Читать онлайн Журнал «Рассказы». Ужастики для взрослых бесплатно
– из песни группы Черный Кузнец «Я расскажу тебе сказку» (2017)(Николай Курпан / Анастасия Фрид, Михаил Нахимович)
- Утром дорога меня унесет в никуда,
- И буду шептать я как мантру и как заклятье:
- Господи, только бы знать, что твой сын никогда,
- Никогда не увидит чудовища под кроватью…
Екатерина Весёлая. Псы Броуни
Сквозь щель в плотном занавесе было видно только край арены и темноту, но Фитч знал: вылетит из тонкого горла последняя нота, растворится под куполом – и на арену хлынет шум аплодисментов, свист и крики «Браво!». Или только свист, как предсказатель очередного наказания. Нет, только не в этот раз. Сегодня Айрони пела так, словно завтра никогда не наступит. И даже не видя ее, Фитч знал – каждое перышко на прямой напряженной спине дрожит от страха.
– Хватит углы обтирать! Кавалли! Ваш выход следующий! По местам, по местам, уроды! А ты что тут забыл? Работы мало?
Фитч еле успел пригнуться – кнут свистнул над самым ухом и хлопнул о тяжелую портьеру, вырвав из нее облачко пыли. Броуни ругнулся, но мальчишка уже подхватил ведро, тряпку и, тяжело топая разношенными ботинками, помчался к выходу. Там вовсю гремели цепи подъемного механизма: во время антракта на арену крысы выкатят Колесо.
Здоровенные, каждая Фитчу почти по пояс, крысы щелкали зубами и то и дело скрипели несмазанными суставами. Смахнуть дорожную пыль с железных ступиц, проверить натяжение, подтянуть ремни и, самое сложное, дотянуться носиком масленки до гладких металлических тел. Главное, не промахнуться и с первого раза попасть в сочленение механических суставов. Не попасться самому – тоже задача. Впрочем, за три года службы в цирке Фитч и не такому наловчился. Одной рукой достать из кармана промокший бумажный кулек и, пока крыса тянется к запаху несвежих потрохов, другой просунуть сквозь прутья масленку и закапать масло.
Внутри шатра раздавались взрывы хохота – клоуны выползли на арену. Мерзкие твари, что один, что второй, за медяк готовые удавить хоть мать родную. Фитч не знал точно, чем эта парочка занималась после того, как смывала с лиц нарисованные улыбки, однако Кавалли не зря пользовались особым расположением хозяина цирка. Наглые, глумливые, с редкими рыжими волосами и курчавыми бачками на сытых мордах, братья походили на сторожевых псов. И с явным удовольствием облаивали и своих, и чужих.
Репутация личных прислужников Броуни пованивала хуже скользких кишок, которыми Фитч размахивал перед носом голодной железной крысы. Не удивительно, что остальные артисты клоунов не любили и, чего уж там, откровенно боялись.
За спиной раздался свист кнута, вскрик… Фитч едва не уронил масленку прямо в обод колеса. Одна из крыс тут же воспользовалась моментом и выхватила из руки зазевавшегося служки еду. Он испуганно отдернул руку – пальцы, хвала Палачу, остались целы – и обернулся. Держась за щеку, Айрони стояла перед Броуни. А тот что-то выговаривал ей сквозь зубы.
Улучшив свободную минуту, Фитч стукнул в стену фургончика и, услышав ответное «входи», скользнул за занавеску, прикрывавшую вход. Айрони сидела перед маленьким зеркалом, подвешенным на стену за кусок проволоки. Фитч легко мог увидеть свое отражение в этом осколке, но певунья макушкой доставала почти до потолка, так что ей приходилось складываться чуть ли не пополам.
– Ты как? Он…
– Ничего не заподозрил. – Айрони перестала замазывать синяк гримом и вымученно улыбнулась. – Иначе бы вырвал мне ноги, а тебя, Малыш, скормил крысам.
Фитч обиженно засопел. Она была старше на три года и выше на две головы, поэтому считала, что может называть его так. Впрочем, цирковые долго не живут, так что год здесь идет за пять, а вот рост… Фитч всегда был мелким, и это не раз становилось причиной насмешек. Но ведь он еще может вырасти.
Снаружи послышался шум. Фитч осторожно выглянул в зарешеченное окошко. Оба Кавалли уже успели смыть грим и теперь уныло переминались у бака с Баленом, пока Броуни раздраженно пинал ногой толстую железную стенку.
– Эта туша все-таки сдохла. Найдите нового. И передайте доктору, что на этот раз мне нужен настоящий зверь. Свирепый, чудовищный! Чтоб даже у городских стражей поджилки тряслись при одном взгляде на него. Ну, чего встали? Исполняйте!
– А с этим что делать? – Старший Кавалли поковырял в зубах и сплюнул в бак.
– Скормите крысам.
Фитч почувствовал, как в плечо вцепились острые пальцы, а в ухо – быстрый шепот.
– Не дай им этого сделать, Малыш! Останови их, ну же!
Фитч выскользнул наружу. Броуни уже отчитывал дрессировщика, чьи собаки снова нагадили в проходе. Кавалли с мрачным видом разглядывали поверхность мутной зеленой воды. Видимо, никому из них не хотелось лезть в бак за мертвой тушей. Увидев Фитча, старший нахмурился и окликнул подростка:
– Эй, обмылок! Ты должен был следить, чтоб это чучело не сдохло!
– Но я…
– А теперь оно воняет, как нечищеный нужник. Ну-ка займись этим!
И, довольные тем, что удалось спихнуть грязную работенку с рук, братья направились в свой фургон.
Фитч выдохнул с облегчением. Подошел к баку, стараясь дышать ртом, закатал рукава, взял багор и полез на узкий карниз. Боги земные! Бален и впрямь постарался на славу – такая вонь! Фитч даже сам поверил в то, что тот умер. Кто еще кроме технокрыс мог бы несколько дней питаться падалью и не сдохнуть?
Со стороны могло показаться, что мальчишка пытается нащупать и выловить дохлую тушу. Но длинный багор служил отличным средством передать то, о чем нельзя сказать словами. Вот конец его наткнулся на что-то, затем древко дернулось, едва не выпав из тощих рук. Рывок, еще один. Фитч осторожно потянул багор на себя и трижды легонько ткнул Балена в ответ. Все в силе. Этой ночью они наконец станут свободны.
Цирк – мечта каждого мальчишки. Но откуда деньги у таких, как Фитч? С малых лет он помогал отцу в котельной, но никогда не держал в руках ничего ценнее куска угля. Одинокий работяга предпочитал истратить лишний грош на бутылку горячительного, а игрушками Фитчу служили обломки кирпича и ржавые сломанные шестеренки, подобранные на фабричной свалке. Где уж тут попасть на цирковое представление! Да даже о том, чтобы просто так оказаться в мире порхающих под куполом акробатов, грозных силачей и с ног до головы покрытых блестящей пылью танцовщиц, мало кто из фабричных смел и мечтать.
Фитчу повезло. Или нет. Это с какой стороны посмотреть. Отец продал его Броуни за пару монет. И ушел, не оглядываясь. А внезапно ставший собственностью грозного усатого типа двенадцатилетний Фитч так и стоял, растерянно прижимая к груди драный картуз.
Впрочем, ему тут же нашли дело. Работы в цирке хватает, а рабочих рук – нет. Фитч убирал территорию, кормил животных, выносил помои, прислуживал во время репетиций и чистил клетки. Но не жаловался. Волшебный мир закулисья стал для мальчишки новым домом. Кто б на его месте променял цирковой двор на темную каморку котельной, из узкого окошка которой видна лишь покрытая копотью фабричная стена?
