Читать онлайн Птицеед бесплатно

Здесь солнца нет.

Во тьме скользят лишь только

сова ночная, с нею вместе птица, что вещим

вороном судьбы зовется…

И, показав мне этот жуткий край,

они сказали:

Здесь в глухое время ночи

отродья тьмы и легионы змей,

раздутых жаб, чудовищных ежей…

такой ужасный крик во тьму извергнут,

что, услыхав его,

любой из смертных

сойдет с ума иль мертвым упадет.

Поведав это всё,

они пообещали, связав меня

здесь к тису пригвоздить. И бросить умирать

столь злой, презренной

и жалкой смертью…

Уильям Шекспир. «Тит Андроник» 1 .

Пролог

– Гадость какая! – Рево скривил морщинистое, неприятное лицо, отставляя в сторону только что опустевшую, девятую по счёту рюмку. Язык у него уже заплетался. – Водка – это дрянь. Только россы её могут пить.

Калеви, сидевший напротив лучшего друга и коллеги, съёжился, и его плешивая голова под белым париком тут же вспотела. «Берёза» была росским заведением, здесь подавали росский алкоголь и еду, сюда приходили россы, они собирались за столами, ужинали, веселились и… было довольно необдуманно хаять их любимый напиток. Всё равно что залезть в гнилую нору к спящему жеребёнку, тыкать его в бок острой палкой и ожидать, что выберешься обратно целым.

Дери Рево совы, если он из-за выпитого не понимает таких элементарных вещей!

Калеви Той был от природы робким, нерешительным человеком, которой не терпел конфликтов. За всю долгую жизнь невысокий толстоватый ботаник ни разу не дрался и не хотел получать новый опыт в шестьдесят. Пусть россы люди внешне холодные и суровые, но внутри у них ещё то пламя… Так что Калеви опасливо осмотрелся, блеснув пенсне. Но из-за гомона и смеха слова Рево расслышали только за их столом.

– Ты как наберёшься, тебе сразу свет не мил, – проворчал Танбаум – тощий, рыжеватый, с аккуратными усиками над толстой, растрескавшейся губой. Он был занудой и педантом. Все делал обстоятельно, с оглядкой, никуда не спеша, чем часто раздражал Калеви во время работы. – И это вишнёвая настойка на водке, а не водка. Будь точен в формулировках.

Рево фыркнул с презрением и собрал разбегающиеся глаза:

– Слишком сладко. И крепко. Надо было идти в «Морскую деву», там хороший ром. А, Калеви?

Калеви осторожно пригубил из кружки уже порядком нагревшегося пива. Оставалось больше половины, он мучал его довольно давно, терзаясь одновременно от обиды, разочарования и апатичной усталой грусти.

Было с чего.

Утро обещало прекрасный день. Он ждал его двенадцать лет и, отправившись в университет Айбенцвайга, оделся подобающим образом: напудренный парик, треуголка, кюлоты2, белые чулки, новые даже не поцарапанные блестящие ботинки, камзол с бархатной вышивкой. Всё в коричневых тонах. Не броско, не вызывающе, но прилично и аккуратно. То, что требовалось для столь торжественного момента.

Его начальник, старший их лаборатории, профессор Кнейст, оставил должность по причине преклонного возраста, и Калеви сегодня должен был получить освободившееся место. Потому что он тяжело работал, писал солидные монографии, читал лекции, почти вывел устойчивый к холодным ветрам восточных Каскадов сорт солнцесвета и… был достоин.

Как никто другой.

Калеви ждали: уважение, весомая прибавка к жалованью, хорошее выходное пособие, больше времени на преподавание, науку и самое главное – больше денег на его важные для всего государства исследования. Он единственный человек во всем Айурэ, кто собирался представить миру первое за сто лет значимое открытие, связанное с солнцесветами. Для этого всегда нужны были лишь средства, да время. И теперь у него того и другого будет достаточно.

Но в университете его встречали тёмные и совершенно несправедливые вести.

Учёный совет Айбенцвайга, вся Большая ложа, при одобрении наблюдателя городского магистрата и уважаемых мастеров-попечителей лорда-командующего, ко всеобщему удивлению (читай – удивлению Калеви) назначили на должность Аврелия Пноба, доцента из команды профессора Кнейста.

Калеви, узнав новость, полдня ходил как потерянный. Словно его сбросили со скалы в ледяные воды. Словно отдали жизнь в руки Вожаку Облаков и тот, выпив её, спрятал в свою волшебную шкатулку, на самое дно, а ключ скормил Птицам.

Полное опустошение.

Отойдя от потрясения, Калеви всё же признал, что Пноб – достойный выбор. Признал не как человек, а как учёный. Отрешившись от эмоций.

Работящий, умный, написавший в свои неполные сорок уже пять монографий, хорошо знавший поля Каскадов и их особенности, солнцесветы, Зеркало, правила посева и сбора урожая. Вполне подходящая кандидатура, если бы… не было Калеви.

Скорее всего, причиной решения учёного совета стала робость и нерешительность Калеви. Жена часто пеняла ему на это. Что быть начальником непросто и если хочешь чего-то достичь на старости лет, то надо показать себя. Быть как Аврелий Пноб – весёлым, дружелюбным, легко заводящим знакомства.

Но у Калеви не получилось. Его занимала только наука, а не общение с мешавшими работе людьми. И вот результат. Все его невысказанные амбиции растоптаны.

Разумеется, он, как и другие его коллеги, поздравил Пноба. Даже смог выдавить из себя улыбку и проблеять нечто одобряюще-восхищённое, хотя на душе Птицы клевали. Аж сердце кровоточило.

А теперь они праздновали. Пноб пригласил их в Талицу, привёл в «Берёзу», кормил и поил. Он сидел напротив Калеви – раскрасневшийся, весёлый, хохотавший над любой шуткой и травящий смешные байки. На две головы выше их всех, с широкими плечами и крепкими руками, гудел шмелём и колотил кулаком по столу так, что кружки, рюмки, да тарелки подпрыгивали, испуганно дребезжа.

Калеви слышал разговоры в университете. Мол, в молодости Пноб интересовался отнюдь не лепестками да стебельками, а носил алый мундир. Служил в одной из гренадерских рот лорда-командующего и вроде бы даже участвовал в нескольких рейдах за Шельф, уничтожал ульи, истоптав немало троп Ила.

Калеви охотно бы поверил этим слухам. Уж про гренадерскую роту точно – благодаря росту Пноб вполне заслуживал почётного места в рядах славных «Рослых парней»3 его милости. Но… во всём остальном Пноб не походил на солдафона или отчаянного малого. Да. Крупный. И кулаки большие. Но, по мнению Калеви, все, кто держал в руках ружья, орудовал штыком или шпагой, довольно тупые люди. Не учёные. А Пноб глупцом, приходится это признать, не был.

– Эй! – Рево помахал пятернёй перед пенсне Калеви. – Пиво скиснет. О чём размечтался?

– Да я. Так… – пробормотал ботаник, сделав глоток, думая, что сегодня горечь не только в кружке, но и на душе. Что он скажет жене? Пилить она его будет до конца месяца. И всем соседям расскажет, какой он неудачник.

– А я тебе говорил, что в «Морской деве» прекрасный ром.

– Так идём, – благодушно прищурился Пноб. – Возьмём лодку, переплывём в Кожаный Сапог. Гуляем всю ночь! Я плачу в честь назначения.

– Вот это дело! – обрадованно хлопнул в ладоши Рево и затем икнул. Он потянулся к треуголке, уронил её под стол, выругался, шаря руками по полу.

– В следующий раз, – не согласился Танбаум. Он залез в карман жилета, вытащил часы на цепочке, откинул крышку. – Без пятнадцати полночь уже. Время сов, а не людей.

– Слабак. – Всё же Рево сегодня перебрал и завтра будет стенать на похмелье и прятаться в библиотеке, в самом тёмном углу. Он нахлобучил треуголку на голову так, что съехал парик. Выругался. – Ну, а ты, друг?

Калеви хотел сказать нет, время действительно было позднее, а отсюда до дома далековато, да и жена, наверное, волнуется. Не спит. Но, подумав, кивнул. Не в его правилах было отказывать. От этого он чувствовал себя виноватым.

Они вместе вышли наружу, Рево чуть пошатывался, и Пноб поддержал коллегу под локоть, негромко посмеиваясь. Половинка убывающей луны уютным фонарём висела над черепичными крышами.

Улица отсюда ползла к далекой Эрвенорд. Там, в бликах волн, блестел лунный свет, и дрожащий теплый воздух над водой заставлял мерцать огни на острове Беррен, где располагалась Школа Ветвей колдунов. Путь до реки и лодки, которая должна была переправить их на тот берег, казался непомерно долгим.

У Калеви болели ноги. Новые, оказавшиеся ненужными ботинки натирали пятки, и он с огорчением отметил, что поблизости нет ни одной коляски.

– Вы же не будете топать пешком? – простонал он. – Отсюда до переправы почти час.

– Двадцать четыре минуты, если быть точным, – поправил зануда Танбаум.

– Ты с нами? – Пноб глянул искоса.

– Нет. Я же уже сказал.

– Погодите, – попросил Рево. – Мне надо…

Не объясняя, что ему надо, он высвободился из мягкой пухлой руки Калеви и, пошатываясь, направился к тёмному проулку, возле которого, объятая мраком, застыла богато украшенная карета. На козлах никого не было, четвёрка лошадей стояла смирно и совершенно не обратила внимания на пьяного. Рево на ходу, непослушными руками, стал расстегивать пуговки на кюлотах.

– Дери тебя сова, – буркнул Калеви и поплёлся за другом, думая, что, если пьяный дурак сейчас грохнется, да разобьёт башку о мостовую, сие станет вполне закономерным финалом гадкого дня.

Дверь кареты распахнулась внезапно, рядом, спрыгнув с подножки, приземлился человек. Ботаник охнул от неожиданности, отшатнулся назад, едва не врезавшись в незнакомца, и получил удар в ухо.

От боли всё вспыхнуло, зубы клацнули, пенсне упало под ноги. Калеви и сам оказался на земле, ничего не соображая. Место, куда пришёлся кулак, пульсировало, слышались крики и ругань. Из-за потери пенсне всё вокруг было мутным, размазанным. Оглушённый, мало что понимающий после удара, он шарил пальцами, щупал перед собой и с трудом нашёл стеклышки. Дрожащей рукой нацепил на нос, рассматривая, что происходит.

И внутренне похолодел, потому что нападавших было гораздо больше, чем один. Шестеро в чёрных камзолах, широкополых шляпах, шелестящих плащах окружили загулявших учёных.

«Грабят!» – пронеслась в голове судорожная, липкая мысль. Стало страшно и дурно.

Двое стояли над поднявшим руки, скулившим Рево. Он валялся прямо в лошадином навозе и молил о том, чтобы его больше не били. Ещё двое вязали Танбаума. Грабителям сопротивлялся только Пноб. Массивный великан не собирался так просто расставаться с кошельком.

Одним быстрым движением он опрокинул нападавшего, и тот рухнул рядом с Калеви, давая рассмотреть плащ, сшитый из множества совиных перьев.

Вот что шелестело.

Перья. Не ткань.

Но… это же… Племя Гнезда.

Ботаник глянул на плащ ещё раз, решив, что зрение его подводит.

Нет. Совиные перья никуда не исчезли.

Страх и дурнота превратились в ледяной ужас. Он забыл о боли. Застыл, точно ящерица, и издал горлом звук тонкий и жалкий. Тем временем Пноб, который то ли не видел, то ли плевать хотел, кто ему противостоит, с яростным рёвом, ничуть не достойным учёного и доцента кафедры ботаники, схватил второго нападавшего за грудки, поднял над головой так, что у того слетела шляпа, а затем шмякнул о камни.

Это привлекло внимание остальных бандитов. Те, что стояли над Рево, переглянулись, извлекли из-под плащей короткие кривые клинки, шагнули к Пнобу. Один бросил пьяному другу Калеви:

– Встанешь или побежишь – прикончим.

Бросил сквозь зубы, с презрением, ничуть не сомневаясь, что тот не побежит.

– Проваливайте, пока целы, сосунки! – рыкнул Пноб, без страха, набычившись, глядя на приближавшихся.

Они не ответили, и двое их товарищей, закончив вязать узлы на руках Танбаума, выпрямились, собираясь присоединиться к драке. Тот преступник, что валялся рядом с ботаником, тихо застонал и пошевелился, сел, осторожно ощупывая голову, и хрустнул шеей.

Калеви через панику и ужас отметил странность – пространство перед «Берёзой» оставалось совершенно пустым. Никто не входил и не выходил. Вся улица опустела.

Пноб извлёк из кармана маленькие канцелярские ножницы. В его огромной руке они казались сущей насмешкой над тесаками нападавших. Великан махнул ножницами в сторону подходящих людей, и голова одного из грабителей скатилась с плеч, стукнувшись о камни.

Тело сделало ещё несколько шагов, прежде чем упасть.

Ботаник вытаращился, забыв дышать. Он никогда не видел ничего подобного. Такого, чтобы нечто незримое убивало человека.

Да что там. Он никогда не видел, чтобы убивали человека!

Пноб, который сейчас ничем не напоминал привычно весёлого добряка, снова поднял ножницы. Глаза холодно блеснули.

Тот, кого он ударил кулаком, теперь сидевший рядом с Калеви, быстро, суетливо сунул себе в рот что-то небольшое, и между губами у него полыхнуло лиловым.

Ботаник простонал. Всё не могло быть настолько плохо.

Со всех сторон, не слышимая ушами, а лишь разумом, грянула задорная музыка: насмешливые дудки, пошлая скрипка и совершенно неуместный клавесин. Тело Пноба изогнулось в болезненном первом па. Башмаки отстучали залихватскую дробь по мостовой, словно плавную чакону решил сплясать какой-то сумасшедший.

Раздался щелчок. Громкий и неприятный. Сломанные пальцы от беззвучной музыки разжались, роняя ножницы под ноги. А после великан подлетел вверх, где-то на фут, и завис над землёй, словно некто приколол его булавкой к воздуху. Лицо нового начальника Калеви исказилось от боли.

Хрустнуло!

Локти и колени несчастного вывернулись в обратную сторону. Ботаник зажмурился, не желая видеть, и слушая все тот же страшный, ужасающий треск чужих костей. Он стих вместе с музыкой, а затем на голову Калеви, который так и не раскрыл глаз, надели мешок, едко воняющий мышиным помётом…

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЖРЕБИЙ

Ветер выл в пустых холмах, пригибал к серо-коричневой потрескавшейся земле чахлые вересковые поросли, пробирался через дыру в рукаве куртки, дышал холодом. Гонял пыль, то и дело путался в колючих кустарниках, разбивался о мшистые камни, старыми исполинами лежавшие на пожухлой, пепельно-жёлтой траве.

На хвосте стылый ветер приносил запах, и тот пробуждал затаённый страх, дремлющую тошноту, забытое прошлое и всё то мерзкое, что есть в нашем мире. Пахло Илом: тяжёлые пряные специи, застарелая тина, гнилые цветы влажного дождливого леса, испорченное мясо, прогорклый дым и кровь, разумеется.

Ил – это всегда чья-то кровь. Чаще чужая, но иногда ему перепадает и твоей. Ил жаден до чужих жизней. Здесь, под светом скорбного розового месяца, их завершилось достаточно.

От запаха резало гортань, саднило в носу. Хотелось кашлять и пить. Пить и кашлять. Этот аромат не забыть, даже вернувшись домой, даже если после рейда прошло несколько месяцев.

Я сглотнул кислую слюну и с некоторым раздражением посмотрел на невозмутимого Капитана. Вот же ублюдок. И как со всей мясорубкой последних часов ему удаётся выглядеть таким чистюлей и держаться столь спокойно, словно его пригласили на званый обед к лорду-командующему?

«Не желаете ли черепашьего супа, дражайший риттер4?»

«Благодарю. Это будет очень любезно с вашей стороны».

Дери меня совы! Разве только струнный квартет в ушах не играет, когда я представляю такую картинку.

Но признаюсь – в ушах звучало нечто иное. Я скорее ощутил, чем услышал, слабое «бум-бум-бум», принесённое на хвосте очередного порыва ветра. Пушки всё ещё вели разговор. Далеко. Слишком далеко, чтобы быть уверенным, что мне не показалось.

– Давай, Медуница. – Ровный голос Капитана вернул меня в действительность. – Времени у нас не так много.

Хотелось выдать что-нибудь привычно ироничное, но я лишь посмотрел на его кулак, облачённый в замшевую перчатку, в котором были зажаты две тоненькие веточки. Всего две. Прочие уже тянули, и остались я да Капитан. Шанс пятьдесят на пятьдесят. На удачу и не на удачу, дери нас совы.

Я вздохнул и потянул за ту, что была ближе ко мне.

Ну и что вы думаете?

Конечно же короткая.

– Проклятье! – пробурчал я, поднимая руку, чтобы все в отряде видели ношу, которую взвалила на меня фортуна. – В этот раз ты точно жульничал. Просто я пока не пойму, как ты это столь ловко провернул.

Капитан серьёзно кивнул, словно соглашаясь с моим «обвинением». Хлопнул по плечу, что я предпочёл трактовать как «соболезную». Я вздохнул с разочарованием, вновь помянул сов и глянул исподлобья на остальных.

Никакого сочувствия на уставших лицах. Какое может быть сочувствие к тому, кто через несколько минут, вполне возможно, станет твоим палачом?

Каждый понимал это. Потому что в Иле нет места для жалости, здесь не в почёте сомнения или неуверенность. Или ты следуешь законам отряда, или остаёшься тут навсегда.

И не только ты, но и те, кто идёт рядом с тобой. Это странная реальность между нашим миром и Гнездом, пограничные земли дремлющего ужаса, не прощающие слабых.

Обо мне быстро забыли. Двадцать шесть человек с напряжённым вниманием смотрели, как Капитан собирает веточки одинаковой длины и одну из них делает короткой.

Мы – «Соломенные плащи». Наёмный отряд. Шакалы, что рыскают по Илу и забираются туда, куда не доходит армия лорда-командующего и головорезы лордов Великих домов. Мы не штурмуем Гнездо. Не цепляем последних Светозарных, не ломаем подбирающиеся к Шельфу улья и держимся подальше от всего, что связано с Птицами. Мы выполняем щекотливые задания и тем самым делаем влиятельнее отдельных благородных господ, если нам сопутствует удача. И у нас есть правила. К сожалению, некоторые из них никому из нас не нравятся, но им приходится следовать. По причинам, которые я описал – чуть выше.

Все согласились с этим когда-то. Так и повелось.

Первый закон «Соломенных плащей» гласит: если солнцесвет разряжен, то один из нас дарует ценой жизни жизнь остальным. Это риск, который всегда с нами, когда мы уходим в Ил. Он ничтожен. Куда проще нарваться на жеребёнка, рвача или мечтателя, чем разрядить запас солнцесвета. Но порой такое случается, последний цветок гаснет, и тогда дело за жребием.

Пятеро из нас никогда не тянут его.

Капитан. Потому что он Капитан, и этим всё сказано.

Я. Потому, что я единственный, кто может нести на себе булыжники и не сдохнуть.

Болохов. Потому что он наш колдун, росс, а они народ, имеющий предрасположенность к Белой ветви колдовства, что сразу намекает на способность зарядить уже истощённый солнцесвет.

Голова. Потому что он из Фогельфедера и, по слухам, личный поверенный лорда-командующего, благородный из дома Пеликанов, наблюдающий… простите, сопровождающий «Соломенных плащей». И прикончить его в таком ритуале значит огрести проблем в Айурэ до конца жизни. И не скажу, что она будет очень уж длинной.

Ну и Толстая Мамочка. Потому что она вообще не человек, а из народа килли. И её использовать всё равно что доить плотву – занятие совершенно бесполезное.

Поэтому наша развесёлая пятерка тянет первый жребий. Жребий палача.

Я ждал рядом с Болоховым, на каменистом невысоком холмике, откуда открывался вид на всю площадку. Росс щурился, смотрел на розовый месяц над пустошами, чуть шевелил губами, явно что-то высчитывая. Работа ему предстояла не менее грязная, чем мне. В руке он сжимал объёмистую колбу, в которой находился солнцесвет – сейчас не ярко-золотистый, испускавший мягкий свет, а почерневший, с вялыми листьями и согнутым стеблем.

Опустошённый до последней капли.

Болохов ниже меня на полголовы, носит чёрное, плюет на треуголки и предпочитает шляпы с полями. Пшеничные усы, высокие залысины, чуть красноватое лицо и ярко-голубые безучастные глаза. Они холодны, даже когда росс веселится. В них нет никаких тёплых эмоций. Порой его правую щёку пронзают тики, и тогда она дёргается вместе с нижним розовым веком, а уголок рта начинает плясать, то ли пытаясь улыбнуться, то ли скривиться. Мне всегда кажется, что под этой щекой кто-то живёт, какой-то проклятый совами паразит, стремящийся выбраться из тела колдуна на волю.

