Читать онлайн Разлука весной бесплатно
Mary Westmacott
Absent in the Spring
Absent in the Spring © 1944 The Rosalind Hicks Charitable Trust. All rights reserved.
© Перевод. ООО «Центрполиграф», 2017
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“», 2018
Глава 1
Вглядываясь в полумрак гостиничной столовой, Джоан Скюдамор прищурила глаза. Она была чуть близорука.
Конечно, это она – нет, не может быть, – да она же. Бланш Хэггард.
Поразительно – в такой глуши встретить старую школьную подругу, с которой они не виделись уже… ой, целых пятнадцать лет.
В первую секунду Джоан обрадовалась. Она по натуре была женщиной общительной и любила компанию.
Но бедняжка Бланш, подумала она тут же, как же она страшно изменилась! Она выглядит намного старше своих лет. Совсем старуха. Сколько ей может быть – не больше сорока восьми?
Естественно, у Джоан сразу возникло желание посмотреть в зеркало, которое очень кстати висело как раз рядом со столом. То, что она увидела, еще больше подняло ей настроение.
Да, действительно, подумала Джоан Скюдамор, я выгляжу отлично.
Из зеркала на нее смотрела стройная женщина средних лет: никаких морщин, каштановые волосы едва-едва тронула седина, приятные голубые глаза и веселый улыбающийся рот. Женщина была одета в элегантный легкий дорожный костюм, и на плече у нее висела довольно большая сумка, в которой лежали самые необходимые вещи.
Джоан Скюдамор возвращалась из Багдада в Лондон по суше. Нынче вечером она приехала поездом из Багдада, собираясь переночевать в этой железнодорожной гостинице, а на следующее утро отправиться дальше на машине.
Джоан бросила все дела в Англии и уехала, узнав о болезни младшей дочери. Уильям (ее зять) непрактичен, и она понимала, что в доме без хозяйской руки воцарится полный хаос.
Но теперь все в порядке. Она все устроила. Ребенок, Уильям и поправляющаяся Барбара ходили по струнке и вели себя идеально. Слава богу, у меня всегда была голова на плечах, подумала Джоан.
Уильям и Барбара, преисполненные благодарности, уговаривали ее остаться, не торопиться домой, но она с улыбкой, хотя и с легким вздохом, отказалась. Надо было подумать о Родни – бедняге Родни, который сидит в Крейминстере, уйдя с головой в работу, и, кроме прислуги, во всем доме о нем некому позаботиться.
– А чего ждать от прислуги? – проговорила печально Джоан.
– Твои слуги, мама, всегда само совершенство, – отозвалась Барбара. – Как тебе удается!
Джоан посмеялась, но все равно ей было приятно. Говоря и делая что-то, всегда рассчитываешь, что другие это оценят. Иногда она размышляла, не слишком ли ее семья привыкла к тому, что в доме всегда уютно и чисто, дела в безупречном порядке, а сама Джоан в любую минуту готова прийти на помощь.
Нет, она ни на кого не в обиде. Тони, Эверил и Барбара – замечательные дети, и они с Родни по праву могли гордиться их воспитанием и успехами в жизни.
Тони выращивал апельсины в Родезии, Эверил, хотя в свое время заставила родителей побеспокоиться, неплохо устроилась, став женой богатого биржевого маклера, к тому же и человека достаточно приятного. Муж Барбары занимал хорошую должность в министерстве общественных работ Ирака.
Все трое были красивыми, здоровыми людьми и умели себя держать. Джоан считала, что им с Родни действительно повезло, а в глубине души полагала, что в успехах детей есть некоторая заслуга и их родителей. В конце концов, сколько они мучились, подбирая нянь и гувернанток, а потом школу, и всегда ставили на первое место интересы детей и их благополучие.
Отвернувшись от своего отражения в зеркале, Джоан почувствовала, как на нее нахлынула легкая, приятная волна. Да, подумала она, приятно сознавать, что ты добилась своего. Она никогда не хотела сделать карьеру. Ее вполне удовлетворяла роль жены и матери. Она вышла замуж за человека, которого любила, и он на своей работе преуспел – возможно, тут есть и доля ее труда. Многого можно добиться, подавая хороший пример. Милый Родни!
Ее согревала мысль о том, что скоро, очень скоро она опять увидит Родни. Она никогда не уезжала от него так надолго. Как счастливо и спокойно они всегда жили!
Ну, спокойно – это, конечно, преувеличение. Семейная жизнь никогда не бывает спокойной. Праздники, болезни, лопнувшие от холода водопроводные трубы. На самом деле жизнь состояла из череды мелких драм. Родни напряженно работал, наверное, даже усерднее, чем ему позволяло здоровье. Лет шесть назад он стал заметно сдавать. С легкими угрызениями совести Джоан подумала, что ее муж сохранился не так хорошо, как она. Он довольно сильно ссутулился, поседел, под глазами набрякли мешки.
Но, в конце концов, такова жизнь. А сейчас, когда дети вышли замуж и женились, а у фирмы так хорошо идут дела и новый совладелец вложил в нее деньги, Родни будет полегче. Они найдут время и на себя. Можно, например, проводить пару недель в Лондоне. Родни займется гольфом. Напрасно она не убедила его заняться гольфом раньше. Это полезно для здоровья, особенно тем, у кого «сидячая» работа.
Взяв это на заметку, миссис Скюдамор еще раз взглянула на женщину, которая, как она полагала, была когда-то ее школьной подругой.
Бланш Хэггард. Как же она обожала Бланш Хэггард в школе Сент-Энн! Все сходили с ума по Бланш. Она была такой смелой, такой остроумной и такой непередаваемо очаровательной. Как же можно думать об этом сейчас, глядя на худую, взвинченную и неопрятную пожилую женщину. Как странно она одета! И выглядит… да, действительно не меньше чем на шестьдесят.
Конечно, подумала Джоан, у нее неудачно сложилась жизнь.
