Читать онлайн Тайны Васильков или мое нескучное лето бесплатно

Глава 1, в которой появляется таинственное письмо

Посвящается моим родителям и деревне Мальцево

– Может, там еще и привидения есть?

– Размечталась.

– А что? Разве это совершенно невозможно?

– Привидения водятся в фамильных замках.

– А мне кажется, бабушкин дом вполне заслуживает того, чтобы там поселилось маленькое симпатичное привидение.

– Ты, как всегда, все перепутала. Кроме домового за печкой, лешего в лесу по соседству и водяного в озере там больше никакой нечисти нет.

– Что-то я не помню там никаких водяных и леших, – задумчиво проговорила я. – А ведь я там не одно лето провела.

– Конечно, не помнишь. Они всегда так делают, – со знанием дела продолжал мой любимый брат Борька, который терпеть не может, когда его так называют.

– Что делают? – не поняла я.

– Голову заморачивают.

– Над тобой, видно, хорошо поработали, – заметила я, не скрывая сарказма. – До сих пор никак не разморочишься. Наверняка это были русалки. Штук пять.

– Да-а, – мечтательно протянул Борька. – Русалки. Я бы тоже с тобой поехал. Правда. С огромным-преогромным удовольствием. Но никак не могу.

– Как же, как же. Без тебя же вся наша экономика рухнет. Если не страны, то города точно.

Борька фыркнул.

– Может, я и приеду, – сказал он. – Потом.

– Потом будет поздно. Я уже сама все сокровища найду. С тобой делиться не буду, даже и не думай.

– А посмотреть хоть дашь? И потрогать, – заискивающе спросил Борька.

– Потрогать – ни за что, – строго сказала я.

– Эх, Катька, завидую я тебе. Поедешь в деревню, будешь там пить парное молоко, трескать бабыгрушины пирожки с творогом…

– Я больше люблю с капустой.

– Нет, с творогом лучше, – мечтательно сказал брат. – Выйдешь на луг, ляжешь в мягкую зеленую травку, а над тобой – облака. Плывут, никуда не торопятся. И ты никуда не торопишься… Красота!

Вообще-то ни в какую деревню я не собиралась. Сначала. Да и потом тоже. Планов на лето была целая куча – сиди выбирай. Только оказалось, что ничего из запланированного мне не подходит. По разным причинам.

Во-первых, в этом году, совершенно неожиданно, по крайней мере, для меня, наступил мировой финансовый кризис. До поедания кожаных ремней дело еще не дошло, да и вряд ли дойдет, но в семье был объявлен режим разумной экономии. Так что я вычеркнула из своего списка путешествия в далекие страны и полную смену имиджа моей комнаты.

Во-вторых, оказалось, что Никита – козел. Другого слова я подобрать не могу, да и не хочу. На самом деле это не во-вторых, а во-первых, но неважно. Не дождется.

В-третьих, вся наша веселая компания разъезжается на лето, кто куда.

В-четвертых, на мое предложение найти себе на лето работу, чтобы поддержать семью в трудное время, Борька сказал: «Наработаешься еще. Это твои последние в жизни каникулы. Помни об этом и проведи их так, чтобы… ну, ты сама знаешь».

И, наконец, в-пятых.

Вообще-то в квартире у нас порядок. Мама любит чистоту, я люблю чистоту, и папа тоже, иногда. Но есть одно место, куда наши с мамой руки никак не могли добраться, и куда долгое время складывалось все подряд – от моих кукол, которые рука не поднималась выбросить, до папиных, ни разу не надеванных, болотных сапог. Место это – антресоли.

И вот, решив куда-нибудь пристроить свои, накопившиеся за годы учебы в университете, непонятно, нужные или ненужные, конспекты, я забралась на стремянку и открыла дверцы. На меня смотрел одноглазый плюшевый медведь, опирающийся на помятый походный котелок. На голове его красовалась соломенная шляпка с ленточкой. Свободного места не было. Я положила пакет с конспектами на пол и решила раз и навсегда покончить с этим вместилищем хаоса. Я собиралась, наступив на горло своей сентиментальности, выбросить все ненужное, а нужное протереть тряпочкой и аккуратно сложить обратно.

Плюшевый медведь полетел на пол, за ним – шляпка, котелок, клетчатый плед и все остальное, до чего я смогла дотянуться со стремянки, и перечень чего занял бы целую страницу. Для того, чтобы вытащить содержимое самого дна антресолей пришлось взять швабру. На полу образовалась огромная пыльная куча, глядя на которую, я засомневалась в своей способности к систематизации. Может, просто распихать все это по мусорным мешкам, да и выбросить? А потом начать заполнять антресоли заново. Хорошая идея.

Я пнула кучу ногой, выражая таким образом свою явную досаду и хорошо скрываемую растерянность, с вершины съехала старая картонная коробка с крышкой, крышка раскрылась, из коробки высыпались конверты, фотографии, листки бумаги и несколько открыток. Я наклонилась и подняла упавший к моим ногам тетрадный листок, исписанный аккуратным крупным почерком. Судя по оставшимся следам от сгибов, когда-то он был сложен пополам. Почерк был незнакомый. Похоже на письмо. Не то что бы я всегда, когда вижу чужое письмо или, например, эсэмэску в чужом телефоне, немедленно бросаюсь их читать. Вовсе нет. Но, почему-то сразу, как только этот листок приземлился у моих ног, мои глаза выделили среди всех слов, одинаковых по размеру и цвету, только одно слово – «сокровище». А потом, на соседних строчках, я увидела свое имя, повторявшееся несколько раз.

Я подняла листок. Это было письмо бабушке от ее давней подруги Эммы Константиновны, которую судьба забросила во Владивосток, и с которой они всю жизнь переписывались. В письме, среди расспросов о здоровье и всестороннем рассмотрении вопроса о способах выращивания огурцов в теплице, были такие строки: « Надеюсь, ты надлежащим образом позаботилась о своем сокровище, которое собираешься оставить внучке Катеньке. Время сейчас неспокойное…». И так далее. Дальше – о нашем неспокойном времени и о внуках Эммы Константиновны. О сокровище больше ни слова. А мое имя, постоянно встречающееся в письме – это вовсе не мое имя, а бабушкино. Ее тоже звали Катей. То есть Екатериной Андреевной.

Очень интересно. Почему это я ничего не знаю ни о каких сокровищах? И никто не знает, насколько я знаю.

Итак, решено. Я еду в Васильки. Это деревня так называется. Искать сокровища и отдыхать. Нет, наоборот. Отдыхать, принимать участие в традиционных деревенских развлечениях и, заодно, искать сокровища. Если они существуют. Ведь этим словом, даже если оно написано не в кавычках, можно назвать все, что угодно. От очень богатой бабушкиной библиотеки до самого бабушкиного дома. Который, кстати, мне и достался по завещанию.

– Надо бы каких-нибудь гостинцев привезти бабе Груше, – говорю я.

Баба Груша – это наша деревенская соседка и какая-то родственница. Очень дальняя. Она за бабушкиным домом присматривает.

– Конечно. Обязательно, – соглашается мама.

Мы сидим с мамой и Борькой на нашей кухне и пьем чай. Папа в гостиной смотрит телевизор, читает газету и разговаривает по телефону. Понятно, что одновременно с этим еще и пить чай было бы слишком даже для него. Он все-таки не Юлий Цезарь.

Мама была очень удивлена моим желанием поехать в Васильки. С тех пор, как умерла бабушка, я там почти не бывала. В Васильки ездили в основном родители, да и то не часто. Ну и Борька с семьей бывал несколько раз. И дело вовсе не в том, что я разлюбила Васильки. Просто все некогда было. То экзамены, то поездки к южным морям, то бурный роман… А вот сейчас самое время. Тихая деревенская жизнь, прогулки по лесу, купание в речке, встречи с друзьями детства – это как раз то, что мне нужно. Ну и сокровища, конечно.

Сессия уже закончилась, я купила веселенький сарафан с ромашками, кеды, очень скромный голубой купальник и написала письмо бабе Груше, чтобы она морально подготовилась к моему приезду.

– Даже не представляю, что ей нужно, что нравится… В деревне бабушкам все время дарят платки. У них у всех, наверное, все шкафы платками забиты, – продолжала я разговор о подарках.

– Не шкафы, а сундуки, – поправил Борька. – Я знаю, что ей точно нужно. Водка. Пара ящиков.

– Она что… того? Пьет, в смысле? – Я была очень удивлена. Никогда не видела бабу Грушу пьяной.

– Бутылка водки – самая твердая валюта в деревне, – со знанием дела объяснил брат. – Баба Груша женщина одинокая. Забор починить, огород вскопать, такса одна – бутылка водки. Деньги-то там особо тратить не на что.

– Да, что-то такое я припоминаю… Значит, ты добудешь мне два ящика водки. Раз уж ты так хорошо в этом разбираешься.

– Без проблем. Надеюсь, ты довезешь их в целости и сохранности. Не будешь по дороге прикладываться. Сейчас штрафы за это дело знаешь какие…

– Борис, перестань, – мама строго посмотрела на сына. Потом перевела взгляд на меня и вздохнула. – Все-таки мне страшно тебя отпускать. Совсем одна, в дороге, а потом – в деревне…

– Почему одна, деревня же еще не вымерла, насколько я знаю. Народу там хватает. И баба Груша под боком. Тебе бы только поволноваться, – сказала я с легким упреком.

– Да, мамуль, – присоединился Борис, – деревня сейчас – самое безопаснейшее место. Уж намного безопаснее тех клубов, куда твоя любимая доча ходит развлекаться.

Я за маминой спиной показала брату кулак.

– Так что я, на твоем месте, был бы просто счастлив, что Катька, хотя бы на пару недель, уезжает из города, этого вместилища порока и разврата, наркомании, проституции и азартных игр, – патетически закончил Борис и с победным видом посмотрел на нас с мамой.

– Я что-то не пойму, какое отношение к моей умной, интеллигентной и порядочной девочке имеют перечисленные тобой явления? – Мама тоже может прищемить хвост кому угодно.

– Ну, это я так, фигурально выражаясь. В общем и целом.

– То-то же. Как все-таки хорошо, что придумали сотовые телефоны, – вспомнила мама. – Не знаю, как мы раньше без них жили.

– Вот именно, ты же в любой момент сможешь позвонить и узнать, как у меня дела.

– Да нет, за твое пребывание в деревне я более или менее спокойна. Меня больше тревожит, как ты туда доберешься. Там такая запутанная дорога, а навигаторы ее не знают…

– Мам, я же тебе говорил, у меня есть очень подробная карта. Буквально со всеми тропинками и придорожными сортирами. Так что, я уверен, что, несмотря на врожденный топографический кретинизм, Катька не заблудится.

Но я заблудилась. Сначала я ехала по большой широкой дороге, потом несколько раз сворачивала на дороги поменьше и поуже. Гладкий ровный асфальт остался далеко позади, с каждым новым поворотом на дорогах появлялось все больше ям, колдобин и неожиданных препятствий вроде лежащего прямо посередине огромного колеса от трактора или упавшего дерева, перегородившего дорогу больше, чем наполовину. Я поняла, что уже пересекла тайную границу между Деревней и Городом. Проходит она вовсе не там, где стоят указатели. Увидеть ее очень трудно, но когда ты оказываешься на другой стороне, это сразу ясно. И дело не только в том, что дорога стала хуже. Главное – изменилась атмосфера. Еще несколько десятков километров назад я чувствовала привычное напряжение и мне, как обычно, казалось, что надо торопиться, и непременно нужно обогнать этого нахала на «вольво» и показать вон тому «мерседесу», который не торопясь едет посередине дороги, что он тут не один… Даже потом, когда пригород закончился, и машин стало совсем мало, я все еще дышала в привычном неровном, торопливом и рваном ритме.

Теперь я дышу по-другому. Медленно и легко. Теперь я уверена, что торопиться мне совершенно некуда, потому что, если нужно куда-то опоздать, я и так это сделаю, без лишних движений. Даже электронные часы, кажется, поддались влиянию здешнего вялотекущего заколдованного времени и стали тянуть со сменой цифр на экране. Я заметила, что мои губы сами собой растянулись то ли в радостную улыбку, то ли в довольную ухмылку.

Я с удовольствием крутила баранку, подпевала жизнерадостным песенкам, которые передавали по радио, и глазела по сторонам. Бескрайние зеленые поля, милые деревенские домики, коровки и козочки, беззаботно жующие травку – все складывалось в умилительную безмятежную картинку предстоящего отдыха.

Я проехала деревню Мальцево. Потом, на очень живописной, почти сказочной развилке с огромным камнем, испещренным надписями, отражающими многогранность русского языка, повернула налево, как и было нарисовано на карте рукой Бориса. И что же? Дорога из гравийной постепенно превратилась в грунтовую, потом вообще практически в тропинку, пока не исчезла окончательно. И что мне теперь делать? Я даже не уверена, что смогу здесь развернуться.

Да, это очень на меня похоже. Выбрать не тот поворот. В подобных ситуациях мне всегда везет, как утопленнику. Я имею в виду, когда надо выбирать. Билет на экзамене, короткую спичку, число, на которое я собираюсь поставить все свои фишки в казино… Не то чтобы я патологический невезунчик. Мне не везет только в тех ситуациях, когда я сама, своей рукой должна выбрать из равных возможностей. Билет мне всегда попадается самый противный (поэтому приходится учить все), из спичек – единственная длинная, и я иду мыть посуду, ну, а в казино… об этом и говорить не стоит. Я туда больше не хожу, на что бы там не намекал мой ехидный братец. Денег он мне тогда дал, и маме ничего не сказал… замечательный у меня брат. Даже нотаций не стал читать. Только сказал: «Значит, повезет в любви». Насчет любви – это вряд ли. Хватит с меня. Сначала порхаешь, как бабочка, щебечешь, как птичка, мурлычешь, как кошечка… а потом раз – и все. Понимаешь, что тебя выпотрошили и набили соломой, как чучело. Больно, стыдно и муторно.

Хотя бывает, что и везет людям. Как Борьке и его Иришке. Но это такая редкость, что мне точно не светит.

Так, о чем это я? Борька. Это он рисовал маршрут и ошибиться не мог. Это я что-то перепутала. Совершенно непонятно, где. Мальцево было. Развилка была. Поворот налево, и я должна была проехать еще десять километров по проселочной дороге до Васильков. Но никаких Васильков здесь нет. Они исчезли!