И хоть на само шоу ему было по-прежнему не попасть, Фитч много раз видел на репетициях, как клоуны швыряют друг в друга фальшивое ватное полено. И как маленькие визгливые собачонки ходят на задних лапах. Как взлетают и парят под самым куполом воздушные гимнасты. Он мечтал, что когда-нибудь дорастет из простого «Эй, коротышка!» до настоящего циркового артиста. Его имя будет вписано в афиши, на него будут приходить посмотреть, и ему будут рукоплескать восторженные зрители…
Зрители. В каждом городке, куда бы ни приехал цирк, на вечернее представление их заглядывало немало. А в выходные дни и вовсе набивалось в шатер столько, что не всем хватало сидячих мест. И это несмотря на то, что билеты в «Цирк Броуни» стоили дороже, чем у любой другой бродячей труппы. О нет, не за сладкой ватой и не за клоунскими ужимками стекались сюда людские толпы. Самой большой достопримечательностью «Цирка Броуни» была «Выставка Диковинных Существ».
Вот Человек-Часы – с виду обычный мужчина средних лет, под сюртуком которого скрывается самый настоящий часовой механизм. С крутящимися шестеренками, раскачивающимся маятником и ключиком завода в селезенке.
Парочка совершенно не похожих друг на друга «сиамских близнецов» с тремя ногами, двумя головами и одной парой рук. Левая голова бессмысленно улыбается и пускает слюни, в то время как правая не перестает брезгливо морщиться и беспрерывно ворчать.
Бородатой женщиной уже никого не удивишь, а как вам Женщина-Страус? И приличная синьора с завитыми кудряшками приподнимает подол платья, демонстрируя самые настоящие птичьи ноги. Крепкие, мускулистые, заканчивающиеся трехпалыми кожистыми ступнями.
А также живущий в баке с соленой водой Бален – Человек-Кит. Вечно сопливый, потому что некому вытереть ему нос. Безрукий. С ластами вместо ног.
И Человек-Лира, и свора шестилапых собачек, и трио акробатов, у самого младшего из которых вместо ног – колесо.
И наконец – самое прекрасное создание на свете – Айрони. Хрупкая, невесомая, с такой прозрачной кожей, что вся Айрони кажется бело-розово-голубой, словно высеченная из цельного куска мрамора прекрасная птица. Потому что Айрони не человек. Точнее, она была когда-то человеком. Но, как и над остальными, над ней поработала опытная рука какого-то злого гения, вшивая в юное тело тысячи перьев, ломая кости и сращивая их заново. А где не хватило природного материала, заняли место металлические детали. Должно быть, Броуни отвалил за нее целое состояние – руки-крылья, оканчивающиеся цепкими пальчиками, больше чем наполовину были сделаны из стали и серебра.
Диковинные создания завораживали Фитча. С трепетом он смотрел, как Клотч смахивает пушистой кисточкой пыль и песок с часового механизма. С грустью вспоминал покрытого бородавками Шарка, который умер вскоре после того, как Фитч появился в цирке. Шарк болел. Бородавки постоянно гноились. Да и клоуны беспрестанно дразнили его Жабой и заставляли ползать по арене, отчего песок налипал на слизкую кожу, причиняя бедолаге еще больше мучений. Так что в конце концов он покончил с собой, кинувшись под Колесо.
Но Фитч жалел и Шарка, и Балена, редко выбирающегося из своего бака, и склочную «страусиху». Даже визгливые кудлатые собачонки, норовившие вцепиться в ботинок, вызывали у Фитча только умиление. Он готов был любить всех. Кроме разве что братьев Кавалли, которые грызлись со служками и друг с другом, а уж остальных и вовсе щедро кормили пинками и побоями. Потому, когда Айрони и Бален посвятили его в свой план, Фитч долго колебался. Что ему та столица? Это они удивительные. А он – самый обычный мальчишка. Но Айрони так переживала, что не дотянет сама китовую тушу…
Как и договорились, он ждал ее за крайней повозкой. Фитча не запирали на ночь – кому он нужен? А ключей от клеток с «диковинками» всего два. Один хранился у Броуни, вторым заведовал старший Кавалли. Но однажды клоун перебрал с горячительным, и его стошнило прямо в бак с Баленом. Или это запах стоячей воды стал причиной? Но только по иронии судьбы ключ выпал из нагрудного кармана и достался как раз тому, кому он, в общем-то, никак не мог пригодиться. Кавалли заметил пропажу, лишь когда пришло время отпирать клетки. Поплелся докладывать хозяину. Броуни лютовал все утро, а как только клоун отправился к Струцце «за утешительной пилюлей», Бален поведал о своей находке Фитчу. Впрочем, план побега все равно придумала Айрони, так что…
Прохладный ночной ветерок взъерошил волосы на макушке, надул пузырем рубаху. Фитч поежился. Конец лета, а они уже вторую неделю сидят в этом городишке. До холодов надо бы успеть убраться на самый юг… И рассмеялся сам над собой. Какой юг? Едва рассветет, и экспресс умчит их троих на север – Айрони каким-то неведомым образом скопила немного монет, так что на билеты в третий класс должно хватить. Наверное.
Фитч поднял голову и недоуменно нахмурился. Лунный серп скосил половину ночного неба, а певунья так и не появилась. Не случилось ли чего?
Ночь, кажется, сделалась еще темнее, пока Фитч крался среди повозок. Развешенное после стирки мокрое белье то хлопало его по лицу, то гладило по спине. Вот и женский фургончик. Айрони делила его со «страусихой», а попросту – Струццой.
Проспала, что ли? Или Струцца проснулась и помешала ей уйти?
Он осторожно ступил на ящик, служивший крыльцом, и замер перед решеткой, запиравшей вход на ночь. Изнутри не доносилось ни звука. Постучать? А если он разбудит Струццу? Ох, насмешек завтра не оберешься!
Да что это он? Какие насмешки? Какое завтра?
Фитч тихонько поскреб железные прутья. Затем чуть громче. Под ладонью решетка скрипнула и немного отошла в сторону. Удивленно потянул ее на себя – замок повис на одной дужке.
Ночь внезапно стала холодной и пустой. Айрони ушла без него.
Конечно. Они – другие. Что ей обычный мальчишка? Видимо, Айрони нашла способ перевезти Балена и просто передумала брать Фитча с собой. Диковинки здесь, на тусклом провинциальном юге, они с Баленом умчатся в столицу. Там, небось, по улицам расхаживают сплошь живые машины, и никого не удивишь перьями или хвостом.
Странное дело. С одной стороны, Фитчу не очень-то и хотелось бежать, но с другой… Чувствовал он себя сейчас так же, как и в тот раз, когда смотрел на равнодушно удаляющуюся отцовскую спину.
Погруженный в невеселые думы, Фитч брел по двору, когда чуть не упал, споткнувшись обо что-то большое, белое и совершенно мокрое. В темноте это выглядело так, словно простыня свалилась с веревки и облепила здоровенное бревно. Фитч присел и провел пальцами по скользкой поверхности… нащупал что-то круглое, разбухшее, с двумя дырками… В этот момент над головой вспыхнул фонарь, и Фитч испуганно отдернул руку. На земле лежал Бален. Голый и абсолютно мертвый, как и полагается телу, три дня пробывшему в баке вместе с остатками рыбьих кишок.
– А я-то думаю, чего крысы весь вечер воют? Голо-одные, – пропел из темноты грубоватый голос старшего Кавалли.
Фитч вскочил на ноги, но получил кулаком в ухо и растянулся рядом с Баленом.
– Вяжи пацана. Все одно работник из него никудышный.
