Читать онлайн Развод не дам. Точка бесплатно

Развод не дам. Точка

Глава 1

Агата

– Мась, ну зачем мне крем от загара? Я на два дня всего, моря даже не увижу.

– Знаю я твое «не увижу», – ворчу, собирая Марату чемодан. – Вернёшься опять как варёный рак и будешь помирать все выходные.

– Что бы я без тебя делал, – театрально вздыхает, но тут же мягко улыбается и целует в макушку.

– Вот-вот. Цени что имеешь, – щёлкаю его по носу и закрываю чемодан.

Вся наша жизнь в браке: от встречи к встрече, но я знала, на что подписываюсь. Сложно было устоять перед красавцем курсантом лётного училища. Почти под два метра ростом, русоволосый викинг с квадратным подбородком и пронзительными голубыми глазами – поплыла, едва увидела. Когда узнал, что мой папа – генерал-лейтенант и начальник университета, едва не расстались. Марат не хотел, чтобы обвиняли в корысти, он не такой, он честный. За честность отцу и понравился. Военного лётчика из него не получилось, ушёл в гражданскую авиацию, и теперь летает между городами, а я воспитываю дочку. В таких отношениях своя прелесть: успеваешь соскучиться и не успеваешь надоесть.

– На следующие выходные идём в боулинг с Беловыми, не забудь.

Марат уже обувается в прихожей. Кивает рассеянно, выпрямляется перед зеркалом. Поправляю форменный тёмно-синий воротник. Как же ему идёт! Когда-нибудь перестану восхищаться. В глубокой старости, наверное. Смахиваю невидимую пылинку с плеча, встаю на носочки. Ласково улыбнувшись, Марат нежно целует. Щелчок замка, дверь закрывается. Улетел.

У меня всего несколько минут, чтобы собраться. Вызываю такси, вытаскиваю из-под кровати приготовленный чемодан. Каринка, булочка моя с корицей, у мамы на даче, а я мчу на рейс Марата. Два дня вместе в Сочи, вот это будет сюрприз! Я даже сняла номер в той же гостинице, где он постоянно останавливается. От предвкушения покалывает кончики пальцев. Поправляю волосы, всматриваюсь в корни – надо подкрасить, обновить цвет. Чемодан в руку, здравствуй, море!

В аэропорту как всегда шумно, ярко и в груди дрожит предвкушение. Люблю аэропорты и вокзалы именно за это волнение: радостное от встречи, немного грустное от разлуки, но всё равно светлое и чистое. Иногда кажется – я вампир, и пью эту энергетику. Марат обычно над этим смеётся и говорит, что он так же кайфует в небе. Объявляют посадку. В очереди едва успеваю нырнуть за чужую спину, когда мимо проходит Марат со своим экипажем. Как всегда, широко улыбается стюардессам. Я их всех знаю, приятные девочки. И знают точно – никаких шансов с Маратом нет и не будет. Никогда его не ревновала, просто знаю: такие не изменяют. Юлька надо мной смеётся. Называет наивной дурой, которая верит в сказки. Пусть. Если ей не повезло с двумя мужьями подряд, я тут при чём? Верные существуют, и мой из них.

– Да у него в каждом городе по семье, – снисходительно тянет Юлька.

– Если так было с твоим дальнобоем, я тут ни при чём, – парирую.

Первым мужем у Юльки был моряк дальнего плавания. Закончилось всё печально: трое детей и гражданская жена во Владивостоке. Хорошо хоть с Юлькой детей не сделали… Подруга тогда, конечно, была уничтожена. Как вспомню, так вздрогну.

Самолёт плавно отрывается от земли, в динамиках голос Марата, бархатный и низкий: капитан приветствует пассажиров. Сердце сладко сжимается. Представляю его за штурвалом и низ живота согревается. Устрою ему секс-марафон на всю ночь, половина чемодана забита новым бельём. Марат всегда начинает с того, что смотрит на меня. Не так, даже: пожирает глазами, заставляя кожу покрываться мурашками. Один только этот взгляд возбуждает лучше прикосновений. После родов фигура наконец округлилась в нужных местах, а фитнес и йога утащили с собой лишние килограммы. Люблю своё тело, а Марат – боготворит.

Далеко внизу раскинулось море. Искрится, отражая солнце. Пока жду багаж, постоянно оглядываюсь: конечно, шансов встретить Марата сейчас мало, но не хочу попасться на глаза его экипажу. Наконец чемодан получен. Выхожу из аэропорта, вдыхаю неповторимый запах Сочи. Только здесь так пахнет: совсем немного бензином и очень много – йодом. Таксисты уже зазывают, как будто у меня не хватит мозгов заказать Яндекс или Убер. Достаю телефон, когда сквозь шум аэропорта слышу громкое:

– Марик!

– Папа!

Машинально поворачиваюсь, даже не знаю, зачем. Каменею. Марат в нескольких шагах от меня подхватывает на руки светловолосого мальчишку и другой рукой сгребает в охапку яркую черноволосую красавицу.

Кружится голова. Пошатываюсь, спотыкаюсь. Сестра, подруга, старая знакомая, жена его друга – мозг подбрасывает варианты. Хоть один, чтобы зацепиться и устоять на ногах. Марат её целует. Влажно, я даже вижу, как его язык забирается в её рот. Передёргивает. От боли и шока не могу дышать. Смотрю, как они идут к ярко-красной Мазде, как Марат усаживает сына в детское кресло. Садится на переднее сиденье и тянется за поцелуем.

– Куда поедем, девушка? – усатый армянин с круглым животом широко улыбается, щеря прокуренные зубы.

– За… – сглатываю. – За той машиной, пожалуйста.

Только сейчас поняла, что всё это время сжимала телефон и смотрела на мужа. Это ведь правда был мой муж? Сколько лет мальчику? На вид около четырёх-пяти, нашей Каринке недавно исполнилось семь, в этом году она идёт в первый класс. Ещё три часа назад мы обсуждали отпуск, чтобы вернуться к первому сентября.

В голове гудит. Таксист молчит. Наверняка всё понял. Господи, как мне жить дальше?! Как смотреть людям в глаза? А его экипаж, его друзья… Выходит, все вокруг всё знали, все, кроме меня?! От шока не могу даже заплакать. Марат мне изменяет. У него другая семья. Значит, я – плохая жена, раз он пошёл налево. В чужих глазах буду выглядеть плохой, а Марата ещё и пожалеют. Бедный, пришлось завести другую семью, а эту бросить жалко.

И что делать дальше, как жить? Мы разведёмся? Желудок крутит, тошнота плещется в горле, жжёт желчью.

– Остановите, – сиплю. Едва такси тормозит, распахиваю дверь и блюю. Вздрагиваю – таксист как-то по-отечески хлопает по спине.

– Простите. – Выпрямляюсь, достаю платок и вытираю рот. Беру жвачку.

– Ничего, – улыбается он.

Красная Мазда там, в потоке, далеко не успела уехать. Она паркуется у двухэтажного дома. Во дворе пальма. Район оживлённый, но не центр. Марат выходит первым. Достаёт сына, и тот обвивает руками, как маленькая обезьянка. Девушка идёт первой, доставая ключи. Широкая ладонь Марата опускается на её ягодицу и с силой сжимает. От игривого смеха у меня всё переворачивается.

– Куда теперь? – тихо спрашивает таксист.

– В аэропорт, – шепчу, ничего не видя перед собой: слёзы наконец пришли. Не громкая истерика – тихая, на грани беззвучного крика. Прижимаю кулак к искривлённому рту. Марат не сделал мне больно, нет. Он меня уничтожил. Унизил. Хочется скорее домой, заползти в нору и два дня оплакивать брак. А потом взять себя в руки и решать, что делать дальше

Глава 2

Марат

– Уснул. – Лялька тихо прикрывает за собой дверь. Вечер влажный, но от гор тянет прохладой. Сижу на диване, раскинув руки, смотрю, как моя пантера приближается. Горячая. Коснись – до кости обожжёшься. Это с Агатой надо нежно и ласково, Лялька любит грубо. Темперамент у неё мужской, либидо – как у ёбаря-террориста. Если бы постоянно жили вместе, хуй в уголёк бы стёрся. А так в самый раз. Хватаю за задницу, сажаю на себя. Носом по шее – пахнет ягодами.

– Сладкая моя. – Хвать губами мочку уха. Осторожно смыкаю зубы, Лялька несдержанно выдыхает, елозит по члену, прогибается. На ней только короткий шёлковый халатик, на пол сползает быстро. Голая, горячая, моя. С Лялькой во мне зверь просыпается. Грудь у неё что надо – крепкая троечка, мять такую сплошное удовольствие. И сосать, и облизывать. Майку нахуй, кожа к коже, горячо. Стоит уже крепко, ссаживаю с себя пантеру, ставлю на колени посреди дивана, стаскиваю шорты с трусами.

– Люблю смотреть на тебя в этой позе, – говорю, а у самого дыхание сбивается. Ещё не начали, а уже аритмия. Вхожу в неё плавно – всегда так: размер не маленький. Не то, чтобы горжусь, так, констатирую. Пизжу. Конечно, горжусь.

Лялька глушит стон в спинке дивана, когда начинаю двигаться. Сначала медленно, постепенно наращивая темп. Натягиваю на себя, смотрю, как принимает. Глубже и глубже, почти по самые яйца. Ускоряюсь, и она уже не сдерживается: стонет тихо, но постоянно. Кончает быстро, внутри сжимает так, словно сломать хочет. Перед глазами искры, спускаю в неё, выхожу и падаю на диван. Коротко, ярко – в первый раз у нас всегда так. Лялька сползает с дивана, прикладывает к промежности халат и садится рядом.

– Кот точно не проснётся? – спрашиваю, пока рука тянется к виску, убрать прилипшие волосы за ухо.

