Читать онлайн Кощеева жена бесплатно
Глава 1
– Тише, Настасья, тише! Голову пригни, авось не приметит.
– Он идет, Матрешка! Ой, мамочки! Как же так? Как же так-то? Он же был мертв, я своими глазами видела!
Настасья затряслась всем телом, глянула глазами, полными дикого страха, на Матрену, но та сжала ее руку и приложила палец, пахнущий луковой шелухой, к обветренным губам девушки.
– Тише, – повторила она почти беззвучно.
Девушки обнялись, прижавшись друг к другу, склонили головы к самым коленям, чтобы их не было видно за высокими бочками, пропахшими кислой капустой.
Вскоре дверь сарая распахнулась, и где-то совсем рядом послышались мужские шаги.
– Настасья, Матрена, ау, вы где запропастились?
Голос прозвучал ласково, но Матрена только сильнее сжала руку Настасьи. Шаги стихли. По-видимому, мужчина остановился и высматривал девушек по темным углам.
– Выходите, я калачей с базара привез. Вкусные, мягкие, с маком. В прошлый-то раз ты, Настасьюшка, сказала, что за такой калач можно полжизни отдать. Я гораздо меньше прошу.
Мужчина хмыкнул и стал медленно обходить углы сарая, срывая на своем пути покрытую пылью паутину. Шаг за шагом он все ближе и ближе подходил к притаившимся за капустными бочками девушкам.
– Настасьюшка, я же знаю, что ты страсть как любишь калачи с маком. Выходи-ка, голубушка, не зли меня.
Мужчина запнулся в темноте об ведро и с грохотом повалился на пол. Выругавшись, он поднялся на ноги и закричал, оборачиваясь по сторонам:
– А ну выходите обе, паскуды этакие, иначе не сдобровать вам! Не хотите по-хорошему, тогда будет вам по-плохому. Забью обеих до смерти!
Настасья напряглась, обхватила руками голову, лицо ее исказила гримаса ужаса. Матрена поняла, что еще чуть-чуть, и она не удержится, закричит от страха. Прижав к себе ее голову, она прошептала на ухо:
– Молчи, не слушай!
Под пальцами Матрены потекло что-то теплое – это Настасья закусила губу до крови.
– Настасьюшка! Выходи давай, не упрямься. Зачем ты эту кикимору противную, эту Матрешку глупую, слушаешь? А? Ведь не подруга она тебе, только об себе вечно думает!
Мужчина был уже совсем рядом. Матрена слышала его тяжелое дыхание. Комок подступил к ее горлу, она пыталась проглотить его, одновременно держа Настасью, которая дрожала, как осиновый лист на ветру, за плечи.
– Выходи, Настасья, а не то я знаешь, что сделаю? – мужчина помолчал, а потом произнес зловещим голосом, – Я твою матушку зарежу, Настасья. Братики и сестрички твои меньшие сиротами останутся. Не жалко тебе их разве?
Настасья болезненно дернулась, но Матрена удержала ее за плечи.
– Сиди, дура, не слушай его! Все это брехня! – прошептала она ей в ухо.
Но Настасья резко повернулась, укусила Матрену за руку, а потом громко завизжала, прижав ладони к мокрому от слез лицу.
– Вот вы где, голубушки мои! – приторно ласковым голосом проговорил мужчина.
Обе девушки поднялись на ноги, и он улыбнулся довольно. Он стоял напротив них – высокий, худой, жилистый, глядел на них круглыми, выпученными глазами, поводил длинным горбатым носом, будто вынюхивал что-то.
– Вот и вы, мои красавицы! А я вас ищу, ищу! Калачи уж скоро зачерствеют!
– Не трожь нас, Яков Афанасьич, не то мы все Анне Петровне расскажем, – проговорила Матрена.
Мужчина склонил голову набок, бросил злой взгляд на нее, потом посмотрел на Настасью, и лицо его смягчилось.
– Ступай, Настасьюшка, в дом. Полакомись пока что калачами. А я тут пока что с Матреной побалакаю. Совсем она распоясалась. Где это видано, чтоб сноха так со свекром говорила?
Настасья, всхлипнула, посмотрела на Матрену большими глазами, полными ужаса, и стремглав выбежала из-за высокой бочки на свет, запинаясь и гремя пустыми ведрами.
– Ешь сколько влезет, голубушка, не спеши! – крикнул мужчина вслед убегающей девушке, а потом произнес тихо, повернувшись к Матрене, —а младшую сноху нужно научить, как уважать и почитать дорогого свекра.
Матрена судорожно оглянулась и схватила стоящие рядом вилы. Замахнувшись на Якова Афанасьича острыми зубьями, она зашипела:
– Не подходи, Кощей проклятый!
Мужчина замер на месте, из груди его вырвался тяжёлый вздох.
– Если б я знал, что ты такая вредная и упрямая, я бы тебя ни за что любимому младшему сынку в жены не выбрал. Тетка твоя уж больно тебя расхваливала. Ох, Серафима! Лгунья старая! Лиса хитрая! Теперь-то я дотумкал – она же тебя просто поскорее из своего дома спровадить хотела. Надоела ты ей, обуза такая.
Мужчина сделал шаг навстречу Матрене, но она подняла вилы выше.
– Признаться, ты мне уже надоела со своим норовом, Матрена! Выкинуть бы тебя на улицу, да не могу. Люблю тебя. И что ты со мною сделала? Околдовала, не иначе!
Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены. Девушка осталась стоять перед свекром – жалкая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.
– Ну, иди же ко мне, не упрямься, – хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, – коли сама придешь – и тебе калач маковый достанется. Платье тебе новую куплю, а к зиме – полушубок. Хочешь?
Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.
– Не трожь меня, Яков Афанасьич!
– Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.
Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.
– А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?
Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил ее на грязный пол и резким движением задрал юбку.
– Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! – во все горло завопила Матрена.
Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.
– Ах ты паскуда! Крыса! – тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.
И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, остолбенев от ужаса. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич улыбался жуткой улыбкой, глядя на испуганную девушку.
– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!
Он почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.
– А хочешь знать, почему?
Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула.
– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!
– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.
Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.
“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…
Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.
Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…
***
за пять лет до случившегося
– Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?
Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.
– Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!
Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.
– Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, – откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.
– Семнадцать лет! – воскликнула тетка Серафима, – Самый возраст для замужества! Чего в девках-то сидеть? Да и сам подумай, дорогой сват, мне она – лишний рот, своих девок едва кормлю. А тебе в хозяйстве лишняя баба все равно пригодится. Станет работницей при Анне Петровне. А через пару лет у них с твоим Тишкой уже будет настоящая семья.
– Ладно, Серафима, пойду, пожалуй, подумаю еще, поразмыслю, – произнес Яков Афанасьич и встал из-за стола.
– Нечего думать, дорогой мой! – торопливо воскликнула женщина и, бросив злой взгляд на девушку, схватила мужчину за руку, – чего тут думать? Надо брать!
– Такие дела наспех не делаются!
Яков Афанасьич высвободил руку и, нахлобучив на голову малахай, взял в руки полушубок и вышел в сени.
– Как звать-то ее? Из головы вылетело, – обернувшись через плечо, спросил он.
– Матрена, – крикнула в ответ Серафима.
– Матрена, Матрена… – задумчиво проговорил Яков Афанасьич.
Напоследок он бросил взгляд на девчонку, которая осмелилась поднять глаза, и до того сильно уколол мужчину темный, жгучий взгляд, что даже больно стало где-то в груди.
– Ух, до чего черна! – в сердцах прошептал он и захлопнул тяжелую входную дверь.
Тетка Серафима, сдвинув цветастую занавеску в сторону, посмотрела в окно на удаляющуюся от дома мужскую фигуру, и только потом повернулась к девушке, которая по-прежнему, стояла не шевелясь.
– Слушай меня, Матрешка, – прошипела она, нахмурив брови и яростно сверкнув глазами, – если только он тебя в жены своему сынку не возьмет, я тебя в лес уведу и там оставлю. Поняла?
Матрена посмотрела на тетку и кивнула через силу, сжав за спиной кулаки.
– Если же все-таки возьмет, да ты чем-нибудь им там не угодишь, я тебя назад не приму. Пойдешь побираться по улицам, так и знай. А теперь брысь отсюда!
Тетка Серафима отвернулась, взяла с блюдца румяную ватрушку и откусила от нее большой кусок. Матрена резко развернулась, взмахнув черными косами, и выбежала из кухни. Она страстно мечтала избавиться от ненавистной тетки, у которой жила вот уже десять лет, но никак не могла подумать, что та задумает выдать ее замуж за тринадцатилетнего мальчишку-сопляка. Что с таким делать? Разве что сопли ему утирать! Да и отец у него странный – так внимательно ее рассматривал, будто невесту выбирал не сыну, а самому себе.
Наверняка, это все теткины проделки – она не любила двоюродную племянницу и никогда этого не скрывала. Матрене доставалась самая тяжелая работа и самая скудная еда. Она ходила в обносках, ее платья пестрели заплатами, тогда как родные дочки Серафимы любили принарядиться. Иногда они в тайне от матери давали Матрене платок или юбку, если та шла с ними на вечорку, тогда худая, черноволосая замарашка Матрена преображалась до неузнаваемости.
