

Комиссару Аронсону пришлось признать, что зря он вчера отмахнулся от информации про серебристый «мерседес» в Мьёльбю. А теперь уж плакать поздно. Лучше сосредоточиться на анализе фактов. Если предположить, что это было бегство, то существует две возможности: либо оба старика и владелец уличной закусочной выбрали маршрут в южном направлении вполне сознательно, либо отправились туда просто наобум. Аронсон выбрал первую возможность, поскольку гораздо легче следить за теми, кто знает, куда им нужно, чем за людьми, блуждающими без видимой цели. Но с такой публикой наверняка ничего не скажешь. Вроде бы ничто не связывает Аллана Карлсона с Юлиусом Юнсоном, с одной стороны, и с Бенни Юнбергом — с другой. Юнсон и Юнгберг могли быть знакомы, они жили меньше чем в двух милях друг от друга. Но возможно, Юнгберга похитили и угрозами заставили сесть за руль. Не исключено, что и столетнего мужчину тоже запихнули в машину насильно — хотя против этого говорят две вещи: 1) тот факт, что Аллан Карлсон сошел с автобуса именно на остановке «Платформа Бюринге» и, судя по всему, сам отыскал Юлиуса Юнсона, а также 2) свидетельства очевидцев, что Юлиус Юнсон и Аллан Карлсон, как во время поездки на дрезине сквозь леса, так и во время пешей прогулки по заводской территории, явно держались как приятели.

Как бы то ни было, свидетельница обратила внимание на то, что серебристый «мерседес» свернул с шоссе Е4 и продолжил движение по национальной трассе 32 в направлении Траноса. Это важно, даже при том, что с тех пор прошло больше суток. Для того, кто направляется на юг по Е4 и сворачивает на тридцать вторую трассу у Мьёльбю, количество вероятных конечных мест назначения не так уж велико. Район Вестервика-Виммербю-Кальмара можно исключить, потому что тогда машина свернула бы уже у Норрчёпинга либо у Линчёпинга, в зависимости от того, где именно они заехали на Е4. Ёнчёпинг-Вэрнаму тоже можно вычеркнуть, потому что в таком случае незачем было бы вообще съезжать с Европейской трассы. Возможно, Оскарсхамн, а дальше паромом на остров Готланд — однако ни в одном из списков пассажиров Готландской линии ни одного из этих имен нет. Оставался только север Смоланда: Транос, возможно — Несшё, Оседа, Ветланда и окрестности. Может быть, даже Векшё, хотя в этом случае «мерседес» выбрал не самый короткий путь. Тем не менее в принципе такое возможно: ведь если оба старика и владелец уличной закусочной уходили от погони, то с их стороны было вполне разумно выбирать второстепенные дороги.

В пользу того, что все трое, несмотря ни на что, по-прежнему находятся на только что обрисованном комиссаром Аронсоном участке, говорит прежде всего отсутствие у двоих из них действительного паспорта. Так что за границу они вряд ли направляются. Сотрудники Аронсона обзвонили все возможные заправки к югу, юго-востоку и юго-западу от Мьёльбю на расстоянии от тридцати до пятидесяти миль. Но нигде им не могли ничего сообщить о серебристом «мерседесе» с тремя запоминающимися пассажирами. Разумеется, машину могли заправить и на бензоколонке самообслуживания, но обычно люди все-таки предпочитают заправки с магазинчиками, потому что спустя определенное количество миль человеку наверняка захочется пакетик воздушного риса в шоколаде, бутылку газировки или сосиску. В пользу заправки с персоналом говорило и то, что однажды эти трое уже выбрали именно такую — в Мьёльбю.

— Транос, Экше, Несшё, Ветланда, Оседа… и окрестности, — сказал сам себе комиссар Аронсон довольно, но в следующий миг помрачнел: — Ну а дальше?

~~~

Главарь «The Violence» проснулся после ужасной ночи и отправился на заправку, чтобы наконец утолить свой никотиновый голод. Но со стены у двери ему бросился в глаза заголовок в «Экспрессен». На фотографии крупным планом был изображен… тот самый дед, точно, которого он накануне ночью видел в Роттне.

Впопыхах он даже забыл купить сигарет. Зато купил «Экспрессен», поразился тому, что прочел, — и позвонил Хламу, своему старшему брату.

~~~

Таинственная история о пропавшем и, вероятно, похищенном столетнем мужчине захватила всю страну. Четвертый телеканал подготовил аналитический документальный фильм из серии «Только факты: специальный репортаж», в котором, однако, не сообщалось ничего нового по сравнению с тем, что уже раскопала «Экспрессен», а следом за ней «Афтонбладет», — тем не менее фильм получил аудиторию в полтора миллиона зрителей, включая самого столетнего мужчину и троих его любознательных приятелей на лесном смоландском хуторе Шёторп.

— Не будь мне кое-что известно, мне правда жалко стало бы этого старенького дедушку, — сказал Аллан.

Прекрасная отнеслась ко всей истории не так беззаботно и нашла, что и Аллану, и Юлиусу с Бенни теперь какое-то время лучше не попадаться никому на глаза. «Мерседес» пусть и дальше стоит позади хлева. А она завтра утром съездит купит грузовой автобус, на который в свое время положила глаз. А то со дня на день может встать вопрос о спешной эвакуации, а в такой автобус вся компания влезет, включая Соню.

Глава 9

1939–1945 годы

Первого сентября 1939 года корабль Аллана под испанским флагом вошел в нью-йоркский порт. Может, Аллан и рассчитывал только малость поглядеть на эту страну на Западе, а потом отправиться назад на другом корабле, но в тот же самый день один из дружков генералиссимуса отправился прогуляться в Польшу, и тут уж вся Европа пошла воевать по новой. Так что на судно под испанским флагом сперва был наложен арест, а затем секвестр, и пришлось ему ходить под военно-морским флагом США до самого заключения мира в 1945 году.

А всех, кто был на борту, пропустили через иммиграционный центр на острове Эллиса. Там каждому пришлось ответить на одни и те же четыре вопроса сотрудника центра: 1) Имя? 2) Национальность? 3) Профессия? 4) Цель пребывания в Соединенных Штатах Америки?

Все спутники Аллана сообщили, что они испанцы, простые моряки, и им просто некуда податься, поскольку их судно арестовано. Поэтому их тут же впустили в страну — устраивайтесь как умеете.

Но Аллан из прочих выделялся. Во-первых, именем, которое испаноговорящий переводчик просто не смог выговорить. Потом тем, что происходит из страны с названием Suecia. Но главное — тем, что он честно признался, что является экспертом-подрывником, успевшим поработать по специальности сперва на орудийном заводе, а потом на войне между испанцами и испанцами.

Тут Аллан достал письмо от генерала Франко. Испанский переводчик скверно перевел его сотруднику иммиграционной службы, который тут же позвонил своему начальнику, который тут же позвонил своему начальнику.

Первым решением было, что шведа-фашиста следует немедленно выслать туда, откуда он прибыл.

— Вы мне только корабль организуйте, и я мигом уеду, — сказал Аллан.

Но теперь это было не так-то просто. Так что допрос продолжился. И чем больше главный иммиграционный начальник узнавал от шведа, тем меньшим фашистом тот выглядел. И коммунистом Аллан тоже вроде бы не был. И национал-социалистом. Сапер-профессионал, и все. А история, как он якобы перешел на «ты» с генералом Франко, вообще настолько нелепая, что такого даже и не выдумать.

У главного иммиграционного начальника имелся брат в Лос-Аламосе, Нью-Мексико, который, насколько начальнику было известно, занимался бомбами и тому подобным по военной части. За отсутствием лучших идей Аллана посадили под замок, а иммиграционный начальник потолковал обо всем об этом с братом, когда встретился с ним в семейном поместье в Коннектикуте в День благодарения. Брат ответил, что ему не то чтобы очень улыбается перспектива получить потенциального франкиста на свою голову, но с другой стороны, там приходится делать кучу всякой экспертизы — так что почему бы не приставить этого шведа к какой-нибудь не особо квалифицированной и не слишком секретной работе, если брату это будет приятно?

Иммиграционный начальник отвечал, что это ему, конечно, будет очень приятно, и оба брата жадно впились зубами в индейку.

А некоторое время спустя Аллан впервые в жизни полетел на самолете и поздней осенью 1939 года вошел в штат американской военной базы в Лос-Аламосе, где сразу же и выяснилось, что он не знает ни слова по-английски. Тогда один испаноговорящий лейтенант получил задание разузнать, насколько этот швед разбирается в своей области, и Аллану пришлось написать лейтенанту все варианты своих взрывчатых смесей. Лейтенант просмотрел записи, решил для себя, что швед показал явную изобретательность, но вздохнул и сказал, что сила Аллановых зарядов и автомобиль-то на воздух вряд ли поднимет.

— Да ладно, — отвечал Аллан. — И автомобиль поднимет, и оптового торговца. Я уже пробовал.

