Читать онлайн Аутизм и сознание. Альтернативный подход к проблеме аутизма бесплатно

Основные причины возникновения аутизма

Сразу начну с того, что моя позиция в этом вопросе основывается, прежде всего, на том понимании, что диагноз «аутизм» не правомочен, что это – синдром, развивающийся в рамках самых разных нарушениях психики. Об этом писали классики советской психиатрии, в частности В.В. Ковалев упоминает об этом в своем «Руководстве по детской психиатрии», но, к сожалению, он далее не развивает этой темы. Возможно, еще и потому, что руководство писалось в те годы, когда случаи РДА, по крайней мере, в Советском Союзе, как я уже упоминала, были достаточно редки. Однако последние 30 лет в странах бывшего СССР отмечается значительный рост случаев РДА, что связано, с моей точки зрения, с определенными социальными факторами, которые отражают те изменения, которые произошли в обществе за последнее время. Далее, хочу коротко остановится на том, что и как изменилось кардинальным образом зп указанное время и как это связано с нашей проблемой .

Одной из глобальных причин развития аутистических состояний стало то, что практически все развитые страны мира (в которых преимущественно и наблюдается всплеск аутизма) за последние 30 – 35 лет стали в своем развитии на путь потребления. Это выражается в том, что интересы людей сместились в сторону материального благополучия в ущерб духовному развитию, а потребность в получении развлечений, стала доминировать над всем остальным. Как следствие, на смену живого интереса к другому человеку как к личности пришел прагматичный расчет. Отношения во многих случаях стали строится по принципу «ты – мне, я – тебе». Неизбежно при этом отношения начали носить чисто формальный характер, в них исчезли теплота, бескорыстие и доброта. Стала развиваться индивидуализация в худшем её виде, которая выражается позицией: «моя хата с краю». Все это сказывается на общей атмосфере в обществе и семье, а, следовательно, влияет и на развитие ребенка.

Другим важным аспектом является практически полное исчезновение детской субкультуры. Очень редко сейчас можно встретить во дворе свободно играющих детей. Очень хорошо помню свое детство, когда мы могли целыми днями проводить время на улице в разновозрастной компании ребят. Именно старшие дети обучали нас играм, считалкам, прививали первые моральные и нравственные критерии. Это были бесценный опыт, основа и практика для создания отношений во взрослой жизни.

Сейчас же дети все больше времени проводят за гаджетами в ущерб физическому и психическому развитию. В средствах массовой информации время от времени появляются статьи, в которых оправдывается и/или преуменьшается опасность широкого использования компьютерных гаджетов детьми. Категорически с этим не согласна. Виртуальный мир, в который погружаются дети, ни коим образом, не способствует их развитию. Практически все дети, прошедшие через группу, в большей или меньшей степени, проводили время за планшетами и телефонами, часто родители сами поощряли использование последних, чтобы избежать истерик, отвлечь ребенка, освободить для себя время. Некоторые дети настолько мастерски овладевали компьютерными премудростями, что родители начинали их считать чуть ли не гениями. Да вот беда, юные «гении» не только не говорили сами, но и не понимали речь окружающих, и, в большинстве случаев, у них отсутствовали элементарные навыки самообслуживания. По моим наблюдениям не только гаджеты, но и бесконтрольный просмотр телевизора оказывают негативное влияние на центральную нервную систему детей, поэтому у нас в группе использование их категорически запрещается. В случаях, когда родители следуют этому принципу дома, развитие ребенка протекает более гладко и успешно. До сих пор среди психологов нет единой точки зрения на этот вопрос, но все же большинство сходится в том, что чем раньше гаджет попадает в руки ребенка, тем более негативное влияние это оказывает на его развитие, особенно, в долгосрочной перспективе.

Другим важным фактором является развал на всем постсоветском пространстве системы образования, начиная с дошкольного. На место советской системы, пусть неидеальной, но в основе своей учитывающей возрастные особенности развития ребенка, базирующейся на режиме и дисциплине, которая, кстати, во многом разрабатывалась на теории развития школы Выготского, пришла система, ставящая во главу угла амбиции родителей. Английский, китайский, французский языки, таблица умножения, скорочтение, и все это предлагается чуть ли не с младших групп детского сада – с чем только не пришлось столкнуться за прошедшие годы. Плюс к этому в детских учебных учреждениях часто отмечается отсутствие режима и дисциплины, а также элементарного воспитания в угоду якобы свободному развитию ребенка. Все это приводит к тому, что все больший процент детей уже в раннем возрасте имеет те или иные отклонения в развитии и поведении.

Таким образом, с моей точки зрения, основными факторами, способствующими росту аутизма, являются четыре вышеуказанные проблемы: развитие общества потребления; развал детской субкультуры; бесконтрольное использование гаджетов с раннего возраста; и развал системы образования, базирующейся на принципах физиологического развития ребенка.

Диагностика аутизма

Как отмечалось выше, диагноз РДА ставится на симптоматическом уровне и чисто количественным способом – есть в наличии пять – шесть симптомов – значит аутизм. Не делается попыток проанализировать эти симптомы, проследить их взаимовлияние, их возникновение и особенности в зависимости от возраста и уровня развития ребенка, влияние на симптоматику внешних и внутренних факторов. То есть диагностический подход полностью основывается на чисто количественных данных при полном отсутствии качественного анализа и подхода. Именно поэтому аутизм представляется как загадка, и этот диагноз окутан тайной и оброс множеством легенд. Несомненно, симптоматика при аутизме очень разнообразна и неоднозначна, но если вопрос РДА рассматривать совершенно в другом разрезе, если увязать возникновение данного синдрома с проблемой развития, что особенно актуально, так как мы имеем дело с детским, то есть развивающимся мозгом, то сразу все становится на свои места.

Определяющими факторами, влияющими на клинику, динамику и исход РАД, и представляющими для нас первостепенное значение, являются возраст и уровень развития, когда ребенок подвергся патогенным факторам, приведшим к аутизации. Итак, синдром раннего детского аутизма может возникнуть:

В рамках недоразвития определенных мозговых структур головного мозга;

В рамках искажения развития;

В рамках распада уже сформировавшихся функций и систем головного мозга.

Остановимся на каждом перечисленном пункте подробнее. Если патологические факторы повлияли на мозг ребенка в раннем возрасте, а именно в первые два – три года жизни, то есть до того, как у ребенка сформировалась развернутая фразовая речь, то аутизацию надо рассматривать как недоразвитие определенных структур мозга. Для таких детей характерна задержка общего, прежде всего, речевого развития, причем выражено страдает и понимание речи, отмечается неадекватность поведения, стереотипии как признак патологического развития и как следствие невозможности контакта с таким ребенком. Также у этих детей будут присутствовать те или иные симптомы, характерные для резидуально-органических состояний: возбудимость, гиперактивность в поведении, плохой сон, метеозависимость и пр. Может наблюдаться и неврологическая микросимптоматика. Соответственно в анамнезе будут присутствовать указания на проблемы у матери во время беременности и родов, соматические заболевания с интоксикацией, черепно-мозговые травмы и пр. Кстати, аутистическая симптоматика за счет большей выраженности может маскировать симптомы органического характера, что в известной степени затрудняет диагноз, Однако на основании анамнестических данных и вышеуказанных симптомов можно сделать вывод, что синдром раннего детского аутизма развился на фоне резидуально-органического поражения ЦНС. В настоящее время именно дети с РДА, входящие в эту группу, составляют большинство, и они как раз считаются наиболее тяжелыми по клиническим проявлениям и неблагоприятными в отношении прогноза.

Если же негативные факторы, прежде всего экзогенные, повлияли на ребенка уже в более поздние сроки, то есть, после того, как у него появилась достаточно сформированная фразовая речь и сложились определенные понятия об окружающем мире, т.е. после 4 – 5 лет, то аутизацию надо рассматривать в рамках искажения развития – патохарактерологического или невротического. При этом в анамнезе будут указания на психотравмирующие ситуации, которые повлияли на развитие и состояние ребенка. В клинике будут отмечаться плаксивость, эмоциональная лабильность, будут нарушены сон, аппетит и пр. Часто бывает, что на мозг влияют факторы как органического, так и эмоционально-стрессового характера, и это тоже будет откладывать отпечаток на симптоматику и течение данных расстройств у ребенка. В эту группу детей по большей части можно включить так называемых высокофункциональных аутистов, случаи всевозможных «расстройств аутистического спектра» и тех, кому обычно ставят синдром Аспергера. Ниже будут представлены клинические случаи детей как первой, так и второй категории и проведен сравнительный анализ их состояния.

В случае же тяжелых органических нарушений, либо эндогенных заболеваний, прежде всего шизофрении, нарушения аутистического характера будут формироваться в рамках распада уже относительно сложившихся высших психических функций. В анамнезе у таких детей будут указания на наличие дизонтогенеза в развитии, проявляющемся в чрезмерно раннем и ускоренном развитии, диспропорции между интеллектуальным развитием и овладением навыками самообслуживания, в клинической картине будут присутствовать рудиментарные галлюцинаторные и бредовые симптомы и пр.

Как я упоминала выше, в советской психиатрии РДА преимущественно рассматривался только в рамках ранней детской шизофрении, т.е. как следствие распада высших психических функций. Думается, что на то были основания, так как в то время, как я упоминала, в практике детского психиатра дети, у которых бы отмечался РДА в рамках недоразвития высших психических функций, практически не встречались. Именно этим объясняется тенденция психиатров советской школы по истечении детского периода и отсутствии компенсации ставить в последующем диагноз шизофрения.

Здесь же можно отметить, что на проявления клинической симптоматики имеет значение и то, в каких условиях воспитывался ребенок и то, как и по какой методике с ним занимались. Ниже этот аспект будет рассмотрен на конкретных примерах клинических случаев, представленных в работе.

Как следует из вышеизложенного, диагностика аутизма в любом случае представляет собой непростой процесс и должна проводиться квалифицированным специалистом, а именно детским врачом-психиатром, который сможет грамотно собрать анамнез и провести дифференциальную диагностику.

Если в случае РДА в рамках детской шизофрении, ведущим методом коррекции будет медикаментозное лечение под наблюдением врача-психиатра, а в случае РДА в рамках искажения развития необходимо, прежде всего, применение психотерапии, однако, с обязательным использованием групповых методов на том или ином этапе терапии, так как наличие аутизации предполагает нарушение контакта со сверстниками, то при недоразвитии определенных структур головного мозга, о которых речь пойдет ниже, необходим особый подход. Этому подходу и будет посвящена данная монография.

В целом же хочу отметить, что в результате возросшей обособленности в обществе, даже, так называемым, «нормотипичным» детям бывает сложно удовлетворить свою потребность в общении. Мне представляется, что аутизация, в целом, развивается вторично во всех случаях, и при недоразвитии, и при искажении и, вполне вероятно, при шизофрении. Это происходит в результате того, что у ребенка с наличием уязвимости в центральной нервной системе, возникшей в результате воздействия внутренних и/или внешних негативных факторов, не удовлетворяется потребность в неформальном общении и контакте в социуме, т.е. аутистический синдром имеет преимущественно социально обусловленный характер.

А пока рассмотрим два случая, один из которых описывает нарушения в рамках недоразвития структур головного мозга, а другой – в рамках искажения развития.

Клиническое описание двух детей с РДА различного генеза

Интересно, что в самом начале моей работы, связанной с проблемой аутизма, судьба послала мне именно этих двух детей, у которых как анамнез, так и клиника несли в себе именно ту принципиальную разницу, которая ляжет в основу моего подхода к этой проблеме. Проанализировала я эти случаи и поняла разницу в клинических проявлениях у этих детей значительно позже, когда в процессе работы у меня стали формироваться представления о характере и особенностях развития аутизма.

Сразу хочу сделать следующую оговорку. Так как далее будут приводиться конкретные анамнезы детей, которые находились, а многие до сих пор находятся под моим наблюдением, то все дети будут носить вымышленные имена. По этой же причине, мне бы хотелось сразу дать обобщенную картину психологических особенностей их родителей, чтобы не описывать особенности характера каждого родителя отдельно, как это принято в психиатрии, что с учетом количества детей будет, с моей точки зрения, не совсем этично.

Итак, ни у кого из родителей детей, анамнестические сведения которых будут приводиться ниже, и ближайших родственников не отмечалось каких-либо достоверных нарушений психики или психических заболеваний. Личностные особенности родителей в целом укладывались в рамки акцентуаций, пожалуй, только у одного из пап отмечались некоторые психопатические черты характера, но, тем не менее, это не отражалось на его возможности работать и удерживаться в социуме. Еще два папы являлись достаточно выраженными интровертами. Остальные родители в целом не отличались сколько-нибудь выраженными личностными особенностями.

Ребенок Н, 05. 2002 года рождения. Впервые мама обратилась ко мне с ним в июне 2007 года (возраст ребенка – пять лет) с жалобами на беспокойство, страхи, странности в поведении.

В анамнезе: Родители в разводе. У отца новая семья, он живет в другом городе. Отношения родители поддерживают, материальную поддержку отец оказывает, хотя в ребенке особой заинтересованности нет, считает его избалованным, не признает у мальчика наличия проблем. Есть еще старшая сводная сестра от первого брака матери, успешная и благополучная, очень любит брата, заботится о нем.

Мальчик от запланированной беременности в 38 лет, которая протекала на фоне угрозы выкидыша во второй половине, мать лежала в больнице на сохранении. Уже тогда в семье начались проблемы, и мама испытывала постоянный стресс. Роды в срок, во время прохождения головка ребенка застряла в родовых путях, плод выдавливали, закричал после похлопывания, вес 4 кг. Отмечалась травма шейной мышцы справа. Сначала маму пугали, что у ребенка выраженная неврологическая симптоматика, говорили, что не будет ходить, будет отставать в развитии. С 2-х месяцев регулярно носила его на массаж по поводу кривошеи и общего неврологического состояния, проводилось лечение. Первые месяцы несколько задерживался в общем развитии, был очень спокойным, очень много спал. Затем развитие вошло в норму, пошел в 11 месяцев, тогда же стал очень активным, подвижным. Первые слова появились в 1,5 года, фразовая речь после 2-х лет. Каких-либо особенностей в том возрасте мама не отмечает. Наоборот считает, что был очень любознательным. Ему много читали, он легко запоминал любую информацию. В детский сад пошел в 2,5 года, привык достаточно быстро, посещал охотно. В своем поведении и развитии не выделялся среди сверстников. Однако к этому времени взаимоотношения между родителями окончательно испортились, дома была напряженная обстановка. Когда ребенку исполнилось 3 года, родители развелись, и мать переехала с ним в Алматы. Мама сама находилась в состоянии стресса и неопределенности, что влияло на ребенка. Он стал плаксивым, капризным, тревожным, появились страхи – боялся находиться один в помещении, не отпускал маму от себя, постоянно спрашивал о том, когда они вернутся домой в другой город.

По приезду в Алматы (ребенку уже исполнилось четыре года) мама оформила его в новый детский сад. К новой обстановке привыкал тяжело, не общался с детьми. Состояние особенно ухудшилось после того как весной 2006 года в группе ребенку случайно прищемили дверью палец и ему практически оторвало дистальную фалангу безымянного пальца левой руки. Причем матери ничего не сказали, она увидела это сама, когда вечером пришла в сад за ребенком. Мальчик дважды перенес операцию под общим наркозом по приживлению фаланги, которая прошла успешно. Однако в результате ребенок окончательно замкнулся, утратил интерес к общению.

