Читать онлайн Непокорная фрау Мельцер бесплатно

Anne Jacobs

DAS ERBE DER TUCHVILLA

Печатается с разрешения автора и издательства Penguin Random House Verlagsgruppe GmbH

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

Сюжет и персонажи вымышлены.
Любое сходство с живыми или реальными людьми чисто случайно.

* * *

1

Сентябрь 1923 года

Лео торопился. На лестнице он оттолкнул первоклассников и протиснулся мимо группы болтающих девочек, где ему пришлось остановиться, потому что кто-то сзади схватил его за ранец.

– Не спеши, – с усмешкой сказал Вилли Абель. – Выскочки и друзья евреев – назад.

Эти слова были в адрес его отца. И Вальтера, его лучшего и единственного друга. Он был болен сегодня и не мог защитить себя.

– Отпусти или получишь! – предупредил Лео.

– Ну, слабак… давай, попробуй.

Он попытался освободиться, но его держали железной хваткой. Справа и слева мимо них по лестнице в школьный двор проносился поток детей младшего школьного возраста и дальше выливался на Роте-Торвалль-штрассе. Лео удалось протащить своего противника за собой до самого двора, и тут порвалась одна из лямок ранца. Ему пришлось быстро развернуться и схватить его, иначе в руках Вилли оказался бы школьный ранец вместе с книгами и тетрадями.

– Мельцер – собачья какашка! – усмехнулся Вилли и попытался расстегнуть пряжку на ранце Лео.

Лео покраснел. Он знал это оскорбление, особенно дети из рабочих кварталов любили кричать ему вслед подобные гадости. Потому что он был лучше одет, и Юлиус иногда забирал его из школы на автомобиле. Вилли Абеле был на целую голову выше Лео и на два года старше. Но сейчас это не имело значения. Сильный удар ногой в колено Вилли – и тот взвыл и выпустил добычу. Лео успел поставить на землю свой освободившийся ранец, когда соперник вновь набросился на него. Оба упали на землю. Удары сыпались на Лео, порвался рукав его куртки, он слышал, как тяжело дышит Вилли, и изо всех сил боролся с более сильным противником.

– Что здесь происходит? Абеле! Мельцер! Разойдитесь!

Изречение, что первые будут последними, оказалось верной, потому что Вилли, который лежал сверху как более сильный боец, первым почувствовал на себе карающую руку учителя Урбана. Лео, напротив, схватили за воротник и поставили на ноги – от должного подзатыльника его спас кровоточащий нос. Молча с перекошенными лицами оба мальчика слушали речь учителя о наказании; гораздо хуже были насмешки и перешептывания одноклассников, образовавших плотный круг зрителей вокруг драчунов. Особенно девочек.

– Он дал ему жару…

– Кто бьет младших, тот трус…

– Лео получил по заслугам – такой высокомерный…

– Вилли Абеле – собака…

Проповедь учителя Урбана тем временем пронеслась мимо них, не будучи услышанной. Все равно он всегда говорил одно и то же. Теперь Лео пришлось достать носовой платок и высморкаться. Рукав его куртки слегка порвался. Когда он вытирал лицо, то заметил сочувствующие и восхищенные взгляды девочек, которые его откровенно смущали.

Вилли продолжал утверждать, что Мельцер «лез без очереди», и получил второй подзатыльник от учителя Урбана. Хороший такой подзатыльник.

– А теперь пожмите друг другу руки…

Они знали о ритуале, который полагался после каждой драки и который не давал ни малейшего результата. Тем не менее они кивали на наставления учителя и обещали впредь ладить друг с другом. Германия, так сильно пострадавшая во время войны, нуждалась в рассудительных, трудолюбивых молодых людях, а не в хулиганах.

– Идите домой!

Это было спасением. Лео повесил пострадавший ранец на плечо и хотел уже побежать, но ни в коем случае нельзя было создать впечатление, что он убегает от своего противника, поэтому ему пришлось идти размеренным шагом до школьных ворот. Только тогда он начал бежать. На Рембольдштрассе Лео на мгновение остановился и с ненавистью оглянулся на большое кирпичное здание. Почему он должен был ходить в эту дурацкую начальную школу на Роте-Торвалль-штрассе? Отец говорил ему, что сразу пошел в гимназию Святого Стефана. В подготовительный класс. Там учились только мальчики из хороших семей, которым разрешалось носить разноцветные шапочки. Девочек там не было. Но Республика хотела, чтобы все дети сначала ходили в начальную школу. В Республике царил беспорядок. Все ругали ее, особенно бабушка. Она всегда причитала, что при кайзере все было гораздо лучше.

Он снова высморкался в носовой платок и понял, что кровь из носа, к счастью, больше не идет. Но теперь вперед, они, наверное, уже заждались. Вверх по холму мимо Сант-Ульриха и Афры, через несколько переулков к Мильхбергу, а затем на Максимилианштрассе… Он внезапно остановился. Звучала музыка на фортепиано. Кто-то играл знакомую мелодию. Глаза Лео скользнули вверх по серым оштукатуренным стенам многоквартирного дома. Мелодия доносилась со второго этажа, где была открыта створка окна. Он ничего не мог разглядеть, перед окном была задернута белая занавеска, но кто бы ни играл на фортепиано, звучало потрясающе. Где он слышал эту музыку раньше? Может быть, на концерте художественного союза, куда мама часто его водила? Это было так великолепно и в то же время там печально. Лео снова буквально вздрогнул, когда раздались аккорды. Он мог бы часами стоять и слушать, но сейчас пианист прервал свою игру, чтобы внимательнее воспроизвести какой-то отрывок. Он повторял его снова и снова, и от этого стало скучно.

– Вот он!

Лео вздрогнул. Это был звонкий, пронзительный, словно орган, голос Хенни. Ага, они вышли навстречу ему. Им повезло: с таким же успехом он мог бы свернуть в другой переулок. Держась за руки, девочки бежали по тротуару навстречу ему: Додо – с развевающимися светлыми косичками, Хенни – в розовом платье, которое сшила для нее мама. Маленькая губка все еще болталась на ее ранце, потому что Хенни только в этом году пошла в школу и все еще училась писать на школьной доске.

– Почему ты смотришь в небо? – поинтересовалась Додо, когда они, задыхаясь, остановились перед ним.

– Мы ждали тебя сто лет! – с упреком воскликнула Хенни.

– Сто лет? Ты бы уже давно умерла!

Хенни не приняла возражения. Она слышала только то, что ее устраивало.

– В следующий раз мы пойдем без тебя…

Лео пожал плечами и осторожно покосился на Додо, но она не собиралась его защищать. Однако все трое знали, что он встречает их только потому, что так захотела бабушка. По ее мнению, две семилетние девочки не должны ходить по городу без сопровождения, особенно в эти неспокойные времена. Поэтому Лео поручили сразу же после окончания школы отправиться в Сент-Анну, чтобы доставить сестру и кузину в целости и сохранности обратно на виллу.

– Как ты выглядишь? – Додо заметила порванный рукав. А также кровь, капнувшую на воротник.

– Я? Почему?

– Ты опять дрался, Лео!

– Фуууу! Это кровь? – Хенни коснулась воротника его рубашки вытянутым указательным пальцем. Трудно сказать, показались ли ей красные пятна отвратительными или будоражащими. Лео оттолкнул ее руку.

– Прекрати. Нам пора идти.

Додо все еще внимательно изучала его, ее глаза сузились, а губы сжались.

– Опять Вилли Абеле, да? – Он угрюмо кивнул. – Если бы я только была там. Сначала сильно дернула его за волосы, а потом… плюнула на него!

Она сказала это со всей серьезностью и дважды кивнула. Лео был тронут, но в то же время ему было неловко. Додо была его сестрой, она была храброй и всегда поддерживала его. Но она всего лишь девочка.

– Пойдемте! – крикнула Хенни, которая уже давно забыла про драку. – Мне еще нужно сходить к Меркле.

Это был крюк, на который нельзя было тратить время.

– Не сегодня. Мы опаздываем…

– Мама дала мне деньги специально, чтобы я купила кофе. – Хенни всегда хотела командовать. Лео решил быть очень внимательным, чтобы снова не попасться в ее ловушку. Но это было нелегко, потому что Хенни всегда находила разумную причину. Как сегодня: покупка кофе! – Мама не может жить без кофе! – добавила она.

– Ты хочешь, чтобы мы опоздали на обед?

– Ты хочешь, чтобы моя мама умерла? – возмущенно спросила Хенни в ответ.

У нее снова получилось. Они направились на Каролиненштрассе, где в маленьком магазинчике госпожа Меркле предлагала «кофе, джемы и чай». Не все могли позволить себе такие деликатесы. Лео знал, что многие его одноклассники получали на обед только тарелку ячменного супа, школьный завтрак они вообще не приносили. Ему часто было их жалко, и иногда он делился своим бутербродом с колбасой. Обычно с Вальтером Гинзбергом, своим лучшим другом. У его матери был магазинчик на Карлштрассе, где продавали ноты и музыкальные инструменты. Но дела шли плохо. Папа Вальтера погиб в России, и была инфляция. Все становилось дороже и дороже, и как говорила мама, деньги больше ничего не стоили. Вчера госпожа Брунненмайер, повариха, жаловалась, что ей пришлось заплатить 30 000 марок за фунт хлеба. Лео уже умел считать до тысячи. Это было тридцать раз по тысяче. Хорошо, что после войны почти не осталось монет, а только купюры, иначе Брунненмайер, наверное, пришлось бы нанимать лошадь с телегой.

– Смотри – магазин фарфора Мюллера закрылся. – Додо указала на витрины, заклеенные газетами. – Бабушка будет расстроена. Она всегда покупает здесь кофейные чашки, если какая-нибудь разобьется.

Такое уже не было чем-то необычным. Многие магазины в Аугсбурге были закрыты, а те, что еще работали, выставляли на витрины только старые, бывшие в употреблении товары. Папа недавно за обедом сказал, что эти мошенники придерживают хорошие товары, ожидая лучших времен.

– Смотри, Додо. Здесь танцующие медведи…

Лео презрительно наблюдал, как девочки прижимались носами к витрине булочной. Липкие танцующие мишки из красного и зеленого мармелада его не интересовали.

– Купи наконец кофе, Хенни! – взмолился он. – Меркле прямо там, напротив.

Он запнулся, потому что только сейчас понял, что рядом с маленьким магазинчиком фрау Меркле находился магазин сантехники Хьюго Абеле. Он принадлежал родителям Вильгельма Абеле. Вилли, того самого школьного хулигана. Интересно, был ли он уже дома? Лео прошел еще несколько шагов и заглянул через дорогу в витрину магазина сантехники. Там не было ничего особенного, только несколько шлангов и кранов, лежавших у самого окна. Позади возвышался матово-белый фарфоровый унитаз. Лео прикрыл глаза от косого сентябрьского солнца и заметил, что на этом изысканном предмете, во-первых, был синий логотип компании, а во-вторых, он был уже довольно пыльным.

– Хочешь купить унитаз? – спросила Додо, которая шла за ним.

– Нет.

Додо теперь тоже посмотрела через дорогу и сморщилась.

– Это же магазин родителей Вилли Абеле, верно?

– Мм…

– Вилли там внутри?

– Может быть. Он всегда помогает им.

Брат и сестры посмотрели друг на друга. В серо-голубых глазах Додо что-то промелькнуло.

– Я зайду туда.

– Зачем? – спросил он с тревогой.

– Спрошу, сколько стоит унитаз.

Лео покачал головой.

– Нам не нужен унитаз.

Но Додо уже перебежала дорогу, и через мгновение послышался звонок колокольчика. Додо исчезла за входной дверью.

– Что она делает? – поинтересовалась Хенни, поднося к лицу Лео бумажный пакет, полный лакричных конфет и мармеладовых мишек. – Ой, похоже, на кофе не останется денег.

Он взял лакричную конфету, не сводя глаз с сантехнического магазина.

– Она спрашивает про унитаз…

Хенни возмущенно уставилась на него, затем достала из пакета зеленого танцующего медведя и сунула его в рот.

– Ты, наверное, считаешь меня глупой, – обиженно произнесла она.

– Тогда спроси ее сама…

Наконец дверь магазина открылась, Додо сделала вежливый реверанс и вышла на улицу. Ей пришлось немного подождать, потому что мимо прогрохотала запряженная лошадьми телега, затем она подбежала к ним.

– Папа Вилли в магазине. Большой, с седыми усами. Он выглядит так смешно, как будто хочет тебя съесть.

– А Вилли?

Додо усмехнулась. Вилли сидел сзади и сортировал винты в маленькие коробочки. Она быстро повернулась к нему и показала язык.

– Наверное, он разозлился. Но поскольку там был его папа, не решился ничего сказать. А унитаз стоит двести миллионов марок. По льготной цене.

– Двести марок? – спросила Хенни. – Это очень дорого для такого уродливого унитаза.

– Двести миллионов, – уточнила Додо. Никто из них не мог сосчитать такие цифры.

Хенни нахмурила брови и задумчиво посмотрела на витрину магазина, в которой теперь отражалось яркое полуденное солнце.

– Я тоже спрошу…

– Нет! Ты останешься здесь… Хенни! – Лео попытался схватить ее за руку, но она ловко проскользнула мимо двух пожилых женщин, и Лео остался смотреть ей вслед. Покачав головой, он стоял и наблюдал, как светловолосая Хенни в маленьком розовом платье исчезла за дверью магазина. – Да вы что, спятили? – ворчал он на Додо.

Они прошли, держась за руку, через улицу и заглянули в витрину магазина. Действительно, у папы Вилли были седые усы, и он действительно выглядел очень смешным. Может быть, у него воспалились глаза? Вилли сидел в самом конце магазина за столом, который был полностью завален маленькими и большими картонными коробками. Видны были только его голова и плечи.

– Меня прислала мама, – прощебетала Хенни и подарила господину Абеле свою лучшую улыбку.

– А как зовут твою маму?

Хенни улыбнулась еще шире. Этот вопрос она просто проигнорировала.

– Моя мама хотела бы знать, сколько стоит унитаз…

– Тот, что в витрине? Триста пятьдесят миллионов. Хочешь, я запишу цену?

– Это было бы очень мило с вашей стороны.

Пока господин Абеле искал листок бумаги, Хенни быстро повернулась к Вилли. Что она делала, было не видно, но глаза Вилли выпучились, как у рыбы. С клочком бумаги в руке Хенни гордо вышла из магазина, с возмущением обнаружив, что Додо и Лео наблюдали за ней через витрину.

– Дай посмотреть!

Додо взяла лист бумаги из рук Хенни. На нем цифрами было написано 350, а за ними слово «миллионы».

– Вот мошенник! Минуту назад было двести миллионов! – возмущенно произнес Лео.

Хенни не умела считать даже до ста, но то, что этот человек был обманщиком, она поняла. Какой негодяй!

– Я снова зайду туда! – решительно воскликнула Додо.

– Лучше не надо, – предупредил Лео.

– Теперь уж точно!

Лео и Хенни остались стоять перед магазином и заглядывали внутрь через стекло. Им пришлось подойти очень близко и заслонить стекло обеими руками, потому что солнечный свет сильно отражался от витрины. Изнутри послышался задорный голос Додо, затем густой бас господина Абеле.

– Чего ты опять хочешь? – прорычал бас.

– Вы сказали, что унитаз стоит двести миллионов.

Он уставился на нее, и Лео представил, как шестеренки в мозгу господина Абеле медленно приходят в движение.

– Что я сказал?

– Вы сказали двести миллионов. Это верно, не так ли?

Он посмотрел на Додо, затем на дверь и наконец на витрину, где стояла белый фарфоровый унитаз. В эту секунду он заметил двух детей, прильнувших к окну снаружи.

– Негодяи! – сердито прорычал он. – А теперь убирайтесь отсюда! Я не позволю вам меня дурачить… Убирайтесь, или ноги вам повыдергиваю!

– Но я права! – бесстрашно настаивала Додо.

Она быстро повернулась, потому что господин Абеле угрожающе приблизился и даже протянул руку, чтобы схватить ее за косы. Он чуть не поймал ее у входной двери, если бы не Лео, который быстро распахнул дверь, чтобы защитить свою сестру.

– Негодяи, черт бы их побрал! – взревел господин Абеле. – Решили сделать из меня дурака, да? Держись, парень.

Лео увернулся, но господин Абеле поймал его за воротник куртки, и оплеуха пришлась по затылку.

– Не смей бить моего брата! – закричала Додо. – Или я плюну на тебя!

Она действительно плюнула на пиджак господина Абеле, но, к сожалению, попала и в затылок Лео.

В это время в магазине появилась мама Вилли, маленькая стройная женщина с черными волосами, за ней бежал он сам.

– Они показали мне язык, папа! Это Лео Мельцер. Из-за него учитель дал мне сегодня подзатыльник!

Услышав имя «Мельцер», господин Абеле остановился. Лео яростно вертелся, потому что его держали за воротник.

– Мельцер? Мельцер с виллы, наверное? – уточнил господин Абеле и повернулся к Вилли.

– О боже! – воскликнула его жена, прикрывая рот руками. – Не накликай беды, Хьюго. Отпусти ребенка. Я прошу тебя!

– Ты Мельцер с виллы? – рявкнул на Лео владелец магазина. Мальчик кивнул. Тогда господин Абеле отпустил воротник его куртки.

– Тогда никаких обид, – проворчал он. – Я был неправ. Унитаз стоит триста миллионов. Можешь сказать своему отцу.

Лео потер затылок и поправил куртку. Додо со злобой смотрела на огромного мужчину.

– У вас, – величественно сказала она, – мы точно не купим унитаз. Даже если бы он был из золота. Пойдем, Лео!

Лео все еще был в оцепенении. Без возражений он позволил Додо взять себя за руку и повести по улице в сторону ворот Святого Якова.

– Если он расскажет об этом папе… – заикался он.

– Да ладно! – успокоила его Додо. – Он сам испугался.

– Где же все-таки Хенни? – спросил, остановившись, Лео.

Они нашли Хенни в магазине фрау Меркле. На оставшиеся деньги она купила целую четверть фунта кофе.

– Потому что мы очень хорошие клиенты! – сияла она.

2

Мари оторвалась от своего рисунка, когда неожиданно открылась дверь.

– Пауль! О боже – уже полдень? Я совсем забыла о времени!

Он встал у нее за спиной и поцеловал волосы, бросив любопытный взгляд в блокнот для рисования. Вечерние платья, которые она создавала. Очень романтичные. Мечты в шелке и тюле. И это в такие времена…

– Я не хочу, чтобы ты заглядывал мне через плечо, – запротестовала она, закрыв обеими руками лист для рисования.

– Но почему бы и нет, дорогая? Твой рисунок прекрасен. Немного… игриво, возможно.

Она подняла голову, прижавшись к его шее, и он нежно коснулся губами ее лба. Даже спустя три года они чувствовали, что это большое счастье – снова быть вместе. Иногда она просыпалась ночью от ужасной мысли, что Пауль все еще на войне, тогда она прижималась к его телу, чувствовала его дыхание, его тепло и снова спокойно засыпала. Она знала, что Пауль чувствует то же самое, потому что он часто брал ее за руку, прежде чем они засыпали, как будто он хотел, чтобы она тоже была с ним во сне.

– Это бальные платья. Они могут быть игривыми. Хочешь посмотреть на костюмы и юбки, которые я разработала? Глянь… – Она вытащила папку из стопки.

С тех пор как Элизабет переехала в Померанию, Мари стала использовать ее бывшую комнату как рабочий кабинет, где она рисовала свои эскизы, а также шила ту или иную одежду. Однако в основном это были работы по починке и ремонту, для которых она пользовалась швейной машинкой.

Пауль делано восхищался ее эскизами и утверждал, что они чрезвычайно оригинальны и очень дерзкие. Он только недоумевал, почему все платья получаются такими длинными и узкими. Словно она создавала свои наряды только для тощих дам.

Мари засмеялась. Она привыкла к колкостям Пауля о ее работе, зная, что он на самом деле гордится ею.

– Новая женщина, мой дорогой, очень стройная, она носит короткие волосы, у нее плоская грудь и узкие бедра. Она пользуется ярким макияжем и курит сигаретку с длинным мундштуком.

– Ужас! – вздохнул он. – Я надеюсь, что ты никогда не возьмешь эту моду за образец, Мари. Достаточно того, что Китти носит мужскую стрижку.

– О, короткие волосы мне бы точно подошли.

– Пожалуйста, не надо…

Он сказал это так умоляюще, что она чуть не рассмеялась. У нее были длинные волосы, которые она заплетала в косы. Но вечером, когда они вместе ложились в постель, Мари садилась перед зеркалом, чтобы распустить прическу, а Пауль наблюдал, как она это делает. На самом деле ее любимый муж был довольно старомоден в некоторых вещах.

– Дети еще не пришли? – спросила Мари. Она посмотрела на настенные часы с маятником. Это одна из немногих вещей, оставленных Элизабет, – другую мебель она забрала с собой, кроме дивана и двух маленьких ковриков.

– Ни дети, ни Китти, – с упреком произнес Пауль. – Внизу, в столовой, мама сидит одинокая и всеми покинутая за обеденным столом.

– О боже!

Мари захлопнула папку и поспешно встала. Алисия, мать Пауля, в последнее время часто болела и жаловалась, что ни у кого нет на нее времени, даже на детей, которые играли в парке с малышами Августы, и никто не заботился об их воспитании. Девочки, в частности, стали уже совершенно «дикими», считала она. В ее время нанимали молодую женщину, которая следила за воспитанием девочек, учила их разным полезным вещам и заботилась о духовном развитии.

– Подожди минутку, Мари! – Пауль преградил ей путь к двери, хитро улыбаясь, словно собирался сделать какую-то шалость. Она рассмеялась. Ох, как она любила эту его мимику! – Я хотел тебе кое-что сообщить, моя дорогая. Только между нами, без свидетелей.

– Да? Только между нами? Секрет?

– Никакого секрета, Мари. Но сюрприз. То, чего ты давно хотела…

«Боже мой, – подумала она. – Чего бы я хотела? На самом деле я абсолютно счастлива. У меня есть все, что мне нужно. Особенно он, Пауль. И дети. Ну, мы надеялись на третьего ребенка, но это обязательно рано или поздно произойдет…»

Он с нетерпением смотрел на нее и был немного разочарован, когда она только пожала плечами.

– Ты не догадываешься? Подсказка: игла.

– Игла. Шитье. Нитка. Наперсток…

– Холодно, – улыбнулся он. – Очень холодно. Витрина магазина.

Игра показалась ей забавной, но в то же время ее беспокоило, что внизу их ждала мама. Кроме того, уже слышались детские голоса.

– Витрины магазинов. Цены в магазинах. Булочки.

Колбасы…

– Боже мой! – воскликнул он со смехом. – Ты все время ошибаешься. Дам тебе еще одну подсказку: ателье.

Ателье! Теперь она поняла. О господи, разве это возможно?

– Ателье? – прошептала она. – А… ателье моды?

Он кивнул и притянул ее к себе.

– Да, моя дорогая. Настоящее маленькое ателье мод для тебя. Над входом будет надпись «Женская мода Мари». Я знаю, как давно ты мечтала об этом.

Он был прав, это была ее большая мечта. Но из-за всех перемен, которые возникли после возвращения Пауля с войны, она почти забыла о ней. Она испытала счастье и облегчение, когда смогла снять с себя ответственность за фабрику, чтобы полностью посвятить себя семье и мужу. Да, вначале она продолжала участвовать в деловых разговорах, это было необходимо, чтобы ввести Пауля в курс дела. Но потом Пауль ласково, но настойчиво дал ей понять, что отныне судьба текстильной фабрики Мельцера снова будет в его руках и руках его партнера Эрнста фон Клипштайна. Это было правильно, тем более что время поджимало и нужно было принимать важные решения. Пауль повел себя очень мудро – его отец гордился бы им. Они обновили станки, заменили все сельфакторы на кольцепрядильные машины, сконструированные по планам ее отца. На оставшийся капитал, который фон Клипштайн вложил в фабрику, Пауль приобрел землю и два дома на Каролиненштрассе.

– Но как это вдруг стало возможным?

– Фарфоровый дом Мюллера закрылся. – Пауль вздохнул, жалея двух стариков.

В то же время Мари понимала, что закрытие не было неожиданным. В течение нескольких лет магазин почти не приносил доходов, а теперь галопирующая инфляция нанесла последний удар…

– И что теперь с ними будет?

Пауль поднял руки и снова опустил их в знак покорности. Он разрешил супругам жить на верхнем этаже дома. Тем не менее они будут испытывать нужду, потому что даже сумма от продажи дома будет быстро съедена инфляцией.

– Мы будем помогать им понемножку, Мари. Но торговые помещения и комнаты на втором этаже будут твоими. Там ты сможешь осуществишь все свои мечты.

Она была так тронута, что едва могла говорить. О, это было таким доказательством его любви к ней! И в то же время она чувствовала себя виноватой, что строит свое профессиональное будущее на несчастье пожилой пары. И тут она снова подумала, что да, она будет заботиться о них, что, возможно, даже для стариков это счастье, которое не случалось со многими другими, оказавшимися в похожей ситуации.

– Неужели ты совсем не рада? – Он взял Мари за плечи и с легким разочарованием смотрел ей в лицо.

О, Пауль должен был ее знать. Она была не из тех, кто так быстро даст волю чувствам.

– Конечно, рада. – Она с улыбкой прислонилась к нему. – Мне просто нужно немного времени… Я все еще не могу в это поверить. Неужели это правда?

– Так же, как то, что я стою здесь.

Он хотел поцеловать ее, но в эту секунду дверь резко распахнулась, и они отстранились друг от друга, словно застигнутые в грехе.

– Мама! – укоризненно воскликнула Додо. – Что вы здесь делаете? Бабушка очень сердится, а Юлиус сказал, что суп скоро будет холодным!

Лео лишь бросил быстрый взгляд на родителей и скрылся в ванной, в то время как Хенни дергала за одну из косичек Додо.

– Дура, – прошептала она, – они же хотели поцеловаться.

– Это не твое дело, – огрызнулась Додо. – Потому что они мои родители!

Мари взяла дочь и племянницу за плечи и направила их прямо по коридору в сторону ванной комнаты. Раздался обеденный гонг, в который настойчиво звонил Юлиус.

Китти вышла из своей комнаты и громко запричитала, что в этом доме нельзя и пяти минут позаниматься творчеством, не будучи потревоженным этим глупым «бим, бам, бам».

– Хенни, покажи мне свои руки! Они же липкие. Что это такое? Леденцы? Быстро беги в ванную и вымой руки… Где Эльза? Почему она не смотрит за детьми? О, Пауль, ты сияешь, как медовый пряник. Дай-ка я тебя обниму, братец.

Мари пропустила Пауля и Китти вперед и быстро побежала с Хенни и Додо в ванную, где Лео стоял перед зеркалом и, критически оглядывая себя, вытирал лицо полотенцем. Ее опытный материнский глаз сразу же заметил, что он заправил воротник рубашки внутрь.

– Дай мне посмотреть, Лео. Ага. Беги и надень другую рубашку. Быстро. Хенни, не надо брызгать по всей ванной. Додо, это мое полотенце, твое висит вон там.

Если еще мгновение назад она думала об изысканном шлейфе черного шелкового вечернего платья, то теперь полностью погрузилась в роль матери. Лео снова подрался! Она не хотела обсуждать это в присутствии Додо и Хенни, да и за столом об этом говорить не следовало. Но она должна была поговорить с ним наедине. Она знала по собственному детству в приюте, какими жестокими и злыми могут быть дети друг с другом. Тогда она была совершенно одна. Этого никогда не должно повториться с ее детьми.

Когда они вошли в столовую, Пауль и Китти уже сидели на своих местах. Паулю удалось рассеять раздражение матери. Для этого требовалось совсем немного: маленькая шутка, ласковое замечание – Алисия таяла, как только сын обращался к ней. Китти когда-то так же влияла на отца, она была его любимым ребенком, его радостью, его маленькой принцессой, но Иоганн Мельцер ушел из жизни уже четыре года назад. У Мари то и дело возникало ощущение, что эта чрезмерная отцовская любовь и снисходительность плохо подготовили Китти к жизни. Она очень любила Китти, но ее невестка, вероятно, навсегда останется избалованной, капризной принцессой.

– Давайте помолимся! – торжественно предложила Алисия, и все послушно сложили руки для молитвы.

Только Китти подняла глаза к украшенному лепниной потолку комнаты, что, по мнению Мари, было не очень разумно, учитывая присутствие детей.

– Господи, благодарим за дары, которые мы получили сегодня, давайте съедим наш обед с радостью, а также не забудем о бедных. Аминь.

– Аминь! – повторил семейный хор, в котором голос Пауля звучал громче всех.