Аллану разрешили остаться, сперва в одном из самых отдаленных бараков, но по мере того, как шли месяцы и годы и Аллан овладевал английским языком, ограничений на его перемещения по базе становилось все меньше. Будучи исключительно внимательным ассистентом, Аллан со временем научился закладывать заряд совсем иного качества, чем те, которые он взрывал по воскресеньям в гравийном карьере позади собственного хутора. А по вечерам, когда большинство молодых людей с Лос-Аламосской базы отправлялись в город на поиски женщин, Аллан усаживался в секретной библиотеке на базе и совершенствовал свои познания в современном взрывном деле.

~~~

По мере того как война охватывала Европу (а постепенно и мир), Аллан узнавал все больше и больше. Не то чтобы ему привелось использовать свои знания на практике хоть в какой-то мере — Аллан был по-прежнему всего лишь ассистентом (хотя и на очень хорошем счету), — он их просто накапливал сам для себя. Но речь шла уже не о нитроглицерине и натриевой селитре — этим теперь пусть всякая шантрапа занимается! — а о водороде, уране и других весьма серьезных, но ох каких непростых вещах!

Начиная с 1942 года секретность в Лос-Аламосе усугубилась. Группа получила особое поручение от президента Рузвельта — создать такую бомбу, которая одним взрывом смогла бы снести десять и двадцать испанских мостов, если нужно. Ассистенты понадобились в самых закрытых кабинетах, и уже весьма популярный на базе Аллан получил доступ к объектам наивысшего уровня секретности.

Приходилось признать, что доки они, американцы. Вместо всего того, к чему Аллан уже привык, они экспериментировали, чтобы заставить маленькие атомы делиться на части, чтобы уж если рванет — то как следует, так, как мир еще не видывал.

К апрелю 1945 года эта работа приблизилась к завершению. Ученые — и вместе с ними Аллан — уже знали, как вызвать ядерную реакцию, но не знали, как ею управлять. Проблема затягивала. Аллан, сидя по вечерам в библиотеке, раздумывал о вещах, о которых его никто раздумывать не просил. Но шведский ассистент не сдавался, и однажды вечером… опля! Однажды вечером… он нашел решение!

Той весной военное руководство каждую неделю проводило многочасовые встречи с ведущими физиками и главным физиком Оппенгеймером — а также с Алланом, который разносил кофе и печенье.

Физики рвали на себе волосы, просили Аллана принести еще кофе, военные чесали подбородки, просили Аллана принести еще кофе, военные охали и ахали вместе с физиками и просили Аллана принести еще кофе. Аллан уже успел к этому времени подобраться к решению проблемы, но считал, что не дело официанта учить повара готовить, и держал свои знания при себе. Пока однажды, к своему изумлению, не услышал собственный голос:

— Прошу прощения, но почему бы вам не разделить уран на две равные части?

Слова будто сами выскочили наружу, в то время как Аллан подливал кофе в чашку самому главному физику Оппенгеймеру.

— Чего-чего? — сказал главный физик Оппенгеймер, пораженный больше не словами Аллана, а тем, что официант вообще открыл рот.

Тут Аллану ничего не оставалось, как повторить:

— Ну, если вы разделите уран пополам и устроите, чтобы обе части соединились тогда, когда вам это нужно, то оно и взорвется тогда, когда вам нужно, а не тут на базе.

— Пополам? — сказал главный физик Оппенгеймер. В голове у него в этот миг закрутилось столько всего, что он только и смог выговорить это «пополам».

— Ну да, один-ноль в пользу господина главного физика. Части не должны быть одинакового размера, главное — чтобы общая величина, когда мы их сложим, получалась приличная.

Судя по лицу лейтенанта Льюиса, который в свое время поручился за Аллана как официанта, он сейчас убил бы этого шведа своими руками, но тут один из физиков, сидевших за столом, в ответ принялся рассуждать вслух:

— Сложим, говоришь? В каком смысле, по-твоему? И где? В воздухе?

— Именно, господин физик. Или вы химик? Нет? В общем, у вас ведь нет проблемы в том, чтобы это дело взорвалось. Проблема в том, что вы самим взрывом управлять не можете. Но одна критическая масса, если ее разделить на две, превратится в две некритические, ведь правда? А если их, наоборот, сложить, то две некритические массы превратятся в критическую.

— А как их сложить, по мнению господина… Прошу прощения, но кто вы? — сказал главный физик Оппенгеймер.

— Я Аллан, — сказал Аллан.

— Как, по мнению господина Аллана, их можно сложить? — продолжал главный физик Оппенгеймер.

— С помощью заряда старой доброй взрывчатки, — сказал Аллан. — Я и сам в таких поднаторел, но уверен, что тут вы и без меня справитесь.

Физики вообще не дураки, а тем более главные физики. Оппенгеймер, в течение нескольких секунд составив и решив в уме несколько метровой длины уравнений, пришел к выводу, что официант с большой долей вероятности прав. Подумать только, что такая сложная штука — и так легко решается! Заряд старой доброй взрывчатки в задней части бомбы, взрываемый дистанционно и подталкивающий одну некритическую массу урана-235 навстречу другой некритической массе. И масса тут же станет критической. Нейтроны зашевелятся, атомы урана пойдут делиться. Начнется цепная реакция, и…

— …Ба-бах! — проговорил вслух главный физик Оппенгеймер.

— Вот-вот, — сказал Аллан. — Вижу, господин главный физик уже все просчитал. Кстати, никому кофе не добавить?

И тут дверь в секретную совещательную комнату распахнулась, и явился вице-президент Трумэн с одним из своих редких, однако регулярных и неизменно необъявленных визитов.

— Садитесь, — сказал вице-президент, когда все мужчины поспешно вытянулись по стойке «смирно».

Аллан от греха подальше тоже сел к столу на один из свободных стульев. Если вице-президент сказал садиться, то надо садиться, хочешь — не хочешь, так у них в Америке заведено, решил он.

Тут вице-президент спросил отчет о состоянии дел у главного физика Оппенгеймера, который тотчас снова вскочил и второпях не придумал ничего лучшего, как сказать, что мистер Аллан, вон там в углу, только что решил последнюю проблему — как управлять детонацией. Гипотеза мистера Аллана, разумеется, пока еще не доказана, но главный физик Оппенгеймер от лица всего сообщества заявляет, что не сомневается — проблема уже стала историей и что в трехмесячный срок можно будет провести пробные взрывы.

Вице-президент обвел взглядом сидящих за столом и получил в ответ утвердительные кивки. Лейтенант Льюис осмелел и потихоньку снова начал дышать. Наконец вице-президент остановил свой взгляд на Аллане:

— Вижу, вы герой дня, мистер Аллан. А мне как раз надо малость перекусить, прежде чем возвращаться в Вашингтон. Не желаете составить компанию?

Аллан отметил, что это, пожалуй, общая черта мировых лидеров — на радостях приглашать на ужин, но говорить этого не стал. А просто поблагодарил вице-президента за приглашение, и оба вместе вышли из секретной совещательной комнаты. А у стола остался стоять главный физик Оппенгеймер, и лицо его выражало облегчение, но не радость.

~~~

Вице-президент Трумэн велел выставить оцепление вокруг своего любимого мексиканского ресторанчика в центре Лос-Аламоса, так что Аллан и Трумэн были там совсем одни, если не считать десятка охранников из службы безопасности, рассредоточенных по всем углам.

Уполномоченный начальник охраны указал на то, что мистер Аллан не является американским гражданином и не подвергался проверке на предмет возможности остаться с вице-президентом с глазу на глаз, но Трумэн отмахнулся от возражений начальника охраны: ведь большего патриотизма, чем тот, что сегодня проявил мистер Аллан, и не придумаешь.

Вице-президент был в великолепном настроении. Сразу после ужина он велит направить «борт номер два» в Джорджию — президент Рузвельт находится там в санатории, лечит свой полиомиелит. Ведь такую новость президент захочет услышать лично, в этом Гарри Трумэн не сомневался.

— Я закажу еду, а ты выбирай выпивку, — сказал веселый Гарри Трумэн и протянул Аллану винную карту.

После чего повернулся к метрдотелю, который с поклоном принял солидный заказ, включавший всевозможные тако, энчиладос, кукурузные тортильи и множество разных соусов.

— А что под это пить желаете, сэр? — вопросил метрдотель.

— По бутылочке текилы, — сказал Аллан.

Гарри Трумэн рассмеялся и спросил, не собирается ли мистер Аллан споить вице-президента США. Аллан отвечал, что за последние годы выяснил — мексиканцы умеют гнать забористую самогонку не хуже шведской очищенной, но вице-президент, конечно же, может пить молоко, если оно, на его взгляд, к этим закускам подходит больше.

— Нет уж, уговор дороже денег, — отвечал вице-президент Трумэн и попросил только добавить в заказ лимончик и соль.

Три часа спустя оба уже были на «ты» и величали друг друга, не чинясь, «Гарри» и «Аллан» — вот ведь как сближает людей какая-то пара бутылок текилы. Правда, до все более хмелеющего вице-президента не сразу дошло, что Аллан — это имя, а не фамилия. Аллан к тому времени уже успел поведать, как вышло, что оптовик Густавсон взлетел на воздух, и о спасении жизни генерала Франко. Вице-президет, со своей стороны, развлекал Аллана, изображая, как президент Рузвельт пытается подняться со своего инвалидного кресла.

И вот тут, в самый что ни есть душевный момент, в зал прокрался начальник службы безопасности и встал возле вице-президента:

— Позвольте обратиться, сэр?

— Валяй, — пробормотал вице-президент.

— Желательно без свидетелей, сэр!

— Елки-палки, ты прямо вылитый Хамфри Богарт! Ты видел, да, Аллан?

— Сэр… — пролепетал озадаченный начальник службы безопасности.

— Да в чем дело-то, черт тебя дери? — прошипел вице-президент.

— Сэр, дело касается президента Рузвельта.

— Что еще там учудил старый козел? — хохотнул вице-президент.

— Умер, сэр.

Глава 10

Понедельник, 9 мая 2005 года

Хлам уже четвертый день сидел в машине напротив «Ики» в Роттне и высматривал в первую очередь Болта, а во вторую — столетнего деда, рыжую старуху несколько более поздней модели, мужика с конским хвостом и без других особых примет и «мерседес». Засесть там он не сам сообразил, идея была Шефа. После случившегося очень кстати разговора с младшим братом (и одновременно лидером «The Violence» в Браосе), когда выяснилось, что столетний дед совершенно точно стоял среди ночи напротив браосской поликлиники, Хлам, естественно, все доложил по инстанции. Именно тогда Шеф решил взять под наблюдение наиболее посещаемый в городке продовольственный супермаркет. По расчетам Шефа, тот, кто имел возможность прогуливаться среди ночи по Роттне, наверняка обретается где-нибудь неподалеку, а всякий человек рано или поздно проголодается, и тогда ему понадобится еда, а когда еда кончится, придется поехать и купить ее. Звучало логично. Шеф ведь недаром шеф! Но это было сказано четыре дня назад. А теперь Хлам уже засомневался.

Да и внимание начинало рассеиваться. Поэтому он сперва не заметил рыжую тетку, зарулившую на парковку в красном «фольксвагене-пассате» вместо серебристого «мерседеса». Но поскольку ее после этого еще и угораздило прошествовать в магазин перед самым носом у Хлама, то последний ее все-таки не прозевал. Он не был, конечно, уверен, что это именно она, но возраст вроде тот же и волосы именно такого цвета.

Хлам тут же отзвонил в Стокгольм Шефу, но тот особого энтузиазма не выказал. Шефу нужен был в первую очередь Болт или хотя бы этот проклятый старикан.

Но и то хлеб. Хламу надо запомнить номер машины и потом незаметно проехать за рыжей и поглядеть, куда она направляется. После чего доложить снова.

~~~

Комиссар Аронсон последние четыре дня провел в гостинице в Оседе. Идея состояла в том, чтобы находиться ближе к центру событий, если вдруг поступят новые сведения. Но ничего такого не произошло, и Аронсон уже собрался выехать домой, как вдруг позвонили коллеги из Эскильстуны. Телефонная прослушка главаря банды «Never Again» по имени Пер-Гуннар Ердин дала результат. Ердин, по кличке Шеф, прославился несколько лет назад, когда «Свенска Дагбладет» опубликовала разоблачительный материал про создание внутри государственной тюрьмы Халль криминальной сети под названием «Never Again». Тут подключились прочие СМИ, и в вечерних газетах появились имя и фотография Ердина, главного действующего лица. Тот факт, что замысел практически развалился из-за формулировочек мамы Пера-Гуннара Ердина в ее письме, в прессу так и не попал.

Комиссар Аронсон на днях распорядился начать слежку за Ердином и прослушку его телефона, и вот оно сработало. Разговор этот, разумеется, был записан, расшифрован и послан по факсу Аронсону в Оседу:

— Алло?

— Да, я это.

— Есть что доложить?

— Вроде того. Я сижу тут напротив магазина «Ика», и только что туда прошла какая-то рыжая старуха.

— Только старуха? А Болта не видел? А деда-столета?

— Не, только старуху. Я и не знаю вообще…

— Она на «мерсе» приехала?

— Да не, я не успел заметить… но тут на парковке вообще «мерсов» нет, значит, она на чем-то другом приехала.

(Пятисекундное молчание.)

— Алло?

— Да тут я, просто думаю, кому-то же, блин, приходится это делать.

— Ну, я только…

— Вряд ли она единственная рыжая баба на весь Смоланд…

— Да, но у этой возраст как раз такой, как…

— Ты вот чего — поезжай за ней, запиши номера, сам ничего не делай, просто проследи, куда она поедет. Только смотри, блин, чтобы тебя самого не пропалили. Потом опять мне доложишь.

(Пятисекундное молчание.)

— Ты че, понял или повторить?

— Да не, ну все вроде ясно. Отзвоню, как только…

— И звони мне на другой номер. Я что, не говорил, чтобы все разговоры по работе только туда?

— Да, но это же только когда у нас дела с русскими, нет? Я не думал, что ты теперь ту симку подключил, когда…

— Придурок.

(Затем какое-то ворчание, и телефон отключился).

Комиссар Аронсон прочитал распечатку — и дополнил головоломку несколькими новыми фрагментами.

Болт, упомянутый Ердином, — это, по всей видимости, Бенгт Бюлунд, один из видных членов «Never Again» и теперь уже предположительно мертвый. А звонивший Ердину был, очевидно, Хенрик Хлам Хюльтэн, который разыскивал Болта где-то посреди Смоланда.

Значит, Аронсон изначально рассуждал правильно. И теперь уже можно сформулировать выводы более четко: где-то в Смоланде, как уже сказано, обретается Аллан Карлсон — вместе с Юлиусом Юнсоном, Бенни Юнгбергом и его «мерседесом». А также рыжеволосая дама неизвестного возраста, но вряд ли уж такая молодая, поскольку ее только что назвали старухой. С другой стороны, такие, как Хлам, кого хочешь в старухи запишут.

А в Стокгольме, в «Never Again» считают, что член банды Болт тоже находится в этой компании. Значит ли это, в таком случае, что он скрывается от своих же? А иначе почему он до сих пор не дал о себе знать? Да потому, что его нет в живых! Но Шеф этого не понял, стало быть, Шеф думает, что Болт скрывается в Смоланде вместе с… откуда, кстати, эта рыжая взялась?

Тут Аронсон велел выяснить родословную Аллана, Бенни и Юлиуса. Нет ли там какой-нибудь сестры, родной или двоюродной, или еще какой-нибудь родственницы, проживающей в Смоланде и имеющей такую масть?

«У этой возраст как раз такой, как…» — сказал Хлам. Как что? Как им уже кто-то сказал? Кто-то видел всю эту группу в Смоланде, позвонил и дал им наводку? Жалко, что прослушку начали не сразу.

А теперь Хлам уже проследил за рыжей, после чего либо закрыл вопрос, поскольку это оказалась не та рыжая, либо… либо Хлам узнал, где находятся Аллан Карлсон и его приятели. В этом случае Шеф скоро сам явится в Смоланд, чтобы вытрясти из Аллана и его свиты всю правду о том, что случилось с Болтом и его чемоданом.

Аронсон достал телефон и позвонил руководителю предварительного следствия в Эскильстуне. Прокурор Конни Ранелид поначалу не слишком увлекся этим делом, но его интерес нарастал с каждым новым осложнением, о котором рапортовал Аронсон.

— Не прозевай теперь Ердина с его подручным, — велел прокурор Ранелид.