Темные глаза ее были полны огня, щеки покрывались румянцем, губы алели, а высокая, острая грудь судорожно вздымалась и опускалась. Черноволосая красавица Матрена бойко и самозабвенно кружилась в танце в центре общего круга. Парни засматривались на нее, и несколько раз она даже целовалась с самыми смелыми из них. Матрена мечтала, что когда-нибудь один из парней, непременно самый красивый и статный, посватается к ней, но тётка Серафима и тут успела ей навредить, сосватав ее какому–то сопливому мальчишке.
Двоюродные сестры, узнав подробности предстоящей помолвки, шушукались и смеялись за спиной Матрены. А она злилась и сжимала зубы от бессильной ярости.
– Чтоб вас обеих за пьяниц выдали! – шептала она, но так, чтобы никто не услышал.
Ей хотелось, чтобы Яков Афанасьич насчет нее передумал, забыл бы дорогу к их дому, но мужчина, похоже, был настроен весьма серьезно. Вскоре он вернулся к Серафиме вместе с сыном. Белобрысый мальчишка по имени Тихон сидел на лавке красный, как рак, и взволнованно смотрел по сторонам. От него на всю кухню пахло потом, и лоб его покрывала испарина. На Матрену он смотреть боялся, взглянул на нее лишь один раз, когда отец гаркнул зычным басом:
– А ну, Тишка, чего присмирел? Бабы что ли испужался? Давай смотри на ее рожу! Да лучше смотри, второй раз не поведу.
Парнишка взглянул на Матрену и тут же отвел глаза, не выдержал ее жгучего взгляда, полного ненависти и презрения.
– Ну что, посмотрел? Нравится? Берем?
Матрена изо всех сжала за спиной кулаки, мечтая лишь о том, чтобы этот вихрастый сопляк сказал “нет”, но он, как назло, повернулся к отцу и кивнул головой.
– Ну все, добро, Серафима, – громко проговорил Яков Афанасьич, – жди на днях нашу сваху с гостинцами. Как говорится, у вас – товар, у нас – купец.
Тетка Серафима покраснела от удовольствия, взяла Матрену за руку и стала наглаживать ее по курчавым волосам.
– Мы очень рады, Яков Афанасьич! А уж Матрешка наша как рада такому завидному жениху! Правда, Матрешка?
Тетка Серафима посмотрела на нее с наигранной улыбкой и изо всех сил сжала руку Матрены. Девушка округлила глаза, а потом, криво улыбнувшись, нехотя кивнула головой. Ей на жениха даже смотреть не хотелось. Хоть она была всего на несколько лет старше, Матрене казалось, что она-то уже совсем взрослая, а Тихон – грудной младенец. У него и лицо-то было еще совсем детское – круглое, пухлое, глаза – большие, удивленные, ладони – потные и противные, а над верхней губой – смешной пушок вместо усов.
Когда гости ушли, тетка Серафима подошла к Матрене и шепнула ей на ухо:
– Ты просто пока что счастья своего не ведаешь!
– Да какое уж тут счастье, тетушка! – всхлипнула девушка, – Избавиться от меня решили, дак избавляйтесь, козни строить не буду. Мне бы и самой уж от вас подальше сбежать. Но уж об счастье лучше помолчите.
– Да ты дуреха неблагодарная!
Тетка Серафима шлепнула Матрену ладонью по лбу, лицо ее покраснело от негодования.
– Разве ты не понимаешь, что пока он растет, будешь жить в ихнем доме, как королевна. С мальчишкой сладить – невелика задача. Прогнешь его под себя, как тонкую тростинку, и он потом всю жизнь будет у твоей юбки ходить. Что ты не попросишь, все сделает. Яков Афанасьич обоих старших парней так поженил – едва им двенадцать лет исполнилось, все уже при женах были. А погляди теперь на этих жен – вышагивают по деревне, будто павы. Только платки да платья меняют. И ты так скоро ходить будешь. Главное – не упрямься да свекра слушайся.
Матрена не дослушала тетку Серафиму, уронила голову на руки и зарыдала в голос. Женщина посмотрела на нее, махнула рукой и вышла из душной кладовки, где жила Матрена.
– Ну поплачь, коли хочется. Женские слезы – вода, которая из бездонного родника льется.
***
Спустя пару месяцев Матрене и Тихону сыграли свадьбу. На следующий день свекр самолично перевез скудные Матренины пожитки в свой большой дом. Их вышла встретить молодая рыжеволосая женщина. Она широко улыбнулась в знак приветствия, и Матрена выдавила из себя ответную улыбку.
Она думала, что ее сразу поселят в комнату мужа, но свекровь Анна Петровна, худая, сгорбленная и глухая на одно ухо, привела ее в комнатку над вторым этажом, под самой крышей.
– Тут тебе будет удобнее, Матрена, – громко проговорила она, – Тиша, сама понимаешь, еще не дорос до семейной жизни.
Матрена кивнула и поклонилась женщине в знак уважения, а когда та вышла, вздохнула с облегчением и села на жесткую кровать.
– Из кладовки на чердак! Это ли не счастье? Спасибо тебе, тетка Серафима! – ехидно произнесла Матрена и криво улыбнулась.
В тот день она так и не вышла больше из своей комнатушки – не спустилась ни к обеду, ни к ужину. Перед сном к ней тихонько постучалась и сразу заглянула в комнату улыбчивая женщина с рыжими волосами – та, что встречала ее.
– Ну что, давай знакомиться? – радостным голосом проговорила она, – меня Настасьей звать. А ты, говорят, Матрена?
– Верно говорят, – ответила Матрена и криво улыбнулась.
– Что ж, будем родниться!
Настасья присела на койку рядом со своей новой родственницей, отбросила за спину тяжелые рыжие косы и, вынув из-за пазухи тряпицу, осторожно развернула ее.
– На, поешь, – улыбнувшись сказал она и протянула Матрене несколько кусков сдобного пирога, – меня когда-то также в этот дом привели, уж я-то знаю, каково тебе сейчас. Лучше ешь, голодной-то и заболеть не долго. А нам болеть нельзя. Дом большой, работы невпроворот. Мужчины с утра уходят, все хозяйство на нас, бабах. Это хорошо, что тебя привели, хоть немного полегче будет.
Матрена взяла кусок пирога и, смущаясь, надкусила его.
– Как тебе тут вообще живется? – спросила она, не глядя на Настасью.
– Сносно. Уж получше живу, чем в родном доме жила.
Матрена повернулась к Настасье и вопросительно взглянула на нее, жуя пирог.
– Да родители у меня уж больно бедны, а ртов голодных много! Даже не знаю, как выжила с ними. Когда к нам Яков Афанасьич свататься пришел, это было как чудо какое-то. Я без раздумий согласилась. И… Почти ни разу не пожалела.
– Почему “почти”? – спросила Матрена, отложив оставшийся кусок пирога.
Настасья отвела глаза в сторону, лицо ее стало загадочным:
– Потом как-нибудь расскажу, – ответила она.
– А где же муж твой? Не видать его в доме!
– И верно заметила, не видать, – задумчиво повторила Настасья, – Яков Афанасьич Мишу моего в рекруты отправил на десяток лет. Говорит, нужно силы и ума сынку набраться, а потом уж своим домом жить.
– А ты что же, без мужа тут живешь? – удивилась Матрена.
– А что мне остается? Живу при свекрах. Сама-то ты бы куда ушла на моем месте? Некуда идти!
На несколько секунд в комнатушке повисло молчание. А потом Настасья повернулась к Матрене и широко улыбнулась. Улыбка у нее была очень красивая – губы пухлые, сложены аккуратным бантиком, зубы ровные, белые, на щеках – озорные ямочки, а все лицо покрыто рыжими веснушками. Она казалась Матрене совсем юной, несмотря на то, что была старшее ее почти на десять лет.
– Не переживай. Если свекра слушаться и почитать, то он, бывает, и от работы освобождает, и подарками балует. Яков Афанасьич, он не злой, к нему просто привыкнуть надобно.
Последнюю фразу Настасья произнесла странным высоким голосом. Матрена взглянула на нее и недовольно ответила:
– Я замуж за Тихона вышла, а ты мне все про Кощея талдычишь!
Настасья прыснула от смеха, но торопливо прикрыла рот ладошкой.
– Кощея? Ну ты скажешь тоже! Язык у тебя, как погляжу, остер, Матрешка! Но ты лучше попридержи его, не распускай больно-то. А то тебе же хуже будет.
Настасья замолчала, а потом наклонилась к Матрене и прошептала ей на ухо:
– А Кощеем ты верно его прозвала. Монеты по всем углам хранит, девками молодыми себя окружает. И старость его никак не берет. Анна Петровна все помирать собирается, болеет да чахнет, а этому хоть бы хны. Силен, как конь. Ну точно Кощей и есть! Вот только где смерть его припрятана, – непонятно!
– Так это не сказка, а жизнь. В жизни все не так! Да и храбрецов, мечтающих Кощея одолеть и нас, красных девиц, спасти, днем с огнем не сыщешь, – вздохнула Матрена.
Настасья посидела еще немного у Матрены, подождала, пока она доест оставшийся кусок пирога, а потом ушла. А Матрена потушила лампу и легла на койку, натянув одеяло до самого подбородка. Долго ей не спалось на новом месте: койка была непривычно жесткой, неудобной, то казалось, что из углов по полу ползут, стелются тени, а с крыши слышалось протяжное завывание ветра. Матрена вздрагивала, ворочалась долго, но потом все же заснула.
Посреди ночи тонкая дверь ее комнатушки отворилась, и на пороге застыла высокая фигура хозяина дома.
