Читать онлайн Непонятое чудовище бесплатно

Как много людей в мире, а тот, кто действительно нужен, всего один, и то в параллельной вселенной. Посвящается Дмитрию Лямину.

* * *

Телефонный звонок раздался внезапно и тут же сорвался эхом в ночи. Ламберт открыл глаза, осознавая момент пробуждения. Какое-то время он лежал и прислушивался к голосу тишины. В ней не было ничего, кроме собственных кошмарных мыслей, которые мучили с приходом ночи. Только потом нарастающий шум смог прервать размышления. За окном гулко хлестал дождь. Его звук слышался все отчетливее. Случайные капли попадали в незащищенное стекло, будто грозный атлет метал свои копья, ударяя то в железный козырек с точным попаданием, то промахивался, и капли, словно мелкие камушки, гулко били прямо в оконную линзу, норовив ворваться внутрь. От дождя воздух в комнате постепенно насыщался влагой, становясь свежим и легким. Ламберт тяжело и устало вздохнул, пытаясь уснуть. Приближаясь к тонкой каемке дремы, он вновь услышал громкий звонок, и на этот раз навязчивая мелодия трезвонила явнее. Протянув руку и нащупав телефон у изголовья кровати, ответил с тяжелым, почти болезненным стенанием изнутри.

– Слушаю, – откашлялся он, освобождая голос от сковывания сна.

– Товарищ инспектор, у нас тут это…

– Давай ближе к делу! – перебил Ламберт нерешительность собеседника.

На том проводе был помощник инспектора, молодой Аристарх Тимшин. Новобранцу, только что приступив к первому делу, не терпелось продемонстрировать свой профессионализм, тем самым возвышаясь в глазах отца, который каждый раз не уставая напоминал о своих заслугах на семейных ужинах, хвастаясь своими изощренными делами за двадцать лет службы в полиции. Аристарху лишь досаждали подобные разговоры. Он заведомо чувствовал неспособность преуспеть в профессии. К тому же испытывал отвращение к мертвецам, так как в детстве ему приходилось часто слышать разговоры матери, опасающейся за жизнь отца. Страх, взращенный внутри ребенка, делал его беззащитным при упоминании смерти. Его лицо сморщивалось, словно терпело боль, глаза сужались, нос заострялся, подтягивая кожу к векам.

– Обнаружен труп недалеко от города, в старом коровнике. Вы срочно нужны здесь! – прервавшись на паузу, он добавил: – А то ливень смоет все улики, – и в трубке повисла тишина на фоне дождя, словно шипение от помех радиоволн. – Товарищ инспектор? – произнес Аристарх. Чтобы удостовериться, что связь не разъединена, отнял телефон от уха, взглянув на горящий дисплей, и снова приложил обратно. – Вы меня слышите?

– Да слышу я! Выезжаю, пришли координаты! – и Ламберт оборвал связь.

Минуту инспектор лежал пластом, не шевелясь. На электронных часах в форме маленького плеера, что стояли на комоде напротив, светился зеленый циферблат, показывая четыре сорок. Ламберт поднялся, спуская лениво ноги с кровати, окуная ступни в промозглый холод пола. Согнувшись в спине дугой, в полумраке он ощутил, как его живот впал, словно внутри него образовалась пустая яма. Сцепив руки в замок и уронив голову вниз, на миг отключился от всего, смотря в пустоту пола, отдаляясь от своего бытия, погружаясь в ту воронку, что бесследно заманивала своим уединением. На кровати звякнул телефон, мгновение – и вспышка экрана тут же потухла, подобно падающей звезде в ночи. Ламберт растер лицо ладонями, прогоняя остатки дремоты.

Бессонница, словно некая блудница, заставляющая содрогнуться в желаниях, не давала ему покоя и мучила своим появлением почти каждую ночь, искушая сном. С тех пор как Ламберт развелся, застукав жену с любовником, бессонница и вовсе появилась с лицом, на котором отпечатались те ужасающие события, напоминавшие о пережитых моментах. Она стала содержанкой, что каждую ночь приходила с протянутой рукой и начинала жалобную трель его жизни. Поначалу он ненавидел жену, после – любовника, а после слово «предательство». Но вскоре осознал, что этот совершенно незнакомый ему человек преподнес прекрасную возможность жить своей жизнью. Все эти годы Ламберт словно гостил в собственном доме, среди вещей, которые ему не нравились, которые он не выбирал, не хотел, а мирился с этим, ведь всем распоряжалась его жена, включая одежду. Какие места стоит посещать, чтобы не быть хуже остальных, а через год сама купила обручальные кольца, решив, что время пришло, будто жизнь заведомо распланирована. Поняв, что изменить Ламберта невозможно, ведь работа требовала от него того устоя, к которому он привык. Она переключилась на другого. Осознав все, Ламберт пришел к еще большему унынию, и теперь ему казалось, что с него достаточно, что человеку, который пережил нечто ужасное, никогда больше не придется страдать, люди просто не имеют права быть к нему несправедливыми. Ламберт чувствовал, как безмолвность внутри него трансформировала все более новую модель поведения, и ему трудней становилось объяснять привычные факты, словно утратил человеческие навыки общения. Он и раньше был молчаливым и вдумчивым, но после развода ему казалось, что теперь этот феномен обусловлен очередными обстоятельствами и все пережитое внутри него не должно покидать его тело даже случайным образом.

Теперь Ламберт вынужденно снимал небольшую дешевую комнату над комиссионным магазином с каким-то антикварным барахлом, похожую больше на келью в монастыре без всего лишнего, только предметы обихода. Хозяином магазинчика являлся прокуренный старикашка. На первый взгляд препротивный тип, разглядывающий девиц в коротеньких юбках и встречно улыбающийся, льстиво щуря глаза. После трогал свою жиденькую бороденку с мыслящим лицом с таким выражением, будто знает тайны других. Он никогда не обманывал себя, жил от правды к правде, наверное, поэтому и обманутым жизнью не был. Все его ожидания всегда сходились к небольшому минимуму, тем и был доволен. Иногда старик скидывал Ламберту часть аренды за то, что тот мог шугануть нахальных клиентов, размахивая удостоверением. Те, что поживее, сразу пускались наутек еще до прихода предисловий, более матерые, не раз слышавшие напутствия того рода, уходили более выдержанно и мужественно. Обе стороны находили это выгодным партнерством и иногда за дружеской сигареткой могли помолчать, как старые приятели, знающие все друг о друге.

Широко расставив руки по краям раковины, Ламберт неприкаянно взглянул на грязный налет дна, что придало еще большего уныния положению. Запрокинув голову и покрутив слева направо, рассмотрел себя в зеркало, будто впервые видел этого человека перед собой. В отражении в глубину него смотрело непонятое чудовище с самой разрушительной силой, что есть на свете, – мыслью. Даже оно было несчастным. Сколько бы он ни смотрел на этого калеку пристальным взглядом, не мог оправдаться перед собой за мучительное бессилие, а, впрочем, лицо как лицо, подумал он, может, и не совсем привлекательное, но для такой работы вполне сойдет. Почесав сухо подбородок, словно скребком по шероховатой поверхности, Ламберт подметил, что не брился недели две, а то и больше. Его внешность имела понимающие глаза карего цвета, какую-то сонную поволоку, что проявлялась в минуты усталой задумчивости. Безмятежное, почти ничего не выражавшее лицо оставалось спокойным. Небрежная копна каштановых волос пребывала в растрепанном виде и при необходимости была собрана назад в небольшой пучок на затылке. Линия скул, высеченная точно по меркам, ровная и плавно переходящая в аккуратный подбородок, нос имел греческую форму. Поникшие плечи, размеренность движений, неспешная походка – все имело некое сочетания предусмотрительного человека. Было в нем нечто удивительное и чарующее, то, что отличало его от других.

Открыв кран со скрипом, Ламберт взбодрился холодной водой, выпрямился, пригладил волосы влажными руками, оделся, стянул шнурки грубых ботинок, сорвал со спинки стула куртку, сунул в карман телефон, хлопнул дверью и, спустившись по лестнице вниз, вышел под козырек магазинчика, освещенного одним фонарем.