В общем развитии ребенок не отставал. Наоборот рано научился читать и считать, к пяти годам мог читать довольно бегло, знал цифры, мог проводить простые счетные операции, ориентировался во временах года, днях недели. Но после произошедших событий, к занятиям начал относиться равнодушно, стал очень неусидчивым, отвлекаемым. В это же время стал испытывать повышенный интерес к отдельным животным, мог подолгу рассматривать энциклопедии, заучил латинские названия зверей. Временами становился особенно плаксивым, грустным, тревожным, говорил, что хотел бы исчезнуть. Периодически возникали различные страхи: боялся один заходить в туалет из-за шума в трубах, боялся трещин в потолке, канализационных люков, ям, старательно обходил их. Появились идеи враждебности в отношении детского сада. Не хотел идти в группу. Предлагал маме пойти ночью в детский сад и скотчем заклеить калитки и двери, чтобы туда нельзя было попасть. Периодически нарушался сон, не мог долго заснуть, боялся темноты.

Из дополнительной информации: черепно-мозговых травм не было, наличие судорожных приступов с потерей сознания не отмечалось.

При первом осмотре объективно физически соответствовал возрастной норме. Вёл себя несколько настороженно, был тревожен, напряжен, игрушками заинтересовался только после того, как его подвели к ним. Начал перебирать и рассматривать машинки. На вопросы отвечал односложно. Предоставленный сам себе тихо сидел, погруженный в свои мысли. Выражение лица было грустным, напоминал маленького старичка. Тело было напряженное. Избегал зрительного контакта. Поведение сменялось от периодов полного погружения в себя и полной пассивности до достаточно резко выраженного психомоторного возбуждения, когда начинал быстро ходить по кабинету, бесцельно трогать отдельные предметы.

В процессе еженедельных сессий, по-прежнему, вначале обращал на себя внимание погруженностью в себя, на попытки завязать беседу отвечал чаще односложно: «Не знаю». Затем постепенно стал осваиваться, подходить к игрушкам, в основном к машинкам, стереотипно катать их. Стал и более разговорчивым, однако говорил преимущественно на интересующую его тему – животные, змеи. Причем часто стереотипно повторял: «А вот есть лошадь. Она называется…» – далее следовало латинское название «А вот змея, она называется…». При этом был неестественно оживлен, речь быстрая, напористая, размахивал руками. Если удавалось его отвлечь от этого и в попытке изменить тему спросить о чем-нибудь другом, то тут же сникал и отвечал: «Не знаю». Другая тема, о которой говорил охотно, был родной город, откуда они переехали и где остались отец и бабушка. Но и здесь тематика была очень своеобразной, речь носила стереотипный характер, повторял по многу раз одни и те же фразы. Чаще всего это касалось почтовых ящиков и цифр на них: «А вот в городе С на почтовом ящике есть цифра 8 и цифра 2, а в Алматы цифра – 3…» и т.д. Замолкал внезапно и возвращался к катанию машинок. В процессе недирективной игровой терапии стал спокойнее дома и во время сессий. Постепенно прошли страхи, но остался сверхценный интерес, к трубам, например. Стал включаться в игры, но на очень короткое время, в основном либо катал машинки, либо рисовал схемы труб. Тем не менее, всегда оставалось впечатление, что ребенок то погружен в свой мир (большую часть времени), из которого он вдруг всплывает в реальность и на какое-то время становится совершенно адекватным, а затем, без видимых причин, вновь погружается в себя.

Постепенно в процессе занятий прошли стереотипные разговоры о цифрах на почтовых ящиках, но стал вместо этого говорить о машинах, их марках, надписях. Затем переключился с этих тем на разговоры о странах и флагах. Каждая сессия начиналась с того, что он подходил к политической карте мира и перечислял страны и флаги, при этом спрашивая: «А где находится Америка? А у них такой флаг?» и пр., хотя уже прекрасно знал ответы на эти вопросы. В процессе сессии уже мог включаться в сюжетную или активную игру, типа пряток, но ненадолго. Из всех игр предпочитал играть с водой, с песком, глиной, пускать мыльные пузыри. Телесного контакта всегда избегал. В поведении стал спокойнее, но появилось неадекватное поведение в обществе: когда все молчали, мальчик тоже молчал, но стоило кому-то заговорить, то он тоже начинал говорить, причем употреблял совершенно бессмысленный набор фраз и слов. Сохранялись сверхценные абстрактные интересы: помимо стран и флагов продолжал проявлять интерес к канализационным схемам, которые сам рисовал, к названиям лошадей, змей, мог, бесконечно повторять одну и ту же информацию. Если вдруг пытался что-либо спонтанно рассказывать, то делал это крайне сбивчиво, непоследовательно, проследить тему и понять, о чем он говорит было крайне сложно. Сохранялись трудности с удержанием активного внимания, часто перескакивал с одного вида деятельности на другой или, если увлекался чем-то, то уже мог за этим провести всю сессию, например, в конструировании железной дороги и пускании паровоза. Очень легко возбуждался, начинал много и эмоционально говорить, но очень сбивчиво и смысл, по-прежнему, уловить практически невозможно. Смирился с посещением детского сада, но ходил без удовольствия и с детьми не общался.

Второй ребенок: С, тоже родился в мае 2002 года. Обратились также весной 2007 года, когда ребенку было 5 лет, по направлению невропатолога с подозрением на ранний детский аутизм.

Анамнез: Ребенок из благополучной семьи, от долгожданной беременности с токсикозом в первую половину. В раннем анамнезе особой патологии не отмечалось. В силу обстоятельств мать вышла на работу, когда ребенку не было года. Фактически уходом и воспитанием занималась няня, в семье которой ребенок часто оставался круглосуточно. Там его искренне любили, заботились о нем. Мальчик по характеру был очень спокойным, покладистым. Ранее развитие, в целом, было своевременным: пошел в год, первые слова появились до года, к двум годам стала формироваться короткая фраза, но ближе к трем годам развитие без видимых причин остановилось. Он перестал откликаться на свое имя, стал пассивным, равнодушным. При этом мальчик в целом неплохо удерживался в быту. У него были сформированы навыки самообслуживания: кушал, одевался и раздевался сам, сам ходил в туалет, но понимание речи, фактически, ограничивалось простейшими бытовыми инструкциями. Произвольная речь отсутствовала. Повторял слова или простые фразы за другими. К сверстникам интерес проявлял, но не мог вступить с ними в контакт, не понимал, чего от него ожидают другие дети. Иногда мог подбежать к ним и просто стоять рядом, не отвечая на попытки других детей как-то взаимодействовать с ним. По характеру оставался спокойным, даже пассивным. Эмоционально был однообразным, не выражал никаких эмоций кроме удовольствия и неудовольствия. В последнем случае просто начинал плакать, выраженных истерик не было. К родителям относился ровно, особой привязанности не проявлял. Спокойно оставался один без родителей. Спал хорошо. Хорошо ел, избирательности в еде не было. Не было и особых страхов, хотя не любил громких, резких звуков и не любил смены обстановки, на что реагировал плачем. Приступов с судорогами, потерей сознания и черепно-мозговых травм в анамнезе не было.

При первичном осмотре физически соответствовал возрасту, был немного повышенного питания, рыхловат. Вел себя спокойно, был равнодушен к окружающему. Мимика была однообразной, жестикуляция бедная. Интереса к людям и предметам не проявлял. Речь понимал очень ограниченно, только инструкции бытового характера, типа: сядь, пойдем, одевайся. Визуального контакта не было, взор чаще был направлен вниз, глаза были почти постоянно полуприкрыты. Речь носила ярко выраженный эхолаличный характер, повторял речь окружающих, обращенную к нему: Пойдем гулять! – Пойдем гулять. Кушать хочешь? – Кушать хочешь и т.д. Игрового интереса не было. Игрушками манипулировал: стереотипно катал машинки, раскладывал кубики, складывал, как попало, пирамидку. При любом виде деятельности постоянно нуждался в стимуляции, сам интереса ни к чему не проявлял. Сколько-нибудь продуктивный контакт был не возможен, так как все вопросы только повторял, и было видно, что суть вопроса ребенку не понятна.

Сравнительный анализ вышеприведенных случаев

Как уже отмечалось, оба ребенка резко отличались от остальных детей с типичной картиной невротических и поведенческих нарушений, именно, наличием аутистической симптоматики. И в первом, и во втором случае было нарушено общение с окружающими людьми, отсутствовал визуальный контакт, отмечались странности, неадекватность поведения, что внешне проявлялось как уход в свой мир, который был очень явным в случае ребенка Н, но и ребенок С производил впечатление, погруженного в себя, за счет пассивности и отсутствия интереса к окружающему миру. Обращают на себя внимание различия как в анамнезе, так и в клинической картине обоих детей. Видно, что у ребенка Н аутизация стала развиваться на фоне тяжелой психотравмирующей ситуации уже после того, как у него уже сложилось представление об окружающем мире, и появилась осознанная речь. Поэтому, несмотря на все странности в поведении и типичные симптомы аутистического спектра, наряду с депрессивными и симптомами невротического характера, в отличии от ребенка С, он всегда прекрасно понимал, что его зовут так то, что он находится в данном месте, кто перед ним, что он делал какое-то время назад, что будет делать дальше. Он в пределах возрастной нормы ориентировался во времени и месте. Он мог вполне адекватно отвечать на вопросы, у него были сформированы понятия об окружающем мире. В то время, как ребенок С был полностью недоступен продуктивному контакту, он просто не понимал, где он, с кем, что происходит вокруг, а на обращенную речь, если и реагировал адекватно, то чисто рефлекторно, реагируя на знакомое сочетание звуков и слогов, а не на смысл.

Таким образом, можно сделать вывод, что в случае ребенка Н мы имеем аутизацию на фоне искажения (патохарактерологического) развития с массивными невротическими наслоениями, вызванного тяжелой психотравмирующей ситуацией на резидуально-органическом фоне.

У ребенка С патогенные факторы (по видимому, токсикоз во время беременности), хотя возможно отрицательно повлиял и ранний отрыв от матери, воздействовали на центральную нервную систему до того, как речь и начальное представление об окружающем мире были сформированы и, таким образом, в его случае аутизация шла на фоне недоразвития всех психических функций и прежде всего осмысленного восприятия действительности и речи.

Описанные два ребенка не посещали мою группу, о которой пойдет речь дальше. Ребенок С оставался вместе с мамой на попечении частного центра, с которым я сотрудничала в то время. С его семьей связь прервалась где-то в 2010 году, но мне известно, что у него к этому времени все сложилось более или менее благополучно, и он пошел в обычную школу.

С ребенком Н мы поддерживали отношения на протяжении всего времени, он постоянно выезжал с нами на дачу летом, периодически приходил в гости к детям. Жизнь у него сложилась также благополучно. В настоящее время он учится в высшем учебном заведении. Однако в состоянии и развитии у него отмечалось достаточно много трудностей, особенно, в вопросах адаптации к обществу. Он получал и до сих пор получает легкое медикаментозное лечение, которое помогает ему справляться с эмоциональной лабильностью, сохраняющейся до настоящего времени. Это является примером того, что при РДА в рамках искажения развития тоже не всё и не всегда складывается легко и просто.

Так как все основные выводы были мной сделаны на основе теории развития Л.С. Выготского и его последователей, далее я хочу коротко обозначить ключевые моменты данной теории, которые являются актуальными для нашей проблемы.

Особенности развития высших психических функций у детей

Считаю, что вклад в разработку проблемы развития высших психических функций Л.С. Выготского и его последователей огромен и до настоящего времени не оценен должным образом. Более того, как начался в известный период времени так, к сожалению, и продолжается повсеместный отказ от всех тех достижений советских психологии и педагогики, которая во многом строилась на теории развития Л.С. Выготского, его основных положениях и принципах. В задачу данной книги не входит детальный анализ и разбор теории развития Л. С. Выготского, в последующем дополненную его учениками и последователями. Будет сделан акцент на тех основных положениях этой теории, которые имеют непосредственное отношение к обозначенной проблеме. Именно руководствуясь ими, мне, как я надеюсь, удалось обобщить и понять картину и динамику состояния у детей с РДА, а также структурировать и систематизировать полученные в результате работы данные.

Известно, что в своей теории Л.С. Выготский разработал основные положения, показал закономерности и вывел законы развития высших психических функций у человека. Он подчеркивал, что в отличие от животных, развитие которых в большой степени определяют наследованные инстинктивные программы и сложившиеся при жизни условные рефлексы, человека, как социальное существо, определяет его развитие в рамках культурно-исторического процесса.

«Поведение человека – так могли бы мы сформулировать наш основной вывод – отличается таким же качественным своеобразием по сравнению с поведением животных, каким отличается весь тип приспособления и исторического развития человека по сравнению с приспособлением и развитием животных. Ибо процесс психического развития человека есть часть общего процесса исторического развития человечества» (Л.С. Выготский. История развития высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо. 2006. – С. 262.)

Л.С.Выготский различал низшие психические функции, имеющиеся у животных и присутствующие у человека, и высшие – характерные только для человека. Ребенок не рождается с готовыми высшими психическими функциями, более того, они не заданы и не развертываются автоматически, а развиваются под воздействием социальной среды. Ребенок развивается как биологически, так и социально. Л.С. Выготский подчеркивал, что это сложный, полный драматизма процесс, развертывающийся во времени и подчиняющийся определенным законам.

 «Оба плана развития – естественный и культурный – совпадают и сливаются один с другим. Оба ряда изменений взаимопроникают один в другой и образуют в сущности единый ряд социально-биологического формирования личности ребенка.» (Л.С. Выготский. История развития высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо. 2006. – С. 235.)

При этом Л.С. Выготский отмечал, что высшие психические функции человека нельзя рассматривать как продолжение, усложнение развития низших психических функций, доставшихся нам от животных. Высшие психические функции качественно отличаются от низших, они надстраиваются над биологическими функциями, беря их деятельность под контроль и образуя сложные функциональные системы, которые нельзя рассматривать как простую сумму первых и вторых. Высшие психические функции отличаются, прежде всего, своей опосредованностью через орудие и знак и, как уже отмечалось, являются результатом культурно-исторического развития и являются полностью социально обусловленными. Рассматривая это развитие именно в контексте исторического развития Л.С. Выготский отмечает, что «Мы знаем, что в основных формах приспособления человека, борьбы человека с природой зоологический тип развития существенно отличается от исторического. В первом происходят анатомические изменения организма, и биологическое развитие протекает на основе органических изменений структуры, в то время как в человеческой истории интенсивное развитие форм приспособления человека к природе происходит без таких существенных органических изменений.» (Л.С. Выготский. История развития высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо. 2006. – С. 361.)

Известно, что Л.С. Выготский особое внимание уделял детскому развитию, анализ которого позволял с большой долей вероятности увидеть, каким образом высшие психические функции формировались у человека в историческом разрезе, так как ребенок в своем развитии проходит примерно те же стадии формирования высших психических функций. Много работ Л.С. Выготского посвящено вопросам развития, как сейчас говорят, особых детей: слепых, глухих, с нарушением интеллектуальных функций. Известен его постулат о том, что именно такие дети обеспечивают оптимальное изучение психических функций через характер их нарушений. «Отклонение от нормального типа, патологическое изменение процессов развития представляют в отношении нашей проблемы, как и вообще, впрочем, в отношении всех проблем детской психологии, как бы специально оборудованный природный эксперимент, обнаруживающий и раскрывающий часто с потрясающей силой истинную природу и строение интересующего нас процесса» (Л.С. Выготский. История развития высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо. 2006. – С. 240). Причем он не просто анализирует вид и характер нарушений, но и показывает направления работы с такими детьми.

