Читать онлайн Взыскующие знания бесплатно

Взыскующие знания

© Ю. Л. Полунов, 2012

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2012

Несколько замечаний, предваряющих книгу

Люди, которых Бог избирает орудием своих великих предназначений, обыкновенно полны противоречий и таинственности; он дает им и совмещает в них достоинства и недостатки, здравые мысли и заблуждения, величие духа и слабости, и эти люди, озарив современный им мир блеском своих дел и судьбы, сами остаются для всех неведомыми под покровом своей славы.

Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787–1874)

Лежащая перед читателем книга состоит из отдельных эссе, посвященных дням и трудам ряда ученых, инженеров, врачей и педагогов XXVII веков. Их высоко ценили современники, их достижения сохранялись в памяти двух-трех последующих поколений, а затем о них вспоминали все реже и реже, их слава тускнела, и знаменитые в прошлом имена постепенно покрывались дымкой забвения. Современные авторы, если и вспоминают их, то мимоходом, несколькими строчками – мол, жил когда-то такой-то, обнаружил (предложил, изобрел) то-то и то-то – и все! А между тем, многие из этих полузабытых искателей знания были интереснейшими людьми, отмеченными огромным творческим даром: общими для них были ненасытная любознательность, огромное трудолюбие, научная или техническая всеядность, необоримое стремление поделиться – со школьной или университетской кафедр, с амвона ли, со страниц ли книг – сделанными открытиями, изобретениями и явившимися им откровениями. Конечно, неумолимый поток времени сделал неактуальными большинство их достижений, но совершенный ими вклад в развитие идей не может быть забыт, тем более что многие из этих идей впоследствии подхватили и переработали великие строители здания европейской науки.

Ведь не покажется же нам картина ночного неба полной, если на ней будут сиять только звезды первой величины?

При выборе героев книги я руководствовался следующими соображениями.

Во-первых, повторюсь, полученные ими результаты должны быть весомы и достойны более подробного описания, нежели «скороговорочные» упоминания.

Во-вторых, жизнеописания большинства героев книги должны отсутствовать в отечественной литературе.

И, наконец, в-третьих, этими героями должны быть люди неординарные, порой вовлеченные в бурные, а иногда и трагические события.

Так главными персонажами книги стали:

– пастушок из маленькой французской деревушки Орийяк, бенедиктинский монах Герберт (ок.945–1003) – выдающийся педагог, религиозный и политический деятель, занявший в конце жизни папский престол под именем Сильвестра II;

– религиозный подвижник, автор метода «отыскания всяческих истин», изобретатель прообраза логической машины, философ, поэт и писатель, арагонский дворянин Раймунд Луллий (ок.1435–1513);

– Джамбаттиста делла Порта (ок.1535–1615) – итальянский аристократ, физик, химик, естествоиспытатель, философ, адепт магических наук, замечательный комедиограф и плодовитый сочинитель научных и околонаучных трактатов;

– английский врач Эндрю Борд (ок.1490–1549) – монах, врач, первый европейский диетолог, путешественник, тайный правительственный агент и автор нескольких интересных сочинений;

– валлиец Роберт Рекорд (ок. 1512–ок.1558) – еще один медик, закончивший жизнь в долговой тюрьме, но успевший написать первые на английском языке учебники по точным наукам;

– шотландский барон Джон Непер (1550–1617) – математик-любитель, изобретатель логарифмов и замечательных счетных устройств;

– друг Непера, лондонский профессор геометрии и астрономии Генри Бригс (1561–1630), предложивший десятичные логарифмы и ставший одним из ведущих математиков-практиков своего времени;

– универсальный гений английского Возрождения Томас Гэрриот (ок.1580–1621), не публиковавший свои труды, но в наши дни занявший место в одном ряду с такими титанами науки как Декарт, Галилей и Кеплер и другие;

– нидерландский инженер Корнелис Якобзон Дреббель (ок.1572–1633), изобретший и построивший действовавшую подводную лодку, систему автоматического регулирования, открывший кислород и многое другое;

– дипломат и сотрудник шпионского ведомства при Оливере Кромвеле сэр Сэмюел Морленд (1625–1695), в силу жизненных обстоятельств ушедший с государственной службы и достигший замечательных успехов как изобретатель различных приборов и водяных насосов;

– и, наконец, скромный сельский священник Уильям Отред (ок.1573–1660), математик-любитель, воспитавший многих выдающихся ученых, автор замечательного учебника по алгебре и изобретатель круговой логарифмический линейки.

Книга адресована широкой читательской аудитории, и, в целом, не требует от читателя подготовки, выходящей за пределы школьных курсов. Я старался не «грузить» книгу формулами, подробными описаниями машин и приборов, но, сознаюсь, это не всегда мне удавалось. Не премину, однако, процитировать известного историка и философа Робина Д. Коллингвуда: «Чтение любых историй требует определенного терпения, более или менее вознаграждаемого удовольствием». Хочу надеется, что время, затраченное на чтение этой книги, компенсируется хотя бы скромным удовольствием.

Поелику было возможно, я старался использовать в приведенных биографиях «бытовые штрихи», ибо, как утверждал Плутарх, «…не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека…».

Книга написана от первого лица, поскольку «называть себя в печатных изданиях «мы» имеет право только президенты, редакторы и больные солитером» (Марк Твен).

Работая над рукописью, я обращался к многочисленным литературным источникам, а также к ранее написанным мною книгам, и старался следовать Даниилу Заточнику, который «..яко пчела, падая по различным цветам и совокупляя медвяны сот, … по многим книгам набирая сладость словесную и разум, и совокупих аки умех…». Читателю судить, насколько автор «умех совокупих», и я буду искренне признателен всем, кто не сочтет за труд сообщить мне по адресу [email protected] свои замечания и указания на допущенные неточности и другие погрешности.

Своим появлением книга обязана многим людям, но в первую очередь я хочу выразить искреннюю признательность Игорю Александровичу Савкину, подвигнувшему автора на работу и одарившему удовольствием общения с ним, профессору Валерию Владимировичу Шилову и д. и. н. Александру Юрьевичу Полунову, оказывавшим мне бесценную помощь на всех этапах работы, и, конечно, Нине Алексеевне Полуновой – первому читателю, суровому и неподкупному критику моих книг.

Глава I

Герберт из Орийака, или Пастушок, ставший римским Папою

  • Блажен муж, иже во злых совет не вхождаше,
  • Ниже на пути грешных человек стояше,
  • Ниже на седалищах восхоте седети
  • Тех, иже не желают благо разумети…
Симеон Полоцкий (1628–1680)

Герберт и дьявольщина

Помните, зачем Воланд приехал в Москву? Совершенно верно: чтобы познакомиться с «подлинными рукописями чернокнижника Герберта Аврилакского десятого века».

Михаил Афанасьевич Булгаков был далеко не первым писателем, «повязавшим» дьявола и Герберта из Орийяка – одного из образованнейших людей своего времени, выдающегося педагога, политического и церковного деятеля, занявшего в конце жизни престол св. Петра. На протяжении первых пяти столетий после смерти Герберта не менее ста сочинителей пытались объяснить его необычайную ученость и фантастическую карьеру связью с потусторонними силами[1]. Пожалуй, больше других дал волю фантазии англосаксонский монах Уильям, живший в XII веке в аббатстве Малмсбери, графство Уилтшир. В своей «Царственной книге, или о Деяниях королей английских» он утверждал, что Герберт в молодости отправился в Севилью, где за большие деньги обучился у некоего арабского мудреца искусствам вызывать тени умерших, понимать пение птиц и читать по звездам как по книге. Но это показалось ему недостаточным. Подпоив наставника, Герберт с помощью дочери мудреца, которую он сделал своей любовницей, похитил у него книгу всех тайных премудростей и бежал из города. Протрезвев, сарацин[2] бросился в погоню, но Герберт узнал об этом по звездам и повис под мостом над водой. Растерявшийся преследователь повернул, было, назад, но беглец неосторожно обнаружил себя, и погоня продолжилась. Наконец, Герберт добрался до берега несуществующего моря, отделявшего Испанию от Франции, и чтобы перебраться через него, заключил договор с дьяволом, который и перенес Герберта на себе через море (неясно, однако, взял ли он с собой во Францию любовницу и книгу премудростей).

В дальнейшем благодаря покровительству дьявола, с которым Герберт любил играть в кости, он стал римским папою (рис. 1–1). Как-то раз он поинтересовался у своего нечистого патрона, долго ли ему, Герберту, осталось жить. Дьявол ответил, что он умрет после того, как побывает в Иерусалиме. Ответ очень обрадовал Герберта, так как у него не было намерения посетить Святой город. Но дьявол схитрил. Однажды, когда Герберт возносил молитвы в римской базилике Святого Креста в Иерусалиме, налетела стая ворон и коршунов, папа почувствовал внезапную слабость и истолковал это как знамение близкого конца. Он потребовал, чтобы в церковь принесли постель и, собрав кардиналов, признался, что много лет «сотрудничал» с дьяволом. Далее он велел после своей смерти отрубить у трупа руки и язык – те части тела, которыми более всего грешил, положить останки на колесницу из сырого дерева, запряженную белой и черной лошадьми, и похоронить там, где они сами собой остановятся. Лошади остановились у собора св. Иоанна на Латеранском холме – здесь папа и нашел успокоение. На мраморном надгробии его могилы нанесли эпитафию, начинавшуюся словами: «Под сим камнем покоятся бренные члены Сильвестра, оторый восстанет при звуке [трубы Судного дня], возвестившей о приходе Господа». Средневековые хронисты утверждали, что молитва на могиле давало отпущение грехов, правда, только на несколько дней.

Рис.0 Взыскующие знания

Рис. 1–1 «Сильвестр II и дьявол» (из средневековой рукописи).

Так в кривом зеркале фантазии бенедиктинского монаха отразились подлинные события жизни одного из замечательнейших людей Средневековья.

Но давайте по порядку.

Начало

В живописной долине реки Иордань, в той части юга центральной Франции, что издавна зовется Овернью, лежит городок Орийяк. В середине Х века он состоял из нескольких десятков домишек, сложенных из грубого, почти необработанного камня. В одном из таких убогих жилищ около 945 года в семье бедного, но свободного крестьянина Агильберта родился сын, получивший при крещении имя Герберт (по другим данным будущий римский папа увидел свет в деревне Беллиак, расположенной ниже Орийяка по течению Иордани).

Крестьянские дети рано познают цену хлеба насущного, и мальчик в самом нежном возрасте начал помогать отцу: собирал валежник и хворост для очага, пас гусей и овец, охранял от зверьков огород. Да и мать, которая хлопотала по дому, днями не вставала из-за примитивного ткацкого станка и шила из грубого полотна одежды для домочадцев, также нуждалась в его помощи. Однако большая часть из того, что удавалось вырастить или выходить отцу и изготовить матери, шла в виде дани сеньору. Поэтому мясо редко появлялось на крестьянском столе, и почти круглый год семья Агильберта довольствовалась похлебкой из репы, черным хлебом, овечьим сыром и оливками. Несколько раз в году – в мае, когда отмечали приход весны, и осенью – после сбора оливок, винограда и приготовления вина – монотонность крестьянской жизни прерывалась короткими праздниками. Тогда в Орийяке появлялись бродячие актеры, которые ходили по канату, демонстрировали дрессированных животных, жонглировали и, аккомпанируя себе на лютне, ребеке или органиструме[3], нараспев рассказывали о смелом и мудром короле Шарлемане (Карле Великом) и властелине мира Цезаре. Иногда, разгоряченные молодым вином и музыкой, они пускались в пляс, лихо кружась в огненной эстампиде (старинный провансальский танец). На Пасху и Рождество крестьяне приглашались в расположенный неподалеку от городка монастырь, где монахи разыгрывали для них миракли.

Монастырь был основан графом Геральдом[4] Орийякским, членом знатной и богатой галло-римской семьи. Он родился около 855 года в родовом замке Сен-Этьен, в детстве много и тяжко болел, и это печальное обстоятельство кардинально повлияло на его жизнь: «проводя немало времени в постели, – пишет биограф графа, – он предавался размышлениям и молитвам и принял решение посвятить себя служению Богу». После смерти отца, став владельцем огромного земельного надела в окрестностях Орийака, Геральд продолжал поражать окружающих своим благочестием, набожностью и скромностью: одевался как простой мирянин, довольствовался скудной пищей, ежедневно вставал затемно, чтобы не пропустить заутреню, помогал, как мог, беднякам, калекам и больным… Но Геральд не остался бы в анналах церковной истории, если бы не совершил главного дела своей жизни: после паломничества в Рим употребил имеющиеся у него средства на строительство неподалеку от родового замка монастыря, открытого в 895 году и через пятнадцать лет ставшего местом последнего успокоения его основателя (впоследствии канонизированного католической церковью).

