Читать онлайн Ледяные отражения бесплатно

Глава 1.Дверь, которую открыл дождь.

– Ну, отдохнули? Пора браться за дела. У загадочных случаев не бывает отпуска. – Сакатов хитро сощурился и отхлебнул чаю из кружки – И одна из таких историй уже ждёт нас. – Он похлопал ладонью по папке, лежащей на столе перед ним – Вчера записал. На этот раз история не такая уж и страшная, скажу вам. Необычная – да, но жути в ней нет. – Потом подумал и добавил – Пока нет.

Мы с моим племянником Дениской, студентом – второкурсником, сидели в кабинете у нашего самого большого специалиста по загадочным и нестандартным делам, Сакатова Алексея Александровича. На его большом письменном столе уютно горела настольная лампа, отбрасывая тёплый свет на разложенные вокруг него стопки книг, подшивки журналов и пачки фотографий. За окном ветер гонял по серому небу злые тучи, которые то и дело сердито бросали в стёкла мелкие брызги дождя, но всё это больше походило на попытку нас напугать, а не на полноценную грозу. Июнь только собирался заявить о себе, как о летнем месяце, но вёл себя очень осторожно, помня, что Урал – это вам не черноморское побережье, и зима у нас всегда где-то рядом.

– Алексей Александрович, а персонажи в вашей истории живы? – Поинтересовался Дениска – Или опять всё это происходило сотни лет назад, и нет никакой возможности проверить истинность истории?

– Ух ты! – Не удержалась я – Сакатов, ты понял? Подрастает новое поколение, которое не будет тебе просто так верить на слово, если ты не запостился вовремя.

– Буду знать! – Сакатов засмеялся – Но в этот раз, Дениска, один из фигурантов жив. Ему, вернее ей, очень много лет, она плохо слышит, плохо видит, уже не всё помнит, но она жива.

– Да уж, – Дениска глубокомысленно покачал головой, и красноречиво посмотрел на меня – очень удобный свидетель!

– Итак, шутки в сторону. Слушайте. – Сакатов достал из тоненькой папки несколько листков, исписанных неровным почерком, надел очки и начал читать.

Недалеко от деревни Шумилово, что раскинулась на берегу чудесной реки Уфы, затаилась в чаще и поджидает свои жертвы одна местная достопримечательность – абсолютно круглый провал в земле. И поверьте, про жертвы сказано не для красного словца. Провал имеет глубину семь метров, и диаметром чуть побольше того. Стены ровные, словно отрезанные ножом, все пласты породы хорошо видны, хоть геологию по ним изучай. В провал с поверхности ведёт узкий спуск, более-менее пологий. Когда именно этот провал образовался, никто не помнит, давненько это было. Кто говорит, что он образовался, когда царя убили, а кто, что ещё раньше он возник, на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Но с тех пор он так и стои́т незыблемо по сей день, обвалов больше там не было, он не осыпается, не становится ни глубже, ни мельче. И ещё травой не зарастает, что тоже удивительно. Природа старательно обходит его стороной, будто не замечает его. Дно его сплошь покрыто разными камушками, встречаются очень даже интересные, и по форме, и по цвету, и если бы не одна странная особенность провала, можно было бы его назвать находкой для геологов. Но, из провала ничего нельзя брать. Сызмальства деревенским ребятишкам наказывают – то, что лежит в провале – там и должно оставаться. Уже давно люди заметили, что как только кто притащит домой из провала камень какой, всё, жди беды! И случаев, подтверждающих это, за все годы немало накопилось. Приведу некоторые из них. Самый первый раз такое несчастье случилось перед гражданской войной. Погорело хозяйство у Петровых – сгорели все конюшни, дровенник, больше половины дома выгорело. Хорошо ещё, что из хозяев никто не пострадал, и на соседние дома огонь не перекинулся, днём это случилось. А когда начали разбираться, что к чему, вот тогда и выяснили, что младший сын Петровых, Санька, накануне с ребятами в провал ползали. Вот один из друзей и проговорился, что Санька нашёл красный камень, и забрал его к себе домой. Саньке, конечно, всыпали, и камень обратно в провал отнесли, да только что сгорело, то уже сгорело. Ещё был случай, когда камень кто-то из ребятишек принёс в школу, так посреди уроков на всех в классе кашель нашёл, удушье, пришлось врача вызывать. И опять выяснили, что причиной тому – камень из провала. Врач камень забрал у ребят, сказал, что в провал отнесёт, да только не дошёл он до провала, с сердцем ему стало плохо. Так и умер в одночасье. Но не только ребятишки из провала камни таскали, были случаи и со взрослыми людьми. В шестидесятых годах это было, приехал в деревню новый председатель райкома познакомиться с жителями, вот ему начальник мехколонны и решил этот провал показать, мол, полюбуйтесь на местную достопримечательность, какая у нас тут богатая на выдумку уральская природа. Только постеснялся ему сказать, что нельзя никакие камни оттуда брать, подумал, что его в мракобесии обвинят. А этот председатель был любителем всяких диковинок. Вот и разглядел он в одном из камней профиль орла. Так на обратном пути они перевернулись на своей Волге! И шофёр, и председатель сразу насмерть. Бригадира привезли всего переломанного в больницу, он выжил, только так до конца жизни и не мог себе простить, что не уберег тогда людей. Да случаев таких много было, и все они так или иначе связаны с провалом.

Шумилово – деревня небольшая, всего три улицы – улица Мира, за огородами которой начинается лес, где и находится этот самый провал, центральная улица – Советская, и ещё одна улица – Лётчиков.

На улице Мира живёт Мария Кондратьевна Полетова, живой свидетель трагических событий, которые произошли в её семье в одна тысяча девятьсот сорок седьмом году. Ей тогда было всего восемь лет, звали её просто Маней, и фамилия её была в ту пору Пошутина. Жили они вчетвером – мать её, Елизавета Никифоровна, Манина старшая сестра Вера, которой в ту пору было двенадцать лет, и бабушка Татьяна. Отец Веры и Мани не вернулся с фронта, погиб ещё в сорок втором году, и все тяготы деревенской жизни легли на плечи Елизаветы Никифоровны. Весну, лето и осень она с утра до вечера работала в полях, а зимой – на овощехранилище, так что Маня с сестрой были с утра до вечера под присмотром бабушки. Своей школы в Шумилово никогда не было, и шумиловские дети учились в соседнем посёлке Петровский, который находится всего в двух километрах от их деревни. Всего школьников в ту пору было шестеро – пятиклассники Вера Пошутина, Витя Кривошеев и Рита Иванова, ещё Ваня Лепихин, семиклассник, и две первоклассницы – Маня и Валюшка Кривошеева. Ребята по утрам собирались у мостика через Уфу, а потом дружной компанией шли на уроки. После уроков тоже вместе возвращались домой, кроме Вани Лепихина, он помогал матери на почте.

В тот злополучный день, когда всё и случилось, после уроков Вера сунула Мане свой портфель с учебниками и сказала, чтобы они с Валюшкой вдвоём шли домой, и остальных не ждали. Когда девочки вышли из школьного двора, Валюшка Мане по большому секрету сказала, что её брат Витя повёл девчонок к провалу, но об этом никому нельзя рассказывать. Маня чуть не заплакала от обиды, что их не взяли с собой, ей тоже хотелось посмотреть на провал, тем более, что про него ребята разные страшные истории рассказывали.