В своей работе «История развития высших психических функций» он пишет: «Вот почему история культурного развития ребенка позволяет нам выдвинуть тезис: культурное развитие есть главная сфера, где возможна компенсация недостаточности. Там, где невозможно дальнейшее органическое развитие, безгранично открыт путь культурного развития» (Л.С. Выготский. История развития высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо. 2006. – С. 520.) Этот тезис является одним из важнейших для вопроса коррекции детей с РДА в рамках недоразвития, так как у них присутствуют как нарушения, вызванные органическими (биологическими) факторами, так и непосредственно сами аутистические проявления, имеющие в своей основе социальный характер. Если с последствиями органического характера мы мало что можем сделать, то создание оптимальных для развития условий в рамках социального воздействия дает наиболее существенный результат. В нашей группе, фактически, мы наблюдали это, когда в процессе развития ребенка у него происходила компенсация нарушений органического характера, улучшались показания электроэнцефалограммы, уменьшалась неврологическая симптоматика. Это подтверждает современную гипотезу, рассматриваемую многими исследователями, что головной мозг является самовосстанавливающейся и саморегулирующей системой. Хочется подчеркнуть, что именно внешнее социальное воздействие обуславливает положительную динамику при РДА, а ни как не непосредственное воздействие на мозг за счет медикаментозного лечения, воздействия биотоков и прочее, столь популярное в настоящее время. Таким образом, ключевым моментом в вопросе коррекции РДА является именно подход, обеспечивающий максимальное социальное взаимодействие таких детей. Далее обратимся к ключевому вопросу о том, что же является основным нарушением при РДА в рамках недоразвития.

Развитие сознания как основа коррекционного подхода при РДА

Обычно аутизм не связывают с нарушением развития. Это происходит из-за того, что, как отмечалось, не у всех детей с РДА отмечаются те или иные когнитивные нарушения. В частности, у детей, у которых аутизация происходит в рамках искажения развития, интеллект, как правило, не страдает, да и при шизофрении интеллектуальные нарушения просматриваются не всегда, особенно на начальных этапах заболевания. При синдроме раннего детского аутизма, который мы рассматриваем в рамках недоразвития, клиника также проявляется очень своеобразным образом. Известно, что часть таких детей могут овладеть весьма сложными навыками, но при этом остаются теми, кого называют «не от мира сего». Ниже этот феномен будет рассмотрен, а сейчас перейдем непосредственно к тому, что именно является нарушенным у детей в рамках недоразвития, и какие функции и системы головного мозга страдают прежде всего.

Как отмечалось, в процессе своей работы с детьми я шла чисто эмпирическим путем. Уже в первый год работы группы я стала отмечать, что со временем дети изменяются, становятся все более адекватными, контактными, у них появляется интерес к окружающему миру. Сначала я не могла понять, что с ними происходит, за счет чего происходят явные положительные изменения в поведении и развитии. И только после того, как я начала изучать работы Л.С. Выготского я поняла, что основное нарушение у детей связано с проблемой развития сознания и только в результате, прежде всего, развития последнего начинает меняться все состояние ребенка.

Л.С. Выготский в своих взглядах придерживался марксистско-ленинской теории построения общества и фундамент его работ составлял диалектический и исторический материализм с существующей в их рамках трактовкой сознания. Для простоты понимания, приведем определение, принятое в современном диалектическом подходе: «Сознание – это высшая свойственная только человеку функция головного мозга, сущность которой заключается в целенаправленном отражении объективных свойств и отношений предметов внешнего мира, в предварительном мысленном построении действий и предвидении их результатов, в правильном регулировании и самоконтролировании взаимоотношений человека с общественной и природной действительностью» (А.Г. Спиркин, 1972).

К сожалению, в настоящее время многими исследователями разделяются понятия мозг и сознание, с акцентом на изучении работы мозга и передачи ему, как биологической субстанции, ведущей роли в управлении поведением человека. Возможно, это связано с развитием технических возможностей исследования мозга. Но такое разделение мозга и сознания совершенно неправомерно. Мозг и сознание – две стороны одной медали. Если мозг – это биологическая основа функционирования человека, то сознание – продукт его социально-культурного развития. Вот что пишет А.Р. Лурия, последователь и ученик Л.С. Выготского: «Основное положение Л.С. Выготского звучит парадоксально. Оно заключается в следующем: для того, чтобы объяснить сложнейшие формы сознательной жизни человека, необходимо выйти за пределы организма, искать источники этой сознательной деятельности и «категориального» поведения не в глубинах мозга и не в глубинах духа, а во внешних условиях жизни, в социально-исторических формах существования человека». (А.Р. Лурия. Язык и сознание. – М. МГУ. 1979. – С .23)

Во всех работах, посвященных развитию высших психических функций, включая сознание, Л.С. Выготский подчеркивает, прежде всего, их социальную обусловленность и то, что они формируются прижизненно. В своей работе «Сознание как проблема психологии поведения», в которой Л.С. Выготский касается в большей части физиологической проблемы сознания, он отмечает: «Поэтому следствием принятия предлагаемой гипотезы будет непосредственно из нее вытекающее социологизирование всего сознания, признание того, что социальному моменту в сознании принадлежит временное и фактическое первенство. Индивидуальный момент конструируется как производный и вторичный на основе социального и по точному его образцу» (Л.С. Выготский. Сознание как проблема психологии поведения. – М.: Смысл, Эксмо, 2006. – С. 38.) Именно в этой работе отмечается роль слова в качестве раздражителя, как основного фактора развития сознания, и мы должны понимать, что в развитии ребенка слова выступают как условный раздражитель с первых дней его жизни, что и является основой последующего развития ребенка. Это к вопросу о том, что родители должны разговаривать с ребенком с первых дней его жизни.

Когда мы говорим о сознании необходимо иметь в виду его целостный характер. Причем сознание не просто само по себе целостно, оно интегрирует все остальные высшие психические функции. Вот что об этом пишет сам Л.С. Выготский: «Нужно понять, что сознание не складывается из суммы развития отдельных функций, а, наоборот, каждая отдельная функция развивается в зависимости от развития сознания как целого. Развитие сознания в целом заключается в изменении соотношения между отдельными частями и видами деятельности, в изменении соотношения между целыми и частями» (Л.С. Выготский. История развития высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо, 2006. – С. 552.)

Известно, что у детей с РДА порой удается добиться весьма впечатляющих результатов в развитии отдельных навыков и функций. Однако вся деятельность сводится к автоматическому воспроизведению выученных действий без понимания и осмысления. Поэтому существующие методики, в которых упор делается на развитие отдельных психических функций, не дает значимого качественного результата в развитии ребенка. Даже если у ребенка и появляется речь, то она носит либо эхолаличный характер, либо проявляется в виде неосознанного словесного потока, который к речи, как к высшей психической функции, никакого отношения не имеет. Вот, что писал в своих работах Л.С. Выготский, критикуя, современную в его время установку изучать высшие психические функции изолированно: «Установив взаимозависимость функций и единство в деятельности осознания, психология все же продолжала изучать деятельность отдельных функций, пренебрегая их связью, и продолжала рассматривать сознание как совокупность его функциональных частей. Этот путь из общей психологии был перенесен в генетическую, в которой он привел к тому, что и развитие детского сознания стало пониматься как совокупность изменений, происходящих в отдельных функциях. Примат функциональной части над сознанием в целом остался и здесь в качестве главенствующей догмы» (Л.С. Выготский. Мышление и речь. – М.: Смысл, Эксмо, 2006. – С. 874.) Можно перенести эти положения не только на вопросы изучения функций, но и на существующие коррекционные программы развития, применяемые в современной психологии/педагогике. К сожалению, вынуждена констатировать, что такой подход игнорирования первичности развития сознания у детей сохраняется до сих пор. Вопрос же недоразвития сознания при раннем детском аутизме не рассматривается в принципе.

Школа Л.С. Выготского рассматривала неразрывную связь между развитием речи и сознанием. Недаром А.Р. Лурия посвятил этому вопросу целую монографию, которая так и называется «Язык и сознание». Однако известно, что при РДА не происходит именно развития речи, речи, как высшей психической функции, которая, в первую очередь характеризуется произвольностью и осознанностью. Для развития как речи, так и сознания должны созреть определенные структуры, которые являются фундаментом, основой для дальнейшего развития. Поэтому нас будет интересовать самый ранний доречевой период развития сознания, его фундамент и основа.

Какие же структуры мозга непосредственно связаны с развитием сознания. Здесь надо обратиться к исследованиям А.Р. Лурия, который детально изложил то, как работает кора головного мозга – высший орган, отвечающий за всю наиболее сложную организацию поведения человека. Прежде всего, им отмечается неоднородный состав нейронов, который представлен в различных соотношениях в различных отделах коры, отвечающих за разные психические функции. Также в коре имеются различные зоны, которые построены иерархически, надстраиваясь одна над другой, и которые перерабатывают информацию, поступающую в головной мозг на разных уровнях. Сначала информация поступает в первичные (проекционные) зоны, где находятся нейроны с высочайшей специализацией, которые реагируют только на определенные виды возбуждения. Далее информация поступает во вторичные зоны, в которых нейроны реагируют на комплексные признаки, и выполняют значительно более сложные функции, но также носят специализированный (модально-специфический) характер. И, наконец, третичная зона, располагающаяся над первыми двумя, которая эволюционно сформировалась в последнюю очередь и играет решающую роль в развитии тех процессов, нарушение формирования которых, как мне представляется, и ведет к развитию раннего детского аутизма в рамках недоразвития головного мозга.

Вот как описывает их сам А.Р. Лурия: «Эти зоны, обладающие особенно тонким и сложным строением и располагающие мощным аппаратом ассоциативных нейронов верхних слоев коры, находятся либо на стыке вторичных отделов зрительного, слухового и общечувствительного анализаторов (вследствие чего они получили название «зон перекрытия»), либо же в передних (префронтальных) отделах большого мозга, сохраняя связь со всеми остальными отделами коры.

Изучение этих структур показывает, что они играют особенно важную роль в функциональной организации мозга, обеспечивая совместную работу отдельных анализаторов и, тем самым, образуя основу для получения целостной картины мира. Они являются также мозговым аппаратом, ответственным за формирование планов и программ поведения, регуляцию и контроль человеческой деятельности» (А.Р. Лурия. Основы нейропсихологии. М.: МГУ, 1973. – С.. 63)

Наблюдение и анализ симптомов при РДА, когда ребенок ведет себя неадекватно а, именно, не понимает ни сути происходящего, ни своего места в конкретных обстоятельствах, ни роли и отношений окружающих, подтверждают отсутствие у него восприятия целостной картины мира, другими словами, сознания, что в свою очередь препятствует дальнейшему развитию высших психических функций. Именно формирование осмысленного восприятия целостной картины мира в первые три года жизни ребенка и является той основой, на которой формируется дальнейшее развитие как сознания (прежде всего за счет дальнейшего развития речи), так и всех остальных высших психических функций.

Для ответа на вопрос, почему нарушаются именно третичные зоны необходимо опять обратиться к Л.С. Выготскому. Он, обращаясь к закону о переходе функции вверх в процессе развития ребенка, подчеркивал, что: «При страдании одного и того же участка или центра у взрослого больше страдает нижележащий, чем вышележащий центр… У ребенка же при аналогичном поражении центра высший центр страдает больше, чем низший» (Л.С. Выготский. Проблема разыития и распада высших психических функций. – М.: Смысл, Эксмо, 2006. – С. 560.) Третичные зоны располагаются выше вторичных и первичных зон и поэтому будут более подвержены патологическому воздействию. Также филогенетически третичные зоны сформировались позже, чем первичные и вторичные и поэтому являются более уязвимыми как более молодые образования.

Здесь же можно подчеркнуть, что, так как формирование различных типов нейронов у ребенка проходит именно под влиянием внешних, включая социальных, воздействий, а этот процесс заканчивается к шести – семи годам, то важно, чтобы воздействия были направлены именно на формирование тех зон, которые были подвержены патогенному воздействию, и, чем раньше это будет сделано, тем успешнее будет результат. О том, что это возможно, было доказано выдающимся американским неврологом Гленом Доманом в его работе с детьми, в случаях, когда страдают первичные зоны головного мозга (ДЦП, слепота, глухота).

Хочется только порекомендовать всем специалистам, занимающимся вопросами детского развития, не просто читать, а изучать работы Л.С. Выготского и его последователей по первоисточникам. Уверяю, что каждый откроет для себя много важного и актуального в настоящее время. Ниже я буду приводить отдельные положения из этих работ, которые имеют непосредственное отношение к нашей проблеме, однако для целостного понимания проблемы РДА в рамках указанной теории, повторюсь, изучайте произведения Л.С. Выготского и его последователей.

Развитие сознания как основа выхода ребенка из аутизма

Возвращаясь к работам Л.С. Выготского, посвященным вопросам развития, в которых он неоднократно подчеркивает важность развития сознания, которое является залогом развития остальных высших психических функций, он нигде не упоминает, каким образом это делать. В то время этот вопрос не был актуальным, как сейчас. Как я писала, вплоть до начала 90–х годов прошлого столетия основную массу детей с нарушениями интеллекта составляли дети с нарушением отдельных функций, прежде всего, мышления, речи, внимания. Также известно, что Л. Каннер описал синдром раннего детского аутизма в конце 30-х – начале 40-х годов, т.е. уже после смерти Л.С. Выготского. Но и Л. Каннер не отмечал среди описанных им симптомов недоразвитие сознания и подчеркивал, что эти дети отличаются от типичных детей с нарушением интеллектуальных функций. Читая анамнестические сведения, приведенных им в пример детей, я больше склоняюсь в пользу развития у них аутизма в рамках искажения развития.

Как я уже отмечала, основу моей работы составляла практическая работа, и часто я действовала чисто эмпирически, а уже затем приходила к тем или иным теоретическим выводам. В основу своей работы над развитием сознания при РДА я взяла известный тезис К. Маркса, что наше общественное бытие определяет наше сознание.

Здесь же можно коротко коснуться и вопроса строения сознания, которое по Л.С. Выготскому имеет структурный и системный характер. Хочется привести цитату полностью, так как лучше, чем Лев Семенович об этом не скажешь: «Системное строение сознания можно условно назвать внешним строением сознания, тогда как смысловое строение, характер обобщения – его внутренняя структура. Обобщение есть призма, преломляющая все функции сознания. Связывая обобщение с общением, мы видим, что обобщение выступает как функция сознания в целом, а не только одного мышления. Все акты сознания есть обобщение. Такова микроскопическая структура сознания.

Возникновение системного сознания, о котором я говорил, я склонен рассматривать как центральный, характерный момент сознания, так как именно для человека существенно то, что он не просто воспринимает мир, но осмысливает мир и его сознание движется всегда в плане чего-то осмысленного.

Под системным строением сознания следует понимать, мне кажется, своеобразное отношение отдельных функций друг к другу, т. е. то, что на каждой возрастной ступени определенные функции стоят в известном отношении друг к другу, образуют определенную систему сознания» (Л.С. Выготский. Вопросы детской возрастной психологии // Собр. Соч.: в 6 т. М.: Педагогика, 1962. – Т. 4, С. 362.).

Итак, принимая во внимание вышесказанное, основа работы по развитию третичных зон головного мозга, отвечающих за целостное восприятие мира, как мне представляется, должна включать следующие положения:

Создание соответствующего «бытия», другими словами условий жизни ребенка, которые бы развивали его сознание.

Работу необходимо строить структурно и системно, в соответствии с тем, что сознание имеет системный и структурный характер.

Далее остановимся на моем видении создания таких условий, исходя из опыта работы нашей группы.