Мы с Болоховым друг друга терпеть не можем. Без особой личной причины, признаюсь в этом. Просто бывают люди, которые подходят один другому, как перчатка стопе. Я не жалую Белую ветвь – это тёмный путь колдовства, плотно завязанный на человеческой крови и смерти. Он не жалует мою излишнюю «щепетильность» в вопросах, которые его не заставляют даже вздрогнуть.

Но мы как-то уживаемся, когда меня приглашают в отряд. По большей части времени старательно не замечаем.

Очень удобно.

– Повезло Жану и Манишке, – проворчал стоявший недалеко от меня сутулый Бальд, почесывая крупный, похожий на картофелину нос. – Как же они вовремя потерялись, выклюй совы им глаза.

Капитан отправил этих двоих назад, с вестью лорду Авельслебену из благородного дома Грачей. Они уехали ещё утром (хотя для большинства в этом мире вечного розового месяца и не понять, когда утро, а когда вечер) и не вернулись спустя двенадцать часов. Может заблудились, может, их что-то задержало, а может… Ил – опасное место. Люди здесь пропадают по тысяче совершенно разных и порой совершенно незначительных причин.

Так что, может, им и повезло, когда уцелевшая часть нашего отряда проводила жеребьёвку. А может, и нет.

Капитан зажал палочки в кулаке. Он у нас суровый малый, пускай и похож на фарфоровую куклу. Весь такой ладный, высокий, плечистый, со смазливым личиком и золотистыми волосами под щегольской шляпой с пером. Не идёт, а танцует. Не говорит, а почти поёт. К его одежде не липнет грязь. Раньше я пытался разгадать эту загадку – отчего ни на камзоле, ни на плаще, ни на бриджах, чулках или ботинках нет ни пылинки, даже когда мы лезем через болото? Но решил, что в мире слишком мало загадок, чтобы я уничтожил и эту.

– Приступаем.

Я осмотрел всех наших. За годы совместных путешествий в Ил это стал и мой отряд. Пусть я, как и Голова, приходящий человек. Отправляющийся с ними в рейды лишь по личному приглашению командира. Когда требуется нести булыжники или искать альтернативные пути в неизведанных уголках.

Мы сейчас – довольно унылое, если не сказать жалкое, зрелище.

Уставшие. Грязные. С расцарапанными лицами и перевязанными головами. На нас разномастная одежда: камзолы, куртки, плащи, сапоги, ботинки, рейтузы, штаны или лосины. Мы не регулярная армия и даже не отряд какого-нибудь благородного дома Айурэ. Для того чтобы вместе отправиться в Ил, нам не нужна одинаковая форма: алые камзолы, высокие шапки гренадеров, белые ранцы, да жёлтые барабаны с золотыми флагами.

Мы – дикие хорьки. Наёмники. Так что одинаковое у нас одно – плащи из соломы. Темно-жёлтые, бурые по краям, растрёпанные и тяжёлые, когда идут дожди. Сейчас лишь некоторые из нас носят их на плечах, остальные свернули и убрали к перемётным сумкам, но ночами или в местах уж совсем жутких – мы все похожи на ожившие снопы соломы, а точнее, на крестьян из прошлого. Потому что там, куда я их привожу, нет лучшей защиты от множества проблем, чем быть похожим на птичье гнездо. Порой это надёжнее и эффективнее, чем руна под языком.

Капитан стоял в центре, в широком кольце наёмников. Лишь Толстая Мамочка не покинула возвышенности, наблюдая за обстановкой, чтобы никакая тварь не подкралась – и её серая массивная фигура чётко вырисовалась на фоне бледного неба.

Мои пальцы провели по рукояти Вампира – узкой, лёгкой сабли. Нащупали один едва заметный бугорок, а за ним – две слабо ощутимые выемки. Пришла привычная мысль, что, возможно, удача в поисках рано или поздно мне улыбнется.

– Хватит уже лыбиться, проклятый везунчик, – буркнул Бальд чернобородому громиле по прозвищу Громила. – Иди давай.

И тот, чуть виновато поведя могучими плечами, оставив клинок, шагнул к Капитану, под напряжёнными взглядами товарищей.

Когда «Соломенные плащи» идут в Ил, все, кроме меня, Капитана, Болохова, Головы и Толстой Мамочки, вытаскивают из мешка кубики с цифрами. Номер, который они получают, очередь, когда приходит время тянуть жребий. И Громиле на этот раз очень повезло – у него крайне высокие шансы на длинную палку.

Так и случилось. Он вытянул, оскалился, сломал её пополам, бросил на землю, вдавил каблуком ботинка.

Настала очередь следующего. И следующего. Каждый отправлявшийся испытать удачу прежде складывал на землю всё своё вооружение и только затем шагал к Капитану, чтобы довериться милости Рут Одноликой. Остальные, наоборот, держали оружие наготове.

Смертельный жребий – штука довольно противная. Когда он оказывается у тебя в руке, ты можешь устроить всякое, несмотря на безысходность и отчаяние. В том числе и сражаться за свою жизнь, разом забыв о всех оговорённых ранее правилах. И хорошо бы, чтобы, когда такое случится, у тебя не было при себе чего-нибудь острого.

Хорошо для нас, а не для тебя, разумеется. Ибо мы все слишком сильно нервничаем, как бы ты чего не выкинул напоследок. Хотя в нашем отряде подобное ни разу не происходило.

Пока.

А вот в других – бывало.

Дорога в Ил прочерчена человеческой кровью не только на бумажных картах. И… дорога из Ила тоже.

Парни по одному выдёргивали из сжатого кулака Капитана жребий. Слышались вздохи облегчения. Нервный смех. Ругательства. Колбаса попросту сел на корточки, на несколько мгновений спрятал лицо в широких ладонях, и никто не посмел бы насмехаться над этим кратким мгновением слабости.

Мы, люди, странные существа. Лезем в негостеприимный Ил, зная, что можем умереть по сотне разных причин: начиная от банальной простуды, подхваченной из-за сквозняка, и заканчивая встречей с кем-нибудь из свиты Светозарных. Это обоснованный естественный риск для каждого, кто отправляется за рунами. Ты умираешь, сражаясь за то, ради чего пришёл сюда по собственной воле.

Ради наживы. Или знаний. Всё честно.

Но когда вот так… словно бык на заклание, получаешь пулю в затылок от товарища только потому, что требуется жертва для возвращения на Шельф – приятного мало. Хотя кто-нибудь мне сразу же возразит, что смерть – штука всегда неприятная. Но тут, как опытный человек, я осмелюсь поспорить.

Не каждая смерть.

– Возьми за меня, братец, – попросил черноволосый Ян своего брата-близнеца Януша.

Эти всегда брали один номер на двоих. И жребий тянули подряд. Друг за другом.

Януш, внешне ничем не похожий на братца, вышел вперед, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому. Хрустнул шейными позвонками. Нервничает, конечно же.

– Третий раз на моей памяти проклятущий жребий, – Бальд рядом со мной ворчал не переставая. Лицо у него посерело, а усы обвисли. – Слишком стар я для такой нервотрёпки, пора завязывать.

В данный час мне отказали и моя всеми любимая ирония и мой всеми ненавидимый сарказм. Я был бы рад поддержать его каким-нибудь подходящим словом, но ничего в голову не лезло. Так что я просто похлопал старину по плечу, избежав глупых банальностей вроде «всё будет хорошо». Говорить сейчас такое всё равно что плясать на могильных плитах родственников.

Настоящее кощунство.

Януш, всегда бравший ответственность за старшего, обернулся к Яну и произнёс громко:

– За тебя.

В подобных щепетильных делах стоит расставлять точки заранее. Чтобы не было никаких разночтений или двойных толкований.

Вытянул.

Показал Капитану.

Нам.

Ян счастливо заулыбался:

– Всегда знал, что ты везуч, словно Новая Песня.

Януш взял свою палочку. Опять удача. Бальд тихонько, только я услышал, ругнулся сквозь зубы. Не слово, а призрак слова. Его очередь на этот раз была одной из последних. Шансы малы, риски велики. Оставалось надеяться только на то, что не повезёт тому, кто перед ним.

Я глянул на Болохова. Он с каменным лицом крутил между большим и указательным пальцами руну пирамидальной формы. Хорошая штука, редкая и дорогая. Не какая-нибудь пластинка.

Форменная.

Он поймал мой взгляд, чуть усмехнулся. Проклятущего росса вообще невозможно подобным пронять. За этот рейд, чтобы защитить наш отряд, он несколько раз использовал Белую ветвь, магию крови и исчерпал солнцесвет. Впрочем, если кто-то думает, что я его обвиняю в этом, то нет. Скорее всего, я злюсь на обстоятельства, череду случайностей, что привели нас к закономерному финалу.

Колченогий, шедший перед Бальдом, вытянул короткую. Его высокий лоб тут же покрылся испариной, лицо стало творожистым, он дёрнулся, словно его ударило молнией, и трое наших навели на него ружья. Не сказать, что мне не хотелось, чтобы они выстрелили и избавили меня от участи палача.

Очень хотелось.

Все мы подвержены слабости и все мы время от времени не желаем исполнять то, что требуется. Даже больше – хотим избежать подобного всеми возможными способами.

Януш и Громила оказались рядом с Колченогим, подсекли его под щиколотки, пока он отходил от шока, уронив на колени завели руки за спину, удерживая. Никто не собирался мешкать до того, как ему придёт в голову начать сопротивляться.

Я вытащил из чехла, прикреплённого к поясу, за спиной, небольшой пистолет, взвёл кремниевый курок, и тот едва заметно щёлкнул. Насыпал на полку порошок из сухого солнцесвета, опустил крышку. Шагнул к Колченогому, поднимая оружие, целясь в бритый затылок.

Дери нас всех совы! И меня в первую очередь.

Кто бы знал, как я желал оказаться где-нибудь ещё!

– Стойте! – Тонкий, резкий, пронзительный голос Толстой Мамочки раздался из репродуктора-раковины у неё на груди.

Я хотел остановиться, а не выстрелить, поэтому тут же опустил пистолет, отведя ствол от беззащитного затылка Колченогого. У меня был весомый повод промедлить.

Громила негромко выругался – ему тоже было не в радость удерживать товарища для грядущего заклания, а теперь процесс затягивался. Болохов раздражённо скривил губы, всё так же не расставаясь с руной. Колченогий едва слышно всхлипнул. Капитан же глянул на меня с понимающей насмешкой. Я, не скрывая, что рад заминке, пожал плечами:

– Маман никогда не говорит без дела.

Тут я, конечно, его уел. Килли – существо молчаливое. Обычно постанывает в своих доспехах, словно уставшее привидение, да изредка ругается словечками, подслушанными у Манишки или Никифорова (оба знатные сквернословы). Так что любое другое слово от неё почти на вес золота. Когда она раскрывает рот (или что там у неё вместо рта) – стоит обратить внимание.

Мы повернулись за разъяснениями к массивной фигуре на фоне бледно-розового неба. Месяц, рожками вверх, висел, а точнее, лежал на её похожем на арбуз шлеме, словно рога у буйвола. Мамочка махнула рукой, и почти сразу мы услышали дробь лошадиных копыт. Две или три лошади.

– Свои. – Килли сочла нужным дать объяснения, прежде чем народ начал занимать позиции.

Жан и Манишка на уставших лошадях выехали к нашей временной стоянке. Через спину лошади Жана был перекинут человек в ярко-зелёном мундире. Кто-то из солдат полка лорда Авельслебена. Часть скальпа у него была срезана, тёмные волосы болтались на лоскуте кожи, белел кусок черепа, кровь заливала лошадиную шкуру.

– Дери вас совы, проклятые ублюдки! – сказал Манишка, в его голосе слышалось непередаваемое облегчение. – Едва нашли среди этих хреновых кочек. Если бы не твой компас, Медуница, точно бы не выбрались.

– Кто это? – Капитан был сама любезность, но в светлых глазах застыл холодный расчёт.

Жан сбросил человека на землю, словно мешок с мукой. Стон был едва слышный.

– Дезертир, полагаю. Там целая рота попала на зуб к созданиям Отца Табунов. Пока они остальных жрали, мы этого увезли. Подумали, что он вам очень нужен. И, кажись, успели, а, Колченогий?

Я склонился над раненым, пощупал слабый пульс, обратил внимание на белёсую, словно обсыпанную мелом, кожу. Перевернул на спину, задрал рубаху и поморщился – укусы, вырванные куски плоти, потемневшие края ран. Даже странно, что он ещё жив, а не летит в ласковые объятья Рут.

Капитан у нас прагматичный ублюдок, как и всякий из нас – благородных. На его месте, признаюсь, я сделал бы то же самое, выбирая между чужим солдатом и своим. Командир шевельнул пальцем, и Болохов шагнул к трофею Жана, вытащил нож.

Громила и Януш с видимым облегчением отпустили руки Колченогого, помогли подняться, хлопнули по плечам, мол всё в прошлом.

– Братцы! – дрожащим голосом сказал он двум вернувшимся разведчикам. – Братцы. С меня, как окажемся дома, выпивка!

– И не меньше бочки, – серьёзно потребовал Манишка. Он никогда не отказывался от гулянки за чужой счёт.

Учёные нашего славного университета так и не пришли к единому мнению, что такое Ил.

Кто-то из них считает его нейтральным пространством между нашим миром и миром Птиц. Кто-то пытается доказать, что всё это части одного, великая задумка Одноликой, недоступная нашему разуму. Что Рут спрятала дороги между некогда единым, чтобы не дать нам слишком уж много власти. А может, чтобы оградить человечество от созданий куда более древних и опасных.

Законы в Иле переменчивы, тропы коварны, и он никогда не был дружелюбен к чужакам. Он всегда лжёт. Всегда ждёт, когда ты потеряешь бдительность, расслабишься. Всегда играет роль спящего старого хищника. О, он очень стар.

Но отнюдь не слаб.

Мудрость древнего чудовища – страшная штука.

Мы часто говорим о нём с Головой. Тот не только ставленник лорда-командующего, благородный сын влиятельного рода Айурэ, наблюдатель за нашим отрядом, но ещё и учёный. В отличие от меня не бросил университет Айбенцвайга на третьем курсе, а закончил все шесть, да потом ещё, благодаря протекции семьи, пошёл дальше, в науку атт-эттир, ту, что изучает свойства рун.

У Головы много теорий насчет Ила. Одна другой интереснее. И спорнее, разумеется. Я стараюсь не опровергать его по мере возможности. Ил для меня место хоть и ненавистное, но в чём-то сакральное, словно алтарь в церкви Одноликой. Это пространство живёт в моих костях. Его сила и воля – таково моё наследство, прошедшее через века от дальнего предка.

Я, может, и не понимаю Ил на все сто процентов, но ощущаю его. То, как он дышит и чем живёт. И поэтому не всегда, но часто, помогаю «Соломенным плащам» избегать неприятностей и добираться до Шельфа с целыми руками, да ногами.

Я знаю, как он меняется. И чувствую время, текущее в нём, без ошибок. Он никогда не способен меня обмануть, заставить задержаться здесь дольше, чем требуется, «отвести» глаза.

Наш отряд, растянувшись длинной цепью на уставших лошадях, двигался к северу, прямо на месяц, висевший над безрадостными пустошами. Я вёл их по серебристым тропам, сложенным из мелких камней и осколков костей созданий, давно всеми забытых. Холмы исчезли за горизонтом, и лишь иногда слева и справа от нас оказывались парные, всегда парные, обветренные временем каменистые столбы высотой в несколько десятков футов. Между ними стальные пауки с лицами младенцев ткали из лунного света пряжу, натягивая острые нити, способные перерубить любого, кто столь глуп, чтобы угодить в эту ловушку.

Над сухой травой летело тихое вкрадчивое «ром-ром-ром». Шёпот моллюсков. Их сизо-лиловые витые раковины были видны над равниной, словно дома. Эти существа, дети Осеннего Костра, брошенные и забытые Светозарной.

Они часто молятся розовому месяцу, наполовину вылезая из раковин. Тянут к небу бледные руки и поют на своём языке одну и ту же непонятную песнь. Неприятные твари. По мне, так более отталкивающие, чем те же настыры.

Когда они голодны, то разом забывают о молитвах и могут тащить на шести руках за собой раковины со скоростью поезда, и вполне способны обогнать лошадь на короткой дистанции.

– Сколько ещё? – Капитан поравнялся со мной.

Он неплохо чувствует Ил, водит отряд уже не первый год и прекрасно разбирается во многих вопросах. Но так любезен, что не забывает о дани вежливости моим талантам.

– Шесть часов до Шельфа.

– Лошадям требуется отдых.

– У алтаря Рут безопасно. Полчаса отсюда, если мимо Гримдим.

Он покачал головой:

– Ребята из «Алых чулков» видели неподалеку от этой деревни жеребёнка. Я бы предпочел не рисковать.

На языке Капитана это означает «найди другой вариант». Я подумал немного, считая шансы на успех:

– Тогда час. Через Прудовые Круги. Натрите лица.

«Ром-ром-ром», – пели нам вслед моллюски. В этой песне слышалось столько печали. Полагаю, они были крайне недовольны, что никто из нас не приблизился к ним настолько, чтобы они смогли пожрать.

ГЛАВА ВТОРАЯ. В КОЛЬЦЕ

– Ох! – Голова зазевался, не успел пригнуться к лошадиной шее, и сосновая ветка хлестанула его по лицу, едва не сбив с носа большие круглые очки в тонкой золотой оправе.

Сильно искривлённые сосны с грубой золотистой корой и длинными бледно-зелёными иглами. Обыкновенные. Совершенно не похожие на многое, что растёт в Иле. Они высятся широким кольцом, ограничивая от опасного мира маленький островок – лесную поляну с россыпью мелких ромашек.

Болохов, приподнявшись в стременах, вдохнул густой смолистый запах, так отличающийся от всего, что можно унюхать, ступив за пределы Шельфа. Обычно мрачное лицо росса просветлело.

Здесь разлита древняя сила. Она почти ушла, истаяла за века, но до сих пор «держит» периметр, не дает никому, кроме людей, заходить сюда. Дарует им безопасность. И колдун, разумеется, ощущает её. Тех, кто владеет той или иной ветвью магии – место силы Рут лечит, словно хорошее аптекарское снадобье.

Мы останавливаемся здесь не в первый и не во второй раз.

Прежде всего мне пришлось заняться лошадью. Я стараюсь не привязываться к этим существам и беру то, что выдают мне «Соломенные плащи». А после вылазки забываю о своём временном «спутнике».

Всё дело в том, что лошади куда более нежные и впечатлительные создания, чем люди. Ил разъедает их, точно ржа плохое железо. Капитан называет лошадей друзьями на один поход. И этот сукин сын, как всегда, прав. После возвращения в Айурэ животных можно отправлять лишь на бойню. Они не просто болеют, но через несколько дней становятся уж слишком агрессивными, больше похожими на хищников, чем на травоядных.

Потому и не привязываюсь.

Я напился из неглубокого ручья, протекавшего через поляну к соснам, черпая воду горстями. Затем умылся, смывая с кожи не только едкую дорожную пыль, но и мазь, отпугнувшую прожорливых насекомых Прудовых Кругов. От мази по воде поплыли радужные маслянистые пятна.

Посмотрел на своё отражение. Довольно отвратительное зрелище после стольких дней в Иле.

Я всегда бреюсь гладко, до скрипа, как велит благородным не военного призвания мода Айурэ. Но сейчас моё худощавое лицо, излишне скуластое, почти треугольное, заросло щетиной, что делало меня разбойником из кварталов Пальмовой Рыбы. Всё портил надменный нос, выдающий в моём прошлом череду славных предков. Каштановые волосы, не убранные под шляпу, вьются и кажутся чрезмерно длинными.

Я слишком долго смотрел на отражение, словно хотел, чтобы оно ожило и ответило на какой-нибудь важный вопрос. Ну, например: где Рейн? Я уже много лет положил, чтобы найти его, но никаких новых следов не обнаружил. И на этот раз тоже.

Мои глаза, с радужкой болотного оттенка, веселились. Всем, кто видит их в первую минуту, кажется, что я вот-вот готов рассмеяться.

Весьма ложное впечатление, друзья мои. Я прекрасно знаю, на что способны люди с такими глазами. И по себе, и по моему старшему брату. И по бабке. Мы из породы славных шутников, порой способных идти босыми по горящей земле.

Немаловажным фактом будет то, что землю обычно поджигаем именно мы.

Я ударил по воде ладонью, стараясь этим жестом прогнать усталость, и направился к каменному обелиску в центре поляны. Прямоугольник из красноватого базальта, шесть футов, три трещины у основания, гравировка люпинов на каждой стороне. Место силы Рут.

