Читать онлайн Остров сокровищ бесплатно

Морской волк в трактире «Адмирал Бенбоу»

По просьбе сквайра Трелони, доктора Ливси и других джентльменов, пожелавших, чтобы я подробно описал Остров Сокровищ, не скрывая ничего, кроме его географического положения, – я берусь за перо в 17… году и приступаю к рассказу. Начну с того старого времени, когда ещё мой отец держал таверну «Адмирал Бенбоу» и под нашей крышей впервые поселился загорелый старый моряк. Я живо помню, точно это случилось вчера, как он подошёл, тяжело ступая, к нашей двери; за ним везли на тачке его морской сундук. Это был рослый, крепкий, грузный мужчина с коричневым, как скорлупа ореха, загаром, со смоляной косичкой, болтавшейся на спине, и в засаленном синем сюртуке. Руки его с чёрными поломанными ногтями были все в рубцах, щёку пересекал отвратительный багрово-сизый шрам от сабельного удара. Помню, как он оглядел берег и залив и засвистел что-то себе под нос. А потом и вовсе прогорланил старую матросскую песню:

Он пел надтреснутым старческим голосом, а затем постучал в дверь концом палки, похожей на костыль, и, когда мой отец появился в дверях, первым делом потребовал у него стакан рому, который стал пить медленно, как будто смакуя и оглядывая окрестности.

– Славный залив! – проговорил он наконец. – И отличное место для таверны. Что, много бывает здесь посетителей, дружище?

Отец ответил, что очень немного.

– Отлично! – заметил моряк. – Значит, место как раз для меня. Сюда, братец! – крикнул он человеку, который вёз тачку. – Подъезжай к самому борту и помоги втащить сундук наверх. Я поживу тут немного! Человек я покладистый, яйца, ром да ветчина – вот и всё, что мне нужно. Я люблю прогулки и море, а с этого холма отлично видно проходящие корабли.

– Как вас звать, сэр? – спросил отец, который явно был ошарашен появлением такого необычного постояльца.

– Зовите меня капитаном. Да, а вот то, что вам надо!

С этими словами он швырнул на порог три или четыре золотые монеты.

– Как деньги закончатся, скажите мне, я оплачу стоянку, – проговорил он грозно и так взглянул на отца, что тому стало не по себе.

Несмотря на дрянную одежду и грубую речь, этот странный человек не походил на простого матроса, а скорее имел вид штурмана или шкипера, привыкшего, чтобы его слушали и боялись. Человек, который привёз сундук, рассказал нам, что гость накануне прибыл в гостиницу «Король Георг» и довольно долго расспрашивал о том, где можно остановиться, и, услышав хорошие отзывы о нашей таверне и то, что она стоит вдали от всякого жилья, предпочёл её другим. Это было всё, что мы узнали о нашем постояльце.

Он был очень молчалив. Целый день бродил по берегу залива или поднимался на утёсы с медной подзорной трубой в руках, а все вечера напролёт просиживал в углу общей комнаты, возле огня, и пил ром с водой. Обыкновенно он не принимал участия в общем разговоре, только бросал иногда свирепые взгляды да высвистывал носом, точно на фаготе. Скоро все наши посетители перестали обращать на него внимание.

Каждый день, возвращаясь со своей прогулки, он спрашивал, не проходил ли по дороге какой-нибудь моряк. Первое время мы думали, что он жаждет подходящей для себя компании и оттого спрашивает про моряков, но потом увидели, что, напротив того, он избегает их общества. Если какой-нибудь моряк заворачивал в «Адмирал Бенбоу», наш постоялец разглядывал его сначала из-за занавески у двери и только потом входил в комнату. И в присутствии нового посетителя молчал как рыба. Однажды он отвёл меня в сторону и пообещал выдавать по серебряной четырёхпенсовой монетке первого числа каждого месяца, если я буду зорко следить за тем, не покажется ли на берегу «моряк на одной ноге». Я должен был немедленно дать знать о его приближении.

Когда же я являлся к нему после первого числа за своими деньгами, он только сопел носом и мерил меня пристальным взглядом, и я уходил прочь, так и не получив обещанного. Но не проходило и недели, как «капитан» приносил мне мою четырёхпенсовую монетку и повторял приказание глядеть в оба, чтобы не прозевать «одноногого моряка».

Этот таинственный одноногий моряк преследовал меня во сне и наяву. Он представлялся мне в самых ужасающих образах и стал постоянным гостем моих ночных кошмаров. Он гнался за мной на одной ноге с совершенно зверским выражением лица, ловко перепрыгивая через ограды и канавы. В руках он держал кривой зазубренный нож, и я убегал от него, как от хищного зверя, но в конце концов спотыкался и падал. Хорошо, что обычно кошмар заканчивался пробуждением и я убеждался, что нахожусь в своей постели, в гостинице. Увы, такова была плата за ежемесячный четырёхпенсовик.

Но, несмотря на ужас, который внушал мне воображаемый одноногий моряк, самого капитана я боялся гораздо меньше, чем все остальные. Случалось, что он выпивал за вечер больше рома, чем могла выдержать его голова. И тогда принимался распевать скверные и дикие морские песни, не обращая ни на кого внимания. Иногда он требовал, чтобы и другие посетители пили вместе с ним, и заставлял их слушать истории, которые он рассказывал, или петь вместе с ним. Стены дома часто дрожали от потрясающих звуков: «Йо-хо-хо, и бутылка рома!»

Невольные собутыльники присоединялись под страхом смерти к этому дикому пению, и каждый старался перекричать других, чтобы не навлечь на себя его гнев. Во время таких припадков капитан бывал страшен: он колотил рукой по столу, требуя внимания, и мгновенно вскипал, если ему казалось, что слушатели не следят за его рассказом. Никто также не мог уйти домой раньше, чем он начнёт клевать носом и, шатаясь, отправится спать.

Больше всего пугали народ его рассказы. Это всё были страшные истории о повешенных, о морских ураганах, о диких злодеяниях в Испанских владениях. Я помню, больше всего слушателей, да и меня тоже, впечатлила история о хождении по доске, это была очень жестокая казнь, которую использовали пираты. Незакреплённую доску клали на нос корабля, один её конец выдавался в море… Осуждённому завязывали глаза и заставляли двигаться по доске навстречу своей смерти… Я не мог даже представить себе, что вскоре судьба сведёт меня с отъявленными негодяями, среди которых, по словам капитана, он и провёл свою жизнь.

Тот язык, на котором он передавал свои приключения, пугал наших простодушных поселян не меньше, чем те преступления, которые он описывал. Мой отец всегда говорил, что народ вскоре вовсе перестанет посещать нашу таверну и мы разоримся.

Но, по-моему, присутствие старого моряка было для нас выгодно. Правда, наши посетители порядочно трусили и опасались крутого нрава капитана, но этого хватало ненадолго, и вспоминать страшные истории бывало даже приятно. Это вносило разнообразие и оживление в деревенскую жизнь; нашлись даже молодые люди, которые, восхищаясь нашим постояльцем, прозвали его «старым морским волком» и говорили, что именно такие люди и сделают Англию грозой морей.

Моего отца волновало другое: капитан проводил у нас неделю за неделей, а затем и месяц за месяцем, данные им деньги давно уже иссякли, а отец не решался настаивать на получении новых. Если же он набирался храбрости и намекал ему об этом, постоялец начинал так громко свистеть носом, что можно было принять этот звук за рёв, и отец быстренько исчезал из комнаты. Он тяжело переживал своё бессилие, и я уверен, что волнения и ужас, которые он чувствовал в эти минуты, сильно повлияли на его здоровье.

За всё время, что капитан прожил у нас, он не менял своей одежды и только купил несколько пар чулок у разносчика. Когда с его шляпы свалилась пряжка и один из отворотов повис, он оставил его в таком виде, хотя это было очень неудобно, особенно когда дул сильный ветер. Я живо помню его сюртук, который он сам чинил наверху, в своей комнате, и который, наконец, превратился в сплошной ряд заплат. Он никогда не писал и не получал писем, а разговаривал только с посетителями, да и то большей частью после того, как напивался рома. Большой сундук его никогда никто из нас не видел открытым.

Только раз встретил капитан отпор, и это было во время визита доктора Ливси. Мой отец уже давно страдал чахоткой, от которой впоследствии и умер. Доктор Ливси пришёл навестить своего пациента, закусил остатками обеда, которые предложила ему моя мать, и пошёл в общую комнату выкурить трубку.

Я пошёл за ним следом, и, помню, мне бросился в глаза контраст между изящным, щеголеватым доктором, с белоснежной пудрой на парике, блестящими чёрными глазами и мягкими, приятными манерами, приобретёнными от постоянного общения с весёлыми простолюдинами – и грузным, мрачным чудовищем – пиратом, который сидел, облокотившись о стол руками, и уже давно угощался ромом. Вдруг капитан – это был он – начал высвистывать свою вечную песню:

Сначала я думал, что «сундук мертвеца» – это тот сундук капитана, который стоял наверху в его комнате, и эта мысль смешалась в моих кошмарах с мыслью об одноногом моряке. Но потом мы всё-таки привыкли к этой песне и не обращали на неё особенного внимания. В тот вечер она была новинкой только для доктора Ливси, и я заметил по его лицу, что она не произвела на него приятного впечатления. Он сердито вскинул вверх глаза, прежде чем начать разговор со стариком Тэйлором, садовником, по поводу нового лечения ревматизма. Между тем капитан всё более и более возбуждался собственным пением и, наконец, ударил рукой по столу, что, как мы уже знали, должно было призвать всех к молчанию. Голоса в комнате сразу стихли, все, кроме голоса Ливси, который по-прежнему толковал что-то ясно и добродушно, попыхивая после каждых двух слов своей трубкой. Капитан несколько секунд глядел на него, затем вторично хлопнул ладонью по столу, ещё пристальнее взглянул на доктора и, наконец, разразился окриком, сопровождая его отвратительным ругательством:

– Замолчите вы там!

