Читать онлайн Сюры наивной русской девочки бесплатно
Если ты, о тот, кто откроет эту тетрадь, думаешь, что я буду глаголить о девчачьих глупостях и нежностях, то шибко грузишься. Я хоть и девчонка и к тому же блондинка, но из тех бледнокожих и светловолосых, кому палец в рот не клади. Моя мамочка, кстати, из тех блондиночек, про которых, к твоему сведению, есть такой анекдот. Напишу, если не знаешь.
Летят в самолете блондинка и масик. Лететь долго, делать нечего. Блондинка смотрит в окно, масик – на блондинку, изучил с головы до пят, точнее, наоборот – с пят до головы, и говорит: «А давайте поиграем. Я задам вам вопрос, если не знаете ответ – с вас пять долларов. Потом вы задаете вопрос, если я не знаю ответ, я вам даю пятьсот долларов. Идет?» Блондинка пожала плечами, ладно мол. Масик спрашивает: «Сколько километров от Луны до Земли?» Блондика, молча, достает из сумочки пять долларов, отдает ему. Тот довольный: «Ну, а ваш вопрос?» Она, недолго думая: «Что поднимается в гору на трех ногах, а спускается на четырех?» Масик сначал улыбнулся, через пять минут нахмурился, два часа звонил по телефону друзьям и юзал в интернете. Потом, кряхтя, достал пять бумажек с Беней Франклином и отдал блондинке: «И что же это?». Та так же, молча, достает из сумочки пять долларов и вручает ему. Больше они не разговаривали.
Так что с такой мамочкой больно не пофинтишь, приходиться быть в потоке и не одной моды. А в качестве доказательства Сюра первая.
Сюра первая.
Если ты, о тот, кто откроет эту тетрадь, думаешь, что твои внуки, да дарует тебе господь неисчислимое потомство, будут жить на Марсе или летать от звезды к звезде, то, не коснись меня твой гнев, должна я внести в твой ум, надеюсь, что он есть, червоточинку сомнения. С чего ты взял, что это будет?
Ты видел тех, кто летает от звезды к звезде? Ты видел звезды с чужими городами? Ты разговаривал с посланцами иных миров? Ты никогда не видел никого из тех, кто это делает, ибо таких просто нет, как бы ты не изголялся по поводу всяких там НЛО и прочей нечисти, ты с ними не говорил и их не слышал.
Впрочем, моя мама говорила, что некоторые дяденьки разговаривают с зелеными человечками, но только после того, как выпьют взрослый адреналин – все мы знаем, что это такое и как он называется, к слову – такая гадость. Но выпить его надо много, болеют после долго и, главное, ничего не помнят из того, что эти человечки им рассказывают. То есть, контакт непре…(стоп), непри…(тоже стоп), а, во, непродуктивен.
Так вот, ты только слышал и слышал только от людей, что якобы через много лет людям не станет места на Земле. Что изгадят они ее всю, так что нечем будет дышать, или переполнят так, что некуда будет ступить, как негде поставить ногу на Сочинском пляже в июле. Или слышал, от тех, кто закатывал глаза к небу, что наше будущее там, среди звезд, что должны люди заселять другие планеты, как заселяли острова в океане. Что это не просто мечта, – это судьба людей, их долг, миссия, святая вера.
Фигня все это!
Девчонки всех стран, объединяйтесь! Нам вешают лапшу на уши. Нам от пеленок до седых волос (о боже, неужели это будет!?) твердят, что все мы дуры. И наш удел – хихикать и сдаваться. Я первая из всех земных созданий, кто говорит: мужики – на землю! Довольно врать себе и остальным. Небесных братьев нет не потому, что их на самом деле нет, но потому, что не нужны им звезды (во как!, в рифму!, прямо, как Шекспир!).
Так вот, серьезно. Червоточинка сомнений не в том, что звезды не нужны – жили без них, проживем и дальше – червоточинка в том, что покоя не будет. Что ничто не стоит на месте; что родятся и взрываются звезды, появляются живые клетки и растут до динозавров, и люди – даже люди становятся непонятно кем, если судить по голубым и розовым пантерам на диком Западе. Мы, конечно, не умрем при этом, но станем другими, настолько же выше человека с его умишком, насколько сам человек выше кузнечика и зеленой травки.