Таких алтарей в Иле осталось мало. И большинство истощены или вовсе уже разрушены. Этот ближайший к Шельфу.

Плакса подошёл, как всегда неслышно, встал рядом, покосившись на меня то ли с сомнением, то ли с подозрением.

– Отдаёшь дань почтения Одноликой? – Голос у него чересчур высок и больше подходит подростку, чем тридцатилетнему мужику.

– Вряд ли оно ей требуется, – хмыкнул я, и Плакса фыркнул с особой степенью презрения к моему утверждению. Ростом он, кстати говоря, чуть выше пяти футов. Заурядное несчастное лицо. Такие никогда не нравятся женщинам и раздражают большинство мужчин. То ли человек вот-вот заплачет, то ли начнёт рассказывать о своих страданиях. Вечно красные веки, вечно опущенные уголки губ. Да и голос… раздражающий.

Плакса – главная мишень в кабаках для пьяных задир. Его то и дело кто-нибудь цепляет. Что совершенно понятно. Такому хочется вмазать за все беды мира и твоё дурное настроение. Недомерок не представляет угрозы. И на нём вполне можно хорошо выпустить пар и почесать кулаки, дабы улучшить своё расположение духа.

Плакса, несмотря на весь свой несчастный ранимый вид – упёртый отморозок. Если ему отвесить оплеуху, он саданёт по затылку стулом. Если кто-то схватит палку и замахнётся, он возьмётся за нож. Ему плевать на размер противника и количество врагов. Мне кажется, даже когда его будут убивать, он зубами станет цепляться за жизнь, чтобы забрать с собой того, кто посмел нанести смертельный удар.

Он лучший фехтовальщик в нашем отряде после Капитана.

– Ты так небрежен просто потому, что Ил над тобой не властен.

Я посмотрел на него, точно на идиота. Ил властен над всеми. Ил меняет всех. Это лишь вопрос времени и того, насколько далеко ты отважишься зайти. Считается, что до Гнезда дошёл только один Когтеточка. Остальные не решились проделать и половины пути. Плакса сам понял, что сморозил глупость, достал из кармана сову – серебряную монету.

– Ну, ты в любом случае в выигрышном положении. Таскаешь на себе булыжники и хоть бы чихнул. – Наёмник положил монету на алтарь. Он всегда так делал, когда мы оказывались здесь. Покупал у Рут удачу. С учётом того, что Плакса до сих пор жив, глупо говорить, что его странное подношение не работает.

Меня окликнул Ян:

– Твоя помощь нужна. Захвати инструменты.

Я безропотно сходил к седельной сумке, взял хирургический набор, уже примерно зная, что случилось, и догадываясь, каких сов от меня требуется. Но, как говорится, веселья и воображения Одноликой Рут хватит на умников вроде меня.

Никифоров сидел на траве, больше удивлённый, что подобная дрянь произошла именно с ним, чем страдающий. Он ругался на своём мелодичном, немного протяжном языке, и я, давно трущийся рядом с этим народом, понимал их некоторые ёмкие ругательства. Поминалась мать птиц, все драные под юбку дочери Осеннего костра и прочее, прочее, прочее.

Его лицо с правой стороны деформировалось из-за обширного лилового отёка, глаз таращился, вот-вот готовясь выскочить из орбиты.

– Даже не думай! – сказал он мне, когда я присел на корточки, изучая его вздутую рожу, словно скульптор работу начинающего ученика – можно ли что-то отсечь и исправить или проще сразу махнуть рукой?

– Заткнись! – посоветовал ему Болохов. – Оно через час сожрёт твой мозг, точно спелое яблоко. И ты доставишь кучу проблем, когда нам придётся укокошивать то, что осталось.

– Полудурок, дери тебя совы, – процедил я сквозь зубы. – Я же сказал намазать лица. Неужели столь сложно было прислушаться?

Никифоров лишь ругнулся еще сильнее, но как-то сдался, принимая неизбежное, когда Громила положил тяжеленные ладони ему на плечи.

Если кого-нибудь надо придержать, как Колченогого или вот сейчас Никифорова, зовут Громилу. Иногда я думаю, кого придётся звать, чтобы удержать Громилу, если случится такая неприятность? В одиночку с ним справится только Толстая Мамочка.

Росс проявил беспечность и натёр мазью не всё лицо. Где-то пропустил кусочек, и на Прудах его цапнуло одно из тысяч витавших там насекомых.

Экая ерунда. Подумаешь, какой-то «комар». Но вот прошёл час, и место укуса ничуть не напоминало комариный.

Я достаточно понимаю в ранах, чтобы заниматься этим, пока нахожусь вместе с «Соломенными плащами». Но большинство светил медицины Айурэ, увидев мои хирургические потуги, бились бы в припадке на полу публичной прозекторской. Когда меня нет с отрядом – за такую работу ответственен Бальд, который выступает моим помощником. Но Бальд ещё больший коновал, чем ваш покорный слуга, просидевший в университете неполный курс медицины.

– Глаз ты потерял. – Я сразу «обнадёжил» росса. Любая беспечность и небрежность наказуема.

Он негромко простонал что-то совершенно жалобное.

– Но сохранишь голову, если успеем. Так что хватит тянуть, мы сейчас соревнуемся наперегонки с личинкой. Давай. Соберись, если хочешь жить!

Он принял от Болохова шарик из свёрнутых листьев дурманящей берёзы, собранных только вчера, начал жевать, то и дело сплёвывая тёмно-зелёную слюну. В Иле, при его многочисленных минусах, всё же есть и плюсы. Это не только руны, которые можно здесь найти, но и растения. Те же солнцесветы, принесённые из Гнезда Когтеточкой. Во всяком случае, именно так говорят легенды.

Отёк рос с ужасающей скоростью, и я осторожно ткнул ланцетом в запястье Никифорова, но тот даже не дёрнулся.

Значит, листья уже действовали.

– Не будем ждать. – Я торопился.

Достав из кожаного пенала векорасширитель, кивнул Бальду, чтобы тот не зевал и держал голову. Болохов сел на ноги соотечественнику, буркнув что-то ободряющее на росском. Вместе с Громилой они крепко прижали его к земле. Капитан, появившийся словно бы из ниоткуда, извлёк из ножен кинжал на тот случай, если всё пойдёт не по плану.

Ланцетом я проколол отёк, рассёк ткани, и Бальд тут же сунул к ране бинты, даже не морщась от запаха. Я сосредоточенно работал, не обращая ни на кого внимания, видя, как в помутневшем зрачке отражаюсь не я, а то, что скрывается за ним. Гадина развивалась слишком быстро.

Приходилось гнать лошадей, быть грубым, резать без всякого изящества. Точно неумелый фельдшер какого-нибудь гренадерского полка после того, как солдаты попали под картечь.

Белый край глазницы, рассечение конъюнктивы, мышц, а после зрительного нерва. Дрянная работа. Как только я убрал глазное яблоко, то сунул в окровавленную дыру зажим и зацепил личинку. Она уже успела отрастить ручонки и, даже несмотря на все мои предосторожности, извернулась так, что едва не оттяпала мне мизинец. Её уродливое, похожее на человеческое личико исказилось от ярости, когда это не получилось. Я отшвырнул тварь вместе с инструментом куда подальше, уступив Бальду право остановить кровь.

Как уже говорилось, зона в пределах кольца сосен безопасна для людей и смертельна для существ Ила. Личинка кукловода визжала, корчилась, испускала дым. Сила Рут – это не шутка.

– Хорошая работа, – одобрил Капитан, убедившись, что тварь сдохла. – Точно только одна? Я не хочу, чтобы вторая такая забралась ему в мозг и начала управлять телом, нам во вред.

– Чисто, – бросил Бальд, отбрасывая окровавленную турунду и вкладывая в глазницу новую. – Я проверил за Медуницей. Всё уже. Отпускайте его.

Громила с облегчением поднялся, вытирая рукой выступившую на лбу испарину. Болохов поднялся следом – этот, в отличие от великана, потеть от такой ерунды не собирался. Зажим я возвращать не стал, вымыл инструменты и руки в ручье. Настроение было мерзким. Розовый месяц поднялся над соснами и выглядел как никогда зловеще.

Разбудили меня довольно грубо.

Никаких тебе поцелуев, кофе и тостов с говядиной. Просто резко потрясли за плечо.

Я раскрыл глаза, выбираясь из тягучего, кажется только-только начавшегося сна, и увидел склонившегося надо мной Голову.

Стёкла в его очках ловили отблеск вечного розового месяца, который продвинулся по небосводу совсем немного, что означало лишь одно – спал я не больше полутора часов.

– Поднимайся, – шепнул Голова. – Кое-что случилось.

Ну… ещё одна особенность Ила. Здесь «кое-что» всегда случается. Обычно в негативном аспекте.

– Никифоров?

– С ним всё хорошо. Он спит. Поднимайся.

Я сел, но не спешил. Голова кружилась. Дал себе минуту, чтобы хоть как-то прийти в адекватное состояние. Усталость накапливается, и во мне её было что свинца в утке, которую нашпиговали из древнего мушкетона.

Возле места силы что-то обсуждали Капитан, Болохов и Толстая Мамочка.

Пожалуй, стоит сказать о килли особо. Никто не знает, как эти дружественные людям существа, живущие на Шельфе, выглядят на самом деле. Хотя с «никто» я, конечно, поторопился. Полагаю, некоторые из Светозарных видели их истинный облик.

Килли – это рыцари нашей эпохи. Хотя бы потому, что их тела заключены в сплошные доспехи. Они не снимают арбузные или пирамидальные шлемы, не едят и не пьют. Во всяком случае, на людях. Когда килли погибает, то доспехи оказываются пусты.

Этот немногочисленный народ Шельфа редко появляется в людских землях. В свои подземные города они никого не пускают, и я видел лишь троих из их племени, не считая Маман. Одна из них живёт в доме моей родственницы и помнит, как говорят, ещё моего прадеда.

Эти создания зверски сильны. Настолько, что их странные тонкие, похожие на спички металлические ножки способны выдерживать вес массивного доспеха и… шестифунтовой пушки.

Толстая Мамочка – козырь «Соломенных плащей». Тяжёлый бог огня. Она в состоянии легко, на огромной цепи, таскать бронзовое орудие, которое в других случаях тащит четвёрка лошадей. И, кроме этого, килли несёт на спине два герметичных бочонка с порошком из сухого солнцесвета, а также три ядра и десять картечных зарядов в деревянных футлярах. То есть эта обычно молчаливая натура заменяет нам целую пушечную команду. Главное, не пускать Мамочку на болотистую почву – увязнет из-за веса, и семь потов сойдёт, прежде чем её выволочешь.

– Что стряслось? – Из-за того, что я не выспался, настроение у меня было как у медведя с больным зубом. Хотелось кого-нибудь сожрать.

– Кто-то использовал магию, – поведал мне Капитан. Не сказать, что он выглядел обеспокоенным. Впрочем, он не выглядит обеспокоенным, даже когда кто-то прижимает ствол пистолета к его затылку.

Я с невысказанным вопросом повернулся к Болохову. Росс провёл по пшеничным усам, подкрутил пальцами кончики и глухо пояснил:

– Перламутровая ветвь.

Все носители магии, каждый колдун, обладает той или иной гранью дара. Их принято называть ветвями и классифицировать по цветам, оттенкам или материалам.

Было глупо спрашивать у Болохова: «Ты уверен?» Он не ошибается.

За всю свою жизнь я был знаком лишь с одним таким носителем магии.

Одной.

Потому сказал:

– Перламутровые колдуны большая редкость. Сколько таких в Айурэ?

Капитан, наш великий всезнайка, задумчиво протянул:

– Один служит лорду-командующему и еще… несколько – Домам. Но сейчас армейские корпуса Грачей и Журавлей в Иле. Вероятно, в каком-то из них был такой маг.

Экая недосказанность. Капитан тактично умалчивает, что армейские корпуса этих Домов попали в переплёт, когда ломали ульи, не добились своего и теперь, разодранные в хлам, отступают, сами не знают куда, надеясь добраться до Шельфа.

Я устало потёр глаза, в которые словно песка насыпали:

– Возможно. Хотя и очень сомнительно. И?.. Нам какой толк от этого? Мы же всегда сами по себе.

– Антон говорит, что там растеклась кровь и надо подтвердить возможную смерть мага.

Я не хотел никуда ехать:

– Колдун Перламутровой ветви погиб? Серьёзно, Капитан? Это только если на него одновременно напала стая жеребят. А еще толпа мечтателей. И кто-нибудь из мозготрясов. А мы слишком близко к границе, здесь такие твари в подобном количестве не водятся. Не мне тебе рассказывать.

– Надо подтвердить, Медуница. – Он был любезно-настойчив. Грубо говоря, на нашего Капитана как залезешь, так и слезешь.

Я пощёлкал языком, посмотрел на всех них с едва скрытым раздражением. Право, нет худшего человека на свете, чем я, когда не высыпаюсь. В Иле мы давно, и за время путешествия сна у меня было катастрофически мало. Приходилось приглядывать за безопасностью отряда (с переменным успехом).

– Я, признаюсь, плохо соображаю, Капитан. Но понимаю, что если что-то убило колдуна, то это что-то может прихлопнуть и нас. Это первое. Второе же куда более существенно – Болохов не может использовать свои способности, если отряд наших разведчиков прижмут. Мы только что насытили цветок кровью того бедолаги, если потратим эту силу, то второй раз зарядить его не получится, даже если прибить Колченогого. Мы тут застрянем неясно на какой срок. Со всеми вытекающими последствиями.

– Не надо прописных истин, – с пренебрежением попросил росс.

Голова мягко кашлянул в кулак:

– Перламутровая ветвь – это всегда государственные служащие. Первая категория в табели полезных людей города. Они как ведущие учёные, генералы…

Я вздохнул, понимая, куда он клонит:

– Да-да. Ты на службе у лорда-командующего и не можешь проигнорировать такие новости. Особенно если кто-то из подобных людей попал в беду в Иле. По возвращении в город тебе придется доложить, и, если мы откажемся помочь, у нас будут неприятности.

Голова немного виновато развёл руками. Мол, простите, но здесь я не властен над законом.

– С нас семь шкур спустят в Фогельфедере, – пояснил Капитан, раз уж я пожаловался на то, что мои мозги с недосыпа плохо варят. Хотя и без него знал, что тайная служба лорда-командующего те ещё задницы. Проблем на наши плечи ляжет действительно много. – Если колдун мёртв, надо осмотреть тело. Если жив – узнать, не нужна ли наша помощь.

Перевожу сказанное на более понятный язык: если там мертвец, то недурно бы разжиться его личной руной и, возможно, не до конца разряженным солнцесветом. Если жив и мы поможем – это плюс «Соломенным плащам». Сильные мира сего не всегда склонны забывать добрые поступки.

– Как далеко отсюда? – с неохотой спросил я у Болохова.

Тот достал компас, поднял бронзовую крышку, наблюдая за капелькой крови, беснующейся под стеклом, возле буквы N.

– Полчаса. Или минут сорок на лошадях. Чётко на север.

Я подумал, прикинул.

– Это за Шайлестом. Ворота, полагаю. Что? В них полезем?

Ощущаете, как я горю энтузиазмом? Видела бы меня Элфи, обязательно сказала бы, что я веду себя как настоящий бука. И я бы ничего не смог ей возразить.

Бука и есть.

– Ты просто доведи, мы не пройдём мимо колдуна, пока след его волшебства остаётся.

Угу. Я ощущаю Ил и веду спутников так, чтобы он не трогал людей, не проникал в них какое-то время.

– Мы можем никого не найти на кладбище. Там твой компас бесполезен.

– Попытайтесь. – Проклятущий Капитан легко раздаёт наставления. Ему-то что? Когда мы уедем, отправится на боковую.

– Ну хорошо, – сдался я, ибо спорить всё равно бессмысленно. Проще убедить Светозарного стать паинькой, чем нашего командира свернуть с намеченного пути. – Давай попробуем. Я, Болохов, Голова. Кто ещё?

Капитан подумал:

– Колченогий и Сычик не спят. Пятерых достаточно?

– Да.

– Толстая Мамочка, – сказала Толстая Мамочка.

– Нет, – отмёл я кандидатуру килли. – Внутрь мы тебя не протащим.

Капитан одобрил, сказав нам всем:

– Туда и обратно. Не задерживайтесь. Если что-то опасное, плюйте на колдуна, я отвечу перед Фогельфедером. Болохов старший.

Мы с колдуном посмотрели друг на друга. В его ярко-голубых глазах промелькнуло нечто похожее на вопросительную насмешку. Раньше старшим назначали меня, потому что Ил – знакомая мне территория.

– Болохов старший, – без проблем признал я. – Во всем, кроме дорог и путей, которыми я веду отряд. И если говорю «стоп», все стоят. Или бегут, когда я кричу «караул!».

Росс лишь опустил веки, соглашаясь. Как бы он меня ни не любил, понимает, что я никогда не шучу и никогда не преувеличиваю опасности этого места.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. НЕМНОГО КОБАЛЬТА

Шайлест мы обошли кружным путём.

Люди – самые оптимистичные существа во вселенной. В них живёт глупая надежда даже если следует изжить её трезвым разумом. В истории человечества был краткий период, когда Ил сочли пригодным для того, чтобы строить тут города. Лет сто, аккурат между победой над Птицами и спятившими Светозарными, мы лезли в Ил толпами, уходя всё дальше и дальше в него.

Результаты вышли плачевными, а города оказались заброшены. Так они и стоят до сих пор. Ну… те из них, что не сгорели в дни, когда бывшие соратники Когтеточки устроили грызню из-за права владеть рунами друг друга.

Ил – дурное место. А города в Иле – того хуже. Они существуют вне времени, не разрушаясь под ветром и дождями. Те, кто вползли в них, опасны. Тот же Хоффнунг, находящийся где-то за пределами всех троп, стал приютом Комариного Пастуха, одного из самых сильных Светозарных.

Шайлест – старая деревня, место отдыха для первых из тех, кто приходил сюда искать булыжники. Она слишком близко к Шельфу, чтобы в ней завёлся кто-то крупнее мозготряса, но это не повод рисковать здоровьем. Именно поэтому мы предпочли держаться подальше от заброшенного поселения.

Я повёл отряд через Седотравные поля так, что над лесом был виден лишь трёхгранный шпиль выжженной осквернённой церкви Рут – чёрный и зловещий.

Когда мы добрались до Ворот, Болохов извлёк компас, сверился с каплей крови, одобрительно кивнул.

– Здесь.

Я обвёл рукой открывающееся пространство:

– Мне бы побольше конкретики.

Ворота – овальное озеро, расположенное в гигантской природной воронке, примерно с четверть лиги длиной. Вода в нём карминовая, с белой кромкой острой соли вдоль галечного берега. Над озером, никогда не поднимаясь выше чем на полфута, часто висит густая сметана тумана, что делает это место ещё более нереальным, я даже сказал бы – жутким. Особенно если посмотреть на противоположную сторону, где мрачными исполинами торчат створки. Всего восемь. Каждая – это три бревна, сложенных в форме росской буквы «П».

Мы называем их вратами. Кто это здесь построил – неизвестно. Слишком много времени прошло с эпохи славных дел Когтеточки. Раньше врат было гораздо больше, но вода, соль, ветер, дожди подточили древесину. Теперь обломки лежали в озере, похожие на кости огромной ящерицы, покрытые белыми кристаллами соли.

– Интересно. – Голова по привычке поправил очки.

Он рослый и грузный, с бульдожьим лицом и пронзительными маленькими глазами. Порой мне кажется, что своим взглядом Тим Клеве из младшей ветви дома Пеликана, может заколачивать в стену гвозди.

Или людей.

«Голова» он потому, что умный, работает в университете и таскает в памяти архив библиотеки. Мой товарищ – птица иного, более высокого полёта, чем я. Никакого раздолбайства, никакого пренебрежения к сильным мира сего. Постоянная работа, уважение в обществе, карьера и всё такое.

Я как-то сказал ему, что за всей этой наукой, ботаникой и историей города он не видит настоящей жизни людей. На что мне резонно заметили, что «настоящая жизнь людей» – это всего лишь склад человеческих пороков и преимущественно смотреть там совершенно не на что. Мол, в книгах гораздо больше занимательного.

Как он женился-то при таком отношении – вообще загадка. Мою иронию Тим обычно воспринимает с каменным лицом, а реагирует на весёлые шутки только в качестве очень значительного одолжения и только из-за наших давних приятельских отношений.

Голова может быть вежливым, когда захочет.

– Они все рабочие? – Он смотрел на восемь П-образных врат.

– Слишком жирно берёшь. – Болохов следил за стрелкой компаса. – Вторые, третьи и шестые пока работают. Нам нужны последние.