На мгновение она ощутила раздражение. Ужасающая нелепость! Когда-то Бланш был двадцать один год и весь мир лежал у ее ног – внешность, положение, все, – и она связала свою судьбу с этим отвратительным человеком. Лекарем – да, именно лекарем. Лекарем, который к тому же был женат, что еще больше усложняло ситуацию. Родные Бланш вели себя с похвальной твердостью, отправив ее в кругосветный развлекательный круиз. Но она сошла с корабля где-то в Алжире или в Неаполе и вернулась домой к своему лекарю. Он, естественно, потерял практику, начал пить, а жена не желала с ним разводиться. В конце концов они уехали из Крейминстера, и затем много лет Джоан не имела никаких известий о Бланш, пока как-то случайно не наткнулась на нее в Лондоне, в универмаге «Хэрродс», где они встретились в обувном отделе. Из короткого сдержанного разговора (сдержанного со стороны Джоан, потому что Бланш в жизни не была сдержанной) она узнала, что Бланш теперь была замужем за человеком по фамилии Холлидей, который работал в страховой фирме, но собирается оттуда уйти, чтобы посвятить все свое время книге об Уоррене Гастингсе[1], которую он до сих пор писал урывками, придя с работы.
Джоан пробормотала, что в таком случае, как она полагает, у него есть какие-то сбережения или источники доходов. Бланш бодро ответила, что у него нет ни цента! Но в таком случае бросать работу довольно неразумно, если нет твердых гарантий того, что книга будет иметь успех. Ему ее заказали? О боже мой, все так же весело заявила Бланш, и вообще, она не рассчитывает, что книгу кто-нибудь издаст, потому что Том, хотя и очень старается, писать совсем не умеет. После этого Джоан, может быть, с излишней горячностью сказала, что Бланш следует проявить твердость, на что Бланш вздохнула и выпалила: «Но он так хочет писать, бедняжка! Он хочет этого больше всего на свете». Иногда, заметила Джоан, надо быть мудрой за двоих. Бланш засмеялась и ответила, что никогда не была достаточно мудрой даже за себя одну!
Вспоминая потом эту встречу, Джоан решила, что, к сожалению, так оно и есть. Год спустя она встретила Бланш в ресторане, в компании эксцентричной, развязной девицы и двоих богемного вида молодых людей. В дальнейшем единственным напоминанием о существовании Бланш было полученное через пять лет письмо, в котором она просила одолжить ей пятьдесят фунтов. Ее мальчику, писала она, нужна операция. Джоан послала ей двадцать пять фунтов вместе с теплым письмом, в котором спрашивала о подробностях. В ответ пришла открытка с накорябанной надписью: «Браво, Джоан. Я знала, что ты не бросишь меня в беде» – что можно было счесть благодарностью только при очень большом желании. А после этого молчание. И теперь здесь, в гостинице у железной дороги с мерцающими керосиновыми лампами, где пахнет прогорклым бараньим жиром, парафином и мышами, она встретила давнюю подругу: постаревшую, загрубевшую, плохо одетую.
Бланш закончила есть и направилась к выходу, когда вдруг почувствовала на себе взгляд Джоан. Она обернулась и остолбенела:
– Боже правый, Джоан!
Бланш схватила стул и через минуту уже устроилась за столиком.
– Ну, дорогая, ты замечательно выглядишь, – тараторила она. – Больше тридцати не дашь! Где ты была все это время? В холодильнике?
– Да что ты. Я жила в Крейминстере.
– Родилась, выросла, вышла замуж и похоронена в Крейминстере, – заявила Бланш.
– А что, плохая судьба?
– Нет. – Бланш покачала головой. – Хорошая. А как дети? У тебя же есть дети, так?
– Да, трое. Мальчик и две девочки. Сын в Родезии. Дочери замужем. Одна живет в Лондоне. А вторую я только что навещала в Багдаде. Ее фамилия теперь Рэй – Барбара Рэй.
Бланш кивнула:
– Я ее видела. Славная девочка. Она рано вышла замуж?
– Нет, – отрезала Джоан. – Всем нам нравится Уильям, и вместе они счастливы.
– Да, они, кажется, сейчас обустраиваются. Наверное, повлиял ребенок. Появление ребенка всегда остепеняет молодую женщину. Но, – задумчиво добавила Бланш, – это так и не остепенило меня. Я была очень привязана к двум моим ребятишками – Лену и Мэри. Но когда мне встретился Джонни Пелхэм, я уехала с ним и оставила их без колебаний.
Джоан осуждающе взглянула на нее.
– Неужели, Бланш, – воскликнула она, – как ты могла?
– Я гадина, правда? – тихо спросила Бланш. – Конечно, я не сомневалась, что им будет хорошо с Томом. Он их обожал. Он женился на хорошей, добропорядочной девушке, которая подходила ему больше, чем я. Она заботилась о том, чтобы он хорошо питался, чинила ему нижнее белье и все такое. Милый Том, он всегда был баловнем. На протяжении многих лет он присылал мне открытки к Рождеству и Пасхе. Очень мило с его стороны, как ты думаешь?
Джоан не ответила. В ее голове вертелось множество самых разных мыслей. И главной было удивление по поводу того, что это Бланш Хэггард, благополучная, веселая девчонка, одна из лучших учениц в школе Сент-Энн. Неряшливая женщина, сидевшая перед ней, не стеснялась рассказывать такие мерзкие подробности своей жизни, да еще таким грубым языком! Ведь Бланш Хэггард когда-то получила медаль в Сент-Энн по английскому!
Бланш вернулась к предыдущей теме:
– Надо же, малышка Барбара Рэй твоя дочь, Джоан. Вот как люди все извращают. Вбили себе в голову, что она была так несчастлива дома, что вышла замуж за первого встречного, который предложил ей уехать.
– Какая чушь. Откуда пошли эти сплетни?
– Понятия не имею. Но в чем я совершенно уверена, так это в том, что ты, Джоан, всегда была замечательной матерью. Не могу вообразить тебя сердитой или холодной.
– Очень мило с твоей стороны, Бланш. Думаю, я могу сказать, что мы всегда делали все возможное, чтобы у детей был теплый дом, где они живут счастливо. Знаешь, я думаю, очень важно стать другом своим детям.
– Да, это верно – для тех, кто так может.
– О, это нетрудно. Нужно лишь помнить собственную юность и ставить себя на их место. – Джоан чуть наклонилась к бывшей подруге. – Мы с Родни всегда старались так делать.
– Родни? Подожди, ты же вышла замуж за адвоката, так? Да, конечно, я ходила в их фирму, когда Гарри пытался получить развод у той ужасной женщины. Я полагаю, что мы видели твоего мужа – Родни Скюдамора. Такой любезный, добрый, понимающий. И ты оставалась с ним все эти годы? Никакого разнообразия.
– Никто из нас не хотел разнообразия, – довольно холодно отозвалась Джоан. – Родни и я вполне устраивали друг друга.
– Конечно, ты всегда была холодна как рыба, Джоан. Но надо сказать, твой муженек выглядел весьма озабоченно.
– Ты что, Бланш!