Вера вернулась домой только вечером, почти перед самым приходом матери, весь подол платья у неё был в глине, руки тоже, она сразу побежала к бочке, застирала подол и вымыла руки. Где-то вдалеке слышались раскаты грома, небо затянули тяжёлые тёмные тучи, природа притихла в ожидании дождя. Маня к тому времени уже полы в доме помыла, уроки сделала, и сидела на крылечке, кукле платье шила. Вера пролетела мимо неё в дом, на ходу схватила кусок хлеба, и присела рядом с Маней на крылечке, раскрыв учебник по истории. Маня любила, когда сестра читала ей вслух, особенно книги по истории и литературе. В тот вечер Вера читала ей про корабли Одиссея, как сгинули они все в буре, и только храбрый Одиссей спасся, уцепившись за обломок бревна. Заморосил мелкий дождь. Маня убрала с крылечка свою тряпичную куклу, подобрала лоскутки материи, и собралась пойти в дом, как вдруг Вера резко перестала читать и отложила учебник, соскочила с крыльца и выбежала прямо под дождь. Маня уже перешагнула порог, когда услышала позади себя скрип, обернулась и остановилась, замерев от увиденного. На серой и мокрой от дождя стене сеновала, прямо ниоткуда, появилась дверь. Она со скрипом покачивалась от порывов ветра. Доски на ней были гнилые, с белёсым налётом, а ручка блестящая, похожая на птичье крыло. Вера взялась за ручку, открыла дверь, и шагнула в тёмный проём. Дверь за ней сразу же захлопнулась, и тут же исчезла, как её небывало, и опять осталась только глухая мокрая стена. Маня стоит и смотрит, будто заворожённая, верит и не верит своим глазам. И в это время мать во двор забегает, под козырёк с Маней запрыгивает, смеётся, что, мол, Маня, стоишь под крышей, уже не бегаешь босиком по лужам, выросла что ли? А Маня в себя прийти не может, куклу к себе прижимает, на стену сеновала смотрит. Мама подняла с крыльца Верин учебник, в дом зашла, и Маня за ней. Бабушка Татьяна захлопотала у печки, на стол картошку, хлеб выставляет. Мама переоделась в сухое и села за стол. Маня подсела к ней слушает, как она рассказывает о своём бригадире, вечно пьяном Пал Палыче, о новостях, которые передавали по радио. Слушает, а сама на входную дверь смотрит, ждёт, когда вернётся сестра. Она же вернётся! Просто Вера опять разыграла Маню, она та ещё выдумщица на такие дела! Сама, наверное, сидит на сеновале, смеётся над ней, и ждёт, когда Маня искать её станет. Ничего, посидит-посидит, да и надоест ей там одной сидеть, выйдет. А мама тем временем у бабушки спрашивает, где Вера. А бабушка Таня вообще Веру не видела, она спала, когда Вера домой забегала. Маня залезла к маме на коленки, и даже задремала, приткнувшись к ней. Проснулась она оттого, что мама понесла её на кровать. За окнами было уже темно, тусклая лампочка освещала пустой стол, посуду со стола убрали и вымыли. Маня перелезла на кровать, которая стояла возле печки, и на которой спали они с сестрой. И тут она заметила, что Веры дома всё ещё нет. И услышала, как мама с бабушкой за перегородкой беспокойно обсуждают, что Вера становится взрослой, построже сейчас с ней надо, на улице ночь, а она всё по подружкам бегает. У Мани сон как рукой сняло. Она снова натянула платье и вышла во двор. Дождь кончился, но кругом сыро, темно, от сеновала чёрная тень выползла на половину двора. Маня поёжилась. Страшно ночью идти одной в тёмный сарай, но и Веру надо домой звать, вдруг она там уснула! Маня не стала надевать галоши, а босиком добежала до ворот сарая, распахнула одну створку и крикнула: «Вера! Мама тебя потеряла!» Подождала немного, потом опять крикнула, уже громче: «Ну всё, выходи, я знаю, что ты здесь!» «Она что, на сеновале прячется? Натворила разве чего?» – Раздался позади неё строгий голос мамы. Маня ответила: «Наверное, она там уснула». Мама отодвинула Маню с дороги, шагнула в сарай и тоже позвала Веру. Потом она сходила домой за лампой, вернулись они вместе с бабушкой, бабушка держала лампу, а мама раскидывала во все стороны остатки сена, которым кормили единственную их козу Раньку. Мама вышла из сарая и снова начала спрашивать Маню про сестру. И тогда Маня рассказала ей про дверь, которая странным образом появилась, и которая таким же странным образом исчезла, когда Вера скрылась за ней. Мама долго недоверчиво смотрела на неё, а потом побежала в соседний дом к Кривошеевым. Там мама и узнала, что сегодня трое ребят ходили к провалу. Мама всполошила всю деревню. Витя Кривошеев, когда узнал, что Вера пропала, добровольно отдал серый камушек в виде головы медведя, который он принёс с собой из провала. Отец Витин тут же достал ремень и всыпал Вите. После этого Рита Иванова созналась, что Вера тоже взяла с собой красивый серый камень с золотой полосой. Сама Рита клялась и божилась, что ничего из провала не взяла. Маня сидела дома возле бабушки и плакала. Она слышала, как на улице громко переговариваются взрослые, как то и дело хлопает дверь сеновала. Потом в дом зашла мама, с ней заведующая клубом Нина Меньшикова и Дима Лепихин, милиционер. Они заставили Маню рассказать ещё раз, как всё было. Долго расспрашивали, как появилась дверь, какая она, что было за этой дверью. Маня не видела, что было за дверью, потому что она смотрела только на Веру. Но вспомнила, что там, наверное, дул сильный ветер, потому что у Веры мокрый подол платья захлопал, как только она дверь открыла. Взрослые сидели вокруг стола и молчали. Мама плакала, тихонько утирая слёзы уголком платка. Потом они начали вполголоса обсуждать, что делать, и Нина Меньшикова сказала про какую-то Антониду, которую надо позвать в деревню. Утром мама не разбудила Маню в школу, и сама не пошла на работу, а уехала куда-то. Маня сидела возле окошка и ждала маму, пока бабушка варила суп. Потом бабушка её отпустила к подружке Валюшке, которая тоже не пошла в школу. Валюшка рассказала, что отец их ночью побежал с Витиным камнем к провалу и там его выбросил, и сегодня утром ещё бегал к провалу зачем-то. Дожди тогда, с короткими передышками, лили недели две, дороги все развезло, кругом лужи. Мама вернулась домой поздно, глаза у неё были красные от слёз. Она обняла Маню, и они долго сидели так на ступеньке крыльца, и мама смотрела в одну точку, тяжело вздыхая. А на следующий день Витя Кривошеев упал в колодец, и пробарахтался там почти два часа, пока соседская бабушка Агриппина не пошла по воду и не увидела его там. Вите помогли выбраться, но он застудил лёгкие и на третий день умер в больнице. На похороны его пришли все учителя и ученики из их школы, пришли товарищи с работы его отца, с работы его матери, много людей из соседних деревень. Народ шепотом переговаривался, что камень из провала и является истинным виновником этого несчастья. Мать Витина причитала во весь голос, а отец его сидел возле гроба с поникшей головой, поседевшей за одну ночь. Маню на похороны не взяли, но она видела из окна, как её мама пришла после кладбища, села на крыльцо и сидела до самого вечера, пока к ним во двор не пришла таинственная тётка Антонида. Антонида показалась Мане злой и страшной, они не улыбалась, а когда смотрела на Маню, та вся сжималась в комок под её цепким взглядом. Маню сразу отправили к Валюшке, чтобы не мешалась под ногами, и когда поздно вечером бабушка Таня пришла за ней, и они подошли к своим воротам, Маня услышала рыдания матери. Антонида стояла возле той злосчастной стены сеновала, и Маня мельком увидела какие-то странные буквы, которые она писала на стене. Бабушка Таня силком протащила её в дом, не дав подойти к плачущей матери, усадила за стол, а после того, как Маня поела, сразу заставила её лечь спать. Следующий день была выходной, поэтому Маню опять никто не разбудил, и когда она проснулась, в доме никого не было, даже бабушки.

Она вспомнила буквы на стене сарая, и, не одеваясь, в одних трусах и босиком, побежала во двор. Выбежав на крыльцо, она увидела, что стена сарая была в чёрных от огня пятнах, а низ досок прогорел насквозь. Маня села на крыльцо. Через некоторое время с огорода вышла её мама и крикнула Мане, чтобы шла в дом и там ждала бабушку. В руках у мамы была верёвка с привязанной к ней деревянной рукой с оттопыренными пальцами, и рука эта тоже была обгоревшая. Следом за мамой из огорода вышли Антонида и бабушка Таня. Маню бабушка покормила и снова отправила к Валюшке. Там же её оставили ночевать. И вот, когда в воскресенье с утра за ней пришла бабушка Таня, Маня сразу почуяла что-то неладное. Бабушка, на вопрос тёти Сони, Валюшкиной мамы, получилось ли у них, махнула рукой и тяжело вздохнула. Когда Маня зашла в дом, первое, что она увидела, так это лежащую на кровати Веру, а рядом с ней Антониду, которая, закрыв глаза, что-то шептала, держа Веру за руку. В доме было холодно, будто зимой. Бледное, почти серое лицо Веры было искажено смертельным ужасом, а на руках и на щеках у неё были чёрные пятна. Маня закричала от страха. Бабушка закрыла рот Мани ладошкой и вытащила её обратно в сени. Маня плакала, а бабушка прижимала её к себе и тоже плакала. Из её подслеповатых старческих глаз на Маню падали слезинки, и она гладила Маню по голове повторяя: «За что нам такое». Антонида целый день и ночь не отходила от Веры, не разрешая никому подходить к ней. Вера так и не пришла в себя. Где она была эти четыре дня, и как у Антониды получилось найти её, так навсегда и осталось тайной. Под утро Вера умерла. Что Маня запомнила, так это стаю чёрных птиц, кружащихся над их домом тем утром, когда она проснулась от громкого плача мамы. Веру похоронили в закрытом гробу. Маня, только когда уже стала взрослой, узнала, что после того, как Антонида вернулась от них домой, сама она тоже очень тяжело заболела, и больше уже не вставала. Говорили, что Вера заглянула в глаза самой смерти, и та поцеловала её, и нельзя было после этого её возвращать к живым. И что она приходила во сне к маме, и плакала, говорила, что хочет домой, что ей там одиноко и страшно.