Ранним утром на улице не было ни души, только пара машин быстро промчались по залитой дождем дороге с всплеском прибоя, словно где-то там далеко шумело море, накатывая волну за волной к берегу. Впереди плотной стеной лил дождь, растворяя в серой массе силуэты многоэтажек, Ламберт поддернул воротник старой кожаной куртки, по которой стекали расколотые капли воды, отбрасываемые от козырька магазинчика, и, не растворяясь, скатывались по поверхности куртки, словно она была смазана воском. Недолго думая, он закурил, прикрывая хрупкий огонек ладонью, как маленького птенца, которого боялся выронить. Отсыревшие волосы непослушно упали россыпью на лбу. Ламберт встряхнул головой, откидывая их назад, и выдохнул дымом в надежде, что дождь в скором времени прекратится, как только он докурит, но этого не произошло. Выкурив сигарету и отшвырнув окурок, что тут же был сбит стройной стрелой дождя, как атаковавшим истребителем, Ламберт поершился от сырости. По его спине пробежались мурашки, будто по нему проползло мерзкое насекомое. Ссутулившись под напором ливня, Ламберт быстро зашагал в сторону парковки. Он миновал череду призрачных домов, будто сейчас в них и вовсе никто не жил. Все поглотил дождь, словно пыльное облако урагана, подняв бурю до небес, обезличивая весь город. Упругие дождевые струны звукоизолировали привычное оживление улиц, поглотив все шумом, даже шаги Ламберта растворялись в этом голосе дождя, оттого казалось, что он двигался беззвучно вдоль кирпичных построек по тротуару, похожий на тень.

Подержанный пикап смотрелся уныло, впрочем, как и все машины, брошенные под окнами домов. На открытой грузовой площадке пикапа мок ящик с инструментами, старое дырявое колесо, которое Ламберт давно собирался выкинуть, банка краски для перекрашивания входной двери, крышка давно проржавела, будто Ламберт и вовсе позабыл, где эта дверь находится. Еще пара широких досок – непонятно откуда они взялись, может, со времен прежнего владельца. Решив, что они просто необходимы для перевозки самому пикапу, раз у него есть кузов, то он не должен пустовать, поэтому постоянно их возил. Открыв машину, Ламберт толчком сел и опустился на водительское сиденье. Подавшись вперед, провернул ключ зажигания, включил фары, дворники и направился на место происшествия.

Доехав до выезда, он остановился, дворники работали не переставая. Перед ним стояли две большие машины, будто огромные колонны перегородили путь. Сквозь ливень пробивались красные аварийные огни, окрашивая воздух, будто с неба сыпались искры. Стропы моста мотало в разные стороны от сильного давления воды, и они издавали пугающий гул, казалось, что вот-вот вся конструкция рухнет. Ремонтники наперебой пытались усмирить дикую стихию, словно неподдающегося зверя, что ревел в сопротивлении и никак не хотел сдаваться.

Фары пикапа выхватили встречного бегущего человека. Он пытался удержать на себе капюшон дождевика, обороняясь от непогоды. Ветер давил на его тело, изгибая в дуге, словно он был тонким прутиком, который может сломаться в любую минуту. Ламберт приоткрыл окно, встречая человека, и край сиденья тут же окропило скудными каплями.

– Дороги сегодня не будет, – его голос старался изо всех сил побороть шум дождя, что не давал ни единой возможности даже вздохнуть. – Придется в объезд добираться, но в такую погоду не советую, кто знает, что там дальше, но если решитесь, то по той дороге, – мужчина неопределенно указал в сторону леса вдаль, вырисовывая петлю проезда в воздухе. – У вас навигатор есть? А то заблудитесь в «Чертоге» – там-то в мирную погоду ездить опасно, а в такую и подавно.

– Спасибо, я постараюсь не заблудиться, дело срочное, – выкрикнул инспектор словно в рубку.

– А, ну раз так, то удачи! – мужчина махнул рукой и отбежал прочь, исчезая за большими грузовиками.

Взглянув в боковое зеркало, Ламберт стал понемногу сдавать назад, входя в удобный маневр для разворота. Вырулив, двинулся на объездную дорогу, осторожно съехав с маленького склона. Машина словно занырнула в другую атмосферу, отдаляясь от шоссе, огней, от человека в плаще, от моста, который уже был безликим и от него не осталось ничего – все было стерто серой дымкой дождя. Маленький островок событий вдруг ушел под воду. Большая арена зеленеющего поля вела все дальше вглубь. Ламберт почувствовал некое обездвиживание от плавной езды. Его нагрузило состояние дереализации, и он стал не просто ехать, а ускользать от всего мира в целом, и все вокруг перестало так или иначе быть частью его, словно произошло нарушение естественного течения времени и пространства, стало казаться, что он уже вовсе и не едет, а отрешается от реальности куда-то за пределы существования.

Впереди стали проявляться тени огромных елей, похожие на черные скалы, теснившиеся друг к другу, оповещающие о чем-то недобром. В лесной чаще и вовсе не было дождя. Капли не прошибали густой купол зелени, а гудели над поверхностью, как рой насекомых. Ламберт отвлекся от дороги и подался вперед на руль, задрав взгляд наверх, рассмотрел высоту над деревьями. Не было видно даже их макушек, они просто исчезали, пронизывая своими острыми пиками полотно неба насквозь, будто темнота растворила часть деревьев. Неожиданный удар о капот и рефлекторное торможение выбили машину из привычной дорожной колеи. На скорости ее занесло вбок и швырнуло на обочину дороги. Что-то врезалось в машину и тут же резко отскочило, по ощущениям напоминавшее тугой резиновый мяч.

– Вот черт! Что это было? – Ламберт стремительно обернулся назад, вглядываясь в темноту, лавируя всем телом, словно маятником, для более точного положения, чтобы выявить картину происходящего. Немного помедлив, открыл дверь и вышел осматриваясь.

Тяжелый запах сырости и горькой смолы ударил отрезвляюще в нос. Его легкие будто пронзила стрела, оставляя свежий след внутри него, какое-то время его грудь, как насос, продолжала жадно вдыхать вкус леса. Ламберт почувствовал, как по телу прокатилась волна мощного заряда, выпрямляя его изнутри. Поникшие плечи сделались ровней, кости стали страдать от роста удлинения, а сам воздух ощущался на кончике языка, имея кисловатый вкус, и уже был не такой приятный, как прежде. В горле запершило, и частые сглатывающие позывы сдирали болезненно осадок со слизистой. Наверху над деревьями слышались удары крупных капель, словно они били по брезентовому настилу, пытаясь пробить зеленый щит, что накрывал полностью все пространство, создавая эффект непроницаемого купола, и только несколько капель долетали до земли, казались вовсе не такими безобидными, а падали как тяжелые снаряды. Звуки воспринимались острее из-за пугающей тишины, в которой таился глубокий смысл. Это был не совсем обычный лес, где ранее доводилось бывать Ламберту, не тот, что умиротворял, а скорее тот, что пробуждал внутри все самое пугающее.

Ламберт пытался разобрать хоть малейшие силуэты, но было так темно, что казалось, будто все стерто и осталось одно черное пятно. Он распластался на пассажирском сиденье и достал фонарик из бардачка, посветив вдаль – ничего. Он отправился по направлению своего маршрута, отмеряя приблизительное место столкновения, луч фонаря перемещался по стволам деревьев. Идя вдоль обочины, все время оборачивался на машину с распахнутой дверцей и горящими фарами, боясь потерять ориентир возврата. Ламберт интуитивно остановился, словно запомнил точный момент удара, и направил фонарь в чащу. Осветив неподвижные прямые голые ноги, Ламберт осекся на краю зыбкой обочины и соскользнул по насыпи вниз, прямиком к лежащему перед ним телу. Здесь, ниже уровня дороги, ощущения были другие, словно он погрузился на морское дно и его легкие стали сжиматься от давления. С каждым вздохом он чувствовал, как проваливался в открытую пропасть большой глубины, где тело камнем тянуло вниз. Он быстро поднялся, не подавая виду, что мог упасть, нервно заметался, протирая вспотевшее лицо, обернулся назад, потом снова на лежащее тело. Он понимал, что в этом мраке нет ни души, но ощущение настигающей погони пульсировало тревогой внутри него.

Это не первый случай, когда Ламберт сбил человека, но тогда девушка была пьяна и сама вышла на проезжую часть, бросившись под колеса его пикапа. Инцидент посчитали самоубийством, и Ламберт легко отделался по этому поводу, но сейчас все выглядело иначе, теперь его непременно попрут из отдела, и вся его жизнь будет кончена. Он никак не мог этого допустить.

Тело девушки купалось в желтом свете фонаря. Своим прекрасным видом она показывала возможный путь спасения от этой бренной жизни, что страшатся смерти только те, кто не знает ее, а все неизведанное, полное тайн пугает. Ведь в минуты утраты люди скорбят по возможности видеть человека, слышать его голос, любить. Они заботятся о несчастье больше, чем о смерти усопшего. Но этого никогда нам не понять, покуда мы живы.