– Вы обращаетесь ко мне, сэр? – сказал доктор, и, получив утвердительный ответ, прибавил: – Могу вам сказать только одно, сэр, что если вы не перестанете пить ваш ром в таком количестве, свет скоро избавится от одного из самых гнусных негодяев и бездельников!

Капитан пришёл в бешеную ярость. Вскочив на ноги, он вытащил и раскрыл складной морской нож и, размахивая им, грозил пригвоздить доктора к стене. Но тот даже не тронулся с места и проговорил через плечо прежним тоном, – громко, так, что слышно было всем в комнате, но совершенно спокойно и твёрдо:

– Если вы сию же минуту не спрячете нож в карман, я, клянусь честью, засажу вас за решётку. Будет вам известно, что я не только доктор, но ещё исполняю обязанности судьи в этой местности.

Затем они обменялись взглядами. В конце концов капитан уступил и, спрятав оружие, занял снова своё место, ворча, как побитая собака.

– А теперь, сэр, – продолжал доктор, – когда я уже знаю, что на моём участке водится такой молодец, вы можете рассчитывать, что я буду следить за вами днём и ночью. При первой жалобе на вас, хотя бы за грубость, как сегодня, приму энергичные меры к выдворению вас отсюда. Можете быть уверены в этом!

Вскоре после этого доктору подали лошадь, и он уехал.

Капитан явно не хотел больше встречаться с доктором и обращать на себя внимание. Он больше не приставал к людям, и хоть и не перестал пить свой ром и напевать песню про сундук мертвеца, старался не тревожить других и не привлекать к себе внимания не только в этот вечер, но и в последующие.

Появление Черного Пса

Вскоре произошло событие, благодаря которому мы наконец-то расстались с капитаном, но, как вы увидите дальше, не освободились от его забот. Стояла суровая зима с продолжительными, трескучими морозами и сильными ветрами. Мой отец слабел с каждым днём, и мы уже не надеялись, что он доживёт до весны. Вся гостиница была на руках у меня и матери. У нас было дел по горло, так что некогда было обращать внимание на нашего неприятного постояльца.

Это произошло январским утром. Капитан поднялся раньше обыкновенного и сидел на берегу со своим кортиком, болтавшимся под широкими полами старого синего сюртука, подзорной трубой под мышкой и шляпой, сдвинутой на затылок. Мать была около отца, и я накрывал стол для завтрака к приходу капитана, когда вдруг отворилась дверь и вошёл человек, которого я до сих пор никогда не видел. У него было бледное, болезненное лицо, и на левой руке недоставало двух пальцев. Несмотря на кортик за поясом, он вовсе не имел воинственного вида. Я всегда особенно внимательно присматривался к морякам, всё равно, обладали ли они одной ногой или двумя, и помню, что этот человек привёл меня в некоторое смущение. Он не был похож на моряка, и тем не менее всё в нём напоминало море.

Я спросил, что ему нужно, и получил в ответ, что он желал бы рому. Но когда я собирался уже выйти из комнаты, чтобы принести ром, он сел за стол и сделал мне знак подойти к нему ближе. Я остановился, держа в руке салфетку.

– Подойди сюда, сынок! – проговорил он. Подойди ближе!

Я придвинулся на один шаг.

– Этот стол, вот здесь, для моего товарища Билли? – спросил он, подмигивая мне.

Я отвечал, что не знаю его товарища Билли, а что этот стол накрыт для нашего постояльца, которого мы зовём капитаном.

– Прекрасно, – сказал он. – Билли можно назвать и капитаном, почему бы и нет?! У него шрам на одной щеке и очень приятное обхождение, особенно если он выпьет лишнее. Скажем так, ради убедительности, что и у капитана есть шрам на щеке, и, скажем, если вам угодно, что именно на правой. А, отлично! Я так и говорил вам. Ну-с, так мой товарищ Билли здесь, в этом доме?

Я сказал, что он вышел погулять.

– Куда, сынок? Какой дорогой он пошёл?

Я показал ему скалу, за которой капитан скрылся, и ответил ещё на несколько вопросов.

– О, – проговорил он тогда, – мой приход доставит моему товарищу Билли такое же удовольствие, как и выпивка!

Выражение его лица при этих словах было не из приятных, и у меня были все основания полагать, что он явно преувеличивает радость встречи или даже издевается над капитаном. Но это было не моё дело, да и что я мог предпринять в данном случае!

Незнакомец некоторое время стоял около дверей, выглядывая из-за угла на улицу, точно кошка, выслеживающая мышь. Я вышел было на дорогу, но он сейчас же отозвал меня назад, и, когда я замешкался, его болезненное лицо страшно исказилось, и он так крикнул на меня, что я даже подпрыгнул. Почти сразу его лицо приняло прежнее, наполовину вкрадчивое, наполовину насмешливое выражение, и, похлопав меня по плечу, сказал, что я славный мальчик.

– У меня есть сын, – продолжил незнакомец, – и вы похожи друг на друга как две капли воды. Я горжусь им. Но великая вещь для мальчиков – это послушание, сынок, и ещё раз послушание! И если бы ты поплавал с Билли, то мне не пришлось бы звать тебя два раза. А вот, наверное, и он. Мы вернёмся в комнату, сынок, и спрячемся за дверь, чтобы сделать Билли сюрприз!

С этими словами незнакомец вошёл со мной в комнату и встал за дверью. Меня он поставил позади себя в угол, так что мы оба скрывались за отворённой дверью. Я чувствовал себя не в своей тарелке, и моё беспокойство только усилилось, когда я заметил, что и незнакомец явно трусит. Он нервно ощупывал рукоятку своего кортика и, пока мы стояли в ожидании, постоянно сглатывал слюну, точно что-то застряло у него в горле.

Наконец вошёл капитан, хлопнул дверью и, не глядя по сторонам, направился через всю комнату к столу, где был приготовлен для него завтрак.

– Билли! – окликнул его незнакомец, стараясь придать своему голосу как можно больше храбрости, как мне показалось.

Капитан круто повернулся на каблуках и очутился лицом к лицу с нами. Краска сбежала с его лица, и только нос остался синеватым. Он имел вид человека, который увидел перед собой привидение, или самого дьявола, или что-нибудь ещё хуже, если только бывает что-нибудь хуже этого. И, честное слово, мне даже стало жалко его, так он вдруг постарел и опустился в одну минуту.

– Пойди сюда, Билли, – продолжал незнакомец, – ведь ты узнаёшь меня, ты узнаёшь, конечно, своего старого корабельного товарища?!

Из груди капитана вырвался подавленный вздох.

– Чёрный Пёс! – пробормотал он.

– А кто же, как не он? – ответил незнакомец, приободрившись. – Чёрный Пёс пришёл проведать своего старого товарища по судну в гостиницу «Адмирал Бенбоу». Ах, Билли, Билли, много воды утекло для нас обоих с тех пор, как я лишился этих двух когтей!

При этом он поднял свою искалеченную руку.

– Ну, гляди сюда! – проговорил капитан. – Я здесь, и вот что со мной сделалось! Теперь отвечай, что это значит, что ты пришёл, и что тебе надо?

– Узнаю тебя, Билли! А теперь я хочу, чтобы этот милый мальчик принёс мне стакан рома, и мы потолкуем по душам, как старые корабельные друзья!

Когда я вернулся с ромом, они уже сидели за столом – Чёрный Пёс расположился у самой двери: одним глазом он следил за своим старым товарищем, а другим – прикидывал путь к отступлению. Он приказал мне уйти и оставить дверь открытой настежь.

– Чтобы никто не подглядывал в замочную скважину, сынок! – сказал он.

Я оставил их вдвоём и вернулся за прилавок в буфет. Долгое время мне не было ничего слышно, так как они говорили шёпотом. Но мало-помалу голоса их становились всё громче, и до меня стали долетать отдельные словечки, по большей части ругательные, которые произносил капитан.

– Нет, нет, нет и нет. И покончим с этим! – крикнул он. – Если уж болтаться на верёвке – так всем!

Затем вдруг донёсся страшный шум вперемежку с целым потоком ругательств; и в следующую секунду я увидел Чёрного Пса, обратившимся в бегство. Из левого плеча у него текла кровь… Капитан пустился за ним вдогонку и почти настиг у самой двери, замахнулся кортиком и, наверное, рассёк бы голову беглеца напополам, если бы не наша вывеска «Адмирал Бенбоу». Кортик обрушился на неё, и Чёрный Пёс, несмотря на свою рану, пустился бежать с такой быстротой, что через полминуты исчез за холмом.