- Вот такая вот история. – Сакатов отложил листки и посмотрел на нас поверх очков – Что притихли?

– Бедная Вера! – Вздохнула я – И как только её угораздило взять этот проклятый камушек! Если, конечно, в нём дело.

– Почему никто не закопал тот провал сразу же, как только поняли, что он несчастья приносит? – Встрепенулся Дениска – Ведь понятно же, что пока он есть, туда будут всегда любопытные лазить, особенно дети!

– Знаешь, Дениска, этот провал не единожды пытались закопать. – Ответил Сакатов – Но каждый раз этому что-то мешало. Каждый раз, то глохли трактора, не доехав до него, то поперёк дороги деревья падали, порой прямо на технику. Я уж не говорю про сломанные лопаты и сломанные руки-ноги. Одно название – про́клятое место.

– Так значит, это проклятое место появилось, когда царя расстреляли? – Спросила я.

– Не факт. Не обязательно, что это к какому-то событию привязано. Я же прочитал вам, что некоторые старожилы поговаривали, что он раньше появился, ещё до революции. Точных сведений на этот счёт нет.

– Значит, сейчас опять в тот провал кто-то угодил? – Спросила я – Что-то ещё там случилось?

– Ещё нет, но может случиться. – Ответил Сакатов – Во-первых, внучка Марии Кондратьевны, Наталья Михайловна, нашла ту самую обгоревшую деревянную руку, которую видела Маня. Она была спрятана на сеновале, где появилась загадочная дверь. Сеновал в этом году решили разобрать, пока он сам не рухнул, и эта рука непонятно откуда вывалилась. Наталья Михайловна приехала к бабушке в отпуск всего на две недели, она сама в Перми живёт. Приехала она со своей младшей дочкой Катей, школьницей. Накануне дня, как им домой возвращаться, с вечера дождь начался, они сидят дома, телевизор смотрят. А, забыл вам сказать, что Наталья Михайловна со своей дочерью к провалу всё-таки разок сходили, спустились туда, и там Наталья Михайловна потеряла одну сережку. Говорит, что платок там сняла, видимо им и зацепила. Заметила пропажу её дочка, когда они уже к деревне обратно подходили. Пришлось вернуться к провалу, там сразу и нашли свою пропажу. Конечно, теперь уже, после времени, Наталья Михайловна кается, что вернулась за ней. Так вот, на улице дождь, они дома сидят, и вдруг бабушка Мария Кондратьевна говорит: «Наташа, дверь-то стоит открытая». Катя тут же сбегала на веранду, проверила входную дверь, они подумали, что бабушка про дверь в дом им говорит. «Нет, бабушка, всё закрыто». Мария Кондратьевна им снова говорит: «Дверь открыта, к беде это». Наталья Михайловна с Катей переглянулись, а бабушка дальше говорит: «Сегодня ночью ко мне Антонида приходила, сказала, что когда меня пойдёте провожать, дверь закроется, только своё она всё равно получит. Уезжайте, Наташа, от греха подальше». Наталья Михайловна, понятно дело, заволновалась, услышав такие слова. А вечером постиралась, во дворе под крышей бельё развешивает, и краем глаза видит какое-то серое пятно, на том месте, где сеновал стоял. Повернулась туда – нет, вроде, ничего. Она снова отвернулась, дальше бельё развешивает, и опять пятно сбоку появилось. Она остановилась, уловила это пятно и похолодела. Это вовсе не пятно оказалось, а дверь, висящая прямо в воздухе, и по ней стекают струи дождя. И дверь эта такая же, как я вам её описал, доски старые, гнилые, ручка блестящая. Присела Наталья Михайловна, и с места сдвинуться не может, и не знает, что делать. А ночью Марии Кондратьевне стало плохо, утром даже батюшку пригласили, чтобы её исповедовать. Это было позавчера. Мария Кондратьевна очень плоха, почти не приходит в себя, Наталье Михайловне пришлось остаться с ней. Поняли, к чему я? Наталья Михайловна приглашает нас в Шумилово. И просит, чтобы мы быстрее приехали. Больше она не видела ту дверь, но догадывается, что она снова покажется, даже дочку свою отправила домой, побоялась её оставлять в Шумилово. Да и бабушка ещё со своим предупреждением, тоже не просто ведь так. И опять же эта потерянная серёжка, вроде и не камень принесли с собой, но, сама понимаешь, все обстоятельства складываются не очень хорошо. Одно к одному.

– А что там, за дверью? – Спросила я – Она увидела что там?

– Темнота, сплошная темнота. – Ответил Сакатов – Я тоже её первым делом об этом спросил. И ещё спросил, не услышала ли она какие звуки, или голос какой может её звал. Нет, говорит, только шум дождя. Никто её никуда не звал.

– А где та деревянная рука? – Спросил Дениска – Она не пропала?

– Нет, никуда она не делась. Наталья Михайловна сама не знает, что с ней делать.

– Так рука хорошая или плохая? Она помогала вернуть Веру, или эту руку Антонида вместе с Верой эвакуировала из-за двери? – Снова допытывался Дениска.

– Я, Дениска, даже не понимаю, для чего нужна такая рука. – Покачал головой Сакатов – И не знаю, помогала та рука, или держала за дверью Веру. Странный предмет. Поэтому предлагаю начать с того, что съездить и посмотреть на тот провал, и на месте со всем этим разобраться. А? Как думаете?

– Я бы тоже хотел этот провал посмотреть! – Оживился Дениска – Я с вами поеду, у меня экзамены начнутся только через две недели.

– Да, конечно бы хотелось съездить, но я же работаю. – Сказала я.

– Так значит, в принципе, никто не против ехать в Шумилово. Я в вас и не сомневался. – Сакатов достал из ящика письменного стола карту Свердловской области, расстелил на столе и стал водить по ней пальцем – Смотрим, вот река Уфа, вот она сюда направляется, вот раздваивается, вот, дальше тут. Ага, Шумилово! Нашёл. Сейчас посмотрю, какая железнодорожная станция рядом. А, ладно, в интернете посмотрю, по этой карте не понятно ничего. Оля, радуйся, снова поедешь на своей любимой электричке.

– Сакатов, а у тебя есть предположение, куда ведёт эта дверь? – Спросила я – Не может быть, чтобы ни ты, ни твои продвинутые друзья, никогда раньше не слышали про такую аномалию.