– Третьи тоже уснули, – сообщил я и на невысказанный вопрос легко пожал плечами. – Ходил туда два года назад.

То, что я блуждал по Илу без отряда, не является секретом. Я свободный человек и связан с ними лишь приглашением Капитана.

Мои спутники остались достаточно учтивы, чтобы не спрашивать, что я искал на кладбище Храбрых людей5.

Вблизи врата выглядели плачевно: алая краска облезла, отслаиваясь целыми пластами. Вода сильно подточила опоры, кристаллы соли, каждый величиной с палец взрослого мужчины, фунтами веса взбирались вверх, к перекладинам, желая их оторвать и обрушить в озеро.

– Жалкое зрелище, – пробормотал Колченогий. – Они не меняются.

– С чего бы им меняться? – Я проявил искреннее любопытство. – Им пять веков. Проживёшь столько же, поверь, тебе будет плевать на мнение всяких Колченогих. Ну, а если ты ждешь, что появится кто-то из Светозарных с молотком, пилой и гвоздями, да всё починит, то я не уверен в их плотницком мастерстве.

– Нет уж. Пусть эти хрены сидят в глубине и не лезут сюда. Чихать я хотел на врата.

Мы остановились у шестого проёма, спешились, и Болохов, как командир, сказал:

– Сычик, ты с лошадьми. Жди три часа. Если не вернёмся, разворачивайся. Животных оставишь здесь.

Сычик – седобородый пожилой старикан, сильный, точно тридцатилетний, даже не счёл нужным ответить. Я, как и остальные, вытащил из чехла у седла короткое кавалерийское ружьё, раскрутил валик соломенного плаща, накинул его на плечи, затягивая на груди верёвочные завязки. Солома пахла прелостью, поздней осенью и моим потом. Не сказать, что я люблю эту одежду, но, как говорится, даже Когтеточка терпел и нам велел.

И мы вошли во врата.

Ил мягкими ладонями надавил на уши. Несильно, но неприятно, когда мы переместились в его куда более дальнюю от Шельфа часть.

Основная часть тех, кто живет в огромной столице Айурэ, существуют в паре дней езды от дороги к Илу, но знают о нём не больше, чем о каком-нибудь Йемстане или Джандурми. Они не стремятся сюда, им нет дела до его правил, и он для них – просто место из давних легенд.

Хорошая позиция, на самом деле. Любого нормального обычного человека. Который хочет жить, не думать о проблемах и надеется, что те никогда не постучатся в двери ни к нему, ни к его детям и внукам.

Ил далеко.

Отчасти это правда.

Но также правдой является то, что он очень близко. Опасно близко. Светозарные не уснули, как убеждают себя дураки и мечтатели. Они ждут дня, когда вновь смогут вернуться в Айурэ. Птицы существуют, и то, что их сдерживает, слабеет из века в век, потому что мы теряем память о прошлом, становимся слишком беспечными.

Это видим мы, приходящие сюда. Видят правители Великих домов. Но не видит большинство, оттого живет спокойно и не оглядывается постоянно в страхе, что кто-то из Ила придёт по их души.

Они особо не задумываются о нём, а потому порой не имеют представления даже о масштабе этого места.

Ил не бесконечен. У него есть начало – это Шельф, узкая и относительно безопасная зона, граница, связанная с миром людей. И у него есть конец, после которого простираются области Птиц, мы называем их Гнездо. Чтобы добраться от Шельфа до Гнезда, требуется восемьдесят семь дней конных переходов. Уж не знаю, какая чудо-лошадь способна выдержать три месяца путешествия по этим про́клятым территориям (моя издохла на двадцать первые сутки), но так записал в своих воспоминаниях Когтеточка: «На восемьдесят седьмой день конного перехода тучи у горизонта разошлись, и я увидел первые пики Гнезда».

За пять минувших веков тех, кто прошёл по его следам, довольно немного. Ну… я о вернувшихся назад. Мой старший брат всегда говорил: «В Ил легко войти, но нелегко из него выйти».

Просто звучащая истина, означающая, что чем дальше заходишь, тем сложнее вернуться. Не только из-за тварей, здесь обитающих, не только из-за Светозарных, теперь поселившихся где-то недалеко от Гнезда и считающих себя королями этого места. Ил – как медленный яд. Как лазоревая каракатица, оплетающая тебя щупальцами, проникающая ими под кожу, в кости, в мозг, высасывая кровь, отравляя её токсином.

Он… как глубина. Да. Лучший пример. Чем глубже ныряешь, тем труднее всплыть, тем сильнее тебя травмирует. Ил меняет человека. Очень неспешно, исподволь, совершенно незаметно для него. Стоит лишь зайти дальше, чем ты можешь выдержать. Стоит лишь задержаться дольше, чем необходимо. И это давление на уши, когда мы прошли через створки, говорило нам, что в один шаг переместились на десятки лиг вперёд.

Кладбище Храбрых людей имеет несколько входов и выходов. Не только через створки у озера. Два из таких проходов рядом с Шельфом, недалеко от Шестнадцатого андерита6. Остальные гораздо дальше.

Оно большое, очень большое, раскинувшееся на пространстве десятка каньонов, прорезанных руслами высохших рек среди красного песчаника. Эти каньоны расходились, сближались, сливались воедино, а после дробились на множество коридоров, сплетаясь малопонятным лабиринтом, который в западной части превращался в спиральный путь, на самом широком месте достигавший размеров Великодомья, огромного района Айурэ.

Голова смотрел во все глаза. На ало-бордовый песчаник, отвесные стены коридора, мальву. Она цвела, высокие стебли выпустили крупные, снежно-белые вытянутые бутоны.

– Точно снег, – прошептал Тим. – Их так много.

Действительно много. За цветами едва видны прямоугольные гробницы установленные вдоль стен. Он подошёл к ближайшей, раздвигая руками растения, изучил резную крышку с изображением воина, на груди которого лежал двуручный меч. Обвёл взглядом каньон, тянущийся по прямой около десяти сотен футов, чтобы там разделиться на левую и правую часть – в форме Y.

– Тысячи мёртвых. – Колченогий поёжился, словно спящие много веков покойники представляют угрозу и только и ждут, чтобы выбраться из усыпальниц да схватить его. Но мёртвые так не делают.

Без причины. Если рядом не проходит Колыхатель Пучины, ученик Лорда Кладбищ, погибшего во времена войн Светозарных. А сюда Колыхатель не заберётся при всём своём желании – слишком близко к Шельфу.

– Тридцать семь тысяч четыреста сорок два, если уж быть точным, – ответил ему Голова. – В этом секторе, разумеется.

– Ещё скажи, что ты их поимённо знаешь.

Голова не сказал, ведь большинство имен тех, кто нашёл свой последний сон среди вечно цветущей мальвы, забыты и утрачены.

– Здесь опасно? – Никто из них тут никогда не был, так что вопрос Болохова обращён ко мне.

Я подумал. Безопасных мест в Иле, если это не алтари Рут, нет. Поэтому меня спрашивают конечно же чуть о другом. Каковы риски нарваться на нечто серьёзное? Такое, с чем мы не сможем справиться.

– За все разы, что я здесь проходил, не встретил никого, кроме седьмых дочерей.

– Но это не означает, что сюда никто не пробрался. – Росс осматривал развилку, благо мы прошли одиночный коридор. – В глубине кладбища может быть всё, что угодно. В самых заброшенных уголках.

– Все уголки одинаковы, – не согласился я. – Мальва и тысячи гробниц. Что касается дальних концов некрополя, то мы туда не пойдём. Обследовать все каньоны – это поход на несколько дней. Пройдём эту развилку, а затем ещё одну. Если не найдём никаких следов колдуна, разворачиваемся и возвращаемся.

Болохов явно был согласен, но покосился на Голову. Тот выглядел недовольным.

– Раус, так нельзя.

– Можно, – твёрдо стоял на своём я. – Мы проверили, убедились, что его нет у входа, и номинально чисты. «Соломенные плащи» не группа спасения, и ты это знаешь. Не считай меня бесчувственным, но меня нанял Капитан, чтобы я заботился о его людях. О вас. Не о незнакомом колдуне. Мы смотрим, как я сказал, если нет – уходим. Возвращаемся, ты докладываешь о том, что случилось. Если власти решат, что требуется спасательный отряд, его отправят. Риски нахождения в Иле оцениваю я. Трое новичков в отряде уже сморкаются кровью.

Он подвигал тяжёлой челюстью, выражая несогласие, хотя принимал мои аргументы. Я никогда не шучу с Илом.

– Либо вариант – проводим отряд до андерита и вернёмся снова. Вдвоём. Если захочешь рискнуть.

Теперь в его тусклых глазах появилась эмоция, похожая на благодарность:

– Возможно, в форпосте будет кто-то из Фогельфедера. Хорошо.

Болохов не возражал.

– Вы направо, – сказал я им. – Идёте до конца, затем поворот. Ещё один каньон, проходите этот участок и поворачиваете назад. Можете заглянуть в смежные проходы на обратном пути. Их, кажется, пять, все заканчиваются тупиками, но за дальними саркофагами вполне можно спрятаться. Я налево, проверю эту часть кладбища. Встретимся через полтора часа.

Росс кивнул, развернулся и пошёл прочь, даже не интересуясь, как я справлюсь один. Знал, что справлюсь.

– Риттер, подари мне своё сердце.

Седьмая дочь сидела на третьем ярусе могильников, глядя на меня круглыми жёлтыми глазами. Маленькое, человекоподобное существо со слишком вытянутыми руками и ногами, серо-красной безволосой кожей и хрупким костяком улыбалось заискивающе и нерешительно.

Оно неплохо копировало нашу мимику и казалось несчастнее помойной голодной кошки. Вот только в лемурьих глазах не было ничего просящего или обезоруживающего. Улыбка может обмануть, но зерцала души, как говорят слуги Рут, – никогда.

В этих блюдцах был лишь холодный трезвый расчёт мелкого хищника.

– Угу, – пробормотал я, даже не остановившись. – И мою печень. А ещё конечно же окорок, дери тебя совы.

Седьмая дочь с ловкостью обезьяны перепрыгнула у меня над головой на другую усыпальницу верхнего яруса, кося глазом на ружьё. Твари быстро учатся, и огнестрельное оружие давно перестало быть им в новинку.

Я не собирался тратить на неё пулю. В одиночку эти создания не представляют опасности. Они очень осторожны, чтобы нападать, здраво оценивая свои силы. А вот если ты при смерти, болен или, на худой конец, спишь, вполне способны перегрызть горло при удачной возможности.

Минуты три седьмая дочь скакала следом, выпрашивая сердце или ещё какой «не важный мне кусочек меня», а потом отстала, разочарованно цокая языком. Лишь серая тень мелькнула на границе зрения на прощанье.

Я люблю это кладбище с тех пор, как мне исполнилось десять, когда Рейн привёл меня сюда в первый раз. По сути, ещё ребёнка, считая, что я должен познавать Ил как можно раньше и привыкать к нему. Он оказался прав, проигнорировав жёсткий приказ нашей бабки.

Тогда меня потрясли цветущие мальвы, посаженные в память о погибших воинах Девой Леса, одной из Светозарных. Здесь, среди мёртвых, ко мне приходит покой.

Сейчас было не то время, чтобы бродить между старых надгробий в своё удовольствие. Я искал следы чужаков, но тут, кажется, никого не было уже несколько месяцев.

…Ни отпечатков ног, ни примятой травы, ни сломанных стеблей. Я быстро добрался до точки, которую наметил для себя как финальную – усыпальницы выстраивались в арку, позволяя пройти под ними.

Пора возвращаться назад. Для собственного спокойствия, негромко поминая сов, я решил проверить тупиковый смежный коридор, извилистый, точно кишка. Вытащил из-под куртки карманные часы на серебряной цепочке, глянул на стрелки.

Время до возвращения у меня ещё было.

Прямоугольные гробницы стояли тесно, ружьё приходилось держать над головой, солома плаща царапала по камням.

Стены сдвигались, становились выше, так что от вечно-розового, мглистого неба осталась лишь яркая узкая лента. Поворот под прямым углом, где-то наверху шорох, седьмая дочь сдавленно рассмеялась и вновь затихла. Вот ведь приставучая гадина! В глубоком полумраке, слушая свои шаги, я наконец-то вышел на более свободное пространство, трижды повернул, дошёл до стены с вмурованными в неё саркофагами воинов времён той страшной войны.

Ничего.

Ну, теперь можно и назад. Лишь еще одно маленькое дело на будущее – я сорвал белый цветок мальвы, стараясь не помять лепестки, убрал в поясную сумку. Порадую Личинку, когда вернусь в Айурэ. Ей такое по душе, если, конечно, у этой злыдни вообще есть душа.

Я преодолел два из трёх поворотов перед узким местом и, дойдя до угла, замер, не донеся ногу до земли. Мой нос ощутил запах сухого солнцесвета.

В нашем не самом поганом мире полно достойных профессий, и большинство людей живет обычной жизнью. Часто – далеко от огнестрельного оружия. И поэтому они могут не знать, как пахнет порошок из сушёного солнцесвета. Особенно когда верхушку патрона только что откусили и затравочную часть тёмно-зелёной субстанции высыпали на запальную полку.

Яркий запах. Не нашатырь, конечно, но его ни с чем не перепутаешь, друзья мои.

Так что имело смысл подумать, кто там затаился за углом, с оружием, готовым к стрельбе. Разумеется, он слышал мои шаги и теперь, должно быть, гадает, отчего я остановился. Полагаю, его размышления не будут очень долгими.

Стоило его опередить. Если это кто-то из моего отряда, потом мы вместе посмеёмся над моей осторожностью.

Я снял с головы треуголку и запустил в проём. Сработало на удивление мгновенно, словно хорошо собранная мышеловка.

Грохнул выстрел, пуля пролетела мимо, ударившись в стену. Этот павлиний сын собирался меня прикончить. Я высунулся, успел заметить три, а может, четыре фигуры, в сизо-зеленоватом дыму сказать более точно не представлялось никакой возможности, и тут же отпрянул назад, не желая ловить другие пули.

Но никто не выстрелил.

– Скорее бросай!

Ещё одно правило жизни, ребята. Запомните его на будущее. Если некто поджидает тебя с поднятым ружьём, чтобы всадить пулю в башку, а потом какой-то дурак говорит другому «скорее бросай», то под ноги тебе собираются швырнуть отнюдь не кошелёк с полновесными золотыми соловьями, не праздничный торт и даже не мяч для игры в донг. И если ты умный человек, то не будешь томиться и проверять, какой подарок тебе подготовили.

И так понятно, что совершенно неприятный и несоответствующий твоей прекрасной физиономии.

Я что есть силы рванул прочь. Гулко грохнуло в тот момент, когда спрятался за надёжной стенкой саркофага. Граната плюнула осколками и каменной крошкой. Эхо заметалось, отражаясь от стен каньона. Где-то выше вскрикнула седьмая дочь.

Они появились ещё спустя десять секунд, проходя через едко пахнущую повисшую дымку. Я положил ружьё на крышку гробницы, прицелился и попал в грудь первому из идущих, явно ожидавшему, что я валяюсь разорванным на разные неаппетитные части.

Тут же спрятался, когда слитно грохнули два выстрела. Взвизгнул рикошет.

До них шагов тридцать, я уже отчаянно работал шомполом, загоняя пулю в ствол.

– Он один! Её с ним нет! – Эта фраза сказала мне, что ребята не охотились на меня персонально, просто наши дорожки так совпали, дери их совы. И кто такая «она»?

– Бросай!

Восславим идиотов, ибо только благодаря им многие из нас могут встретить старость. Пускай и беспокойную.

Я забыл о ружье, не успею перезарядить, сыпанул порох на полку пистолета, высунулся с другой стороны гробницы, не обращая внимания, что острые камешки впиваются в левый локоть.

Выстрелил, промазал, но испугал поджигающего фитиль гренадера (пуля сбила его шляпу), и тот уронил гранату себе под ноги. Они все бросились врассыпную. Прежде, чем фитиль догорел.

Я закончил перезарядку, справившись ничуть не хуже регулярного солдата лорда-командующего, взвёл курок и вновь положил ружьё на крышку саркофага, выискивая цель.

Их было четверо… осталось четверо. Тень метнулась через дымку и, споткнувшись, упала, когда мое ружьё бахнуло. Я не самый идеальный стрелок, но с тридцати шагов это куда проще, чем стрелять по курицам. Он стал орать, держась за грудь и катаясь по земле.

Двое кинулись ко мне с тесаками. Третий суетливо пытался прикрепить к ружью трёхгранный штык, но смотрел больше на вопящего товарища и потому никак не мог защёлкнуть крепёж на ружье.

Все они были крепкими ребятами и пёрли вперёд, точно спущенные с цепи псы, которым показали аппетитную говяжью вырезку. Уж не знаю, чем я так смог им досадить, но они не собирались оставлять меня в живых. Что довольно прискорбно. Вечно я сталкиваюсь с проявлением совершенно гадких человеческих пороков.

Я решил дать этим заблудшим душам, забывшим заветы Одноликой (то, что я их тоже забыл и прибил двоих, к делу не относится, даже не смейте мне ставить это в укор), последний шанс.

– Мир! – крикнул я им, но будучи человеком, не верящим в приступы миролюбия у агрессивных незнакомцев, все же вытащил из ножен саблю, дабы не встречать саперные тесаки раскрытой дланью или собственной рожей.

Плевать они хотели на «мир». Даже не замешкались.

Пришло время козырей, так как я не желал вступать в рубку сразу с двумя, особенно если этого можно избежать. Я резко рассёк саблей воздух, и мгновенно из «разреза» потекла бледно-жёлтая дымка, образуя облачко футов тринадцать в диаметре.

Они уже не успели остановиться и подумать. Влетели в эту дымку на полном ходу, сделали вдох и упали плашмя, врезавшись лицами в землю. Больше ни один ни другой не шевелились. Я вошёл в медленно растворяющееся облако, ощущая, как ноздри, а потом носоглотку холодит свежая мята. Было бы очень прискорбно, если бы яд Вампира действовал и на хозяина, то есть на меня.

Тот, который орал, теперь молчал, лежал на боку и, кажется, едва дышал. Последний, бородач со свирепым взглядом, всё же примкнул штык.

Довольно неприятно. Второй раз подряд ядовитую завесу призвать я не смогу при всём своём желании, да и он не настолько дурак, чтобы попасться в эту ловушку, видя, что случилось с его товарищами. А штык вещь дрянная.

У моего противника ружьё было пехотное, длинное, и если хорошо вложиться в укол, то меня можно насадить на штык всё равно что жука на булавку. Сабля, конечно, гораздо быстрее и маневреннее, но намного короче. Штык опаснее, хоть и медлительнее.

Я выбрал тактику. Внешний вид у парня был как у бывшего вояки, и ружьё он держал уверенно. Офицеры наших полков муштруют солдат, учат штыковому бою и фехтованию. Так что главное тут не лезть на рожон, играть от обороны и ждать его ошибки.

Я встал к нему правым боком, чтобы как можно сильнее уменьшить площадь для укола. Левая рука к животу, мизинцем к противнику, большим пальцем к себе. Я отсалютовал ему Вампиром, он нанёс пробный укол. Стремительный, очень точный, целясь мне в грудь. Я отбил снизу вбок, закрутил финт, он тут же отшагнул, выставляя перед собой ружьё и убирая пальцы.

Мы закружили, выискивая бреши в защите противника.

Три укола.

Шаг вправо, ещё шаг, удар плоскостью сабли по стволу.

Отход на прежние позиции.

Круг.

Мы смотрели друг другу в глаза. И, признаюсь, это был опасный танец. Довольно давно я не сталкивался с подобными серьёзными ребятами. За этот год у меня не случалось боевых поединков, лишь тренировочные.

Штык в последнюю секунду изменил направление, прыгнув к лицу. Я угадал, неожиданно для врага двинувшись с левой ноги, и моя левая рука, все время прикрывавшая живот, улучившая момент, метнулась вперёд, перехватывая ствол, отводя в сторону. И сабля ударила горизонтально, ниже его поднятых рук.

Вторым ударом, уже с оттяжкой, я разрубил ему лицо.

Он вполне был достоин салюта, ибо моя рубашка на спине промокла насквозь. Когда с церемониями оказалось покончено, я вернулся к двум отравленным покойникам и нанёс каждому по глубокой ране.

Во-первых, Вампиру требовалось набираться новых сил. Во-вторых, не желал кучи вопросов от моих товарищей.

– Странно они умерли. Что ты с ними сделал? – Голова сидел на корточках перед мертвецом.

Вот и старайся избежать вопросов, дери их совы.

– Люди обычно умирают, если их рубить, словно росскую квашеную капусту, – довольно недружелюбно ответил я. Горячка боя закончилась и вновь накатила усталость.