~~~

Прекрасная, поставив два пакета с логотипом «Ики» в багажник своего «фольксвагена-пассата», поехала назад в Шёторп.

За ней на безопасном расстоянии следовал Хлам. Первое, что он сделал, когда они оба выехали на шоссе, — это позвонил Шефу (на непрослушиваемый номер, само собой), чтобы сообщить марку и номер машины этой рыжей. И обещал выйти на связь по окончании поездки.

Едва они выехали из Роттне, как рыжая сразу же свернула на гравийную дорогу. Хлам узнал местность — он тут бывал, один раз как минимум, на соревновании по автомобильному ориентированию. Тогда еще с ним его девчонка штурманила — и только пройдя половину маршрута, сообразила, что держит карту вверх ногами.

Гравийный проселок был сухой, и за автомобилем рыжей поднималось облачко пыли. Поэтому Хламу ничего не стоило следовать за ней, не попадаясь на глаза. Вот только через несколько километров пыльное облачко вдруг исчезло. Вот же блин! Хлам поддал газу, но облачко все не появлялось.

Хлам даже запаниковал, но скоро успокоился. Стало быть, старуха где-то съехала с дороги. Придется разворачиваться и искать. Не успел он проехать обратно и километра по той же дороге, как загадка объяснилась. Показался почтовый ящик, и рядом вправо отходила неширокая дорожка — так вот куда рыжая повернула!

Но с учетом того, как развивались события, Хлам оказался слишком нетерпелив. Он стремительно крутанул баранку и на полной скорости помчался вниз по дорожке, ведущей неизвестно куда, оставив у почтового ящика все свои прежние соображения насчет незаметности и осторожности.

Едва он опомнился, как дорожка кончилась, упершись в площадку перед домом. Еще чуть-чуть — и Хлам, не успев затормозить, налетел бы прямиком на столетнего деда, который стоял и кормил… кормил… слона?!

~~~

Аллан и Соня быстро подружились. У них ведь было немало общего. Один вылез однажды в окно и тем придал своему существованию совершенно новый вектор, а другая с той же целью шагнула в озеро. Оба успели повидать мир. Да и морду Сони бороздили глубокие морщины, как у мудрого столетнего старца, подумал Аллан.

Соня, кстати, не показывала цирковых фокусов кому попало, но этот дед ей явно понравился. Он угощал фруктами, чесал ей хобот и ласково разговаривал. Не то чтобы она особо понимала его речи — но какая разница? Все равно приятно. Поэтому, когда дед просил ее сесть, она садилась, а когда просил покружиться, то Соня делала это с удовольствием. Она даже показала ему, что умеет стоять на задних ногах, хоть об этом дед ее даже не просил. А яблочко-другое или дополнительное чесание хобота были чистой воды бонусом. Соня ведь не из тех, кто продает свои услуги.

Прекрасная, Бенни и Бастер усаживались на ступеньках — соответственно с кофе и собачьим лакомством. Они сидели и любовались, как Аллан и Соня общаются друг с другом на площадке перед домом. А Юлиус часами сидел на озере и удил окуней.

Май выдался жаркий. Солнце припекало неделю напролет, и синоптики обещали, что высокое давление сохранится и дальше.

Бенни, бывший, помимо прочего, почти архитектором, в мгновение ока набросал, как надо оборудовать изнутри только что приобретенный Прекрасной грузовой автобус, чтобы Соне там понравилось. Когда же Прекрасной стало известно, что Юлиус, кроме того что вор, еще и специалист по пиломатериалам и ловко управляется с молотком и гвоздями, она заметила Бастеру, что друзья-то, оказывается, толковые — правильно все-таки, что она их сразу не спровадила. Юлиусу хватило одного вечера, чтобы под руководством Бенни соорудить из досок все необходимое в автобусе внутреннее оборудование. Затем Соня вошла в автобус и вышла оттуда, проверив, что и как, и, судя по всему, осталась довольна, хоть и не поняла, зачем нужны два стойла вместо одного. Тесновато, конечно, но зато еда двух сортов, одна слева, одна впереди, а справа — вода для питья. Пол был чуть приподнят под углом, с легким наклоном назад, где был сделан специальный желоб для отходов Сониной жизнедеятельности. Он был до краев набит сеном, чтобы максимально впитывать все, что может появиться за время поездки.

А вдобавок к этому — капитальная вентиляционная система в виде отверстий, просверленных по всей длине автобуса слева и справа и открывающееся стеклянное окошко в кабину, чтобы Соня могла постоянно видеть хозяйку. Если коротко, грузовой автобус превратился в слоновоз класса «люкс» — и это всего за пару дней!

Чем больше вся компания настраивалась на отъезд, тем меньше ей хотелось отправляться в дорогу прямо теперь — уж слишком всем хорошо живется в Шёторпе! Не в последнюю очередь Бенни и Прекрасной, которые уже на третью ночь решили, что спать в двух разных постелях — только зря простыни протирать, когда с тем же успехом можно улечься в одной. А какие уютные были вечера у камина — отменная еда, славная выпивка и увлекательное повествование Аллана Карлсона о своей необыкновенной биографии!

Но в понедельник утром холодильник и кладовка практически опустели, и Прекрасной пора было вновь отправляться в Роттне пополнять запасы. Из соображений безопасности поездка была предпринята на принадлежавшем Прекрасной стареньком «фольксвагене-пассате». А «мерседес» стоял на прежнем месте, под прикрытием хлева.

В одном из двух магазинных пакетов была всякая всячина для самой Прекрасной и мужчин, а в другом — наливные аргентинские яблочки для Сони. Вернувший домой, Прекрасная протянула пакет с яблоками Аллану и, распихав остальное в кладовку и холодильник, вышла с литром бельгийского фруктового пива и присоединилась к Бенни и Бастеру, сидевшим на ступеньках террасы. Там же уселся и Юлиус, ненадолго оторвавшись от своей рыбалки.

Вот тут-то на площадку перед домом и вылетел «форд-мустанг», едва не сшибив Аллана и Соню.

Спокойнее всего реагировала Соня. Она настолько сосредоточилась на очередном яблоке, что не видела и не слышала того, что творится вокруг. Хотя нет — все-таки что-то она заметила, потому что, уже начав кружиться, вдруг замерла задом к Аллану и уставилась на чужака.

Аллан был почти так же спокоен. Он столько раз за свою жизнь оказывался на волосок от смерти, что летящий во весь опор «форд-мустанг» в этом смысле не представлял собой ничего нового. Остановится вовремя — хорошо. И тот таки остановился.

Третьим по спокойствию оказался, пожалуй, Бастер. Его в свое время строго выдрессировали не вылетать с лаем, если во дворе появляются чужие. Но пес насторожил уши и вытаращил глаза так, что они сделались совершенно круглые. Дело такое, надо быть начеку.

А Прекрасная, Бенни и Юлиус вскочили все трое со ступенек террасы и, выстроившись в ряд, ждали, что будет дальше.

А дальше было вот что. Хлам, поначалу немного растерявшийся, вылез из своего «мустанга» и тотчас нашарил в сумке на полу перед задним сиденьем свой револьвер. Его он наставил сперва на заднюю часть слона, но потом, передумав, перевел на Аллана и троих друзей, выстроившихся в ряд у террасы, и скомандовал без особой фантазии:

— Руки вверх!

— Как это — руки вверх?

Аллан, давненько уже не слыхавший подобной ерунды, тут же принялся приводить свои соображения по существу дела. А что будет, на взгляд господина, если они не станут поднимать руки вверх? А если, скажем, он сам, в свои сто лет, запустит в господина яблоком? Или вон та хрупкая женщина пробьет его навылет бельгийской клубникой? Или же…

— Ладно-ладно, хрен с вашими руками, только без всяких мне тут штучек!

— Каких штучек?

— Заткни пасть, старый козел! Скажи лучше, куда вы девали тот гребаный чемодан. И того, кто его вез.

Ага, поняла Прекрасная. Вот и сказке конец. Действительность настигла-таки их всех. Никто Хламу не ответил, все старательно думали — так, что извилины трещали, — все, кроме, пожалуй, слонихи, которая, несмотря на весь драматизм момента, решила, что пришло время покакать. Когда слон облегчается, это редко остается незамеченным теми, кто оказывается в непосредственной близости.

— Бляха-муха, — сказал Хлам, проворно отскочив на несколько шагов от жижи, которая хлынула из Сони. — Какого хрена вы тут слонов развели?

Ответа по-прежнему не было. Бастер сдерживался из последних сил. Он явственно чувствовал: что-то не то. Ох, как же подмывало кинуться с лаем на этого чужого! И пес, хоть и знал правила поведения, глухо зарычал. Это, в свою очередь, заставило Хлама наконец заметить овчарку на террасе; он инстинктивно попятиться еще на два шага и поднял пистолет, изготовясь выстрелить, если потребуется.

Вот тогда-то в столетнем мозгу Аллана и родился план. Многоходовый, что да, то да, да к тому же и рискованный — Аллан легко мог сам лишиться жизни, если он, конечно, не бессмертен. И столетний мужчина, глубоко вздохнув, приступил к его осуществлению. С наивной улыбкой на губах он направился прямиком к бандиту с револьвером. И заговорил самым что ни на есть дрожащим голосом:

— Ой, какой у тебя пистолетик! Он что, настоящий? Можно подержать?

Бенни, Юлиус и Прекрасная решили все трое, что старик рехнулся.

— Стой, Аллан! — не выдержал Бенни.

— Стой, говорят тебе, старый козел, а то пристрелю к чертям собачьим, — сказал Хлам.

Но Аллан, шаркая, все шел вперед. Хлам отступил на шаг, вытянул руку с револьвером в сторону Аллана в еще более угрожающем жесте, и тут… тут он это сделал! Сделал то, на что Аллан так рассчитывал: отступил от волнения еще на один шаг назад и…

Тот, кто хоть раз ступал в вязкую субстанцию, какую являет собой свежий слоновий навоз, знает, что устоять на ногах практически невозможно. Хлам этого еще не знал, но вскоре понял. Нога поехала вбок, Хлам взмахнул руками, стараясь устоять, поспешно сделал шаг назад другой ногой — и вот уже обеими ногами увяз в слоновьей жиже. И, беспомощно повалившись навзничь, шлепнулся на спину.

— Сидеть, Соня, сидеть, — сказал Аллан, выполняя заключительную часть своего многоходового плана.

— Нет, едрена сатана, Соня, не смей сидеть! — закричала Прекрасная, вдруг сообразив, к чему дело идет.

— Да какого, сука, дьявола… — сказал Хлам, лежа на спине посреди слоновьих испражнений.

Соня, стоявшая ко всему этому спиной, четко и ясно слышала команду Аллана. А дед он, как уже сказано, добрый, и угодить ему слониха была только рада. К тому же хозяйка, видимо, подтвердила приказ — ведь команда «не смей» в Сонин словарный запас не входила.

И Соня села. Ее зад, теплый и мягкий, опустился, раздался глухой треск и что-то похожее на короткий писк, а потом стало тихо. Соня сидела — теперь, надо думать, ей яблоко полагается?

— И второй номер накрылся, — сказал Юлиус.

— Едрена сатана и бесы в пекле, — сказала Прекрасная.

— Кошмар, — сказал Бенни.

— На тебе яблочко, Соня, — сказал Аллан.

А Хенрик Хлам Хюльтэн не сказал ничего.