Фитч отбрыкивался, пытался кричать, но братьям не впервой было усмирять недовольных. Камнепадом обрушились на него тяжелые удары и завалили собой и ночь, и страх, и горькие мысли о неудавшемся побеге.
Очнулся он от холода. Глаза залил невыносимо яркий свет. Фитч зажмурился. Точнее, еле сомкнул веки – словно проржавевшие железные заслонки, они двигались с большим трудом. Тело ныло – он лежал на чем-то твердом. Хотел подняться, но мышцы не подчинились. Попробовал повернуть голову, пошевелить рукой, хоть пальцем! Без толку. Даже язык разбух и распирал рот изнутри. Потихоньку открыл глаза, привыкая. Но все, что смог разглядеть – льющийся отовсюду свет.
Накатила паника. Где он? Что происходит? А может, Кавалли его убили, и сейчас он лежит на разделочном столе Небесного Палача?
Как ни странно, но мысль о смерти успокоила. О чем волноваться, если жизнь уже закончилась? Разве что о том, что он, кажется, превратился в дохлую рыбину. Дохлая рыбина. Почти как мертвый Бален.
С мысли о Балене Фитч перескочил на Айрони. Значит, она сбежала одна? А впрочем, что тут удивляться? Неуклюжий «кит» провел столько времени в баке, что даже ходить толком не мог, – в редкие дни, когда меняли воду, его попросту вываливали на землю, и он ползал, неуклюже извиваясь большим распухшим телом. В дороге он был бы обузой, да и потом – кто захочет с ним возиться? А она – красотка с нежным голосом и белоснежными перьями. Любой столичный театр примет такую актрису с распростертыми объятиями. Айрони просто кинула и его, и Балена, вот и все.
Свет сделался ярче, пахнуло чем-то едким. Откуда-то из-за головы послышались торопливые шаги, металлический лязг, от которого Фитчу сделалось сильно не по себе, и бодрый картавый голос произнес:
– Ну-с, молодой человек, пхиступим!
Фитч испуганно моргнул, когда на лицо опустился широкий колпак, в носу защипало, и весь мир провалился в какую-то дыру.
Все, что он потом мог вспомнить, – это бесконечное падение. И боль.
С него словно заживо сдирали кожу. Кости начали расти, вытягиваться, им стало тесно в мышечном корсете, и они разрывали его. А затем огромная раскаленная игла накладывала слои друг на друга и стягивала неровными стежками.
Кажется, он кричал. Или нет? В какой-то момент игла забралась к нему в рот и принялась пришивать язык к небу. Потом скользнула в горло…
Очередной укол продырявил разбухшую вену. На пол плюхнулась миска с серой кашей. Щелкнул замок на решетке. Фитч притянул к себе еду и принялся неуклюже выскребать кашу когтистой лапой. Клыки мешали, вязкая масса не лезла в горло, валилась на пол, и он опускался и слизывал ее длинным узким языком.
Боль постепенно ушла, хотя он думал, что она останется с ним навечно, и даже научился не скулить, когда она выкручивала тело при малейшей попытке двинуться с места. На постоянные уколы перестал обращать внимания. Человек в сером резиновом фартуке и длинных, до подмышек, перчатках приносил ему поесть, колол, но никогда не делал попыток заговорить. Впрочем, Фитч тоже не горел желанием общаться. Его новое жилье – холодная каменная клетка с жесткой лежанкой, отхожим ящиком – было вполне сносным. Сносным для чудовища, в которое он превратился.
Когда сознание перестало проваливаться в глубокий крысиный лаз от малейшей попытки осознать, что с ним произошло, Фитч попытался все обдумать. Косматая шерсть, что теперь покрывала все его тело, была не так уж и плоха – она отлично грела и позволяла обходиться без одежды. Хотя показаться в таком виде на людях Фитч бы не решился. Ноги остались ногами, но вот ходить теперь приходилось на цыпочках. Впрочем, это оказалось даже удобнее. И башмаки больше не нужны. Руки… А вот это было самое ужасное. Пальцы укоротились вдвое, разбухли, ладони обзавелись грубой толстой кожей. Но даже несмотря на устрашающие стальные когти, Фитч чувствовал себя беспомощнее младенца – он не мог ни миску поднять, ни ухватиться за прутья решетки. Случись ему прикрыть стыд штанами – и те не удержит.
В его клетке не было окон, но Фитч научился определять, а позже и предчувствовать время по приходу служки. Укол, миска с кашей, щелчок замка. Дважды, пока Колесо Палача сделает полный круг по небу.
Когда в неурочный час за решеткой раздались шаги, Фитч насторожился. Не знакомое, привычное шарканье, нет – торопливые шажки, то забегающие вперед, то суетливо топчущиеся на месте. И уверенная поступь, сопровождаемая знакомым стуком – так стучит рукоять кнута о голенище. Фитч вскочил.
– Все, как вы пхосили, милейший мой, – стрекотал полный самодовольства голосок, – учел все пожелания. Пхишлось похаботать, конечно, но хезультат! Впхочем, сейчас сами посмотхите. Сюда, сюда, пхошу вас!
В коридоре посветлело, и в клетку заглянул луч фонаря. Фитч пригнулся, пряча глаза от света, и увидел мягкие, скорее домашние, чем уличные, туфли, а рядом с ними – знакомые сапоги. Начищенные до блеска, с золотыми кистями и крохотными эмблемами на отворотах: буква «Б», заключенная в венок из вензелей.
– Неплохо. – Это прозвучало пренебрежительно, но для тех, кто хорошо знал Броуни, являлось похвалой. – Надеюсь, нрав у него настолько же свиреп?
– О, на сей счет не извольте беспокоиться, дохогой мой дхуг, стимулятохы сделают свое дело. Пока что хано судить о психическом состоянии пациента, но вы же понимаете, мало вхемени пхошло…
– Я забираю его.
Туфли нервно переступили, смущенно уткнулись носами друг в дружку.
– М-м-м… Понимаете, милейший, экспехимент такого хода – пехвый в моей пхактике, он затхагивает не только внешние изменения, но и слои психики, потому я хотел бы…
Кнут раздраженно стукнул, обрывая возражения, приказ поставил точку в разговоре:
– Готовьте к перевозке.
Возвращение вышло безрадостным.
Дорогу Фитч не запомнил – пустая повозка, кошмарная тряска, уличный шум за шаткими стенами. Он лег на дощатый пол и старался не думать о том, что его ждет впереди. Ирония судьбы – теперь он сам стал одним из тех, кого жалел и кем так восхищался.
Но самое большое потрясение ожидало его впереди. Когда повозка остановилась и борт откинулся, позволяя новому уроду занять свое место в семье, первое, что увидел Фитч, – сверкающие на солнце серебряные крылья.
Он попятился назад.
Но вся труппа уже стянулась к повозке, влекомая любопытством. Младший Кавалли бесцеремонно ткнул Фитчу в морду фальшивым поленом.
– Давай-давай! Вылазь, блохастый, дай на тебя поглядеть!
– Ну и чудовище! – загоготал старший. – Ты только глянь! Докторишка превзошел самого себя. Эй, обмылок! Каково тебе в новой шкуре? Не жмет, а? Встань на ноги! Встань, кому говорю! Поглядим, насколько ты подрос.
И он, не церемонясь, ухватил Фитча за ногу и дернул на себя. Фитч отчаянно застучал когтями по полу в попытке за что-нибудь зацепиться и заскулил. Ответом ему был грубый клоунский смех. Кавалли запрыгнули в повозку, схватили его с двух сторон и вышвырнули вон.