При монастыре была школа, где обучались дети мирян из окрестных деревень и oblati – мальчики, которые, готовясь к пострижению, постоянно жили в обители[5]. Одним из учеников школы около 963 года и стал Герберт. Наверное, Агильберт не без колебаний отдал сына в монастырь: семья не только лишалась рабочих рук, но и вообще надолго расставалась с мальчиком, так как в течение всего времени обучения будущему монашку запрещалось покидать монастырские стены и видеться с родителями. В один прекрасный для Герберта день семья пришла в монастырь, аббат написал от имени безграмотного Агильберта прошение, освятил в монастырской церкви хлеб и вино и вознес надлежащую молитву. Затем он обернул руку мальчика прошением, наложил сверху кусок хлеба и смочил его вином. Считалось, что после свершения такого обряда Герберт посвящен Богу и принят в школу.

Герберт учится

В течение первых трех лет мальчики в монастырской школе изучали, в основном, латынь – этот франка лингва[6] Средневековья, на котором зубрили духовные тексты и церковные песнопения, писали богословские и научные трактаты и возносили молитвы. Учились читать в школе буквослогательным методом, основанным на механическом запоминании, и поэтому длительным и трудным. Начинали с алфавита: схоластик (монастырский учитель) называл букву, а ученики хором повторяли за ним услышанное. Затем переходили к отдельным слогам и словам. Для письма использовали восковые таблички – дощечки с углублениями, заполненными воском, и палочки из кости или металла, заостренные с одного конца и заканчивавшиеся шариком с другого (такие палочки называли стилем). Заостренным концом стиля писали, а другим, заглаживая воск, исправляли ошибки или стирали сделанную запись. Почерк вырабатывали, копируя одну за другой буквы из фразы Adnexique globum zephyrique fraeta kanna secabant, фразы бессмысленной, но содержащей все буквы алфавита. Каждый день записывали и запоминали несколько слов из латинского словаря, повторяя их хором.

Спустя некоторое время после начала обучения приступали к зубрежке молитв и текстов церковных гимнов, зачастую не понимая их смысла. «Духовную» зубрежку сочетали со «светской», заучивая афоризмы, такие как, например, «Леность – мать всех пороков», «Чти родителей своих», «Покупай не то, что нужно, а без чего нельзя обойтись – что не нужно, то всегда на один час и слишком дорого». Они извлекались из сочинений писателя и государственного деятеля Марка Порция Катона-старшего (234–149 до н. э), олицетворявшего собой высочайшие гражданские добродетели в римской истории. Параллельно с заучиванием слов и текстов oblati получали первое представление о латинской грамматике – слогах, ударениях, стопах, риторических фигурах, частях речи, склонениях и спряжениях.

Каким, наверное, отдохновением после унылой зубрежки юным школярам казались уроки пения! Детей обучали антифону – песнопению, которое исполнялось двумя хорами или солистом и хором. Мелодии духовных песен для каждого дня в году содержались в специальных книгах (антифонариях) и записывались так называемым невменным письмом[7], которое состояло из различных значков (черточек, точек, запятых и тому подобных) и их комбинаций, которые помещались над словесным текстом. Впрочем, это письмо не определяло точной высоты звука и лишь напоминало поющим уже известную им мелодию, предварительно напетую учителем.

В середине третьего года обучения приступали к освоению литургической литературы – церковных книг, основанных на библейских текстах (Евангелиарий, Бревиарий, Псалтирь и других). Так постепенно, понемногу, овладевали дети латынью, и она уже начинала заменять им родной провансальский язык даже в повседневных разговорах.

Когда языковая подготовка была закончена, переходили к изучению основного курса, включающего septem artes liberals (семь свободных искусств): грамматику, риторику, диалектику, арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Чтобы вкратце рассказать об этих искусствах, нам придется сначала побеспокоить тени трех отцов средневековой педагогики: Капеллы, Боэция и Кассиодора.

Писатель, философ и ритор[8] Марциан Минней Феликс Капелла в первой половине V века н. э. написал трактат «О бракосочетании Филологии и Меркурия», в котором в аллегорической форме говорилось о свадебном торжестве во дворце Юпитера, расположенном на Млечном пути. Все персонажи трактата – олицетворения отвлеченных сил и понятий: бог Меркурий (греческий Гермес) – познавательной способности, Филология и ее служанки – соответствующих научных дисциплин; кроме того, в трактате действовали персонифицированные Справедливость, Бессмертие и так далее. Самому бракосочетанию посвящены первые две «книги» (части), последующие отданы повествованию о семи свободных науках, которые совокупно назвались Капеллой disciplinae cyclicae, то есть энциклопедией.

Аниций Манлий Северин Боэций (480–524) – «последний римлянин», крупнейший деятель светской образованности Средневековья, философ, переводчик и комментатор Аристотеля, а также магистр оффиций[9] в правительстве остготского государя Теодориха Великого (451–526), основываясь на книге Капеллы, впервые разделил искусства на две группы. В первой из них – тривии (trivium, трехпутье) – было собрано гуманитарное знание (грамматика, риторика, диалектика). Вторая группа – квадривий (quadrivium, четырехпутье) – объединяла точные науки (арифметику, геометрию, астрономию и музыку, которая рассматривалась как математико-эстетическая дисциплина).

Наконец, современник Боэция Флавий Магн Аврелий Кассиодор (ок. 487–ок. 578) – писатель и ученый, а сверх того – хитроумный придворный и бессменный секретарь Теодориха Великого, успешно избежавший не только кинжала или яда, но и болезней, и поэтому перешагнувший девяностолетний рубеж своей жизни, в книге «Об искусстве и дисциплинах свободных наук» окончательно закрепил деление искусств на две группы и показал, что знание septem artes liberals необходимо для понимания Священного писания.

Изучение грамматики сводилось к освоению краткой теории словесности, к чтению и анализу сочинений римских классиков и церковных книг. Сначала ученикам давались понятия о трех главных родах поэзии: драматической, повествовательной и смешанной. Драматическая поэзия делилась на трагическую, комическую, сатирическую и мимическую; повествовательная – на ангелитическую, историческую и дидактическую; смешанная – на героическую (Гомер) и лирическую (Гораций). Затем схоластик читал текст (lectio) и давал объяснения, которые складывались из грамматического комментария (littera), первоначального объяснения текста (sensus) и его дальнейшего анализа (sententia). Просодию – учение о стихотворных размерах и ритмах – изучали на примерах, заимствованных из Вергилия и Овидия. Практическая часть курса заключалась в толковании некоторых неясных мест в Священном писании и сочинениях на сюжеты из Библии и Житийной литературы.

Знание риторики – матери красноречия – было необходимо при подготовке к чтению проповедей на заданную тему, а также при составлении по имеющимся образцам (formulae) различных юридических бумаг – официальных писем, завещаний, грамот (в связи с чем учеников знакомили с основами римского и канонического прав).

Диалектика (логика) заключалась в методах отыскания истин посредством дискуссий, в искусстве логического рассуждения и его языкового выражения. Знание диалектики ценилось очень высоко, так как она должна была подготовить будущих клириков[10] (духовных лиц) к диспутам на религиозные темы, защите церковных догматов и опровержению ересей.

Основой изучения точных наук были сочинения Боэция, англосаксонского монаха-бенедиктинца Беды Достопочтенного (672–735)[11], основателя средневекового энциклопедизма севильского епископа Исидора (560–636)[12] и ирландца Алкуина (ок.735–804) – выдающегося средневекового мыслителя, приглашенного Карлом Великим к императорскому двору и возглавившего просветительское движение, которое в истории именуется Каролингским Возрождением.

В курсе арифметики обучали началам письменного счета (с помощью римских цифр, так как индо-арабская нумерация еще не была известна в Европе) и, главным образом, счета на пальцах. Трудолюбивый Беда – о себе он говорил, что всегда либо учился, либо учил, либо сочинял[13] – в трактате «О счислении» подробно изложил способы представления на пальцах различных чисел вплоть до миллиона (!). Арифметика была необходима также для мистического толкования чисел, встречающихся в Священном писании. Алкуин, например, утверждал, что число существ, созданных Богом, есть шесть, так как шесть – число совершенное (оно равно сумме своих делителей: 1,2,З); 8 – число с недостатком, так как сумма его делителей 1+2+4<8 (по этой причине вторичным своим происхождением человечество обязано числу 8: таково число душ, бывших в Ноевом ковчеге).

Геометрия сводилась к решению элементарных задач, встречающихся в землеустройстве, а также включала в себя некоторые, порой весьма фантастические сведения о различных странах, землях и населявших их народах.

Астрономия была предметом, с помощью которого, прежде всего, определялисрокинаступленияхристианскихпраздников. Так, вычислениедней празднования Пасхи основывалось на совпадении солнечного и лунного времен каждые девятнадцать лет. В курсе астрономии излагали сведения о созвездиях, Знаках Зодиака и обучали определять время восхода и захода светил с помощью простейшей астролябии (старинный астрономический инструмент).

Рис.1 Взыскующие знания

Рис. 1–2. В скриптории (из средневековой рукописи)

Основным и, пожалуй, единственным руководством при изучении последнего искусства квадривия было «Наставление к музыке» Боэция. Музыка – это учение о гармонии, о мере, о пропорциональных соотношениях, о числах, на которых основаны музыкальные модуляции. Даже космос построен на принципах музыкальной пропорциональности: отношения между семью небесными сферами равны отношениям, выражающим музыкальные интервалы. «Тот является музыкантом, – учил «последний римлянин», – кто приобщился к музыкальной науке, руководствуясь точными суждениями разума, посредством умозаключений, а не через исполнение…».

Конечно, постижение семи свободных искусств теми, кто посвятил себя служению Богу, было не самоцелью: оно лишь подводило ученика к восприятию высшей для клирика мудрости, заключенной в теологии. Поэтому, штудируя искусства, Герберт усиленно изучал в монастырской библиотеке Жития святых и патристику (труды отцов церкви). А в пятнадцать лет, приняв монашеский чин, и сам начал переписывать рукописи в скриптории – монастырской мастерской письма (рис. 1–2).

Так в учебе, молитвах и трудах провел Герберт в монастыре почти полтора десятка лет. Это были, наверное, самые счастливые годы его жизни. Аббат монастыря Гаральд покровительствовал одаренному юноше и был для него скорее другом, чем суровым наставником. Поэтому в критических ситуациях (а в них Герберт нередко оказывался в дальнейшем), он мысленно или письменно обращался за советом к настоятелю: «Я не знаю ничего лучшего из того, что Божество дало смертным, чем друзья. Счастлив день, счастлив час, когда мне было дозволено узнать человека, одно лишь воспоминание о котором заставляет меня забыть обо всех моих горестях. Если бы я мог чаще видеть его, я был бы намного счастливее. Сейчас … положение мое достаточно высокое. Но слепая судьба, которая правит миром, бросает меня в глубокую тьму, направляя мой путь из одной крайности в другую. Лицо моего друга остается запечатленным в сердце моем. И я говорю, что этот друг – мой господин и отец Гаральд, чей совет был бы для меня всем и вся».

Повезло Герберту и со схоластиком – братом Раймундом, «человеком высокого происхождения и весьма образованным». Ему, видимо, удалось счастливо избежать внутреннего конфликта в восприятии религиозной и классической (языческой, с точки зрения богословов) литературы, конфликта, терзавшего многие умы Средневековья. Сторонники аскетического течения, зародившегося в знаменитом бургундском монастыре Клюни и направленного на всяческое очищение монастырской жизни, считали изучение римских классиков делом богопротивным. Так, св. Одон Клюнийский (ок.878–942) называл Вергилия «прекрасным сосудом, наполненным отвратительными змеями». Раймунд же, по словам Герберта, «излучал двойной свет религии и науки». Будучи человеком глубоко религиозным, он сумел привить своим ученикам уважение и любовь к знаменитым латинянам, и эта любовь не оставляла Герберта в течение всей жизни. «Если я и обладаю некоторыми знаниями, – писал он через много лет монастырской братии, – то после Бога я обязан этим Раймунду в большей степени, чем кому-либо другому». Но насколько высок был уровень знаний, полученных за годы учебы Гербертом?

В Средние века, как никогда в века иные, этот уровень зависел от многих субъективных факторов: учености и педагогического мастерства схоластиков, богатства монастырской библиотеки, возможности заимствования манускриптов из других монастырей и так далее. Брат Раймунд был знатоком церковной и классической литературы, но не более того, и поэтому предметы квадривия излагались им на самом примитивном уровне; библиотека монастыря не принадлежала к числу известных книгохранилищ, да и находился он вдали от крупных образовательных центров Европы. Поэтому можно предположить, что, усвоив то, что смог преподать ему брат-наставник, и то, что он почерпнул из библиотечных рукописей, Герберт всячески стремился к дальнейшему продолжению образования. Но для этого ему пришлось покинуть родину, и в течение несколько лет приобретать новые знания в соседней стране.

В испанской марке

Весной 967 года монастырь в Орийяке во главе небольшой свиты посетил граф Барселоны Борелл II, фактический правитель испанской марки – пограничной зоны, лежавшей между Пиренеями и рекой Эбро. Созданная императором Карлом Великим (747–814), марка соседствовала с Кордовским халифатом и служила форпостом защиты империи от вторжений мусульман.