~~~

Шеф три часа просидел в ожидании звонка от Хлама. И наконец решил: с этим раздолбаем что-то стряслось. Что кто-то попросту не сумел сделать так, как он сказал, — такой мысли Шеф просто не допускал.

Короче, пора браться за дело самому. Для начала Шеф решил проверить регистрационный номер, который ему назвал Хлам. И всего за несколько минут благодаря центральному государственному реестру автотранспортных средств выяснил, что красный «фольксваген-пассат» принадлежит некоей Гунилле Бьёрклунд, Шёторп, Роттне, Смоланд.

Глава 11

1945–1947 года

В той степени, в какой вообще возможно в одну секунду протрезветь после такого количества принятой текилы, это произошло с вице-президентом Гарри С. Трумэном.

Внезапная кончина президента Рузвельта заставила вице-президента оторваться от приятного ужина в компании Аллана и немедленно отправиться в Вашингтон, в Белый дом. Аллану, который остался в ресторанчике один, пришлось какое-то время препираться с метрдотелем, чтобы не платить самому по счету. В конце концов метрдотель принял к сведению довод Аллана: будущий президент США, по всей видимости, вполне кредитоспособен, к тому же метрдотель теперь-то уж наверняка знает, где Трумэн живет.

Сам же Аллан прошелся пешочком обратно на базу, где вернулся к работе ассистента лучших американских физиков, математиков и химиков, хотя теперь его общество стало их заметно напрягать. Атмосфера сделалась неприятная, и несколько недель спустя Аллан подумал, не пора ли куда-нибудь отсюда двинуть. Окончательно решил проблему звонок из Вашингтона:

— Привет, Аллан, это Гарри.

— Какой еще Гарри? — спросил Аллан.

— Трумэн, Аллан. Гарри С. Трумэн. Президент, едрена корень.

— Ух ты, как приятно! Спасибо за ужин, господин президент! Надеюсь, на обратном пути вам не пришлось самому крутить баранку?

Нет, президенту удалось обойтись без этого. Несмотря на всю серьезность ситуации, он сразу же вырубился на диване «борта номер два» и проснулся только перед посадкой пять часов спустя.

Но теперь выяснилось, что Гарри Трумэн унаследовал от своего предшественника кое-какие дела, одно из которых, возможно, потребует помощи Аллана, — если Аллан считает это возможным.

Аллан считал, что это безусловно возможно, и уже утром следующего дня в последний раз прошел паспортный контроль на КПП военной базы Лос-Аламос.

~~~

Овальный кабинет оказался почти таким же овальным, как Аллан себе и представлял. Теперь бывший ассистент сидел там, напротив бывшего собутыльника из Лос-Аламоса, и слушал его подробный рассказ.

Дело в том, что к президенту обратилась одна дама, игнорировать которую не позволяют политические соображения. Звать ее Сун Мэйлин — может, Аллан слыхал? Нет?

Ну, в общем, она жена главы китайского Гоминьдана по имени Чан Кайши. К тому же безумно хороша собой, училась тут в Америке, лучшая подруга миссис Рузвельт, собирает тысячи зрителей, стоит ей появиться на публике, и вообще как-то выступала в Конгрессе. И она чуть душу из президента Трумэна не вытрясла, чтобы только тот выполнил все устные обещания насчет борьбы с коммунизмом, которые ей якобы давал президент Рузвельт.

— Так и знал, что все снова выедет на политику, — сказал Аллан.

— От этого иной раз нелегко отвертеться, когда ты президент США, — сказал Гарри Трумэн.

В общем, покамест в борьбе между Гоминьданом и коммунистами наступило затишье, поскольку и те и другие заняты в Маньчжурии до некоторой степени общим делом. Но японцы того и гляди накроются, и тут китайцы наверняка опять примутся за гражданскую войну.

— А ты почем знаешь, что японцы накроются? — удивился Аллан.

— Уж кто-кто, а ты-то мог бы и сам сообразить, — ответил Трумэн и тут же сменил тему.

Президент продолжил очень долгий и скучный для Аллана рассказ о развитии событий в Китае. Разведданные свидетельствуют, что успех в гражданской войне — на стороне коммунистов, а Управление стратегических служб вообще поставило под вопрос военную стратегию Чан Кайши. Судя по всему, Чан Кайши прежде всего стремится сохранить контроль над городами, в то время как деревня остается открытой для распространения коммунизма. Правда, лидера коммунистов, Мао Цзэдуна, американские агенты скоро уберут, но есть явный риск, что его идеи успеют найти поддержку у населения. И жена самого Чан Кайши, эта настырная Сун Мэйлин, считает, что пора что-то делать. Она вообще разрабатывает альтернативную военную линию, параллельную мужниной.

Президент стал рассказывать про эту параллельную линию, но Аллан уже не слушал. Вместо этого он рассеянно разглядывал Овальный кабинет, подумал, что окна тут, видно, пуленепробиваемые, заинтересовался, куда может вести вон та дверь слева, отметил, что огромный ковер на полу, наверное, непросто выстирать, если вдруг… И в конце концов почувствовал, что пора остановить президента, пока тот не начал задавать контрольные вопросы и проверять, насколько Аллан понял сказанное.

— Ты извини, Гарри, но мне-то что, по-твоему, нужно делать?

— Так я же говорю — надо положить конец коммунистической активности в деревне…

— Но мне-то что, по-твоему, нужно делать?

— Сун Мэйлин давит теперь на нас, требует увеличить помощь вооружением, причем в полной боевой комплектации.

— Но мне-то что, по-твоему, нужно делать?

Когда Аллан в третий раз задал свой вопрос, президент замолчал, словно беря разбег для того, чтобы продолжить. А затем сказал:

— Я хочу, чтобы ты поехал в Китай взрывать мосты.

— Ну нет бы сразу сказать! — просиял Аллан.

— Взрывать как можно больше мостов и уничтожать как можно больше коммунистов…

— Приятно будет повидать новую страну, — сказал Аллан.

— Я хочу, чтобы ты обучил бойцов Сун Мэйлин искусству взрывать мосты и чтобы…

— Когда мне выезжать?

~~~

Аллан был не только взрывником, неожиданно для себя успевшим по пьяному делу подружиться с будущим американским президентом; вдобавок к этому он был еще и шведом. Имей он хоть мало-мальский интерес к политической игре, он бы, пожалуй, спросил у президента, отчего именно его, Аллана, выбрали для данной миссии. И президент на самом деле был готов к этому вопросу и честно ответил бы, будь тот задан, что США не годится открыто осуществлять одновременно два параллельных и, возможно, взаимоисключающих проекта военной помощи Китаю. Официально поддержка оказывалась только Чан Кайши и его партии Гоминьдан. Однако теперь потихоньку шла подготовка другого проекта, снаряжался корабль с оборудованием для широкомасштабного взрывания мостов — по заказу и настоянию жены Чан Кайши, этой красавицы и (по мнению президента) гадюки, наполовину американизованной Сун Мэйлин. Хуже того. Трумэн совсем не исключал, что все это было обговорено заранее, за чашкой чая у миссис Элеоноры Рузвельт. Вот ведь каша заварилась, сам черт не разберет! Зато теперь президенту достаточно познакомить Аллана Карлсона и Сун Мэйлин — и можно выкинуть наконец это дело из головы.

Следующее дело было вообще чистой формальностью, ведь решение Трумэн уже принял. Тем не менее теперь требовалось, так сказать, нажать на кнопку. На острове к востоку от Филиппин экипаж Б-52 только ждал президентского приказа. Все испытания прошли успешно, никакой осечки быть не может.

Завтра — 6 августа 1945 года.

~~~

Радость Аллана Карлсона оттого, что наконец начнется что-то новенькое, после первой встречи с Сун Мэйлин изрядно померкла.

Согласно инструкции Аллану предстояло самому явиться в ее роскошный номер в вашингтонском отеле. Пробравшись через два ряда охраны, он встал перед названной дамой, протянул руку и сказал:

— Здрассте, мэм, меня зовут Аллан Карлсон.

Сун Мэйлин не пожала ему руки. Вместо этого она указала на кресло.

— Сидеть! — сказала Сун Мэйлин.

За годы жизни Аллана кем только не именовали, от умственно неполноценного до фашиста, но вот собакой — ни разу. Он подумал было обратить внимание дамы на неподобающий тон, но решил сначала поглядеть, что будет дальше. К тому же и кресло с виду удобное.

Как только Аллан сел, Сун Мэйлин приступила к самому неприятному, что только есть на свете, — к политическому докладу. При этом руководителем всей операции она называла президента Рузвельта, что Аллана немного удивило — как может человек командовать боевыми действиями с того света?

Тем временем Сун Мэйлин призывала остановить коммунистов, помешать этому шуту гороховому Мао Цзэдуну отравлять своим политическим ядом провинцию за провинцией и — к изумлению Аллана — заявила, что Чан Кайши в этом деле ровным счетом ничего не смыслит.

— А что у вас с ним вообще за отношения? — поинтересовался Аллан.

Сун Мэйлин отрезала, что всякой срани это не касается. Карлсон прикомандирован к ней президентом Рузвельтом как непосредственный подчиненный и отныне пусть отвечает, только когда к нему обращаются, а в остальное время помалкивает.

Злиться Аллан никогда не злился, он, казалось, вообще на это не был способен, но тут не утерпел и высказался в ответ:

— Последнее, что я слыхал о президенте Рузвельте, — это то, что он умер, а если бы тут что-то изменилось, то в газетах бы написали. Сам я во всем этом участвую только потому, что меня попросил президент Трумэн. Но если мэм и дальше собирается так злобиться, то лучше я плюну на это дело. В Китай можно съездить как-нибудь в другой раз, а мостов я уже понавзрывал столько, что с меня, пожалуй, хватит, и даже лишку будет.

Сун Мэйлин не сталкивалась с тем, чтобы ей перечили, с тех самых пор, как мать попыталась помешать ее свадьбе с буддистом, но это было много лет назад. К тому же матери пришлось потом еще прощения просить — ведь именно этот брак открыл дочери дорогу на самый верх.

А тут Сун Мэйлин пришлось призадуматься. Прежде все американцы дрожали как осиновый лист, стоило ей небрежно упомянуть о своих близких друзьях, мистере и миссис Рузвельт, президентской чете. Ну и как ей теперь прикажете общаться с этим вот человеком, если не так же, как со всеми остальными? Кого ей подсуропил этот балабол Трумэн?

Сун Мэйлин была, разумеется, не из таковских, кто якшается с кем попало, но теперь цель перевешивала принципы. Поэтому Сун Мэйлин сменила тактику.

— Мы же забыли толком поздороваться, — сказала она и протянула руку на европейский манер. — Но лучше поздно, чем никогда!

Аллан был незлопамятен. Он пожал ей руку и улыбнулся снисходительной улыбкой. Однако он вовсе не считал, что поздно — так уж непременно лучше, чем никогда. Вот, скажем, Алланов отец перешел на сторону царя Николая как раз перед самой русской революцией.

~~~

А всего через два дня Аллан вместе с Сун Мэйлин и двумя десятками человек ее личной гвардии вылетел в Лос-Анджелес. Там уже дожидался корабль, чтобы доставить их в Шанхай вместе со всем их динамитом.

Аллан понимал, что на таком маленьком судне вряд ли сумеет избежать общения с Сун Мэйлин в течение всей дороги через Тихий океан, так что не стоит и пытаться. А потому он с благодарностью занял предложенное ему постоянное место за капитанским столом. Преимуществом этого решения стал вкусный ужин, а недостатком — что Аллан и капитан ужинали не вдвоем, а в обществе Сун Мэйлин, которая, судя по всему, не могла говорить ни о чем, кроме политики.