Этим ударом драка окончилась. Капитан неподвижно стоял в дверях, в оцепенении рассматривая вывеску с оставленной кортиком зарубкой. Затем вернулся в дом.

– Джим, рому! – Говоря это, он пошатнулся и ухватился рукой за стену.

– Вы ранены? – вскричал я.

– Рому! – повторил он. – Мне надо убираться отсюда. Рому, рому!

Я бросился за ромом. Но так как я весь дрожал после произошедшего, то разбил стакан… И вдруг услышал громкий стук падающего тела. Я поспешил в комнату и увидел капитана, неподвижно лежащего на полу,

В эту минуту моя мать, встревоженная криками и дракой, прибежала мне на помощь. Нам удалось вдвоём приподнять голову капитана. Он дышал тяжело, глаза были закрыты, а лицо побагровело.

– О, горе, горе мне! – вскричала моя мать. – Что за несчастье тяготеет над нашим домом! Мало того, что твой бедный отец болен. Теперь ёще и это!

Мы не знали, как помочь капитану, но не сомневались, что он получил смертельную рану в драке с незнакомцем.

К счастью, дверь отворилась, и вошёл доктор Ливси, приехавший навестить отца.

– О, доктор! – вскричали мы. – Что нам делать? Куда он ранен?

– Ранен?! – переспросил Ливси. – Да он так же ранен, как и мы с вами! Это удар, о котором я предупреждал его. Ну, миссис Хокинс, отправляйтесь к мужу и ничего не говорите ему о случившемся. Я же постараюсь спасти этому молодцу жизнь. Джим, принесите мне таз!

Доктор разорвал рукав капитана и обнажил мускулистую руку, которая была покрыта татуировками: На счастье, Попутного ветра, Удачи Билли Бонс. Выше, на предплечье, красовалось очень искусно сделанное, как мне показалось, изображение виселицы, на которой раскачивался человек.

– Пророческий рисунок! – проговорил доктор, дотрагиваясь до него пальцем. – А теперь, мистер Билли Бонс, если это действительно ваше имя, мы посмотрим, какого цвета у вас кровь. Джим, – обратился он ко мне, – вы боитесь вида крови?

– Нет, сэр! – отвечал я.

– Отлично! В таком случае, держите таз!

С этими словами он взял ланцет и вскрыл вену. Много крови вышло раньше, чем капитан открыл глаза и обвёл всё туманным взором. Прежде всего он увидел доктора, и брови его нахмурились, потом взгляд его упал на меня, и он успокоился. Но вдруг лицо его исказилось, он сделал усилие приподняться и воскликнул:

– Где же Чёрный Пёс?

– Здесь нет чёрного пса! – отвечал доктор. – У вас удар, так как вы не переставали пить ром и были уже одной ногой в могиле, но я помог вам выкарабкаться оттуда, не скажу, чтобы по собственному желанию. А теперь, мистер Бонс…

– Это не моё имя! – прервал его капитан.

– Всё равно, – сказал доктор. – Это имя одного моего знакомого морского разбойника, и я зову вас так для скорости. Вот что я хочу сказать: вы не умрёте от одной кружки рома, но если вы не перестанете пить, то вам конец. Понимаете? А теперь сделайте усилие, я отведу вас в вашу комнату!

Мы с большим трудом втащили его наверх и уложили в постель. Голова его сейчас же откинулась в изнеможении на подушку, точно он лишился чувств.

– Ну, так запомните же хорошенько! – повторил доктор. – Ром и смерть для вас – одно и то же. Второй удар окажется роковым!

Черная метка

Около полудня я вошёл в комнату капитана с прохладительным питьём и лекарствами. Он лежал почти в том же положении, в каком мы его оставили, и казался в одно и то же время ослабевшим и возбуждённым.

– Джим, – сказал он, – ты один здесь славный малый, и, конечно, помнишь мою доброту. Помнишь, каждый месяц я давал тебе по четыре пенса серебром. А теперь, дружище, сам видишь, в каком я жалком положении. Так вот, Джим, принеси мне стаканчик рому, а?

– Но доктор… – начал возражать я.

– Все доктора ничего не понимают, – решительно возразил он. – Да и что может знать здешний доктор о моряках, скажите на милость? Я бывал в странах, где воздух напоминал горячую смолу, мои товарищи валились с ног от жёлтой лихорадки, а земля колыхалась от землетрясения, точно море, – разве доктор знает такие страны? И я жил только ромом. Он был для меня и питьём, и едой, заменял мне семью и всё. Если я не выпью теперь рому, я буду всё равно как старое негодное судно, выброшенное на берег, и кровь моя падёт на тебя, Джим, и на этого душегубца доктора!

Он откинулся назад с проклятиями.

– Я ни капли не выпил за сегодняшний день. Этот доктор просто дурак, говорю тебе. Мне мерещатся всякие ужасы. Я вижу одного человека, старину Флинта, вон там, в углу, позади тебя, так же ясно, как если бы это было нарисовано. Я дам тебе золотую гинею, Джим! Гинею за один стаканчик рому!

Меня оскорбило предложение капитана.

– Мне не надо ваших денег, кроме тех, что вы должны моему отцу. Я принесу вам один стакан, но только один-единственный!

Когда я принёс ему ром, он жадно схватил стакан и выпил его до последней капли.

– О, о! – сказал он. – Так-то получше, честное слово! А что, дружище, говорил доктор, сколько времени мне валяться на этой койке?

– По крайней мере неделю! – отвечал я.

– Гром и молния! Целую неделю! – закричал капитан. – Но я не могу ждать так долго: «они» пришлют мне «чёрную метку». Негодяи, наверное, бродят вокруг. Не умели держать своё, а теперь зарятся на чужое! Разве такое поведение достойно моряка, хотел бы я знать? Но меня трудно провести. Я никогда не сорил своими деньгами и терять их не желаю. И я прогоню их отсюда. Меня они не запугают, нет! Не на того напали!

С этими словами он с усилием поднялся на постели, опираясь на моё плечо так сильно, что я едва не вскрикнул от боли… Но не смог удержаться и упал в прежнее положение.

– Джим, ты видел его сегодня? – проговорил он через некоторое время.

– Чёрного Пса? – спросил я.

– Да. Он скверный человек, но есть кое-кто похуже. Так вот, если мне нельзя будет уехать отсюда и они пришлют мне «чёрную метку», то помни, что им нужен мой сундук. Садись на лошадь и скачи к доктору, пускай соберёт людей и перехватит их – эту шайку старого Флинта. Я был помощником Флинта и один знаю его тайну, он открыл мне её перед смертью. Но надо подождать, чтобы они прислали «чёрную метку», раньше говорить об этом нельзя.

– Чёрная метка? Что это? – спросил я.

– Это вызов, дружище! Я расскажу об этом, когда пришлют. Будь настороже, Джим, и гляди в оба. А уж я разделю с тобой «это» поровну, клянусь честью!

Голос его сделался слабее, и, наконец, он умолк. Вскоре после этого я дал ему лекарство, и он принял его, точно ребёнок, проговорив:

– Если когда-нибудь моряк желал лекарств, так это я!

Наконец он заснул, хотя его сон больше был похож на обморок. Вероятно, я рассказал бы всю эту историю доктору, так как страшно боялся, что капитан раскается в своей откровенности и покончит со мной. Но обстоятельства сложились самым неожиданным образом. В этот вечер умер мой отец, и я совершенно забыл о нашем разговоре, целиком поглощённый своим горем, хлопотами по устройству похорон и другими повседневными вещами.

На следующее утро капитан спустился вниз как ни в чём не бывало, позавтракал, и, несмотря на очевидную слабость, пил ром, сколько хотел, постоянно наливая его из бочонка. Никто не осмелился помешать ему, и накануне похорон он был так же пьян, как и прежде… Мороз пробегал по коже, когда в нашем печальном доме раздавалась его гнусная морская песня.

Капитан был слаб. Он с каждым днём становился всё слабее вместо того, чтобы крепнуть. Он с трудом карабкался по лестнице и бродил по комнате, подходя к стойке, иногда даже высовывал нос в дверь, чтобы подышать морским воздухом, но при этом держался за стену, ища опоры, и дышал так тяжело, точно взобрался на гору. Он больше не общался со мной, и я думал, что он уже забыл о нашем странном разговоре.

И ещё у него появилась новая неприятная привычка – вынимать кортик и класть подле себя на стол, когда он пил. Но вместе с тем он оставил людей в покое и, казалось, был всецело погружён в свои мысли. Один раз, к нашему величайшему удивлению, он даже стал насвистывать какую-то любовную деревенскую песенку, которую распевал, вероятно, ещё в юности.

В таком положении были дела, когда, день спустя после похорон, около трёх часов пополудни я на минуту остановился в дверях, с грустью вспоминая отца. День был морозный и туманный.

Вдруг я увидел человека, который медленно брёл по дороге. Очевидно, он был слеп, так как ощупывал перед собой дорогу палкой, глаза и нос его закрывала зелёная ширмочка. Он горбился то ли от старости, то ли от слабости, огромный ветхий морской плащ с капюшоном делал его ещё уродливее. Никогда в жизни я не встречал такого страшного на вид человека. Остановившись перед гостиницей, он произнёс нараспев странным и монотонным голосом, обращаясь в пространство:

– Может, какая-нибудь добрая душа скажет несчастному слепому, потерявшему драгоценное зрение, защищая свою родную Англию, где он теперь находится?

