Читать онлайн Другой бесплатно

Рассказ первый. Цвета

…Мама была салатовой. Она любила готовить, наводить чистоту и мурлыкать под нос старые шлягеры.

Папа же родился пурпурным. Он источал энергию, разом брался за несколько дел и частенько выводил маму из себя. Тогда мама пудрила носик и уходила жаловаться на жизнь к подруге.

А их сын был… другим. Ему недавно стукнуло четырнадцать, учился он плохо, мало что умел и совсем не думал о будущем.

… Но вот родители надумали развестись. Почему? Да мало ли… Егор узнал об этом, когда однажды рано зашёл домой, а его прихода никто и не заметил: мама била чашки, папа демонически ухмылялся. «Чтобы сейчас же духа твоего здесь не было! Я подаю на развод!» Бац! Осколок скользнул папе по щеке. Он дотронулся до лица – липко… Повернулся и пошёл, нисколько не думая там шмотках или о деньгах. Как был в тапочках, так и пошёл. Наткнулся на сына, потрепал по голове: «Извини, брат». Щёлкнул замок

И тут Егор раздвоился. Впервые в жизни. Одна его часть осталась стоять, где была, а вторая отделилась от тела и облачком поплыла к окну, а оттуда на улицу. Непонятно как, но обе части воссоединились уже во дворе, заставленном машинами. Интересно получилось: только что ёжился от душевного холода у себя в квартире на седьмом этаже, а тут – бац! – и уже во дворе. Как раз из подъезда вышел пурпурный родитель в тапочках, прошаркал было мимо Егора, но остановился, посмотрел обалдело на сына, схватился за голову и припустил в осенний вечер.

И был ещё один человек, который стоял с открытым ртом и смотрел на Егора. Инга, девчонка-растаманка. С дредами и кольцом в носу. Она недавно дернула косячок и сейчас отчаянно хлопала глазами, пытаясь отогнать из головы видение медленно опускающейся фигуры, оказавшейся вдруг Егоркой-тараторкой.

Подошла. Оглядела. Стукнула в плечо.

– Ты как, чувак? Земля держит? Поделись опытом, как притяжение обманул. Только трещи поменьше.

Случалось за Егором такое: откроет, бывало, рот – и уже остановиться не может. Слюни летят, руки как пропеллеры… Hеприятно.

Однако сейчас он молча смотрел на Ингу и видел, что она размыто-синяя. Хорошая, в общем, но легче от этого ни ей, никому другому не было. Вслед за отцом, второй раз Егор так увидел человека. И в первый раз в жизни по-настоящему испугался. Потому как ощутил себя не совсем человеком.

Инга потащила его за руку вглубь двора, на скамейку под деревьями, облюбованную маргинальной молодёжью. Иногда там почивали местные алкоголики.

Сейчас там восседал Витька с гитарой.

Звенеть струнами у молодежи нынче было не в моде. Но Витька звенел, успешно порою составляя конкуренцию неизменному присутствию личных гаджетов. При этом он слыл хулиганом: однажды выхватил телефон у озабоченного подростка и зашвырнул в кусты. Был скандал с привлечением родителей и полиции.

Наверняка вы уже подумали, что между Ингой-растаманкой и Витькой-хулиганом была некая химия. Правильно, была: друг друга они на дух не переносили. И как-то постоянно оказывались вместе.

Вот и сейчас Инга состроила недовольную гримаску, а Витька сбился с ритма. Под горячую руку немедленно попал Егор:

– Ты чё здесь потерял, блажной?

Для справки: у подростков «блажными» всегда считались тихони, открывавшие рот тогда, когда это никого не интересовало. Егор был как раз их таких.

– Чё молчишь? – начал заводиться Витька, чувствуя себя крайне неуютно в присутствии загадочно улыбавшейся Инги.

Витька был розовый. Да-да – именно розовый! Но сейчас он начал пламенеть.

Обалдевший от всего Егор вдруг опять отделился от себя, загрёб жар над Витькиной головой и окунул его в синюю размытость Инги.

Результат не заставил себя ожидать.

Над головой Инги заалел закат. Прекрасная в его лучах, она повернулась к Витьке и вся подалась к нему… Тот бросил гитару и скрылся в сумрачных зарослях, окружавшими эту часть двора.

Не обращая внимания на суету окружающего мира, Инга села на скамейку и погрузилась в себя. Сидеть она так, видимо, собиралась долго. Егор охнул внутри: «Да кто же я такой, а?», – и тоже драпанул. Домой, на седьмой этаж, без передышки.

Ночь была бессонной, первая в его жизни. Всё когда-то бывает. И четырнадцать лет – не так уж и мало. Под утро он куда-то провалился, а когда через мгновение открыл глаза, то немедленно швырнул планшет в стену. «Индиго, говорите? Крутой, да?».

И вышел через окно.

Видел это, по причине хмурой матовости раннего утра, единственный человек: не совсем уверенный в себе дворник Митрич, который зачем-то именно в это мгновение поднял глаза вверх, к небу. Какой у дворника был цвет, осталось неизвестным, потому как Митрич после приземления Егора исчез, оставив метлу. Возможно, подался в монахи. А возможно – и нет.

Егор добрёл до скамейки. Он бы не удивился, обнаружив там Ингу, но не обнаружил. На скамейке лежала собака, окутанная грязно-жёлтым сиянием, тусклым таким, не как у двуногих. Трава под скамейкой млела в чуть различаемой серой дымке.

Егор потер глаза и стиснул зубы. «Ладно. Всё кругом подобное тебе. Но мне-то зачем это знать?»

Он протянул руку к голове собаке, та тихо заскулила, но осталась лежать. Егор отдёрнул руку. «Нет. Хватит с меня застывшей Инги. Вернуть бы всё обратно… Ну получил бы я тогда накрайняк леща от Витьки, и что с того? Куда я полез в чужую жизнь? Зачем??».