– Он до утра спит так крепко, что можно команду футболистов с тренировкой через спальню провести. – Она трётся о ладонь. Не пантера сейчас – ласковая кошечка. – Сходим завтра на море? С начала лета там не были.

– На наш пляж?

– Угу. – Её голова опускается на моё плечо. Пальцы с длинным красным маникюром блуждают по животу, путаются в полоске волос. Спускаются ниже, накрывают вялый член. Искры в зелёных глазах, на губах – блядская улыбка. – Продолжим?..

Нашим пляжем зовём маленькую бухту, куда доплыть можно только на катере. Тут я Ляльку и встретил шесть лет назад. Карэн, пилот из местных, решил показать «москалям» настоящее море. Как будто мы его не видели. Девчонки, конечно, уговорили нас со стюардами поехать. Понятное дело, с Карэном в уединённое место ехать никто не хотел. Пляж оказался занят: там загорали две девушки. Ляльку я заметил сразу. На подругу даже не взглянул. Высокая, загорелая, сиськи отпад – без верха загорала. Заметила нас на катере и даже не попыталась прикрыться. Села, приставила руку козырьком.

– Девушки, можно к вам присоединиться? – крикнул, перегнувшись через борт. Она сказала «да». Мы причалили, в воду спрыгнул первым и к ней, как магнит к магниту. Высокая, метр восемьдесят, не меньше. Хищная. Волосы чёрными змеями по спине, глаза зеленющие, пронзительные. И губы пухлые, но не накаченные хуйнёй всякой. Свои.

– Марат, – представился, улыбаясь во все тридцать два.

– Алёна, – ответила она. Голос низкий, с легкой хрипотцой. Настоящая женщина-вамп. Обычно я избегал таких: мороки много, характер сильный, не сломать, только нервы потратишь. А тут… пропал. Закрутилось быстро, уже вечером, после ресторана, она на мне прыгала, трахала так, словно душу хотела вытащить. Может, тогда и вытащила. Иначе как это объяснить? Дома Агата и Каринка, нежные, родные, любимые. Здесь – огонь-пожар, неси огнетушитель. О жене и дочке сказал сразу, чтобы не думала – в Москву увезу. Впрочем, не рвалась и не рвётся. Говорит: и так хорошо. Может, ебётся с кем-то ещё, пока меня нет. С её темпераментом не удивлюсь. Ревновать не ревную – у нас свободные отношения. Идеальная женщина. А вот женой была бы хуёвой. Хозяйка из Ляльки так себе. Готовить толком не готовит, даже когда я прилетаю, хотя знает, всегда предупреждаю. На уборке особенно не заморачивается. Дома не грязно, но постоянно кажется, что вокруг тщательно контролируемый хаос. Мама хорошая, этого не отнять. Костик-кот, кстати, на меня записан, тут без вариантов было. Даже вопрос не стоял. Сын мой. Когда-нибудь мы с Лялькой расстанемся, может, замуж выйдет, но Кот – только мой, не чужого дядьки.

– Когда тебя переведут, будешь реже прилетать, времени станет меньше. – Лялька сидит под зонтиком, вытянув бесконечные ноги. Кот плещется у кромки воды, я рядом, слежу, чтобы в море не утащило. Оно сегодня спокойное, ленивое.

– Да, – отвечаю просто. Перевод на международные рейсы почти на мази. Тесть подсуетился, подёргал за нужные ниточки, чтобы ускорить процесс. Другие бабки будут, совсем другие. И времени таскаться в Сочи почти не останется. И что? Лялька очень быстро мне замену найдёт. Я ещё не готов с ней расстаться. Решение приходит спонтанно, хотя раньше его не рассматривал.

– Переезжайте, – говорю небрежно, а у самого сердце ту-дум делает. Что я несу? Нахуя селить их с Агатой в одном городе?! Хотя она никогда не подумает, что я изменить могу. Доверяет. Не наивная и не глупая, просто любит как кошка. Я как узнал, кто её отец, тоже полюбил. Сразу и на всю жизнь! Шучу. Нежность у меня к ней, тепло. Уютная Мася моя, родная. Ласковая. Нет, ни за что не сделаю ей больно, пусть живёт, как под стеклянным колпаком. Она мне как-то рассказывала про первую любовь свою, после которой три года в себя приходила. Ранимая. Я, конечно, тот ещё мудак, но мудак с принципами. Один из которых звучит так: не сри там, где спишь. Теперь, выходит, принцип этот нахуй? Ради чего?..

– Куда? – насмешливо спрашивает Лялька. – В Москву, что ли?

– Почему нет? – что я, блядь, несу?! – Ты на удалёнке работаешь, какая разница? Кота в садик устроим, квартиру я вам сниму, прописку в квартире родителей сделаю. Я бы вас в там поселил, но сама понимаешь…

– Ну да, Агата, – скучающе тянет Лялька. По ней никогда не поймёшь: ревнует или нет. О любви и прочей хрени мы никогда не говорили. Но если люди заводят общего ребёнка, это о чём-то да говорит. Аборт я не предлагал, сказал, что решение только за ней. Не то, чтобы был в восторге от новости, что снова стану папой. Но раз не сдержал хуй в узде, надо уметь расплачиваться.

– Так что? – спрашиваю, а сам чувствую, что уже загорелся. Хочу их рядом. Обеих: жену и любовницу. Как шейх с гаремом. Мужики угорать будут. Хуй с ними, сам в ахере.

– Хорошо, – вдруг говорит Лялька. Перекидывает чёрную гриву волос через плечо. Кажется, такую улыбку – счастливую – я видел только после рождения Кота. Для неё это так важно? Или я опять неправильно понял?..

Глава 3

Агата

Слабо запомнила дорогу домой. Как в тумане, а может, дело в том, что на Москву правда опустился туман. Мы подлетаем, взгляд скользит по торчащим из плотного марева домам. Как пальцы, которые тянутся к самолёту. Пусть. Схватят, сожмут, уничтожат. От боли я оглохла и ослепла. Все эти годы он мне врал. Кем я ему была? Удобной женой, домашними тапочками, в которые так приятно засунуть ноги после того, как весь день проходил в дизайнерских ботинках? Господи, он спал с той женщиной, а потом – со мной. Хочется отмыться с ёршиком. Желудок пустой – меня вытошнило до желчи ещё в аэропорту. Но всё равно позывы подкатывают, как представлю.

До дома добираюсь на метро: в толпе легче, чем с собой. Позвонить Юльке? Она бы примчалась, но умотала с Антоном в Питер на выходные. По телефону такие вещи не рассказывают. К маме поехать? Да я даже вслух такое не смогу при ней произнести! Они с папой тридцать лет вместе, душа в душу. А дочка будет разведёнкой… Позорище!

Стискиваю пальцы на ручке чемодана. Кажется, все вокруг всё знают: осуждают, смотрят с жалостью. Ещё немного, и начнут показывать пальцами. Такой станет моя жизнь, когда все узнают? Мои друзья, мои родные… Ощущение, будто долблюсь в стекло, а они там, с другой стороны.

На пороге накатывает. Вхожу, прислоняюсь к двери и сползаю вниз. Взгляд скользит по рядам обуви: кроссовки Марата, ботинки. Каринкины босоножки, мои кеды. И запах. Тот неповторимый запах дома, который создаётся живущими в нём людьми. Слышу туалетную воду Марата. Голубой Живанши, мой подарок на День святого Валентина в этом году. Тщательно выбирала, чтобы ему подошёл. А та, другая, что подарила?

Слёзы хлынули проливным дождём. Затрясло, пришлось обхватить себя за плечи, потому что испугалась – развалюсь на части. Сложилась пополам, легла на пол, завыла, утыкаясь лбом в ботинки. Когда воешь становится проще. Сейчас хочу кричать в голос, жаль, соседи не оценят. Даже тут нельзя быть собой. Настоящей. Фасад, все эти годы я была фасадом благополучной жизни. А внутри, оказывается, всё давно прогнило. А может, там, за фасадом, и не было ничего. Плоская картонка.

Праздники, проведённые с другой. Воспоминания. Общий ребёнок. Последний факт я специально сдвигала в сторону, чувствовала – окончательно добьёт. Как ему в глаза смотреть? Что дальше? Заявить, что всё известно и прогнать? Но это наша общая квартира, если уходить, то нам с Каринкой. Чтобы он привёл сюда ту, другую? Она про меня вообще знает? Может, связаться с ней, рассказать? И что? Потребовать, чтобы оставила в покое? Бред. Даже если она знает, в чём её вина? Мужчина не телок, которого на верёвочке увести можно. Сам захотел.

Сам. Захотел. Он её любит? А меня?

Всегда говорил, что да. Любит, обожает, ценит. Все слова – труха, рассыпается на глазах, стоит коснуться. Если он бросит её, я прощу. Прощу ли? И сына прощу? Восемь лет идеального брака, того, что не только в соцсетях красивый. У нас много подписчиков, сама не знаю, откуда они взялись. Просто выкладываю фотографии своей семьи, своей жизни. Совсем незнакомые люди комментируют, поначалу это было странно. Теперь привыкла. Они как моя большая семья. Что будет, когда узнают? Сколько жалости польётся? Сколько злорадства? А она, она тоже на меня подписана? Наверняка. Я бы подписалась. Я бы не стала спать с чужим мужем. Никогда.

Горло болит от спазмов, в висках пульсирует. Кое-как поднимаюсь, бросаю взгляд в зеркало. Кошмар. Макияж превратился в уродливую маску, глаза красные, нос тоже. Жалкая. Не то, что та красавица, которая сейчас спит с моим мужем. Не буду сейчас об этом думать. Иду в ванную, раздеваюсь. Какая она в постели? А я? Выходит, я никакая, раз он налево пошёл. Не давала того, то хочет? Как там Юлька говорит: плохо сосала?