– Вы около гостиницы «Адмирала Бенбоу», в бухте Чёрного холма! – отвечал я.

– Я слышу голос, – просипел он, – молодой голос. Можете дать мне руку, мой добрый молодой друг, и ввести меня в дом?

Я протянул руку, и это ужасное, безглазое существо с таким мягким голосом ухватило её, точно клещами. Я так испугался, что попробовал вырвать у него руку, но слепой крепко прижал её к себе.

– А теперь, мальчик, – сказал он, – веди меня к капитану!

– Сэр, – ответил я, – честное слово, я не могу этого сделать!

– И всё-таки сделаешь! – сказал он, насмешливо улыбаясь. – Ты поведёшь меня прямо к нему, или я сломаю тебе руку!

С этими словами он так повернул мою руку, что я вскрикнул от боли.

– Сэр, – сказал я. – Это ради вашего же блага. Капитан всегда держит кортик наготове. Другой джентльмен…

– Поторопись, живо, – прервал он меня, и я никогда прежде не слыхал такого жёсткого, холодного и отвратительного голоса, как у этого слепого. Этот голос подействовал на меня сильнее, чем боль, и я послушно повёл гостя в общую комнату, где за столом, отуманенный ромом, сидел капитан. Слепой сжимал мою руку в своём железном кулаке и опирался на меня всей своей тяжестью, так что я едва мог вести его.

– Когда он увидит меня, крикни: «Я привёл вашего друга, Билли». Если не исполнишь этого, то я сделаю с тобой вот что.

И он сжал мою руку так сильно, что я едва не лишился сознания.

Отворив дверь, дрожащим голосом я произнёс то, что было приказано. Бедный капитан вскинул глаза вверх и в одну секунду протрезвел. При этом его лицо выражало не столько ужас, сколько смертельную боль. Он сделал движение, чтобы подняться, но у него не хватило на это сил.

– Нет, Билли, оставайся сидеть где сидишь! – проговорил нищий. – Дело есть дело. Пусть я не могу видеть, зато отлично слышу! Вытяни руку! А ты, мальчик, возьми её и поднеси ко мне!

Мы оба повиновались ему, и я видел, как он переложил что-то из руки, в которой держал палку, в ладонь капитана, который сейчас же сжал её.

– Дело сделано! – сказал слепой, выпустил мою руку и с невероятной быстротой исчез из комнаты. Издалека доносилось постукивание его палки, которой он нащупывал дорогу, а я неподвижно застыл на одном месте.

Прошло несколько секунд, прежде чем мы с капитаном пришли в себя, и я почувствовал, что всё ещё держу его руку.

– В десять часов! – закричал капитан, заглянув в то, что было зажато в его ладони. – Остаётся шесть часов. Мы можем успеть!

Он стремительно вскочил на ноги, но тут же пошатнулся, схватился рукой за горло и, издав странный звук, упал всей тяжестью на пол, лицом вниз. Я бросился к нему, но было поздно. Капитан скончался от апоплексического удара. И хотя я никогда не любил этого человека и только жалел его последнее время, я горько зарыдал, когда увидел, что он умер; это была вторая смерть, которую мне пришлось пережить за короткое время, и горе после первой было ещё слишком свежо в моей памяти.

Матросский сундук

Не теряя времени, я рассказал матери всё, что знал и что, быть может, должен был бы рассказать гораздо раньше, и мы поняли, что попали в затруднительное и опасное положение. Деньги, если только они были у капитана, следовало по всей справедливости получить нам, но не похоже было на то, чтобы товарищи капитана, два образчика которых я видел, пожелали расстаться со своей добычей ради того, чтобы вернуть долги покойного моим родителям. Скакать сейчас же за доктором Ливси, как приказывал мне капитан, я тоже не мог, потому что тогда моя мать осталась бы совсем одинокой и беззащитной в пустой гостинице, да ещё с трупом капитана… Сюда в любую минуту могли заявиться его опасные товарищи, так что об этом нечего было и думать. Мы не решились оставаться в своём доме: любой ничтожный стук, будь то треск углей в печке или громкое тиканье часов, заставлял нас тревожно вздрагивать. Нам всюду чудились шаги, которые приближались к нам.

Тело капитана, распростёртое на полу, и мысль об отвратительном слепом нищем, который бродил где-то поблизости и мог вернуться назад каждую минуту, наводили на меня такой ужас, что волосы на голове становились дыбом. Надо было поскорее предпринять что-нибудь, мы долго обсуждали с матерью разные варианты и решили наконец отправиться вместе за помощью в соседнюю деревушку. Сказано – сделано. В одно мгновение очутились мы на улице и с непокрытыми головами побежали по морозу.

Уже начали сгущаться сумерки. Деревушка была совсем недалеко от нас, хотя и не видна была из нашего дома и лежала на другом берегу залива, за утёсами. Особенно ободряло меня то, что она находилась в направлении, совсем противоположном тому, откуда явился слепой нищий и куда он, по всей вероятности, и вернулся. Мы недолго были в дороге, хотя временами останавливались и прислушивались, не гонится ли кто за нами, но в лесу не слышно было ничего особенного, кроме тихого журчанья воды и карканья ворон.

Когда мы добрались до деревушки, повсюду в домах уже горели огни, они успокаивали нас своим тёплым светом, напоминали об уюте, простом и незатейливом быте обычных людей, которые знать не знают о пиратах, чёрных метках и страшных слепых нищих, собираются ужинать, молятся и укладывают детей спать. Совсем недавно я тоже был таким же обыкновенным ребёнком. А сейчас бегу вместе с матерью по пустынной дороге и только и надеюсь что на помощь добрых людей. Я никогда не забуду, как приятно и успокоительно подействовали на меня эти жёлтые огоньки, видневшиеся в окнах.

Но этим приятным ощущением дело и ограничилось, так как ни одна душа во всей деревне не согласилась вернуться вместе с нами в гостиницу «Адмирал Бенбоу». Чем больше говорили мы о наших волнениях и беспокойстве, тем сильнее льнули все эти люди – и мужчины, и женщины, и дети – к собственным домам. Имя капитана Флинта, как это ни казалось мне странным, было хорошо известно здесь и вселяло во всех ужас. Некоторые мужчины, работавшие на поле недалеко от «Адмирала Бенбоу», вспомнили, что видели не так давно незнакомых людей на дороге и приняли их за контрабандистов, так как они сейчас же скрылись из виду; кроме того, заметили они и маленькое судно в Логовище Кита, как мы называли это место. Одно упоминание о товарищах капитана пугало их, как мне кажется, до смерти. В конце концов, нашёлся один смельчак, чтобы поехать к доктору Ливси, но никто не согласился помочь нам охранять нашу гостиницу. Говорят, что трусость заразительна, но верно и то, что препятствия придают решимости и мужества. Когда все отказались идти с нами, моя мать обратилась с несколькими словами к толпе. Она объявила, что ни за что не захочет лишить денег своего сына-сироту.

– Если никто из вас не решается на это, то мы с Джимом пойдём одни! – сказала она. – Мы пойдём назад той же дорогой, какой пришли сюда, а вы можете оставаться здесь, хотя теперь я знаю, что мы напрасно проделали свой путь и просили вас о помощи! Вы трусы, и хоть и выглядите сильными мужчинами, душа у вас цыплячья. Мы откроем тот сундук, хотя бы это стоило нам жизни. Мне ничего больше не надо от вас…Миссис Кроссли, вы дадите мне вашу сумку, чтобы положить в неё деньги, которые следуют нам по закону?

Конечно, я сказал, что пойду с матерью, и, конечно, все загалдели и закричали, что это дурацкая храбрость с нашей стороны и что не найдётся желающих идти с нами. Всё, чем они ограничились, – был заряженный пистолет, которым меня снабдили на случай нападения, и обещание иметь наготове осёдланных лошадей, чтобы мы могли умчаться от преследователей на обратном пути. И ещё один паренёк всё же собрался поехать в дом доктора за вооружённым подкреплением.

Сердце колотилось у меня в груди, когда мы возвращались в эту холодную ночь домой, рискуя подвергнуться страшной опасности. На небе стала появляться полная луна, краснея сквозь туман, и это обстоятельство ещё увеличило нашу поспешность: очевидно, вскоре должно было сделаться светло как днём, и если за домом наблюдают, наше возвращение не пройдёт незамеченным. Мы бесшумно пробирались вдоль ограды дома, хотя кругом не видно и не слышно было ничего подозрительного, что могло бы напугать нас ещё сильнее. Наконец, к нашему величайшему облегчению, мы проскользнули в гостиницу.

Прежде всего я задвинул засов у наружной двери, и мы на минуту остались в темноте, одни с телом капитана. Затем моя мать принесла свечку, и мы, держась за руки, вошли в общую комнату. Покойник лежал в таком же положении, в каком мы его оставили, – на спине, с открытыми глазами и вытянутой одной рукой.

– Опусти шторы, Джими, – прошептала мать, – а то могут подсмотреть за нами с улицы. А теперь, – продолжала она, когда я спустил шторы, – нам надо достать ключ, но хотела бы я знать, кто решится дотронуться до него?