Доподлинно неизвестна причина, приведшая Борелла в монастырь. Скорее всего, набожный граф, находившийся во Франции по личным или государственным делам, по пути домой сделал в Орийяке остановку, чтобы поклониться мощам св. Геральда. Настоятель же монастыря, узнав от Борелла, что в его стране есть весьма ученые люди, в совершенстве овладевшие искусствами, посоветовался с братией и уговорил графа взять с собой Герберта. Он, по-видимому, полагал, что молодой монах, поднабравшись мудрости в одной из монастырских библиотек марки, по возращении на родину упрочит авторитет Орийякского аббатства. Поскольку монах, принявший обет, должен был навсегда остаться в избранном монастыре (stabilitas loci – так назывался этот обычай), Герберту потребовалось специальное разрешение (licentia) аббата, чтобы присоединиться к свите Борелла. Он впервые покинул замкнутый мирок монастырской обители, впервые, на четвертый день пути, увидел большой город – это была Тулуза, где благочестивый граф снова сделал остановку для молитв. Как непохож был Тулузский собор на скромную монастырскую церковь Святых Петра и Климента! Дух захватывало от золотых распятий, украшенных драгоценными камнями, серебряных потир, канделябров и курильниц, резных крестов и плит из слоновой кости, от шитой золотом ризы архиепископа. Вот оно, величие Церкви, служению которой он, Герберт, посвятил свою жизнь!

На одиннадцатый день путники пересекли Пиренеи и добрались до городка Риполь, расположенного в красивейшей долине близь подножья горы Канигу у границы с Францией. Здесь находился бенедиктинский монастырь св. Марии Рипольской, основанный в 879 году графом Барселоны Вифредом I Волосатым (ум. 897) и славившийся богатейшим собранием сочинений теологов и римских классиков, а также книг по искусствам квадривия. Борелла и Герберта поджидал Аттон – епископ города Вик, находившегося примерно в 60 км к северу от Барселоны и в одном дне пути от монастыря. Его заботам граф и поручил Герберта. Епископ ранее бывал в Кордове, где познакомился с трудами арабских ученых (переведенными на латынь), и поэтому обладал выдающимися для того времени познаниями в области точных наук. Арабский мир тогда был несравненно более просвещенным, чем европейский: если, например, самое крупное европейское книжное собрание едва ли насчитывало тысячу книг, то Кордова, столица Кордовского халифата, могла похвалиться библиотекой, хранившей почти полмиллиона рукописей (а всего в халифате было семьдесят библиотек).

Здесь следует напомнить, что в VII–VIII веках арабы, сплотившись под зеленым знаменем пророка Магомета, покорили Персию, Среднюю Азию, Ирак, Афганистан, Египет и всю северную Африку, Палестину, Сирию, часть Индии, Малой Азии и Закавказья и большую часть Пиренейского полуострова, которую завоеватели[14] называли Андалусией. В результате этих воен сложилось монолитное теократическое государство – Багдадский халифат, из которого позднее выделился самостоятельный Кордовский халифат. Правители халифатов всячески поощряли развитее наук и искусств в подвластных землях, и на огромной территории возникла новая культура, которая достигла небывалого расцвета в IX–XI веках. В то время, как Европа переживала интеллектуальный упадок, в мусульманских странах расцветали философия, математика, астрономия, историография, лингвистика, химия, медицина, фармакология, техника, литература, архитектура, ваяние и живопись. Правители халифатов, борясь с иноверцами, не запрещали своим ученым пользоваться знаниями, заимствованными из книг греческих, индийских, китайских авторов. Более того: халифы щедро оплачивали перевод этих книг на арабский язык, которые затем переводились европейцами на латынь (равно как переводились и оригинальные арабские трактаты). Благодаря такой двойной «трансформации», Европа открыла для себя естественнонаучные, математические и философские труды великих греков (греческий язык в Средние века был почти забыт).

Можно предположить, что именно в монастыре св. Марии Рипольской Герберт познакомился с рукописью, в которой неизвестный нам римский автор описал счетный прибор, называвшийся «абак». Но почти наверняка можно утверждать, что в одной из книг монастырской библиотеки Герберт впервые увидел арабские цифры, которые монахи использовали неохотно, полагая, что это некие магические знаки язычников. И, как знать, может быть, именно тогда у Герберта и возникла идея использования арабских цифр в абаке, идея, навсегда оставившая его имя в истории счетной техники. К сожалению, никаких подробностей о пребывании Герберта в марке не сохранилось (если не считать упоминания его ученика Рихера о том, что Герберт «учился у Аттона математике много и с успехом»). Это породило впоследствии многочисленные и совершенно безосновательные рассказы о поездках орийяксого монаха в Кордову и Севилью («за знанием»).

Прошло три года, и Герберт, надо думать, в достаточной мере усвоил новые для себя сведения. Но тут еще одна счастливая случайность дала ему возможность завершить образование и обрести связи, которые сыграли огромную роль в его жизни. Дело в том, что после завоевания большей части Пиренейского полуострова маврами, марка в духовном отношении оказалась зависимой от архиепископа Нарбонны – города в юго-западной части Франции, неподалеку от Пиренеев. Желая укрепить власть и авторитет правителей марки, Борелл вознамерился создать для нее отдельное архиепископство в Вике. С этой целью в 970 году он вместе с Аттоном и Гербертом отправился в Рим к папе Иоанну ХШ.

С грустью покидал Герберт страну, где в ученье провел несколько беззаботных лет, где приобрел не только новые знания, но и новых друзей – Гуарина (ставшего впоследствии аббатом монастыря св. Михаила), Бонифилия (будущего епископа графства Жирона, входившего в марку), барселонского архидьякона и переводчика Лупитуса (со всеми ими Герберт впоследствии активно переписывался). Он, по-видимому, нисколько не торопился возвращаться в Орийяк, и если бы не стечение обстоятельств, никогда бы не пересек Пиренеи в обратном направлении. По крайне мере Рихер придавал поездке в Рим, которая, в конце концов, привела Герберта во Францию, провиденциальное значение: «но когда Провидение пожелало возжечь свет в покрытой мраком невежества Галлии, оно навело графа и епископа на мысль совершить паломничество в Рим. Приготовив все необходимое, они отправились в путь и взяли с собой вверенного им юношу».

Впрочем, не только Галлия, но и вся Европа коснела тогда «во мраке невежества». Бессилие королевской власти, произвол сеньоров, невежество духовенства также гибельно влияли на состояние образованности, как и набеги норманнов, венгров и сарацинов. Не говоря уже о том, что среди мирян было ничтожно мало грамотных и что за недостатком таковых приходилось отказываться от письменного ведения судопроизводства, но и духовенство – главный хранитель знания, покровитель и источник просвещения в Средние века – также имело крайне низкие образовательный ценз и нравственный уровень. Многие клирики не знали латыни и не понимали читаемых ими молитв; другие вели себя непристойно, пьянствовали, открыто женились (иногда на своих родных сестрах); порой во главе монастырей вставали богатые миряне, которые являлись сюда со своими женами, детьми, вооруженной охраной и охотничьими собаками. Обнищавшие монахи поневоле уходили из монастырей на заработки, а, возвращаясь, приносили с собой все мирские пороки. И какая уж тут наука – среди полной нищеты, под руководством аббатов, которые не знают «Отче наш». Какая наука, если один из прелатов католической церкви на обвинение в невежестве и нежелании постичь античное наследство отвечал, что «викарии Петра и его ученики не желают иметь учителем ни Платона, ни Вергилия, ни Теренция, ни остальных скотов-философов, которые, гордо летая, как птицы по воздуху, погружаясь в морскую глубину, как рыбы, и блуждая повсюду, как бараны, описали всю землю». Недаром раннее Средневековье с легкой руки префекта Ватиканской библиотеки Чезаре Баронио (1538–1607) уже много лет историки именуют «темными веками». И лишь монастырские и кафедральные школы были тем оазисом, где поддерживался огонь знания.

В Италии

Поездка в Италию доставила огромную радость Герберту. Маленькие опрятные zenachodia – странноприимные дома при монастырях, в которых останавливались путники, приветливые лица жизнерадостных, общительных итальянцев, голубое и безоблачное, несмотря на декабрь, небо – все внушало ему уважение к этой благодатной земле. Повсюду виднелись развалины амфитеатров, акведуков, храмов и портиков – немых свидетелей былого величия и могущества Римской империи. Стоявшие вдоль дорог многочисленные святыни, древние и новые, у которых Борелл и его спутники задерживались на непременную молитву, напоминали о том, что по этим старым дорогам христианство шло в Roma caput mundi (Рим – главу мира)…

В Вечный город Борелл со своей свитой прибыли в конце года. Дожидаясь аудиенции у папы, они возносили молитвы в римских соборах и знакомились с городом, каждый камень которого говорил о высочайшей культуре латинян. В середине января 971 года Борелл, Аттон и Герберт были, наконец, приглашены в Латеранский дворец[15]. Папа благосклонно отнесся к просьбе графа и велел своему секретарю подготовить бумаги, возвышающие Аттона до сана архиепископа. От внимания Иоанна ХIII не ускользнула необычная для Италии того времени ученость скромного спутника графа и епископа, и он попросил Герберта еще раз посетить дворец для подробной беседы. Зная, что император Оттон I очень дорожит учеными людьми, папа поспешил известить его о прибытии в Рим молодого, но замечательно образованного человека, и к тому же – знатока математики. Император немедленно приказал во что бы то ни стало задержать Герберта в Италии, дабы возложить на него заботы по воспитанию и обучению своего сына и наследника. Воля Оттона I была передана Бореллу, и тому ничего не оставалось, как подчиниться (что он и сделал с большой неохотой). Граф вернулся в Испанию один, поскольку в августе 971 года на обратном пути в Вик Аттон был смертельно ранен в стычке с сарацинами и умер на руках у Борелла. Герберт же был вскоре представлен папой Оттону I, который прибыл со своим двором в Рим на Рождество.

Императору было в то время около шестидесяти лет. Рослый, очень сильный физически, Оттон I был сыном короля Восточно-Франкского королевства[16] Генриха I Птицелова, представителя саксонской династии.

В молодости он получил соответствующее его положению воспитание, овладев семью «рыцарскими искусствами» – верховой ездой, плаванием, владением копьем, мечом и щитом, фехтованием, охотой, игрой в шахматы, искусством слагать стихи и под собственный аккомпанемент петь мадригалы в честь прекрасных дам. Неизвестно, насколько Оттон I преуспел в этом последнем искусстве, хотя, по-видимому, романтических историй в его жизни было немало. Юношей он увлекся дочерью славянского князя, содержавшегося с семьей в качестве заложников в Германии, и их незаконнорожденный сын стал впоследствии архиепископом Майнца.

Отмечена рыцарской романтикой (впрочем, с сильной примесью политических амбиций) и история второго брака Оттона I. После скоропостижной смерти 22 ноября 950 года юного короля Италии Лотаря Прованского его соперник Беренгарий, маркграф Ивреи (области в Северной Италии), «человек жестокий и алчный, за деньги продававший правосудие», захватил престол; он и его сын были объявлены королями и коронованы в церкви св. Михаила в Павии, древней столице лангобардских королей. Молодую же вдову Лотаря Адельгейд заключили в одну из крепостей на севере Италии, ибо она имела не меньше прав на престол, чем маркграф и его сын. Хронист так писал о ее заточении: «Безвинно схваченная, Адельгейд подверглась всевозможным мучениям, будучи остриженной, битой кулаками и ногами и, наконец, заключенной в мрачную темницу с единственной служанкой…». Однако через четыре месяца сторонники королевы прорыли подземный ход, через который Адельгейд удалось бежать. Ей чудом удалось уйти от погони, которую возглавлял сам Беренгарий, и она обратилась за помощью к Оттону I, потерявшему в 946 году свою первую жену Эдгит, дочь английского короля. Перспектива женитьбы на двадцатилетней вдове, которая была почти вдвое моложе его, представлялась Оттону весьма заманчивой, но еще более привлекательным был «благородный повод» захватить и включить в свои владения Итальянское королевство.

Разбив войско Беренгария и женившись на Адельгейд, Оттон I провозгласил себя королем Лангобардии, а вскоре смог осуществить свою давнюю мечту – возродить империю Карла Великого: 2 февраля 962 года в римской церкви св. Петра папа Иоанн ХIII возложил корону римских императоров на голову Оттона I, который еще при жизни был прозван Великим. Так по словам современного историка «из недозрелого германского феодализма было воссоздано государственное образование, получившее впоследствии столь же громоздкое и неуклюжее, сколь и неточное название Священной Римской империи германской нации». В территориальном отношении Оттоновская империя уступала империи Карла Великого и включала только Германию и отдельные области Италии.

Императрица Адельгейд (с древнегерманского ее имя переводится как Благородство и Борьба) была весьма образованной женщиной, и если до женитьбы на ней Оттон I не умел ни читать, ни писать, то после бракосочетания под ее влиянием, хотя и с трудом, овладел этими «неблагородными» искусствами. По примеру Карла Великого он начал приглашать к императорскому двору выдающихся ученых из разных стран, таких, как знаток арабской культуры Иоанн Горзский, историк, дипломат и знаток греческого языка Лиутпранд Кремонский, известный собиратель рукописей римских классиков Стефан Наваррский и других. Герберт стал, таким образом, еще одним «интеллектуальным приобретением» Оттона I.