Базовые принципы коррекционной работы

Если мы рассмотрим типичный пример жизни ребенка с РДА, то обычно, как только ребенку ставится этот диагноз, то у родителей начинается «забег» по специалистам в поисках наиболее эффективных методик. Часто это превращается в своеобразный калейдоскоп, когда в течение дня ребенка ведут от одного специалиста к другому, которые часто меняются, когда родители разочаровываются в одном подходе и начинают пробовать что-то другое. Известно, что сейчас таких подходов великое множество, и все они широко рекламируются. Чаще всего эти методики сводятся к занятиям различной продолжительности, во время которых специалисты, в зависимости от специализации, пытаются развивать отдельные функции и навыки, используя различные методы и материалы.

Ребенку делаются массажи, его пытаются завлечь игрушками, картинками, сформировать навыки методами похожими на дрессуру, войти с ребенком в контакт, подстраиваясь под него, повторяя его движения, его сажают на диеты, прописывают медикаменты, но все это имеет смысл для специалистов и для родителей, но никак ни для ребенка. Чаще всего он просто не в состоянии понять и осознать ни тех действий, ни те материалы, которые предлагаются ему. Дополнительно, все методики предполагают тесный контакт мамы с ребенком, и часто основную работу по развитию должна делать именно мама. Об отношении такой связи «ребенок – мама» я остановлюсь подробнее ниже, а пока хотелось бы подытожить, что, фактически, жизнь ребенка носит достаточно стихийный, хаотичный характер, при которой он остается, в основном, фиксирован на маме. Даже в случаях пребывания ребенка в каком-либо коррекционном центре, основное внимание уделяется отдельным занятиям, а никак ни целостному структурированию жизни ребенка, исходя из того, что имеет именно для него смысл. Общаясь с родителями детей с РДА, автору неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что многие специалисты дают советы об определении детей с аутизмом в массовые детские сады или школы: якобы ребенок будет видеть нормированные формы поведения и тянуться за другими детьми, то есть речь идет об инклюзии, ставшей столь популярной в последнее время. Но проблема в том, что, чтобы тянуться за другими детьми и копировать их поведение, у ребенка должны в полной мере работать зеркальные нейроны, расположенные в лобных долях, которые, как показывает опыт работы нашей группы, начинают функционировать примерно одновременно с развитием третичных зон головного мозга, поэтому такие рекомендации, как правило, не работают. Большинство детей, посещающих нашу группу, пришли либо из массовых дошкольных учреждений, либо из развивающих центров, пребывание в которых никак не сказалось на динамике их состояния.

Что же имеет смысл для самого ребенка, что является ведущим в создании оптимального «бытия» для такого ребенка? Опыт нашей группы показывает, что, прежде всего, для ребенка необходим контакт со сверстниками. Причем, ребенок должен не просто формально находиться среди них, как это часто бывает при инклюзивных формах обучения, а являться составной частью такой группы на условиях абсолютной общности, когда ребенок принимает участие во всех видах деятельности группы. Тогда у детей начинают формироваться отношения, которые и являются базой для развития сознания.

В целом, практическую работу с детьми с РДА в создании необходимых условий для развития, можно свести к следованию следующим основным принципам:

режим

дисциплина

контакт детей, прежде всего, между собой.

На каждом из этих вопросов я остановлюсь подробно ниже.

Но начну с описания детей, посещавших и посещающих нашу группу. Будут описаны особенности каждого ребенка, и то, как эти особенности влияют на динамику их развития и прогноз. В своем изложении вопросов, связанных с различными аспектами развития детей с РДА и работы с ними, я буду придерживаться хронологической последовательности моей работы с ними, что имеет смысл потому, что, именно, в процессе работы формировались мои взгляды на природу аутизма и его коррекции. Также я буду сначала излагать теоретические взгляды, к которым пришла в процессе работы, а затем иллюстрировать их опытом работы с детьми. Так как первый основополагающий вывод касается развития сознания, то я и начну с описания этапов развития сознания, а затем представлю динамику развития детей в группе, с которой я начинала свою работу.

Этапы развития сознания

То, что ребенок в процессе своего развития, которое характеризуется развитием сознания, выражающемся, прежде всего, в целостном восприятии мира, проходит через определенные этапы, мне стало ясно в конце первого года работы группы. Но вот сами этапы мне удалось выделить и описать не сразу, а в течение последующих нескольких лет, наблюдая за различными детьми и отмечая те закономерности, через которые проходят и проходили в своем развитии все дети. Нельзя сказать, что эти этапы резко очерчены во времени, часто один этап постепенно переходит в другой, но, тем не менее, определенная периодизация сохраняется.

Начальный этап – это этап вхождения в группу. Это самый сложный и тяжелый период, сопровождающийся борьбой, протестами и истериками, через который проходят абсолютно все дети даже те, которые первоначально создают впечатление спокойных и даже пассивных. Вхождение в группу осуществляется на основе требований соблюдать определенные правила, существующие в группе. На них подробно остановимся позже, но основное правило на этом этапе, которому должен следовать ребенок, можно выразить формулировкой: «Из команды уходить нельзя!»

Следует отметить, что при зачислении в группу я придерживаюсь следующего порядка. Сначала ребенок приходит с мамой раз в неделю по субботам на консультативные занятия, которые продолжаются один час. Это позволяет мне лучше познакомиться с ребенком и его особенностями, а ребенку привыкнуть ко мне и обстановке. После принятия в группу ребенок в течение одной-двух недель (по ситуации) также ходит с мамой, что смягчает стресс у ребенка от смены обстановки, а также помогает маме лучше понять и запомнить режимные и дисциплинарные правила группы, которых она, по идее, должна придерживаться дома.

Этап вхождения в группу начинается тогда, когда ребенок остается в группе один без мамы и от него продолжают требовать следованию правил. Несомненно, что нежелание подчиняться является в большой степени «социальным приобретением». Дети быстро привыкают, что от них мало чего требуют, и что достаточно поднять крик и закатить истерику, чтобы от тебя все отстали.

В зависимости от темперамента и привычек ребенка в ход идут различные формы протеста: при активном протесте ребенок постоянно убегает из группы, ложится на пол, закатывает истерику, бьется руками, ногами, головой и кричит. В случаях пассивного протеста, ребенок повисает на руках, в данном случае, моих, отворачивается, стремиться спрятаться, сопротивляясь любой попытке вовлечь его в общую деятельность. Так как мы имеем дело с органическим поражением мозга, т.е. процессы в головном мозге отличаются ригидностью и застойностью очагов возбуждения, то это сопротивление длится на протяжении всего дня и, как правило, на протяжении первых недель. Это самый тяжелый этап, и от его исхода зависит весь последующий успех. Поэтому, не взирая на все протестные реакции, порой молча, чаще все же объясняя, несмотря на то, что ребенок еще не понимает обращенной к нему речи, важно продолжать втягивать ребенка в общий процесс. Да, иногда можно дать ребенку небольшое послабление и отпустить его на некоторое время из команды, когда ты видишь, что ребенок не справляется с нагрузкой физиологически, но здесь важно гарантировать, что ребенок находится в безопасности и, когда он успокоится, его можно вернуть в группу. Этот вопрос решается индивидуально, и такой вариант предполагает относительно нетяжелое состояние ребенка, тогда как большинство детей с тяжелыми формами аутизма ни при каких обстоятельствах спокойно не вернутся обратно к детям. В последних случаях приходится терпеть до конца и, фактически, насильно удерживать ребенка в группе.

Внешне это выглядит приблизительно следующим образом. Например, мы планируем день, сидя в кружке. Новый ребенок либо убегает, тогда идешь за ним, возвращаешь и усаживаешь на место, причем столько раз, сколько он убегает; либо ложится, тогда его поднимаешь, сажаешь и удерживаешь в положении сидя. При этом стараешься не отвлекаться от основного вида деятельности и принимать в нем участие, чтобы удерживать интерес и внимание остальных детей. Благо последние несколько лет старшие дети ведут практически все виды деятельности самостоятельно. В начале процесса включения ребенка в группу очень важно, чтобы остальные дети строго соблюдали дисциплину и не отвлекались от текущего вида деятельности. Это предполагает наличие известной осознанности и владения своим поведением другими детьми, поэтому нового ребенка брать в группу чаще, чем раз в год – полтора года не следует.

Итак, ты упорно заставляешь ребенка следовать своим инструкциям и повторять чисто внешне то, что делают остальные дети. Он до последнего старается взять тебя измором, благо, что опыт в этом у него, как правило, есть. Он ждет, когда же от него все отстанут, стараясь потихоньку ускользнуть в другую комнату или забиться в уголок и заняться своей любимой стереотипной игрой. И только тогда, когда он убеждается, что выбора нет, он подчиняется. Обычно это происходит внезапно. Вдруг ты с внутренним удивлением обнаруживаешь, что ребенок сам сидит или стоит и никуда не убегает, с твоей помощью начинает повторять за детьми отдельные упражнения и действия. На этом ад прекращается. Конечно, не надо думать, что ребенок стал паинькой и начал во всем следовать группе. Пройдет еще много времени, прежде чем он более или менее будет соблюдать правила. В целом, любой ребенок будет проверять вас, как я это называю, «на вшивость» практически постоянно. Т.е. он и в последующем уже достаточно осознанно будет специально нарушать правила и отслеживать последствия, поэтому расслабляться не приходится.

В среднем у большинства детей такой активный этап борьбы при включении в группу длится около месяца – у кого-то дольше, у кого-то меньше. Бывает, что полное встраивание в группу занимает год и более. Конечно, с течением времени, обычно через месяц, в любом случае, становится легче, но, тем не менее, приходится продолжать постоянно удерживать ребенка в рамках и, соответственно, уделять ему очень много внимания.

Что важно помнить во время первого этапа.

Во-первых, понятно, что этот этап требует максимальной мобилизации всех эмоциональных и физический сил специалиста. Что бы не происходило, важно стараться сохранять спокойствие. Бывает, что дети в знак протеста могут описаться и даже накакать в штаны. Необходимо все это предвидеть и иметь сменное белье. Они могут что-то сломать, поцарапать и укусить вас. Все это надо переносить с максимальным спокойствием и выдержкой. Обычно я говорю: «Ну что же ты? Разве это хорошо? Смотри, все ребята занимаются, играют, а нам надо идти стирать…» или еще что-то в этом роде, в зависимости от ситуации, т.е. этот этап требует трезвой оценки специалистом своих сил, должна быть уверенность, что ты справишься, и терпеть до конца, если «встал на тропу войны». Нельзя допустить того, чтобы ребенок почувствовал себя победителем. Если нет уверенности, что в том или ином случае сможешь настоять на своем, то лучше не начинать, а спустить ситуацию на тормозах.

Второе, как я уже упоминала, важно, чтобы остальные дети соблюдали дисциплину и не отвлекались на процесс вхождения в группу новым ребенком. Обычно они относятся к нему с пониманием, так как сам прошли через это и на их глазах этот процесс проходил неоднократно. Если в группе уже есть дети с устойчивым состоянием, то иногда можно попросить кого-то помочь в чем-то, но в самом начале процесса лучше все делать самому, а остальным детям просто дать команду соблюдать дисциплину и следовать тем видам деятельности, которые у нас идут по плану.

Третье, важно помнить, что ты подчиняешь ребенка не себе, а правилам, о которых я коротко упоминала выше. Если вы, возможно, неосознанно, попытаетесь подчинить ребенка себе, то боюсь, что вы потерпите фиаско, и никогда не добьетесь нужного вам результата. Чтобы этого не произошло, необходимо помнить, что вы являетесь гарантом правил, следуете им не на словах, а на деле, и только это даст вам возможность встроить ребенка в группу и добиться дисциплины.

Конечно, в этом этапе есть определенный момент, уходящий корнями в биологическую природу человека, образно говоря, когда в стае определяется вожак. Это еще обусловлено тем, что ребенок не понимает обращенной речи или понимает очень ограничено, на рефлекторном уровне и больше ориентируется на эмоциональное состояние окружающих. Необходимо показать ребенку, что ты сильнее, ты – главный, но еще раз подчеркну, именно, как гарант правил, поэтому, если подразумевается, что у нас ведут себя спокойно, то и самому необходимо показывать выдержку при любых обстоятельствах. Это очень тяжело, честно говоря, у меня случались срывы. В этих случаях либо выполняешь условленные санкции, либо извиняешься. Другой сложный аспект состоит в том, что доказывать свою главенствующую позицию на начальных этапах приходится чисто физически. Обычно я применяю технику терапии удерживания, о чем речь пойдет ниже, когда мы будем рассматривать работу на конкретных примерах детей. Надо помнить, что ты должен доказывать, что ты сильнее всегда, фактически, правило номер один – взрослые главные.

Когда ребенок уже, в целом, принял установленный порядок, становится несколько легче. На этом этапе я также внимательно наблюдаю за реакциями ребенка на других детей. Известно, что первое время ребенок всех сторонится, избегает прикосновений, взглядов и прочее. С самых первых дней я, невзирая на борьбу и протест, стараюсь как можно чаще инициировать телесный контакт ребенка с другими детьми. У меня есть «телесные» дети, которые любят обниматься, ластиться, и чаще я на первых этапах задействую их. В целом, в течение дня я стараюсь, чтобы дети чаще брались за руки, сидели достаточно плотно в кружке и пр., поэтому я ставлю нового ребенка в пару с таким «телесным» ребенком и прошу держать его за руку новичка во время разминки или перерыва. Естественно, новый ребенок сначала вырывает руку, прячет её. Обычно я удерживаю своей рукой его руку в руке партнера и постепенно начинаю ослаблять хватку по мере того, как ребенок прекращает сопротивление. Через какое-то время ребенок вовсе перестает вырываться. Сначала он «терпит», что его держат, а через какое-то время наступает момент, который я особенно жду. Бывает, что в процессе деятельности или игры ребенок теряет руку партнера, и тогда он, не поворачивая головы, не глядя, начинает искать руку ребенка, чтобы опять взяться за неё! Для меня это знак: есть контакт! Это означает, что ребенок не просто привык к тому, что его держат за руку, а сам уже чувствует потребность в таком телесном контакте. Он уже начинает ощущать единение с другими детьми, он уже начинает становиться частью группы!

Этот сигнал для меня означает, что процесс пошел, и, как это не парадоксально звучит, что к ребенку можно применять уже более жесткие санкции при встраивании его в группу. В начальный период ты больше терпишь, ты не можешь относиться к ребенку чрезмерно жестко и требовательно, чтобы у него не развился страх и непринятие тебя и группы. Но уже в начальный период можно начинать работу над уменьшением/ликвидацией патологических форм поведения.

Дело в том, что даже если ребенок более или менее принял правила, начал в какой-то степени подчиняться им, он все равно достаточно долго продолжает сохранять стереотипные патологические формы поведения, при этом проверяя границы того, что можно делать, а что нельзя. Поэтому параллельно, как можно раньше, ребенку необходимо определять границы дозволенного, формируя сначала понятия да/нет, можно/нельзя, а в последующем – хорошо/плохо. Например, ребенок привык грызть карандаши и фломастеры или кусать мелки. Если в начальном периоде я просто убираю и говорю: «Нельзя!», то уже на следующем этапе, я после двух-трех «нельзя» предупреждаю, что ему придется приседать, чтобы запомнить, что этого делать нельзя. Конечно, чтобы добиться того, чтобы ребенок начал приседать, надо сильно попотеть, но именно такие штрафные санкции помогают ребенку усвоить понятия можно/нельзя. Здесь, конечно, очень важна последовательность, и если ты начал запрещать ребенку что-то делать и применил штраф (метод отрицательного подкрепления), то это должно повторяться неукоснительно, как, впрочем, и в воспитании любого ребенка.