И она даже всхлипнула при этих словах.

Я решил быть мужественным и опустился на колени. На полу, около руки капитана, лежала круглая бумажка, зачернённая с одной стороны. Я не сомневался, что это и была «чёрная метка», о которой говорил покойный капитан. Взяв бумажку в руки, я увидел на одной стороне её ясно и чётко написанное: «Сегодня в 10 часов».

– В 10 часов, – сказал я, и как раз в эту секунду начали бить наши старые стенные часы. Этот неожиданный звук заставил нас вздрогнуть. Но затем мы обрадовались: пробило только шесть.

– Теперь, Джим, – сказала мать, – надо отыскать ключ от сундука!

Я обшарил карманы капитана, один за другим. Несколько мелких монет, напёрсток, нитки и толстые иголки, начатый свёрток табаку, карманный компас, нож с искривлённой ручкой, огниво – вот всё, что я нашёл в них, так что начал уже приходить в отчаяние.

– Может быть, у него на шее! – сказала мать.

Преодолев сильное отвращение, я разорвал ворот его рубашки. Действительно, кругом шеи, на просмолённой верёвке, которую я разрезал его же ножом, висел ключ. Эта удача придала нам отваги, и мы поспешили наверх, в ту маленькую комнатку, где капитан так долго прожил, и где стоял с самого приезда его сундук.

Этот сундук по виду ничем не отличался от тех, какие бывают у матросов. На крышке его была выжжена раскалённым железом буква Б, а углы потёрлись и расщепились, точно от долгого употребления.

– Дай мне ключ! – сказала мать и, несмотря на тугой замок, повернула его и в одно мгновение откинула назад крышку сундука.

На нас пахнуло сильным запахом табака и дёгтя. Сверху лежало платье, старательно вычищенное и сложенное. По словам матери, капитан, должно быть, никогда не надевал его. Под платьем лежала всякая смесь: тут был и квадрант, и обложки от табака, и две пары красивых пистолетов, старые испанские часы и разные безделушки, ценные только для воспоминаний владельца, была здесь также пара компасов, оправленных медью, и пять или шесть интересных вест-индских раковин.

Мы ничего не нашли ценного, кроме куска серебра и некоторых мелочей. Ещё глубже лежал старый плащ, побелевший от солёной воды. Моя мать нетерпеливо отбросила его в сторону, и тогда нам открылись последние вещи в сундуке: свёрток, завёрнутый в клеёнку, и холщовый мешок, в котором, судя по звону, было золото.

– Я покажу этим негодяям, что я честная женщина! – сказала моя мать. – Я возьму только ту сумму, которую он был мне должен, ни фартинга больше. Подержи-ка сумку!

И она начала отсчитывать деньги из холщового мешочка и класть их в сумку, которую я держал. Это была нелёгкая работа и заняла она много времени, потому что тут были монеты всяких стран и разного вида – и дублоны, и луидоры, гинеи и всякие другие, и притом все они были перемешаны между собой. Английских монет было всего меньше, а моя мать только по ним и умела считать. Когда мы ещё перебирали монеты, я вдруг схватил мать за руку – в тихом морозном воздухе пронёсся звук, от которого у меня душа ушла в пятки, – это было постукивание палки слепого нищего, нащупывавшего дорогу. Звук этот слышался всё яснее и отчётливее, видимо, приближаясь к нам, и мы сидели, затаив дыхание. Затем раздался резкий стук в наружную дверь, и вслед за этим ручка двери задвигалась и засов затрещал, точно кто-то пробовал отворить его. Потом наступило долгое молчание. Наконец, снова послышалось постукивание палки по дороге и – к нашей неописуемой радости – постепенно замерло вдали.

– Мама, – сказал я, – возьми все деньги!

Я был уверен, что наша дверь, заложенная засовом, вызовет подозрение и привлечёт к нашему дому всю шайку этих негодяев. Но в то же время я был так счастлив, что мне пришло в голову задвинуть засов.

Однако моя мать, несмотря на весь свой испуг, не соглашалась взять ни больше, ни меньше того, что ей следовало получить. Она говорила, что теперь ещё нет семи часов, и что она успеет покончить с этим, возьмёт только долг этого проклятого капитана. Она ещё спорила со мной, когда от холма донёсся тихий свист. Этого было достаточно:

– Я возьму то, что успела отсчитать! – сказала мать, вскакивая на ноги.

– А я прихвачу ещё это для ровного счёта! – прибавил я, беря свёрток в клеёнке.

Через минуту мы были уже внизу, бросив в спешке свечку около пустого сундука, а ещё через мгновение открыли дверь и очутились на свободе. Нельзя было терять ни секунды. Туман быстро рассеивался, и на небе уже светила полная луна; только около двери пока ещё была лёгкая тень, точно для того, чтобы скрыть первые шаги нашего бегства.

Вся дорога в деревню была залита ярким лунным светом. Но это было ещё не всё: до нашего слуха уже доносились шаги, и когда мы взглянули по направлению этих звуков, то увидели толпу людей, быстро приближавшихся к нашему дому, один из них нёс фонарь.

– Дорогой мой, – сказала вдруг моя мать, – бери деньги и беги. Я чувствую, что сейчас упаду в обморок!

Это было самое худшее, что только могло с нами случиться. Как я проклинал трусость соседей, которые не пришли нам на помощь, как осуждал мать за её честность, за её прошлую безумную смелость и теперешнюю слабость!

Мы были у самого мостика через ручеёк. Я помог матери спуститься с берега, но тут она потеряла сознание и упала на меня всей тяжестью. Не знаю, как хватило у меня сил поддержать её, и боюсь, что это было сделано не слишком нежно, я протащил её несколько шагов вниз по берегу и положил под арку моста. Дальше я не мог её вести, потому что мост был слишком низок. И так остались мы здесь ждать незваных гостей на расстоянии голоса от нашего постоялого двора.

Смерть слепого

Любопытство оказалось сильнее страха, я не в силах был оставаться в своём убежище и ползком добрался до края дороги. Отсюда, притаившись за кустом, я мог видеть пространство около нашего дома. Едва занял я своё место, как показалась толпа человек в семь или восемь, которые спешили к гостинице, тяжёлые шаги их гулко отдавались в воздухе. Впереди шёл человек с фонарём в руках. За ним трое бежали, держась за руки, и, несмотря на туман, я разглядел, что в середине был слепой нищий. Через секунду он заговорил, и я убедился, что был прав.

– Ломайте дверь! – кричал он.

Двое или трое бросились к дому. Затем наступила пауза. Нападающие тихо переговаривались между собой, точно поражённые тем, что дверь оказалась незапертой. Но пауза длилась недолго, и слепой снова стал отдавать приказания.

– В дом, в дом! – кричал он, осыпая проклятиями мешкающих товарищей.

Четверо или пятеро человек послушались, двое остались на дороге со слепым. Снова наступила пауза; затем раздался крик удивления и голос из дому:

– Билли мёртв!

Слепой снова разразился бранью.

– Обыщите его, лентяи, а остальные пускай бегут наверх за сундуком!

Я слышал, как скрипели ступеньки нашей старой лестницы под их тяжёлыми шагами, и, вероятно, дрожал весь дом. Вскоре раздались новые крики. Окно из комнаты капитана с треском отворилось, и послышался звон разбитого стекла. Затем один из негодяев высунулся из него и доложил слепому, стоявшему внизу на дороге:

– Пью, здесь побывали раньше нас – все вещи из сундука выворочены и брошены!

– Здесь ли «это»? – заревел Пью.

– Деньги здесь!

Слепой послал проклятие по адресу денег.

– Я говорю о свёртке с бумагами Флинта! – вскричал он.

– Его нигде не видно! – отвечал другой.

– Наверняка это дело рук хозяев таверны и их мальчишки! Хотел бы я вырвать ему глаза! – кричал слепой Пью. – Ищите хорошенько, молодцы.

– Конечно, это они, вот здесь и свечку свою оставили! – отозвался тот, который стоял у окна.

– Шарьте везде и найдите их! Переверните всё в доме вверх дном! – ревел Пью, стуча палкой в землю.

И вот в нашей гостинице начали бесцеремонно хозяйничать три негодяя, перевёртывая всё вверх дном, шаря, швыряя и ломая мебель и все вещи; от тяжёлого стука ног и хлопанья дверей проснулось даже эхо в соседних скалах. Наконец они, один за другим, вышли из дому и объявили, что никого не могли найти. В это мгновение донёсся такой же свист, как слышался и раньше, только теперь он повторился два раза.

– Это снова Дирк! – сказал кто-то. – И двойной сигнал! Надо нам убираться отсюда!

– Убираться? Вы спятили?! – кричал Пью. – Дирк – тупица и трус, не обращайте на него внимания. Они должны быть здесь, поблизости, – они не могли уйти далеко. Обшарьте хорошенько все уголки! Проклятье! Если бы у меня только были глаза!

Этот призыв несколько подействовал, так как двое стали шарить около дома, но делали это нехотя, так как у них, должно быть, было тревожно на сердце. Остальные стояли в нерешительности на дороге.