Впервые Фитч понял, как же на самом деле чувствовал себя Бален. Когда ты не можешь толком ни стоять, ни ходить, только лежишь на брюхе или ползешь, пытаясь укрыться от пинков тяжелых клоунских ботинок.
– Оставьте его! – взволнованный голос прозвенел, останавливая пытку. – Хозяину не понравится, если вы в первый же день угробите его нового артиста.
Младший Кавалли ответил что-то непристойное, а старший только хмыкнул и, наклонившись, защелкнул на шее Фитча железный ошейник. Цепь тянулась к вбитому в землю клину, который не давал ветру унести полосатый цирковой купол.
Клоун дернул цепь, отчего Фитчу пришлось унизительно подползти к нему.
– Этот недомерок сговорился с китовой тушей, и они б точно дали стрекача, если б Кэг не пошел отлить и не застукал толстого, когда тот вынырнул из своей клоаки. Так что, считай, пацан всего лишь занял освободившееся место.
Кавалли сморкнулся и презрительно вытер руку о шерсть валяющегося у его ног «нового артиста». После равнодушно переступил через него, кликнул брата и пошел прочь.
– А вы что столпились? – Айрони замахала крыльями, словно курица, оберегающая своего цыпленка. – Других дел нет? Не на что тут смотреть.
И опустилась на колени возле Фитча.
– Боги земные, Малыш, что они с тобой сделали?
Он попытался ответить, но новый чудовищный рот мог только клацать челюстями и невнятно мычать. Фитч положил голову на передние лапы и закрыл глаза. На лоб опустилась ласковая рука. Слова полились тихо-тихо, как шуршание дождя по скату парусиновой крыши:
– Я не смогла уйти. Прости. Струцца мучилась животом и долго не засыпала. Как только удалось, выбралась из фургона, но тут появились Кавалли. Они тащили Балена. Это было так страшно, Фитч! Они… Они мучили его. А я не могла ничего сделать. Я боялась, что они примутся за меня.
Она прерывисто вздохнула и продолжила:
– Я видела, как тебя поймали… О, Фитч, прости меня, пожалуйста! Мне так плохо от того, что они с тобой сделали. Это все из-за меня.
Айрони опустила голову и разрыдалась.
Он молчал. Внутри распускалось облако очередной боли. И эта новая боль смешивалась и с облегчением, и со стыдом, заполняла изнутри и душила, душила…
Лучше бы она ушла. Тогда. И не увидела, во что он превратился.
Если очень долго мечтать, то мечты сбываются. Вот только не всегда так, как хотелось. Фитч стал полноправным членом труппы, как бы нелепо это ни звучало – прав у него по-прежнему не было никаких. Зато теперь его имя крупными буквами напечатано на всех афишах. Сразу после слов «порождение тьмы» и «кровожадное чудовище». И Фитч рычал, скалил клыки, ударом лапы ломал бревна и разрывал на части кроличьи тушки, к восторгу и ужасу изумленной толпы. А после выступления метался в своем углу, уворачиваясь от ударов кнута. Броуни учил новичка так, как считал нужным. Небесный Палач знает, сколько побоев пришлось вытерпеть Фитчу, прежде чем новые мышцы налились силой и он научился ходить и на двух, и на четырех лапах, прыгать на несколько ярдов в высоту, в считанные мгновения разгрызать толстый пеньковый канат и угадывать желания дрессировщика по одному жесту. Когда вместо удара он получил одобрение «Молодец, хороший мальчик», Фитч был готов вилять хвостом от радости. Если б у него был хвост, разумеется.
Общество Айрони его тяготило. Говорить им больше было не о чем. Да и как, если все, что удавалось выдавить Фитчу, – вой, мычание и скулеж?
Поначалу певунья частенько забегала к нему перед сном: пересказывала последние сплетни или просто сидела рядом, пока он ел. Но со временем ее визиты сделались все реже, а потом и вовсе прекратились. Даже сталкиваясь с ним в проходе возле арены, она спешила скорее прошмыгнуть мимо. Фитча это озадачивало. Он думал, что со временем привыкнет к своему новому обличью, а когда его полюбят зрители, сможет сказать себе, что стал… нет, не уродом, но новым удивительным созданием. И тогда, быть может, они с Айрони снова попытаются. Нет, не попытаются – они сбегут! Сбегут вместе! И больше никогда не будет ни кнута, ни побоев, ни насмешек…
Однако время шло. И ничего не менялось. Только изящная тонкая Айрони все больше напоминала ему прекрасную белую цаплю, мелькнувшую в утренней дымке и тут же растаявшую, как сон. Пела она все хуже. Высоких нот не брала. Струцца проговорилась, что Айрони жаловалась: крылья стали слишком тяжелыми. А как-то раз Фитч услышал из женского фургончика надсадный кашель. Проходившие мимо Кавалли заметили, что «цыпочку проще пустить на бульон и завести новую».
Если б он мог говорить, он бы, наверное, подкараулил Айрони, дал знать, что он тревожится о ней. И они бы смогли обговорить план нового побега… Если б он мог говорить.
Нет, он все же попытался. Улучил момент между выступлениями, когда Кавалли привязал его к ободу колеса, и замычал, пытаясь привлечь внимание Айрони, проходившей мимо. Но та лишь быстро скользнула по нему взглядом, виновато улыбнулась и скрылась за полосатым пологом.
Фитчем овладело отчаяние. По возвращении в цирк он и без того держался особняком, а теперь и вовсе стал совсем нелюдим и раздражителен. В свободные от муштры минутки он лежал под стенкой шатра, лелея в себе глухую ненависть ко всему на свете. Служка, приносивший еду, едва не лишился ноги, когда пренебрежительно наступил грязным башмаком на пустую миску, чтобы перевернуть ее. А когда кудлатая собачонка сунулась носом в его порцию, Фитч в один миг разорвал ее, как кроличью тушку.
Новый облик и без того отпугнул от него всех, а теперь злобного урода вовсе старались обходить десятой дорогой. Только при виде клоунского дуэта Фитч сам старался забиться в любую дыру, чтобы не привлекать внимания.
А вот Броуни, напротив, постоянно отмечал успехи своего чудовища. И хоть кнут не перестал щелкать совсем, похвалы звучали все чаще.
Однажды поздним вечером, когда все разбрелись по койкам и стих привычный цирковой шум, Фитч, дремавший в своем закутке, услышал голос хозяина. Броуни заливался соловьем, что было совсем на него не похоже – хозяин скупился на слова, если только не стояла задача обругать нерадивых служек.
– Ах-ха-ха, да что вы! Это все наветы и клевета, уверяю вас. Спросите кого угодно – каждый подтвердит, репутация Марко Броуни безупречна!
Фитч подобрался. Хозяин смеется? Нет, что-то тут явно не так.
– Давайте зайдем в мой кабинет и все обсудим. Заодно пропустим по стаканчику… Мне на днях прислали ящик прекрасного вина, не откажите в любезности…
Фитч бесшумно поднялся на ноги, отошел в тень и притаился, готовый к прыжку. Всем известно, что кабинет хозяина находится в дальнем фургоне, с противоположной стороны шатра, зачем же он ведет своих «гостей» сюда?
– Ты нам зубы не заговаривай, – раздался серый скучающий голос. – Забился в эту провинциальную дыру, гребешь деньги лопатой и думаешь, что сможешь откупиться ящиком «прекрасного вина»? Если хочешь жить спокойно, надо уметь делиться…
Тут они вышли из-за угла, и Фитч отчетливо увидел на фоне светлого полога темные силуэты. Один, второй, третий… Всего четверо, вместе с хозяином. Он подпустил их поближе и, когда Броуни тихонько свистнул, прыгнул.