Ламберт осмотрел труп. Молодая стройная брюнетка с длинными растрепанными волосами, что растекались под головой в темное пятно, глаза с округлившимися веками закрыты. Платье довольно странное и… он наклонился чуть вперед, мокрое, точно мокрое, да еще какое мокрое, вплотную прилегающее к безжизненному телу, бежевого цвета, с блестящими маленькими колечками, напоминающими рыбью чешую. Казалось даже, она голая и похожа на выброшенную на берег русалку. Такая спокойная, как та тишина, что таится над водой в минуты задумчивости, не тронутая жизнью, юная, но все так же волнующая душу своим умиротворенным видом. Из нее ушла вся энергия, служившая ей счастливым выражением лица, которое сейчас было безмятежным, не выражающим абсолютно ничего, словно до этого момента она ни о чем не думала, и эта пустая картина застыла на ее лице, лишая улыбки, радости и даже слез, что не успели коснуться ее щек. Она была безвольной, как кусок резины, лежавший и не поддававшийся течению времени. Ее человеческий плод теперь погребен здесь, в чреве земли, что забирает ее, поглощая все глубже в мягкие недра почвы, словно в зыбучие пески. Влага покрывала ее плоть невидимым легким одеялом, готовя для новой жизни. Ламберту показалось, что ее тело и впрямь шевельнулось, или, быть может, одурманенный разум играл с ним злую шутку и пред его глазами картина стала расслаиваться. Он дернулся к девушке, приложив руку к запястью, нащупывая пульс. «Может, жива?» – подумал он на мгновение. Но она была холодна, как камень. Затаившись, он все же стал прислушиваться к ее коже, но так и не смог понять, бьется ли пульс, или же дрожь его пальцев копирует импульс. Ламберта уже вовсю одолевала лихорадка от всего происходящего. Он заметил, что стоит довольно шатко и в ногах появилась тяжесть, тело обмякло, мысли стали прерываться, и их уже было не ухватить, не связать в понятную цепочку осмысления. Все в голове спуталось – и хорошее, и плохое, и черное, и белое, словно спираль завертелась быстрым цикличным ходом, перемешивая мысли, что никак не могли найти выход, подобно бьющемуся мотылю, не в состоянии расколоть ослепляющую скорлупку яркой вспышки. Мир стал слишком быстрым. Сознание меркло и остановилось на секунду в точке небытия, в которую он провалился. Его тело тут же рухнуло, отрекаясь от земли, и он уже не помнил себя. Связь с реальным миром оборвалась, и мысли внутри него стали угасать, предаваясь забвению.

– Эй, просыпайся, ну же, тебе нельзя здесь находиться, – звонкий голос развенчивал тишину и звучал весьма дружелюбно и ласково. Ламберт словно сквозь сон ощущал шеей осторожное дыхание, словно чей-то шепот касался его кожи, трогая лоб, щеки, губы. Этот пленительный голос скользил по его телу, и он поплыл в покорном плену наслаждения, поддаваясь теплому течению, будто плот, поддающийся стихии реки. «Ах, как блаженно уединение, что гнездится в этой темноте. Пусть оно не покидает меня», – витала мысль в воздухе, дурманя его сознание, тем временем он все глубже погружался в слепой сон с проявлениями необъяснимых видений, словно он был частью всего, что когда-то пережил в жизни.

Внезапная яркая вспышка быстро стала нарастать, расширяя его границы сознания, как огромный мыльный пузырь, и весь он начал перемещаться на это белое полотно, словно свет насквозь пронизывал его. Вся его сущность, начиная с имени, вливалась в этот оазис духовной связи, объединившись с неким носителем. Постепенно теплое течение, омывавшее его душу, сменилось на холод. Из тела убывала энергия, заполняя пустое пространство пузыря. Чем больше Ламберт пребывал в бессознательном состоянии, тем больше путался в собственной массе своих необъяснимых ощущений. Это уже был предел. Вернуть обратно все, что давалось телу, в исходное положение, в ту ячейку, откуда когда-то зародилась энергия существования с развитием младенца в утробе, до чувства потери физических границ. Все ощущения к миру уходили, все эмоции к людям, все запахи и вкусы – все утратило свойство слов объяснять. Речь побуждала молчание, и он превращался в неосмысленный зародыш, находившийся в состоянии анабиоза. Оттого Ламберт чувствовал неистовую благодать матери, то доверие, с каким он подчинялся смерти, что ласково топила его в ослепительно чистой реке любви. Ламберт погружался все глубже, тлея слабым огнем жизни. Он не боялся, оттого отдавался в объятия смерти, как дитя – в материнские руки.

В машине зашипело радио жуткими свистящими помехами. И кто-то с силой начал вытягивать Ламберта из тоннеля смерти, возвращая к жизни, словно мощный заряд тока ударил в его грудь, подарив глоток воздуха, и он со стоном втянул его глубоко, открывая глаза, перед которыми призраком вдруг растворился силуэт девушки. Верхушки деревьев, как шестигранник, обрисовали бледное небо. Ламберту казалось, будто под ним поверхность воды, теплая и мягкая и далеко от берега. Его пальцы рук утопали в рыхлом одеяле чащи. Он поднялся, отряхивая одежду от мелкого мусора. По его венам заструилась ожившая кровь, ринувшись под кожей ручьями, устремляясь к засушливым краям, орошая живительной влагой. Он мог отчетливо слышать их внутри себя, как если бы находился одновременно снаружи и внутри, с легкостью переключая подобное явление. Его способность менять положение обзора, фокусируя поочередно чувства с разницей во времени, дезориентировала его. Ламберт взбирался по склону дороги, как одичалый человек, отвыкший от нормальной жизни, лишь на инстинкте выживания. Склон казался непреодолимым, и Ламберт снова падал в объятия мертвой девушки. Ему тяжело было выбраться из собственного страха и пересилить мысль ощущения внешней картины. Он все еще не осознавал происходящего, а лишь опирался на звук приемника. В какой-то момент свыкся и перестал сопротивляться. Опустился на насыпь пред телом девушки и просто ждал, затаился, как и любое существо в ночи, пытающееся переждать темноту. Постепенно все стало приходить в норму, отлегли странные звуки, и лес был обычным – в нем можно было даже найти какое-то умиротворенное спокойствие. Ламберт даже успел соскучиться по всему, что окружало его до всего случившегося, будто умер и вновь вернулся к жизни.

В салоне пикапа надрывался телефон. Ламберт нащупал фонарик, что, откинувшись, лежал возле огромной ели и светил прямо на огрубевшую кору, окутанную зарослями мха.

– Какого дьявола, – сорвалось с губ Ламберта, и он уставился на освещенное пятно, что тут же оживленно вступило в реакцию с оболочкой ствола, оставляя выжженное пятно. В глубине чащи «испуганные» деревья последовали все той же манере, будто кто-то им дал сигнал спасаться. Они прежде не знали света, оттого стали мгновенно умирать от неизвестного им свечения, прячась в гибели. Возможно ли, что там начался обратный процесс? Смерть здесь была рождением, все только и ждали ее, чтобы начать сначала. Природный закон оповещает: «Ты умираешь, чтобы жить вновь». Получается, что родиться можно в любой момент жизни, стоит лишь умерь. Значит ли, что возраст души начинает учить земную оболочку, опираясь на свой опыт перерождения? Сколько загадок и тайн происхождения прятала в себе чаща? И что же на самом деле случилось с Ламбертом? Ошарашенный, он ринулся в сторону обратного пути, где стоял пикап. Добравшись, он тут же схватил телефон и ответил на звонок, чувствуя, будто это единственная причина связать себя с реальностью.

– Да, слушаю, – тяжело дыша и разгоняя перед собой образовывавшиеся миражи, что навязчиво плыли в глазах, будто ему хорошенечко врезали по затылку.

– Товарищ инспектор, – на проводе был помощник Аристарх с каким-то снисхождением в голосе.

– Мне до вас не доехать! Я застрял. Мост заблокирован, там авария, дороги не видать, меня выбросило в кювет, так что собирайте все возможные улики и дуйте в отдел, – и он бросил трубку, не дав сказать Аристарху, надеясь, что не выдал своим дыханием случившееся.