Болохов и Колченогий тщательно обыскивали покойников. Я же перезаряжал пистолет.

– Солнцесвета при них нет. – Колдун выпрямился. – Возможно, есть и ещё кто-то. Прошли через наши врата?

– Не исключено, – ответил ему Голова. – Но не обязательно. Могли попасть и через другие входы. Случайная встреча?

Ещё один вопрос.

– В первый раз их вижу. Денег у них в долг не брал, с их сёстрами романтических ужинов не проводил, об игре в донг не спорили.

Тим, как всегда, остался к моей иронии безучастен.

– Они что-то говорили?

– Бросай. Он один. Её с ним нет. Бросай, – любезно перечислил я всё, что услышал. – Ты умный парень, полагаю, сможешь разгадать столь заковыристый ребус, найдёшь к нему ключ и поймёшь загадки мироздания.

– Тебя несёт. – Взгляд у него выражал каменное спокойствие.

Я потёр глаза, соглашаясь с правотой его слов, и признался:

– Не самый удачный день.

– Ты жив. Укокошил толпу непонятно кого, а на тебе ни царапины. Так что не ной.

Логика – великая вещь. Логика умного человека – великая вещь вдвойне. Павлин бы её драл. Ни одного контраргумента я не нашёл. И спросил у Колченогого:

– Видел кого-нибудь из них раньше?

Он с задумчивой рожей вытаскивал из карманов парня со штыком серебряные монеты. Они переезжали в карман нового владельца.

– Этот кажется знакомым. – Кивок на труп. – Но не поручусь. Ты порядком подпортил ему лицо. Но вроде встречал в Шельфе, когда мы уходили. Куртка приметная. Алые полоски.

– Вы обнаружили следы колдуна?

– Нет. – Голова стал ещё мрачнее. – Услышали грохот, поспешили к тебе. Будем искать дальше?

– Вся эта история смердит тухлой сельдью. – Болохов всем видом показывал, как ему хочется уйти. – Маг Перламутровой ветви… потом эти господа. Нам уже пора двигаться обратно. Время давно вышло.

Где-то вдали запела седьмая дочь. А чего бы ей не петь? Я обеспечил и её, и сестричек дармовым мясом. Как только уйдём, они устроят здесь развесёлое пиршество. Нажрутся на неделю вперёд, так что прыгать не смогут.

– Ни разрешений на выход из андерита, ни карт Ила, ни мешков для земли. – Колченогий хотел сказать что-то ещё, но уставился в глубину каньона, и мы все посмотрели в том направлении.

К нам неспешно приближались двое. Они не скрывались, не держали в руках оружие и всем своим видом выражали дружелюбие, насколько вообще возможны дружелюбные незнакомцы в Иле.

Она шла первой. В мужском ярко-кобальтовом камзоле с длинными полами, бронзовыми пуговицами и жёлтой вышивкой. Штаны как у любого кавалериста-разведчика – лосиная кожа, шнуровка. Некогда белая рубашка стала за время путешествия серой. Букли на коротком парике с косичкой тоже потемнели и испачкались в грязи. Треуголку украшало сломанное пёстрое перо.

Высоченная для женщины, она не уступала никому из нас, но стройная и при таком росте даже изящная, как бы нелепо это ни звучало. Я обратил внимание на её усталое лицо, решительно сжатые губы, волевой подбородок, деформированную правую щеку, словно незнакомка страдала от зубной боли. Мы встретились взглядами, и я увидел в тёмно-карих глазах холодное презрение.

Её спутник был слеплен из иной глины. Он очень напоминал нашего Громилу габаритами, с той лишь разницей, что по моде россов носил усы под крючковатым носом, глаза у него были дикие и слезились, а волосы он прятал под высокой росской шляпой.

Мы не стали проявлять какую-то враждебность, хотя, признаюсь, мне все так оптичело, что я не убрал пистолет и просто держал его опущенным вдоль тела.

Парочка остановилась в десяти шагах от нас, и женщина громко сказала:

– Оружие на землю!

Из-под её губ на мгновение вырвался лиловый свет.

Три моих товарища сразу пустили слюни и уставились на неё восхищёнными взглядами, побросав всё, что могло стрелять, резать, рубить и дырявить.

Ну, было бы странно, если бы этого не случилось, когда приказывает колдунья Кобальтовой ветви. Ибо сила этой магии – очарование.

Я вздохнул, взвёл курок и направил дуло пистолета ей в лицо. Презрение в её глазах сменилось потрясением. Росс соображал быстрее и закрыл женщину собой, спрятав за массой костей и плоти.

– Убейте его! – крикнула она.

Но никто из моих друзей не шевельнулся. Для Кобальтовой ветви и её рабов я невидим. Спасибо предку.

– Нет-нет, – с наигранной печалью ответил я ей. – Такой вороний фокус не пройдёт. Вот что, родной7. Плохой для вас расклад таков. Я сперва всажу тебе пулю в лоб, а после напластаю твою хозяйку на бекон, и она совсем-совсем ничего не сможет мне сделать. Ты же видишь. Или есть другой вариант… вытаскивайте из-за щеки руну, ритесса, и поговорим, как разумные люди. Даже если вы вместе с этими покойниками, мы сможем договориться. Вы уйдёте целыми и здоровыми в одну сторону, а я с моими друзьями, сейчас похожими на влюблённых юнцов, в другую. Не вижу, что мы могли бы делить с вами в этом прекрасном месте. Если вам нужны древние мертвецы, забирайте всех без счёту.

Она колебалась мгновение, после решительно вышла из-за спины росса, несмотря на его протестующее медвежье ворчанье, и выплюнула себе на ладонь кубическую руну.

Тройка моих товарищей со стонами повалилась на землю, как только эффект очарования спал.

– Кто вы? – спросила она у меня. – Это разве не ваши друзья?

Последний вопрос относился к трупам. Я решил оставаться вежливым, хотя это и удавалось с некоторым трудом, так как довольно непросто забыть, что меньше минуты назад её основным желанием было меня прикончить.

– Мы из «Соломенных плащей», ритесса. И эти люди не имеют к нам ни малейшего отношения.

Росс с топором посмотрел на мой плащ, словно только что его заметил:

– Наёмники, ритесса. Слышал о них. Не плохое.

Болохов, первым пришедший в себя, сказал земляку что-то на своём языке, обеими руками держась за голову. Судя по всему, там были лишь одни ругательства.

– Кто вы? – вновь спросила она, глядя пристально.

Я снял курок пистолета с боевого положения, чуть поклонился:

– Риттер Раус Люнгенкраут, к вашим услугам.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. В ЛУННОМ КРАТЕРЕ

– Это её мы искали? – шёпотом спросил у меня Колченогий.

Мы с ним шли последними, подотстав от основной группы. Колдунья, занятая разговором с Болоховым, не обращала на нас внимания, а вот её телохранитель и слуга зыркал каждую минуту, постоянно оборачиваясь.

Я физически чувствовал, насколько ему неуютно оттого, что мы идём у него за спиной, несмотря на то что Голова показал им свою мерцающую светло-жёлтым орнаменту8. Выгравированный на ней солнцесвет, заключённый в золотую клетку, убедил ритессу, что перед ней полномочный представитель Фогельфедера. Ну и когда Голова назвал своё имя и свой Дом, она перестала ждать от нас подвоха (что немного самонадеянно, лично я бы никогда не доверял незнакомцам в Иле, даже если их любимый дядюшка – лорд-командующий).

Росс думал примерно так же, а потому косился на нас, чем нервировал Колченогого.

– Не её. Она Кобальтовая ветвь, а Капитан отправил нас искать Перламутровую.

– Один хрен.

Невежество часто губительно. Но порой оно дарует спокойствие. Это я к тому, что Колченогий не видит разницы между тем, что мы ищем, и тем, что нашли.

– Её солнцесвет небось тащит этот мрачный ублюдок. Он в нас дырку прожжёт. Как она поняла, что мы не враги? Меня как мешком с песком по башке огрели. Ничего не помню.

Я не распространялся о произошедшем. И они, кажется, решили, что меня поразила та же влюблённость и обожание, что и их. Не собираюсь разубеждать никого из товарищей. Если ритесса Ида Рефрейр не упомянет этого, то я избегу тысяч лишних вопросов. Шанс невелик, но разве церковь Одноликой не учит нас всех, что надеждою на хорошее проложен путь к миру всеобщего благоденствия?

– Возможно, моя очаровательная рожа сыграла важную роль в примирении. Ты только посмотри на меня. Разве я могу быть плохим человеком? Ритесса это поняла и тут же сняла с нас своё волшебство.

Он действительно очень внимательно и серьёзно посмотрел.

– Спасибо.

Я кашлянул в кулак, ощущая неловкость. Знал, за что он благодарит. Если бы всё обернулось не так, если бы Жан и Манишка не успели, я бы выстрелил. Вопрос секунд. И оттого, что это не случилось, я испытывал глубокую радость. Проклятущее счастье. Не потому, что я симпатизировал Колченогому – мы не друзья и даже не товарищи. И не потому, что я не убил человека – мне приходится делать это время от времени с людьми, которые хотят сделать то же самое со мной.

Просто хладнокровный палач – не моё призвание.

Голова, шедший вместе с Болоховым, остановился, дожидаясь нас, сразу заработав косой взгляд от росса.

– Мне не нравится, что мы уходим всё дальше.

– Она из Чаек. Думаешь, так легко проигнорировать её просьбу о помощи?

Хороший благородный Дом. Один из восьми влиятельных, наряду с теми же Пеликанами. Здесь мы выходим на тонкий лёд отношений, долгов, обязательств, услуг и выгодных союзов между благородными семьями. И Голову можно понять. В том смысле, что ссориться из-за «пустяков» без причины недальновидно. Не знаю внутренних договоров между Чайками и Пеликанами. Лично мой род хоть и благороден, но за века столь измельчал, что мы стали очень далеки от больших игр возле престола лорда-командующего.

Я улыбнулся россу, вновь обернувшемуся через плечо. Он нахмурился пуще прежнего. Странно. Всегда считал, что моё обаяние не знает границ. Голове я сказал:

– Подытожим. Она, как и Болохов, почувствовала Перламутрового колдуна. Его нельзя не почувствовать, их магия для других ветвей как ведро валерианы для городских кошек.

– Скорее, как землетрясение.

– Не суть. Она сунулась сюда и наткнулась на несколько групп агрессивных незнакомцев. Одна из них – те нехорошие ребята, что хотели прикончить меня, когда сочли, что я из её команды. Ритесса смогла убить их всех, но потеряла и своих людей, кроме нашего неулыбчивого друга.

– Всё так.

– И теперь ей нужна помощь, но она не желает давать объяснения. И ведёт нас непонятно куда.

– Именно.

Иногда флегматичное спокойствие Тима начинает раздражать даже такого дружелюбного человека, как ваш покорный слуга.

– А с Болоховым она о чём говорила?

– Без понятия. Она общается с ним на росском.

Его бульдожья морда выглядела столь же безупречно, как гранитная глыба.

– Дама попросила о помощи и мы, как достойные жители Айурэ, не можем оставить её в беде, но хочу заметить, что всё это сомнительно. Откуда она вообще здесь появилась?

– В смысле, в Иле? Находилась в свите лорда Авельслебена.

Это мало о чём говорило. С полком она могла быть по тысяче причин. И ещё по десяти тысячам уйти от них, оказавшись именно здесь.

Впрочем, все подобные мысли улетучились из моей головы, стоило только увидеть, куда привела нас колдунья.

Мы потрясённо молчали, пытаясь оценить увиденное.

Фрагмента кладбища Храбрых людей больше не существовало в реальности. И говоря о «фрагменте» я подразумеваю площадь размером в несколько кварталов Айурэ.

В одной страшной сказке, которую взрослые рассказывают непослушным детям, на обратной, не видимой нам стороне луны, живёт Сытый Птах. Мерзкое чудовище, питающееся светом далёких холодных звёзд. Иногда в дырявом лунном кратере мелькает его зловещий красный глаз, которым он смотрит в детские спальни. И если кто-то ведёт себя плохо, с той стороны луны появляются лиловые пальцы, которыми создание сжимает поверхность спутника. Но никогда Сытый Птах не показывается полностью, опасаясь солнечного света, слишком яркого для его тёмной сути.

Как-то придя в университет к брату, я в первый раз заглянул в телескоп. Разумеется, искал Сытого Птаха и конечно же не нашел. Но вдоволь насмотрелся на кратеры.

Так вот, открывающееся сейчас перед нами зрелище сильнее всего напоминало лунный кратер. Вместо каньонов, скал, гробниц, цветущей мальвы и тропинок – впечатляющая вмятина, в которую, казалось, можно было вылить парочку внушительных озёр. Никаких следов огня, обожжённого камня или спёкшегося песка. Я бы сравнил это с каплей кислоты, упавшей сверху.

Капля была очень большой, и она разъела всё, до чего могла дотянуться, вгрызлась в землю, оставив страшную рану.

– Дери совы. Что это такое? – Голос у Колченогого скрежетал от увиденного.

– Это работа колдуна Перламутровой ветви, – проронил я. – Вранья дрянь, а не магия.

Ида Рефрейр обернулась ко мне:

– Видели уже такое раньше, риттер?

Если не желаешь отвечать и хочешь прослыть невежей, всегда отвечай вопросом на вопрос:

– А вы, ритесса?

Она едва заметно поморщилась, ответила сухо, но вежливо:

– Нет. Их очень мало, и они редко используют магию в таких масштабах. Это мгновенно разряжает солнцесвет и ослабляет руну, стирая грани.

– Но каков эффект. – Я мог бы поспорить, что Голова, при всей своей непроницаемой роже, пребывает в потрясении. Его глазки за стеклами очков были необычайно живыми. – Вы видели, как это произошло?

Женщина чуть качнула головой:

– Я счастливый человек, потому что была далеко, когда всё случилось. Нашла это место уже таким.

Она стала спускаться вниз, даже не проверяя, идём ли мы за ней. Уж не знаю, что ещё более интересное, чем это, могла предложить посмотреть нам сия особа. Но все послушно последовали за ней.

Стены не были отвесными. Их «выело». Известняк «стёк» или, точнее, «вскипел», большей частью растворившись, но по краям застыл, образуя ступени. Здесь пахло тяжело и странно. Незнакомо. Даже для Ила.

Словно аптекарь разбил с десяток разномастных склянок и просыпал на них ведро корицы вперемешку с кофе.

Я задрал голову вверх, чтобы убедиться, что всё ещё пребываю в реальности, а не в каком-то причудливом наркотическом сне, после укуса седьмой дочери, и с облегчением увидел вечный розовый месяц, а не луну с восседающим на ней Сытым Птахом.

По счастью, Одноликая не настолько меня ненавидит, чтобы пугать мозг подобными видениями.

Спуск занял больше десяти минут. Не скажу, что это было так уж сложно, но приходилось двигаться по траверсу склона, в поисках подходящих ступенек.

Внизу лежали мертвецы.

Пятеро, сложенные в ряд, укрытые собственными плащами болотного цвета. Из-под плащей торчали лишь ботинки с металлическими набойками.

– Это ваши люди? – Болохов указал на мёртвых.

– Да. А там нападавшие. Они уже были здесь, мы им помешали.

Я сосчитал. Восемнадцать человек. Шестеро в такой же неприметной одежде, как и те ребята, что напали на меня. А вот двенадцать других, в ярко-зелёных мундирах, были людьми лорда Авельслебена.

– Солдаты? Серьёзно? Вы же были в этом полку? С ними? – сказал я.

Голос у росса-телохранителя, бархатистый, удивительно глубокий. Красивый баритон звучал из этого грозного тела совершенно несообразно. Я, когда его увидел, думал, что он будет скрипеть, точно старый высохший дуб во время урагана.

– На них мундиры Третьего Линейного, но это не делает пройдох солдатами Авельслебена.

Я склонился над ближайшим покойником, выражая должный случаю скептицизм, тронул серебряную нашивку унтер-офицера, коснулся плотного воротника из хорошего сукна, золотой ниткой был вышит номер роты: «четыре». Показал россу:

– Такое в лавке Вранополья не купишь. И это не маскарадные костюмы Театра Фонтана. Настоящие. Либо украдены со склада или с текстильной фабрики. Или… перед нами настоящие солдаты из Третьего Линейного.

– Так ли это важно? Уточню – так ли это важно сейчас? – Колдунья хмурилась.

Мне подумалось, что она не юлит, действительно считает это мелочью. Восемнадцать трупов чужаков и пять – её людей. Мелочь. По сравнению с чем? Что важнее?

Я вот подобное ерундой, пожалуй, не сочту. Ну, потому что одна группа ублюдков напала на меня, и есть некоторая вероятность, что где-то в лабиринте кладбища бродит ещё одна. Или не одна. Но это не моя боль – выяснять подробности случившегося, и если в подобном деле замешан человек уровня Авельслебена, одного из влиятельнейших лиц Айурэ, сына главы Великого дома Грача, то лучше вообще держаться как можно дальше. Лезть в игры Домов – подвиг исключительно для самоубийцы.

Я с выражением посмотрел на Болохова. Он командир. И прекрасно понял и мои сомнения, и мои желания. За годы походов в Ил у отряда были правила. Стоило их придерживаться.

– Проверь, – бросил он, и Колченогий, только этого и ждавший, начал быстро, но тщательно, как он это умел, обыскивать тела. Осуждающего взгляда Иды Рефрейр мы предпочли не заметить.

Никто из нас не оставит у покойника случайную руну или целый солнцесвет. Мёртвым они точно уже не нужны.

– Давайте поставим точку. – Я вытер руку о штанину, так как испачкал палец в крови с воротника убитого. – Они уже были здесь, и вы спустились сюда, решив, что это свои. Так?

Она не очень-то и хотела отчитываться передо мной. Но, полагаю, сочла, что сотрудничество послужит уничтожению моего скептицизма и больше не будет проволочек или лишних вопросов.

Здесь, конечно, девушка сильно ошибалась. Когда я чувствую запах тухлятины, то вопросы из меня сыплются в невероятном количестве.

– Именно поэтому мы были беспечны – увидели знакомые мундиры. Они первым же залпом убили пятерых моих людей. А после я использовала магию.

Ну, тут тоже всё понятно. Руна за щеку, ибо Кобальтовые не могут убирать её под язык, иначе не отдашь жертве приказ, а после… Из тех ран, что я видел у погибших, очарованные и влюблённые, они перебили друг друга. Ловкий фокус.

Эта ветвь не захватила власть в Айурэ лишь потому, что их очарование действует на людей куда слабее, чем то же игристое вино, бьющее в голову. Слишком недолго держится эффект и слишком много энергии требуется, чтобы стать властелинами нашего города. Но эксцессы с этой ветвью в прошлом случались. В итоге теперь таких чудесных длинноногих ритесс, как Ида Рефрейр, рождается прискорбно (это ирония, если что) мало. Несколько человек в поколение. Меньше появляется лишь тех, кто идёт по пути Перламутровой ветви.

Но кое-что не сходилось.

– Вы убили не всех. Вы сбежали, и они бросились за вами в погоню?

Лохматые брови росса поползли вверх. Колдунья позволила себе холодную улыбку:

– Вы это заключили потому, что мерзавцы напали на вас? Нет, риттер. Мы никуда не убегали, все поднявшие на меня руку, как вы видите, мертвы. А пришла я к вам только по причине, что услышала выстрелы. Понимаете, риттер, – теперь она говорила доверительно, – я не привыкла оставлять опасность у себя за спиной и просто хотела закончить то, что начала здесь.

И ей бы это вполне удалось, если бы не я. Полагаю, Капитан точно бы расстроился, случись нам здесь остаться на веки вечные.

Но тогда возникает новый вопрос – кого искали те уроды, если не ритессу Рефрейр? Задать его я не успел, Колченогий, переходящий от мертвеца к мертвецу, воскликнул:

– Есть! Смотрите-ка, какая гнусь, дери её совы!

Мы посмотрели.

Он вытащил из-за ворота мундира одного из «солдат» цепочку с медальоном, сделанным в виде маленького пера. Грубая и неряшливая работа. Но когда Колченогий чуть повернул пёрышко, то, поймав на себе свет ущербного месяца, оно озарилось по краям бледно-розовым, удивительно болезненным сиянием. Не какая-то подделка, которую очередной дуралей таскает под одеждой, а очень даже настоящий драный совами предмет, отзывающийся на месяц Ила.

– Племя Гнезда, – мрачно произнес я.

Голова, до этого момента внешне довольно индифферентный, сделал стойку, словно терьер, почуявший в кустах затаившуюся лисицу. Внимательно осмотрел амулет, порвал цепочку и убрал его к себе в карман, как весомое доказательство. Больше, чем находить подобные улики, Фогельфедер обожает находить их владельцев, а ещё лучше – создателей, и сажать в подвесные клетки, болтающиеся над морскими скалами.