Я заглушила мотор, чтобы он не мешал мне думать. Хотя, что тут думать, надо разворачиваться и ехать обратно к камню. Может, стоит повнимательнее надписи почитать. Вдруг там написано: налево пойдешь – коня потеряешь… и так далее. А заодно и местоположение Васильков подробно разъяснено.

Небо затянулось тучами, стало пасмурно и неуютно. Верхние ветки сосны, возле которой я остановилась, закачались, и сверху послышалось скрипучее карканье. Я высунула голову в открытое окно и посмотрела вверх.

– Карр, – сказала ворона, глядя на меня одним глазом.

– Здрасьте, – вырвалось у меня.

Ворона взмахнула крыльями и плавно опустилась на капот машины. Она была черная и огромная, ростом со среднюю собаку, а клюв ее выглядел так устрашающе, что мне очень захотелось немедленно закрыть окно. Я протянула руку к кнопке, но тут же отдернула. Еще не хватало, чтобы она подумала, что я ее боюсь. Это просто птица, а я между прочим, человек. У меня мозг больше, а мозг – это главное.

Ворона, как ни в чем ни бывало, прогуливалась по моей машине, время от времени поглядывая на меня то одним, то другим глазом. Ее когти издавали скрежещущий звук, от которого у меня сводило зубы. Но я не прогоняла ее, потому что мне было интересно, что она будет делать дальше и еще потому, что не была уверена, что смогу ее прогнать. Очень уж по-хозяйски она себя здесь чувствует и очень уж у нее смышленый взгляд, несмотря на то, что я вижу ее глаза попеременно.

Походив, подумав и, наконец, придя к какому-то решению, ворона остановилась прямо передо мной, расправила крылья и замахала ими. Я думала, она собирается взлететь, но она не взлетала, а только махала на меня крыльями. Это было похоже на приглашение убираться отсюда подобру-поздорову. Я повернула ключ зажигания, ворона немедленно переместилась на ветку сосны и оттуда внимательно и молча наблюдала, как я рыча двигателем и вспахивая колесами землю, разворачиваюсь, стараясь не задеть кустов и деревьев. Что самое удивительное, мне это почти удалось. И я укатила, довольная собой, под одобрительное прощальное карканье своей новой знакомой.

Снова добравшись до камня, я осмотрела окрестности более внимательно. Ну конечно! Здесь есть еще одна дорога налево, причем она выглядит гораздо более наезженной, чем та, по которой поехала я. Вообще, оказывается, это очень странный перекресток. Я даже задумалась, не о нем ли поется в старой песне «Машины времени». Здесь точно не меньше семи дорог, дорожек и тропинок, уходящих в разные стороны. Но теперь я почему-то была уверена, что вот эта левая дорога – настоящая левая и ведет она именно в Васильки, а не к вороне или еще какому-нибудь лесному зверю в гости.

Дорога весело побежала вперед, не сужаясь и не расширяясь, только повернула раза два. Я выехала на опушку леса и увидела впереди извилистую речку. Сердце мое застучало быстрее. Знакомые места! Сейчас будет мост, потом поле, потом лесополоса, а за ней – Васильки.

Мост не внушал мне доверия. Он выглядел, так, как будто последние лет пятьдесят держался из последних сил только ради встречи со мной. Вот сейчас я по нему поеду, и он развалится. Я его помню, он всегда здесь был. Но раньше я совершенно не задумывалась о его надежности. Наверное, потому, что была не за рулем. Меня везли, я сидела, глазела по сторонам, и даже не пыталась запомнить, сколько деревень мы проехали, куда поворачивали и как, наконец, оказались в нужном месте. Это и называется топографический кретинизм.

Тут я услышала шум мотора. Кто-то еще едет в Васильки. Я отъехала в сторонку, чтобы посмотреть, как этот кто-то преодолеет мост. Из леса вылетел огромный черный джип с тракторными колесами, и, не сбавляя скорости, перелетел через речку по мосту. Или над мостом? Не знаю, не уверена. Мост издал несколько кряхтящих и стонущих звуков, но, к моему удивлению, не развалился. Прекрасно. Я уверенной рукой направила свой автомобиль в сторону Васильков, прямо по мосту и дальше – по разбитой непогодой и всякими джипами дороге.

Глава 2, где фигурируют старые друзья и домашние животные

Баба Груша, как и всегда, встретила меня вздохами и причитаниями. Я так и не поняла толком, что именно ее так расстроило: то, что я «такая взрослая и красивая», то, что я «такая худая, ну разве так можно» или то, что я так сильно похожа на свою бабушку. Она несколько раз прикладывала к глазам кончики своего белого платочка в мелкую крапинку, не отрываясь, смотрела на меня, пока я уминала блинчики с медом и сметаной, и качала головой.

– Ну, вылитая Катерина Андревна, – вздыхала она. – Вот так зашла бы ты неожиданно, у меня бы сердце остановилось, ей богу.

– Поэтому я и написала письмо. Телефона же у вас нет.

– Нет. А зачем он мне?

– Хотела телеграмму отправить, мама говорит: нельзя, напугаешь, – продолжала я.

– Ох, – баба Груша схватилась за сердце. – Телеграмму…

Я поняла, что мама была права. Пока баба Груша разобралась бы, что в телеграмме нет ничего страшного, ей пришлось бы выпить пузырек валерьянки. Так что я действительно написала настоящее письмо, купила конверт с маркой и опустила его в почтовый ящик. Да, они еще существуют! Настоящие, не электронные. Это был волнующий опыт. Потом буду внукам рассказывать, что я еще застала времена, когда письма писали от руки на бумаге…

Когда я, немного смущаясь, вытащила из машины три ящика водки (Борька постарался) и несколько пакетов с разными деликатесами, нужными в хозяйстве вещами и, конечно же, праздничными яркими платками, баба Груша совсем раскисла. Мне весь вечер пришлось ее успокаивать.

Мне всегда нравился бабушкин дом. Он просторный, светлый, в нем нет ничего лишнего: никакого хлама, старых сундуков или скрипучих доисторических шифоньеров. А есть маленькая, очень удобная, кухонька, оборудованная всем необходимым, вместительная гостиная, она же столовая, две спальни и небольшая сумрачная комната, которая гордо именовалась «библиотекой», но, при большом наплыве гостей, выполняла функцию спальни. И, конечно, – о боже! – предмет деревенских пересудов на протяжении всего первого года, проведенного бабушкой в деревне – ванная и туалет. Вся деревня, по слухам, ходила смотреть на этот вызов традиционной антисанитарии, качала головами и ждала, когда же что-нибудь сломается. Но ничего не сломалось. Прекрасно функционирует по сей день. И все благодаря бабушкиной настойчивости и умению везде, где бы она ни появлялась, создавать «условия, достойные человека».

Когда родные отговаривали бабушку от переезда в деревню, мотивируя это отсутствием удобств, бабушка заявила:

– Я совершенно не понимаю, почему в конце двадцатого века является неразрешимой проблемой установка в доме сортира.

Сортир был установлен, в придачу к нему была оборудована сибаритская (по тем временам) ванная комната, со стенами бледно-розового кафеля, белым полом и украшенным затейливым витражом окном. Вода качалась из колодца при помощи насоса и нагревалась газово-электрическим котлом. Газ в нашу деревню, очень кстати, провели лишь за несколько лет до начала нового тысячелетия. А до этого все топили печи дровами.

Сейчас, конечно, никого не удивишь санузлом. Новые дачники, активно скупающие землю в Васильках в последние годы, понастроили такого, что деревенские просто устали удивляться. Говорят, в том четырехэтажном дворце, который занимает очень красивый участок прямо на берегу речки, два бассейна: один в доме, второй – на улице. С подогреваемой водой. Да, цивилизация надвигается на Васильки семимильными шагами. Это неплохо, только не нужно забывать об аккуратности. Под ноги смотреть, чтобы не испортить чего ненароком.

Оставшись одна, я включила свет во всем доме и с удовольствием все осмотрела. Ничего не изменилось, и это так приятно. Та же клетчатая скатерть на маленьком столике в кухне возле окна, те же розовые цветочки на обоях в моей спальне, и те же часы на стене в гостиной…

Мне всегда ужасно нравились эти часы. Очень старые, с потускневшим циферблатом без стекла, позолоченными стрелками и маятником, но главное – с цепочками и гирями. Мы с бабушкой заводили их по вечерам, перед сном, раз в три дня, и я была очень горда, когда мне доверяли потянуть за гирьку и придать дополнительный заряд жизни этому загадочному механизму. Ходили они исправно, а вот отмечали начало нового часа ударами только тогда, когда у них было подходящее для этого настроение. Иногда несколько раз за день, а иногда – раз в неделю или даже реже.

Я поставила стрелки на девять часов и потянула вниз маленькую гирьку, похожую на еловую шишку. Она сначала не поддавалась, но потом все же, со скрипом начала двигаться вниз на удлиняющейся цепочке. Интересно, не разучились ли часы отбивать удары?

Письмо я показала только брату. Он сказал: «Хм» и высоко поднял свои густо колосящиеся брови.

– Ну, что ты об этом думаешь? – нетерпеливо спросила я.

– Уверен, ты замечательно проведешь время, – изрек он.

– То есть ты считаешь, что это какая-нибудь ерунда, вроде полного собрания сочинений Тургенева довоенного издания с золотым тиснением?

– Ерунда! – фыркнул Борис. – И это мне говорит студентка, без одного курса выпускница, одного из лучших в стране гуманитарных вузов! Кто там у вас преподает русскую литературу?

– Да ну тебя, – надулась я.

– Нет, я вовсе не исключаю, что у бабушки где-нибудь припрятан бриллиант с голубиное яйцо или какой-нибудь там старинный перстень с огромедным рубином, – проговорил Борька. – Всякое бывает.

– Ты думаешь? – с надеждой спросила я.

– Только очень странно, что никто ничего об этом не знает.

В общем, он не поверил. А я? Сама не знаю. Найти какое-нибудь сокровище было бы необыкновенно приятно и познавательно. Такого со мной еще никогда не случалось.

Одно я знаю точно: в подобном предприятии нужно действовать очень деликатно и неспешно. Как бы между делом. Если я, как коршун, наброшусь на бабушкин дом, распотрошу его и выверну наизнанку, я точно ничего не найду, даже если оно есть. Сначала нужно подумать. Два раза, как минимум. Потом разделить территорию на условные квадраты, и начинать. Главное – система. Меня ведь хлебом не корми, только дай что-нибудь систематизировать.

Значит, так. Действовать буду сверху вниз, слева направо. Верх – это крыша. Вряд ли что-то можно отыскать с наружной стороны. Там только темно-бордовая черепица, которую настелили перед переездом бабушки. До сих пор как новенькая. Я не исключаю, что под ней можно организовать тайник, но мне трудно представить, чтобы бабушка, при всей своей любви к подвижным занятиям, карабкалась по крыше на виду у всей деревни и что-то там прятала… Скажем так, вероятность этого ноль целых одна сотая процента. Не ноль только потому, что иногда случаются даже невероятные вещи. Например, сантехники приходят через пятнадцать минут после вызова.

Еще на крыше есть труба. Прилагается к печке. Ни тем, ни другим никто не пользуется вот уже второе десятилетие. Так что печка служит больше для антуража. Что касается трубы, то вероятность такая же, как и относительно крыши. А вот печка… А что, это хорошая идея! Я вскочила и помчалась на кухню, где был вход в эту самую печку. Ну, то место, куда дрова бросают. Не знаю, как называется. Надо будет выяснить, а то как-то неудобно быть такой невеждой.

Я осторожно подняла щеколду и потянула на себя скрипучую чугунную дверцу. Я ожидала, что на меня посыплется многолетняя зола или пыль, но ничего подобного не произошло. В печке было чисто, сухо и пусто. Запах, конечно, был, и довольно сильный. Пахло сто лет назад сгоревшими дровами и древней золой. Под большой дверцей расположена дверца поменьше. Ее я тоже открыла. Здесь запах был еще сильнее, но тоже не обнаружилось ничего интересного.

Между печкой и трубой есть дымоход, но как туда можно попасть или хотя бы заглянуть одним глазком, я совершенно не представляю. Бабушка, скорее всего, тоже не представляла.

А что это я, собственно, делаю? Я же решила начать сверху и действовать планомерно и систематически. А сама, совершенно не по плану, накинулась на печку… Так не пойдет. Чердак так чердак. Правда сейчас уже темнеет и, вообще, все новые дела, как известно, лучше начинать с понедельника. А завтра как раз, очень кстати, понедельник. Так что сегодня я могу расслабиться, и никакая совесть не имеет права грызть меня.

Осмотр чердака не дал ничего, кроме серии душераздирающих чихов. Толстый слой пыли укрывал пару старых сундуков, несколько сломанных стульев, кипы перевязанных проволокой журналов «Нева» и еще кое-какие, не представляющие никакого интереса для кладоискателя, предметы.

Сначала при виде сундуков я воспрянула духом. Конечно, где же еще быть сокровищам, как не в сундуках! Еноту понятно. Но потом я вспомнила, что бабушка на чердак практически никогда не поднималась, а все, что находится внутри сундуков, было сложено туда моими и мамиными руками после ее смерти. В основном это была бабушкина одежда: платья из странной на ощупь синтетической материи, длинные юбки, строгие блузки с бантами, которые бабушка в деревне практически не надевала и несколько теплых мягких шалей.

Я на всякий случай тщательно осмотрела всю одежду, особенно карманы, там, где они были, и простукала сундуки на предмет обнаружения двойного дна. Двойное дно обнаружено не было, измерения с помощью рулетки показали, что размеры сундуков внутри и снаружи практически не отличаются. Ну ничего, зато я, хотя бы, проявила в этом деле свою недюжинную смекалку.

Во время моего посещения чердака вся накопившаяся за долгие годы пыль поднялась в воздух, образовав настоящие пылевые туманности пугающей плотности. Вскоре я начала чихать и никак не могла остановиться, поэтому решила ретироваться. Спускаясь по лестнице, прислоненной к стене, я чуть не грохнулась на землю вместе с ней, так как не смогла удержаться от чиха, потрясшего все сооружение до основания. К счастью, я не свернула себе шею и моя эпопея не закончилась безвременно.

Как обычно, днем в деревне никого нет. Неизвестно, куда они все днем деваются. Спят, наверное. Встают же рано, часа в четыре утра. Ужас. А днем, видимо, спать ложатся. Хотя, наверное, не все. Потому что иду я сейчас по совершенно безлюдной, как будто вымершей, улице, и все равно у меня ощущение, что на меня со всех сторон смотрят. И я точно знаю, что когда я дойду до противоположного конца деревни, там уже все будут знать, куда я иду и зачем, хотя я, может быть, и сама этого пока не знаю. Просто гуляю. Возможно, загляну к кому-нибудь из своих старых знакомых, если смогу их узнать.