Ламберт понял, что если сейчас он сделает еще хоть одну попытку вернуться, то может и сам остаться здесь навсегда. Что еще он мог сделать? Вызвать полицию, чтобы его жизнь окончательно пошла по наклонной, ну уж нет! А если ее кинутся искать? Непременно ее фото скоро появится на доске пропавших, и что тогда?

Ламберт не помнил, как добрался до дома и, рухнув на кровать, провел в забвении два дня. Все ночи к нему являлся тот голос из чащи, скрывающийся в зыбком белом одеянии. Ему не удавалось разглядеть или ощутить живое присутствие, и от этого ужас пронизывал его еще сильней. Это неотступное ощущение преследовало его постоянно, словно поселилось внутри него. Ночь больше не приносила ему покоя, а лишь страх пережитого.

Проснувшись утром, он не осознавал случившегося с ним. Было ли это на самом деле, или же в какой-то момент границы между сном и реальностью размылись.

* * *

Начало есть процесс, синхронизирующий человека с тем или иным действием. В данном случае речь пойдет о взаимодействии среды и о том, как рождение маленького мальчика Захара, появившегося на свет в коровьем хлеву, определило его сущность. Еще будучи в утробе он понимал, что цепочка его ДНК впитала в себя весь колорит фермерской жизни, как трава впитывает утреннюю росу и насыщает ее силой роста. Мальчика вынашивала женщина, сам же Захар ощущал себя в брюхе огромной коровы. Слышал позывные мычания эхом извне, чувствовал теплоту прикосновения, даже запах парного молока горячил его растущие недра утробы. Неудивительно, что когда он родился, то отказался от материнского вскармливания, и его пришлось выкармливать молоком коровы. Его связь с божественными созданиями росла день за днем и крепла, подобно его молодому скелету. К одиннадцати годам мальчик Захар достиг апогея в любви. Он понял – любовь, несмотря на свою хрупкость и тяжесть, требует терпения и милосердия и если ты рожден не среди коров, не среди прекрасной свободы окружающих тебя зеленеющих пастбищ, стеклянных закатов, выкованных раскаленным небом на исходе дня до блеска красок, до восторга, бушующего внутри груди, то ты и вовсе не знаешь вкуса любви. Время шло медленно, уступив наслаждению. Захар сидел на крыльце своего дома, его пятки щекотали острые язычки осоки, торчащие сквозь щели в пороге. Куст ирги, раскинувшись подле террасы, по-товарищески кивал, роняя ягоды, словно драгоценные камни. Стакан парного молока испускал испарины в золотистый воздух, и мир казался таким теплым, словно большие объятия. Осязаемая красота проникала в юную душу всеми тропками, и если придать мелодию подобному моменту, то она наполнит сердце вечной любовью к жизни. Захар ждал родителей с сенокоса, наблюдая за стадом коров вдалеке, что походили на пестрый лужок и двигались, словно их колыхал ветерок. Они то исчезали в волнистом слое бархата зеленой травы, то вновь появлялись. Он думал о них, анализировал природу своего существования через другие объекты, способные открыть внутренние границы собственного «я». Человек, выучившийся искусству любви, обогащен этой волшебной энергией. Наполняет тело, разум, душу, становится окружен более явной картина мира, проницательней ко всему живому, заботлив, добр и внимателен. В какой-то момент орган любви дает сигнал, и в организме происходит деление: как клетка, способная идентично скопировать себя, так и любовь наделяет духовной атмосферой другое живое существо, и человек готов отдавать все то, чему научился сам. Иногда она трансформируется и принимает абсолютно другую форму – форму грусти, печали, боли, разлуки, но это так же естественно переживать, как и чувство голода. Мальчик Захар поддался мысли и решил приблизиться к стаду. Он приближался к ним осторожно, словно к пламени, с которым хотел подружиться, и, оказавшись рядом, погрузился в глубину глаз коровы. Темные бездонные колодца отражали в себе непостижимые секреты всей галактики. Его сознание остановилось в точке оцепенения, постепенно вытесняя мысли о существовании его в форме человека. Захар перенаправил свою энергию в обличье коровы и, оказавшись в темном колодце глаз, испугался тишины, что таится внутри, и заблудился. В какой-то момент Захар открыл глаза, где стал совсем взрослым, будто просто проспал всего одну ночь.

Всю свою жизнь Захар посвятил коровам, он знал, как они пахнут, как проявляют страх, как меняют форму тела, выражая свою признательность, и более преданного животного он не встречал. Более жертвенного тоже. Захар хотел лишь заботиться и почитать их. Самое великое, чему он научился у них, – преданность.

Вскоре их поселок расформировали, землю выкупили, коров отправили на бойню, людей – на кладбище; те, кто остался, получили от властей квартиры в новостройках, больше похожих на огромные серые скалы с небольшими окнами, напоминавшими блестящие льдинки на замерзшем камне. Сбережений родителей хватило лишь на то, чтобы купить маленький коровник на холме. Ему было стыдно, он чувствовал, как обворовывает покойных своих родителей, как смерть щедра на деньки и что даже она имеет счет в банке. Но так он обрел утешение, надежду, которая вскоре, как ковчег, спасет всех нуждающихся коров. Захар был уверен, что этим он чтит память матери и отца, которые всю жизнь посвятили коровам, и что так его связь с прошлым и будущим крепко переплетется со всеми взаимосвязанными процессами воедино.

Захар часто выходил на балкон своей маленькой квартирки и любовался тлением света из коровника, что излучала желтая лампа. Каждое утро он отправлялся на поиски разорившихся хозяйств с целью выкупить старых и больных животных, а к ночи возвращался к своему очагу, грезя о будущем. В день, когда все случилось, Захар стоял на том же месте, где и всегда. Свет не горел. Коровник погружался в пучину пепельных облаков, закрученных в густые клубни, словно небо готовилось нанести удар всему человечеству. Надвигалась серьезная гроза, будто должно произойти самое страшное событие. Захар поспешил удостовериться, все ли в порядке и что от ветра просто оборвало старую проводку, в таком случае электрический щиток лучше отключить во избежание пожара. Бывало, что в коровник забирались подростки, сбежавшие из дома, и устраивали пьянки, баловались легкими наркотиками и занимались сексом.

Хлипкий фургончик дребезжал на скорости, и его пустой прицеп мотало из стороны в сторону от сильного бесовского ветра. Цепи, словно змеи, увертывались под откос, примыкая то к одному боку, то к другому. Резко затормозив, Захар быстрыми шагами стал взбираться на холм. Огромные ворота, похожие на рамы, широко раскинулись по сторонам, разинув темную пасть. Обессиленные от ветра, они не могли сомкнуться и бились о деревянный каркас коровника. Воздушные потоки свободно циркулировали, швыряя пыль сухой соломы, предзнаменуя секунды до начала. В небе громыхнуло, и дождь хлынул залпом. Вспышка молнии мелькнула, запечатлев быстрый кадр непонятной фигуры в темноте. От испуга Захар не мешкая принялся разбираться со щитком. Не обнаружив неисправности, обратился к лампе, висевшей под потолком. Под ногами раздался треск, и он понял – лампа разбита. Вывернув лопнувший осколок, ввинтил новую, что тут же явила картину происходящего. В тусклом свете лежало тело человека. Одна рука поддернута вверх в свободном положении, вторая подле его лица, как если бы он спал на боку, отвернувшись к подушке. Захар не спеша подошел.

– Мужчина, вы в порядке? – произнес он с волнением в голосе. Захар решился и чуть коснулся его плеча в надежде растормошить, но тело не отозвалось на любезный жест, более того, от него исходило холодное равнодушие. В ту же минуту Захар позвонил в полицию. Следственно-оперативная группа прибыла на место через час. Все это время Захар чувствовал, будто прикован к покойнику и не может его оставить. Дождь усилился, словно вымещал злость, обрушивая все более мощные порывы ветра, словно мстил всем своим недоброжелателям. Добираться до коровника по скользкому склону вверх пришлось какое-то время. Подъем оказался не из легких. Тяжелая женщина-криминалист Анфиса усиленно дышала, словно перед собой толкала вагонетку по ржавым рельсам, и при этом недовольно ворчала, обвиняя себя в дополнительных дежурствах, что порой оборачивались полным кошмаром, как этот. Аристарх плелся позади, мешкая, держа в одной руке небольшой чемодан, что якорем тянул его назад. Его щуплое тельце, как полотнище, трепыхалось в сопротивлении двух стихий. Ему приходилось с нажимом упираться о стену дождя и ветра, от этого он приостанавливался и лишь в паузе природной борьбы проскакивал в воздушные коридоры.