– Слышали, конечно, слышали. Только двери там не так появлялись, и при других обстоятельствах. Жил в восемнадцатом веке такой купец, Николай Иванович Челобитчиков, довольно известная личность в своей Орловской области. Так вот, этот купец, на свой страх и риск, совершил уникальное девятилетнее путешествие по Юго-Восточной Азии, посетил Малайский полуостров и дошёл до китайского Кантона. Сохранились его заметки, правда, им так и не присвоили никакого официального статуса, но там есть много замечательных зарисовок. Так вот, в одной из них он описывает удивительный случай. Он со своей экспедицией остановился в одном из лагерей кочевников на ночь, и там между двумя семьями, ну, или кланами, вспыхнула ссора. Люди южные горячие, сразу за ножи схватились, вот-вот произойдёт непоправимое. Товарищи Николая Ивановича тоже насторожились, они, хоть и люди бывалые, но никому не хочется в чужой драке жизнью рисковать. В это время, из одиноко стоящей палатки, старик вылез, на клюку свою опирается, сгорбленный весь. Но как только он появился перед ссорящимися, те сразу расступились перед ним, словно это царь какой шёл, или шейх, хотя старик был в простом балахоне. Старик молча прошёл мимо них, не повернув к ним даже головы, и остановился перед костром. Он пошевелил своей клюкой угли, и костёр сразу начал гаснуть, будто кто вылил на него воды. Он тихо подозвал к себе караван-баши, и они подошли к нему, склонив перед ним головы в почтительном уважении. Что он такое им говорил, Николай Иванович не слышал, но после этого все мирно разошлись по своим бивакам, и больше уже не было никаких ссор. Старик направился обратно к своей палатке, но вдруг повернулся и пошёл к Николаю Ивановичу. Купец привстал, чтобы выразить почтение старику, когда он подошёл к нему, и старик на чистом русском языке обратился к нему: «Далеко же ты зашёл от своего дома, Николай, смелый человек!» Николай Иванович с трудом скрыл своё удивление, что старик назвал его по имени, и пригласил его к своему костру. Старик оказался очень интересным собеседником, много странствовавшим, как и сам Николай Иванович. На вопрос, как его имя, старик уклончиво ответил: « Меня все зовут Рубини, ты тоже так ко мне можешь обращаться». Как-то так незаметно получилось, что Николай Иванович начал ему рассказать про своё долгое путешествие, про все диковинки, который видел, про опасности, которые он с товарищами перенёс. Рубини внимательно слушал его, глядя на него проницательными глазами, не перебивая, одобряюще покачивая своей седой головой. Николай Иванович и не заметил, как в небе начали гаснуть звёзды, и, невидимое пока солнце, окрасило всё в нежнейший розовый свет. Ночь покидала пустыню. Караванщики проснулись, подняли своих верблюдов и отправились дальше, не дожидаясь, когда яркий золотой шар выпрыгнет из-за горизонта, чтобы нещадно начать палить пески. Старик поднялся и, попрощавшись с Николаем Ивановичем, направился к своей палатке. Николай Иванович удивился, что возле палатки Рубини не стояли верблюды. Товарищи Николая Ивановича тоже уже встали и ждали, когда он подаст команду на дальнейший их путь. Каково же было удивление Николая Ивановича, когда он увидел возле палатки старика висевшую прямо в воздухе дверь! Дверь была резная, лакированная, с позолоченными вензелями. Старик, повернулся к Николаю Ивановичу, махнул ему рукой, и скрылся за дверью. Дверь тут же растворилась в воздухе. Вот так русский купец Николай Иванович Челобитчиков познакомился с легендарным арабским колдуном Каду-ибн-Рубини, которому для его путешествий не нужны были верблюды, и который мог творить невероятные чудеса с пространством и временем. Николай Иванович, пока путешествовал, ещё не раз слышал удивительные истории про этого колдуна, но тот случай он видел своими собственными глазами, о чём и не преминул написать. Но ту дверь в воздухе сотворил сам колдун, чтобы продолжить своё путешествие, или может для того, чтобы вернуться домой. А в нашем случае, человек зашёл в непонятно откуда появившуюся дверь, добровольно, сам не зная, куда она его выведет! Единственное объяснение этому спонтанному поступку, что это сделала девочка – подросток, от любопытства своего, не отдавая отчёта своим действиям.

– И поплатилась за это очень жестоко. – Добавил Дениска – Так что она там, интересно, увидела?

– Может она увидела там ад? От этого можно потерять разум. – Предположила я.

– Нет, и ещё раз нет. В ад живым нет дороги. – Сакатов покачал головой – И ещё, если бы тут кто-нибудь сейчас открыл проход в ад, знаешь, что бы началось?

– Запахло бы серой, дымом, стало бы жарко, шумно, черти бы повылезали. – Ответил за меня Дениска – Алексей Александрович, а если за той дверью находился мир, искусственно созданный каким-нибудь колдуном? Наподобие такого, какой когда-то создал для себя колдун Шифин?

– Конечно, из всех предположений, это больше всего похоже на правду. – Сакатов посмотрел на Дениску – Молодец. Тогда получается, что провал является частью какого-то искусственно созданного мира. А у каждого мира есть свой хозяин. Ещё не демон, но уже не человек. Мы таких с вами много видели. Поэтому надо посетить провал, и там, на месте, постараться разобраться, что к чему. А может, и сам хозяин к нам соизволит выйти. Оля, ты же чувствуешь колдовские места, вот и определимся. Хотя я совсем не сомневаюсь в рукотворности провала, что природа к нему не имеет ни малейшего отношения. Интересно узнать его тайны.

– А мы к этому готовы, узнать его тайны? – Я представила, как очередной колдун, и не самый слабый, выйдет к нам, и пригласит в свой мир – Нас ведь никто не прикрывает. И у нас с тобой таких силёнок нет, чтобы противостоять настоящему колдуну.

– Не правда, у нас есть наш мудрейший советник Аня! – Воскликнул Сакатов – Она уже не раз нам помогала, и сейчас поможет. Она теперь как раз дома, на Алтае. Я сегодня ей позвоню, всё расскажу. Надо было мне ещё вчера это сделать, да я сам решил поискать литературу по этому вопросу. Значит, завтра в путь.

– Может до выходных это терпит? Мне завтра на работу. – Озвучила я свой последний довод – Наташка не отпустит. И так в аптеке некому работать, мы с ней вдвоём только остались. Двое уже в декрет ушли. Просто бэби-бум какой-то!

– Подменишься! – Беззаботно махнул рукой Сакатов – Зачем тогда нужны друзья, если невозможно пользоваться дружбой в своих интересах! Да ладно, шучу я, шучу! – Тут же исправился он, видя, как я на него взглянула – Конечно, она тебя отпустит, первый раз, что ли! До выходных нам нельзя, эта дверь уже показалась, кто знает, что может случиться за эти дни.

Он нашёл в телефоне расписание поездов, и сказал, что наш поезд идёт в семь тридцать пять утра, и мы должны встретиться на вокзале в семь.

Мы с Дениской поехали по домам, мне пришлось его проводить, так как зонтика у него с собой не было, а дождь, на ночь глядя, разошёлся не на шутку. Я приехала домой уже поздно, почти в одиннадцать вечера. Сразу же позвонила Наташе, чтобы предупредить её, что два дня меня не будет.

– Что, в аду опять день открытых дверей? – Недовольно спросила она, но согласилась отработать две смены без меня, и пожелала мне удачной охоты.

Только я закрыла глаза, как раздался телефонный звонок. Звонил Сакатов, поэтому я без предисловий его спросила, чтобы в корне пресечь долгие разговоры:

– А что, до утра никак нельзя было подождать? Мы же в семь встречаемся!

– Оля, я не могу до утра, мы только закончили говорить с Аней. Она сказала, что такие вот деревянные руки, лет триста, а может и все четыреста назад, люди делали, когда на новом месте колодец копали. Деревянную руку с оттопыренными в разные стороны пальцами закрепляли на дне колодца. Знаешь, люди раньше считали, что в колодце могла завестись нечисть, и портить жизнь людям, которые пьют эту воду. Пока рука лежала на дне колодца, можно было не волноваться, спокойно пить воду, никого там нет. Но если рука всплывала, всё, так и знай, кто-то там завёлся. Тогда знающие люди чистили колодец специальными ритуалами. Причём, эта процедура была не простая, а долгая и трудная. Иногда этот колодец просто засыпали землёй и копали другой. Но надёжнее всё-таки было вывести нечисть из старого колодца, потому как она из засыпанного колодца запросто могла перешмыгнуть в новый. Хуже всего считалось, когда рука всплывала не с разжатым кулаком, а со сжатым. Тогда не только бесполезно было чистить колодец, а впору было дома́ свои бросать, и переходить всей деревней на новое место. Но это случалось очень редко, поэтому чаще всего над колодцем три ночи читали охранные обереги, обсыпали вокруг солью, на четыре угла завязывали полотенца, потом три дня черпали воду худым ведром, и снова закрепляли на дне руку.

– Но нашу деревянную руку вытащили не из колодца, а из-за двери. – Напомнила я.

– Из провала, Оля, из провала! – Поправил меня Сакатов – Аня уверена, что Антонида пыталась вытравить нечисть из того провала! Она, видимо, после того как нанесла свои тайные знаки на стену сеновала, поняла, как именно дверь и провал связаны между собой, попыталась провести ритуал чистки провала по аналогии с чисткой колодца. Но что-то там не совсем у неё срослось, раз рука обгорела, да и сеновал тоже. И почему-то рука ей стала без надобности, она её почему-то не поместила в провал. Одни вопросы пока. Но чётко прослеживается связь с водой в цепочке провал – дверь – колодец. Ты чувствуешь эту связь?

– Нет, не чувствую никакую связь. – Подумав, сказала я.

– Да, я, признаюсь, тоже. – Сознался Сакатов – Когда меня Аня так же спросила, я на минуту вроде что-то и понял, а потом, когда положил трубку, моментально потерял ту ниточку. Я думал, что ты догадаешься.

– Ты ошибся, я не догадалась.

На следующее утро мы с Сакатовым встретились на вокзале, как и договаривались, в семь утра. Дениски не было. Мы подождали его минут пять, и пошли к кассам за билетами. Я не стала звонить Дениске, посчитав, что если он не приехал, значит так даже лучше. Дождь утром закончился, но вокруг было серо, и небо совсем не прояснилось, хоть ветер и старался разогнать низкие и тяжёлые тучи. Когда мы уже сели в поезд, раздался звонок от Дениски.

– Тётя Оля, я проспал! – Раздался в трубке его отчаянный голос – Я забыл завести будильник!

– Ну что ж, поедем без тебя. – Ответила я – Готовься к экзаменам. Я буду держать тебя в курсе наших поисков.

– Я папу попрошу, чтобы он меня отвёз к вам в Шумилово!

