Читать онлайн Сказки о феях и эльфах бесплатно

Печатается с разрешения автора.

The Book of Little Folk, Faery Stories and Poems from Around the World Collected, retold, and illustrated by Lauren Mills

Copyright 1997 by Lauren Mills

© Лукашкина Маша, пер. с англ. яз., 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

От переводчика

Жила-была девочка, и звали её Лорен. В день, когда ей исполнилось восемь, она загадала желание: всю жизнь оставаться восьмилетней, – уж очень ей не хотелось, повзрослев, покинуть сказочный мир, где обитают феи, эльфы и гномы. И одна из фей наколдовала, чтобы этот мир остался с Лорен навсегда.

И по сию пору писательница, художница и иллюстратор книг Лорен Миллс продолжает играть со своими любимыми игрушками: феями, эльфами и гномами. Они и сейчас живут с ней бок о бок в доме – в чуланах и шкафах, на полу и полках, столах и подоконниках. Об этой коллекции крошечных волшебных существ известно лишь близким Лорен и её друзьям. А вот сказку о бескрылой фее Фие, которую она вместе с мужем сочинила и нарисовала для своей маленькой дочки, знают и любят люди в самых разных уголках нашей планеты.

Расстояние сказкам не помеха. А иначе как объяснить, что начало старинной мексиканской сказки о мальчугане, появившемся на свет из змеиного яйца, похоже на начало давнишней легенды об Иссумбоси – крошечном японском воине ростом с палец?..

И почему маленькие эльфы из ирландской сказки о горбуне Лусморе ведут себя так же, как и гавайские карлики-менехуны, которые не только подсмеиваются над людьми, но и помогают им, когда это необходимо?

Книга, которую вы держите в руках, – тоже своего рода коллекция, но не игрушек, а сказок о феях и гномах, собранных и проиллюстрированных самой Лорен. Среди этих сказок и индейская, и индийская, и шведская, и африканская, и многие другие, в том числе русская «Василиса Прекрасная».

Все сказки, кроме последней, Лорен Миллс пересказала по-своему, решив дополнить получившуюся книгу стихами о маленьких сказочных существах. Стихи эти были написаны замечательными поэтами, среди которых Уильям Шекспир, Альфред Теннисон и Роберт Луис Стивенсон.

…Перевести их на русский язык было задачей увлекательной и радостной!

Маша Лукашкина

Сказочный хлеб

Гном

Лилинау

Сказка североамериканских индейцев племени оджибве

Говорят, что когда-то, не так уж и давно, на восточном побережье Великих озёр, в краю песчаных дюн жили лукавые феи, которых называли длинным именем «пиквиджи́нинес». Люди племени оджи́бве видели отпечатки их ножек на песке – и каждый был размером со ступню маленького ребёнка. Слышали люди и весёлый шепоток в дальнем лесу, оттого и прозвали этот лес «мани́то вок», что означает «лес призраков».

Возможно, там, в высоких соснах, попросту гудели пчёлы, – однако мало кто сомневался, что это голоса фей. И если у кого-то из рыбаков пропадало весло, и когда у кого-то из охотников, заночевавших в лесу, утром оказывалось пёрышко в волосах, а то и прореха в одежде, – всем в голову приходило одно: это шалость фей. И в шорохе листьев охотнику и рыбаку непременно слышалось чьё-то хихиканье.

Была у вождя племени оджибве маленькая дочь – задумчивая Лилина́у. Девочка любила гулять по песчаным дюнам одна.

«Что, если феям вздумается утащить не только рыбачье весло, но и человеческое дитя, так, забавы ради?» – беспокоились отец и мать Лилинау. Однако их неразумная дочь забиралась во время прогулок и туда, куда даже мужчины-воины предпочитали не ходить.

Однажды Лилинау увидала на песке следы чьих-то крошечных ножек. Приложив босую ногу к одному из них, она обнаружила, что он в точности такой же, как её собственный. Лилинау радостно засмеялась и пошла, ступая след в след, и дошла до самого леса призраков.

Весь день племя беспокоилось о девочке – где она?.. Лишь к ночи возвратилась Лилинау и рассказала отцу с матерью, что феи взяли её за руки и увели в самое сердце леса… И что никогда ещё ей не было так хорошо, как было сегодня, когда она вместе со всеми пела, танцевала и вкушала неведомые яства.

Страх овладел родителями… Они строго-настрого запретили дочери и близко подходить к лесу призраков! Лилинау послушалась, однако вскоре у родных появилась новая причина для беспокойства: Лилинау перестала расти, да и вела она себя всё более и более странно: сидя на земле, болтала с белками или бобрами, отдавала пряди своих волос птицам, строящим гнёзда, помогала пчёлкам собирать нектар, шептала что-то цветам. Лилинау столько знала о растениях, насекомых или о звёздах, что ей могли бы позавидовать и знахари, а вот со сверстниками девочка не играла. Стоило ей завести разговор о счастливой стране, где она побывала – и где нет ни войн, ни горя, ни смерти, – как дети прогоняли её.

Многие в племени смеялись над тем, что Лилинау не ест ничего, кроме фруктов, маиса и кореньев, даже тогда, когда охотники приносят из леса самую лакомую добычу – оленя! В эти дни гнев переполнял сердце девочки, и она говорила, что у зверей такое же право на жизнь, как и у всех, и что проливать чью-либо кровь преступно и неразумно… Разве на земле тесно? Разве не может каждый жить в гармонии с миром?.. Снова и снова вспоминала она о счастливой стране, где царят доброта и любовь, и о феях, которых она называла «посланницами любви».