Тут он зажмурил глаза, представил Ингу в ореоле синей размытости и зашептал: «Путь всё будет как прежде, пусть всё…», – а когда снова открыл, перед ним стояла печальная Инга.

– Знаешь, я всю ночь была такой счастливой, такой-такой… – заговорила она, не смотря на Егора. – А потом захотела выйти во двор, увидела тебя, подошла, и… Всё. Даже не помню, отчего мне было так странно хорошо.

Тут неожиданно нарисовался и Витька, с кругами под глазами.

– Инга… – шёпотом произнёс он. – Я люблю тебя. Правда.

Та задумчиво на него посмотрела.

– Везёт. Я вот больше ничегошеньки, ничегошеньки не знаю…

И пошла прочь.

Егор вдруг резко поднялся, встал перед Витькой и с силой усадил его на скамейку. Тот только помотал головой.

– Слушай, – глотая слова, зачастил Егор. – Я это не специально, я думал, так лучше будет, а она теперь несчастная… Ты иди за ней. Вот сейчас как встанешь, так и догони. И ещё раз ей всё скажи: она вспомнит, всё вспомнит, но уже сама. И я не буду вам мешать.

Витька затравленно смотрел на брызжущего слюной Егора, потом оттолкнул его, прорычал:

– Да отвали ты, блажной… Без тебя знаю.

И рванул за девушкой.

… Егор пришёл к своему дому вечером, пробродив весь день по совсем незнакомым районам города. У подъезда он встретил Ингу и Витьку: они смотрели друг на друга и никого больше не видели. Егор шумно вздохнул и через две ступеньки радостно помчался на седьмой этаж.

Мама курила, хотя давно бросила. Подошла к сыну:

– Ты где шлялся? В школе хоть был?

Егор молчал, с тоской взирая на жухлую мамину ауру. Потом сказал:

– Мамочка… Не прогоняй больше папу. Тебе же плохо, я вижу.

– Что, что ты видишь? – закричала мама… и осеклась и заплакала, прижав голову Егора к груди:

– Всё-то ты видишь… Совсем большой стал.

Потом отодвинулась, посмотрела в глаза:

– Что-то с тобой происходит, это жжётся в тебе… Что, Горка, что? Это из-за нас с папой, да? Отвечай, не пугай маму!

Тут открылась входная дверь, и явился папа, в тапочках и похудевший за ночь. Странно взглянул на сына, потом неуверенно сказал жене:

– Поговорим? С глазу на глаз…

Он как будто чего-то опасался.

Родители закрылись в своей комнате. Минут через десять Егор не выдержал, подошёл к двери и прижался к ней ухом. Родители помирились. Разговор шёл о том, что с их чадом творится нечто странное. «Иду я по улице – ну, после того, как повздорили мы, – а он там стоит, и взгляд у него, я тебе скажу… Я и не понял сначала, потом только дошло. Дрянь он какую-то глотает или нюхает, не иначе», – бубнил папа, как всегда, переиначив задним умом всё на свой лад. Мама задумчиво кивала, холодея внутри от страха.

Егор вдруг почувствовал себя очень усталым. Лёг на свой старенький скрипучий диван и тут же уснул. Снилась ему радуга, которая вдруг взорвалась фейерверком немыслимых цветов.

Юноша открыл глаза, подошёл к окну и отпрянул: тёмное пространство за окном испугало его. Тогда он тихо вышел из квартиры во двор, в ночь. К нему подбежала собака, принюхалась и гавкнула. Собака была просто собакой, без всяких там переливов вокруг тела.

Егор погладил её. Она гавкнула ещё раз, дружелюбно так раскрыв пасть. Ночь была тёплая, почти летняя, но Егора вдруг начал бить озноб.

Он вернулся домой, чтобы наткнуться на стоящих в коридоре родителей. И прямо там потерял сознание.

Рассказ второй. Сны

Из больничного окна на шестом этаже казенного здания из красного кирпича небо видно не было: всё заслоняла собой громада нового корпуса. За неделю Егор в подробностях изучил вензеля на рекламном щите, призывавшего не медлить с диагностикой.

Скучно.

Ничего интересного у него не обнаружили: так, небольшие отклонения. В пределах нормы. Теперь кололи витаминами и собирались выписывать. Родителям сказали, что возраст такой, иммунная система шалит – ну, и дальше в том же духе. Сам Егор помалкивал, на вопросы отвечал односложно, про то, что видел цвета, не распространялся. Зачем? Кому от этого станет легче? Точно – не ему.

Ночью он лежал в палате, не спалось. Соседи тихонько посапывали. Лениво ворочались мысли: «Хорошо, что все прошло. Стрёмно уж больно… Жить среди людей и быть не таким, как они. Жуть».

Егор моргнул, и пространство перед глазами вдруг словно раздвоилось. Он понимал, где находится, но видел себя как бы со стороны, из другой системы координат. И та сторона была неподвластна ему… как во сне. Вскоре сон поглотил собой все: Егора, палату, всё здание, весь мир…

Время остановилось, времени не стало. Не стало и пространства. Пришла в равновесие энергия. Остались лишь некие потусторонние флюиды, образы другой реальности. Они несли информацию, и ее можно было осмыслить, нужно было только вглядеться, вглядеться в них уснувшим сознанием… подсознанием.

Егор открыл глаза от некоего толчка изнутри. Несколько секунд безучастно изучал матовый потолок, а потом его рука лихорадочно нащупала кнопку вызова и нажала на неё: раз другой, третий… Прибежала заспанная сестра, миловидная, несмотря на застоявшуюся муть в сонных глазах.

– Чего трезвонишь? – громким шепотом осведомилась она, увидев, что с Егором вроде бы все в порядке… потный вот только он какой-то.

– На втором этаже… в реанимации… человек умирает. Его можно спасти, – выдохнул в ответ Егор.