Бóльшую часть 971 года двор провел в Равенне, где и началась преподавательская деятельность Герберта. Его ученик – шестнадцатилетний Оттон II – к этому времени и сам был увенчан императорской короной. Этот невысокий рыжеволосый юноша заботами отца уже неплохо знал латынь, так что между учителем и учеником произошло сближение как раз на той почве, на которой в то время было легче всего сблизиться с Гербертом, – на почве науки.

Оттон I мечтал женить сына на греческой царевне, поскольку видел в этом браке признание византийцами Западной Римской империи и императорского достоинства за собой и за своим сыном и, кроме того, юридическое закрепление за империей южно-итальянских земель. Добиться такого признания от василевса[17] Никифора Фоки, волевого, талантливого полководца и политика было почти невозможно, но Оттон I все же направил в июне 968 года Лиутпранда Кремонского (ок. 922–9720) в Константинополь просить для сына руки порфирородной царевны Анны, четырехлетней падчерицы Фоки. «Но, – как пишет историк, – василевс считал непозволительно дерзким само намерение северного варвара породниться с византийским императорским домом, равно как и его притязания на императорский титул и владения в Южной Италии». Лиутпранд привез из Константинополя послание, в котором были сформулированы заведомо неприемлемые территориальные требования (вплоть до уступки Равенны и Рима), и Оттон I начал военные действия против византийцев. «Итальянская компания» приносила успех то одной, то другой стороне, при этом оба войска жестоко разоряли и безжалостно уничтожали ни в чем не повинное мирное население. Неизвестно, как долго бы продолжалась эта резня, если бы Никифор Фока в ночь с 10 на 11 декабря 969 года не был предательски убит заговорщиками, во главе которых стояли супруга императора и ее любовник, Иоанн Цимисхий. Последний занял императорский трон (на правах родственника убиенного) и возобновил брачные переговоры с «северным варваром». Они были утомительными и неторопливыми, но, в конце концов, стороны пришли к обоюдному согласию: в конце 971 года глава немецкой церкви архиепископ Кельна Герон с большой свитой отправился в Константинополь за невестой Феофано, племянницей Цимисхия, а 14 апреля следующего года Иоанн ХIII совершил в Риме обряд бракосочетания и короновал новобрачную императорской короной.

На этом торжестве Герберт познакомился с архиепископом Реймса Адальбероном, сыгравшим огромную роль в его жизни. Адальберон, принадлежавший к знатному лотарингскому роду, был энергичным и прекрасно образованным церковником и тонким политиком, приложившим немало сил для укрепления императорской власти. Предметом особой его заботы были школы архиепископства, и поэтому он очень гордился архидьяконом Реймского собора, большим знатоком диалектики Геранном.

Двор Оттона I был весьма мобилен: пробыв в Риме до начала мая, семья императора направилась в Равенну, затем в июле переехала в Милан, а в начале сентября – в Павию. В одном из этих городов и произошла встреча Герберта и Геранна. Они сразу прониклись уважением друг к другу и поняли, что сотрудничество обогатит каждого из них углубленным знанием тех из семи свободных искусств, в которых они еще недостаточно продвинулись к совершенству: Герберт мог узнать много нового у Геранна по части диалектики и, в свою очередь, поделиться с ним приобретенными в Испании сведениями из математики. Жажда знания была так сильна в Герберте, что ни выгоды его нового положения, ни блеск императорского двора не могли изменить его твердого намерения продолжить учебу. Это свидетельствует, что он действительно любил науку и занимался ею ради нее самой, а не с целью и надеждой со временем использовать свои знания для приобретения материальных благ. К тому же переход от монашеской кельи ко дворцу Оттона был слишком резок и свершился слишком стремительно, чтобы изменить вкусы, привычки и стремления Герберта. Поэтому он уговорил императора разрешить ему следовать за Геранном в Реймс, цветущий культурный и торговый центр в Лотарингии. В свите Оттона I они спустились вниз до долины Рейна, здесь в конце 972 года расстались с императорским двором и повернули на запад, в Лотарингию.

На кафедре в Реймсе

Так Герберт стал схоластиком кафедральной школы при Реймском соборе. Кафедральные школы были, как правило, богаче монастырских школ и считались престижнее последних. Дело в том, что императоры из саксонского дома в борьбе с герцогским сепаратизмом опирались на церковную аристократию, и поэтому аристократы светские – в надежде на скорую и удачную карьеру своих отпрысков – охотнее посылали своих детей именно в кафедральные школы, находившиеся под покровительством епископов и архиепископов. Реймская школа пользовалась достаточно высоким авторитетом в Европе: при соборе было пять скрипториев и богатая библиотека (еще более крупное собрание рукописей хранилось в монастыре св. Ремигия, расположенном в двух милях от Реймса). Адальберон давно мечтал заполучить в Реймс крупного ученого: «Пока он думал об этом, размышляя, как усилить величие своей школы, сам Господь направил ему Герберта», – пишет Рихер. Вскоре архиепископ убедился в том, что высокая репутация Герберта как знатока наук вполне заслужена и сделал его caput scholae (главой школы). Более того, он поселил Герберта в своем доме, возложив на него обязанности личного секретаря. Возглавляя реймскую школу, Герберт приложил немало усилий для того, чтобы сделать ее лучшей в Европе, и добился своего. Из различных стран в Реймс стекались студенты и клирики, чтобы послушать знаменитого схоластика и поучиться у него. «Имя славного ученого, – говорит Рихер – разнеслось не только по Галлии, но распространилось и между народами Германии, оно перешагнуло Альпы и разлилось в Италии до Тирренского и Адриатического морей» (рис. 1–3).

Рис.2 Взыскующие знания

Рис. 1–3. На лекции в Реймской школе (из средневековой рукописи).

Рихеру мы обязаны сведениями о преподавательской деятельности Герберта, которая продолжалась в Реймсе почти пятнадцать лет. Сын состоятельного феодала, он был не самым выдающимся учеником Герберта, но много лет учился, а затем работал в Реймской школе в качестве ассистента caput scholae.

Согласно Рихеру Герберт читал в школе все предметы тривия и квадривия, исключая грамматику, причем, во противу правил, начинал свой курс не с риторики, а с диалектики, используя «Введение к Категориям Аристотеля» греческого философа Порфирия в переводе и обработке римского грамматика и философа Гая Мария Викторина[18], а также Аристотелевы «Категории», «Об истолковании» и «Топику», переведенные и прокомментированные Боэцием. Герберт разъяснял своим ученикам понятия категорий, суждений, силлогизмов, диалектических заключений, говорил о родах, видах, отличиях существенного от случайного и так далее.

«Когда, – продолжает Рихер, – он пожелал направить своих студентов от подобных занятий к изучению риторики, то воплотил на практике свою убежденность в том, что ораторским искусством невозможно овладеть без предварительного знания способов выражения мыслей, которые приняты в поэзии… Поэтому он читал и объяснял им книги поэтов Вергилия, Стация и Теренция, а также сатириков Ювенала, Персия и Горация, равно как поэта и историка Лукана[19]. После того как ученики познали сочинения этих авторов и овладели их стилем, он начинал обучать риторике».

Чтобы они как можно быстрее овладели этим искусством, Герберт изготовил особую «таблицу риторики» на двадцати шести листах пергамена, расположенную в две колонки. Он говорил, что эта таблица, без сомнения удивительная для невежд, весьма полезна для трудолюбивых учеников, так как разъясняет им тончайшие и неясные правила риторики и закрепляет их в памяти. Но даже изложив аудитории основные законы красноречия, следуя Аристотелю, Герберт не считал свою миссию выполненной: он вверял учеников помощнику, который проводил с ними диспуты на различные темы. При этом, как пишет Рихер, caput scholae требовал от диспутантов «естественности в аргументации», что, по его мнению, было вершиной красноречия.

Отсюда можно сделать вывод, что Герберт целенаправленно готовил своих студентов к церковной или государственной деятельности, считая ораторское искусство важнейшей компонентой образования. «Я не тот человек, – писал он аббату Экберту из Тура, – чтобы отделять полезное от достойного. Напротив, я, как и Цицерон, всегда пытался их соединить… Я неизменно полагал, что в равной степени важно изучать как науку достойной жизни, так и науку красноречия. Для тех, кто не обременен государственными заботами, умение достойно жить более важно, чем умение хорошо говорить, но для нас обе науки равнозначны. Чрезвычайно важно уметь убедительно излагать свои мысли, чтобы благозвучием красноречия остановить неистовство введенного в заблуждение духа…».

«Обучая математике, – продолжает свой рассказ хронист, – он начинал с арифметики, которая является первой частью этой науки». По складу мышления Рихер был, по-видимому, гуманитарием, и поэтому ограничился лишь одним абзацем, рассказывая о том, как Герберт учил своих слушателей умножать и делить многозначные числа на абаке. Впрочем, мог ли он представить, что именно этот инструмент и правила счета на нем обеспечат Герберту известность и славу в грядущих поколениях и что через тысячу лет уровень цивилизации в значительной степени будет определяться электронными наследниками абака?

Происхождение термина «абак» в точности не установлено. Большинство историков производят его от семитского корня; согласно этому толкованию абак – это дощечка, покрытая слоем пыли. На ней острой палочкой проводились линии и какие-нибудь предметы, например, камешки или палочки, размещались в получившихся колонках по позиционному принципу. Сложение и вычитание на абаке выполнялись добавлением или изъятием камешков, умножение и деление – как повторные сложения и вычитания соответственно.

С абаком были знакомы в древности и египтяне, и греки, и римляне. Историки полагают, что, например, в Грецию абак был завезен финикийцами и стал там «походным инструментом» греческих купцов. Значения, приписываемые камешкам в колонках, обычно сообразовывались с соотношениями различных денежных единиц. Историк Полибий, желая съязвить, писал: «Придворные – как камешки на счетной доске; захочет счетчик, и они будут стоить один халк, а захочет – так и целый талант». В Древнем Риме абак назывался calculi, или abaculi, и изготовлялся из бронзы, камня, слоновой кости и цветного стекла. Слово calculus означает «галька», «голыш». От него произошло позднейшее латинское calculatore (вычислять) и наше калькуляция. Сохранился бронзовый римский абак, на котором calculus передвигались в вертикально прорезанных желобках. Внизу помещали камешки для счета до пяти, а в верхней части имелось отделение для камушка, соответствующего пятерке.

Прошло много веков и вид абака изменился. Рихер рассказывает, как Герберт заказал мастеру, изготовлявшему щиты, кожаную счетную доску, разделенную на двадцать семь колонок, а также велел сделать тысячу жетонов из рога и нанести на каждый из них одну из девяти арабских цифр, от единицы до девяти. Знака нуля Герберт не знал, да он и не нужен был при счете на абаке, так как заменялся пустой колонкой.

Существовал и другой вариант абака, который описал в XI веке ученик Герберта парижанин Бернелэн (рис. 1–4). Это была гладкая доска, посыпанная голубым песком и разделенная на тридцать колонок. Три колонки отводились для дробей, а прочие объединялись по три в девять групп. Сверху колонок были дуги, которые назывались пифагоровыми (arcus Pytagori), так как изобретение абака приписывалось Пифагору. Колонки повторно помечались наверху слева направо буквами C (centum – сто), D (decem – десять) и S или M (латинское singularis или греческое монас – единица). Жетоны с цифрами Бернелэн именовал апексами (от латинского apex, одно из значений которого – письмена). Вскоре к известным апексам добавился еще один жетон – кружок с точкой внутри. Его называли сипос (от греческого псефос – камешек, жетон) и использовали как метку для памяти, передвигая вдоль колонок в процессе счета.

Рихер утверждал, что Герберт выполнял операции на абаке с такой скоростью, что получал результат умножения быстрее, чем произносил его вслух. «Тот, – писал хронист, – кто хотел бы разобраться в этом методе досконально, должен прочитать книгу, которую он написал для схоластика Константина». Сочинение, о котором упоминает Рихер, называлось «Книжечка о делении чисел», схоластик же Константин был другом Герберта и преподавателем школы в монастыре Флери-сюр-Луар. В предисловии к «Книжечке» говорилось: «Сила дружбы делает возможным невозможное. Каким образом у меня могло бы появиться желание объяснить правило чисел абака, если бы я не был к тому побуждаем тобой, о, Константин, сладкая утеха моих трудов. Итак, хотя уже произошло несколько люстров (пятилетий. – Ю. П.) с тех пор, как у меня не было под руками книги по этому предмету или упражнений в нем, я все же оказываюсь в состоянии изложить его, отчасти по памяти, буквально в тех же выражениях [как в книге], отчасти только придерживаясь того же смысла. Пусть же безграмотный философ не думает, что эти правила находятся в противоречии с какой-либо наукой или сами с собой».

