Читать онлайн Из глубины подсознания. Стихи, мысли, рассказы бесплатно

Человек

Как-то один сгорбленный, тщедушный человек зашёл в свою контору за забытыми рабочими документами. Это было часов в одиннадцать вечера, и в здании был только сторож, который привык ничему не удивляться и поэтому беззвучно открыл входную дверь незадачливому посетителю. Кивком ответив на приветствие, сторож молча протянул позднему гостю связку ключей от кабинетов и уставился в биржевой листок с последними ставками и котировками, что-то неопределённое бубня себе под нос.

Человек со связкой ключей осторожно поднялся на второй этаж. Скрип лестницы и половиц коридора сопровождал его нерешительные шаги в кромешной темноте, царящей в здании. Наконец, он ощупью добрался до нужной двери, заранее подготовив ключ от комнаты, где ютилась его рабочая конторка. Сначала ключ не желал входить в скважину, но потом, поддавшись натиску временного владельца, неожиданно легко уступил ему и мягко открыл замок.

Человек вошёл в небольшую комнатку, заваленную всяким конторским хламом, и продвинулся на несколько шагов по направлению к своему рабочему месту – конторке, служившей ему и письменным столом, и буфетом, и складом всяческой мелочи.

Но неожиданно что-то его остановило. Привыкнув к темноте, человек понял, что этим «что-то» был его старый пиджак, валявшийся на полу и топорщившийся вверх, напоминая собаку или большую домашнюю кошку. Когда пиджак был водворён на место, человеку удалось взять несколько папок со своей конторки и тихо выйти из комнаты, заперев её и проверив прочность замка нажатием на его ручку. От скрипа запорного механизма замка он вздрогнул и, с учащённо бившемся сердцем, торопливо спустился по лестнице на первый этаж. Отдав сторожу ключи, человек тихо просочился через едва приоткрытую дверь на улицу.

Шёл моросящий дождь, и ему стало неуютно и зябко. Он подумал о своём пиджаке, оставленном на гвоздике, вбитом в стенку шкафа, стоящего у самой конторки. Но возвращаться не захотелось. И человек, сгорбившись, направился по дороге к дому, находящемуся в двух кварталах от работы.

Тяжело волоча ноги и поёживаясь, он представлял собой жалкое зрелище. Поздние прохожие, в основном молодые люди, оглядывались на него и думали, что идёт человек, лишённый всех радостей жизни и еле влачащий своё существование.

Но всё это было обманчиво. Не так уж и беден был это человек. Более того, можно сказать, что он ни в чём не нуждался. На работу ходил из скуки, войдя в образ бедного служки в одной из самых неприметных контор.

Он и сам не мог себе объяснить, зачем это делает. Однако согнутая спина, потухший взгляд, шаркающая тяжёлая походка стали настолько привычными его спутниками, что он давно забыл, как это ходить по улицам города с выпрямленной спиной, лёгким шагом, с озорством глядеть на окружающих людей, особенно приятных глазу женщин.

Такое воплощение в образ несчастного и неприкаянного человека было тем более удивительным, что в детстве он был совсем иным. Его отмечали в качестве способного и смешливого паренька, не способного ни минуты прожить спокойно, сочиняя какие-нибудь шалости и забавы, в которые он частенько втягивал многих ребят из своего двора. В молодости он, конечно, стал посерьёзнее, но опять-таки имел весёлый нрав и общительный характер.

Перелом в его поведении произошёл внезапно, и никто не может точно сказать, при каких обстоятельствах. Единственно, что ходили слухи, что он когда-то во время англо-бурской войны был похищен воинами какого-то африканского племени и там пробыл около шести месяцев. Домой вернулся больным и долго лечился у каких-то знахарей.

Однако дело было сделано, и перед нами явился образ того человека, с которого мы начали свой рассказ.

Подойдя к своему дому, он посмотрел по сторонам и неожиданно выпрямился. Подпрыгнул, сорвал ветку тополя, бросающую тень на мостовую, и ловко закинул её за соседний забор. Что-то вдруг проснулось в нём, но тотчас же замерло, спрятавшись в вечерней мгле.

Из калитки забора, к которому подошёл человек, вышел неброский по виду парень, одетый в цивильный костюм, услужливо поклонился и сделал шаг назад, пропуская своего странного хозяина.

Человек пересёк двор и вошёл в добротный дом, сверкающий своей чистотой и во всём демонстрирующий образцовый порядок. Нельзя сказать, что это был очень богатый дом, но что-то интересное и даже поразительное, выдававшее незаурядное состояние своего владельца, в нём присутствовало. Скорее всего, это ощущение вызывала коллекция старинных картин – подлинные работы настоящих мастеров. Рамы этих картин были очень точно подобраны, освещение давало полное представление о живописных полотнах, а стулья и кресла, чередовавшиеся в зале, где были выставлены работы, говорили о том, что кто-то расхаживал вдоль картинных галерей и подолгу любовался изысканными творениями. Ещё бросалась в глаза коллекция ювелирных украшений, выставленная в углу гостиной и подсвечиваемая для получения полного представления о её незаурядном содержании. Присмотревшись к этой коллекции, можно было сделать вывод о том, что в её экспонатах представлены работы исключительно азиатских и африканских мастеров. Европейские школы не напоминало ни одно из драгоценных изделий.

И как же не вязался образ изящного великолепия и гармоничных сочетаний обстановки, света, ароматов и тепла, струящегося из художественно оформленных каминов, с бесцветным ликом человека, владеющего всей этой красотой. Было видно, что сам дом и его содержимое мало волновали хозяина. Он постоянно был погружен в свои думы, которые, по-видимому, не вызывали у него приятных воспоминаний.

Так продолжалось несколько лет. Из часа в час, из месяца в месяц, из года в год переползала безысходная монотонность, возбуждая нерадостные мысли о прошлом и плодя печальные грёзы о будущем.

Так бы и провёл остаток своих лет этот странный человек, по какой-то причине загнавший себя в состояние бездуховного прозябания, а, может быть, и духовной смерти.

Только однажды, на беду жителей городка, где жил наш несчастный герой, как-то случился огромный пожар. Он с неистовым молоховым аппетитом пожирал дом за домом, дерево за деревом, постройку за постройкой. Когда ревущий зверь пожара подобрался к жилью нашего человека, то он выскочил во двор, чтобы понять, в чём дело. Ненасытные лапы огня как будто его ждали. Они тут же обхватили его и увлекли в своё нутро. Все подумали, что человек обречён. Однако через мгновение ему удалось выскочить из ужасного пламени. И вдруг народ увидел, что из огня вышел совсем другой человек – сильный, решительный и смелый. Хозяина дома словно подменили.

Он властно подозвал соседей, чётко распределил их по участкам борьбы с пожаром, быстро раскидал камни, которыми сам же заложил два колодца, находившиеся у него во дворе, организовал тушение домов и спасение от огня людей и их имущества. Он метался от очага к очагу, вступая в схватку со смертельной опасностью, он выносил людей из горящих домов, у него находились силы, чтобы вести за собой остальных людей, воодушевлённых его энергией и мужеством.

Когда стихия пожара отступила, а затем и вовсе прекратила своё существование, горожане стали искать своего спасителя. И когда народ сгрудился вокруг него, то никто не хотел признавать в нём несчастного служку маленькой конторы из числа многих, разбросанных по городу.

Перед ними предстал стройный мужчина лет сорока с мужественным спокойным лицом и лазурными глазами, излучаемыми радость, дружелюбие и готовность прийти на помощь любому нуждающемуся. Поверить в такое перевоплощение было трудно. И если бы всё происходило не на глазах горожан, то эту метаморфозу они бы назвали несусветной чушью и небылицей.

Но чудесное изменение образа человека всё-таки состоялось. И не стало в городе несчастного мелкого чиновника, вызывающего у всех жалость и сострадание. И не надо было думать о злой судьбе, покорившей и унизившей человека до подобия серой тени.

На этом месте можно было бы и остановить наше повествование. Но какая история бывает без морали? А мораль здесь заключается вот в чём. В каждом человеке скрыты огромные силы. И если духовный облик этого человека силён, если он видит смысл своей жизни в оказании помощи людям, в создании атмосферы дружелюбия, ощущения радости и счастья, то этот человек будет всеми любим и почитаем. А жизнь отшельника, не способного существовать в обществе, дарить людям свой труд, энергию и тепло души превратит красавца в урода, богача в нищего, оптимиста в нытика и меланхолика… Одним словом, в раба обстоятельств.

Вот и весь сказ.

Угрюмый

Жил-был один человек. Так себе жил. Вроде бы и не мешал никому, да только люди его не любили. Они и прозвали его Угрюмым. За что его так прозвали – история замалчивает. Но в нём было что-то такое, что настораживало людей при общении с ним.

И в самом деле – поговоришь с ним минутку, а осадок остаётся надолго. То кого-то обругает, то вспомнит чью-то ошибку и так превознесёт её, что аж неловко становится за человека – предмета его насмешек. А когда он идёт по улице, то почти не поднимает глаза на встречных людей, как будто они перед ним чем-то провинились и смотреть на них ему тошно.