– Матрена! – вполголоса позвал мужчина.
Матрена не откликнулась, она крепко спала и ничего не слышала. Тогда Яков Афанасьич вошел в комнатушку и, осторожно ступая босыми ногами по скрипучему полу, подошел к спящей девушке. Он долго смотрел на ее спокойное, смуглое лицо, на густые черные брови, на приоткрытые во сне губы, на покатые плечи, на стройные ноги, виднеющиеся из-под одеяла. Он смотрел и любовался, даже не пытаясь скрыть в глазах нарастающую страсть.
– Хороша все-таки молодая сноха. Будто ягодка сладкая поспела, – прошептал он.
Постояв ещё немного, мужчина развернулся и вышел из комнатушки. Лестницы скрипнули под тяжестью его шагов, и вскоре все в доме вновь стихло. Но тишина эта была нехорошая и гнетущая – такая, от которой мороз идёт по коже.
Глава 2
– Пусть я младший, зато я кошу быстрее всех старших. Никто за мною угнаться не может, – горделиво произнес Тихон, а потом торопливо утер кулаком пот, выступивший от волнения над верхней губой.
Матрена посмотрела на него и не сдержалась, прыснула от смеха. Совсем еще мальчишка! Только пыжится, что уже взрослый!
– Чего ты смеешься? Я не только с косой умело обращаюсь, я ещё и в кузницу хожу, учусь ковать. Кузнец Степан, что всех учит, хвалит меня, говорит, хорошо у меня выходит, способный я ученик. Может, потом тоже кузнецом стану, – сказал Тихон, задрав кверху подбородок.
– Работать в кузнице тяжело, Тиша. А сами кузнецы уж больно суровы и строги.
– Я таким не стану, вот увидишь, – смутившись, проговорил парень.
Матрена перестала смеяться и кивнула Тихону, взгляд ее стал внимательным и серьезным. Мальчишка изо всех сил пытался произвести на нее впечатление, но сильно робел в силу своего возраста. Матрену это веселило, ее жгучие, темно-карие глаза буравили его насквозь – так, что голова парня окончательно переставала работать. А если взгляд Тихона случайно опускался ниже лица Матрены и падал на высокую девичью грудь да на тонкую талию, лицо его тут же заливала жгучая алая краска.
Матрена нравилась Тихону, но открыто проявить свою симпатию к жене он стеснялся, да и не умел. Откуда ж взяться этому умению, если еще вчера он играл в деревянные машинки, а сегодня ему объявили о том, что он теперь муж при жене? Поначалу Тихон вообще боялся Матрену, хоть и старался этого не показывать, чтоб отец не засмеял.
Матрене тоже понравился Тихон. При их первой встрече она сильно злилась на тетку Серафиму, Якова Афанасьича и самого Тихона, но теперь у нее было время, чтобы хорошенько рассмотреть и изучить мужа. Он был вовсе не сопливый, как показалось ей на первый взгляд. У мальчишки были светлые, жесткие на ощупь вихры, длинные черные ресницы и зеленые глаза с жёлтым ободком вокруг зрачка. Он был симпатичен, крепко сложен и работящ. А еще он, хоть и любил прихвастнуть, был по-настоящему добр. Сохранилась еще в Тихоне та ребяческая, юношеская нежность, которая с годами выветривается из мужского сердца. Он относился к жене с уважением. Все это располагало Матрену к нему.
Целый месяц Матрена и Тихон знакомились: потихоньку, помаленьку сближались друг с другом. Матрена в первые дни задирала нос, смотрела на мужа-мальчишку свысока, с презрением, и думала, что никогда не захочет разговаривать с ним, сопляком, как с мужчиной. Тихон и вправду сначала сильно робел и боялся слово сказать при Матрене. Но потом осмелел, заговорил.
– Ты, когда молчал, мне гораздо больше нравился. Был похож на умного, не то, что сейчас! – однажды во время разговора в шутку сказала Матрена.
Тихон осекся на полуслове, надулся обиженно и быстро отвернулся от девушки, чтобы та не заметила, как глаза его тут же налились жгучей прозрачной влагой. Но Матрена заметила, и ей стало неловко. Несмотря ни на что, он был добр к ней, этот забавный и вихрастый, тощий и высокий, как жердь, мальчишка.
– Ладно, не злись. Пошутила я, – смущенно проговорила она, глядя в сторону, – обидчивый какой!
Тихон покраснел до корней волос. Щеки жгло, а внутри пылал ещё более яростный огонь. Он решил больше не донимать Матрену своими разговорами и перестал подходить к ней.
И Матрена вскоре заскучала. Наконец, она призналась самой себе что ей интересно с Тихоном, а без него скучно. С ним можно было поговорить обо всем на свете. Он не вел себя по отношению к ней, как другие мужчины, которые с детства считают, что бабы нужны лишь для того, чтобы вести хозяйство и рожать детей. Тихон считался с Матреной, уважал ее мнение, он восхищался ее умом и упрямым духом и изо всех сил пытался стать ей другом.
Однажды, когда они вместе сидели на заднем дворе и смеялись над маленькими щенками, которые, рыча, пытались отобрать у матери большую говяжью кость, к ним подошел Яков Афанасьич. Он дал Тихону отеческий подзатыльник, а Матрене погрозил кулаком.
– Коли только увижу, Матрёшка, что ты над сынком моим смеешься да издеваешься, возьму вицу и выпорю тебя, как сидорову козу. Месяц на спине спать не сможешь. Так и знай!
Матрена отошла от Тихона подальше и отвернулась,зло сжав зубы. Тихон в присутствии отца боязливо опустил плечи и сник.
– А ты, Тишка, ее не бойся. Она – твоя баба, ее можно за грудь трогать да за зад щипать. Глядишь, через пару годков уже внуков нам народите. Да построже с ней будь, пусть привыкает подчиняться мужику. А хочешь, так можешь и сам наказать ее, если чувствуешь, что распоясалась. Кнут – в конюшне. Пори, если хочешь! Никто тебе и слова не скажет. Жен надо в узде держать!
Когда Яков Афанасьич ушел, Тихон еще какое-то время стоял молча, но потом все же повернулся к Матрене с виноватым лицом и робко заговорил:
– Не обижайся на отца. Семья у нас большая, вот он и привык всеми командовать.
Матрена взглянула на него исподлобья, поправила платок и скрестила руки на груди.
– Если только попробуешь меня за зад ущипнуть, Тишка, лишишься передних зубов. Запомни это, муженек!
Парень покраснел, отвел глаза в сторону, потом сплюнул на землю и ушел в хлев.
***
Лето выдалось жарким. После длинного трудового дня, когда душный воздух постепенно охлаждали густые синие сумерки, Матрена и Настасья отправлялись купаться на озеро. Это было их время, мужчины купались по утрам. После дневной жары купание было похоже на райское блаженство – войти в прохладную темную воду сначала по колено, потом по пояс, а потом зайти по самую шею, раскинуть руки и чувствовать, как вода сжимает все внутренности…Это ли не рай? Настасья хорошо плавала, а Матрена плавать не умела, только стояла по шею в воде.
Как-то во время купания высокие приозерные кусты зашевелились, и из них вдруг вышел Тихон. Увидев перед собой двух обнаженных девушек, стоящих по пояс в воде, он остолбенел, а потом резко развернулся и неуклюже побежал назад, скользя по мокрой от росы траве. И тут же в кустах послышался низкий, хриплый смех Якова Афанасьича.
– Эх ты, сосунок! Мамкино молоко еще, поди, на губах не обсохло! – весело проговорил он, перешагивая кусты и скидывая на ходу свои портки.
Девушки, увидев свекра, завизжали, присели в воду.
– Яков Афанасьич, вы ведь рано утром на озеро ходите! – воскликнула Матрена.
– А чего мне вас спрашивать? Когда хочу, тогда и хожу!
Мужчина потянулся и вошел в воду. Проходя мимо Матрены и Настасьи, он, как бы ненароком, задел их рукой. На Матренином плече его горячая ладонь задержалась дольше, девушка отпрыгнула в сторону, расплескав вокруг себя брызги, а потом выпрямилась и побежала к берегу. Прикрывшись сорочкой, Матрена обернулась, и от увиденного по телу ее прошла неприятная волна, заставившая сжаться низ живота.
Яков Афанасьич стоял совсем рядом с Настасьей, руки его блуждали по ее покатым бедрам и полной груди. Настасья не смотрела на мужчину, она склонила голову и совсем не сопротивлялась. Матрена почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. Ещё чуть-чуть, и ее вырвет. Она схватилась за живот и нырнула в заросли рогоза, а оттуда помчалась к дому.
Настасья пришла вскоре за ней – Матрена услышала из своей комнатушки, как скрипнула тяжелая входная дверь. Она спустилась на цыпочках вниз по лестнице и тихонько постучалась в комнату старшей невестки.
– Настасья, это я, открой, – еле слышно прошептала Матрена.
Спустя пару мгновений дверь приоткрылась, Матрена скользнула внутрь и прижалась спиной к стене.
– Я все видела! – прошептала она, чувствуя, как щеки горят от стыда, – Что это такое было, Настасья? Почему он лапал тебя, а ты молча стояла и сносила это?
Настасья зыркнула на Матрену злым взглядом и отвернулась.
– А что прикажешь делать?