Сестра потерла глаза.

– Какой человек? Ты откуда знаешь?

– Ему операцию сегодня сделали… На сердце. Быстрее, пожалуйста! Он должен жить. – Слова давались с трудом, вдруг у самого сдавило грудь.

– Да откуда ты знаешь? – почти в голос выкрикнула сестра.

– Знаю! Знаю!! – выкрикнул в ответ и Егор. – Просто передайте, кому следует, остальное потом, потом… Ну, что же вы? Быстрее!

Последнее было сказано так, что женщина ойкнула и бросилась вон из палаты. С соседней кровати раздался недовольный басок:

– Чего орешь, блажной?

Егор ничего не ответил, прислушиваясь к звукам из коридора. Пробежала одна пара ног, другая… Ночь разжимала свои объятия.

… Утром к нему не по времени зашёл лечащий врач, Артём Сергеевич, и с ним кто-то ещё. Мужчины долго смотрели на Егора, хмуро косившего глаза в стену, потом тот, второй, произнёс:

– Я хирург. Меня зовут Вениамин Петрович. Ночью у моего больного неожиданно поднялось давление, и…

– Его ведь спасли, да? – перебил Егор.

– Да. Успели. Клапан не закрылся.

Егор кивнул: строго так, без улыбки.

– Это хорошо.

– Да уж… Ну а теперь, уникум ты наш, скажи пожалуйста, как ты узнал, что его надо спасать?

Юноша вздохнул.

– Сон приснился.

– Э-э… Сон? – включился в беседу лечащий врач.

– Сон.

– И… часто тебя такие сны посещают?

– В первый раз, – буркнул Егор.

Врачи вышли в коридор, нервно так посовещались и вернулись.

– Похоже, плохо мы тебя обследовали, – заговорил Артём Сергеевич. – Не возражаешь, если продолжим?

Егор лишь пожал плечами.

… Ночь. Опутанный проводами, с головой в конусе аппарата МРТ, юноша лежал на спине. Ждал. Чего-то ждал и специалист за пультом, установленном в палате, на самом выходе. Специалисту хотелось спать. Егору нет. Он размышлял:

«Сон – это безвременье… Точно. А во сне я – это я или нет? А если не я, то – кто? Эй, так и с катушек слететь не долго. Остановись, Егорка-тараторка».

Голова как-то разом отяжелела, и пространство перед глазами дрогнуло… раздвоилось. С той стороны навалилось забытьё, и Егор перестал мучить себя вопросами.

Он… или не он… или всё-таки он… оказался в небольшой комнате. В спальне. На кровати спала девушка: волосы разметаны, одна рука под подушкой. Одеяло сползло, сорочка задралась выше колен. Егор смотрел и неизбывно краснел в своём сне, не в силах отвести взгляд. Вдруг девушка перевернулась на спину, открыла зеленый глаз и подмигнула Егору.

Он очнулся, глупо улыбаясь в капсулу. За пультом слышалась нервная возня и бормотание:

– Сгорели… все датчики сгорели! Аппарат сгорел… Это как это, а? Они ядерный взрыв могли бы выдержать. Что происходит? Что??

В палате они были одни, другие пациенты с извинениями были эвакуированы кто куда.

Егором вдруг овладела тревога. «А ведь я не знаю, где она живёт… Понятия не имею. В нашем городе, или нет… Что, ещё приснится? В прошлый раз я точно знал, где находится тот мужчина и что с ним. А теперь только уверен, что ни с того, ни с сего… влюбился. Неизвестно в кого, с зелёным глазом. Я даже лица толком не разглядел, всё взгляд от коленок отвести пытался… А она ведь меня видела, видела. Меня ли? Ох…»

Следующие два дня его, как носителя или передатчика чудовищных запасов энергии, вновь мучили по полной программе: делали снимки мозга в разных проекциях, не обошли вниманием и эндокринные железы, ещё чего там… Крови выпили не меньше литра. Спинномозговую жидкость качали, не стесняясь.

И ничего… Всё в пределах нормы, с незначительными допустимыми отклонениями.

Егора вновь опутали проводами, аппаратуру ввели в состояние защитного режима, как при термоядерном взрыве. За пультом теперь постоянно сидело два специалиста, напрасно убили целую неделю.

Снов больше не было. Нет – были, конечно, некие смутные кадры, запечатлевающие незнакомую реальность, но: никакой информации они не несли. Стрелки приборов лениво колыхались, специалисты, с ночною тоской взирая на это, безнадёжно засыпали, погружаясь в собственную ни о чём не говорящую муть. По утрам Артём Сергеевич ободряюще улыбался Егору и самому себе, произнося при этом:

– Может днём, брат, задашь жару нашим умникам?

Но – нет. Днём у Егора заснуть не получалось. Девушка, увиденная им, растворялась в памяти. Он тосковал, скрежетал зубами, но уже начал смиряться с мыслью, что всё закончилось. Может, когда-нибудь потом, потом…

Когда наконец-то сняли надоевшие провода, зашёл хирург, Вениамин Петрович.

– Пойдём-ка, познакомишься со спасённым. Большой человек. Зовут его …

… Антон Григорьевич возлежал на заботливо подложенных подушках, один-одинёшенек в просторной палате. Столик рядом с кроватью был загроможден книгами, рукописями и снимками, похожими на рентгеновские: очевидно, выздоравливающий проводил время в трудах и никоим образом не жаловался на одиночество.

Когда врач с Егором вошли, Антон Григорьевич хорошо поставленным баритоном сухо общался с кем-то по мобильному:

– Нет. Обойдутся. – Пауза. – Хорошо, пусть попробуют. У тебя всё? Меня скоро выпишут, ждите.

Он повернулся лицом к вошедшим. Хорошее у него было лицо: с крупными чертами, волевое и простое одновременно. И грива была у него соответствующая, прямо-таки львиная, никакая там ни копна. Снял очки в массивной оправе, оценивающе прищурился, губы раздвинулись в улыбке.