– Приятного аппетита, мои дорогие…

– Мы желаем тебе того же, мама…

В прошлом, когда Иоганн Мельцер был еще жив, этого ежедневного ритуала за столом не было, но теперь Алисия настаивала на застольной молитве. Якобы ради детей, которым нужен был установленный порядок, но Мари, как и Китти с Паулем, знала, что Алисия привыкла к такому ритуалу с детства и теперь, будучи вдовой, находила в этом утешение. После смерти мужа она носила черное и совершенно потеряла всякое удовольствие от красивой одежды, украшений и ярких цветов. К счастью, если не считать обычных мигреней, она, казалось, была в добром здравии, но Мари решила позаботиться о свекрови.

Появился Юлиус с супницей, поставил ее на стол и начал разливать суп. Он работал слугой на вилле уже три года, но все не мог сравниться с Гумбертом по популярности среди хозяев и персонала. До этого он работал в одном богатом доме в Мюнхене и смотрел на прислугу виллы с некоторым высокомерием, что не вызывало к нему особой симпатии.

– Опять ячмень? Да еще и с репой, – жаловалась Хенни. – На осуждающие взгляды бабушки и дяди Пауля она ответила безобидной улыбкой, но когда Китти нахмурилась, то опустила ложку в суп и начала есть. – Я просто говорю, – пробормотала она, – потому что репа всегда такая… такая… мягкая.

Мари видела, что на самом деле она хотела сказать «мерзкая», но из предосторожности сдержалась. Какой бы великодушной и легкомысленной ни была Китти в роли матери, но когда она так хмурилась, Хеннилейн знала, что лучше не спорить. Лео проглотил ложку ячменя и, казалось, глубоко задумался, Додо то и дело поглядывала на него, словно хотела что-то сказать, но молчала и задумчиво жевала маленький кусочек копченого бекона, который плавал в ее супе.

– Почему Клиппи больше не приходит к нам на обед, Пауль? – спросила Китти, когда Юлиус убирал тарелки. – Неужели наша еда ему не нравится?

Эрнст фон Клипштайн был деловым партнером Пауля в течение нескольких лет. Эти два человека, давно знавшие друг друга, прекрасно ладили. Пауль занимался деловой стороной, а Эрнст фон Клипштайн брал на себя управление административными и кадровыми вопросами. Мари никогда не рассказывала Паулю, что фон Клипштайн довольно откровенно выказывал ей свои чувства еще тогда, когда был тяжело ранен и лежал в лазарете на вилле. Теперь это уже не имело значения и только нарушило бы хорошее взаимопонимание между двумя мужчинами.

– Мы с Эрнстом договорились, что он остается на фабрике, пока я буду обедать. А во второй половине дня уже его черед идти на обед. Так будет лучше для рабочего процесса.

Мари промолчала, Китти покачала головой и заметила, что бедный Клиппи становится все тоньше и тоньше, и Паулю следует позаботиться о том, чтобы его партнера в один прекрасный день не унесло ветром. Алисия, однако, восприняла как личное оскорбление то, что господин фон Клипштайн не заходит на виллу пообедать.

– Ну, он взрослый человек и живет своей жизнью, мама, – пояснил Пауль с улыбкой. – Мы, правда, не говорили об этом, но я думаю, что Эрнст рассматривает возможность снова создать семью.

– О нет! – взволнованно воскликнула Китти. Ей было трудно удержать язык за зубами, пока Юлиус подавал основное блюдо. Шупфнудель[1] с квашеной капустой – любимая еда всех детей. Пауль тоже с большим удовольствием смотрел на свою тарелку, заметив, что госпожа Брунненмайер была мастером по части квашеной капусты.

– Позвольте добавить, господин Мельцер, – заметил Юлиус, резко втянув носом воздух, что было его привычкой, – я сам нашинковал эту капусту. Фрау Брунненмайер затем положила ее в горшки…

– Мы ценим это, Юлиус, – улыбнулась Мари.

– Большое спасибо, фрау Мельцер!

Юлиус особенно полюбил Мари, возможно, потому что она всегда успешно улаживала вспыхивающие споры между прислугой. Алисия была только рада уступить ей решение этих вопросов, она находила, что заниматься ими утомительно.

В прошлом ее дорогая Элеонора Шмальцлер, бывшая экономка, обеспечивала слаженное сотрудничество между слугами, но госпожа Шмальцлер вышла на заслуженный отдых и теперь жила в своем доме в Померании. Между Алисией и ее бывшей экономкой велась регулярная переписка, но она мало рассказывала об этом семье.

– Я сейчас лопну. – Додо запихнула в рот последний шупфнудель.

– А я уже лопнула, – перебила ее Хенни. – Но это неважно. Мама, можно мне еще немного шупфнуделей?

Китти была против. Хенни сначала должна была доесть квашеную капусту, оставшуюся на ее тарелке.

– Но я ее не люблю. Мне нравятся только шупфнудели.

Китти покачала головой и вздохнула, удивляясь, откуда у ребенка эта склонность капризничать. Она действительно была очень строга с Хенни.

– Конечно, – мягко подтвердила Мари. – По крайней мере… часто.

– Боже мой, Мари! Я не плохая мать и позволяю ей достаточно много. Особенно вечером, когда она не может уснуть, я просто позволяю ей побеситься, пока она не устанет. Или сладости, здесь я тоже не против. Но когда дело касается еды, тут я очень строга с ней.

– Это правда, – подтвердила Алисия. – Но это одна-единственная сфера, где ты ведешь себя как разумная мать, Китти.

– Мама, – вмешался Пауль, быстро взяв Китти за руку, когда та собиралась возразить. – Давайте больше не будем спорить на эту тему. Особенно не сегодня. Пожалуйста!

– Не сегодня? – изумилась Китти. – А почему именно не сегодня, Пауль? Неужели сегодня какой-то особенный день? Я что-то пропустила? У вас с Мари, может быть, годовщина свадьбы? Ах нет, она в мае.

– Это начало новой бизнес-эры, мои дорогие! – торжественно произнес Пауль, улыбаясь Мари. Мари было неприятно, что Пауль хочет объявить об их совместном предприятии вот так, на глазах у всей семьи, но она понимала, что он делает это ради нее, поэтому улыбнулась ему в ответ. – Мы собираемся открыть ателье моды, мои дорогие. – Пауль весело посмотрел на изумленные лица.

– Нет! – вскричала Китти. – У Мари будет ателье. Я сейчас сойду с ума от волнения. Ах, Мари, моя дорогая Мари, ты давно это заслужила. Ты будешь создавать чудесные изделия из ткани, и все модницы в Аугсбурге будут носить твои модели…

Она вскочила со стула и обняла Мари. О, это была Китти! Такая импульсивная, такая безудержная в своей радости, никогда не стесняющаяся в выражениях. Все, что она думала и чувствовала, просто вырывалось из нее. Мари терпела ее объятия, улыбалась ее восторгу и была очень тронута, когда Китти даже прослезилась от радости.

– О, я хочу оформить все стены в твоем ателье, Мари. Оно будет выглядеть как Древний Рим. Или ты предпочитаешь греческих юношей? На Олимпийских играх, знаешь, они состязались совсем без всяких одеяний…

– Не думаю, что это было бы уместно, Китти, – нахмурившись, заметил Пауль. – В остальном, я думаю, твоя идея очень хорошая, сестренка. Мы должны украсить хотя бы часть стен, как ты думаешь, Мари?

Мари кивнула. О боже, она плохо представляла эти помещения. Она была только в заставленном полками магазине Мюллеров на первом этаже, а комнаты на втором этаже она вообще не видела. Все случилось слишком быстро. Она уже боялась той большой задачи, которую Пауль так просто возложил на нее. Что, если ее эскизы никому не понравятся? Что, если день за днем она одна будет сидеть в своем ателье и ни один клиент не появится?

Тем временем дети тоже заговорили.

– Что такое ателье, мама? – поинтересовался Лео.

– Ты будешь зарабатываешь большие деньги, мама? – спросила Додо.

– Хочешь моей квашеной капусты, дядя Пауль? – Хенни решила воспользоваться удобным случаем.

– Ладно, маленькая шкодница. Давай!

Пока Пауль объяснял, что он уже нанял людей для уборки помещений и хотел бы навестить вместе с Мари Финкбайнера по поводу краски для стен и обоев, Хенни, довольная, жевала оставшиеся в тарелке шупфнудели. Целых пять штук. Однако она с большим трудом справилась с десертом, который состоял из небольшой порции ванильного крема с каплей вишневого варенья.

– Теперь мне плохо, – простонала она, когда бабушка подала знак, что можно вставать из-за стола.

– Ну и дела! – возмутился Лео. – Ты наедаешься до отвала, и тебе становится плохо, а другие дети даже не могут пообедать.

– Ну и что? – Хенни пожала плечами.

– Мы ведь молились, чтобы не забывать о бедных, не так ли? – поддержала Додо своего брата.

Хенни смотрела на нее широко раскрытыми глазами. Она выглядела наивной и беспомощной, но на самом деле она просто оценивала ситуацию, чтобы сохранить свое преимущество. Она рано усвоила, что близнецы всегда держатся вместе даже против нее.

– Я все время думала о бедных детях и съела за них несколько шупфнуделей.

Паулю показался этот ответ забавным, Китти тоже улыбнулась, только Алисия нахмурилась.

– Думаю, в словах Лео есть доля правды, – тихо, но убедительно заговорила Мари. – Мы могли бы значительно сократить расходы на питание. И нам не обязательно каждый день подавать десерт.

– О, Мари! – воскликнула Китти, с восторгом прижимаясь к ней. – Ты такое доброе создание! Ты, наверное, хотела бы поголодать и отдать свой десерт бедным. Боюсь только, что ни один человек не насытится им. Пойдем, моя дорогая, я покажу тебе, как представляю себе рисунки на стенах. Пауль, когда мы сможем осмотреть это место? Уже сегодня? Нет? Ну когда же?

– В ближайшие дни, Китти… Какая ты нетерпеливая, сестренка!

Мари вышла вслед за Китти в коридор, где уже ждала Эльза. В ее обязанности входило присматривать за детьми, которые после обеда должны были делать уроки. После этого у них было несколько часов на игры. Посещения одноклассников должны были быть заранее одобрены матерями.

– Я хотел бы навестить Вальтера, мама, – попросил Лео. – Он заболел и не был в школе.

Мари остановилась и посмотрела в сторону столовой, дверь которой все еще была открыта. Пауль сейчас собирался вернуться на фабрику, но пока он разговаривал с Алисией. Ей придется принимать решение самостоятельно.

– Но только ненадолго, Лео. После домашних заданий Ханна проводит тебя.

– А мне нельзя пойти одному?

Мари покачала головой. Она знала, что Пауль и Алисия не одоб-рят это решение, оба были не в восторге от дружбы Лео с Вальтером Гинзбергом. Не потому, что Гинзберги были евреями – Пауль, по крайней мере, относился к этому совершенно спокойно. Но обоих мальчиков объединяла непреодолимая страсть к музыке, и Пауль боялся – в глазах Мари это была глупая мысль – что его сын может проникнуться идеей стать музыкантом.

– Пойдем, Мари. Всего несколько минут… Я должна срочно заехать к дорогой Эртмуте по поводу моей выставки в художественном союзе. Юлиус, машина готова? Мне она скоро понадобится.

– Конечно, госпожа. Позвольте вас подвезти?

– Спасибо, Юлиус. Я сама поведу машину.

Мари последовала за Китти вверх по лестнице в ее комнату, которую та превратила в художественную студию. Китти также присоединила бывшую спальню своего отца, на что Алисия согласилась только после долгих колебаний. Но, конечно, бедная Китти не могла спать среди незаконченных картин и вдыхать ночью ядовитые запахи красок.

– Слушай, я могла бы нарисовать для тебя английский пейзаж. Или вот: Москва в снегу. Нет? Ну да. Но Париж – это то что нужно. Собор Парижской Богоматери и мосты через Сену, Эйфелева башня… О нет, это сооружение действительно слишком уродливо.

Мари некоторое время слушала плоды безудержной фантазии Китти, затем сказала, что это все замечательные идеи, но нужно помнить, что она хочет демонстрировать свои платья, поэтому фон не должен быть слишком доминирующим.

– Ты, конечно, права… Как насчет того, чтобы я нарисовала для тебя звездное небо? А на стенах пейзаж в тумане, такой загадочный в пастельных тонах.

– Давай сначала посмотрим на комнаты, Китти.

– Хорошо… Мне все равно пора идти. Ты укоротила мою синюю юбку? Да? О, Мари – ты просто сокровище. Моя золотая Мари.

Последовал поцелуй, объятия, затем Мари освободилась от любвеобильного внимания невестки и снова стояла в коридоре. Она прислушалась: Пауль все еще был в столовой, был слышен его разговор. Как замечательно, она проводит его через прихожую до входной двери и еще раз скажет, какую радость он ей доставил. Ранее он был немного разочарован тем, что она не пришла в восторг от его подарка, но не следовало уносить это впечатление с собой на работу.

Мари дружелюбно кивнула Юлиусу, когда он поспешил к служебной лестнице, чтобы вывести машину из гаража для госпожи, и когда уже собиралась открыть неплотно запертую дверь в столовую, остановилась.

– Нет, мама, я не разделяю твоих опасений, – услышала она голос Пауля. – Я полностью доверяю Мари.

– Мой дорогой Пауль. Ты знаешь, что я тоже высоко ценю Мари, но, к сожалению – и это не ее вина – она не была воспитана как молодая дама нашего социального положения.

– Я не нахожу это замечание проявлением хорошего вкуса, мама!

– Пожалуйста, Пауль. Я говорю это только потому, что беспокоюсь о твоем счастье. Когда ты был на фронте, Мари сделала многое для нас всех. Об этом не следует забывать. Но по этой самой причине я боюсь, что модное ателье потянет ее в неправильном направлении. Мари амбициозна, талантлива и… Пожалуйста, не забывай, кем была ее мать.

– Хватит! Извини, мама, я выслушал твои опасения, я их не разделяю и не хочу дальше это обсуждать. Кроме того, мне нужно на фабрику.

Мари услышала его шаги и сделала то, за что ей было очень стыдно, но что было лучшим решением в тот момент. Она тихо открыла дверь кабинета и скрылась за ней. Ни Пауль, ни Алисия не должны были знать, что она подслушала их разговор.

3

– За здравие, за здравие поднимем три раза!

Этот праздничный хор звучал довольно неоднородно, особенно выделялись бас Густава и девичье сопрано Эльзы, но Фанни Брунненмаер была тронута. В конце концов, пение ее друзей шло от сердца.

– Спасибо, спасибо…

– Пусть у нее будут дети, пусть у нее будут дети, – продолжал невозмутимо петь Густав, пока его не заткнула локтем Августа. Он с усмешкой огляделся вокруг, довольный тем, что по крайней мере рассмешил Эльзу и Юлиуса.

– Я лучше оставлю детей вам двоим, Густав! – сказала Фанни, повариха, глядя на Августу, которая опять была в положении. Но четвертый ребенок, как они решили, будет последним. Учитывая, что уже и так тяжело было накормить три голодных рта.

– Да ладно, я только вешаю брюки на кровать, а моя Августа уже беременна.

– Кому это интересно? – Эльза покраснела.

Фанни Брунненмайер не обратила внимания на болтовню и подала знак Ханне налить кофе. Длинный кухонный стол в этот вечер был празднично украшен разноцветными астрами и оранжевыми ноготками. Ханна постаралась, и стол госпожи Брунненмайер даже был украшен венком из дубовых листьев. Юбилярше сегодня исполнилось шестьдесят лет, и этот солидный возраст был совершенно не заметен. Только волосы, собранные в тугой узел, за последние годы поседели, но лицо оставалось таким же румяным, полным и гладким, как всегда.

На столе были расставлены тарелки с бутербродами, а позже должен быть подан настоящий торт со сливками и засахаренными вишнями, фирменное блюдо Брунненмайер. Все эти деликатесы были предоставлены хозяевами, чтобы Фанни Брунненмайер могла достойно отметить свой особенный день. Утром наверху в красной гостиной уже было небольшое угощение, на которое были приглашены все слуги. Там госпожа Алисия Мельцер произнесла речь в честь Фанни Брунненмайер, поблагодарив ее за 34 года верной службы, и назвала ее «восхитительным мастером» своего дела. По этому случаю повариха надела свое черное праздничное платье и нацепила брошь, которую получила в подарок от хозяев дома десять лет назад. Она чувствовала себя очень неуютно в этом непривычном наряде, да еще со всеми почестями и подарками, и была рада, когда вернулась на кухню в своем повседневном платье и кухонном фартуке. Нет, господские комнаты были не для нее, там она всегда боялась, что может опрокинуть вазу или – что было бы еще хуже – споткнуться о ковер и упасть на пол. Но здесь, внизу, в подсобных помещениях, она была как дома, здесь она безраздельно господствовала над кладовой, погребом и кухней и собиралась делать это еще долгие годы.

– Угощайтесь, мои дорогие. Пока есть запасы! – с усмешкой предложила она и взяла один из аппетитных бутербродов с ливерной колбасой, которые Ханна и Эльза украсили нарезанными солеными огурчиками.

Никому не нужно было повторять дважды. В течение следующих нескольких минут на кухне кроме шипения чайника на плите было слышно только тихое чавканье, когда кто-то из присутствующих делал маленькие глотки горячего кофе.

– Эта померанская ливерная колбаса – поэма, – пробормотал Юлиус, вытирая рот салфеткой, прежде чем взять второй бутерброд.

– Копченая колбаса тоже неплоха, – вздохнула Ханна. – Как нам повезло, что фрау фон Хагеман всегда снабжает нас посылками с продуктами.

Эльза задумчиво кивнула. Она жевала только левой стороной, потому что у нее уже несколько дней болел зуб справа. Однако пока что она не хотела идти к стоматологу, потому что чертовски боялась вырывать зуб и надеялась, что боль когда-нибудь пройдет сама собой.

– Интересно, счастлива ли она там, в Померании, среди коров и свиней, – с сомнением сказала Эльза. – В конце концов, Элизабет фон Хагеман урожденная Мельцер и выросла здесь, в Аугсбурге.

– Почему Лиза не должна быть счастлива? – Ханна пожала плечами. – У нее есть все что нужно.

– Конечно, – со злостью бросила Августа. – Муж и любовник. Возможно, именно с ним она и будет коротать время…

Под сердитым взглядом поварихи Августа опустила голову и взяла последний бутерброд с ливерной колбасой. Юлиус, любивший рассказывать пикантные истории, подмигнул Ханне, которая, однако, сделала вид, что ничего не заметила. Юлиус уже несколько раз пытался смутить ее двусмысленными замечаниями, но она благоразумно не реагировала.

– А как дела в садоводстве, Густав? – перевела тему Брунненмайер. – Много работы?

Два года назад Густав Блиферт начал свое собственное дело, заведя небольшое садоводческое хозяйство. Вовремя, до того, как инфляция полностью поглотила сбережения Августы, супруги купили луг недалеко от виллы Мельцеров, построили сарай и поставили парники. Пауль Мельцер разрешил молодой семье и дальше жить в садовом домике, так как доходов на съемную квартиру им пока не хватало. Весной Густаву удалось неплохо заработать на продаже свежих овощей, потому что и сейчас большая часть населения Аугсбурга жила за счет продукции собственных огородов. Даже в городе люди использовали каждый клочок земли, чтобы вырастить морковь, сельдерей или несколько кочанов капусты.

– Все довольно уныло, – тихо произнес Густав. – Только венки для усопших и гирлянды для церковных праздников…

Юлиус недовольно заметил, что в садоводческом хозяйстве нужно уметь вести бухгалтерию, чем заслужил сердитый взгляд со стороны Густава. Конечно, все знали, что Густав не был конторским работником. И даже Августа, которая раньше работала горничной на вилле Мельцеров, так и не научилась точно и без ошибок записывать расходы и доходы.

Однако именно Августа заботилась о том, чтобы в доме оставались деньги, потому что три раза в неделю по полдня работала на вилле. Ей было нелегко, теперь приходилось выполнять всю оставшуюся работу, в том числе и ту, которая не входила в обязанности горничной, например заготавливать дрова для печи или мыть полы. Поскольку ребенок, скорее всего, родится в декабре, она уже подсчитала, что к Рождеству ее заработок будет скудным.

– Это просто беда, – ворчала она. – Сегодня хлеб стоит 30 000 марок, завтра 100 000, а сколько он будет стоить на следующей неделе, одному небу известно. Кто будет сейчас покупать цветы? И потом, нам нужны стекла для новых парников. Лучше всего была бы настоящая, большая теплица. Но где ее взять? В наше время нельзя ничего накопить. То, что заработаешь сегодня, завтра уже ничего не будет стоить.

Фанни Брунненмайер с пониманием кивнула и пододвинула Густаву тарелку с бутербродами. Бедняга был голоден. Августа, по крайней мере, могла подкрепиться на вилле, иногда ей позволяли взять кувшин молока, или повариха давала ей банку с консервированными продуктами. Для Лизель и двух мальчиков. Но Густав сдерживал аппетит. Он отдавал все детям и сам оставался голодным.

Августа видела благие намерения Брунненмайер, но ей не нравилось, что ее мужа кормят как голодающего. Всего несколько лет назад Августа громогласно заявляла, что время горничных и камердинеров прошло, скоро не будет больше домашней прислуги, поэтому Густав теперь уволится и откроет свое дело. К сожалению, за прошедшее время стало очевидно, что быть наемным работником на вилле Мельцеров все еще выгодно. Здесь у тебя был стабильный доход и ты жил без мучительных забот о будущем.

– Некоторые потеряли все. – Августа пыталась забыть о своих переживаниях, размышляя о чужом горе. – В Аугсбурге закрываются один магазин за другим. На MAN тоже увольняют рабочих, военным просто не нужны больше пушки. А что касается фондов, даже самых благочестивых, их деньги в банках просто растаяли… Разве вы не слышали, что приют тоже разорился?

Нет, эту новость они не знали, и она произвела сильное впечатление.

– Приют «Семи Мучениц»? – с тревогой в голосе спросила Фанни Брунненмайер. – Им придется закрыться? Куда же денутся эти бедные сироты?

Августа налила себе остатки из кофейника и добавила в стакан хорошую порцию сливок.

– Все не так уж плохо, Брунненмайер. Монахини Святой Анны продолжат управлять приютом. Благочестивые сестры делают это во славу божью. Но Йордан скоро окажется на улице, потому что денег на ее зарплату больше нет.

Много лет назад Мария Йордан работала горничной на вилле, но потом вынуждена была уйти с этой должности и благодаря удачному стечению обстоятельств взяла на себя руководство сиротским приютом «Семи Мучениц». Теперь с этим, вероятно, будет покончено. Фанни Брунненмайер не была подругой Йордан, в бывшей горничной ее особенно раздражали эти карточные гадания и фальшивый спектакль с якобы виденными сновидениями. Тем не менее она испытывала к ней жалость. Мария Йордан не была человеком, которому что-то легко доставалось в жизни, что отчасти объяснялось ее собственным непростым характером, а также различными несчастьями, в которых она не была виновата. Но она была бойцом, выкрутится и на этот раз.

– Возможно, скоро у нас будет приятный визит, – усмехнулась Эльза, которой Йордан никогда не нравилась. – А еще мы сможем заглянуть в наше будущее, у нее наверняка будут с собой карты…

Юлиус презрительно рассмеялся. Он не очень-то верил в эти фокусы-покусы, как он их называл. По его мнению, это был всего лишь ловкий способ обмануть доверчивых глупцов и выманить у них деньги.

– Она теперь говорит правду, – тихо возразила Ханна. – В кои-то веки точно. Но вопрос в том, стоит ли вообще знать ее, правду. Не лучше ли не знать…

– Правду? – Юлиус со снисходительным выражением лица повернулся к ней. – Ты же не думаешь, что эта мошенница имеет хоть малейшее представление о том, каким будет наше будущее? Она просто говорит людям то, что они хотят услышать, и забирает свои деньги.

Ханна покачала головой, но ничего не ответила. Повариха прекрасно знала, что у нее на душе. В свое время Йордан предсказала Ханне черноволосого молодого возлюбленного, а также то, что с ним случится горе. Оба предсказания сбылись, но что это доказывало?

– Йордан говорит чистую правду! – воскликнула Августа и рассмеялась. – Все здесь это знают. Не так ли, Эльза?

Эльза в гневе прикусила больной коренной зуб и поморщилась.

– Ты счастлива только тогда, когда можешь говорить гадости о других людях, верно? – огрызнулась она на Августу.

Все сидящие за столом знали, что Йордан уже трижды предсказывала Эльзе большую любовь. Однако до сих пор ни один подходящий принц не появился, и шансы на это не слишком увеличились из-за злополучной войны. Молодые и здоровые мужчины были редкостью в стране.

– Большая любовь! – Юлиус презрительно поднял брови. – Что это вообще такое? Сначала они готовы умереть друг за друга, а потом не могут жить вместе.

– Господи, господин Кронбергер! – воскликнула Августа и насмешливо улыбнулась. – Вы прекрасно это сказали.

– Барон фон Шницлер, мой бывший хозяин, выражался подобным образом. – Юлиус изо всех сил стараясь не выдать своего раздражения. – Кстати, дорогая Августа, разрешаю вам обращаться ко мне по имени.

– Посмотрите на это, – начал было Густав с оттенком ревности. Домашний слуга уже завоевал репутацию назойливого, хотя и не очень удачливого бабника.

– Конечно, это не относится к вам, господин Блиферт. Вы ведь больше не работаете на вилле!

Густав покраснел, потому что Юлиус задел еще одно больное место. Конечно, он жалел, что так легкомысленно бросил работу. Его дедушка, умерший год назад, предупреждал внука.

«Всю мою жизнь, Густав, Мельцеры всегда заботились о нас, – говорил старик. – Не надейся и оставайся тем, кто ты есть». Но он послушал Августу, и теперь у него были проблемы.

– Я только своих друзей называю по имени, – сердито процедил он сквозь зубы. – И вы к ним не относитесь, господин фон Кронбергер!

– Хватит! – крикнула Фанни Брунненмайер и стукнула кулаком по кухонному столу. – Сегодня мой день рождения – никаких ссор. Иначе я буду есть свой торт в одиночестве!

Ханна тоже заметила, что это стыдно, особенно в день чествования госпожи Брунненмайер, и не должно быть ссорящихся людей. При этом она смотрела не на Густава, а только на Юлиуса.

– Ты права, Ханна. – У Эльзы показались слезы на глазах. Она держалась за правую щеку, потому что боль никак не утихала. – Если бы наша добрая госпожа Шмальцлер все еще была с нами, она бы не допустила, чтобы среди работников вообще возникли такие разговоры.

Густав что-то невнятно пробурчал себе под нос, но потом быстро успокоился, потому что Августа нежно погладила его по спине.

Юлиус задрал нос и несколько раз фыркнул. Он говорил, что не имел в виду ничего плохого, просто некоторые люди слишком чувствительны.

– Если вас послушать, эта госпожа Шмальцлер, должно быть, обладала чудодейственной силой, а? – Юлиус взял ироничный тон, потому что его раздражало постоянное упоминание легендарной экономки.

– Госпожа Шмальцлер знала, как найти ключ к каждому из нас, – объяснила Фанни Брунненмайер с присущей ей решительностью. – Она была уважаемым человеком. Но в хорошем смысле, понимаете?

Юлиус потянулся за чашкой кофе и поднес ее ко рту, затем заметил, что она пуста, и поставил обратно на стол.

– Конечно… – сказал он с показным дружелюбием. – Великая пожилая дама. Я понимаю. Пусть она наслаждается заслуженной пенсией еще долгие годы.

– Мы все желаем ей этого, – добавила Ханна. – Госпожа постоянно получает от нее письма. Я думаю, что госпожа Шмальцлер часто думает о нас. На днях госпожа положила в конверт фотографии внуков.

Августа, которая никогда не была близкой подругой экономки, заметила, что, в конце концов, госпожа Шмальцлер ушла по собственному желанию. И если теперь тоскует по вилле, то в этом виновата только она сама.

– И раз уж мы заговорили об этом, то на днях вы тоже получили письмо, госпожа Брунненмайер. Из Берлина. И если я не ошибаюсь, в нем были фотографии.

Повариха прекрасно понимала, к чему клонит Августа. Однако ей не хотелось показывать фотографии Гумберта на кухне, потому что Юлиус, в частности, ничего бы не понял. Гумберт выступал в берлинском кабаре в образе женщины. И, кажется, с большим успехом.

Фанни Брунненмайер знала отличный способ избежать эту неприятную тему.

– Ханна, принеси большой нож и лопатку для торта. Эльза! Чистые тарелки. И вилки для торта. Сегодня мы будем есть, как самые изысканные люди. Юлиус, поставьте на стол горшок с водой, чтобы я могла окунуть нож, когда буду резать торт.