Джоан вспыхнула от гнева. Озабоченно. Родни!
И вдруг у нее мелькнула неприятная мысль, похожая на ту сверкнувшую на солнце змею, которая вчера переползала пыльную дорогу перед ее автомобилем, – извивающаяся зеленая ленточка, исчезнувшая почти тотчас же, как ее увидели.
Эту мысль можно было выразить парой слов, которые откуда-то выплыли и тут же растаяли.
Девица Рэндольф…
– Извини, Джоан, – с готовностью согласилась Бланш. – Давай лучше пойдем и выпьем кофе. Ты же знаешь, у меня всегда был вульгарный вкус.
– Нет, – торопливо и искренне запротестовала Джоан.
– Неужели ты не помнишь? – Бланш, казалось, была удивлена. – Не помнишь, как я убегала из школы, чтобы встречаться с сыном булочника?
Джоан поморщилась. Она уже забыла о том случае. В то время поступок Бланш казался верхом смелости и виделся ей в самом романтическом свете, хотя на самом деле был вульгарной и грязной эскападой.
Усевшись в плетеное кресло и заказав кофе, Бланш тихонько рассмеялась:
– Какая же я, наверное, противная. Да, это всегда было моей слабостью. Я слишком любила мужчин. И всегда подлецов! Чудовищно, правда? Сначала Гарри – он был негодяем, но при этом чертовски красивым. Потом Том, который ничего для меня не значил, хотя по-своему я была к нему привязана. Джонни Пелхэм – ох, с ним мы хорошо жили какое-то время. Джеральд меня меньше устраивал…
Тут официант принес кофе, прервав этот перечень, который Джоан выслушивала с глубоким отвращением.
– Извини, Джоан, я тебя шокировала. – Бланш заметила выражение ее лица. – Ты всегда была пуританкой.
– Надеюсь, достаточно терпимой. – Джоан выдавила из себя подобие улыбки. И довольно неловко добавила: – Мне просто жаль.
– Меня? – Бланш, казалось, поразила такая мысль. – Спасибо, моя дорогая, но не растрачивай понапрасну свое сочувствие. Мне жилось очень весело.
Джоан просто не смогла не оглядеть еще раз подругу. Неужели Бланш не понимает, на что она похожа? Небрежно покрашенные хной волосы, грязноватая вычурная одежда, изможденное морщинистое лицо старухи – истасканной старухи, потрепанной цыганки!
Бланш вдруг стала серьезной.
– Да, ты права, Джоан, – грустно произнесла она. – Ты добилась успеха в жизни. Ну а я – я положила свою в развалинах. Я все время катилась вниз, а ты – ты шла вверх, нет, ты оставалась той же, как была, девочкой из Сент-Энн, гордостью нашей старой школы!
– Хорошие были дни, правда? – Джоан попыталась перевести разговор на ту общую тему, которая у них еще оставалась.
– Ничего себе, – равнодушно бросила Бланш. – Иногда мне делалось скучно. Все было так чопорно и так подчеркнуто благопристойно. Мне хотелось выбраться оттуда и посмотреть мир. Ну, – рот Бланш насмешливо скривился, – я его повидала. О, я его повидала!
– Ты возвращаешься в Англию?
Сердце ее упало, когда она задала этот вопрос. Она совсем не хотела Бланш в качестве попутчицы. Случайная встреча – это еще куда ни шло, но она сильно сомневалась в том, что сможет соблюдать хотя бы видимость дружелюбия, пока они будут ехать через всю Европу. Воспоминания о прежних днях скоро развеятся.
Бланш ухмыльнулась:
– Нет, мне в другую сторону. В Багдад. К мужу.
– Мужу?
Джоан искренне удивилась, что у Бланш есть что-то столь респектабельное, как муж.
– Да, он – инженер на железной дороге. Его фамилия Донован.
– Донован? – Джоан покачала головой. – Я ничего о нем не слышала.
– Конечно, дорогая. – Бланш рассмеялась. – Он – человек не твоего круга. Пьет как сапожник. Но в душе он ребенок. И хотя ты удивишься, он очень хорошо относится ко мне.
– Что же тут странного, – вежливо возразила Джоан.
– Добрая матушка Джоан. Ты всегда играешь, правда? Скажи спасибо, что я еду в другую сторону. Даже твое христианское терпение лопнуло бы за пять дней, проведенных в моем обществе. Не трудись отрицать это. Я знаю, кем я стала. Грубая старая развалина – вот что ты думаешь. Что ж, бывает кое-что и похуже.
В душе Джоан сомневалась, что бывает что-то хуже. Падение Бланш казалось ей величайшей трагедией.
– Надеюсь, ты удачно доберешься, – продолжала Бланш, хотя сильно в этом сомневалась. – Кажется, вот-вот начнутся дожди. И если так, ты можешь надолго застрять в какой-нибудь дыре.
– Надеюсь, этого не произойдет. У меня уже заказаны билеты.
– Ну, когда едешь по таким глухим местам, редко удается выдержать расписание. Если успеешь пересечь реки, дальше все просто. Конечно, водители берут с собой запас еды и питья. Но бывает довольно скучно, если где-то застрянешь, и заняться можно только тем, что размышлять.
Джоан улыбнулась:
– Что ж, если так, это даже к лучшему. Знаешь, мне часто не хватает времени, чтобы отдохнуть. Порой просто хочется провести неделю ничего не делая.
– А я думала, ты можешь прохлаждаться как хочешь.
– О нет, моя дорогая. Я по-своему деловая женщина. Я – секретарь Общества садоводов, я состою в опекунском совете нашей больницы и, кроме того, не чураюсь политики. Вдобавок ко всему этому есть домашнее хозяйство, а еще мы с Родни часто ходим в гости и принимаем друзей у себя. Для адвоката очень важно иметь широкий круг знакомств. Кроме того, я очень люблю свой садик, мне нравится бо`льшую часть работы делать в нем самой. Знаешь, Бланш, у меня едва ли находится минутка – разве что четверть часа перед обедом, когда я могу просто сесть и отдохнуть. А надо еще быть в курсе литературных новостей.
– Ты, кажется, со всем этим неплохо справляешься, – пробормотала Бланш, не спуская глаз с молодого и свежего лица собеседницы.
– Ну, лучше уставать, чем закиснуть! Должна признаться, у меня всегда было отличное здоровье – вот за что я по-настоящему благодарна судьбе. Но все равно – как замечательно, когда целый день или даже два тебе нечего делать, кроме как размышлять.