Это все не мои слова, потом скажу, откуда взялись, но давеча они мелькнули и застолбились. Мой бойчик, кому я их произнесла, покрутил пальцем у виска (палец у виска – не аргумент и номер бойчика я заблокировала – пока держусь). Папуля с мамочкой только улыбнулись, а мамочка, целуя перед сном, шепнула: «Молодец, что умная, но не забывай казаться дурой». И вот теперь, что мне делать?
Глупость ли то, что я думаю? Могут ли все быть дураками? Ведь когда-то все верили в русалок и леших, а сейчас и не знают, что это такое. Может быть со звездами то же самое, сегодня им молятся, а завтра забудут?
Может быть люди живут не для яблок на Марсе, а для того же, для чего появились клетки на Земле. И миллионы лет мы будем менять сами себя, как меняли себя все эти троглотиды и рыбки с кистями и перьями. Есть такое мудреное слово – эволюция, может быть это не только про червяков и рыб, но и про нас?
Знаю одно: девчонки, если вам будут пудрить мозги словами «достану, мол, звездочку с неба», а ручками шарить там, где мама не велит, сразите его словами: «А ты за кого – за космос или за эволюцию?» Поверьте, здесь любой масик или бойчик выпучит глазенки, как вареный рак, и ваши пуговки останутся на месте.
Засим ваша наивная русская девочка. Пока… пока…
Словарик.
Сюр – сюрреализм, необычное…..
Масик – упакованный дядечка, как правило, любитель девочек.
Бойчик – (сама придумала) = БОЙкий мальЧИК (иногда чересчур бойкий).
Сюра вторая.
Ну, вот… Недолго музыка играла недолго фраер танцевал. И пали бастионы не от врага снаружи, но от врага внутри. Надеялась писать сегодня о мудрых мыслях, но не пришлось.
Когда я вышла из лифта и повернула к своей квартире, бойчик стоял на площадке и убивал меня горящим взглядом.
– Привет – скупо сказала я.
А в ответ тишина, и стало страшно, как в песне Пугачевой. И только когда поравнялась с ним, грянуло.
– Ты зачем заблокировала мой айфон?
– Я!!! – два мои глаза стали как два круглых глобуса. – Ты псих???
– Дай проверю, – он протянул руку к моему карману.
– ТЫ ХО-ЧЕ-ШЬ ЗА-ЛЕ-З-ТЬ В МО-Й АЙ-ФО-Н???!!! – отчетливо по буквам и как можно тверже проговорила я. «Мой айфон, чистое сердечко, поверенное тайн, сундучок немыслимых секретов – никто на свете не имеет права не то что взглядом заглянуть в него, но и коснуться. Все можно трогать, только не айфон. Ведь легче потерять девичью честь, чем отдать его в чужие руки».
– Если хочешь меня бросить, так и скажи, – голос его дрожал, и глаза наши встретились.
Сердце ёкнуло и перевернулось. «Ишь, чего задумал. А кем я буду хвастаться перед девчонками? Кто еще в этом мире будет меня слушаться и смотреть мне в рот? С кем я буду гулять по вечерам, и кто еще будет смотреть на меня щенячьими глазами и вилять хвостиком, когда я буду ему улыбаться? И кто, в конце концов, будет меня трогать там, где можно и где нельзя».
– Вовка, ты что?? Какая-то фигня! Наверное, я что-то не так нажала. Как же я без тебя?
Пришлось к нему прильнуть, положить руки на плечи. «Бойчик», – ласково и тревожно вылетело из груди.
От этого слова Вовкины руки, словно услышав команду «фас», обхватили мои ребра и заелозили все ниже и ниже, пока не сомкнулись на известной всем пятой точке.
«Так тебе и надо, сама виновата, терпи», – только и успела я подумать, но тут губы наши встретились. Как два червячка прилипли мы друг к другу, и свет в очах померк. Сквозь пелену и краем глаза я еще видела, как соседка тетя Вера вышла на площадку, отчетливо топая и шумно дыша, прошла мимо нас к лифту, дверцы за ней закрылись, лифт уехал, а мы все стояли и целовались.