Рис.3 Взыскующие знания

Рис. 1–4. Абак XI века (фрагмент)

Уже из этого отрывка следует, что Герберт не был изобретателем абака, как иногда утверждалось, а лишь восстановил то, что было известно, но пришло в забвение («В Х веке не творят, а зубрят, восстанавливают по памяти» – замечает по этому поводу историк). Заслуга Герберта состоит в популяризации инструментального счета, в использовании индо-арабских цифр[20] на жетонах и (может быть!) в разработке правил умножения и деления на абаке. Эти операции выполнить письменно весьма сложно, если пользоваться римской системой счисления (попробуйте, например, перемножить СХIХ и ХХIV). На абаке же умножение выполнялось значительно проще.

Пусть, скажем, требуется 4600 × 23. Ход вычислений следующий: 3 × 6=18; 3 × 4=12; 2 × 6=12; 2 × 4=8; 1+2+2=5; уничтожим цифры 1, 2, 2 и напишем 5;1+1+8=10; в следующей колонке слева напишем 1. Таким образом, получается сумма 105800. При вычислении на абаке вычеркиванию цифр соответствовало удаление жетонов (например, жетоны 1, 2, 2 заменялись жетоном с цифрой 5). Выполнение деления на абаке значительно сложнее. Герберт использовал прием, при котором деление на какое-либо число b заменялось более простым делением на близкое к нему «круглое» число c, что требовало после каждой операции вспомогательного умножения на разность или дополнение c-b (или b-c) и сложения, причем делимое разбивалось всякий раз на отдельные разряды.

Конечно же, столь громоздкое правило представлялось современникам Герберта верхом изобретательности. Недаром молва обвиняла его в связи с дьяволом также и из-за умения делить на абаке большие числа, а знакомый нам отец Уильям из Малмсбери уничижительно писал: «Герберт был, несомненно, первым, кто перенял у сарацинов абак. Он написал о нем правила такого рода, что абацисты, сколько бы ни старались, постигают их с трудом». Другого мнения придерживался преподаватель известной монастырской школы в Лане монах Радульф (ум. 1131): «От Герберта, человека высочайшего благоразумия, одно имя которого означает мудрость, от известного ученого Германа[21] и их учеников поток знаний об абаке достиг нашего времени».

О популярности Герберта в Средние века свидетельствует то обстоятельство, что иногда вместо слова «абацист», то есть вычислитель на абаке, говорили «герберкист» – последователь Герберта. Через несколько веков Леонардо Пизанский (ок. 1170–1250), прозванный Фибоначчи[22], в своей «Книге абака» называл счет на абаке Герберта одним из трех существовавших способов вычислений (два других способа – счет на пальцах и modus Indorum – письменные вычисления с помощью индо-арабских цифр). Последний способ после выхода книги Леонардо постепенно завоевал популярность, чему немало способствовало проникновение и распространение в Европе бумаги. В течение следующих двух-трех столетий развернулась острая борьба между «абакистами», отстаивавшими использование абака и римской системы счисления, и «алгоритмиками», отдававшими предпочтение индо-арабским цифрам и письменным вычислениям. Борьба эта завершилась победой «алгоритмиков» лишь в XVII веке.

Но вернемся к рассказу Рихера. «После арифметики он переходил к музыке, в которой галлы долгое время были невежественны и которую он сделал очень популярной. Определяя высоту тона струн с помощью монохорда[23] и разделяя консонансы на тоны, полутоны и даже на трети и четверти тона… он восстановил совершенное знание музыки». Трудно предположить, однако, чтобы в теоретических вопросах Герберт пошел дальше Боэция, который в «Наставлениях к музыке» говорит об арифметических отношениях октавы (1:2), кварты (3:4), квинты (2:3), полутона (243:256), большого полутона (aptome) к малому (limma vel dieses) (139:104), о комме – разнице между целой октавой и совокупностью кварты и квинты и так далее. Отсутствие гаммы, изобретенной полувеком позднее бенедиктинским монахом Гвидо из Ареццо[24] (ок. 990–ок.1050), в значительной степени затрудняло понимание этой отвлеченной теории музыки, и поэтому лишь Герберт с его знанием математики смог просветить «невежественных галлов». Впрочем, Рихер говорит, что сам он и архидьякон Геранн отказались от изучения этого искусства («ввиду крайней его сложности»).

Рихер ничего не сообщает о характере преподавания Гербертом геометрии, но о познаниях caput scholae можно судить по его незавершенной книге «Геометрия» и письму монаху Адельбольду из Утрехта. В теоретическом отношении книга Герберта представляла собой компиляцию из сочинений Боэция и Евклида. Но «Начала» великого грека были известны тогда латинской Европе лишь фрагментарно, а ни греческого, ни арабского языков Герберт не знал. Поэтому в «Геометрии» он привел только формулировки Евклидовых теорем и доказательства трех из них. Проявляя некоторый критический дух, в целом отсутствующий в этом сочинении, он указывал, что в действительности ни одна точка, ни одна линия и поверхность не встречаются иначе, чем в связи с каким-нибудь телом, и лишь мысленно мы отрываем точки, линии и поверхности от этих тел.

Практическая часть книги посвящена приемам римских агрименсоров (землемеров). Герберт пишет об измерении длин, площадей и объемов различных геометрических фигур. Он показывает, как с помощью астролябии, стрелы с привязанной ниткой и измерения тени можно вычислить площади фигур разной формы; определяет число зданий, которые можно разместить на этой площади; измеряет высоту доступных и недоступных объектов (башен, церквей, гор), узнает ширину реки, глубину колодца и так далее.

Для вычисления площади равностороннего треугольника (важнейшая задача при проведении землеустройства) он рекомендует принимать его высоту равной 6/7 стороны, что весьма близко к правильному значению (√3/2). «Пусть будет тебе известно общее правило для нахождения высоты, в равностороннем треугольнике, – пишет Герберт Адельбольду: отнимай всегда от стороны седьмую часть и шесть остальных считай за высоту. Но чтобы ты лучше понял, о чем идет речь, возьмем пример… Дан тебе треугольник, сторона которого равна 7 футам длины; по геометрическому правилу я его [площадь] измеряю так: отнимаю от стороны седьмую часть и, принимая остальные 6/7 за перпендикуляр, умножаю его на сторону и говорю: 6х7=42; половина этого числа 21 и есть площадь означенного треугольника». Далее Герберт разъясняет своему корреспонденту ошибку агрименсоров, которые измеряют площадь квадратами и не принимают при этом в расчет тех отрезков этих фигур, которые оставались вне измеряемой площади («поэтому вместо числа 21 они получали в ответе неверное число 28»).

Критически оценивая оригинальность математических трудов Герберта, историки науки соглашаются с тем, что его «Геометрия» и письмо Адельбольду – первые геометрические достижения бедной математической культуры Средневековья.

Излагая последний предмет квадривия – астрономию, Герберт использовал наглядные (как мы бы сказали сегодня) пособия, что было, конечно, неслыханным новшеством в педагогической практике Х века. Рихер довольно туманно и, видимо, не до конца понимая[25], описал астрономические инструменты Герберта. Но если соединить сообщаемые им сведения с теми, что содержатся в письме Герберта к уже знакомому нам схоластику Константину, можно в общих чертах представить себе устройство и принцип действия астрономических инструментов, которые использовались в реймской школе.

Чтобы познакомить учеников со звездной картой и научить их распознавать созвездия и отдельные звезды, Герберт изготовил деревянную сферу диаметром около трех футов. На ней он провел две окружности так, чтобы их плоскости были взаимно перпендикулярны. Точки пересечения этих окружностей он определил как Северный и Южный полюсы Мира. Затем с помощью циркуля разделил полуокружность от одного полюса до другого на тридцать частей и начертил на сфере пять параллельных кругов. Первый находился на расстоянии шести частей от Северного полюса (арктический круг); далее через пять частей была расположена линия тропика Рака, и затем через четыре части – линия небесного экватора. Оставшееся расстояние до Южного полюса он разметил параллелями аналогичным образом. По одной из взаимно перпендикулярных окружностей он разделил сферу на две полусферы и выдолбил одну из них, получив таким образом плоскую полусферическую оболочку. В местах пересечения другой окружности с каждой из пяти параллелей, а также в полюсах установил по диоптре[26] длиной в полфута. Чтобы сделать всю конструкцию жесткой, он вставил концы диоптр в отверстия, просверленные в железном полукольце, которое крепилось к основанию инструмента.

Перед началом наблюдений Герберт устанавливал инструмент так, чтобы верхняя диоптра была наведена на Полярную звезду, казавшуюся всю ночь неподвижной. Затем ученики вели наблюдения через другие диоптры за звездами, отмечая пути их движения по небосводу. Днем они сравнивали полученные сведения с теми, что содержались в астрономических рукописях, и наносили на учебные небесные глобусы отдельные звезды и контуры созвездий, раскрашивая их в различные цвета. Сверить свои результаты они могли по большому глобусу, собственноручно изготовленному учителем и установленному так, чтобы ось мира, соединявшая Северный и Южный полюсы, была наклонена на угол, соответствующий широте места (49° для Реймса). Заметим, что, поскольку Герберт делил полуокружность не на сто восемьдесят, а на тридцать частей, каждой из этих частей соответствовали 6 градусам. Поэтому Полярный круг у Герберта находился на отметке 26°, а не 23°8», но линия тропика Рака была расположена достаточно точно.

Второй астрономический инструмент Герберта – армиллярная сфера (от лат. armilla – браслет, кольцо) была известна уже греческому астроному и математику Эратосфену Киренскому (276–194 до н. э.) и великому греческому полимату Клавдию Птолемею (ок.87–165), а также средневековым арабским ученым. Она применялась для определения экваториальных или эклиптических координат небесных светил и состояла из нескольких деревянных колец с делениями, снабженных диоптрами и способных поворачиваться вокруг своей центральной точки. Герберт дополнил инструмент Птолемея еще одним кольцом, расположенным наклонно поперек сферы. На нем были нанесены знаки Зодиака. Над сферой он поместил изготовленные из железной и медной проволоки контуры созвездий и снабдил ее диоптрами, чтобы наблюдать за изменениями положения полярной звезды. «Эта машина, – пишет Рихер, – была столь чудесна, что даже тот, кто был невежествен в науке, но знал местоположение хотя бы одного созвездия на сфере, мог найти другие самостоятельно, без помощи учителя». Позднее, уже будучи римским папою, Герберт сконструировал и изготовил новую армиллярную сферу, основываясь на астрономических таблицах великого арабского ученого Абу-л-Хасан Али ибн Аби Саид Абд-ар-Рахман ибн Юнис ал-Садафи ал-Мисри (950–1009).

Конструируя планетарий, представлявший собой действующего модель движения планет, Герберт черпал необходимые сведения из «Естественной истории» римского эрудита Плиния Старшего (23–79 н. э.) и комментариев римского философа и писателя Амвросия Феодосия Макробия (IV век н. э.) к платоновскому «Тимею». Основой планетария была армиллярная сфера, которую Герберт дополнил главной осью и кольцами, соответствующими пяти параллелям его небесного глобуса. Утолщение в центре главной оси представляло собой неподвижную Землю, остальные планеты «моделировались» металлическими шариками, подвешенными на тонких нитях. Они могли вручную перемещаться по своим орбитам, которые Герберт представил изогнутыми и прикрепленными к главной оси проволочками. Расстояние от Земли до Луны он принял за единицу, а остальные планеты расположил соответственно платоновскому закону совершенных числовых отношений (1:2,3,4,8,9,27). Вся конструкция могла поворачиваться вокруг главной оси, устанавливаемой вертикально. Демонстрируя движение планет, Герберт вращал планетарий, в то время как один из его учеников перемещал «планеты» по их орбитам.

С именем Герберта связано отчасти распространение в Средневековой Европе очень популярного впоследствии прибора – планисферной астролябии, предназначенного, в основном, для решения различных астрономических задач (измерения положений небесных тел, определения времен восхода и захода светил, определения времени суток по наблюдениям высот Солнца или звезд и так далее)[27]. Астролябия была известна многим древнегреческим ученым (Гиппарху, Птолемею и другим), ее описали и усовершенствовали арабские ученые ал-Фазари (Абу Исхак Ибрахим ибн Хабиб ибн Сулейман ибн Самура ибн Джундаб ал-Фазари, ум. ок. 800), Ал-Бируни (Абу-р-Райхан Мухаммед ибн Ахмед ал-Бируни) и другие. Первое описание астролябии на латинском языке появилась в переводе с арабского анонимной книги «Суждения об астрологии». Перевод принадлежал Лупитусу, старому другу Герберта, которому он писал в 984 году: «Хотя у меня нет перед тобой никаких заслуг, твое великодушие и твоя приветливость побудили меня обратиться к тебе с просьбой. Итак, прошу, перешли мне переведенную тобой книгу об астрологии[28], а если захочешь от меня что-либо в вознаграждение, проси без колебаний и получишь». Лупитус не замедлил прислать книгу, а содержавшиеся в ней сведения об астролябии Герберт переработал и включил в «Геометрию». Через полвека на основе этой книги Герман Калека[29] написал трактат об астролябии, пользовавшийся большой популярностью в Европе.