Здесь же можно отметить другой важный момент, касающийся развития сознания. Л.С. Выготский приводит в своих работах закон осознания Э. Клапереда, который гласит: «…что затруднения и нарушения в автоматически текущей деятельности приводят к осознанию этой деятельности, затем положение о том, что появление речи всегда свидетельствует об этом процессе осознания» (Л.С. Выготский. Мышление и речь. – М.: Смысл, Эксмо, 2006. – С. 706.) Думается, что этот закон приложим и к более ранним безречевым этапам развития ребенка, так как вся его стереотипная деятельность носит автоматический, неосознанный характер, и вмешательство в эту деятельность ведет к моментам включения ребенка в ситуацию, к осознанию.

Работа со стереотипиями ребенка вообще очень сложна. Стереотипные игры и действия ребенка являются в какой-то степени замещением обычной деятельности, характерной для обычного ребенка. Постепенно надо вытеснять их осмысленными и адекватными действиями, уходить от них. Для этого требуется определенное время и последовательность, приходится активно препятствовать ребенку в совершении его стереотипной деятельности, но так как в процессе ты не просто подавляешь эти действия, а замещаешь их взаимодействием с другими детьми, то постепенно удается избавиться от подавляющего количества стереотипий. Хотя стереотипии, особенно двигательные, очень трудно поддаются коррекции и могут сохраняться как привычки уже после формирования у ребенка сознания, пассивное ожидание со стороны специалиста, когда они пройдут сами или изменятся, что тоже бывает в процессе развития ребенка, все же нежелательно, так как это негативно влияет на других детей и на атмосферу в целом. Ниже мы остановимся на этом вопросе более подробно.

Следующий этап – этап пассивного контакта с детьми. Он характеризуется тем, что ребенок начинает разрешать другим детям обнимать себя, позволяет гладить по голове, делать массаж и пр. Он пока пассивен, но он не просто разрешает, а становится заметно, что ему такой более тесный контакт начинает приносить удовольствие. На этом этапе ребенок, как правило, уже достаточно прочно встраивается в режим и распорядок дня, преодолевает свои пищевые проблемы, у него налаживается сон. Вслед за этим начинают приходить в норму физиологические проблемы. У ребенка начинают блестеть глазки, улучшается состояние кожи и зубов, волос, нормализуются физиологические отправления. Появляются отдельные «проблески» в поведении, когда он начинает осознанно выделять кого-то из близких, совершать осознанные поступки и действия, но, в целом, состояние остается очень нестабильным. Этот этап длиться по-разному, 4 – 6 месяцев, и затем постепенно переходит в следующий этап.

Третий этап – этап активного контакта с детьми, когда ребенок уже выступает инициатором взаимодействовия с другими детьми: обниматься, бороться, толкаться с ними. Уже видно, что это все доставляет ему удовольствие, становится потребностью. Ребенок начинает явно скучать по другим детям. Он радуется, когда кто-то возвращается в группу после болезни, или, когда все встречаются после праздников или каникул. У ребенка начинают отмечаться более продолжительные и частые эпизоды, когда он начинает вести себя адекватно, выполнять речевые инструкции, иногда он сам во время общения начинает вставлять какие-то адекватные слова или короткие фразы. Но это чаще происходит ближе к концу года с начала посещения группы. Также на этом этапе ребенок может проявлять предпочтения в отношении взаимодействия с кем-то из детей, появляются признаки привязанности. В целом, происходит переориентация ребенка с повышенной фиксации и интереса от неодушевленных объектов, к людям.

Завершающий этап является особым. Я его назвала этапом перестройки деятельности коры головного мозга. Он не связан с какими-либо заметными изменениями в отношениях между детьми, а носит достаточно специфический характер. Где-то к окончанию 12-ти месяцев с начала посещения группы наступают характерные состояния, «зависания». Они могут возникать и раньше, но именно в этот период они носят регулярный и продолжительный характер. Обычно это происходит во время спокойных видов деятельности. Впервые я отметила такое состояние у Еркена, о котором речь пойдет ниже, с подробным описанием процесса. Сейчас же можно отметить, что обычно это выглядит следующим образом: ребенок, часто сидя лицом к окну (теперь я стараюсь специально так усаживать ребенка), вдруг становится как бы полностью отрешенным, и начинает смотреть на дерево или небо за окном. При этом лицо у него не пустое, а сосредоточенное, взгляд выведен вовне, ребенок словно находится в состоянии глубокого размышления и погружения в то, что он видит. Такие состояния зависания начинают отмечаться все чаще. Вначале я не знала, что мне делать: прерывать ли их и заставлять ребенка заниматься тем, что мы делаем в данный момент или оставлять в таком состоянии? Опять-таки, чисто интуитивно, я предпочла не тревожить ребенка. В последующем я наблюдала такие состояния у всех детей. Часто у меня по коже начинали бежать мурашки, потому что в эти моменты ты видишь и чувствуешь, как у ребенка внутри происходит что-то важное, глобальное. Он начинает, словно, пробуждаться. И, в итоге, происходит то, ради чего ты работаешь этот год: поведение ребенка упорядочивается, речь становится адекватной, он начинает осмысленно реагировать на происходящее. Да, могут еще сохраняться и отдельные стереотипии, и кратковременные истерики, и какие-то трудности в поведении, но, в отличие от предшествующих состояний, они становятся психологически понятными, можно сказать что ребенок «очеловечивается». Главное, что ребенок начинает понимать обращенную речь, у него начинает появляться речь (к сожалению, не всегда нормированная, что зависит, прежде всего, от возраста и тяжести состояния ребенка), он начинает, именно, общаться с вами, постепенно задавать вопросы, интересоваться окружающим миром. Интересно, что я тоже ощущаю это изменение на физическом уровне: возникает чувство, будто у тебя гора свалилась с плеч, появляется ощущение легкости, свободы. Ребенок обычно почти полностью переключается на взаимодействие с другими детьми. Правда, у отдельных детей, о которых речь пойдет ниже, этот процесс не столь рельефно выражен, но и в последних случаях взаимодействие с ним выходит на качественно иной уровень.

Часто перед началом таких регулярных зависаний и на протяжении этого этапа наблюдается еще такой интересный феномен, который я называю реструктуризацией памяти. Ребенок вдруг вспоминает какие-то события из своей жизни и как бы проживает вновь. Например, один ребенок начинал вспоминать, как раньше ходил в детский сад, и ребята там его обижали. Другой ребенок вспоминал поездки с мамой в парк, описывал, что они там видели, что делали. Эти воспоминания носят эмоционально значимый для ребенка характер. Видимо, до этого момента они просто не осмысливались ребенком, хотя и оставались у него в виде аффективного переживания, носили фрагментарный характер, а с началом выстраивания целостной картины мира начали включаться в формирующуюся структуру.

Ещё в этот период дети становятся очень милыми и забавными, примерно так, как это происходит с обычными детьми в период первых двух лет, в период открытия для себя мира, когда они забавляют и радуют непосредственными реакциями в ответ на какие-то события, вставляют неожиданные замечания, занимаются словотворчеством.

Пожалуй, в этой части следует обратить внимание на следующий аспект. Как отмечалось выше, развитие ребенка не является линейным процессом, а проходит скачкообразно. Фактически, у всех детей перед очередным этапом перехода на новую стадию развития, включая первый год, поведение ухудшается. Ребенок становится упрямым, капризным, негативистичным. Я думаю, что это объясняется положением Л.С. Выготского о процессе развития, которое проходит через стадии: рост – кризис – созревание. Понимание этого, помогает сохранять спокойствие и выдержку и продолжать работу.

В целом весь период созревания третичных зон и, таким образом развития сознания у ребенка занимает год с момента самостоятельного посещения группы. Мне было интересно, можно ли сократить это время. Я даже немного экспериментировала: на определенном этапе взяла в группу достаточно легкого ребенка (о нем речь пойдет ниже), чтобы попробовать отследить это. Но оказалось, что в любых случаях и более легких, и более сложных, созревание и активизация третичных структур занимает год.

Сейчас всё вышеизложенное, постараюсь проиллюстрировать на примере работы нашей группы. В целом, как уже отмечалось, я в основном постаралась сохранить хронологический порядок в описании нашей работы, так как это отражает эволюцию моих взглядов на проблему аутизма. Фактически, почти каждый новый ребенок, пришедший в группу, ставил передо мной те или иные проблемы, решение которых расширяло и углубляло мои взгляды на проблему аутизма.

Как уже упоминалось, работа в моей группе началась с тремя детьми. Ниже приведу анамнез и исходное состояние этих детей.

АСЛАН

Первым ребенком, с которого началась работа нашей группы, был Аслан. Собственно, до этого он находился в зоне моей ответственности, когда я работала в упоминаемом выше частном центре. Это во многом облегчило мне работу на начальном этапе, так как он уже находился в режиме и дисциплине, адекватно реагировал на речевые инструкции, и у него начинали появляться в речи отдельные слова. Другими словами, он прошел этап формирования целостного восприятия картины мира, хотя на тот момент я и не догадывалась об этом.

Впервые мама обратилась ко мне за помощью в ноябре 2007, когда ребенку уже было практически шесть лет (он родился в декабре) Жалобы при обращении на выраженное отставание в речевом и общем развитии, двигательную расторможенность, трудности в контакте.

В анамнезе: наследственность со слов матери отягощена – дядя отца мальчика как будто бы страдал ДЦП, но дополнительно ему ставили диагноз то ли эпилепсия, то ли шизофрения, однако, точных данных не было. Аслан появился от незапланированной беременности, и хотя отношения родителей официально были оформлены позже, мама сразу же решила рожать. Беременность протекала на фоне угрозы выкидыша в первую половину, анемии; роды несколько позже срока, затяжные, с выдавливанием плода, закричал после отсасывания слизи и похлопывания, вес при рождении 2,950. Кормить принесли сразу, грудь взял, сосал активно, кормить приходилось каждые 15 минут, так как был очень беспокойным, почти непрерывно плакал. Оставался таким в поведении до 1,5 лет. Отмечалась задержка в раннем развитии: держит голову с 7 месяцев, сел в 8 месяцев, пошел в 1 год 8 месяцев. До 1,5 лет только плакал, гуления и других ранних речевых проявлений мама не отмечала. Слоги появились к 2 годам, затем начал произносить отдельные слова, типа «мама», «папа», но далее без видимых причин они пропали. Наблюдался и получал медикаментозное лечение у невропатолога, проходил курсы массажа. Постоянно находился с матерью, был привязан к ней, но, в принципе, мог оставаться с другими близкими. С раннего возраста проявлял повышенное внимание к предметам с кнопками и клавишами, игрушками манипулировал, раскладывая их в определенном порядке, любил перебирать диски и кассеты, мог достаточно долго копаться в песке, но в основном был очень неусидчивым, расторможенным, не мог сколько-нибудь долго удерживать внимание на отдельных предметах и видах деятельности. Отмечался бег из конца в конец комнаты, потряхивал при этом кистями рук, при возбуждении начинал прыгать и издавать горловые звуки. Плохо спал, ел избирательно. В возрасте 1 года 2 мес. после прививки отмечался судорожный приступ с потерей сознания. Было назначено лечение фенобарбиталом. После этого стал спокойнее, лучше спал. Приступы с потерей сознания сохранялись. Начал получать лечение финлипсином, на фоне которого приступы прекратились. С трех лет приступов не отмечается, противосудорожное лечение отменили.

Когда мальчику было 3 года, мать вышла на работу. Очень болезненно переносил разлуку. К чужим людям всегда относился равнодушно, игнорировал их присутствие. В 2,5 года обратились в коррекционный центр с жалобами на задержку в развитии и трудности в поведении. Там поставили диагноз: ранний детский аутизм и порекомендовали занятия с психологом. По истечении срока занятий, мама осталась не удовлетворенной результатами, и мальчик был переведен в другой частный коррекционный центр. Посещал это учреждение в течение 1,5 лет, но затем мама переоформила его в коррекционный детский сад для детей с отставанием в развитии. Речь у ребенка так и не появилась, понимание речи тоже было ограничено простыми бытовыми инструкциями.

Наблюдался у участкового психиатра, с пяти лет получал сонапакс 50 мг в сутки. Со слов мамы на фоне лечения стал менее беспокойным. По рекомендации психиатра в октябре 2007 был госпитализирован в детское отделение психиатрической больницы для решения вопроса инвалидности. Первое время тяжело переносил госпитализацию, затем привык. Был поставлен диагноз аутизм с глубоким отставанием в развитии и оформлено пособие инвалида детства.

В семье всегда сохранялись напряженные, конфликтные отношения между родителями. Когда мальчику было три года, отец во время конфликта, схватил ребенка и бросился с ним в кусты, где они вместе упали. С этого момента очень долго отмечался страх кустов. Тогда же рефлекторно схватился рукой за землю, после чего ребенок постоянно стал держать указательный палец левой руки в согнутом положении. После аналогичного эпизода на берегу водоема, стал панически бояться воды, из-за чего его в последующем стало трудно купать. Когда мальчику исполнилось четыре года, родители окончательно разошлись и отношений больше не поддерживали. Отец все же интересовался ребенком, мог взять на какое-то время его к себе, но материальной поддержки никогда не оказывал. Помогала его мать, бабушка Аслана по отцу, с которой продолжали жить ребенок с мамой, так как у неё не было своей квартиры.

Перед обращением ко мне вышеуказанная симптоматика сохранялась. Оставался крайне неусидчивым даже на фоне лечения: бегал из угла в угол или по кругу. Мог сидеть какое-то время перед телевизором, предпочитая музыкальные клипы, возиться с маминым сотовым телефоном. Оставался избирательным в еде: не ел молочных продуктов, каш, мяса, супов, салатов, но любил котлеты, картофельное пюре. Предпочитал сухарики, орешки, конфеты. Гигиеническими навыками владел, но был крайне неаккуратен. Сам не одевался и не раздевался. На смену обстановки реагировал бурным психомоторным возбуждением с криками и истерикой. Однако спал как ночью, так и днем, после трех лет хорошо.

При первичном осмотре: внешне мальчик был довольно высоким, но худеньким, кожные покровы бледные, в теле отмечалось выраженное напряжение. Все верхние и нижние молочные резцы были искрошены, практически стерты до десен. Со слов мамы это произошло в результате медикаментозного лечения. Стоматологу показать его не представлялось возможным из-за сопротивления ребенка. Такая же реакция была на парикмахера, поэтому носил длинные волосы. В контакт не вступал, интереса ко мне не проявлял. Избегал зрительного контакта, взгляд большей частью был погружен в себя, смотрел почти постоянно вниз. В поведении был крайне неусидчив, постоянно передвигался по кабинету, внимание привлекалось на очень ограниченное время. Мог взять предложенные игрушки, понюхать, повертеть, а затем выкинуть, мог взять кисточку и, макнув в краску, поводить по бумаге, бросить и начать опять бегать из стороны в сторону или по кругу. Отмечались двигательные стереотипы: раскачивался из стороны в сторону, припадая на левую ногу и издавая характерные звуки: «Дахтум – дахтум». Это была единственная форма речевой активности. На обращенную к нему речь реагировал ограниченно, мог выполнить инструкции типа: сядь, возьми, но тоже не всегда. Мог сам подойти к маме и привлечь внимание, чтобы получить то, что он хочет, обычно её телефон. При этом радостно возбуждался, начинал прыгать, потряхивая кистями рук. В телефоне мог найти музыку, игры, фотокамеру. Пребывание в кабинете вскоре ему наскучило, и он стал тянуть мать на улицу, проявлял нетерпение, настойчивость, которые переросли в крик и истерику.

После того, как нашлись спонсоры, ребенка в марте 2008 года отправили в Москву в частный центр, где он находился пять месяцев один. За это время стал намного спокойнее, улучшилось понимание обращенной речи, стал повторять шепотом отдельные слова, стал лучше кушать. Разогнулся указательный палец. Однако сохранялись двигательные стереотипы, случались истерики, отсутствовал визуальный контакт.