Феи взяли Лилинау за руки и отвели в самое сердце леса…

Чем дальше, тем очевиднее становилось, что феи заколдовали Лилинау. А иначе почему она так и не выросла в девушку, а осталась маленькой и хрупкой, как дитя? Огромные чёрные глаза Лилинау, её изящная, как у феи, фигурка и грация оленёнка, сквозившая в каждом её движении и в каждом шаге, не могли не восхищать, но вместе с тем и тревожили взрослых.

Молодой охотник, пленённый красотой Лилинау, попросил её руки. И отец немедленно дал согласие. Захочет ли кто-нибудь ещё взять в жёны его дочь?.. Она была красива, но очень мала ростом, да и вела себя не по возрасту.

Мать Лилинау была рада предстоящей свадьбе. Она надеялась, что свадьба положит конец странностям дочери и разрушит чары фей. «Больше надеяться нам не на что», – говорила она мужу.

Начались приготовления к свадьбе. Девочку облачили в прекрасные свадебные одежды, которые были украшены ракушками и яркими птичьими пёрышками. На её голову надели венок из самых красивых цветов. Глядя на дочь, родители горделиво улыбались: никогда ещё край песчаных дюн не знал невесты краше, чем их Лилинау!

– Не откажи мне в последней просьбе, – обратилась Лилинау к отцу, глядя на него своими огромными ласковыми глазами.

– Проси что хочешь, – ответил тот.

– Я хочу в последний раз побывать в лесу призраков, – сказала Лилинау.

Почему отец согласился?.. Возможно, его околдовал взгляд дочери. Как бы там ни было, он разрешил ей пойти, сказав:

– Только ненадолго, родная, не заставляй нас ждать. Свадьба начнётся сразу же после твоего возвращения.

Лилинау обняла родителей – и объятия эти были нежнее, чем обычно. А потом побежала в лес. И сколько ни ждало её племя, всё было напрасно, Лилинау не вернулась.

Один из рыбаков рассказал потом, как в вечерних сумерках видел фей на опушке леса. С ними был и прекрасный высокий юноша с еловым венком на голове. Осыпав Лилинау дождём из хвоинок, он взял её за руку и увёл куда-то… В счастливую страну, так решили люди. И больше никто из тех, кто живёт на берегах Великих озёр, не видал Лилинау.

Горбун Лусмор и эльфы

Ирландская сказка

У подножия хмурой горы, которой ирландцы дали когда-то имя Га́лтимор, жил невысокий юноша с огромным горбом на спине. Этот горб делал его похожим на чахлое деревце, чьи ветки сплелись в одну и под огромной ношей согнулись до земли… Однако характер у юноши был лёгким, и шляпу его всегда украшал цветок или пучок травы – наперстянка или лусмо́р, – поэтому многие так и называли горбуна: Лусмор. Были и те, кого отталкивала его необычная внешность, и они не скупились на грубые прозвища, которые никак не вязались с его добротой и природной мягкостью. Сказать по правде, грубияны просто завидовали Лусмору, ведь в его руках обыкновенная трава или солома превращалась в прекрасные шляпы и корзинки, которые на рынке ценились дороже тех, что плели они сами. Каких только небылиц не сочиняли завистники о горбуне! Поговаривали даже, что он колдун и ведает, как варить из трав колдовское зелье.

Правда это или нет, а произошёл с Лусмором такой случай. Возвращался он однажды из соседнего городка, которому ирландцы дали когда-то имя Кахи́р. Идти быстро юноша не мог – ему мешал горб, – и с наступлением темноты присел отдохнуть у холма, который ирландцы издавна называют Нокгра́фтон. Грустно глядел юноша на луну, думая о том, как далёк путь до дома.

И вдруг откуда-то из глубины холма полилась песенка. Она звучала так дивно и возвышенно, что Лусмор мог бы слушать её вечно, хотя слов в песенке было немного, всего четыре, и слова эти то и дело повторялись:

Когда песенка отзвучала, Лусмор тут же придумал ей продолжение и спел его легко и правильно, как будто по нотам:

Спустя некоторое время песенка полилась снова. На этот раз Лусмор спел её от начала до конца вместе с невидимыми певцами. И снова, едва песенка оборвалась, он продолжил её словами о среде.

Эльфам – а это пели они! – очень понравилось такое продолжение. От их внимания не ускользнуло и то, как правильно и красиво юноша поёт. Они пошушукались и… с той же лёгкостью и быстротой, с какой дует ветерок, подхватили Лусмора и, закружив, увлекли куда-то в самую глубь холма.

Никогда ещё Лусмор не видал такого великолепия: многочисленные сказочные залы, последним из которых был огромный тронный. Оказавшись там, эльфы бережно опустили гостя на соломенный пол, не причинив ему ни малейшего вреда или неудобства и окружив таким вниманием и заботой, будто он был королём и правил всем миром.