«Как сладко, – мысли медленно шевелились, – не зря говорят, после ссор поцелуи слаще, надо как-нибудь повторить».
Опухшие губы разомкнулись, глаза улыбались глазам.
– Ну что, мир?
– Просто ты не отвечала, и я что только не думал.
– Глупенький, куда же я без тебя.
– Мне на тренировку. Позвонишь вечером?
– Конечно, Вовик! – Руки мои гладили его щеки. И лица у нас обоих были глупые-преглупые.
«Ну, все, беги. Мне еще уроки делать», – я чмокнула его в щеку, открыла дверь, ступила за порог, помахала ему пальчиками и долго сидела в прихожей, ни о чем не думая.
Вот такая вот вторая сюра. Ни о чем. Обычные девчачьи будни.
Сюра третья.
Девочки, привет. Продолжим душеспасительные беседы.
Если ты, о тот, кто откроет эту тетрадь, думаешь, что я буду глаголить о том же, что позавчерась, то шибко грузишься. Я хоть и девчонка и к тому же блондинка, но из тех бледнокожих и светловолосых, кому палец в рот не клади и кто, после слюнявчиков и обжималок, думает: а мне это надо? Нет, конечно, развиваться нужно и знать, откуда и как берутся дети – жизненная необходимость, чтоб не залететь, как фанера над Парижем. Но должна быть у людей мечта. У мечты должны быть крылья. И, как ни грустно, должны быть ноги, из которых и растут мечты, и которыми толкаются для взлета.
Ноги, слава богу, есть, и очень даже ничего, а мечты все нет. Есть клочок бумаги, который вылетел из какого-то окна, когда я шла по подворотне в школу, и в нем слова, много слов, где самые простые: «И теперь, как появится новая цивилизация, смотрит она на безмолный космос и рано или поздно понимает, что цель развития не в овладении Вселенной, что по другому пути пошли старшие братья».
Слова, как слова. В школе я разгладила бумажку на коленке. И не то, чтобы ими прониклась или им поверила, но словно заглянула в окно, которого на самом деле нет, но за которым тьма, и буря с молниями, и ржавые звездолеты, лежащие боком на земле, и растущие сквозь них поминальные березки.
Когда-то звучало «быть или не быть – вот в чем вопрос». И слова эти воспринимались как самая высокая трагедия и боль, как выбор, стоящий перед каждым. И вот сейчас я сижу перед клятым листком бумаги и в голове крутиться одно – кто врет? В какой-то книге звучала мысль, что мы испытываем боль не потому, что нас, как лезвием ножа, пронзило слово. Но потому, что в тот миг, когда его произнесли, были беспомощны. И будь наше состояние другим, злое слово отскочило бы, как с панциря, от нас. Вот так и здесь. Наверное, я была обнажена и не готова к тому, что прочитаю. Слаба, обнажена и не готова. Со всех ящиков, экранов, динамиков, спутников льется одно – через тернии к звездам. Летают ракеты, скафандры прыгают в космос. А здесь драный и грязный клочок бумаги с коротким словом – ложь.
Космическая сказка.
Давным-давно, никто и не помнит когда, на маленькой планете Эйле, что затерялась в центре Галактики, процветала могущественная цивилизация. Многие тысячи лет созидала она свое счастье и, миновав в борении и муках голод, мор и яростные войны, вышла на бесконечный, как ей казалось, путь справедливости и добра. Молодость пела в жилах поколения, не знающего бед, и к мудрецам, что восседали на высокой горе, пришли однажды юноши и девушки и спросили.
– Много нам слов не надо. Мудрость, как мир, бездонна.
Сердце полно отваги, бродят в избытке силы.
Просто скажите кратко, как и куда идти нам.
В завтра куда дорога?
Печально смотрел в горящие глаза молодых старейший из мудрецов, долго молчал и, наконец, изрек.
– Мрак окружает Эйле. Знания – светоч духа.
Память отцов взывает дело отцов продолжить
И принести на Эйле весть об устройстве мира.
Мрак окружает Эйле. Братья во мраке стонут.
Память отцов взывает дело отцов продолжить
И разнести по звездам факел добра и света.
Целей нет выше этих. Вечность наградой будет.