До тех пор, пока чайки не обклюют кости приговорённых добела.

Вполне понимаю тайную службу. В Айурэ не жалуют тех, кто молится на возвращение Птиц. Хуже обычных предателей только предатели рода человеческого.

Затем нашли и солнцесвет в колбе, полностью высосанный, бесполезный.

– Не их, полагаю. Перламутрового колдуна, – высказал версию росс-телохранитель.

– Есть хоть какие-то следы этого парня? – Болохова находка не впечатлила.

Я не слишком вежливо и не особо тихо хохотнул. Стоило сострить, что вокруг нас очень внушительный след. Мы стоим почти что в самом его центре.

Но меня совершенно возмутительным образом проигнорировали все присутствующие.

Ритесса поманила Болохова, указывая на что-то за самым дальним телом от нас. Там, в выплавленной нише, укрытая плотным плащом, спала женщина.

Спала безмятежно и глубоко, дыша ровно, спокойно и ничуть не тревожась, что вокруг неё собрались странные незнакомцы.

До этого мгновения я считал, что все наши действия в поисках неизвестного колдуна лишнее обременение. Но Рут прислала мне неожиданный подарок. Там, где я его не ждал.

Точнее… совсем не ждал. Давно потерял хоть какую-то надежду найти погасший след. Во мне вскипела буря эмоций, но я старался оставаться спокойным, вокруг много чужих глаз.

– Это… наш колдун? – спросил Болохов.

Ида Рефрейр кивнула.

– Не знаю, что здесь произошло и с кем она сражалась, но эти, – небрежное движение в сторону напавших на неё, – пытались захватить её.

– Или помочь.

Она промолчала.

Я присел перед спящей на корточки, глядя на лицо, часто снившееся мне последние восемь лет. Она совершенно не изменилась и не постарела за эти годы, хотя была старше меня на десятилетие. Знакомый мягкий профиль, изящная шея, сейчас удивительно короткие тёмные волосы, но мелкие кудри никуда не делись. Казалось, ещё секунда и длинные ресницы затрепещут, она проснётся.

Но это только казалось. Ни один колдун не может пережить такое волшебство без последствий для себя.

Я обмотал пальцы на правой руке носовым платком, наклонился над ней, разжал губы и зубы, радуясь, что мышцы челюсти не напряжены. Взялся за лиловый от недавней магии язык.

– Что вы делаете?! – Голос ритессы Рефрейр звенел от возмущения и гнева.

Реагируя на него, воспринимая точно команду, мрачный росс сделал тяжёлый шаг в мою сторону, но путь ему преградил Болохов, ничуть не смущаясь размерами соотечественника:

– Руна, ритесса. Её следует извлечь как можно скорее. Мы же не хотим, чтобы, проснувшись, она сочла нас врагами и по ошибке совершила нечто непоправимое? Её солнцесвет пуст, а наши нет.

– Отойди, Ларченков. – Она нехотя признала, что мы правы, и росс отступил, снова живой горой встав за её плечом.

От руны осталась лишь сглаженная тоненькая пластинка, словно почти исчезнувший леденец. Я осторожно извлёк находку, завернул в платок, отдал колдуну.

Ещё при ней был меч. Очень короткий, простой, скорее похожий на большой кинжал. Серые ножны, расшитые чёрной ниткой, грубый набалдашник на рукоятке, обмотанной стёртой кожей. Дрянной меч, баланс у него показался мне странным, противовес совершенно не выполнял свою задачу, да и оружие, давно вышедшее из употребления с появлением шпаг и сабель. Клинок держался на её поясе благодаря двум защёлкам.

На склонах воронки, словно зрители в амфитеатре, стали собираться седьмые дочери, привлечённые кровью. Я насчитал четверых. Пока они уселись на почтительном отдалении, но ещё неизвестно, что будет, если тут соберётся несколько десятков.

Или сотен.

– Мы заберём колдунью, – произнёс я бесцветным голосом. – Вернём в Айурэ.

– Хотелось бы мне знать, кто она такая. Ты встречал её? – Вопрос Иды Рефрейр был обращён к моему коллеге – Болохову.

– Нет.

Конечно же не встречали. Болохов потому, что он не вхож в высшие круги и не мог пересекаться с Перламутровым магом. Ида же потому, что она младше меня. А значит, восемь лет назад ей было не больше семнадцати и находилась она в Школе Ветвей, откуда выход возможен только после выпуска в девятнадцать.

А к этому времени женщина, лежавшая перед нами, уже исчезла из Айурэ. И я последний человек, который её видел.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ШЕСТНАДЦАТЫЙ АНДЕРИТ

Лопатами мы махали с апатичной целеустремленностью.

Может и странное словосочетание, но что есть, то есть.

Весь отряд копал и наполнял мешки землёй. Каждый должен собрать в Иле одиннадцать фунтов и привезти в город. Поэтому мы, уставшие, невыспавшиеся, полуголодные и давно не мывшиеся, стиснув зубы, работали.

Земля в этом месте была сухая, комковатая, с корнями сорной травы, которые приходилось выбирать, отбрасывая прочь. Выглядит не слишком плодородной, но это крайне ошибочное мнение. В ней много силы.

Я рыл машинально, думая, думая, думая. Даже не заметил, как набрал нужную норму, и, отложив короткую складную лопатку в сторону, затянул кожаные завязки.

Ко мне подошёл Бальд, на его безрукавке из плотной тёмно-коричневой ткани выступили ещё более тёмные пятна пота. Он, как и я, уже закончил.

– Слушай, а для неё тоже надо собрать?

Наша находка так и не пришла в себя. Спала. И пришлось «покумекать», как выразился одноглазый и всё ещё слабый Никифоров, чтобы закрепить её в седле и не перетянуть верёвками запястья, бёдра и щиколотки слишком уж туго. Лишних лошадей, как вы понимаете, у нас не было. В итоге решили посадить Жана и Плаксу, как самых мелких, на одну. Не уверен, что они остались в восторге от такого тандема.

– Тащи мешок, – попросил я. – Правила для всех одинаковые.

Вместе мы наполнили и его.

Перед нами простирался неглубокий, но довольно масштабный «карьер». Не только Ил наносит нам раны, но и мы ему. Всякий уходящий отсюда, как я уже сказал, обязан привезти в Айурэ одиннадцать фунтов земли. Когда-то Когтеточка принёс из Гнезда семена солнцесвета и подарил людям магию и свободу от Птиц. Теперь каскадные поля солнцесветов – богатство нашего города и украшение гор. Но, как и прежде, расти они могут лишь на земле Ила.

Веками мы выносим её отсюда. И возле Шестнадцатого андерита местность раскопана ещё не сильно. Здесь редко путешествуют, основные дороги западнее и вот там раскопы чудовищны и давно стали привычным рельефом. Чтобы перебраться через них, построены мосты.

Подошёл Капитан. Как всегда чистенький и безупречный. Он положил шпагу рядом, сел на собранные мешки, сказав Бальду:

– Погуляй немного.

– Да, командир.

– Оделия Лил. Кто бы мог подумать… – Капитан смотрел на растущие на горизонте тёмно-бордовые скалы, границу между Илом и Шельфом. Где-то там, на плоских вершинах, точно срезанных огромным ножом, стоит наша следующая цель – Шестнадцатый андерит. – Помню её прекрасно. У нас был один учитель в Школе Ветвей. Удивительно, что она ничуть не изменилась с тех пор.

– Знаешь, – сказал я ему. – Ты тоже не очень-то выглядишь стариком в свои тридцать девять.

– Но она-то совсем девчонка. Ил смешно шутит.

Я хотел посоветовать ему почаще заглядывать в зеркало. Внешне он не старше меня. На двадцать девять, не больше.

Капитан у нас парень с непростой судьбой. У него были большие перспективы, ибо колдун Зелёной ветви – хороший задел на завтрашний день в нашем городе, особенно если у тебя благородная кровь. Но на второй год обучения руна лопнула у него под языком, и дар перестал воспринимать солнцесветы. Увял. Так бывает. С рунами. Плохой огранщик, а может быть некачественный булыжник. Говорят, один шанс на сто тысяч. Считай, что раз в пять поколений.

Так что Школу Ветвей ему пришлось оставить. А после и вовсе заняться работой не самой одобряемой среди аристократии. Но наш командир плевать хотел на одобрение. Полагаю, стремление болтаться по Илу и искать булыжники хоть как-то заменило ему магию. А вот то, что он учился вместе с Оделией, я слышу впервые.

– Не видел её с тех пор, как ушёл из Школы и отправился в путешествие к аденцам. Болтали, что ей пророчили великое будущее благодаря уму, таланту, дару и крови. Мол, старший сын лорда-командующего планировал взять её в жёны, и семьи уже объявили о помолвке, – Капитан ронял слова с небрежной скукой человека, успевшего всё повидать в жизни. – Подумать только, какие возможности открывались. Перед её семьей – встать на ступень рядом с главным родом Айурэ. Буквально залезть на самое небо, где не страшны ни конкуренты из других Домов, ни… да вообще никто не страшен. А у лорда-командующего появлялся шанс завладеть сильнейшей и самой редкой ветвью магии. Это всё равно что собрать три полка гвардии, да с артиллерией в придачу. Получить верного человека, потому что нет ничего более верного, чем семья. Никто никогда и не подумает сомневаться в его власти. Ну и не стоит забывать, что у внуков есть шанс унаследовать дар от матери, и тогда род лорда станет недосягаем, как престол Одноликой.

Я молчал.

Капитан с напускной печалью покосился на меня:

– Но все надежды заинтересованных сторон отправились павлину под хвост. Она встретила какого-то выскочку, из столь старого и теперь захудалого аристократического рода, что по меркам Великих домов он ничем не отличался от… – Командир покрутил пальцем в перчатке и признался: – Не могу придумать аналогию, чтобы никого не обидеть.

Я молчал.

– Она отказала сыну правителя. Пошла против своей семьи. Разорвала помолвку, чем нанесла куче людей столько оскорблений, сколько хватило бы на целое поколение вражды и междоусобиц. Я, буду честен, слышал лишь отголоски этой истории, когда вернулся в Айурэ. Но об этом всё ещё говорили даже спустя год с момента событий.

А я продолжал молчать. Мы вдвоём любовались Враньим хребтом. Порой он удивительно красив, особенно когда ты возвращаешься домой.

– Семья отвернулась от неё. Люди верные лорду-командующему даже пытались чинить препятствия, но потом сообразили, что связываться с колдуньей подобной мощи дело куда более рискованное, чем гнев их покровителя. Большая часть общества дистанцировалась, просто на всякий случай, опасаясь возможных проблем. Кто же хочет не получить приглашение на ежегодный бал во дворец Первых слёз?

Усмехнулись мы в унисон друг с другом. Потому что оба не хотели.

– Напомни мне, как звали жениха?

– Люнгенкраут. – Я поддержал игру в «не к месту ослабевшую память».

– Да-да, что-то очень знакомое, – бросил Капитан небрежно. – Так вот, Люнгенкраут. Вся эта красивая сказка закончилась печально. Муж с женой слишком пленились Илом и решили, как и Светозарные когда-то, что им под силу разгадать все его тайны. Что он будет подвластен их приказам.

– Знаниям, – негромко поправил я. – Она была одержима Когтеточкой, а мой брат… Он всегда был одержим Илом. Так что эти двое нашли друг друга.

– Грустная сказка. – На этот раз он стал серьёзен, и я увидел, как между его бровей залегла глубокая морщина. – Жили они счастливо, но недолго. Восемь лет назад вместе со своей командой ушли в Ил и пропали. Их искали. Её, если уж быть точным. Но никаких следов не обнаружили. И со временем это дело все бросили. Почти все.

Я снова промолчал, и Капитан неожиданно по-дружески похлопал меня по плечу:

– Ты лучший знаток Ила, Медуница. Чувствуешь его, как моряк море. Я же обладаю иным чутьём и знаю течения родов Айурэ. Поэтому прими мой совет – сбавь напор. И отступи.

Он заметил, как я вскинулся, улыбнулся:

– Не в смысле «брось». Слишком хорошо тебя узнал, чтобы рассчитывать, что ты обо всём забудешь. Её появление в городе всколыхнёт болото, и наверх начнут подниматься зловонные пузыри. Я уже ощущаю их смрад. Не будешь осторожен, тебя утащит на дно.

– Знаю.

– Будь моя воля, я бы не забирал её.

– Ты хотел сказать иное, Капитан. – Я не упустил недоговорённость.

Он неохотно провёл пятернёй по светлым волосам.

– Как угодно. Была бы у меня возможность, я бы убил её. Сложись обстоятельства иначе.

Капитан обычно не кидает слов на ветер. И редко откровенничает. Вот так. Предпочитает прятаться за улыбочками и даже во время самых суровых пьянок не выходит из образа беспечного кутёжника, которому весь Ил по колено, а Птицы не более чем глупые курицы.

– Почему?

– Восемь лет в Иле. Долгий срок. Это место меняет людей. Его не выдержали даже Светозарные, что уж говорить о маленькой симпатичной женщине. Где она была? Что делала? Что с ней случилось? Как далеко зашла? Кого видела? С кем говорила? Кто мог занять её разум или тело?

Я подумал о Честном Лорде, одном из Светозарных, который, по легендам, обладал таким умением. Как хорошо, что он мёртв.

– Что же тебя останавливает?

– Убивать её сейчас уже поздно. Все наши видели Сонную Оделию. Кто-нибудь да проболтается по пьяни или глупости. А Голову пришлось бы прикончить следом за женщиной, потому что ему по долгу службы положено доложить в Фогельфедер, будь он неладен. Потом пришлось бы прихлопнуть тебя, ибо ты вряд ли останешься счастлив, если я избавлюсь от неё. А потом ещё и с Кобальтовой колдуньей разбираться. Столько головной боли, Раус. – Командир «Соломенных плащей» стал торжественно-несчастным, словно на похоронах не очень знакомого, но внезапно полюбившегося дядюшки, завещавшего беспутному племянничку всё своё состояние и особняк с видом на проспект Когтеточки. – Я предпочитаю не страдать мигренями и оставить подобные сложные душевные решения на кого-то другого.

Очередной хлопок по моему плечу однозначно указывал, кто этот «кто-то другой».

– Будь очень осторожен.

Когда он ушёл, я достал из внутреннего кармана куртки длинный кожаный мешочек и наполнил его землёй. Ровно два фунта. Не так уж много, но больше мне и не надо. Я вожу её отсюда уже который год, по чуть-чуть, стараясь не бросаться в глаза. О моём чудачестве знает только Капитан, и он смотрит на такие проступки сквозь пальцы, за что ему моя вечная благодарность.

Границу между Илом и Шельфом способно почувствовать любое живое существо. Даже какой-нибудь огородный слизень, пожирающий тыквы на грядке нерадивого крестьянина.

Воздух вокруг вас как будто твердеет, и каждый шаг вперёд дается с некоторым трудом. Словно идёшь по колено в снегу. И кажется, что весь мир бьётся в мелком ознобе, но правда в том, что трясёт не мир, а тебя.

Как я и говорил, Ил берёт плату с тех, кто приходит. Ещё больше с тех, кто столь беспечен, что заходит далеко и находится здесь долго. И этот «суд», взвешивание твоей судьбы на весах Рут, часто (но не всегда) происходит на границе, в шаге от Шельфа.

Ил ничем не отличается от гор для тех, кто поднимается на них непонятно зачем. Вершина может и не отпустить назад.

Ил ничем не отличается от глубины для тех, кто ныряет в неё в поисках редких жемчужин. Бездна может и не выпустить обратно.

Шанс. Удача. Лотерея. Азартная игра. Назовите, как хотите. Только в этой реальности всё жестче.

Ты можешь прийти в Ил самостоятельно. Без колдуна. Таких, вопреки всему, довольно много. Беглецы от правосудия, сектанты Светозарных, верующие в праведных Птиц, наивные глупцы, жаждущие разбогатеть авантюристы, ищущие знаний учёные и просто полудурки всех возрастов и народов. Они ручейками стекаются сюда, и наше общество столь благосклонно к свободе их выбора (читай «ему плевать»), что мало кого останавливает.

Если ты дебил, то не задача гарнизонов, расположенных по границе Шельфа, ловить тебя за руку и отправлять домой к мамочке. Большинство навсегда исчезает где-то под скорбным перевёрнутым месяцем, не зная опасностей этих мест. Какая-то часть возвращается, переходит границу с разной степенью успеха.

Скажу честно, из них почти никто не умирает, но Ил остаётся в их сердце. У кого-то больше, у кого-то меньше. И если приходить в него и дальше, бродя по меняющимся тропам, то… он убьёт тебя.

Болезнью. Безумием. Превращением в нечто новое. Зависит от твоего здоровья, силы разума, времени и… удачи.

Я хаживал сюда и без колдунов, но моя история чуть иная и обычные правила Ила здесь не действуют. Так что солнцесвет желателен (без него в первые часы ощущения, словно ты съел испорченную устрицу и теперь жаждешь найти того, кто бы оказал тебе услугу и пристрелил), но мне можно и без него.

А вот другим следовать моим путём – не советую. Дурная идея.

Чтобы избежать болезни, безумия и прочего, требуется солнцесвет. Его сила, которую колдун любой ветви (ибо это базовое умение любого носителя волшебства) способен превратить в защитный доспех и отогнать проклятие Ила на достаточное расстояние.

Впереди начиналась рукотворная дорога. Она рождалась из тропы и плоскими тёмно-красными кирпичами забиралась на склон холма, исчезая за ним. Я знал, как она вьётся. Поднимается на следующий холм, ныряет в распадок, переходит в мост над скудной речушкой, рождённой в отрогах Враньего хребта, и дальше, вверх. К Шестнадцатому андериту, угадывающемуся на фоне бледно-серого неба. Отсюда он был размером не больше ногтя моего мизинца.

Болохов покинул седло, сунул руну под язык, пока мы все подводили лошадей как можно ближе к нему, вставая плотнее, чтобы колдовство благословенной дланью легло на наши плечи.

Он остановился возле шаткой пирамиды из человеческих черепов. Невысокой, едва достающей россу до бедра. Она здесь столько, сколько я себя помню. Её пытались ломать, головы хоронить или увозить, но всякий раз она возрождалась на прахе этой земли, так же как многолетний сорняк. Какие-то твари находили новых покойников, благо Ил вечно щедр на них, и собирали новую пирамиду.

Насмешка, а может, предостережение для тех, кто приходит сюда.

Из тёмной глазницы нижнего черепа показался слизняк. По длинному полупрозрачному телу мягкими волнами ползли завораживающие разноцветные блики. Словно радуга, после дождя решившая пуститься в развесёлый танец. Слизень был размером с ладонь и, забравшись на лобную кость, оставлял за собой влажный липкий след.

Кто-то сочтёт это создание удивительным, кто-то необычным, кто-то отвратительным. Всё они ошибаются, ибо в Иле надо смотреть на совершенно иную характеристику встречаемых существ: опасно ли оно для тебя.

Так вот. Этот слизень не опасен. Если, конечно, не напиться вусмерть, не заснуть и суметь не почувствовать, как он сжирает твою кожу с лодыжки зубами-тёрками. Ну или не упасть в яму, полную брюхоногих моллюсков. Ползает себе и ползает, красиво сияет. Что взять от первой стадии, только в нынешнем году появившейся на свет?

А вот где-то далеко, в пеших часах от Гнезда, обитают точно такие же твари, разменявшие шестой десяток. И, пожалуй, этот хищник из тех, с кем я не хотел бы снова встретиться. Невероятно опасная дрянь.

Мягкие невидимые тёплые руки магии Болохова навалились на плечи, забирая последнюю силу из его солнцесвета, и мы, понимая, что пришло время, заставили лошадей двинуться шагом.

Небо изменилось не мгновенно. Нам пришлось проехать футов шестьсот прежде, чем розовый месяц угас, повернулся вокруг своей оси так, что его рога теперь смотрели вниз, а на противоположной стороне горизонта появился такой же тусклый шар предвечернего солнца.

Шельф – не Ил. Он не вредит людям, и вообще родной дом для килли. Полоса «ничейной» земли, на которую мы приходим, чтобы сыграть со смертью, и возвращаемся, если выиграли.

Вдоль всей границы, после победы над Птицами, Светозарные построили андериты. Всего их было семьдесят три, теперь же уцелело двадцать четыре. Прочие сгинули в войнах своих же создателей – Светозарных, и за следующие века. По разным причинам.

Когда-то их называли оплотом человечества. Надёжными форпостами, контролирующими дороги в наши земли. Теперь используются лишь шестнадцать, остальные заброшены и слишком разрушены временем, а Великие дома не стремятся выделять деньги на ремонт, починку и гарнизоны. Впрочем, как и лорд-командующий. У меня порой создаётся такое впечатление, что дураки начинают считать Птиц вымыслом, Светозарных сказкой, а Когтеточку любимым племянником Одноликой.