– Попроси. – Сказала я, сомневаясь, что Илья повезёт его так далеко, к какому-то зловещему и непонятному провалу, да ещё и посреди рабочей недели.

– Проспал наш студент? – Хмыкнул Сакатов, когда я положила трубку – Расстроился, наверное!

– Ничего, пусть лучше к экзаменам готовится.

– Оля, у меня появилось предположение, как всё это связано с водой. Послушай. Провал – это тоже как бы колодец, только большой. Там живёт какой-то неведомый хозяин, который не любит, когда у него что-то отнимают. И когда идёт дождь, то он запускает какой-то процесс, который активизирует этот колодец.

– А как же подгоревшие доски на стене сеновала, которые увидела Маня?

– Вода и огонь несовместимы, они по отношению друг к другу действуют, как антагонист к протагонисту. И когда Антонида нашла Веру, и попыталась её забрать, хозяин провала, стихия которого как-то связана с водой, не собирался просто так расставаться со своей добычей, вот поэтому огнём, скорее всего, Антонида и отсекла от них хозяина провала. А с другой стороны, я как вариант это рассматриваю, в провале не хозяин сидит, а кто-то, кто не по своей воле там застрял. Аня высказала предположение, что провал может не обязательно быть местом обитания какой-то нечисти, но и его тюрьмой.

– А Аня не сказала тебе, как можно изгнать из провала ту таинственную нечисть, и после этого провал засыпать?

– Конкретно про такие провалы-ловушки она не слышала. Но сказала, чтобы мы попробовали всё-таки провести там ритуал чистки колодца. Она мне скинула описание его. Но есть одно «но».

– Как всегда. И какое это «но»?

– Рука горела. Она после этого уже не может являться стражем колодца.

– И что? – Я удивилась – Если изгнать ту нечисть, и засыпать провал, в руке отпадёт надобность.

– Нет, Оля, это не так. К сожалению, рука является неотъемлемой частью ритуала, без неё его не провести, и, следовательно, не получится изгнать нечисть. А горевшая рука, как бы странно это не звучало, считается мёртвой. Вот такие вот дела.

Глава 2. Семейные тайны.

От железнодорожной станции в Шумилово мы с Сакатовым пошли пешком. Три километра всего, не так и далеко, тем более что и погода к этому располагала. Всё небо было в мелких облачках, и каждые десять минут, оно, то пряталось за ними, давая нам передышку от жарких лучей, то выглядывало, моментально нагревая воздух. Здесь тоже накануне был дождь, поэтому дорога была мокрая, зато с зелени была смыта вся пыль, и она стояла сочная, блестящая, и дышалось свежо. Небольшая часть дороги проходила по лесу, потом мы вышли на огромное поле, засаженное картофелем, который уже высунулся из земли, и ровные рядки его уходили до самого горизонта. Пройдя по грунтовой дороге половину этого поля, мы увидели перед собой Шумилово. Вся деревня утопала в пышной зелени, показывая нам только свои крыши, словно кораблики в зелёном море. По другой стороне от картофельного поля раскинулся луг, на котором лежали и сонно жевали траву с десяток коров, разом повернувшие к нам головы. Рядом с ними, раскрыв книгу на коленях, сидел старичок, который, увидев нас, помахал нам кепкой и улыбнулся. Мы с Сакатовым подошли к нему и поздоровались. Старичок представился:

– Иван Дмитриевич Лепихин. Шумиловский коренной житель. И предводитель этого замечательного товарищества. – Он показал на коров.

После нескольких фраз о хорошей погоде, Иван Дмитриевич нас спросил:

– Вы что, в гости к кому, или к провалу на экскурсию направились?

– И в гости, и к провалу тоже собираемся. – Ответил Сакатов – Посмотреть надо, что у вас там за чудо такое.

– Чудо? – Иван Дмитриевич грустно усмехнулся – Проклятье это наше, вот это что. Так вы, наверное, к Наташе? Это ведь она вас ждёт?

Мы утвердительно кивнули головами, и он вздохнул:

– Умерла Маня сегодня ночью. Бабки её уже обмывают, отпевают. Завтра похороны. Наташка боится, как бы вслед за Маней ещё кого не прихватили. Слышали ведь? Вот-вот. Дверь не закрыта, кого-то прихватит. Наташку, кого ещё!

– Ну, мы постараемся её не отдать. – Сказал Сакатов.

– Зря всё это. Внук покойницы Антониды, Юра, несколько лет назад к нам тоже сюда приезжал. Хотел тоже провал закрыть костром.

– И что? – Спросила я.

– А ни что. Провал как стоял, так и стоит. – Иван Дмитриевич посмотрел на меня – А его увезли.

– Умер? – Испуганно спросила я.

– Ногу сломал, доползался. Скатился в провал. Больше не приезжал.

– Понятно. – Сказал Сакатов – Но мы всё-таки попробуем. Чем чёрт не шутит!

– А черти у нас здесь никогда и не шутят. – Ответил серьёзно Иван Дмитриевич – Попробуйте, может у вас что и получится. Вон дом Мани. – Он показал на высокую чёрную крышу, покрытую рубероидом – Там все сейчас.

Мы направились к дому, на который указал нам Иван Дмитриевич. На улице и на огородах, на самом деле, не было видно ни одного человека. Только одинокая небольшая собачка, тявкнув на нас пару раз, увязалась за нами и проводила до самых ворот Марии Кондратьевны.

– А Иван Дмитриевич, случайно, не тот самый Ваня Лепихин, который вместе с Маней в школу ходил? – Спросил, Сакатов, и сам же ответил – Скорее всего, он и есть, по возрасту подходит.

В доме у Марии Кондратьевны, как и говорил Иван Дмитриевич, собрались все, или почти все жители Шумилово. Мы не стали заходить в дом, из которого доносились молитвы и пение, так как там было полно людей, а остались во дворе, где сидели две женщины в чёрных платках, одна из которых и сходила за Натальей Михайловной.

– Хорошо, что вы приехали. – Сказал Наталья Михайловна, подходя к нам – В дом вас не приглашаю, там мы уже гроб поставили, сейчас там отпевают бабушку. Вас моя соседка Валентина Тарасовна к себе поселит на одну ночь, её дом напротив.

Наталья Михайловна была приятной невысокой женщиной, лет сорока, с густой копной каштановых волос, выбивающихся из-под чёрной повязки, и с грустными карими глазами. Мы вышли с ней со двора и сели на скамейку под окнами дома.

– Бабушка перед смертью ненадолго пришла в сознание и сказала мне, что огня он боится.

– Кто он? – Спросила я.

– Не знаю, просто взяла меня за руку и сказала, что он боится огня. Алексей Александрович, Вы что-нибудь узнали про эту дверь? – Она посмотрела на Сакатова.

– Можно сказать, что ничего. Ни про дверь, ни про того, кто за ней прячется. Нам надо сначала осмотреться. Если вы не возражаете, мы у вас оставим сумки и сходим к провалу. Да, кстати, знакомьтесь, это Ольга Ивановна, моя компаньонка. – Сакатов кивнул на меня.

– Очень приятно. – Наталья Михайловна мне улыбнулась – Да, конечно, оставляйте сумки здесь. Но, к сожалению, я с вами не смогу сходить, сами понимаете, мне сейчас не до провала. Но я вас провожу, покажу, где он.

Она взяла наши сумки, отнесла их в дом и повела нас к небольшому проходу между огородами. Проход вывел нас в берёзовый лес, и мы пошли по еле заметной тропе, петляющей между деревьями.

– Зачем только мы вернулись за этой серёжкой! Ведь знаю же, ничего нельзя оттуда брать, даже если, что уронишь, то поднимать нельзя! – Сокрушалась Наталья Михайловна по дороге – Не поверите, просто наваждение какое-то, но будто я напрочь забыла все предупреждения! Ведь с детства их слышала неоднократно! Еще Катюшке своей по дороге страшные истории про провал рассказывала, говорила, что нельзя ничего оттуда брать! А сама! Вот, мы и дошли. – Она показала нам рукой дальше в лес – Идите прямо, метров через триста его увидите. Не знаю, сможете ли вы спуститься туда сейчас, ночью шёл дождь, опасно, лучше не рисковать.

– Наталья Михайловна, – обратилась я к ней – раз уж вы помянули о дожде, Вы, случайно, дверь снова не видели?

– Я не выходила на улицу, бабушка умерла вчера около одиннадцати вечера, ко мне пришли Нина Иванова и Аня Зимина, мои подруги, вы их видели, они во дворе сидели. Мы всю ночь вместе были в доме, возле бабушки.

Она пошла обратно в деревню, а мы с Сакатовым отправились по тропинке дальше в лес. Чем ближе к провалу я подходила, тем больше чувствовала, как кончики моих пальцев начинает колоть, это я так колдовство чувствую. Я сказала об этом Сакатову.