При виде этого чуда из белого пышного крема, украшенного шоколадными лепестками и надписью «Юбиляру» настроение сразу изменилось. Все обиды и раздражения были забыты. Юлиус достал зажигалку – подарок своего бывшего хозяина – и зажег шесть красных восковых свечей, которые Ханна воткнула в торт. По одной на каждое десятилетие жизни.

– Шедевр, дорогая госпожа Брунненмайер!

– Вы превзошли себя, Брунненмайер!

– Даже жалко его есть!

Фанни Брунненмайер с удовлетворением смотрела на свое творение, которое торжественно сияло в свете горящих свечей.

– Вы должна их задуть! – воскликнула Ханна. – На одном дыхании!

Все наклонились, чтобы посмотреть, как Фанни Брунненмайер выполняет это важное действие. Повариха дула с таким рвением, словно ей нужно было погасить не шесть, а целых 60 свечей, и все дружно аплодировали. Затем она достала нож и приступила к делу.

– Ханна-детка, передай тарелки!

– Это бисквит, – прошептала Августа. – И консервированные вишни. С вишневой водкой. Чувствуешь, Густав? И прослойка с вареньем…

Наступила благоговейная тишина. Ханна принесла дополнительный кофейник, который держали теплым на плите. Каждый сидел перед своим куском торта и наслаждался сладким лакомством. Такой торт обычно подавали только господам, да и то лишь на больших приемах или в праздники. Если кому-то из слуг везло, ему мог достаться маленький кусочек, который оставался на тарелке, или можно было тайком облизать лопатку для торта на кухне.

– Я уже пьяная от вишневой водки, – хихикала Ханна.

– Как мило, – заметил Юлиус с насмешливой ухмылкой.

Эльза не получила всего удовольствия от торта, потому что ее больной зуб не переносил сладкого. Тем не менее она не стала возражать, когда именинница положила каждому по второму куску. На тарелке с тортом остались только шесть полусгоревших свечей – Эльза позже их протрет и положит обратно в коробку. Кто знает, может быть, на газовом заводе снова объявят забастовку и придется сидеть в темноте.

– Уже десять. – Августа соскребла остатки торта из своей тарелки. – Нам пора идти: Лизель вполне справляется с мальчиками, но я не хочу оставлять ее одну надолго.

Густав допил чашку и встал, чтобы взять свою куртку и плащ Августы. Стало холодно. Снаружи, в парке, ветер гнал мелкую морось и разносил первые осенние листья по дорожкам.

– Подождите, – попросила их повариха, – я собрала кое-что для вас. Корзину можешь принести обратно завтра утром, Августа.

– Пусть Бог вознаградит вас, госпожа Брунненмайер, – поблагодарил Густав, смутившись. – И за приглашение тоже спасибо!

Ему было немного трудно ходить, но только когда он долго сидел. В остальном он постоянно утверждал, что прекрасно справляется с протезом на ноге и больше не чувствовал боли от шрама. Его левая нога осталась в Вердене. Но ему все равно повезло, потому что многие товарищи оставили там свои жизни.

Эльза тоже попрощалась, сказав, что ей нужно было выспаться, чтобы завтра рано утром встать и разжечь печь в столовой.

Ханна и Юлиус еще некоторое время сидели за столом. Они болтали о маленьком Лео, которого Ханна вчера проводила к его другу Вальтеру Гинзбергу.

– Он играл там на фортепиано. – Ханна глубоко вздохнула. – Госпожа Гинзберг дает ему уроки, и – о, мальчик такой музыкальный. Как прекрасно он играет! Я никогда не слышала ничего подобного.

– А хозяин знает? – с сомнением спросил Юлиус.

Ханна пожала плечами.

– Я не скажу ему, если он не спросит.

– Лишь бы не было проблем…

Фанни Брунненмайер подперла голову рукой, так как внезапно она устала. Неудивительно. Это был долгий, утомительный день, особенно волнительно было наверху в красной гостиной выслушивать лестные речи в свой адрес.

– Я хотела сказать тебе кое-что еще…

– Разве это не может подождать до завтра, Ханна, детка? Я устала как собака. – Ханна колебалась, но когда Брунненмайер посмотрела на нее, то поняла, что, вероятно, девушка хочет сказать что-то важное. – Говори же!

Юлиус зевнул, прикрыв рот рукой.

– Ты собираешься выйти замуж? – пошутил он.

Ханна покачала головой и нерешительно уставилась на свою пустую тарелку. Затем она взяла себя в руки и глубоко вздохнула.

– Дело в том, что молодая госпожа хочет, чтобы я работала швеей в ее ателье… Открытие должно быть перед Рождеством.

В одно мгновение Брунненмайер проснулась. Ханна всегда была любимицей Марии Мельцер. Теперь она хотела сделать из нее портниху. Но Ханна вообще не умела шить. Хотя если госпожа Мельцер так решила, значит, так оно и будет.

– Ну и дела! – Юлиус покачал головой. – А кто тогда будет помогать на кухне?

Оставалась только Августа, и она скоро родит.

– Наступили новые времена, – буркнула Фанни Брунненмайер. – Здесь больше не осталось служанок, Юлиус. Господа сами будут чистить картошку.

4

Китти положила письмо в сумочку – она прочтет его позже. В конце концов, Жерар всегда писал одно и то же: у него было много работы на шелковой фабрике, его мать болеет, а отец – тяжелый человек. Сестра в ближайшие недели во второй раз станет матерью. Как он рад за нее. Обычные клятвы в любви. Он день и ночь думает о своей очаровательной «Катрин» и твердо решил сделать ей предложение в наступающем году.

Но он говорил об этом еще в прошлом году. Нет – великая страсть, которую они когда-то испытывали друг к другу, теперь сильно угасла. Китти больше не рассчитывала на Жерара Дюшана.

В целом ей нравилась та свободная жизнь, которую она вела сейчас. Никто не имел над ней никакого влияния – ни муж, ни отец, только брат Пауль время от времени пытался вмешаться. Или мама. Но Китти было все равно, она делала то что хотела. И твердо решила помочь своей невестке Мари стать более самостоятельной. По ее мнению, Мари превратилась в послушную домохозяйку с тех пор, как Пауль снова стал руководить на фабрике. Конечно, все они были рады и счастливы, что дорогой Пауль вернулся с этой ужасной войны здоровым и – если не считать глупого случая с плечом – невредимым. Но это не означало, что ее любимая невестка Мари должна была бросить все свои таланты коту под хвост. Тогда, когда Китти была в ужасном состоянии, получив известие о гибели Альфонса, и от отчаяния не хотела больше жить, именно Мари приложила все усилия, чтобы напомнить Китти о ее таланте.

– Дар, данный с рождения, это обязанность, от которой нельзя уклоняться, – сказала ей тогда Мари.

То же самое касалось и Мари. Она была дочерью художницы, рисовала удивительно красивые вещи, но главное – создавала великолепные наряды. Элегантные, экстравагантные, смелые или совсем простые – Китти часто спрашивали, где она покупает свои платья.

– Наша Мари – художница, Пауль! Ты не можешь вечно держать ее взаперти здесь, на вилле. Она зачахнет, как больная птичка.

Пауль поначалу возражал, заявив, что Мари вполне счастлива в роли матери и жены. Но Китти не сдавалась, и – о чудо – теперь ее усилия принесли плоды. О, она знала: Мари получит свое ателье! Ее брат Пауль был таким замечательным мужем! Жаль, что она сама не могла выйти за него замуж.

Однако сейчас дом на Каролиненштрассе все еще производил довольно жалкое впечатление. Сразу после завтрака Китти уговорила Мари поехать с ней в город для «осмотра местности», решив, что это отличная идея. При виде пустых витрин и обветшалой двери магазина она пожалела о своем поспешном решении и попыталась исправить неудобную ситуацию.

– Какой красивый дом! – воскликнула она, обнимая Мари. – Смотри, здесь даже три этажа, если считать квартиру под крышей. А эти маленькие фронтоны под крышей на фоне голубого неба – разве это не мило? Обе витрины, конечно, нужно увеличить. И центральный вход в магазин тоже должен быть стеклянным. И над ним золотыми буквами будет надпись: «Ателье моды Мари».

Мари, казалась, была менее шокирована, чем опасалась Китти. Она тихонько рассмеялась, слушая взволнованные речи своей невестки, а затем сказала, что еще многое предстоит сделать, но уверена, что открытие могло бы произойти до Рождества…

– Конечно… обязательно. Лучше всего в начале декабря. Чтобы твои модели уже лежали на столе с рождественскими подарками.

Она, как и Мари, знала, что это будет очень трудно – если инфляция будет продолжаться такими темпами, то столы с подарками будут выглядеть совсем пустыми. Но они еще были в хорошем положении. Хенни рассказывала об одноклассниках, которые редко получали горячую пищу и носили только заштопанную одежду. После этого Китти собрала старую одежду Хенни и поручила Ханне отнести вещи сестрам Святой Анны. Они хотели передать одежду нуждающимся семьям.

– Давай зайдем внутрь, – предложила Мари, которая получила ключ от Пауля.

– Но будь осторожна. Там, наверное, очень грязно.

Она была права. Бывший магазин фарфора выглядел ужасно. До них доносился затхлый запах клея, картона и старого лака для пола. Когда Мари попыталась включить электрический свет, лампа на потолке не зажглась.

– О, боже, – Мари оглянулась вокруг, – здесь сначала нужно все убрать.

Китти провела пальцем по одному из старых столов и нарисовала на пыли слова «Ателье моды Мари». Она засмеялась.

– Фу! Это все дрова, Мари. Только посмотри на этот шатающийся хлам… А вот там, сзади, помещение, его надо присоединить к магазину. Там есть еще комнаты?

Мари открыла дверь – предстали старый письменный стол, стулья, темные стенные шкафы, в которых все еще хранились папки и картонные коробки.

– У них здесь была контора. Смотри: даже есть телефонная связь. Как удобно, тебе это пригодится, Мари… Ой, это паутина на потолке. Наверное, она висит там уже много лет. Интересно, а мыши здесь тоже есть?

– Возможно.

Китти кусала губы. Зачем она болтает такие глупости? Мыши! Конечно, здесь были мыши, но не следовало сейчас заострять на этом внимание!

– Он гораздо больше, чем я думала! – воскликнула Мари, которая обнаружила еще несколько комнат.

Сзади, в другой части дома, был даже зимний сад, довольно очаровательная конструкция из кованых железных стоек и стекла. К сожалению, шпаклевка в нескольких местах уже осыпалась, и два стекла, выпав из рам, валялись разбитыми на полу.

– Здесь нужно срочно что-то делать, – размышляла Мари. – Было бы очень обидно, если эта красивая конструкция придет в упадок.

Китти протерла куском газеты небольшой участок на грязном стекле и заглянула в зимний сад.

Маленький сад, казалось, полностью зарос.

– Какие там дебри, придется позвать Густава…

Китти замолчала, потому что послышались шаги. Обе женщины с волнением посмотрели друг на друга.

– Разве ты не закрыла за нами дверь, Мари? – спросила Китти шепотом.

– Я об этом не подумала…

Они стояли неподвижно и слушали с бьющимися сердцами. Шаги приближались, затем незваный гость чихнул и остановился, чтобы высморкаться.

– Фрау Мельцер? Мари? Вы там? Это я…

– Клиппи! – укоризненно воскликнула Китти. – Как вы нас напугали. Мы уже подумали, что здесь крадется убийца.

Эрнст фон Клипштайн выглядел искренне изумленным и заявил, что не рассчитывал на такой эффект.

– Я случайно проезжал мимо и увидел, как две дамы заходят в здание. Тогда-то у меня и возникла идея, что я могу быть вам полезен.

Он подкрепил эти слова коротким поклоном по-военному. Несмотря на то, что он уже несколько лет жил в Аугсбурге, Эрнст фон Клипштайн во многом оставался прусским офицером.

– Что ж, – с усмешкой заговорила Мари. – Раз вы здесь, могли бы сопроводить нас на верхние этажи. Но предупреждаю: как только Китти увидит паука, она упадет в обморок на месте.

– Я?! – возмущенно воскликнула Китти. – Какая чушь, Мари! Я не боюсь ни пауков, ни шмелей, ни ос, ни муравьев. Даже комаров. Максимум мышей. Но только когда они бегают под ногами…

Эрнст фон Клипштайн заверил их, что подхватит каждую даму на руки, если они упадут в обморок, и сам отнесет обратно на виллу.

– Тогда мы можем смело подниматься по лестнице, – решила Мари.

На втором этаже Мюллеры когда-то хранили товары, и там до сих пор стояли пустые ящики и картонные коробки. Две комнаты некоторое время сдавались студентам, там все еще стояли кровати и старая мебель. Все выглядело угнетающе и печально. Здесь же находились две небольшие квартиры: в одной жила пожилая чета Мюллеров, другая была пуста. Ее снимала семья, которая недавно съехала.

– Врач, – рассказал фон Клипштайн, – до войны работал в городской больнице. Во время войны был санитаром и погиб в России, жена еле сводит концы с концами, шьет для себя и двух мальчиков. Она не могла платить за квартиру и теперь живет где-то в старом городе.

– Эта проклятая, бессмысленная война, – прошептала Мари, качая головой. – Неужели Пауль выселил эту женщину?

Фон Клипштайн покачал головой. Это сделали Мюллеры еще до продажи дома.

Задумчивые, они спустились по лестнице, и теперь Китти пришлось подбодрить Мари:

– О, боже мой, Мари! Не делай такое грустное лицо. В жизни так бывает: иногда ты идешь вверх, а потом вниз… Может быть, ты сможешь нанять эту женщину швеей? Это поможет всем, верно?

Мрачное выражение лица Мари немного прояснилось.

– Это была бы хорошая идея, Китти… Да, я могу это сделать. При условии, конечно, что она действительно хорошо шьет…

– Уж точно не хуже Ханны.

– Ханна учится у меня, Китти. Я думаю, она может делать больше, чем мыть посуду и замешивать тесто. Если она станет хорошей швеей, то сможет зарабатывать на жизнь самостоятельно.

– Все в порядке, моя дорогая, заботливая, сердечная Мари, которая думает о благе всех людей. Пусть Ханна станет швеей, раз ты так хочешь. Почему бы тебе не повесить ей на шею золотую цепь и не подарить замок… Принцесса Ханна белошвейка.

– О, Китти!

Мари не смогла удержаться от смеха, Китти и Эрнст фон Клипштайн тоже заулыбались. Всем троим это пошло на пользу, мрачное настроение, охватившее их при виде запущенных внутренних помещений, улетучилось. Китти предложила покрасить два ветхих деревянных стола с резными ножками в белый цвет. Это будет привлекать внимание.

– В общем, мы должны покрасить стены не в белый цвет, а в нежный кремовый. Ты понимаешь, Мари? Это выглядит более элегантно. Кремовый с золотом – это по-королевски. Тогда ты сможешь запрашивать за свои модели в два раза большую цену.

– Ох, Китти, – вздохнула Мари и с беспомощным видом оглядела пустой магазин. – Кто в эти трудные времена будет покупать модельные платья?

– Я мог бы назвать вам список людей, которые могут позволить себе целый гардероб модельных платьев, – вежливо возразил Эрнст фон Клипштайн. – Вы должны верить в свой проект, Мари. Я уверен, что он будет успешным.

Неужели он говорил это только для того, чтобы подбодрить Мари? Китти прекрасно понимала, что бедный Клиппи все еще влюблен в ее невестку, хотя знал, что надежды нет.

– Просто… Паулю предстоит вложить еще столько денег в это ателье. Ремонт. Обстановка. А потом ткани. Зарплата швеям… Иногда у меня кружится голова, когда я думаю об этом.

Китти закатила глаза. Да, что же это такое? Мари управляла текстильной фабрикой Мельцера всю войну, вела переговоры, заключала сделки, проталкивала производство бумажных тканей… А теперь она боится открыть это крошечное ателье мод!

– Поверьте мне, Мари, – настойчиво убеждал фон Клипштайн. – Эти инвестиции – лучшее, что Пауль может сделать с деньгами. Инвестирование – волшебное слово в настоящее время. Кто просто держит при себе деньги, никуда их не вкладывая, тот уже проиграл. – Мари бросила на него благодарный взгляд, на что Эрнст фон Клипштайн ответил счастливой улыбкой. Китти подозревала, что добрый Клиппи, вероятно, будет вспоминать эту секунду еще несколько месяцев. – Могу я отвезти вас обратно на виллу? Или в другое место? Моя машина стоит прямо перед магазином.

Фон Клипштайн уже некоторое время был владельцем подержанного лимузина Opel Torpedo. Клиппи приобрел машину скорее из практических соображений, поскольку в отличие от Пауля не был одержим автомобилями. Он вырос в имении своих родителей и был отличным наездником, пока не получил ранение на войне. После этого ему пришлось повесить сапоги для верховой езды. Он старался не упоминать, что у него до сих пор были боли при ходьбе и даже когда он сидел. Автомобиль для него был самым удобным способом передвижения по Аугсбургу.

Мари отказалась – у них были еще дела, и они планировали позже вернуться на трамвае.

– Тогда я желаю вам приятного дня.

Пока Мари тщательно закрывала дверь магазина, Китти смотрела, как уезжает фон Клипштайн. Он был довольно симпатичным мужчиной, неженатым, совладельцем вновь процветающей текстильной фабрики и владельцем автомобиля в придачу. Тот мужчина, которого называют «хорошей партией».

– Что Клиппи вообще делает здесь, в городе, в такое время? – удивилась она. – Разве не должен он был сидеть в своем унылом офисе на фабрике?

Мари неуверенно дернула дверь магазина – она была хорошо закрыта.

– Возможно, он хочет купить подарок своему сыну, – сказала она, – у него скоро день рождения. Думаю, ему исполнится девять лет.

– Верно, у него сын от бывшей жены – как там ее зовут… А, неважно. Он должен унаследовать имение. Бедный Клиппи. Думаю, он хотел бы видеть, как растет его сын.

– Адель, – вспомнила Мари. – Ее зовут Адель.

– Точно. Адель. Ужасный человек. Хорошо, что он избавился от нее… Боже правый, сейчас начнется дождь. А у меня нет зонтика.

Мари раскрыла свой черный зонт, который когда-то принадлежал Иоганну Мельцеру, и они направились в магазин кофе и джема, купили фунт кофе и пакет сахара, а затем пошли к трамвайной остановке.

– Было бы гораздо приятнее в лимузине Клиппи, – сердито заметила Китти и посмотрела на свои мокрые ботинки.

– В любом случае мы бы не промокли, – согласилась Мари.

Они подождали некоторое время, а когда трамвай так и не появился, решили воспользоваться одним из конных экипажей, которых в городе оставалось еще много. В конце концов, никто не выиграет от того, что они простудятся.

Аппетитный запах жареного мяса с майораном и луком наполнил прихожую виллы – на плите у Брунненмайер готовился обед. Эльзе уже несколько дней нездоровилось, и по непонятным для Китти причинам ей приходилось постоянно уходить наверх, в свою комнату. Юлиус был на месте – он взял их мокрые пальто и шляпы и подготовил сухую обувь. Промокшие уличные ботинки он отнес в прачечную, где они могли сохнуть на слое газеты. Позже он обработает их различными веществами, состав которых знал только он и которые придадут коже эластичность и свежий вид.

– Госпожа ждет вас в красной гостиной.

Он обращался к Мари, но Китти, которая уже догадывалась о причине, твердо решила принять участие в разговоре. Мама становится все более странной в старости, подумала она. Новая эпоха прошла мимо нее, что неудивительно, если учесть, что дорогой маме было уже за шестьдесят.

Алисия Мельцер ждала свою невестку, стоя у окна с видом на широкую подъездную дорожку и большую часть парка. Когда Китти вошла в комнату вместе с Мари, Алисия нахмурилась.

– Хенни только что спрашивала о тебе, Китти. Может, лучше пойдешь к ней наверх…

– О, я думаю, Ханна позаботится о ней.

Алисия раздражено вздохнула. Она не хотела проявлять настойчивость, зная упрямый характер Китти.

– Мне нужно кое-что обсудить с Мари.

Китти устроилась в кресло и улыбнулась матери, а Мари с невозмутимым выражением лица села на стул рядом с ней. Алисия выбрала диван.

– Сегодня я услышала, что Лео уже дважды побывал у Гинзбергов. Хорошая знакомая – госпожа фон Зонтхайм – видела там Ханну с мальчиком. Я спросила у Ханны, она признала, что сопровождала туда Лео. Более того – и это больше всего меня тревожит – Лео брал там уроки игры на фортепиано.

Ей пришлось сделать паузу, чтобы перевести дыхание. Видимо, этот вопрос сильно ее расстроил. В последнее время мама все чаще страдала от одышки.

– Ханна сделала это по моему указанию, мама, – тихо, но твердо произнесла Мари.

– Я не знала, что Лео учится у нее игре на фортепиано. Жаль, что мальчик делает это за нашей спиной, хотя я не вижу ничего плохого в том, что ребенок хочет уметь играть на фортепиано.

– Ты прекрасно знаешь, Мари, – нетерпеливо проговорила Алисия, – что Паулю не нравится эта склонность. Как жаль, что ты не поддерживаешь своего мужа в данном вопросе.

– Это касается Пауля и Мари, не так ли, мама? – вмешалась Китти. – И если кому-то интересно мое мнение, то чем сильнее вы пытаетесь запретить что-то мальчику, тем больше он будет сопротивляться.

Выражение лица Алисии не оставляло сомнений в том, что мнение Китти ее совершенно не интересовало. Однако поскольку Мари упорно молчала, она перешла к другому вопросу.

– Кажется, уже решено, что Ханна скоро будет работать вне дома. К сожалению, меня никто не спрашивал, и я не хочу казаться обиженной. Ханна, несмотря на начальные трудности, отлично справлялась с работой помощницы на кухне, ее можно было использовать и для других задач, особенно что касается детей. Если она теперь уйдет, мы лишимся важного работника.

– Вы абсолютно правы, мама, – быстро согласилась Мари. – Я считаю, что нам следует нанять не только кого-то на кухню, но и надежного человека, который сможет заботиться о детях…

– Очень хорошо, что мы пришли к единому мнению, Мари! – перебила ее Алисия. Все накопившееся недовольство исчезло, теперь она даже улыбалась. С тех пор как весной уволилась няня, Алисия пыталась убедить Мари, что детям нужна хорошая гувернантка, но Мари до сих пор сопротивлялась. Ни Додо, ни Лео, ни Хенни не любили строгую няню, поэтому, когда она ушла, все трое словно обрели свободу.

– Ну, для кухни я бы предложила Герти, – вмешалась Китти. – Она раньше работала у Лизы на Бисмаркштрассе, смышленая девушка. Кажется, она какое-то время служила у Кохендорфов, но ей там не понравилось.

– Хорошо, – одобрила ее идею Алисия. – Мы свяжемся с агентством, к счастью, там нет недостатка в молодых женщинах, желающих работать.

Китти кивнула и решила при первой же возможности выяснить, где сейчас Герти. Не стоит оставлять все на волю случая.

В коридоре прозвучал гонг, означавший, что Пауль пришел с фабрики, а Юлиус готов подавать на стол. Следом послышались торопливые шаги – это Ханна побежала за детьми.

– И что касается гувернантки, – продолжала Алисия, в то время как Мари уже поднималась, чтобы помочь справиться Ханне. – У меня есть на примете одна женщина из хорошей семьи, которая помимо прекрасного воспитания умеет обращаться с молодыми людьми.

У Китти было плохое предчувствие, потому что мамины представления о хорошем воспитании были совершенно устаревшими.

– И кто же эта замечательная дама?

– О, вы хорошо ее знаете, – улыбнулась Алисия. – Это Серафина фон Доберн, урожденная фон Зонтхайм. Лучшая подруга Лизы. – Алисия выглядела так, как будто только что вручила им замечательный рождественский сюрприз.

Китти была в шоке. Все подруги Лизы были ужасными интриганками, но Серафина была самой первой среди них. Когда-то она возлагала надежды на Пауля, а потом вышла замуж за майора фон Доберна, чтобы, как говорят, обеспечить себя. Бедняга фон Доберн пал под Верденом.

– Не очень хорошая идея, мама!

Алисия объяснила, что бедная Серафина испытывает проблемы с деньгами после героической смерти мужа, и, к сожалению, даже мать не может ей помочь. Лиза в одном из своих писем рассказала о печальном положении подруги.

«Лиза, конечно же», – сердито подумала Китти. Это было так похоже на нее. Навязывает нам свою обременительную подругу.

– Нет, мама! – решительно заявила она. – Ни на секунду я не доверю этой женщине свою Хенни!

Алисия молчала. Было очевидно, что у нее совершенно другое мнение.

5

Ноябрь 1923 года, Померания, район Кольберг-Кёрлин

Элизабет с дрожью втянула плечи и попыталась прижать спереди отороченный мехом воротник куртки. Если бы она только надела шубу, сидя на козлах этой старомодной кареты без защиты, то не оказалась бы во власти ледяного ветра. Она бы, конечно, предпочла устроиться в задней части фургона среди покупок, но тетя Эльвира заявила, что это сделает ее посмешищем. Невероятно, как спокойно тетя сидела рядом, болтала, смеялась и гнала лошадь по имени Йосси. Она держала поводья без перчаток, и казалось, что ее пальцы даже не окоченели.

– Посмотри туда, девочка. – Тетя Эльвира, подняв подбородок, указала Элизабет направление, куда надо смотреть. – Вон там, в Гервине возле старой деревянной церкви несколько лет назад в новогоднюю ночь видели дьявола. Он ползал вокруг церкви, злодей. Он был весь черный, а на лице была жуткая гримаса!

Элизабет прищурилась и увидела в далеком тумане домики и старую фахверковую церковь деревушки Гервин. Они приехали из Кольберга, и, к счастью, до имения Мейдорн было уже недалеко. Было всего пять часов пополудни, но небо тяжело нависало над землей. Уже чувствовалось приближение ночи.

– Весь черный? Тогда как они вообще увидели его в темноте?

Эльвира презрительно фыркнула. Ей не нравилось, когда люди сомневались в ее рассказах о потусторонних силах. Ее расстраивало, когда приходилось что-то объяснять. Тогда она становилась очень раздражительной. Элизабет до сих пор не понимала, придумывает ли тетя Эльвира эти истории, чтобы поразить своих слушателей, или она сама в них верит.

– Была полная луна, Лиза. Поэтому все могли хорошо его видеть, этого жуткого гостя. Он хромал, его левая нога была не человеческой. Это было лошадиное копыто…

Элизабет хотела бы возразить, что у дьявола на самом деле козлиные ноги, но передумала. Она потуже затянула платок и прокляла ухабистую дорогу, которая раскачивала фургон так, что бутылки звенели в задней части повозки. Ей хотелось бы засунуть озябшие пальцы в карманы куртки, но она была вынуждена держаться, чтобы не упасть с козел на дорогу.

– Мы забыли спички, тетя!

– Черт побери! – выругалась Эльвира. – Разве я не говорила тебе утром, что мы должны помнить о спичках? У нас осталось всего три коробка, скоро они закончатся.

Эльвира обуздала лошадь, потому что та уже чувствовала приближение дома, кормушку и бежала все быстрее и быстрее.

– Все было бы не так плохо, если бы господин Винклер не расходовал так много спичек и лампового масла. Разве это нормально, когда здоровый человек проводит половину ночи в библиотеке, сидя за чтением книг? Он больной. Не телом, а головой. И всегда такой гладкий и вежливый. Что бы вы ни сказали, он всегда сияет словно медный грош.

– У него просто хорошие манеры.

– Он лицемер. Не говорит, что думает. Держит свои мысли внутри, но я прекрасно знаю, что у него там бродит.

– Хватит, тетя…

– Не хочешь слушать? Я все равно скажу тебе, Лиза. Он смотрит на тебя, прекрасный книголюб с хорошими манерами. Я не хотела бы знать, что ему снится по ночам, это могут быть довольно странные вещи.

Элизабет разозлилась. Усадьба на многие годы отстала от технического прогресса, здесь не было ни электричества, ни газа, по вечерам люди сидели у старой доброй керосиновой лампы, а зимой просто рано ложились спать, как куры. Это была нелегкая работа для бедного Себастьяна, который обычно писал какие-то трактаты, тем более что у него было плохое зрение. О, он написал так много прекрасных и полезных произведений, особенно о пейзажах и людях здесь, в Западной Померании. А также небольшую книжку о старых обычаях и легендах, о пасхальной воде, всаднике на серой лошади и гороховом медведе, а также о дикой охоте, которая бушевала в лесах холодными ноябрьскими ночами и которой следовало остерегаться. Элизабет прочитала все его произведения, отметила карандашом на полях мелкие ошибки или несоответствия, а позже помогла ему с чистовым вариантом. Он говорил ей, что она была для него незаменимым помощником. Себастьян также сказал, что она его муза.