Но даже несмотря на то, что величие андеритов в прошлом, они всё равно ещё служат людям в качестве крепостей и безопасного приюта.

Я всегда вожу «Соломенных плащей» через Шестнадцатый андерит, если только этого не требуют иные обстоятельства. Тому есть несколько причин.

Во-первых, здесь у Капитана знакомый командир гарнизона и к нам меньше цепляются с разномастными проверками, бумагами, да расспросами. И в некоторых случаях на ночёвку можно остановиться в цитадели, а не пилить ещё пару часов на север, к хуторам поселенцев.

Во-вторых, основные дороги в Ил проходят через Седьмой, Третий и Пятый андериты. Они расположены в самой узкой части Шельфа, ближе всего к Айурэ и напрямую связаны коротким отрезком железной дороги. Там полно людей. Про «полно» я, конечно, загибаю, ибо в Ил не спешат толпы, но их достаточно много. В особенности когда лорд-командующий отправляет свои полки на очередную битву против прислужников Светозарных, чтобы сжечь разрастающиеся ульи, подступившие почти к самой границе.

Армия, какой бы хорошей она ни была, громоздкая корова, и попасть под её тяжёлые копыта совершенно не улыбается. Толкаться с солдатами на одних дорогах то ещё наслаждение. Мы предпочитаем пустые пространства и быстрое движение, не зависящее от комендантов или тварей, привлечённых большим количеством мяса, внезапно упавшего им на голову.

Не скажу, что, перейдя границу, наш отряд вздохнул с облегчением. Мы проходим здесь не в первый раз и давно уже привыкли ко всему. Но усталость брала своё, и теперь люди приободрились, предвкушая скорый отдых.

Ритесса Рефрейр рассталась с нами на кладбище Храбрых людей, поручив заботу об Оделии. Она пришла туда через другие врата и не могла отправиться с нами без лошади. У «Соломенных плащей» не было свободных заводных, мы как раз использовали их сейчас, потеряв основных в глубине Ила. А она и её росс – это лишние люди и нагрузка на нашу шею. Так что колдунья со слугой ушла иным путём, благо её ворота располагались ближе к Шельфу, и теперь в нетерпении ждала нас на последнем отрезке пути к андериту.

Капитан, вместе с Головой, выехал вперёд, приподнял шляпу, представился:

– Риттер Август Нам, ритесса. Дом Жаворонка. Рад нашему знакомству.

Он смог её заинтересовать домом. Жаворонки влиятельный и многочисленный род. Один из восьми центральных в Айурэ. Не Грачи и не Пеликаны конечно же. Но и не Чайки и Стенолазы. Где-то посерёдке вместе с Совами, Синицами и Журавлями. Кажется, она даже была удивлена, что командир каких-то грязных наёмников, рыскающих по Илу себе на уме, выходец из столь уважаемой семьи.

Милая ритесса совершенно не представляет, что в каждой семье есть не только паршивая овца, как говорят россы, но и птаха с перебитым крылом. Летать она неспособна, а вот щебетать сколько угодно. И даже такое бесполезное для неба создание все ещё может многое.

Впрочем, всё её удивление разом испарилось, стоило ей увидеть привязанную к лошади Оделию.

– Что вы творите, риттер?!

– Ритесса?

– Она же не животное! – Ида едва сдерживала ярость. Карие глаза метали молнии.

– Разумеется, это так. Но это был единственный способ довезти её сюда и не покалечить. – Капитан не оправдывался. Он никогда не оправдывается.

Колдунья едва ли не отмахнулась от его слов:

– Я забираю её!

– На время, – проронил Голова и, когда она открыла рот для пылкого возражения, снова показал ей орнаменту, напоминая, какая сила стоит за ним. – Вы женщина, и верю, что позаботитесь о ней куда лучше, чем мы. Но в Айурэ она поедет с нами. А в городе попадёт к своей семье, и у Фогельфедера к ней будут вопросы. Пожалуйста, не забывайте об этом.

Её кипящая ярость столкнулась с его каменной флегматичностью. Ритесса осознала услышанное:

– Семья? Вы знаете, кто она?!

Тим кивнул:

– Знаем.

Повисла пауза, и Ида, поняв, что ей говорить не намерены, не стала настаивать, махнула рукой. Ларченков, подчиняясь приказу хозяйки, перерезал верёвки и взял Оделию на руки.

– Она ещё спит, ритесса, – проронил он.

– Это не сон. Незнакомка, – женщина специально выделила это слово, – истощена тратой резерва. Лишь благодаря удаче вы её не убили, риттеры.

Росс пристроил не приходящую в сознание девушку в седле, перед собой. Мы почётным эскортом двинулись следом. Бальд, ехавший рядом со мной, буркнул что-то про проклятущих колдуний. Капитан безмятежно улыбался, он находился в центре занимательного приключения. Болохов смотрел на мир волком.

Андерит появился после получаса петляния по поднимающемуся в гору серпантину, превратившемуся в прямую дорогу, сжатую с обеих сторон рядами искусственных каменных «драконьих зубов» и прекрасно простреливаемую ядрами и картечью из двух цилиндрических приземистых фортов, стоявших впереди внешнего периметра крепости.

Сам андерит возвышался над фортами ещё на высоту двадцати четырех футов. Его опалённые прошлыми сражениями стены заросли ползучим, вечноцветущим вьюном. Солнце клонилось к закату, смеркалось, и бледно-голубые чашечки цветов начинали загораться мягким, но всё же холодным светом. Одна за другой, словно тысячи равнодушных глазок вросшего в землю чудовища.

В Иле есть приятные особенности – это его растения. Не все, разумеется. Многие из них хотят тебя отравить, сожрать, поработить, проткнуть, проколоть или же превратить в носителя семян. Но среди флоры существует немало чудесных вещей, которым находят применение.

И я говорю не о величайших солнцесветах, способных собирать силу и передавать её колдунам, владеющим рунами. Или высушенных цветах, перетёртых в порошок для ружей и пушек. Или корнях, используемых в паровозных топках.

Я говорю вот о таких вьюнах, дающих свет. Или о куда более ярких каштановых фонарях и лампах. Или о табаке и кофе. Или о множестве лекарств, которые нас исцеляют. Или о живых охранных оградах и матерях клубней килли.

– Я уже предупредила офицеров. – Ида Рефрейр придержала лошадь, поравнявшись с Капитаном.

– Мудро. Они вам поверили быстро? Вы здесь незнакомый человек.

– Быстро. Я старалась. Мы проедем сразу к станции.

– Не стоит, ритесса. Приходит ночь. Первый поезд появится лишь по вызову начальника гарнизона. Это будет утром. Давайте расположимся с комфортом, под защитой стен.

Она, наверное, удивилась, ибо андерит – это преграда для врагов и ворота для друзей. Он пропускает нас через себя, но не является гостиницей. Особенно для такого сброда, как мы (сброда, на её взгляд). Ах, дорогие друзья, знали бы вы, на что способны простейшие руны, которые время от времени наш славный Капитан случайно роняет в карман начальника гарнизона. Эта наикрепчайшая дружба из всех возможных будет сильна даже через век.

Такое не прошло бы в центральных андеритах, там слишком серьёзный надзор и высоки риски у офицеров. А здесь, на окраине Шельфа, в дыре, достойной забывчивости Адмиральской урии9, подобные маленькие казусы происходят сплошь и рядом.

Между двух фортов уже подняли решётку, и нас встречал знакомый лейтенант, второй помощник начальника гарнизона, двадцать солдат из Желтопузов10, десяток слуг и облачённый в тёмный плащ колдун. Кругленький и плешивый, пожилой, с чуть подрагивающей головой, он стоял впереди всех, спрятав руки в широкие рукава.

– Спешивайтесь, господа, – вяло попросил он. – Знаете правила. Вы со своим слугой, ритесса, можете второй раз не проходить проверку. А вот девушку я посмотрю.

Он сунул руну в рот, склонился над Оделией, которую держал на руках росс, оттянул её веко, посмотрел на глаз. Нахмурился, но после недолгого колебания кивнул: мол, всё в порядке.

Мы оставили наших лошадей, отстёгивая с них сумки и мешки. Слуги уводили животных в помещение за правой башней форта. Сёдла и упряжь нам вернут завтра. С конями же придётся проститься. Их век почти закончился.

Грустно. По-человечески.

И довольно накладно. Но добытые в Иле булыжники окупают траты отряда сторицей.

Колдун заглядывал в глаза каждому. Никифоров предоставил свой единственный. Стандартная практика для всех возвращающихся. В Иле есть существа, которые не прочь завладеть чужим телом и проникнуть на территории людей под видом человека.

Их всегда выдают зрачки – они двигаются, словно проворные головастики, то и дело прячась за радужку. Такое не скроешь.

Когда с формальностями было покончено, мы вошли в андерит.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. КРОВОХЛЁБ

В андерите размещаются три роты, хотя крепость может вместить в себя впятеро больше солдат и обслуги. Но последние лет двадцать, из-за тишины на этом участке Шельфа, здесь вечный недобор солдат. У чиновников в Айурэ, на бумаге, все честь по чести, а в реальности – некоторые дворы и башни пустуют давненько.

И в данном случае нам это на руку. Возблагодарим сегодня рвачей, что кладут звонкую монету в собственный карман, а не тратят её, как это положено, на обеспечение укреплений, дабы привести их в надлежащий вид, указанный в эдиктах ещё первого лорда-командующего (каковым, если кто не знает, был не кто иной, как Отец Табунов).

Нам предоставили приземистый, выглядевший угрюмым двухэтажный дом, сложенный из тёмно-серого камня. Он располагался за Пушечным двором, в Пустом кольце, третьем оборонном сегменте, самом дальнем от Ила. Мы завалились в него усталой толпой, апатичные и желающие провалиться в сон.

Основная часть «Соломенных плащей» разместилась на первом этаже, в двух протяжённых залах, заставленных деревянными кроватями на низких ножках. В казармах. «Офицеры» заняли отдельные комнаты на втором.

Толстая Мамочка игнорировала человеческое жильё, если была такая возможность, и спала на улице, предпочитая находиться рядом с курятником или, на худой конец, со скотным двором.

Я бросил вещи в узком помещении с маленьким оконцем под потолком. Здесь пахло сыростью, плесенью. Из-под кровати ощутимо тянуло холодом. Право, стоит порадоваться, что я не выбрал судьбу солдата и мне не требуется жить в этом унылом голом месте неделями.

Никифорова, как раненого, устроили по соседству, забрав из казармы, сразу за комнатой Болохова. Я сходил к нему, взяв со стола каштановую лампу – день умирал, света внутри становилось всё меньше с каждой минутой.

Он лежал на кровати, укрывшись соломенным плащом, как это делал всегда на привалах, и курил трубку. Табак пах вишней и ванильной сладостью. Вполне приятно, если бы к нему не примешивался едва ощутимый тяжёлый аромат сомниума, наркотика, который дал россу Бальд, чтобы заглушить боль.

– Бальд меня уже перевязал, – он не желал никаких процедур.

– Вижу. И всё же я здесь для этого.

Я занялся его глазницей. Снял повязку, вытащил окровавленный тампон, заменил новым, смоченным в эликсире. Пациент перенёс эту не самую приятную процедуру с терпеливой обречённостью. Сомниум помогал хорошо.

Я притащил ему дополнительное одеяло и целый кувшин воды. Ночью мог быть озноб, и, если его скрутит, он до нас просто не докричится. В отряде нет прекрасных сестричек в белых передниках из больницы Улыбки Рут, чтобы дежурить у его кровати всю ночь. Каждый должен был отдохнуть.

– Мне жаль, – сказал я, глядя в его голубой, с поволокой наркотической дрёмы глаз.

– Сэкономлю на пятаках. – Его губы с усилием выдавили улыбку.

Я лишь изобразил вежливый интерес, не понимая, и Никифоров пояснил:

– Пятаки – росские медные монеты. По нашей традиции их кладут на глаза мертвецам. Я обойдусь одним.

– Как там говорится у вас в Талице? Смерть с тарелкой блинов пока не идёт тебя угощать. Если по дурости не занесёшь в глазницу заразу, то проживёшь ещё долго.

Он не услышал. Уснул. И я взял трубку из его ослабевших пальцев, чтобы не загорелся плащ или матрас. Наркотик кружил голову, дым щекотал ноздри. Я выбил из трубки остатки табака, бросил её на единственный табурет и едва дополз до своей кровати, рухнув на неё чуть ли не плашмя.

Усталость и нервное напряжение последних дней, а также проклятущий аромат сомниума дали о себе знать.

Я проспал часа три. Была ранняя ночь, судя по луне, поднимавшейся к рогатому месяцу. Ещё раз проверил раненого, отметил – лихорадки нет, и спустился вниз, сетуя, что старая лестница скрипит слишком уж громко.

Внизу не спал только Плакса – на полу, возле его кровати, горела маленькая масляная лампадка. Он приподнял голову, когда я проходил мимо, и вышел на улицу следом.

– Ни в одном глазу, – пожаловался наёмник. – Я тут с солдатиками словами перекинулся.

Он замолк, так что мне пришлось его подстегнуть:

– И?..

– Раньше нас тут прошагала группа из Дорского полка. Спешили что есть мочи.

– Ребята Авельслебена.

– Я не так выразился. Группа из остатков Дорского полка. Им крепко дали под хвост у ульев. И не только пнули, но и подожгли задницу. Полный разгром. Такого не было лет пятьдесят. Вся кампания завершилась провалом. Они нарвались на орду Медоуса, а в засаде ждал Комариный Пастух.

– Что? Лично? – Даже глухой бы распознал во мне глубокого скептика.

Плакса тоненько хихикнул.

– Тогда бы точно их размазало по Илу, словно паштет по белому хлебу. Нет. Пастуха, по счастью, не было, а вот сотня его чёрных жёлудей устроили мясорубку. Ты представь, каково это.

– Не хочу, – скучно ответил я. – У меня невероятно приземлённое воображение. Представлять умею лишь красивых девиц, да золотых соловьёв, рассыпанных по моим карманам, сундукам и подвалам.

– Да я не о том, как их там пережевывали, – поморщился Плакса. – Вообрази, каково Авельслебену.

Я постарался вообразить. Сын одного из влиятельнейших людей Айурэ, владелец акров земли. …Ему вполне неплохо. Особенно если сравнивать с рядовыми жителями, которым приходится думать вечером о том, чем утром насытить собственный желудок.

Моя помятая рожа дала знать Плаксе, что я сегодня тугодум и не спешу туда, куда ему надо, в своих размышлениях, поэтому он пояснил:

– Ему конец. Ульи чистили всего лишь три года назад. Помнишь же тот успех и победу. К ним вообще не стоило лезть в ближайшее время. Только людей зря гонять.

– И терять, – буркнул я.

– А он погнал. И потерял. А ещё по меньшей мере сорок пушек остались в Иле. Это конец его успеху. Полагаю, лорд-командующий сожрёт его без соли и горчицы.

– Люблю твою наивность. И я не про размышления об особенностях пищеварения лорда.

Плакса тут же скорчил скорбную гримасу:

– Опять в тебе проснулся благородный, совы дери весь ваш чванливый род.

Я назидательно поднял палец к луне и месяцу:

– В детстве нас учат быть осторожными в суждении поступков высокопоставленных риттеров. Особенно если не обладаешь полной информацией о произошедшем и причинах, побудивших кого-то сделать нечто. Оно сейчас так, а через пару минут уже совершенно иначе. Так что Авельслебена могут наказать. А могут пожурить. Или вообще не заметить, что случилось. А то и вовсе наградить.

– Но факты…

– …в Айурэ вещь зыбкая. На то они и факты. Сперва найди, какому аисту выгодно жрать эту жабу, а потом суди. Но только тихонечко.

Мой палец больше не указывал в небо, а с таинственным видом прижался к губам.

Плакса в очередной раз выругался, добавляя к совам только что упомянутых аистов, чтобы всем пернатым неладно было.

– Но ты хотя бы признай, что проигрыш в этой битве всё равно довольно болезненный.

Я легко признал, думая про себя о том, что идущие в Ил люди должны осознавать риски и понимать, что в Шельф они могут не вернуться. Особенно когда дёргают за усы кого-то из сонма прихвостней Светозарных. Рейн первым делом научил меня этому: «Помни о том, что обратной дороги может не быть».

Правило, которое вдалбливал в меня старший брат, рано или поздно срабатывает с каждым из нас. И он – тому прямое доказательство.

– Ты никак в Лужу собрался? – Наёмник заметил серое полотенце, которое я выклянчил у нашего чистюли Януша ещё несколько часов назад, как только мы заселились.

– Тебе бы тоже не помешало.

Он с усмешкой поднял руку и понюхал у себя под мышкой.

– Успеется. Вода слишком мокрая, чтобы я туда лез добровольно.

Воняло от него хуже, чем от козла.

– Ну, как знаешь.

Я пересёк внутренний двор Пустого кольца, поднялся на стену, тянущуюся между двух опорных башен, прошёл площадку с тремя картечницами, где похрапывал единственный караульный, толкнул не запертую калитку и оказался среди подсобных помещений.

Это был двор Лужи – места, которое так не любил Плакса. Здесь, у самой внешней стены, ближайшей к цивилизации и сильно поеденной временем, располагалась эта самая лужа – прямоугольный бассейн, облицованный древней бордово-голубой мозаикой. Частично выщербленной, способной порезать ноги и за века ставшей тусклой.

Когда-то некто уронил здесь в землю колдовство. Возможно, случайно, в пылу битвы, а быть может, зная о результате. В кратере забил источник горячей воды, и один из мудрых начальников Шестнадцатого андерита решил не заваливать его камнями, а воспользоваться подвернувшимся случаем.

Он устроил купальни, а его последователи воздвигли над ними крышу и стены, до наших дней не дожившие. Теперь камни от постройки мшистой грудой лежали вдоль стены, нетронутые уже несколько веков.

Кроме меня здесь была лишь Толстая Мамочка. Она забралась в самую середину, и торчала лишь верхушка её круглого шлема и верхний ряд отверстий, в которые свободно заливалась вода. Металлическая кочка над поверхностью мутно-белой лужи.

В мою сторону Маман даже головы не повернула. Оставалось только надеяться, что она не сварилась в своём панцире, точно рак в кастрюле.

Я разделся догола, залез в воду и, не сдержавшись, возблагодарил Одноликую за капельку счастья. Право, не хватало лишь крепкого кофе. Такого. В напёрстке, чтобы от одного глотка вернулись все силы.

Я отмокал, пытаясь смыть с кожи следы Ила, смотрел в беззвёздное небо. Толстая Мамочка негромко булькнула, привлекая мое внимание.

Ритесса Ида Рефрейр стояла у края бассейна, вода касалась носков ее ботфортов. Она, сцепив руки за спиной, наблюдала за мной, и бронзовые пуговицы на её кобальтовом камзоле холодно сияли, ловя свет луны и месяца. Она оставила парик, и теперь я видел, что волосы у неё мышиного оттенка.

Я поискал взглядом её верного пса. Хотя… ему больше подходит сравнение с медведем. Тёмная фигура застыла у лестницы, на ступенях, в самой дальней части двора.

– Не стесняйтесь, – дружелюбно махнул я рукой. – Вода чудесная.

– Полагаю, мое купание в этой помойной яме станет для гарнизона таким же мифом, как любовь Когтеточки и Осеннего костра.

– Солдаты спят. Здесь только я, килли и ваш охранник. – Я приподнял ладонь над водой в торжественном жесте. – Клянусь, что мы трое будем молчать обо всём увиденном.

– Кто вы?

Не слишком неожиданный для меня вопрос, но я люблю корчить полудурка время от времени. Это не дает мне заскучать.

– Мы уже представлены друг другу. Но на всякий случай напомню, что я Раус Люнгенкраут. Я бы снял шляпу, но…

– Моя магия не действует на вас. Кто вы?

Я прекрасно понимал её чувства. Стабильный и привычный мир вдруг дал трещину. Да что там! Ушёл у неё из-под ног. Она всегда считала, что сила Кобальтовой ветви служит её желаниям и… тут случился сбой. Внезапный и очень болезненный для самолюбия. К тому же в довольно критической ситуации, когда решался вопрос жизни и смерти. Я не поддался чарам, а мои спутники ослушались её приказа.

– Я мало что понимаю в магии, ритесса. Быть может, вы устали. Или где-то ошиблись. Или ваш солнцесвет истощился. Что бы там ни произошло, но я рад, что так обернулась наша с вами история. Мы избежали непоправимого.

Она показала мне руну на ладони. Хорошая руна. Я ещё тогда отметил этот кубик.

– Как вы думаете, что произойдёт, если я попробую ещё раз?