Так и продолжалось бы его существование среди людей, только вот однажды приехал в этот городок отставной солдатик: невысокого роста, чуть прихрамывал, говорил медленно и слегка заикался. И вот однажды этот отставной солдат повстречал Угрюмого на улице, а точнее они столкнулись с ним на пешеходном переходе, стараясь быстрее его пройти, чтобы не угодить под колёса мчавшейся машине. Столкнулись и застыли на месте. А машина неслась прямо на них, не тормозя и не сворачивая. Наконец, солдат опомнился и, схватив Угрюмого в охапку, повалил того на землю и покатился с ним прочь от надвигавшейся угрозы. Машина пролетела мимо, солдат встал, помог подняться Угрюмому и приветливо ему улыбнулся: «Видишь, братец, какие бывают приключения. Вроде бы мы с того света вернулись». Угрюмый не принял его улыбки, но, движимый какой-то внутренней силой, взял солдата за локоть и повёл его с проезжей части. Отряхнувшись от пыли, они разговорились. Угрюмый начал было клясть на чём свет стоит водителя автомобиля, но солдат его остановил и предложил зайти в кабачок и отметить благоприятный исход происшествия. Угрюмый удивился. Его давно уже никто и никуда не приглашал из-за тяжёлого характера. А тут не только пригласили, но и предложили выпить по рюмашке за чужой счёт.

Угрюмый недоверчиво посмотрел на своего спасителя, однако через мгновение уже бодро шагал по направлению к местному кафе, слушая весёлые байки нового знакомого. Когда мужчины выпили по паре рюмок холодной водки, то разговорились оба. Солдат поведал Угрюмому о своих приключениях, о неудаче в семейной жизни, о своей кручине по родным местам, куда он не мог поехать, так как там жила его бывшая жена с их дочерью и сыном. Угрюмый же поносил всех и вся недобрыми словами и так увлёкся, что не сразу заметил усмешку на лице солдата. «Ты чего усмехаешься, солдат?», – спросил Угрюмый. «А как же мне не усмехаться, когда я вижу в твоих речах одно раздражение и неприязнь к людям. Я думаю, что не они, а ты их обидел. Давно и основательно, что так поносишь всех, кого успел упомянуть». Угрюмый хотел было возразить, но остановился. Он впервые услышал правду, сказанную ему в лицо. Сначала волна гнева ударила ему в голову. Но, когда он сделал небольшую паузу, глядя в лицо собеседника, выдававшее его недавнее большое страдание, то подумал, что этот солдат, наверное, в чём-то прав. Ведь такие люди не только не врут, но и зачастую оказываются правы в своих выводах. Угрюмый был неглупым человеком, и такие мысли вполне могли посещать его при всём его самолюбии.

Угрюмый молча наполнил стопочки и, пристально глядя в лицо солдата, выпил водку из своей рюмки до дна. Он своим видом показывал, что решается на ответственный для себя шаг. Солдат вначале не понял пафосности жеста Угрюмого. Но, сообразив, что к чему, положил свою ладонь на руку Угрюмого и сказал: «Ты правильно решил. Так дальше жить нельзя: и самому тяжело, да и людям не нужны лишние склоки, тревоги и неприятности. Каждая наша мысль порождает ответное действие. А что говорить о делах?» Произнеся эти слова, солдат задумался, как бы примеряя к себе сказанное. И, утвердившись в справедливости своих слов, рассчитался с официанткой и пригласил Угрюмого к себе домой, а точнее в комнатку, которую он снимал в небольшой хатке около часовни.

Они говорили долго. Уже к середине разговора той прежней горечи у Угрюмого не осталось и следа. Выяснилось, что он никакой не Угрюмый, а его зовут Павел Иванович, что он любит жареную картошку с зелёным луком, что его любимым занятием является рыбалка в местном пруду, а также многое, многое, многое… Из дома солдата Угрюмый вышел совсем другим человеком. Он удивлялся и радовался произошедшей в нём перемене. На его лице отражались такие спокойствие и умиротворённость, что встречные люди невольно первыми здоровались с ним и изумлённо ловили его приветливые взгляды и поклоны головой.

С тех пор жители перестали его звать привычной кличкой – Угрюмый, а обращались к нему только по имени и отчеству. Да и он здорово изменился. Стал открыто смотреть людям в глаза, приветливо улыбаться при встрече, оказывать услуги по хозяйству и в поле. Ведь он был сноровистым человеком и, как выяснилось, очень неплохим…

Невеста

«Опять морщин прибавилось», – вздохнула Вера Кузьминична, тщательно рассматривая своё лицо в увеличивающее зеркало. «Да-а, года!», – опять вздохнула она.

И в самом деле, для невесты пятьдесят прожитых лет – это срок. А с другой стороны, почему бы и в пятьдесят не выйти замуж. Тем более что жених тоже не из молодых, однако, надежды на счастливое будущее всё-таки подаёт.

Для Веры Кузьминичны нынешнее замужество было не первым. Двоих мужей она похоронила ещё в молодости, третий сам от неё ушёл, не выдержав ограничений брачных уз. С четвёртым она прожила дольше всех – целых пятнадцать лет. Но с возрастом они перестали даже замечать друг друга, так как между ними установилась такая стена равнодушия, которая давила и разделяла почище всяких недомолвок, неурядиц и скандалов. Когда так жить стало совсем невмоготу, то её супруг молча собрал свой незатейливый скарб и уехал к своей матери – худощавой и желчной старушке, внёсшей изрядную лепту в расстройство их отношений.

И вот, теперь предстояло пятое замужество. Не то, чтобы оно было обоим так нужно. Ведь можно жить и гражданским браком. Но Вера Кузьминична и её избранник решили всё сделать так, как их наставляли в своё время родители и велела мораль той среды, в которой они пребывали.

Вера Кузьминична познакомилась со своим возрастным кавалером в театре. Во время спектакля незнакомый мужчина, сидящий на соседнем кресле, вдруг предложил ей угоститься конфетами, коробку которых он принёс из буфета во время антракта. Вера Кузьминична не любила конфет, но тут почему-то не отказала и угостилась шоколадной бутылочкой с ликёром из набора, напомнившего ей её детство и буфеты в метро, в которых продавались подобные ассорти в коробках с изображением летящего оленя. Она улыбнулась этой мысли. Её улыбка не прошла мимо внимания соседа и поощрила его на дальнейший разговор. «Меня зовут Иван Николаевич», – произнёс сосед – мужчина лет пятидесяти пяти, весьма ухоженный, опрятный и подчёркнуто аккуратный даже в подборе слов при разговоре. «Холостяк», – сделала вывод Вера Кузьминична. «Вера», – произнесла она, протягивая ему руку, и тут же смутилась. Во-первых, можно было обойтись кивком головы и не обязательно протягивать руку, а во-вторых, наверное, нужно было назваться по имени, отчеству. Вера Кузьминична хотела отдёрнуть руку назад, но кавалер уже успел взять её в свою большую ладонь и мягко пожать.

Он чуть улыбнулся, видя смущение Веры Кузьминичны, и ободряюще кивнул головой, представившись ей ещё раз.

Они оба улыбнулись и замерли в своих креслах, погрузившись в действия, разворачивающиеся на сцене.

После спектакля Иван Николаевич взялся проводить Веру Кузьминичну до дома и, прощаясь, они обменялись телефонами.

По дороге они ничего о себе не рассказывали, а вспоминали сцены из спектакля и обсуждали игру актёров. Им, в силу их возраста и житейского опыта, и так было понятно, что оба не состоят в браке, одиноки и ощущают симпатию друг к другу.

Через несколько дней он позвонил. Но Вера Кузьминична не могла с ним долго разговаривать, так как накануне простудилась и у неё болело горло.

Иван Николаевич не стал давать ей никаких советов, как это обычно бывает в нашей среде, а просто пожелал выздоровления и попрощался.

Он позвонил только через неделю. Извинился за своё молчание и пригласил Веру Кузьминичну в небольшой, и очень уютный ресторанчик поужинать под звуки тихой музыки, исполняемой дуэтом музыкантов, искренне стремящихся доставить удовольствие посетителям своей игрой.

С тех пор их встречи стали регулярными и они незаметно для себя стали очень нужны друг другу. Их привязанность постепенно перерастала в нечто большее. Это не была пылкая любовь, которая в своей стремительности уносит людей в водоворот страстей и острых ощущений. Нет, это было плавное и осторожное движение к сердцу каждого из них. Людей, переживших многое на свете и дороживших не только сегодняшним днём, но и последующими днями и годами.

Им не пришлось ждать, когда один их них откроется в своих чувствах, а другой будет думать, а есть ли у него такие же чувства в ответ. Всё произошло одновременно. Симпатичная Вера Кузьминична и приятный Иван Николаевич составляли такую гармоничную пару, что даже их чувства сыграли в унисон, открывая сердечную теплоту и вместе с ней ласково окутавшую их любовь друг к другу…

И вот сегодня, Вера Кузьминична, глядя на себя в зеркало и считая свои морщинки, была в то же время несоизмеримо счастлива. Ей виделось, что она наконец-то обрела то, к чему шла всю свою жизнь. «А ведь только в таком возрасте можно сполна ощутить своё счастье. Счастье с верой в будущее, в прекрасные отношения. Отношения выше всяких недомолвок, склок и распрей», – думала она. Она чувствовала, что именно в этом возрасте она способна настолько бережно отнестись к их чувствам и так дорожить каждым прожитым совместно днём, что будет постоянно пребывать в ощущении бесконечности своей жизни рядом с любимым человеком, человеком, давшем ей покой, уверенность и надёжность, так необходимые любой женщине.

Курортный роман

В тиши аллей возле запущенного музея возник роман между отдыхающим Петром Ивановичем Сидоровым и Клавдией Игнатьевной Агафоновой – людьми не пожилыми, но и не первой свежести.