По возвращении в Алматы начал посещать созданную там группу развития при участии упомянутого московского центра, и как я упоминала, был прикреплен ко мне. В первое время вновь участились истерики, появилось замыкание на еде, когда начинал хватать еду руками, толкать её в рот и буквально заглатывать. Из продуктов не ел только сыр. Сохранялись двигательные стереотипы. В процессе занятий в группе, которую первое время составляли вышеуказанные Н, С и Аслан, постепенно стал лучше понимать речь, обслуживать себя, появился интерес к другим детям и видам деятельности. Но оставались двигательные стереотипы, истерики, которые хотя и стали реже, но оставались достаточно продолжительными и интенсивными.

К 1-му сентября 2009 года, когда наша группа начала самостоятельную работу, у Аслана начала появляться речь. Он начал словами, но чаще слогами обозначать отдельные предметы, мог даже произнести простую фразу из двух слов, называть близких по имени. Главное, что он был уже в основном введен в режим и дисциплину и у него, как я уже указывала, произошел первый скачок в развитии сознания. Благодаря этому он сразу стал моим главным помощником.

ЕРКЕН

Следующий, самый младший ребенок из нашей группы, первоначально ходил с мамой несколько месяцев на консультативные занятия по субботам. К началу посещения группы ему еще не исполнилось четырех лет (3 года 10 месяцев). Назовем его Еркен.

Анамнез: Наследственность психическими заболеваниями явно не отягощена. Из благополучной в целом семьи. Младший из двух детей. Разница в возрасте между детьми 12 лет. Отец, когда ребенок начал посещать группу, не работал, так как не мог найти вакансии удовлетворяющую его требования. По специальности биолог. В связи с этим, ребенком занимался больше он. Финансовую поддержку семьи осуществляла мать. Она работала в крупной международной финансовой организации.

Ребенок долгожданный. Отклонений во время беременности и родов у матери не отмечалось. Родила сама, в срок, ребенок закричал сразу. Ранее развитие было своевременным, однако еще до года мама отмечала, что ребенок недостаточно эмоционален при контакте с ней, не проявляет выраженного комплекса оживления. К полутора годам появились странности в поведении: ребенок мог подолгу однообразно играть, перебирая ручками предметы, речь появилась с опозданием, и ребенок не стремился использовать её для общения с окружающими, практически не выражал эмоций при контакте с близкими. Также отмечалась выраженная возбудимость, непереносимость громких звуков, особенно, издаваемых при работе электрических приборов, очень плохо засыпал, чутко спал, избирательно и плохо ел. Ребенок не обслуживал себя: не одевался, не раздевался, самостоятельно не ел. Формирование гигиенических навыков также запаздывало. Все эти симптомы постепенно нарастали. Родители обращались к различным специалистам и уже к двум годам ребенку поставили диагноз аутизм. Ребенок посещал занятия в специализированном центре, на дом приходила психолог. Однако выраженных изменений в состоянии ребенка не отмечалось, и родители продолжали обращаться к различным специалистам и таким образом вышли на нашу группу.

К этому времени ребенку было три с половиной года. Внешне был маленьким, худеньким, бледным. Отмечалась выраженная гиперактивность в поведении: постоянно бегал либо вперед – назад, либо по кругу, по типу манежного бега. Очень любил кружиться, раскинув руки в стороны. При этом практически не замолкал, повторяя отдельные слова или выражения, которые чаще всего являлись слоганами из рекламных роликов. При попытке его остановить, начинал сопротивляться, плакать. Если садился, то начинал безостановочно играть пальчиками. К людям как взрослым, так и детям, интереса не проявлял, не замечал их. При попытке установить с ним контакт убегал, начинал кричать, воспринимая окружающих как помеху. Визуальный контакт отсутствовал полностью, глаза ребенка чаще всего были опущены вниз. Не выносил прикосновений к себе, пения и громких звуков, которые вызывали у него истерический плач, при этом закрывал ушки, прятал лицо. Предметами интересовался постольку поскольку: мог взять что-нибудь в руки, повертеть, понюхать. Наибольший интерес вызывали денежные купюры и газеты. Однако, самый большой интерес вызывали гаджеты: мобильный телефон, компьютер, в которых легко мог находить интересующие его файлы. Быстро запоминал буквы, и родители стимулировали этот интерес. В итоге, к трем с половиной годам мог бегло читать на трех языках: русском, казахском и английском, но, естественно, не понимал ни слова.

К моменту прихода в группу уже ходил на горшок, причем только по-большому. До этого категорически отказывался садиться на горшок, не испытывал брезгливости к экскрементам. Если необходимо было пописать, то требовал, чтобы его поставили на край ванны и писал туда. Однако с началом посещения группы почти сразу стал писать в туалете. Не умел одеваться и раздеваться. Не кушал самостоятельно: кормили с ложки, причем, только определенной. Питался в основном бульоном, пил яблочный сок, но только в определенной упаковке. Спал плохо: днем не спал вообще, очень долго и трудно засыпал вечером, мог за сутки поспать всего несколько часов. Это усугублялось тем, что неработающий отец вел ночной образ жизни, и ребенок мог находиться с ним в это время суток, а утром оба могли спать сколько угодно. Это в последующем создавало большие трудности при введении ребенка в режим группы.

Здесь же можно остановиться на особенности Еркена бегло читать на трех языках. Подобные, как часто считают, выдающиеся способности не так редко наблюдаются у детей с РДА в виде осуществления достаточно сложных математических операций, овладении музыкальными инструментами и пр. Такие навыки ставят в тупик специалистов и способствуют распространению легенды о том, что все дети-аутисты являются гениями. Мне представляется, что это можно объяснить следующим образом.

Если обратиться к работам Л.С. Выготского, то он, ссылаясь на немецкого психолога Теодора Липпса, рассуждает о его законе запруды. «Т. Липпс назвал его законом запруды и видел в нем общий закон психической деятельности, заключающийся в том, что энергия концентрируется в данном пункте, повышается и может преодолеть задержку, а может пойти и окольным путем. Здесь уже содержится идея компенсации. Всякое стремление вообще Т. Липпс объяснял действием этого закона, он считал, что любая целесообразная деятельность совершается по путям предшествующего бесцельного или автоматического события тогда, когда возникает препятствие. Только благодаря запруде, задержке, препятствию и становится возможной «цель» для других психических процессов. Точка перерыва, нарушения одной какой-нибудь автоматически действующей функции и становится «целью» для других функций, направленных к этой точке и потому имеющих вид целесообразной деятельности. Таким образом, «цель» дана заранее и в сущности является только по видимости целью, на деле же – первопричиной всякого развития». (Л.С. Выготский. Основы дефектологии // Собр. Соч.: в 6 т. М.: Педагогика, 1962, – Т. 5 С. 158.).

По отношению к интересующему нас вопросу данный закон можно как раз рассматривать как объяснение данного феномена у детей с РДА. Локальное поражение головного мозга создает запруду, которая препятствует гармоничному развитию, однако та энергия, которая накапливается вокруг, способствует развитию компенсации, но исключительно под влиянием тех внешних условий, которые стимулируют развитие той, или иной функции, или навыка. Родители, заметив определенные навыки/склонности ребенка, начинают стараться максимально развить именно эти способности, однако, как показывает жизнь, такое развитие носит исключительно локальный характер и никак не способствует развитию целостного восприятия мира. Вырастая, такие дети при всех своих удивительных способностях остаются совершенно беспомощными в быту и неспособными адаптироваться в социуме.

ТАНЯ

Следующим ребенком была Таня. На момент обращения ей было пять с половиной лет. Перед зачислением в группу девочка ходила ко мне на консультативные занятия в течение двух месяцев. Мама была в разводе, воспитывала девочку одна, ей необходимо было содержать семью, поэтому девочка сразу начала посещать именно мою группу где дети находились полный рабочий день.

Анамнез: Наследственность психическими заболеваниями явно не отягощена. Отец ушел из семьи, когда ребенку было 4 года. Связи родители не поддерживают, финансовой помощи отец не оказывает. Этот брак у него был повторный. В предыдущей семье также растет ребенок (как будто без отклонений в развитии), которым он тоже не интересуется и помощи не оказывает.

Мама по специальности бухгалтер. Очень много и ненормированно работает. К моменту прихода Тани в группу устроилась на работу в крупную компанию.

Девочка от первой желанной беременности, которая протекала на фоне анемии у матери. Роды в срок, затяжные с длительным безводным периодом, через 12 часов после начала схваток сделали кесарево сечение. Когда ребенка принесли кормить, на головке отмечался кровоподтек в виде обруча, но врачи никаких объяснений не давали. Кормить принесли на 2-й день, грудь взяла сразу, сосала активно.

До года была очень спокойной. Ранее развитие было своевременным. Держать головку, сидеть, ходить начала вовремя. Первые слова появились в год, короткая фраза к двум годам. Однако в этом же возрасте девочка стала упрямой, появились истерики, негативизм. В возрасте 2,5 лет по настоянию свекрови была отправлена к ней в другой город, где находилась около шести месяцев. Как позже выяснила мама, к девочке относились очень жестко, применяли физические наказания. После этого девочка резко изменилась. Стала очень возбудимой, плохо спала, утратила многие ранее приобретенные навыки: исчезла фразовая речь, начала избегать контактов с детьми и близкими, к маме же развилась повышенная невротическая привязанность, когда практически не отпускала её от себя, появились страхи, ночной энурез. Была оформлена в частный детский сад. Привыкала постепенно. Там отмечали, что девочка держится особняком, не участвует в общих играх и занятиях, отстает в психо-речевом развитии. Тогда же появилась крайняя избирательность в еде: кушала в основном хлеб с маслом и другие хлебобулочные изделия, отказалась от супов, каш, овощей и фруктов. В детском саду ей в этом потакали, так как девочка при малейших попытках противодействия устраивала истерики.

Логопед детского сада предположила, что у девочки возможны нарушения аутистического спектра. Стали ходить на занятия к дефектологу, продвижения в развитии были, но незначительные. Получала также лечение у участкового невропатолога. В возрасте четырех лет находилась на стационарном обследовании и лечении в детской клинической больнице в неврологическом отделении в течение месяца. Выписана с диагнозом: задержка психо-речевого развития на резидуально-органическом фоне. Было рекомендовано дальнейшее наблюдение у невропатолога. Однако заметных сдвигов в поведении и развитии у девочки не наблюдалось. В детском саду продолжала держаться особняком, стала еще больше уединяться и дома, сидя в одном месте и стереотипно манипулируя куклами. Постепенно продолжала утрачивать ранее приобретенные навыки. Так, со слов мамы, девочка к трем годам начинала хорошо рисовать. К моменту же обращения она просто водила карандашом по бумаге, рисуя «каляки-маляки».

В возрасте 5-ти лет девочку оставили повторно в средней группе детского сада, так как она не усваивала учебный материал. Мама нашла опытного педагога и оформила девочку в другой детский сад. Однако через месяц родители детей написали коллективное письмо с требованием убрать ребенка, так как она дезорганизовывала занятия и пугала детей истериками. Поэтому на период обращения девочка не была организована, и перед мамой стояла большая проблема, куда её оформить.

На этот момент состояние Тани характеризовалось следующим образом. Навыки самообслуживания были достаточно развиты: сама ходила в туалет, кушала, одевалась и раздевалась. К другим детям интереса особого не проявляла, хотя иногда поглядывала на них, но если к ней кто-то приближался, то убегала. Спала в целом неплохо. В состоянии девочки в то время преобладала крайняя возбудимость. Она бросалась на пол и устраивала истерики по малейшему поводу. Также могла начать истерить просто, заслышав вдалеке плачь ребенка или чьи-то крики. С ней стало невозможно ходить по улицам из-за страха животных: завидев собаку, кошку или голубей, она с диким криком кидалась на землю, причем, упасть могла даже на проезжей части, и начинала биться в истерике и дико кричать. Во время истерик отмечалась агрессия: могла схватить любой предмет и бросить его на пол или в человека. Истерики могли продолжаться часами. Крик стоял такой, что в окнах дрожали стекла в буквальном смысле слова, поэтому первой просьбой мамы при обращении было сделать хоть что-нибудь, чтобы с ребенком можно было выходить из дома.

При первичном осмотре физически была довольно крупным взбитым ребенком. Кожные покровы бледные, под глазами отмечалась пастозность и темные круги. Вела себя сначала достаточно спокойно. Визуальный контакт отсутствовал, взгляд был устремлен вниз. На вопросы отвечала выборочно, односложно. К моменту обращения активный речевой запас включал порядка четырех-пяти слов, включая: «мама», «дай», «нет», «не хочу», причем, последние два как в случаях отказа, так и при согласии. В речи Тани была одна фраза: «Помогите мне, пожалуйста!», которую она использовала во время своих постоянных истерик по любому поводу. Ещё она пела песню «От улыбки в городе светлей». Счета не было. Знала основные цвета. Понятия больше-меньше, один-много отсутствовали. О себе говорила в третьем лице. Игрушками заинтересовалась, выбрала куклу и стала крутить её за волосы. При попытке привлечь её внимание к игре, сначала отнеслась благосклонно, но затем, когда что-то пошло не по её, устроила крик, который перерос в развернутую истерику с падением на пол, дрыганьем рук и ног. Отвлечь или успокоить ребенка было, практически, невозможно. Маме пришлось увести её, чтобы хоть как-то успокоить. Такое состояние сохранялось и при дальнейших посещениях. Отмечался выраженный негативизм во всем. Очень быстро любая совместная деятельность и контакт со мной ей быстро надоедали, и она возвращалась к своей стереотипной игре – в таком состоянии она начала посещать нашу группу.

Развитие сознания у детей в процессе групповой динамики

Итак, началом работы нашей группы можно считать 1 сентября 2009 года. Но прежде вкратце следует сказать о том, как проходил наш день. Внешне распорядок нашего дня напоминал режим любого дошкольного учреждения, что было оправдано, так как дети были маленькие, родители работали, и дети находились со мной с утра до вечера. Начинали мы с разминки, потом попеременно следовали активные и спокойные виды деятельности, игры, в том числе прогулки на улице, далее обед, дневной отдых, затем опять игры и в заключении ужин, после чего родители разбирали детей по домам. Постепенно к обязательным видам деятельности добавились планирование дня утром и подведение итогов вечером. Обо всем этом подробнее будет рассказываться в отдельной главе.

Так как с Асланом я работала уже в течение полутора лет, он был включен в режим и дисциплинирован, то с ним особых проблем не было. Для него изменения сводились к смене места, что он воспринял совершенно спокойно. Более того, по семейным обстоятельствам маме пришлось срочно покинуть город на неделю, и Аслан находился со мной круглосуточно, что, впрочем, для него тоже было не таким уж необычным.

Как упоминалось, первым к нам присоединился Еркен. Его мама взяла отпуск на две недели, чтобы адаптация ребенка к группе прошла легче. С ним, конечно, было не так просто. Он никогда не посещал никаких центров или дошкольных учреждений с дневным пребыванием, и для него все было ново. Так как дома он привык делать то, что хотел, то любую попытку включить его в какой-либо вид деятельности встречал бурным протестом. Он активно сопротивлялся, убегал, закатывал истерики, закрывал уши, топал ногами, отталкивал всех руками. К Аслану интереса совсем не проявлял.