Настасья резко обернулась, и Матрена вздрогнула от пронзительной силы ее темного, несчастного взгляда – он был злым и суровым. Губы сжались, глаза сузились, брови сошлись на переносице. Она сейчас была совсем другой – не той вечно веселой болтушкой Настасьей, которую знала Матрена.
Матрену затрясло, она неуклюже пожала плечами.
– Можно же Анне Петровне сказать, мужу письмо написать… – неуверенно проговорила она.
Настасья горько усмехнулась, встряхнула рыжими волосами.
– Анна Петровна ничего с этим не сделает. Они с мужем уже давно по разным горницам спят. Ей все равно. Да и глухая она почти – ничего не слышит, и ладно.
– А муж? – спросила Матрена.
– А мужа мне еще семь лет из рекрутов ждать. Даже если и напишу ему – чем он мне поможет? Да я и писать-то толком не умею.
Настасья устало вздохнула и легла в постель, укрывшись одеялом, несмотря на духоту в комнате. Матрена потопталась на месте, а потом подошла и присела рядом с ней. Они долго молчали, уставившись в разные стороны, потом Настасья грустно улыбнулась и сказала:
– Иди спи, Матрена. Завтра вставать ранехонько. Опять ведь проспишь.
– Пускай. Я лучше еще немного с тобой побуду, – попросила Матрена.
Но Настасья взглянула на нее строго и указала на дверь.
– Иди, – сказала она, – со мной все хорошо, не надо за меня переживать, ничего страшного не произошло. Иногда вот так что-то перетерпишь, а потом за терпение получаешь награду. Запомни это для себя, Матрешка.
– Ты это о чем, Настасья? – удивленно спросила Матрена.
–Ох, какая же ты еще маленькая и глупенькая! Я о том, что нужно быть умной и хитрой. Упрямство редко к добру приводит, а вот женская хитрость подчас помогает выжить.
Настасья замолчала и отвернулась к стенке. Вскоре дыхание ее стало ровным – она уснула. Матрена вышла из ее комнатки, бесшумно ступая босыми ногами по деревянному полу. На душе у нее скребли кошки. Матрена легла в свою кровать, но только ворочалась, а уснуть все никак не могла. Наконец, она села на кровати и высунула голову в маленькое круглое оконце. Во дворе, залитом лунным светом, стоял Яков Афанасьич. Его темная фигура показалась девушке жуткой и зловещей, гладкая лысина блестела, отражая лунный свет. Пытаясь справиться со страхом, Матрена сжала кулаки и зло прошептала:
– Проклятый Кощей!
И в этот момент мужчина резко обернулся и взглянул вверх, на маленькое круглое оконце под самой крышей. Матрена вздрогнула, отпрянула от окна, пригнула голову. Яков Афанасьич ухмыльнулся, погладил блестящую лысину и почесал в паху.
– Хороша девка! – проговорил он, – как взглянет, так будто кипятком ошпарит!
Он еще немного постоял, наслаждаясь ночной благодатной прохладой, а потом ушел в дом. Вскоре по всему дому разнесся его громкий храп.
***
Следующие несколько дней тоже выдались жаркими, но на озеро Матрена больше не ходила. Ей хотелось еще раз поговорить с Настасьей, но свекр освободил ее от работы и несколько дней старшая невестка провела дома, вышивая и глядя в окошко, на улицу она не выходила из-за жары. А Матрена все никак не могла избавиться от нехорошего ощущения внутри, поэтому старалась избегать и Тихона, и Якова Афанасьича.
Но как-то днем Тихон все же нашел ее, спрятавшуюся от зноя под сенью старых яблонь.
– Чего тебе? – недовольно спросила Матрена, обмахивая лицо от надоедливой мошкары.
– Видел, что ты плавать не умеешь. Хочешь, я научу? – спросил Тихон.
Матрена взглянула на него, прищурив глаза. Лицо парня блестело от пота, рубаха липла к груди, он теребил пальцами ее края, он всегда что-то перебирал в руках, когда волновался.
– Это не так сложно, как кажется, – проговорил Тихон с серьезным лицом.
Матрена вздохнула. Окунуться в воду ей очень хотелось, жара была просто невыносимая. Она махнула рукой и пригладила рукой влажные волосы.
– А пошли! – ответила она.
– П-правда, пойдешь? – заикаясь переспросил Тихон.
– Пойду, сказала же, – нетерпеливо проговорила Матрена.
– Тогда буду ждать тебя ночью на озере. После полуночи там никого не бывает, я проверял.
Матрена кивнула.
– Только ты будь в этот раз в одежде. Ладно? Иначе не буду учить.
Мальчишка покраснел, отвернулся и пошел прочь быстрым шагом, а его, так называемая, жена залилась звонким смехом. Матрена не восприняла предложение Тихона всерьез, но на озеро после полуночи все же пришла, захотелось освежиться.
Ночь была светлая, все вокруг было подернуто сумерками, а с середины озера к берегу плыл густой туман. Никого, кроме Матрены, здесь, и вправду, не было, она не стала снимать сорочку и зашла в воду прямо в ней. Ткань моментально промокла и прилипла к телу, очерчивая все линии и изгибы Матрениной фигуры. Она присела и на несколько секунд ушла под воду с головой, а когда вынырнула, увидела на берегу неподвижно стоящего Тихона. Он смотрел на Матрену, но заходить в воду не решался.
– Ну учи, коли наслался! Чего встал? – весело крикнула Матрена.
Тихон скинул рубаху и, смущаясь от пристального взгляда девушки, вошел в воду. Его длинные светлые вихры намокли и висели длинными прядями вдоль лица. Он был бледен и напряжен. Взяв Матрену за руку, он повел ее за собой на глубину.
– Смелый ты, Тишка! По ночам купаешься. Неужто русалок не боишься? Вдруг как утянут тебя под воду! Останусь ведь тогда вдовой!
– Нету никаких русалок. Я тут сызмальства купаюсь. Надо было, давно бы утянули, так что не болтай глупости!
Тихон нахмурился, и Матрена рассмеялась, брызнула ему в лицо водой.
– Чего это ты сегодня такой серьезный? А?
Она вдруг оступилась на скользком иле, не удержалась на ногах и ушла с головой под воду. Тихон подхватил ее за талию и помог встать, а когда она прокашлялась, сказал:
– Руки раскидывай в стороны и ложись на воду, она сама тебя будет держать.
– Я не могу, я боюсь! – воскликнула Матрена.
– Не бойся, я буду поддерживать тебя. По-другому плавать не научиться, – уверенно произнес Тихон.
Матрена попыталась лечь на воду, но у нее не получилось, и она снова окунулась с головой.
– Ну хоть волосы от сена прополощу! – смеясь, сказала она, отжимая свои намокшие черные косы.
После нескольких неудачных попыток лечь на воду, Матрена оттолкнула Тихона.
– Все, Тишка, устала я булькаться. Ничего не выйдет, только воду зря мутим! – недовольно сказала она.
– Раз устала, продолжим завтра. Буду ждать тебя в это же время.
Матрена удивленно посмотрела на парня.
– Я не отступлюсь, пока ты не поплывешь, – сказал он и, подняв с земли рубаху, пошел к дому.
– Ну вот еще, какой хозяин нашелся! Не дорос еще хозяйничать! Вот возьму и не приду завтра! – крикнула ему вслед Матрена.
Тихон от ее слов сжался так, что даже как будто бы уменьшился в размерах. Матрене стало стыдно за свою резкость, и она поспешно воскликнула:
– Да приду я, приду! Слышишь?
Но Тихон уже скрылся в приозерных кустах и ничего не ответил ей.
***
Через месяц тайных ночных встреч на озере Матрена довольно сносно плавала. За это время они еще крепче сдружились с Тихоном. Ни разу мальчишка не воспользовался наставлениями отца и не обидел Матрену ни двусмысленным прикосновением, ни взглядом, а ведь мог бы – целый месяц он поддерживал ее на воде. Матрена от этого еще сильнее прониклась уважением к парню. В одну из ночей, он сказал ей:
– Если вдруг папаша к тебе будет строг или несправедлив, ты мне скажи.
Матрена взглянула на него и ничего не ответила, отвернулась молча. Что мог сделать худой, тощий мальчишка против своего взрослого, сильного родителя? Даже если бы захотел, ничего бы не сделал, просто не смог бы ему противостоять.
У Матрены перед глазами вновь возникла сцена на озере: бледная, покорная Настасья и огромные ручищи Якова Афанасьича на ее груди. Матрену передернуло всю – от макушки до пят, тело покрылось мурашками. Она даже потрясла головой, чтобы прогнать навязчивое видение.
“Ох, Тихон! Ты ведь и сам-то родителя, как огня боишься. Что же ты можешь сделать?” – подумала она, но вслух лишь тихонько вздохнула.
Летняя жара постепенно сошла, и ночные свидания Тихона и Матрены прекратились.
***
Матрена старательно избегала встреч со свекром, но иногда все же пути их пересекались. И каждый раз, в доме ли, на улице ли, Яков Афанасьич как бы ненароком, невзначай касался ее. То шутливо хлопал по плечу, когда она пробегала мимо него с коромыслом на плечах, то ласково поглаживал по спине, когда она месила на кухне тесто, а один раз он ущипнул Матрену за зад. Это случилось прямо за ужином, когда она подносила ему горшок с кислыми щами.
– Ай! Вы чего, Яков Афанасьич? – вскрикнула она, да так громко, что на крик обернулась даже наполовину глухая свекровь.