Их отношения завязались сами по себе, без особого старания с каждой стороны. Просто они на этом южном курорте ощущали себя одинокими и, стесняясь своего одиночества, прятались от людей в прохладных зарослях высоких зелёных кустов и пахнущих по-южному деревьев.

Так как городок, приютивший их на время отпуска, был небольшим, и одиночество охватывало только их двоих, то непременно им было суждено пересечься на одной из аллей старого музейного парка.

Первое время они проходили мимо друг друга молча, затем стали здороваться, а на последней декаде отпуска познакомились и даже начали ходить под руку. Это их слегка забавляло, но они не очень придавали этому значения, встречаясь каждый день и считая немногие оставшиеся до отъезда денёчки.

Но однажды Клавдия Игнатьевна несколько замешкалась и пришла на прогулку позже обычного. Чего только не передумал Пётр Иванович! В его воображении мерещились и «Скорая помощь», и коварные обольстители зрелых женщин, и бесцеремонные знакомые или родственники, от которых не было спасения даже на юге.

Он не метался по аллее, а только мысленно уговаривал кого-то неведомого, но всемогущего ускорить приход Клавдии Игнатьевны. И когда среди деревьев показались знакомые очертания ладной фигурки своей милой пассии, Пётр Иванович решительно захотел объясниться. В чём объясниться и в какой форме он не знал. Но этот порыв останавливать не стал.

Клавдия Игнатьевна на подходе к своему кавалеру уже поняла, что должно произойти какое-то объяснение и почувствовала себя виноватой, хоть о времени свидания они никогда не договаривались. Небольшой румянец обжог её щёки, и она почувствовала сильное сердцебиение и какую-то неловкость, сковавшую её на полуслове, когда она хотела извиниться.

Пётр Иванович, предупреждая её попытки что-то сказать, порывисто взял её за руку и с чувством произнёс: «Клавдия Игнатьевна, я Вас люблю!»

Нельзя сказать, что для Клавдии Игнатьевны эти слова были сюрпризом – она уже думала о чувстве, охватившем их обоих, и даже была этому рада, с лёгкой грустью отмечая глубину прожитых лет. Однако она слегка вздрогнула и не сразу нашла, что вымолвить в ответ.

Неловкую паузу Петр Иванович растолковал по-своему. Он осторожно разжал ладони, выпуская руку Клавдии Игнатьевны, и сбивчиво стал объяснять, что никаких признаний и обещаний от неё он не ждёт.

Клавдия Игнатьевна, немного успокоившись, молча поцеловала Петра Ивановича в щёку и после этого сказала, что тоже к нему неравнодушна и что она не видит ничего дурного в их отношениях.

Пётр Иванович был на седьмом небе от свалившегося на него счастья. Он и представить себе не мог, что когда-то в маленьком южном городишке зародится его запоздалая любовь и что виновницей возникновения этого чувства окажется хрупкая, скромная женщина неброского вида, но с большим достоинством ощущающая себя в этом мире.

А Клавдия Игнатьевна остро почувствовала, как же тяжко одиночество человека, лишённого перспектив семейного счастья.

Они, конечно же, поженились. А иначе и быть не могло. Ведь то были серьёзные и положительные люди. Только встретились они поздновато. Зато счастье у них было настоящее и долговечное.

Параллельный мир

В этот день мне ничего не хотелось делать. Такие напали апатия и рассредоточенность, что даже встать с кресла не моглось. Чтобы как-то развлечь себя, я начал перебирать в памяти моменты из своей жизни, которые создали бы хорошее настроение и вывели из ленивого оцепенения. Иначе своё состояние я бы не назвал.

На ум приходили нереальные события, которых и вовсе не было, да и о которых я и не помышлял. То были не сказки, а как бы прохождение жизненных ситуаций по-другому. Как бы могло произойти, но не произошло.

Во время таких размышлений я вдруг почувствовал, что погружаюсь в какое-то, не знакомое мне состояние. Причём не мысленно, а физически. Неведомая мне внутренняя сила увлекла моё тело в неизвестно что и неизвестно куда. Я даже опомниться не успел, как попал в какой-то подвал, уставленный старой мебелью, сундуками и коробками.

Во мне проснулся интерес к происходящему, и я стал обследовать этот подвал, стараясь не заслонять свет, пробивающийся из-под двери. Однако ничего примечательного для себя я не обнаружил. Тогда, стараясь не скрипеть половицами, я подошёл к двери и осторожно на неё надавил. К моему удивлению дверь легко поддалась и отворилась, открывая вход на улицу с замершими фигурами. Фигурами домов, дыма из труб, птиц, животных и людей. Даже лягушка, и та застыла в своём прыжке.

«Параллельный мир», – подумал я. Очень уж всё походило на мои представления о параллельных мирах. Но почему-то всё замерло и не двигалось.

Вскоре я заметил какое-то движение. Присмотревшись, я понял, что это была моя тень, которая произвольно, как мне вначале показалось, перемещалась вне зависимости от моего тела. Взглянув в сторону солнца, я увидел, что и оно стояло на месте. «Тогда откуда взялось перемещение моей тени?» – подумалось мне. Приглядевшись к ней, я увидел, что она живёт как бы своей жизнью, вне связи с моей фигурой. Было странное ощущение: с одной стороны, я твёрдо был уверен, что это моя тень, но с другой – она жила вне меня. Однако я смутно начал улавливать какую-то закономерность в характере движения моей тени.

Тогда я догадался, что её поведение является отображением моих мысленных поступков в различных жизненных ситуациях, и сделал вывод, что наши мысли не так уж безобидны, раз существует их отображение даже в такой непонятной для меня форме.

Стремясь найти подтверждение своей догадке, я попытался «оживить» мир, в котором я очутился. И, сконцентрировав на этом желании свою мысль, я увидел, что это у меня получилось! Животные и птицы ожили, поплыли по своим маршрутам облака, заструился дымок из труб домов, зашелестела листва деревьев.

Теперь для меня многое прояснилось. Я понял, что расплывчатые умозрительные соображения не давали импульса, приводящего к движению событий параллельного мира, мира иллюзий или человеческих мечтаний. Необходимо определённое напряжение воли, мысли и желания. И только при этом условии начинает формироваться параллельное действие, которое не только как бы охватывает альтернативные варианты моих решений, но, и при окончательном принятии одного из них, формирует поддержку по ситуации, то есть то, что мы называем везением.

Этот вывод дал мне большую пищу для дальнейших размышлений и, в конце концов, я его принял в своей практической деятельности. Нельзя сказать, что у меня сразу всё получалось. Но, со временем, я овладел техникой формирования событий и пользуюсь ей по настоящее время. Только одна особенность в моей голове ещё не нашла своего объяснения. Почему я могу формировать события исключительно общественного плана, а личные желания не исполняются? Или я недостаточно концентрируюсь, или существует некий закон, по которому эта возможность находится вне пределов человеческих способностей?

Вот и по сей день размышляю над этим…

Танька

В одном из подмосковных городков жила Танька – приятная женщина лет сорока. В её семью входили мать, дочь от первого брака и муж – неплохой парень её же возраста и интересов. С мужем Танька жила восемь лет и поначалу души в нём не чаяла – такой внимательный и работящий человек оказался. Но потом что-то сломалось в их отношениях, и он стал замыкаться в себе, молчать и долго о чём-то размышлять. Танька и её родня подумали, что он завёл кого-то на стороне и тоскует по своей тайной возлюбленной. А причина была простая – его в Танькином доме просто затравили.

Женщины, ощущая своё численное превосходство, начали поругивать мужика за то, что он мало приносит денег, недостаточно работает по дому, плохо выговаривает букву «ш», и так далее. В общем так затюкали парня, что тот начал задерживаться после работы с дружками, чтобы пропустить несколько кружек пива и отвлечься от грустных мыслей о сварливых родственницах и невнимательной жене.

Потом он начал выпивать покрепче и этим вызвал ещё большее раздражение всего домашнего женского клана.

Всё это завершилось тем, что его вытолкали из квартиры и велели больше не показываться.

Выйдя из подъезда, он сел на лавочку и просидел на ней, размышляя, всю ночь. Под утро мужчина, на что-то решившись, уверенной походкой пошёл прочь от дома. И лишь однажды оглянулся, как бы с ним прощаясь.

На работе известие о его размолвке восприняли понимаючи – ведь в таком маленьком городке ничего нельзя утаить от других людей, и все видели, как он мучается в семейке своей супруги. Через некоторое время его повысили, так как он стал работать намного лучше – грустные мысли больше не отвлекали его от дел, да и выпивать он перестал.

Он снял небольшую комнатёнку у одной тихой старушки, а через год купил себе недорогую однокомнатную квартиру, обзаведясь тем самым собственным жильём.

Время врачевало его и он начал забывать пережитое. А тут ещё познакомился с симпатичной вдовой, приехавшей в их городок на заработки из Туркмении. По национальности она была украинкой, но с детства жила в туркменском селе, и эта страна стала её родиной. Скоро она переехала к нему жить, и они собирались пожениться.

Как-то в один из выходных дней мужчина со своей подругой прогуливался по центральной улице городка, и эта пара нечаянно наткнулась на проходившую по своим делам Таньку. Танька остановилась как вкопанная и стала поедать их глазами.

Мужчина вежливо поздоровался со своей бывшей женой и прошёл мимо, поддерживая свою спутницу под ручку.