К сексу у меня особое отношение. Юлька говорит: надо быть проще. Но почему я должна в подробностях обсуждать, что и как у нас с Маратом в постели? Это только муж должен знать, и точка. Всегда казалось, ему со мной хорошо. Нет, не мог он притворяться, я отлично знаю, какой он, когда на пределе. Когда двигается мощными, плавными толчками. Заботливый: кончать с ним на первый год начала, до этого не знала, что за зверь такой – вагинальный оргазм. Терпеливый: никогда не оставляет не удовлетворённой. Всегда считала, что мне повезло с мужем во всех планах. Повезло, это я оказалась бракованной.

Выхожу из душа с прежней тяжестью на сердце. Кто сказал, что вода помогает? Может, только если в ней утопиться. В нашей спальне слишком много Марата. Панно из фотографий над кроватью: мы вместе их выбирали. Его книга на тумбочке: я так часто смеюсь, что он мамонт, который не успел вымереть и поэтому до сих пор читает настоящие книги. Стакан с водой…

Ночь проходит в бреду. То проваливаюсь в сон, то выныриваю. Лихорадочные обрывки воспоминаний путаются с реальностью. Нормально засыпаю только на рассвете. Просыпаюсь развалиной. Надо ехать к маме, забирать Каринку, но банально не могу заставить себя сползти с кровати. По плану я должна была забрать дочку завтра, и этот день стирается из памяти.

Я не из тех, кто упал, встал, отряхнулся и пошёл дальше. Мне надо пережить, переварить, смириться. Смириться, что я опять не нужна. Когда Костя бросил после двух лет отношений, думала, умру. От хороших не уходят, уходят от плохих. Так мама всегда говорила. А ещё: что женщина должна ценить мужчину, что мужчина всегда прав. Наверное, поэтому и прожила с папой так долго – характер у него тяжеловат. Но именно папа тогда сказал, что Костя – мудак, который просрал своё счастье. Мама тогда только губы поджала. И я была с ней согласна: сама виновата. Тогда была, теперь тоже.

Если мы с Маратом разведёмся, кому я буду нужна? Кто захочет разведёнку с прицепом? Я останусь одна до конца жизни.

Бред. Мы не в Средние века живём! В голове звенит голос Юльки. У меня есть образование, правда, ни дня по нему не работала, надо вспомнить что к чему. Стать более независимой и самостоятельной, выйти на работу. И что? Строить карьеру и забить на семью? Сдать Каринку няне?.. Куда ни глянь, ничего хорошего.

Мама встречает целой горой жареных пирожков с мясом и картошкой. Каринка сидит за столом и уплетает уже второй.

– Ма, холестерин же, – вздыхаю.

– Иногда можно, – отмахивается она. – Ну что, как отдохнули? Марик что с тобой не приехал, я на него тоже жарила.

Меня бросило в пот. Мама – как ищейка, всегда докопается до правды, если что-то заподозрит.

– Его к руководству вызвали. Я на него возьму. – Надеюсь, улыбка вышла настоящей. Марат ещё не прилетел, его рейс – вечерний.

– Конечно, возьмёшь, я что, зря у плиты стояла? Мы с папой столько не съедим.

Обсуждаем с мамой её любимый сериал, на время отвлекаюсь. Мирно, тихо и уютно. Если сбросить сюда бомбу с изменой Марата, что случится? Смотрю на Каринку: волосы светлые, мягкие, глаза голубые, так на папу похожа… Сглатываю комок. Не хочу возвращаться, но надо.

– Может, хоть на выходные приедете? – Мама провожает в коридоре.

– Не могу, ма, мы уже с Беловыми договорились.

Точно. Боулинг. Юлька к тому времени будет знать. Будет же, да? Я же ей расскажу? Или сделаю вид, что всё в порядке?

Когда ключ поворачивается в замке, застываю. Готовила ужин – было бы подозрительно, что не встречаю вкусняшками. Колышется воздух, знакомый аромат проникает в нос. Марат подходит, обнимает со спины, целует в висок.

– М-м, рубленные котлетки. А на гарнир что, пюрешка? Мась, я тебя люблю!

Губы с трудом растягиваются в улыбке. Веду плечами, сбрасывая его руки.

– Иди переодевайся, а то форму провоняешь.

Физически больно находиться рядом, потому что он – прежний. Для него ничего не изменилось, для меня изменилось всё.

Глава 4

Алёна

Москва. Придумал же. Что я там забыла? У меня тут друзья, родные, а там что? Возможности? Смешно. И всё же двигаться надо. Может, переезд – тот самый шаг, что от Марика уже четыре года жду.

С детства не верила в сказки. Отца в последний раз видела в пять, мама была постоянно в поисках женского счастья, я – у бабушки. В итоге у мамы три брака и ещё двое детей, а у меня – дом от бабушки, которая переписала всё на меня перед смертью. Скандал тогда был тот ещё, до сих пор с мамой и братом с сестрой не общаемся. Плевать. Бабушка учила: жить в первую очередь для себя надо. И думать о себе. Говорила: не смей на писюн молиться! Их много, а ты одна. Если у мужика между ног висит хобот (а зачастую и вовсе хоботок), это не делает его повелителем Вселенной. Мудрая у меня была бабушка. До сих пор больно.

Цену себе я всегда знала, и когда согласилась любовницей Марика стать – тоже. В рот заглядывать, борщи наваривать, в жопу целовать и сопли вытирать? Для этого у него жена есть. А любовница для другого создана. Неуловимая, чтобы постоянно потерять боялся. В меру высокомерная, чтобы не думал, будто люблю без памяти. Наглая, потому что имею право. На Марике откатала все приёмы, привязала к себе крепко. Сперва было просто интересно, как этот хлыщ московский, лётчик, красавец, все дела, голову от простой южанки потеряет.

Льстило, конечно. Подкатывал он красиво, хоть и предсказуемо. А мне что? Двадцать лет, только на третий курс перевелась, вся жизнь впереди, гонора дохерища. Ему двадцать девять, жена, дочь, работа… И я. Он когда улетел в первый раз, решила – погуляли и хватит. Мне опыт, ему курортный роман. Обалдела, когда через неделю на своём пороге увидела. С огромным букетом пионов. В конце лета. Где он их нашёл?

– Пустишь? – спросил, широко улыбаясь. У меня тогда сердце так быстро забилось, что даже страшно стало. Плечами пожала равнодушно, а внутри всё плясало. Так и понеслась. Прилетал раз в неделю, гулял меня красиво. Сама себе завидовала. И влюблялась. Знала – жену не бросит. Там не про любовь даже, про карьеру больше. Можно понять: где я, дочка какого-то Ашота из аула, а где она – голубая кровь, интеллигенция. Видела эту Агату. Хорошенькая, конечно, но бледная, как моль. Как будто карандашом нарисованная. Я бы себя с картиной маслом сравнила кисти Фриды Кало: художественная школа сказывается, мозг иногда странные ассоциации выдаёт.

И вот этот набросок моему Марику улыбается, носочки наглаживает и лечит, когда заболеет. Пф. Нет, такой радости мне точно не хотелось. Я уже обрывать всё собиралась, когда тест две полоски показал. Помню, вся жизнь перед глазами промелькнула. Будущая. Мать-одиночка без помощи и денег. Прощайте мечты. Марик удивил тогда. Посмотрел серьёзно-серьёзно и сказал:

– Выбор за тобой. Но если решишь оставить, я не брошу.

Банальные слова, а я поверила. Даже на выписку прилетел, не по работе – на свои выходные. Жене сказал, что к другу из училища.

А теперь Москва. Наши отношения с Мариком меня вполне устраивают, а так что, чаще видеться будем? Или, наоборот, реже? Сказал, что поможет, и снова ему верю. Странно, наверное, говорить о доверии человеку, который две семьи содержит, но меня Марик не обманывает. А Агата… Не мои проблемы. Правда не мои.

Мы с Котёнком собрались за три дня. Документы из садика забрала, договорилась со знакомым риэлтором, чтобы следил за домом и сдавал, наши вещи в одной из комнат закрыла. И вперёд, в новую жизнь.

– Ма, а пилот тут папа? Ма, папа тоже такой самолёт водит? Ма, а папа теперь всегда с нами будет?

Котёнок говорил, не переставая, я привычно включила белый шум. Пятилетки иногда могут часами говорить, если всё слушать и на каждый вопрос отвечать – с ума сойти можно. Люблю сына так, что иногда дышать больно, но это не значит, что он бывает такой врединой, что придушить хочется. Остаётся только зубами скрипеть и дышать, как на родах учили. Характер у него в папу: беру что хочу и как хочу. Тот ещё разбиватель женских сердец растёт.

Смешно звучит, но в Москве я впервые. Домодедово оглушает. Невольно крепче держу за руку Котёнка, пробираясь к выдаче багажа. Марик встречает у выхода в город. Букет красных роз, широкая улыбка.

– Ну приве-ет! – тянет, подхватывая Котёнка на руки. Отпускает и целует меня. Жадно, а ведь совсем недавно расстались. – Как долетели?

– Па, ты тоже такие самолёты водишь?

– Тоже. – Его широченная ладонь ерошит мягкие светлые волосы сына. – Когда-нибудь и вас куда-нибудь отвезу. На Кипр. Или в Испанию. А может, на Кубу, как думаете?

Он забрал чемоданы и идёт по вестибюлю уверенной походкой. Конечно, наверняка сотню раз здесь ходил.

– Тебя перевели на загранку? – доходит не сразу.

– Почти. – Улыбается лукаво, глазами сверкает. – Дома расскажу.