– Что стряслось? – спросила женщина, строго глядя на Матрену.
– Ничего, Аннушка! Это я ногу молодой снохе случайно отдавил, – громче, чем обычно, пробасил Яков Афаначьич, чтоб жена услышала.
Матрена открыла было рот, но свекр так злобно взглянул на нее из-под кустистых бровей, что она отвернулась и покраснела. Ставя второй горшок щей перед Тихоном, она отвела взгляд в сторону, чтоб не видеть лица мужа.
– Не слишком-то проворная тебе женка досталась, Тишка! – воскликнул Яков Афанасьич и теперь уже нарочно шлепнул Матрену по заду. Матрена сжала зубы и уже готова была развернуться и ударить наглого мужика по широкой морде, как тут внезапно Тихон вскочил со своего места и закричал:
– Ты, батя, Матрену мою не трожь!
Голос его прозвучал по-ребячески звонко, он весь покраснел от волнения пуще прежнего и даже кулаки сжал для убедительности. Яков Афанасьич сплюнул в сторону, хмыкнул довольно и потрепал сына по плечу, как расшалившегося щенка.
– Никак мужаешь, парень? – насмешливо спросил он.
Тихон ничего не ответил и, не притронувшись к дымящимся щам, встал из-за стола и выбежал на улицу, хлопнув дверью.
– Ты, парень, расти, да с родителем палку-то не перегибай, а то ведь треснет тебе же по лбу! – грозно гаркнул мужчина вслед сыну.
Матрена притаилась, как мышь и наблюдала за Тихоном в маленькое кухонное оконце. Тихон взял топор и принялся яростно колоть дрова. Он колол огромные тюльки с таким остервенением, что щепки летели во все стороны. В эту самую минуту в груди Матрены разлилось что-то теплое, а губы девушки расплылись в улыбке.
Той же ночью Матрена на цыпочках, чтоб никто не услышал, прокралась в комнату Тихона. Притворив за собой дверь, она прислушалась к мерному посапыванию, а потом позвала:
– Тиша! Тиша, проснись!
Сопение стихло, Тихон заворочался, а потом резко соскочил с кровати.
– Кто здесь? – испуганным шепотом спросил он.
– Да я это, я! – торопливо ответила Матрена и подошла к парню ближе.
– Матрена, ты? Тебе чего? Случилось что?
Голос Тихона прозвучал сонно и взволнованно.
– Ничего, – ответила Матрена, – поблагодарить тебя захотелось.
Тихон сначала удивленно округлил глаза, а потом опустил их, будто высматривал что-то на полу.
– Чего меня благодарить-то? —смущенно буркнул он.
Матрена взяла мальчишку за руку и слегка пожала ее. Она не знала о том, что чувствует в это мгновение Тихон, но у нее самой по спине побежали мурашки, а в груди стало горячо.
– Ты хороший, Тиша. Знаешь, я рада, что судьба нас с тобою связала. Я ведь думала, что ты капризный, избалованный сопляк, но нет, ты, Тиша, настоящий мужчина.
Тихон ничего не ответил, тогда Матрена снова пожала его влажную ладонь и тихонько, на цыпочках, вышла из комнаты. Поднимаясь в свою комнатушку, она вдруг остановилась на лестнице. Ее насторожил странный шум, доносящийся из комнаты Настасьи.
– Вот полуночница! Опять, наверное, засиделась за своим вышиванием! Пойду-ка растормошу её! Спать пора!
Матрена тихонько подкралась к двери и приоткрыла ее. Просунув голову в образовавшуюся щель, она всмотрелась в темноту. Но то, что она там увидела, заставило ее остолбенеть от ужаса…
Глава 3
Заглянув в комнату Настасьи, Матрена обмерла не то от удивления, не то от страха. Руки и ноги ее задрожали, но сама она при этом не могла сдвинуться с места, словно намертво приросла к полу. Перед ней стоял Яков Афанасьич. Лицо его было мокрым от пота, лысина блестела в темноте. Тяжело дыша, он натянул на себя портки. Увидев Матрену, он грубо оттолкнул ее в сторону и поспешно вышел из Настасьиной комнатушки.
Какое-то время Матрена стояла и молчала, не в силах вымолвить ни слова. Гнетущая тишина легла на ее плечи тяжким грузом.
– Настасья? – собравшись с духом, тихо позвала Матрена.
Настасья не откликнулась. У Матрены сдавило грудь от нехорошего предчувствия. Старшая невестка лежала на кровати – бледная, как покойница, с задранной кверху ночнушкой. Матрена устыдилась, увидев ее обнаженные бедра, отвернулась поспешно.
– Настасья! Настасьюшка! Что случилось? Он тебя снасильничал? Вот же Кощей! Старый козел! – дрожащим голосом проговорила Матрена.
Настасья повернулась на бок, прикрылась одеялом и прошептала:
– Вот тебе неймется, Матрена! Угомонишься ли ты? Не насильничал он… Сама я…
Матрена округлила глаза, открыла рот от удивления.
– Как это – сама?
Настасья обернулась к девушке, глаза ее горели дикими огнями, щеки пылали, рыжие завитки у лица растрепались.
– Ой, а ты будто не знаешь ничего про то! Такая вся невинная, что овечка! – прошептала она и улыбнулась ехидно.
Улыбка Настасьи сверкнула в темноте, как звериный оскал. Матрена отпрянула, на душу ее вновь лег тяжелый камень.
– Ты, Настасья, вечно загадками говоришь! Конечно, я не знаю ничего, но догадываюсь и хочу помочь тебе! – всхлипнула Матрена.
– Да не нужна мне твоя помощь! – закричала Настасья, – Какой от тебя толк?
Она отбросила одеяло, вскочила с кровати и толкнула Матрену в грудь.
– Ты здесь живешь без году неделя! Ты ничегошеньки не знаешь, чего тут у нас творится! Сидишь себе в своей каморке, бед не знаешь! Вот и сиди, пока дают сидеть. Только знай, что и твое спокойствие недолго продлится!
Лицо Настасьи скривилось, по щекам потекли крупные слезы.
– Расскажи мне все, как есть! – воскликнула в ответ Матрена.
Она схватила Настасью за руку, но та вытолкала ее из своей комнаты. Перед тем, как захлопнуть дверь, она прошипела ей в лицо.
– Чего рассказывать? Скоро и сама все узнаешь!
Поднявшись к себе, Матрена залезла в кровать и накрылась с головой одеялом. Несмотря на духоту, ее знобило. Она лежала и тряслась, обхватив себя руками. В голове, точно дикие пчелы, роились тяжелые мысли.
– Что за чертовщина тут творится? – то и дело шептала Матрена.
Лишь под утро взволнованную девушку сморил сон. Но едва она заснула, как в комнату к ней заглянула свекровь.
– Подымайся, Матрешка! Работы сегодня много! Некогда разлеживать.
Анна Петровна редко заглядывала к ней, а будить – совсем не будила. Матрену, которая любила поспать, всегда будила Настасья – забегала к ней до зари и, смеясь, рассказывала что-нибудь забавное, случившееся с ней накануне. Непривычно было слышать с утра не Настасьин звонкий смех, а скрипучий голос свекрови. Матрена вспомнила ночные события и тут же проснулась, сон как рукой сняло.
– Уже бегу, маменька! – крикнула она свекрови в ответ.
Соскочив с кровати, Матрена быстро натянула на себя платье, заплела косы и спустилась в кухню. Свекровь уже вовсю хлопотала – растапливала печь, чтобы поставить туда пухлые ржаные караваи.
“Вот ведь кому не спится!” – подумала про себя девушка, споласкивая водой заспанные глаза.
– Где же Настасья? Почему не встает? – крикнула Матрена прямо в ухо женщине, чтобы та ее услышала.
– Настасья? Настасья-то наша приболела, пущай отлежится, – проговорила в ответ Анна Петровна.
– Как приболела? – растерянно переспросила Матрена.
Но свекровь уже не слышала ее, она схватила мешок с мукой, навалила на стол целую гору и принялась замешивать тесто на пироги.
– Давай, Матрешка, хватай ведра и ступай за водой к колодцу. Мне водица нужна. А потом Зорьку побегай доить, она уж, милая, заждалась. Да надо ее, родимую, в поле гнать.
Матрена взяла чистые ведра, повесила их на коромысло и вышла из дома. Позже, переделав все утренние дела, она только хотела навестить Настасью, но свекровь поручила ей новую работу:
– Беги, Матрешка, на базар, купи у Ермолаихи липового медку. Батюшка наш страсть как липовый мед любит. Пущай полакомится!
– У, Кощей несчастный, еще медом тебя кормить! – пробубнила себе под нос Матрена.
Повязав на голову платок, она взяла корзину и отправилась на базар. Купив у старухи Ермолаихи мед, она остановилась посмотреть яркие, цветастые платки. И в этот момент нос к носу столкнулась с Настасьей. У той на плечах был накинут новехонький платок – черный, с крупными алыми розами, с бутонами яркой, режущей глаз зелени и весь в золотой окантовке. Видать, только-только купила и тут же принарядилась. Щеки Настасьи раскраснелись от удовольствия, глаза засверкали, но увидев младшую невестку, она тут же ссутулила плечи, словно боялась осуждения, торопливо стянула платок, скомкала его наспех и сунула под мышку.