Светлый образ, который помогал ему в темные дни. Ангел. Да, он даже это часто повторял.

– Вы ангел, фрау фон Хагеман. Добрый ангел, посланный мне небесами.

Что ж, тетя была в чем-то права. Библиотекарь не был очень смелым, он боялся собственной тени. Себастьян улыбался, чистил очки и был похож на маленькую грустную собачку.

Элизабет была рада, когда в конце ухабистой дороги показалось усадьба. Мейдорн было красивым имением. Его территория включала несколько сотен гектаров полей, лугов и лесов. Летом здания были скрыты за буками и дубами, но сейчас, когда на деревьях почти не осталось листьев, сквозь них проглядывали крыша и кирпичные стены. Стали видны высокий амбар, вытянутое здание конюшни и крытое соломой строение, где жили поденщики и слуги. Чуть дальше находился двухэтажный господский дом с двускатной крышей. Плющ взбирался вверх по кирпичным стенам. Справа и слева от входной двери были посажены вьющиеся розы, которые уже давно отцвели.

– Риккарда снова затопила печь. Мне понадобилось вдвое больше дров с тех пор, как вы приехали в усадьбу. Но это не страшно. Я рада, что больше не приходится быть одной.

В самом деле, из трубы усадьбы поднимался серый столб дыма, вероятно, от изразцовой печи в гостиной внизу. Риккарда фон Хагеман легко простужалась, зимой горничной приходилось класть в ее постель несколько грелок, иначе она не могла уснуть.

Поначалу Элизабет опасалась, что между ее свекровью и тетей Эльвирой могут возникнуть жаркие споры, ведь обе они отличались строптивым характером. Но к ее огромному удивлению, они прекрасно ладили друг с другом. Возможно, именно душевная открытость тети Эльвиры с самого начала остудила пыл Риккарды. В любом случае, они быстро разграничили свои области ответственности: Риккарда занималась прислугой и кухней, Эльвира делала покупки и, кроме того, предавалась своему увлечению лошадьми и собаками. Элизабет, в свою очередь, ясно дала понять, что претендует на определенные области, такие как домашний бюджет и организацию больших праздников, на которые приглашались гости. Библиотека также находилась под ее началом, как и библиотекарь в лице Себастьяна Винклера, который работал там уже три года и зарплату которого тетя Эльвира не раз называла «лишней тратой денег».

Когда они наконец въехали на широкий двор и в нос Элизабет ударил знакомый запах свежего коровьего навоза, Лешек резво вышел им навстречу, чтобы отвязать лошадь. Польский конюх хромал с детства, в свое время пахотная лошадь вывихнула ему бедро и, вероятно, сломала таз. В те времена люди не придавали значения таким вещам, бедро срослось, но хромота осталась.

– Хозяин уже вернулся? – спросила Элизабет, с трудом слезая с повозки, потому что руки и ноги окоченели.

– Нет, госпожа. Он все еще в лесу. Идет продажа древесины, так что будет поздно.

Тетя Эльвира позволила Лешеку помочь ей сойти, а потом приказала не давать Йосси овса, иначе она слишком растолстеет.

Тетя Эльвира ездила верхом с детства, лошади и собаки были для нее всем. Злые языки даже утверждали, что в свое время она приняла ухаживания Рудольфа фон Мейдорна только потому, что у него в имении было более 20 тракененских лошадей. Но это были лишь глупые сплетни. Элизабет знала, что дядя Рудольф и тетя Эльвира очень любили друг друга. Каждый по-своему.

– Ну и скряга же твой муж, – с улыбкой заметила она Элизабет. – Я вспоминаю моего доброго Рудольфа. Он всегда посылал работника продавать дрова…

«…который большую часть клал в собственный карман, – мысленно добавила Элизабет. – Вот почему в доме никогда не было денег на новые покупки. А если они и появлялись, дядя Рудольф тут же тратил их на портвейн и бургундское».

Элизабет торопилась попасть в гостиную, куда манили теплая изразцовая печь и чашка горячего чая. В кресле у печи в шерстяной домашней куртке и войлочных тапочках сидел Кристиан фон Хагеман. Он держал газету и, читая ее, незаметно задремал. Элизабет тихонько взяла заварочный чайник с печи, налила себе чаю, добавила сахар и размешала. Кристиана фон Хагемана эти ее действия не разбудили. За последние три года свекор Элизабет набрал несколько килограммов, что объяснялось его страстью к сытной пище и хорошему вину. Гнетущие его денежные заботы остались в прошлом, он наслаждался спокойной деревенской жизнью, передал все полномочия сыну и хозяйкам дома и заботился исключительно о собственном благополучии.

Греясь у зеленой изразцовой печи и потягивая горячий чай, Элизабет подумала о том, что у нее еще есть время перед ужином для короткого визита в библиотеку. Риккарда наверняка была на кухне и разбирала продукты вместе с тетей Эльвирой и поварихой. Различные специи, мешок соли, сахар, сода, глицерин, крем для обуви и уксус. Кроме того, мешок риса, сушеный горох, шоколад, марципаны, две бутылки рома и несколько бутылок красного вина. Маленький светло-голубой флакончик духов Элизабет купила в парикмахерской и спрятала его в сумочку, пока тетя Эльвира болтала с соседкой. Аромат был цветочный и очень интенсивный – хватило бы капельки за ушами. Но у Серафины совсем не было денег, и она не могла послать ей даже красивую помаду, пудру или модные духи из Аугсбурга. Ей не хотелось просить Китти или Мари о таких вещах, они слишком хорошо знали, кого она пытается обольстить. И уж точно не следовало обращаться к маме.

Аромат из флакона был настолько сильным, словно запах от вульгарной женщины. Элизабет постаралась смыть его наверху, в ванной, иначе Себастьян подумает о ней неизвестно что. Тихонько, чтобы не разбудить спящего свекра, она поставила пустую чашку и вышла из комнаты. В коридоре было очень холодно, надо было взять с собой шаль. Конечно, старые деревянные ступени страшно скрипели; ковровая дорожка, которую она постелила в позапрошлом году, мало что изменила. Она с раздражением подумала, что тетя и дядя позволили этому прекрасному старому дому прийти в такой упадок из-за равнодушия и расточительства.

Здесь даже не было двойных окон. Зимой против сквозняка на подоконники клали толстые полосы из войлока и наблюдали, как на стеклах распускаются «ледяные цветы».

Единственной роскошью была ванная комната – дядя Рудольф в свое время придавал ей большое значение. Белые кафельные стены, ванна на четырех изогнутых львиных ножках, раковина с зеркалом и унитаз из настоящего фарфора со съемной белой лакированной деревянной крышкой. Элизабет смочила фланелевую тряпочку и попыталась смыть аромат духов. Безрезультатно. Запах стал еще сильнее. Она могла бы сэкономить деньги на этих вонючих духах. Вздохнув, она привела в порядок волосы. Она снова отпустила их до плеч и уложила в традиционную прическу – здесь в деревне даже дочери помещиков не носили боб. Да и Себастьян, похоже, не очень-то жаловал эту новую моду. Для сторонника социалистов он во многом был удивительно консервативен.

На всякий случай Элизабет постучала в дверь. У него никогда не должно быть ощущения, что с ним обращаются как с подчиненным.

– Себастьян?

– Госпожа, пожалуйста, входите. Я только что видел, как вы въезжали во двор со своей тетушкой. Покупки в Кольберге были удачными?

Конечно, он не растопил печь и сидел за рабочим столом в свитере и толстой домашней куртке, с повязанным на шее шарфом. Он не решался разжечь печь, потому что тетя Эльвира недавно жаловалась на большой расход дров. Скоро, наверное, ему придется надеть перчатки, чтобы карандаш не выпадал из замерзших пальцев.

– Покупки? О да, кроме спичек, к сожалению, мы их забыли. Но это не страшно, их можно купить и в Гросс-Жестине.

Она закрыла за собой дверь и медленно подошла к столу, чтобы заглянуть ему через плечо. Он выпрямил спину и поднял голову, как ученик, которого только что вызвал учитель. Несколько раз раньше она клала руку ему на плечо, совершенно невинно и как бы случайно, но чувствовала, как его тело напрягалось от прикосновения. С тех пор она перестала это делать.

– Все еще работаете над хроникой Гросс-Жестина?

– Конечно, насколько это возможно без доступа к архивам фон Мантейфеля. Я поговорил с пастором, и он был так добр, что предоставил мне доступ к церковным книгам.

Уже более года Себастьян работал подменным учителем в начальной школе в Гросс-Жестине. Элизабет нашла ему эту работу, он зарабатывал немного, но ему нравилось работать с детьми. Библиотекарю пора было заняться другим делом, потому что за несколько месяцев книги фон Мейдорнов уже были тщательно перебраны, отремонтированы и упорядочены. Элизабет опасалась, что Себастьян может бросить не приносящую удовлетворения должность и покинуть имение, но теперь, когда он мог работать по своей специальности, она надеялась оставить его рядом с собой.

Конечно, ее тайное желание, что дело может дойти до более близких отношений, не оправдалось. Себастьян избегал приближаться к ней, он даже боялся коснуться ее руки или плеча. Иногда он вел себя как маленькая глупая девочка, сторонился ее, отводил глаза, при этом всегда краснея лицом.

Какое-то время она считала, что просто не нравится ему. Она не была Китти, которая сводила с ума любого мужчину. Она не была соблазнительницей, за ней ухаживали лишь немногие мужчины, и, вероятно, это было лишь из-за наследства Мельцеров. Возможно, еще и из-за пышного бюста, но на таких поклонников она могла спокойно не обращать внимания. Хотя если бы Себастьяну приглянулось ее тело, это было бы совсем другое дело. Но, к сожалению, последние три года показали, что он хотя и очень ее ценил, но при этом явно не желал близости. Такое пренебрежение было особенно тяжело переносить, поскольку ее муж Клаус редко исполнял свои супружеские обязанности.

– Я пытаюсь, – сказал Себастьян в своей медлительной манере, – изложить то, что выписал из церковных книг, в какой-то более или менее связный текст…

Она нетерпеливо развернулась, подбежала к печке, присела перед ней на корточки и открыла дверцу. Со вчерашнего дня в печи еще не было огня.

– Что вы задумали, Элизабет? Мне не холодно. Я прошу вас – ради меня не надо топить эту печь…

– Но мне холодно. Очень холодно. Я здесь замерзаю до смерти!

Это прозвучало решительно и немного более грубо, чем она хотела сказать. Но зато возымело свое дело, она услышала, как он отодвинул стул. Себастьян встал, подождал мгновение, не зная, что Лиза собирается делать, но когда она начала подкладывать дрова для растопки в печь, он быстро подошел к ней.

– Позвольте мне сделать это, Элизабет.

Она взглянула на него и заметила, что он выглядит искренне обеспокоенным и немного смущенным. Хорошо, что так. Как говорится, надежда умирает последней.

– Вы думаете, я не смогу развести огонь?

Он фыркнул. Нет, он не это имел в виду.

– Но вы испачкаете руки.

– Какой ужас! – воскликнула она с иронией. – Барыня из имения с грязными руками. Вы находите, что лучше самому измазать руки? Это было бы очень непрактично для письма, не так ли?

Она продолжала ковыряться в печке, а он критическим взглядом наблюдал за ее действиями. Наконец Лиза попросила спички.

– Секунду.

Коробка лежала в деревянном ящике на его столе, очевидно, он берег это сокровище как зеницу ока, потому что спички были нужны, чтобы зажигать лампу. Может, стоит отдать ему зажигалку дяди Рудольфа? Но тетя Эльвира наверняка обидится.

– Мне бы очень хотелось облегчить вам эту работу, Элизабет. Тем более что у нас осталось всего несколько спичек.

Замечательно, как он доверял ее практическим навыкам. С раздражением она потянулась за коробкой и случайно задело одно из поленьев, толкнув его глубже в печь. Вот тогда-то это и произошло.

– Ай! Проклятье!

Что-то острое вонзилось в кончик ее указательного пальца. До крайности раздосадованная, она положила кровоточащий палец в рот. Почему это должно было случиться именно сейчас?

– Заноза?

– Я не знаю… Было похоже на острый гвоздь. – Лиза посмотрела на кончик пальца и поняла, что там действительно была видна черная точка. Когда она осторожно провела по ней пальцем, стало больно. Там что-то застряло.

– Позвольте мне взглянуть, Элизабет…

Он наклонился и взял руку, повернув ее так, чтобы хорошо видеть кончик пальца. Поднес ее ближе к себе и снял очки. Посмотрите на это, подумала она. Когда я кладу руку ему на плечо, он ведет себя так, будто я хочу от него чего-то неприличного. А сейчас он просто вот так берет мою руку, ощупывает ее, возится с пальцем. Кто знает, что…

– Похоже, что заноза проникла глубоко, – сказал он со знанием дела. Его глаза без очков были другими. Во взгляде чувствовалась непривычная решимость. Элизабет ответила на его взгляд. Он по-прежнему крепко держал ее руку. Хотя эта ситуация не была ни капли романтичной, она наслаждалась его прикосновением. – Мы должны вытащить занозу, Элизабет. Иначе может образоваться гнойная рана. Нам нужно подойти к столу, я зажгу лампу, чтобы лучше видеть…

Как чудесно. Ей казалось, что она во сне. Неужели Себастьян так уверенно отдавал приказы? Ей это нравилось. Как она могла подумать, что он трус? Если ситуация требовала решительных действий, он вел себя как мужчина.

– Если вы так считаете, – послушно молвила Лиза. – Но это всего лишь очень маленькая заноза.

Себастьян проводил ее к своему стулу и попросил сесть, сказав, что сейчас быстро зажжет свет и достанет иглу.

– Иголку?

Он снял стеклянный корпус с лампы и посмотрел на нее с ободряющей улыбкой.

– Я буду настолько осторожен, насколько это возможно.

О, боже, она испугалась. Он собирается ковыряться в пальце иголкой. В ее голове возникло воспоминание о няне, которая когда-то сделала то же самое. Как она тогда кричала! Мама прибежала, потому что думала, что с ребенком случилось что-то ужасное. Но когда увидела, что это всего лишь заноза в большом пальце, просто рассмеялась.

Себастьян поправил лампу и порылся в ящике стола. Действительно, он нашел иголку, которая неизвестно как туда попала.

– Готовы? – спросил он.

На самом деле ей хотелось бы убежать сейчас или сказать ему, что предпочла бы сделать это сама. Или подождать еще немного. Или вообще оставить все на волю природы… Но тогда она не смогла бы сейчас насладиться его волнующей близостью и мужской решимостью. Поэтому она покорно кивнула и смело протянула указательный палец.

– Немного ближе к свету… Да, вот так. Держитесь спокойно, если можете. Подождите, я помогу вам… вы слишком взволнованы.

Себастьян взял ее руку, крепко сжал и раздвинул указательный палец. Затем он приступил к своей непростой работе.

Сначала было только немного щекотно. Потом он ее уколол, и она сжала губы, чтобы не издать ни звука. Лиза почувствовала, как его хватка стала крепче, он достал из пиджака свежий носовой платок и аккуратно вытер каплю крови с ее пальца.

– Сейчас мы ее достанем… Вы очень смелая, Элизабет.

Теперь он разговаривает со мной, как с ребенком в школе, подумала она, но все равно находила это очаровательным. Если бы еще он перестал колоть ее палец. В остальном было замечательно видеть Себастьяна в этой новой роли заботливого и решительного помощника.

– Готово!

Он протянул ей иглу, на которой было видно черное инородное тело, тонкое и маленькое, как булавочное ушко. Затем он осторожно обернул платок вокруг пальца и отпустил руку.

– Слава богу! – вздохнула она и пощупала перевязанный палец. Какая жалость. Теперь все было кончено. Может быть, ей стоит сломать ногу в следующий раз?

– Надеюсь, я не слишком вас замучил.

– О, вовсе нет…

Он положил иглу обратно в ящик и с улыбкой посмотрел на нее. Неужели она побледнела?

– Есть дети, которые ужасно боятся, когда пытаешься вытащить у них занозу из пальца.

– Правда?

– Да, на днях у меня в школе был мальчик, который так боялся, что хотел убежать.

Она слегка улыбнулась и разжала палец. Кровь больше не шла. Постепенно она пришла в себя, ее голова прояснилась.

– Большое спасибо, Себастьян, – искренне поблагодарила она.

– А теперь давайте зажжем печь.

– Если вы настаиваете.

– Правда, я настаиваю. Никому не поможет, если вы здесь схватите воспаление легких.

Он неохотно покачал головой, но послушно подошел к печи и отщепил от полена тонкую лучину, чтобы зажечь ее от лампы. Таким образом можно было сэкономить спичку. Пока огонь разгорался в печи и охватывал поленья, он заявил, что воспаление легких – это полная чушь. До сих пор у него не было даже легкой простуды.

– И я хочу, чтобы так было и дальше, Себастьян. Я позабочусь об этом.

Он подчинился и сел за стол, пока Элизабет стояла у огня и грела руки. Когда она повернулась к нему, он снова надел очки и углубился в работу.

Она задумчиво смотрела на него. Себастьян был крепкого телосложения, но всегда немного неловкий, с широким лицом и глазами цвета синей фиалки. Она любила его. Три года он был рядом с ней и в то же время был недосягаем. Это сводило ее с ума. И все же: сегодня она узнала о нем то, чего не знала раньше. Он был сильным, когда она была слабой. Ей нужно было использовать это знание.

6

Лео никогда раньше не видел такого сверкания огней. Оно ослепляло так, что приходилось щуриться. Кругом мелькали очки, золотые буквы, бутылки, а также броши и кольца на руках многочисленных дам.

– Отойдите в сторону, маленькие шалопаи! Не стойте на пути!

Юлиус и Ханна несли наполненные бокалы на серебряных подносах и предлагали господам шампанское и вино. Мамино ателье была набито людьми. Мужчины были в серых и черных костюмах, дамы в ярких нарядах, на каблуках, а их шелковые чулки переливались на свету.

– Моя мама нарисовала вот это. – Хенни указала пальцем на зимний пейзаж, на котором был только снег, за исключением нескольких маленьких домиков и остроконечного купола. На другой стороне тетя Китти нарисовала Америку: небоскребы, индейского вождя с головным убором из перьев и знаменитую статую Свободы в Нью-Йорке.

Из глубины зала доносилась музыка. Лео протиснулся мимо группы пьющих шампанское дам, потому что госпожа Гинзберг сидела за роялем, и Лео хотел посмотреть, как она играет. Мама пригласила на вечер мать его друга, но, к сожалению, Вальтеру не разрешили прийти. Папа сказал, что на открытие маминого ателье будут только приглашенные гости.

Госпожа Гинзберг сидела спиной к гостям, потому что рояль стоял у стены. Она играла этюд Шопена, очень сложное произведение, для которого пальцы Лео, к сожалению, были еще слишком маленькими и недостаточно гибкими. Если сыграть его правильно, как госпожа Гинзберг, он будет звучать легко и красиво.

– Можно мне перевернуть ноты?

– Если хочешь… пожалуйста!

Он встал слева от нее, как она его учила. Когда ему нужно было перевернуть страницу, он вставал на цыпочки, брал за верхний угол правой страницы с нотами, ожидая, пока госпожа Гинсберг кивнет, и осторожно переворачивал лист. Ему внимательно нужно было следить и держать руку очень высоко, чтобы она не закрывала ноты. Но госпожа Гинзберг все равно играла наизусть, и ноты ей почти не требовались.

– Почему они так громко говорят? – сердито спросил он, поворачиваясь к гостям.

– Тсс, Лео. Мы всего лишь фон. Люди хотят поговорить. О прекрасном новом ателье твоей мамы…

Лео выпятил вперед нижнюю губу и повернулся обратно к роялю. Если они хотели поговорить, им не нужна музыка, подумал он. Игра госпожи Гинзберг на рояле была слишком хороша для этого. Он вовремя поймал момент, когда нужно было перевернуть страницу. Изучать последовательность нот было легко, потому что пока его глаза скользили по ним, он уже слышал тональность. Ноты и звуки были единым целым. Он также точно знал, как звучит каждая нота, госпожа Гинзберг сказала, что у него абсолютный слух. Его это очень удивило, потому что он думал, что каждый может распознавать тона.

– Пожалуйста, дай мне сборник с сонатами Шуберта.

Он выбрал из стопки, лежавшей на табурете рядом с роялем, нотный альбом с толстой картонной обложкой. Лео очень нравился Шуберт. Он уже умел хорошо играть два экспромта. Если бы только он мог заниматься подольше, но мама разрешала ему только полчаса в день. А когда папа приходил домой, ему приходилось сразу же прекращать занятия. Лео с волнением слушал, как госпожа Гинзберг начинает играть одну из сонат – он еще не знал этого произведения. Первая часть звучала как веселая прогулка по лугам и полям. Она не была особенно сложной, он, пожалуй, мог бы справиться с ней. Проблема была в том, что его пальцы были слишком короткими, он не мог взять даже октаву. Иногда он тянул за пальцы, чтобы они быстрее росли, но, к сожалению, это не помогало.

– Лео, мой мальчик! Почему ты стоишь у рояля? Ты мешаешь играть госпоже Гинзберг.

Он скорчил гримасу, которую Серафина фон Доберн, к счастью, не увидела, потому что повернулся к ней спиной. Он ненавидел эту женщину, как чуму. Она была такой сладкой и лживой. Было не важно, приходила ли она на виллу или они встречали ее в городе, она всегда вела себя так, словно должна была воспитывать их с Додо. Но она была просто подругой тети Лизы и не имела к ним никакого отношения.

– Я не мешаю, а перелистываю страницы, – решительно заявил он.

К сожалению, Серафина не обратила внимания на его объяснение. Она просто взяла его за плечи и подтолкнула вдоль стены к стулу, чтобы он сел.

– Твой папа не хочет, чтобы дети мешались среди взрослых, – сказала Серафина с фальшивой улыбкой. – Вы должны вести себя тихо и незаметно.

Серафина была очень худой с очень белой кожей. На щеки она нанесла красную пудру, наверное, думая, что так выглядит красивее. Но из-за очков и острого подбородка была похожа на снежную сову. Она приказала ему оставаться на стуле и отправилась на поиски Додо и Хенни. Но привести Хенни, которая стояла рядом с мамой, у нее не получилось. Виной тому были натянутые отношения Серафины с тетей Китти. Бедняжка Додо, напротив, пристала к дяде Клиппи, и он был не против, чтобы Серафина взяла ее с собой.

– Теперь сядьте рядом. Лео, освободи место для своей сестры, вы вдвоем поместитесь на стуле, ваши попки еще узкие.

Она глупо захихикала. Додо очень разозлилась. Она села на край стула и сморщила нос, как будто простудилась. Пока Серафина махала Ханне бутербродом, Додо шептала брату:

– Какое дело ей до наших попок? Пусть она лучше заботится о своей попке, кляча…

– Если бы у нее она была, – злобно прошипел Лео.

Они оба засмеялись и взялись за руки. Додо понимала шутки, всегда поддерживала брата, была умной и смелой. Без Додо ему чего-то не хватало.

– Возьмите закуски, дети. Вы, наверное, проголодались.

Как великодушно вела себя Серафина, словно это были ее канапе. Лео заметил сочувствующий взгляд Ханны, она улыбнулась ему и опустила поднос так, чтобы он мог лучше видеть начинку. Ханна была милой. Она восхищалась им, потому что он умел играть на фортепиано. Как жаль, что она стала швеей. Почему Серафина не могла шить?

– Спасибо, я не люблю бутерброды, – смущенно отказалась Додо. – Я хочу пить.

Серафина проигнорировала просьбу Додо. Она отослала Ханну и объяснила, что они должны сидеть здесь, потому что приближается показ мод. Все люди сядут, чтобы посмотреть на красивые платья, которые разработала и сшила их мама.

Она пошла за закуской и после присоединилась к бабушке Алисии и госпоже директор Вислер. Посреди пейзажа с русской зимой стояла тетя Китти, окруженная целой толпой людей. Это были ее друзья из художественного союза, некоторых из них Лео видел раньше – два художника и толстяк, который умел играть на скрипке. Они пили шампанское и громко смеялись, вынуждая остальные гостей оборачиваться на них.

– Все эти люди – деловые друзья Пауля, – объясняла тетя Китти, – директора банков, адвокаты, фабриканты, мировые судьи… Не знаю, кто еще. Здесь собрались уважаемые люди Аугсбурга вместе со своими женами и дочерями.

– Посмотри на Хенни, – Додо указала подбородком в нужном направлении. – Она уже съела не меньше десяти канапе. Но только с яйцом и икрой.

Лео прищурился: он мог видеть лучше, сузив глаза. Хенни стояла у двери в швейную комнату и пила из бокала с шампанским, который кто-то почти полным оставил на столе. Если бы ее мама это увидела, то немедленно бы отослала домой. Алкоголь детям строго запрещен.

– Какое дурацкое открытие! – капризничала Додо. – Это скучно. И так громко. У меня уже болят уши.

Лео был того же мнения. Дома он мог бы играть на фортепиано, и никто бы ему не мешал. Он глубоко вздохнул.

– Ну как, вы двое? Скучно? Через минуту будет на что посмотреть, Лео. А потом я покажу тебе новые швейные машинки. С ножным приводом. Это большое событие!

Папа погладил близнецов по голове, ободряюще взглянул на них, а затем вернулся к гостям. Лео слышал, как он говорил с господином Манцингером о рентной марке. Она равнялась одному триллиону бумажных марок.

– Возможно, сейчас ситуация в экономике улучшится и цены будут стабильными.

– О нет, – возразил господин Манцингер. Он не верил в это. – Пока Германия стонет под репарациями, экономика не пойдет в гору. Эта республика недееспособна, все только болтают, и каждые несколько месяцев приходит новое правительство. Нам нужен такой человек, как Бисмарк. Железный канцлер…

– Что такое – железный канцлер? – спросила Додо.

– Наверное что-то вроде оловянного солдатика.

Как же здесь было скучно! Лео попытался расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. Ему было давно уже тесно в этом костюме, в который его одела мама. Но она сказала: «Только на сегодня. Ради меня».

– Папа покажет тебе новые швейные машинки, – проворчала Додо. – Только тебе. А я тоже хочу на них посмотреть.

Лео презрительно фыркнул. Он был равнодушен к машинам. Да и швейные машинки, в любом случае, были женским делом. Гораздо интереснее было внутреннее устройство фортепиано, которое он видел однажды, когда настройщик снял крышку с передней части инструмента. Там можно было увидеть проволочные струны, натянутые на внутренней стороне металлической рамы. Они были упругими и очень тугими. Когда нажимали на клавишу, по струнам ударял деревянный молоточек, обтянутый войлоком. Фортепиано было сложным инструментом и в то же время похожим на человека. Оно могло быть веселым или грустным; если играть хорошо, то оно радовало, а иногда, когда все получалось, ты, казалось, куда-то летишь. Вальтер говорил, что нечто подобное возможно и со скрипкой. Вообще с любыми музыкальными инструментами. Даже с литаврами. Но Лео не мог в это поверить.

– Почему вы тут сидите? – Рядом с ними вдруг появился Хенни, вся красная, с блестящими глазами.

– Из-за Серафины!

– Она даже не смотрит на вас.

Действительно, Серафина с бокалом с шампанского в руке стояла вдалеке у американских небоскребов и болтала с адвокатом Грюнлингом. При этом она постоянно глупо хихикала.

– Пойдемте, я покажу вам кое-что… – Хенни дернула Додо за платье и начала протискиваться между гостями.

Лео не хотелось идти за Хенни. Наверняка, как всегда, она просто желала придать себе больше значимости. С другой стороны, они оба умирали здесь от скуки. Додо все же пошла за ней, и Лео неохотно поплелся следом.

Хенни осторожно открыла дверь и вошла в швейную комнату. Швейные машинки, о которых говорил папа, стояли у стены, накрытые деревянными чехлами. Рядом с дверью мама повесила два больших зеркала, а под ними стояли маленькие столики со всякими женскими принадлежностями. Расчески для волос, заколки, косметика и так далее. С другой стороны громоздились вешалки с длинными перекладинами, на которых, вероятно, висели мамины модели. Их не было видно, они были прикрыты серым покрывалом.

– Там под ними серебряная птица? – прошептала Хенни.

– Там мамина одежда, дурочка, – шикнула Додо.

– Не лезь туда, нам нельзя!

Хенни уже забралась под покрывало и искала среди платьев свою серебряную птицу. Вешалка начала раскачиваться, теперь она стала похожа на серое чудовище, которое танцует на месте.

– Я нашла, – пропищало чудовище. – Это… это… птица со сверкающими крыльями.

Лео и Додо тоже залезли под покрывало. Им хотелось увидеть птицу и нужно было спасти мамины модели от липких ручек Хенни.

– Где?

– Вон там! Вся серебряная…

Действительно. Крошечные серебряные пластинки были пришиты к голубой переливающейся ткани, изображающей птицу с широко распахнутыми крыльями.