В те времена, когда я с ватагой мальчишек и девчонок лазила тут по садам и скакала по полям, лица у нас обычно были так перемазаны, что мы с трудом представляли, кто как выглядит на самом деле. Да и выросли все. Хотя бабульки меня узнают. Вот у кого острый глаз и чуткий слух. Это они, наверное, сейчас смотрят на меня из-за тюлевых занавесок, притаившись за горшками герани, читают мои мысли, а потом передают их соседкам на расстоянии.

Все-таки отвыкла я от деревни. Иду сейчас, как по минному полю. Ощущение, что на каждом шагу подстерегают неведомые и непредсказуемые опасности.

Самое страшное – это звери. В смысле, домашние животные. Ну, куры, ладно. Утки тоже ничего. Ходят, едят, никого не трогают. Но все остальные… Хотя бы тот же петух. Вчера бегал вокруг меня, крыльями хлопал, кричал что-то. И что я ему сделала? Не нужны мне его куры, я просто мимо шла. А он сначала смотрел одним глазом, потом повернул голову, посмотрел другим, потом снова повернул голову… Борода трясется, глаз какой-то жуткий, с желтым отливом, сам когтями землю роет. Я остановилась на всякий случай. Не хочу, чтобы он на меня сзади нападал. Лучше встретить врага лицом к лицу. И тут он как заорет. Я чуть на землю не свалилась от звуковой волны. Не знаю, кто услышал в этом вопле «кукареку». По-моему, совсем не похоже. По крайней мере, у этого петуха получилось что-то вроде «Э. Э. Э, Э, Э. Э-э-э-э-э-э». Последний вопль долго отдавался у меня в ушах. Петух в экстазе закатил глаза, а я, не оглядываясь, и по мере возможности стараясь не терять чувства собственного достоинства, быстрым шагом пошла дальше.

Но сейчас, кажется, никаких опасных зверей не видно. Несколько кур копошатся в пыли, да где-то вдалеке мычат коровы.

Рано я обрадовалась. Впереди, метрах в десяти от меня у изгороди стоит бык. Даже и не бык, наверное, а так, маленький бычок. И откуда он взялся? Минуту назад его не было. Наверное, из ворот вышел. Сердце мое быстренько убежало в левую пятку и оттуда тихонечко постукивало. Я пошла медленнее, лихорадочно соображая, считается ли розовый цвет разновидностью красного. На мне была розовая майка. Бледно-розовая, совсем не яркая…

Бычок уставился на меня исподлобья, точь-в-точь как малолетние гопники, околачивающиеся в нашем районе. Думает. Я пошла еще медленнее, стараясь держаться поближе к плетеному забору на противоположной от быка стороне улицы. Не знаю, зачем. Вряд ли я через него, если что, перелезу. А уж если все-таки перелезу, то вряд ли бык не сможет перепрыгнуть его или просто снести своим большим рогатым лбом. Бычок мыкнул что-то трубным голосом и побежал ко мне. Я вжалась в забор, не отрывая глаз от неминуемо приближающейся ко мне смерти. Бычок быстро набирал скорость, но, когда до меня оставалось не больше полутора метров, резко остановился, как собака, которую дернул за поводок хозяин. И тут я увидела веревку, которой он был привязан к столбу. Толстую такую веревку, настоящий канат. Бычок, глядя на меня, жалобно замычал. «Бедненький, – подумала я, – отобрали игрушку».

Я все еще ощущала некоторую слабость в ногах, поэтому от забора не отлипала. Бычок смотрел на меня все жалобнее. По-моему, у него даже слезы в глазах стояли.

– Ну, чего тебе? – спросила я.

Он помотал головой.

– Скучно, наверное, – предположила я.

Он внимательно смотрел на меня, видимо, пытаясь понять мои слова, но его интеллектуальное развитие, похоже, еще не достигло нужных вершин. Я достала из кармана завалявшуюся там половину шоколадного батончика и протянула бычку. Он взял батончик своими теплыми губами, а потом облизал мою руку шершавым щекотным языком. Похоже, ему понравилось. Надеюсь, быкам не вредно есть шоколад. Хотя, даже если вредно, при его размерах надо пару ящиков для достижения эффекта.

Я решила распрощаться с общительным бычком и направилась дальше, а он начал рыть копытом землю, мычать и изо всех сил дергать веревку. Ну прямо как щеночек, который хочет, чтобы с ним поиграли. Я с опаской посмотрела на столб к которому он был привязан. Столб, вроде бы не менее надежный, чем веревка. Это хорошо. Не знаю, чем могут закончиться игры с таким вот «щеночком». Он вполне может нечаянно проткнуть мой бочок своими остренькими рожками.

Я помахала ему рукой, и, стараясь не обращать внимания на доносившиеся мне вслед жалобные вопли, отправилась дальше.

А вот и первая встреча. Сергей Спиридонов, или Серый. Идет, на плече удочки, причем, насколько я понимаю, самые продвинутые, с разными там катушками, навороченными крючками и блеснами. Ничего удивительного. Серый всегда пропадал на речке или на озере, ловил рыбу ведрами даже в тех местах, где ее никогда не было, и сразу же после этого терял к ней интерес. Приносил своей бабке, а она уж, бедная, придумывала, чтобы еще такое из нее приготовить или кому бы ее подарить.

А еще Серый славился своим умением собственноручно изготавливать хитрые приспособления для рыбалки, при виде которых обалдевшая рыба сама прыгала ему на крючок. Да и вообще он мастер на все руки, вся деревня носит ему сломанные утюги и телевизоры, которые он принимает с недовольным видом и которые почти сразу же, как только он берет в руки отвертку, снова начинают работать.

– Привет, – говорю я.

– Здорово, – говорит Серый.

И смотрит исподлобья. Но я знаю, что это не от того, что он не рад меня видеть. Просто он всегда такой. Интроверт.

– Отдохнуть приехал? – спрашиваю.

– Ага, – кивает Серый.

– Молочка попить, свежим воздухом подышать, жирок накопить, – продолжаю я вполне светскую беседу.

– Молоко и все остальное, конечно, хорошо, но я приехал не из-за этого.

– А из-за чего? – спросила я.

– Рыбу ловить, – сказал Серый и помахал своими сложными удочками. – Ничего нет лучше, чем сесть на берегу, забросить удочку и ждать…

– Да вроде в нашей речке с рыбой в последнее время не очень, – нерешительно сказала я. – Говорят, вся куда-то подевалась…

– Нормально, если знать, на что ловить и как. Но ты права. Речка – это для разминки. Главная рыбалка – на озере. Вчера я там такого сома поймал – не поверишь – метра полтора.

Глаза Серого заблестели. С его лица сразу слетело скучающее выражение, и он принялся в красках описывать, как он подсекал и вел этого самого сома. Сом был очень хитрый и коварный, и, если бы на месте Серого оказался какой-нибудь другой, менее опытный рыбак, то он бы не только остался без улова и удочек, но и, возможно, был бы захвачен в рабство этим самым сомом.

А я думала об озере. До него километров десять, не по дороге, и даже не по протоптанной тропинке, а по самой чаще леса, где ориентируются только местные, да и то не все. Потому что ходить туда не любят. Когда мы были маленькими, старшие ребята пугали нас рассказами о каких-то «черных русалках», которые водятся в этом озере и утаскивают на дно каждого, кто пристально посмотрит в его темные воды. И еще о каких-то утопленниках, которые выходят из воды в полнолуние. Это все, конечно, чепуха, но местные озеро недолюбливают. Интересно, почему?

– И не лень тебе так далеко ходить? – спросила я Серого, который уже закончил свой рассказ, и его лицо снова приняло сонное скучающее выражение.

– А я коротким путем, – сказал Серый.

– В первый раз слышу про короткий путь, – удивилась я.

– Много есть чего, о чем ты еще услышишь в первый раз, – философски заметил Серый и в нетерпении посмотрел за мое плечо.

– Ну, я пошел. А то к вечернему клеву не успею. Топать-то далеко.

– Ну, пока. Еще увидимся.

Я пошла дальше. Не успела я пройти и ста метров, как услышала вопль:

– Катька!

Ко мне торопилась вроде бы незнакомая молодая женщина в спортивном костюме и косынке. И только когда она подошла поближе я тоже завопила:

– Галка! – и бросилась ей навстречу.

В те времена, когда я каждое лето приезжала в деревню, Галка была моей самой-самой лучшей подругой. Именно с ней я делилась всеми своими секретами, так же как и она со мной, с ней вдвоем мы ходили в лес и даже на дальние луга, дрались с мальчишками, когда была в этом необходимость… ну и вообще! Галка – это Галка.

– Я слышала, что ты приехала, – сказала запыхавшаяся Галка, – хотела зайти сегодня…

Я смотрела на эту крепкую, пышущую здоровьем, как румяное яблоко, женщину и у меня в голове что-то с чем-то не состыковывалось. И только когда она знакомым движением поправила челку, которая сразу же приняла прежнее положение, все состыковалось, и мне даже показалось, что у нее снова появились торчащие в разные стороны хвостики и неизменные чумазые пятна неизвестного происхождения на лбу и на щеках.

– Конечно, заходи, – ответила я. – Посидим, поболтаем…

– Ты надолго?

– Не знаю, – я пожала плечами. – Как получится.

– Пока не надоест, значит.

– Как вообще… дела? – спросила я и почувствовала, что мой вопрос прозвучал немного неестественно. Мы так давно не виделись, что рассказ о произошедших с тех пор переменах займет, наверное, не один час…

Галка пожала плечами.

– Хорошо. Картошку вот окучиваю.

– Ты же не здесь жила, – вспомнила я.

– Ну, так то родительский дом. А это наш.

– Ваш? Так ты замуж вышла? – догадалась я.

– Да, – сказала Галка, и в голосе ее появилось что-то медовое. – Весной.

– А за кого?

– Да вон он идет, мой муж, – Галка махнула рукой куда-то мне за спину.

Я обернулась. По дороге шел худой, но, по всей видимости, крепкий, высокий и загорелый парень в длинных шортах и клетчатой рубахе. Он улыбнулся во весь рот, продемонстрировав белые ровные зубы, и приветственно махнул рукой.

– Да это же Вовка Крапивин! – воскликнула я. – Ты вышла замуж за Вовку? – изумлению моему не было предела.

– А что? – обиделась Галка. – Не хуже других, наверное.

Она с нескрываемым восхищением смотрела на своего новоиспеченного мужа.

– Да нет, просто… все так странно, – проговорила я. – Я так давно вас всех не видела, что еще не привыкла, что вы выросли. Как-то в голове не укладывается. Он же тебя всю жизнь дразнил, просто прохода не давал! – вспомнила я. – А один раз даже чуть не столкнул в колодец.

– Кто это тут вспоминает мою буйную юность? – это подошел Вовка.

Мы поздоровались.

– Это Катька не может поверить, что мы уже выросли, – объяснила Галка. – Удивляется.

– Ну, допустим, не только мы повзрослели, – говорит Вовка и окидывает меня оценивающим взглядом. – Ты тоже ничего себе девица.

Я заметила, как в глазах Галки вспыхнул и тут же погас зеленый огонек. Вовка подошел к ней и обнял за плечи. Видно, он тоже не лишен наблюдательности.

– Может, у вас и дети есть? – спросила я испуганно.

Галка скромно опустила глаза.

– Скоро будут, – сказала она непривычно тихим голосом.

– Третий месяц, – заговорщицки подмигнул мне Вовка и погладил Галку по животу.

– Вот это да, – сказала я. – Поздравляю.

– Да ты в гости заходи, – сказал Вовка. – Вечером. Мы сейчас вечерами дома сидим. Телевизор смотрим.

– Зайду, – сказала я и медленно побрела дальше.

Это что же такое делается, а? Все, оказывается, повырастали, стали настоящими дяденьками и тетеньками. Дома сидят, детей рожать собираются… С кем я буду играть в казаки-разбойники?! И искать сокровища…

Глава 3, повествующая о странном происшествии с полотенцем

Вечером я сидела в гостиной, в бабушкином кресле-качалке, листала первую попавшуюся книжку, которая оказалась «Капитанской дочкой» и думала. О своей бабушке, о том, почему она переехала в деревню, хотя была горожанкой и по происхождению, и по привычкам, о дедушке, которого я практически не помню, о своем отце, который, как говорят, очень похож на деда… Свет моргнул, как будто в сети упало напряжение. Что ж, обычное дело. Надо на всякой случай найти свечи. Не знаю, как сейчас, но раньше отключения электричества случались очень даже запросто.

Свечи, насколько я помню, хранились в двух местах: в кладовке и в бабушкином комоде. До комода было ближе, и я направилась к нему. Выдвинула верхний ящик, обнаружила аккуратные стопочки выглаженных кухонных полотенец и носовых платков. Во втором ящике были шкатулки с нитками, иголками и пуговицами, огромные портновские ножницы, мотки резинки, ленточек и прочая галантерейная ерунда. А еще там лежала записная книжка в темно-зеленом переплете. Я уставилась на нее со смешанным чувством. Вполне вероятно, что она хранит какие-то секреты, возможно, даже именно те, которые мне так хочется узнать. Но это же бабушкина вещь…

Я протянула руку и взяла записную книжку. Наверное, все-таки, бабушка не стала бы возражать против этого. Во-первых, если у нее и были какие-то личные тайны, в которые она не хотела никого посвящать, то вряд ли она стала бы записывать их в книжке, которая хранится в таком легкодоступном месте. Во-вторых, в письме Эммы Константиновны было четко написано, что сокровища, чем бы они не являлись, бабушка собиралась оставить мне. Так что можно считать вполне обоснованным мое желание немного порыться в бабушкиных вещах и поискать какие-нибудь указатели. А в третьих… я вспомнила глаза бабушки. Не то чтобы даже вспомнила, просто у меня все это время было такое ощущение, что она стоит в дверях комнаты и смотрит на меня. Когда я совершала какой-нибудь проступок, например, вместо обеда, оставленного мне уехавшей по делам бабушкой, съедала две коробки обнаруженных в буфете конфет, бабушка никогда меня по-настоящему не ругала. То есть не кричала на меня и не называла обидными словами. Она просто объясняла мне, почему я поступила неправильно, и какие могут быть последствия, если я буду так же делать и впредь. Я внимательно ее слушала, потупив взгляд, потом сообщала, что все поняла и постараюсь, если получится, больше так не делать. А когда я, с некоторым страхом и сомнением, поднимала глаза, то видела, что бабушка вовсе на меня не сердится, потому что взгляд у нее такой же ласковый и спокойный, как и всегда.