– Ба! – совсем другим, весёлым тоном, произнёс непростой пациент. – А это, очевидно, мой спаситель. Ну-ка, молодой человек, поведайте-ка мне о своих способностях видеть невидимое.

Егор потупился, пожал плечами, буркнул:

– Само всё как-то получилось… Я и ни причём вроде.

– Вот как? А кто тогда причём? Парадокс, парадокс… – Антон Григорьевич на несколько секунд закрыл глаза, потом вперил в Егора решительный взгляд.

– Так, юноша. Не буду я вас сейчас мучить. Потом как-нибудь. Ну-ка, скажите ваш контакт для связи… – Он расхохотался, заметив, как сморщил лоб Егор. – Номер вашего сотового, пожалуйста! Ох уже моя привычка всё усложнять… Так, записал. – Антон Григорьевич убрал телефон и серьёзно сказал:

– Я ваш должник, молодой человек. Жду вас в гости, уж не обидьте старика. Договорились? Ну, вот и славно. Я вам позвоню. Вы сколько ещё в больнице пробудете?

– Пару дней, не больше, – вступил в разговор Вениамин Петрович. – Этот орешек нам не по зубам.

– Да-да-да… – рассеянно проговорил Антон Григорьевич, думая уже о чём-то глубоко своём.

Врач с Егором вышли из палаты.

– А … что это за дядька? – небрежно осведомился Егор.

– Светило науки. Крупный специалист по исследованию мозговой деятельности. В нашем городе специально для него институт построили.

Егор поскучнел.

– Ну, теперь и он за меня возьмётся…

Вениамин Петрович улыбнулся.

– А тебе самому разве не интересно узнать, что ты за птица?

Егор лишь пожал плечами в ответ.

Рассказ третий. Любовь

… Прошло около месяца. Егор ходил в школу, и со стороны могло показаться, что жизнь вошла в привычное русло. Но перемены были, и четырнадцатилетний подросток явственно их ощущал.

Инга и Витька особо не распространялись о причинах, по которым они теперь ходили вместе, держась за руки, но несколько раз всё-таки нагородили лишнего; этого было достаточно, чтобы Егора начали избегать. И в самом деле: вон, у одного «семиклашки» приступ эпилепсии случился, так впятером его удержать не могли, всем носы поразбивал! А тут случай ещё интересней вырисовывался – магией пахло. Покруче, чем в импортном Гарри Поттере. Вывод: держаться надо от «блажного» подальше.

Егорка-тараторка теперь сидел за партой один, нехотя прислушиваясь к увещеваниям учителя. И раньше успехи в учебе были далеко не блестящими, а теперь окончательно скатился он на «трояки», нередко сдабриваемые и «гусями». И вокруг никого, кто хоть списать бы дал, что ли. Пусто было вокруг него. Пусто было и внутри.

В воскресение Егор проснулся ближе к обеду, всё никак не мог забыться ночью. В квартире загнездилась тишина: родители старались не шуметь. Отец вообще устроился ещё на одну работу, лишь бы пореже бывать дома. Ну, а мама, временно нетрудоустроенная, шмыгала по комнатам мышкой, отчего-то вздрагивая, когда случайно наталкивалась на сына. И комнату его теперь постоянно обыскивала, и в глаза боялась смотреть. В больнице Егор подслушал случайно, как она спрашивала у доктора, не нашли в крови сына случаем чего-нибудь запрещенного. А когда выяснилось, что нет, заплакала: «Ох, боюсь я его, сама не знаю отчего – боюсь… Чужой он мне стал».

Дела.

Залился диковатыми звуками мобильный, номер высветился незнакомый. «Брать, не брать? Да ладно, не так часто тебе и звонят…» В трубке раздался смутно знакомый голос:

– Здравствуй, Егор. Узнал? Это Антон Григорьевич, должник твой.

– Здра-вствуй-те, – медленно проговорил юноша. Картинка перед глазами вдруг дёрнулась, потом встала на место. Что это было – знамение?

– Ты чего такой вялый? – весело продолжил должник. – Не знаешь, чем заняться?

– Да нет никаких особых занятий…

– Ну, вот и хорошо. Прямо сейчас подъезжай ко мне, подарок для тебя есть. Записывай адрес… – В голосе говорящего появились административно-командные нотки. – Жду. Отбой.

… До нужного дома он дошёл пешком: больше час понадобилось. Захотелось прогуляться, забыть мамино тревожное выражение лица. Физиономист из Егора был никакой, но эти горестно опущенные уголки губ, неестественно расширенные глаза… Любой бы сообразил, что за него отчаянно переживают.

Жилище Антона Григорьевича было четырехэтажным, обнесенное высокой оградой в виде копий со щитами, со шлагбаумом и будкой на единственном въезде. Егор попытался проскользнуть через калитку рядом, но не тут-то было: закрыто. Строгий голос немедленно осведомился:

– Куда прёшь, сопляк? А ну подь сюды.

Хозяином будки оказался седовласый мужчина в новеньком камуфляже. На улице было прохладно – конец октября, и поверх новенькой униформы на охраннике красовалась замызганная, очевидно – любимая, душегрейка. Выяснив, куда направляется Егор, охранник ткнул в нужную кнопку на пульте, взял трубку и, услышав: «Говори», – сказал:

– Антон Григорьевич, тут к вам пацан какой-то. По приглашению, мол.

– Всё правильно, Семёныч, – раздалось в трубке. – Объясни и пропусти.

Подъезд в доме имелся один. Тихонько, очевидно, подчиняясь манипуляциям Семёныча, щелкнула массивная дверь. Квартир на этаже было две. Лифтов тоже. Пол был облицован, насколько разбирался в этом Егор, под гранит, на стенах висели картины. Прямо в подъезде.