«Дома». Звучит странно. Наша квартира на пятом этаже кирпичной десятиэтажки. Район зелёный, Марик сказал – приличный. Тимирязевский. Как будто я в них разбираюсь. Две комнаты, ремонт свежий, кухня удобная, вид из окна на город. Красиво.

– Садик вон за тем домом. – Марик подходит ко мне, обнимает обеими руками. Кладёт подбородок на плечо. Котёнок радостно носится по квартире, осматривается и всё комментирует. – Я рад, что вы рядом, Лялька.

Рада ли я? Пока да. Волнение, азарт и адреналин. Как будто сказка начинает сбываться. Со стороны, наверное, так и есть. Только…

– Ты останешься? – спрашиваю, разбирая вещи.

– Нет. – Он морщится. Вздыхает и отводит глаза. – С друзьями в боулинг сегодня идём.

– И с женой.

– Да, и с женой. – Смотрит спокойно. Пожимаю плечами, возвращаюсь к вещам. Хотела бы сегодня погулять по району. Втроём.

– Ты живёшь далеко отсюда? – спрашиваю небрежно. Мне в любом случае надо это знать, чтобы с женой ненароком не столкнуться.

– Нет, но она в эту сторону не ездит. – Марик правильно понял вопрос. – Ляль, вы не пересечётесь.

– Всё продумал, – усмехаюсь.

– Конечно, – говорит он довольно. Сгребает одной рукой, поднимает подбородок двумя пальцами. Шепчет, глядя на губы: – Не хочешь стать моей стюардессой?

– Шутишь, что ли? – отвечаю со смехом.

– Шучу, – его голос вибрирует, становится ниже. Между ног потепенно теплеет. Кот сидит в соседней комнате с планшетом, смотрит мультики, но даже это не гарантия того, что он не зайдёт. – Но я хочу увидеть тебя в форме.

– Украдёшь у своих стюардесс? – сглатываю. Его глаза темнеют, как море перед грозой, предвещая бурю.

– Закажу специально для тебя. – Он водит большим пальцем по подбородку, под кожей проходит дрожь.

– Пойдём. – Хватаю его за руку и тащу в ванную. Тихо замыкаю дверь. Целую первой, закидываю ногу на торс. Марик отвечает, толкаясь языком в рот. Задирает плиссированную длинную юбку, сбивает на талии. Дышим шумно, едва сдерживаю стон, когда член упирается в меня. Быстро расстёгиваю джинсы, достаю его, сама отвожу трусики в сторону.

– Нетерпеливая, – выдыхает на ухо, вставляя. Глушу стон в плече, обвиваю ногами. Его длина внутри всегда так правильно ощущается, как под него заточена. И трахает так, что душа отлетает с первых движений. Быстро, грубо, две минуты – и оба дрожим. У Котёнка даже мультик не закончился.

– Скоро жена уедет на несколько дней, возьму пару выходных только для вас, – говорит он, застёгивая ширинку.

В Сочи меня бы это не волновало, мы и так нечасто виделись. В Москве это почему-то звучит иначе…

Глава 5

Агата

Многие так живут, и я смогу. Сейчас Марат со мной, всё по-прежнему, только вместо сердца камень. Не знаю, как до сих пор двигаюсь, хожу и говорю. Одного не могу: заставить себя спать с ним. Даже лежать рядом мерзко. Ночь за ночью мягко отказываю под разными предлогами или прихожу спать позже. А он как и не замечает. Когда новый рейс в Сочи?..

– В понедельник вызывают в управление, – говорит он, поправляя воротник голубой майки поло. Светлые волосы лежат небрежной волной, мягко щурятся глаза, в уголках собрались морщинки. Я каждую знаю: профессиональные, от солнца, что светит пилотам.

– Думаешь, переведут? – Улыбнись же! Улыбнись, найди в себе радость за его повышение! Не могу. Комок поперёк горла стал привычным. Предатель. Как ты вообще можешь так спокойно себя вести?! У тебя совсем нет совести?!

– Уверен. – Он поворачивается, кладёт руки на плечи и слабо сжимает. – Другая жизнь, мась! Повышение! Будете со мной летать в Токио, Пекин, Сеул…

– Или Монголия, Узбекистан, Казахстан. А что? Тоже международные рейсы. – Насмешка вырывается сама, непривычно для меня. Марат удивлённо распахивает глаза, светлые пушистые ресницы приковывают взгляд. Секунда, и он тихо раскатится смеётся.

– Очень смешно, мась!

Вот бы с отцом поговорить, чтобы специально его туда поставили! Пусть летает по странам ближнего зарубежья, да хоть рейсом Москва-Минск. Пожизненно. Злость – эмоция неожиданная, но, как ни странно, приятная. Она будто изнутри подпитывает, сил придаёт. Смотрю на широкую спину Марата и представляю, как вонзаю в неё нож по самую рукоятку. И ещё раз. И ещё. Жар обжигает, но следом приходит леденящий ужас. Я, что, в чудовище превращаюсь? А если на самом деле выйду из себя и очнусь перед трупом?

– Масяня, ты идёшь? – Он зовёт из прихожей. Няня ушла купать Каринку. Я переступаю с ноги на ногу: узкие бежевые слаксы, однотонный розовый свитшот, волосы собраны в хвост, лёгкий макияж – хорошо же выгляжу. Или недостаточно хорошо для него? Я ведь никогда не ревновала, мы даже со смехом иногда других девушек обсуждаем, выделяя достоинства.

В его широкой ладони мои пальцы всегда тонут. Марат привычно берёт за руку, когда выходим из квартиры. На короткое мгновение окутывает знакомое чувство тепла и защищённости. Может, представить, что ничего не знаю? Пусть где-то там живёт другая женщина, растёт другой ребёнок, но тут Марат только мой.

– Ты чего-то задумчивая в последнее время, – говорит он, когда садимся в такси. Обнимает одной рукой, трётся носом о висок. – Что-то случилось? – шепчет ласково. Почему от его голоса моментально слабею?

– Ничего. – Кладу голову на его плечо. – Устала, наверное. Скоро школа, подготовка. Потом работу искать.

Говорю, не думая. Поглаживаю его костяшки. Не хочу в реальность. Хочу обратно в свой мир с розовыми пони и единорогами.

– На работу?

– Да. – Некуда скрыться от настоящего, как ни пытайся. – Каринка в школу пойдёт, а мне что делать? И дальше дома сидеть?

– Тебе что, денег мало?

Выпрямляюсь. Марат редко позволяет себе говорить со мной таким тоном. Резким, с высокомерными нотками. Ещё и при посторонних.

– При чём тут это? – отвечаю тихо, холодно. – Просто хочу работать, что тебя удивляет?

– Раньше не хотела, а сейчас хочешь? – Он щурится. – Что изменилось?

Хочется кричать: всё! Всё изменилось, ты оказался мудаком! Глотаю комок, отворачиваюсь к окну и сухо бросаю:

– Дома поговорим.

– Мась. – Марат находит мою руку, сжимает. Говорит мягко: – Ну, зачем тебе работать? Дома же нормально. Или заскучала?

– Заскучала, – говорю, а сама думаю: почему он так резко против? Никогда не задумывалась, но Марат ведь и правда не гнал на работу. Наоборот, подчёркивал, как счастлив, что его жена уделяет всё время дому и семье. Я считала, что это правильно, да и мама так воспитала, а сейчас волна протеста поднимается изнутри. Хочу на работу, и всё тут!

– На международных больше выходных будет.

– А рейсы длиннее.

– Ну, ты же привыкла, мась.

Спорить бессмысленно. Я же не должна спрашивать у него разрешения, чтобы устроиться на работу! Хотя мама тоже будет против, наверное. А мне не пятнадцать, чтобы у неё отпрашиваться! Надо меняться. Дожила до тридцати двух, а жизни толком не знаю. Оказывается, там, за пределами моей радужной планеты, все совсем не радужно.

Хорошо, что боулинге темно и во время игры можно особо не разговаривать. Настроения играть нет, мажу раз за разом, в конце концов, оставляю Марата играть за нашу команду в одиночку. Символично. Нет уже нашей команды.

– Что случилось?

Юлька падает на кожаный диван рядом со мной и отпивает пиво из высокого бокала.

– Голова болит.

Говорить о предательстве Марата, конечно, здесь не собиралась. Но, оказывается, дело не в месте, а в том, что вообще об этом стыдно говорить.

– Сильно? У меня таблетка есть.

– Не надо, само пройдёт. – Оказывается, из меня выходит неплохая актриса. Никто не замечает, как изнутри меня рвёт на части. Друзья весело хохочут, обсуждают что-то – даже не вслушиваюсь в разговор. Сказала Марату, что болит голова, и он весь вечер обнимает, не замечая, что никак не могу расслабиться. От тела исходит тепло, сильное сердце стучит прямо в ухо. Так хорошо в его руках, до слёз хорошо. Ещё немного – заплачу. Уже на пределе.

– Поехали домой, – вдруг говорит Марат. Почему он такой чуткий? Почему я до сих пор так на него реагирую? Может, у нас ещё всё может получиться? Если я приложу лейкопластырь на рану, поможет? Ну да, проще подорожником накрыть, тот же эффект получится.

Домой едем молча – я сделала вид, что сплю. Долго стою под душем, надеясь, что Марат уснул. Надеваю длинные хлопковые штаны, растянутую майку, ложусь на краю кровати. Задерживаю дыхание – матрас прогибается, Марат ложится вплотную, согревает дыханием шею.

– Мась, давай полечим твою голову действенными способами.

– Не думаю, что поможет, – отвечаю, но он не слышит: ныряет рукой под майку, ведёт ладонью вверх, к груди. Так умело, что тело реагирует инстинктивно, как у собаки Павлова. Лёгкое касание к соскам, мягкие поглаживания. И вниз, в штаны. Он смачивает пальцы слюной, возвращает руку, оставляет поцелуи на шее, умело разжигая пламя.