Просты и понятны были его слова, песня зазвучала в ответ, и с песней удалились будущие герои. Ощетинилась вскоре Эйле пиками ракет и выдохнула отважных в Космос.
Шло время. Мириады миль и множество планет, где силой утверждалась справедливость, остались за кормой кораблей. Но все тот же необозримый космос простирался впереди, и не было ему конца и края. Устали и состарились посланцы Эйле в трудах и битвах, в познании мира и его переустройстве и вернулись умирать домой. А там прошли десятки и сотни тысяч лет. Близ горы мудрецов рухнули одряхлевшие корабли, и много дней и ночей вытряхивались из их трюмов свитки и трофеи, так что сравнялась вскоре гора знаний и побед с горою мудрости. И лишь потом разглядели старики, что никто не встречает их, и что пустыня вокруг. С высокой горы смотрели они на пустыню и ничего не могли понять, пока не уткнулись, плача, в землю и не прочли на поваленном камне.
– Братья времен минувших, где небо казалось тайной.
Где изучали море и всевозможных тварей
И в веществе копались, атомы разрушая.
Вот вы глядите в небо, море в ладонь берете,
Режете тварь на части, внутренности сверяя,
И разгоняя атом, бьете их друг о друга,
В недра стремясь материй.
Все вы понять хотите, как мир вокруг устроен,
И для чего на свете звезды и тварь живая.
Но для чего вы сами? Что вы? Взялись откуда?
Путь ваш куда природа твердой рукою правит?– это себя спросите.
Мужества много больше требуется ответу,
Чем бороздить пространства и сокрушать неверных.
Зрение здесь откажет, гордость поднимет бурю,
И зарыдает мудрость перед безумством правды.
Дело все в том, что разум – отнюдь не венец творенья.
Но как он сам явился Жизни итогом славным,
Так и трудом меняя по настоянью духа тело свое и свойства,
Он совершит в итоге качества превращенье.
И перед новой формой материи, им рожденной,
Жалкому червю станет гордый подобен Разум.
Ропот и гнев напрасны. Доли другой не сыщешь.
Все, что не отвечает качества превращеньям,
Будет тупик бесплодный, гибель и вырожденье –
Дорогой ценою мы убедились в этом.
Братья, поверьте слову, вам от себя не скрыться
Ни в глубине галактик, ни в буреломе мнений.
Кто усомнится в камне, пусть повернет налево
И на двадцатой миле станет на край обрыва.
В бездну, что под ногами пенится и грохочет
Бросился счастья ради разум планеты Эйле.
Прочитали эту надпись старики, всей гурьбой побрели на двадцатую милю, встали на край обрыва и долго смотрели вниз, откуда струился свет и доносился невнятный шум, и где потомки их изменили свою природу и качественно превзошли разум. У одних не выдержал рассудок, и бросились они вниз на верную смерть, а может быть на что-то другое, остальные рвали одежды на груди и кляли себя за напрасно прожитые жизни. Потом они вернулись на свои дряхлые корабли и поспешили, как могли, на те планеты, где некогда учили справедливости и добру. Одних они успели удержать от напрасных трат времени и сил, другие сами перестали быть собой, и было у них, как на Эйле.
И теперь, как появится новая цивилизация, смотрит она на безмолвный Космос и рано или поздно понимает, что цель развития не в овладении Вселенной, что по другому пути пошли старшие братья. В себе, в двойственной своей природе ищет она этот путь. Горько ей от неумолимости диалектики и захватывает дух перед материей бесконечной.
Кто врет?
Сюра четвертая
Девочки, привет. Что-то начинается. Жить становится не скучно.
Это была уже девятая или десятая квартира, куда я звонила и, сжимая в кармане левой рукой газовый балончик – а вы что думали, в семнадцать лет в расцвете красоты таскаться одной по чужим домам, когда вокруг одни алкаши и маньяки, надо быть готовой ко всему. Так вот, это была уже девятая или десятая квартира. Когда после долгой тишины дверь отворилась, передо мной стоял мужичок лет тридцати в пижаме и тапочках и молча, и вопросительно смотрел на меня. Как и до этого, сжимая баллончик в левом кармане, я протянула правую с клятым листком бумаги, и на автомате спросила: «Это не из вашего окна выпало?» Послеповато прищурясь, он взял его, повернулся, пошел вглубь квартиры, судя по всему за очками, я несмело сделала несколько шагов вперед, внимательно осмотрелась – судя по всему, дома он был один, сделала еще пару шагов до порога кухни. Тут он нашел очки на столе, надел, взглянул на бумагу, и каким-то своим вторым чутьем, как он не притворялся, почувствовала его мимолетную дрожь.