– Интересно, – спросила Бланш, – о чем же ты будешь размышлять?
Джоан тихо рассмеялась: мелодично и звонко:
– Всегда ведь есть множество вещей, о которых стоит подумать, разве нет?
Бланш усмехнулась:
– Например, о своих грехах!
– Да, конечно, – вежливо согласилась Джоан, хотя и без удовольствия.
Бланш смерила ее насмешливым взглядом:
– Только едва ли это займет тебя надолго! – Она нахмурилась и продолжала: – Тогда ты должна перейти к тому, чтобы подумать о своих хороших поступках. Обо всех благодеяниях, совершенных тобой в жизни! Гм, не знаю. Может быть, это довольно скучно. А правда, – Бланш ненадолго замолчала, – если на протяжении многих дней тебе не о чем думать, кроме как о себе самой, интересно, до чего можно дорыться…
Джоан недоумевающе взглянула на нее:
– По-твоему, можно выяснить что-то такое, чего не знала раньше?
– Наверное, можно… – Она вдруг поежилась. – Только я бы не хотела проводить этот опыт.
– Конечно, – согласилась Джоан, – у некоторых людей есть склонность к созерцанию. Я же никогда не могла их понять. Мистика – нечто совсем не мое. Боюсь, мой темперамент для этого не годится. Мне такие вещи кажутся ненужной крайностью, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Конечно, проще, – сказала Бланш, – молиться самой короткой из известных молитв. – И в ответ на вопросительный взгляд Джоан она пояснила: – Господи, будь милостив ко мне, грешнице. Этим все сказано.
Джоан слегка смутилась.
– Да, – сказала она, – разумеется.
Бланш расхохоталась:
– Твоя беда в том, Джоан, что ты не грешница. Тебе незачем молиться! Я же для этого вполне подхожу. Иногда мне кажется, что я никогда не перестану делать то, что мне делать не следует.
Джоан молчала, не зная, что сказать.
Бланш продолжала уже более спокойно:
– Да, так устроен мир. Ты от чего-то отказываешься, когда за это надо держаться, и хватаешься за то, что лучше не трогать. В какой-то момент жизнь настолько прекрасна, что в это с трудом верится, а потом вдруг наваливаются невзгоды и страдания! Когда все идет хорошо, тебе кажется, что так будет продолжаться вечно, но этого никогда не случается, а пережив очередной удар, ты думаешь, что больше никогда не оправишься. Это и есть жизнь, так ведь?
Это настолько не соответствовало представлениям Джоан, что она не находила слов, чтобы ответить так, как считала нужным.
Бланш поднялась:
– Ты совсем спишь, Джоан. И я тоже. А завтра нам рано вставать. Рада была увидеть тебя.
Женщины с минуту стояли, держась за руки. Быстро, неловко и с внезапной грубоватой нежностью в голосе Бланш сказала:
– Не беспокойся о своей Барбаре. Все у нее будет хорошо, я уверена. Знаешь, Билл Рэй – хороший парень, у них есть ребенок и все остальное. Просто она очень молода, а эта здешняя жизнь иногда кружит девушке голову.
Джоан молчала в полном недоумении.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – выдохнула наконец она.
Бланш посмотрела на нее с восхищением:
– Этот старый добрый дух нашей школы. Никогда ничего не признавать. Ты действительно ничуть не изменилась, Джоан. Кстати, я должна тебе двадцать пять фунтов. Никогда до сей минуты об этом не думала.
– О, не беспокойся.
– Я не беспокоюсь, – засмеялась Бланш. – Я, кажется, собиралась тебе их вернуть, но, в конце концов, если кто-то одалживает кому-то деньги, он хорошо знает, что больше их не увидит. Поэтому я и не беспокоилась. Ты была одним из номеров, Джоан, и оказалась выигрышным, так что эти деньги нам бог послал.
– Одному из детей надо было сделать операцию, да?
– Врачи так думали. Но в конце концов выяснилось, что в этом нет необходимости. Поэтому деньги мы прокутили и еще купили Тому секретер с выдвижной крышкой. Он давно положил на него глаз.
Внезапно вспомнив ту давнюю встречу, Джоан спросила:
– Ну и как, написал он книгу об Уоррене Гастингсе?
Бланш просияла:
– Удивительно, что ты об этом помнишь! Да, написал, сто двадцать тысяч слов.
– И ее напечатали?
– Конечно, нет! После этого Том начал писать биографию Бенджамина Франклина. Получилось еще хуже. Странный у него вкус, правда? Если бы я писала биографию, это было бы что-нибудь наподобие Клеопатры или, скажем, Казановы, нечто пикантное. Но не могут же все думать одинаково. Том снова получил должность в фирме – правда, не такую хорошую, как раньше. Но я рада, что он какое-то время жил в свое удовольствие. Ужасно важно, чтобы люди занимались тем, что они действительно хотят делать, как ты думаешь?
– Все зависит от обстоятельств, – ответила Джоан. – Слишком многое надо принимать во внимание.
– А ты разве не делала то, что хотела?
– Я? – Джоан растерялась.
– Да, ты, – сказала Бланш. – Ты хотела выйти замуж за Родни Скюдамора, так? Хотела завести детей? И уютный дом? – Она рассмеялась и добавила: – И потом жить счастливо до скончания века. Аминь.
Джоан тоже засмеялась, чувствуя облегчение оттого, что разговор, кажется, обратился в шутку, и выдохнула:
– Не смейся. Я знаю, что мне очень повезло. – А потом, испугавшись, что ее последние слова выглядят бестактностью по отношению к Бланш, поспешно произнесла: – Ну, мне и вправду надо идти. Спокойной ночи – и приятно было тебя увидеть.
Она тепло пожала руку Бланш (не ожидала ли Бланш, что она поцелует ее? Конечно, нет) и легко взбежала по лестнице к себе в комнату.
Бедная Бланш, думала Джоан, раздеваясь, аккуратно складывая одежду и готовя на утро свежую пару чулок. Бедная Бланш. Все это – подлинная трагедия.
Она надела пижаму и начала расчесывать волосы.
Бедная Бланш. Так ужасно выглядит, такая вульгарная.
Она уже собралась лечь в постель, но в нерешительности остановилась.
Конечно же, никто не молится каждый вечер. На самом деле Джоан уже давно не произносила никаких молитв. Она даже не слишком часто ходила в церковь.
Но, конечно, была верующей.