Не хочу думать о другой, о том, что он с ней делал и будет делать. Не сейчас, когда лежу перед ним голая, когда его голова между моих ног, а язык влажно скользит вдоль складок и дразнит клитор. Сладко выдыхаю: только с ним так, только для него я такая. Оргазм скручивает резко, стон прячу в подушке. Дрожь ещё гуляет по телу, когда он входит. Выходит почти до конца, плавно скользит обратно. Мучительный ритм, чувственный, как мне нравится. Хватаюсь за его предплечья, ловлю губы. Соскучилась, так сильно соскучилась по сильному телу, которому хочется отдаваться снова и снова. Знакомое тепло начинает копиться внутри, выпускаю член с тихим хлюпаньем, влажно размыкаются губы. Спальня полнится пошлыми звуками страсти. Сжимаюсь вокруг него, кончая, он присоединяется через несколько резких движений. Ложится рядом, обнимает, сплетаясь ногами.

– Я уже решил, что ты на что-то обиделась.

Чувствую себя предательницей. Только что предала саму себя.

***

От автора: не паникуем, после этого Агата никого не простит и ничего не забудет, мы на пороге взрыва!

Глава 6

Марат

Агата передвигается по кухне, как домашняя фея – плавно. Есть в этом что-то: смотреть по утрам, как жена готовит завтрак. Про работу больше не говорит, и хорошо. Нечего ей там делать. Каринка в первый класс вот-вот пойдёт, кто следить будет, забирать, с уроками помогать? Няню на постоянку брать? Чтобы чужая женщина мою булочку с корицей растила? Да нихуя. А вот и она, влетает на кухню, растрёпанная.

– Проснулась! – Агата поворачивается. Улыбается так, как лишь она умеет: когда становится светлее. Треплет растрёпанные волосы. – Иди умывайся, скоро будем завтракать.

Смотрю на своих девчонок: красавицы. Обе. Каринка уже по пояс Агате, так растёт быстро.

– Девчонки, не хотите сегодня в аквапарк сгонять?

– Да-а! – кричит Каринка. Странно, Агата хмурится. Обычно она всегда за спонтанные семейные вылазки.

– Кажется, мама не хочет.

– Ма, пойдём! – Каринка делает большие глаза. Кота из Шрека бы точно с неё рисовали.

– Пойдём, солнышко. – Агата вздыхает. На меня не смотрит. Нехорошее предчувствие ворочается в груди. Холодок такой мерзкий, который стереть хочется.

– Мась? – спрашиваю, когда дочка убегает умываться. – Ты сегодня какая-то странная. Всё в порядке?

– М? – не оборачивается. Перекладывает блин со сковородки на тарелку, наливает новое тесто.

Совсем мне это не нравится. Агата, конечно, злиться умеет. Вот так: молчаливо, когда сразу себя виноватым чувствуешь. Иногда хочется, чтобы закатила скандал, по классике, чтоб с битьём посуды и этим вот всем. От молчаливых истерик всегда сбежать хочется. Или на колени встать и прощения просить, просто чтобы уже заговорила.

– Я где-то накосячил, да? Обещал что-то сделать и забыл?

Молчит. Встряхнуть бы за плечи, чтобы зубами клацнула. Любительница демонстративного молчания.

– Хочешь сказать, что весь день так будешь, да?

– Как? – спрашивает как-то горько. Не по себе от тона. Как будто на самом деле её чем-то обидел, причём, серьёзно. Встаю, подхожу к ней, смотрю на низко опущенную светлую макушку. Агата хрупкая, мне едва до плеча доходит. Обнимешь крепче – сломается. Рядом с ней всемогущим себя чувствую. Как те богатыри, что одним ударом дуб ломают. Такие женщины созданы, чтобы лейтенанты генералами становились.

– Что бы я ни сделал, прости, – шепчу, обнимая. – Прости, Мась, если обидел.

Агата дрожит. Сжимается, как будто меньше становится, судорожно выдыхает. Становится по-настоящему страшно. Резко разворачиваю её, заглядываю в лицо. Белое, как в муку окунули. В глазах столько боли, что самому больно. Слёзы сверкают, вот-вот через край перельются. Подбородок трясётся.

– Агата, что случилось? – нихуя это уже не смешно. – Что-то с родителями? С Джоном? Что?!

Она резко сбрасывает мои руки, вырывается и убегает. Хлопает дверь в ванную. Сквозь запах гари слышу судорожные рыдания. Блядь! Блин сгорел. Быстро переставляю сковородку и за Агатой. Каринка у себя, хорошо, что не слышит. Напугалась бы.

– Агат, открой, – говорю тихо. – Скажи, что случилось.

Рыдания продолжаются, отчаянные, горькие. Тяжело вздыхаю. Серьёзно, неужели нельзя просто сказать, что ли?!

– Агат, Каринку напугаешь.

Аргумент про дочку как всегда решающий. За дверью становится тихо. Шумит вода. Щёлкает замок, Агата выходит. Глаза слегка припухли, но в остальном всё как всегда.

– Прости, – говорит сухо, смотрит мимо. – Наверное ПМС. Нервы ни к чёрту.

Врёт. Врёт и не краснеет. Знаю я её закидоны перед месячными, и близко таких истерик не бывает. Обычная раздражительность, если вообще что-то есть. Нет. Тут другое. И обязательно выясню, что именно. Может, действительно что-то с родными? Может, Джон опять сорвался… Женька-Джон – младший брат Агаты, та ещё заноза в заднице. Года не прошло, как с наркоты слез. Довести Агату до такого состояния только он может. Сука, порву нахуй. Сжимаю и разжимаю кулаки, выдыхаю. Ладно, проблема решаемая: запихну опять в рехаб, раз у тестя с тёщей не хватает силы воли.

Агата уже на кухне, снова жарит блины, как ни в чём ни бывало. Каринка сидит за столом, болтает ногами и ест.

– Всё будет хорошо, Мась, обещаю, – говорю, склонившись к уху. Целую шею. – Правда-правда. Метеорологи говорят, что погода лётная. Вдвоём прорвёмся.

– Да, – отвечает она и улыбается. Ласково так.

Весь день за ней наблюдаю, и тревога из комка разрастается в воздушный шар. Даже с дочкой Агата на взводе, напряжена, как пружина. Эту проблему надо решать как можно скорее, мне дома штиль нужен, а не затишье перед бурей. Отвожу девчонок домой, говорю, что по делам надо, набираю Джона.

– Ну и? – голос вроде трезвый, но с этими нарками хуй разберёшь.

– Дома? – отъезжаю от подъезда, когда дверь за девчонками закрывается.

– Надо чё? – Джон зевает.

– Я заеду.

Джон не хуево так пристроился: однушка на Котельнической. Тесть от щедрот на восемнадцать подарил. Всем бы так жить. Наследник, мальчик же – всю жизнь родителями в жопу целованный. Если Агату в чёрном теле держали, чтобы ни шагу в сторону, то ему всё позволено. Тошнит от ушлёпка, каждый раз как вижу – шею свернуть хочется. Потому что помню, сколько раз Агата плакала, когда думала, что не слышу. Знает, как бесит тема, с Джоном связанная. Но брат же, любит его. Понимаю. Наверное. Я в семье один рос.

Джон открывает в одних штанах. Русые волосы как у пугала в стороны торчат. Глаза, как у Агаты, голубые, только с мутью. Перегар с ног сшибает.

– Чё? – спрашивает равнодушно. У нас с ним любовь обоюдная, та, что с ненавистью часто путается.

Толкаю его к стене, дверь за собой закрываю. Шейка как у курёнка, одним движением свернуть можно. Тощий мешок с костями.

– Опять сорвался, ушлёпок? – от злости колотит. Как вспомню слёзы Агатины, убивать хочется.

– Ты не прихуел? – Джон смотрит спокойно. Зрачки нормальные, а что бухал вчера – так кто не без греха? Нехотя отпускаю. Он ведёт шеей, огибает меня, идёт на кухню. Зачем-то иду за ним. Кухня заставлена бутылками. Пустыми и полными. Поискав среди них, Джон берёт закрытую – пива. Пьёт с наслаждением. Морщусь и отворачиваюсь. Насмотрелся в своё время на последствия его загулов. Тут была обычная пьянка. Агата на такие уже сто лет внимания не обращает.

– С Агатой давно разговаривал?

– А? – ощущение, что Джон успел забыть, что я тут. – С систер? Где-то неделю назад, может, больше, а что?

– Ничего, – отвечаю, а мозг лихорадочно думает. Что тогда не так? Узнать у тёщи? Может, заболела? И что, просто заявиться к ней и в лоб спросить, как здоровье? Нет, тёща меня любит, отношения у нас шикарные, всем бы такие, но кажется, это уже перебор.

– Нет, я конечно ценю твою заботу обо мне, – язвит Джон и громко отрыгивает. – Но не пошёл бы ты нахуй.

Сам рад свалить скорее. Спускаясь, набираю тёщу.

– Моё почтение, Рита Васильна, – говорю бодро, когда она отвечает. – Давно вас не слышал, решил позвонить. Как дела, как здоровье?

Не то, чтобы такие звонки у нас норма, но иногда звоню, конечно. На день рождения или восьмое марта. Сейчас ни то, ни другое, этого достаточно, чтобы в тёще включилась ищейка.

– Что случилось? – спрашивает генеральским тоном. Так и вижу перед глазами. Руки в бока упёрла. Как её тесть вообще выдержал столько лет?! Судя по ответу, ничего с ней не случилось. Иначе поняла бы, зачем позвонил. Импровизирую на ходу:

– Хотел Агате сюрприз сделать: пригласить вас с ней на ужин в ресторан. Как вам идея?