Практическому гению Герберта Европа обязана созданием одного из первых в Средние века гидравлического органа. Если верить Рихеру, Гербертов орган, находившийся одно время в Реймском соборе, был устроен так: пар от кипящей воды наполнял медный барабан и затем вырывался через многочисленные медные трубки с отверстиями, которые в определенной последовательности перекрывались клапанами. Таким образом, нагнетание воздуха в трубы совершалось при помощи механизма, а не выбивающегося из сил церковного служки, и расстояние, на котором был слышен звук, значительно увеличивалось. Остается лишь гадать, явился ли этот музыкальный инструмент оригинальным изобретением Герберта, так как подобного рода органы были известны с античных времен: их описали в своих сочинениях Ктесибий, Филон Византийский и Герон Александрийский[30]. Но наш герой не знал греческого языка, а написанная около 850 года несколькими арабскими авторами «Книга хитроумных приборов», в которой подробно говорилось об органе, была переведена лишь в XIII веке.

И еще об одном изобретении Герберта следует упомянуть: каноник Титмар из Мерзебурга в своей «Хронике» утверждал, что Герберт изготовил и установил в Магдебурге часы (horologium), ничего не сообщая об их конструкции. На основании этого упоминания некоторые позднейшие авторы заявляли, что это были механические башенные часы. Сейчас же считается, что первые часы такого рода были построены лишь в XIV веке, а horologium, скорее всего, представлял собой солнечные часы или клепсидру (водяные часы).

Нетрудно представить, каким чудом казались современникам Герберта его изобретения (прежде всего, астрономические) и как восхищались они его эрудицией! И это восхищение невольно плодило одну легенду за другой. Так, многие средневековые хронисты утверждали, что он не то сконструировал, не то где-то приобрел говорящую бронзовую голову, которая давала ему советы, отвечая на вопросы в режиме дихотомии (пользуюсь современным термином), то есть в режиме «да»/«нет». Впрочем, владение «медным оракулом» приписывалось и некоторым другим выдающимся мыслителям позднего Средневековья, в частности, Роджеру Бэкону, Альберту Великому, Роберту Гроссетесту, Арнольдо из Виллановы.

Герберта, несомненно, можно считать самым выдающимся педагогом Х века. Он преподавал по определенному четкому плану, добиваясь от учеников не только знания, но и понимания метода, которым они получены. Герберт не был ученым и не внес что-то новое в существовавший в его время компендиум знаний. Однако его точный и ясный ум позволял систематизировать доступные ему сведения и излагать их просто и понятно. Герберт заражал своих учеников духовной энергией, вручая им лампады знания, которые впоследствии ярким светом вспыхивали в разных уголках Европы. Среди его воспитанников были короли и государственные деятели; по крайней мере, тринадцать епископов и архиепископов, шесть настоятелей крупных монастырей, известные схоластики. Самым знаменитым из них был Фульберт (ок. 980–1028) из кафедральной школы при Шартрском соборе, которая явилась предшественницей Сорбонны и стала самым авторитетным центром гуманизма в XII веке.

Диспут в Равенне

В Европе никто не осмеливался оспаривать у Герберта пальму первенства в точных науках, но по части тривия он нашел соперника в лице немецкого схоластика Отриха, которому не давали покоя ученые лавры главы реймской школы. Отрих был монахом монастыря св. Маврикия в Магдебурге и преподавателем монастырской школы, привлекавшей к себе многочисленных учеников. Характер у Отриха, надо полагать, был непростой, мнения о своей учености он был самого высокого, и поэтому, рассорившись, в конце концов, с магдебургским архиепископом, он сделался придворным ученым, продолжая преподавательскую деятельность и по-прежнему собирая вокруг себя множество учеников. Завидуя славе Герберта, Отрих послал одного из них в Реймс с поручением послушать и записать его лекции. Оказалось, что взгляды на классификацию наук у соперников-схоластиков не совпадают, и Отрих принялся везде трубить об ошибках Герберта, говоря, что он будто бы не имеет никакого понятия о различиях между высшим, божественным, и низшим, человеческим, знаниями. Не без злорадства сообщил он об этом и Оттону II, который, однако, не мог допустить и мысли о том, что Герберт ошибается. Случай разрешить спор представился в декабре 980 года, когда Адальберон в сопровождении Герберта совершил путешествие в Италию. Диспут состоялся в присутствии императора в Равенне, куда съехались схоластики со всей Европы. В течение целого дня, перескакивая с темы на тему, диспутанты терзали себя и многочисленных слушателей примерно такими речами:

Герберт: Конечная причина, то есть цель философии заключается в познании божественного и человеческого.

Отрих: Такое определение слишком многословно. Философ должен быть краток, а цель философии можно определить одним словом.

Герберт: Далеко не все причины или цели могут быть определены одним словом. Платон, например, определяет причину сотворения мира тремя словами: «добрая воля Бога».

Отрих: Но слово «добрая» в этом определении излишне, так как Бог не может желать зла.

Герберт: Бог действительно не может быть злокозненным, однако слово «добрая» имеет все-таки здесь логическое значение. По своей субстанции Бог только добр, все же сотворенное им является причастным добру. Поэтому упомянутое слово поставлено здесь именно с целью одновременно определить и саму сущность божественной природы. Кроме того, для доказательства того, что не всякая причина может быть выражена одним словом, скажу, что причину тени нельзя выразить короче формулы: «тело, противопоставленное свету».

И так далее, и тому подобное…

Герберт, захватив инициативу в споре, говорил и говорил, пока Оттон II наклоном головы не дал знак окончить диспут. По общему мнению присутствующих зрителей победа осталась за реймским схоластиком, и Отрих с позором удалился в Магдебург.

Книжник

Но не только блестящая эрудиция caput scholae и новые методы обучения привлекали в Реймс учеников. Не было в Европе книголюба, который бы не мечтал поработать в огромной библиотеке Герберта или одолжить на время что-либо из его книжных сокровищ. А он был неутомим в поисках рукописей, причем – что для него характерно – собирал, в основном, произведения античных классиков и вовсе не интересовался патристикой (впрочем, можно предположить, что он уже имел в достаточном числе сочинения отцов церкви).

Аббату Экберту Герберт писал: «Я усердно собираю библиотеку… Не только в Риме и в других частях Италии, но также в Германии и Лотарингии я нанимал писцов и с помощью щедрых друзей покупал в этих провинциях за большие деньги рукописи. Поэтому мы и вас просим поступить таким же образом. Мы укажем в конце письма перечень авторов, копии трудов которых мы хотели бы получить. Дабы не злоупотреблять вашей добротой, посылаем пергамен для копииста и необходимые денежные средства. Отдыхая или трудясь, мы учим тому, что знаем, и изучаем то, в чем несведущи».

Далеко небескорыстный в житейских делах, Герберт, не задумываясь, тратил золото на приобретение нужных ему списков. Монаху из Сана, который переписывал для него книгу («немалой величины»), он сообщает: «Я посылаю тебе через моего клирика два солида[31]. Если позволишь, я буду делать то же самое до тех пор, пока ты, закончив труд, не скажешь: «довольно».

Он весьма ловко пользовался всяким удобным случаем ради получения вожделенного списка: «Герберт… приветствует своего Айрарда (аббат монастыря св. Теодерика близ Реймса. – Ю. П.). Твои просьбы возбудили в нас сочувствие, а мы увещеваем тебя лезть из кожи вон ради наших дел, будто ради собственных… Сделай то, о чем мы тебя просим, чтобы мы исполнили твои просьбы». Монаху Ремигию из Трира пожелавшему иметь сферу для занятий астрономией, Герберт обещал прислать ее в обмен на копию поэмы римского поэта Публия Папиния Стация «Ахиллеиды». «Твоя доброта, любезный брат, – писал Герберт, – перевешивает том, который я получил, однако он неполон, так как неполным был образец, с которого сделан список. И нашей доброты ты не забудешь, так как мы уже начали тяжелейший труд изготовления сферы, которая уже обточена на токарном станке и искусно обтянута конской кожей. Если ты испытываешь в ней неотложную потребность, можешь ожидать ее, просто окрашенную в один цвет, к календам марта. Но если ты хочешь сферу с горизонтом, красиво размеченную разными цветами, ты растягиваешь работу на год».

Он постоянно беспокоился о судьбе рукописей, которые имел неосторожность одолжить на время. «Поскорее верните наши книги», – писал он какому-то из должников, и если тот не спешил вернуть книгу после предупреждения, обращался к языку Цицерона: «Quousque tandem abutemini patientia nostra?» («Доколе же вы будете злоупотреблять нашим терпением?»).

С гневом обрушивался Герберт на клириков из монастыря Сан-Пьер-Гранд, не вернувших в срок взятые у него книги: он сравнивал их проступок с изменой Катилины и грозит суровым наказанием. Зато с какой радостью сообщал он Адальберону, что в северной Италии обнаружил множество сочинений Боэция, этого «ученейшего комментатора свободных наук»!

Историк Гай Саллюстий Крисп (86–34 до н. э.) и «отец красноречия», политик и философ Марк Туллий Цицерон (106–43 до н. э.), философ-платоник Цельс (вторая половина II века н. э.) и поэт Вергилий – им Герберт обязан своей прекрасной, почти классической латынью, столь выгодно отличавшейся от грубой и неуклюжей латыни современных ему авторов. Это они, вкупе с другими римскими классиками, сделали его близким по духу скорее к римлянину в тоге, чем к монаху в рясе.

Герберт и политика

Занимаясь в Реймсе педагогической деятельностью, Герберт не оставался пассивным наблюдателем событий в Европе. Мало-помалу они пробудили в нем интерес к политической деятельности и желание принять в ней такое же участие, какое принимал его покровитель Адальберон.

Здесь надо заметить, что реймское архиепископство благодаря своему пограничному с Лотарингией положению приобрело в Х веке важное политическое значение. С тех пор как немецкая граница, отодвигавшаяся все дальше и дальше на запад, заняла более или менее постоянное положение, часть архиепископства оказалась за границей, в Германии, оставаясь в церковном отношении подчиненной Реймсу. Такая ситуация открывала перед реймскими церковниками большие возможности для дипломатического маневра. Если они стояли на стороне французских королей, то были их полезнейшими союзниками в попытках присоединить Лотарингию к Франции; если они сочувствовали немецким государям, то активно влияли на ход событий на западной границе Германии. Кроме того, в соответствии с традицией архиепископы Реймса имели предпочтительное право короновать французских королей. Они получали большие доходы от своих земель и располагали многочисленной армией вассалов. Словом, реймский архиепископ был крупной фигурой в борьбе власть имущих, и не раз троны государей колебались в зависимости от настроений в Реймсе.

В мою задачу не входит описание политических событий, в которые был вовлечен Герберт, и событий, связанных с попытками занять место Адальберона после его смерти в январе 986 года. Отмечу лишь, что и Герберт, и его патрон неизменно поддерживали государей саксонской династии на императорском троне – сначала Оттона II, а затем его сына Оттона III. Реймским политикам пришлось немало потрудиться, чтобы короны удержались на императорских головах, а головы – на плечах.

Совершал ли предательство по отношению к своей родине француз Герберт, поддерживая императоров-немцев? Ни в коей мере. Герберт, прежде всего, поддерживал самою идею восстановления Западной Римской империи, идею политического и государственного объединения значительной части Европы, поэтому национальность коронованной особы, которая могла бы эту идею осуществить, имела для него второстепенное значение. Если бы империя была восстановлена не немецким королем, а французским или итальянским, то и симпатии Герберта были бы профранцузскими или проитальянскими. Но тогда возникает следующий вопрос, на который, впрочем, нетрудно найти ответ: «Откуда же взялись у французского схоластика имперские пристрастия?»

Рис.4 Взыскующие знания

Рис. 1–5. Оттон III. По правую руку от императора – Герберт (из средневековой рукописи).

С ранних лет посвятив себя учебе и науке, он был погружен в изучение античного мира, который своей литературой, наукой, государственным устройством необоримо влек его к себе и который в жестокий и невежественный век казался ему действительно идеальным миром. Его восстановление стало для Герберта заветной мечтой. В Оттонах он видел прямых преемником древнеримских императоров и требовал для них той же политически неделимой власти, какой пользовались их предшественники. Особые надежды Герберт возлагал на Оттона III, неуравновешенного и пылкого юноши, учителем которого он стал весной 997 года (императору тогда было семнадцать лет). С радостью убеждался Герберт в том, как много общего у бывшего и нынешнего венценосных учеников: тяга к знаниям, набожность, фанатическая убежденность в необходимости renovatio Imperia Romanum (возрождения Римской империи) во всем ее величии и могуществе (рис. 1–5).