Таньку как ошпарили. Она вытаращила глаза, покраснела и даже хотела что-то крикнуть вслед уходящей паре, но от злости горло так пересохло, что она не смогла вымолвить ни слова.

Она еле добежала до дому. Влетев в свою комнату, упала на подушку и горестно завыла. Потом её вой перерос в надрывный хрип и, наконец, она, обессиленная, умолкла.

Сколько Танька лежала на кровати трудно сказать. Но, выплакав обиду, она поуспокоилась и стала размышлять о своей дальнейшей судьбе.

Через день Таньку все увидели в новом брючном костюме, ладно охватывающем её фигуру. На ушах висели крупные серёжки, а от неё самой исходил благоуханный аромат дорогих духов.

Напомню, что городок был небольшим, и всё, что происходило в нём, становилось достоянием всех его жителей. Народ был не глуп и быстро сообразил, что она решила заново покорить своего бывшего мужа, несмотря на то, что он был уже занят.

Танька отлично понимала, что шансы её невелики, но не только не оставляла надежд, а твёрдо решила бороться за него до последнего.

Шло время. Танька по-прежнему являла городу шедевры своего убранства и не оставляла случая попасться на глаза своему экс-супругу. При встречах она приветливо и даже с некоторым игривым вызовом смотрела ему в глаза. А в церкви во время воскресной службы старалась оказываться поближе к нему в надежде перемолвиться хоть словечком.

Того это не смущало. Он отлично видел игру Таньки и даже сочувствовал ей, но его выбор был уже сделан, и всё шло к свадьбе.

Как-то во время одной из своих прогулок Танька познакомилась с симпатичным вдовцом и, вроде бы, забыла о прежнем муженьке. Новое знакомство переросло в более крепкие отношения и здесь тоже всё стало складываться к бракосочетанию. Наконец, Танькин ухажёр предложил ей руку и сердце, и она согласилась.

Расписаться решили в местном Дворце бракосочетаний со всеми торжествами, присущими такого рода мероприятиям.

Танька купила шикарное белое платье, её жених справил себе новый костюм, пригласили родственников и друзей с обеих сторон, заказали банкетный зал в местном ресторане.

В назначенный день свадебный кортеж, чинно проследовав по улицам городка, остановился у Дворца. Молодожёны вышли из машины под ликующие крики гостей торжества и направились к парадному входу, освещаемые вспышками фотоаппаратов и осыпаемые дождём из алых и белых роз.

Казалось, Танька была на седьмом небе от счастья.

Но тут ко Дворцу подкатил старенький «Жигулёнок», и из него вышли её бывший муж со своей дамой, по случайному совпадению решившие справить свою свадьбу в этот же день и в этот же час. Они вместе со свидетелями вышли из машины, тепло обнялись и под ручку направились к парадной двери.

Увидев их, Танька остолбенела. Весь свет для неё померк, а торжество превратилось в моральную пытку на глазах всей публики. Сначала её закачало, потом она присела на ступеньку, сдёрнула со своей головы тонкий шарфик, обмотала им свою шею, запрокинула голову, закрыла глаза и завыла.

Только сейчас до неё дошло, что весь её роман со вдовцом был полнейшим самообманом, и теперь остаётся полностью смириться с судьбой, которая развела её с бывшим мужем окончательно.

Танька ещё немного повыла и, успокаиваемая своим новым избранником, спотыкаясь о ступеньки, нерешительно вошла во Дворец бракосочетания…

«Золушка»

Впервые я глубоко влюбился только в выпускном классе средней школы. Была у нас в классе девочка по имени Маша, которая каким-то образом умела быть с одной стороны незаметной, без вызова к обществу, а с другой – всегда держала себя принципиально, открыто и честно. Во всем она была честна, даже в мыслях не давала себе думать неправдиво. За это одноклассники прозвали ее «Золушка». Почему именно «Золушка», никто объяснить толком не мог. Наверное, это имя связывалось с добротой, чистотой и внутренней красотой.

Однако ребята обходили ее вниманием. Слишком правильной по-видимому она была. А кто любит правильных?

Но вот как-то раз мне пришлось с ней оказаться в непростой обстановке, когда очередную мою мальчишескую выходку она пресекла не окриком, а добрым словом, сказав, что очень мне доверяет и видит во мне достойную опору, способную противостоять всему пошлому и негативному, с чем сталкивает нас жизнь даже в молодом возрасте.

Я был так удивлен, что не только остановил свои шалости, но и тут же в душе зарекся вообще выглядеть незрелым и по-детски шкодливым, особенно в ее глазах.

После этого случая мы стали сначала здороваться при встрече в школе, а потом и встречаться. «Золушка» оказалась интересным человеком: она много читала классической и философской литературы, выписывала журналы по искусству, писала неплохие, на мой взгляд, стихи, изучала историю нашего края. «Наверное, ее содержательность и сделала ее такой сильной по духу и мысли», – думал я. Возможно, это так, но в глубине ее души было какое-то неописуемое обаяние, которое она пыталась скрыть от сверстников из-за опаски, что ее не поймут.

Меня это обаяние и поразило в самое сердце. И при каждой нашей встрече я все больше и больше начинал ощущать, что погружаюсь в ее доброе и нежное излучение, которое исходило от нее при виде меня.

К весне мы стали неразлучны. Я любил в ней все: и лицо, и походку, и манеру держаться со мной и моими товарищами, которые, кстати, отнеслись к нашим чувствам очень доброжелательно. Правда прозвище «Золушка» осталось за ней навсегда. Даже после школы на своих встречах ребята ее именно так и называли.

Мы готовились поступать в один и тот же институт – нам обоим хотелось стать учителями, чтобы прививать детям не только знания, но и воспитанность, честность, принципиальность, культуру и понимание истинного жизненного смысла.

Все шло очень хорошо. Уже завели разговор о свадьбе, познакомили друг с другом родителей, начали думать о свадебных нарядах и о гостях, которых нужно будет пригласить на это важное для нас торжество.

Сыграть свадьбу решили сразу после окончания первого курса. Тем более мы оба не чурались никакой работы и умели подрабатывать в свободное от учебы время.

Однако именно на подработке я получил травму позвоночника и был вынужден пролежать на больничной койке почти два месяца.

Об институте уже речи не было, так как заниматься я не мог, а числиться студентом, набравшим множество «хвостов» я не хотел. «Золушка» не спорила, а только еще больше ухаживала за мной, стремясь вернуть мою физическую форму и уверенность в своих силах.

Наконец я начал ходить. А потом и вовсе поправка стала набирать хорошие темпы. Летнее солнце, свежий воздух и хорошее питание сделали свое дело, и к октябрю даже врачи военкомата признали меня здоровым. Не успел я порадоваться этому обстоятельству, как пришла повестка с призывом в ряды Вооруженных Сил.

По слухам, наша группа была распределена в Афганистан. Там шла война и это назначение не радовало никого из родственников. А «Золушка» проплакала не одну ночь.

Наконец наступил день сборов. Родственникам разрешили попрощаться с призывниками, собранными на плацу железнодорожного вокзала, с которого эшелон отвезет их в пункт назначения.

Престарелых и больных родителей я просил не приходить, так как не хотел бередить ни свою, ни их душу. Тем более, что мой отец воевал и прекрасно понимал, как тяжело глядеть вслед уходящему на войну поезду.

А «Золушка», конечно же, пришла. Мы стояли рядом, глядя в глаза друг другу. Молчали. И лишь сплетенные пальцы наших рук разговаривали легкими пожатиями. Раздалась команда. «Золушка» вдруг стала на носочки и поцеловала меня в лоб. Потом она приложила свою теплую ладошку к моему сердцу. «Это тебя сохранит», – вымолвила она и легким жестом направила меня к строю.

Я побежал, не оглядываясь. Когда нас стали погружать в эшелон я постоянно оборачивался, но найти в толпе «Золушку» не получалось.

Перестук колес долго еще сохранял ощущение присутствия родного края. Когда находишься уже не дома, но еще и не на конечной станции…

В учебном отряде наше пребывание длилось чуть более месяца, а потом мы летели в свою часть. Слухи оказались верными – мы были направлены в Афганистан.

Служилось там трудно: война есть война, со всеми тяжелыми атрибутами. Но я очень старался не подвести людей, которые остались на Родине, и скоро получил звание младшего сержанта, что вызывало во мне определенную гордость. Участвовал в боях и тоже не ударил в грязь лицом. В итоге оказался весьма заметным парнем, к которому стали присматриваться девушки из нашего батальона.

Одна из них была настойчивее других и у нас начала появляться взаимная симпатия. Не то, чтобы я стал забывать «Золушку», но молодая кровь все больше волновала и вызывала внутренний трепет. В свободное время мы стали встречаться. Я не видел в этом ничего плохого, но где-то в глубине души начала возникать непонятная мне тревога. Причину этой тревоги я, наверное, понимал, но старался ее отгонять.

А, когда мы с этой девушкой поцеловались, то вдруг мое сердце затрепетало и начало гореть. Я испугался и, сославшись на дела, быстро пошел, и даже скорее побежал, в сторону своей казармы.

На следующее утро мне было приказано сопровождать груз в другое селение. Погода была ужасная: дождь, сильный ветер, непогодистая мгла должны были быть нашими спутниками на протяжении всего пути. Предупредив водителя автомашины об осторожном вождении, командир с напутственным пожеланием отправил нас по маршруту.