Одному разорвал живот сразу же. Второй еще трепыхался, но пасть сомкнулась на руке, откусив ее по локоть. Раздался хлопок, но Фитч не успокоился, работал зубами и когтями, пока человек под ним не обмяк грудой рваного тряпья. Рядом стоял хозяин, держа в опущенной руке дымящийся револьвер.
– Молодец, хороший мальчик.
Называться личным псом Хозяина – о чем еще можно мечтать?
Фитч с гордостью носил новый кожаный ошейник с медной эмблемой – буква «Б», заключенная в венок из вензелей, – и на ночь укладывался спать у дверей хозяйского фургона. Даже Кавалли присмирели и больше не трогали косматого артиста.
Приглашенный фотограф долго ковырялся в странном ящике, прячась под куском черного полотна, а позже Броуни хвалился статьями в газетах – Хозяин цирка укротил свирепого зверя. Фитч видел фотографии, где широко улыбающийся Броуни кончиками пальцев подкручивает ус, а у его ног с самым грозным видом скалит зубы «свирепый зверь». Вообще-то Фитч улыбался. Но на снимках вид у него и вправду получился угрожающий.
Броуни сиял. Полный новых планов, он заказал новый купол из парусины. Ходили слухи, что цирк отправляется на гастроли не только по всему югу, но и на дальний восток, в связи с чем Хозяин планирует обновить состав труппы.
Все стояли на ушах, но Фитча новости не беспокоили – его место не займет никто.
Когда пронесся шепоток, что Айрони сорвала голос прямо во время выступления, он даже ухом не повел. Бывает. Циркачи долго не живут, а уж уроды тем более. Год за пять. Сколько еще Хозяин стал бы терпеть ее бездарное завывание? Найдут другую. Моложе, красивее, талантливее.
Цирк засыпал, укрытый звездным ночным пологом. Пес растянулся у хозяйской двери, лениво прислушиваясь к пению ночной птицы. Уй, ай, уй, ай… Какой же противный крик. Будто скрипят несмазанные суставы технокрысы. Крысы… Теперь даже они боятся его.
Уй, ай, ой… Однако что-то это ему напоминает…
Пес поднял голову, прислушался. Крик стал тише, затем перешел в долгий стон. Порыв ветра донес запах крови. Пес вскочил на ноги. Конечно, Хозяин спит, ему ничего не угрожает, но не мешало бы выяснить, что там происходит.
В закоулке, где женский фургончик примыкает к стене кухни, возились трое. Пес узнал густой пивной душок и ощетинился – мерзкие клоуны. Опять кого-то мучают, не стоило ради этого отходить от хозяйской двери. Он развернулся, чтоб уйти, но тут вновь раздался стон. Пес остановился в нерешительности. Айрони?
– Давай еще по разу и кончаем ее. У крыс сегодня будет богатый ужин, – хихикнула грузная тень, прислоняя к кухонной стенке мерцающую серебристую фигуру, словно сделанную из одних косточек.
– Ага. Только перья повыдергаю. Хозяин трясется над каждым клочком серебра.
Пес задрожал. Образ прекрасной девушки-птицы с блестящим оперением вспыхнул в памяти, вызывая давно похороненные чувства. Но Кавалли! Они же легко могут переломать кости и ему. Какие тяжелые у них ботинки! Нет, с ними опасно связываться. Здесь нет Хозяина, который мог бы за него заступиться.
Он тихонько попятился, пока ублюдки его не заметили, но тут раздался еле слышный стон:
– Пожалуйста, не надо…
И когда Кавалли, путаясь в спущенных штанах, потянул девушку на себя, пес прыгнул.
Они кричали. О, как они кричали, когда когти прошивали кожу и разделывали клоунские туши, как свиные. С хрустом ломались суставы, гнилыми нитями рвались сухожилия…
Фитч сложил отдельными кучками конечности, тела и головы – кое-что можно будет прикопать на черный день. А потом поднял заднюю ногу и презрительно помочился на тех, кого еще недавно панически боялся.
Вот так. И никакая игла не соберет их заново.
Айрони забилась под фургон и наблюдала за ним издалека, но, когда Фитч закончил и сел в стороне, верно расценила это как приглашение выйти.
Выбралась из своего убежища, натянула платье, стараясь не смотреть в сторону кровавого натюрморта.
– Ох, Малыш…
Вот и все, что она сказала. А потом заплакала. Фитч тыкался носом в голые ноги под разорванным подолом и тихонько скулил.
Когда взошло солнце, пес поднял голову и втянул носом воздух. Где-то на полпути к столице уже мчится северный экспресс. Хозяин скоро проснется. Работы предстоит немало – цирку нужны клоуны. И новая певунья.
Николай Романов. Божьи гонцы
Моя бабушка говорила, что птицы – ангелы. Божьи гонцы. Никто не знает, о чем они хотят сообщить и какую весточку приносят. Если птицы прилетели на порог, говорила она, это и есть весточка. Понимай так, как совесть подскажет.
Бабушка жила в небольшом доме на Дражинке, окруженном десятками таких же неказистых строений с обвалившейся штукатуркой и самодельными пристройками, и каждое утро выходила во дворик кормить голубей. Специально для них покупала хлеб и зерно. Собирала крошки со стола, сушила какую-то зелень. Она вообще любила животных. Подбирала истерзанных кошек, подкармливала крысу, которая каждый год приходила зимовать под полом, и даже оставляла на веранде ложечку варенья для муравьев. Она любила животных. А птиц – особенно. Кто-то из соседей относился к этому спокойно, кто-то приходил в бешенство, когда пестрая стая устраивала в нашем дворе шумный пир. Некоторые ругались, грозили подсыпать в крошки отраву или битое стекло. Но бабушка продолжала кормить птиц, и голуби прилетали. Улыбалась и сыпала зерна полными горстями. Божьи гонцы… Удивительно, но они даже не загаживали двор. С тех пор как мы перебрались на материк, других близких у бабушки не осталось.
Она умерла зимой. Соседи сказали, что в те дни были сильные ураганы, и ветер выбил стекла на веранде. Голуби залетели в комнату и сидели в изголовье кровати, пока бабушку не увезли.
Думаю, это был не ветер.
Мы продали бабушкину квартиру и больше в Ялту не приезжали. В столице больше возможностей, проще с работой. И ребенка воспитывать проще.
У нашей Аленки была сильная аллергия на животных. Кошки, хомячки, мыши – и моментальный отек Квинке. Пару раз вызвали дочери скорую, приходилось сторониться даже одноклассников – владельцев пушистых питомцев.
Но она просила зверюшку: все детские книжки и мультики пестрят живностью. Каждый ребенок убежден, что звери – верные друзья, даже если и любит на ужин жареную курочку. Аленка долго уговаривала нас с Машей и каждый вечер, получив очередной аргументированный отказ, демонстративно ложилась спать с набухшими от слез щеками. Я был против любой фауны в доме, но жена считала, что для ребенка это важно. Пришло время сдаться и искать альтернативу.
Мы перебрали простейшие варианты – лысого кота, рыбок, улиток… Но все было не то. Бесшерстные животные не гарантировали отсутствие аллергической реакции, а рисковать здоровьем ребенка и проверять не возникало желания. Черепашка не прижилась, рыбки выглядели уныло. И тогда Маша предложила завести птиц. Помнишь, сказала она, как вместе с твоей бабушкой ходили кормить голубей?
Аллерголог посмотрел наши анализы и против птиц возражать не стал.
– Только не канарейка, – поставил я единственное условие.
– У меня в детстве был попугай! – сказала Маша. – Это отличный вариант. Научим его говорить. И на плече сидеть, как у пиратов!