Как раз в тот миг, когда Лео собирался схватить Хенни за руку, чтобы с силой вытащить ее из-под покрывала для одежды, в швейную комнату вошли люди.

– Быстро. По очереди, как я их развесила. Сначала только дневные платья… Ханна, ты передаешь вещи, Герти помогает одеваться, Китти проводит окончательную проверку. Никто не выходит, пока я не скажу.

Это была мама. О, боже, она была очень взволнована. Что они делали? Может быть, это был наконец показ мод, о котором говорила Серафина?

Додо прижалась к серому покрывалу, Хенни присела на корточки, наверное, глупенькая, решила, что ее не заметят, если она станет маленькой. Это не поможет, скоро мама обнаружит их всех троих, и тогда без ругани не обойтись.

Но все обернулось иначе. Кто-то снял серое покрывало с платьев и одним движением бросил его за вешалку. Додо, Хенни и Лео исчезли под ним. Никто их не видел, они были словно под плащом-невидимкой.

Некоторое время они, застыв, сидели на полу, потом Додо чихнула, и Лео подумал, что теперь все, конец. Но женщины в комнате были слишком взволнованы и ничего не заметили.

– Юбка наоборот… вот так… Надень бюстгальтер, иначе блузка не подойдет… Подожди, у тебя прядь волос свисает на лицо… Шов кривой… Не коричневые, а горчичного цвета туфли… Подожди, застежки еще расстегнуты…

Из служебного помещения ателье доносился мамин голос. Она рассказывала людям, какие платья они видят, из каких тканей они сшиты и по какому случаю их нужно надевать. Между фразами слышались восклицания вроде «О-о-о-о», «Как красиво!» или «Нет, это восхитительно». Госпожа Гинзберг играла Шумана и Моцарта, кто-то постоянно кашлял, где-то разбился бокал…

Лео чувствовал, что он вот-вот задохнется под этим покрывалом. Ему нужен был воздух, не важно, что произойдет. Если бы он умер, мама тоже была бы недовольна. Осторожно он слегка приподнял край ткани и с облегчением вздохнул.

Пахло странно. Не так, как в маминой швейной комнате дома. Больше похоже на духи. И как густой воздух после стирки. И как-то… как… как… как женщины.

Чтобы увидеть, что происходит в комнате, ему пришлось немного отодвинуть платье на вешалке перед собой. Это было захватывающе. Две молодые женщины стояли перед зеркалом, он мог видеть их спины и отражение спереди. Одна из них была рыжеволосой, она снимала блузу, а затем и юбку. На другой был купальник, темно-синий с белыми краями, теперь тетя Китти надела на нее синюю соломенную шляпу. Молодая женщина двигала бедрами и дергала за узкие бретельки купальника. На другой женщине был бюстгальтер, который Герти теперь застегивала на спине… У Лео закружилась голова. Он никогда раньше не видел женщину без одежды. Девочек видел, конечно. Еще два года назад он купался в ванне с Додо, и больше ему не хотелось этого делать. Но у Додо еще не было груди даже сейчас. А вот у этой женщины была.

– Повернись ко мне, – услышал он голос тети Китти. – Хорошо. Возьми накидку, но оставь ее открытой. В конце дорожки сними ее, чтобы все могли видеть купальный костюм. Давай, живо!

Вошла третья молодая женщина, вся разгоряченная. Оказавшись внутри, она перестала улыбаться и стянула свое зеленое платье. На ней были подвязки из зеленого шелка.

– Голубой?

– Нет, сначала фиолетовый…

Кто-то взял с вешалки платье, и вдруг Лео увидел широко раскрытые глаза Ханны, полные ужаса. Он не учел, что платья снимаются и надеваются поочередно, и теперь ему негде было прятаться.

– В чем дело, Ханна?

– Ничего… совсем ничего… У меня немного закружилась голова, такое со мной иногда случается, когда я наклоняюсь.

Ханна не умела лгать. Это было видно по ее лицу. Тетя Китти, во всяком случае, в таких вещах разбиралась даже лучше мамы.

– Нет! Этого не может быть! – Тетя Китти обеими руками раздвинула платья и уставилась в бледное от ужаса лицо Лео.

– Додо? Хенни? – раздался ее зловещий голос. Додо вылезла из серой горы ткани, Хенни оставалась неподвижно лежать на полу. – Кто вас сюда впустил?

Додо взяла весь удар на себя, Лео был слишком смущен, Хенни вообще сделала вид, что ее там нет.

– Мы просто хотели посмотреть на красивые платья.

У тети Китти не было ни времени, ни терпения слушать объяснения, позади нее молодая женщина в купальном костюме уже ждала свою шляпку. Герти сняла с вешалки клубок черных кружев и прозрачной сеточки.

– Дай мне вечернее платье, Герти, – велела тетя Китти. – Отведи детей к Юлиусу. Скажи ему, чтобы он немедленно отвез их на виллу. Хенни! Выйди сюда. Я знаю, что ты там сидишь!

Дальше все развивалось очень быстро. Герти вытащила ее из-под вешалки для одежды, сорвала серое покрывало, и вот они уже в кабинете, а затем в зимнем саду, где Юлиус наслаждался бокалом вина и курил сигару.

– Ты должен отвезти их домой…

Юлиус угрюмо смотрел на троих детей, на лицах которых было написано угрызение совести. Он был не в восторге от этого задания, ведь он только что уютно устроился и отдыхал от суматохи.

– Для тебя все еще «господин Кронбергер», – огрызнулся он на Герти.

Ей было все равно.

– Надеюсь, что ни один камушек не выпадет из твоей короны.

– Не надейся.

Герти оставила детей и вернулась в швейную комнату. Показ мод приближался к кульминации, ей срочно нужно было быть там.

Юлиус одним глотком допил свой бокал и, взяв сигару, встал со стула.

– Ну что ж, пойдемте, молодые господа. Через черный вход, не через магазин. Надевайте пальто.

Он принес их одежду и надел шерстяную шапочку на голову Хенни. Удивительным образом она не возражала. Обычно бы уже был крик. Сейчас же, казалось, она искренне раскаивается.

Они прошли через сад, затем в узкий, темный переулок, который вел на Каролиненштрассе. Там им пришлось немного постоять на холоде, ожидая, пока Юлиус вернется на машине.

– Позднее время, мелюзга, да? – сказал он, когда они все трое молча и спокойно уселись на заднем сиденье.

– Вы абсолютно правы, – отозвалась Додо.

Лео молчал. Он все еще находился под впечатлением от увиденного и чувствовал себя очень скверно. Хенни издавала странные булькающие звуки.

– Нет! – закричал Юлиус. – Не на сиденье. Ради всего святого. Только не на сиденье!

Он выскочил из машины и рванул заднюю дверь, надеясь успеть положить «Последние новости Аугсбурга» на обтянутое кожей сиденье. Однако было уже слишком поздно.

– Фу, – с отвращением произнесла Додо и отошла в сторону.

– Теперь мне лучше, – вздохнула Хенни.

7

Субботним вечером на кухне виллы царило оживление. Юлиус только что убрал с господского стола в столовой. Августа перекладывала остатки продуктов в маленькие емкости и относила их в кладовую, а Герти, которая уже две недели занимала место Ханны, мыла посуду. Сама Ханна тоже была на кухне, хотя за это время она прошла обучение на швею в ателье, но по-прежнему жила на вилле и здесь же питалась. Сегодня она с угрюмым видом сидела за столом, ела бутерброд с ветчиной и разглядывала указательный палец правой руки, обмотанный марлевым бинтом.

– Я с самого начала знала, что ты слишком неуклюжая для портнихи, – бросила Августа, проходя мимо. – Прошить собственный палец! Откуда у тебя такие способности? Фройляйн Ханна фон Растяпа – вот твое имя….

– Оставь девочку в покое! – приказала ей повариха. Она стояла у стола и резала сельдерей, морковь и лук. Завтра вечером на ужин были приглашены несколько деловых друзей хозяина с женами, и уже сейчас нужно было начать готовить несколько блюд. Прежде всего говяжий бульон, который будет подаваться с маульташенами[2] в качестве второго блюда. Отварная говядина предназначалась для рагу, которое будет есть прислуга. Гостям же предложат фаршированное свиную грудинку с красной капустой. Начинку она также приготовит сегодня вечером, чтобы специи пропитали грудинку к завтрашнему дню.

– Что входит в начинку? – крикнула Герти от мойки.

– Все увидишь, – проворчала Брунненмайер, которая не любила раскрывать свои рецепты.

– Свиной фарш – да? И толченые сухари – да? А затем соль и перец… и… я думаю, мускатный орех – да?

– Измельченный хвост ящерицы, сапожный воск и печная сажа, – со злостью буркнула Брунненмайер.

Юлиус громко захохотал, Августа тоже засмеялась, только Ханна была слишком удручена, чтобы присоединиться к общему веселью.

Герти не так-то легко было заткнуть. Это было не первое ее место, но она никогда раньше не работала в таком большом доме. У Мельцеров был даже домашний слуга, а также повариха, горничная и помощница на кухне. До войны в доме работали два садовника, две горничные и две камеристки. Была также экономка. Те блаженные времена, вероятно, прошли, но как говорили, дела на ткацкой фабрике теперь идут лучше. Возможно, даже рассмотрят вопрос о привлечении дополнительных рабочих.

Герти не была в восторге, когда госпожа Катарина Бройер предложила ей место помощницы на кухне на вилле.

– Ты ведь не обязана всю жизнь работать на кухне, – объяснила госпожа Бройер. – Если будешь вести себя умно, то сможешь подняться выше.

Герти слышала, что молодая госпожа Мельцер тоже когда-то работала помощницей поварихи на вилле, и это произвело на нее сильное впечатление. Конечно, сейчас в семье Мельцер не было подходящего молодого господина, но она могла бы стать горничной или даже камеристкой. Или, возможно, поварихой. Для этого нужно было пройти обучение и посещать специальную школу. Сама она не сможет оплатить это, но, возможно, ее госпожа могла бы помочь…

– Нужно добавить туда семена тмина, верно? – настаивала она. – И майоран.

– Майоран добавляют в печеночные клецки, а не в начинку для свиной грудинки! – возмутилась Брунненмайер и тут же прикусила губу. Неужели она выдала этой женщине свой маленький секрет? – Если ты не заткнешься, я отправлю тебя в подвал сортировать картошку, – пообещала она с раздражением в голосе.

Закончив свою работу, Августа со вздохом облегчения села рядом с Ханной и заявила, что все сделала. Ее живот уже был таким огромным, что она вполне могла бы поставить на него кофейную чашку. Она ежедневно жаловалась, что этот ребенок, должно быть, подменыш, потому что такой большой и так беспокойно себя ведет в животе.

– И он бьет меня. В спину. Я не могу лежать по ночам… Мне становится лучше, только когда Густав меня массирует, потому что у него такие сильные руки.

Она положила перед собой на тарелку остатки от хозяйского ужина и поставила ее в центре стола, чтобы каждый мог немного перекусить. Копченая колбаса, соленые огурцы, хлеб с маслом, несколько кусочков сливового пирога – все, что считала нужным доесть.

– Остался еще сладкий пирог, – напомнила Брунненмайер. – Можешь взять его с собой для своего семейства.

Августа сразу отложила четыре куска пирога в сторону. Теперь она с набитым ртом рассказывала о том, какой Густав трудолюбивый.

– Он сам делает парники. Потому что хозяин отдал ему старые витрины из ателье.

– Кто-нибудь собирается вытирать посуду? – недовольно вопросила Герти, стоя у мойки.

Августа сделала вид, что ничего не слышала. Наконец Ханна встала и взяла кухонное полотенце.

– Где же все-таки Эльза? – задалась она вопросом.

– У нее сегодня выходной, – ответила Августа.

– Но сейчас уже больше восьми часов. Она уже должна была вернуться…

Августа засмеялась и сказала, что, возможно, Эльза нашла себе красивого поклонника и танцует с ним в Кайзерхофе.

– Или они сидят в «Лули» на Кенигсплац и смотрят Чарли Чаплина.

– Ты что, Августа, издеваешься?! – вмешался Юлиус. – Только не Эльза!

Он считал, что кинотеатры все равно скоро закроются. Что такого особенного в фильмах? Ожившие картинки, не более того. И как искусственно двигались актеры. Они не могли говорить, вместо этого были дурацкие вкрапления текстов. И вечная игра на фортепиано… Нет, он лучше пойдет на ревю, там можно было увидеть живых людей.

– Он хочет посмотреть на голых девушек, – вмешалась повариха, помешивая суп в кипящей кастрюле на плите.

– Я этого не потерплю, госпожа Брунненмайер! – возмутился Юлиус. – Они артистки.

Августа прыснула, Герти разразилась звонким смехом, даже Ханна заулыбалась.

– Конечно, артистки. Но они все равно голые.

Юлиус откинул голову назад и шмыгнул носом.

– Если хочешь, Ханна, – сказал он невозмутимо. – Если хочешь, как-нибудь я приглашу тебя на ревю. Тебе понравится.

Ханна взяла тарелку и вытерла ее насухо.

– Спасибо, нет, – вежливо отказалась она. – Мне бы не хотелось.

Юлиус насупился и сделал глоток чая из своей чашки. Он уже привык к сопротивлению Ханны, но не сдавался. Вероятно, считал, что настойчивость приведет к успеху.

– Если бы ты пригласил меня как-нибудь, я бы не стала так отнекиваться, – обратилась к нему Герти.

Юлиус не ответил, но Августа, ухмыльнувшись, сказала, что Герти никогда не дождется этого счастья.

– Наш Юлиус влюбился в малышку Ханну, – объяснила она, – она милая девушка. Григорий поступил глупо, убежав. Но такие они, русские. Они не знают, что такое хорошо. Вы слышали, что они пропили все репарации, которые мы должны им выплатить?

– Это просто глупости… – начала было Ханна, но прервалась, потому что кто-то постучал в наружную дверь.

– Эльза, – мрачно пробормотала повариха. – Самое время! Открой дверь, Ханна.

Однако когда Ханна отодвинула засов и открыла дверь, там стояла не Эльза, а Мария Йордан. На ней были плащ из клетчатой шерстяной ткани и толстый вязаный шарф. Когда она прошла на кухню, было видно, что ее лицо раскраснелось от мороза.

– А, госпожа директор сиротского приюта! – иронично воскликнула Августа. – Оставили своих малышей одних и пришли к старым друзьям, чтобы разложить для них карты?

Мария Йордан и глазом не моргнула. Она поприветствовала компанию, развязала шарф и сняла плащ. Юлиус соизволил взять у нее одежду и повесить на крючок рядом с входной дверью.

– Какой ледяной ветер. – Йордан растерла озябшие пальцы. – Наверняка будет снег. В следующее воскресенье уже первый Адвент.

Она улыбнулась, словно все ждали приход долгожданной гостьи. Перед ней поставили стакан чая с сахаром и последним куском сливового пирога.

– Ты теперь помощница на кухне, Герти? – спросила она, жуя пирог.

– Уже вторую неделю.

Мария Йордан кивнула и заметила, что некоторые кухонные служанки на вилле добились большого успеха.

– А ты? – спросила госпожа Брунненмайер, которая теперь держала перед собой большую глиняную миску и клала в нее ингредиенты для начинки. – Как у тебя дела, Йордан?

– У меня? О, я не люблю жаловаться…

– Вот-вот, – заметила Фанни Брунненмайер и изрядно посыпала солью смесь в миске.

Герти, которая мыла большой поднос, казалось, сейчас свернет шею, чтобы посмотреть, какие специи лежат перед поварихой. Но на сине-белых глиняных горшочках – она уже выяснила это – содержимое и надпись почти никогда не совпадали.

– А здесь, в доме? – поинтересовалась Мария Йордан. – Правда ли, что для детей нанимают гувернантку?

– К сожалению, это правда, – ответила Ханна. – Хозяйка, старая госпожа Мельцер, уже наняла гувернантку, несмотря на протесты дочери и невестки. Я слышала, что это ужасный человек – бедная Додо плакала у меня вчера вечером.

Мария Йордан пила чай маленькими глотками и вела себя при этом очень утонченно, словно случайно оказалась в кругу прислуги. Герти сочла такое поведение бывшей сотрудницы очень странным. Но ей уже говорили, что Мария Йордан была очень «особенным» человеком.

– Значит, дети уже знают ее, – заметила Мария Йордан. – Как ее зовут?

Юлиус широко зевнул, у него уже слипались глаза, и он, наверное, хотел бы скорее лечь спать. Но поскольку Ханна все еще сидела на кухне, предпочел остаться внизу.

– Ее зовут Серафина, – сказала Ханна.

Йордан нахмурился.

– Серафина фон Зонтхайм?

– Нет. Фон Доберн. Она подруга Элизабет фон Хагеман.

Мария Йордан кивнула. Она знала эту даму. Безусловно, Серафина была непростым человеком. Бедные дети. Нет, действительно, малышей следовало бы пожалеть.

Герти заметила, что, кроме нее и Юлиуса, вся прислуга знала Серафину фон Доберн. Обедневшая аристократка. Тощая и некрасивая. Заостренный подбородок. Скучная до мозга костей. В свое время хотела стать госпожой Мельцер.

– Вероятно, у них будут разногласия, – предположила Мария Йордан. – Я думала, что старая госпожа Мельцер умнее. Но она, конечно, не ребенок.

Повариха попробовала начинку чайной ложкой, удовлетворенно кивнула и накрыла миску свежим кухонным полотенцем.

– Слушай! – приказала она Герти. – Отнеси это в кладовку, а потом положи специи обратно на полку.

Затем она пошла к мойке, чтобы вымыть руки.

– А как дела с садовым хозяйством, Августа? – поинтересовалась Мария Йордан.

Августа махнула рукой. Ей не хотелось рассказывать Йордан о своих переживаниях.

– Сейчас, когда наступает зима, делать особо нечего. И потом, мне скоро рожать.

– Конечно, конечно. – Мария Йордан посмотрела на выпирающий живот Августы. – Наверняка вы будете рады небольшому дополнительному заработку. Ведь скоро Рождество, и мальчики, и девочка хотят получить подарки.

В настоящее время в семье Блифертов о рождественских подарках не могло быть и речи. Они были бы рады даже небольшому праздничному жаркому на столе.

– Что за дополнительный заработок? Тебе нужен помощник, чтобы раскладывать карты, Мария? – усмехнулась Августа.

Мария Йордан улыбнулась, откинувшись на спинке стула. Сложив руки на животе, она теперь выглядела очень покровительственно.

– Мне нужно сделать небольшую работу. Красить стены. Постелить полы. Заменить печные трубы…

Все присутствующие с недоверием в глазах уставились на нее. Герти тоже не знала, что на это сказать.

Разве не говорили, что Мария Йордан была директором сиротского приюта и потеряла должность из-за инфляции?

– Тебе? – Августа не знала, смеяться ей или оставаться серьезной. – Ты предлагаешь такие работы?

– Конечно! – Мария сидела, победно улыбаясь, и наслаждалась эффектом произнесенных слов.

– И ты заплатишь за нее, верно?

– Конечно, я заплачу.

– Да, но… – запнулась Августа и с надеждой посмотрела на Фанни Брунненмайер. Но та была в таком же недоумении, как и все остальные. – Ты получила наследство, Йордан? Или нашла богатого любовника?

Мария Йордан укоризненно посмотрела на повариху. Что она себе позволяет?

– В наше время женщина должна заботиться о себе сама, – заявила она и кивнула в сторону собравшихся. – Любая, кто полагается на помощь со стороны, останется у разбитого корыта. – Она подождала, пока шепот за столом утихнет, и продолжила: – Я купила два небольших дома на Мильхберге, и они нуждаются в ремонте. Я хочу сдавать квартиры в аренду.

У Августы отвисла нижняя челюсть. Ханна чуть не уронила последнюю тарелку, которую она вытирала. Фанни Брунненмайер пролила свой чай. Юлиус уставился на Йордан с нескрываемым восхищением.

– Два дома, – с трудом произнесла Фанни Брунненмайер. – Ты купила два дома. Послушай, Йордан: ты нас разыгрываешь?

Мария Йордан пожала плечами и сказала, что они могут верить или нет, но это ничего не меняет. Иначе инфляция съела бы все ее сбережения. Поскольку у нее был небольшой капитал, банк выдал ей кредит, и она быстро вложила деньги.

– Понятно, – с нескрываемой завистью пробормотал Юлиус. – Вы получили дома по дешевке, потому что владельцы нуждались в деньгах. А банковские долги обесценила инфляция. Чисто! Мое почтение, фройляйн Йордан.

Он был единственным, кто выразил свое мнение, все остальные молчали. Йордан. Какая ловкая особа! Она смогла поймать за хвост удачу. Конечно, ее процветание выросло на горе других. Но что поделать, так было в эти тяжелые времена.

Августа первой пришла в себя:

– Сколько ты платишь?

– Пришли ко мне Густава – мы с ним договоримся.

– Так не пойдет, – покачала головой Августа, – договаривайся о цене со мной. Я знаю тебя, Йордан.

– Как скажешь, Августа. Но ты должна знать, что я собираюсь открыть рядом магазин деликатесов. И готова покупать у вас цветы и овощи.

– Мы продаем наши продукты на рынке.

– Послушай, давай так: загляни ко мне завтра. Два маленьких дома на повороте дороги. Мое имя уже на двери.

Мария Йордан поднялась со своего места и взглянула на Юлиуса. Герти с трудом могла в это поверить, но обычно высокомерный домашний слуга принес плащ и шарф. Он даже помог надеть плащ и улыбнулся, словно она была благородной дамой. А ведь Мария Йордан была всего лишь уволенной камеристкой, у которой появились деньги. Но такова жизнь. Деньги повышали твой статус.

– Приятного вечера, – попрощалась Йордан. В ее глазах вспыхнул триумф. – До завтра, Августа!

Юлиус проводил ее и закрыл за ней наружную дверь. На некоторое время в кухне наступило неловкое молчание.

– Не могу в это поверить, – наконец-то произнесла Фанни Брунненмайер.

– Она скоро спустится с небес на землю, – с завистью откликнулась Августа. – Деликатесы! На Молочной горе! Не смешите меня! Йордан и деликатесы!

– А почему бы и нет? – вмешалась Герти.

– Потому что она ничего в этом не понимает, дуреха, – фыркнула на нее Августа.

– Но она смелая, – настаивала Герти. – Одна пошла по темному парку, а потом еще возвращаться в город.

Ее совсем не смущал ядовитый взгляд Августы. Она не была Ханной, которую легко было запугать. На ней Августа, эта злобная сплетница, обломает все зубы.

– Темень кромешная, – сказала Брунненмайер. – Уже девять часов. Куда, черт возьми, подевалась Эльза?

Августа с трудом поднялась с лавки и застонала. У нее затекли ноги. Ханна сжалилась и принесла ей куртку и платок.

– Чего ты так волнуешься? Она наверняка уже храпит наверху в своей кровати.

– Как бы она туда попала?

В самом деле, служебный вход проходил через кухню. Если бы Эльза вернулась домой, она, по крайней мере, должна была встретить Фанни Брунненмайер, которая с обеда стояла у плиты.

– Я пойду домой – Лизель уже давно уложила мальчиков спать, – и Августа накинула платок на голову. – Спокойной всем ночи.

Герти открыла ей дверь и подождала, пока она зажжет свечу в фонаре. Ветер трепал юбку и платок Августы, и она тяжелой поступью шла через двор по узкой гравийной дорожке, которая вела через парк к садовому домику.

Лизель всего десять лет, подумала Герти, закрывая дверь и снова задвигая засов. Ей уже приходится заменять мать своим братьям. Бедная девочка.

На кухне осталась только Брунненмайер, чтобы наполнить котел на плите для приготовления пищи, остальные уже ушли наверх.

– Спокойной ночи!

– Спи спокойно, – ответила повариха.

Герти только начала подниматься по служебной лестнице, как навстречу ей выбежали взволнованная Ханна и следом Юлиус.

– Эльза наверху. У нее странный хрип. Я думаю, следует вызвать доктора.

Брунненмайер стояла внизу у лестницы, она была сильно напугана и зажала рот рукой.

– Я же это предчувствовала! У нее что-то болело уже несколько недель. Но она ничего не говорила…

Герти оттолкнула Ханну и Юлиуса, чтобы подняться наверх. Она не особо любила Эльзу, которая была необщительной и довольно ворчливой. Но если она действительно больна, то ей нужно было помочь.

– У нее болит зуб, – напомнил Юлиус. – Пусть завтра пойдет к зубному врачу.

– Но завтра воскресенье, – услышала Герти Ханну.

– Тогда в понедельник утром, – лаконично ответил Юлиус.

Герти быстро поднялась по лестнице на третий этаж. Длинный коридор, в котором справа и слева находились комнаты для прислуги, был оборудован электрической лампой, но она давала лишь тусклый свет. Тем не менее с первого взгляда было видно, что дверь в комнату Эльзы приоткрыта.

– Эльза?

Ответа не последовало, и Герти решительно толкнула дверь. Внутри было довольно душно – лучше не знать о том, какие запахи здесь смешались. Герти нашла лампу и включила ее. Эльза лежала в кровати, зарывшись головой в подушки, и не шевелилась, только было слышно, как она учащенно дышала. Все, что было видно – это красный потный лоб и синеватые, довольно припухшие щеки.

Герти смотрела на опухшую щеку, и ей стало дурно. Ее младшая сестра в пятилетнем возрасте умерла от заражения крови. Всего лишь гноящаяся ранка на пальце и ничего больше. Никто не подумал отнести ребенка в больницу, когда еще было время… Герти сбежала обратно по лестнице так быстро, что у нее закружилась голова.

– Юлиус!

Они были внизу, на кухне, и обсуждали, стоит ли вызывать доктора в такой поздний час. Юлиус даже не повернулся при появлении Герти, он был всецело занят уговорами Ханны поехать на автомобиле за врачом.

– Мы поедем к доктору Грайнеру. Он хороший друг Мельцеров и, конечно, согласится ехать с нами.

– Зачем мне ехать? Ты можешь поехать один, – возразила Ханна.

– Ты поможешь мне убедить доктора. Ты ведь умеешь это делать, Хан…

– Прекрати! – вмешалась Герти. – Это вопрос жизни и смерти. Мы должны погрузить Эльзу в автомобиль и ехать в больницу.

Юлиус закатил глаза. Какая чушь. И в любом случае он не мог этого сделать без разрешения хозяина.

– Нужно сообщить господам, – предложила Фанни Брунненмайер. – Госпожа должна решить, что делать.

Ханна вышла из кухни, Герти последовала за ней. В коридоре на втором этаже было темно, столовая была пуста, никого не было ни в кабинете, ни в зимнем саду. Но из красной гостиной доносились тихие голоса, по-видимому, молодая госпожа Мельцер разговаривала со своей невесткой.

Ханна постучала, обе девушки с нетерпением ждали, но ничего не произошло. Разговор внутри казался довольно бурным, и, видимо, тихий стук Ханны никто не услышал.

– О боже, – прошептала Ханна. – Речь идет о новой гувернантке.

– Сейчас мне все равно.

Герти без спроса открыла дверь и заглянула внутрь. На диване сидели Мари Мельцер и Китти Бройер, обе выглядели весьма взволнованными. Китти Бройер подняла руки. Когда она увидела Герти в дверях, то застыла на месте.

– Герти? Что тебе нужно в такой час? – Она явно была раздражена, что ее побеспокоили.

Мари Мельцер поняла сразу.

– Что-то случилось?

Герти учтиво поклонилась и при этом кивнула.

– Прошу прощения, что ворвалась так, госпожа. Эльза умирает. Думаю, у нее заражение крови.

– Боже мой! – воскликнула Китти Бройер. – Сегодня нас ничего не минует! Как с Эльзой могло такое случиться?

Мари Мельцер вскочила. За дверью она столкнулась с Ханной, которая терпеливо ждала в коридоре.

– Ханна? Ты была у нее? У нее жар? Кровь?

Герти остановилась в дверях и подумала, что госпожа должна была спросить не Ханну, а ее, Герти. Но такова была жизнь – помощница на кухне не в счет. А вот швея – да.

– Герти сказала, что мы должны отвезти ее в больницу. Потому что иначе она умрет.

– Пойдем со мной наверх, Ханна. Я посмотрю на нее.

Герти не позвали присутствовать при этом визите к больной, так что она осталась на месте. Разве Ханна только что не сказала громко и ясно: Герти сказала? Почему же ей тогда не разрешили подняться наверх?

Теперь и Китти Бройер встала и вышла в коридор. Она недовольно посмотрела на Герти.

– Что за суета! Наверное, у нее опять болит зуб. Глупая женщина давно должна была сходить к дантисту. Почему ты все еще стоишь здесь? Поднимайся в свою комнату. Стой! Подожди! Пока ты здесь, принеси мне чашку чая. Черный чай из Индии. И два печенья с карамелью. Отнеси все в мою комнату. Давай!