Честно говоря, у этого ужина оказался еще один недостаток, а именно — что в качестве выпивки им подали зеленущий банановый ликер. Аллан, разумеется, принял внутрь и его, но подумал, что впервые в жизни выпил то, что пить в принципе невозможно. Спиртному ведь полагается как можно скорее проскакивать через глотку в желудок, а не липнуть к нёбу.

Но Сун Мэйлин ликер явно нравился, и с каждой новой рюмкой ее бесконечные политические разглагольствования становились все более доверительными.

За время таких ужинов на пути через Тихий океан Аллану поневоле пришлось узнать, например, что этот шут гороховый Мао Цзэдун запросто может победить в гражданской войне, и главным образом потому, что Чан Кайши, супруг Сун Мэйлин, — никудышный командующий. К тому же теперь он как раз ведет мирные переговоры с Мао Цзэдуном в южнокитайском городе Чунцин. Нет, представляете, какой идиотизм? Вести переговоры с коммунистом! И куда, вообще говоря, заведут такие переговоры, если не в тупик?

Сун Мэйлин не сомневалась, что переговоры провалятся. К тому же, по донесениям ее разведки, значительная часть коммунистической армии стоит в непроходимой горной местности в провинции Сычуань в ожидании руководителя Мао. Отборные агенты Сун Мэйлин считали, как и она сама, что шут гороховый и его армия намерены отправиться в подлый пропагандистский поход через всю страну на северо-восток, к Шэньси и Хэнаню.

Аллан старался помалкивать, чтобы очередное вечернее политическое обозрение не затянулось сверх необходимого, но безнадежно учтивый капитан задавал Сун Мэйлин вопрос за вопросом и подливал и подливал ей сладкой зеленой банановой жижи.

Например, капитану хотелось узнать: чем, собственно, так опасен Мао Цзэдун? У Гоминьдана ведь США за спиной, да и явное, насколько капитан может судить, военное превосходство.

Этим вопросом капитан продлил вечернюю пытку на целый час. Сун Мэйлин объяснила, что у нее не муж, а недоразумение: ума, харизмы и лидерских качеств у него примерно столько же, сколько у дойной коровы. Чан Кайши совершенно напрасно вбил себе в голову, будто все дело в том, кто контролирует города.

Задача Сун Мэйлин вместе с Алланом и частью собственной гвардии вовсе не воевать с Мао — разве это вообще возможно? Двадцать плохо вооруженных мужчин, ну двадцать один, если с мистером Карлсоном, против целой армии искусного противника в гористой Сычуани… нет, не самое веселое занятие.

Их маленький план состоял в другом: чтобы на первом этапе снизить мобильность шута горохового, по возможности затруднив передвижение коммунистической армии. А на следующем этапе — втолковать ее горе-муженьку: пусть воспользуется шансом и ведет свои войска и в деревню тоже, убеждая китайцев, что Гоминьдан им нужен для защиты от коммунистов, а не наоборот. Сун Мэйлин, как и шут гороховый, уже поняла то, что Чан Кайши до сих пор отказывался осознать, а именно — что значительно проще быть вождем народа, когда народ на твоей стороне.

А впрочем, и слепая курица иной раз зерно найдет — удачно, что Чан Кайши устроил эти мирные переговоры как раз в Чунцине, на юго-западе страны. Потому что шут гороховый со своими солдатами наверняка окажется южнее Янцзы к тому времени, как подоспеют Аллан и гвардейцы Сун Мэйлин. И тут надо не упустить момент и взорвать мосты! И тогда этот шут надолго еще окажется заперт в горах на подходе к Тибету.

— А если даже он вдруг окажется на другом берегу, то мы просто перегруппируемся. Рек в Китае пятьдесят тысяч, так что где бы ни находился этот паразит, на его пути окажется водная преграда.

По одну сторону фронта — шут гороховый и паразит, думал Аллан, по другую — горе-муженек, он же недоразумение, никудышный полководец и к тому же интеллектуальный как корова. А между ними — гадюка, налакавшаяся бананового ликёра.

— Вот уж интересно будет поглядеть, чем все это кончится, — честно признался Аллан. — А раз уж на то пошло, еще вопрос: не найдется ли у мистера капитана хоть глоточка бренди? Чтобы сполоснуть нёбо от этого ликера?

Нет, такого у капитана, к сожалению, не водилось. Но есть много всякого другого, если нёбу мистера Карлсона захотелось разнообразия: цитрусовый ликер, сливочный ликер, мятный ликер…

— Тогда еще вопрос, раз уж на то пошло, — сказал Аллан. — Когда примерно, по-вашему, мы будем в Шанхае?

~~~

Янцзы — это вам не какая-нибудь речушка. Она тянется на сотни миль и местами достигает километровой ширины. А глубина русла позволяет даже судам тысячетонного водоизмещения подниматься довольно высоко по течению.

А еще она очень живописно петляет среди китайского пейзажа, мимо городов, полей и отвесных скал.

Вот по этой-то реке Аллан Карлсон с отрядом в двадцать человек из числа личной гвардии Сун Мэйлин и отправился на речном катере в сторону Сычуани, чтобы осложнить жизнь коммунистическому выскочке Мао Цзэдуну. Путешествие началось 12 октября 1945 года, через два дня после того, как мирные переговоры и в самом деле провалились.

Шло оно не сказать чтобы слишком быстро, поскольку все двадцать гвардейцев, едва только катер заходил в очередной порт, стремились повеселиться как следует денек-другой-третий (мыши пустились в пляс, как только кошка из соображений осторожности отправилась в свой летний домик близ Тайбея). Остановок было много. Сперва Нанкин, потом Уху, Аньцин, Цзюцзян, Хуанши, Ухань, Юэян, Иду, Фэнцзе, Ваньсян, Чунцин и Лучжоу. И на каждой — пьянки, проститутки и всякие безобразия.

А поскольку подобный стиль жизни обыкновенно стоит немалых денег, то двадцать солдат из личной гвардии Сун Мэйлин изобрели новый налог. Крестьяне, желавшие выгрузить свой товар в соответствующем порту, должны были платить за это пять юаней — либо ехать прочь несолоно хлебавши. А кто возмущался, того пристреливали.

Налоговые поступления немедленно осваивались в самых темных кварталах соответствующего города, которые всегда весьма удобно располагались вблизи порта. Аллан подумал, что если для Сун Мэйлин так важно иметь на своей стороне народ, то ей бы стоило дать это понять хотя бы своим ближайшим подчиненным. Но это, слава богу, ее проблема, а не Аллана.

Прошло два месяца, пока катер с Алланом и двадцатью гвардейцами добрался до провинции Сычуань, а к тому времени силы Мао Цзэдуна давно уже успели уйти на север. При том что они вовсе не крались по горам, а спустились в долину и приняли бой с гоминьдановцами, поставленными для охраны города Ибинь.

Город перешел в руки коммунистов в мгновение ока. Три тысячи гоминьдановцев были убиты в сражении, из них не менее двух тысяч пятисот потому, что оказались слишком пьяны. Для сравнения — коммунистов (по-видимому, трезвых) погибло всего триста.

Тем не менее битва при Ибине для гоминьдановцев в некотором смысле закончилась удачно, потому что среди пятидесяти взятых в плен коммунистов оказался бриллиант. Сорок девять пленных можно было просто расстрелять и сбросить в яму, но пятидесятый! Мммм! Пятидесятым пленным был не кто иной, как красавица Цзян Цин, актриса, ставшая верным марксистом-ленинцем и — самое главное! — третьей женой Мао Цзэдуна.

~~~

Тут же началась перепалка между командованием роты Гоминьдана, с одной стороны, и солдатами личной гвардии Сун Мэйлин — с другой. Спор шел о том, кому следует доверить такую ценную пленницу. Пока что командование роты попросту держало ее под замком в ожидании катера с людьми Сун Мэйлин. Ни на что другое невозможно было осмелиться, потому что на катере могла прибыть лично Сун Мэйлин. А с ней не пререкаются.

Но Сун Мэйлин оказалась в Тайбее, и ротное командование решило, что в таком случае все сильно упрощается. Цзян Цин сперва следует изнасиловать с особой жестокостью, а после, если жива останется, расстрелять.

Гвардейцы Сун Мэйлин, вообще говоря, ничего не имели против изнасилования и даже сами рассчитывали принять в нем участие, но вот умереть Цзян Цин после этого вовсе даже не должна. Наоборот, ее следует доставить к Сун Мэйлин или по крайней мере к Чан Кайши для принятия решения. Тут большая политика, надменно объясняли повидавшие мир гвардейцы выросшему в провинции командиру ибиньской роты.

В конце концов командиру ничего не оставалось, как уступить, и он угрюмо пообещал отдать свой бриллиант вечером того же дня. Участники встречи разошлись, и гвардейцы решили в честь такой победы отправиться в город и там как следует погулять. Подумать только, как они потом позабавятся с бриллиантом на обратном пути!

Окончательные переговоры проходили на палубе того самого катера, который вез Аллана и гвардейцев всю дорогу от самого океана. К удивлению Аллана, оказалось, что он понимает большую часть того, что говорится. Дело в том, что, пока солдаты развлекались в каждом порту, Аллан сидел на палубе катера вместе с симпатичным мальчишкой-буфетчиком по имени А Мин, оказавшимся, как выяснилось, одаренным педагогом. Под его руководством Аллан за два месяца практически овладел разговорным китайским языком (прежде всего в части ругательств и непристойных выражений).

~~~

Аллан еще с детства привык с подозрением относиться к тем, кто отказывается пить, когда наливают. Ему было от силы шесть лет, когда отец положил руку на мальчишеское плечо и сказал:

— Берегись попов, мой сын. И тех, кто бреннвина не пьет. А пуще всего — таких попов, что не пьют бреннвина.

С другой стороны, Алланов отец был, конечно, не вполне трезв, когда дал в морду ни в чем не повинному пассажиру поезда, за что был немедленно уволен со службы. Что, в свою очередь, заставило и Алланову мать поделиться с сыном собственной житейской мудростью:

— Берегись пьяниц, Аллан. Да и мне бы это в свое время не повредило.

Мальчик вырос и выработал собственные принципы вдобавок к тем, которые усвоил от родителей. Попы и политики — хрен редьки не слаще, решил Аллан, и не важно, кто они при этом — коммунисты, фашисты, капиталисты или кто там есть еще. Кроме того, он, как и отец, полагал, что добрые люди не воду пьют. Но, как и мать, считал, что надо себя держать в руках, даже если нагрузился как следует.

В практическом отношении это означало, что за время речного путешествия Аллану совершенно расхотелось помогать Сун Мэйлин и ее двадцати вечно пьяным гвардейцам (которых, впрочем, осталось, девятнадцать, поскольку один свалился за борт и утонул). Изнасилования пленницы, сидящей под замком в трюме, он тоже категорически не одобрял, вне зависимости от того, коммунистка она или нет и чья жена.

Так что Аллан решил сбежать и забрать пленницу с собой. О своем намерении он сообщил буфетчику и другу А Мину и очень попросил помочь им с пайком на дорогу. Парень пообещал, но с условием — чтобы взяли и его тоже.

Восемнадцать из девятнадцати гвардейцев Сун Мэйлин вместе с корабельным коком и капитаном катера развлекались в веселых кварталах Ибиня. Девятнадцатый гвардеец, вытянувший несчастливый жребий, сидел и злился у двери на лестницу, ведущую в помещение под палубой, где сидела Цзян Цин. Аллан уселся поговорить со стражником и предложил выпить по рюмочке. Стражник ответил, что его поставили следить за, может, самым главным пленным во всем Китае, и что ему-де не годится глушить на посту рисовую водку.

— Тут ты совершенно прав, — сказал Аллан. — Но одна-то рюмочка разве повредит?

— Да нет, — задумчиво отвечал гвардеец. — Одна-то никак не повредит.

Два часа спустя Аллан с гвардейцем прикончили вторую бутылку, покуда буфетчик А Мин сновал взад-вперед и подносил им закуски из кладовой. После проделанной работы Аллан немножко захмелел; а мертвецки пьяный страж свалился и заснул прямо на палубе.

— То-то, — сказал Аллан, глядя сверху вниз на бесчувственного китайского гвардейца. — Нечего и пытаться шведа перепить, если только ты сам не финн или в крайнем случае не русский.

Мастер взрывного дела Аллан Карлсон, буфетчик А Мин и бесконечно благодарная жена коммунистического вождя Цзян Цин покинули катер под покровом темноты и вскоре оказались в горах, где прежде Цзян Цин провела немало времени вместе с войсками мужа. Ее знали местные тибетские кочевники, так что у беглецов не было проблем с едой, когда запасы А Мина подошли к концу. Не так уж и странно, что тибетцы вполне дружески относились к высокопоставленной представительнице Народно-освободительной армии Китая. Все ведь знали, что как только коммунисты победят, так Тибет тут же официально признают независимым.

По мнению Цзян Цин, ей, Аллану и А Мину следовало не мешкая продвигаться на север, по широкой дуге обходя район, контролируемый Гоминьданом. Через месяц прогулки по горной местности они наконец приблизятся к Сианю, центру провинции Шэньси, и там, по мнению Цзян Цин, наверняка застанут ее мужа, если только не будут слишком тянуть.

Буфетчик А Мин был в восторге: Цзян Цин обещала, что он будет накрывать стол для самого Мао! Парень успел проникнуться идеями коммунизма, глядя, как ведут себя гоминьдановские гвардейцы, и переход на другую сторону баррикад его как нельзя устраивал — да еще и с таким повышением!

Аллан же выразил уверенность, что коммунизм преспокойно победит даже без его участия, да и вообще ему пора домой — разве Цзян Цин не согласна?

Цзян Цин была согласна, но «дом» — неужели это Швеция? Какая страшная даль! И как господин Карлсон намерен туда добираться?

Аллан отвечал, что кораблем или самолетом было бы оптимально, но, к сожалению, Мировой океан расположен немножко неудобно, так что на корабле отсюда не уплывешь, а аэродромов тут в горах он пока что ни одного не приметил.

— Так что уж придется на своих двоих, — сказал Аллан.