Сначала мы ехали медленно, и водитель приноровился к непогоде и раскисшей дороге. Затем он начал ускорять движение, что на первых порах у меня не вызывало никаких опасений. Но, когда они появились, то было уже поздно. Не справившись с управлением, он на повороте направил машину прямо в глубокий овраг. Что потом стало с ним и с грузом, я не знаю, так как от сильного удара потерял сознание и очнулся лишь через длительное время в каком-то домике очень бедных людей, говоривших на своем языке. Они не стали меня отдавать душманам, но и отправить меня к своим или в какую-нибудь больницу не могли из-за отсутствия транспорта. А тощий и старый ишак, который был у них на дворе, выполнять роль транспортного средства уже не был способен.

Я не помню сколько недель мне пришлось провести у этих добрых людей, которые своими силами поставили меня на ноги. Правда, иногда, когда мне было совсем плохо, я ощущал руку «Золушки» на своем сердце и прикосновение ее губ к моему лбу. Это, конечно, тоже способствовало моему выздоровлению.

Когда я вернулся в свою часть, то на меня смотрели как на чудо, вернувшееся с того света. Там я узнал о похоронке, которая была отправлена на Родину командиром нашей части. Ведь сослуживцы сочли, что мы все погибли, хоть моего тела найти не удалось.

Врачи объявили меня инвалидом и командование отправило меня домой.

Домой я ехал с грустными мыслями, так как предполагал, как мои родители отреагировали на мою похоронку, как пережили это друзья и как страдает «Золушка».

Правда я успел с дороги отправить родным телеграмму, но на почту, которая неделями доставляла в наш городок корреспонденцию, надежда у меня была плохая.

На вокзале меня все-таки встретили. Друзья довезли до дома, по дороге расспрашивая о боевых действиях и политических новостях, связанных с этой войной. Родители уже отошли от потрясения и радостно накрывали торжественный стол. Зашли и соседи, помогая матери суетиться у плиты и нарезать закуски.

Не было только «Золушки». Что-то тревожное опять начало разгораться во мне. Опять начало трепетать и подпекать сердце. Тяжесть легла на лоб, в то место, куда поцеловала меня «Золушка». Я вопросительно посмотрел на мать. Она поняла мои чувства и сказала, что, когда пришла похоронка, «Золушка» оставила институт и уехала в неизвестном направлении.

После этих слов мне было не до застолья. Посидев немного, из уважения к родителям и гостям, я выбежал на улицу и устремился к дому единственной подруги «Золушки». Она уже знала о моем чудесном возвращении и приветливо пригласила в свой дом. Мы проговорили более часа. Подруга рассказала о томлении «Золушки» как раз в те дни и часы, когда я хороводил с девушкой в части. Правда об этом я ей не рассказывал. Но по времени совпадение было потрясающим. Потом мы стали рыться в тетрадях подруги с домашними записями. В этих тетрадях трудно было что-либо разобрать, но какой-то адрес в Калмыкии нас навел на мысль, что не исключено, что «Золушка» уехала именно туда.

На следующий день я был уже в пути, а через два дня я входил именно в то селение, адрес которого мы нашли в тетрадях подруги «Золушки».

Я сразу направился в местный Сельсовет, рассчитывая там получить нужную мне информацию. Мне действительно сказали, что не так давно к ним в село приехала «Золушка», конечно называя ее по фамилии и имени. Но тут же сообщили, что она умерла и покоится на местном кладбище. У меня чуть не разорвалось сердце. Я тяжело сел на скамейку и долго молчал. Сотрудники местной власти предложили мне сначала выпить успокающего, а потом сопроводить на кладбище. Эти внимательные люди боялись отпускать меня одного после такой моей реакции на смерть «Золушки».

От сопровождения я с благодарностью отказался, а вот подвезти туда их попросил.

Медленно я брел к нужной могилке. Около небольшого холмика в землю была воткнута табличка с фамилией, именем и отчеством «Золушки». Я сел на неказистую скамеечку и глядел невидящими глазами на табличку. Я не мог ни пошевелиться, ни о чем-либо думать. Для меня все в мире настолько потеряло значение, что я все глубже погружался в душевную пустоту. Не было даже сил плакать. Все застыло во мне и вокруг меня. И только в душе нарастала и становилась нетерпимой боль: «Кого я потерял!» Лишь ощущаемая моим сердцем ее ладонь продолжала его согревать каким-то внутренним теплом.

Вдруг я почувствовал чью-то руку на своем плече. Я очнулся от небытия и даже досадливо повел плечом. Но кто-то еще настойчивее нажал на него. Я уже начал сердиться и, обернувшись намеревался сказать, чтобы меня оставили в одиночестве. Но вдруг я увидел ЕЕ! Вначале подумалось, что я начинаю сходить с ума и мне уже начинают грезиться картины с ее участием. Но потом, поняв, что это явь, я вдруг вскочил, обнял ее и заплакал. Заплакал горько, глубоко, но облегчающе.

Потом она объяснила мне, что по местным обычаям близкие подруги обмениваются именами, и что ее подруга недавно скончалась от тяжелой болезни, которая и послужила причиной приезда сюда «Золушки»…

Заканчивать этот рассказ мне не хочется, так как все вошло в нужное русло, была счастливая совместная жизнь. Но вот моя измена в Афганистане до сих пор щемит мое сердце.

Он

Осень. Середина октября. Редкий погожий денёк заманил меня в сквер. Единственный сквер в нашем городе, который всегда был прибран и в котором был небольшой прудик, служивший коротким пристанищем для пролетавших на север или на юг, в зависимости от сезона, уток.

Любила бывать в этом парке и я. Я его помню с самого детства, когда мы с подругами беззаботно бегали по нему, играя в салки или прятки. А позже моя подготовка к контрольным работам или экзаменам шла только в крохотной беседке парка, вмещавшей кроме меня лишь мою закадычную подругу Вику, поступившую потом в Московский Государственный университет на факультет журналистики. Тогда-то наши пути разошлись, и мы больше не виделись.

Я же всю жизнь прожила в своём городке, и даже мысли не допускала себе о том, чтобы расстаться с его приятными улочками, знакомыми домами и, конечно же, сквером, мной обжитом и родном, так как хранил всю историю моей непростой, как и у большинства людей моего поколения, жизни.

Я присела на лавочку, наблюдая за тем, как опускаются последние листья засыпающих деревьев, и вдыхая аромат осенней свежести, чуть подогретой лучами уже нежаркого солнца. Постепенно я погрузилась в лёгкие воспоминания, не то, чтобы исключительно приятные, но и не тревожные.

Увлечённая своими мыслями, я не сразу почувствовала, что к моей скамеечке подошёл невысокий мужчина и стал пристально смотреть на моё лицо. Наконец, я уловила его стремление обратить на себя внимание, и чувство досады стало накатывать на меня. Я повернула голову к любопытствующему субъекту и уже приготовилась сказать ему что-то такое, чтобы он мне не мешал, но осеклась. Передо мной стоял Он…

Я его любила с первого класса школы, в которой мы оба учились. Он был в параллельном классе, но это не мешало мне любить его и с каждым годом всё сильнее. От других мальчиков он выделялся каким-то особенным благородством. Конечно, он иногда шалил с ребятами, а порой и дрался, но Правда, которая была в нём, позволяла оправдывать все провинности, свойственные его возрасту. Он не только никогда не врал и не пытался выкручиваться из щекотливых положений, но он был доброжелателен почти ко всем школьникам, учителям, уборщицам, да и ко всем людям на улице. Он не злословил, не потешался над слабыми, не острил в попытках кого-нибудь поставить в неловкое положение. Прямо и резко высказывал своё мнение по отношению к людям и событиям, порой будоражащим наш город.

И, конечно же, многие девочки были в него влюблены, как говорится, «по уши».

Мы не замечали, чтобы он отдавал предпочтение какой-нибудь из нас. Он был ровен со всеми. Почтителен и участлив.

Он был хорошим спортсменом, великолепно плавал, любил точные науки и географию. И своё время посвящал исключительно этим занятиям.

После школы я поступила в местное педучилище, а он уехал поступать в военную академию.

Во время учёбы в училище я его видела всего один раз. Как-то на каникулах мы со школьными друзьями собрались у моей подруги, чтобы пообщаться, вспомнить наши школьные годы, попеть любимые песни и погулять по вечернему городу. На эту встречу пришёл и он. Сесть рядом с ним мне не удалось, и я наблюдала за ним, находясь на другом конце стола. Он немного подрос, окреп, стал ещё сдержаннее и молчаливее. Он больше слушал, чем говорил. Но когда сыпались шутки, то с большим удовольствием смеялся вместе со всеми. Как всё прошло, я толком не заметила. Он затмил мне всех, и мысли о нём не выходили у меня из головы. Я украдкой посматривала на него, отмечая для себя знакомые мне черты его характера и возмужавшего лица. Мне даже показалось, что и он посматривает на меня. Но время быстро пролетело, он распрощался с нами, сославшись на дела, и вскочил на подножку последнего трамвая.

Огорчённая, я тоже вскоре ушла домой и ещё долго переживала, что не смогла набраться храбрости и с ним заговорить.

Прошло несколько лет. Я вышла замуж. Но память о нём не ослабевала. Я узнала, что он успешно окончил академию, потом служил где-то на юге страны, а потом следы его потерялись. И только слухи о нём, сочинённые неизвестно кем, иногда волновали моё сердце. Говорили, что он был в «горячих точках», был тяжело ранен и даже попал в плен, но где была правда, а где досужий вымысел, никто не мог сказать.