Ситуация усугублялась тем, что у Еркена отмечалась повышенная чувствительность к громким звукам, а у соседей шел ремонт и ближе к обеду начинал работать перфоратор. В эти моменты ребенок рыдал, практически, безостановочно. Пока ходила мама, было немного проще, особенно в том, что касалось вопросов питания, посещения туалета и пр. За две недели её пребывания с нами, удалось добиться довольно заметных результатов. Это касалось, прежде всего, вопросов питания. Выше уже были описаны проблемы ребенка с едой. Я сразу отвергла предложение мамы принести из дома его любимую ложку. Когда мы садились кушать, я давала ему обычную ложку, брала его руку и помогала подносить её ко рту. Можно отметить, что с ложкой он освоился достаточно быстро, а вот содержимое ложки либо выплевывал, либо пытался вырвать, если все же пища оказывалась во рту. Мы были последовательны и уже через неделю эти тенденции уменьшились, а на десятый день он начал кушать практически всё, что ему давали, первое время с помощью, затем самостоятельно. Параллельно мы осваивали другие навыки, типа одевания и раздевания, заставляли, удерживая, принимать участие во всех видах деятельности, благо, что он был маленький, худенький, и мышечный тонус у него был слабым.

К концу второй недели Еркен приболел и остался дома, а к нам присоединилась Таня. В течение первой недели она также ходила с мамой. Первый день Таня спокойно пришла, огляделась, села за детский столик и ушла в себя. Попытки вывести её к Аслану и включить в совместную деятельность заканчивались протестами и истериками. Так как я не сдавалась, то потихоньку она стала включаться в контакт на короткое время, но было видно, что она очень быстро устаёт, и я позволяла ей возвращаться на «свой» стульчик, постепенно увеличивая промежутки совместной деятельности. Важно, что состояние Аслана позволяло ему спокойно воспринимать Таню, и он послушно выполнял мои инструкции: взять её за ручку, показать ей упражнение.

На четвертый день пребывания Тани в группе нас пригласили в частный центр, где я с Асланом работала раньше, на чей-то день рождения. С нами поехала мама Тани. Аслан изначально вел себя хорошо, так как всех знал. Таня тоже сначала вела себя прекрасно: ходила в хороводе с детьми, улыбалась. Однако, когда она оказалась в непосредственной близости от стола, её внимание привлек торт. Она полезла в него руками, пытаясь снять шоколадную фигурку. Ей не позволили это сделать, и она разразилась громким криком, никакие уговоры и увещевания не действовали. Она упорно рвалась к столу и дико кричала. Пришлось увести её в другую комнату. Истерика усиливалась. Девочка бросилась на пол и стала колотить руками и ногами, крик стоял такой, что, как я уже упоминала, стекла в окнах буквально звенели. Пришлось применить то, что называют терапией удерживания. Приходилось фиксировать её ручки, ножки и подбородок. В процессе удерживания я повторяла: «Позлилась – хватит. Давай успокаивайся, замолкай, и мы пойдём к ребятам». Она успокаивалась на какое-то время, но едва я ослабевала хватку, как она вновь разражалась криком и начинала биться головой, руками, ногами. Приходилось её вновь удерживать. Так продолжалось в течение полутора часов. Наконец, Таня приняла мои условия, замолчала и успокоилась. Я её умыла. Она взяла меня за руку, и мы пошли к ребятам. Остаток праздника девочка вела себя вполне адекватно и спокойно. Даже присутствие мамы никак не влияло на неё.

Хочется подчеркнуть эффективность этого метода при работе с истериками. Когда через неделю Таня устроила аналогичный скандал в нашей группе, то удерживать её до полного успокоения пришлось 45 минут. Последующие истерики уже продолжались по 15 – 20 минут и стали отмечаться значительно реже, причем, не только в группе, но и дома. Удерживать ребенка следует до полного успокоения, иначе метод работать не будет.

Однако вернемся в группу. Становление группы у нас шло следующим образом. Уже через три недели я осталась с тремя детьми одна. Не могу сказать, что у меня был какой-то план действий или цель. Мне в то время просто необходимо было выдержать, справиться с нагрузками и ввести детей в режим и дисциплину, чтобы хоть как-то управляться с ними. Действовала я в то время больше интуитивно и ситуативно, преодолевая активное сопротивление то одного, то другого ребенка, то всех троих сразу. Добавлю, что лучше всего психомоторное возбуждение снимается физической активностью. В моих условиях самым оптимальным было заставлять ребенка приседать. Аслан выполнял это безропотно, так как эта тактика использовалась в предыдущем учреждении, а вот с Таней и Еркеном пришлось попотеть, прежде чем они стали приседать самостоятельно.

То, что в силу обстоятельств я не могла работать индивидуально с каждым ребенком, и, волей не волей, мне приходилось их форсировано принуждать к тесному контакту, как раз и явилось залогом последующего успеха в развитии детей. Очень часто мне приходилось командовать, чтобы они взялись за ручки, садились рядом и пр. Я категорически запрещала им покидать команду, так как мне важно было каждого держать в поле зрения. Аслан был уже достаточно дисциплинирован, и я могла поручить ему продолжать выполнять простые упражнения с кем-то из детей, скажем, пока я удерживала другого во время истерики. Обычно, когда приводишь в чувство кого-то из детей, удерживая или заставляя приседать, то остальные дети успокаиваются, мобилизуются и одновременно как-то сплачиваются.

Индивидуальная динамика состояния детей далее шла следующим образом. Достаточно быстро удалось устранить Танин страх к животным. У меня в это время жил кот по имени Филя. Он был суровым и своенравным и, если ему что-то не нравилось, то он без колебаний пускал в ход когти и зубы. Я, честно говоря, побаивалась, как он поведет себя с детьми, но к моему великому облегчению, он проникся к детям и никакой агрессии в отношении их никогда не допускал.

Первое время я закрывала его в ванной комнате, а когда нам требовалось туда зайти, то перемещала его на кухню. Таня смотрела на него с неудовольствием, но все же истерик не закатывала. Я постепенно стала его гладить в её присутствии, приближалась с ним к ней, затем Таня уже не протестовала, когда они оказывались в одном помещении. Я постепенно стала поглаживать его её ручкой. Через две недели, к моему удивлению Таня сама подсела к Филе и прижала голову к его спине. Вопрос с выходами на улицу и прогулками был снят. Забегая вперед, хочу сказать, что порой быстрая динамика в решении тех или иных проблем у детей с РДА, укрепила меня во мнении, что такие реакции во многом закрепляются у детей благодаря попустительству взрослых, которые идут на поводу у детей, опасаясь истерик.

Как уже упоминалось, в первые дни Таня практически не могла находиться в группе: через одну – две минуты совместных заданий у неё начиналась истерика и, чтобы не допускать развёртывания истерического приступа, её приходилось отпускать сначала на стульчик, а затем в коридор, где она в полумраке приходила в себя, и, либо возвращалась обратно самостоятельно через пять – десять минут, либо я приводила её, удостоверившись, что она успокоилась. За разминку, которая у нас длилась максимум полчаса, она выходила в коридор до десяти и более раз. Постепенно продолжительность пребывания её в группе увеличивалась, количество уходов в коридор стало уменьшаться, девочка начала проявлять интерес к Аслану и, особенно, к Еркену.

Не меньше усилий пришлось затратить на то, чтобы привести в норму пищевое поведение Тани. Как уже упоминалось, рацион её состоял преимущественно из хлеба с маслом, печений и других хлебобулочных изделий. Иногда она могла съесть особым образом приготовленную мамой курочку или плов, но в последнее время отмечалась тенденция к всё большему сокращению набора продуктов и блюд. Она не ела ни каш, ни супов, ни овощей, ни фруктов, из молочных продуктов употребляла только кефир и йогурт. Как следствие, у девочки отмечались тяжелые запоры с кровью. Чтобы приучить Таню к нормальному питанию в течение месяца её приходилось держать буквально голодом. Приходилось действовать примерно следующим образом. Мама ей давала утром кефир или йогурт. В группе, когда приходило время обеда, Таня обычно ничего не ела. Её любимые хлеб с маслом я ей, конечно, не давала, и она оставалась голодной до ужина. На ужин я разогревала её обед, но она опять отказывалась его кушать. В итоге, мама забирала его с собой в контейнере и предлагала на ужин дома. Таня опять категорически отказывалась есть, и на следующий день всё повторялось сначала. В выходные дни мы делали некоторое послабление, однако, мама после моих разъяснений тоже стала гораздо жестче относиться к вопросам питания.

Так продолжалось где-то месяц. Очень хорошо помню момент, когда у нас произошел прорыв. В тот вечер на ужин мы кушали морковные котлетки. Аслан уже давно ел всё, что ему давали, Еркен к этому времени тоже кушал с удовольствием почти всё. Они вдвоем уплетали аппетитно выглядевшие оранжевые румяные котлетки со сметаной. Перед Таней стояла её тарелка. Она какое-то время внимательно смотрела на неё, потом резко придвинула к себе и начала есть! С этого дня закончились практически все проблемы с едой. Она могла к чему-то относиться настороженно, бывало, что отказывалась от чего-либо, но, тем не менее, её часто можно было уговорить попробовать новую для неё пищу и, постепенно девочка начала кушать всё, что ей давали, причем с удовольствием. У ребенка быстро нормализовалась работа желудочно-кишечного тракта, исчезли мешки и тени под глазами, ушла бледность кожных покровов. Сразу отмечу, что правило «чистых тарелок», то есть, что кушать надо все до конца, а также, если ты что-то не ешь, то твоя трапеза на этом заканчивается, у нас существуют до сих пор.

Другим прорывным моментом, который наступил достаточно быстро, было рисование. Когда Таня пришла в группу, то она не просто не умела рисовать, она уже не могла провести просто прямую линию, рисовала «каляки-маляки», хотя, как я уже упоминала, со слов мамы в 2,5 – 3 года у неё уже получались неплохие рисунки, но этот навык был утрачен. Через три недели Таня уже могла нарисовать прямую линию, а свой первый рисунок она нарисовала через 2 месяца после начала посещений группы в конце ноября. К этому времени у нас уже отмечалась неплохая групповая динамика. Все дети в основном приняли правила, уменьшилось количество истерик, я стала отмечать их интерес друг к другу, и в целом обстановка в группе стала намного спокойнее. В один из вечеров, когда на кухне готовился ужин, я усадила детей за стол, дала им бумагу и фломастеры и предложила порисовать. Мне приходилось периодически убегать на кухню, чтобы контролировать процесс приготовления пищи, и в какой-то момент я немного задержалась. Каково же было моё удивление, когда вернувшись, я обнаружила, что Таня сама нарисовала всю нашу группу, включая мам, причем были прорисованы и лица, и одежда, а у мамы Еркена были нарисованы даже очки. Еркен, правда, за это время изрисовал фломастерами все своё лицо и потом несколько дней ходил в цветных разводах, но все родители были очень впечатлены прорывом Тани. С этого дня рисование стало её любимым занятием, правда, рисунки очень долго носили стереотипный однообразный характер: преимущественно это были девочки или принцессы.

Постепенно я стала замечать, что между детьми начинают складываться отношения: возрос взаимный интерес, они начали наблюдать за поведением и деятельностью друг друга. К началу февраля, т.е. буквально через 3,5 – 4 месяца Таня и Еркен уже явно демонстрировали признаки особой привязанности друг к другу. Особенно это было заметно со стороны Тани. Она старалась всегда сесть ближе к Еркену, брать именно его за руку, выбирала его партнером в играх. Он благосклонно принимал её активность, хотя сам больше тяготел к Аслану, начиная иногда внимательно наблюдать за ним. Контакт с Таней носил более эмоциональный характер, причем, со временем стал настолько тесным, что они даже возбуждались или двигательно- растормаживались одновременно. Особенно это было заметно в тихий час, когда, допустим, Таня начинала вертеть руками, и Еркен начинал буквально повторять эти же действия, не видя её, так как я всегда располагалась между ними, чтобы блокировать видимость. Аслан, к счастью, изначально отличался тем, что почти мгновенно засыпал в положенное время. Кстати, если Таня и Еркен на внешние и внутренние раздражители реагировали больше психомоторным возбуждением, то у Аслана больше отмечалось напряжение в теле.

Сначала я не знала, как мне реагировать на такую избирательную привязанность Тани и Еркена в группе. Были моменты, когда я думала о прерывании этих чувств и переключении их в большей степени друг с друга на Аслана, тем более, что и тот и другая были чрезвычайно возбудимы и быстро перенимали возбуждение друг от друга, но затем я решила оставить все как есть, так как на общей атмосфере в группе это никак не отражалось. И Таня и Еркен, в свою очередь, очень хорошо взаимодействовали с Асланом, он пользовался у них авторитетом, а Аслан очень естественно и спокойно воспринимал отношения между Таней и Еркеном, не проявляя ни обиды, ни ревности.

Таким образом, уже через четыре месяца у нас сформировалась группа с особой атмосферой и достаточно гармоничными отношениями. Мне стало легче справляться с детьми, они стали лучше укладываться в режим и выдерживать дисциплинарные требования, у всех почти исчезла избирательность в еде. Бывало, что Таня или Еркен пробовали отказаться от новой пищи, но такие эпизоды наблюдались всё реже, и уже не стоило большого труда всё же уговорить их попробовать и съесть то или иное блюдо.

За этот короткий период времени у каждого ребенка также отмечалась положительная динамика в развитии. У Аслана появилась осмысленная фразовая речь, и, хотя, сохранялось грубо нарушенное произношение, а фраза была короткой, но вполне можно было понять, о чем он говорит. Вспоминается такой случай. После выходных я его спросила, чем он занимался дома. Он ответил, что смотрел фильм. Как упоминалось, я запрещаю родителям давать детям гаджеты и смотреть телевизор. Я напряглась и спросила, что же он там увидел. Он задумался и сказал: «Тётя, глазки горят!» Что это был за фильм, так и осталось для меня загадкой, но, пожалуй, это был первый случай развернутой произвольной фразы у Аслана.

У него также уменьшилось количество истерик, а так как я его позиционировала своим главным помощником, что, впрочем, соответствовало действительности, то у него начали формироваться старательность, ответственность, дисциплинированность, чем он до сих пор выделяется среди всех ребят. Бывали периоды, когда у него нарастало напряжение, появлялся негативизм, проявляющийся в стремлении всё делать самому, отвергая участие и помощь окружающих. Например, если кто-то включал свет раньше его, то он мог тут же выключить его и зажечь заново или снять шапку, которую ему автоматически надели или поправили, и надеть снова. Похожее поведение позже наблюдалось и у других детей и думается, что оно имеет общие корни с кризисом «я сам», т.е. проходит в рамках возрастного развития, но, естественно, в более поздние сроки. Кстати, Л.С. Выготский отмечал, что особый ребенок в целом проходит те же этапы развития, которые характерны для обычных детей, в чем я неоднократно убеждалась в процессе работы.

К этому времени Таня стала гораздо реже и с меньшей интенсивностью истерить, как отмечалось, у неё пропал страх животных, с ней можно было спокойно ходить по улицам, она стала всё кушать и лучше спать днём, постепенно пополнялся словарный запас. Она стала запоминать тексты песен и хорошо петь их. Про себя она, правда, продолжала говорить в третьем лице, но зато стала отмечать отдельные поступки у других людей и даже немного комментировать поведение детей в группе.

Аслан уже умел вытирать посуду, накрывать на стол и убирать посуду. К началу января Таня тоже стала потихоньку включаться в трудовую деятельность: так она начала тереть на терке яблоко для салата, вытирать посуду, помогать стелить постели. Я потихоньку начала учить её мыть посуду. Помню, был такой случай. Я поставила её у раковины с посудой, но в этот момент мне пришлось отвлечься на Еркена и уйти с кухни. Когда я вернулась, то застала следующую картину: Таня стояла и с интересом наблюдала, как вода уже начинает стекать из раковины на пол, так как слив закрылся тарелкой. Пришлось срочно освобождать слив и вытирать пол.