Толстая Мамочка на другом конце бассейна насмешливо булькнула. Килли-то не облапошишь. Я вздохнул:

– Одноликая не наградила меня даром предвидения, ритесса, но всё же рискну предположить, что это совершенно точно приведёт к тому, что вы разрядите солнцесвет, что прячете в колбе в левом кармане. Также предположу – за сегодня вы сильно исчерпали шестиугольник11. Или шестиугольники, не знаю, сколькими секторами12 наделила вас удача. Ил дышит нам в затылок и стоит ли тратить силы на меня? К тому же мне не хотелось бы попадать под ваше очарование. Во всяком случае, подобным образом.

Но я не сомневался, что она попробует. Видел в карих глазах упрямство и решительность. Передо мной была женщина из той породы, которая не любит загадки и старается разгадать их как можно скорее. Грубо говоря, она предпочитала не распутывать узлы, а рубить их топором.

Я заметил движение у неё над головой. Там, на стене, цепляясь когтями о выступающие камни, повисла седьмая дочь. Её лемурьи глаза, отливающие тусклым золотом, смотрели на меня, а улыбка больше не была заискивающей.

Оскал, а не улыбка.

Признаюсь, я несколько секунд осознавал увиденное. Мелкая мерзкая тварь здесь, в сердце андерита. Её должно было сжечь, стоило лишь ей добраться до внешнего периметра стен, слишком она слаба, чтобы вот так вот легко отделаться.

– Риттер! – рявкнула седьмая дочь зычным низким мужским голосом, который шёл ей как киту парик. – Подари мне своё сердце!

Толстая Мамочка, точно стальной колосс, рывком поднялась из бассейна, и из всех щелей её доспеха потекла вода, словно из простреленного дробью бурдюка. Она швырнула ядро, словно мяч для игры в донг, с силой, ничуть не уступающей катапульте. Круглый снаряд смял седьмую дочь, и та, с проломленной деформированной грудью, жалкой падалью упала на место, где только что стояла едва успевшая отскочить Ида.

– Чтоб Сытый Птах выпил весь этот проклятущий бассейн! – выругался я, направляясь к его краю. То же самое делала Толстая Мамочка. Ларченков уже спешил к своей госпоже, растерянной и потрясённой случившимся.

– Проваливай! – сказал я килли. – Скажи Капитану!

Вот за что я её люблю – она никогда не тратит время на лишние расспросы и всё понимает с полуслова. Даже любимое ядро забирать не стала – сейчас недосуг кормить свою жадность.

Коли седьмая дочь прекрасно чувствует себя в андерите, то дело дрянь. Так быть не должно, если только не изменились законы мироздания.

Или кто-то их не изменил. А о подобном следует предупредить отряд. Мы за это путешествие уже потеряли восьмерых, хватит.

Маман совершенно неизящно развернулась, подняв стальной тушей волну, которая покачнула меня, и отправилась в обратную сторону, к казармам, через несколько ворот и укреплений.

Надо сказать, удар ядра в камень услышали караульные на ближайшей башне. Загорелась каштановая лампа, кто-то перегнулся через стену, крикнул:

– Что там у вас?!

Ритесса, кажется, ещё не обрела дар речи, так что я крикнул в ответ, надсаживая горло:

– Седьмую дочь прикончили!

– Ты шутишь, что ли? Или пьян?!

Второй раз орать через двор я не собирался. Пусть спустятся, да посмотрят, шучу я или пьян. Дери меня совы, а я мечтал о напёрстке кофе. Лучше бы действительно поискал что-нибудь на дне фляги Бальда.

На берег я выбрался в тот момент, когда росс подошёл к хозяйке. Он убедился, что с ней всё в порядке, направился к маленькому серому телу, хмуро глянув, как я натягиваю подштанники.

Не то что я не мог без них, но дама рано или поздно придёт в себя и заметит мою неподражаемую красоту. Вдруг её это не обрадует. Моим правилом было не печалить колдунов без нужды. К тому же эту я уже успел опечалить сегодня. Одного раза вполне достаточно.

Я взялся за штаны, но происходящее с телом седьмой дочери, мне настолько не понравилось, что их пришлось бросить и поднять с земли саблю. Когда Вампир была у меня в руках, появлялось ощущение некой защищённости.

Седьмая дочь расплывалась. Плоть текла, превращаясь в зловонную массу, из которой торчали кости.

– Плохо, – сказал я. – Что-то не так.

Ларченков рыкнул низко, вполне возможно это была насмешка, но его маленькие глазки не отрывались от остатков создания Ила. И тут, конечно, росс прав, лично я, покосившись на ритессу Рефрейр, упустил момент, когда из расползшейся плоти начал очень медленно расти витой, закрученный спиралью, ярко-алый конус, так похожий на рог.

Заорать я не успел. Ларченков грянул, точно сердитый гром. И гораздо громче, чем я:

– Муравьиный лев!!!

Солдаты, три человека, уже бегущие к нам, не собирались проверять, верно ли это утверждение. Если насчёт седьмой дочери они могли сомневаться, то муравьиный лев – штука серьёзная. Проще говоря, ну её вороне под хвост. Пусть кто-нибудь другой разбирается.

Они как по команде развернулись и бросились наутёк. Один был столь храбр, что отшвырнул ружье в сторону, явно предполагая, что это добавит ему скорости. Я не стал делать ставок и проверять, кто из них быстрее покинет замковый двор.

Мне, представьте себе, хотелось обогнать эту троицу по меньшей мере на десять корпусов. Стоило подумать о штанах, рубашке и ботинках, но времени одеваться совершенно не было. Даже наклоняться и подбирать их. Ларченков уже уводил госпожу, и я поспешил за ними.

Мы успели.

За стеной, в соседнем дворе, там, где располагались казармы, полыхнуло лиловым.

Восемь бледно-белых, подобных копьям лучей, так напомнивших мне прутья ограды вокруг фамильного особняка, беззвучно ударили в землю, и она мягко дрогнула.

Тревога уже будила гарнизон. Но горны пели неуверенно, осоловело. Люди ещё мало что понимали.

Мы стали подниматься на стену по внутренней лестнице за секунду до того, как опустилась решётка. Там был прямой коридор, а после спуск и выход во двор, где разместились «Соломенные плащи».

Ларченков шёл тяжелой поступью, держа отстёгнутый топор, колдунья торопилась за ним, на её бледном лице, когда она обернулась, хорошо была видна растерянность.

Примерно в этот момент муравьиный лев «отжил» своё, выполнил то, для чего его растили и пестовали – достроил портал.

Я это почувствовал. Все почувствовали.

Воздух задрожал, леденея, облизал камни, оставляя на них иней. Заморозил капли, всё ещё катящиеся по моей коже после купания, высеребрил волосы, сковав их сосульками.

Скажем так. Внезапный разрыв пространства очень… бодрил. Окажись мы поближе, вполне могли бы участвовать в конкурсе «Лучшая ледяная статуя Шельфа». Кто-то взялся за Шестнадцатый андерит с изяществом пьянчуги, который решил разгромить лавку фарфора и вооружился для этого кувалдой. Причём въезжал он в эту лавку по меньшей мере на обшитой железом карете, запряжённой шестеркой лошадей.

На полном ходу.

А после пол начал уходить у меня из-под ног, когда земля просела из-за циклопической воронки, образовавшейся вокруг портала. Стена стала рушиться, как и ближайшие опорные башни. Ритесса с криком сорвалась в провал, разверзшийся между мной и Ларченковым.

Поднялось много пыли, несколько каменных крошек больно, до крови, ободрали кожу. Росс сделал попытку перепрыгнуть на мою сторону, но в последний момент остановился, понимая, что слишком велико расстояние. Выругался.

Я наклонился над краем. Видно плохо, но… она уцелела, упав на выступ, оставшийся «этажом» ниже.

– Заберёшь её?! – крикнул мне росс.

– Будто у меня есть выбор! Встретимся у казарм!

– Найду путь к вам! – Он расстегнул застёжки тяжелого плаща и побежал прочь со стремительностью катящегося под гору булыжника.

Пришлось топать обратно, затем спускаться вниз.

Здесь резко и сладко пахло магнолией. Ида, не считая ссадин и потерянной треуголки, была относительно цела, но покрыта серой пылью. Она посмотрела на меня с некоторой долей потрясения, словно видела впервые. Я решил, что глупо представляться в третий раз за неполные сутки, особенно в столь куртуазном виде как подштанники на голое тело. Вряд ли в данный момент у неё хватит чувства прекрасного, чтобы в должной мере оценить мой феноменальный наряд.

– Что происходит?

Хотел бы я знать.

– Нам надо двигаться. Лучше не стоять на месте.

На улице, плохо видимые из-за оседающей пыли, мельтешили какие-то тени. Слишком стремительные для человека. Кто бы ни прошёл через портал, он уже здесь.

– Да. Вы правы. Да. Идём?

– Вы в порядке?

– Конечно нет. Я растеряна. И напугана. Что? – Заметила мою недоверчивую усмешку. – Женщины довольно часто растеряны. И напуганы. Особенно когда не понимают, какой совы тут происходит. Как и мужчины, впрочем.

– Ага.

– Но вы не из их числа. Выглядите самодовольным и…

Она помедлила, и я конечно же захотел узнать.

– И?..

– Довольно нелепо. Даже смешно.

– Вот и наряжайся ради вас. Можно было не стараться.

Она, к моему удивлению, рассмеялась. Совершенно неожиданно, скомканно, едва слышно. В её карих глазах появилось тепло, на несколько мгновений смывшее холодную отстранённость и настороженность. Теперь, несмотря на чумазость, пожалуй, я мог бы назвать её привлекательной.

Такое случается с людьми, если проявляется их человечность.

– Спасибо, риттер. Мне уже не так страшно. Порой даже какая-то глупость, сказанная вовремя, может вернуть присутствие духа.

Мне бы стоило обидеться на «глупость», если бы я не считал точно так же.

– Не вы одна боитесь. Страх рядом с Илом – вещь необходимая, но её следует дозировать. Нам надо пройти через арсенал и кузницу, если там двери открыты. Сейчас мне было бы спокойнее рядом с отрядом.

– Ведите. Надеюсь, Ларченков найдёт меня.

Я поднялся снова на второй этаж, но свернул в другой коридор, оставив пролом за спиной. Этот андерит я неплохо знал. Разумеется, кроме двора Офицеров. Туда попасть никогда не стремился, хотя благодаря происхождению вполне имел на это право. Прямо, затем по лестнице вверх и далее по короткой стене. А там через несколько холлов во двор, минуя арсенал и кузню, к нашей казарме.

– Что такое муравьиный лев?

Это многое говорило о ней. И о её россе. Он – знал.

– Сколько раз вы были в Иле? Один? Два?

Она замешкалась, но сказала:

– Это первый. Что, так заметно?

– Новички знают только основной бестиарий, по атласам университета. Тех созданий, что можно встретить лишь в неделе от Шельфа. Ну и, может, еще страшных и известных, вроде жеребят.

– Я читала атласы. Но Ил всегда был вне сферы моих интересов. Расскажите.

Я рассказал, лишь чтобы занять её внимание. Сквозь толстые стены едва слышались ружейные залпы. Пока слаженные, что не могло не обнадеживать.

– Лев – тварь гадкая. До сих пор не могу понять, это живое существо или скорее предмет. Кто-нибудь, например Светозарный, может создать нечто такое. Изначально оно в виде… ну пусть будет семя. Маман, убив седьмую дочь, активировала льва. Семя начало прорастать и создавать портал. Именно так были уничтожены Двенадцатый и Безномерной андериты три сотни лет назад, когда бывшие друзья Когтеточки решили попробовать силы Айурэ. Помните?

– Да. В хрониках его называют Последним прорывом. Тогда мы убили Ремня.

– Верно. Вся задача льва – вырастить портал, и остановить это, раз уж он начал прорастать, невозможно. Это его предназначение. Когда портал срабатывает, всем, кто находится рядом, не позавидуешь.

Волосы стали оттаивать, холодная вода с уменьшающихся сосулек противно капала мне на плечи и спину.

– Это я уже поняла. Муравьиный лев, потому что изменение пространства оставляет после себя воронку?

– Очень большую.

– Кто пришёл через портал?

– Не хотел бы узнавать.

Мы вышли на верх стены. Луна и месяц. Никого из солдат. Зато в обоих дворах, слева и справа – стрельба. Гаркнула даже картечница и едкий вонючий дым ружейных залпов заливал дворы. Рассмотреть особенно ничего не вышло. Впрочем, я и не присматривался, понимая, что один в поле не воин.

Или двое.

Стоило задать вопрос:

– Сколько точек из шестиугольника у вас осталось?

– Две. Солнцесвета как раз хватит.

– Насколько вы хорошая колдунья? В Иле.

Вопрос бестактный и не очень вежливый. Кобальтовая линия хороша против людей, я знал. Но как её способности работают с созданиями Ила, не имею ни малейшего представления.

– Я умею вызывать не только приступы очарования у мужчин.

Она произнесла это таким тоном, что мне показалось, будто убеждает себя, а не меня. Я несколько пересмотрел свой взгляд на неё. Сильно ошибся. Она ещё младше, чем я думал. Первая вылазка в Ил, скорее всего первое убийство людей, которые на неё напали. Убийство по необходимости. С нами она вынужденно держалась высокомерно, чтобы не выдать своей неопытности, страха, сомнения. Полагаю, нянька Ларченков это прекрасно знает. И беспокоится. Это ему в плюс. Значит тоже не полный душегуб.

При всём моём дружелюбном оптимизме, пускай я иногда и ною о несправедливости жизни, я всё же надеялся, что со мной кто-то опытный. Ну, так. Для собственного успокоения. Теперь же, судя по всему, гостей придётся встречать моему-почти-голому-очарованию и Вампиру. У ритессы при себе не было даже кинжала.

Пуля, выпущенная чьей-то неумелой рукой, просвистела в достаточном отдалении, но заставила нас пригнуться и держаться поближе к зубцам. Вновь гаркнула картечница, её, у ворот, поддержал рык пушек. Кто-то завопил. Затем завизжал. Из двери, через которую мы прошли, вывалилось нечто чёрное, лохматое и с рогатой башкой.

Я присвистнул, высказывая «благодарность» мирозданию, что оно начало сразу с «тяжелой артиллерии», и перешёл на бег. Про себя ругался, когда босыми ступнями наступал на острые камушки. Всё же стоило задержаться на пару секунд и оставить себе ботинки. Теперь, поди, в них рассекает какой-нибудь жеребёнок и корчит из себя франта.

Когда мы оказались в опорной башне, я рванул маленькую калитку на себя, задвинул засов. Секунд через десять с той стороны в толстые, окованные металлом доски врезалось тяжёлое тело.

– Кто это?

– Муравьиный солдат. Стражники портала. Забудьте о них.

Вот только я не забуду. Этих тварей пять – семь. Они авангард и теперь рыскают где-то поблизости.

Мы стали спускаться вниз, чтобы выйти в следующий двор. Ритесса Рефрейр задала правильный вопрос:

– Это ведь не случайное нападение? Вы сказали про Светозарного, который мог создать такой портал.

Я подумал, что принесу Рут букет цветов. Вот такенную охапку её любимых люпинов. А ещё поклянусь целую неделю воздерживаться от того, чтобы дразнить Элфи и куплю для девчонки коробку эклеров, если только в андерит не пришёл какой-нибудь Светозарный.

Кто угодно. Только не подобное чудовище. Иначе мы все покойники до конца часа.

– Кроме них в Иле есть и другие создания.

– Их ученики. Их слуги. Я к тому, что здесь чувствуется расчёт. Кто-то протащил в кольцо стен седьмую дочь.

– Давайте доживём до утра. А после займёмся исследованиями поступков и действий всех злобных созданий мира.

Если честно, её слова про учеников и слуг меня нервировали (ладно, я просто скидываю курицу на Иду, объявляя во всём виноватой, хотя сам уже об этом подумал). Светозарные застряли в глубине Ила, он слишком сильно связал их с собой, проник тонкими ростками в сердца, затмил разум. Пока они не могут (во всяком случае, так нас убеждают) выбраться к Шельфу, банально растеряют мощь, но кто-нибудь из их свиты вполне может действовать не только здесь, но даже в Айурэ. Хотя на своём коротком веку я подобного не припомню.

И такие прихлебатели порой сильнее самых лучших наших колдунов, если один на один. Ну, может, кроме Перламутровых.

Я остановился как вкопанный.

Оделия! Дери меня совы!

Оделия!!!

Ритесса, не успев затормозить, едва не врезалась в меня, положив руку на моё плечо. В других обстоятельствах я бы обязательно придумал сказать что-нибудь неуместное, глупое или, на худой конец, весёлое о тех обстоятельствах, когда мы в первый раз коснулись друг друга. Сто процентов, об этом великом моменте стоило бы рассказать нашим внукам. Но сейчас я спросил у неё о самом важном:

– Вы разместились в Офицерском дворе?

– Да.

– Колдунья, которую мы нашли с вами, там же?

– Да. В соседней комнате. О! – Её глаза округлились. – Вы считаете, что это всё из-за неё?!

Что же. Соображала Ида быстро.

– Не вижу других причин для подобного натиска. Меняем планы.

Дверь наружу была распахнута. Пространство вокруг затянуто дымом сгоревшего порошка солнцесвета.

– Идём не останавливаясь. Наша цель – колдунья.

Я себе не прощу, если спустя столько лет поисков я потеряю Оделию, не спросив её, что случилось с Рейном. И тут никакая тварь Ила меня не удержит.

Бой в этом месте уже прошёл и сместился куда-то за кузницу. Я слышал команды, одиночные залпы, звон металла. Здесь же смерть оставила двух расстрелянных и проткнутых штыками муравьиных солдат и десяток разорванных воинов гарнизона.

– Готовы?

Ритесса вместо ответа сунула руну за щёку.

Я мог бы поклясться, что андерит опустел.

Вырезан.

Пока мы шли до нужного здания, то и дело наталкивались на мёртвых солдат. Но со стороны Пустого кольца, третьего оборонного сегмента крепости, раздавались ружейные выстрелы. Гулко. Дружно. Много.

Это означало, что держались не только «Соломенные плащи», но и по меньшей рота «Желтопузых». А может, и гораздо больше – от внешней стены и фортов летела низкая песнь орудий.

Здесь же все было «вычищено». И полагаю, причиной смертей людей, чьи тела внешне совершенно не пострадали, оказалась магия – те яркие прутья, что упали с безоблачного неба.

Кому-то проложили дорогу, чтобы у него не было никаких препятствий от воронки муравьиного льва и до конечной цели. По счастью, на пути к трёхэтажному зданию, пристроенному прямо к старой крепостной башне, мы не встретили ни единого создания Ила.

Дверь была не заперта, и я осторожно толкнул её, уставившись в полумрак сводчатого коридора. Футах в шестидесяти горела каштановая лампа, бросая на кирпичи тёплые отблески.

– Последний этаж, – шепнула мне ритесса. Из-за руны во рту слова звучали смазанно и нечётко. – Там гостевые комнаты. Я покажу, где лестница.

Она шагнула, но я выставил перед ней руку:

– Не стоит. И приготовьтесь бежать.

Лично я бежать без Оделии не хотел. Пока мой план основывался на том, чтобы добраться до неё, а потом рвать что есть сил в Пустое кольцо. К своим.

Право, сейчас бы я не отказался от компании Ларченкова. Он же бродит в совсем иной стороне, разыскивая нас. Всё как всегда. Всяких мрачных полудурков, способных ручищами раздавить голову быку, начинаешь ценить именно в тот момент, когда они далеко и нужны больше всего. Хотя бы для того, чтобы спрятаться за их широкой спиной и дать стрекача, пока их ест какой-нибудь прожорливый уродец, вроде жеребёнка или горной гряды. Но, как назло, приходится идти в первых рядах.

Не дамой же закусывать порождениям Ила, когда есть настолько аппетитный персонаж, как я. Им даже одежду с меня снимать не надо.

Не сказать, что мы осторожничали. У меня не нашлось на это времени, потому что сюда довольно скоро мог нагрянуть некто, с кем встречаться совершенно не хотелось. Так что, спеша по пустым коридорам, заглядывая в комнаты, оставленные поднятыми по тревоге офицерами, я не переставая думал о том, что случилось со всеми этими людьми и где они сейчас.

Рут, к моей печали, ответила на мой вопрос. Уже на третьем этаже, на стене, мы наткнулись на человека. Бедолага был приклеен к ней спиной, руками и ногами, словно в него плюнули паутиной и он, прежде чем та застыла, пытался вырваться.

Впрочем, не сие меня впечатлило, ибо в Иле попадаются и более экзотические способы поймать зазевавшегося двуногого. Меня изумило, что покойник в расстёгнутом лейтенантском мундире решил не затягивать события и стать газоном.