Замужем я пробыла недолго. Мой муж погиб в автокатастрофе. Детей мы не успели завести, и я жила одна, целиком посвятив себя своей профессии педагога.

Иногда я вызывала его в своей памяти и с горечью вспоминала тот день последней встречи, когда нам не удалось пообщаться наедине. В эти мгновения я вдруг ловила себя на мысли, что я жду новой встречи и надеюсь, что она состоится. Нет, это не было убеждением, а, скорее всего, мне не хотелось мириться с тем, что я уже пережила самое интересное в своей жизни. А главное – пропустила любовь. Наверное, жажда любви, любви настоящей, не позволяла мне строить новую семью. Я не находила замены своей школьной глубокой привязанности, да и не искала.

И вот теперь Он стоял передо мною и улыбался до мельчайших чёрточек знакомой улыбкой и протягивал мне руку: «Я пришёл за тобой. Вся моя жизнь была наполнена тобой, но мне надо было её прожить одному, ограждая тебя от опасностей и тревог, которые мне пришлось пережить. Теперь мы будем вместе. Я ведь не опоздал?» При этих словах слезы чуть появились в уголках его глаз, но Он улыбался. Улыбался счастливо и безмятежно.

И мы, взявшись крепко за руки, пошли по мягкой дорожке сквера, усыпанной золотистыми осенними листьями.

Из хосписа

Я умираю. Болезнь отнимает всё больше и больше сил. А они у меня уже на исходе. Теперь я уже могу почти точно посчитать число вдохов и выдохов, отпущенных мне в этом миру. Никто не знает, что творится у меня в душе. Да и мне самому трудно определиться, к какому берегу я приплыл.

С какими чувствами умирающий человек подходит к своему рубежу или о чём он чаще всего думает, ощущая неизбежность скорой кончины?

На эту тему много написано. Но про меня ли это? И в самом деле, что меня больше всего заботит? Наследие, которое я оставляю после себя? Нисколько. Я не настолько наивен и тщеславен, чтобы искать своё продолжение в каком-то наследии: творческом или материальном. Я не думаю о том, насколько честно я прожил свою жизнь. Наверное, нет человека на земле, который бы сказал, что он прошёл свой путь безошибочно. И поэтому я не терзаю себя этим безответным вопросом.

Так о чём же должен думать умирающий человек? Не знаю. Хоть сам нахожусь в таком положении.

Несмотря на неответность на большинство вопросов, я покидаю этот мир спокойно, без волнения и тревожного настроения. Скорее всего – с любопытством. Как меня примут в Зазеркалье? Что я Им скажу? На какие вопросы смогу ответить? Да и вообще разве я могу быть Им настолько интересен, что Они станут со мной общаться?

То, что тот Мир существует, я знаю. Уже более двадцати лет я общаюсь с его представителями. Но это не значит, что я могу рассчитывать на какие-то привилегии при оценке Ими моей жизни. Я бы очень хотел увидеть, что в этом Миру, куда мне придётся вступить, напрочь отсутствуют понятия протекционизма, иначе, зачем же он, этот Духовный мир?

Какие слова я должен оставить своим друзьям, родным и близким? Наверное, пожелания спокойствия. Пожелания понять Мир хотя бы в той степени, как это удалось мне. А больше всего мне хочется уйти с миром и без раздиранийЗа чувств с вашей стороны из-за незнания, что я всё равно останусь в Большом мире и, возможно, даже смогу созерцать дорогих мне людей.

Пока я не вижу смысла прощаться. Я ещё немного поживу. И вы ещё сможете не раз попортить мне нервы или упрекнуть меня в чём-нибудь, содеянном или нет.

Не могу оставаться побеждённым даже перед уходом навсегда. Не обессудьте. Я есть то, что я есть, и другим помирать не буду.

За что?

Удар – Боль. Удар – Вспышка. Удар – Тьма. Удар – Боль. Удар – Вспышка. Удар – Гул, провал в неизвестность.

Очнулся я от пронзительной боли в правом боку, не могу сделать вдох – рёбра впились в лёгкие, глаза заволокла опухоль, рот разбит. Пальцев рук не чувствую. Нога в правой лодыжке едва шевелится. Тело – сплошная рана…

Как мне потом сказали, меня нашли на насыпи около железной дороги. Без сознания, без документов и без верхней одежды.

Сколько лежал на больничной койке, столько же прокручивал в голове фрагменты ужасной драки, возникшей из ничего. Подошли какие-то ребята и попросили закурить. Когда я полез за сигаретами, то самый здоровый нанёс мне первый удар. А дальше дело пошло. Я не сопротивлялся, рассчитывая их не разъярять. Однако это не помогло. Били, пока у них хватало сил. Потом обобрали и бросили валяться около рельсов ветки одноколейки, ведущей в соседний город.

По мере возвращения к жизни вспоминались новые детали моего избиения. Всплывали лица нападавших, их голоса и одеяние. Вспоминались с точностью фотографии. К выписке из больницы я уже знал, что буду с ними делать. В милицию обращаться не было смысла. Эффективность её работы все знают. Нет. Отомстить я решил самостоятельно. Как говорится: «око за око»…

Вначале я обновил свой гардероб, отдав предпочтение спортивному стилю одежды – так сподручнее было расправляться с обидчиками.

Затем, взяв на работе отпуск за свой счёт, направился в район, где произошло злосчастное нападение.

Я заходил во дворы, магазины, местные кафе и забегаловки типа чебуречных и пивнушек. Осторожно беседовал с пацанами и старушками, выгуливающими внучат.

И, наконец, через два дня я смог выйти на одного из нападавших. Сразу же сводить счёты я не стал. Мне нужно было выследить всю компанию. Ещё через день у меня была исчерпывающая информация. Я знал не только адреса мерзавцев, но и маршруты их движения, места встреч и прогулок с подругами.

Я решил их отлавливать по одному и лупить примерно до такой же степени, до какой они истязали меня. «Лучше бы их поубивать», – иногда такая мысль возникала в моей голове. Но я подумал, что это будет чересчур, и остановился на варианте хорошей физической встряски.

И вот настал момент, когда можно было начинать моё предприятие. В этот вечер я за час до спланированного нападения подошёл к намеченному месту и стал ждать свою первую жертву. Несмотря на то, что с момента выписки прошло уже несколько дней, желание покарать негодяев у меня не пропало. Азарта не было, но были холодный расчёт и убеждённость в справедливости возмездия. Спрятавшись в тени дерева, я стал высматривать нужного мне парня.

Вдруг я услышал крики. Кричала женщина, выбежавшая на улицу из одноэтажного барака. Она просила помощи и звала с собой в помещение. Я, забыв о своих жестоких намерениях, побежал на вопли несчастной. Оказалось, что, поскользнувшись, упала её престарелая мать, и теперь лежит без чувств на каменном полу кухоньки в торце барака.

Через мгновение я уже был на кухне. Подскочив к старушке, я нащупал еле слышный пульс и начал делать ей искусственное дыхание. Мне пришлось без устали трудиться минут сорок, пока не приехала «Скорая помощь». Врачи знали своё дело, и бабуля открыла глаза. Старушку переодели и увезли в больницу, сказав, что её необходимо подержать в стационаре, так как наверняка у неё сотрясение мозга.

Оставшись в одиночестве, её дочь пригласила меня к себе, и я, видя её переживания, не посмел отказать. Войдя в комнатку, где обитали престарелая мать с дочкой, я устало сел на заботливо пододвинутый стул. Весь мой пыл и желание хорошенько вздрючить хулигана куда-то исчезли, и я, размышляя, уставился в маленькое окошко убогого жилища, похожего скорее на келью, чем на помещение, пригодное для проживания людей. Я думал о том, что эти две женщины, наверное, так и проживают свою жизнь в полунищете. Что борьба за своё существование и тем более за какие-то крохи счастья стала смыслом их пребывания на этой земле. А если и улыбнётся им какая-то редкая удача, то это будет, скорее всего, исключением из правил, чем привычным явлением. Постепенно горестное настроение наполнило мою душу и я, понурый, встал и начал, было, прощаться с хозяйкой этой несчастной норы, но та удержала меня, попросив остаться ещё на часок, чтобы попить с ней чайку. Я видел, что она хочет успокоиться, и согласился.

За чаем я как можно деликатнее расспрашивал её о матери, о житье-бытье, о её видении счастья, семье, детях и так далее.

Она живо поддерживала начатый мной разговор. К моему удивлению она ощущала себя счастливой. Я почувствовал, что она знала что-то такое, что выходило за пределы моего сознательного восприятия и понимания. В ней засветилась такая духовная сила, которая до нашей встречи была мне не ведома.

Когда она вышла на кухню, подогреть остывшую воду в старом металлическом чайничке, я стал осматривать её комнату повнимательнее. И тут меня поразило, что при всей убогости жилища и бедности существования эти два беззащитных, на мой взгляд, создания имели весьма недурную библиотеку. Особенно выделялись тома Льва Николаевича Толстого, судя по закладкам, читаемые постоянно и с большим проникновением в суть его философского учения.

Теперь я понял, чем меня удивила речь хозяйки – образным языком, точностью и логичностью мышления. Нет. Она не была наделена ораторским даром или талантом профессионального лектора. Но простое, спокойное изложение своих взглядов на жизнь, на происходящие события, на проблемы добра и зла, смерти и бессмертия взволновало меня так глубоко, что моё сердце затрепетало. Я понял – она была Просветлённой. Её духовные глаза были открыты – она видела! Она поднялась на такую нравственную высоту, с которой смогла приблизиться к постижению Высшей Мудрости, Высшего Знания. Путь к ним труден и нескор, но тот, кто его нашёл, найдёт и всё остальное, что необходимо для полного счастья. И она его нашла! И нашла не в благах хрупкого мира материального сверхдостатка, а в своей душе, в своём сердце.