– Всем бы таких мужей, как ты, Марик. Отличная идея, говори, когда, я папе скажу.

Ну вот, напросился на семейную встречу. Хуй с ним, правда давно не собирались. Но до него надо узнать, что, всё-таки, так расстроило мою Агату.

Глава 7

Агата

Ещё немного, и я либо сдуюсь, либо лопну, как воздушный шар, до предела накаченный гелием. Эмоций слишком много, и среди них – я, как лодка посреди шторма. Лечь бы и лежать, не двигаясь. Врасти в кровать. Не есть, не пить, не дышать. Но как я могу позволить такую роскошь? Нельзя расслабляться перед дочкой, нельзя позволять голосу дрожать, когда разговариваю с мамой. Смотрю на спящего Марата и представляю, как душу подушкой. А потом что? Сяду в тюрьму, Каринку мама воспитает… Боже, я на самом деле об этом думаю?!

Отшатываюсь от Марата, встаю. Кутаюсь в халат, иду на кухню, включаю чайник. За окном ночная Москва. Сколько она скрывает драм, подобных моей? Кому-то же гораздо хуже, чем мне. И что? Я не имею права думать о себе? Должна сделать вид, что ничего не знаю, и сохранить семью? Марат замечательный отец и мужем до последнего был идеальным.

Бессовестный мудак. Передёргивает от него. Но разве можно разлюбить по щелчку пальцев? Забыть годы, что провели вместе, счастье, чувство, что живёшь за каменной стеной. Взять и перечеркнуть всё, что между нами было. Не знаю, что там у него с той, другой, но ведь то, что со мной знаю! Помню! Тут оно, в груди живёт! Ноет, тянет, болит. Чувствую себя Надюхой из любимого фильма. Только у неё муж разок на курорте побывал, а мой там прописался.

Не могу так. Не могу-не могу-не могу. Быть удобной для всех. Молчать. Терпеть.

Смотрю вниз, на дорогу, по которой проносятся редкие машины. Если бы не Каринка, шагнула бы вниз, и стало легче. Как просто уничтожить желание жить, достаточно взять и разбить сердце.

Уснуть больше не получается. Даже лечь рядом не могу, так и хожу всю ночь тенью по квартире. К утру рождается что-то, смутно похожее на цель. Побег из тюрьмы, или побег к себе, настоящей? Прежде всего надо устроиться на работу и начать зарабатывать. Найти квартиру здесь, недалеко от школы, куда записали Каринку. Ещё с родителями объясниться… С мамой говорить.

– Давно проснулась? – на кухню, зевая, входит Марат. Надо же, не заметила даже, что уже утро. У него рейс скоро, а я завтрак не приготовила! С усилием удерживаю себя на месте. Обойдётся. Бутерброд сам может себе сделать, и кнопка на чайнике большая – не промахнётся.

– Давно. – криво улыбаюсь. Делаю глоток остывшего кофе. Наблюдаю за Маратом: ощущение, что он не понимает, что я не собираюсь ничего делать, растёт. Приятно видеть его растерянным. Стоит посреди кухни в одних трусах и озирается по сторонам. Красивый. Ну, не отнять у него это, как бы ни злилась, как бы ни ненавидела, не могу не любоваться. Высоченный, одним своим присутствием забирает воздух. Как же я всегда гордилась, что он – мой!

– Ты куда? – спрашивает он, когда встаю и обхожу его. От тела жаром пышет, так и манит завернуться в медвежьи объятия, зажмуриться, отогреться.

– Спать, – роняю тяжело. Ловит. Держит за руку, требовательно смотрит в глаза.

– Мась, может, скажешь уже, что происходит?

– Скажу, – говорю ровно. – После ужина с родителями.

Зачем он вообще этот ужин устроил? Как всегда, с папой будут говорить о работе, мама – млеть, глядя на Марата, а я… Я бы раньше тоже млела. Теперь буду делать вид. Наш последний семейный ужин, и он явно не войдёт в копилку приятных воспоминаний. Не будь его, уже сегодня бы всё вывалила, после рейса.

– Ты меня пугаешь. Может, нашла другого и хочешь меня бросить? – Он пытается перевести всё в шутку, но вижу – занервничал. Ничего, дорогой, потерпишь.

– Такую новость я не стала бы откладывать на потом. – Как же сложно держать всё в себе! Но Марат не заслуживает того, чтобы терять человеческий облик и опускаться до мещанского скандала. Не собираюсь унижаться, рвать на себе волосы и оскорблять. Всегда считала себя выше этого, оскорбить можно, не переходя на мат.

Все эти дни, что прошли с момента, когда узнала, живу в ступоре. Внутри копится-копится, закипает медленно. Как бы мне хотелось быть другой! Может, кипи во мне аргентинские страсти, Марат никогда не пошёл налево. Но я такая, какая есть, другой не будет.

– Это из-за того, что я сказал про работу?

– Я не собираюсь спрашивать твоё разрешение, чтобы устроиться работать. – Снимаю его пальцы с запястья, смотрю в родные глаза. – И мне всё равно, что ты об этом думаешь.

– Даже так? – Он приподнимает бровь. – А что это мы такие смелые?

– Не припоминаю, что, расписываясь в ЗАГСе отдавала себя в рабство.

Готовила, стирала, убирала, обслуживала от чистого сердца, потому что приятно заботиться. Оборачиваясь назад, вижу: он в свою очередь даже не похвалил ни разу, принимал, как должное.

– Чайник включи, он сам не нагреется.

Выхожу, задыхаясь. Как стометровку пробежала, физически больно рядом находиться. Мазохистка. Зачем терпеть?! Забрать Каринку и бежать, куда глаза глядят… Куда? У меня и денег-то своих нет. Всё – Марата. И куплено всё за его счёт, даже мои трусы. Нет, найти работу надо в первую очередь.

В спальне сажусь на кровать, беру телефон – написать Юльке. Она в крупной компании эйчаром работает, хоть с резюме поможет.

– Я не понял, Агат, это что за спектакль? – Марат заполняет собой спальню, возвышаясь надо мной скалой. Упирает руки в бока. Взгляд утыкается в его подтянутый живот. Медленно веду глазами выше, к лицу.

– Что не так? – Сердце барабанит, кровь приливает к щекам. – Я сказала, что ищу работу, проблему в этом видишь только ты.

Он раздражённо цыкает. Закатывает глаза.

– Как меня бесит этот тон, ты бы знала!

Я так оторопела, что не нахожу слов. Несколько раз моргаю, а потом выдаю тупое:

– Что?

– Тон, Агат! Говоришь снисходительно, как с идиотом!

– Не ори, разбудишь Каринку, – говорю холодно. – Я говорю так, как всегда. И оденься уже, хватит расхаживать голым.

Начинаю писать Юльке, как проснётся – прочитает. Чувствую: Марат смотрит. На плечи давит тяжесть взгляда. Но вот он сдаётся, громко выдыхает и начинает одеваться. До его отъезда между нами не произнесено ни слова.

Отвожу Каринку в садик, подруга зовёт пообедать, на улице солнечно и настроение странно приподнятое. Хотя, скорее, истеричное, когда хочется мелко и дробно смеяться без причины. Нервы на пределе, успокоительное не помешает.

– Женщина, ты меня поразила, – заявляет Юлька, когда мы садимся за столик у окна. – Сто лет не звала где-то вдвоём посидеть. Что-то в лесу сдохло?

– Можно и так сказать. – Глубоко вздыхаю. Сказать? Если скажу, это окончательно станет реальностью. Как будто сейчас не так. Ребёнок от другой очень даже реален.

– Агат, не пугай, говори. – Юлька подбирается. – Что случилось? Что-то с родителями? Опять Джон сорвался?

– Марат, – выдыхаю. Ну всё, назад дороги нет.

– Что «Марат»? – не понимает Юлька. – Стоп. С ним что-то случилось?

– Можно и так сказать. – Истерика пузырится в горле и рвётся наружу весёлым хмыканьем. Смотрю на Юльку, прямо в тёплые ореховые глаза. Говорю медленно и раздельно: – Он мне изменил, Юль. У него другая семья.

Несколько секунд она смотрит, не мигая. Совсем. А потом начинает смеяться.

– Ну ты даёшь! Сегодня вроде не первое апреля! Что-то более правдоподобное придумать не могла?

Пока она смеётся, я делаю заказ. Странно, сказала и немного легче стало. Словно крохотный камушек от валуна на груди откололи. Юлька резко обрывает смех. Смотрит на меня пристально. Поражённо тянет:

– Подожди, ты не шутишь?..

– Нет. – Смотрю в окно, вижу своё отражение. Пожимаю плечами и снова поворачиваюсь к подруге. – А ещё у него есть сын. Лет пяти. Очень на него похож.

На этот раз Юлька молчит дольше. Переваривает. Сглатывает и выплёвывает:

– Вот, блядь, мудак!

Вместо тысячи слов. Совершенно с ней согласна.

– И что? Надеюсь, ты его уже выгнала? Жаль, мне ещё работать, сейчас бы накатить от таких новостей.

– Пока нет, – опускаю глаза на руки, лежащие на столе.

– Подожди. Нет-нет, подожди, только не говори, что хочешь его простить! Агат? – угрожающе тянет Юлька.

– Нет, конечно, – начинаю мямлить. Знаю, какая жалкая сейчас. – Просто… Я скажу, и он же уйдёт, понимаешь?

– Скатертью дорога, пусть валит, пока ветер без камней! – Юлька откидывается в плюшевом кресле, скрещивает руки на груди. – Блядь, откуда в некоторых бабах столько говна в голове? Ну, ты же нормальная вроде, не терпила!