– А где кинологи? – возмутилась Анфиса, оборачиваясь на Аристарха.

– Так льет как из ведра, Анфиса Павловна, какие кинологи? Собаки разве что вплавь пойдут! – донесся незрелый голос Аристарха сквозь захлестнувший шум дождя.

Под ногами почва сильно размякла, и Аристарх уже почти ползком, хватаясь за длинные сухие кустарники, карабкался, словно восходил на непреодолимую вершину скалы с опасением, что вот-вот тонкий стебель не выдержит и он сорвется.

– Ничего уже не найдут: ни следов шин, ни запаха преступления, все смыло, – добавил он с тяжелым придыханием, выискивая взглядом прочные верхушки растений, за которые можно было ухватиться. Он даже приноровился и следовал определенному ритму, что теперь позволяло ему двигаться быстрее.

– Значит, собаки не могут работать в таких условиях, а я – так пожалуйста?

– Так вы, Анфиса Павловна, сами вызвались помогать, а теперь… – он дошел слишком быстро и столкнулся с ее неодобрительным взглядом вплотную, который виднелся из-под края капюшона дождевика, словно она хотела на него наброситься, как бык, увидевший красную тряпку перед собой. Аристарх от растерянности забылся, и тонкий прутик легко высвободился из его слабых рук. Он сорвался и скользнул вниз. Следующая попытка восхождения увенчалась успехом.

К тому времени как Анфиса достигла вершины, она задыхалась, как толстуха, которая только что отплясала пару партий кадрили, и вспотела так, что пот катился ручьем по ее спине. Внутри их дожидался Захар. Увидев женщину, он нервно дрогнул.

– Что тут у нас? – Анфиса потрепала себя за грудки, пытаясь остудить свое вспотевшее тело. Она провела рукой по шее, подбирая мелкие прилипшие волосы к каштановому пучку на макушке головы в надежде освежиться. – Боже, в этом плаще как в парнике! – дыхание ее все еще звучало прерывисто. Она принялась стягивать с себя дождевик, неуклюже ворочаясь в боках, и, кажется, ей никто не мог помешать делать это неторопливо. Изредка она бросала косящийся взгляд на Захара, словно испытывала его терпение.

– Извините, я не знал, что делать, и поэтому вызвал полицию, – обратился к Анфисе взволнованный Захар.

– Ну и правильно сделали, – она подошла к обездвиженному телу и присела на корточки. Ее ноги пережало эластичными черными брюками, и они словно распухли в размерах, став еще больше. Достав перчатки все в той же неспешной манере, с трудом натянула их на влажные руки. – Пульса нет, все верно – он мертв, значит, вы не ошиблись в выборе звонка. Я надеюсь, вы его не трогали? – она вскинула взгляд на Захара, полный недоверия.

– Только чуть за плечо, хотел убедиться, живой ли он, – Захар сухо сглотнул, полагая, что теперь его ждут неприятности.

Он стал, заикаясь, рассказывать то, что уже несколько раз прокручивал у себя в голове, но в мыслях все выходило куда проще.

– Я увидел, что свет не горит, а я всегда оставляю и смотрю из окна. Мой дом как раз выходит на холм. Да и вообще люди видят и не суются, мол, значит, кто-то есть, только те лезут, кто знает, что точно нет никого, а тут туча, и я смотрел еще бдительней, чтоб, не дай бог, проводку не оборвало, глянул – и впрямь не горит свет. Подумал сначала, что молодежь дебоширит – они-то бывают тут завсегда. Им-то что светит, что не светит – место лишь бы найти уединенное. Решил узнать, в чем дело. Ну так я поехал посмотреть, а темень, ничего не видать, я подсветил, после смотрю – лампа лопнувшая, ну я сменил ее, а тут он на проходе лежит, – Захар боязливо покосился в сторону покойника.

– Значит, вы сменили лампочку?

– Да, – ответил он быстро и кивнул подтверждающе.

Анфиса перевела взгляд выше на плафон, что висел посередине коровника. Труп лежал в конце на проходе, у последнего стойла слева.

– А щиток у вас где? – она бегло поискала глазами, словно гонялась за невидимым образом, который скрывался от ее внимания.

Захар указал в начало к выходу. Они вместе проследовали до места. На стене среди прочего инвентаря висела небольшая железная коробка.

– А сама лампа где?

– Вот здесь, – указал Захар на ведро, недоумевая, к чему такие точные расспросы.

Анфиса взглянула на дно:

– Она разбитая?

– Да!

– Полагаю, что это сделали не вы?

– Да ну нет, конечно! Зачем мне разбивать!

– Ну да, ну да, – Анфиса помотала головой почти машинально, устремившись на Аристарха, будто на живописный пейзаж, что завладел ее вниманием. Тот сидел на следственном чемодане и тыкался в телефон.

– Аристарх, – прикрикнула Анфиса, и тот резко вздрогнул, сбросил кнопку вызова. – Иди-ка сюда! Что там расселся? Место преступления кто будет осматривать? Или хочешь трупом заниматься? – голос приобрел интонацию злорадства.

– Хочу вызвать Ламберта, – отозвался громко Аристарх.

– И за каким чертом он здесь нужен? – Анфиса задумалась со всей серьезностью соображения.

– По протоколу положен старший по званию, а у нас ни судмедэксперта, ни техников, ни машины из морга.

– Я так понимаю, инспектор Ламберт все это с собой приволочет?

Аристарх продолжил тыкать в телефоне, не обращая внимания на то, как смотрит на него Анфиса, словно перед ней дурак. Он чувствовал ее внушительную слежку за ним и делал серьезное выражение, будто занимался чем-то важным.

– Так вы говорите, что приехали примерно час назад, поменяли лампочку, зажгли свет и увидели тело, – она медленно отводила взгляд от Аристарха в сторону Захара, все еще наблюдая за действиями напарника.

– Да, верно!

– Вы сразу решили, что он мертв? – она приготовилась сконцентрироваться на объяснениях Захара.

– Нет! Я подумал, может, просто заблудший, их тут полно, а это единственное ближайшее пристанище, вот они сюда и лезут, кто после передозировки, а кто после последствий леса, слыхали же, что творится в чаще? Так я думал – хоть из-за этой чертовщины сюда не сунутся, и все равно прут, будь они неладны. Я потом мотайся по участкам. В любом случае с ними должна разбираться полиция, – остепенился Захар, выдохнув, будто ему было что сказать еще, но он утаил.

– В таких случаях обычно вызывают скорую: ну мало ли, может, ему плохо, он перепил, потерял сознание, или же у него случился инсульт. Но вы вызвали полицию, – Анфиса, размышляя, постукивала большим пальцем о поверхность своего бедра, будто в такт мелодии, что играла внутри нее.

– Я же говорю: уже научен лесом, мрут они тут! Поэтому позвонил по знанию дела, – его речь прозвучала твердо, как способ избежать лишних объяснений.

– Ладно, мне его надо перевернуть, – они снова проследовали до места.

Анфиса согнулась, присев на корточках, и одним толчком легко развернула убитого, словно была бойцом сумо. Рука покойника, словно тряпичная, откинулась, и он лежал на спине с распахнутыми объятиями, а голова чуть наклонена к правому плечу аналогично позе Христа.

При увиденной картине в животе Захара образовался токсичный паразит и стал стремительно прорываться к гортани, расширяя трахею. Мышцы увеличились в объеме, подобно капюшону кобры, во рту появился жидкий прогрессирующий сегмент, словно ядовитый сок, требующий немедленного выброса. Тело Захара выгнулось, успев отвернуться от ужаса; его наконец вытошнило. До этого момента он не знал, что человеческий организм способен выталкивать содержимое желудка. Невинное тело молодого юноши вызывало сострадание, внутренний скулеж, скорбь, но манера убийства – отвращение.

На трупе посередине лба красовалась круглая синюшная отметина, похожая на клеймо.

– Боже, – и Захара вытошнило еще раз. Он зажал себе рот рукавом в надежде сдержать следующий позыв.

– Как видите, на этот раз это не один из ваших заблудших, да и вообще посмотрите на его вид: приличный парень, что ему делать в таком месте? Вам он знаком? Видели его раньше?

Захар отрицательно покачал головой, не в силах открыть рот. В его горле все еще стояло тяжелое напряжение, смешанное с привкусом кислых отходов. Он несколько раз откашлялся, подавив неприятные ощущения.

– Его забили, как корову на убое, – произнес Захар с натяжкой почти сдавленным голосом.

– Объясните.