– А я тебе про что говорил! – Торжествующе сказал он – Значит, это на самом деле настоящее рукотворное колдовство. Мы всё-таки постараемся осторожно спуститься в провал, может, ты там, на месте, ещё что-нибудь почувствуешь, или увидишь. Смотри, как изменился лес вокруг провала! Он тут намного гуще, ёлок и сосен много, кустарник какой густой. Будто сплошной стеной лес окружил яму, чтобы не подпускать к нему никого. Вот кто настоящий страж через чур любопытного человечества!

Когда деревья расступились, и мы вышли на поляну, перед нами открылся этот самый таинственный провал. Возле него были навалены полусгнившие деревья, кое-где были небольшие кучи земли. Немного не доходя провала, справа от нас, была вырублена просека, поваленные деревья были сгружены по обочинам, видимо, пытались до провала проложить дорогу. Мы подошли к самому его краю и заглянули вниз. На дне блестели лужи с мутной глинистой водой. А стены провала и на самом деле выглядели очень необычно. Полоски пород, цвет которых варьировался от светло-серого, почти белого, до темно-серого, жёлто-серого и тёмно-коричневого. Стены его больше походили на картину, написанную быстрыми росчерками художника, чем на естественную поверхность. Красиво, ничего не скажешь. В том месте, где мы остановились, был спуск вниз. Он образовался из обвалившейся земли, которая была притоптана временем и сотнями ног. Спуск выглядел вполне безопасным.

– Ну что? Рискнём? – Спросил Сакатов и шагнул к спуску. Он потопал ногой по глинистой поверхности, потом сказал – Подожди, только, сначала я спущусь, потом ты за мной пойдёшь. Или побежишь за помощью. – Видимо, это была его шутка.

В конце спуска он всё-таки не удержался, заскользил, и со всей скорости прошлёпал по всем лужам, которые были на дне. Во все стороны от него полетели грязные брызги. Мне жаль было свои белые кроссовки, но я тоже стала спускаться вниз. Здесь всё дышало колдовством. Я даже не поняла, где его было больше. Я его чувствовала, когда прикасалась к породе, когда потрогала дно провала, да даже когда я просто стояла, ни до чего не дотрагиваясь.

– Красиво тут, не поспоришь. Необычное место. – Сказала я – А то, что яма не простая, было понятно уже наверху.

– Да, понятно. – Сакатов почесал лоб – Может, просто постоим тут, подождём, может тебе что покажут? А знаешь, Оля, лучше поднимись наверх, сядь там, расслабься. Так, может, скорее на тебя снизойдёт что-нибудь. А я тут пока побуду, поприсматриваюсь, может, что и найду интересное.

– Поприсматривайся, только не забудь, что ничего интересного отсюда нельзя выносить, даже в руки нельзя брать. – Ответила я – Сейчас я это точно знаю. Нехорошее это место.

– Конечно, я не ребёнок ведь. – Обиженно ответил Сакатов – Могла бы этого и не говорить.

Я поднялась на поверхность, нашла более-менее сухое дерево, поросшее мягким мхом, и села на него, прислушиваясь к лесному шуму. Если бы не этот чёртов провал, который зиял как разинутая пасть, пейзаж бы можно было назвать почти идеалистическим. Лёгкий ветерок чуть трогал листочки берёз, шевелил тяжёлые ветки елей, несмело выглядывающих из-за белоствольных красавиц, в самое небо уходили стройные сосны, где-то заливалась лесная птица, стучал дятел. И откуда тут взялся этот провал? И земли выкопанной нигде нет. Может, инопланетяне? Мне самой стало смешно от своего предположения. Вдруг у меня заложило уши. Я мотнула головой и тут же картинка вокруг меня сменилась.

Я стояла на опушке берёзового леса, а передо мной раскинулось поле с цветущими васильками и ромашками, аромат которых я с удовольствием вдохнула сразу же, как только оказалась здесь. Дальняя половина поля была скошена, и там стояли небольшие стога. Рядом с ними паслась стреноженная лошадь. Солнце стояло в зените, и я даже прищурилась сначала, неожиданно попав сюда из полумрака густого леса. Послышались смех и голоса детей. Я повернулась на их голоса и увидела двух девчушек, лет четырёх-пяти, бегающих по полю, и собирающих цветы. Их светлые головки мелькали, то поднимаясь над травой, то скрываясь за ней. Я медленно пошла по полю, тоже на ходу срывая крупные ромашки.

– Галинка! Галинка! – Послышался голос женщины где-то рядом.

Потом появилась и она сама. Статная высокая женщина, в сером, расшитом по подолу, сарафане, в белом платке, она величаво шла по полю, в руке у неё был небольшой глиняный кувшин и узелок, скорее всего с хлебом. Обе девочки кинулись к ней, и она отступила на шаг, когда они обе на всём бегу уткнулись ей в колени.

– Да тише вы, уроните меня ещё. – Женщина взяла за руку девочку, которая была поменьше ростом и кивнула другой – Не отставай, Ксанка, нам торопиться надо, отец, наверное, уже нас заждался.

Девочка поменьше, которую женщина назвала Галинкой, захныкала и что-то зелепетала, и женщина склонилась к ней, дав отхлебнуть из кувшина. Вторая девочка, Ксанка, тоже что-то сказала, но женщина покачала головой и сердито ответила:

– Потерпи, тут только отцу осталось, он целый день под солнцем печётся. Дома попьёшь.

Девочка молча поплелась за женщиной. Пройдя немного, женщина взяла Галинку на руки и пошла быстрее. Ксанка быстро побежала за ней, ухватившись за подол сарафана женщины. Женщина отдёрнула руку девочки от сарафана, и та, не удержавшись, упала в высокую траву. Женщина, не оборачиваясь, бросила через плечо:

– Не отставай!

Я дёрнулась, и снова очнулась сидящей на толстом дереве рядом с провалом. И тут же услышала сердитый голос Сакатова:

– Чёрт возьми, Оля, ты что, не слышишь что ли?

Я поднялась, подошла к провалу и заглянула вниз. Сакатов поднимался наверх. Увидев меня, он остановился и вопросительно посмотрел на меня. Я, всё ещё под впечатлением от увиденного, сказала ему:

– Слушай, я тут кое-что увидела, но только не поняла ничего, каким боком это к нам подходит. А ты что кричал?

– Хотел, чтобы ты посмотрела на один фрагмент. Спускайся ко мне.

Он повернулся и сделал пару шагов вниз. Я спустилась к нему. В стене над спуском, примерно в метре над утоптанной землёй, между коричневым слоем, и желтоватым, торчали русые волосы, тоненькая прядка, небольшой завиток, выступающий буквально на половину сантиметра. Настоящие человеческие волосы. Мы с Сакатовым оба уставились друг на друга.

– Захоронение? – Чуть слышно прошептал он.

– Похоже на то. – Так же тихо ответила ему я – Ужас какой-то. Ты руками не трогал?

– Оля! – Сакатов с укоризной посмотрел на меня – Да я сразу же, как это заметил и крикнул тебе, стал подниматься отсюда. У меня просто всё внутри похолодело.

– Понятно. – Ответила я и снова стала рассматривать прядку светлых волос.

Я хотела дотронуться до неё, но мою руку буквально пронзила, от плеча до кончиков ногтей, резкая и быстрая боль, как разряд тока. Я отдёрнула руку. Непонятно, неужели никто никогда этого не видел, за все сто лет? Словно услышав мои мысли, Сакатов сказал:

– Как это осталось незамеченным? Тем более, рядом со спуском.

– Да, странно.

– С другой стороны, если бы на дне не было луж, мы бы с тобой тоже сейчас камушки разглядывали. И стены бы разглядывали не с этого спуска, а со дна провала. Смотри, кругом камни разноцветные, как специально раскиданы по дну.

– Наверное. Теперь я думаю, что мне не просто так показали тех малышек.

– Что именно тебе показали? – Спросил Сакатов.

– Пошли отсюда. Там, наверху, расскажу.

Мы поднялись из провала, сели на дерево, на котором я до этого сидела, и я рассказала своё видение. Сакатов слушал, уставившись на носок своих ботинок, сосредоточенно, сдвинув брови. Потом сказал:

– Знаешь, я можно сказать с первых твоих слов понял, в чём дело. Родная дочь и падчерица. И мачеха избавилась от падчерицы.

– Выкопав огромный котлован? – Скептически усмехнулась я – Она, конечно, женщина здоровая, в теле, но такую яму женщине пришлось бы копать лет десять. И ещё, посмотри вокруг. А где та земля и камни, которые достали из провала? И вообще, я считаю, что этот провал не люди выкопали.