– Ты чего тут делаешь, Настасья? – удивленно спросила Матрена, – Анна Петровна сказала, что ты болеешь, а ты…
– Ну сказала и сказала. Мне, может, и правда, нездоровится!
Настасья сунула бабе с платками блестящую монетку и пошла прочь, высоко задрав голову. Щеки ее пылали румянцем, но взгляд был холодный и отчужденный.
– Тебе, поди, подсобить чем? – неуверенно спросила Матрена, дотронувшись до Настасьиного плеча.
Настасья сбросила ее руку и буркнула в ответ:
– Отстань от меня, Матрена! Не больна я. Просто Яков Афанасьич мне разрешил несколько дней не работать.
Матрена не нашлась, что ответить, лишь открыла рот от удивления, и Настасья скривила губы, резко развернулась и быстрым шагом пошла к дому.
– Платок, получается, тоже тебе Яков Афанасьич купил? – тихо прошептала Матрена.
Она думала, что ее никто не слышит, но тут вдруг позади неё раздался ехидный женский голосок:
– А что, Матрёшка, ты сама-то без нового платка? Со свекром неласкова, что ль?
Матрена резко остановилась, развернулась. Перед ней стояла Таисия – высокая, чернобровая девица с длинным и острым, как у коршуна, носом. Таисия была главной сплетницей на селе, она всегда все про всех знала. Ее так и прозвали – Таисия-всезнайка. Рот у Таисии был большой и никогда не закрывался. Матрена резким движением схватила любопытную девушку за руку и процедила сквозь зубы:
– Ну-ка, Таисия, ты известная сплетница! Рассказывай мне все, что знаешь!
– Ай! – вскрикнула девушка, – Ты, Матрешка, взбесилась, али чего?
– Рассказывай, Таисия, я ведь от тебя не отстану!
Глаза Матрены засверкали так, что Таисии померещилось, что из них сыплются искры. Она не понаслышке знала нрав Матрены. Как-то они столкнулись характерами на вечорке, решив переплясать друг друга. В итоге, веселая топотуха переросла в драку. Тогда они знатно потрепали друг друга – Матрена расцарапала Таисии левую щеку, а та в ответ выдрала ей целый клок волос.
– Да о чем рассказывать-то тебе, подруга? – насмешливым голосом спросила Таисия.
– Про свекра моего что знаешь?
Матрена прищурилась, глядя в хитрое лицо Таисии.
– А то будто сама не знаешь! – загадочно ответила та.
– Если б знала, не спросила бы! Я ведь тебя, Таисия, на дух не переношу, я б к тебе по собственной воле и не подошла бы никогда!
Таисия рассмеялась, запрокинув голову, выдернула свою руку из руки Матрены и воскликнула:
– Ой, подружка! Ну и дура же ты! Продала тебя твоя тетка старому снохачу, а ты и в ус не дуешь.
– Снохачу? – переспросила Матрена.
– Угу, – кивнула Таисия, – Все знают, что Яков Афанасьич – снохач. Сыновей своих он так рано женит, чтобы с молодыми снохами любиться. А ты думала отдыхать будешь, пока муженек твой не повзрослеет?
Матрена приоткрыла было рот, но ничего не сказала, отвернулась. А вредная Таисия, увидев растерянность на лице девушки, прощебетала весело:
– Ничего, недолго тебе осталось! Скоро все сама узнаешь. А потом вместе с Настасьей будешь новые платки на базаре выбирать, да глаза в сторону отводить.
Девушка рассмеялась дерзко и звонко. Матрена побледнела, опустила голову. Ей, наконец, все стало ясно. Теперь она поняла, к чему принуждает свекр Настасью. Кто такой снохач, она прекрасно знала. На вечорках девушки, собравшись плотным кружком, обсуждали разное, в том числе и запретные, стыдные темы – кто кого опозорил, кто от кого на сторону бегает, кто с кем по кустам целуется, кто родил без мужа. Снохачей тоже обсуждали и проклинали их, сплевывая через левое плечо по три раза, чтобы, не дай бог, кому-нибудь не попасть в такую кабалу. И вот она, Матрена, попалась. В голове у девушки никак не укладывалось, как родная тетя могла с ней так поступить.
– Чего приуныла, Матрешка? – веселым голосом спросила Таисия, – застращала я тебя?
Матрена вскинула голову, сжала зубы.
– Не выдумывай! – ответила она, дерзко взглянув на Таисию, – ты знаешь, что меня напугать сложно. Уж я за себя постоять сумею.
Таисия запахнула кружевную шаль на груди и усмехнулась.
– Ну-ну… – сказала она и, развернувшись, пошла прочь.
Матрена тяжело вздохнула. Надо было возвращаться домой, Анна Петровна, наверняка, ее уже потеряла, снова будет ругаться на весь дом. Но вместо того, чтобы идти домой, Матрена побрела к тетке Серафиме. Женщины дома не было, и ей пришлось около часа ждать ее на крыльце – двоюродные сестры не пригласили в дом. Они осмотрели Матрену с ног до головы недовольными взглядами и захлопнули дверь перед ее носом.
– Мамка не велела тебя пускать, сестрица! – донеслось до Матрены из-за закрытой двери.
– Вот ведь сестрички, дуры неблагодарные! – вздохнула она.
Пока Матрена ждала тетку Серафиму, девушки то и дело подсматривали за ней сквозь щель между занавесками. В конце концов, Матрене так это надоело, что она встала перед окном и, убедившись, что поблизости никого нет, задрала подол длинной юбки и показала любопытным сестрицам голый зад. Потом резко повернулась и взглянула сначала на одну, потом на другую.
– Ну? Все высмотрели, что хотели? Или еще чего показать?
Девушки покраснели и, взвизгнув, отпрянули от окна. В это время во двор вошла тетка Серафима. Увидев племянницу, она остановилась и удивленно всплеснула руками.
– Матрена? А чего это ты тут? Все ли хорошо?
– Здрасьте, тётушка! А чего мне и в гости уж к вам нельзя зайти? Сестрицы меня и на порог не пустили.
Тётка Серафима поставила свою корзину на землю и, вытерев пот со лба, села рядом с девушкой.
– Чего пришла, Матрена? Говори, не томи. Если от мужа хочешь уйти, я тебя назад не пущу, так и знай.
Лицо женщины напряглось, под тонкой, морщинистой кожей заходили желваки.
– Я, тётя Серафима, спросить кой-чего пришла, – проговорила Матрена.
Женщина поднялась, расставила ноги и уперла руки в боки, давая понять, что она, в случае чего, будет непреклонна.
– Ну, спрашивай, коли так, – строго сказала она.
Матрена тоже встала на ноги, отряхнула платье, перекинула чёрные косы за спину и, гордо вскинув подбородок, заговорила:
– Скажи, тётушка, что я тебе такого дурного в жизни сделала? Чем так навредила? За что ты меня возненавидела, что решила так быстро избавиться, отдав меня замуж первому попавшемуся жениху?
– Не выдумывай, Матрёшка! – перебила пылкую речь племянницы тётка Серафима, – Муж тебя выбрал хороший, семья ихняя зажиточная, серьёзная, домина вон какой огромный. Поди, как королевна живешь? Посмотри, как на ихних харчах щеки-то разъела!
– Ты ведь знала, тётушка, что Яков Афанасьич – снохач? – резко перебила ее Матрена.
Тётка Серафима хотела что-то сказать, но услышав последнюю фразу, захлопала глазами и приоткрыла рот.
– Ты что мелешь, дура неблагодарная? – закричала она зло, но глаза при этом стыдливо отвела в сторону.
И Матрена все поняла.
– Значит, знала… – прошептала она, – знала, и все равно отдала меня, не пожалела.
Тетка Серафима погрозила кулаком дочерям, снова высунувшимся в окошко, в надежде подслушать разговор, потом схватила Матрену под руку и отвела ее подальше от дома.
– Ты, Матрешка, сплетников-то не слушай! Есть за Яковом Афанасьичем давний грешок, скрывать не буду. Зажил он с женой своего старшего сынка, когда тот на работах был. Девица та вроде как и не против была – мужик-то статный, подарками балует. Не зря ж говорят, что всяку бабу можно подарком приманить. Вот и он приманил. А как только сын с работ вернулся, так беда-то и приключилась в их семье. Молодушка взяла, да и утопилась в пруду. Хотя бабы между собой балакали, что не сама она утопилась, а муж ее собственными руками за неверность утопил и сбежал быстрехонько в неизвестном направлении. Потом, говорят, и он руки на себя наложил. Похоронен где-то на чужбине. Так-то…
Матрена молча слушала, и в груди у нее все сжималось от такой горькой правды. Тетка Серафима, взглянув в ее бледное лицо, положила руку ей на плечо, глаза ее внезапно стали добрыми и понимающими.
– Не переживай, Матрешка. После тех событий уже около пяти лет прошло. Уже средний сын Якова Афанасьича, Мишка, жену в дом привел. Его самого хоть и забрали в рекруты, но она при семье живет, никто ее не трогает, не обижает. И с тобою все хорошо будет, не переживай! Яков уже не молод. Не вечно же ему козлом прыгать!
Матрена с тоской взглянула на тетку Серафиму и вздохнула. Зачем она вообще пришла к ней? Что надеялась услышать? Извинения? Слова любви и поддержки? Тетка никогда ее не любила. После свадьбы она ни разу не пришла, не поинтересовалась, как живется Матрене в новой семье. Она поспешила избавиться от нее, выбросила Матрену из своей жизни. Разве теперь ей будет жаль ее?