Я взяла книжку и вернусь в библиотеку. Про свечи я забыла. Записная книжка была заполнена до половины. Она содержала в себе массу полезной информации: расчеты по ремонту беседки и забора, рецепт варенья из малины с добавлением лимонной корки, телефоны неизвестных мне Иванов Петровичей и Михаилов Васильевичей, скорее всего, как-то связанных с ремонтом, какие-то даты и цифры, а также рисунки домиков, деревьев и кривобоких человечков. У бабушки была привычка в задумчивости, взяв карандаш или ручку, что-нибудь чиркать на бумаге. Особыми художественными талантами она не обладала, и ее рисунки напоминали работы учеников младших классов.

Один из рисунков меня особенно заинтересовал, так как выделялся среди прочих размерами и физиологической достоверностью. Это был рисунок глаза: зрачок, аккуратно заштрихованная радужная оболочка, изогнутые ресницы… А рядом – большой знак вопроса и запись аккуратным почерком: «спросить Степана Пантелеевича». Видимо, бабушка долго о чем-то размышляла, о чем-то, для нее непонятном, но известном некоему Степану Пантелеевичу. И это что-то, скорее всего, связано с глазами. Может, он окулист? Интересно, почему глаз всего один и почему эта запись сделана аккуратным каллиграфическим почерком, в то время как все остальные выглядят небрежными и пестрят сокращениями?

Оказалось, он вовсе не окулист. Баба Груша на вопрос о Степане Пантелеевиче, сообщила:

– Степка-то? Да это ж профессор.

И небрежно махнула рукой.

– Профессор? – переспросила я, удивившись фамильярности тети Груши. – Это что, прозвище, что ли?

Я знала, как в деревне любят давать прозвища и как трудно бывает от них избавиться. Да что там трудно, вообще невозможно. Я, к сожалению, в свое время не смогла избежать действия этого древнего обычая. Очень надеюсь, что сейчас никто мое прозвище не вспомнит.

– Почему прозвище? Звание это его. Он с Федором, дедом твоим, в институте вместе работали.

– А почему вы его так… Степкой зовете? – поинтересовалась я. Все-таки было странно, что баба Груша звала какого-то малознакомого коллегу моего деда Степкой. Или я что-то не понимаю в деревенском этикете?

– Дак я их обоих, и деда твоего Федора, и Степку вот такими пацанами помню, – она показала ладонью примерно метр от пола. – Сама тогда такая же была, – добавила баба Груша задумчиво.

– Так он местный, из Васильков?

– Сам-то он городской, как и дед твой. Их на лето сюда привозили, подкормиться на деревенских харчах. Дачники они, одним словом.

– А сейчас он где? – решила я выяснить все вопросы до конца.

– Да здесь, недалеко живет, на хуторе. Один, как сыч. Только псины у него две, огромные, говорят, зубастые . Я сама не видела, но люди болтают.

– Так он в деревню жить переехал?

– Дача у него это. Летом приезжает, живет. Иногда и зимой наведывается. К нам заглядывает тоже, помнит.

– Так, значит, профессор, – задумчиво проговорила я.

Мой интерес к таинственному Степану Пантелеевичу как-то сразу уменьшился. Наверное, тоже филолог, и они с бабушкой обсуждали новейшие гипотезы о времени происхождения «Слова о полку Игореве» или спорили о том, в чьих стихах больше лиризма, Фета или Тютчева. Вряд ли это может иметь отношение к интересующей меня проблеме.

К бабе Груше приехала двоюродная племянница с дочкой. Баба Груша в последние два дня только о них и говорила. Я почему-то представляла эту племянницу как тетеньку неопределенных лет в цветастом халате. Почему? Убейте, не знаю. А племянница оказалась симпатичной улыбчивой девушкой, года на два-три меня старше. Когда я увидела на ней примерно такой же сарафан, как у меня, только не с ромашками, а с незабудками, я сразу поняла, что мы легко найдем общий язык.

– Привет. Ты, наверное, Катя, – племянница без промедления приступила к процедуре знакомства.

– Да. Я Катя. А ты, видимо, племянница. Почему-то баба Груша никогда не говорила, как тебя зовут.

– Я, кажется, знаю, почему, – улыбнулась племянница. – Меня зовут Изабелла.

– Что, правда?

– Ага. В свое время баба Груша жутко обиделась на моих родителей за это имя. Она хотела, чтобы меня назвали Варварой, в честь прабабушки.

– Тоже неплохо, – прокомментировала я.

– Так что она всю жизнь зовет меня Варей.

– А мне как тебя называть?

– Да как хочешь, – махнула рукой Изабелла-Варвара. – Друзья зовут меня Белкой, муж – Изюмкой, а дочка – Мусей. Я на все имена откликаюсь.

Она тряхнула своей светло-каштановой шевелюрой, и снова улыбнулась, причем участвовали не только голубые глаза, губы и ямочки на щеках, но, по-моему, даже веснушки, живописно расположившиеся на носу. Я решила, что буду звать ее Белкой. Ей это имя очень идет, и, кроме того, я рассчитываю быть занесенной в список ее друзей.

– А вон там, на грядке с горохом, моя дочка. Ее зовут Алинка, и, кажется, больше никак.

В огороде сосредоточенно копошилась маленькая копия Белки, с такими же голубыми глазами, ямочками и веснушками, но с еще более светлыми волосами, к тому же волнистыми. Она срывала стручки гороха и почти целиком запихивала их в рот.

– Алина, горох нужно чистить, я же тебе показывала, – сказала Белка.

– Чистить долго, – объяснила Алинка. – И так вкуснее.

– У тебя может живот заболеть.

– Ну и пусть. Ты дашь мне таблетку, и он пройдет.

– Как ты думаешь, это вредно? – обратилась Белка ко мне.

– Думаю, нет, – решила я. – Горох очень молодой, стручки мягкие и, действительно, очень вкусные.

– Ну ладно, ешь, – Белка махнула рукой.

– Да что ж ты такая худая-то, – жалостно вздохнула баба Груша. – Не ешь же почти ничего!

Это после того, как я съела восемь пирожков с капустой, два с творогом и выпила кружку молока размером с маленькое ведерко! Вообще-то это моя недельная норма.

– Щей-то хоть поешь! Что твоя мать скажет? Голодом тебя тут морили? – Она снова покачала головой. – И эта тоже, – она посмотрела на племянницу. Сама худая, дочка – кожа да кости. И что вы там, в своем городе, едите?

– Мы вполне себе хорошо питаемся, – сказала Белка. – Конечно, таких пирожков нам никто не печет… – Она потянулась к тарелке с пирожками, но мощным усилием воли сама себя остановила и убрала руку за спину.

– Да, – подтвердила я, – таких вкусных пирожков я никогда в жизни не ела. Просто не могу остановиться.

Белка с завистью посмотрела на меня.

Баба Груша немного оттаяла, но так просто отступиться от волнующей ее темы она не могла.

– Кто ж тебя замуж возьмет, такую тощую?

Вот, оказывается, что ее волнует.

– Знаешь, бабуля, – начала Белка необычно серьезным голосом. – Это в твое время считалось: чем толще, тем красивее. Теперь все наоборот. Теперь мужикам подавай худых да стройных.

– Да, да, – закивала баба Груша. – Я видела по телевизору. Ходят – сами полуголые, длиннющие, худющие, аж ребра торчат. Но все в брильянтах…

– Вот такие дела, – продолжала Белка. – Кате замуж надо?

– А как же, – согласилась баба Груша. – Деток нарожать надо. А у нее – зад с кулачок.

Я прыснула и отвернулась.

– Ничего, замуж выйдет, там и отрастит до нужных размеров. А пока – приходится терпеть. Ей же богатого мужа надо, не какого-нибудь тракториста. Чтоб машина, квартира, дача на море…

Вот, оказывается, какие у меня планы.

– В общем, толстеть ей пока нельзя. Так что ты картошкой с салом ее не корми. Да и блинчики на сметане… не очень часто. Тут от одного молока можно так раздуться, ушей из-за щек не разглядишь, – Белка встала и подошла к зеркалу.

Видно, уши были еще видны, потому что она вернулась к столу и налила себе из кувшина стакан молока.

– О, господи, – причитала баба Груша. – Где это видано: ребенка голодом морить.

– Я не ребенок, – отозвалась я. – Я девушка на выданье. Вот выйду за олигарха, подпишу брачный контракт, потом и отъемся, – я подмигнула Белке.

– Хантракт, хантракт, тьфу, – выразила свое отношение баба Груша.

– Ты меня просто спасла, – сказала я Белке, когда мы вышли прогуляться дома. – Ты не представляешь, что тут творилось до твоего приезда. Она в меня столько еды запихивала, я ходила, как бочонок на ножках.

– А теперь на меня перекинулась. И на Алинку. Нет, ну как они тут, в деревне, столько едят, да еще все такое калорийное, и не толстеют?

– А работают, знаешь, как?

– Да-а… Но мы-то отдыхаем. Я так ни в одно платье к концу отдыха не влезу.

– Ты что, собираешься лежа отдыхать?

– А что тут делать-то?

– Не волнуйся, дела найдутся. Хочешь быть в форме, надо отдыхать так, чтобы к вечеру еле доползать до кровати.

– Согласна. Надеюсь, у тебя есть план? – Белка хитро посмотрела на меня.

– Есть. А, Б и Ц. И еще несколько запасных. А все-таки здорово ты придумала, про мужа. Мне бы такое в голову не пришло.

Белка фыркнула и, уже знакомым мне движением, тряхнула волосами, откинув голову назад.

Следующей на очереди, в соответствии с тщательно разработанным мной планом поисков была веранда. Но я решила, перед тем, как всерьез браться за веранду, еще раз порыться в бабушкином комоде. И сразу же нашла еще одну записную книжку, на этот раз алфавитную, с адресами и телефонами. Она выглядела изрядно потрепанной, а так как моя бабушка была человеком чрезвычайно аккуратным, то из этого я сделала вывод, что книжка очень старая. В ней практически не было пустого места.

И тут вдруг в мою голову пришла мысль, которая уже давным-давно должна была там находится, но почему-то опоздала. Эмма Константиновна. Вот кто мне нужен! Хотя я никогда в жизни ее не видела, но заочно мы с ней знакомы, причем она, скорее всего, из бабушкиных писем, знает обо мне гораздо больше, чем я о ней. А что, собственно, я о ней знаю? Только то, что живет она во Владивостоке. И что они с бабушкой дружат чуть ли не с ясельной группы детского сада и вместе учились в институте. И все. Читая свои письма, бабушка иногда передавала мне от нее приветы, ну и я тоже просила передать привет от меня…

Я начала лихорадочно листать телефонную книжку, в поисках нужного мне имени. Я ведь даже не знала фамилии бабушкиной подруги! А, может, ее адрес и телефон бабушка знала наизусть, и поэтому их нет в записной книжке? Это было бы совсем некстати. Беспорядочный поиск ничего не дал, поэтому пришлось его упорядочить, начать с самого начала и планомерно, страница за страницей, двигаться к концу. При этом меня неотступно преследовало предчувствие, что, если Эмма Константиновна и вписана в эту телефонную книгу, то непременно на самой последней странице.

Эмма Константиновна все же нашлась, причем не в конце, а в середине. Я, затаив дыхание, смотрела на номер телефона, предваряемый кодом Владивостока в скобках. Неужели все так просто? Я сейчас позвоню, спрошу у Эммы Константиновны о сокровищах и все узнаю… Моя рука застыла на полпути к телефону. Потом я ее отдернула, чтобы она не вздумала двигаться по этому пути дальше. Не надо спешить, сказала я себе. Надо все хорошенько обдумать. И лучше сделать это завтра, на свежевыспавшуюся голову, а не сегодня. Вечером, после шести, думать вредно.

Я спала в той самой комнате, где жила всегда, когда приезжала. Конечно, бабушкина спальня больше, в ней два окна и зеркало в старинной раме, но… Мне показалось, что было бы неправильно, если бы я поселилась там. И вовсе не потому, что бабушка была бы против. Сама не знаю, почему. И потом, эта, меньшая спальня всегда считалась моей. Я к ней привыкла. Я ее любила и снова чувствовала себя здесь десятилетней девчонкой, у которой голова идет кругом от ничем не ограниченной свободы, от невероятных и заманчивых возможностей, о которых в городе и мечтать не приходится.

Бабушка никогда не мешала мне делать все, что мне хотелось. Я лазила по деревьям (в том числе и в чужих садах), плавала на плоту, бродила, где вздумается с ватагой ребятни, строила «штабы» и исследовала чердак в поисках сокровищ… Все повторяется. Сокровища я тогда все же нашла. В жестяной банке из-под леденцов. Помнится, это были какие-то украшения: бусы, сережки, заколки. Я была в диком восторге. И только через несколько лет догадалась, что это сама же бабушка мне их и подкинула. Интересно, куда я их потом дела? Совершенно не помню. Наверное, где-то здесь и лежат. Надо будет поискать. Хотя, что это я? Я же ищу что-то совсем другое. Знать бы еще, что именно.

Окно моей спальни выходит в сад, и я всегда любила сидеть на широком удобном подоконнике. Вот и сейчас я взгромоздилась на подоконник вместе с ногами (поместилась, к счастью) и предавалась воспоминаниям. Вечернее солнце золотило верхушки деревьев, в комнату проникал свежий ветерок, наполненный запахом травы, возле подсолнуха, неизвестно почему выросшего рядом с моим окном, жужжала оса. Из окна мне была видна дорога, проходившая за бабушкиным огородом. По ней, поднимая пыль, пронесся уже знакомый мне черный джип. Он настолько не вписывался в тихий умиротворенный деревенский пейзаж, что его появление вывело меня из состояния задумчивости. Что-то в Васильках становится слишком оживленно. Я спрыгнула с подоконника и направилась в ванную, чтобы умыться.

Я открыла дверь ванной, еще не включив свет, сделала шаг вперед и отпрянула, потому что в лицо мне прыгнуло что-то мягкое и мохнатое. Я вскрикнула и отступила назад. Сердце гулко билось о грудную клетку, его удары отдавались в ушах.