– Видите это ровное пятно на его лбу? Оно от забойного молотка, такой используют в домашнем забое коров, им наносят удар в лобную кость и оглушают. При правильном ударе происходит паралич центра мозга, а легкие, сердце продолжают работать, что позволяет сделать хорошее обескровливание, а излишне сильный удар приводит к скапливанию крови в сердце и легких.

– У вас здесь есть такой молоток? – Анфиса подняла свой внимательный взгляд на Захара.

– Что вы! Нет, конечно! Я в своей жизни не держал в руках подобный инструмент, даже никогда не применял. Я просто знаю, вырос на ферме, но мне стыдно за подобные знания, – он потупился в сторону.

– А как выглядит такой молоток?

– Он довольно тяжелый, с длинной рукояткой, имеет диаметр 10 см в выраженной части на конце.

Захар с отвращением глянул на обезображенное лицо убитого, походившее на один сплошной сгусток свернувшейся крови, чтобы убедиться самому, что он не ошибся в своих словах.

– Вы можете быть свободны, но прошу вас никуда не уезжать, возможно, вас еще вызовут на допрос. Если вдруг всплывут какие-либо подробности, требующие вашего разъяснения.

Захар кивнул и поспешно вышел, растворяясь в серой массе дождя. Так быстро, будто его никто не мог остановить.

– Что же получается – убийца принес с собой такое внушительное орудие? Его определенно кто-то бы заметил, или же оно все же могло быть здесь, – Анфиса рассуждала вполголоса, недоумевая над этим феноменом. – Что там с Ламбертом?

– Едет! – отозвался напарник.

– Ну вот прямо-таки едет? – чуть насмешливо спросила она, не веря в услышанное.

Аристарх пожал плечами.

– Ладно, давай улики собирай, я где-то там видела фантики, окурки и прочую шелуху. Все нужно собрать. Справишься? Я начну с тщательного осмотра жертвы.

Анфиса, путаясь в одежде, достала из кармана старенький диктофон. По уголкам которого слезла серебристая краска, и кнопка включения западала, но для нее это была памятная вещь. Ее отец был хорошим следователем. Она считала – все потому, что каждую деталь он записывал именно на пленку. Это помогало ему слушать себя со стороны, словно говорил другой человек и мог взболтнуть лишнего, что и оказывалось весьма полезной уликой. Также все материалы ей нужно было передать криминалисту, которая не смогла добраться до места.

– Итак, что мы имеем при первичном осмотре и сопутствующих факторах. Первое – разбитая лампочка. Либо ее разбили специально в нужное время, зная, что за ней наблюдают, либо она разбилась в процессе борьбы, но следов сопротивления нет, если только чуть почва рыхлая. – Она осмотрела детально место, заметив, будто ее притоптали. – Второе – одежда на убитом сухая, вероятно, приехал до дождя. Нужно обзвонить все таксопарки и найти таксиста, что привез жертву, таким образом, у нас будет не только пункт Б но и А, – она отключила диктофон. – Странно, – ее брови нахмурились.

– Что странно? – переспросил Аристарх, за спиной ковыряясь в мусоре.

– Его пальцы распухли от влаги и сморщены.

– Что это значит?

– Это значит, Аристарх, что структура кожи изменилась под воздействием долгого пребывания в воде.

– Так это и понятно – дождь ведь.

Она медленно повернулась на собеседника.

– А у вас, гражданин Аристарх, когда последний раз промокали руки под дождем? Мне кажется это абсурдным, если учесть, что сам он абсолютно сухой, даже следов грязи нет.

Аристарх выпрямился, выказывая свое негодование.

Анфиса принялась выстраивать новую цепочку размышлений, анализируя новые данные, но каждый раз уравнения в ее голове рушились при одном упоминании чрезмерной влаги на руках убитого. Она вновь включила диктофон и зафиксировала новую информацию, углубляясь в очередные догадки, что посещали ее в момент тщательного анализа жертвы. Диктофон щелкнул, выключившись.

– Так, а вот тут еще одна интересная деталь, – Анфиса прицелилась на пальцы убитого. – Боже, его кашемировый джемпер просто нереальной мягкости, – подметила она, держа в воздухе приподнятую кисть за запястье. Было слышно, как Аристарх резко выдохнул ухмыляясь. – Тут у него под ногтем что-то застряло. Дай-ка мне пинцет и пакет для улик.

Из-за плеча Аристарх протянул инструменты, стараясь не смотреть. Жестом Анфиса дала понять, что ей требуется помощь, и он, дернувшись, раскрыл пакет, на дно которого упала маленькая блестящая штуковина. Анфиса высоко задрала улику к свету, чтобы рассмотреть.

– Что это?

– Похоже на пайетку, – медленно протянула Анфиса, изучая предмет.

– Пайетка? – удивился Аристарх, не предполагая, что это.

– Да, товарищ младший инспектор, пайетка – их обычно пришивают к женской одежде.

– Думаете, его убила женщина? – И округлившиеся глаза Аристарха уставились на Анфису.

Она вспомнила слова Захара про забойный молоток и предположила, что центр тяжести распределился бы не в пользу убийцы-женщины.

– Не думаю. Требуется огромная сила, чтобы размахнуться и поднять подобное орудие. К тому же подобная штуковина могла притащиться и из клуба или еще откуда-нибудь, зацепившись клещом. По крайней мере, теперь у нас есть след из хлебных крошек.

– Из хлебных крошек? – переспросил Аристарх.

– Ты что же, совсем книжек не читаешь? «Гензель и Гретель», след из хлебных крошек, – повторила Анфиса, но на лице Аристарха лишь дважды колыхнулись ресницы в недоумении. – Ладно, тут все, остальное в более комфортных условиях, – Анфиса взглянула на непогоду. Ливень не думал прекращаться и шумел словно комбайн в поле. Складывалось ощущение, будто весь мир был уничтожен этим ливнем, и вдалеке не виднелось ни единого проблеска жизни. – Что насчет телефона? Ты нашел его?

– Нет!

– Странно, – она впала в легкую задумчивость.

– Почему?

– Это ты мне скажи, специалист по теории, почему нет телефона?

– Потерял.

– Ну да прям-таки накануне своей смерти взял и потерял? – она с изумлением потупилась на Аристарха, и он понял, что пора дать более осмысленный ответ.

– Или он спешил и оставил его в том месте, откуда приехал, или его забрал убийца. Возможно, выпал в машине, сейчас большая половина населения теряет вещи именно в такси.

– Люди в наше время скорее детей дома забудут, но без телефона никуда, а судя по нашему разодетому покойнику, то в его телефоне должен быть целый арсенал современных приспособлений вплоть до электронного замка от квартиры. Ладно, с этим после разберемся, что там с твоим старшим по званию? Приедет? Набери ему еще раз, узнай, в чем там дело.

Аристарх набрал номер Ламберта и отошел чуть дальше, прогуливаясь вглубь коровника.

Вскоре он повернулся на Анфису, которая встретила его понятливым взглядом, и Аристарх покачал головой в знак подтверждения ее догадок. Она поджала иронично губы.

– Анфиса Павловна, – подозвал ее Аристарх вопросительно, явно намереваясь сообщить нечто важное. Она немедля подошла. – Вы только посмотрите на это, – Аристарх был изумлен.

– Вот же дьявол, чертов аккуратист.

На стене на крючках висели бактерицидные лампы. Аристарх и Анфиса оглядели все стены и были весьма шокированы: над каждым стойлом висело подобное оборудование, в том числе и на входе.

– За каким таким понадобилось эти штуки сюда вешать? Вызывай его завтра на допрос, – злостно скомандовала Анфиса.

– Я так полагаю, бесполезно вызывать техников и искать отпечатки? Даже собранные улики стерильны, – он искал ответ на лице криминалиста, пока та внимательно разглядывала обстановку коровника.

– Мы не знаем наверняка, пользовались ли ими, поэтому проверим все на отпечатки. – Что там по поводу Ламберта, – спросила она между прочим.

– Ах да, мост закрыт, там авария, он не может проехать, его выкинуло в кювет.

– Еще одна хорошая новость, что прикажешь делать? Сидеть тут всю ночь? – Анфиса безнадежно выдохнула.

– Будем работать! – заявил Аристарх, понимая, что сейчас это теряет уже всякий смысл.