– Не терпила, – повторяю эхом. Юлька как всегда права, но сказать проще, чем сделать. Тем более, сказать, наблюдая со стороны. Мне не просто от мужа уйти надо. Это общий быт, общие друзья, общие планы. Это отпуск, который полгода планировали. Сотни, тысячи мелочей, который вдруг исчезнут или станут неважны. Это полная перекройка мира.

– Прости, Агат, – неожиданно удивляет Юлька и накрывает ладонью мою. Пожимает. – Ты как вообще?

– Честно? – смотрю на неё. – Пока не поняла. Давай мы об этом потом как-нибудь. С вином, слезами и соплями. Сейчас мне от тебя помощь нужна. С резюме.

– На работу решила выйти? Одобряю. Только я бы с твоего мудня ещё по массе бабла стрясла, чтобы жизнь мёдом не казалась. Кстати, как ты узнала, что он потрахивает кого-то на стороне?

– Долго рассказывать.

Не сейчас, не здесь. Если не хочу позорно разрыдаться. Юлька понятливо кивает. Расстаёмся через час, когда её телефон начинает накаляться от звонков. Подруга обещала устроить собеседование к себе, им как раз нужен помощник специалиста. С моим отсутствием опыта на большее пока рассчитывать не приходится, но компания хорошая, да и Юлька, опять же, рядом будет. Не так страшно. Первый шаг сделан. Постепенно я отойду от Марата настолько, что уходить будет не больно.

Глава 8

Алёна

Не могу понять, нравится мне Москва, или нет. Ночью выхожу на балкон покурить и пытаюсь осознать, где я и что я. Странное ощущение неопределённости. Дома всё было знакомо. Хотя друзья в основном в интернете, и можно сказать, что я взяла их с собой, в Сочи было спокойнее. Сейчас тревожно. Не страшно, нет: а чего тут бояться? Это мой выбор, осознанный. Если что, всегда можно обратно вернуться. Котёнка, правда, жалко. У него в садике друзья остались, на улице тоже. Вздыхаю. Порыв ветра уносит пепел, ярко вспыхивает кончик сигареты. Марик пытается ворчать за дым. Говорит: девочки не должны курить. Лесом пусть идёт, мои лёгкие, что хочу, то и делаю. Курю только на балконе или на улице, и никогда при Котёнке.

С садиком уже разобрались. Удивительно просто – взяли почти сразу, попросили только анализы свежие принести. Медкарта в порядке, конечно, но я не думала, что будет так быстро и просто. Поразительно гибкая психика у детей: достаточно было объяснить, что мы будем жить рядом с папой, и Котёнок засветился восторгом. Иногда, конечно, по друзьям грустит, но скоро новых заведёт. Мне бы сейчас в пять, чтобы всё было также просто.

Моя работа была на удалёнке: оформление сайтов, презентации. Руководству нравится, как с цветом играю, уделяю внимание деталям. Платят неплохо, на жизнь хватает, а то, что от Марика капает – приятный бонус. Вот только офис-то головной тут, в Москве находится. Может, попробовать себя в офисном планктоне? А что, не сидеть же целыми днями одной, когда даже выйти некуда и не с кем. Обратно на удалёнку всегда можно вернуться, но если хочу тут остаться, надо людьми обрастать. Не циклиться же только на Марике с сыном.

У нас с ним никогда не было длинных переписок, секс-чатов или долгих созвонов. За почти шесть лет правила не менялись ни разу: он пишет за сутки до вылета. Всё. Теперь как будет? В последний раз неделю назад виделись, за это время Котёнок в садик пошёл, а я списалась с эйчаром по поводу личного собеседования и возможности перевестись в офис. Не скучаю по Марику – просто скучаю.

Знаю, он думает, что у меня по-любому есть кто-то на стороне. Пусть. Пусть боится потерять. Банальное женское: привязать, даже если особо не нужен. Хотя Марик нужен, ни прибавить, ни отнять. Иногда думаю: любовь. Хрен знает, как она на самом деле выглядит. Нам хорошо вместе, секс – огонь, но мне и сравнивать особо не с кем. До Марика было трое всего.

Первый – одноклассник Самвэл. Из тех, которыми мамы пугают прилежных дочек. Он, кстати, курить и научил. И не только курить. Секс с ним был грубый, напористый. Я до Марика думала, что так и должно быть. Когда дерут как не в себя, пока не кончат. С тех пор грубость люблю, да, но только Марик показал, как от неё кайфовать, а не считать минуты, когда всё прекратится.

Второй… Второй даже не знаю, как в жизни появился. После Самвэла хотелось другого. Толик был мягким маменькиным сынком. Влюбился по уши, в рот заглядывал. До сих пор думаю, что была у него первой, хотя он утверждал, что нет. Секс с ним… просто был. Ни рыба, ни мясо, ни член, ни вялая морковка. Смеяться над ним не смеялась – жестоко. Но надолго он в моей жизни не задержался.

Третий. Хм. У третьего были все шансы занять главный приз. Даже платье свадебное примерять начала, хотя бабушка причитала, что в девятнадцать рано, можно бы и погулять пока. К Игнату у меня было то, что больше всего подходит к определению «любовь». Хирург, как же он меня обхаживал! Десять лет разницы, но уверял, что родители наоборот только за будут. Не кабаки и шашлыки: рестораны, дорогие подарки, комплименты… Он поднимал мою уверенность в себе до заоблачных высот, только рядом с ним почувствовала себя особенной. Пока ему не позвонила «Настюша Любимая». Сказал, что забыл переименовать. Поверила. Стал пропадать: дежурства, ночные операции, надо заменить коллегу… А потом я набрала его вечером, и трубку взяла женщина. Сказала, что он уже спит, и попросила по поводу работы, если не срочное, звонить утром.

Нет, не плакала. Бабушке рассказала, она философски так: бывает. Бывает. В жизни всё бывает, похлеще, чем в закрученных турецких сериалах. И измена Игната не стала чем-то из ряда вон. Отдельная трагедия отдельно взятой наивной дурочки. Потоптались? Отряхнулась и пошла. Не он первый, не он, наверное, последним будет.

Вывод для себя сделала: пользоваться муднями надо. Для секса держать, а в душу не пускать. Обойдутся. С Мариком поначалу так и было, и если бы не Котёнок, так бы и осталось. Не помню, что на меня нашло, когда оставить решила. Навалилось одно на другое: смерть бабушки, ссора с родными… Казалось тогда, что одна осталась. Совсем-совсем одна. Захотелось кого-то рядом. Кого-то, кому буду нужна просто потому что это я. И когда Марик не ушёл, внутри щёлкнуло.

Я тогда ревела, наверное, впервые за долгое время. Даже на похоронах бабушки не плакала, а тут прорвало. Он обнимал, гладил и говорил ласково:

– Ну, ты чего, Ляль, это же не конец света. Наоборот – начало.

Да, я была на стороне тех, кому изменяют. И нет, совесть так и не стала мучить, когда переметнулась на другую сторону баррикад. Жизнь – она такая, не монохром или сепия. В ней оттенков множество, и никогда не угадаешь, на какой цвет в цветовом спектре попадёшь. Смешно видеть белопальтовых таких, когда твердят: а я бы так никогда, ни за что… Как там говорят: От тюрьмы и от сумы? Вот-вот, дорогие мои. Вот-вот.

Тушу сигарету, выдыхаю, облокачиваюсь о перила. Москва огромная, необъятная, я в ней – муравей. Кто месяц назад мог сказать, что здесь окажусь? Никто. Экран телефона вспыхивает. Хмурюсь: кто бы стал так поздно писать? Марик.

Завтра приеду. В три

В три так в три, Котёнок как раз в садике будет. Ночные сообщения – новость. Так и подмывает ответить. Держусь. Не собираюсь Марика подставлять. Изменять – его выбор, не мой. Раз может совмещать, пусть. Я в ту семью лезть не собираюсь, у меня своя.

Марик появляется во всём своём блеске. Не в форме, конечно, но с неотразимой улыбкой в идеальные тридцать два, с ярко блестящими бирюзовыми глазами, окутанный шлейфом Живанши. Серая рубашка обтягивает широкие плечи, рукава подкатаны, ключицы притягивают взгляд. Тёмно-серые джинсы – обожаю, как в них смотрится его задница. Её в первую очередь и хватаю. Тискаю с удовольствием.

– М-м, – низко тянет Марик, утыкаясь губами в моё обнажённое плечо: по дому хожу в топе и коротких шортах. – Кто-то проголодался?

– Очень! – сжимаю его поднимающийся член. Неторопливо подрачиваю. – А ты? Скучал?

– Да!

Судя по пламени в глазах, скучал и очень. Жена давать перестала, что ли? Опускаюсь на колени, расстёгиваю ширинку, достаю член. Обожаю его агрегат, каждая венка, каждая выемка без внимания не остаётся. Вылизываю тщательно, изредка посматриваю на него. Дышит шумно, перебирает мои волосы, опускает глаза. Да, обожает смотреть, поэтому каждый минет – шоу. Короткое или быстрое: неважно. Главное – эротично. Не просто отсосать, выполняя повинность. Показать, как нравится делать приятно близкому человеку. Как ты кайфуешь от его стонов, от власти над ним.

– Ляль, иди сюда, – зовёт он, сбито дыша. Поднимаюсь. Запрыгиваю, обнимаю ногами, впиваюсь в губы. Его язык шарит по рту, руки крепко держат. Скоро под нами уже вовсю скрипит кровать.

Пальцы лениво бродят по животу, наматывают светлые кудряшки, что от пупка вниз уходят. Скоро за Котёнком идти.

– Останешься на ночь? – спрашиваю, догадываясь об ответе.

– Не сегодня. – Он вздыхает. – Агата последнее время странно себя ведёт. Надо узнать, что не так, а потом обещанные выходные.