В ванной царил полумрак, но света, проникающего через окно, было достаточно, чтобы все видеть. На полу у моих ног лежало банное полотенце, большое и пушистое. В сине-белую полоску. Обычно оно висит на крючке около ванны, метрах в двух от двери.

Я включила свет и не увидела ничего особенного. Все как всегда. Безупречный порядок, все вещи на своих местах, чистота и красота. Только полотенце, лежащее на полу, выбивается из общей картины. Я машинально подняла его и положила на бак для белья. Еще раз оглядев ванную комнату, я вышла, прикрыв за собой дверь. Колени почему-то дрожали, а в руках была такая слабость, что я с трудом выключила свет.

Весь следующий день я старалась не думать об этом полосатом полотенце. Убрала его в бак для белья, взяла новое и повесила его на тот же крючок. Но каждый раз, открывая дверь ванной, я чувствовала, что внутри у меня что-то напрягается, словно сжимается какая-то пружина.

Вместо полотенца я стала думать об Эмме Константиновне. Когда я совсем уже решила, что глупо прятать голову в песок, то есть оттягивать звонок, который может оказаться в моем деле решающим, и неважно, что после этого звонка «мое дело» может развеяться, как дым, до меня дошло, что Владивосток находится в другом часовом поясе. Сейчас там ночь! Так что придется отложить звонок как минимум до завтра.

А сегодня на очереди была кладовка. Безрезультатно. Зато я навела там порядок. Вытерла пыль и рассортировала все предметы по смыслу: гвозди с шурупами и гайками, молотки с отвертками, банки с корзинками, резиновые сапоги с дождевиками и так далее. Логика всегда была моей сильной стороной.

Все-таки я рассказала Белке о произошедшем со мной загадочном недоразумении. Это произошло под вечер, когда мы сидели у бабы Груши в саду.

– А ты бы что делала, если бы на тебя прыгнуло полотенце? – спросила я Белку, закончив рассказ.

– Я бы взяла палку и билась с ним насмерть, – с улыбкой сказала Белка, но, увидев мое серьезное лицо, добавила – Не знаю.

– Вот видишь. И я не знала.

– Наверняка этому есть какое-то простое и понятное объяснение.

– Хотелось бы его знать.

Атмосфера неуловимо изменилось. Вроде бы все так же, как и было несколько минут назад: светильник под зеленым абажуром освещает стол, кошка растянулась на крыльце, Алинка, высунув кончик языка, что-то сосредоточенно раскрашивает фломастерами… Но у меня возникло ощущение, что по спине потянуло холодным влажным ветром. Я даже оглянулась, но ничего не увидела, кроме сгущающихся сумерек.

– Может, останешься у нас? – спросила Белка.

– Ни за что, – воинственно заявила я. – Это мой дом, он мне нравится, и я не позволю… – я замялась. – В общем, ничего никому не позволю.

– Какая ты смелая, – восхитилась Белка. – Я бы на твоем месте испугалась.

– Так и я испугалась. И сейчас немного боюсь, – разоткровенничалась я. – Но я не позволю страху… – начала я торжественно, потом посмотрела одним глазом на Белку, и мы рассмеялись. – Да ну их всех. Я просто лягу спать. Устала, как собака. На сене.

– Если что – звони. Я положу телефон под подушку.

Я пошла домой и легла спать. Уснула, даже не успев толком поздороваться с подушкой.

Глава 4, в которой появляется тракторист Ваня, а все остальные предаются разгулу

– Привет, – говорю я и чувствую себя немного странно. Я никак не могу поверить, что этот интеллигентный мужчина в очках без оправы и есть Колька Сопля, который когда-то стрелял в меня из рогатки перезрелыми сливами только на основании того, что я младше и не могу дать сдачи.

– Привет, – говорит Колька. И смотрит на меня, округлив глаза. – Ну ты… вообще, – говорит он. – Невозможно поверить.

– Ты тоже, – киваю я.

Мы улыбаемся, и неловкость постепенно исчезает. Он снимает очки, и я вижу те же хитрые и одновременно с этим доверчивые глаза. Понятно, что этот человек готов и подлянку какую-нибудь устроить ближнему, не со зла, а чтобы весело было, и поверить во что-нибудь совершенно необыкновенное, вроде русалки, которая живет в лесном пруду и может утопить тебя, если ты ей не понравишься. А если понравишься… ну, не знаю, что он там себе представлял в тринадцать лет.

– А я вот своих пацанов в деревню привез. А то они думают, что морковка в супермаркете растет, а молоко из коровы выходит прямо в пакетах.

– Сколько их у тебя?

– Кого?

– Пацанов.

– Двое. Близнецы. Егор и Данила. По пять лет, – отчитался Колька.

– Да-а, представляю, – протянула я. – Ну, им тут понравится, я уверена.

– Еще бы, – усмехнулся Колька. – Они уже весь дом на уши поставили. Бедная моя бабка. Светка-то ничего, привыкла. Они у нее как в армии – железная дисциплина.

– А они с девочками дружат? – спрашиваю я.

– С девочками? – удивился Колька. – Дружат, наверное. Смотря какие девочки.

– Девочка одна. Зовут Алина. К бабе Вере племянница приехала с дочкой. Тоже пять лет, – объяснила я.

– О, – сказал Колька. – Я вижу, собирается компания. Надо их познакомить.

– Надеюсь, ты их не учил… из рогатки. Сливами.

– Нет еще, – ничуть не смутился Колька. – Потом научу. А ты что, до сих пор обижаешься?

– Да нет. Просто вспомнилось.

– А помнишь, как ты на спор залезла на самый высокий дуб, а потом слезть не могла?

– А помнишь, как тебя бык рогами поддел, когда ты перед его носом бабкиной красной юбкой размахивал? – не осталась я в долгу.

– До сих пор шрам остался, – Колька задрал майку и показал белый рваный шрам на боку.

Мне показалось: еще немного, и мы начнем хвастаться друг перед другом, у кого больше и страшнее синяки и ссадины.

– Слушай, пойдем ко мне в гости, я тебя со своими познакомлю. Или вот что: приходите сегодня вечером вместе с бабыгрушиной племянницей и ее дочкой. Посидим, поболтаем, чаю попьем. Или еще чего, покрепче.

– Хорошо, мы придем.

– Ну, тогда до вечера, – распрощался со мной Коля.

Итак, вечером в среду я вышла из дома в своем любимом сарафане с ромашками и в новых бело-голубых кедах. Летнее солнце клонилось к закату.

Я закрывала калитку, когда услышала за спиной:

– А вы чьих будете?

– Я – ничьих, – говорю, – просто погулять вышла. – А вы кто?

– А я… это… тракторист.

– Новый? – спросила я. Я еще помнила дядю Сашу-тракториста, который в свободное от работы время громко и невпопад играл на гармошке, выпив для храбрости пару стаканов самогона.

– Ага. Новый, – ответил тракторист.

Я окинула взглядом его внушительную фигуру в потертых джинсах и белой майке. При таком размахе плеч он, по-моему, может и без трактора вспахать целое поле. С плугом в руках. Глаза у него голубые, а волосы торчат в разные стороны, как будто он только что с сеновала слез. В ухе серьга. Да, прогресс и до деревни докатился.

– Меня Иваном зовут, – представился тракторист.

– Ваня, значит. Очень подходяще.

– Для чего?

– Для тракториста. А где же ваш трактор?

– А, – Ваня неопределенно махнул рукой. – Загорает. Колесо менять надо.

– Что ж вы его одного-то бросили? – укоризненно спросила я.

– Кого?

– Да трактор ваш.

– С этим колесом часа на два возни, а мне что-то так жрать захотелось, извините, кушать… В общем, решил перерыв устроить.

– Ну, тогда не буду вас задерживать. А то еще, чего доброго, в голодный обморок упадете. Возись потом с вами.

– Ни за что на свете! – пылко возразил Ваня. – Голодные обмороки не в моем стиле, – добавил он более спокойно.

Через пять минут светской беседы мы перешли на «ты», я сообщила свое имя и узнала номер его телефона. Я бы не стала его запоминать, но он сам запомнился: почти все цифры одинаковые.

– Ну ладно, я пойду, – сказала я. – Дел куча.

– Корову подоить, кур пощупать, – усмехнулся Ваня.

– Ага. А потом у меня дружеская встреча. Да и твой трактор, наверное, по тебе соскучился.

– А может, это… – Ваня замялся.

– Что – это?

– Сходим куда-нибудь? Не сегодня, так завтра.

– На сеновал? – невинным голосом спросила я.

Ваня опустил глаза и, кажется, даже немного покраснел. А говорят, молодежь нынче испорченная. Приехали бы к нам в Васильки, посмотрели на это чудо природы – застенчивого двухметрового тракториста с серьгой в ухе…

– Я хотел сказать: прогуляться.

– Обязательно сходим. Только не сегодня. Может быть, на следующей неделе, если

дождя не будет.

Я помахала Ване рукой и пошла в сторону бабыгрушиного дома, чувствуя спиной неотрывный пристальный взгляд.

Когда я сообщила Белке, что мы идем в гости знакомить Алинку с двумя кавалерами, ее, Белку с моим другом детства и его семьей, а меня с его женой, она не выразила восторга.

– Гости, особенно в деревне, – это всегда обжираловка. А еще, не дай бог, самогон пить заставят.

– Никто никого не будет ни к чему принуждать, – заверила я Белку. – Колька Сопля и его семья – вполне приличные люди…

Белка усмехнулась.

– Ты же, вроде, с его семьей еще не знакома.

– Да, но судя по тому, как выглядит сам Колька…

– А как он выглядит?

– Ну, не знаю… – я задумалась. – В общем, Соплей я бы его в глаза называть не стала. Кажется, его хронический насморк закончился, и вообще… сама увидишь.

– Вообще-то, я собиралась начать здесь новую жизнь, – заявила Белка.

– Ну, ну, – хмыкнула я. – Бегать по утрам, делать зарядку, правильно питаться, естественно, не пить и не курить… И еще, наконец, по-настоящему возьмешься за английский. Надо провести лето с пользой.

– Ага, – удивленно и растерянно кивнула Белка. – Я даже учебники с собой взяла. Знаешь, в институте все как-то некогда было… То одно, то другое… И похудеть немного не мешало бы. А еще я хотела закаляться. Обливаться ледяной водой из колодца. А как ты догадалась?

– Очень просто. Мне тоже такие мысли в голову приходили, когда я сюда собиралась. Но я-то учебники не взяла.

– И что же тебя остановило?

– Мой любимый брат.

– Да? – заинтересованно спросила Белка.

– Он сказал: «Чего их туда-сюда без толку возить. Пусть дома полежат, им здесь лучше». Я как-то сразу ему поверила.

– Да… – протянула Белка.

– Он меня хорошо знает.

– А я все-таки попробую, – уже не так бодро, как вначале, сказала Белка.

– Пробуй, конечно, – поддержала я. – Ты – совсем другое дело. Вдруг у тебя железная воля и стальные нервы.

– Вдруг… – согласилась Белка.

– А я буду предаваться лени, как совершенно безвольное существо.

Белка с завистью вздохнула и пошла переодеваться.

– Обязательно надо, за встречу, за знакомство, – сказала баба Вера, Колькина родная бабушка по материнской линии, и водрузила на стол пузатую стеклянную бутылку с неизвестной жидкостью очень красивого малинового цвета.

– Что это? – хором спросили мы с Белкой.

– Настоечка, – объяснила баба Вера. – Черносмородиновая.

– Интересно, сколько в ней градусов? – с подозрением спросила Белка.

– Да ты не бойся, – баба Вера всплеснула руками. – Она слабенькая. Наши мужики у меня берут самогон запивать.

Коля подмигнул нам всем обоими глазами, баба Вера достала маленькие граненые стаканчики, и началасьсь процедура разлития напитка. Был произнесен предсказуемый тост «за встречу» и мы выпили.

– Интересный вкус, – сказала Белка.

– Сладенькая, – сказала я.

– Я же говорю: канпот, – подтвердила баба Вера. – Я туда еще бруснику добавляю, ежевику и горсть сушеной малины.

Следующий тост был за бабу Веру, на что она смутилась, выпила, и пошла загонять корову.

– Хочу вам сказать, – заговорщицким шепотом произнесла Света, Колина жена, как только баба Вера вышла, – этот экзотический компот оказывает на людей очень странное действие. Я-то его уже пробовала, поэтому больше двух рюмок пить не собираюсь.

И она протянула руку к третьему по счету граненому стаканчику.

– Очень возможно, что баба Вера добавляет в свою настоечку мухоморы или еще какое галлюциногены, – предположил Колька. – Я как-то привез бутылочку домой, угостил опытных в этом деле друзей. Им страшно понравилось.

Мы с Белкой переглянулись и взяли в руки стаканы, которые Коля наполнял очень проворно. Настойка была, действительно, очень вкусная. Она пахла лесными ягодами, душистыми травами и еще чем-то очень летним и радостным.

Потом пришла баба Вера. Потом детей уложили спать на матрасах, расстеленных на полу. Потом мы вышли в сад, прихватив с собой уже ополовиненную бутылку и стаканы. Потом у меня в памяти пробел.

Помню только, что мы, почему-то шепотом, пели песни группы «Рамштайн», хотя никто из нас, насколько я знаю, немецким не владеет. Еще помню, что мы танцевали. Польку-бабочку. Парами и под соответствующую музыку. Но откуда взялась музыка, ума не приложу.

Потом мы проводили меня. Потом Белку. Потом снова меня, но Белка почему-то все еще была с нами…

Чем все это кончилось, не знаю.

Первый раз в жизни проснулась в кедах. Но под чистыми простынями. Выпила три ковша воды, приняла холодный душ. Вроде нормально. Решила проведать Белку.

– Мама заболела, – сказала мне Алинка, встретившая меня у калитки.

– Плохо, – сказала я.

– Мама говорит, ничего страшного. Просто надо немного полежать. Просила меня не петь, – обиженно добавила Алинка.

– А тебе очень хочется? – спросила я.

– Очень, – кивнула я.

– Ну тогда ты иди в сад, в самый дальний уголок. Туда, где крыжовник растет, знаешь? – Алинка кивнула, – и там пой.

– А кто меня будет слушать?

– Там живут бабочки, жучки и божьи коровки. И еще птички иногда прилетают. Они очень любят, когда им поют песни.

– Тогда я спою им песню про кораблики, – радостно выкрикнула Алинка и побежала в сад.