Внезапно Джоан захотелось стать на колени у этой довольно неудобной кровати (такие отвратительные хлопчатобумажные простыни; слава богу, что она захватила с собой собственную мягкую подушку) и хорошенько, как ребенок, прочитать молитву.
При этой мысли ей стало как-то неловко.
Она быстро забралась в постель и, натянув одеяло, взяла книгу, которую положила на столик у изголовья кровати: «Воспоминания леди Кэтрин Дайзарт» – очень увлекательно написанная и занятная история Викторианской эпохи.
Но, прочтя несколько строк, Джоан поняла, что не может сосредоточиться.
Я очень устала, подумала она, отложила книгу и выключила свет.
Опять в голову пришла мысль о молитве. Что там говорила Бланш: «Тебе незачем молиться»? Что она имела в виду?
Джоан быстро состроила в голове молитву – из отдельных слов.
Господи… спасибо Тебе… бедная Бланш… спасибо Тебе, что я не такая… Боже милостивый… мои благодарности… особенно за то, что я не такая, как бедная Бланш… бедная Бланш… это действительно страшно. Конечно, это ее вина… страшно… ужасно… спасибо, Боже… я не такая… бедная Бланш…
Глава 2
Когда на следующее утро Джоан покидала гостиницу, шел дождь – мелкий, тихий дождь, немного странный для этих краев.
Она оказалась единственной пассажиркой, ехавшей на запад, что тоже было необычным, хотя в это время года особенно много пассажиров никогда не набиралось. А тут еще в прошлую пятницу отправился большой транспорт.
Ее ждал потрепанного вида автомобиль с водителем-европейцем и сменщиком из местных. В серой утренней мгле хозяин гостиницы помог Джоан сесть в машину, покричал на арабов, пока они не разместили багаж так, что это его устроило, и пожелал мадемуазель, как он называл всех женщин-постояльцев, удачной и приятной поездки. После этого он церемонно поклонился и вручил Джоан небольшую картонную коробку с завтраком.
– Пока, Сатан, до завтрашнего вечера или до следующей недели, – судя по всему, до следующей недели! – весело крикнул водитель, и автомобиль тронулся.
Они катили по извилистым улочкам восточного города, в котором кое-где попадались – нелепые в таком окружении – кварталы европейской застройки. Ревел гудок, ослы шарахались в сторону, дети убегали. За западными воротами началась широкая, неровная мощеная дорога, бежавшая вдаль прямо и неуклонно, словно вела на край света.
На самом деле километра через два она вдруг закончилась, превратившись в разбитую колею.
При нормальной погоде, такой, как сейчас, думала Джоан, они примерно за семь часов доберутся до Тель-абу-Хамида, железнодорожной станции турецкой дороги. Сегодня утром туда прибыл поезд из Стамбула, который отправится обратно сегодня же в половине девятого вечера. В Тель-абу-Хамиде была небольшая гостиница – там можно и поесть. И где-то на полпути им встретится транспорт, идущий на восток.
Машину трясло на разбитой дороге, и Джоан бросало вверх-вниз на сиденье.
Водитель обернулся, поинтересовался, все ли в порядке, и объяснил, что хочет на всякий случай проскочить побыстрее те два речных русла, которые никак не объедешь.
Время от времени он беспокойно поглядывал на небо.
Дождь пошел сильнее, машину стало заносить и болтать из стороны в сторону, а Джоан сделалось немного нехорошо.
Около одиннадцати они добрались до первого русла. В нем была вода, но они – хотя в какой-то момент казалось, что машина застрянет, – благополучно перебрались на другой берег. Еще километра через два дорогу развезло, и там они засели.
Джоан накинула макинтош и вышла из машины. Она ела свой завтрак и прохаживалась, наблюдая, как мужчины работали лопатами, домкратами, подкладывали под колеса припасенные заранее доски. Они ругались и выбивались из сил, но колеса лишь сердито крутились вхолостую. Джоан казалось, что положение их безвыходное, но водитель заверил ее, что это еще не самое худшее место. Потом вдруг колеса неожиданно за что-то зацепились, машина зарычала и выбралась на более твердую землю.
Чуть дальше им попались навстречу два автомобиля. Все три машины остановились, водители перекинулись парой слов, обменявшись сведениями о дороге и выслушав советы.
В тех двух машинах ехали женщина с младенцем, молодой французский офицер, пожилой армянин и два англичанина, судя по виду, коммерсанты.
Они двинулись дальше. Еще дважды машина увязала, и каждый раз начиналась долгая возня с лопатами и домкратами. Вторая переправа оказалась труднее, чем первая. Когда они подъехали к реке, уже спустились сумерки, в русле бежала вода.
Джоан с беспокойством спросила:
– А поезд будет ждать?
– Обычно они любезно ждут нас примерно час. Столько еще можно наверстать в пути, но дольше половины десятого поезд ждать не будет. Ничего, скоро дорога станет лучше: на открытом месте грунт более твердый.
Они с трудом преодолели эту преграду – весь противоположный склон была сплошная скользкая грязь. Уже совсем стемнело, когда автомобиль наконец выехал на сухую дорогу. Водитель погнал вперед как только мог, но в Тель-абу-Хамиде они оказались только в четверть одиннадцатого. Поезд на Стамбул уже ушел.
Джоан настолько устала, что не замечала ничего вокруг. Она заставила себя пойти в столовую, но есть не могла и попросила только чаю; потом прошла в тускло освещенную, мрачную комнату, где стояли три железные кровати, переоделась, упала в постель и заснула как убитая.
На следующее утро она чувствовала себя, как всегда, бодро и уверенно. На часах было половина десятого. Джоан встала, оделась и вышла в столовую. Заказав у индийца в великолепной чалме завтрак, она подошла к двери и выглянула наружу. Да, действительно, редкостная дыра.
Время здесь, подумала она, будет тянуться вдвое медленнее.
В Багдад Джоан летела самолетом из Каира. Путешествие было для нее в новинку. Но ей говорили, что в общей сложности такая поездка занимает неделю, – три дня поездом от Лондона до Стамбула, еще два – до Алеппо, еще ночь – до конечной станции железной дороги Тель-абу-Хамид, затем день на машине, ночь в гостинице, потом опять на машине до Киркука, и дальше поездом до Багдада.
Сегодня дождь, похоже, идти не собирался. Небо было синим и безоблачным. В загончике возле гостиницы бегали и громко кудахтали тощие куры. На отгороженной проволокой помойке над грязными консервными банками роями вились мухи. Внезапно появилось нечто напоминавшее кучу грязного тряпья, которое при ближайшем рассмотрении оказалось арабским мальчиком. На некотором расстоянии, еще за одним проволочным ограждением находилось приземистое строение, по-видимому станция, рядом с которой было что-то такое, что Джоан приняла за артезианский колодец или большой чан с водой. К северу на горизонте вырисовывались смутные очертания холмов.