Я пролистал десяток форумов, все выглядело белее-менее симпатично. Сетевые специалисты сообщали, что попугаи мало мусорят, шума тоже немного. Неприхотливые.
В магазин отправились всей семьей. Продавец подробно рассказал о разных мелочах, порекомендовал клетку, корм и полезные добавки. И мы почти выбрали из дюжины метавшихся по вольеру разноцветных попугаев одного шустрого малыша, когда заметили эту парочку.
Они сидели рядом и выглядели спокойнее собратьев. Два попугайчика – одинаковые, как гладкие тепличные огурцы, – не суетились и вальяжно чистили друг другу перышки. Аленка сказала, что они братики, и это было очень мило. Судьба, вероятно, готовила им разлуку, и мы решили, что этому не бывать.
Продавец предупредил: если возьмем двоих, то они, скорее всего, не научатся разговаривать и меньше привяжутся к владельцам. Устроятся сами по себе и не будут обращать на людей внимания. Галдеть будут много, но скучать – мало. Проживут, по птичьим меркам, дольше и, наверное, счастливее. Тем более что это два мальчика. С самочками сложнее. Аленка тут же влюбилась в них. Взяли обоих.
Нас стало пятеро. Мы с Машей, Аленка и два зеленых попугая.
В первые дни они казались абсолютно одинаковыми – зеленые комочки с желтыми головками. Но через пару недель выглядели такими разными, что сложно было спутать. Один был гладенький, чистый и заметно больше. Ярко-зеленый – кислотный, как светящаяся палочка для рейва. Который поменьше – скорее болотного оттенка, вечно взъерошенный и помятый.
У них и характеры отличались. Большой был рассудительный и серьезный, если к птицам подобные характеристики вообще применимы. Внимательно ходил, что-то высматривал, вдумчиво ел – чисто мой батя после сорока.
Малой же постоянно орал, суетился, шугался резких звуков и лез куда не положено. Частенько требовал от братца, чтобы покормил. Устраивал такую забавную вечернюю процедуру: подбирался к большому и тыкался в него клювом. Тот начинал потешно крутить головкой, что-то отрыгивал и перекладывал в клюв приставучего лентяя. Меня, кстати, сильно интересовало – что и как он отрыгивает? Откуда берет? Ну, зоб там у них или еще что. Даже желтый листочек с пометкой повесил на холодильник, чтобы глянуть при случае в сети, но интернет всегда подбрасывал вопросы поважнее.
Так и назвали – Большой и Малой. Первого дружно хвалили за аккуратность и достоинство. Второго ласково журили за разгильдяйство.
Вопреки обещаниям специалистов, шума оказалось много. Боже, как они галдели… Даже не знаю, как назвать этот звук. Орали, хоть уши затыкай.
Эти маленькие зеленые демоны и крякали, и гавкали, и взвизгивали, и трещали. Да, возможно, у орнитологов есть для всей этой какофонии красивые специальные названия. Трели, пение, воркование. Но наши товарищи не признавали зоологические правила и выдавали такие шумовые эффекты, что приходилось позорно бежать из комнаты. Маша и Аленка смеялись и говорили, что они только на меня так реагируют. Повезло, значит. Мы, конечно, привыкли, а насчет соседей – сильно сомневаюсь.
Спали попугайчики в клетке, куда добровольно забирались на ночь. А весь день проводили в комнате. Грызли обои и крошили в труху пластиковые жалюзи. Маша натянула под потолком толстенные канаты, а в углах гостиной закрепила ветки и коряги, чтобы птичкам было хорошо и уютно. Попугаям, полагаю, стало уютно, но в результате мы сами оказались в вольере.
Обязанности по уходу строго распределились.
Я подсыпал зерна в кормушки, менял воду и в целом отвечал за питание.
Аленка взялась за самую грязную работу – чистила клетку и жердочки. Убирала мусор, подкладывала каждый день новую бумагу и протирала подоконники. Похвальное рвение для ребенка. Она не пропустила ни одного дня, даже когда провалялась половину осени с вирусом.
Маша, как и подобает хозяйке дома, следила за распорядком дня. Вечером накрывала клетку большим махровым полотенцем, оставляя одну сторону открытой, чтобы птицы не задохнулись. А утром, соответственно, выпускала их на прогулку по квартире.
Эту нехитрую схему повесили на стене.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду».
«Алена – чистит жердочки и убирает мусор».
«Мама – выпускает утром и укладывает спать».
Важно, чтобы в жизни был порядок. Основа. Стержень, за который можно и нужно держаться, чтобы мир не покатится к чертям. А он обязательно рано или поздно покатится, так все устроено. И тогда от пропасти удержит единственное, что сумел сохранить. Пусть это даже всего лишь банальное распределение обязанностей… Впрочем, кого я обманываю?
С кладбища я вернулся поздно.
Засиделся на холодной деревянной скамейке. Бутылка никак не хотела заканчиваться. Безвкусное и бесполезное пойло словно застревало в горлышке, отказываясь приближаться к моим растрескавшимся губам. Хотел выбросить по дороге, но так и принес домой.
Оставил злосчастный пузырь на полке у зеркала и чуть не грохнулся, стягивая испачканные землей ботинки. Безразлично отметил, что опять промок. Чертова слякоть.
Прошел в темную гостиную и щелкнул выключателем.
Важно, чтобы в жизни был порядок.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду».
Я вынул из клетки кормушки и поилки. Толкаясь со стенами, добрел до кухни и высыпал содержимое в раковину. Кое-как промыл под ледяной струей пластиковые коробочки, протер салфеткой и, наполнив, вернул в клетку.
«Алена – чистит жердочки и убирает мусор».
Вытащил жердочки и снова с боем добрался до кухни. Почистил щеткой и насухо вытер. Вытряхнул шелуху из поддона и заменил грязный газетный лист.
«Мама – выпускает утром и укладывает спать».
Поискал попугаев. Они сидели, нахохлившись, на гардинном карнизе и жмурились, все еще привыкая к свету.
– Пора спать, – позвал и не услышал собственный голос.
Птицы зашевелились, сгоняя дрему. Первым сорвался Большой. Услышав знакомое приглашение, спикировал по дуге в клетку и занялся кубиком свежей морковки. Малой помедлил, недовольно заверещал и последовал его примеру.
– Вот так, – сказал я и закрыл дверцу. – Порядок.
Стакан горячего чая не помешает. И много сахара – надо собраться с мыслями, сосредоточиться.
На днях была годовщина.
Прошел год после их смерти. Год пустоты. Год я жил бок о бок с бестелесным врагом – неописуемой и неосязаемой сущностью – пустотой в собственном доме. Там, где раньше ходила моя теплая и нежная половина; там, где бегал и смеялся наш светлый и радостный кусочек, – теперь пустота. Словно прозрачная равнодушная медуза, она заполнила дом. Расползлась душным капюшоном по гостиной и спальне. Залезла щупальцами в шкафы и улеглась на столах, проникла в книги и вентиляционные шахты. Свисала из крана в ванной, пряталась в постельном белье. Пустота стала домом, была везде – снаружи и внутри меня. Прошел год. Или два? Десять?
Поймал себя на мысли, что стою перед клеткой и, не отрываясь, смотрю, как попугаи с треском молотят крохотные зернышки. Тихонько чирикают и изредка отпрыгивают от кормушки, чтобы погрызть палочку минеральной добавки. Других близких у меня не осталось.
Что я хотел? Чай?
Да, завтра на работу.
Работа и попугаи хоть как-то возвращали к реальности. Вытаскивали из бессмысленного самокопания. Хотя после вчерашней ночи задорная суета птиц выглядела совсем иначе…
Вчера была странная ночь.