– Вас ожидает несметное богатство, дураки, а вы мямлите! Вы станете богаты, как короли, если найдёте то, что ищете, а между тем стоите тут, как ослы! Из вас никто не осмелился прийти к Билли, а я сделал это – я, слепой! И теперь из-за вас я останусь несчастным нищим, а мог бы разъезжать в карете.

– Да ведь дублоны мы взяли, чего же тебе ещё?! – проворчал один.

– Должно быть, они перепрятали эту вещь! – заметил другой. – Возьми деньги, Пью, и не ори тут!

Последние слова были каплей, переполнившей чашу гнева слепого, и он, замахнувшись своей палкой, стал наносить ею удары направо и налево, так что нескольким сильно перепало. Те, в свою очередь, стали осыпать слепого проклятиями и угрозами, тщетно пытаясь вырвать у него из рук палку.

Эта ссора оказалась спасительной для нас, так как в разгар её послышались новые звуки с вершины холма, на сей раз это был топот скакавших галопом лошадей. И почти в ту же секунду раздался выстрел из пистолета. Очевидно, это был сигнал, предупреждающий о крайней опасности, так как разбойники бросились врассыпную – кто по направлению к морю, кто наперерез через холм. Не прошло и минуты, как на дороге остался один Пью. Уж не знаю, что было причиной этого поступка: панический страх или желание отомстить за брань и побои, только товарищи бросили слепого на произвол судьбы. Оставшись один, он отправился было за другими, нащупывая дорогу, и даже прошёл в нескольких шагах от меня, отчаянно крича:

– Джонни, Чёрный Пёс, Дирк, ведь вы не бросите вашего старого Пью?! Не оставляйте старика Пью!

В это самое время топот лошадей раздался уже на вершине холма. В лунном свете показались четверо или пятеро всадников, которые во весь опор мчались к гостинице. Тогда Пью понял свою ошибку, с криком повернул назад, но наткнулся на канаву и свалился туда. В одну секунду он снова был на ногах и бросился, совершенно растерянный, прямо под лошадь переднего всадника.

Несмотря на усилия последнего удержать свою лошадь, Пью был моментально смят и раздавлен ею. Слепой перевернулся навзничь и остался лежать на дороге.

Всадники остановились, и я тут же узнал их. Сзади ехал тот парень, который отправился из деревушки к доктору Ливси, остальные были таможенниками, которые искали контрабандистов. Оказалось, что до них дошли слухи о том, что в Логовище Кита появился какой-то люггер, а наш посланец встретил их по дороге и рассказал о нас. Отряд немедленно отправился в нашу сторону и успел как нельзя вовремя, мы обязаны ему нашим спасением.

Пью погиб на месте. Что же касается моей матери, то от воды и нюхательной соли она скоро очнулась. Впрочем, оправившись от ужаса, она не переставала сокрушаться о том, что не получила всю причитающуюся ей сумму.

Между тем таможенный надзиратель поспешил к Логовищу Кита. Но когда они подошли к бухте, судно уже снялось с якоря, хотя находилось довольно близко от берега. Надзиратель окликнул люггер. В ответ раздался голос, советующий таможеннику держаться в тени, если он не хочет, чтобы ему всадили пулю в лоб. Действительно, в ту же секунду прозвучал выстрел, люггер удвоил ход и скрылся из виду. По словам таможенника мистера Дэнса, он стоял на берегу «точно рыба, вынутая из воды», и всё, что он мог сделать, – это послать человека на ближайшую пристань, чтобы отправить в погоню сторожевой катер.

– Но очевидно, что они успели убраться вовремя. Единственное, что меня радует, – прибавлял мистер Дэнс, – это то, что мне пришлось наступить на мозоли мистера Пью!

Говорил он это уже после того, как услышал от меня всю историю. Я вернулся вместе с ним в «Адмирал Бенбоу» и нашёл там страшный хаос. Всё было перерыто и валялось на полу, в том числе и часы. Бандиты не пощадили ни одной вещи, и хотя ничего не было взято, кроме дублонов капитана и серебра из выручки, я сейчас же понял, что мы разорены.

– Они взяли деньги, вы говорите? – спросил мистер Дэнс. – Чего же они тогда искали, Хокинс? Хотели ещё больше денег?

– Нет сэр, не денег, я думаю! – отвечал я. – Собственно, я полагаю, сэр, что та вещь, которую они искали, находится у меня на груди, в кармане. И, если сказать правду, я бы хотел положить её в безопасное место!

– Разумеется, мальчик! – сказал он. – Это совершенно правильно. Я возьму её, если вам угодно!

– Я думал, что, может быть, доктор Ливси… – начал я.

– Совершенно верно! – прервал он меня. – Он джентльмен и судья, и, как теперь думаю, нужно немедленно поехать к нему и доложить о том, что произошло… Что бы там ни было, но бедняга Пью умер. Я, собственно, не сожалею об этом, но, видите ли, народ может обвинить в этом отряд его величества. И если хотите, Хокинс, я возьму вас с собой!

Я от души поблагодарил его за это предложение, и мы вернулись вместе в деревушку, и, пока я разговаривал с матерью о своих планах, отряд вскочил на лошадей.

– Доггер, – сказал мистер Дэнс, – у вас добрый конь, возьмите этого малого к себе в седло!

Как только я уселся позади Доггера и взялся за его пояс, инспектор дал приказ трогаться, и отряд поскакал рысью по направлению к дому доктора Ливси.

Бумаги капитана

Мы неслись во весь опор до тех пор, пока не очутились перед жильём доктора Ливси. Фасад дома был совершенно тёмный.

Мистер Дэнс сказал, чтобы я соскочил с лошади и постучал в дверь, а Доггер подставил мне стремя, чтобы я спустился. Почти в ту же минуту служанка отворила дверь.

– Дома доктор Ливси? – спросил я.

Служанка отвечала, что его нет: он вернулся после полудня, но потом ушёл в замок, чтобы пообедать и провести вечер со сквайром.

– Так едем туда, мальчик! – сказал мистер Дэнс.

На этот раз я уже не влезал на лошадь, так как расстояние было очень небольшое, а бежал, держась за ременное стремя Доггера, до самых ворот парка и дальше по длинной безлистной аллее, освещённой луной. В конце её белыми линиями выступили очертания замка. Здесь мистер Дэнс слез с лошади, и мы направились к дому. Служанка повела нас по крытой галерее и указала в конце её на большую библиотеку, заставленную книжными шкафами. На верху каждого шкафа располагались бюсты. Здесь, около пылающего камина, сидели сквайр и доктор Ливси, с трубками в руках.

Я никогда не видел сквайра вблизи. Это был высокий человек, более шести футов росту, широкоплечий, с толстым, красноватым лицом, загрубевшим от долгих путешествий. У него были густые чёрные брови, очень подвижные, что заставляло предполагать живой и надменный характер.

– Входите, мистер Дэнс! – сказал он снисходительным и высокомерным тоном.

– Добрый вечер, Дэнс! – проговорил доктор, кивая головой. – Добрый вечер и тебе, друг Джим! Какой счастливый ветер занёс вас сюда?

Надзиратель, вытянувшись в струнку, доложил о случившемся. Посмотрели бы вы, как оба джентльмена нагнулись вперёд и переглядывались между собой… Они даже перестали курить, так были поражены и заинтересованы! Когда они услыхали про то, как моя мать вернулась назад на постоялый двор, доктор Ливси хлопнул себя по колену, а сквайр закричал: «Браво!» и разбил свою длинную трубку о каминную решётку. Ещё задолго до конца рассказа мистер Трелони (так, если вы помните, звали сквайра) встал со стула и стал ходить взад и вперёд по комнате, а доктор, точно для того, чтобы лучше слышать, снял свой напудренный парик и выглядел очень странно со своими собственными, коротко подстриженными чёрными волосами.

Наконец мистер Дэнс окончил повествование.

– Мистер Дэнс, – произнёс сквайр, – вы благородный человек! Что же касается того, что вы переехали то страшное чудовище, то я смотрю на это, как на своего рода добродетель, сэр: всё равно, как если бы раздавить ногой таракана. Этот Хокинс, как я вижу, очень догадливый малый. Хокинс, не позвоните ли вы в этот колокольчик? Мистеру Дэнсу надо предложить элю!

– Итак, Джим, – сказал доктор, – та вещь, которую они везде искали, у вас?

– Она здесь, сэр! – отвечал я, подавая ему свёрток в клеёнке.

Доктор оглядел свёрток со всех сторон, сгорая, по-видимому, от желания немедленно его вскрыть; но вместо этого спокойно положил его в карман своего сюртука.

– Сквайр, – сказал он, – когда Дэнс получит свой эль, он должен будет, конечно, вернуться к своим служебным обязанностям. Но Джима Хокинса я думаю оставить ночевать в моём доме и, с вашего позволения, предлагаю дать ему холодного пирога на ужин!

– Как желаете, Ливси! – отвечал сквайр. – Хокинс заслужил много больше, чем пирог!

Большой паштет из голубей был принесён и поставлен на маленький стол, и я чудесно поужинал, так как был голоден как волк. В это время мистер Дэнс после новых комплиментов был, наконец, отпущен.

– А теперь, сквайр? – произнёс доктор.

– А теперь, Ливси?.. – проговорил сквайр в том же тоне.

– Ну, – сказал Ливси, – слышали вы об этом Флинте, я полагаю?