Вскоре Лусмор услышал, как эльфы шепчутся о чём-то, и забеспокоился… Кто знает, что у эльфов на уме! Не замышляют ли они дурного?.. И тут один из эльфов, выйдя вперёд, почтительно к нему обратился:

Не успел эльф договорить, как горб скатился со спины юноши, и тот ощутил необыкновенную лёгкость, доселе ему неведомую. Осторожно приподнял Лусмор опущенную вниз голову, беспокоясь, не опрокинется ли он при этом на спину, но нет, такого не произошло! Он мог смотреть и вверх, и влево, и вправо, и даже поворачивать голову назад! От счастья юноша готов был сделать что-то невозможное, например, прыгнуть выше луны. Внезапно голова у него закружилась, и он опустился на пол, и закрыл глаза, и тут же уснул крепким сном.

Когда же юноша проснулся, то обнаружил, что сидит у подножия холма на том самом месте, где ночью слушал песенку, а рядом с ним щиплют травку коровы и овцы. Солнце поднималось всё выше, и Лусмор, прочитав молитву, осторожно повёл плечами, со страхом думая, а не приснилось ли ему чудесное избавление от горба, но нет! Горба как не бывало. Более того, на плечах у него была новая куртка. Да что там куртка, вся одежда на Лусморе была новой, и смотрелся он в ней настоящим щёголем, к тому же высокого роста.

Лусмор забеспокоился… Кто знает, что у эльфов на уме!

Нетрудно представить, с какой радостью побежал юноша к дому и как при этом пританцовывал! Никто из тех, кто встречался ему по пути, не узнавал в нём прежнего горбуна Лусмора, однако все очень скоро поверили, что это он и есть, поскольку внутри юноша остался таким же, как и был.

Слухи о его волшебном возвращении быстро стали распространяться по округе, от города к городу, и вот однажды пришли к нему двое: некая женщина и её сын по имени Джек Мэддин. Но хотя у Джека на спине был такой же горб, как когда-то у Лусмора, держался он со всеми заносчиво и грубо. И всё же Лусмор подробно ответил на все его вопросы о том, как эльфы избавили его от горба.

И Джек Мэддин тут же отправился в путь и к полуночи добрался до того самого холма, который ирландцы называют Нокграфтон, и сел у его подножия. Ждать ему пришлось недолго; откуда-то из глубины холма полилась песенка, на этот раз не только о понедельнике и вторнике, но и о среде, как спел её эльфам Лусмор:

В отличие от Лусмора, Джек не дал себе труда дослушать песенку. Он даже и не попытался перенять мелодию, нет! Джеку так не терпелось получить от эльфов желаемое, что он совсем не к месту дурным голосом завопил:

Джек добавил в песенку даже не один, а два дня недели, рассудив, что два слова лучше, чем одно, а значит, вместо одной новой куртки он получит от эльфов сразу две.

Однако не успел Джек допеть, как эльфы подхватили его и с грубостью, присущей урагану, увлекли в глубь холма и небрежно бросили на пол в одном из волшебных залов, порхая вокруг и восклицая: «Ты переврал нашу песенку!» Один из эльфов – по-видимому, главный – выступил вперёд и, указывая на Джека, произнёс:

Двадцать самых сильных эльфов притащили откуда-то горб, когда-то упавший со спины Лусмора, и закрепили его на спину Джеку, поверх его собственного горба. А потом вытолкали парня вон, и, когда на следующее утро мать пришла за ним, он едва мог двигаться. Медленно побрели они домой и всю дорогу молчали. Вскоре Джек умер и перед смертью сказал, что проклянёт всякого, кто осмелится спеть эльфам. Что же касается Лусмора, этот юноша женился и обзавёлся кучей ребятишек, которые часто приставали к нему с просьбой спеть песенку – особенно ту, что он пел с эльфами вместе.

Лепрекон[1]

Ханс Кристиан Андерсен

Дюймовочка

Датская сказка в переводе П. и А. Ганзен

Жила-была женщина; ей страх как хотелось иметь ребёночка, да где его взять? И вот она отправилась к одной старой колдунье и сказала ей:

– Мне так хочется иметь ребёночка; не скажешь ли ты, где мне его взять?

– Отчего же! – сказала колдунья. – Вот тебе ячменное зерно; это не простое зерно, не из тех, что растут у крестьян на полях или что бросают курам; посади-ка его в цветочный горшок – увидишь, что будет!

– Спасибо! – сказала женщина и дала колдунье двенадцать скиллингов; потом пошла домой, посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой чудесный цветок вроде тюльпана, но лепестки его были ещё плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона.

– Какой славный цветок! – сказала женщина и поцеловала красивые пёстрые лепестки.

Что-то щёлкнуло, и цветок распустился совсем. Это был точь-в-точь тюльпан, но в самой чашечке на зелёном стульчике сидела крошечная девочка, и за то, что она была такая нежная, маленькая, всего с дюйм ростом, её и прозвали Дюймовочкой.

Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была её колыбелькой, голубые фиалки – матрацем, а лепесток розы – одеяльцем; в эту колыбельку её укладывали на ночь, а днём она играла на столе. На стол женщина поставила тарелку с водою, а на края тарелки положила венок из цветов; длинные стебли цветов купались в воде, у самого же края плавал большой лепесток тюльпана. На нём Дюймовочка могла переправляться с одной стороны тарелки на другую; вместо вёсел у неё были два белых конских волоса. Всё это было прелесть как мило! Дюймовочка умела и петь, и такого нежного, красивого голоска никто ещё не слыхивал!

Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через раскрытое окно пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на стол, где спала под розовым лепесточком Дюймовочка.

– Вот и жена моему сынку! – сказала жаба, взяла ореховую скорлупу с девочкой и выпрыгнула через окно в сад.

Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! Какой он был тоже гадкий, противный! Точь-в-точь мамаша.

– Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! – только и мог он сказать, когда увидал прелестную крошку в ореховой скорлупке.

– Тише ты! Она ещё проснётся, пожалуй, да убежит от нас, – сказала старуха жаба. – Она ведь легче лебединого пуха! Высадим-ка её посередине реки на широкий лист кувшинки – это ведь целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока разбёрем там, внизу, наше гнёздышко. Вам ведь в нём жить да поживать.

В реке росло множество кувшинок; их широкие зелёные листья плавали по поверхности воды. Самый большой лист был дальше всего от берега; к этому-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупу с девочкой.

– Вот мой сынок, твой будущий муж!

Вы славно заживёте с ним у нас в тине.

Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя было перебраться на сушу!

А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала своё жилище тростником и жёлтыми кувшинками – надо же было приукрасить всё для молодой невестки! Потом она поплыла со своим безобразным сынком к листу, где сидела Дюймовочка, чтобы взять прежде всего её хорошенькую кроватку и поставить в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в воде перед девочкой и сказала:

– Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживёте с ним у нас в тине.

– Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! – только и мог сказать сынок.

Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка осталась одна-одинёшенька на зелёном листе и горько-горько плакала – ей вовсе не хотелось жить у гадкой жабы и выйти замуж за её противного сына. Маленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели жабу с сынком и слышали, что она говорила, потому что все повысунули из воды головки, чтобы поглядеть на крошку невесту. А как они увидели её, им стало ужасно жалко, что такой миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе в тину. Не бывать же этому! Рыбки столпились внизу, у стебля, на котором держался лист, и живо перегрызли его своими зубами; листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше… Теперь уж жабе ни за что было не догнать крошку!

Дюймовочка плыла мимо разных прелестных местечек, и маленькие птички, которые сидели в кустах, увидав её, пели:

– Какая хорошенькая девочка!

А листок всё плыл да плыл, и вот Дюймовочка попала за границу.

Красивый белый мотылёк всё время порхал вокруг неё и наконец уселся на листок – уж очень ему понравилась Дюймовочка! А она ужасно радовалась: гадкая жаба не могла теперь догнать её, а вокруг всё было так красиво! Солнце так и горело золотом на воде! Дюймовочка сняла с себя пояс, одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к своему листку, и листок поплыл ещё быстрее.

Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил её за тонкую талию лапкой и унёс на дерево, а зелёный листок поплыл дальше, и с ним мотылёк – он ведь был привязан и не мог освободиться.

Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил её и полетел с ней на дерево! Особенно ей жаль было хорошенького мотылёчка, которого она привязала к листку: ему придётся теперь умереть с голоду, если не удастся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало.

Он уселся с крошкой на самый большой зелёный лист, покормил её сладким цветочным соком и сказал, что она прелесть какая хорошенькая, хоть и совсем не похожа на майского жука.

Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни пожимали щупальцами и говорили:

– У неё только две ножки! Жалко смотреть!

– У неё нет усиков! Какая у неё тонкая талия! Фи! Она совсем как человек! Как некрасиво! – сказали в один голос все жуки женского пола.

А Дюймовочка была премиленькая! Майскому жуку, который принёс её, она тоже очень понравилась сначала, а тут вдруг и он нашёл, что она безобразна, и не захотел больше держать её у себя – пусть идёт, куда знает. Он слетел с нею с дерева и посадил на ромашку. Тут девочка принялась плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не захотели держать её у себя! А на самом-то деле она была прелестнейшим созданием в свете: нежная, ясная, точно лепесток розы.

Целое лето прожила Дюймовочка одна-одинёшенька в лесу. Она сплела себе колыбельку и подвесила её под большой лопушиный лист – там дождик не мог достать её. Ела крошка сладкую цветочную пыльцу, а пила росу, которую каждое утро находила на листочках. Так прошли лето и осень; но вот дело пошло к зиме, длинной холодной зиме. Все певуньи птички разлетелись – кусты и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила Дюймовочка, пожелтел, весь засох и свернулся в трубочку. Сама крошка мёрзла от холода: платьице её всё разорвалось, а она была такая маленькая, нежная – долго ли тут замёрзнуть! Пошёл снег, и каждая снежинка была для неё то же, что для нас целая лопата снега; мы ведь большие, а она была всего-то с дюйм! Она завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бедняжка сама дрожала как лист.

Возле леса, куда она попала, лежало большое поле; хлеб давно был убран, одни голые, сухие стебельки торчали из мёрзлой земли; для Дюймовочки это был целый лес. Ух! Как она дрожала от холода! И вот пришла бедняжка к дверям полевой мыши; дверью была маленькая дырочка, прикрытая сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и довольстве: все амбары были битком набиты хлебными зёрнами; кухня и кладовая у неё были на загляденье! Дюймовочка стала у порога, как нищенка, и попросила подать ей кусочек ячменного зерна – она два дня ничего не ела!

– Ах ты бедняжка! – сказала полевая мышь: она была, в сущности, добрая старуха. – Ступай сюда, погрейся да поешь со мною!

Девочка понравилась мыши, и мышь сказала:

– Ты можешь жить у меня всю зиму, только убирай хорошенько мои комнаты да рассказывай мне сказки – я до них большая охотница.

И Дюймовочка стала делать всё, что приказывала ей мышь, и зажила отлично.