Странная ночь и странные сны. Сны, которые пообещали вернуться. Из-за них я не спешил сегодня домой.
Сны пообещали вернуться.
Смешно, ей-богу. Работа – вот что важно. Горячий чай и выспаться. Хоть пару часов. И много сахара, чтобы сосредоточиться.
Почему нужно сосредоточиться?
Потому что сны обещали вернуться.
«Мама – выпускает утром и укладывает спать». Я накинул на клетку махровое полотенце, выключил свет.
– Пора спать.
И пошел на кухню.
Поставил чайник. Насыпал сахарницу до краев, с горкой. Если они вернутся, ночь будет трудной.
Я мог быть с семьей в тот вечер. Пустяк – пойти вместе на дурацкое представление и изменить черное настоящее. Выбрать на развилке правильную дорогу и оказаться сейчас совсем в другом месте. Увы, на перекрестках прошлого не установлены указатели. Не пошел и потерял семью. Говорят, мы все когда-нибудь снова встретимся с теми, кого любим. Там, в лучшем мире. Хотел бы в это верить. Зачем обещать подобное, если не сможете доказать?
Убийцу не нашли. Уличные камеры выхватили из темноты немногое: размытый угловатый силуэт, избивающий жертв железной трубой. Он подобрал сумочку, которой Маша пыталась защититься, и растворился среди домов. Окровавленная труба осталась лежать рядом с детским новогодним подарком – пластиковой коробкой с конфетами.
Я мог быть с ними в тот вечер. Мог защитить.
Сахарница опустела наполовину. Выпитое на кладбище добралось наконец до моего мозга и наполнило кухню тенями.
Так же было и вчера. Тени и сны, которые пообещали вернуться. Сны? Опять пытаюсь себя обмануть. Это были не сны. Сны не бывают такими живыми.
В темном коридоре, ведущем в гостиную, сгустился сумрак. Закрытая дверь едва виднелась. Как и вчера.
В то же самое время.
Дверь дрогнула и медленно открылась.
Я сжал пустой, еще теплый стакан до боли в запястьях.
Тяжелая громоздкая фигура шагнула из гостиной в коридор. Пригнулась, чтобы не задеть абажур, и, пошатываясь, двинулась в мою сторону. Крупная голова без шеи переходила в узкие плечи. Судя по слабо заметному контуру, у фигуры не было рук.
Каждый шаг по линолеуму сопровождало угрюмое бряканье, словно кто-то встряхивал здоровенные мясницкие ножи в картонной коробке.
Следом за первой фигурой показалась вторая – чуть меньше.
Два огромных зеленых попугая прошли в кухню.
Ярко-зеленый широко расставил узловатые лапы и нелепо уселся на табурет справа от меня. Второй – скорее болотного оттенка – зашел за спину.
Руки ходили ходуном. Я уставился на стакан. Поднять глаза казалось невыполнимой задачей.
Это не сон. Это безумие. Реальное, как и я сам.
Даже когда они не двигались, отливающие золотом перья вкрадчиво шелестели.
– Продолжим?
Голос первого походил на человеческий. Глухой, лишенный интонаций и какой-то сдавленный, словно рот говорящего был набит мокрыми тряпками. Про тряпки я подумал еще вчера, во время такого же абсурдного, невозможного разговора.
– Вы расслышали мой вопрос?
– Вопрос?
– Вы помните, на чем мы вчера остановились?
Черт, черт. Я разговариваю с двухметровым попугаем. Почему его вопросы выглядят так же естественно, как предложение взять пакет на кассе супермаркета?
– Да… Да, помню. – Я посмотрел в круглый черный глаз. Голова птицы была направлена в сторону, второй глаз скрывался за перламутровым клювом, похожим на внушительную раковину моллюска.
– Отлично. – Попугай что-то пожевал. – Сможете в общих чертах повторить? Некоторые моменты выглядят… хм… Недостаточно ясно.
– Какие моменты?
Попугай прекратил жевать и наклонился ближе. Я почувствовал сладковатый аромат меда и ванили.
– Соберитесь. Смерть вашей семьи. Вы были вчера несколько дезориентированы. Взбудоражены. Разговор сложно складывался, мы это учли. Вижу, и вы сегодня выглядите лучше. Можете сами все рассказать, а потом ответить на вопросы.
Как он это произносит?! Не вижу ни губ, ни движения языка. Зеленое чудовище просто приоткрывает клюв, причем не всегда одновременно со словами. Невероятно.
– Или, если хотите, можем сразу начать с вопросов.
– Маша и Алена… – В горле першило от сладкого. – Их убили. К чему это? Кто вы?
– Не отвлекайтесь.
– Убили в прошлом году, зимой. После новогоднего представления. Они пошли на елку. Это спектакль такой, праздник, – зачем-то добавил я.
Темно-зеленый засопел над моим плечом и нетерпеливо зацокал когтями по полу.
– Они возвращались домой, – уточнил сидящий на стуле. – И подверглись нападению неизвестного. Нападению с целью ограбления. Так?
– Не знаю, какие у него были цели.
– Как их убили?
– Железной трубой. Подбежал сзади, ударил Машу по голове. Дважды. Она упала на колени. Потом ударил… Аленку. Она тоже упала. Маша закрыла ее, и неизвестный ударил еще раз.
– Снова по голове?
– Там не было видно. С камеры запись, размыто…
– Вы смотрели эту запись?
– Зачем это все? Что сейчас происходит?! Это сон, бред? К чему вопросы? Я сошел с ума?
– Не отвлекайтесь, отвечайте. Мы очень хорошо продвигаемся.
– Куда продвигаетесь?!
– Где вы были в этот вечер?
Я глубоко вздохнул. Надо вернуть хладнокровие. Вчера же это все в конце концов закончилось. Значит, закончится и сегодня. Я выдержу. Отвечу. Пусть получат желаемое и проваливают.
– Уже говорил. Дома был. Здесь. В этой квартире.
– Хорошо себя чувствуете?
– Что?
– Нет, ничего. Итак, вы отпустили жену с ребенком на новогоднее представление поздно вечером в другой конец города. Почему не встретили? Не пошли вместе?
– Не встретил… Мы собирались пойти втроем. Маша взяла три билета.
– Но вы не пошли. – Круглый глаз прожигал насквозь. Черные крылья с желтоватым узором вздрогнули и растопырились, будто птице стало жарко. – Это было как-то связано с вашей работой?
– С работой? Нет. Просто остался дома.
– А где вы работаете? Кем?
– Гипермаркет на кольце. Отдел закупок. Мониторю поставщиков.
Попугаи молчали.
– Что?! – Я снова взорвался и со всей мочи влупил ладонями по столу. Испуганный стакан спрыгнул на пол и брызнул по щиколоткам сотней раскаленных осколков. Следом посыпался сахар. – Какого хера?! Я уже рассказывал! И следователю, и сотрудникам, и как там этих… Все рассказал, подписал! Да, неважно себя чувствовал и остался дома! Маша должна была взять такси от театра и сразу ехать домой! Одному богу известно, зачем они пошли на это проклятую автобусную остановку!
Адреналин схлынул так же внезапно, как и накатил. Запал иссяк, колени дрожали. Я опустился на стул и спиной почувствовал тяжелое дыхание.
– Слышь, истеричка! – Голос темного попугая был гораздо выше. – Еще раз психанешь, я тебе лицо отгрызу. Прожую и натяну обратно. И это не метафора, пес.
– Продолжим, – сказал первый.
Дыхание за спиной обжигало, как советский фен для волос.