~~~

У старосты деревни, так гостеприимно принявшей троих беглецов, оказался брат, уж до того бывалый путешественник, что второго такого вряд ли и найдешь.

Брат этот доезжал до самого Улан-Батора на севере и Кабула на западе и даже омочил ноги в Бенгальском заливе, когда путешествовал в далекую Индию. Но теперь он был дома, в деревне, и староста позвал его и попросил нарисовать карту мира для господина Карлсона, чтобы тому найти дорогу домой в Швецию. Брат обещал это сделать и выполнил обещание уже на другой день.

Даже если ты экипирован как следует, это все равно отчаянный поступок — имея при себе только компас и самодельную карту, попытаться в одиночку пересечь Гималаи. На самом деле Аллану следовало идти вдоль северной стороны горной цепи, и тогда бы он оказался севернее Аральского и Каспийского морей, но действительность и карта не вполне совпали друг с другом. Поэтому Аллан, простившись с Цзян Цин и А Мином, начал свой пеший маршрут, пролегавший по Тибету, через Гималаи, Британскую Индию, Афганистан, далее через Иран, потом Турцию и оттуда уже в Европу.

После двух месяцев такой прогулки Аллан сообразил, что идет не по той стороне горного хребта и что наилучший способ исправить положение — это повернуть назад и начать все сначала. Еще четыре месяца спустя (уже на правильной стороне горного хребта) Аллан подумал, что путешествие слишком затягивается.

На базаре в одной горной деревушке он, поразмыслив, сторговал себе верблюда — при помощи языка жестов и доступного Аллану китайского. В конце концов Аллан и продавец верблюда сошлись в цене, но только после того, как торговцу пришлось согласиться, что его дочка в эту цену не входит.

Аллан, кстати, подумывал насчет дочки. Не в сексуальном смысле — таких порывов у него уже не было, они остались в операционной профессора Лундборга. Нет, просто ради компании. Ведь на тибетском нагорье порой бывает немножко одиноко.

Но поскольку дочка изъяснялась на монотонном тибетско-бирманском наречии, из которого Аллан не понимал ни слова, то он решил, что с той же пользой для собственного интеллекта можно беседовать и с верблюдом. К тому же не исключено, что насчет этой сделки дочка имеет вполне определенные ожидания. Во всяком случае, Аллан что-то такое улавливал в ее взгляде.

Так что Аллан провел еще два месяца в полном одиночестве, покачиваясь на верблюжьей спине, прежде чем повстречался с тремя незнакомцами, тоже на верблюдах. Аллан поздоровался с ними на всех языках, какие знал: китайском, испанском, английском и шведском. К общему счастью, один из языков — а именно английский — незнакомцы поняли.

Один из них спросил Аллана, кто он такой и куда держит путь. Аллан отвечал, что он Аллан и что направляется домой в Швецию. Незнакомец вытаращил на него глаза. Аллан что, собирается ехать на верблюде на север Европы?

— А через Эресунн на пароме, — уточнил Аллан.

Что такое Эресунн, ни один из троих не знал. Но удостоверившись, что Аллан не сторонник иранского шаха, этого англо-американского лакея, троица предложила составить шведу компанию.

Мужчины рассказали, что в свое время познакомились в Тегеранском университете, где изучали английский. В отличие от своих однокашников они выбрали этот язык вовсе не для того, чтобы стать мальчиками на побегушках у британских властей. Вместо этого они после окончания университета на два года припали к источникам коммунистического вдохновения в ближайшем окружении Мао Цзэдуна и вот теперь возвращаются домой в Иран.

— Мы марксисты, — сообщил один из троих. — Мы ведем нашу борьбу во имя мирового пролетариата, во имя него мы устроим социальную революцию в Иране и во всем мире, мы уничтожим капитализм и построим новое общество, основанное на всеобщем экономическом и социальном равенстве и реализации личных возможностей каждого индивида; от каждого по способности, каждому по потребности.

— Ух ты, — сказал Аллан. — А выпить у вас не найдется?

И нашлось! Фляжка перебралась с одной верблюжьей спины на другую, и Аллан тут же почувствовал, что теперь путешествие пойдет как надо.

За одиннадцать месяцев четверо путешественников успели спасти друг другу жизнь минимум трижды. Они все вместе пережили снежную лавину и встречу с грабителями, лютую стужу и периодически случавшийся голод. Два верблюда издохли, третьего пришлось заколоть и съесть, а четвертого подарить афганскому таможеннику, чтобы тот впустил их в страну и не арестовал.

Аллан, разумеется, не рассчитывал, что перейти через Гималаи будет легко. А уже потом подумал, что удачно все-таки прибился к этим симпатичным иранским коммунистам, потому что в одиночку не очень-то здорово преодолевать песчаные бури в ущельях, переходить разлившиеся реки и терпеть высокогорный мороз градусов под сорок. До сорока градусов дело, впрочем, не дошло. Группе пришлось разбить лагерь на высоте двух тысяч метров, чтобы переждать зиму 1946/1947 года.

Трое коммунистов пытались, разумеется, привлечь Аллана к своей борьбе, особенно когда поняли, как тот искусен в обращении с динамитом и тому подобным. Аллан отвечал, что желает им всяческого успеха, но ему пора домой в Юксхюльт. Второпях он запамятовал, что восемнадцать лет назад самолично взорвал собственный дом.

Наконец иранцы перестали его уговаривать: довольно и того, что Аллан — верный товарищ, который не станет ныть по поводу любого мало-мальского снегопада. Уважение к Аллану выросло еще больше, когда он в ожидании лучшей погоды и в отсутствие лучшего занятия рассчитал, как получить из козьего молока кое-что покрепче. Коммунисты не понимали, как это ему удалось, но градус в молоке появился, и немаленький, благодаря чему всем стало теплее, да и повеселее тоже.

Весной 1947 года путники наконец оказались по южную сторону от высочайшей горной гряды мира. Чем ближе была иранская граница, тем темпераментнее делался разговор троих коммунистов о будущем Ирана. Настал час раз и навсегда выгнать иностранцев вон из страны. Англичане много лет подряд поддерживали продажного шаха, и это было плохо. Но когда шаху наконец надоело ходить у них на поводке и он начал огрызаться, англичане его просто сняли и посадили вместо него его сына. Аллан вспомнил Сун Мэилин и ее отношение к Чан Кайши и подумал: семейные узы у них тут за границей довольно-таки странные.

Подкупить сына оказалось куда проще, чем отца, и теперь англичане и американцы целиком контролируют иранскую нефть. Но трое иранских коммунистов, вдохновленных идеями Мао Цзэдуна, положат этому конец. Загвоздка в том, что других иранских коммунистов больше тянет к сталинскому Советскому Союзу, а есть еще множество других нежелательных революционных элементов, которые ко всему этому еще и религию приплетают.

— Интересно, — сказал Аллан, покривив душой.

В ответ прозвучала длинная марксистская тирада в том духе, что тут нечто куда большее, чем просто интерес. Вся троица, если коротко, должна победить или умереть!

Уже на следующий день стало ясно, что ближе к реальности оказался второй вариант, потому что четверо приятелей, едва ступив на иранскую землю, были задержаны пограничным патрулем, как раз вышедшим на обход границы. У каждого из коммунистов на беду оказался при себе «Манифест коммунистической партии» (и к тому же на фарси), за что все трое были расстреляны на месте.

Только Аллан оказался чужд литературе, и это его спасло. К тому же вид у него был иностранный и требовал дополнительного разъяснения.

Ощущая между лопатками дуло винтовки, Аллан снял шапку и поблагодарил троих застреленных коммунистов за компанию в Гималаях. И подумал, что никогда не сможет забыть, как его новые друзья погибли у него на глазах.

Но больше скорбеть Аллану не позволили. Вместо этого его, скрутив руки за спиной, швырнули на шерстяное одеяло в кузов грузовика. Упираясь носом в одеяло, Аллан попросил по-английски отвести его в посольство Швеции в Тегеране или, в крайнем случае, американское, если шведского там нет. На что услышал грозное:

— Хафе шо!

Этих слов Аллан не знал, однако понял правильно. Если он на некоторое время закроет рот на замок, хуже не будет.

~~~

Тем временем на другой стороне земного шара, в Вашингтоне, округ Колумбия, у президента Трумэна были свои заботы. На носу выборы, и тут главное — правильно себя позиционировать. Основной стратегический вопрос — до какой степени он будет готов погладить по головке негров в южных штатах. Важен баланс: с одной стороны — действовать современно, а с другой — не давать слабины. Именно так можно сохранить популярность.

А на мировой арене приходится иметь дело со Сталиным. И тут никакие компромиссы невозможны. Кого-то Сталину, может, и удавалось иной раз обаять, но только не Гарри С. Трумэна.

Так что Китай в свете всего сказанного становится историей. Сталин накачивает Мао Цзэдуна ресурсами, а Трумэн не может постоянно делать то же самое в отношении этого дилетанта Чан Кайши. Сун Мэйлин, правда, получала до сих пор все, о чем просила, но и с этим пора заканчивать. Интересно, кстати, что сталось с Алланом Карлсоном? Парень-то он славный на самом деле.

~~~

Военных провалов у Чан Кайши делалось все больше и больше. А вспомогательный проект Сун Мэйлин окончился неудачей, в том числе и потому, что главный подрывник исчез и к тому же увел с собой жену шута горохового.

Сун Мэйлин раз за разом требовала встречи с президентом, рассчитывая удушить его своими руками за то, что тот послал с ней Аллана Карлсона, но у Трумэна никак не находилось для нее времени. Вместо этого США повернулись спиной к Гоминьдану; коррупция, гиперинфляция и голод — все играло на руку Мао Цзэдуну. В конце концов пришлось Чан Кайши, Сун Мэйлин и их подданным бежать на Тайвань.

Материковый Китай стал коммунистическим.

Глава 12

Понедельник, 9 мая 2005 года

Веселая компания, собравшаяся в Шёторпе, понимала, что пора занимать места в грузовом автобусе и отправляться в путь от греха подальше. Но еще оставалась пара срочных дел.