Хмыкнув, Егор неспешно поднялся по широкой лестнице на третий этаж. Встал перед дверью – мощной, отливающей багрянцем, вздохнул и…

Дверь открылась сама. За ней никого не было.

Егор помялся и ступил за порог. Дверь немедленно закрылась.

Коридор был длинный и заканчивался аркой. Из неё вдруг выскочила девушка, оказалось рядом с Егором.

Он тут же задохнулся. Это была… она. Зеленоглазая.

Подошёл и Антон Григорьевич, некоторое время созерцал на две застывшие фигуры. Хмыкнул, бросил:

– Знакомьтесь. Жду в гостиной.

Ещё через какое-то время девушка прошептала:

– Какое странное чувство. Я же тебя видела… Но где, где? Не во сне же?

Разжал рот и Егор:

– Тебя звать-то как?

– Маша, – уже нормальным голосом произнесла новая знакомая, протягивая руку.

– Егор, – ответствовал визави, осторожно пожимая тоненькие пальчики.

– Ну, пошли. Папа ждет, а он человек о-очень занятой!

Сказано это было тепло, но с подковыркой.

«А что же мама?» – подумал Его,       но вслух ничего не сказал. Он был тактичным молодым человеком.

Взору предстала современная гостиная: белый стол, белые стулья, черный прямоугольник «плазмы» на декоративно-оштукатуренной стене. Никаких люстр, пуфиков, бархатных занавесей на окнах. Не раздражающий нервные окончания минимализм, одним словом. Что при этом испытывала душа – трудно сказать. Возможно, что и сожаление.

Устроились на стульях. На массивном столе (мраморном, что ли?) громоздилась ресторанная снедь: многочисленные кастрюльки и судочки с неясным содержимым.

– Ну-с, молодые люди, давайте-ка поедим, – весело произнёс хозяин торжества, окидывая взглядом собравшихся. И вдруг замер, обнаружив прелюбопытнейший факт.

«Ба, как же они похожи друг на друга! Причем даже не внешне, а… Глаза у обоих сияют: у Машки зелёные, как светофор, а у молодца этого – светло-серые, как… даже не знаю – как, я всё-таки ученый, а не лирик».

Антон Григорьевич вышел из ступора, положил себе чего там из судка и начал жевать, бросая украдкой взгляды на парочку напротив него.

«И эти выражения лиц… Как будто они прислушиваются к чему-то там, внутри себя. Есть, однако, в них некая настороженность, может быть даже… страх? Ох, не просты детишки. А ты чего хотел?»

Пока хозяин квартиры предавался подобным размышлениям, молодые люди делали вид, что пробуют угощение. Обоим, впрочем, было не до этого: Егор мучительно краснел, как только Маша случайно задевала его локтем, а та мучительно ворошила сознание в надежде вспомнить, где же она видела гостя. Потом закрыла глаза, попыталась ни о чём не думать, глубоко вздохнула, вскинула ресницы и посмотрела в лицо Егора. Ей показалось, что вот сейчас, сейчас… схватит она за хвостик что-то важное… но – нет. Хвостик ускользнул.

Когда Маша в упор уставилась на Егора, тот в смятении уронил на паркет сначала вилку, а потом, неуклюже пытаясь её достать, и тарелку. Маша бросилась ему помогать, и, естественно, они столкнулись лбами. Сильно, потому как оба плохо контролировали происходящее с ними.

И тут, в некотором ошеломлении взирая на скачущие перед глазами «зайчики», девушка вспомнила! Да – она видела его – Его-рра! – во сне, именно во сне! Причем как бы и себя там видела… Видела, как открыла один глаз – почему один? – и подмигнула сновидению. А потом… Что же было потом? Маша зажмурила глаза. «Ничего. Провал в черноту». Точно. И голова утром болела. И очень тревожно было за папу.

Маша, потирая лоб, уселась на модерновый стульчик, лениво повела глазками в сторону соседа: «А какого, собственно, ты мне снишься, а? У меня и без тебя воздыхателей полно. И во сне уже от них покоя нет».

То, что Егор, на неё «запал», сомнению не подлежало. Нет, конечно, он милый. И необычный. Проникнуть в её сон… Круто. «А ведь мне хорошо с ним. Флюиды от него, что ли, какие исходят? Эй! Ты что – поплыла?»

Тут она вдруг чихнула. Вздрогнув, Антон Григорьевич отложил приборы, тряхнул головой и промолвил:

– Так, время дарить подарки. Машенька, извини, но это не тебе. Понимаешь… – Научное светило немного замялось. – Егор мне жизнь спас.

Девушка ничего не уронила, не ахнула, не всплеснула руками: нет – просто нахмурилась и закусила губу. Спросила:

– Каким-нибудь необычным образом?

Папа вскинул брови: «Что происходит? Она, кажется, всё уже знает», – вслух же медленно произнёс:

– Угадала, доча… Я ему приснился, когда мне совсем уже плохо было. Но всё обошлось.

Тут самообладание, наконец, отказало Маше. Она со всхлипами бросилась к отцу, обняла тонкими руками за шею:

– Одну меня хочешь оставить, да? Мама ушла, теперь ты себя совсем не бережёшь…

Антон Григорьевич нежно поцеловал дочь в мокрую щёчку.

– Всё хорошо, хорошо… Я теперь, как новенький.

Маша, всхлипнув напоследок, вернулась на место, шёпотом бросила Егору:

– Ну, ты и шустрый… Где ещё побывал, пока все думали, что ты просто спишь?

Егор поперхнулся морсом, закашлялся и тут же получил неожиданно сильный удар от девичьей ладони между лопатками. Отлегло сразу.

Антон Григорьевич с улыбкой уже протягивал ему плоскую коробочку:

– Ну-с, братец, принимай, и без всяких там отговорок, не люблю.