Еркен тоже начал укладываться в режим, лучше спать ночью и днем, стал самостоятельно ходить в туалет, уменьшилось количество истерик, он стал временами адекватно реагировать на события и людей. Были случаи, когда стал осознанно звать маму. Наибольшие изменения были заметны в его реакции на внешние раздражители: он не только перестал истерить и закрывать уши, когда мы начинали петь, но и начал подпевать нам. Хотя периодически он мог «включаться» и негативно реагировать на какую-нибудь песню и позже, но кратковременно. Правда, у него оставался почти непрекращающийся речевой поток из отдельных звуков, слов и повторяющихся бессмысленных фраз. Мы окрестили это «болтовнёй» или «спамом». Когда уже было совсем невмоготу, я пробовала инициировать у него периоды молчания под лозунгом «Болтовне – бой», закрывая ему рот рукой или завязывая, чисто символически, платок поверх рта, но эффект от этого был кратковременным.

В феврале у Еркена пропала гиперчувствительность к прикосновениям, и он стал позволять делать себе массаж и с удовольствием давал себя обнимать. Стал целоваться и обниматься с мамой. У него появилось беспокойство, когда она уезжала в командировки, тогда как ранее практически не замечал её отсутствия. Он начал ждать её и радостно встречать. У него появились периоды, когда он мог какое-то время молчать в процессе занятий.

К концу февраля – началу марта у всех детей участились периоды возбуждения, опять появились истерики, которые во многом зависели от смены погоды. Такой же эффект оказывали нарушения режима и несоблюдение рекомендаций родителями. Так, когда мама Еркена уезжала в командировку, то отец частенько приводил его намного позже положенных 9-ти утра. К сожалению, современные родители руководствуются больше своими удобствами, нежели требованиями для оптимального развития ребенка, но об этом речь пойдет ниже. Мама Аслана также могла иногда не приводить его, забирая с собой на работу, чтобы потом не ехать за ним вечером. У Тани, как случайно выяснилось, возбуждение по утрам часто провоцировалось тем, что мама давала ей по пути в группу поиграть в телефоне. Всё это вместе провоцировало откаты, когда у детей вновь начинало преобладать возбуждение, усиливалось стереотипное поведение, возрастало количество истерик. Также дети реагировали на смену погоды и у них отмечались сезонные осенне-весенние ухудшения состояния. В эти периоды казалось, что никаких положительных моментов в развитии нет, и я, до некоторой степени, отчаивалась, не зная, что предпринять и в каком направлении двигаться.

Хотя и в эти непростые периоды можно было отметить положительные моменты, которые я уже констатировала постфактум, просматривая дневники: Еркен, например, начал сам делать разминку (до этого я двигала его части тела), Аслан впервые посетил стоматолога без истерики и позволил произвести санацию ротовой полости.

К началу апреля (семь месяцев существования группы) состояние детей опять стабилизировалось. У Еркена в развитии наметился явный прогресс: он начал сам предлагать отдельные упражнения во время разминки, стали отмечаться чаще и продолжительнее периоды, когда он не «болтал», меньше играл руками и вел себя достаточно осознанно. В апреле впервые нарисовал самостоятельно картинку: небо, травку и ёлочку. Однако в поведении наряду с возбуждением и капризностью, стал появляться негативизм, когда не просто отказывался что-либо делать с другими, но активно протестовал, намеренно делая прямо противоположное: вставал, когда просили сесть, кричал, когда просили быть потише и пр.

В мае отношения между детьми продолжали крепнуть, особенно это касалось Тани и Еркена. Было забавно наблюдать, как во время проигрывания сказок крупная Таня выбирала на роль принца щуплого Еркена, игнорируя Аслана, который бы ей подошел по своим параметрам значительно лучше. Еркен со своей стороны также признавал за ней авторитет. Так был забавный случай, когда после какой-то аффективной реакции Еркена, Таня взяла его за ручки и скомандовала: «Приседай!», и он ей повиновался.

Также в мае я сама убедилась в явном прогрессе в поведении и развитии своих детей. 11-го мая мы по приглашению поехали в центр на празднование второй годовщины их работы. С нами были мамы Тани и Еркена. Я ожидала, что Еркен, как обычно, начнет рыдать, увидев множество незнакомых детей и взрослых, но он с самого начала был очень активен, приветлив, с удовольствием включался в совместную деятельность. Мы приготовили в подарок песню «Вот и стали мы на год взрослей», и Еркен с чувством пел её с нашей небольшой группой. Аслан тоже вел себя упорядоченно, а вот Таня, правда, уже в конце, на что-то включилась и стала истерить. Мне пришлось увести её в сторону и приводить в чувство. Но в целом, я увидела насколько мои дети за указанный период стали спокойнее, организованнее, насколько лучше они стали ориентироваться в окружающем мире и контактировать с людьми. Это, конечно, не могло не вдохновлять.

С началом лета у Еркена все чаще и чаще стали отмечаться периоды зависания, о которых я упоминала выше. Он мог подолгу тихо сидеть, глядя в окно. Повторюсь, что я сомневалась, как мне реагировать: прерывать ли эти состояния или оставлять его в покое. Опять же чисто интуитивно я решила его не трогать, тем более, что у него в эти моменты было очень хорошее, расслабленное лицо, ясный взгляд, направленный во вне. Было видно, что в нем происходят какие-то важные процессы, но при этом он не уходит в себя, а как бы сливается с окружающей его природой: деревьями, облаками, небом, видимыми из окна.

У него также появились периоды, когда он становился на какое-то время полностью адекватным, сам начинал проявлять инициативу во взаимодействии с детьми. Так запомнился случай, когда дети рисовали пальчиковыми красками, и Таня вдохновенно рисовала море красным цветом. Еркен остановился, относительно долго рассматривал её рисунок, а затем спросил: «Что это у тебя?». В то же время он стал еще более негативистичным, упрямым, стал, как и Аслан, переделывать действия за кем-то, если он не успел это сделать сам: выключал и заново включал свет, расстегивал и вновь застегивал на себе молнию и пр. Речевые и двигательные стереотипии также то почти полностью прекращались, то периодически усиливались.

У Тани значительно расширился словарный запас, развернутые истерики с падением на пол почти не отмечались, повышенная возбудимость проявлялась в основном в кратковременных аффективных вспышках, когда она начинала закрывать уши и громко кричать. Её поведение стало намного более упорядоченным, она начала самостоятельно мыть и вытирать посуду, помогать накрывать на стол, стелить постель. Она стала активно интересоваться окружающим миром, задавать адекватные вопросы.

Аслан также стал активнее, научился полностью самостоятельно одеваться и раздеваться (до этого он нуждался в помощи), состояние тоже стало более стабильным, хотя в теле сохранялось довольно значительное напряжение. Появилась развернутая фраза, которая была грамматически не достаточно оформлена с сильно нарушенным звукопроизношением, и речь часто была трудно доступной восприятию, но она всегда отражала ситуацию, была адекватной. К сожалению, в речи появилось тоническое заикание, которое уменьшалось при контроле со стороны окружающих. Кстати, такой контроль улучшал и качество самой речи.

Лето выдалось жаркое. В городе было очень пыльно и душно. Приближался срок моего отпуска – середина июля. Я заранее договорилась с родителями, что мы прервемся на две недели и составила примерный план действий для каждого ребенка на это время. Еркен оставался дома с отцом. Таня должна была находиться под присмотром 16-летнего двоюродного брата, который предварительно ходил к нам в группу на протяжении двух недель, чтобы подготовиться к своей роли бэби-ситера. Аслан с мамой уезжали к родственникам.

Спустя две недели в группу пришли Таня и Еркен. Аслан задерживался на неделю в гостях. К моему облегчению, время каникул прошло спокойно без происшествий. Таня даже научилась кататься на самокате и теперь с удовольствием гуляла на улице. На детей смотрела с интересом, но в контакт не вступала и убегала, если кто-нибудь подходил к ней.

Как это обычно бывает после перерывов, оба ребенка частично растеряли дисциплину и вышли из режима, поэтому первую неделю пришлось их вводить в нужное состояние, что всегда сопровождается сопротивлением, негативизмом и истериками. Однако этот процесс прошел уже достаточно быстро, и к приходу Аслана у нас уже была достаточно слаженная дисциплинированная команда. Встрече с ним все очень обрадовались. Аслан вернулся с небольшим откатом: возросло напряжение в теле, усилились двигательные стереотипы, но состояние быстро выровнялось.

К концу августа (год существования группы) у нас отмечалась следующая динамика:

У Еркена состояние оставалось еще нестабильным. Периодами он становился капризным, упрямым, негативистичным, появились частые: хочу – не хочу, буду – не буду. В такие моменты приходилось заставлять его приседать, что существенно помогало. Стереотипная речь еще временами сохранялась, но стала появляться значительно реже. Оставалась стереотипная игра пальчиками, но и та в основном в периоды, когда он оставался предоставленным самому себе.

В то же время он стал значительно более осознанным, стал активно включаться в игры, например, стал распределять роли, спрашивая: «Кто будет Наф-Нафом?» (сказка про трех поросят у нас была наиболее популярной на тот момент). Начал баловаться, активно взаимодействуя с Асланом и Таней: наскакивать на них, хватать за руки, бороться. Полностью обслуживал себя: одевался, раздевался, стал активно участвовать в трудовой деятельности: вытирать посуду, накрывать стол. Да, следует отметить, что я попросила с самого начала не давать ему газеты для чтения, чтобы не стимулировать его стереотипную привычку.

Таня тоже стала намного активнее и инициативнее. Могла уже по собственному желанию начать мыть посуду или убирать со стола. Кстати, как она, так и Еркен стали не только кушать всё, что им дают, но и с удовольствием пробовать новую пищу. У Тани неуклонно возрастал словарный запас, фразы она строила практически безошибочно, появился устойчивый интерес к новым понятиям и выражениям. Стыдила Аслана, у которого к этому времени появилась повышенная сенситивность, и он начинал плакать, когда я повышала голос даже на кого-то другого. Очень гордилась, что она не плачет, и говорила про себя: «Я девочка-парнишка!» по аналогии с песней «Одессит Мишка», которая в это время была нашим хитом, то есть, у неё стали появляться личные местоимения, что характеризует определенный этап развития самосознания.

У Аслана помимо выше указанной сенситивности (я расценила это как этап развития эмоциональной сферы) также значительно возросло стремление к самостоятельности. Он уже стал сам вести разминку. Причем, впервые он начал делать это по собственной инициативе, когда во время разминки зазвонил городской телефон, и я вынуждена была ответить на звонок. Он оставался безусловным лидером: Таня и Еркен слушались его, и я могла в критических ситуациях на несколько минут оставить его за старшего.

В сентябре маме Тани дали отпуск, и она планировала поехать с Таней на неделю на море за рубеж. Таня как раз опять стала вести себя не очень хорошо: легко возбуждалась, упрямилась, много баловалась. Мы с её мамой очень переживали о том, как пройдет поездка. Ведь до этого Таня никогда не летала на самолете.

Чтобы как-то подготовить её, мы за несколько дней до отпуска стали играть с детьми в полет на самолете. Я сделала импровизированные сидения с ремнями, имитировала объявления диктора в аэропорту. Мы сдавали «багаж», проходили паспортный контроль и пр. В итоге, перелет и поездка прошли очень удачно, Таня вела себя на редкость спокойно, а мы с тех пор стали играть в путешествия, доктора и другие ролевые игры.

И Аслан, и Еркен с нетерпением ждали возвращения Тани, тем более, что мы общались с ней посредством СМС. Я перепутала даты, и мы ждали её появления на день раньше. Еркен все ходил и повторял: «Где Таня?», а один раз сказал: «Где Таня, где любимая?». Встретили её появление в группе с восторгом, она же в начале вела себя немного отстраненно, но затем достаточно быстро вернулась в прежнее состояние.

Еще сентябрь ознаменовался тем, что Аслан также начал использовать в речи личные местоимения. Мы начали в итогах уже не рисовать, а писать имена ребят, и он быстро освоил сначала печатную букву А, а затем и полное написание своего имени. Таня не отставала от него, причем у неё обнаружился очень красивый почерк. У Еркена с мелкой моторикой сохранялись проблемы.

В октябре мы стали ходить в спортивную группу по регби. Дело было так. У меня были друзья иностранцы: супружеская пара – Мэри из Ирландии и Нил из Новой Зеландии, который по контракту работал в Казахстане. Они очень внимательно относились к физическому развитию своей дочки, и еще им хотелось сделать что-то для страны, в которой они в это время жили и работали. Поэтому они организовали бесплатную секцию регби для всех желающих детей. Занятия проходили один раз в неделю по воскресениям на территории одной их частных элитных школ Алматы в осенний и весенний период. Мэри обратилась ко мне с просьбой распространить информацию об этом среди моих друзей и знакомых. Пока я этим занималась, мне пришла в голову мысль: а почему бы не попробовать походить туда с моими детьми. Я поделилась этими соображениями с Мэри, и она нашла, что это неплохая идея. Так мы с детьми стали посещать эту замечательную секцию.

Мы занимались под открытым небом. Сначала все дети делали общую разминку, а затем делились на две группы. Дети постарше разбивались на две команды и после отработки каких-то практических элементов, играли в регби. Дети помладше шли в свою группу, где занятия проводились в игровой форме, и включали отработку отдельных упражнений, эстафеты, игры с мячом и пр.

Мы, конечно, присоединились ко второй группе. Для нас это было идеальным, так как мои дети не сильно отличались по возрасту от других детей в группе и, в основном, инструкции и упражнения были доступными с учетом опыта нашей ежедневной разминки. Бывали моменты, когда кто-то из моих детей начинал вести себя плохо, тогда я уводила ребенка в сторону и приводила его в чувство. Родители моих детей тоже принимали участие в занятиях, хотя у них порой возникало желание постоять в сторонке. Впрочем, достаточно быстро мы уже практически не нуждались в их помощи – настолько хорошо вписались мои дети в общую группу.

Занятия вели члены женской сборной Казахстана по регби, поэтому время проходило весело, динамично и интересно. Мои дети научились неплохо владеть мячом, мы выучили новые игры. Также это стало местом нашей первой социализации, так как моим воспитанникам приходилось взаимодействовать с другими детьми и взрослыми. Мы проходили три года на эти занятия. При этом наша группа постепенно расширялась, и для новых детей это тоже было хорошей практикой. Конечно, игрой регби мои дети не овладели, но регулярные тренировки и расширение круга общения очень положительно сказались на их развитии.

Забегая вперед скажу, что контракт моих друзей истек, и настало время их отъезда. Они очень надеялись, что найдутся люди, которые продолжат их дело, но, к сожалению, этого не произошло. Мы, правда, уже стали ходить на плавание и, таким образом, физическое развитие и социализация детей продолжались. Однако, я с большой благодарностью продолжаю вспоминать то время, когда я убедилась, что мои дети вполне прилично могут вести себя в социуме.

Состояние Тани и Аслана в октябре оставалось достаточно стабильным. Еркен же перенес вирусную инфекцию, после которой у него опять появилась стереотипная речь, и усилились двигательные стереотипии. Однако эти явления быстро прекратились, и в следующем месяце состояние Еркена вновь вышло на очень хороший уровень. Мы много играли, часто разыгрывая сюжеты сказок. Помню, как мы играли в «Машу и медведя». Еркен оставался худеньким и легким. Он играл роль Маши, а я, будучи медведем, посадила его в наволочку – импровизированный мешок – взвалила себе на спину и понесла. Как же он хохотал! Вообще здоровый смех, который отличается от смеха в результате возбуждения, стал преобладающим у всех детей. В отдельные периоды было вообще сложно с первого взгляда отличить моих детей от, так называемых, нормотипичных.