– С удовольствием, госпожа.

У этой женщины сердце было холодное как лед. Наверху умирала Эльза, но госпожа заказала чай с печеньем. Недовольная, Герти сбежала по лестнице вниз на кухню, где ее ждали новые неприятности.

– Тебе во все нужно совать свой нос? – упрекнул ее Юлиус. – Я чуть не уговорил Ханну.

– Тебе вообще запрещено пользоваться машиной без указаний хозяина! – огрызнулась она в ответ.

Оказывается, вот что ему было нужно. Этот похотливый козел просто хотел использовать сложившуюся ситуацию, чтобы попытаться соблазнить Ханну.

– В чрезвычайной ситуации, когда речь идет о жизни и смерти, я могу это сделать, – заявил он.

Невероятно! Единственный, кто беспокоился о бедной Эльзе, была повариха. Фанни Брунненмайер тоже поднималась наверх, а теперь, тяжело дыша, вернулась на кухню.

– Молодая госпожа Мельцер наверху с Эльзой. Слава Богу. Мари Мельцер наверняка знает, что делать.

Герти подумала, что она тоже знает, что делать. К сожалению, никто не обращал на нее внимание.

– Юлиус! Подгони машину! – раздался энергичный мужской голос.

Домашний слуга резко поднялся. Очевидно, ситуация была непростой, и пришлось позвать хозяина дома.

– Немедленно, господин Мельцер!

Герти поспешила вместе с Фанни Брунненмайер на другую сторону кухни, где находился выход в прихожую. Там зажгли свет – хозяин в прошлом году установил в прихожей несколько электрических ламп.

– Смотрите! – вздохнула Фанни Брунненмайер, указывая вытянутой рукой на хозяйскую лестницу. – О боже, о боже… Святая Дева… Иисус Христос.

Герти с изумлением наблюдала за происходящим. Хозяин действительно нес на руках безжизненную Эльзу вниз по лестнице. Конечно, никто из ее бывших работодателей так бы не поступил. Больная женщина была завернута в пуховое одеяло, но босые ноги выглядывали наружу. Бедная Эльза, у нее на ногах было столько мозолей.

– Машина на месте? Принеси еще одеяло, Ханна.

Мари Мельцер шла рядом с мужем, Ханна поспешила вперед, чтобы открыть входную дверь. Внутрь дома влетели белые хлопья – снег пошел именно сейчас.

Фанни Брунненмайер, положив руку на плечо Герти, рыдала, взывая к Божьей милости.

– Она не вернется, Герти. Она не вернется.

Герти побежала, чтобы принести пальто и шляпы для господ. Мари Мельцер мимолетно ей улыбнулась, взяла вещи и поспешила за мужем. Видимо, она хотела поехать с ними в больницу.

Ханна едва успела закрыть за ними входную дверь, как на верхней площадке лестницы появилась Китти Бройер. В замешательстве она уставилась вниз, где стояла Ханна с Герти и рыдающей поварихой.

– Боже мой, какой ужас! – воскликнула она. – Герти, не забудь мой чай. Но без печенья. У меня пропал аппетит!

8

Дела шли в гору. Пауль Мельцер чувствовал это, несмотря на то, что почти все в его ближайшем окружении были настроены скептически. Но он был уверен, что у него правильная интуиция, как у отца. Дно экономического спада после проигранной войны было пройдено.

Он положил письмо, над которым долго размышлял, обратно в папку и решил принять решение завтра после детального обсуждения с Эрнстом фон Клипштайном. Предложение США о поставках хлопка-сырца было вполне приемлемым, вопрос заключался лишь в том, действительно ли новая рентная марка, на которую он сам возлагал столько надежд, приведет к стабилизации немецкой денежной системы. Однако если немецкая валюта продолжит терять в цене по отношению к доллару, то лучше было бы совместить покупку хлопка с покупкой набивных тканей, чтобы не понести убытки.

Он закрыл папку и потянулся – сидение за столом не шло на пользу его плечу, оно затекало, если он долгое врем не двигался. Это было неприятно, но в целом ему очень повезло – другие возвращались домой с войны с гораздо более тяжелыми травмами. Не говоря уже о многих, многих тысячах людей, которых поглотила война и которые лежали где-то в чужой земле. Да, похоже, он был счастливчиком. Он не только выжил, но и снова мог обнять свою любимую Мари, двух детей, мать, сестер… Не все вернувшиеся домой чувствовали себя так же хорошо, многие несчастные обнаружили, что жена или невеста за время его отсутствия нашла себе другого.

На улице уже стемнело. Из окна кабинета была видна часть освещенных цехов ткацкой фабрики Мельцера с застекленными уступами шедовых крыш, а за ними, на некотором расстоянии, здания камвольно-прядильной фабрики и других промышленных предприятий. Далеко вдали в ночной темноте мерцали огни города. Это было хорошее, мирное и обнадеживающее зрелище. Его родной город Аугсбург – как он часто тосковал по нему в те мрачные дни войны в России! Но лучше было не думать об этом, чтобы не возникало никаких воспоминаний. То, что он видел на фронте и позже в лагере, было настолько невообразимо жестоким, что ему пришлось загнать это глубоко внутрь себя. Несколько раз он пытался рассказать о войне Мари. Но потом пожалел, потому что призраки из прошлого мучили его несколько ночей и даже алкоголь не мог их заглушить. Злые тени прошлого нужно было похоронить в глубинах памяти, запереть за ними дверь на сто замков и больше никогда к ней не прикасаться. Только так можно было жить дальше и строить будущее.

Он отодвинул папку и разложил стопки справа и слева на своем столе. Слева – незаконченные дела, упорядоченные по степени срочности, справа – папки и документы, с которыми ему нужно было ознакомиться сегодня. Посредине – письменные принадлежности из зеленого камня, которые когда-то принадлежали его отцу.

Вот уже три года он сидел здесь, в кабинете отца, за его столом, даже в том же самом кресле. Всего несколько лет назад директор Иоганн Мельцер устроил своему сыну Паулю страшную взбучку здесь, в этой комнате, в присутствии нескольких сотрудников! Пауль в гневе сразу же отправился в Мюнхен, где в то время еще учился на юридическом факультете…

Прошлое позади. Время сменило поколения. Иоганн Мельцер покоился с Богом на католическом кладбище Херманфридхоф. Теперь Пауль Мельцер во главе фабрики, а его сын Лео, который должен был стать преемником отца и деда, дрался с одноклассниками в начальной школе.

Раздался стук в дверь. Генриетта Хофман, одна из двух секретарш, заглянула в дверную щель, ее очки сверкали в свете потолочной лампы.

– Мы готовы, господин директор.

– Хорошо, фройляйн Хофман. Тогда на этом закончим, скажите фройляйн Людерс, чтобы она положила эти две папки обратно в кабинет господина фон Клипштайна.

Уже было поздно. Наручные часы показывали семь вечера – придется выслушать упреки от матери. Мама уже много лет следила за соблюдением распорядка дня на вилле и прежде всего за временем приема пищи. Это было нелегко для нее, поскольку Китти, в частности, не отличалась пунктуальностью. Кроме того, работа Мари в ателье часто затягивалась до вечера. Это не очень нравилось ему самому, но до сих пор он без жалоб мирился с таким порядком вещей.

– С удовольствием, господин директор.

– На сегодня все, фройляйн Хофман. Господин фон Клипштайн уже ушел?

Генриетта Хофман озабоченно улыбнулась. Конечно же, господин фон Клипштайн покинул свой кабинет четверть часа назад.

– Он сказал, что заедет на Каролиненштрассе за вашей женой.

– Спасибо, фройляйн Хофман. Пожалуйста, не забудьте запереть дверь в приемную, когда будете уходить.

Пауль заметил, как она покраснела. Сегодня утром Пауль Мельцер заметил, что дверь, о которой шла речь, не была заперта. Любой желающий мог войти в приемную и рабочий кабинет секретарш. Они обвиняли друг друга, но можно было предположить, что в небрежности виноват Клиппи. В последнее время он казался немного рассеянным, возможно, то, что утверждала Китти, было правдой, и Эрнст фон Клипштайн действительно озаботился поисками невесты.

Пауль надел пальто и шляпу. Он никак не мог решиться на трость, которая якобы выдавала респектабельного господина из высших кругов. Оттилия Людерс вошла в кабинет, чтобы забрать две папки с документами и отнести их в комнату Клипштайна, как он и просил. В отличие от своего отца, который всегда сидел за заваленным бумагами столом, Пауль не любил, когда скапливались уже ненужные документы.

– Приятного вечера, дамы.

Он сбежал по лестнице, расстояние между ступенями было ему хорошо знакомо, так что ноги двигались сами собой.

Спустившись вниз, он быстро зашел в каждый цех, осмотрел новые машины в прядильном цехе и убедился, что все работает. Через полчаса и здесь окончится рабочий день. До войны станки работали день и ночь, но это уже давно в прошлом. Заказы еще не достигли тех довоенных высот, поэтому утренних и дневных смен вполне хватало. Каждая была продолжительностью восемь часов, что снискало ему репутацию прогрессивного работодателя. Однако нашлись и те, кто утверждал, что он ввел это положение только из страха перед новыми забастовками, что он трус, который пошел на поводу социалистов. Как бы то ни было, его рабочие были довольны, а производительность была на должном уровне. Это было главное. Его отец наверняка ворочался в могиле из-за таких уступок.

– Приятного вечера, господин директор!

– Приятного вечера, Грубер!

Привратник, как всегда, вышел из своей будки с окнами, чтобы проводить директора. Более преданной души, чем этот Грубер, наверное, не найти на всей земле. Он жил только фабрикой, приходил первым и уходил последним. Китти утверждала, что он даже ночует в своей будке, что, конечно, было неправдой. Но Грубер действительно знал всех, кто входил и выходил отсюда: всех работников до последнего помощника, почтальона, поставщиков, деловых партнеров и всех, кто имел доступ на территорию.

Пока Пауль ехал по Хаагштрассе в сторону виллы, он невольно думал о том, что побудило Эрнста забрать Мари из ателье.

Его друг уже поступал так несколько раз, ссылаясь на то, что в темное время года Мари не следует возвращаться домой одной. Мари посмеялась над ним и заявила, что она не единственная, кто пользуется трамваем. Собирается ли он развозить по домам своих секретарш Хофман и Людерс, которые тоже поздно возвращались одни? Тогда Эрнст встал за спиной мамы и объяснил, что таким образом он заботится о том, чтобы ужин в доме Мельцеров был вовремя. И, конечно же, надеется, что его пригласят к столу как кавалера и попутчика, что мама с радостью и сделала. Пауль ничего не имел против, Клиппи, как называла его Китти, был приятным человеком и хорошим собеседником за столом.

У ворот он в который уже раз заметил, что левая створка покосилась; кирпичный столб наклонился, и его придется заменить, сами большие кованые ворота, к счастью, были целы. Пауль решил при первой же возможности обсудить этот вопрос с мамой и окинул взглядом особняк, ярко освещенный несколькими наружными фонарями. Прямо перед парадными ступенями остановился конный экипаж. Скорее всего, это был виноторговец, у которого он заказал несколько ящиков красного и белого вина. Пауль был раздражен. Повозкам нечего было делать перед главным входом. Крестьяне или торговцы, доставлявшие продукты на виллу, обычно останавливались перед служебным входом, потому что именно там нужно было сгружать товары.

Однако подъехав к дому, он с удивлением обнаружил, что разгружают не ящики с вином, а наоборот, различные чемоданы и предметы мебели выносят из дома и грузят в повозку.

Пауль припарковал автомобиль прямо за экипажем и успел как раз вовремя, чтобы помешать Юлиусу поставить в повозку светло-голубую, обитую шелком банкетку.

– Что ты делаешь, Юлиус? Это же мебель из комнаты моей сестры!

Юлиус не видел его приближения и испугался неожиданного и резкого обращения. Он поставил банкетку на мощеную дорожку и глубоко вздохнул. По выражению лица слуги Пауль понял, что вся эта ситуация ему очень неприятна.

– Это делается по указанию вашей сестры, господин Мельцер, – сказал он растерянно. – Я просто выполняю то, что мне приказано.

Пауль сначала уставился на Юлиуса, затем опустил взгляд на маленькую симпатичную банкетку, обрамленную тонким шелковым воланом. Разве не она всегда стояла перед туалетным столиком Китти?

– Отнеси все обратно в дом! – приказал он ошеломленному слуге. Затем сам бросился по ступенькам, чтобы привести Китти в чувство. В прихожей он наткнулся на небольшой стол, который несли два молодых парня к выходу.

– Поставьте обратно! И больше ничего не трогайте! – рявкнул он злобно.

Один из парней повиновался, а другой нахально уставился ему в лицо:

– Мы просто выполняем свою работу, господин. Лучше не мешайте нам.

Пауль заставил себя сохранять спокойствие. Он знал таких молодых парней, некоторых из них сам нанимал на фабрику и имел с ними немало проблем. В семнадцать лет их отправили на войну, где они ожесточились, научились убивать, насиловать, уничтожать без малейших угрызений совести. Теперь они не могли найти себе место на родине.

– Я – хозяин дома, – сказал он спокойным, но уверенным тоном. – Поэтому не советую вам ничего предпринимать против моей воли. Иначе это может дорого вам обойтись!

Брунненмайер вместе с беременной Августой стояли у двери в подсобные помещения и испуганно смотрели на происходящее. Пауль лишь кивнул им и поспешил через прихожую на второй этаж.

– Китти! Где ты?

Никакого ответа. Наверху, на втором этаже, где находились спальни семьи, двигали мебель, и был слышен громкий плач Хенни. Он уже поставил ногу на лестницу, когда увидел, что мать вышла из красной гостиной.

– Пауль! Как хорошо, что ты наконец-то приехал.

Она выглядела расстроенной. Неужели мама плакала? О боже, семейная драма. Обычно он старался держаться в стороне от домашних раздоров на вилле.

– Что случилось?

Действительно, мама плакала. Она все еще держала в руке платок и вытирала глаза.

– Китти сошла с ума, – вздохнула она, – собирается покинуть виллу и вместе с Хенни переехать на Фрауенторштрассе.

Алисии снова пришлось утирать слезы, и Пауль понял, что дело здесь не столько в Китти, сколько в маленькой внучке. Мама была безумно привязана к внукам.

– И по какой причине, скажи на милость?

На самом деле он знал ответ. Новая гувернантка, Серафина фон Доберн. Почему мама наняла эту женщину, не обсудив сначала с Китти и Мари? По сути, Алисия сама навлекла на себя эту проблему.

– Я прошу тебя, Пауль, – сказала она, – поднимись наверх и приведи в чувство свою сестру. Китти меня не послушает.

У него не было ни малейшего желания делать это. Тем более что он знал свою младшую сестру: если она что-то задумала, то не позволит никому и ничему ее остановить. Он глубоко вздохнул. Почему Мари не занимается этим? И где был Эрнст, этот трус?

– Если бы Иоганн был жив, – прошептала мама в носовой платок, – Китти бы не посмела так поступить!

Пауль сделал вид, что не слышал этой фразы, и поднялся по лестнице на второй этаж. Папа! Он никогда бы не пустил эту Серафину в дом. Вообще-то папа никогда не любил подружек Лизы, на что у него были все основания.

Наверху в коридоре в беспорядке валялись чемоданы и коробки, детская кроватка Хенни была разобрана, ее детали опирались на комод, рядом лежали матрасы и постельное белье, ночной горшок, куклы и большая лошадь-качалка…

– Китти! Ты совсем сошла с ума?

Вместо его сестры Китти в коридоре появилась Мари с кипой детского белья в руках. За ней двигалась груда одежды, под которой Пауль не сразу увидел маленькую Герти. Все это тащили к большому дорожному чемодану Китти.

– О, Пауль! – воскликнула Мари, положив белье в открытый чемодан. – Мне так жаль… Сегодня все пошло наперекосяк.

Покачав головой, он переступил через коробки и ящики, чтобы пройти в комнату Китти.

– Я не совсем понимаю, почему ты помогаешь в этих безумных делах, Мари, – сказал он, проходя мимо. – Почему ты не попытаешься успокоить их обоих? Мама совершенно не в себе.

Мари с недоумением посмотрела на него, и он тут же пожалел о своих словах. Как глупо с его стороны обвинять Мари сейчас! Она, конечно, была виновата меньше всех.

Но ответ Мари дал ему понять, что он ошибался.

– Мне жаль, что приходится говорить тебе это, Пауль, – спокойно ответила она. – Но мама сама виновата. Она знает Китти с рождения и должна понимать, что не может так с ней обращаться.

Пауль молча принял обвинения в адрес матери. Мама утверждала, что все заботы о детях лежат на ней, поскольку Мари проводит весь день в своем ателье. Именно поэтому она выбрала гувернантку, которой полностью доверяла. Отчасти он мог понять эти доводы, но предпочитал не говорить их Мари.

Китти сидела на кровати со всхлипывающей дочерью на коленях и пыталась ее успокоить.

– Кукольный домик…

– Не-е-е-ет! Хочу остаться здесь!

– Но мое дорогое дитя. Бабушка Гертруда с нетерпением ждет встречи с тобой.

– Не хочу… бабу… Гертруду…

Китти раздраженно подняла голову и увидела в дверях Пауля. На этот раз она, казалось, была не в восторге от его присутствия.

– О, Пауль! – воскликнула Китти с преувеличенной радостью. – Представь себе, это глупое дитя не хочет переезжать на Фрауенторштрассе. Где у нее будет свой сад. И куда мы заберем все ее игрушки. – Сейчас она говорила больше для рыдающей Хенни, чем для брата. – И где я куплю ей чудесный кукольный домик. С настоящей мебелью в нем. И с освещением…

Пауль откашлялся и решил попытать счастья, даже если у него было мало надежды на успех.

– Ты действительно хочешь поступить так с мамой, Китти?

Китти закатила глаза и энергичным движением головы откинула назад свои темные волосы.

– Мама – эгоистичный человек, которая, бесчувственно улыбаясь, отдает своих внуков в руки ведьмы. Больше ни слова о маме, Пауль. Я знаю, о чем говорю. В конце концов, я достаточно хорошо знаю Серафину. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не оставлю ей мою милую маленькую Хенни.

Пауль вздохнул. Он вел заранее проигранную битву. Но он делал это ради своей матери. И, конечно, чтобы сохранить мир в семье.

– Почему бы вам, женщины, не сесть вместе и не обсудить данный вопрос? Должен же быть выход. Если у всех есть добрая воля, надо найти решение. В конце концов, госпожа фон Доберн – не единственная гувернантка в Аугсбурге.

Хенни, очевидно, заметила, что внимание матери отвлеклось от нее, поэтому сделала большой вдох и снова начала плакать.

– Хенни, моя милая, хватит уже… Не надо так кричать.

Но Хенни не успокоилась и продолжила визгливо плакать. Китти закрыла уши, а Пауль отвернулся и скрылся в коридоре.

Мари была занята тем, что запихивала в чемодан целую охапку сумочек и ремней.

– Мы обсуждали это, Пауль, – пробормотала она с огорчением. – Но к тому времени было уже слишком поздно. Мама не согласна была уволить госпожу фон Зонтхайм. О, Пауль, боюсь, это все моя вина. Я слишком много времени провожу в ателье и пренебрегаю другими своими обязанностями.

– Нет-нет, Мари. Ты не должна так думать. Это все организационный вопрос. Мы найдем решение, моя дорогая.

Она подняла на него глаза и, довольная, улыбнулась. На мгновение их взгляды встретились, и Пауль почувствовал искушение заключить ее в свои объятия. Его Мари. Женщина рядом с ним, которой он так гордился. Между ними ничего не должно быть.

– Мне жаль, что я… – начал он, но не договорил.

Из комнаты Китти послышался пронзительный голос Хенни.

– И Додо… и Лео… и… и… бабушка… и мои качели… и Лизель с Макслом и Ханслом…

– Нас там ждет бабушка Гертруда, а на Рождество приедет тетя Тилли, мамины друзья будут у нас в гостях…

– Ты купишь мне кукольный домик?

– Кукольный домик, я же сказала, Хенни.

– Кукольный домик. А наверху будут комнаты для слуг. А в гостиной – красные кресла. И автомобиль.

– Кукольный…

В ответ раздался вой Хенни, но Китти оставалась непоколебимой:

– А если ты будешь продолжать орать, то ничего не будет!

Через некоторое время Китти появилась в коридоре с рыдающей дочерью на руках.

– Мари, моя дорогая Мари. Мы уезжаем с этой плаксой на Фрауенторштрассе, сегодня вечером выставка в художественном союзе, я не могу ее пропустить, потому что выступаю там с вступительной речью. Будь добра, проследи, чтобы все было хорошо упаковано и перевезено. О, Пауль, это ужасно грустно. Теперь мы будем видеться не так часто, но я тебе обещаю, что буду приезжать и навещать вас так часто, как только смогу. И передай привет маме, скажи ей, пусть успокоится, чтобы не было мигрени. У Хенни все хорошо, моя маленькая дорогая дочка будет очень счастлива на Фрауенторштрассе. И… Герти, не забудь про шляпы в шкафу! Если шляпных коробок не хватит, просто засунь их в чемодан. О, Пауль, – позволь мне обнять тебя. Ты мой самый дорогой, единственный Пауль, мы всегда будем неразлучны. Мари, моя дорогая подруга, я буду в твоем ателье завтра утром. Обними меня, моя милая. Возьми на минутку Хенни на руки, Пауль, дай мне прижать к себе Мари. Прощайте, дорогие… прощайте… не забывайте меня. Герти, не забудь голубые тапочки в комоде.

Словесный поток Китти окружил ее, как защитный слой, Пауль не мог вставить ни слова. С озабоченным выражением он смотрел ей вслед, слышал, как она внизу в прихожей болтала с Августой, потом звук закрывающейся за ней входной двери. Сразу же после этого снаружи завелся мотор автомобиля.

«Надеюсь, она не поедет на Фрауенторштрассе в моем автомобиле?» – промелькнула у него мысль.

Пауль поспешил в комнату Мари, окна которой выходили во двор, и посмотрел вниз. Другой автомобиль ехал по подъездной дорожке к воротам парка.

– Успокойся, Пауль, – сказала Мари, которая шла за ним. – Это старый автомобиль Клиппи. Он подарил его ей.

– Ну посмотрим, – буркнул Пауль. – Теперь он, наверное, утратит мамино расположение.

Мари тихо засмеялась и сказала, что Клиппи так хорошо ладил с мамой, что мог позволить себе этот маленький промах.

– Он такой милый, отзывчивый человек…

– Конечно! – прорычал Пауль. Вопреки здравому смыслу он испытывал яростный гнев против своего друга и партнера. Почему Эрнст фон Клипштайн постоянно вмешивался в его семейную жизнь? Мало того, что он забирал Мари из ателье и тем самым в некоторой степени упрекал его, Пауля, в том, что он недостаточно оберегает свою молодую жену, так теперь он еще и встал на сторону Китти и тем самым противостоял маме. Паулю стало жаль свою мать, которая, несомненно, хотела как лучше. Кто может винить ее за то, что она имела иное представление о воспитании детей, чем ее дочь?

Из столовой раздался звук обеденного гонга.

– Давай хотя бы поужинаем вместе, Мари!

Жена кивнула и быстро дала Герти еще несколько указаний, что делать с чемоданами. Затем взяла Пауля за руку, и они пошли по коридору к лестнице. Перед тем как спуститься, Пауль обнял ее и быстро поцеловал в губы. Они оба рассмеялись, как будто Мари все еще была горничной, которую молодой господин Мельцер тайно целовал в коридоре.

Остальные уже заняли свои места в столовой. Улыбка Эрнста фон Клипштайна показалась ему несколько виноватой, мама была очень серьезной и сидела за столом с прямой спиной. Стул Китти заняла Серафина фон Доберн, справа и слева от новой гувернантки сидели близнецы. Лео даже не поднял глаз, когда вошли родители, лицо Додо было красным и опухшим, вероятно, произошла неприятность.

– Что случилось, Додо? – спросила Мари, глядя на дочь с обеспокоенным выражением лица.

– Она дала мне пощечину!

Мари оставалась внешне спокойной, но слегка подергивающийся рот выдавал ее чувства. Пауль знал этот признак – она была в гневе.

– Фрау фон Доберн, – медленно и твердым голосом сказала Мари. – До сих пор никогда не было необходимости бить моих детей, и я хочу, чтобы вы впредь придерживались этого правила!

Серафина фон Доберн сидела на своем стуле так же прямо, как мама, – очевидно, такая поза была частью аристократического воспитания. Гувернантка снисходительно улыбнулась.

– Конечно, фрау Мельцер. В наших кругах побои не являются подходящим средством воспитания. Хотя небольшая пощечина, конечно, никогда не повредит ребенку.

– Я тоже так думаю, Мари! – решила высказаться мама.

– Я не согласна. – Голос Мари звучал необычайно жестко.

Пауль чувствовал себя крайне некомфортно во время этого разговора за столом. Отец, вероятно, поставил бы точку и решил бы спор по-своему. Но Пауль был сделан из другого теста, он предпочитал находить общий язык. Но то, что ему легко удавалось на фабрике, здесь, в семье, казалось почти невозможным.

– Они, конечно, активные, но при этом послушные дети, фрау фон Доберн, – безапелляционным тоном заявил он. – Поэтому драконовские меры совершенно излишни.

Серафина тут же заметила, что это само собой разумеется.

– Доротея и Леопольд такие милые дети, – добавила она приторным тоном. – Мы будем очень хорошо ладить друг с другом. Правда, маленькая Доротея?

Додо задрала нос и враждебно посмотрел на Серафину:

– Меня зовут Додо!

9

Через две недели наступит Рождество. Лео прижался лбом к оконному стеклу и смотрел на зимний парк виллы. Как грязно было на дорожке, полно луж и даже конского навоза, который никто не убирал. Голые деревья тянули свои ветви к серому небу, и если присмотреться, можно было увидеть на них нахальных ворон. Когда они не двигались, то сливались с черными узловатыми ветвями, на которых сидели.

– Леопольд? Ты там усердно занимаешься? Я буду через пять минут.

Он скорчил рожицу и испугался, потому что в оконном стекле отразилась его гримаса.

– Да, фрау фон Доберн…

В доме слышалась гамма до мажор на фортепиано. На «фа» Додо каждый раз замедлялась, потому что ей нужно было переставить большой палец, после чего она быстро шла вверх к «до». По пути обратно она запиналась перед «ми», иногда скользила, затем останавливалась. Она играла ноты как можно громче, это звучало действительно зло. Лео знал, что Додо ненавидит фортепиано, но госпожа фон Доберн считала, что молодая девушка из хорошей семьи должна владеть этим инструментом до определенной степени.

Лео совсем не ждал Рождества. Даже когда папа рассказал ему о красивой большой ели, которая скоро снова появится в гостиной. Ее украсят разноцветными шарами и соломенными звездами. В этом году детям также разрешили повесить звезды, которые они сделали из глянцевой бумаги. Но Лео было все равно – у него не было таланта к рукоделию, его звезды всегда получались кривыми и перепачканными клеем.

В течение нескольких недель он видел Вальтера только в школе. Тайные визиты к Гинзбергам, уроки игры на фортепиано – все было позади. Дважды Вальтер приносил ему ноты от матери, которые Лео прятал в рюкзак и смотрел на них вечером в постели. Затем он представлял, как будет звучать музыка. Получалось неплохо, но было бы гораздо, гораздо приятнее играть пьесы на инструменте. Но это было запрещено. Госпожа фон Доберн лично давала уроки игры на фортепиано, они заключались в том, чтобы играть гаммы и каденции, изучать квинтовый круг и – как она утверждала – укрепить пальцы. Ему нравилось играть каденции, и квинтовый круг тоже был неплох. Единственным неприятным моментом было то, что она заперла все его ноты, потому что они якобы были слишком сложными для его маленьких пальчиков.

Додо была права: госпожа фон Доберн была злой женщиной. Ей доставляло удовольствие мучить маленьких детей. И она полностью контролировала бабушку. Потому что гувернантка была коварной лгуньей, а бабушка совсем этого не замечала.

В окно он увидел, как папина машина медленно подъезжает к особняку. Когда она проехала по луже, вода попала на крылья автомобиля. Снова пошел дождь, пассажир рядом с водителем включил стеклоочистители. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда-сюда. Машина въехала во двор, мимо круглой клумбы, в которой летом всегда цвели разнообразные цветы, и Лео уже не мог ее видеть. Для этого ему бы понадобилось открыть окно и выглянуть наружу.

В его распоряжении было пять минут. Гувернантка почти всегда отсутствовала дольше. Потому что тайком курила сигарету у окна в своей комнате. Лео некоторое время боролся с оконной ручкой, которую было трудно повернуть, но наконец у него получилось, и он выглянул за подоконник.