– Скоро, пожалуй, у нас будут гости, – сказала как-то полевая мышь. – Мой сосед обычно навещает меня раз в неделю. Он живёт ещё куда лучше меня: у него огромные залы, а ходит он в чудесной бархатной шубе. Вот если бы тебе удалось выйти за него замуж! Ты бы зажила на славу! Беда только, что он слеп и не может видеть тебя; но ты должна рассказать ему самые лучшие сказки, какие только знаешь.

Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не хотелось выйти замуж за соседа – ведь это был крот. Он в самом деле скоро пришёл в гости к полевой мыши. Правда, он носил чёрную бархатную шубу, был очень богат и учён; по словам полевой мыши, помещение у него было раз в двадцать просторнее, чем у неё, но он совсем не любил ни солнца, ни прекрасных цветов и отзывался о них очень дурно – он ведь никогда не видел их. Девочке пришлось петь, и она спела две песенки: «Майский жук, лети, лети» и «Бродит по лугам монах», да так мило, что крот совсем в неё влюбился. Но он не сказал ни слова – он был такой степенный и солидный господин.

Крот недавно прорыл под землёй длинную галерею от своего жилья к дверям полевой мыши и позволил мыши и девочке гулять по этой галерее сколько угодно. Крот просил только не пугаться мёртвой птицы, которая лежала там. Это была настоящая птица, с перьями, с клювом; она, должно быть, умерла недавно, в начале зимы, и была зарыта в землю как раз там, где крот прорыл свою галерею.

Крот взял в рот гнилушку – в темноте это ведь всё равно, что свечка, – и пошёл вперёд, освещая длинную тёмную галерею. Когда они дошли до места, где лежала мёртвая птица, крот проткнул своим широким носом в земляном потолке дыру, и в галерею пробился дневной свет. В самой середине галереи лежала мёртвая ласточка; хорошенькие крылья были крепко прижаты к телу, лапки и головка спрятаны в пёрышки; бедная птичка, верно, умерла от холода. Девочке стало ужасно жаль её, она очень любила этих милых птичек, которые целое лето так чудесно пели ей песенки, но крот толкнул птичку своей короткой лапой и сказал:

– Небось не свистит больше! Вот горькая участь родиться пичужкой! Слава богу, что моим детям нечего бояться этого! Этакая птичка только и умеет чирикать – поневоле замёрзнешь зимой!

– Да, да, правда ваша, умные слова приятно слышать, – сказала полевая мышь. – Какой прок от этого чириканья? Что оно приносит птице? Холод и голод зимой? Много, нечего сказать!

Дюймовочка не сказала ничего, но, когда крот с мышью повернулись к птице спиной, нагнулась к ней, раздвинула пёрышки и поцеловала её прямо в закрытые глазки. «Может быть, это та самая, которая так чудесно распевала летом! – подумала девочка. – Сколько радости доставила ты мне, милая, хорошая птичка!»

Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно. Но девочке не спалось ночью. Она встала с постели, сплела из сухих былинок большой славный ковёр, снесла его в галерею и завернула в него мёртвую птичку; потом отыскала у полевой мыши пуху и обложила им всю ласточку, чтобы ей было потеплее лежать на холодной земле.

– Прощай, миленькая птичка, – сказала Дюймовочка. – Прощай! Спасибо тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда все деревья были такие зелёные, а солнышко так славно грело!

И она склонила голову на грудь птички, но вдруг испугалась – внутри что-то застучало. Это забилось сердечко птицы: она не умерла, а только окоченела от холода, теперь же согрелась и ожила.

Осенью ласточки улетают в тёплые края, а если которая запоздает, то от холода окоченеет, упадёт замертво на землю, и её засыплет холодным снегом.

Девочка вся задрожала от испуга – птица ведь была в сравнении с крошкой просто великаном, – но всё-таки собралась с духом, ещё больше закутала ласточку, потом сбегала принесла листок мяты, которым закрывалась вместо одеяла сама, и покрыла им голову птички.

На следующую ночь Дюймовочка опять потихоньку пробралась к ласточке. Птичка совсем уже ожила, только была ещё очень слаба и еле-еле открыла глаза, чтобы посмотреть на девочку, которая стояла перед нею с кусочком гнилушки в руках, – другого фонаря у неё не было.

– Благодарю тебя, милая крошка! – сказала больная ласточка. – Я так славно согрелась. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко.

– Ах, – сказала девочка, – теперь так холодно, идёт снег! Останься лучше в своей тёплой постельке, я буду ухаживать за тобой.

И Дюймовочка принесла птичке воды в цветочном лепестке. Ласточка попила и рассказала девочке, как поранила себе крыло о терновый куст и поэтому не смогла улететь вместе с другими ласточками в тёплые края, как упала на землю и… Да больше она уж ничего не помнила и как попала сюда – не знала.

Всю зиму прожила тут ласточка, и Дюймовочка ухаживала за ней. Ни крот, ни полевая мышь ничего не знали об этом – они ведь совсем не любили птичек.

Когда настала весна и пригрело солнышко, ласточка распрощалась с девочкой, и Дюймовочка ототкнула дыру, которую проделал крот.

Солнце так славно грело, и ласточка спросила, не хочет ли девочка отправиться вместе с ней, – пускай сядет к ней на спину, и они полетят в зелёный лес! Но Дюймовочка не захотела так бросить полевую мышь – она ведь знала, что старуха очень огорчится.

– Нет, нельзя! – сказала девочка ласточке.