– Слышал ли я о нём! – вскричал сквайр. – Слышал ли о нём, говорите вы! Это был самый кровожадный из морских разбойников, какие только плавали по морю. Испанцы были так запуганы им, что, говорю вам, я иногда гордился тем, что он англичанин. Я собственными глазами, сэр, видел его паруса около Тринидада, и трусливый капитан, с которым я путешествовал, повернул назад, сэр!

– Хорошо, я сам слышал о нём в Англии! – сказал доктор. – Но дело в том, были ли у него деньги?

– Деньги! – вскричал сквайр. – Разве вы не слышали сегодняшней истории? Чего же искали эти негодяи, как не денег? Ради чего готовы они рисковать своей шкурой, как не ради денег?

– Это мы сейчас узнаем! – отвечал доктор. – Но вы такая горячая голова и так забросали меня словами, что я не могу вставить ни одного своего. Вот что хотел бы я знать: предположим, что у меня тут, в кармане, ключ от запрятанного Флинтом сокровища; станет ли оно нам от этого доступнее?

– Станет ли доступнее! – вскричал сквайр. – Да если только мы будем иметь этот ключ, про который вы говорите, я снаряжаю из Бристоля корабль, беру с собой вас и Хокинса и уж добуду эти сокровища, хотя бы пришлось искать целый год!

– Отлично! – сказал доктор. – В таком случае, если только Джим ничего не имеет против, мы вскроем пакет!

И он положил его перед собой на стол. Свёрток был зашит нитками, так что доктору пришлось прибегнуть к своему ящику с инструментами, чтобы разрезать хирургическим ножичком стежки. В свёртке оказались книга и запечатанная бумага.

– Прежде всего посмотрим книгу! – предложил доктор.

Сквайр и я наклонились над его плечом, в то время как он раскрывал книгу. Доктор Ливси ещё раньше приветливо подозвал меня из-за столика у стены, где я ужинал, к себе, чтобы принять участие в открытии тайны.

На первой странице были всевозможные надписи, отдельные слова, точно кто-нибудь пробовал перо и упражнялся в письме. Здесь, между прочим, была, как и на руке надпись, «Удачи Билли Бонсу». Затем шли несколько фраз: «Мистер Б. Бонс, штурман». «Хватит рому». «У Пальмы Ки он получил то, что причиталось». Было много и других изречений, частью непонятных.

Я напрасно ломал себе голову, чтобы догадаться, кто это был «он» и что такое он получил. Может быть, удар ножом в спину?

– Не скажу, чтобы здесь было много разъяснений! – проговорил доктор Ливси, перевёртывая страницу. Следующие десять или двенадцать страниц наполнены были любопытными столбцами записей. В начале строчки стояло число, а в конце – денежный итог, как и во всякой счётной книге, но в промежутке, вместо объяснения, стояло различное число крестиков. Так, например, 12 июня 1745 года было помечено 70 фунтами, происхождение которых объяснялось шестью крестиками. Иногда, впрочем, стояло и название места, или обозначение широты и долготы, так, например, «62°17′20'', 19°2′40''». Такой реестр тянулся более двадцати лет, сумма отдельных столбцов всё росла с течением времени и выросла в конце концов в огромный общий итог, переправленный раз пять или шесть. Внизу было написано: «Доля Бонса».

– Не могу разобраться в этом! – сказал Ливси.

– А между тем это ясно как божий день! – вскричал сквайр. – Это счётная книга. Крестики заменяют имена кораблей или городов, которые они потопили или ограбили. Выставленные суммы обозначают долю этого негодяя, а где он боялся неясности, там прибавлял подробное название, как здесь, например: тут обозначен берег, около которого погибло, очевидно, судно со всем экипажем.

– Это верно, – заметил доктор. – Вот что значит быть путешественником! Совершенно верно! И суммы всё растут, вы видите, по мере того как он повышался в чине!

Около некоторых названий стояли выноски, а в конце книги таблица стоимости французских, английских и испанских денег.

– Этот человек был не промах! – вскричал доктор. – Вот кого нельзя было надуть!

– А теперь примемся за бумагу! – сказал сквайр.

Бумага была запечатана в нескольких местах с помощью напёрстка, игравшего роль печати. Доктор с величайшей осторожностью вскрыл печати, и из бумаги выпала карта острова с обозначениями широты и долготы места, глубины моря, с названиями мысов, бухт, заливов, вообще здесь было всё, что только могло понадобиться кораблю, который бы решил отправиться к берегам этого острова. Он был около девяти миль в длину и пяти в ширину и походил по форме на толстого дракона. На острове были две прекрасные гавани и гора посередине, обозначенная как «Подзорная труба». На карте были различные добавления, внесённые позже. Но больше всего бросались в глаза три крестика, сделанные красными чернилами, – два на севере и один на юго-западе острова, и около последнего мелким, чётким почерком, сильно отличавшимся от нетвёрдой руки капитана, надпись: «Главная часть клада».

На оборотной стороне той же рукой было написано:

Высокое дерево на гребне Подзорной трубы, на нём метка к С от С-С-В.

Остров Скелета В-Ю-В и на В. Десять футов.

Серебро в слитках в северной яме. Его можно найти, следуя по восточной заросли в десяти саженях к югу от чёрной скалы, если стать к ней лицом.

Оружие легко найти в песчаном холме, пункт С на Северном мысе, у пролива, направление на В и на четверть румба к С.

Д. Ф.

Это было всё. Но, несмотря на свою краткость и туманность, как мне показалось, это привело сквайра и доктора Ливси в восторг.

– Ливси, – сказал сквайр, – вы сейчас же бросите вашу несчастную практику. Завтра я еду в Бристоль. Через три недели, или две недели, или десять дней, у нас будет самый лучший корабль, сэр, и лучшая команда в Англии, Хокинс отправится в качестве юнги. Вы сделаетесь знаменитым юнгой, Хокинс! Вы, Ливси, будете доктором на судне, а я буду адмиралом. Мы возьмём Редрута, Джойса и Гунтера. При благоприятном ветре мы быстро достигнем цели и без труда отыщем то, что нам надо; тогда у нас будут деньги не только для пропитания, но и для того, чтобы сорить ими, сколько угодно!

– Трелони, – сказал доктор, – я поеду с вами. Но есть один человек, который внушает мне опасение!

– Кто же это!? – вскричал сквайр. – Назовите мне эту собаку, сэр!

– Этот человек – вы, – отвечал доктор, – так как вы не умеете держать язык за зубами. Мы не одни знаем об этой бумаге. Те молодцы, которые напали на постоялый двор, отчаянные и нахальные негодяи, кроме того, есть их сообщники, которые оставались на люггере, все они так или иначе имеют отношение к этим деньгам. Поэтому никто из нас не должен показываться на улице в одиночку, пока мы не выйдем в море. Джим и я – мы будем держаться вместе, а вы возьмёте Джойса и Гунтера, когда отправитесь в Бристоль. И, самое главное, ни один из нас не должен проболтаться о нашей находке!

– Ливси, – сказал сквайр, – вы всегда правы. Я буду нем как могила!

Я еду в Бристоль

Прошло больше времени, чем предполагал сквайр, прежде чем могло состояться наше путешествие. Ливси отправился в Лондон искать доктора, которому мог передать свою медицинскую практику. У сквайра было много дел в Бристоле, и я был оставлен в замке на попечение старика Редрута, доезжачего. Я бредил о море, морских приключениях и загадочных островах. Целыми часами просиживал я над картой, которую скоро изучил во всех подробностях. Сидя около огня в комнате экономки, я мысленно представлял себе, как подплываю к острову; в моём воображении я исследовал каждый акр его земли, влезал тысячу раз на высокую гору, которая называлась «Подзорной трубой», и любовался с вершины новыми, чудесными видами. Иногда на меня нападали дикари или преследовали дикие звери. Но, как я понял позже, все эти воображаемые опасности и приключения были пустяками в сравнении с тем, что случилось с нами на этом острове.

Так проходила одна неделя за другой, пока в один прекрасный день не пришло письмо, адресованное доктору Ливси. Внизу на конверте стояло:

В случае его отсутствия может быть вскрыто Томом Редрутом или молодым Хокинсом.

Распечатав конверт, мы прочли (или вернее, я прочёл, так как доезжачий умел разбирать только печатные буквы) следующие важные новости:

Гостиница «Старый Якорь», Бристоль,

1-го марта 17 г.

Дорогой Ливси, не зная, где вы теперь находитесь – в замке или ещё в Лондоне, – я пишу одновременно в оба эти места. Корабль приобретён, снаряжен и стоит на якоре, готовый к отплытию. Нельзя и представить себе более прелестного судна, управлять им мог бы и ребёнок. Вместимость – 200 тонн, имя «Испаньола». Я купил его через моего старинного приятеля Блэндли, который выказал при этом посредничестве свою удивительную изобретательность и ловкость. Он работал буквально как вол, действуя только в моих интересах, как, впрочем, делают в Бристоле все, кто только узнает о цели нашего плавания и о том кладе, который мы собираемся отыскать.

– Редрут, – сказал я, прерывая чтение, – а ведь доктору Ливси не понравится то, что сквайр болтает везде об этом кладе!

– А почему бы ему и не болтать? – проворчал доезжачий. – Как знать, кто из них поступает лучше?