Белка лежала на диване с мокрым полотенцем на голове. Бледная и раскаивающаяся.

– Что, плохо? – спросила я.

– Плохо, – сказала Белка.

– Ничего, пройдет.

Белка посмотрела на меня с нескрываемым упреком.

– Эта ваша настоечка… – начала она.

– Чья это – ваша? – возмутилась я. – Лично я не имею к ней никакого отношения.

– Ты меня туда привела, – сказала Белка прокурорским голосом.

– Я не виновата, – жалобно произнесла я. – Меня саму коварно заманили. Но от бабы Веры я такого не ожидала.

– Больше никогда, – сказала Белка.

– Абсолютно с тобой согласна. Никогда. Только чай и лимонад.

– Еще кефир и рассол, – подхватила Белка. – У тебя хоть голова не болит.

– Утром тоже болела. Немного. Но это мелочи. Главное – как-то неловко вспоминать, что мы водили хоровод вокруг яблони…

– Что? – Белка вытаращила на меня глаза. – Разве такое было?

– Было.

– О-о, – застонала Белка.

Я погладила ее по голове.

– Завтра же начну новую жизнь, – сказала Белка и обхватила голову руками. – Нет, лучше сегодня. Вот прямо сейчас пойду и обольюсь водой из колодца. Поможешь?

– С удовольствием, – ответила я, и мы пошли к колодцу.

Я открыла крышку, заглянула во влажную темноту и опустила туда ведро, прикованное к толстой цепи. Цепь бодро раскручивалась, ведро гремело о стенки колодца, Белка недовольно морщилась от этих звуков.

Обратно ведро шло тяжело, я в поте лица крутила ворот колодца, а Белка задумчиво смотрела на движущуюся цепь. Когда ведро оказалось на одном уровне с краем колодца, я взяла его за ручку, немного ослабила цепь, ухватилась другой рукой за дно и… опрокинула его на Белку. Она завизжала и отскочила, но уже после того, как на нее вылилось литров пятнадцать ледяной колодезной воды.

– Ах, вот ты как! – Белка откинула со лба мокрые волосы и уперла руки в бока. Ее глаза сверкали так грозно, что я на всякий случай положила ведро и ретировалась за колодец.

– А что? – спросила я невинным голосом. – Ты же сама хотела обливаться.

– Но не в одежде же! – воскликнула Белка. – И не так неожиданно.

– Ты что, собиралась тут раздеваться? – спросила я, оглядываясь по сторонам.

Из-за заборов и из-под занавесок уже выглядывали любопытные лица. Колодец-то посреди улицы.

– Да, об этом я не подумала.

– А я подумала.

– Слушай, а мне ведь лучше стало. Голова прошла. – Белка осторожно помотала головой из стороны в сторону. – Точно, не болит.

– Вот видишь. Может, еще разок? – предложила я.

– Ну уж нет. Разве что тебя облить. Для равновесия.

– У меня-то с головой все нормально. И закаляться я никогда не собиралась.

– Ладно, пошли, – сказала Белка. – Надо переодеться. Здесь сейчас вся улица соберется. Можно подумать, они никогда не видели, как люди занимаются оздоровительными процедурами.

Я посмотрела на Белку. Ее шорты обвисли, футболка прилипла к телу, волосы висели отдельными прядями. Но зато глаза были веселые, и щеки разрумянились. Закаливание – страшная сила.

Глава 5, где романтическая пара совершает прогулку по кладбищу, а из книги исчезают страницы

Меня мучили сомнения. Я не знала, стоит ли рассказывать кому-нибудь о сокровищах. И дело не в том, что я боялась конкуренции или кровавой дележки с потерей человеческого лица, как это обычно бывает в книгах и фильмах о поисках кладов. Мой страх был гораздо более тривиальным: я боялась выглядеть глупо. У меня есть некоторый опыт в этой сфере, и он принуждает меня к осторожности. Обычно, когда доходит до дела и уже никуда не деться от дружеских снисходительных взглядов и похлопываний по плечу, выражающих непритворное сочувствие моим скудным умственным способностям, я веду себя мужественно и встречаю насмешки лицом к лицу. Но, если есть способ избежать подобной ситуации, меня тянет им воспользоваться.

Так что Белке я пока решила ничего не говорить. Сразу после водных процедур она попросила меня отвезти ее в Мальцево, чтобы посетить там магазин, в котором есть альбомы и краски, жизненно необходимые Алинке.

– Я взяла с собой целую кипу альбомов, но она уже все изрисовала! – пожаловалась моя мокрая подруга.

Итак, Белка переоделась, уложила Алинку спать, выпила три стакана простокваши, еще раз проинструктировала бабу Грушу, что делать с Алинкой, когда она проснется, и мы помчались.

До Мальцево чуть больше десяти километров по отнюдь не гладкой дороге, ехала я медленно, осторожно объезжая каждую кочку и выбоину, так что у знаменитого камня мы оказались не раньше, чем через двадцать минут.

– Ух ты! – воскликнула Белка. – Прямо как в сказке!

– Ты что, на самолете в Васильки прилетела? – поинтересовалась я. – По дороге этот камень никак не объедешь.

– Меня привезли. А в последние полчаса я вообще дороги не видела. Алинка раскапризничалась, я ее успокаивала.

– Ну, тогда смотри. Места тут очень живописные. И очень путаные. Лично я, когда ехала в Васильки, на этом самом месте заблудилась.

И я рассказала Белке историю с вороной.

– А, может, съездим, навестим ее? – предложила Белка. – Так вот запросто, по-дружески.

– Думаю, не стоит, – покачала я головой. – Она мне в прошлый раз очень по-дружески намекнула, что не стоит околачиваться на ее территории.

– Страсти-то какие, – произнесла Белка. – Ой, мы этот камень уже проехали! – воскликнула она через секунду. – А я хотела почитать, что на нем написано…

– Не надо.

– Почему?

– Боюсь, после этого ты станешь совсем другим человеком. И ничто уже не вернет тебе веру в прекрасное будущее для всех людей земли.

– Что, все так ужасно? А ты откуда знаешь? Останавливалась? Читала? – допытывалась Белка.

– Я – нет. А вот мой брат Борис Андреевич читал. И мне отсоветовал.

– А мне теперь еще больше хочется, – призналась Белка.

– Эх ты, – со вздохом произнесла я и укоризненно покачала головой.

По пути в магазин мы проехали почту, и меня осенила гениальная идея – отправить любимому брату телеграмму с вызывающим или загадочным текстом. Пусть удивляется и голову ломает. Я поделилась идеей с Белкой, она ее одобрила и, предоставив мне возможность самой осуществлять задуманное, отправилась в покупать вожделенные альбомы.

Мальцевская почта располагалась в старом кирпичном доме с решетками на окнах, белой надписью на синем картоне «Почта Телефон Телеграф» и деревянным крыльцом. Внутри стоял странный затхлый запах, а за облезлой стойкой сидела тетенька в соломенной шляпе с лохматым розовым цветком. Она усердно заполняла какие-то бланки и едва на меня взглянула.

– Добрый день, – поздоровалась я.

Она буркнула мне в ответ что-то неразборчивое.

– Я бы хотела отправить телеграмму…

– Подождите, – огрызнулась надменная работница единственного на ближайшие сто пятьдесят квадратных километров почтамта.

От нечего делать я уставилась на розовый цветок. Интересно, из чего он сделан? Похоже на искусственные перья. Или они все же натуральные, просто выкрашены в розовый цвет и старательно разлохмачены? И кому пришла в голову гениальная идея прикрепить его на этот хлипкий головной убор, его владелице или самому неизвестному производителю? И зачем, вообще она нацепила эту шляпку, если в помещении солнца нет, а ее огромный нос шляпка нисколько не прикрывает?

Я не успела как следует обдумать ответы даже на половину этих вопросов, как тетенька, по-видимому, устав от тяжести моего взгляда, встала, продефилировала к облезлому комоду, порылась его недрах и с видом победителя извлекла пожелтевший от времени бланк. Бросив его на стойку перед моим носом, она буркнула:

– Заполняйте.

Только тут я поняла, что текст в моей голове еще не сложился. Что я могу написать такого, чтобы у Борьки, хотя бы на секунду, глаза заползли на лоб? Хотя это может случиться благодаря самому факту получения телеграммы, хотелось бы чего-то для верности, контрольный, так сказать, выстрел. В итоге я настрочила: «приветик развлекаюсь белкой сокровищ нет страшно весело». Я слышала, что в телеграммах исключают предлоги и знаки препинания и неукоснительно следовала этому правилу. А что, прикольно.

Я думала, и даже надеялась, что тетенька в шляпе удивится содержанию телеграммы, но она и ухом не повела. Жаль.

Оказавшись дома, я первым делом схватилась за телефон и набрала номер Эммы Константиновны. Мои колени слегка подрагивали, а в животе что-то кололось, как будто там поселился небольшой ежик. Буквально через пару минут я могу услышать разгадку самой таинственной тайны всей моей жизни! Только бы не запутаться в объяснениях. Длинные гудки оборвались, мне ответили.

– Алло, – произнесла я бодрым голосом. – Могу я поговорить с Эммой Константиновной?

– А кто ее спрашивает? – поинтересовался женский голос.

– Знакомая, – пробормотала я.

– Странно, – произнесла моя собеседница. – Я думала, что знаю всех маминых знакомых. Может, вы все же представитесь?

– Пожалуйста. Меня зовут Екатерина Андреевна Аверина.

– Что? – услышала я удивленное восклицание. – Но это же… Этого не может быть.

– Почему? – удивилась я. – Меня действительно так зовут.

– Наверное, это какой-то обман, – пробормотала женщина. – Я слышала, сейчас много разных аферистов… Витя! – крикнула она кому-то.

– Да подождите, я вовсе не аферистка. Я вообще не понимаю, с чего вы это взяли…

– А с того. Вы представились, как мамина подруга, которая умерла несколько лет назад.

– Ой, – вырвалось у меня.

– Вот тебе и «ой», – с неприкрытым торжеством в голосе произнесла моя оппонентка.

– Я совсем забыла, что у нас с бабушкой все одинаковое: и фамилия, и имя, и отчество…

– Так, значит, вы внучка Екатерины Андреевны!

– Ага, – с облегчением выдохнула я.

– Приятно познакомиться, – голос моей собеседницы сразу стал ласковым и вежливым. – А я дочка Эммы Константиновны. Меня Ольгой зовут.

– Мне тоже очень приятно, – сказала я. А что тут еще скажешь?

– А я помню вашу бабушку. Мы к вам приезжали с мамой, я тогда еще совсем девчонкой была… А вас и на свете не было, – добавила она.

Я побоялась, что она сейчас пустится в воспоминания, и осторожно намекнула:

– Мне бы хотелось поговорить с Эммой Константиновной. У меня к ней один вопрос…

– К сожалению, это невозможно, – тяжело вздохнула Ольга.

– Я надеюсь… с ней все в порядке?

– Мне бы очень хотелось ответить утвердительно, но пока еще рано… Доктор говорит, что здоровье у нее довольно крепкое, и она выкарабкается.

– Она заболела? – воскликнула я.

– Упала с лестницы. Вернее, со стремянки. Сотрясение мозга. Говорила я ей… Да, что теперь, – она снова вздохнула.

– Извините за беспокойство, – пробормотала я.

– Да, какое беспокойство. Приятно было познакомиться. Может, я смогу чем-то помочь?

– Вряд ли. То, что я хочу спросить, наверное, знает только Эмма Константиновна…

Может, и нет, но я пока не готова раскрыть карты.

– Позвоните недельки через две. Я очень надеюсь, что к тому времени маму выпишут.

– Спасибо. Я позвоню. До свидания.

И я положила трубку.

Итак, что мы имеем? Ничего. Надеюсь, с Эммой Константиновной все будет в порядке. Все-таки сотрясение мозга в таком возрасте – это не шутка.

Я с удовольствием окинула взглядом полки с книгами. Полки были от пола до самого потолка, и на них совершенно не было свободного места. Напротив, я знала, что за первым, видимым, рядом книг скрывался второй, невидимый. Раньше мне нравилось наугад взять с полки книгу и посмотреть, что прячется за ней. По правилам придуманной мной же игры, я должна была взять книгу из скрытого ряда, стоявшую за выбранной, и прочитать ее. Не всегда попадались легкие для чтения книги, вроде «Острова Сокровищ» или «Приключений Тома Сойера». Помню, лет в двенадцать я взялась за «Войну и мир», причем длинные описания и сцены сражений пропускала, меня больше интересовала история бедной Наташи Ростовой, у которой так долго не получалось встретить своего единственного…

Кто же составит мне компанию на сегодняшний вечер? Я пробежала глазами по полкам с поэтами. Блок, Есенин, Ахматова… Было бы приятно погрузиться в стройный мир упорядоченных фраз и подтекстов со многими смыслами… Но не сегодня. Сегодняшнее мое настроение требует чего-то другого. Только вот чего? Глаза мои зацепились за золотую надпись на темно-синем переплете. «Мастер и Маргарита». Моя первая взрослая книжная любовь… Я так любила эту книгу, что перечитывала раз восемь, не меньше. Я ее и сейчас люблю. А вот еще Булгаков. Я взяла в руки темно-синий том, открыла его, и, вдыхая специфический книжный аромат, прочитала содержание. Пьесы. «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич»… Ага. Именно это мне и нужно. Я знала, что очень забавный и всеми любимый фильм «Иван Васильевич меняет профессию» снят по пьесе Булгакова, но никогда эту пьесу не читала. Очень интересно.

Я нашла нужную страницу и приступила к первому действию.

По мере прочтения, я незаметно переместилась из библиотеки на кухню, включила электрический чайник, и, отодвинув вазочку с клубничным вареньем, достала из холодильника плитку шоколада.

Никто не смог отучить меня от вредной привычки читать за едой. Мама билась, папа бился, бабушка тоже говорила, что это неуважение к автору, что это все равно, что придти в филармонию и посреди концерта для скрипки с оркестром достать из кармана бутерброд и начать уплетать его, запивая лимонадом.

С этим я не могу согласиться. Так можно дойти до того, что перед тем, как взять в руки книгу, нужно надевать смокинг или вечернее платье. Чтение – вещь личная, почти интимная. Я же для себя читаю, а не слушаю чтеца со сцены (если такие еще бывают). Так что это мое дело, где читать: в ванной, за столом или вообще на ходу, при перемещении из точки А в точку Б.