– Вы рассказали, да. И подписали, тоже да. И про самочувствие, и про такси. – Попугай выдержал паузу. – Но вы не говорили про три билета.
– Откуда вы… Что… И что? Какое это имеет значение?
– Успокойтесь. Скажите, вы употребляли сегодня алкоголь?
– Алкоголь? Нет. Да, на кладбище. Годовщина…
– Понятно. Вы утверждаете, что в тот вечер были дома. Можете вспомнить – чем занимались?
– Нет. Просто был. Лежал. Пил…
– Алкоголь?
– Нет! Таблетки от живота!
– Какие таблетки, помните?
– Нет!
– Спокойнее, спокойнее. Кто-то сможет подтвердить, что вы были дома? Что не поехали встречать семью?
– Не понимаю…
– Возможно, даже встретили их? Нет? С трубой.
Я сорвался с места, запустил налитый яростью кулак прямо в перламутровый клюв-ракушку. До цели он не долетел. Ошеломительной силы удар обрушился на мою спину. Легкие внезапно схлопнулись, как проколотый воздушный шарик, свернулись в точку и потянули меня следом. Перед глазами полыхнуло искристым серебром, и мир исчез.
Пробуждение было не из приятных.
Позвоночник ныл, словно по нему хлестанул электрический разряд. Локти и грудь кровоточили порезами. Видимо, я упал в самую гущу осколков.
Серое небо за окном было омерзительно.
Я вышел из душа, когда зазвонил телефон. Черт, работа. Я уже должен быть на месте.
– Привет, Азиз. Нет, извини, сегодня без меня. Хреново, температура.
Голос на другом конце слегка потрескивал. Азиз – славный парень. С возвратами работает, столы рядом. Ясно, мое отсутствие прикрыть не удалось, начальство в курсе.
– Что ж ты так, дорогой? – душевно забеспокоился он. – Нельзя запускать себя. Болеть нехорошо. Кому ты тут, больной, нужен? Врача вызвал?
– Обойдусь без врача. Передай Альбине – беру отгул. У меня один день с новогодних оставался.
– Она уже нервничает. А за вчера что писать?
Вчера? А что было вчера? Я поехал на кладбище после работы… Или вместо работы?
– Азиз, друг… Передай, что выйду позже, в свой выходной. На складе помогу навести порядок. Или лучше…
– Что у тебя приключилось? – ворвался в разговор голос Альбины.
Альбина – начальник. Если я не выхожу второй день, это и ее головная боль тоже.
– Привет! Рад слышать. Да вот, неполадки. Кондиции утрачены, органолептика не соответствует.
– Не смешно. Сообщить вовремя – не твой случай? Почему вчера не был на связи? Живой хоть?
– Живой.
– Тогда что? Забухал?
– Да, пожалуй… Забухал, да. Сегодня еще денек попью, завтра буду как штык.
– Ты что, издеваешься? Это еще зам про твои выходки не знает!
– Прости, солнце, прости. У меня… годовщина.
Альбина осеклась.
– Дня хватит? – спросила она после паузы.
– Вполне. Душ, сон, витамины и сало с чесночком. Буду, не переживай.
В трубке послышался стук каблуков по кафелю. Похоже, она вышла из кабинета.
– Волнуюсь за тебя. – Ее голос прозвучал совсем тихо.
Что ответить?
– Пустяки, – сказал бодрее, чем следовало. – Самое страшное уже было. Точнее, самое страшное уже есть. Не переживай, просто меня малость повело. Не так сильно, как раньше. Выплыву.
– Береги себя. Если что – звони в любое время.
И тут же вернулись командные нотки:
– Прими к сведению: Азиз сегодня будет здесь ночевать! Пока твои заявки не разгребет, домой не отправится.
Прости, Азиз.
Я отключил телефон. Не звоните мне.
Перед махровым полотенцем постоял пару минут. В клетке слышались легкие трели и звонкое мурлыканье. Щелкали зерна и вздрагивали жердочки – попугаи завтракали. Изредка раздавалось требовательное чириканье – птицы жаждали свободы и пространства.
Я снял полотенце. Большой застыл возле запертой дверцы и строго уставился на меня. Малой суетился и прыгал со стенки на стенку, отрывисто взвизгивая.
Клетка была закрыта. Никаких щелей. Птицы не могут выбраться.
Птицы не могут ночью превращаться в говорящих монстров.
Серое небо. Сейчас, вообще, утро или вечер? Утро. Важно, чтобы в жизни был порядок.
Кому он нужен, этот порядок?
Я взял клетку с комода и осторожно отнес на подоконник. Помедлил. Потом открыл маленькую металлическую дверцу и распахнул перед ней окно.
– Проваливайте!
Холодный зимний воздух быстро заполнил комнату. Птицы напряженно замерли на жердочках.
– Хватит. Конец истории. Вот она – свобода. Проваливайте и выживайте.
Попугаи не шелохнулись. Малой подсел к Большому и прижался взъерошенным боком к братцу.
Понимаю, я бы тоже не пошел.
– Дело ваше. – Закрыл окно и вернул клетку на место.
«Папа – наполняет кормушки и меняет воду». Я вынул из клетки кормушки и поменял содержимое.
День прошел бестолково и скомканно. Зачем-то перебрал коробки со старыми фотографиями. Планировал выкинуть половину и разложил сотню снимков по кучкам, но потом снова запихнул в пакеты и закинул на антресоль.
Достал новый стакан и влил в себя тысячи литров сладкого чая. Хорошо, что в закромах обнаружилась упаковка рафинада. Сахар пьянил похлеще вина, и к вечеру меня прилично подташнивало. Еще и спина болела – не разогнуться. Надеюсь, там ничего не треснуло. Ранки от порезов быстро затянулись, при беглом осмотре обнаружил лишь крохотные шрамы – розовые полумесяцы.
Очередная вечерняя встреча была неизбежна. Наполнил сахарницу сладкими кубиками, поставил чайник.
Зачем я это делаю?
Понятия не имею. Они задают странные вопросы. Вопросы, которые приводят в бешенство. Наш разговор лишен смысла, но я хочу следовать за его странной логикой. Это дорога погибели, знаю, но она притягательна. Возможно, именно ее я так давно ищу.
Они появились точно так же, как и вчера.
Медленно вышли из темного коридора. Я на всякий случай сел спиной к стене, и теперь огромные птицы были прямо предо мной. Ярко-зеленый снова уселся на табурет – гротескное подобие безрукого человека. Тот, что потемнее, отошел к холодильнику и по-хозяйски оперся на него, едва не свалив микроволновку.
Сегодня я отважился рассмотреть ночных гостей. Существа во многом походили на попугаев. Характерная форма, такой же окрас – зеленые животы, черные крылья и желтые головы. Но кое-что сильно отличалось. Перья снова шелестели – мелкая судорога сотрясала их тела. Создавалось впечатление, что яркие перья, осанка, плавные линии и прочие атрибуты волнистого попугая – наспех скроенная маскировка. Что под этой цветастой оболочкой находится нечто иное. Подвижное, сжавшееся в комок. Оно стремилось сохранить безобидный внешний вид, и непосильное напряжение позволяло контролировать форму – не брызнуть в наш мир своим естеством, не выпростать гораздо большее, чем может вместить пернатая оболочка. Оно держится там, внутри. Пока держится.
– Продолжим? – Голос первого походил на человеческий. Глухой, лишенный интонаций и какой-то сдавленный, словно рот говорящего был набит мокрыми тряпками.
– Что вам надо?
– Наша беседа вчера была прервана. Полагаю, вы сожалеете не меньше нашего и понимаете, что подобные задержки отдаляют ее завершение?