Одариваемый взял коробочку, поддел пальцами крышечку. Под ней покоился некий блестящий предмет яйцеобразной формы без всяких там идентифицирующих признаков, слегка, впрочем, отливающий розовым.

– И… что это? – осторожно поинтересовался Егор – Тамагочи какой-нибудь суперсовременный?

Антон Григорьевич несколько обалдело посмотрел на него.

– Э-э-э… Нет. Хотя не знаю. Это может быть чем угодно, даже тем, чем ты сейчас назвал эту штуковину.

– И что мне с этой штуковиной делать?

Егор осторожно дотронулся до загадочного предмета.

Тут в содержательный разговор несколько бессодержательно встряла Маша:

– Папочка… это же, это же…

Она потянулась обеими руками вперёд, коснулась Егора, и тут…

… раздался треск: сухой, неживой. Между юношей и девушкой образовалась слепящая дуга. Егор поднялся в воздух и куда-то поплыл, отрешенно наблюдая, как его любовь рассыпается на мириады светлячков.

А потом научный мозг Антона Григорьевича констатировал факт падения Егора из-под потолка на стол, в гущу расставленной снеди. Но: стонущий, в соусе и лапше, юноша хотя бы был.

Маша же исчезла без следа.

Рассказ четвёртый. Чудес не ждите. Чудите сами.

Егор брёл домой по незнакомому району. Непонятно каким образом, но после исчезновения Маши тут же наступила ночь, и в неверном свете тусклых фонарей идти было жутковато. Денег на такси не было, и занять было не у кого: Антон Григорьевич впал в глубокий ступор и, кажется, не замечал ничего и никого вокруг себя. Просто сидел на стуле и качался из стороны в сторону, иногда что-то мыча. Пришлось Егору уйти, не попрощавшись: в заляпанных джинсах, с гудящей головой и вставшей колом спиной.

На небе хозяйничала полная луна, которая показалось Егору какой-то скороспелой. Один квартал, другой… Декоративная курточка не согревала; в кармане её покоился зловещий подарок, обнаруженный Егором среди останков еды и явственно светившийся розовым. Идти становилось всё тяжелее, ноги не слушались, спина ныла нещадно. Всё-таки метров с трёх брякнулся на стол, вообще мог покалечиться.

Улицы были пустынны, только иногда нервно перебегали дорогу коты с поджатыми хвостами. Впереди в кустах вдоль тротуара замаячила скамейка, и когда Егор почти уже было достиг её, за спиной вдруг разом забухало, а потом взвизгнули тормоза.

Содрогание басов прекратилось. Из неслабой импортной тачки вывалились на асфальт двое молодых людей, их неуверенная высадка сопровождалась гортанным женским смехом и развязными словами: «Вы отлить, мальчики?»

– А ну, заткнитесь! – оборвал веселье блондин с какими-то кроличьими чертами лица. – Дело у нас тут нарисовалось.

– Какое дело, братан? – вяло поинтересовался его спутник, здоровый такой смугляк, на данный момент изрядно заторможенный.

Блондин задумался.

– Shit… Меня как будто под локоть кто двинул, чтобы притормозил. Ангел-хранитель, не иначе.

– Чего? – попробовал изобразить удивление здоровяк.

– Чего, чего… Надо так, значит! Пошли, потрещим с этим лохом. Может, что и высветится.

Егор так и не присел на скамейку, и теперь с мерзким ощущением в животе смотрел, как два сомнительных представителя «золотой молодежи» не спеша продвигаются к нему. Ох, не любил он подобные разговоры… Ни в школе, ни в своём дворе, ни тем более ночью на улице. А кто любит, спрашивается? Правильно – никто, если ты один в ночи и не садомазохист.

Двое подошли к юноше и принялись его разглядывать.

– Слышь, сопляк, – процедил сквозь зубы блондин, – ты… кто?

«Начинается», – с неизбывной тоской подумал Егор. Крыть ему на этот конкретный вопрос было нечем. Он машинально сжал в кармане яйцеобразную штуковину: она вдруг показалась ему почти горячей.

И тут…

Блондин вдруг схватился руками за голову и упал на колени, разевая рот, как ошалевшая от воздуха рыбина. Дружок его икнул и застыл в прострации.

– ы-ы-ы… моч-и-и е-е-го-о…ы-ы-ы… —выдавил из себя страдалец, отчаянно заглатывая воздух. – и-и-н-наче-е-е… хан-н-н-н-а-а-а… м-м-м-не-е-е…

Амбал тряхнул головой, сглотнул, ничего не понял, но решил-таки действовать, особо не раздумывая.

Одна рука сграбастала жертву за грудь, другая поднялась для удара. Егор закрыл глаза. В голове путалась несуразица: «Я сразу потеряю сознание, или потом, когда уже почувствую боль? А нос у меня крепкий? А челюсть? А может, он всё-таки не ударит? Может, случиться чудо? Чудо, молю, свершись!»

Кулак заехал в лоб, но как-то вяло: мучитель, видимо, ещё не взъярился. В голове, тем не менее, сразу зашумело. И неожиданно ушел страх.

«Ах ты… Да что я тебе сделал, гад?»

Голова Егора на мгновение стала ясной и холодной, а потом… он уснул. Он отчетливо понимал, что спит, и что все, что происходит с ним, происходит во сне. В его сне.

В этом сне у обдолбанного громилы было вполне приятное лицо человека, не сильно потакающего своим слабостям. Человек отпустил Егора, разжал кулак и протянул ему руку. Тот с удовольствием её пожал, ничуть не удивившись.

Блондин, в свою очередь, перестал с воем кататься по траве и поднялся на ноги, убрав руки от головы. Физиономия у него тоже стала заметно лучше: исчезло выражение кроличьей озабоченности, успокоились бегающие глазки.

Он подошёл к Егору и тоже протянул ему руку. Потом вместе с приятелем уселся на скамейку, и оба о чем-то глубоко задумались, уставив ясные глаза в ночное небо.