От книги меня оторвал какой-то грохот. Я не сразу сообразила, что это кто-то стучится в окно гостиной. В Васильках ни у кого нет дверных звонков. Гости обычно заходят в калитку и стучат в окно или в дверь. Или кричат. Кому что больше нравится. Интересно, кого это там принесло?

Я отодвинула книгу, встала и прошла в гостиную. За окном маячило знакомое лицо. Я открыла дверь и вышла на крыльцо.

– Привет, – сказал Ваня.

– Добрый вечер.

– Я подумал: не случилось ли чего.

– С какой стати?

– Уже больше суток прошло, а ты не звонишь, – объяснил Ваня.

– А-а.

– Тут может быть два варианта: или ты не запомнила номер моего телефона, или с тобой что-то случилось.

– Есть еще третий вариант, – сказала я.

– Знаю, – Ваня посмотрел на свои кроссовки, потом поднял глаза на меня. – Но мне он совершенно не нравится. Так что мы его вычеркиваем.

– Вроде со мной все в порядке, – говорю я. – В основном.

– Так значит, ты все-таки не запомнила номер? – спросил Ваня.

– Да, – ответила я. – Память у меня неважная. Особенно на цифры. И на буквы. Может, ты мне еще раз его продиктуешь?

Он продиктовал. Цифры те же самые. Все одинаковые, кроме одной. Не запомнить такое мог только умственно отсталый.

– Ну, теперь запомнила, – говорю. – До свидания. – И поворачиваюсь, чтобы закрыть дверь.

– Когда я снова тебя увижу? – спрашивает Ваня.

– Я подумаю и сообщу.

– А может, я увижусь с тобой прямо сейчас?

– В каком смысле?

– В прямом. Приглашаю тебя на прогулку. Осмотреть местные достопримечательности.

– Это какие? Коровник, клуб и кладбище? – фыркнула я.

– Зря ты так, – обиделся Ваня. – В Васильках много интересного.

– Ну, тогда давай все делать как положено в Васильках. Я накину на плечи платок, возьму семечек, мы сядем на скамейку возле моего дома, и ты мне об этих достопримечательностях расскажешь. Только недолго, у меня там книжка недочитанная.

– Давай, – обрадовался Ваня.

Мы уселись на скамейку, и я сразу же заметила, что тюлевая занавеска в доме напротив, где живут баба Глаша и дед Митяй, отодвинулась и задернулась снова. Ну все, завтра вся деревня будет знать, что мы с Ваней сидели вечером на скамейке, и делать из этого далеко идущие выводы.

Ваня оказался хорошим рассказчиком. Оказывается, у Васильков интересная история. Нашему кладбищу более трехсот лет, на месте клуба сто лет назад стоял огромный помещичий дом, почти дворец, ну, а коровник… коровник сам по себе ничем не примечателен, но, возможно, именно на этом месте (кто знает?!) останавливались кочевники пару тысячелетий назад, или пировали русский богатыри, празднуя свои победы, или… Даже я высказала несколько предположений по поводу того, что могло находится на месте коровника в таком исторически важном и примечательном месте, как Васильки.

Кончилось тем, что Ваня повел меня на кладбище. Показать старые могилы. Смеркалось. На кладбище – ни души. Ваня открыл калитку, от пронзительного скрипа которой я невольно вздрогнула. Я никогда не заходила на это кладбище. Бабушка похоронена на городском, рядом с дедом, так что делать мне здесь было вроде бы нечего.

Взглянув на невозмутимое лицо Вани я тоже успокоилась, и он начал экскурсию. Странное у меня от нее осталось впечатление. Перед глазами проходила вереница людей, которые жили в Васильках пятьдесят, восемьдесят, сто лет назад. Рождались, влюблялись и женились, растили детей, радовались и печалились… Где они теперь? Может, в шелесте листвы этих высоких берез, или в цветах, которые растут здесь так буйно и цветут так ярко…

Когда мы вышли с кладбища, было совсем темно. Я для храбрости взяла Ваню под руку и он расцвел довольной улыбкой. До моего дома мы шли молча, предаваясь грезам об ушедшем.

Вернувшись, я снова решила взяться за «Ивана Васильевича». Книга лежала открытая, там, где я ее и оставила – на столе в кухне. Я взяла ее и пошла в библиотеку, чтобы там удобно устроиться в кресле и включить торшер.

В библиотеке, среди книг, наблюдающих с полок, читать было особенно приятно. Хотя у меня есть еще одно любимое место: бабушкино кресло-качалка в гостиной. Обожаю его. Итак, на чем я остановилась? Кажется, Милославский подарил шведскому послу какую-то там волость… Что это? Совершенно другой текст. Я полистала книгу, потом закрыла ее, немного подумала и просмотрела оглавление. Ничего не понимаю.

Во-первых, это вообще не пьесы. Во-вторых, это же «Собачье сердце»! Что за чертовщина?! Я этот том даже в руки не брала, и уж тем более не оставляла открытым на столе. Я вертела в руках книгу, не зная, что и думать. А уж тем более – что делать.

Я сходила на кухню и посмотрела на стол. На нем не было никаких книг, так же, как и под ним. Я зашла в свою спальню и в бабушкину. Потом в гостиную. В гостиной я поправила картину на стене, которая почему-то висела криво. Я заглянула даже в ванную, где все было как обычно. После этого я вернулась на кухню. Ведь все случилось именно здесь. Я оглянулась по сторонам и снова не обнаружила ничего, что могло бы хоть как-то прояснить ситуацию.

Эта книга в закрытом виде выглядела совершенно так же как та, которую я читала. Такой же темно-синий переплет, только цифра на форзаце другая. Значит, это другой том из того же самого собрания сочинений. Я кинулась в библиотеку. Вот та самая полка с темно-синими томами… А вот и он! Третий том с пьесами. Я открыла оглавление и убедилась в этом. «Иван Васильевич», комедия в трех действиях, начинается на странице сто восемьдесят три. Я прочитала страниц тридцать-сорок. Пролистав несколько страниц после сто восемьдесят третьей, я замерла с открытым ртом. Дальше страницы были вырваны. Неровно, неаккуратно, просто зверски, я бы сказала.

Я рухнула в кресло с книгой в руках.

Что-то странное творится в этом доме. В моем доме. Мне так хотелось дочитать эту пьесу! Да нет, не в этом дело. Что вообще происходит? Книги перемещаются, страницы исчезают на самом интересном месте… А ведь меня не было каких-то полтора часа. Ну, может, два.

В любом случае, очень трудно представить взломщика или бандита, настолько порочного и извращенного, что ему доставляет удовольствие лишать людей удовольствия дочитать интересную книгу… Нет, такое вряд ли возможно. Тогда что? Полтергейст?

Тут я вспомнила случай с прыгающим полотенцем, и это предположение показалось мне не таким уж абсурдным. А что. Всякое бывает. Может быть, в моем доме завелись барабашки и привидения. Довольно злобные, надо сказать. Интересно, куда они подевали вырванные страницы? Наверное, утащили в темный подпол и шелестят там ими, злобно ухмыляясь.

Глава 6, о мотоцикле с коляской, расследовании и прелестях семейной жизни

Ночью шел дождь. Я слышала его мягкий шелест сквозь сон. Он был таким приятным, убаюкивающим, усыпляющим. Было так уютно лежать под мягким одеялом, свернувшись калачиком, и смотреть цветные яркие сны. Время от времени я частично просыпалась, прислушивалась к дождю, и засыпала снова.

Утром дождь кончился, еще тогда, когда я лежала в кровати, предаваясь приятной лени. Солнце выглянуло на несколько минут, видимо, чтобы проверить, все ли в порядке, и снова исчезло на весь день.

– Это просто какой-то бред! – воскликнула Белка, когда я посвятила ее в подробности вчерашнего происшествия. – Бред сивой кобылы, – добавила она.

– Сивой кобыле такое и не снилось, – вздохнула я.

– И что ты теперь будешь делать?

– С кем? С полтергейстом?

– Ты уверена, что это полтергейст?

– А что же еще? – я пожала плечами. – Ничего не буду делать. Пусть живет. Знать бы, как его задобрить… По поводу прыгающих полотенец, я, в общем-то, не возражаю. Но эта шутка с книгой кажется мне совсем не остроумной.

– По-моему, у тебя от всего этого крыша поехала.

Я кивнула.

– Я бы не удивилась.

– Полтергейст… Да никакой это не полтергейст. Это кто-то хочет над тобой пошутить. Или напугать.

– Для шуток слишком злобно. А для страшилок слишком странно.

– Знаешь, что я думаю? – понизила голос Белка.

– Что?

– Я думаю, это какой-то маньяк, – сказала она шепотом и беспокойно посмотрела по сторонам.

Я рассмеялась.

– Ну откуда в Васильках маньяк?

– Маньяк может быть где угодно, – заявила Белка. – А как еще ты объяснишь такую злобу по отношению к Булгакову?

Белка еще раз открыла истерзанную книгу и посмотрела на оборванные края, оставшиеся от вырванных страниц. Это выглядело действительно как-то жутковато, и я чуть было не поддалась Белкиному настроению.

Когда Белка ушла, я решила, что никакие полтергейсты не должны мешать мне продолжать поиски сокровищ и тщательно обшарила кухню. Ни в шкафах, ни в банках с крупами, ни в духовке, ни даже за холодильником ничего не было. Но я поняла, что существуют миллионы возможностей. Например, за плинтусами. Или под какой-нибудь из деревянных половиц. Или за решеткой вытяжки… То, чем я занимаюсь, вряд ли можно назвать настоящими поисками. А настоящие поиски подразумевают массу разрушений. Мне бы этого очень не хотелось… Что делать, я пока не решила.

После обеда я решила навестить Галку. Интересно же посмотреть, как она дома хозяйничает. Да и Вовки, наверное, не будет. Это мне на руку, потому что она на него так смотрит, что мне все время хочется отвести глаза.

Галка варила земляничное варенье. Вокруг дома стояло почти видимое облако сладкого землянично-сиропного аромата.

– Что, уже земляника появилась? – удивилась я. – Я думала, еще рано.

– Вообще-то, рановато. Но есть такие особенные места, на холмах, где много солнца…

– За речкой?

– Ага, – кивнула Галка. – Дядя Вася знает.

– Я бы тоже земляники поела.

– Эх, пришла бы чуть раньше, когда я ее еще сахаром не засыпала…

– Да нет, я бы прямо с куста поела. На лугу.

– А что тебе мешает? Я дяде Васе скажу, он тебя возьмет с собой. А что, хорошая идея, – воодушевилась Галка. – Я бы, пожалуй, тоже с вами съездила.

– А на чем он туда ездит? – спросила я.

Дело в том, что эти холмы находятся не слишком далеко – за речкой. Добраться до них можно двумя способами: через речку или в объезд. Объезжать, конечно, дальше, но зато не пешком…

– На мотоцикле, – сказала Галка.

– А мы втроем уместимся? – засомневалась я.

– Так у него мотоцикл – с коляской, мы на нем впятером прекрасно умещались, – объяснила Галка.

Да, давно я не каталась на мотоцикле с коляской. Может быть, вообще никогда. Нельзя упускать такой шанс.

Мы еще немного поболтали, и я пошла домой.

Все-таки, несмотря на все произошедшие здесь изменения, нельзя сказать, что в Васильках кипит жизнь. Такое ощущение, что все здесь постоянно спят. Или это я сплю, когда они бодрствуют? Ведь говорит же баба Груша, что ночью какие-то сомнительные личности носятся по деревне на джипах и мотоциклах, шумят, поют песни и хохочут пьяными голосами. А днем они, понятное дело, отсыпаются. Поэтому днем так тихо.

Мне нравится эта тишина, но сегодня она какая-то напряженная. Как перед грозой. Как-то слишком тихо, даже на уши давит.

Я шла по самой середине дороги, до моего дома оставалось метров триста.

– Катя, – услышала я приглушенный шепот.

Я остановилась. Никого. Я внимательно посмотрела по сторонам. Все как обычно. Тихая пыльная деревенская улица. Слева от меня – дом дяди Васи, бывшего кузнеца. Справа – заброшенный полуразвалившийся сарай, вокруг которого простираются заросли двухметрового чертополоха. По дороге бродят куры, петух сидит на заборе… Показалось мне, что ли? Я уже собралась идти дальше, как снова услышала:

– Катька! Посмотри же направо, наконец!

Я посмотрела. Из чертополоха высунулась голова Белки и тут же исчезла.

– Иди сюда, – скомандовала она все так же шепотом.

– Куда – сюда, – спросила я. – Как ты вообще туда забралась и, главное, зачем?

– Да или скорее, потом все объясню, – рассердилась Белка. – Можешь ты без вопросов делать, что тебе говорят?

– Могу, – сказала я и полезла в чертополох.

Это была не трава, а настоящие деревья. С толстыми стеблями, листьями размером с мою ковбойскую шляпу и противными колючками, которые цеплялись к одежде. Белка уверено лезла через заросли, я – за ней.

– Я смотрю, ты прекрасно ориентируешься, – говорю я. – Часто здесь бываешь?

– Только когда приходится помогать испуганным соседкам, – сказала Белка.

– Кому это? – не поняла я. Это же я – ее соседка. Вовсе не испуганная, кстати. Скорее заинтригованная. И как она мне помогает, прокладывая запутанные тропки в этих джунглях?

Белка остановилась, и я налетела на ее спину.

– Вот, смотри, – сказала она и отошла в сторону.

На траве под чертополохами лежала распавшаяся стопка неровно вырванных книжных страниц, залитых чем-то темно-красным.

Я присела, чтобы рассмотреть их получше, и сразу поняла, что моя страшная, невероятная догадка подтвердилась.

– Это же… – прошептала я, – мои страницы.

Белка кивнула. У нее был торжествующий и в то же время растерянный вид.

– Как ты их нашла? – спросила я. – Ты что, специально полезла в эти заросли?

– Скажешь тоже, – Белка передернула плечами. – Я совершенно не хотела сюда лезть за этим дурацким мячом. Но Алинка расплакалась, и мне пришлось. Когда я это увидела, у меня волосы дыбом встали.

– Это что, кровь? – нерешительно спросила я.

– Я тоже сначала так подумала, – кивнула Белка. – Но теперь очень сомневаюсь. Слишком яркий цвет. Кровь, по-моему, темнее выглядит.

– Думаешь? – засомневалась я и снова посмотрела на страницы с бордовыми пятнами. Мне не хотелось смотреть на эти изувеченные листы, потому что от этого у меня в животе что-то скручивалось и переворачивалось, но глаза неизменно на них натыкались, как я ни старалась отводить их в сторону.