– Для начала «Гензель и Гретель» прочитал бы, работник, – голос ее потух на окончании. – Первым делом установим личность убитого и выясним, кто сюда привез этого бедолагу, и обязательно найти телефон. Сейчас при наличии такой весомой улики можно за сутки раскрыть преступление, а наша жертва явно вела социальные сети и каждый свой шаг заносила в эту чертову машинку. Но это все завтра. Понятно, товарищ помощник? А сейчас ждем, пока починят и откроют дорогу. Дадим шанс и другим поработать. Взглянув на напарника, она добавила: – Пошли, у меня есть в термосе чай, согреемся малость, и чемодан не забудь захватить с инвентарем, а то потеряешь и будешь объяснительную писать, – напомнила она Аристарху, видя, как прытко он намеревался сбежать с места преступления. Фургон Захара стоял неподалеку с их машиной, но самого владельца не было видно. Даже после того, как разъехалась вся бригада, фургон, словно брошенный, ютился на краю дороги.

* * *

Визит товарища Захара, или Коровина, как его называла криминалист Анфиса, оказался не таким многообещающим, как предполагалось. В его жизни все было настолько слаженно, словно кто-то расписал сценарий к его действиям – и весьма хитро. И если убийство и случилось накануне, то сама жертва умерла еще до всего случившегося. Это в том смысле, что все вело к этому самому дню так складно, вплоть до ливня, что обрушился на город. Это, кстати, еще одно невероятное совпадение. Захар – человек аккуратный и предусмотрительный, одинокий, увлеченный лишь своим целями. Самостоятельно предоставил чеки с заправки и из пригородных закусочных во избежание подозрения в его сторону. На момент совершения убийства Захар уезжал за пределы города, и его фургон появился в поле зрения камер лишь в тот момент, когда приехал в коровник незадолго до появления бригады, следовательно, его причастность к этому делу сразу отмели, и папка с показаниями без особого интереса стала мертвым грузом. В остальных документах из прошлого не было смысла и копаться. Лампы же в коровнике были приобретены для мер обеззараживания инфекционных болезней от предыдущих животных. Законом это не запрещено, и Захара вскоре отпустили.

Водитель такси, подвозивший убитого в тот вечер, также оказался непричастен, но его неевропейское происхождение явно что-то скрывало. Мужчина нервничал, потел, часто протирал свои залысины платком, что тут же покрывались вновь заметным блеском. Его лицо выражало негодование, страх по причине полного непонимания происходящего. Как бы он ни старался эмоционально обороняться, сама лишь атмосфера нагоняла на него чувство вины за его жалкое существование перед буквой закона.

Младший инспектор Аристарх, перенявший полномочия старшего по званию за отсутствием Ламберта, держался уверенно и напористо, во что бы то ни стало выбивая из бедолаги все до последней капли его ничтожного достоинства.

– Ну так что, товарищ Букеревич, – произнес Аристарх по слогам его фамилию, как бы пытая его тем самым еще больше. – Будем признаваться или же…

– Послушайте, я все сказал: привез, высадил и уехал. Все как обычно, – голос дрожал в жалостливой тональности. – Больше я ничего не знаю, – мужчина пожал плечами, надеясь, что это хоть как-то поможет ему быть более убедительным. Его тело скрючилось, а влажные ладони были зажаты меж коленей. Аристарх сидел напротив него за столом и, сложив руки в замок, обдумывал более удачные маневры действий. Ему нужна была хоть одна весомая подсказка, чтобы дело дало ход именно благодаря ему.

– Вспоминай! – прикрикнул Аристарх и ударил по столу так, что бедолага вздрогнул.

– Мамой клянусь, я ничего не знаю, – завопил тонким голосом таксист и судорожно задрожал. – Я приехал, высадил, он заплатил наличными, оставил щедрую сдачу, – подозреваемый блуждал глазами, вспоминая последовательность происходящего.

– Что потом?

– Потом я уехал.

– Сколько было на часах?

– Не знаю, может, около часа или двух.

В кабинет вошел Ламберт и привычно сел за свое место, скидывая куртку на спинку стула.

Аристарх не ожидал такого скорого появления Ламберта в отделе. В любом случае переживать ему было не о чем, ведь его назначили вести это дело, но командовать Ламбертом у него не получится – Аристарх прекрасно это осознавал. Во-первых, он хорошо знал свое дело, следуя своей манере вести следствия. Во-вторых, он не раз относился халатно к приказам руководства, пренебрегая ими, и каждый раз оправдывал свой бунтарский нрав хорошо проделанной работой. В отличие от большинства сотрудников, идущих по стопам своих стариков, Ламберт стал инспектором исключительно из-за одной своей черты характера – инстинкта. Его всегда вело внутреннее чутье заглянуть дальше прописанных правил.

– Да отстань ты уже от этого бедолаги, он все равно не сознается, – Ламберт принялся рассеянно разгребать бумаги на столе, пытаясь восполнить свое отсутствие информационными данными.

– Почему это? – удивился Аристарх, широко округлив глаза и замерев на секунду, словно озорная кошка, что собирается напасть на предмет своего обожания.

– Так не виновен он! Его дело – людей развозить, а не убивать, что он может знать?! Привез, увез – все.

– Вот-вот, и я так говорю: привез, увез, – вмешался в беседу водитель, надеясь на здравый смысл.

– Как вас зовут? – поинтересовался Ламберт, нашарив чистый лист бумаги и вынув ручку из канцелярского стакана, почиркал, удостоверившись в ее годности к письму.

Обвиняемый неспешно развернулся на стуле к Ламберту.

– Карим я! – мужчина чуть расслабился.

– Карим, скажите мне, откуда вы забрали клиента?

– У центра «Олимп».

– Он вышел сразу?

– Нет! Он уже стоял ждал. Я еще удивился: обычно люди задерживаются, долго собираются, а по нему было видно, что спешил. Быстро сел, все время смотрел по сторонам и подергивал ногой так, что мне отдавало в спинку сиденья. Я хотел было сделать замечание, но, подумав, не стал. Не хотел нарваться на грубость.

– У него было что-то с собой? Может, сумка, пакет, рюкзак спортивный? – Ламберт бесцельно чертил каракули на листе, пытаясь соображать по делу.

– Нет, ничего не было. Обычно я внимательный к багажу, предлагаю убрать в багажник.

– Спасибо, вы можете быть свободны. – Таксист осторожно встал и медленно направился к двери. Выходя, он глянул с опасением на Аристарха и скрылся из виду в коридор. Ламберт отбросил свое занятие и уставился на напарника.

В этот момент модель поведения тела младшего инспектора была несколько механической. Его лицо собрало все возможные эмоции: лицемерие, надменность, злорадство, скрытая неприязнь, возмущение – все это поочередно вспыхивало меняющимися выражениями, подобно самопроизвольным мигающим лампочкам.

Как ни странно, Ламберт счел их весьма занятными, хотя буквально недавно он бы не придал этому значения, но сейчас чувствовал некую странность в себе. Будто мог лавировать, подобно флюгеру на ветру, и видеть то внешнюю сторону человека в движениях, то внутреннюю, улавливая его энергию, направленную на него. Подобный скачок переключался бессознательно, подключаясь ко всем аспектам его жизни, и так же мгновенно покидал его тело, словно невидимый дух. Ламберт не сомневался: произошедшее в чаще изменило его восприятие окружающего. Он чувствовал, что с ним что-то не так, будто теперь он связан с тьмой. Голос тишины внушил ему ту пугающую атмосферу, а чаща наделила даром видеть в темноте. Даже сейчас он мог ощутить то пережитое бессилие, но теперь в нем было то, что спасало его от этого. Ламберт был готов умереть идеальной смертью, одиноким и свободным, чтобы никто не мог видеть его в последние минуты: ни любящие, ни презирающие его люди, чтобы смерть лишила их этого разрушительного зрелища, в то время как он предавался ее ласкам.

* * *

Про мертвых много не говорят, но если брать из расчета всего человечества, то таких, как Том Хоган, – амбициозных, высокомерных, с нацеленным взглядом, многозначительной улыбкой, выражающей презрение и удовольствие одновременно, преследует злой рок по наследству. Может, и так, но если ты обычный человек, то тебе и в голову не придет некая причастность потусторонней силы, подумаешь, не повезло – с кем не бывает, а вот предыдущий покойный представитель всей промышленной империи, отец жертвы скончался весьма нелепой смертью. Много лет назад на просторах сельских угодий его буквально зарезала корова рогом, пригвоздив к забору. Унаследовав в свои 24 года огромное состояние, Том приобрел крайне неприятное чувство тревоги, вообще, у представителей высшего сословия обострено чувство самосохранения, но сейчас это уже не имеет значения для него, так как он мертв.