– Оля, при чём тут копание ямы? Я говорю про колдовство. Не люди, конечно, его выкопали, это и так понятно. Что я думаю. Здесь произошло жертвоприношение, как ни бесчеловечно это бы не звучало. Или сама мачеха была колдуньей, или отдала свою падчерицу другой колдунье, или колдуну, который принёс её в жертву. Понимаешь, девочка и провал каким-то образом связаны между собой! Тут произошло что-то настолько противоестественное, дикое, что образовался этот провал.

– Интересно. И может даже ты прав.

– Да-да! И эта история не закончена. Тебе ещё покажут её продолжение.

– Сакатов, я ведь не сериалы смотрю, и второго сезона может и не быть. Скорее всего, нам самим придётся додумывать остальное. Надо нам в деревне у стариков спросить, жили ли когда-то в деревне две сводных сестры – Галя, и … – Я задумалась – Кстати, имя Ксанка, это какое полное имя?

– Ксанка? Ксения, Александра, Аксинья.

– Вот и спросим про Галю, Ксению, Аксинью, Александру.

Мы встали и пошли по тропинке к деревне. Сакатов отстал. Потом он меня догнал и радостно сказал:

– Чужая! Ты поняла? Чужая! Имя Ксения означает чужая!

– Ну и что, мы и так поняли, что девочка Ксанка чужая той женщине.

– Но в этом ещё заложен какой-то смысл. Даже имя у девочки говорящее. Оля, это какая-то очень важная история. Настолько важная, что много лет она не забывается. Мне кажется, провал поэтому и не закрывается. И ещё одну девочку затянул он к себе. Может, Ксанке одной скучно там, где её держат, поэтому, чтобы её развеселить, ей хотели подарить подружку.

– Ну, ты и здоров на пустом месте такие сказки придумывать! – Я пошла дальше – А зачем тогда Наталья Михайловна понадобилась Ксанке?

– Не знаю, пока не знаю. Но я чувствую, что мы идём с тобой в правильном направлении. И по лесу, и по своим рассуждениям.

Мы снова вернулись к дому Марии Кондратьевны, где к нам подошла очень старенькая бабушка, представилась Валентиной Тарасовной, и пригласила нас на обед к себе. Мы так поняли, что Валентина Тарасовна и была той самой Валюшкой Кривошеевой, подругой Марии Кондратьевны, и сестрой погибшего Вити Кривошеева. Она привела нас к себе домой, накормила борщом, и что совсем неожиданно для деревни, отрезала нам по куску торта «Наполеон», который сама и испекла. Хоть и неожиданно, но очень вкусно!

– Валентина Тарасовна, а у вас в деревне, случайно, не было двух сестёр, скорее всего, сводных, одну из них звали Галиной, а другую Ксанкой, или Ксенией, или Александрой, а может Аксиньей? Только это было давно, ещё до революции, скорее всего. – Спросил её Сакатов, откинувшись на спинку стула и попивая чай из огромной кружки.

– Эк, милый, до революции! – Валентина Тарасовна развела руками – Да я положу вон полотенце, повернусь, и уже не помню, куда его положила! Какая уж тут революция! Ты знаешь, вам надо с Иваном поговорить, он у нас самый грамотный, про всех всё знает, даже летопись деревни начал писать. А может и уже дописал. Всех фронтовиков записал, потом в Москву свои записи отправил. Не он сам, конечно, а его сын, Вадик, но ему ответ пришёл, с благодарностью. Может, он тебе что и скажет. Вот, к вечеру коров пригонит в деревню, и сходите к нему, он на Лётчиков живёт. Дом с синими ставнями, не ошибётесь. Вы сейчас оставайтесь у меня, отдохните тут, а я обратно пойду, сейчас батюшко приедет. Тебя Ольга зовут? – Спросила она меня, и я кивнула – Ты со мной в комнате будешь спать, вот на диване тебе постелю, а Алексею на веранде, там у меня внуки любят спать, хорошо там, прохладно. Отдыхайте, не стесняйтесь. Тут у меня суп стоит, если проголодаетесь. Торт в холодной казёнке, на полу, найдёте.

Она ушла, а мы с Сакатовым разошлись по своим диванам, решили отдохнуть немного. Я даже задремала. Я очень надеялась, что мне приснится что-нибудь ещё, в продолжение истории с сестрами Галей и Ксанкой, но я спала без сновидений. Проснулась я оттого, что зазвонил мой телефон.

– Оля, этот нытик мне все нервы истрепал, к вам просится, на какой-то провал смотреть. Что там у вас? – Загрохотал у меня в ухе голос моего двоюродного брата Ильи – Какие двери там висят в воздухе?

– Он ведь тебе, наверное, всё рассказал, что я тебе второй раз буду повторять! – Ответила я, зевая – Что тут происходит, мы сами ещё не разобрались. Может там, в провале, бес сидит. Если Дениска тебя всё-таки уговорит сюда ехать, лучше завтра с утра приезжайте. Бабушка, к которой мы ехали, умерла, нас самих на птичьих правах подселили к её соседке, так что вам тут даже негде будет ночевать. У нас тут новые обстоятельства появились, пусть мне Дениска позвонит, я ему всё расскажу. Так вы приедете завтра?

– Чёрт бы вас побрал с Сакатовым и с вашим бессинарием! Завтра же у всех нормальных людей рабочий день!

Дениска сразу же мне перезвонил, и я ему рассказала и про провал, что мы там увидели, и про моё видение. Как я поняла, Дениска всё-таки уговорил отца, и завтра они с ним с утра к нам приедут. Я встала и заглянула на веранду к Сакатову.

– Что, Илья приедут? – Спросил он.

– Скорее всего, да. – Ответила я – Ну что, пошли Ивана Лепихина встречать.

– Так рано ведь ещё!

– А что нам мешает его прямо на пастбище расспросить?

– Если он ведёт записи, так они, скорее всего, у него дома. Лет ему, как и Валентине Тарасовне, много, он может всё это в голове уже не держать, поэтому будет надёжнее, если он в записи будет свои заглядывать.

– Как ты тактично его в склерозе заподозрил! Но ты прав, лучше к нему домой прийти. Пошли тогда, на руку деревянную взглянем.

Мы вышли из дома, перешли дорогу и зашли во двор Марии Кондратьевны. Во дворе стояла «Лада», на которой приехал батюшка. В доме мы услышали его приятный баритон, который не могли заглушить даже громкие голоса местных старушек. Я присела на лавочку, а Сакатов подошёл к аккуратно сложенной стопке серых досок, которые и были, видимо, когда-то, тем злосчастным сеновалом. Он обошёл стопу и удовлетворённо хмыкнул, достав из-под досок свёрнутый серый мешок. Он заглянул в него, и кивнул мне, чтобы я подошла. В мешке лежала деревянная рука. Она представляла собой вытесанный круглый черенок с пятью отростками, которые отдалённо напоминали пальцы, и которые были обожжены. Длиной рука была с полметра.

– Вот эта та самая рука. – Сакатов провёл по ней ладонью – Я, признаюсь, представлял её немного по-другому. Что чувствуешь?

Я прикоснулась к деревянной руке, но ничего не почувствовала, зато меня очень удивило то, что на ощупь дерево было холодное. Странно это, всё-таки лето на дворе, и дерево считается тёплым материалом, а эту руку словно только что достали из холодильника.

– Да, рука холодная. – Согласился со мной Сакатов, когда я обратила на это его внимание – Мёртвая, как и говорила Анна. Так что же делать? Может счистить с неё жжёный слой?

– Не поможет. – Раздался позади нас женский голос.

Я обернулась и увидела крупную пожилую женщину, тоже в чёрном платке, которая остановилась позади меня.

– Меня зовут Люба, я живу тут рядом, на этой же улице. – Представилась она.

– Почему не поможет? – Спросил Сакатов.

– Бабушка мне много рассказывала о том случае, когда сестра у тёти Мани пропала, и как потом она умерла, бедняжка. И об этой руке тоже. Бабушка сразу сказала, что надо эту руку сжечь, нельзя её такую держать ни в доме, ни ещё где.

– А где взять тогда новую руку, живую, чтобы ритуал провести? Ритуал изгнания нечисти из провала. – Пояснила я.

– Там же, где и эту взяли.

– А где эту взяли? – Снова спросила я.

– Её выстрогали из черёмухи, которая на кладбище растёт. – Она подошла к Сакатову, взяла у него деревянную руку и закинула её обратно мешок – Я знаю, кто новую руку может вытесать. Я уже сколько раз тёте Мане говорила, что не надо её держать при себе, да она только одно, знай, повторяла, не наше это дело, такие дела человек не решает. И руку спрятала, чтобы никто найти не мог.

– А ваша бабушка Нина откуда про это узнала? – Спросил её Сакатов.