– Я на всякий случай не стала их трогать.

– На какой случай? – не поняла я.

– Мало ли, вдруг придется снимать отпечатки пальцев или что-нибудь в этом роде.

Я ошарашено смотрела на Белку.

– Какие еще отпечатки?

– Поэтому я отвела Алинку домой, взяла новый пакет и вернулась сюда, – деловито объясняла Белка. – Хотела тебя позвать, но тебя дома не оказалось.

– Я к Галке ходила.

Белка достала прозрачный полиэтиленовый пакет, засунула в него руку, взяла листы и ловко вывернула пакет наизнанку, ни разу не прикоснувшись голыми руками к зловещей находке.

– Пошли отсюда, – сказа она, нервно оглядываясь.

Мне тоже очень захотелось поскорее уйти из этого места. Белка сунула пакет за пазуху, и мы пошли ко мне.

Я застелила стол в гостиной газетой, а Белка аккуратно вытряхнула из пакета листки. Мы сели на стулья и уставились на стол. Белка принюхалась.

– Запах какой-то странный, – сказала она.

Я шумно втянула носом воздух.

– Да, что-то знакомое.

Белка приблизила лицо к листкам, почти уткнувшись в них носом.

– Это точно не кровь, – заявила она с победным видом. – Я знаю, что это.

– Что? – я смотрела на Белку, широко раскрыв глаза.

– Это клубничное варенье.

Я молчала, потрясенная.

– Сейчас полдеревни варит клубничное варенье, – сказала Белка через некоторое время.

– А некоторые даже и земляничное, – добавила я. Интересное, клубничное от земляничного цветом отличается?

Поездка за земляникой была назначена на девять утра. Дядя Вася предлагал шесть, я настаивала на одиннадцати, в конце концов было принято компромиссное решение.

Я проснулась в восемь, напилась кофе, надела шорты, майку, кеды, ковбойскую шляпу и потопала к Галкиному дому. Или к Вовкиному? К их общему дому, в общем. К дому семьи Крапивиных.

Возле дома стоял красный мотоцикл с коляской, около которого на бревне сидел дядя Вася и курил, а из-за забора доносились сердитые голоса.

– Да ничего со мной не сделается! – это Галка.

– Когда сделается, поздно будет! – это Вовка. – Ты знаешь, как на этом драндулете трясет?

Дядя Вася поднял бровь и обиженно посмотрел на меня, потом перевел свой, сразу потеплевший, взгляд на мотоцикл.

– Да ничего не трясет! – это снова Галка.

Дядя Вася удовлетворенно кивнул.

– Как хочешь, а я тебя не пущу, – сказал Вовка голосом настоящего мужчины.

– Как это – не пустишь? – удивилась Галка. – Силой дома запрешь, что ли?

– Надо будет – силой, – решительно заявил Вовка. – Если женщина сама не понимает…

– Да я понимаю, – жалобно сказала Галка. – Мне может земляники смертельно хочется.

– Да тебе дядя Вася на днях целое ведро привозил! Мало что ли?

– Да не мало. Просто, понимаешь, мне прямо с куста хочется. Даже во сне снится, как я срываю землянику, и сразу в рот…

Они замолчали. Видимо, Вовка думал, как решить эту неразрешимую задачу. Я села рядом с дядей Васей на бревно.

– Ну, хорошо, – наконец, произнес Вовкин голос. – Я с тобой поеду. Буду следить.

– Ой, Вова, ты такой замечательный, – произнесла Галка своим новым медовым голосом. После этого раздались звуки поцелуев.

Дядя Ваня многозначительно посмотрел на меня и пожал плечами.

– Бабу надо вот так держать, – сказал он, сжав кулак и потрясая им перед моим носом.

Калитка открылась, появились Галка с Вовкой, оба довольные и улыбающиеся.

– Ой, ты уже здесь, привет, – сказала Галка. – Вова тоже с нами поедет.

Мы начали усаживаться в мотоцикл. Галка, естественно, села в коляску. На одеяло, заботливо постеленное Вовкой. Я должна была сесть рядом с ней. Только в момент усаживания я полностью оценила разросшиеся галкины прелести. Я рядом с ними умещалась с большим трудом.

Вовка сел сзади дяди Васи, и мотоцикл завелся.

– Нет, я так не могу, – застонала Галка. – У тебя со всех сторон сплошные локти и коленки, которые все время в меня упираются.

Я вылезла из коляски и села на сиденье, между дядей Васей и Вовкой. Это действительно было удобнее, тем более, мы все трое отличались худосочным телосложением, и тесно нам не было.

– Нет, так тоже не пойдет, – сказала Галка, – ревниво глядя на Вовку, который дышал мне в затылок.

– Есть один хороший способ, – сказал Вовка. Он слез с мотоцикла, вытащил Галку из коляски, уселся в нее сам, а Галку посадил к себе на колени. Теперь все были довольны, за исключением, может быть, вовкиных коленей.

– Едрит твою наружу, – пробормотал, молча наблюдавший за перетасовкой пассажиров дядя Вася и завел мотоцикл.

Ехали мы долго, потому что медленно, потому что дядя Вася демонстрировал нам самый мягкий и нетравматичный способ езды на мотоцикле с коляской по разбитым дорогам и вообще без дорог. Мотоцикл остался у подножия холма, а мы, прихватив корзинки и ведерки, поднялись вверх с пологой стороны и разбрелись кто куда. Галка уселась посреди земляничной полянки и, срывая ягоды, с выражением неописуемого наслаждения на лице, отправляла их в рот, одну за другой. Вовка собирал ягоды в ведерко, описывая круги вокруг Галки. Дядя Вася сразу куда-то исчез вместе со своей корзиной, а я решила, что мое место – на самом верху самого высокого холма и вприпрыжку отправилась туда.

Для этого мне пришлось несколько раз спуститься и подняться, перепрыгнуть через ручей и пробраться через невысокий, но зверски колючий кустарник. И вот я на вершине. Вокруг – миллион оттеков зеленого, один другого сочнее и аппетитнее: нежно-зеленая трава, более темная зелень кустарников, насыщенный зеленый цвет отдельно стоящих дубов, изумрудные листочки тысячелистника и даже речка, текущая неподалеку, имеет свой собственный зеленый оттенок, название которого я не знаю. А еще – белые ромашки, розовый клевер и желтые лютики… А в небе – молочно-белые облака на ярко-голубом фоне.

Если бы я была поэтом, то немедленно сочинила бы хвалебные душераздирающие стихи. Или изобразила бы все это на огромном холсте, если бы была художником. Но, так как никакими талантами я не обладаю, придется просто впитать все в себя, и там оставить. В заветном уголке памяти, где хранятся самые красивые воспоминания.

Тут я вспомнила про землянику, села на траву, наклонилась… да ее тут видимо-невидимо! А сразу и не заметно. Такого вкуса, как у этой земляники, не бывает больше нигде…

Когда пришло время обеда, мы расположились под толстенным дубом, крона которого запросто могла бы укрыть, к примеру, весь наш четвертый курс, который в наступающем учебном году будет уже пятым. Галка достала вареную картошку, огурцы, хлеб и сало. Я извлекла из рюкзачка бабыгрушины пирожки со щавелем и с капустой, коробку шоколадного печенья с орехами и пару апельсинов. Дядя Вася вынул из-за пазухи пол-литровую бутылку с мутной жидкостью.

– Это что? – строго спросила Галка.

– Как что? – удивился дядя Вася. – Самогон.

– Убери сейчас же. Понял? – Голос Галки стал выше на несколько октав, – чтобы я этого больше не видела.

– Е-ершистый ёж! – с глубоким чувством сказал дядя Вася и посмотрел на Вовку. – Ты со своей бабой сам будешь управляться, или тебе помощь нужна? Ну и молодежь пошла, растудыть ее в ноздрю!

– А я что? – обиделся Вовка. – Я не возражаю. Но не больше пятидесяти грамм.

– Само собой, – сразу согласился дядя Вася. – Я же, понимаешь, за рулем…

– Вот именно! – надулась Галка. – То, значит, мне ехать нельзя, потому что трясет, то – пожалуйста, поезжай с в дюпель пьяным водителем, который тебя запросто в канаву вывалит и не заметит!

Дядя Вася шмыгнул носом, всем своим видом показывая, каких трудов ему стоит сдерживаться, чтобы не ответить этой склочной женщине. Он извлек из внутреннего кармана своего потрепанно жизнью коричневого пиджака два маленьких граненых стаканчика, вставленных один в другой, наполнил их и протянул один Вовке.

– Ну, будем, – произнес он, опрокинул в себя белую жидкость, закусил извлеченной из другого кармана уже очищенной луковицей, прихватил пару пирогов и шмат сала, после чего удобно устроился прямо на траве, положив под голову собственную кепку.

Вовка тоже быстренько, под недовольным взглядом Галки, вылил в рот содержимое стакана и принялся активно поглощать разложенные на полотенце припасы.

Я жевала пирожок с капустой и наслаждалась тишиной, запахом травы и земляники, стрекотом кузнечиков и жужжанием пролетавших мимо пчел.

– Говорят, у тебя кавалер завелся, – нарушил тишину Галкин вкрадчивый голос.

– Кто говорит? – разозлилась я. – Нет у меня никаких кавалеров.

Начинается. Вот так здесь всегда. Ты только подумаешь, что хочется чихнуть, а тебе уже с другого конца деревни кричат «будь здорова».

– Ну, бой-френд. Или хахаль. Как тебе больше нравится, – Галка обижено пожала плечами.

– Да ни говорил я ничего такого, – вмешался Вовка. – Я только сказал, что видел его возле Катькиного огорода. И все.

– Ну, все понятно. Огородами к ней пробирался, – сказала Галка. – Чтоб не увидели и болтать не начали.

– А чего прятаться то? – возразил Вовка. – Это ж не преступление какое…

– Вот-вот. Все равно же все узнают, – подтвердила Галка.

– Да кто прятался-то? Объясните, наконец, – возмутилась я. – А то все уже знают, а я не в курсе.

– Да ладно, не в курсе, – усмехнулась Галка.

– Представь себе. Хотя кое-какие догадки у меня есть. Так кто это был?

– Антон, кто же еще, – сказал Вовка.

– Антон?!

Видно, изумление мое было настолько искренним, что Галка сразу поверила.

– Ну вот, ошибочка вышла, – сказала она и с упреком посмотрела на Вовку. – Так, значит, ты и Антон не… это самое?

– Какое это самое? Я его несколько раз встречала, поздоровались, и все.

– Что же он делал на твоем огороде? – Галка наморщила лоб. – Странно.

– Да уж, – сказала я.

– Может, человек просто мимо проходил, – произнес Вовка.

– Ты же говоришь, он по моему огороду пробирался.

– Это не я говорю, а Галка. Я только сказал, что видел его возле твоего огорода. Позавчера вечером. Он стоял у ограды и, вроде бы, что-то высматривал. Как будто искал место, где удобнее перелезть. Так, во всяком случае, мне показалось.

– И все? – спросила я.

– И все, – ответил Вовка.

– Ну и буйная у тебя фантазия, – сказала я Галке, а сама подумала: «Интересно, что же он на самом деле там делал? И как раз в тот день, когда произошло странное происшествие с книгами».

С Антоном я была знакома, но и только. Он начал приезжать в Васильки, когда я уже заканчивала. У него здесь появились родственники после того, как его старшая сестра вышла замуж. Он мой ровесник, ходит обычно в сильно драных джинсах, у него длинные волосы и очень задумчивый взгляд. Вот, пожалуй, и все, что я он нем знаю. Да, еще его футболки с философскими надписями, вроде: «У меня сегодня понедельник» или «Ненавижу белые носки». Особенно меня впечатлила последняя: «Кто мы?!».

Надо расспросить о нем Ваню. Кажется, они проводят много времени вместе.

Есть в нем что-то странное. Или подозрительное?

Глава 7, рассказывающая о новых страшных шутках

Я проснулась посреди ночи. Прямо напротив моего окна в небе висела полная луна. Лунный свет проникал в комнату сквозь тонкие тюлевые занавески, окрашивая все молочным золотом. Какая-то птица, шумно махая черными крыльями, пролетела мимо. И тут я поняла причину своего пробуждения. На чердаке кто-то ходил. И не просто ходил, а с громким, размеренным топотом. Шаги были неторопливые и очень тяжелые. Мне сразу представился огромный толстый гоблин в чугунных башмаках. Больше никто не смог бы так топать. Я знаю, что, когда ходят по чердаку, в доме этого не слышно. Во всяком случае, когда там ходят нормальные люди с обычным весом.

Даже не знаю, испугалась я или удивилась. Скорее всего, и то и другое. Я села в кровати, протянула руку и накинула на плечи халат. На всякий случай. Потом я встала, запахнула халат, завязала пояс и убрала волосы в хвост. Шаги продолжались, не меняя ритма. Я встала и подошла к окну. Лестница на чердак находится с другой стороны дома, там, куда выходят окна гостиной, ванной и библиотеки. Так что в мое окно все равно ничего полезного не увидишь.

Я в нерешительности повернулась к двери. Конечно, я не боюсь. Чего мне бояться? Кто-то развлекается на моем чердаке и мне очень хотелось бы поймать этого шутника за ухо и сказать ему пару слов. Или хотя бы увидеть, кто это. Сделав глубокий вдох, я быстрыми и очень решительными шагами направилась к двери, распахнула ее и вышла в коридор. Меня обступила темнота, и моя решительность сразу уменьшилась примерно на одну треть. Но две трети еще оставались! Когда страшно, главное – не думать, а действовать.

Не оставляя себе времени на раздумья, я пошла по коридору в сторону гостиной. Дверь в нее была закрыта, поэтому темнота по мере моего продвижения постепенно сгущалась, и эти несколько метров показались мне невероятно длинными. Дверь тихонько скрипнула, и я вошла. Шторы были не задернуты, так что видимость из окна была прекрасная. Правда, чтобы увидеть лестницу, нужно было открыть окно или прижаться лицом к стеклу и повернуть голову вправо.

Как раз в тот момент, когда я, прижавшись щекой к холодному стеклу, пыталась разглядеть очертания лестницы, и раздался этот жуткий смех, от воспоминания о котором у меня даже сейчас кровь стынет в жилах. Точнее, в венах. Это был даже не смех, а нечеловечески злобный, леденящий душу хохот, от которого все тело покрывается испариной и пропадает вера в светлые идеалы.