– Нет, впервые вижу. А что это? – Он обернулся ко мне, но взгляд его скользнул куда-то мимо.
– Да вот, какой-то рассказ. Я подумала, важно. Хотела вернуть.
– Нет, нет, – чуть ли не силой он впихнул мне в руку листок. – Извини, девочка, это не ко мне. Еще что-нибудь?
– Как не от вас, я сама видела?
– Обозналась, девочка. Во-первых, у меня нет печатной машинки. А во-вторых, я и космос – это несовместимо. Так что, ты ошиблась.
Наглеть не хотелось, хотя я нутром чувствовала, что-то здесь не так. Да и неуютно как-то было одной в пустой квартире наедине непонятно с кем.
– Нет, ничего. Это вы извините, – пятясь задом с листком, я направилась к выходу, тихо прикрыла за собой дверь.
Он за мной не шел. И какая-то сила заставила меня оставить щелочку и прильнуть к ней ухом. И тут я услышала.
– Зачем ты ей соврал?
– Она – девчонка. Правда ее погубит.
Вторым явно был голос хозяина квартиры. Но первый? – на кухне, да и в комнате, мимо которой я проходила, никого не было. И почему-то мне стало жутко. Теперь уже полностью и как можно тише закрыв дверь, на цыпочках я пошла прочь, ускоряя шаг. Вышла на улицу, завернула за угол дома, прислонилась к стене и шумно выдохнула. «Так, надо разобраться. Что меня напугало? В квартире посторонних не было, я никого не видела, впрочем, вопрос – ванная, туалет. Но никаких звуков, открывающихся дверей, шагов, движений. Недоказуемо. Но было что-то еще. Что…? Вот оно, другой голос. Он был странный. Так люди не говорят. Слишком четкий, слишком, я бы сказала, красивый. Не голос робота, но было в нем что-то неживое, бесстрастное, я бы так сказала, нечеловеческое, – неизвестно откуда родилась и пронзила холодом мысль. – Бежать». Пугаясь собственных страхов, я быстро пошла прочь, сгорбившись, чтобы быть незаметней, и вздрагивая от каждого громкого и неожиданного звука.
Дома, в уютном кресле у окна страхи улеглись. «Она девчонка. Правда ее погубит». Корень проблемы в трех словах «правда», «погубит» и «девчонка». Какая правда может быть смертельной. И смертельной только для меня – девчонки. Я недостойна правды. Вот ведь гады. Если девчонка, значит недостойна.
Вечером после ужина, пока мама прибиралась на кухне, я поставила стул перед отцом, сидящим в кресле, села, облокотилась на спинку стула и, уставясь немигающе в его глаза, спросила: «Какая правда может быть страшной для девчонки?»
– По любовной части?
– Нет.
Долго думал и потом сказал: «Тогда это правда, несовместимая с женской психологией или с женским предназначением. Женское психология – эта неустойчивая и эмоциональная нервная система. А женское предназначение – это продолжение человеческого рода. В первом случае девчонка может не выдержать ту эмоциональную нагрузку, которую несет правда, при этом правда может быть абсолютно любого, не исключено негативного, или, скорее непривычного характера. Во втором – под угрозой женское предназначение, которое может быть, как личного характера, так и, не дай бог, глобального. Для более конкретного ответа нужны более конкретные вопросы. Это связано с тем листком?»
Я не ответила, встала, поставила стул на место и ушла в свою комнату.
Лежа перед сном, отец, уставясь в потолок, произнес: «Как думаешь, любовь и долг совместимы?» И услышал от жены в ответ: «Учитывая твою работу, могу сказать, что да, если это долг перед любовью. – И немного погодя добавила. – Не кажется ли тебе, что слишком много двусмысленных слов звучит в последнее время в нашем доме. С каким-то тайным дном?»
– Юлька все еще под впечатлением той сказки. Впрочем, ты хорошо сказала – долг перед любовью.