Девушка вытерла слезы и пошла прочь со двора, который много лет считала своим родным. Здесь бесполезно искать помощи, никто ей не поможет.
– Может, зайдем в дом? Я самовар поставлю, чайку выпьем! – запоздало предложила тетка Серафима.
Матрена нехотя обернулась, скривила губы в подобии улыбки и пошла дальше своей дорогой.
– Ох… – тяжело вздохнула тетка Серафима, глядя вслед удалюящейся племяннице, – Да что же с ней делать-то! Все ей не так!
Матрена была не из робких. В детстве ей часто доставалось за проделки от тетки Серафимы. Пороли ее не только за свои шалости, но и за проделки родных теткиных дочек, чью вину женщина постоянно перекладывала на двоюродную племянницу. “Шалопайка”, “баламошка”, “визгопряха” – это лишь часть обидных прозвищ, которыми называла Матрену в детстве тетя.
Матрена поначалу себя защищать не умела, терпела побои, молча сносила обидные прозвища, но после тринадцати лет почувствовала силу и начала давать отпор двоюродным сестрицам и даже самой тетке. Из-за этого в их доме часто случались ссоры, ругань и крики. Когда был жив дядя, единственный мужчина в семействе, они еще как-то себя сдерживали, а когда дядя внезапно помер от заворота кишок, то в доме стало совсем шумно – молодые, пылкие девчонки могли даже подраться, дай им волю. А если уж началась драка, то жди беды – либо кому-нибудь полкосы выдерут, либо глаз расцарапают, либо синяков наставят. Не было среди сестер мира, от этого тетка Серафима и пыталась отдать их всех побыстрее замуж. И начала она, конечно же, с Матрены.
Никогда тетка Серафима не любила эту черноглазую, шуструю девчонку. Так уж случилось, что она попала к ней в трехлетнем возрасте, после того, как родная мать ее померла, и уже в таком малом возрасте характер у нее был вовсе не сахар. А уж как взглянет черными, как смоль, глазами, так хоть стой, хоть падай! Серафима и так, и эдак старалась ее приручить, перевоспитать, сломать, но ничего не выходило. Девчонка росла, как говорится, оторви и выбрось. Не единожды женщина жалела, что приютила ее у себя, но потом за эти мысли ей неизменно бывало стыдно, родная кровь, как никак.
Матрена была дочерью ее двоюродной сестрицы Марфы, непутевой, неразумной, дурной, по мнению Серафимы. Марфа забеременела бог знает от кого, и мать тут же выгнала ее от себя, так сестрица стала скитаться по деревне, словно бездомная бродяжка. У Серафимы уже тогда была семья: муж и две дочки-погодки. Сначала она пожалела Марфу, хотела приютить, но муж не позволил ей этого сделать, сказал – нечего делать потаскухе в их доме.
Марфа не обиделась на Серафиму, не затаила на нее зла. Она покорно ютилась несколько лет по чужим дворам да сараям с грудным ребенком. А когда сильно заболела и поняла, что умирает, снова пришла к Серафиме просить, чтоб та после ее смерти забрала к себе ее дочку Матрену. Серафима тогда глянула на бледное, измученное лицо двоюродной сестрицы и сжалилась, не смогла ей отказать. Марфа вскоре умерла, а маленькая Матрена стала жить в семье Серафимы, но родной ее здесь никто никогда не считал. Дядя относился к ней с пренебрежением, сестры ненавидели и вредничали, сама Серафима была неизменно строга с племянницей, но порой прижимала ее темноволосую головку к своей пышной груди и гладила девчонку по волосам, жалея ее, сироту.
– Дурная ты девка, Матрешка! – шептала она ей в ухо, – ну ничего. Подрастешь, я тебя быстрехонько замуж выдам. При муже уж не забалуешь.
Тетка Серафима не на шутку опасалась, что Матрена пойдет по стопам матери и принесет ей дитя в подоле до свадьбы. Поэтому она сочла за божий дар визит Якова Афанасьича. Зажиточный мужик был скуп, строг и придерживался старых традиций – женил сыновей юнцами, чтоб дорастали уже при женах и не теряли времени, бегая по юбкам. Серафима так возжелала выдать Матрену замуж за сына Якова Афанасьича, что из кожи вон лезла, расхваливая ее. И все сложилось так, как ей хотелось. В день, когда Матрену увезли с приданым в дом мужа, камень упал с плеч женщины. Она достала из подполья бутылку самогона, плеснула в стакан мутной жижи и выпила залпом.
– Ну все, сестрица. Обещание мое выполнено. Девку я твою удачно пристроила, позаботилась об ней. Не придерешься. Яков Афанасьич – мужчина надежный, сыновей своих в строгости держит, значит, и за девкой твоей будет истово следить.
В этот момент за окном хрипло завыл старый дворовый пес, женщина вздрогнула, но тут же махнула рукой и налила еще самогона в свой стакан.
– Ну, за Матрешку! Пусть в новом доме с мужем и со свекрами у нее все сложится хорошо.
Серафима залпом выпила самогон, а потом торжественно стукнула стаканом об деревянную столешницу…
«И вот, получается, зря старалась! Все зря! Этой дурной девке опять все не так!» – так подумала Серафима, глядя вслед уходящей Матрене.
Сплюнув на землю, она небрежно махнула рукой и скрылась в доме.
***
Несколько дней Матрена сказывалась больной и не выходила из своей каморки. Несколько дней ей, и вправду, было так плохо, что не было сил даже просто встать с кровати. Так бывает, когда человек разочаровывается во всем разом. Никто не навещал Матрену в эти дни, она сама так попросила, сославшись на то, что ее хворь, вероятно, очень заразная. Но, несмотря на это предостережение, через три дня к ней заглянул сам Яков Афанасьич. Матрена от неожиданности села на кровати и натянула одеяло до самого подбородка.
– Как себя чувствуешь, Матрена? – ласково спросил он, – поди лекаря тебе надобно позвать?
Матрена яростно мотнула головой.
– Не нужно лекаря! Мне уже лучше, завтра встану и всю работу переделаю.
Яков Афанасьич улыбнулся и положил широкую, горячую ладонь Матрене на лоб. Ей было неловко и неприятно, но она вытерпела это прикосновение, сжав зубы.
– Жара нет, щеки розовые, глаза не мутные. Здорова ты, Матрена! Неужто просто хитришь и притворяешься?
Мужчина взглянул на Матрену, строго нахмурив брови, и она покраснела, отвернулась к стене. Несколько мучительно долгих минут в комнатушке царило молчание. Матрена смотрела в стенку, но чувствовала, как свекр сверлит ее пристальным взглядом.
“Убирайся поскорее отсюда, старый Кощей!” – подумала про себя девушка.
Но Яков Афанасьич, напротив, подсел ближе и накрыл ее холодную руку своей ладонью.
– Знаешь, Матрена, а я ведь могу сделать так, что ты работать вообще не будешь. Будешь сидеть в комнате да узоры шелковыми нитками вышивать. Платьев тебе новых куплю. Что еще хочешь? Хочешь – платок, хочешь бусы.
Яков Афанасьич легонько пожал Матренину руку, а потом переложил свою ладонь ей на бедро. Матрена вздрогнула, схватила его за руку и откинула ее в сторону резким движением.
– Вот только со мной нужно вести себя поласковее.
Мужчина вдруг сдернул с Матрены одеяло и склонился к ней, дыша в лицо чем-то кислым.
– Что вам от меня надобно, Яков Афанасьич? – испуганно воскликнула девушка, пытаясь прикрыться одеялом.
Ночнушка ее задралась кверху и мужчина провел шершавой ладонью по круглому бедру.
– Полюбилась ты мне, черноглазая красавица. Смотрю на тебя, и жар по жилам вместо крови течет. Ты ведь как кобылка необъезженная ворвалась в наш дом. И с тех пор мне покоя нет! Люблю я тебя!
Матрена принялась отбиваться от мужских объятий, но Яков Афанасьич схватил ее за плечи.
– Не дури, девка, ты все понимаешь, что в моем доме живешь! Чай не маленькая! – прохрипел он ей в самое ухо, – Только пикни, и не оберешься бед. А если будешь со мной ласкова, все для тебя сделаю, будешь жить, как королевна.
Навалившись на Матрену всем телом, Яков Афанасьич принялся целовать ее шею, его руки при этом блуждали по ее груди и животу. Матрена почувствовала, как тело ее сковал жуткий страх, внизу живота запульсировало, загорелось огнем.
– Пустите меня! Пустите! У меня есть муж! – взмолилась Матрена, отталкивая от себя мужчину, вырываясь из его рук.
– Тихон еще сопляк! Пока он мал, я тебя обучу тому, что должна уметь всякая жена. Так что закрой рот и лежи смирно, девка!
Голос Якова Афанасьича стал злым, лицо вспотело и покраснело от напряжения. От страха Матрена взвизгнула и изо всех сил стукнула его по голове глиняным кувшином. Благо, свекровь принесла ей на ночь воды. Кувшин раскололся от удара, мужчина обмяк, повалился на нее. Она столкнула его на пол и стала брезгливо отряхиваться. А потом в сердцах начала пинать его ногами. Из глаз Матрены полились крупные слезы, ее трясло от пережитого страха. Она пинала лежащего на полу мужчину и громко всхлипывала. Дверь в ее каморку отворилась и в проеме показалось бледное лицо Настасьи. Увидев лежащего без сознания свекра и осколки кувшина повсюду, Настасья сразу все поняла. Матрена без сил опустилась на пол и закрыла лицо руками.