«Оттон III стремился создать такую империю, в которой была бы возможна администрация Траяна, законодательство Юстиниана и деспотизм Константина, а в то же время было бы сохранено республиканское устройство, – пишет историк. – В его политические идеалы одинаково входили империя и республика, римский народ и рыцарство, земная жизнь и вечное блаженство». В своем Sacrum palatium (Священном дворце) на Авентинском холме он окружил себя гвардией в римско-византийском вкусе и разработал сложный дворцовый церемониал, который был изложен в особой книге, где было подробно описано императорское одеяние и объяснено значение десяти принадлежащих ему корон. По его приказу все смертные, не исключая императора, могли входить на Капитолийский холм только в белых одеждах, причем свита должна была приветствовать своего властелина на еврейском, греческом и латыни и трижды кланяться ему. Но страсть к пышным церемониям сочеталась в Оттоне с монашеским смирением: часто, облачаясь в рубища, он запирался в келье и подвергал себя посту и бичеванию.

И как бы не был занят Оттон государственными и военными делами – а воевал он много и довольно небезуспешно, – он всегда находил время для бесед с Гербертом, и тогда его дворец становился ареной жарких научных диспутов. По просьбе императора Герберт написал небольшой философский трактат «О рациональном и об использовании разума» на чисто схоластическую тему о том, что более общее – понятие разумного или понятие пользования разумом.

Желая восстановить справедливость по отношению к учителю, Оттон добился у папы назначения Герберта архиепископом Равенны – второй по важности пост в итальянской церковной иерархии. Это событие произошло 28 апреля 998 года. А когда в феврале следующего года неожиданно умер Григорий V, император заставил римских церковников избрать Герберта своим епископом и, следовательно, римским папой.

Сильвестр II

По совету Оттона Герберт отправился из Равенны в Рим через Песаро, Фано и Анкону – области традиционно подвластные папе. Императорские гонцы мчались впереди папского поезда, предупреждая о его прибытии. Оттон полагал, что будет полезно, если народ увидит будущего преемника св. Петра, так как для большинства простых людей римский папа был скорее символом, чем реальной фигурой. Толпы итальянцев встречали Герберта настороженно: для них он все еще был чужестранцем, французом. Но эта настороженность сменялась всеобщим ликованием, когда он обращался к толпе на ее родном языке.

… В церковь св. Агнессы у стен Рима Герберт и его спутники прибыли в последний день марта 999 года. Здесь их встретили горожане и клирики во главе с Иоанном, епископом Альбано и главой папских секретарей и нотариев. Истово молился Герберт в церкви, которую Флавий Валерий Аврелий Константин (272–337), известный как Константин Великий, соорудил прямо над гробницей святой девы. Он благодарил Спасителя, который даровал ему, бывшему пастушку, громадную духовную власть над людьми. Торжественный кортеж во главе с епископом Иоанном направился через Нументанские ворота в Рим. Герберта, восседавшего на богато изукрашенном кресле, несли на своих плечах знатные римляне и высшие клирики. Спустившись вниз по виа Нументана, мимо толстых стен бань Диолектиана, мимо церкви Санта Мария Маджоре, они очутились на большой площади перед собором св. Иоанна Латеранского. Далее в сопровождении эскорта гвардейцев императора они проследовали во дворец, где Оттон заключил в объятия будущего папу. В следующую субботу, 2 апреля, громадная толпа собралась на площади перед Латеранским собором. Из собора в окружении немецких солдат вышли Оттон, Герберт, епископ Иоанн и префект Рима. Благословив толпу и произнеся короткую молитву, Иоанн объявил, что римлянам предстоит избрать нового папу. Их благороднейший император Оттон, сын и внук императоров, убежден, что архиепископ Равенны – тот человек, в котором нуждается римская церковь. Затем к собравшимся на латыни и по-итальянски обратился Оттон. Он представил Герберта, всячески восхваляя его достоинства. «Хотите ли вы видеть этого человека, Герберта, своим епископом и папой?» – спросил Иоанн, и дружный хор голосов – Volumus, Volumus (Мы желаем этого) – прозвучал над площадью. Один из папских секретарей зачитал документ об избрании папы, который был встречен одобрительными возгласами: Fiat, Fiat (Да будет так!). Подписав документ вместе с императором, главным нотарием и пастырями титулярных церквей, епископ Иоанн торжественно объявил, что у престола св. Петра появился новый владелец – папа Сильвестр II. Если Григорий V был первым немцем-папой, то Герберт стал первым французом, возглавившим римско-католическую церковь. Имя нового папы как бы символизировало неразрывную связь церкви с государством, напоминая о союзе Сильвестра I (ум. 335) и Константина Великого, упрочившим как императорскую власть, так и авторитет верховного понтифика. Оттон решительно отверг «Константинов дар» – подложную грамоту, сфабрикованную в VIII веке папской канцелярией для обоснования притязаний папы на светскую власть над Римом и всей Италией. В дипломе, выданном им Герберту, говорилось: «Господина Сильвестра, нашего учителя, избираем и по воле Божьей ставим и определяем светлейшим папой. Вся власть в Риме и Римской области должна исходить от императора, а папа является его верным помощником».

Новый папа оправдал надежды императора. С присущей ему энергией он занялся укреплением и возвышением Западной Церкви, используя влияние которой, он надеялся привлечь новых союзников, а может быть, и новых подданных империи. На юге Италии папа пытается ослабить влияние Византии; в Центральной Европе организует первую архиепископскую епархию на территории Польши; горячо поддерживает венгерского князя Вайка, пожелавшего христианизировать свою страну и принявшего христианское имя Стефана I; убеждает норвежского конунга (короля) Олафа Тригвессона заменить рунический алфавит на латинский («принятый во всех христианских странах»), поддерживает отношения с киевским князем Владимиром в надежде заинтересовать восточных славян религиозными идеями Запада; решительно выступает против раскола немецкой церкви; борется за очищение морального облика священнослужителей, энергично выступая против практики симонии и конкубината[32], широко распространенной среди клириков.

Рис.5 Взыскующие знания

Рис. 1–6. Сильвестр II (неизвестный художник)

Интересно, что мнение Сильвестра II (рис. 1–6) относительно пределов папской власти были созвучны идеям будущей религиозной Реформации. Свои взгляды он изложил в двух сочинениях – «Реймский собор» и «Письмо к Вильдероду», которые были изданы в 1567 и 1660 годах и явились драгоценной находкой для протестантов. По его убеждению, далеко не всякое папское постановление имеет силу, а только то, которое не противоречит Евангелию, Писаниям апостолов и отцов церкви, канонам первых четырех Вселенских соборов и предыдущим папским декреталиям. Сильвестр II жаловался в этих книгах на невежество и продажность предыдущих пап, ставя авторитет папских постановлений в зависимость от нравственных качеств сидельцев престола св. Петра.

Но, взойдя на высшую ступень в церковной иерархии, Герберт по-прежнему находил отдохновение от трудов в сочинениях классиков – торжественного Вергилия, назидательного Луция Аннея Сенеки (4 год до н. э.-65 год н. э.) легкомысленного Марка Валерия Марциала (ок. 40 года н. э. – ок.104 года н. э.). Но особенно любил он Цицерона. «Отправляясь в путешествие, – советовал он одному из своих учеников, – возьми с собой в качестве попутчика небольшую книгу Цицерона – либо «Республику», либо какую-либо другую, написанную отцом римского красноречия… Поистине, нет ничего в человеческих делах в большей степени достойного восхищения, чем мудрость знаменитых людей, которая содержится в многочисленных томах их книг. Поэтому продолжай начатое тобой и утоли свою жажду в водах Цицерона…».

Удивительные слова! Их мог произнести древний римлянин или человек Возрождения, но не монах-бенедиктинец, архиепископ Равенны, римский папа, наконец. Можно был бы ожидать, что в самой сердцевине Средних веков с высоты своего трона он посоветовал бы своему ученику налегать на труды Григория Великого, Аврелия Августина, либо на что-то иное из патристики. Посоветовал – если бы не был Гербертом, в письмах и книгах которого цитаты из классиков встречаются значительно чаще, чем обращения к библейским текстам и трудам отцов церкви (из почти двухсот пятидесяти дошедших до нас писем Герберта лишь в десяти приводятся отрывки из Священного писания).

Римлянам же ученость Герберта, его церковные и политические идеалы были, в конечном счете, непонятны и чужды. С суеверным ужасом и отвращением смотрели они на инструменты, которые он перевез в Рим, на его ученые занятия геометрией и астрономией. Они постепенно возненавидили его и боялись его как колдуна, связавшегося с нечистым и продавшим ему свою душу. Столь же враждебно относились римляне и к экзальтированному юноше на императорском престоле, бредившему фантастической идеей всемирной державы. Поэтому когда в 1001 году в Риме вспыхнуло восстание против немцев, Оттон III и Герберт сочли за благо покинуть город и укрыться в Равенне. Отсюда, собрав все наличные войска, двадцатиоднолетний император двинулся на завоевание Рима, но умер 24 января 1002 года при весьма загадочных обстоятельствах, завещав похоронить себя рядом с Карлом Великим в Ахене.

А 12 мая следующего года покинул сей мир и Герберт из Орийяка – пастушок, ставший папой; церковник, выполнивший завет апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего»; ученый, педагог и гуманист, протянувший руки из «темных веков» людям европейского Возрождения.

Глава 2

Раймунд Луллий, или Учитель просветленный

Человеческие умы более подвержены мнениям, чем науке, и поскольку каждая наука имеет свои особые принципы, отличающиеся от таковых в других науках, человеческий ум требует и ищет общее знание и общие принципы.

Раймунд Луллий (ок.1235–1315)

Гений или шарлатан?

Когда Гулливер посетил Главную Академию Лапуты, то в отделении, где заседали «прожектеры в области спекулятивных наук», его внимание привлекло странное сооружение, на раме которого было размещено множество деревянных кубиков. На всех сторонах каждого из них было прикреплено по бумажке с одним из слов лапутянского языка в различных наклонениях, временах, падежах. При повороте рычага кубики поворачивались, образуя случайное сочетание слов. Если при этом оказывалось, что три или четыре слова составляют часть фразы, их переписывали в специальный фолиант, а операцию повторяли снова. Связав затем отрывочные фразы, ученые Лапуты намеревался «дать миру полный компендий всех искусств и наук». С помощью этого изобретения «самый невежественный человек с помощью умеренных затрат и небольших физических усилий может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта».

Так гениальный насмешник Джонатан Свифт (1667–1745) высмеял бесплодные усилия оторванной от жизни учености. Но его сатира несла и конкретную направленность, ибо, изображая лапутянского профессора и описывая его изобретение, Свифт, несомненно, имел в виду арагонца Рамона Льюля, более известеного у нас как Раймунд Луллий по латинизированной форме его имени и фамилии (Raymundus Lullius). Он был религиозным подвижником, философом и писателем, автором «Великого Искусства» («Ars Magna») – весьма своеобразного метода «отыскания истин, религиозных и научных» с помощью комбинаций некоторых исходных понятий.

Из XVIII века, когда был создан «Гулливер», вернемся на столетие назад и предоставим слово великому Обновителю Наук, философу нового, экспериментального знания Фрэнсису Бэкону (1561–1626): «Не следует обходить молчанием то, что некоторые, скорее чванливые, чем ученые, люди немало усилий потратили на создание некоего метода, который в действительности не имеет никакого права называться законным; это, по существу, метод обмана, который, тем не менее, оказывается весьма привлекательным для некоторых суетных людей. Этот метод как бы разбрызгивает капельки какой-нибудь науки так, что любой, нахватавшийся верхних знаний, может производить впечатление на других некоей видимостью эрудиции. Таково «Искусство» Луллия».

«Отстегнем» еще одно столетие: «… Познай все законы астрономии, – поучает Гаргантюа Пантагрюэля, – но астрологические гадания и «Искусство» Луллия пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман».

Итак, Луллий и его «Ars Magna» высмеяны, развенчаны, заклеймены?

Не будем спешить с выводами, ибо наряду с критиками «Искусства» у него было немало поклонников, и среди них – такие яркие личности, как, например, знаменитый алхимик Арнольдо из Виллановы (ум. 1314) и не менее знаменитый адепт магических наук Генрих Корнелий Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), замечательные гуманисты Лоренцо Валла (1407–1457) и Хуан Луис Вивес (1492–1540), великие философы Николай Кузанский (1401–1464), Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494), Марсилио Фичино (1433–1499) и Джордано Бруно (1548–1600), выдающийся полимат Афанасий Кирхер (1602–1680).

Но, пожалуй, самым замечательным из сторонников Луллия был Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), универсальный гений, в письмах и трактатах которого многократно и с большим уважением упоминается имя каталонского подвижника. Лейбницу не было и двадцати лет, когда он написал небольшой трактат «О сочетательном искусстве», перекидывающий мостик между идеями Луллия и Универсальной Характеристикой – грандиозным проектом всеобщего логического исчисления. Лейбниц намеревался свести весь понятийный аппарат науки к конечному числу элементарных понятий, каждому из них присвоить знак специального искусственного языка-кода и заменить обычные рассуждения операциями над знаками. «Если при этом возникнут разногласия, – писал Лейбниц, – необходимости в диспуте между двумя философами будет не больше, чем между двумя счетоводами. Для разрешения противоречий достаточно будет взять мелки и, сев за грифельные доски в присутствии, если угодно, свидетеля, сказать друг другу: «Давайте вычислять».