Вдруг я почувствовал себя человеком, который, несмотря на своё материальное превосходство, имел по сравнению с ней до того нищую душу, что ощутил себя транжиром, зря проживающим свои годы, отпущенные Всевышним на духовное созидание. Созидание прежде всего внутри себя.

И тогда в памяти тут же всплыли мои замыслы жестокой мести по отношению к существам, чья духовная зрелость была сродни моей и весьма далека от совершенства. Я запылал да самых кончиков волос.

Мне стало так стыдно и неуютно, что я решил уйти, не прощаясь. Но тут она вошла в комнату, бросила взгляд на меня и, к моему ужасу поняла, что произошло. Теперь мне было не только стыдно – я был готов провалиться сквозь землю.

Женщина не стала меня ни о чём расспрашивать. Мы поговорили, теперь уже ни о чём, и я откланялся.

По дороге домой я всё-таки пытался найти оправдание своим прежним планам мести. Но чем дольше я шёл, тем настойчивее совесть подсказывала, что это будет предательством по отношению к человеку, который открыл мне глаза и заставил меня подумать о том, что в дальнейшем, как показала моя жизнь, стало моим смыслом и моей судьбой.

К дому я подходил, совершенно обновлённый и спокойный. В меня вселилась уверенность, что новая жизнь, новое понимание Всего ожидали меня и звали в большой путь прозрения и просветления.

И действительно, позже я нашёл в себе новые грани, мне удалось познать то, что мы называем Путём к Истине. Я как человек стал постигать. И постигать нечто подлинное. Подлинное во мне и в мире, поглощающем меня. И от этого Всезнания начал нисходить на меня Свет, дающий ощущение подлинного и безмерного счастья…

Да, действительно, пути Господни неисповедимы. А всё началось с тривиального избиения и моих хриплых криков: «За что!!!»

Арбат

В один из редких выходных дней мне удалось выбраться на Арбат. С этой улицей меня многое связывает. И школа, и первые уроки фехтования, и прогулки по пушкинским местам и прочее, прочее, прочее. У меня никогда не бывает плохого настроения, когда я брожу по Арбату, подмечая каждую вывеску и каждую витрину. Кажется, что всё уже выучил наизусть. Однако с каждым новым приходом на эту улицу меня посещают новые мотивы, новые впечатления и ощущения. Это как река, которая никогда не бывает застывшей в мгновении. Её воды всегда находятся в движении. То величавом, то игриво-искромётном, то бурном и грозном с неистовым грохотом ниспадающей в бездну могучей водной массы.

Такое сравнение Арбата с рекой является для меня вполне справедливым. На этой улице тоже нет ничего неподвижного, окончательно застывшего. Даже тени от деревьев и домов движутся с движением солнца и создают всё новые и новые фигуры на булыжнике мостовой. А сама история Арбата полна динамики и переменчивости.

Люди здесь больше приезжие. Идут неспешно, фотографируются, позируют художникам, расположившимся прямо на мостовой, тихо стоят у ларьков с залежалыми товарами, но баснословными ценами. Этих людей обходит обычная московская суета. Они попали в свой мир. Мир гостей столицы, собранных вместе на небольшом клочке московской земли.

Москвича в этом потоке можно узнать издалека. Он идёт деловито и «на автопилоте», не думая о маршруте движения, отработанном годами. Его не интересуют ни магазинчики, ни рестораны, ни ларьки, ни музыканты, собирающие около себя любопытных, желающих приобщиться к тротуарному искусству.

Москвич идёт нарочито уверенной поступью к конечному пункту своего маршрута. Он не подойдёт ни к кому из прогуливающихся людей, чтобы уточнить, где находится дом номер шесть по Кривоколенному переулку или пятнадцать по Композиторской улице. Он скорее сделает лишний круг, отыскивая нужный адрес, но не опустится до того, чтобы задавать такие вопросы приезжему.

А приезжим здесь неплохо. Они тут не так скованы, как в других местах Москвы. У них здесь не будут проверять регистрацию и требовать документы на всякий антитеррористический случай.

Арбат чтят даже милиционеры, большей частью скомплектованные из приезжих ребят, которые, с одной стороны не потеряли ещё связи с родными местами, но с другой – уже успели, почувствовав себя москвичами, натянуть на себя маску коренного жителя столицы, на пять голов стоящего выше любого приезжего.

А Арбат так и живёт своей жизнью. Днём служит приютом гостей города, а вечером и ночью, когда людской поток существенно ослабевает, возвращает себе облик Старого Арбата, воспетого и русскими, и советскими мастерами поэзии, прозы, музыки и живописи.

К сожалению, интеллигенция Арбата давно растворилась в огромном мегаполисе, поглотившем и смешавшем людей многих профессий, традиций и привычек. Даже архитектура арбатских театров, ресторанов и доходных домов, знаменитых во все времена, как-то потерялась в потоках людей, их суете и сутолоке.

Но всё равно само слово «Арбат» звучит как символ увековеченной московской истории, дорогой сердцу любого москвича, как олицетворение культуры и неповторимого пейзажа истинно московских старинных улиц.

Этюд

Приближался рассвет. Темнота нехотя уступала свои позиции, давая ночи возможность ещё хоть чуть-чуть повластвовать и затем неспешно укрыться либо в чащобе леса, либо в глубине моря, либо в ущельях гор.

В такие мгновения, когда идёт смена вахт ночей и дней, особенно хочется встретить первые, ещё робкие, лучи просыпающегося солнца и сесть, замерев, в кровати в ожидании первых петухов. Начинают позванивать мухи, комариный писк потерял свою силу, стал вялым и уже не раздражает как среди ночи.

Потихоньку всё начинает оживать и выходить из царства теней явственнее и смелее. Перестают скрипеть половицы и деревянные ступени лестницы, которые ночью под давлением остывающего после дневного зноя дома прогибались, издавая непривычные человеческому уху звуки. Эти звуки порой пробуждали мистические ощущения чего-то загадочного и сверхъестественного, таящегося в тёмных коридорах и на лестнице.

Сейчас же дом наполнялся воздухом, а через занавески окон начали прочерчиваться острые лучики красно-оранжевого света, переходящего позже в золотистый поток солнечной жизни, входящей через щели, окна и приоткрытые двери сеней.

Оживал и двор. Заскрипел ворот колодца, застонала от удара ногой калитка, заёрзал и что-то прошамкал лежащий около будки старый пёс. Деловито закудахтали куры, протяжно замычала корова. Застигнутый рассветом, засеменил куда-то ёжик, распугивая беспечных лягушек, отдыхающих после завтрака у пруда. Появились пчёлы, зажужжал шмель.

Движение наполняло всё вокруг, перерастая в обыденную суету деревенской жизни. Солнце уже не пряталось, а полновластно распоряжалось природой и человеком. С каждым часом оно всё настойчивее припекало и томило, принуждая людей прятаться в тень и непрестанно поглядывать на небо в поисках спасительной тучки, приносящей приятную прохладу и свежесть.

Заполдень воздух прогревался основательно, и дышать становилось всё труднее. Однако поле нуждалось в участии человека, и крестьяне в широкополых шляпах, а бабы в платках, повязанных вокруг шеи узелком назад, неторопливо, но без лени копошились на своих наделах. Пел жаворонок, стрекотали цикады, высоко в небе метались стрижи, предвещая вёдра и на завтра.

В воздухе звенел зной и висел сладковатый запах полевых цветов. Лето было в разгаре и не верилось, что этому теплу когда-то придёт конец и что яркий, залитый солнцем день, уступит место прохладной тёмной ночи…

Осинка

Как-то мы с приятелем выбрались в подмосковный лес немного развеяться после тяжёлой трудовой недели. Маршрут мы заранее не выбирали, а просто с утра пораньше сели в электричку и поехали в юго-западном направлении. Едва успев занять свои места, мы тут же перешли на рабочие темы и спохватились только спустя час езды. Посмотрев в окно, мы увидели огромный лесной массив и решили сойти на ближайшей станции.

От станции нам пришлось идти до примеченного нами места минут тридцать. Но зато, когда вошли в лес, то ощутили такую благодать, что совершенно забыли о рабочих проблемах и небольшой усталости после продолжительной ходьбы быстрым шагом.

Пройдя метров триста по лесу, мы решили разойтись в разные стороны, условившись о месте и времени встречи. Приятель был заядлым грибником и тщился насобирать грибов на жарёнку, а мне хотелось неспеша пройтись по неистоптанному лесу, вдыхая его ароматы, любуясь свежей палитрой трав, цветов, кустов и деревьев, растущих в лесу, и наслаждаясь пением птиц, которое в пору весеннего ухаживания особенно звонко, многоголосно и искусно.