– Прощай, прощай, милая крошка! – сказала ласточка и вылетела на солнышко.

Дюймовочка посмотрела ей вслед, и у неё даже слёзы навернулись на глазах, – уж очень полюбилась ей бедная птичка.

– Кви-вить, кви-вить! – прощебетала птичка и скрылась в зелёном лесу.

Девочке было очень грустно. Ей совсем не позволяли выходить на солнышко, а хлебное поле так всё заросло высокими толстыми колосьями, что стало для бедной крошки дремучим лесом.

– Летом тебе придётся готовить себе приданое! – сказала ей полевая мышь.

Оказалось, что скучный сосед в бархатной шубе посватался за девочку.

– Надо, чтобы у тебя всего было вдоволь, а там выйдешь замуж за крота и подавно ни в чём нуждаться не будешь!

И девочке пришлось прясть по целым дням, а старуха мышь наняла четырёх пауков для тканья, и они работали день и ночь.

Каждый вечер крот приходил к полевой мыши в гости и всё только и болтал о том, что вот скоро лету будет конец, солнце перестанет так палить землю, – а то она совсем уж как камень стала, – и тогда они сыграют свадьбу. Но девочка была совсем не рада: ей не нравился скучный крот. Каждое утро на восходе солнышка и каждый вечер на закате Дюймовочка выходила на порог мышиной норки; иногда ветер раздвигал верхушки колосьев, и ей удавалось увидеть кусочек голубого неба. «Как светло, как хорошо там, на воле!» – думала девочка и вспоминала о ласточке; ей очень хотелось бы повидаться с птичкой, но ласточки нигде не было видно: должно быть, она летала там, далеко-далеко, в зелёном лесу!

К осени Дюймовочка приготовила всё своё приданое.

– Через месяц твоя свадьба! – сказала девочке полевая мышь.

Но крошка заплакала и сказала, что не хочет выходить замуж за скучного крота.

– Пустяки! – сказала старуха мышь. – Только не капризничай, а то я укушу тебя – видишь, какой у меня белый зуб? У тебя будет чудеснейший муж. У самой королевы нет такой бархатной шубки, как у него! Да и в кухне и в погребе у него не пусто! Благодари Бога за такого мужа!

Наступил день свадьбы. Крот пришёл за девочкой. Теперь ей приходилось идти за ним в его нору, жить там, глубоко-глубоко под землёй, и никогда не выходить на солнце, – крот ведь терпеть его не мог! А бедной крошке было так тяжело навсегда распроститься с красным солнышком! У полевой мыши она всё-таки могла хоть изредка любоваться на него.

И Дюймовочка вышла взглянуть на солнце в последний раз. Хлеб был уже убран с поля, и из земли опять торчали одни голые, засохшие стебли. Девочка отошла от дверей подальше и протянула к солнцу руки:

– Прощай, ясное солнышко, прощай!

Потом она обняла ручонками маленький красный цветочек, который рос тут, и сказала ему:

– Кланяйся от меня милой ласточке, если увидишь её!

– Кви-вить, кви-вить! – вдруг раздалось над её головой.

Дюймовочка подняла глаза и увидела ласточку, которая пролетала мимо. Ласточка тоже увидела девочку и очень обрадовалась, а девочка заплакала и рассказала ласточке, как ей не хочется выходить замуж за противного крота и жить с ним глубоко под землёй, куда никогда не заглянет солнышко.

– Скоро придёт холодная зима, – сказала ласточка, – и я улетаю далеко-далеко, в тёплые края. Хочешь лететь со мной? Ты можешь сесть ко мне на спину – только привяжи себя покрепче поясом, – и мы улетим с тобой далеко от гадкого крота, далеко за синие моря, в тёплые края, где солнышко светит ярче, где всегда лето и цветут чудные цветы! Полетим со мной, милая крошка! Ты ведь спасла мне жизнь, когда я замерзала в тёмной, холодной яме.

– Да, да, я полечу с тобой! – сказала Дюймовочка, села птичке на спину, упёрлась ножками в её распростёртые крылья и крепко привязала себя поясом к самому большому перу.

Ласточка взвилась стрелой и полетела над тёмными лесами, над синими морями и высокими горами, покрытыми снегом. Тут было страсть как холодно; Дюймовочка вся зарылась в тёплые перья ласточки и только головку высунула, чтобы видеть чудесные места, над которыми она пролетала.

Но вот и тёплые края! Тут солнце сияло уже гораздо ярче, а около канав и изгородей рос зелёный и чёрный виноград. В лесах зрели лимоны и апельсины, пахло миртами и душистой мятой, а по дорожкам бегали прелестные ребятишки и ловили больших пёстрых бабочек. Но ласточка летела всё дальше и дальше, и чем дальше, тем было всё лучше. На берегу красивого голубого озера, посреди зелёных кудрявых деревьев, стоял старинный белый мраморный дворец. Виноградные лозы обвивали его высокие колонны, а наверху, под крышей, лепились ласточкины гнёзда. В одном из них и жила ласточка, что принесла Дюймовочку.

– Вот мой дом! – сказала ласточка. – А ты выбери себе внизу какой-нибудь красивый цветок, я тебя посажу в него, и ты чудесно заживёшь!

– Ах, как чудесно! – сказала крошка и захлопала ручонками.