И больше ничего. Ни зданий, ни растительности, ни людей.
Станция, железнодорожное полотно, несколько кур, неуместное изобилие проволоки – вот и все.
Да, подумала Джоан. Действительно очень забавно застрять в таком месте.
Вышел слуга-индиец и объявил, что готов завтрак.
Джоан вернулась в зал, сразу окунувшись в знакомую атмосферу железнодорожной гостиницы, с ее полумраком, запахом бараньего жира, парафина и ощущением временности.
На завтрак подали кофе с молоком (консервированным), яичницу с несколькими черствыми тостами, джем и подозрительно выглядевший чернослив.
Джоан ела с аппетитом. Потом опять появился индиец и спросил, в какое время госпожа хотела бы обедать. Джоан ответила, что скоро, и они договорились, что в полвторого будет в самый раз.
Она знала, что поезда ходят три раза в неделю – по понедельникам, средам и пятницам. Сейчас утро вторника, поэтому уехать можно будет только завтра вечером. Джоан спросила у слуги, так ли это.
– Правильно, госпожа. Опоздали на вчерашний поезд. Очень неудачно. Дорога очень плохая, ночью шел сильный дождь. Несколько дней машины не смогут приезжать сюда и уезжать в Мосул.
– Но с поездами все в порядке?
Джоан не интересовала дорога на Мосул.
– О да, поезд придет завтра утром. Уйдет завтра вечером.
Джоан кивнула. Она спросила о машине, которая привезла ее.
– Уехала сегодня рано утром. Шофер надеется пробраться. Но я не надеюсь. Кажется, он застрянет на день или два.
Джоан равнодушно подумала, что это весьма вероятно.
– Станция, госпожа, вон там, – продолжал делиться своими познаниями слуга.
Джоан сказала, что она так и решила.
– Турецкая станция. В Турции. Железная дорога турецкая. С другой стороны проволоки, видите? Проволока – это граница.
Джоан почтительно посмотрела в дверь на ограждение и подумала, какая странная вещь – границы.
Индиец радостно объявил:
– Обед ровно в полвторого, – и ушел. Через пару минут откуда-то из глубин дома донесся его сердитый и пронзительный вопль. Потом присоединились еще два голоса, яростно пререкавшихся на арабском.
Интересно, почему подобные гостиницы содержат всегда именно индийцы? Может, они больше общались с европейцами? Впрочем, это не столь важно.
Что же ей делать сегодня утром?
Джоан могла читать дальше свою книгу – «Воспоминания леди Кэтрин Дайзарт». Или написать письма, чтобы отправить их из Алеппо. У нее был с собой блокнот и несколько конвертов. Но в гостинице так темно и так пахнет. Пожалуй, лучше пойти погулять.
Джоан достала свою толстую фетровую шляпу – не то чтобы солнце было опасно в это время года, но осторожность не помешает, – надела темные очки и засунула в сумку блокнот и ручку.
Она проследовала мимо свалки в противоположную от станции сторону, подальше от границы и возможных неприятностей.
Как странно гулять подобным образом, подумала Джоан, ведь идти-то некуда.
Это была новая и довольно интересная мысль. Когда гуляешь по холмам, по заросшим вереском лугам, по берегу, вдоль дороги – всегда идешь куда-то. От этого холма – к тем деревьям, потом вон к тем зарослям вереска, по этой тропинке – к ферме, по этой дороге – к другому городу, вдоль моря – к следующей бухте.
А здесь она шла «от» и не «к». От гостиницы – и все. Направо, налево, прямо – везде голая серовато-коричневая земля.
Она не торопилась. День был приятным: теплым, но не жарким, дул легкий ветерок.
Джоан прошла так минут десять, потом оглянулась.
Гостиница с ее убогим окружением издали смотрелась весьма прилично и даже приятно. Располагавшаяся за ней станция походила на нагромождение камней.
Джоан улыбнулась и двинулась дальше. Воздух был поистине восхитителен! В нем чувствовались чистота и свежесть – никакой затхлости, никаких признаков людей или цивилизации. Солнце, небо и песок под ногами – в этом было что-то пьянящее. Джоан дышала полной грудью. Теперь случившееся ее радовало. Настоящее приключение. Желанный просвет в монотонности бытия. Как хорошо, что она опоздала на поезд. Двадцать четыре часа покоя и тишины пойдут ей на пользу. А в ее возвращении на самом-то деле нет никакой срочности. Из Стамбула она пошлет Родни телеграмму и объяснит, почему задержалась.
Милый Родни! Она задумалась, что он сейчас делает. Но тут и гадать особенно было не о чем, потому что Джоан и так знала. Он сидит в офисе своей фирмы «Олдерман, Скюдамор энд Уитни» – приятной комнатке на первом этаже с окнами на Маркет-сквер. Родни переехал туда, после того как старый мистер Уитни умер. Ему нравилась эта комната – Джоан помнила, как однажды пришла к нему и увидела, что он стоит у окна и смотрит на рыночную площадь (это был торговый день) и на коров, которых гнали на продажу.
– Какая отличная шортгорнская порода, – сказал он. (Но возможно, это была и не шортгорнская порода – Джоан не слишком хорошо разбиралась в сельскохозяйственной терминологии, – но что-то в таком духе.)
Она сказала:
– Что касается нового котла для центрального отопления, по-моему, Гэлбрейт запросил за работу слишком дорого. Может, мне узнать, сколько хочет Чемберлен?
Джоан припомнила, как Родни медленно повернулся, снял очки, протер глаза и посмотрел на нее невидящим взглядом, потом переспросил: «Котел?» – словно это был какой-то трудный и далекий от него предмет, о котором он никогда не слышал, после чего – довольно глупо – заметил:
– Кажется, Ходдесдон продает того молодого бычка. Наверное, ему нужны деньги.
Джоан подумала, что со стороны Родни очень благородно проявлять такой интерес к старику Ходдесдону с фермы «Лоуэр-Мид». Бедный старик, все знали, что он катится по наклонной плоскости. Но ей хотелось бы, чтобы Родни быстрее реагировал на то, что ему говорят. Потому что, в конце концов, люди ждут от адвоката, чтобы он был проницательным и сметливым, а если Родни станет смотреть на клиентов таким же туманным взором, они могут составить о нем невыгодное впечатление.