Автомобиль остановился перед служебным входом, и из него вышли два человека. Один из них был Юлиус, а второй был завернут в покрывало, и его нельзя было узнать. В любом случае, это была женщина, потому что из-под покрывала торчала юбка. Неужели это была Эльза? Ведь она находилась в больнице. Герти рассказала, что ее жизнь висела на волоске. Наверное, она уже поправилась, а ведь могла бы и умереть, как дедушка. Лео помнил его только смутно, но поминки остались у него в памяти, потому что в тот день гремел страшный гром и сверкали молнии. Тогда он думал, что это Бог забирает дедушку к себе. Какой же он был тогда глупый… ну да ладно, это было уже давно. Минимум три года…

– Кто разрешил тебе это? Возвращайся назад! Немедленно!

Лео так испугался, что чуть не выпал из окна. Госпожа фон Доберн схватила его за пояс брюк и потащила обратно в комнату, потом схватила его за правое ухо и повернула мальчика к себе. Лео закричал. Это было адски больно.

– Ты никогда больше не будешь этого делать! – прошипела гувернантка ему на ухо. – Повтори фразу!

Лео стиснул зубы, но она не отпустила его ухо.

– Я хотел… Я просто хотел…

Гувернантка не позволила ему оправдаться.

– Я жду, Леопольд!

Видимо, она хотела оторвать ему ухо, Лео уже стонал от боли.

– Ну что?

– Я больше никогда не буду этого делать, – выдавил он.

– Я хочу услышать полное предложение.

Она потянула сильнее, его ухо постепенно онемело, а голова болела уже так, как будто кто-то протыкал ее длинной иглой от одного уха до другого.

– Я больше никогда не буду высовываться из окна.

«Очкастой ведьме» этого все еще казалось мало.

– Почему?

– Потому что я могу выпасть из окна.

Она отпустила его ухо, но перед этим еще раз сильно дернула. Он больше его не чувствовал, ему казалось, что с правой стороне головы висит тяжелый горячий шар по крайней мере, размером с тыкву.

– Закрой сейчас же окно, Леопольд!

От нее пахло сигаретным дымом. Когда-нибудь он докажет бабушке, что она тайком курит. Когда-нибудь – когда она окажется неосторожной и даст себя поймать.

Он закрыл окно и повернулся. Фрау фон Доберн стояла у письменного стола и проверяла его арифметические задачи. Пусть смотрит сколько угодно, все было правильно.

– Перепиши задание заново: твой почерк ужасен!

Он не подумал об этом. Она была глупой. Уже дважды не заметила арифметических ошибок в задачах Додо; ей только было важно, чтобы цифры и буквы были аккуратно написаны. И все же, наверное, лучше было не жаловаться, иначе она лишит его полчаса игры на фортепиано.

– Затем ты пятьдесят раз напишешь фразу: «Я больше никогда не буду высовываться из окна, потому что могу упасть вниз».

Прощай фортепиано. Вероятно, этой писаниной он будет занят до конца дня. Лео был зол. На гувернантку. На бабушку, которую так легко было обмануть. На маму, которая вечно торчала в своем дурацком ателье и больше не заботилась ни о Додо, ни о нем. На тетю Китти, которая просто уехала с Хенни. На папу, который не мог терпеть эту старую госпожу Доберн, но и не увольнял ее, на…

– Можешь начинать прямо сейчас!

Он сел за свою парту, которая стояла рядом с партой Додо. Папа купил их, когда они пошли в школу, потому что писать за партой якобы полезнее для здоровья детей. Скамья была прочно привинчена к парте, чтобы не двигать ее. Сверху было место для ручек и карандашей, рядом – углубление, где стояла чернильница. Крышка парты была наклонной, и ее можно было складывать, а под ней находилось отделение для книг и тетрадей. Все как в школе, только гувернантка ежедневно проверяла отделение для книг, поэтому там невозможно было что-то спрятать. Ноты, например. Или печенье. Однажды она нашла их и сразу забрала. В следующий раз он положит туда мышеловку, и она закричит, когда та сработает и прищемит ей пальцы.

Ради этого он даже готов был сто раз написать: «Мне не разрешается прятать мышеловку в письменном столе, потому что моя гувернантка может прищемить в ней свои пальцы». Завтра он спросит об этом Брунненмайер. Или Герти. Августа больше не появлялась, потому что стала слишком толстой с ребенком в животе. Но все они не любили гувернантку. Особенно Брунненмайер. Она однажды сказала, что эта грымза принесет много бед на виллу.

– Как насчет того, чтобы начать писать, а не пялиться в пустоту? – с холодной иронией спросила госпожа фон Доберн.

Он приподнял крышку парты и достал «тетрадь для дополнительных работ». Она уже была наполовину заполнена дурацкими предложениями вроде: «Я не должен шептаться с моей сестрой, потому что это невежливо» или «Я не должен рисовать ноты в моей тетради для письма, потому что там только пишут, а не рисуют». Все было обильно украшено чернильными кляксами – как и его пальцы. В начале второго учебного года они гордились тем, что теперь могут писать карандашом и даже пером, и чернилами. Теперь он охотно бы отказался от этой глупой затеи из-за постоянных клякс.

– У тебя есть полчаса, Леопольд. Сейчас я дам твоей сестре урок игры на фортепиано, а потом мы вместе пойдем подышать свежим воздухом.

Он обмакнул перо в чернила и осторожно провел им по краю стеклянной баночки, чтобы удалить лишнюю синюю краску. Затем нехотя начал писать первые слова, но сразу на белую бумагу капнула блестящая жирная чернильная клякса. Неважно, что он делал, с этим глупым пером просто невозможно было аккуратно писать. Недавно на ужине Клиппи показывал свою ручку «Waterman», которую он получил из Америки с пером из настоящего золота. Ею можно было писать, не макая кончик в чернила, и ручка не оставляла клякс. Но папа сказал, что такое устройство невероятно дорогое и слишком большое и тяжелое для его маленьких пальцев. Опять пальцы! Но почему они не хотят расти!

После двух предложений он глубоко вздохнул и положил перо обратно в чернильницу. Вся рука уже болела от этой чепухи, которую он здесь должен был писать. Снизу снова послышались звуки музыкальных гамм, сначала до мажор, затем ля минор, затем соль мажор… Конечно, Додо сразу же споткнулась о черную клавишу «фа диез». Бедная Додо, она, наверное, никогда не сможет хорошо играть на фортепиано, да она и не хотела этого. Додо хотела стать авиатором. Но об этом знали только он и мама.

Лео вытер испачканную чернилами руку о тряпку и встал. На самом деле не имело значения, напишет ли он эту бессмысленную ерунду сейчас или после ужина – полчаса за фортепиано все равно пропали. С тем же успехом он мог бы сейчас сбегать на кухню и посмотреть, не испекла ли Брунненмайер печенье. Он тихо открыл дверь и побежал по коридору к служебной лестнице. Здесь он был в безопасности – гувернантка никогда не пользовалась ею, она предпочитала подниматься по главной лестнице, как член семьи. Он также был в безопасности на кухне, где она редко показывалась.

– А, вот и Лео! – воскликнула Брунненмайер, когда он появился внизу. – Убежал от своей няньки, пацан? Иди сюда скорее…

Как тут вкусно пахло! С радостью он подбежал к длинному столу, где она готовила салат из капусты с беконом и луком. Там же стояла и ее помощница Герти и резала вареный картофель, а рядом с ней сидела Эльза. В самом деле, это была она, он не ошибся, увидев ее в окно. Она стала бледной и морщинистой, щека была еще немного опухшей, но по крайней мере Эльза уже могла нарезать лук.

– С тобой все в порядке, Эльза? – вежливо спросил он.

– Конечно. Спасибо, что спросил, Лео. Уже стало лучше…

Он внимательно посмотрел на нее, потому что не сразу понял слова. Видимо, потому, что у нее не хватало нескольких зубов. Что ж – они скоро вырастут. У него тоже недавно выпали два молочных зуба, и теперь там росли новые.

– И мы все рады, что ты снова с нами, Эльза! – обратилась к ней повариха. Эльза кромсала лук и улыбнулась, не открывая рта.

– Не хочешь попробовать имбирные пряники, малыш? – улыбаясь, спросила Герти. – Мы вчера испекли немного. К Рождеству.

Она положила нож и вытерла пальцы о фартук, а затем побежала в кладовую. Герти была стройной и быстрой, как ласка. Даже быстрее Ханны, но вдобавок к тому она была еще и умнее.

– Принеси и банку с ореховыми колечками! – крикнула вдогонку Брунненмайер. – Можешь взять несколько штук для сестры, Лео.

Герти вернулась с двумя большими жестяными банками, поставила их на стол и открыла. Сразу же воздух наполнился чудесным ароматом рождественских специй, вытесняя запах лука, и Лео сглотнул потекшие слюнки. Он взял два больших пряника, звезду и маленькую лошадку, а также четыре ореховых колечка. Помимо фундука в них был еще и миндаль. И карамель. Когда надкусываешь его, корочка приятно хрустела на зубах. Внутри колечки были мягкими и сладкими. Лео сразу проглотил свою порцию сладкого, быстро отправив печенье в желудок, откуда их не мог забрать никто, даже госпожа фон Доберн. С долей Додо было сложнее, он завернул пряничную звезду с двумя ореховыми колечками в свой платок, но звезда была слишком большой, и упаковка не помещалась в кармане брюк.

– Нужно просто разрезать звезду, – предложила Герти. – Будет обидно, если ее съест не тот человек.

Кухарка ничего не сказала по этому поводу, она отложила капустный салат в сторону и взяла миску с картофельным салатом, который перемешивала двумя большими деревянными ложками. Те, кто знал ее, могли понять по резким движениям, что она раздражена. Лео спрятал хорошо свернутый платок и подумал, стоит ли осторожно попросить мышеловку. Но теперь, когда на кухне сидела Эльза, лучше было этого не делать. Эльзе нельзя было доверять, она всегда шла на поводу у сильнейшего, и, к сожалению, бабушка безоговорочно доверяла госпоже фон Доберн.

– На ужин будут сосиски?

– Возможно, – загадочно молвила Герти.

– Я уже чувствую их запах! – хитрил Лео.

– Не ошибись, малыш!

На кухню вошел Юлиус и, увидев Лео, удивился.

– Там по коридору бегает землеройка, парень, – сообщил он. – Смотри, чтобы она тебя не укусила.

Лео сразу понял. Гувернантка оставила Додо практиковаться на фортепиано в красной гостиной и поднялась в свою комнату, чтобы быстро выкурить сигарету. Теперь нужно быть осторожным, если он не хочет встретиться с ней лицом к лицу.

– Мне пора идти. Спасибо за печенье.

Лео улыбнулся всем, быстро пощупал свой полный карман брюк и потом подкрался к служебной лестнице вверх.

– Как жаль, – услышал он слова Брунненмайер. – Они обычно сидели все вместе на кухне и веселились. Лизель с двумя мальчиками, Хенни и близнецы. А теперь…

– Господским детям не место на кухне, – возразил Юлиус.

Лео больше ничего не слышал. Тем временем он добрался до двери на второй этаж и через узкую стеклянную вставку заглянул в коридор. Все чисто – она должна быть в своей комнате. Вообще-то это была комната тети Китти, но, к сожалению, та переехала, и бабушка поселила там фрау фон Доберн. Чтобы гувернантка всегда была рядом с детьми!

Осторожно открыв дверь, он проскользнул в коридор. Если ему очень не повезло, госпожа фон Доберн заметила, что его нет в детской комнате, и теперь ждала его там. Она любила это делать. Ей нравилось появляться именно тогда, когда ее не ждали, потому что считала себя ужасно умной.

Лео решил все же вернуться в детскую и в случае чего соврать, что ему нужно было выйти. Он шел осторожно, крадучись, и шаги едва были слышны, но против скрипа половиц ничего поделать было нельзя. Едва он добрался до двери, рука уже лежала на ручке, как услышал позади себя скрип открывающейся двери.

Не повезло. Огромное невезение. Он обернулся, стараясь не выглядеть застигнутым врасплох. Но тут же застыл в изумлении. Госпожа фон Доберн вовсе не выходила из своей комнаты. Она была в спальне его родителей.

На мгновение Лео почувствовал болезненный укол в груди. Ей не позволено там находиться. Ей там нечего было искать, эта комната была запретной даже для Додо и него. Она принадлежала только его родителям.

– Что ты делаешь в коридоре, Леопольд? – строго спросила гувернантка.

Как бы сурово она ни выглядела, он сразу заметил, что ее шея стала совершенно красной. Уши тоже, наверняка, но их не было видно, потому что их закрывали волосы. Фрау фон Доберн прекрасно понимала, что ее поймали. Эта злобная стерва шпионила в спальне его родителей!

– Мне нужно было в туалет.

– Тогда иди и переодевайся сейчас же, – сказала она. – Я позову Додо – мы перед ужином погуляем по парку. – Он все еще стоял в коридоре и смотрел на нее. Со злостью. С обидой. С упреком. – Что-нибудь еще? – спросила она, подняв тонкие брови.

– Что вы там делали?

– Твоя мама позвонила и попросила меня проверить, не забыла ли она на тумбочке свою красную брошь, – ответила гувернантка. Это было так просто. Взрослые были такими же большими лжецами, как и дети. – Мы же не хотим беспокоить твою маму этой глупой историей с окном, не так ли, Леопольд? – напомнила гувернантка.

Госпожа фон Доберн улыбнулась. Лео еще многому предстояло научиться. Взрослые были не только большими лжецами, но и бессовестными шантажистами.

Он оставил ее в неведении, не ответив, а просто побежал к лестнице. Внизу, в прихожей, уже ждала Герти с его коричневыми кожаными ботинками и зимним пальто. Додо неохотно стянула шерстяную шапочку, которую Герти натянула ей на уши.

– Я ненавижу гулять, – прошептала она Лео. – Я ненавижу это, я ненавижу это, я….

– Держи! – Он достал из кармана брюк платок с печеньями и протянул ей.

Додо сияла. Она засунула в рот ореховое колечко и жевала с полным ртом.

– Уже идет? – спросила она, едва выговаривая слова и вытаскивая кусок имбирного пряника в форме звезды.

– Не-а, не спеши. Стоит перед зеркалом и наводит красоту. У нее много работы.

10

Щеки Элизабет пылали. За праздничным рождественским столом в гостиной было невыносимо жарко. Возможно, этому способствовало и большое количество шнапса, который в здешних краях употребляли до, между и после еды. Тетя Эльвира объяснила ей, что это необходимо – из-за жирной пищи.

– Выпьем за святого младенца Христа в яслях! – воскликнул сосед Отто фон Трантов, поднимая бокал красного французского вина.

– За Младенца Христа…

– За Спасителя, который родился сегодня….

Элизабет подняла тост вместе с Клаусом, с госпожой фон Трантов, затем с тетей Эльвирой, с госпожой фон Кункель и, наконец, с Риккардой фон Хагеман. Темно-красное вино искрилось в свете свечей, а полированные бокалы тети Эльвиры издавали мелодичный звон. Отто фон Трантов, владелец обширного имения близ Рамелова, многозначительно улыбнулся Элизабет через край своего бокала. Она улыбнулась в ответ и постаралась сделать лишь маленький глоток бургундского. За это время она побывала на нескольких таких померанских пирах. Каждый раз на следующий день ей было ужасно плохо.

– Для хозяйки имения ты удивительно плохо переносишь застолья, моя дорогая, – беззлобно заметил Клаус, когда она ночью встала с супружеского ложа, бледная и стонущая, и с трудом, волоча ноги, дошла до ванной. На этот раз с ней ничего не должно было случиться, она будет осторожна.

– Это настоящая рождественская ночь, Эльвира, – заметила Коринна фон Трантов, статная дама около сорока лет, но выглядевшая старше из-за седеющих волос. – Сосульки свисают с крыши, одна за другой, как солдаты…

Все посмотрели в окно, где в свете фонаря было видно, как по заснеженному саду словно в вальсе танцуют крупные снежинки. Было около 15 градусов ниже нуля, собакам в конуру положили сена, чтобы они не замерзли. На что Лешек заметил, покачав головой, что не стоит баловать собак. Волки в лесу зимуют без сена. Но Клаус любил своих собак, которых он тренировал для охоты, и Лешеку пришлось подчиниться.

В конце праздничного стола по старой традиции сидели молодежь и те служащие, которые имели право праздновать вместе с хозяевами. Трантовы привезли с собой пожилую гувернантку, госпожу фон Боденштедт, которая строго следила за шестилетней Мариэллой и ее одиннадцатилетней сестрой Гудрун. Рядом с туго затянутой в корсет гувернанткой сидел библиотекарь Себастьян Винклер в своем коричневом потертом пиджаке, а по бокам от него – двое взрослых отпрысков семьи Кункель, Георг и Йетте. Георг Кункель, известный дамский угодник и бездельник, бросил учебу в Кенигсберге, но поскольку его отец был еще очень бодр, Георг больше заботился о приятных сторонах жизни, чем об имении своих родителей.

В отличие от брата Йетте была скромной девушкой. В свои двадцать шесть лет она уже давно была готова для замужества, но поскольку не отличалась особой красотой, серьезных претендентов на ее руку пока не было. Себастьян, чувствовавший себя не в своей тарелке за большим столом, завел с ней разговор о померанских рождественских традициях, отчего ее глаза загорелись. Элизабет, которую полностью захватила своими разговорами госпожа фон Трантов, время от времени внимательно смотрела через стол на Себастьяна. Ей совсем не нравился восторг, который он вызывал в душе своей соседки по столу. Конечно, библиотекарь, да еще и простого происхождения, не годился в зятья для семьи ее соседей. Но если бы она всецело сконцентрировалась на Себастьяне и других претендентов не появилось…

– Ах! – воскликнул Эрвин Кункель. – Жареный гусь! Я ждал этого с самого утра! С каштанами?

– С яблоками и каштанами – как и полагается!

– Восхитительно!

Здесь, в деревне, не было домашнего слуги, разные тарелки ставила на стол пышнотелая кухарка, после чего обычно хозяин дома разделывал жаркое, а хозяйка передавала ему тарелки. Лиза ничуть не сердилась, что тетя Эльвира отняла у нее эту роль, но Клаус выполнял свои обязанности с большим удовольствием. Под пристальным вниманием всех присутствующих он наточил разделочный нож, а затем аккуратно, как хирург, отделил мясо жареной птицы от костей. Разрез за разрезом, восхитительно ароматный, хрустящий рождественский гусь распадался под его ножом на порции, готовые к подаче на стол.

Лиза, которая уже несколько лет обходилась без тугого корсета и носила только легкий лиф, глубоко вздохнула и подумала, не лучше ли ей пропустить этот блюдо. Суп из утиных потрохов, копченый угорь и салат из сельди, а затем олений окорок с клецками и соусом из чернослива – это уже было подвигом. Когда она подумала, что после жирного жареного гуся будет сливочный пудинг и булочки с творогом, ей стало плохо. Как вообще возможно, что эти люди могли запихать в себя столько жирной еды? В Аугсбурге они тоже не голодали на Рождество, но там не было такого огромного количества различных кушаний. Так же, как и постоянного употребления шнапса. Теперь она поняла, почему покойный дядя Рудольф всегда брал с собой бутылку водки, когда приезжал с Эльвирой в Аугсбург с традиционным визитом на Рождество.

– За Рождество! – громко крикнул Клаус фон Хагеман и поднял свой стакан с водкой.

– За наше немецкое отечество!

– За кайзера!

– Да! За нашего доброго кайзера Вильгельма. Да здравствует он! За здравие! За здравие!

Клаус удивительно быстро приспособился к местным условиям. Он немного пополнел, обычно носил высокие сапоги и брюки для верховой езды, а также куртку из шерстяной ткани. Две операции в берлинской клинике Шарите, проведенные знаменитым доктором Жаком Жозефом по прозвищу «Носовый Жак», вернули его искалеченному лицу человеческий облик. Хотя шрамы от ожогов все еще были видны на щеках и лбу, ему посчастливилось сохранить зрение. Волосы на голове также постепенно начали отрастать. Но прежде всего он был полностью поглощен своими обязанностями управляющего имением. Даже больше, чем профессия офицера, эта работа была словно специально создана для него. Он весь день был в дороге, заботился о полях, лугах и скоте, торговал с крестьянами, соседями, лесопромышленниками и с окружной администрацией, а вечером даже успевал вести бухгалтерские книги.

Элизабет знала, что спасла ему жизнь, переехав в Померанию. Жизнь изуродованного войной калеки без перспектив профессионального будущего и без гроша в кармане не пришлась бы Клаусу фон Хагеману по вкусу, рано или поздно он пустил бы себе пулю в лоб. Элизабет это чувствовала, именно поэтому она сделала ему такое предложение. Клаус быстро раскусил ее любовь к Себастьяну Винклеру, в таких делах он был наделен верным чутьем. Но он вел себя корректно, ни словом не обмолвился о ее визитах в библиотеку. Супруги фон Хагеман соблюдали традиции, они спали на старых резных супружеских кроватях, где когда-то спали дядя и тетя. После того как Клаусу сделали вторую операцию и его новый нос немного зажил, он временами заявлял о своих супружеских правах. Элизабет не противилась – зачем? Он все еще был ее мужем, а также хорошим и опытным любовником. К сожалению, мужчина, о котором она мечтала, не делал никаких попыток соблазнить ее. Себастьян Винклер сидел наверху в библиотеке и писал свою хронику.

– Хрустящую косточку, Лиза? Лучше возьми с ней две клецки. Красная капуста с яблоками и копченым беконом….

Остальное она уже не слышала. При виде полной тарелки, которую тетя Эльвира поставила перед ней, Элизабет вдруг стало плохо. О боже – ей ни в коем случае не нужно было пить вино до дна. Она подняла взгляд и заметила, что празднично накрытый стол с горящими свечами и сверкающими бокалами начал кружиться перед глазами. Она видела только коричневого жареного гуся, которого Клаус поддевал разделочным ножом и острой вилкой. В бессилии она вцепилась пальцами в свисающую белую скатерть. Только бы не упасть в обморок. Или – что было бы еще хуже – вырвать прямо на полную тарелку.

– Тебе нездоровится, Элизабет? – услышала она голос свекрови.

– Я… я думаю, мне нужно немного свежего воздуха.

Ее руки были холодны как лед, но головокружение немного утихло. Ясно было одно: если придется еще долго видеть и нюхать этого жареного гуся, с ее желудком случится что-то ужасное.

– О… Может, мне лучше пойти с тобой, дорогая? – спросила госпожа фон Трантов, которая сидела рядом с ней.

По ее тону можно было понять, как ей не хочется отрываться от своей тарелки. Но Элизабет отказалась.

– Нет-нет. Продолжайте ужинать. Я сейчас вернусь.

– Выпей лучше водки или сливовицы, это укрепит желудок.

– Большое спасибо, – вздохнула Лиза и поспешила покинуть гостиную.

Уже в прохладном коридоре ей стало лучше. Как приятно было двигаться, а не сидеть за праздничным столом, зажатой между едящими и пьющими спиртное людьми. Впрочем, кухонные запахи, витающие здесь, ей тоже не понравились, она открыла входную дверь и вышла на заснеженный двор. Одна из собак проснулась и начала лаять, следом в сарае начали гоготать гуси, затем домашний скот снова успокоился. Элизабет вдохнула в легкие холодный, чистый зимний воздух и почувствовала, как стучит ее сердце. В свете двух фонарей, висевших справа и слева от входа, она могла видеть разыгравшуюся метель. Ветер гнал снег в сторону усадьбы, и было видно, как белые сверкающие сгустки срываются с крыши сарая и клубятся по двору. Холодные хлопья опускались на ее разгоряченное лицо, щекотали шею и декольте, путались в заколотых волосах. Это было необычайно красивое и величественное зрелище. Ее желудок успокоился, приступ тошноты прошел.

В конце концов, все произошло только потому, что эти люди ужасно действовали ей на нервы. Здесь было принято по праздникам приглашать соседей и самим наносить визиты. Немногочисленные землевладельцы в округе вели довольно одинокую жизнь на равнинной местности в течение всего года – так что, по крайней мере, праздники должны быть светским и кулинарным событием.

«Ты привыкнешь», – сказала ей тетя Эльвира.

Но между тем богато накрытые столы, постоянные разговоры о слугах и деревенских жителях, а главное, бесконечные охотничьи истории с каждым годом отталкивали Лизу все больше и больше. Это был не ее мир. С другой стороны, а где был ее мир? Место, которое было предназначено для нее в этой жизни?

Она прислонилась спиной к деревянному столбу крыльца и скрестила руки на груди. Рождество на вилле – как давно это было. Ах, без папы никогда больше не будет так, как в ее детстве. Сегодня, в первый праздничный день, они наверняка все сидели в красной гостиной в веселой компании, конечно, там был Эрнст фон Клипштайн, а также Гертруда Бройер – свекровь Китти. Возможно, также ее золовка Тилли. Мама писала, что Тилли уже сдала экзамен по физике в Мюнхене, важный промежуточный шаг к государственному экзамену. Тилли была одной из немногих женщин-студенток медицинского факультета, она была амбициозна и твердо решила стать врачом. Лиза глубоко вздохнула. Бедная Тилли. Наверное, она все еще втайне надеялась, что ее доктор Мёбиус однажды вернется из России. Возможно, она так старательно училась только потому, что доктор поощрял ее к этому в те давние времена, когда они вместе работали в лазарете. Он был хорошим парнем, этот доктор Ульрих Мёбиус. Хороший врач и приятный человек. Когда они отмечали Рождество в лазарете, он так красиво играл на фортепиано…

Мари была единственной, кого действительно можно было назвать счастливой, с горечью подумала Лиза. У нее был ее любимый Пауль, ее милые дети, а теперь еще и ателье, где она шила и продавала одежду. На самом деле, это несправедливо, что у одного человека было так много, а остальные остались с пустыми руками. Но, по крайней мере, у Тилли было ее медицинское образование. А у Китти была маленькая дочь и ее живопись. Но что было у нее, Лизы? Если бы она хотя бы забеременела, но даже в этом счастье ей было отказано злой судьбой. Лиза почувствовала, как внутри нее поднимается знакомое, отвратительное чувство, что ее обделили, но изо всех сил старалась не обращать на него внимания. Это ни к чему не приводило, а только затягивало еще глубже. Кроме того, от него появляются уродливые морщины и тусклый взгляд…

Вдруг она вздрогнула от неожиданности, потому что за ее спиной открылась входная дверь.

– Вы простудитесь, Элизабет.

Себастьян! Он стоял на пороге и держал ее пальто так, что оставалось только его надеть. Мрачное настроение сразу же исчезло. Он беспокоился о ней. Он специально встал со своего места рядом с Йетте Кункель, оставив навязчивую соседку за столом, чтобы принести ей, Элизабет, теплое пальто.

– О, как вы внимательны. – Она позволила ему накинуть теплую одежду на ее плечи.

– Ну, мне нужно было выйти, и когда я шел через коридор, то увидел вас, стоящую у двери на снегу.

Ясно. Ну, это было не так романтично, как она полагала. Но все же. Было приятно почувствовать его руки на своих плечах. Пусть и ненадолго, потому что, накинув на нее пальто, он тут же сделал шаг назад. Это раздражало – неужели у нее проказа? Чума? Он мог бы хотя бы на мгновение задержаться рядом с ней, склониться к ее шее и запечатлеть поцелуй на обнаженной коже… Но такие вещи Себастьян Винклер делал только в ее фантазиях. К сожалению.

– Это очень неблагоразумно с вашей стороны, Элизабет. Вы можете подхватить воспаление легких, если выйдете разгоряченной из теплой комнаты на холод.

Теперь он еще и читает ей нотации. Как будто она сама этого не знала!

– Мне нужен был свежий воздух… Я плохо себя чувствовала.

Она расстегнула пальто на груди, притворяясь, что у нее все еще кружится голова. И действительно это сработало. На лице Себастьяна сразу же отразились сострадание и забота.

– Обжорство, которое здесь практикуется, крайне вредно для здоровья. И еще алкоголь, особенно этот русский шнапс, который пьют как воду. Вам нужно немного прилечь, Элизабет. Если хотите, я провожу вас наверх по лестнице.

Если бы Клаус сделал такое предложение женщине, исход был бы ясен с самого начала. Но Себастьян вежливо проводит ее вверх по лестнице и попрощается у двери спальни, пожелав ей скорейшего выздоровления. Верно? Ну, стоит попробовать.

– Что ж, я думаю, это хорошее предложение.

Они уже вошли в дом, как дверь в гостиную открылась и в прихожей появилась Йетте Кункель в сопровождении двух девушек Трантов.

– О, какой снег! – воскликнула Йетте. – Разве это не волшебно, как ветер гонит перед собой белые снежинки?