Его ладонь рассеянно гладит спину. Сколько у нас там времени? Он теперь будет приезжать просто на перепихнуться?

– Ляль, ты слишком громко думаешь. – Марик приподнимает мой подбородок. – У нас будет несколько дней, дай только дома всё разрулить.

Глава 9

Марат

Гадкое, неприятное нечто назойливо свербит в груди. Не могу понять, что не так с Агатой, а она на контакт не идёт. Секса сто лет не было, один раз несколько дней назад, на этом всё. Она, конечно, у меня не то чтобы про огонь, скорее, про что-то тёплое и нежное. Нравится её смаковать. Агате ничего доказывать не надо, с ней в постели богом себя чувствую. И смотрит она так же: как на бога. Куда этот взгляд пропал?.. Избегает в мою сторону смотреть. Не давлю. Обещала, что поговорим, значит, поговорим.

Вечер непривычный, слишком тихий. Обычно после ужина играем в настолки втроём, фильм какой-нибудь смотрим. Сейчас Каринка на полу лежит, рисует, а Агата сидит на другом конце дивана, поджав под себя ноги. Читает. Или делает вид: склоняюсь ко второму. Раздражение дребезжит по нервам.

– Папа, смотри, что я нарисовала! – Каринка, не вставая, протягивает рисунок. Сползаю к ней на пол, стою на коленях. На рисунке самолёт, внизу город, солнце в углу. – Это ты везёшь людей на море!

Краем глаза замечаю: Агата напряглась. Губы поджала. Что не так с морем? Бросает в жар – узнала?! Бред. Да ну на хуй. Нет. Не могла узнать. А если бы узнала, давно б скандал закатила. Вышвырнула из дома. Голова кругом. Руки дрожат, рисунок в них прыгает. Выдох-вдох. Просто догадка.

– Нарисуй маму, – говорю и поднимаюсь. Вздыхаю: так думал – взгляд пустой, завис над книгой. Что же у тебя в голове, масяня моя? Недолго терпеть осталось, завтра ужин с родителями.

Выхожу на балкон, окна открыты. Соседние дома светятся сотнями огней, за каждым – своя история. Моя как со страниц романа про предателей сошедшая. Моногамностью никогда не отличался, но короткий перепих на стороне и жена – это разное. Жена – это про семью, общие планы и будущее. Перепих остаётся перепихом. Только Лялька… давно тоже семьёй стала, странной, но семьёй. Терять не хочется.

Кот ещё мой. Каждый взгляд на сына – в груди щемит. Люблю детей, горжусь ими. Что будет, когда узнают? Узнают же когда-нибудь. Кот точно узнает, что у папы другая семья. Ненавидеть будет? Презирать? Или поймёт, что такое тоже случается? Я же не бросил, не ушёл. Рядом. Как умею и могу. Но рядом. Почему нельзя как в Эмиратах? Поселил жен в гарем, ходишь к каждой по очереди, подарки одинаковые, золото, там, шмотки, машины. И все счастливы.

Может, зря Ляльку с Котом перевёз? Может, надо было оставить всё как есть, видеться реже, в конце концов исчезнуть, остаться алиментами и только. Ну нет! Они мои, оба! Вот бы Каринку с братом познакомить… Они так похожи на меня.

Тихо прикрывается дверь. Агата подходит, становится рядом, почти касаясь плечом. Желание обнять накрывает, но держусь. Страх, что оттолкнёт, отчётливо сворачивается в животе.

– Скажи, ты когда-нибудь… – Агата обрывает сама себя, судорожно выдыхает.

– Что? – цепляюсь за фразу, только бы молчать перестала. – Что, мась?

Ускользает. Стоит рядом, но я её не чувствую.

– Агата, что у нас происходит?

На глазах блестят слёзы. Яркие, градинами катятся по щекам. Опять. Почему стала так часто плакать? Неужели всё-таки из-за меня?

– Ты когда-нибудь меня любил? – спрашивает сдавленно. Но смотрит твёрдо, хотя продолжает плакать.

– Почему ты спрашиваешь? – во рту пересыхает. Сердце так колошматит, что не удивлюсь, если прямо сейчас взорвётся. Внутри становится пусто, как при отрыве от земли. Только я не взлетаю – пикирую вниз на бешеной скорости. Агата громко сглатывает. Вытирает слёзы. Расправляет плечи и словно становится выше.

– Ответь.

– Что за бред, конечно любил. И люблю. Тебя и Каринку очень люблю. Мась, – беру ледяные ладони, сжимаю в своих. – Ты чего?

Она смотрит так, что хочется самого себя на куски резать, только бы перестала. Презрение, недоверие, боль? Чего больше – не разобрать.

– Ма, па, посмотрите, что я нарисовала, – Каринка протискивается между нами, гордо показывает рисунок: мы втроём перед самолётом. С чемоданами и улыбками. – Это мы летим на море! Мы же полетим, да?

Агата вымучено улыбается. Отпуск. На следующей неделе они должны улетать, я – через три дня, потому что… Ляльке обещал.

– Полетим, Кариша, обязательно полетим. – Агата гладит по голове, вторую руку опустила.

– Нас же папа повезёт? С папой летать не страшно.

– Конечно папа, – отвечаю, и тоже руку не её голову опускаю. Накрываю пальцы Агаты. Она их моментально убирает. Если завтра меня переведут, их рейс может стать моим первым: Москва-Пхукет.

– Поздно уже, – выдыхает Агата. – Пойдём купаться и спать.

Остаюсь один, голове непрерывный гул. Она знает. Она всё знает. Похуй, как, но узнала. Блядь. Губы дрожат, с силой тру их. Блядь-блядь-блядь. Геолокацию посмотрела? Увидела, что в одно и то же место часто ездить стал? Мудила ебаная! Какого хуя сюда их приволок?! Колотит от злости. Что ей сказать? Как оправдаться? Такое прощают вообще? Хуй там. Я бы не простил.

Выхожу из балкона, когда голоса затихают. Не могу сейчас в глаза Агате смотреть. Понятно всё и сразу становится. Только… не бьётся что-то. Её первая истерика разве не раньше случилась, чем я Ляльку с Котом перевёз? Как много ей известно? Если только про Ляльку, шанс на прощение есть. Не хочу Агату терять. Не хочу, и всё тут. Не в борщах и чистых трусах дело. Оказывается, дорогая она. Необходимая.

Когда из детской выходит, жду. Стою посреди гостиной, дышу часто. Она не сказала, догадку не подтвердила, но как там говорят: на воре и шапка горит? Если я сейчас признаюсь, а речь о другом шла? Лучше по классике – говори, что виноват, а там она сама решит, в чём. Подхожу ближе – смотрит настороженно.

– Я люблю тебя, – говорю, ведя по щеке кончиками пальцев. – И что бы ни случилось, не разлюблю. Не брошу. Не смогу без тебя. И без дочки.

Она усмехается жуткой ледяной улыбкой. Презрительно приподнимает губу.

– Ты бы со стороны себя послушал. Самому не противно? – говорит тихо, но голос дрожит. – Без неё ты тоже не можешь? И без сына.

Её слова прилетают бревном по голове. В глазах темнеет – короткое замыкание. Ноги складываются, падаю на колени. Обнимаю её ноги, утыкаюсь в живот. Глотаю воздух часто, судорожно. Что сказать? Что-что-что? Прощения просить? Всё уже случилось. И не вчера, не год назад. Почти шесть на две семьи живу. Жил.

– Завтра сходим на ужин, – говорит она ровно, – родителям пока говорить не будем. Я их подготовлю. Снимешь мне квартиру на время. Потом сама за неё платить буду. Когда родителям скажу, займёмся разводом.

Всё это время почти не дышу. Хватаюсь за неё, родную, любимую, и от осознания, что потерял, уши закладывает. Агата с силой расцепляет мои руки, обходит, скрывается в спальне. Остаюсь стоять на коленях посреди гостиной. Провалился в воздушную яму, а выбраться из неё не могу.

Глава 10

Агата

Думала, будет хуже. Боялась, что не сдержусь, разревусь, спрошу: За что? За что ты так со мной, почему? Самый близкий и так жестоко. Просто за что? Из тела будто кости вытащили, мышцы в фарш прокрутили. Едва передвигаю ногами, подхожу к кровати, вытаскиваю из-под покрывала подушку. Покрывало сгребаю в кучу, руки едва слушаются. Обратно к двери, в гостиную. Марат до сих пор сидит там на коленях, голова низко опущена. Обхожу его, кладу подушку и покрывало на диван и обратно, чувствуя себя дряхлой старухой. Забираюсь под одеяло на четвереньках, сжимаюсь в комок, накрываюсь с головой. Это всё-таки правда, не кошмар. И я только что сделала выбор.

Просыпаюсь с больной головой. Надо вести Каринку в садик, но сил нет. Почему именно я? У неё вообще-то папа есть. Пусть ведёт. Кутаюсь в халат, не помогает – холодно внутри, не снаружи. Бросаю взгляд в зеркало: волосы растрёпанные, глаза сухие, но ярко блестят. Кажется, температура поднялась.

Оказывается, Каринка давно проснулась. Сидит за столом, уплетает яичницу. Марат смотрит так, что становится больно, и за себя, и за него, и за семью, которой больше нет. На залитой солнцем кухне чужие люди, связанные ребёнком. Когда же боль станет хоть немного меньше?!

– Выспалась, мамочка? Папа сказал не будить. Ты сильно устала, да?

– Немного, – вымученно улыбаюсь. Не сводя глаз с дочки, говорю: – Отведи её в садик.

У меня собеседование на два, надо как-то взять себя в руки. Тесты, которые прислала Юлька, я уже прошла, осталось собеседование с непосредственным начальником.

Читать далее