На душе у Егора стало легко, да так, что казалось – подпрыгни, и полетишь. Он глубоко вздохнул, сдерживая это желание, и огляделся. Импортный sportcar ласково мурлыкал неподалёку.

– А можно, я покатаюсь на вашей машине?

– Конечно. Катайся, сколько хочешь.

Егор подошёл к чуду инженерной мысли, погладил изящный капот. «Хорошая…» Забрался на место водителя, вдохнул дорогой запах кожи и дерева. На заднем сиденье кто-то деликатно чихнул. Егор обернулся.

Две неизвестные русские красавицы приветливо улыбались водителю. Открытые добрые лица, без следов вульгарности и косметики.

– Покатай нас, рыцарь.

– Я не рыцарь. Они были грязные и злые. Я другой.

Сиденье пришлось водителю изумительно впору. До этого Егор водил машину три или четыре раза, на первой скорости и по прямой дороге. Но тут, стоило ему только взяться за руль, как автомобиль сам рванул с места, и, не прошло и пяти секунд, как они уже мчали по ночному городу с ошеломительной скоростью. В глазах начало рябить от фонарей, сердечко юноши комом застряло в горле, в ушах зашумело и засвистело (откуда только? а, люк ведь был поднят), так что Егор даже непроизвольно открыл рот. Но потом он начал улыбаться, и рот сам собой закрылся.

Здорово было… Полная свобода. Свобода жить на пределе и ничего не бояться.

Сны бывают разные. В этом совсем не было страха.

Машина как-то сама собой начала притормаживать и остановилась прямо напротив подъезда, где жил Егор. Он вылез из машины, погладил на прощание капот. Красавицы оказались рядом, и каждая поцеловала его в губы. Это были первые в его жизни поцелуи, и были они целомудренными и волнующими одновременно. Задохнувшись, Егор оттолкнулся всё-таки от земли и поплыл вверх, к открытому окну на седьмом этаже. Красавицы махали ему ручками.

В состоянии невесомости Егор некоторое время ещё парил в своей комнате, пока наконец не приземлился на диванчик. И тут разом навалилась усталость, и перед глазами всё закружилось, а потом его стало засасывать в открывшуюся воронку: глубже, глубже…

Пока он не увидел Машу.

Рассказ пятый. Антон Григорьевич и зазеркалье

… Когда Егор открыл глаза, то, повернув голову, немедленно увидел сидящего в низком кресле Антона Григорьевича. Одна ножка у кресла была сломана, и светило в области «чего-там-мудрёного» задумчиво покачивался туда-сюда, очевидно, рискуя обломить ещё одну опору с непредсказуемыми последствиями.

За окном смутно лучился погожий осенний вечер. Егор кашлянул. Антон Григорьевич вздрогнул.

– Ба, проснулся наконец! – бодро произнёс гость. – Вовремя. Я уже начал беспокоиться.

Юноша свесил ноги на пол, обнаружив, что он в одних плавках. Быстро натянул шорты и майку, хмуро осведомился:

– С чего беспокоиться-то? Ну, поспал до вечера. А вы-то как здесь?

– Ты проспал два с лишним дня, – Антон Григорьевич помял себе лицо ладонью. Выглядел он неважно. – Я тебе звонил, телефон взяла мама. Мне пришлось представиться. Потом звонил ещё, и опять разговаривал с мамой. Она уже не знала, что и думать насчет твоего богатырского сна. Тогда я приехал сам, обследовал тебя и решил, что ты должен скоро очнуться. – Тут Антон Григорьевич скупо улыбнулся. – Мы с твоей мамой тебя раздели, ты уж извини за фамильярность. Нашли яйцо, я сказал, что это мой подарок. Ты молодец, что тогда его забрал, пусть будет при тебе: я по-прежнему уверен, что так будет лучше всего. Сегодня я заглянул к вам снова, с полного согласия твоей мамы, и вот… Мы беседуем.

– А я Машу видел, – тихо выдохнул Егор.

Антон Григорьевич разом постарел и осунулся. Он ничего не сказал, только глаза умоляюще вперились в лицо юноши. Тот заторопился:

– Я её недолго видел. Как бы и во сне, и наяву… Она где-то там… В зазеркалье.

– Где? – кашлянул несчастный отец.

– Ну… там, где реальность и нереальность размыты. Я не могу по-другому объяснить.

– М-да… – опустил голову Антон Григорьевич и стал дёргать себя за волосы. – Я ведь учёный… учёный!… а меня всё время тыкают в какую-то эзотерическую муть, как нарочно, право! Как нарочно!! – выкрикнул он.

В дверь просунулась мамина голова.

– Ох, извините меня, Антонина Семёновна! – Учёный мигом превратился в галантного кавалера, подошёл к двери, взял маму за руку и поцеловал запястье. – Эмоции, знаете ли… Ваш сын поразительные вещи рассказывает. – Он даже хохотнул. – Уникум, одно слово – уникум! Мы ещё немного поболтаем, негромко, ладно?

Мама натянуто улыбнулась и закрыла за собой дверь.

Антон Григорьевич заходил кругами по комнатушке.

– А… что она там чувствует? – простонал он. – И может ли она там вообще что-либо чувствовать, в этой размытости?

Егор виновато захлопал глазами.

–Там всё по-другому. Я даже не знаю теперь, что сам чувствовал, когда… В общем, там всё не так.

– Так.