Внизу лежали большие куски мрамора – это свалилась верхушка одной колонны и разбилась на три куска, между ними росли чудеснейшие крупные белые цветы. Ласточка спустилась и посадила девочку на один из широких лепестков. Но вот диво! В самой чашечке цветка сидел маленький человечек, беленький и прозрачный, точно хрустальный. На голове у него сияла прелестная золотая корона, за плечами развевались блестящие крылышки, а сам он был не больше Дюймовочки.

Это был эльф. В каждом цветке живёт эльф, мальчик или девочка, а тот, который сидел рядом с Дюймовочкой, был сам король эльфов.

– Ах, как он хорош! – шепнула Дюймовочка ласточке.

Маленький король совсем перепугался при виде ласточки. Он был такой крошечный, нежный, и она показалась ему огромным страшилищем. Зато он очень обрадовался, увидав нашу крошку, – он никогда ещё не видывал такой хорошенькой девочки! И он снял свою золотую корону, надел её Дюймовочке на голову и спросил, как её зовут и хочет ли она быть его женой, царицей цветов? Вот это муж так муж! Не то что гадкий сын жабы или крот в бархатной шубе! И девочка согласилась. Тогда из каждого цветка вылетели эльфы – мальчики и девочки – такие хорошенькие, что просто прелесть! Все они поднесли Дюймовочке подарки. Самым лучшим была пара прозрачных стрекозиных крылышек. Их прикрепили к спинке девочки, и она тоже могла теперь летать с цветка на цветок! То-то было радости! А ласточка сидела наверху, в своём гнёздышке, и пела им, как только умела. Но самой ей было очень грустно: она крепко полюбила девочку и хотела бы век не расставаться с ней.

– Тебя больше не будут звать Дюймовочкой! – сказал эльф. – Это некрасивое имя, а ты такая хорошенькая! Мы будем звать тебя Майей!

– Прощай, прощай! – прощебетала ласточка и опять полетела из тёплых краёв в далёкую Данию. Там у неё было маленькое гнёздышко, как раз над окном человека, большого мастера рассказывать сказки. Ему-то она и спела своё «кви-вить, кви-вить», а потом и мы узнали эту историю.

Мальчуган из Ушмаля

Мексиканская сказка

Много лет назад в Мексике, на полуострове Юката́н, жила женщина, не очень уже и молодая. А надо сказать, на Юкатане и тогда было жарко и там летали в джунглях радужные туканы – птицы с огромными крючковатыми клювами, – а с деревьев, обвитых лианами, гроздями свисали змеи с переливающейся, как драгоценные камни, кожей. На краю джунглей стоял тогда город Ушма́ль, и дома там строили из камня и глины. Эти дома защищали людей от ягуаров и игуан, рыскавших в лесных зарослях меж переплетёнными ветками деревьев, с которых свисали змеи. Лишь она – немолодая уже женщина – не боялась заходить глубоко в джунгли – она знала их как свои пять пальцев.

Поговаривали, что эта высохшая женщина, столь не похожая на остальных, была наделена колдовской силой. Люди называли её ведьмой и опасались заговаривать с ней, а вот звери видели в ней друга. Но этой дружбы ей было мало, она желала от жизни большего – собственного ребёночка.

И вот однажды змея принесла ей крупное, даже крупнее яйца черепахи, яйцо с необычными пятнами на скорлупе. Женщина положила это яйцо в глиняный горшок и помолилась. Три недели прошло – и она услышала, как яйцо хрустнуло и кто-то заплакал. Крошечный младенец! Радость, которую испытала женщина, трудно описать словами. Она нянчилась с мальчуганом, качала его на руках, кормила, купала – словом, делала всё, что обычно делает для ребёнка заботливая мать.

Едва мальчуган подрос, она стала учить его мудрости, которую переняла у зверей и растений. «Гляди, – говорила она малышу, – ягуар охотится лишь тогда, когда голоден. И выбирает из всех оленей самого слабого, у кого не будет потомства…»

Мальчуган на глазах умнел, однако ростом оставался не выше трёхлетнего ребёнка. Впрочем, это не мешало ему быть сильным, ловким, кататься на спине ягуара и играть со змеёй.

Да и мальчишки охотно с ним дружили, ведь он был добрым, со всеми ладил и знал, как разнять драчунов. Прошло не так много времени, и к мальчугану стали обращаться за советом и взрослые. «Мальчуган-чародей», как называли его в деревне, был мудрее и справедливее царя, который знай себе возлежал во дворце на подушках, не заботясь о делах простых людей. Если царя просили рассудить спор двух крестьян, он по своему обыкновению объявлял правым того, чей подарок нравился ему больше. Стоит ли говорить, что крестьяне ненавидели царя и разрешать свои споры шли к мальчугану.

Царь узнал об этом, и им овладела зависть. Он решил погубить мальчугана.

– Если ты действительно чародей, возведи свой храм рядом с моим, даю тебе на это ночь, – велел царь. – И если утром я увижу, что храм готов, ты займёшь моё место, а если храма не будет – умрёшь.

Несчастный мальчуган возвратился домой к матери.

– Мама, меня ждёт верная смерть, потому что исполнить повеление царя невозможно.

– Невозможно исполнить лишь то, что никто исполнить и не пытается… – ответила мать. – Вот тебе кукурузный початок. Сооруди из его зёрнышек маленький храм, да такой, что и царю пришёлся бы по вкусу. А потом перенеси на то место, где будет построен настоящий храм.