И наутро он воткнул маленький жучок в Юлькин воротник. А войдя в свой кабинет в неприметном здании на не менее неприметной улице, коротко распорядился по телефону: «Номер 17 зет поставить на запись, докладывать в конце дня или – задумчиво – если что-то не так».
Обо всем этом я узнала много дней спустя, когда все началось. И выкладываю здесь, чтобы сохранилась нить событий.
Сюра пятая
– Вовка, ты мне нужен.
– Ты где?
– Под нашей березкой.
– Жди, минут десять.
Вот за что я люблю Вовку, так за верность.
Он подъехал на такси, минут, правда, не через десять, а пятнадцать, когда я уже начала дрожать, сама не зная отчего. Обхватил меня за плечи: «Синичка, что случилось?»
– Поговорить надо.
В нашей старой кафешке мы сели напротив друг друга, заказали по капучино с корицей и я выпалила: «Я его нашла».
–Кого?
– Догадайся с трех раз. Автора!
– Ну и что?
– Что-то не так. Он не хочет говорить о сказке.
– Ну и что?
– Как что! Любой пусть даже самый задрипаный и никем не признанный автор будет, зуб даю, петушиться перед смазливой поклонницей. А он молчал и даже не смотрел на мои коленки, а я, чтоб ты знал, надела самую короткую юбку, от которой, к слову, ты язык глотаешь.
– Может он гомик?
– Ага. И девочка в натуре на стене. Но это не все. Там был еще кто-то. Слушай внимательно и не перебивай. Квартира однокомнатная, в комнате и на кухне никого, кроме него, я все видела. Из ванной и туалета ни звука. А когда я вышла и еще не закрыла дверь, там прозвучал второй голос. И этот голос был какой-то странный. В общем, так: ты должен достать жучок и этот жучок мы должны внедрить в его квартиру.
– А это не перебор?
– Что?
– Твои фантазии.
Я так глянула на него, что он даже отшатнулся, отгородился ладонями.
– Все, все, молчу. У отца не спросишь?
– Ты что. Исключено.
– Будем искать. Но они не дешевые. Сам жучок, да и слушать надо.
– Я знаю. Поможешь?
– Без слов.
– Ставить будешь ты. Думай как. В общем, диспозиция такая: ты узнаешь где-почем, ищем деньги, покупаем, ставишь, слушаем. Задачи ясны.
– Яволь, мой дженераль.
– Разбегаемся. До связи.
Чмоки-моки по дороге, и мы разошлись.
Два дня спустя, запустив камень в окно той квартиры, Вовка подождал в подъезде, когда хозяин выбежит, забыв, естественно, впопыхах закрыть за собой дверь, зашел в его прихожую, в щель между тумбочкой и стеной воткнул жучок и благополучно вышел. Не успел он дойти до меня, как в динамике, который я держала у уха, прозвучал тот странный голос: «Ну что девочка, хорошо слышно?»
Мы встретились в Устьинском сквере. На указанной мне скамеечке сидел мужчина по виду лет тридцати-сорока, я бы сказала хорошо упакованный, но в меру: джинсы Левис, ветровка Армани, красовки по последней моде. Сидел спокойно, ничего не читал, не смотрел, как ныне принято, смартфон, просто думал или наслаждался, то ли воздухом, то ли мыслями. Я остановилась перед ним. Спросила: «Это вы, дядя Степан?»
– К слову дядя не привык. Но Степан, это я. Здравствуй, Юля.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Я очень много знаю. И со временем расскажу откуда. Садись. Говорят же, в ногах правды нет.
– А если я сяду, правда будет?
– Будет.
Я присела вполоборота к нему. Какое-то время мы пытливо смотрели друг на друга. Потом он улыбнулся.
– Будем считать, что я сдался и первым открою рот. Хорошо, что ты пришла, а то мне и поговорить не с кем. И еще хорошо, что ты прочитала эту сказку, и она тебя задела. Скажу сразу – я не человек. Но не бойся – я мирный и смирный, что-то вроде волшебника из сказки. С хорошими людьми добрый, с плохими злой. Тебе я, поверь мне, никогда не сделаю ничего плохого, потому, что ты храбрая и у тебя чистое сердце.