Воцарилось молчание. Антон Григорьевич осторожно присел на жалобно скрипнувший диван рядом с юношей. И заговорил – бесстрастно, монотонно:

– Я познакомился с Машиной мамой тринадцать лет назад. Маше сейчас четырнадцать. Наташа… Наталья была серьёзно больна, и никто не мог сказать, что с ней. Я тогда уже подавал определённые надежды, но ещё мало что мог. По крайней мере, гораздо меньше, чем сейчас. Но я не уверен, что смог бы помочь ей и сейчас. – Пауза, взгляд говорящего переместился с одной стены на другую. – Она лежал у нас в центре, по большой части спала. И каждый раз просыпалась другим человеком. Буквально, ничего не помнила о себе прежней. В состоянии бодрствования, которое, возможно, было для неё сном, она ничего не говорила, не отвечала на самые простые вопросы. И слабела, слабела… Я просиживал ночи рядом с ней, глядел на лицо ангела и молил, чтобы она узнала меня, когда выйдет из своей летаргии. Непонятно как, непонятно зачем, я безнадёжно влюбился в безнадёжную пациентку. – Антон Григорьевич закрыл глаза и до конца монолога больше их не открывал. – И вот однажды это случилось. Проснувшись, она увидела меня, улыбнулась и положила свою ладонь в мою. Прошептала: «Я вернулась». Это были первые и последние слова, какие я слышал от Наташи. Она пошла на поправку, набрала вес, начала даже улыбаться. Но не говорить. К нам она поступила из психиатрической больницы, долгая и неинтересная история, в общем, родных или хотя бы людей, кто её знал, установить не удалось. Я стал жить с ней, это едва не стоило мне карьеры, но мне было наплевать на карьеру. Я любил её. У нас родилась Маша. И… вскоре после этого она исчезла. Да, исчезла! Я заснул, обнимая её, а проснулся один. Конечно, я её искал. И конечно, не нашёл. У Маши, совсем малютки, в колыбельке я обнаружил тот непонятный предмет, который два дня назад так неудачно вручил тебе. Он был постоянно при дочери, пока ей не исполнилось десять, она клала его на ночь под подушку и даже разговаривала с ним. Для неё это был подарок от мамы, да я и сам так тогда думал. Иногда этот предмет вдруг начинал источать розовое сияние, я даже не могу передать словами, насколько это выглядело для меня чужим и странным. А для дочки нет: она смотрела на сияние, хлопала в ладоши и смеялась. А потом… я заметил что, Маша, проснувшись, иногда очень долго озирается по сторонам, как будто не понимает, где находится. Конечно, я очень испугался, и выкрал у неё это яйцо. Ей наплёл какую-то ерунду, что, мол, у неё случаются небольшие провалы в памяти – ерунда, у подростков это бывает! – и, очевидно, она сама куда-то запрятала мамину реликвию. Это ложь дала мне возможность провести комплексное обследование дочери, особо не пугая ребёнка, но, конечно, ничего, что могло бы объяснить её поведение, я не обнаружил. Предмет же оказался сплавом из неизвестных элементов с никак не проявляющими себя свойствами. Ладно. Эту штуковину Маша потом искала везде, где только можно: в квартире, во дворе, на улице… пока, наконец, два года назад мы не переехали на новое место, в этот город. И здесь, в этой квартире… Маша стала исчезать. Да, да! Мы могли с ней обедать, и она вдруг таяла у меня на глазах, а потом я обнаруживал её спящей в другой комнате, ничего не помнящей. У меня стало барахлить сердце, и я оказался в больнице. Буквально перед тем, как меня с приступом отвезли в реанимацию, я по какому-то наитию достал из тайника тот предмет и взял с собой на работу, потом мне рассказывали, что я, будучи уже без сознания, сжимал его в руке так сильно, что ладонь разжалась только после наркоза, на операционном столе. Когда тебя, спасителя, привели в мою палату, этот предмет в форме яйца снова был со мной, передали. И как только ты вышел, он начал гудеть и словно бы светиться изнутри. Тогда я и решился на эксперимент: вручить его в тебе в присутствии Маши. Зачем, почему я так решил – не знаю, как внушил кто-то. Остальное тебе известно.

Антон Григорьевич открыл глаза.

Егор устал слушать этот бубнёж, слова куда-то ускользали, смысл терялся в серой монотонности текста. Изо всех сил он придал лицу значительное, как ему казалось, выражение и произнёс:

– М-да… Дела.

Собеседник вздрогнул, словно бы не ожидал звука чужого голоса. Откашлялся, помотал головой, поднялся и ясно так проговорил, почти отчеканил:

– Завтра пойдёшь со мной в институт, с мамой и школой я договорюсь. Пора распутать этот мистический клубок, есть кое-какие идеи. Яйцо не забудь прихватить с собой.

И, уже повернувшись спиной к Егору, сквозь зубы процедил:

– 

Чёртово зазеркалье.

Рассказ шестой. В святая святых

Научный центр с первого взгляда воображение Егора никак поразил: так, приземистые строения, одиноко торчащие тут и там на большом пустыре. Меры безопасности, однако, были на уровне: просветили и Егора, и Антона Григорьевича, причём, как догадался Егор, просветили ещё тогда, когда они стояли за высоким сплошным забором, перед камерами и прочими там любопытными приборчиками. Затем выделили четырёх провожатых (по два на брата, стало быть), которые окружили и сопроводили шефа и гостя до двухэтажной ничем не примечательной коробки.

Тут события стали разворачиваться ещё веселее, прямо как в импортном кино.

В стене бесшумно раздвинулись неприметные для глаза двери, и парочка очутилась в помещении, окутанном мягким зелёным светом. Стен и потолка видно не было. За стойкой напротив входа восседала красивая женщина в белоснежном халате и медицинской шапочке, кокетливо сбитой на бок. Она улыбнулась вошедшим, да так, что Егор сразу почувствовал в груди смутное томление оттого, что он мужчина. Заулыбавшись в ответ, юноша сделал было шаг навстречу красоте, но Антон Григорьевич одёрнул его:

– Стой рядом.

Молодой человек замер, и вовремя. Красавица протянула изящную руку и что-то там нажала на стойке. И прямо вместе с полом Егор устремился вниз, забыв, как дышать.