Умная женщина позвала из джунглей радужных туканов, и гигантских змей, и ягуаров, и черепах, и оленей, и ящериц, и даже пчёл с муравьями. Также пригласила она и простых людей из Ушмаля – всех, от мала до велика. И каждому она велела принести камень или глину – посильную для него ношу. И рядом с маленьким «кукурузным» началось строительство такого же, но огромного храма.

Наверное, мать действительно была колдуньей, ведь царь как уснул, так и проспал весь следующий день, а за ним и всю следующую неделю, а за ней и месяц… И удивительное дело! Когда храм был закончен, всем, кто его строил, показалось, что строительство продолжалось одну лишь ночь.

Когда наступило утро и царь проснулся, то увидел из окна высоченную пирамиду – храм с богато украшенными покоями и с вырезанной над воротами головой слона. Втайне гневаясь и решив убить мальчугана, царь притворился, будто обрадовался.

– Прими от меня поздравления, мальчуган, скоро ты сядешь на мой трон и будешь править моим Ушмалем, да и всем Юкатаном, потому что ты действительно чародей и достоин быть царём. Но прежде надо провести обряд: я разобью о твою голову шесть кокосов.

Умная мать позвала из джунглей радужных туканов, гигантских змей, ягуара и черепаху…

Услышав такое, мальчуган побледнел.

– Сомневаюсь, что моя голова это выдержит.

– Пустяки! – сказал царь. – Ради трона можно и не то вытерпеть! Проведём обряд завтра же утром.

И снова мальчуган отправился домой и сказал матери о том, что завтра умрёт от первого же удара по голове.

– Конечно, умрёшь, если заранее не подготовишься, – ответила мать.

Она состригла сыну волосы. Потом прикрепила к его голове птичьи перья с помощью пчелиного воска – как будто мягкую подушечку ему на голову надела. А поверх приклеила старый черепаший панцирь со столь искусно приклеенными к нему волосами, что никому и в голову бы не пришло, что скрывается под ними.

– Иди, сынок, к царю, – велела мать, – и в присутствии всех скажи, что с радостью пройдёшь «испытание кокосами», но при одном условии: когда испытание закончится, ты разобьёшь шесть кокосов о голову царя.

Сын исполнил всё в точности. Царь, посмеявшись над его условием, дал согласие: он не сомневался, что первый же удар окажется для мальчугана последним. Но тот спокойно принял и первый, и второй, и третий удары. Все шесть кокосов раскололись о голову мальчугана, но, к радости простых людей, не причинили ему ни малейшего вреда.

– А теперь, – сказал мальчуган, – моя очередь царствовать, а твоя – колоть головой кокосы.

При этих словах бывший царь захныкал так жалостно, что мальчуган сказал:

– Ты заслуживаешь наказания, но я не буду к тебе жестоким. Раз ты был царём, я проявлю к тебе уважение и даже работу дам – лучше какой и придумать нельзя.

Старый царь упал перед новым на колени.

– Я сделаю тебя садовником, – молвил мальчуган, – но смотри, хорошенько ухаживай за плодовыми деревьями, чтобы они росли. И если матери оставят детей поиграть в твоём саду, присматривай за ними. А если растить деревья и детей у тебя не получится, что ж, мне придётся разбить о твою голову кокос.

Страх мелькнул на лице бывшего царя.

– Но ведь я никогда не занимался ни деревьями, ни детьми.

– Моя мать научит тебя всему, – сказал мальчуган.

Так и вышло, что старый царь стал царствовать в саду и помогать растить детишек. И, ко всеобщему удивлению, он вскоре научился искренне улыбаться и от души смеяться, потому что наконец узнал, каково быть любимым и любить.

Что касается мальчугана, он стал по-настоящему мудрым правителем. Часто по ночам он приходил к матери и рассказывал о заботах и печалях своих подданных. И если сыну нужен был совет, она его давала, как и положено заботливой матери.

Мистер Базз

Индийская сказка

Жил на свете солдат, а когда умер, остались после него вдова и единственный сын, которые вскоре так обнищали, что им стало нечего есть.

– Мама, – сказал солдатский сын после недолгого раздумья, – дай мне четыре рупии, и я пойду по свету искать удачи.

Вдова запричитала:

– Ты, должно быть, умом тронулся? У нас и на хлеб денег нет, откуда же я возьму четыре рупии?

– Поищи в карманах старой отцовской одежды, – сказал сын, – может, там и найдётся что.

Вдова поискала и – о чудо! – на самом дне одного кармана нашла шесть рупий.

– Надо же! – обрадовался сын. – Возьми две рупии себе, мама, а оставшиеся четыре помогут мне обрести удачу.

И он пошёл по свету и однажды увидел тигрицу, – она жалобно стонала, облизывая свою лапу.

Юноша собрался было убежать, но тигрица заговорила человечьим голосом:

– Вытащи мне шип из лапы – и я вовек этого не забуду.

– Ну уж нет, – покачал головой юноша, – если я сделаю тебе больно, ты убьёшь меня одним ударом лапы!

– Обещаю тебе, – взмолилась тигрица, – я повернусь к дереву и, когда почувствую боль, ударю не тебя, а его!

На том и порешили. Юноша вытащил из лапы тигрицы шип, а она при этом ударила лапой по дереву так, что его ствол превратился в труху.

– Я награжу тебя, добрый человек, – молвила тигрица, – прими от меня шкатулку, но гляди, не открывай, пока не отойдёшь на девять миль.