После этого замечания я стал читать дальше:

Блэндли сам разыскал «Испаньолу» и сосватал её мне за чистейший пустяк. Но в Бристоле многие уверяют, будто этот честнейший малый перепродал мне принадлежавшую ему «Испаньолу» за страшно высокую цену. Но это уж слишком очевидная клевета. Все эти слухи не могут, конечно, умалить достоинств корабля. Остальное всё идёт по плану. Правда, рабочие на судне делали своё дело очень медленно, но теперь всё это уже кончено. Что меня беспокоило – так это набор экипажа. Я хотел, чтобы было не меньше двадцати человек на случай дикарей, разбойников, проклятых французов. С невероятным трудом удалось мне, наконец, набрать полдюжины, но затем милостивая судьба послала мне как раз такого человека, которого мне было надо. Нас свёл с ним чистый случай: разговорившись с ним как-то на доках, я узнал, что он старый моряк, держит гостиницу для матросов и знает их всех до одного в Бристоле. Он сказал мне также, что здоровье его стало плохо с тех пор, как он живёт на берегу, и что он желал бы отправиться в плавание в качестве корабельного повара; на док он пришёл для того только, чтобы подышать морским солёным воздухом. Я был тронут его рассказом – это, наверное, подействовало бы точно так же и на вас, – и тут же из сострадания нанял его к нам на судно поваром. Его зовут Долговязым Джоном Сильвером, и у него нет одной ноги, но последнее может служить ему только прекрасной рекомендацией, так как он потерял ногу, сражаясь за родину под начальством знаменитого адмирала Хока. И он не получает пенсии, Ливси! Представить себе только, какое ужасное время мы переживаем! Судьба, видимо, благоприятствовала мне: найдя повара, я тем самым обеспечил себе и весь экипаж, так как мы с Сильвером шутя набрали в несколько дней целую компанию истинных матросов, правда, не очень-то привлекательных на вид, но зато отчаянных смельчаков, так что нам нечего бояться никаких нападений. Джон посоветовал мне даже отпустить двух из тех шести матросов, которых я набрал раньше: он моментально доказал мне, что они не годятся для моря и будут только тормозить дело. Я чувствую себя прекрасно, ем за четверых, сплю как убитый, но всё же не могу дождаться той минуты, когда буду в море. Скорее бы отплыть! Я только и брежу морем и морскими приключениями! Не мешкайте, Ливси, не теряйте ни одного часа, если вам дорого моё спокойствие! Отпустите молодого Хокинса повидаться с его матерью, пускай Редрут сопровождает его. А затем приезжайте немедля в Бристоль.

Джон Трелони.

P. S. Я ещё не сказал вам, что Блэндли (кстати, он собирается отправить вслед за нами судно, если мы не вернёмся к концу августа) нашёл отличного боцмана – правда, несколько несговорчивого, о чём я очень сожалею, но в остальных отношениях он настоящий клад. А Джон Сильвер рекомендовал знающего штурмана по имени Эрроу. Наконец, у меня есть ещё боцман, который играет на рожке. Итак, на нашей «Испаньоле» всё будет как на военном судне. Я забыл сказать вам, что Сильвер – человек со средствами: я узнал, что у него текущий счёт в банке. Жена его остаётся хозяйничать в гостинице; она не белой расы, так что нам с вами ясно, что не одно здоровье побуждает Сильвера пускаться в морское путешествие.

P. Р. S. Хокинс может остаться на одну ночь у своей матери.

Дж. Т.

Можете себе представить, в какое волнение я пришёл после этого письма. Я совсем потерял голову от радости.

На следующее утро мы отправились в «Адмирал Бенбоу». Я нашёл свою мать здоровой и довольной: со смертью капитана кончились её заботы и неприятности. Сквайр велел исправить в доме все изъяны, выкрасить заново комнаты и вывеску и прибавить кое-что из мебели; в буфетной, между прочим, появилось прекрасное кресло, в котором могла отдыхать моя мать. Он отыскал и мальчика, который должен был помогать ей в моё отсутствие. При виде последнего я в первый раз понял, что до сих пор думал только о приключениях, которые ожидали меня впереди, и совсем забыл про свой дом, из которого впервые уезжал так надолго. Но когда я увидел этого чужого мальчишку, который должен был занять моё место, я в первый раз разрыдался. Боюсь, что он обязан мне тяжёлыми минутами своей жизни: я изводил его придирками и ничем не помог.

Прошла ночь, и на следующий день мы с Редрутом снова отправились в путь. Я попрощался с матерью и с заливом, на берегу которого жил с самого рождения, и с милой старой гостиницей «Адмирал Бенбоу». Вспомнился мне и капитан, как он разгуливал по берегу в своей шляпе набекрень, со шрамом на щеке и старой медной подзорной трубой.

Под вечер мы сели в почтовую карету. Меня втиснули между Редрутом и каким-то толстым старым джентльменом, и я, несмотря на быструю езду и холодный ночной воздух, проспал, как барсук, все станции. Когда я протёр глаза, оказалось, что мы приехали в Бристоль.

Мистер Трелони остановился в гостинице около доков, чтобы наблюдать за работами на его судне. Поэтому нам пришлось долго идти пешком, но дорога, к моему величайшему удовольствию, шла вдоль по набережной мимо множества кораблей самых различных размеров, оснасток и стран. На одном судне матросы пели за работой, на другом раскачивались на канатах, которые казались издали не толще паутинки. Хотя я всю жизнь провёл на берегу моря, мне казалось, я вижу его в первый раз. В солёном воздухе стоял запах дёгтя. Повсюду встречались матросы, побывавшие в разных странах; в ушах у них были серьги, и они прогуливались особой походкой, хвастливо раскачиваясь на ходу. Я так восхищался их видом, точно это были какие-нибудь принцы чистейшей крови. И мне предстояло самому пуститься в море на шхуне, с боцманом, который играл на рожке, и с матросами; затем отправиться на таинственный остров, чтобы отыскать спрятанные сокровища!

Я был целиком погружён в эти сладостные мечты, когда мы очутились перед большой гостиницей и встретились лицом к лицу со сквайром Трелони, одетым в широкое синее платье морского офицера. Он выходил из двери с улыбкой на лице и раскачивался из стороны в сторону, подражая походке матросов.

– А, это вы! – обрадовадся он. – Доктор тоже приехал прошлой ночью прямо из Лондона. Ура! Теперь вся компания в сборе!

– О, сэр, – бодро ответил я, – когда же мы выезжаем?

– Завтра мы отправимся в путь! – сказал он.

Под вывеской «Подзорная труба»

Когда я покончил с завтраком, сквайр дал мне письмо к Джону Сильверу, в гостиницу «Подзорная труба». Он сказал, что я легко найду её, если буду всё время держаться доков. Я с радостью взялся исполнить это поручение, так как выдался случай снова поглядеть на корабли и матросов, и пробирался сквозь толпу народа, толкавшегося на доках, пока не увидел таверну с медной подзорной трубой вместо вывески.

В большой низкой комнате, в которую я вошёл, было довольно светло, несмотря на клубы табачного дыма, так как две двери, выходившие в разные стороны, были отворены настежь. На окнах висели чистые красные занавесочки, а пол был усыпан свежим песком. Посетители, по большей части матросы, так громко говорили все разом, что я испуганно остановился в дверях, не решаясь войти. В это время из боковой комнаты вышел человек, в котором я сейчас же узнал Долговязого Джона. Левая нога его была отнята, левой рукой он опирался на костыль, которым управлял с удивительной ловкостью, подпрыгивая на ходу, точно птица. Он был высок ростом и широкоплеч, с лицом, большим, как окорок ветчины, и с маленькими сверкающими глазками, похожими на осколки стекла. Казалось, он находился в самом весёлом расположении духа и, передвигаясь между столами, похлопывал по плечу или перекидывался весёлым словечком с теми из посетителей, которые пользовались особенным его расположением. Правду сказать, когда я прочёл в письме сквайра Трелони о Долгогвязом Джоне, у меня мелькнула в голове мысль, не тот ли это матрос с одной ногой, которого я так долго ждал в «Адмирале Бенбоу». Но первый же взгляд на этого человека рассеял все мои опасения. После знакомства с Капитаном, Чёрным Псом и слепым Пью я решил, что хорошо представляю, как должен выглядеть морской разбойник, а приятное и весёлое лицо трактирщика совсем не походило на этот тип людей.

Наконец я набрался храбрости и, перейдя через всю комнату, прямо подошёл к нему.

– Вы мистер Сильвер, сэр? – спросил я, протягивая ему письмо.

– Да, мальчик, – отвечал он, – так меня зовут, это правда. А ты кто такой?

Но, увидев письмо от сквайра, он резко изменил тон.

– О, – закричал он громко, протягивая мне руку, – ты – наш новый юнга. Очень рад тебя видеть!

И взял мою руку в свою огромную ладонь.

В ту же секунду один из посетителей таверны, сидевший в противоположном конце комнаты, вскочил и бросился к двери. Быстрота, с которой он исчез, привлекла моё внимание, и я тотчас же узнал его: это был тот человек с болезненным цветом лица и без двух пальцев на руке, который приходил в «Адмирал Бенбоу».

– О, – закричал я, – остановите его! Это – Чёрный Пёс!