– Пойдем, Матрена, вставай! – тихонько позвала Настасья, – Пойдем скорей, пока он не очухался!
Она подошла, взяла Матрену за руку и настойчиво потянула за собой. Матрена, всхлипывая, поднялась на ноги и послушно пошла следом за Настасьей. Старшая невестка привела её в свою комнатку и уложила в кровать. Какое-то время Матрена лежала и всхлипывала, а когда успокоилась, Настасья села с ней рядом и спросила:
– Значит, Кощей и до тебя добрался? Совсем стыд потерял! Старый козел! Мне хоть год спокойно пожить дал…
Настасья взяла шаль и накинула ее себе на плечи. По крутой лестнице послышались тяжелые шаги Якова Афанасьича. Девушки замерли, прижались друг к другу, но мужчина, кряхтя и вздыхая, прошел мимо комнаты Настасьи. Когда он спустился вниз, Настасья выдохнула с облегчением.
– Не добрался он до меня! – хрипло выговорила Матрена, – Хотел, но не добрался! И не доберется!
Настасья задумчиво взглянула в бледное лицо девушки. Ее темные глаза будто налились тьмой, столько в них было зла, столько ярости.
– Что же ты, Матренушка, с ним сделаешь? – тихо прошептала Настасья.
– Убью… Убью снохача поганого своими руками…
Матрена откинула одеяло, встала с кровати и подошла к маленькому окошку, выходящему на задний двор, за которым простирались бескрайние поля. Распущенные черные волосы ее лежали на спине растрепанными волнами, белая полупрозрачная ночнушка,порванная в нескольких местах, стелилась по полу. Настасья смотрела на младшую невестку, и в темноте ей почудилось, что деревянный пол куда-то исчез, и вместо него под Матреной разверзлась бездонная черная мгла…
Глава 4
Дождь стучал по крыше хлева. В некоторых местах дрань прохудилась, и по стенам хлева текли струйки воды. Поросята спали, сбившись в кучу, забавно похрюкивали во сне. Матрена сидела на копне соломы и слушала дождь. Мерный стук капель успокаивал ее, усыплял. Даже отдаленные раскаты грома не нарушали ее вязкой дремы. Ноги гудели от усталости, руки болели от натертых мозолей, тело ныло от синяков и ссадин. Рядом с Матреной стояло доверху наполненное ведро навоза, который она только что убрала у свиней. Она понимала, что уже не сможет подняться и вынести его за хлев, тело уже расслабилось и отказывалось подчиняться.
Матрена устала. Последние две недели она работала, как лошадь – с раннего утра до поздней ночи. Яков Афанасьич загружал ее непосильной работой, а если она по какой-то причине не справлялась с ней, хлестал ее розгой по спине, таскал по кухне за косы.
– Лоботряска! Лентяйка! Неряха! – кричал он на весь дом, страшно кривя и разевая рот, – Зря я поверил твоей тетке! Зря послушал ее сладкие речи о том, какая ты хорошая хозяйка! Ты ничегошеньки не умеешь, едва справляешься с самой простой работой! Только платья да платки на уме!
Прокричавшись, свекр снова набрасывался на нее с кулаками и бил, бил Матрену, не жалея. По его мнению, только так можно было приучить молодую сноху к труду. Никто в доме даже не пытался помочь бедной девушке. Свекровь только укоризненно качала головой, она считала, что муж полностью прав. Так ей и надо, этой шустрой и дерзкой черноглазой девице. Настасья боялась высунуться из своей комнатушки, только жалостливо смотрела на Матрену в их редкие встречи. Тихон тоже не мог защитить жену, его не было дома, отец отослал его на сенокос.
Это была месть Якова Афанасьича, и она, как он и грозился, была жестока. Матрена была готова терпеть до последнего, но в одну из ночей свекр заглянул к ней в комнатушку. Испугавшись, девушка вскочила на ноги и схватила лопату, которую теперь всегда держала рядом с собой на всякий случай.
– Не подходи! – яростно прошептала она.
Мужчина остановился, усмехнулся недобро.
– Разве ты не наработалась еще, Матрена? Даже в спальне, и то с лопатой, – насмешливо проговорил он.
Матрена сжала зубы. Ей было неприятно, что свекр смотрит на нее. Взгляд его скользил по ее телу, и она чувствовала, что покрывается от этого мерзкой черной грязью.
– Я тебе маковые калачи принес. На, держи, полакомишься. Авось, подобреешь. Больно уж ты злая, как я погляжу.
Яков Афанасьич протянул Матрене связку ароматных калачей, но она даже не взглянула на них, хоть и была голодна – сегодня ее лишили ужина, а завтрак был до того скудный, что к вечеру Матрена едва волочила ноги от голода.
– Не дури, Матрешка. Хватит уже. Смиришься – все для тебя будет: и калачи, и пряники. Если ко мне с добром, то и я с добром. Настасья, вон, не артачится, и все в обновках ходит. А ты… Ох, упрямая!
Яков Афанасьич сделал шаг по направлению к снохе, но она снова замахнулась на него лопатой.
– Ладно, обожду еще немного. Авось образумишься, – недовольно пробубнил он, – а калачи Настасье отнесу, уж больно она их любит.
С тех пор прошло уже несколько дней, а Матрену все так же продолжали загружать работой и наказывать за каждый пустяк. Яков Афанасьич ждал, когда она не выдержит и покорится ему, но Матрена не собиралась угождать свекру в его похотливых желаниях. Он был ей противен, одна мысль о близости с ним вызывала бурю в ее душе. Она работала, ежесекундно проклиная его, желая ему смерти.
Вот и сейчас, вычистив хлев, она оперлась на вилы и проговорила:
– Да чтоб тебе худо было, подлый Кощей!
Потом она присела отдохнуть на солому лишь на минутку, но не смогла справиться с усталостью и уснула под стук дождя. Спустя какое-то время дверь хлева скрипнула, и темная тень скользнула внутрь.
– Матрена! Матрена! Ты здесь? – позвала Настасья, всматриваясь в темноту.
Матрена испуганно открыла глаза и долго не могла понять, где она, и кто ее зовет. Она схватила вилы, лежащие рядом, и завопила во все горло в темноту:
– Убирайся прочь!
Разбуженные свиньи испуганно захрюкали, забегали по загонке, Настасья взвизгнула, торопливо отскочила в сторону.
– Матрена, тише, это ведь я, Настасья!
Матрена опустила вилы и выдохнула с облегчением.
– Что тебе нужно, Настасья? – устало спросила она.
Она снова опустилась на солому и закрыла глаза. Настасья подошла к ней и протянула узелок, пахнущий едой. Матрена развязала края ткани и увидела две вареные картошины, яйцо и горбушку хлеба.
– Ешь, я на тебя больше смотреть не могу. Отощала ты, как Савраска, конь наш старый. Ему-то помирать со дня на день, а тебе еще жить да жить!
Матрена накинулась на еду, съела все до последней крошки, а потом обняла Настасью.
– Настасьюшка, милая, я так больше не могу! Веришь? Не могу! – в голос заплакала она, растирая слезы грязными руками.
Настасья схватила Матрену за плечи и тихонько встряхнула ее.
– Можешь! Еще как можешь! Ты, Матрешка, сильная, во сто крат сильнее меня. От твоей силы-то и я как будто сильнее стала.
Матрена вытерла нос и посмотрела в лицо Настасье – глаза девушки странно сверкнули, никогда она такого взгляда у старшей невестки не видела. Внутри нее словно разгорелся огонь.
– Что ты задумала, Настасья? – тихо спросила Матрена, удивленно заморгав.
Настасья прищурилась, присела на солому рядом с Матреной и схватила ее за руки. Грудь ее при этом взволнованно вздымалась и опускалась.
– А вот что я задумала! Мы старого Кощея вместе с тобою убьем!
– Как это? – выдохнула Матрена.
– А вот так. Возьмем и убьем!
Настасья обхватила руками свою тонкую шею и сделала вид, что душит себя.
– Чего это ты так передумала? Говорила же, что тебе так удобно – перетерпеть, а взамен получать подарки от свекра.
Настасья насупилась, а потом погладила Матрену по растрепанным волосам.
– Ох, Матрешка, я на тебя много дней смотрю и понимаю, что завидно мне. Тебя наказывают, бьют, но зато тебе от себя самой не противно. Мне иногда до того муторно становится, что хочется в озере утопиться.
Поросята не ложились. Стояли, просунув розовые круглые пятаки сквозь деревянные перегородки, и будто понимали девичьи разговоры, похрюкивали в знак согласия.
– Вдвоем мы с ним легко справимся, – сказала Матрена, сурово нахмурив брови, – только ты не сдавайся, Настасья, обещаешь?
– Обещаю! – страстно проговорила Настасья.
На ее лице было столько счастья в тот момент, что Матрена поверила в искренность ее намерений.
– Не позволю больше снохачу лапать меня своими вонючими ручищами!
Они еще около часа сидели в хлеву, обсуждая под звуки грома, свою месть ненавистному свекру. А потом Настасья взяла Матрену под руку и повела ее к дому. Уложив обессиленную девушку в свою постель, она села рядом на табурет и уставилась в стенку, без конца прокручивая в голове их план мести.