Уже эти противоречивые отзывы вызывают желание разобраться в сущности «Искусства» и, попытавшись отделить зерна от плевел, найти ему место в истории идей европейской культуры. Но автор «Ars Magna» интересен и per se. Его долгая жизнь могла бы послужить сюжетом увлекательного романа, в котором опасные путешествия сменялись годами затворничества, а любовь (отнюдь не платоническая) к Прекрасной (ным) Даме (мам) – аскезой и смирением. Герой этого романа сочинял бы эротические стихи и богословские трактаты, жил в королевских покоях и в зловонных тюремных камерах, беседовал с римскими папами и арабскими муллами, участвовал в университетских диспутах и обращал в христианскую веру приверженцев Магомета, занимался астрологией, медициной, философией и совершал поступки, достойные своего великого соплеменника Дон Кихота. К сожалению, фактические сведения о Луллии – то, что можно было бы назвать документальной основой романа, – довольно скудны. Правда перемешана с вымыслами, и спустя почти восемь столетий с большим трудом и лишь приблизительно удается реконструировать его земной путь, ибо «слабая память поколений сберегает лишь легенды» (Станислав Ежи Лец).

Житие Раймунда

«Есть острова, далекие, как сон, и нежные, как тихий голос альта, – Майорка, Минор, Родос и Мальта…» (Георгий Шенгели).

Майорка (Мальорка) – самый большой из пяти Балеарских островов, расположенных у берегов Испании, жемчужина Средиземноморья. Монотонная череда невысоких, поросших кустарником холмов, над которыми неожиданно резко поднимается ввысь седлообразная гора Ранда; одинокие пальмы на фоне розового неба; зеленый рай кипариса, мирта, оливы, померанца, апельсина, граната, алоэ; дикие скалы на берегу сапфирного, теплого моря; горный хребет Вальдемоза, на котором высится основанный в начале XIV века картезианский монастырь. Сюда в ноябре 1838 года Жорж Занд привезла своего возлюбленного – Фредерика Шопена. В монашеской келье за метровыми монастырскими стенами великий поэт фортепиано, больной туберкулезом и астмой, тосковал по милым его сердцу польским фольваркам, страдая от сырости, сквозняков и удушающего жара brazero (испанской жаровни); здесь, прислушиваясь к монотонному шуму дождевых струй, полный тяжелых предчувствий, сочинял он свою знаменитую прелюдию «Капли дождя»…

Главный город острова Пальма-де-Майорка расположен на берегу небольшой уютной бухты. Этот скромный морской закоулочек давал в незапамятные времена приют кораблям финикийцев и карфагенян, греков и римлян, вандалов и франков. В 745 году здесь высадились мавры, утвердившие на острове свою высокую цивилизацию с её человечностью, любовью к наукам и искусствам, замечательной агрикультурой, болезненной страстью к чистоте и опрятности. Они завезли на Майорку невиданные здесь ранее деревья и растения (пальмы, оливки, апельсины, лимоны, миндаль, баклажаны, шафран), обнесли город массивной стеной, построили Палау-дель Альмудейну – резиденцию своих правителей. Около четырех веков мавры владели островом, и несмотря на то, что их флот постоянно нарушал спокойствие христианских владык сопредельных государств, на Майорке они проявляли удивительную веротерпимость, разрешая католикам открыто отправлять свои религиозные обряды. Впрочем, и христиане, вытеснившие впоследствии гуманных захватчиков, столь же лояльно относились к единоверцам Магомета и к довольно многочисленной иудейской общине острова, ибо в ХIII веке, когда началась Реконкиста Майорки, ужасающий механизм инквизиции действовал еще не в полную силу. Изгнанию мавров с острова предшествовал разгром их флота объединенными силами каталонской, флорентийской и пизанской флотилий. А в сентябре 1229 года арагонский король Хайме (или Жуаме) I Завоеватель, воин, политик и поэт, во главе большой армии высадился у Пальмы-де-Майорки и, воспользовавшись разладом среди местных правителей, без особого труда покорил мавров. Еще через пять лет ему удалось вернуть христианскому миру и другие Балеарские острова. Уцелевшие мусульмане ушли в труднодоступные области Майорки и спустя несколько веков полностью смешались с арагонцами, высадившимися на остров вместе с Хайме I.

Мавры ушли или исчезли, но их влияние еще долго ощущалось на острове. Оно – в плоских крышах домов, на которых собирались женщины после трудового дня, в azulejo (мозаике), украшающей эти дома, в горшках с цветами, висящих на стенках домов, в окрашенных в зеленый цвет ставнями окон (чтобы отгонять злых духов), в многочисленных фонтанах; оно – в удлиненных смуглых лицах, в темных, опушенных длинными черными ресницами глазах, в гордом, непреклонном характере островитян, в их набожности, любви к поэзии и музыке…

Одним из арагонцев, сопровождавших Хайме I на Майорку, был rico hombre (знатный дворянин) Раймунд Луллий – отпрыск старинного франкского рода. Он решил обосноваться на острове и получил от своего повелителя в награду за службу и военную доблесть обширный земельный надел в окрестностях Пальмы-де-Майорки. Вскоре Луллий перевез из Барселоны жену и имущество и построил в столице острова богатый дом, в котором в 1235 году (по другим данным – в 1230 или 1232 году) появился на свет его первенец Раймунд-младший.

Родители намеревались дать мальчику хорошее образование, но тот, несмотря на уговоры и наказания, решительно отказывался от учебы, находя удовольствие в истинно дворянских и рыцарских занятиях – верховой езде, фехтовании, плавании под парусом, игре на цитре и поэзии. Он рос и воспитывался вместе с инфантом, которого звали так же, как его отца, и когда в 1262 году король создал для сына отдельное королевство, включавшее Балеарские острова и некоторые области Южной Франции, стал сенешалем и управляющим имуществом Хайме II. В двадцатипятилетнем возрасте Раймунд-мл. женился на очаровательной Бланке Пикани, которая родила ему сына Доминго и дочь Магдалену. Но семейные узы тяготили Раймунда, и он вел далекую от благочестия жизнь блестящего придворного щеголя, дуэлянта, повесы и сочинителя любовных стихов. Он пользовался неизменным успехом у женщин и, как говорили, не пропускал ни одной юбки (даже если их носили жены его друзей), ибо дамы Майорки своей красотой подтверждали бытовавшее тогда мнение, что женщины, родившиеся на острове, намного привлекательней своих континентальных сестер. Позже, годам к сорока, Луллий напишет: «Красота женщин, о Господи, была искушением и бедствием для глаз моих, ибо из-за женщин забыл я доброту и величие Твоих деяний».

Вечный праздник галантных приключений, бездумная жизнь продолжались много лет, но когда Луллию исполнилось тридцать два года, в его судьбе произошел неожиданный и резкой поворот.

Легенда первая. Однажды Луллий воспылал любовью к знатной и набожной синьоре Амбросии ди Кастелло. Он посвящал ей многочисленные и весьма нескромные любовные стихи, а однажды послал даме сердца целую поэму, в которой воспевал красоту ее груди. Строгая и благочестивая красавица, посоветовавшись с мужем, ответила Раймунду вежливым письмом: она умоляла его не унижаться до обожания такого убогого создания, как она, ибо душа и мысли ее посвящены Богу, и только Ему одному. Луллий, однако, не внял этому изысканному отказу и повсюду преследовал Амбросию своей любовью. Как-то раз заметив, что она направляется на молитву в церковь св. Эулалии

1 Впрочем, может быть, каждый из них вел речь о разных обитателях Преисподней: ведь по подсчетам нидерландского врача и оккультиста Иоганна Вейера (1515–1588) всего существует 72 главных и 7405928 рядовых чертей.
2 В странах Европы в Средние века так первоначально называли арабов, а затем – вообще всех мусульман.
3 Ребека – трехструнный смычковый инструмент, органиструм – колесная лира.
4 Во франкоязычной литературе его именуют Жеро (Gйraud).
5 Вступивший в монастырь принадлежал Богу, поэтому ребенок, переданный монастырской братии, назывался даром или пожертвованием (oblatio).
6 Франка лингва (итал. franka lingua – франкский язык) – средство межэтнического общения.
7 Слово «невма» обычно производят от греческого νεΰµα – знак рукою, жест.
8 Учитель красноречия, ораторского искусства.
9 Один из высших гражданских чинов в поздней Римской империи.
10 Клир (κλήρος, греч.) означает «удел». Когда-то христиане считали себя «уделом божьим» среди язычников.
11 Беда Достопочтенный бо́льшую часть жизни провел в монастыре Джарроу, где написал огромное число произведений – комментарии к Священному Писанию, Жития Святых, гимны, сочинения по хронологии, грамматике и счету. Как автор «Церковной история народа англов» Беда считается «отцом английской истории».
12 Исидор Севильский является автором ряда церковных и исторических сочинений; главный его труд – энциклопедия из двадцати томов «Этимологии», в которой приведены сведения по теологии, грамматике, риторике, математике, медицине, истории, праву и другим отраслям знаний, почерпнутые, в основном, из сочинений античностых авторов. Во многих странах Исидор Севильский почитается как святой-покровитель Интернета.
13 Беда трудился даже на смертном одре, заканчивая перевод Евангелия от Иоанна на англосаксонский язык и диктуя его своим ученикам.
14 Пиренейский полуостров, на котором ранее находилось королевство вестготов, завоевали мавры – обращенные в ислам жители северной Африки.
15 Латеранский дворец с IV до начала XIV века служил резиденцией римских пап. От дворца получил название главный католический храм в мире – Собор Святого Иоанна Латеранского или Базилика Сан-Джованни ин Латерано.
16 Иначе говоря – Германии.
17 Василе́вс (греч. Βασιλεύς) – титул византийских императоров.
18 Порфирий – греческий философ II века н. э., ученик неоплатоника Плотина. Гай Марий Викторин – римский грамматик и философ-неоплатоник IV века н. э.
19 Публий Вергилий Марон (70–19 до н. э.), Публий Папиний Стаций (ок. 40–95), Публий Теренций Афр (190–159 до н. э), Децим Юний Ювенал (ок. 60-после 127), Авл Персий Флакк (34–62), Квинт Гораций Флакк (65–8 до н. э.), Марк Анней Лукан (39–65).
20 Эти цифры возникли в Индии не позднее V века, а затем их популяризировали в своих трактатах, написанных на арабском языке, великие ученые Ал-Хорезми (ок. 780–ок. 850) и ал-Бируни (973–1048).
21 Герман фон Альтсхаузен (1013–1054) – аббат бенедиктинского монастыря в Рейхенау, находящимся на острове посреди Боденского острова. Он получил прозвище «Калека», так как с детства был парализован (что не помешало ему стать известным ученым, историком, поэтом и композитором).
22 Некоторые историки полагают, что псевдоним Fibonacci происходит от фразы Figlio Buono Nato Ci, что в переводе с итальянского означает «хороший сын родился».
23 Монохорд – однострунный прибор для определения высоты тона струны и её частей, известный со времен Пифагора (VI век до н. э.).
24 Гвидо принадлежит введение ступеней шестиступенного звукоряда и авторство слоговых названий: ут-ре-ми-фа-соль-ля (ut, re, mi, fa, sol, la). В конце XVI века для обозначения седьмой ступени в семиступенном звукоряде был введён слог si («си»). В дальнейшем «ут» заменили слогом «до». По одной версии придуманные Гвидо слоги связаны с буквами латинского алфавита и появились как способ распевания тонов (сольмизация) без словесного текста в специально придуманном автором латинском стишке.
25 Рихер писал: «Хотя наука эта почти непостижима, но чтобы добиться ее понимания, он использовал некоторые достойные восхищения приборы».
26 Небольшая трубочка или смотровое отверстие астрономических приборов, через которое велось наблюдение за небесными телами. В «Словаре русского языка XVIII века» диоптра определяется как «Греческое слово, и значит (означает. – Ю. П.) смотрѣние чрез два мѣста».
27 Средневековая планисферная астролябия – это двумерная модель небесной сферы относительно Земли (предполагалось, что последняя находится в центре Вселенной – в соответствии с существовавшей тогда геоцентрической моделью Вселенной). Название «астролябия» образовано от греческих слов ἁστρον (светило) и λαµβάνω (брать, получать).
28 Заметим, что в Средние века термины «астрономия» и «астрология» были неразличимы.
29 См. прим.5.
30 Ктесибий (годы деятельности 285–222 до н. э.) – греческий изобретатель и математик, считающийся «отцом пневматики»; Герон Александрийский (между 150 до н. э.-250 н. э.) – знаменитый греческий изобретатель и механик; Филон Византийский (III век до н. э.) – греческий инженер и математик.
31 Золотая монета, чеканка которой началась с 309 года.
32 Симония – продажа и покупка церковных должностей или духовного сана. Она получила название по имени иудейского волхва Симона, который пытался выкупить у св. Петра дар творить чудеса. Конкубинат – сожительство мужчины и женщины без заключения брака.
Читать далее