Поэтому она ласково, но с напором проговорила:
– Не витай в облаках, Родни. Я говорю о котле для центрального отопления.
И Родни согласился, что, конечно, надо спросить еще у кого-нибудь, но другой мастер наверняка заломит цену еще выше, так что придется пойти на такую трату. Потом он взглянул на наваленные на письменном столе бумаги, а Джоан сказала, что не должна его задерживать – похоже, у него много работы.
Родни улыбнулся: у него действительно накопилось много работы, а он и так потерял время, наблюдая за коровами.
– Вот почему мне нравится эта комната, – сказал он. – Я предвкушаю пятницу. Послушай.
Он поднял руку, Джоан прислушалась и различила мычание и блеяние – довольно неприятные звуки, но Родни, смешно подумать, это, кажется, нравилось. Он стоял, слегка наклонив голову, и улыбался…
Ну а сегодня не торговый день. Родни сидит за столом, ничто его не отвлекает. И ее тогдашние опасения, что клиенты могут счесть Родни рассеянным, оказались необоснованными. Он был самым популярным работником фирмы. Он всем нравился, а это – половина дела в адвокатской практике.
А для меня, с гордостью подумала Джоан, он бы перевернул весь мир.
Она перенеслась мыслями в тот день, когда Родни рассказал ей о предложении своего дяди. Это был старый семейный бизнес, и всегда предполагалось, что Родни займется им после того, как сдаст экзамены и получит лицензию. Но то, что дядюшка Гарри предложил сделать его своим компаньоном, да еще на таких прекрасных условиях, было настоящей удачей.
Джоан выразила свою радость и удивление, тепло поздравила Родни и только тогда заметила, что Родни, по-видимому, не разделяет ее чувств. Он даже произнес нечто невероятное:
– Если я приму…
И она с тревогой воскликнула:
– Но, Родни!
Джоан ясно помнила его бледное лицо. Она никогда раньше не думала, что он настолько нервный человек. Руки его дрожали. В темных глазах читалась мольба.
– Я ненавижу кабинетную жизнь! – воскликнул Родни. – Ненавижу!
– Я знаю, дорогой, – поспешно согласилась Джоан. – Там всегда душно, работа монотонная и неинтересная. Но сейчас другое дело – у тебя ведь будет свой интерес.
– В силу вышеизложенного, по условиям контракта стороны обязуются…
Родни выпалил абсурдный и бессвязный набор юридических терминов, рот его смеялся, а глаза были грустными и молящими – и эта мольба обращалась к ней. И она так любила Родни!
– Но ведь всегда считалось, что ты пойдешь работать в фирму.
– Да, я знаю, знаю. Но откуда я мог знать, что мне это так противно?
– Но… я хочу сказать… что еще… что ты хочешь делать?
И он быстро и нетерпеливо выпалил:
– Я хочу завести свою ферму. «Литтл-Мид» пойдет на продажу. Она в плохом состоянии – Хорли ее запустил, – поэтому ее можно приобрести дешево, а земля там, заметь, хорошая…
Родни говорил без умолку, строя планы и сыпя специальными словечками, которые совсем сбили Джоан с толку, потому что сама она ничего не знала о пшенице, ячмене, ротации посевов и молочных породах скота.
Она смогла лишь с тревогой произнести:
– «Литтл-Мид» – это же под Эшелдауном – такая даль.
– Там хорошая земля, Джоан, и хорошее место…
И он продолжил. Она понятия не имела, что Родни может с таким энтузиазмом, так много и горячо говорить.
С сомнением она спросила:
– Но, дорогой, сможешь ли ты на это жить?
– Жить? О да, по крайней мере, сводить концы с концами.
– Это как раз то, что я и имею в виду. Люди всегда говорят, что на сельском хозяйстве денег не сделаешь.
– Да, не сделаешь. Если только тебе крупно не повезет и у тебя нет большого капитала.
– Но это же неразумно.
– Да нет, Джоан. Помнишь, у меня есть немного своих денег, а когда ферма станет окупаться и приносить небольшие доходы, все у нас будет в порядке. И подумай, как мы заживем! Это же великолепно – жить на ферме!
– Я не верю, что ты хоть что-нибудь об этом знаешь.
– Знаю. Отец моей матери был отличным фермером в Девоншире. Детьми мы проводили там праздники. Это лучшие дни моей жизни.
Правильно говорят, подумала Джоан, что мужчины как дети.
– Осмелюсь сказать, – мягко заметила она, – не сплошные праздники. Нам надо думать о будущем, Родни. У нас Тони.
Тони тогда было одиннадцать месяцев.
– И могут появиться еще дети, – добавила она.
Родни быстро и вопросительно взглянул на нее, а она улыбнулась и кивнула.
– Но неужели ты не понимаешь, Джоан, что там лучше? Ферма для детей – хорошее место. Здоровое. У них будут свежие яйца и молоко, они смогут много гулять и научатся ухаживать за животными.
– Но, Родни, надо учитывать и другое. Школа. Им надо ходить в хорошие школы. А это дорого. Обувь, одежда, зубы, врачи. Обзавестись хорошими друзьями. Почему они должны делать только то, что хочешь делать ты? Надо думать о детях, если производишь их на свет. В конце концов, ты несешь за них ответственность.
Родни проговорил упрямо, на этот раз не настолько уверенно:
– Им будет хорошо…
– Родни, это неразумно в самом деле. Ведь если ты пойдешь работать в фирму, ты когда-нибудь сможешь зарабатывать две тысячи фунтов в год.
– Запросто. Дядя Гарри зарабатывает больше.
– Ну вот! Видишь! Нельзя отказываться от такого. Это сумасшествие!
Джоан говорила очень решительно и безапелляционно, поскольку чувствовала, что здесь надо быть твердой. Она должна проявить мудрость за двоих. Если Родни не видит, что для него лучше, она должна взять на себя всю ответственность. Эта идея с фермой очень мила, глупа и смешна. Родни ведет себя как мальчик. Она же ощущала себя матерью.
– Не думай, что я тебе не сочувствую или чего-нибудь не понимаю, Родни, – сказала она. – Я все понимаю. Но это нечто нереальное.
Он перебил ее и сказал, что его планы вполне реальны.
– Да, но это просто не для тебя. Не для нас. У тебя прекрасный семейный бизнес с первоклассными возможностями – и поистине щедрое предложение от твоего дяди…
– О, я знаю. Это больше, чем я ожидал.