Прекрасная облачилась в дождевик с капюшоном и резиновые перчатки и притащила шланг, чтобы обмыть останки бандита, которого Соня только что усидела. Но прежде Прекрасная вытащила револьвер из руки мертвого и осторожно положила на террасу (где его впоследствии и забыла), дулом в сторону толстой ели, которая росла в четырех метрах от дома. Никогда ведь не знаешь, когда такая машинка сработает.

После того как Хлама очистили от продуктов Сониной жизнедеятельности, он был засунут под заднее сиденье собственного «форда-мустанга». При жизни он бы вряд ли там уместился, но теперь стал гораздо компактнее.

Затем Юлиус сел за руль в машину покойного, а Бенни — в «пассат» Прекрасной. Идея состояла в том, чтобы найти пустынное место на достаточно безопасном расстоянии от хутора, после чего облить машину бандита бензином и поджечь, в точности как поступили бы в соответствующей ситуации настоящие гангстеры. Но для этого нужны были, во-первых, канистра, а во-вторых, бензин, чтобы в нее залить. Поэтому Юлиус и Бенни остановились у заправки на улице Шёсосвэген в Браосе, и Бенни пошел туда за тем и другим, а Юлиус — за компанию и заодно купить чего-нибудь пожевать.

Новый «форд-мустанг» с V-образным восьмицилиндровым двигателем посреди Браоса — это примерно такая же сенсация, как «боинг-747» на Свеавэген в Стокгольме. Одной секунды хватило Хламову младшему братцу и его дружку из клуба «The Violence», чтобы принять решение: момент упускать нельзя. Младший братец запрыгнул в «мустанг», покуда дружок не спускал глаз с предполагаемого владельца машины, который расхаживал внутри заправки, обстоятельно выбирая сладости. Какая добыча! И какой же лох! Оставить ключ в замке зажигания!

Когда Бенни и Юлиус вышли обратно — один со свежеприобретенной канистрой, чтобы залить в нее бензин, другой с газетой под мышкой и полным ртом леденцов, — «мустанга» на месте не было.

— Разве я не тут машину ставил? — сказал Юлиус.

— Да тут ты машину ставил, — сказал Бенни.

— И что, у нас теперь будут проблемы? — спросил Юлиус.

— Проблемы будут, — сказал Бенни.

И они отправились обратно в Шёторп на неукраденном «пассате».

Пустая канистра так и осталась пустой. Но теперь это значения не имело.

~~~

«Мустанг» был черный, с двумя ярко-желтыми гоночными полосками на капоте и крыше. Суперская тачка, за нее Хламов братец и его дружки срубят нехилые бабки. И подвернулась случайно, и угнать удалось без проблем. Всего через каких-то пять минут после незапланированного похищения машина стояла под надежным присмотром у «The Violence» в гараже.

Уже на следующий день был заменен номерной знак, после чего младший братец велел одному из своих подчиненных доставить машину деловым партнерам в Ригу и оттуда вернуться паромом, уже без машины. Обычно после этого латыши с помощью фальшивых номеров и документов устраивали обратную перепродажу машины частному лицу — кому-нибудь из членов «The Violence»: раз — и краденая машина превращается в чистенькую, как стеклышко.

Но в этот раз случилась незадача: из полученной у шведов машины, стоявшей в гараже в Зипниеккалнсе — южном предместье Риги, — шла нестерпимая вонища. Начальник гаража занялся этим вопросом вплотную и обнаружил внутри машины труп под задним сиденьем. Начальник заругался так, что чертям стало тошно, потом отодрал все регистрационные номера и вообще все, что позволило бы опознать машину. После чего принялся мять и крушить некогда роскошный «мустанг», пока вид у того не сделался совсем непрезентабельный. Тогда начальник поискал как следует по закоулкам и, найдя какого-то алкаша, уговорил его за четыре бутылки отвезти машину на пункт переработки металлолома — вместе с трупом и со всем прочим.

~~~

А в Шёторпе друзья приготовились к отъезду. Все, конечно, переживали из-за кражи «мустанга» с мертвым бандитом на борту, покуда Аллан не принял решение: что было — то было, а дальше пусть будет так, как будет.

Вдобавок, полагал он, есть все основания надеяться, что автоугонщики не станут связываться с полицией. Автоугонщикам вообще свойственно держаться от полиции подальше.

Было шесть часов вечера, самое время выезжать, чтобы до сумерек добраться до шоссе, ведь автобус громоздкий, а лесные дороги узкие и извилистые.

Соня заняла место в своем мобильном стойле, все следы слоновьего пребывания были тщательно убраны — как на площадке перед домом, так и в хлеву. «Пассат», как и «мерседес» Бенни, пришлось оставить: ведь машины ни к чему незаконному отношения не имеют, да и куда их иначе девать?

И автобус тронулся в путь. Прекрасная поначалу собиралась сама его вести, она, как-никак, умеет водить автобусы. Но выяснилось, что Бенни почти автоинструктор и имеет права всех мыслимых категорий, так что лучше сесть за руль как раз ему. Незачем лишний раз нарушать закон без особой необходимости. Возле почтового ящика Бенни свернул влево, прочь от Роттне и Браоса. Если верить Прекрасной, то, покружив немного по гравийным проселкам, они выедут в Обю, а оттуда на шоссе номер 30 южнее Ламхюльта. Езды туда минимум полчаса, так почему бы не воспользоваться этим временем, чтобы обсудить один довольно существенный вопрос — куда они, вообще говоря, направляются?

~~~

А четырьмя часами раньше Шеф с нетерпением ждал единственного из своих подручных, который еще не пропал. Как только Каракас вернется, где бы его ни носило, они вместе с Шефом сейчас же отправятся на юг. Но только не на мопеде и не в клубной куртке. Теперь надо быть осторожнее. Шеф вообще что-то начал сомневаться в своей прежней стратегии с этими куртками и логотипом «Never Again» на спине. Изначально это делалось ради повышения самосознания и сплоченности коллектива, а также ради того, чтобы внушать уважение посторонним. Но, во-первых, коллектив получился меньше, чем Шеф в свое время рассчитывал; сплотить квартет из Болта, Хлама, Каракаса и самого себя он мог и без помощи курток. А во-вторых, деятельность коллектива приняла такое направление, что узнаваемые куртки стали контрпродуктивны. Когда Болту поручали мальмчёпингскую транзакцию, то тут сочеталось два момента: следовало, с одной стороны, прибыть в городок общественным транспортом в целях конспирации, а с другой — быть одетым в клубную куртку с логотипом «Never Again» на спине, чтобы показать русскому, на кого тот наезжает, если вдруг попробует наехать.

А теперь Болт свалил… или что там с ним. А надпись у него на спине фактически означает: «Если тебе что-то непонятно, позвони Шефу».

Проклятье, думал Шеф. Как только вся эта фигня закончится, куртки надо будет сжечь. Куда вот только Каракас запропастился? Пора ведь уже ехать!

Каракас объявился спустя восемь минут, оправдываясь, что был в «Севен-Элевен» и купил арбуз.

— Вкусный и прохладительный! — пояснил Каракас.

— Вкусный и прохладительный? Половина организации куда-то подевалась вместе с пятьюдесятью миллионами крон, а он, видите ли, за фруктами пошел!

— Это не фрукт, а овощ, — сказал Каракас. — Растение семейства тыквенных.

Это добило Шефа, он схватил арбуз и стукнул им по голове беднягу Каракаса так, что овощ семейства тыквенных треснул. Тут Каракас заплакал и сказал, что с него хватит. Шеф только и знает, что дерьмом его поливать, с тех пор как Болт пропал, а потом и Хлам, можно подумать, это он, Каракас, во всем виноват. Нет уж, пусть теперь Шеф сам управляется как хочет, а Каракас намерен прямо сейчас вызвать такси, поехать в Арланду и вылететь оттуда домой, к семье в… Каракас. Там к человеку хоть по имени будут обращаться!

— ÍVete a la mierda! — выкрикнул Каракас сквозь слезы и выскочил за дверь.

Шеф вздохнул. Фигня заканчиваться не собиралась. Сперва пропал Болт, и Шефу пришлось признать задним числом, что он сорвал-таки часть своего раздражения на Хламе и Каракасе. Потом пропал и Хлам, и Шефу пришлось признать задним числом, что он сорвал-таки часть своего раздражения на Каракасе. А тут пропал и Каракас — за арбузом пошел. И Шефу пришлось признать задним числом, что… что не стоило из-за этого разбивать арбуз об голову Каракаса.

И вот теперь, оставшись один в своей погоне за… н-да, он уже и не знал толком, за кем гонится. Что теперь ему — Болта искать? Мог ли Болт стащить чемодан, неужели он такой придурок? И что приключилось с Хламом?

Шеф ехал, как подобало ему по статусу, на своей «БМВ-Х5» последней модели. И большей частью гораздо быстрее дозволенного. Полицейские, следующие за ним в машине без опознавательных знаков, посчитали, сколько раз он нарушил правила по дороге в Смоланд, и спустя триста километров пришли к единому мнению: мужчина, находящийся за рулем движущейся впереди «БМВ», не получил бы назад свои права ближайшие четыреста лет, если бы только все то, что он вытворяет в транспортном потоке, дошло до суда — чего, правда, никогда не произойдет.

Тем временем полицейская машина доехала до Оседы, и тут комиссар Аронсон отпустил коллег из Стокгольма, поблагодарил за помощь и сказал, что дальше справится сам.

При помощи навигатора Шеф без проблем нашел дорогу в Шёторп. Но чем ближе был Шёторп, тем больше не терпелось Шефу. Его и без того противозаконная езда ускорилась до такой степени, что Аронсон едва успевал следом. И так-то приходилось все время держаться на некотором расстоянии, чтобы Пер-Гуннар «Шеф» Ердин не заметил машину у себя на хвосте, а теперь был риск вообще потерять «БМВ» из виду. Аронсон видел ее только на прямых участках шоссе, пока… пока она совсем не исчезла!

Куда он подевался, этот Ердин? Где-то свернул или что? Аронсон сбросил скорость, чувствуя, как пот выступает на лбу и думая о дальнейшем развитии событий без особенного энтузиазма.

Тут вроде был поворот налево — он что, туда свернул? Или поехал прямо — в это, как его… да, в Роттне. Вот теперь пошли сплошные ограничения скорости, так может, удастся догнать Ердина — именно тут и как раз поэтому? Если только Ердин не успел свернуть с дороги.

Нет, похоже, успел. Аронсон развернулся и съехал на проселок, как это, по-видимому, только что сделал и Ердин. Теперь смотреть в оба, потому что если Ердин действительно поехал по этой дороге, то пункт назначения уже близко.

~~~

Машину едва не занесло, когда Шеф резко сбросил газ со ста восьмидесяти до двадцати и вывернул на гравийную дорогу, как советовал навигатор. До цели оставалось 3,7 километра.

В двухстах метрах от шёторпского почтового ящика гравийная дорога делала последний поворот, и тут Шеф увидел заднюю часть автобуса, который только-только выполз с той самой грунтовки, на которую Шеф предполагал свернуть. Как теперь быть? Кто в этом автобусе? И кто остался в Шёторпе? Шеф решил — пусть себе автобус едет. А сам свернул на лесную грунтовую дорожку, которая вывела его на площадку перед домом, хлевом и лодочным сараем, знававшим лучшие времена.

Но там не оказалось ни Хлама, ни Болта. Ни старикашки. Ни рыжей старухи. И уж явно никакого серого чемодана на колесах.

Шеф пожертвовал еще несколькими минутами, чтобы оглядеть место. Определенно никого, зато позади хлева обнаружились две машины: красный «фольксваген-пассат» и серебристый «мерседес».

— Место то самое, это факт, — сказал Шеф сам себе. — Вот только я на пару минут опоздал.

Надо нагнать автобус. Ничего страшного, какие-то три-четыре минуты отрыва, к тому же на извилистой гравийной дороге.

Шеф вбил в навигатор соответствующую команду, и «БМВ» устремился обратно к дороге. Там, возле почтового ящика, Шеф свернул налево, как прежде автобус, выжал газ и умчался в облаке пыли. И то, что навстречу ему попался синий «вольво», не заинтересовало Шефа ни в малейшей степени.