– Ветер в зимнем лесу гонит стадо снежинок, как хозяин, – декламировала одиннадцатилетняя Гудрун.

– Сказать надо было «пастух», а не «хозяин», дорогая Гудрун, – с улыбкой поправил Себастьян. – Ведь он, ветер, гонит стадо. Поэтому он должен быть пастухом.

Себастьян был учителем душой и сердцем и редко упускал возможность научить кого-то чему-то новому. Но он делал это с симпатией, подумала Элизабет.

– Да, точно, пастух. Пастух снежинок. – Гудрун засмеялась.

– Может, пойдем на улицу? Сейчас так хорошо на снегу.

Ее сестра покрутила указательным пальцем у виска и спросила, не сошла ли Гуди с ума.

– Но это замечательная идея! – воскликнула Йетти. – Я возьму свое пальто. И сапоги. Пойдем, Гуди…

Сумасшедшие женщины, подумала с раздражением Элизабет. Ночная прогулка по имению посреди метели. Надо же было придумать такую глупость! И конечно, они потащат за собой Себастьяна. Так что ему не удастся проводить ее до двери спальни… Ну да ладно, вероятно, все равно ничего бы из этого не вышло.

– Что здесь происходит? – Георг Кункель выглянул в полуоткрытую дверь гостиной. Его слегка туманные глаза свидетельствовали о том, что он выпил много красного вина.

– Они хотят прогуляться, эти сумасшедшие, – проинформировала его Мариэлла.

– Как замечательно! Вы тоже идете, моя дорогая?

Элизабет уже собиралась сказать нет, когда дверь распахнулась и в прихожую ввалился отец Георга, а за ним тетя Эльвира и госпожа фон Трантов.

– Что вы собираетесь делать? Прогуляться? Прекрасно! – взревел Эрвин Кункель. – Эй, слуги! Принесите факелы. Наши плащи, наши сапоги…

Только Лешек, прихрамывая, вышел из темного угла; горничные и кухарка были заняты приготовлением десерта на кухне.

– Факелы? – воскликнула тетя Эльвира. – Вы хотите поджечь мне амбар? Принеси фонари, Лешек. Скажи Пауле и Миене, чтобы принесли пальто и обувь.

В прихожей поднялась страшная суматоха, перепутали пальто и обувь, госпожа фон Трантов села в горшок с топленым маслом; две банки с консервированными сливами, стоявшие на комоде, разбились, а гувернантка закричала, что ее кто-то трогал. Наконец из прачечной вернулся Лешек с тремя зажженными фонарями, и компания, смеясь и ругаясь, вышла во двор. Собаки возбужденно лаяли, гуси снова проснулись, в конюшне ржал гнедой жеребец Кункеля.

– Следуйте за мной!

Тетя Эльвира шла впереди, держа фонарь как можно выше, остальные шли за ней вереницей друг за другом. Госпожа фон Трантов держалась за своего мужа, Эрвину Кункелю пришлось вцепиться в руку своей жены Хильды, так как из-за водки он уже не мог стоять, не то что ходить. Элизабет тоже присоединилась к процессии, а Себастьян, который сначала колебался, ее сопровождал. Только Кристиан фон Хагеман и его жена Риккарда, которая заявила, что не хочет менять обстановку, остались в доме. Правда, после сытного ужина ее свекор уже погрузился в глубокий сон.

Ледяной ветер доставил немало хлопот гуляющим, они подняли воротники пальто, а Георг Кункель пожалел, что не надел свою меховую шапку. Тем не менее холодный воздух подействовал отрезвляюще, визг и смех уменьшились, нужно было смотреть, куда ставить ноги в глубоком снегу. Очертания зданий вырисовывались, как тени; погнутые снегом ели превратились в бесформенные призраки; ночная птица, встревоженная шумом, на некоторое время зависла над ними, что навело Йетте Кункель на мысль, что это был Святой Дух Рождества. Коринна фон Трантов вспоминала, как холодно было Святому семейству в хлеву.

– В снегу и льду – подумать только!

– И даже не было огня. У них замерзли пальцы!

– Таким несчастным пришел Господь наш Иисус Христос в этот мир.

Элизабет не могла разглядеть лицо Себастьяна в полумраке, но знала, что сейчас он изо всех сил пытается взять себя в руки. Известие о том, что в Вифлееме не бывает метелей и отрицательных температур, было бы слишком разочаровывающим для романтических представлений дам.

– Вы в порядке, Элизабет? – тихо спросил он вместо этого.

– Немного шатает, но уже лучше.

О, теперь она была умнее. Он протянул ей руку, и она вцепилась в нее, позволив ему осторожно провести ее вокруг заснеженной тачки, которую кто-то оставил на дорожке. Как он был внимателен. И как весело он говорил сейчас – совсем не так, как наверху, в библиотеке, где обычно взвешивал каждое слово. Эта ночная прогулка открыла шлюзы, которые в остальное время он боялся распахнуть.

– В детстве я часто ходил по заснеженным лесам в темноте… От нашей деревни до гимназии в городе было далеко. Дорога туда занимала два часа, а обратный путь шел в гору, и у меня уходило на полчаса больше.

– Это действительно очень тяжело. Значит, у вас не было времени на выполнение домашних заданий.

Себастьян уверенно шел впереди, и теперь она видела, что он задумчиво улыбается, погрузившись в воспоминания. Видимо, он думал о счастливых, полных лишений днях детства.

– Зимой часто не хватало света. Свечи были дорогими, а газа у нас не было. Я обычно сидел у огня на кухне и пытался разобрать цифры и буквы в тетради при красноватом отблеске углей.

Впереди Георг Кункель звонким тенором затягивал рождественскую песню «О, как радостно». Некоторые присоединились, но ко второму куплету пение поутихло, большинство забыли слова. Госпожа фон Трантов стонала, что не надела шерстяные носки и отморозит пальцы ног.

– Летом на первом месте стояли полевые работы, – рассказывал Себастьян, не обращая внимания на остальных. – Полоть сорняки, жать зерно, заготавливать сено, молоть, пасти скот… В десять лет я перетаскивал мешки с зерном на чердак, в двенадцать мог пахать и бороновать землю. Мы делали это с коровами – лошадь была по карману только богатым.

После окончания средней школы ему пришлось отказаться от своей большой мечты стать миссионером – родители больше не могли оплачивать учебу. Тогда он поступил в учительскую семинарию. Десять лет он преподавал школьникам в Финстербахе под Нюрнбергом, а потом началась война. Себастьян Винклер был призван в армию одним из первых.

– Война, Элизабет, не должна была случиться… Я дал им образование, я научил их писать и считать, я старался как мог, чтобы сделать из них порядочных и честных людей. Но вместе со мной в армию призвали и семерых моих бывших учеников. Им было по семнадцать, кому-то едва исполнилось восемнадцать, трое работали на мебельной фабрике, двое на хуторе родителей, один даже успел поступить в гимназию в Нюрнберге – хотел стать священником, умный и послушный мальчик….

Себастьян остановился, чтобы достать носовой платок. Лиза была глубоко тронута. В то же время она почувствовала огромное желание заключить его в объятия и утешить. А почему бы и нет? Они немного отстали, вокруг было темно – никто не увидит.

– Никто не вернулся, – пробормотал Себастьян и вытер лицо. – Ни один… Даже никто из младших.

Она больше не могла этого выносить. Порывистым движением она обвила руками его шею и прислонилась головой к его заснеженной груди.

– Мне так бесконечно жаль, Себастьян.

Если он и был удивлен, то не показал этого. Он спокойно стоял посреди ночного сугроба. Через несколько тревожных секунд Лиза почувствовала, как его рука нежно и ласково гладит ее по спине. Она не двигалась, трепеща с каждым ударом сердца, надеясь, что этот чудесный миг превратится в вечность.

– Это невозможно, Элизабет, – услышала она его тихий голос. – Я не тот человек, который может разрушить брак.

Наконец-то! В течение трех лет между ними не было произнесено ни слова об этом. Ни она, ни он не осмеливались поднимать эту деликатную тему.

– Это больше не брак, Себастьян…

Он провел рукой в перчатке по ее щеке, когда она взглянула на него. Из-за снегопада он снял очки – без защитных стекол его глаза были более детскими, ясными, даже мечтательными.

– Ты его жена, – прошептал он.

– Я не люблю его. Я люблю тебя, Себастьян…

Их первый поцелуй был робким, едва ощутимым прикосновением губ. Просто сладкое прикосновение, запах его мыла для бритья, его кожи, смешанный с маленькими искрящимися снежинками. Но магия этого безобидного прикосновения оказалась коварной, она разрушила все барьеры, и давно сдерживаемая страсть обрушилась на обоих.

Себастьян первым вырвался из этого оцепенения, положив обе руки на щеки Лизы и нежно отстранив ее.

– Прости меня! – Она ничего не ответила – стояла с закрытыми глазами, не желая признавать, что все уже кончено. – Я навсегда сохраню твое признание в своем сердце, Элизабет, – тихо вымолвил он, все еще тяжело дыша. – Ты сделала меня счастливым человеком. Ты знаешь, что у меня на сердце.

Она медленно приходила в себя. Он действительно и по-настоящему поцеловал ее. Это был не сон. А как он умел целоваться – Клаус мог бы поучиться у него.

– Я знаю? Я ничего не знаю, Себастьян. Скажи мне!

Он молчал. Теребил свои перчатки, смотрел вперед, где ночные путешественники в это время сделали остановку и обсуждали дорогу назад. Слышен был энергичный командный голос тети Эльвиры, которая о чем-то спорила с Эрвином Кункелем, громко кричавшим в ночь:

– Мы хотим вернуть нашего доброго кайзера Вильгельма!..

– Тише! – крикнула Эльвира. – Мы пойдем вдоль ограды сада. Помните о сливочном пудинге и булочках с творогом, они нас ждут.

– Булочки и хорошее вино… Болло… Бошо… Божоле!

Было ясно, что группа развернется и пойдет обратно к усадьбе тем же путем, ведь они уже протоптали себе тропу в глубоком снегу.

– Мы должны спрятаться в стороне от тропинки, а потом снова присоединиться незамеченными, – смущенно предложил Себастьян. – Чтобы не было неприятностей.

– Ты мне еще не ответил.

– Ты уже знаешь ответ, Элизабет.

– Я ничего не знаю.

Было слишком поздно, этот трус уклонялся от признания, которое она так хотела услышать. Мерцающий свет фонарей приближался, уже можно было различить отдельные лица, слышался громкий смех Отто фон Трантова. Еще громче звучала красивая песня, которую раньше так любили петь под мелодию «Всегда будь верен и честен»:

«Кайзер – добрый человек, он живет в Берлине… И если бы это не было так далеко, я бы пошел туда сегодня же…»

– Боже правый, – тихо произнес Себастьян. – Пойдемте, Элизабет. Отойдем в сторону.

Они ждали за заснеженным можжевельником, пока ночные странники не прошли мимо них.

От первоначального восторга мало что осталось, почти все уже замерзли, обе девочки были такие уставшие, что едва могли поднять ноги; Георг Кункель предложил нести шестилетнюю Мариэллу на спине. Тетя Эльвира все еще держала свой фонарь, пламя которого почти погасло; два других фонаря также окружало лишь тусклое, дрожащее свечение.

– Мои колени окоченели.

– Мои ноги, мои бедные ноги.

– В присутствии дам я не могу вам сказать, что заморозил.

Себастьяну и Элизабет не составило труда незаметно присоединиться, никто на них не обращал внимания, все тосковали по приятному теплу гостиной. Тем временем дамы размышляли, кому пришла в голову идиотская затея гулять посреди ночи в снежную бурю. К тому моменту они уже приблизились к усадьбе, собаки лаяли, и через окна можно было заглянуть в освещенную гостиную.

Клаус фон Хагеман стоял перед мерцающим камином и обнимал молодую служанку, которая сняла с себя блузку и лиф и, казалось, совсем не возражала против пылких ласк своего хозяина.

У Элизабет перехватило дыхание. Она почувствовала, как Себастьян обнял ее за плечи, но это было для нее лишь слабым утешением. Она не могла поверить в то, что происходило перед ней. И она была не единственной.

– Черт возьми! – вырвалось у Эрвина Кункеля.

– Ну он дает, – пробормотал Отто фон Трантов с восхищением в голосе.

– Что там делает дядя Клаус? – пискнула Мариэлла, которая прекрасно видела гостиную со спины Георга.

Среди дам наступило неловкое молчание, только госпожа фон Трантов прошипела:

– Невероятно. Такое в святое Рождество!

Когда увлеченная пара наконец заметила присутствие зрителей во дворе, служанка с испуганным криком вырвалась от Хагемана, накинула блузку на грудь и убежала.

В течение всего вечера никто не упоминал об этом инциденте, но Элизабет невыразимо страдала от любопытных и жалостливых взглядов. Она определенно не имела права делать Клаусу упреки. И все же: он предал ее прилюдно и выставил на посмешище. Хуже того – казалось, даже не сожалел об этом.

Поздно вечером, когда все гости разошлись по комнатам, а Элизабет вместе с тетей Эльвирой поднималась по лестнице, чтобы лечь спать, та решила, что должна утешить племянницу.

– Знаешь, девочка, – сказала она с улыбкой, – такие вещи свойственны помещикам и относятся к сохранению душевного здоровья и физической разрядки.

11

Новый год начался в Аугсбурге снегопадом, который растаял уже в первые январские дни. На улицах стояла унылая погода, ручьи вышли из берегов и затопили луга в промышленном районе, а на дорогах образовались большие лужи, которые ночью замерзали, превращаясь в скользкий лед. Над серым безрадостным пейзажем висело тяжелое облачное зимнее небо, обещая дальнейшие дожди.

Пауль совершил свой обычный обход цехов, переговорил с одним из мастеров и остался доволен новыми прядильными машинами, которые давали отличные результаты. Единственное, что его беспокоило, – это ситуация с заказами. Пока что машины работали не на полную мощность. Немецкая экономика восстанавливалась очень медленно, но по крайней мере рентная марка пока себя оправдывала. Однако огромные репарации, которые должна была выплачивать Германия, сводили на нет все ее успехи. Рурская область все еще была оккупирована французскими солдатами. Когда же французы наконец поймут, что разоренная Германия не только не принесет им никакой выгоды, но и причинит огромный экономический ущерб?

В мрачном настроении он поднялся по лестнице административного здания. Почему он, собственно, в таком плохом расположении духа? В конце концов, дела шли неплохо, инфляция, казалось, была под контролем, а контракт с Америкой уже был заключен. Должно быть, все дело в плохой погоде. Или в неприятной боли в горле, которую он упорно игнорировал. Он совсем не мог позволить себе заболеть.

Пауль на мгновение остановился у двери в приемную, чтобы отряхнуть ботинки. Подслушивать разговоры секретарш было не в его привычках, но голос фрау Хофман нельзя было не услышать.

– Она, должно быть, очаровательна и выполняет нестандартные заказы… Моя соседка знакома с фрау фон Опперман. Она сшила у нее два платья и пальто.

– Ну, у кого есть необходимые средства на это…

– Говорят, что она даже создала несколько платьев для Менотти.

– Для этой певицы? А, ну да – их, вероятно, оплатил ее нынешний любовник… Молодой Ридельмайер, не так ли?

– Конечно. Моя соседка сказала, что он присутствовал на каждой примерке.

– Ну вы только посмотрите…

Пауль энергично нажал на ручку двери и вошел в приемную. В комнате секретарш разговоры смолкли, и вместо них раздался шум пишущих машинок. Невероятно – его сотрудники болтают друг с другом вместо того, чтобы работать.

– Доброе утро, дамы.

Обе улыбнулись ему с радостными невинными лицами. Генриетта Хофман поднялась со своего места, чтобы взять его пальто и шляпу, Оттилия Людерс объявила, что почта, как обычно, лежит на столе и что господин фон Клипштайн хочет с ним поговорить.

– Благодарю. Я дам вам знать, когда буду готов.

Хофман уже несла в его кабинет поднос с чашкой кофе и маленькой тарелкой домашнего печенья – предположительно оставшегося с Рождества. Все было в порядке, в сущности, у него не было причин жаловаться.

Почему бы госпоже Людерс и госпоже Хофман не поговорить об ателье мод Мари? Он, конечно, знал, что Мари очень успешна и уже имеет длинный список клиентов. Он был ею доволен, все это подтверждало его прогнозы. Пауль гордился своей женой. В самом деле гордился. Однако до сих пор он не знал, что на примерках присутствуют и господа. Это показалось ему, мягко говоря, необычным. Вероятно, тот случай было исключением, и не стоило затрагивать эту тему с Мари.

Пауль сел за стол, пролистал стопку почты, вытащил самые важные письма, воспользовавшись для этого специальным ножом из зеленого нефрита. Прежде чем перейти к первому письму – сообщению из городской налоговой службы, он сделал глоток кофе и откусил кусочек печенья с корицей. Глотать было трудно, видимо, горло воспалилось. Но бисквит на вкус оказался совсем неплохим – интересно, сама ли Хофман его испекла? Вкус корицы навеял воспоминания о предыдущем Рождестве.

На самом деле все было как всегда. В этом году он рубил ель вместе с Густавом. Юлиус помогал, а Лео мешался под ногами. К сожалению, мальчик был ужасно неуклюж в таких делах.

Додо, в свою очередь, вместе с Герти собирала ветки, которыми позже украшали комнаты. Малышка Герти была довольно смышленой, поэтому хорошо, что ее взяли на работу. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о Серафине фон Доберн. Ей пришлось нелегко: дети были упрямы, не слушались ее распоряжений и использовали любую возможность, чтобы обмануть гувернантку. Дело осложнялось тем, что Серафина была близкой подругой Лизы, и поэтому с ней нельзя было обращаться как с обычной служанкой. Он несколько раз говорил об этом с Мари, но они не пришли к какому-то решению. Наоборот, это привело к ненужным спорам, потому что Мари считала, что Серафину нужно как можно скорее уволить.

– Эта женщина холодна как лед. И она терпеть не может детей. Я ни за что не хочу, чтобы она больше мучила Додо и Лео!

Она не хотела понимать, что расстраивает маму и наносит вред ее хрупкому здоровью. Его огорчало, что жена может быть такой бесчувственной. Несколько раз знакомые говорили с ним о болезненном виде мамы, госпожа Манцингер даже предложила отвезти дорогую Алисию в Бад-Вильдунген на лечение. На что мама, естественно, ответила отказом:

– На курорт? Но, Пауль, я ведь не могу просто уехать на несколько недель. Кто будет заботиться о домашнем хозяйстве? О детях? Нет-нет – мое место здесь. Даже если это не всегда дается мне легко!

Пауль честно пытался примирить дам на Рождество, уговаривал маму, относился с радушием к Серафине и проявлял особую нежность к Мари. Он лепил с детьми снеговиков в парке и разрешал им лазить по старым деревьям. При этом он заметил, что его дочь Додо была гораздо более ловкой и, главное, бесстрашной, чем ее брат. Лео мало интересовало лазанье по деревьям, и он незаметно вернулся в дом, где снова играл на фортепиано. Ему было непонятно, как Мари могла считать эту чрезмерную страсть к музыке безвредной.

– Но Пауль, ему всего семь лет. К тому же умение хорошо играть на фортепиано никогда никому не повредит.

Пауль сделал еще один глоток кофе, поморщился из-за боли в горле и решительно принялся за просмотр входящей почты. Два заказа, один существенный, другой – мелкая рыбешка. Запросы на образцы тканей, предложения по хлопку-сырцу. Чертовски дорого – когда же они наконец снизят цены? Он все равно заказывал, клиентов надо было обеспечивать, даже если прибыль пока была совсем небольшой; бывали случаи, когда он даже не покрывал расходы. Но производство нельзя было останавливать, рабочие и служащие должны получать зарплату; с Божьей помощью дела скоро наладятся.

Он решил взять еще одно печенье с корицей и допил остывший за это время кофе. Рождество. Нет, все было не так, как всегда. Несмотря на все его усилия, ему не удалось ослабить напряженность в семье, из-за чего праздник был не таким веселым. В канун Рождества им не хватало Китти, которая праздновала его с Гертрудой и Тилли в своем доме на Фрауенторштрассе. Само Рождество они встретили вместе на вилле, но из-за постоянных колких замечаний со стороны Китти и там не было настоящей радости.

Хуже того, в тот вечер он поссорился с Мари – почему, уже даже и не помнил. Единственное, что можно было сказать с уверенностью, так это то, что повод был нелепый, и в результате он сказал то, что лучше было бы оставить при себе. Вполне понятно, что Мари уставала по вечерам, она ведь много работала. Нет, он не был мужем, который винил в этом свою жену, он все понимал, умел держать себя в руках. И все же его разочарование вылилось в тот вечер, он утверждал, что она любит его меньше, чем прежде, что она отстраняется от него, отвергает его нежные ухаживания. Это очень расстроило Мари, она предложила ему закрыть ателье, что, конечно, было бы большой глупостью. И тогда – что еще хуже – ему пришлось сказать то, о чем он думал уже много лет и что было более чем неуместно в данной ситуации:

– Меня давно удивляет, почему у нас больше нет детей, Мари.

– Я не могу тебе ответить на этот вопрос.

– Может быть, стоит как-нибудь пойти к доктору?

– Мне?

– Кому же еще?

И тогда его милая, нежная жена фактически обвинила его в том, что он явно слеп на один глаз.

– Причина может быть в тебе!

Он ничего не ответил, а просто отвернулся, натянул одеяло до плеч и выключил лампу на тумбочке. Мари сделала то же самое. Они лежали неподвижно, вжавшись в подушки, едва осмеливаясь дышать. Каждый надеялся, что другой скажет хоть несколько слов, чтобы смягчить это ужасное напряжение. Но ничего не происходило. Ни слова, ни даже осторожного прикосновения руки, обозначающего желание помириться. Только ранним утром, когда он почувствовал рядом с собой спящую жену, его желание было настолько велико, что он разбудил ее нежным поцелуем. Примирение было чудесным, и после него они пообещали друг другу никогда больше не затевать таких глупых и ненужных ссор.

Теперь уже невозможно было отрицать боль в горле, а также неприятное ощущение в бронхах. Что-то там назревало, черт возьми.

Пауль бегло просмотрел остальную почту, а затем вызвал госпожу Хофман:

– Передайте господину фон Клипштайну, что я готов сейчас с ним встретиться. – Он мог бы просто подойти, как обычно и поступал, но сегодня ему почему-то не хотелось этого делать. – И принесите мне еще кофе, пожалуйста. Кстати, печенье с корицей превосходно.

Она покраснела от похвалы и объяснила, что рецепт получила от хорошей знакомой, госпожи фон Опперман.

– Она восторженная клиентка вашей жены.

Пауль уже знал это, но все равно дружелюбно улыбнулся, чтобы она не подумала, что он завидует успеху своей жены. Только бы они оставили его в покое с этими сплетнями.

Эрнст фон Клипштайн, как всегда, был безупречно одет: серый костюм, жилетка в тон, он даже менял обувь в холодное время года, потому что не любил носить зимние ботинки в бюро. Он прекрасно ладил с обеими секретаршами, что, несомненно, объяснялось тем, что он вызывал в них материнские чувства. Несколько лет назад, во время войны, Эрнста привезли в лазарет на виллу с несколькими осколками в животе, и он еле выжил, шрамы до сих пор доставляли ему беспокойство.

– Что-то ты сегодня бледный, старина, – заметил Эрнст, едва войдя в дверь. – Неужели ты подхватил простуду, которая сейчас повсюду?

– Я? Да что ты… Просто немного устал.

Эрнст с пониманием кивнул и сел на одно из кожаных кресел. Это доставляло ему неудобства, так как сиденье было довольно низким, но он старался не подавать виду. Эрнст остался прусским солдатом – был приверженцем дисциплины, особенно когда дело касалось его самого.

– Да, погода. – Он посмотрел в окно на низко нависшие облака. – Январь и февраль – дьявольски мрачные и холодные месяцы.

– Конечно.

Паулю пришлось откашляться, и он был рад, что Оттилия Людерс появилась с подносом. Конечно же, она подала две порции кофе и печенья. К звездам с корицей добавились имбирные пряники и рассыпчатые миндальные печенье.

Эрнст взял чашку кофе, который он всегда пил черным, без молока и сахара. Печенье он проигнорировал.

– Я хотел поговорить с тобой о некоторых расходах, которые, как мне кажется, можно сократить. Вот, например, обед в столовой…

Питание в столовой появилось еще во времена его отца, Мари была тогда основным инициатором. До этого был только столовый зал, где рабочие и служащие сидели за длинными столами и ели принесенную с собой еду. Теперь Пауль требовал за обед небольшую сумму, но зато рабочим давали мясо, картошку и другие овощи, тогда как раньше обед состоял в основном из тушеной репы.

– Мы отдаем его слишком дешево, Пауль. Если бы каждый платил на десять пфеннигов больше, мы могли бы сэкономить на субсидиях.

Пфенниги были внутренней валютой, которую, как и многие другие фабрики, ввели из-за инфляции. Было бы слишком неудобно платить за обеды действующими в то время бумажными деньгами, для этого потребовались бы корзины. У тех, кто регулярно обедал в столовой, вычитали деньги из зарплаты и выдавали взамен мельцеровские пфенниги. На эти деньги можно было также купить напитки, мыло или табак.

– Давай сначала подождем и посмотрим, как будут развиваться события.

– Ты всегда так говоришь, Пауль.

– На мой взгляд, это было бы экономией денег не в том месте.

Эрнст вздохнул. И так в округе о них ходят слухи, что это самое щедрое предприятие. Недавно Гропиус из камвольно-прядильной фабрики спросил, не слишком ли много денег на ткацкой фабрике Мельцера.

– Ну хорошо, – продолжил он. – Давай оставим рабочих в покое. Я подсчитал, что потребление угля в офисах в этом отопительном сезоне уже догнало показатели прошлого финансового года. Поэтому по прогнозу, учитывая текущий показатель, расходы угля на отопление за год увеличатся на добрую треть по сравнению с прошлогодним потреблением.

Этот человек сидел в своем кабинете и тратил время на ненужные расчеты. Мерзнущие сотрудники показывают плохие результаты – не все были такими спартанцами, как Эрнст фон Клипштайн, который специально дал указание секретаршам умеренно отапливать его кабинет.

– Сейчас не время экономить, Эрнст. Сейчас время инвестировать и побуждать людей к хорошей работе. Мы должны набрать обороты, показать, что ткани и пряжа Melzer не только высшего качества, но и доступны по цене…

Последовал короткий обмен мнениями. Эрнст считал, что низкие цены на товары возможны только благодаря жесткому калькулированию и сокращению расходов. Пауль возразил ему, что есть разница между сокращением расходов и скупостью. Аргументы еще некоторое время летали туда-сюда, но в конце концов Эрнст, как обычно, уступил.

– Посмотрим, – бросил он с раздражением. Затем потянулся во внутренний карман пиджака и достал конверт. – Чуть не забыл. Заказ…

Его смущенная улыбка насторожила Пауля. Внутри обычного конверта находился написанный от руки лист бумаги, на котором Мари сделала заказ на ткань. Почему она отдала заказ Эрнсту? Почему не ему, своему мужу? Например, сегодня утром за завтраком.

– Когда Мари дала тебе заказ?

– Вчера вечером, когда я забирал ее из ателье.

– Понятно. – Пауль положил лист с остальными заказами. – Большое спасибо.

Эрнст удовлетворенно кивнул и мог бы сейчас встать и подойти, но он остался сидеть в кресле.

– Твоя жена Мари – действительно поразительная личность. Я восхищался ею еще тогда, когда она вместе с твоим отцом спасала фабрику во время войны. – Пауль ничего не ответил. Он откинулся в кресле и тихо барабанил пальцами по обитой кожей поверхности письменного стола. Однако это не произвело на Эрнста того впечатления, на которое он рассчитывал. – Это счастье, что вы оба нашли друг друга, Мари и ты. Такой женщине нужен муж, который даст ей пространство, необходимое для раскрытия ее потенциала. Мелкий человек, вероятно бы, запер ее, подрезал ей крылья, заставил принять форму, которая ей не подходит.

К чему он, собственно, клонит? Пауль продолжал барабанить, что-то зудело у него в горле, и он снова закашлялся. Вдобавок разболелась голова, но виноват был этот надоевший болтун. Сегодня все как будто сговорились потрепать ему нервы.

– Кстати, что я хотел сказать, – прервал он восторженную речь Клипштайна. – Сегодня вечером я сам собираюсь забрать жену из ателье. Так получилось, у меня возникли кое-какие дела в этом районе, так что это по пути.

1 Шупфнудель (нем. Schupfnudeln – букв. «скатанная лапша») – блюдо южнонемецкой кухни; мучные или картофельные шупфнудели имеют форму пальчиков.

2 Мульташены – крупные пельмени.

Вход для пользователей

Меню