Я прогуливался уже часа два, успев присмотреться к лесу и влиться в него, забыв некоторую робость первых минут. Выйдя на небольшую полянку, я решил немного передохнуть и уселся на пенёк, прислонившись спиной к растущему рядом дереву. Блаженно закрыв глаза, я прислушивался к голосам леса и стал постепенно растворяться в его микрокосмосе. Я старался ни о чём не думать, отгоняя любые попытки моего сознания навязать мне какие-нибудь мысли. Состояние неги уносило меня в какой-то неведомый мир, который не допускал других попыток, как только о своём единстве с природой. Так продолжалось несколько минут. Наконец, сознание взяло верх, и я, с неохотой открыв глаза, стал неторопливо осматривать деревья и подножную растительность. Особой цели в этой инспекции не было. Просто мне захотелось не только обозреть всю картину открывающегося передо мной пейзажа, но и присмотреться к каждому цветочку, кустику и деревцу. Продолжая внимательно наблюдать за деревьями, я вдруг увидел, что они совершенно разные. Разные не только по внешнему виду или типу в растительном мире, а по характеру. Я даже отметил, что некоторые ели имеют характер, близкий характеру берёз или осин. А у кустов внешнее единство весьма обманчиво. Там тоже есть свои лидеры, забияки, покорные молчуны и говоруны. «Всё как у людей», – подумал я, и вдруг мой взгляд зацепился за выступающую несколько вперёд осинку, которая, как мне показалось, хочет что-то мне сказать.

Я не без волнения подошёл к осинке и стал внимательно вглядываться в её крону в надежде уловить её знаки. Она сделала паузу, а потом начала мне что-то рассказывать. Я понял, что со мной ведут разговор, но сообразить каким образом я смогу его понять сразу не смог.

Наконец, меня осенило. Я отошёл на два шага назад и по характеру трепета листочков и шуршания кроны дерева стал ощущать сначала направленность тона монолога, а потом и саму таким образом выражаемую речь осины.

И вот что она мне поведала: «Когда я была совсем маленькой, то люди принесли меня в лес и посадили на этом месте. Я очень быстро прижилась и подружилась со своими соседями. Теперь меня считают уже своей и даже советуются по разным вопросам. Особенно если это касается взаимоотношений с людьми – ведь я родилась в лесопитомнике, где люди растили меня, готовили к жизни в лесу и прививали мне необходимые качества. И вот теперь я стала известной на весь лес переводчицей с человеческого языка на наш природный. Однако в последнее время я стала замечать, что ваш язык стал меняться: появились новые слова и выражения, которых я совсем не понимаю, речь человека стала резче и отрывистее. Она изобилует междометиями и краткими эмоциональными восклицаниями типа «Эх! Ух! Ну! Иес!» И тому подобное. Смех стал развязнее, разухабистее. Манеры агрессивнее и грубее. А раньше говор был напевнее, мягче. Слова носили характер нежного и приветливого отношения людей друг к другу. Они были пронизаны добротой и участием. Смех был открытым, светлым и радостным. Люди пели. Ходили грибники по лесу осторожно, сберегая каждую травинку.

Что же происходит? Ты можешь мне объяснить? Ведь мне, как переводчику это нужно знать. Либо я отстала от времени, либо у вас творится что-то неладное, которое так сильно изменило людей. А ведь совсем недавно…».

На этом осинка замолчала и замерла в ожидании моего ответа.

Я же не знал, что сказать. Как деликатно, не принижая вид природы, к которому я принадлежал, объяснить милому и наивному деревцу, что многое в нашей жизни изменилось. Что цивилизация стала забывать, что такое истинная культура. Что экраны телевизоров и страницы газет, книг и журналов прямо-таки запачканы выражениями и не только такого толка, о которых спрашивало дерево. Что сам смысл чистоты, верности, чести и достоинства человека вытравливается методично и неистово. Кто-то печатает рабов пошлости, подлости, бесстыдства и лицемерия, подпитывая бесом подбрасываемые деньги Молоха разврата всей цивилизации.

Как это объяснить я не знал. Какие-то слова оправдания стали возникать в моей голове, но я, поражённый чистотой этого божьего создания, подавил в себе попытку лицемерно солгать и, опустив постыдно голову, поплёлся прочь, даже не попрощавшись…

Обратно мы ехали молча. В моих глазах стояла осинка в вопрошающей позе, замерев от внимания. В памяти крутился калейдоскоп шоу-треска, проносились шумные рекламы в пошлых тонах, возникали навязчивые образы новослепленных «звёзд» безвкусицы и безнравственности. От этого ужаса я вздрогнул. Мой приятель давно заметил моё настроение, но деликатно молчал. И только после того, как увидел ужас в моих глазах, спросил: «Что-то случилось? Не переживай, успокойся». Как ни странно, эти слова вывели из поглотившего меня смятения и я подумал: «Нет. Если есть такие тонкие люди как мой друг, способные не только чувствовать чужие боль и настроение, но и откликнуться на них, то не всё потеряно. Однако нужно что-то делать. И мы подумаем и сделаем. А пока надо научиться слушать. Слушать друг друга, слушать природу, слушать космос. Тогда мы сможем не только выработать в себе иммунитет к пагубной морали, но и создать свою – близкую к природе и званию человека и проторить ей дорогу».

Одуванчик

Недалеко от моего дома, на лесной опушке, растёт замечательный одуванчик. Почему замечательный? Да очень просто – замечательный и всё тут. Я с ним познакомился ещё весной, когда он только вылез из земли и удивлённо смотрел на окружающий его мир, крутя своей золотистой головкой в разные стороны. А вездесущий ветерок только помогал ему крутиться. Ведь друг другу всегда надо помогать – иначе останешься в одиночестве и никому не будешь нужен.

Со временем одуванчик рос, набирался сил, и постепенно его головку вместо жёлто-золотистого веночка стала украшать забавная пышная шапка белого цвета с очень нежными лепесточками. И вот как-то весёлый ветерок озорно дунул на голову одуванчика и сдул с неё весь пышный и нарядный убор. Одуванчик замер от ужаса. Он чувствовал себя обритым как солдат-новобранец. Ему даже стало казаться, что окружающие смеются над ним и поддразнивают, глядя на лысую голову. Он до такой степени огорчился, что поник своей головой и был готов расплакаться.

Но тут вмешался старый репейник: «Ты погоди горевать, голова твоя некудрявая! Глянь, посмотри, куда упали твои волосы. Не в океан, не в огонь, не в тартарары, а в плодовитую землю. Теперь из каждого из них взрастет твоё потомство. Сколько волосиков ты на землю уронил, столько твоих детей увидит свет. Гордиться надо, а он готов слёзы лить». Так сказал репейник и укоризненно покачал в такт ветру, который слышал его слова и всем своим видом показывал, что их полностью разделяет.

Прошло два месяца. Лето не покидало поляну, на которой росли наши цветы. И как-то в одно прекрасное утро все увидели, что множество жёлтеньких молодых одуванчиков покрыло всё пространство между шеренгами обступивших полянку величавых деревьев, удивлённо взирающих на золотистое поле молодой поросли.

Сбылось пророчество репейника – новое поколение продлило род замечательного одуванчика и было устремлено в будущее, которое так же даст миру красоту, благоуханье и замечательное потомство.

Весна

Вот и пришла самая настоящая весна. Песнопение птиц уже перестало быть в диковинку как в апрельские дни, а солнце всё чаще зовёт на прогулку в расцветающий сад. Листья пока ещё небольшие и липкие, но уверенная поступь наступившей весны ощущается на каждом шагу. Вот, перед соседним домом уже цветёт сирень. Она радует своим оптимизмом, открывая свои цветки без страха перед заморозками. Ещё смелее оказались весенние тюльпаны, дающие большой заряд цветущей энергии и радость восприятия необычных цветосочетаний после унылого однообразия зимы. Хоть на зиму обижаться не нужно. В ней тоже есть свои прелести и прекрасные моменты. Один Новый год чего стоит!

Но вернёмся к весне. В мае начинаются весенние праздники. Это Первомай, День Победы, День радио, День печати и другие. Май уже настраивает на отпускные заботы. В мае люди окончательно снимают с себя зимнюю одежду, приобретая вид граждан южных поясов. Теперь идут преимущественно дожди. А снег погрозил ушедшей зимой ещё в апреле. Теперь зонт – практически постоянный спутник любого туриста, выезжающего на пикник. В мае появляются первые росточки в огородах дачников, что приводит их в неописуемый восторг. Интересно наблюдать за трудолюбивыми огородниками, которые из года в год в одно и то же время источают благодушие, возникающее в сердце любого человека, соприкоснувшегося с таинством рождения необыкновенно нежной зелени.

Дачники высыпали на свои участки. Повсюду слышны звуки молотков, пил и распространяется удивительно тёплый и приятный запах свежесрубленной древесины. Кажется, что сам праздник пришёл на дачные участки. Вымытые до блеска окошки дачных домиков весело играют на солнце, испуская во все стороны солнечные зайчики. Кто-то меняет или обновляет телевизионные антенны на коньках крыш. Откуда-то потянулся незабываемо ароматный самоварный дымок. И вокруг повсюду цветут нежно-жёлтые одуванчики, выделяясь на фоне изумрудно-зелёной упругой молодой травки.

Уже виден первый полёт молодых пташек, слышен писк совсем маленьких птенцов из дупел деревьев и гнёзд в их кронах.

Собаки демонстрируют свои лоснящиеся шкурки. Их шерсть, потускневшая и сбившаяся в комья зимой, стала шелковистой, нарядной, и её владельцы, гордясь производимым впечатлением, степенно разгуливают по дворам и дорогам дачных посёлков.

Кошки от зависти делают вид, что собаки их совсем не волнуют, и уютно греются на солнышке, забравшись на всякий случай куда повыше, одним глазом наблюдая за разважничавшимися собаками.