Комиссар Аронсон поначалу даже обрадовался, что Ердин снова появился в поле его зрения, но при мысли о скорости, которую Ердин развил на своей полноприводной дьявольской машине, резко расхотел с ним контактировать. Задержать Ердина все равно не выйдет. Лучше вместо этого поглядеть на то место, как его… Шёторп, точно… Ердин там побывал и вернулся… а хозяйка — Гунилла Бьёрклунд, судя по почтовому ящику.

— Не удивлюсь, Гунилла, если ты рыжая, — сказал комиссар Аронсон.

И вот «вольво» комиссара Аронсона выехал на ту самую площадку перед домом, куда девятью часами ранее въехал «форд-мустанг» Хенрика Хлама Хюльтэна, а какие-то несколько минут назад — «БМВ» Пера-Гуннара «Шефа» Ердина.

Комиссар Аронсон констатировал, как только что сделал и Шеф, что Шёторп пуст. Однако комиссар потратил значительно больше времени на поиски недостающих звеньев головоломки. Одно звено обнаружилось в виде сегодняшних вечерних газет на кухне и почти свежих овощей в холодильнике. Другим, разумеется, оказались «мерседес» и «пассат» позади хлева. «Мерседес» говорил сам за себя, а «пассат», надо думать, принадлежит Гунилле Бьёрклунд.

Комиссара ожидали и еще две крайне интересные находки. Первая — револьвер, лежащий на террасе. Что он там делает? И чьи отпечатки предположительно несет на себе? Аронсон подумал на Хлама Хюльтэна, пока аккуратно засовывал револьвер в пластиковый пакет. Вторая находка ожидала Аронсона в почтовом ящике на обратном пути. Среди прочей пришедшей в тот день почты оказалось письмо от Государственной дорожной службы, подтверждающее регистрацию желтого автобуса «Скания-К113», модель 1992 года.

— Так вы, получается, уехали отсюда на автобусе? — спросил комиссар сам себя.

~~~

Желтый грузовой автобус неторопливо катил вперед. Догнать его на «БМВ» ничего не стоило. Но на такой узкой дороге у Шефа не было другой возможности, кроме как по-прежнему следовать в кильватере и раздумывать, кто может находиться внутри автобуса и нет ли там часом серого чемодана на колесах.

В блаженном неведении об опасности, следующей за ними в пяти метрах, друзья в автобусе обсуждали сложившуюся ситуацию и скоро сошлись на том, что спокойнее было бы где-нибудь затаиться на несколько недель. Они ведь рассчитывали в этом смысле на Шёторп, но все планы поломал внезапный визит незваного гостя, на которого, в свою очередь, совершила мягкую посадку Соня.

А теперь дело осложнялось тем, что у Аллана, Бенни, Юлиуса и Прекрасной было не густо с родней и приятелями, к которым можно вот так нагрянуть на желтом грузовом автобусе с упомянутыми людьми и животными на борту.

Аллан оправдывался тем, что ему сто лет и все его приятели уже покинули этот мир довольно давно и по разным причинам — впрочем они все равно вряд ли дотянули бы до сегодняшнего дня. Мало кому дано пережить все передряги, что случились за этот век.

Юлиус сказал, что его специальность — неприятели, а не приятели. Правда, с Алланом, Бенни и Прекрасной он бы с удовольствием дружил и дальше, но в данных обстоятельствах речь не совсем об этом.

Прекрасная призналась, что год после развода никого в упор не видела, а потом тайком приютила слониху, что тоже не добавило оснований тесно общаться с ближними. Соответственно и просить о помощи тоже некого.

Оставался Бенни, у которого имелся брат. Злейший брат на всем белом свете.

Юлиус поинтересовался, нельзя ли подкупить брата, и тут Бенни просиял. У них ведь куча миллионов в чемодане! Подкупить, разумеется, не выйдет, гордости у Буссе еще больше, чем жадности. Но это уже семантический аспект. Бенни придумал, что делать. Он попросит разрешения возместить все за те годы по справедливости.

Тут Бенни позвонил брату — и еще не успел представиться, как был проинформирован, что у Буссе есть заряженный дробовик, так что если братец желает получить заряд дроби в задницу, то добро пожаловать.

Бенни отвечал, что совершенно не жаждет такого угощения, он с друзьями вообще мог бы объехать брата десятой дорогой, если бы не стремился урегулировать с ним некоторые финансовые вопросы. Ведь между братьями остались кое-какие расхождения касательно наследства дядюшки Фрассе.

Буссе отвечал, что нечего брату так мудрено выражаться. И спросил напрямик:

— Сколько у тебя сейчас при себе?

— Что скажешь насчет трех миллионов? — сказал Бенни.

Буссе умолк, обдумывая ситуацию. Он знал, что Бенни не станет звонить, чтобы просто подшутить над ним. У братца бабки завелись! Три миллиона! Это же рехнуться! Но… денег много не бывает.

— Четырех? — попытал счастья Буссе.

Но поскольку Бенни уже раз и навсегда решил, что старшему брату не дозволено им помыкать, то сказал так:

— Мы можем, конечно, и в гостинице остановиться, чтобы не причинять тебе беспокойства.

На что Буссе отвечал, что младший брат никогда в жизни не причинял ему никакого беспокойства. Бенни и его друзья будут желанными гостями, а если Бенни к тому же хочет уладить старую распрю с помощью трех миллионов — или трех с половиной, если на то будет его добрая воля, — то это зачтется ему только в плюс.

Бенни получил все инструкции, как найти дом брата, и полагал, что вся компания через несколько часов уже будет на месте.

Все, похоже, уладилось наилучшим образом. И к тому же дорога пошла теперь широкая и прямая.

Как раз такая, как Шефу и было нужно. Он уже десять минут сидел на хвосте у автобуса, когда «БМВ» сообщил ему, что надо бы добавить горючего. Шеф не заправлялся от самого Стокгольма — да и когда бы он, спрашивается, успел?

Вот был бы кошмар, кончись бензин там, посреди леса, — ничего другого не осталось бы, как смотреть вслед удаляющемуся автобусу, увозящему, возможно, и Болта, и Хлама, и чемодан, и кого и что он там еще везет на самом деле.

Поэтому Шеф действовал решительно, как и подобает главе криминального стокгольмского клуба. Он выжал газ, обогнал желтый автобус, проехал еще каких-то сто пятьдесят метров, а потом резко затормозил — так, что «БМВ» развернуло поперек дороги. Затем вынул револьвер из бардачка и приготовился к захвату только что подрезанного им транспортного средства.

Шеф был более склонен к логике, чем его уже покойные или эмигрировавшие ассистенты. Идею остановить автобус, встав поперек гравийной дороги, подсказал пустеющий бензобак, но Шеф сделал вдобавок совершенно корректное допущение, что водитель автобуса в такой ситуации наверняка предпочтет затормозить. Шеф исходил из того, что люди обычно не слишком стремятся таранить встречные машины, рискуя жизнью и здоровьем обеих вовлеченных сторон. И в самом деле — Бенни нажал на тормоз. Так что мысль Шефа была правильной.

Но продуманной не до конца. Ему не следовало исключать из своих расчетов допущения, что груз автобуса включает слона весом несколько тонн, и задаться вопросом, как это повлияет на длину тормозного пути, в том числе и с учетом свойств дорожного покрытия — гравия, а не асфальта.

Бенни в самом деле сделал все, что мог, чтобы избежать столкновения, но скорость все еще оставалась на уровне пятидесяти километров в час, когда автобус весом пятнадцать тонн, со слоном и всем прочим на борту, ударился о легковую машину, стоящую у него на пути, отчего та отлетела, как пустая рукавица, на три метра вверх и на двадцать метров в сторону, после чего жестко приземлилась, ударившись о восьмидесятилетнюю ель.

— А это накрылся номер третий, — догадался Юлиус.

Все двуногие пассажиры автобуса выскочили наружу (причем одним это удалось быстрее, чем другим) и бросились к искореженной «БМВ».

Там, склонясь на руль, предположительно мертвый, сидел незнакомый приятелям мужчина, по-прежнему сжимая в руке револьвер, такой же, как тот, которым им сегодня несколько раньше уже угрожал бандит номер два.

— Три-ноль, — сказал Юлиус. — Интересно, закончатся они когда-нибудь или нет?

Бенни не одобрил небрежного тона, взятого Юлиусом. Вполне хватило бы отправлять на тот свет по одному бандиту в день, а за сегодня они уже двоих ухайдакали, а еще шести вечера нет. Как бы им сегодня не утроить норматив, если так пойдет.

Аллан предложил припрятать где-нибудь покойника номер три — ничего хорошего, когда ты слишком крепко ассоциируешься с тем, кого укокошил, если только ты не хочешь сам заявить, что ты его укокошил, а хотеть этого, полагал Аллан, у приятелей оснований нет.

Тут Прекрасная принялась костерить покойника, склонившегося на руль, в том смысле, что нельзя же быть таким адским дебилом и ставить свою машину поперек дороги. Покойник в ответ слабо захрипел и шевельнул ногой.

~~~

Комиссару Аронсону ничего не оставалось, как продолжить поездку в том же направлении, куда уехал Шеф-Ердин каких-то полчаса назад. Он, разумеется, даже не рассчитывал догнать лидера «Never Again» — но вдруг по дороге найдется что-нибудь интересное? Кстати, ведь и Векшё вроде бы недалеко, а комиссару надо будет остановиться в какой-нибудь гостинице, чтобы обдумать положение и поспать хоть несколько часов.

Проехав некоторое расстояние по дороге, Аронсон обнаружил останки новой «БМВ-Х5», плотно влипшей в еловый ствол. Не удивительно, что машина вылетела с дороги, подумал поначалу Аронсон, памятуя о скорости, на какой Ердин покинул Шёторп. Но при ближайшем рассмотрении картина его все-таки удивила.

Во-первых, в машине никого не оказалось. Водительское сиденье все в крови — а самого водителя нет.

Во-вторых, правый борт машины был неестественным образом смят, там и сям виднелись следы желтой краски. Видимо, в машину на полной скорости врезалось что-то желтое и большое.

— Например, желтый автобус «Скания-K113», модель 1992 года, — пробормотал комиссар Аронсон.

Данное умозаключение с самого начала не требовало особой проницательности, а уж когда на правой задней двери «БМВ» обнаружился вдавленный в нее передний номерной знак желтой «Скании», все стало на свои места. Аронсону оставалось только сравнить цифры и буквы с теми, что указывались в свидетельстве о регистрации, выданном Государственной дорожной службой, чтобы больше не сомневаться.

Комиссар Аронсон по-прежнему не мог понять, что происходит. Но одна вещь становилась ему все яснее: столетний Аллан со товарищи — мастера отправлять людей на тот свет, не оставляя трупов.

Глава 13

1947–1948 годы

Аллану определенно случалось ночевать поудобнее, чем лежа на животе в кузове грузовика, направляющегося в Тегеран.

К тому же было холодно, а особым образом переработанного козьего молока под рукой не имелось. Да и руки, кстати говоря, по-прежнему оставались связанными за спиной.

Не удивительно, что Аллан обрадовался, когда путешествие подошло к концу. Был уже вечер, когда грузовик остановился у главного входа в большое коричневое здание в центре столицы.

Двое солдат помогли друг другу поставить иностранца на ноги и слегка отряхнуть. Затем развязали Аллану руки и вновь приставили винтовки к его спине. Владей Аллан фарси, он сумел бы прочесть, что написано на золотистой латунной табличке у двери, возле которой они остановились. Но фарси Аллан не владел. Да это и не так важно. Важнее было то, что ему, возможно, предложат завтрак. Или обед. А лучше то и другое вместе.

Зато солдаты, наоборот, прекрасно знали, куда они доставили возможного коммуниста. И, толкнув Аллана в дверь, один из них попрощался с ним и ухмыльнулся, пожелав по-английски:

— Good luck!

Аллан искренне поблагодарил за пожелание удачи, хоть и издевательское, и подумал, что он в любом случае попытается как-нибудь вмешаться в дальнейший ход событий.

Офицер, командовавший группой, которая задержала Аллан