– Бабушка Нина работала заведующей клубом в Петровском, и была подругой Елизаветы Никифоровны, матери Марии Кондратьевны. И это она отвозила тётку Антониду на телеге домой, когда та совсем не могла на ноги вставать, после того, как Веру с того света вытащила. Вот по пути Антонида бабушке и сказала, что руку надо сжечь. Антонида всё время с Верой возилась, не до этой руки ей тогда было, только на обратной дороге о ней и вспомнила.

– А что, ваша бабушка не сожгла тогда её сразу, как только Антониду отвезла? – Спросила я.

– После похорон Веры, Елизавета Никифоровна тяжело заболела, кашлять начала, она месяца два в больнице лежала, потом ей инвалидность дали, моя бабушка и не пыталась с ней об этом заговаривать. А бабка Татьяна у них совсем ничего не слышала, с ней бесполезно говорить было, и она не знала, куда руку Елизавета Никифоровна спрятала. Мария Кондратьевна, та вообще ничего об этой руке даже слышать не хотела. Вот так и вышло, что рука эта только несколько дней назад нашлась, когда сеновал разломали. Я уже сказала Наташе, что заберу и сожгу руку, как и наказывала сделать тётка Антонида.

– А откуда вы знаете, из чего эта рука сделана? – Продолжала допытываться я.

– А это моя бабушка так сказала, может это ей тоже тётка Антонида рассказала. Пойду, сразу же сожгу её, от греха подальше.

Она подхватила мешок и вышла из двора. Мы с Сакатовым посмотрели друг на друга.

– Так она нам пообещала, что новую руку кто-то сделает? Или нет? – Спросил Сакатов.

– Вроде, пообещала. – Неуверенно ответила я.

– Знаешь, звучит логично всё, что она нам сказала. – Сакатов задумался – Я имею в виду новую руку. Вот и Анна мне тоже говорила, что энергетика у кладбищенских деревьев особенная. Видимо, все эти людские страдания делают их непохожими на их лесных братьев. Пошли, Оля, хоть до речки прогуляемся, посмотрим на воду, говорят, это успокаивает.

Мы с ним прошлись до конца улицы, вышли на высокий берег, зашли на деревянный, чуть покачивающийся при каждом нашем шаге, мостик, и залюбовались неспешным и спокойным потоком реки Уфы. Солнце играло на её зеленоватых волнах, было видно песчаное дно, с редкими кустиками водорослей, между которыми резвились стайки мелких рыбёшек. Да, вода успокаивает. Я сначала смотрела на игривых рыбок, потом просто закрыла глаза, подставив лицо тёплому солнышку.

– Оля, знаешь, тебе придётся проводить одной этот ритуал. – Рядом раздался виноватый голос Сакатова – Ночью.

– Тебе только что пришло это озарение? – Не открывая глаз, спросила я. Вот умеет же он одной фразой прервать тихое счастье!

– Нет, Аня сказала, ещё вчера. – Он вздохнул – Но ты не волнуйся, я на самом минимальном расстоянии буду от тебя, на котором можно будет мне находиться.

– А какое расстояние самое минимальное? Расстояние выстрела? Ладно, потом об этом поговорим. – Миролюбиво сказала я, всё-таки деревенский пейзаж благотворно на нас действует – Пошли, на бережке посидим, а то я усну и свалюсь в воду.

В такие спокойные минуты я хочу жить в деревне. Мы ещё долго с ним сидели на берегу, пока не услышали мычание возвращающихся с пастбища коров. Такое впечатление, что каждая корова давала своей хозяйке полный отчет о витаминном составе съеденных за день трав.

Мы с Сакатовым увидели Ивана Дмитриевича, говорящего с одной из вышедших навстречу ему женщин. Он нас тоже увидел и сразу направился к нам.

– Ну что, были на провале? – Сходу спросил он нас.

Мы рассказали ему о находке, которую обнаружили в провале, и лицо его стало серьёзным. А потом я спросила его о двух сёстрах.

– Галя, Галя. Ксанка, значит Оксанка. Да я недавно только листал записи начала двадцатого века, и мне кажется, что-то похожее там есть. – Он задумался – Пошли ко мне, у меня там есть полный список жителей деревни с одна тысяча восемьсот девяносто третьего года.

На вопрос Сакатова, почему именно с этого года, он ответил, что когда церковь в соседней деревне разорили, то книга с записями рождений и смертей была брошена в костёр, но сгорела не вся, и её подобрала одна прихожанка, которая ему впоследствии и отдала эту книгу. Вот с тех пор он и заинтересовался родословной жителей своей деревни. Переписал всё в отдельную тетрадку, даже родственные связи выявил у тех, чьи имена ему поначалу ничего не говорили. Пока были живы старики, он и их расспрашивал, дополнял свои записи. Конечно, многие путались в своих воспоминаниях, но понемногу, ниточка за ниточкой, он и распутал этот сложный клубок Шумиловского генеалогического древа. Теперь у него образовалось уже много томов его записей, и он подумывает передать всё в поселковую школу, может даже музей памяти организовать.

Иван Дмитриевич давно уже жил один, его жена умерла больше десяти лет назад, но в доме у него не чувствовалось отсутствие женской руки, кругом была чистота и порядок. Он нас посадил за стол, сначала накормил гречневой кашей с тушёнкой, а потом достал целую стопку тетрадей и пухлых папок, всё это положил перед собой на стол. Все тетради у него были чётко подписаны – первый том, второй том, и так далее. Он долго листал свои записи, попутно рассказывая нам, то про одного, то про другого жителя Шумилово, и не только Шумилово, но и Петровского, и ещё двух-трёх ближайших деревень. В отдельной тетрадке у него были переписаны все передовики производства и награждённые медалями «За доблестный труд». И называлась эта тетрадка «Наша гордость». В толстой папке у него хранились вырезки из газет, где помянуты были его земляки. Мы с удовольствием рассматривали эти старые газеты, фотографии, где на нас с улыбкой, или серьёзно, глядели добрые глаза людей, чей земной путь был уже давно окончен, но здесь, в этом архиве, до сих пор жила память о них.

– Да, всё верно, я буквально на той неделе именно эти записи и перелистывал, как будто знал, что пригодятся! Оксана Родимцева. – Иван Дмитриевич погладил страницу в тетрадке, где прочитал это имя – И её сестра Галина Родимцева. Оксана родилась в одна тысяча девятисотом году в хозяйстве Выдерцы. Галина – в одна тысяча девятисотом году в хозяйстве Выдерцы. В одном году родились! Подождите. Ну-ка … нет, всё правильно. Оксана родилась второго мая одна тысяча девятисотого года, Галина родилась шестого октября, и тоже девятисотого года. Ничего не понимаю. Галина Терентьевна. Оксана тоже Терентьевна. Это что же получается, так, май, июнь, июль… Галина что, через пять месяцев родилась после рождения сестры? Какая-то нестыковка тут. Может, ошибка? Нет, вот, отец Родимцев Терентий Силантьевич, и у той и у другой. И место рождения одно – хозяйство Выдерцы.

– Если только они родились не у одной и той же матери. – Подсказала я.

Иван Дмитриевич непонимающе посмотрел на меня. Потом вытащил из нижнего ящика комода толстый чёрный фолиант, обожжённый со всех сторон, от которого до сих пор пахло пожаром. Иван Дмитриевич достал большую лупу, нашёл нужную страницу, и стал внимательно рассматривать записи.

– Нет, нету никакой ошибки! – Воскликнул он – Всё правильно я переписал. Да, странность тут большая. Может, их матери были сёстры? А, нет, чего я тут говорю, может отцы их братья?

– С одинаковыми именами? – Покачал головой Сакатов – Маловероятно. Оля права, отец у них один, он их обеих записал на своё имя. А матери разные. Что там про матерей написано?

– Так, мать. Мать – Родимцева Меланья Ивановна. У обеих. Ничего не понимаю. – Он откинулся на спинку стула и спросил меня – А почему вас они заинтересовали?

– Потому что, скорее всего, волосы между пластами принадлежат Оксане Родимцевой, старшей из сестёр. И, вполне возможно, что её погубила эта самая Меланья, когда девочке было лет пять. Потому что Оксана не приходилась ей дочерью, а только дочерью её мужа.

– Так-так. – Иван Дмитриевич забарабанил пальцами по столу – Сейчас посмотрим год смерти этой Оксаны. Если ей было пять лет, то это одна тысяча девятьсот пятый год. Смотрим.

Он живо пробегал по строчкам, водя пальцем, чтобы не сбиться. В одна тысяча девятьсот пятом году ничего не говорилось о смерти Оксаны. В начале одна тысяча девятьсот шестого года была короткая строчка напротив её имени: «Считать умершей, тела не нашли». Иван Дмитриевич смотрел на нас, поражённый до глубины души. Я ему рассказала о своём видении.