Телефон Тома обнаружили в раздевалке, как и его документы того самого фитнес- центра, откуда его забирал водитель такси. По показаниям свидетелей, он плавал около трех часов, после ушел в спешке. Трудно сказать, по какой такой причине, будучи при своем известном положении в обществе, что давало ему власть избегать подчинения со стороны других людей, он все же оказался в подобном месте, как коровник, но когда ты богат, единственной ценной валютой остается жизнь, и знать, что где-то есть человек, знающий твои секреты и готовый в любой момент спросить с тебя, – это довольно неприятное манипулирование. Скорбящих по смерти Тома не было. Он жил один. Достойным представителем человеческой расы его трудно было назвать. Вел весьма разгульный образ жизни. Всеми делами занимался генеральный директор – он-то и вел все финансовые сделки компании, Том лишь транжирил папины денежки. После его убийства журналисты подняли шумиху в прессе, связывая между собой два закономерных факта: смерть его отца и его, где в обоих случаях замешаны коровы. Означает ли это, что ему отомстил один и тот же человек?

– А вот это уже интересно, – ковыряясь в телефоне убитого, Ламберт наткнулся на любопытные сообщения недружелюбного характера.

Современные телефоны – занятные вещицы, в них можно найти даже то, что удалено, следствию всегда подобная опция была на руку, так как не приходилось прибегать к каким-то дополнительным услугам техников.

– Что там? – отозвался Аристарх с соседнего стола и ежеминутно оккупировал область спины Ламберта, заглядывая ему через плечо.

– «Я знаю, что ты сделал семь лет назад», – зачитал Ламберт вслух. – Это прислано за неделю до убийства. Следующее: «Ты за это поплатишься», присланное еще спустя день.

«Ты мерзкий ублюдок, по тебе плачет скотобойня».

Слово «скотобойня» отдавало особым хладнокровием. Они оба подметили тот факт, что убийство совершено в коровнике, будто убийца подчеркнул некий символизм, удостоив жертву социальным надругательством, а сама техника смерти была обставлена точь-в-точь как при убое животных.

– Его запугивали всю неделю, должно быть, парень нервничал не хило так, и, судя по тому, что он пошел на эту встречу, в рукаве у убийцы был явно весомый козырь, – Ламберт нашел еще пару сообщений в такой же запугивающей манере и отложил телефон, откинувшись на спинку стула с отсутствующим взглядом, который где-то повис в воздухе. – Не находишь это странным? Убийца не пишет о месте встречи, не выдвигает требований, но жертва легко соглашается. Уверен, они были знакомы лично и давно, поэтому надо начинать с близкого окружения.

– А вдруг убийца специально запутывает следы? Поэтому и пишет про годичность времени. Зачем понадобилось ждать целых семь лет и лишь сейчас убивать? – заявил Аристарх, с полной решимостью отшагивая к своему месту.

– Тоже верно. В любом случае первым делом нужно узнать, кому принадлежит номер.

– Одного я не понимаю, – возмутился Аристарх разворачиваясь в сторону напарника.

– Чего же? – Ламберт нахмурился, и на его лбу появились две высеченные черточки, выражающие протест.

– Жертва была неприлично богата, так почему нельзя было откупиться от убийцы? Все богатые люди так поступают.

– Разве ты не понял?

– Чего?

– Убийце не нужны были деньги, он хотел мести!

– Чушь! Все имеет свою цену, и даже месть, – заявил Аристарх с какой-то злорадной надменностью, усаживаясь за свой стол.

– Тут ты прав, и наша жертва заплатила самую высокую – жизнь.

Аристарх промолчал и принялся ковыряться в компьютере, разыскивая данные о владельце номера.

– Но, возможно, а точнее, так и есть, жертва не знала, что будет убита. Он был полон решимости и уверенности, что справится с убийцей, так как хорошо его знал. Это опять нам говорит о том, что они были знакомы. Думаю, от этого и не предложил выкуп. Он не воспринял все серьезно и скорее был зол и спешил покончить с ситуацией, в спешке забывал вещи в раздевалке, нервничал по дороге не из-за страха, а из-за нетерпения разобраться с гнусным шантажистом. Так самонадеянно, не находишь? Собственное эго погубило его.

– Мы не можем знать наверняка, так ли это на самом деле, – Аристарх метнул злостный взгляд на ликующее лицо Ламберта.

В глубине души Ламберт знал, что он прав и что нужно искать именно женщину, тем более если дело касается старых обид. В таком случае без женщины точно не обошлось. В подобных вещах им нет равных.

– Итак, номер принадлежит некой гражданке Исаевой 1944 года рождения, – интонация Аристарха сходила на нет от недоумения, и он перепроверил данные.

– Какого года рождения? – в голосе Ламберта появилась смысловая нагрузка.

– Анфисе Исаевой 1944 года рождения, – его глаза всплыли над монитором, устремившись на Ламберта. – Ему что, старушка угрожала? – спросил Аристарх, и сам не веря в подобное.

– Уверен, что дело в другом, но стоит съездить и проверить. Все равно это единственная наша зацепка, – предложил Ламберт.

– Но сначала следует заглянуть на планерку, а то начальница рвет и мечет, такую шумиху поднял этот покойник. Нам сейчас спуску не дадут. Да и одобрение стоит получить для дальнейших действий.

Ламберт резко встал, дернув куртку со спинки стула, и двинулся в коридор, следом шел Аристарх. Ламберту было немного неуютно, он чуть заметно повел плечом, проходя мимо доски розыска, и мельком, словно кокетливая девица, взглянул на лица людей. Среди них не оказалось знакомой девушки, и Ламберт приспустил напряженные плечи, надеясь, что его внутреннее волнение не выделялось.

– Все в порядке? – поинтересовался Аристарх, открывая дверь кабинета, пропуская его вперед, на что тот отреагировал непониманием, изобразив невнятным жестом.

В небольшом сыром кабинете щуплая женщина морщилась от холода, тем самым выглядела старше своих лет. Серое лицо, измятое морщинами, соперничало всю жизнь со временем, и иногда женщине удавались некоторые хитрости, но не сегодня. Весна выдалась промозглой, ветреной, без единого светлого просвета в небе. Погода влияет на настроение намного больше, чем какие-либо неприятные обстоятельства, которые в большинстве случаев можно решить солнечным днем.

Одернув на себе решительно форму, женщина напомнила о своем значимом положении и жестом пригласила опоздавших. Аристарх и Ламберт поздоровались кивком с судмедэкспертом, что держала руки на тонкой папке, ожидая очереди озвучить заключения. Увидев Ламберта, Клара ответила приветственной улыбкой, которая осталась незамеченной. Как только все разместились по местам, наступил тот самый момент, не нуждающийся в каких-либо жестикуляциях, сформировался он сам по стечению времени. Судмедэксперт Клара открыла папку, занырнув в нее всепоглощающим взглядом, и упала в данные, словно полетела туда вниз головой и на лету все не останавливалась в чтении. У нее был некий сидром: она говорила торопливо из-за страха потерять контроль над мыслью и поэтому быстро озвучивала информацию, чтоб ее не смели перебивать, а иначе ей приходилось бродить у себя в голове и отлавливать каждую беглянку, порой она даже быстро ходила, чтобы успеть донести мысль до обладателя, и если она спотыкалась или отвлекалась, то вся информация разбивалась и разлеталась, словно снежинки в хрустальном шаре. В остальном она говорила плохо, отрывисто, с паузами, задумчивостью, но на самом деле ни о чем не думала, а пыталась понять дальнейшую суть момента. Она испытывала трудности в свободном общении, оттого и была одинока. Таких женщин выдавал взгляд: в нем было что-то пронзительное, плотоядное, от этого Ламберту приходилось делать вид, что он и вовсе ее не замечает. Попасться на ее уловку означало подвергнуться анализу, словно те покойники, что лежали у нее в морге.

Ламберт включился в беседу где-то на середине, развеяв свои собственные размышления.

– Кожа пальцев вследствие длительного контакта с водой была видоизменена, небольшие механические повреждения на коленных чашечках. Предположительно, его могли держать на коленях какое-то время. Круглая отметина на лбу в форме пятака синюшного цвета нанесена тяжелым предметом при жизни. На момент прибывшей бригады жертва была мертва меньше пяти часов. При вскрытии грудная клетка была наполнена кровью. Органы под воздействием…

– Получается, он захлебнулся в собственной крови? – уточнил Ламберт, перебивая заключение Клары.

– Орудия убийства нашли? – спросила щуплая женщина в форме первым делом.