– И ты не вправе, просто не вправе отказаться. Если ты это сделаешь, то будешь жалеть всю жизнь. Ты будешь чувствовать себя ужасно виноватым.
– Эта проклятая контора! – пробормотал Родни.
– О, Родни, ты не настолько ее ненавидишь, как тебе кажется.
– Ненавижу. Я работаю там уже пять лет и знаю, что говорю.
– Ты привыкнешь. И теперь все будет по-другому. Совсем по-другому. И в конце концов, ты увлечешься работой и людьми, с которыми будешь иметь дело. Вот увидишь, Родни, ты будешь по-настоящему счастлив.
Тогда он посмотрел на нее долгим и печальным взглядом. В нем читались и любовь, и отчаяние, и что-то еще такое, что было, возможно, последней слабой вспышкой надежды…
– Откуда ты знаешь, что я буду счастлив? – спросил он.
Она быстро и весело ответила:
– Я в этом уверена. Вот увидишь, – и уверенно кивнула.
– Ну что ж. Пусть будет по-твоему.
Да, подумала Джоан, наша жизнь висела на волоске. Как же повезло Родни, что она проявила твердость и не позволила ему погубить свою карьеру из пустой блажи! Мужчины, думала она, превратили бы все вокруг в груду развалин, если бы не женщины, которым от природы даны уравновешенность, чувство реальности.
Да, Родни повезло, что у него была она.
Джоан взглянула на часы. Половина одиннадцатого. Не было смысла уходить особенно далеко, тем более (она улыбнулась) что идти-то некуда.
Она оглянулась через плечо. Невероятно, но гостиницу было почти не видно, настолько она слилась с окружающим пейзажем. Надо поостеречься и не заходить чересчур далеко, решила Джоан. Можно заблудиться.
Нелепая мысль – да нет, может быть, не такая уж и нелепая, в конце концов. Те далекие холмы невозможно отличить от облаков. Станция же просто исчезла.
Джоан с удовольствием осмотрелась. Ничего. Никого.
Она грациозно легла на землю и, открыв сумку, достала из нее блокнот и ручку. Хорошее место, чтобы писать письма. Будет забавно поделиться своими ощущениями.
Кому же написать? Лайонелу Весту? Джанет Аннесмор? Дороти? В общем, пожалуй, Джанет.
Она отвернула колпачок ручки и начала писать легким, размашистым почерком:
«Милейшая Джанет, ты ни за что не догадаешься, где я пишу это письмо! Посреди пустыни. Я попала в перерыв между поездами – они ходят только три раза в неделю.
Здесь есть только гостиница, которую содержит индиец, множество кур, несколько своеобразного вида арабов и я. Не с кем поговорить и нечего делать. Не могу описать тебе, какое удовольствие мне это доставляет.
Воздух в пустыне чудесный – невероятно свежий. А тишина такая, что это надо почувствовать, чтобы понять. Как будто впервые за многие годы я слышу собственные мысли. Мы вечно торопимся, хватаемся то за одно, то за другое. Наверное, здесь уже ничем не поможешь, но все-таки надо хоть иногда останавливаться – думать и отдыхать.
Я провела здесь всего полдня, но уже чувствую себя намного лучше. Народу нет. Я никогда не осознавала, как мне хочется побыть вдали от людей. Успокаиваются нервы, когда знаешь, что на сотни миль вокруг тебя нет ничего, кроме песка и солнца…»
Ручка Джоан плавно скользила по бумаге.
Глава 3
Джоан закончила писать и посмотрела на часы.
Четверть первого.
Она написала три письма, и в ручке кончились чернила. От блокнота тоже почти ничего не осталось, и это ее немного раздосадовало. Иначе можно было бы написать еще нескольким знакомым.
Хотя, подумала она, пишешь-то почти одно и то же… Солнце, песок и как приятно отдохнуть и поразмышлять! Все это так, но устаешь оттого, что каждый раз стараешься облечь одни и те же мысли в немножко разные слова.
Джоан зевнула – ее разморило на солнце. После обеда она уляжется на кровать и поспит.
Она встала и медленно побрела обратно, к гостинице.
Интересно, что сейчас делает Бланш? Наверное, уже добралась до Багдада и встретилась с мужем. Это, кажется, не слишком приятный человек. Бедная Бланш – как страшно оказаться в таком положении. Если бы не тот красавец лекарь – Гарри Марстон, если бы она встретила какого-нибудь хорошего человека вроде Родни. Бланш сама сказала, что Родни добрый и понимающий.
Но она говорила и что-то еще. Что-то насчет озабоченного вида. Обычное выражение, но здесь совсем неуместное! Совсем! Родни никогда, ни разу…
Та же мысль, что и раньше, но не столь молниеносно, проскочила в голове Джоан.
Девица Рэндольф…
В конце концов, с негодованием думала Джоан, немного ускоряя шаг, словно хотела уйти от неприятных воспоминаний, с какой стати я привязалась к этой Рэндольф? Не потому же, что Родни…
Я уверена, в этом ничего нет…
Совсем ничего…
Дело просто в том, что Мирна Рэндольф была такой. Крупная, смуглая, смазливая девица, которая, если ей приглянулся мужчина, не стеснялась рассказывать об этом всем и каждому.
Короче говоря, она буквально вешалась на шею Родни. Не переставая твердила, какой он замечательный. Всегда старалась оказаться с ним в паре в теннисе, а на вечеринках не сводила с него глаз.
Естественно, Родни это немного льстило. В самом деле, нелепо, если бы ему не доставляло удовольствие внимание девушки на много лет моложе его, к тому же одной из самых красивых в городе.
Но разве в этой ситуации я не проявила мудрости и такта? – подумала Джоан.
Она оглянулась на свое поведение с легкой гордостью. Да, она держалась очень хорошо – действительно достойно.
– Тебя ждет твоя подружка, Родни. Не заставляй ее ждать… Конечно, Мирна Рэндольф… О да, она такая милашка… Но порой выставляет себя в смешном свете.
– Я не хочу играть в теннис с этой девицей, – ворчал Родни. – Поставь ее в другой сет.
– Ну, Родни, это невежливо. Ты должен с ней сыграть.
Это было верной линией поведения – говорить легко, игриво, ясно давая понять, что тут не может быть ничего серьезного…
И Родни было полезно ворчать и притворяться, что Мирна Рэндольф его раздражает. Перед такой девушкой, пожалуй, редкий мужчина сумел бы устоять. Она была капризна и обращалась со своими поклонниками высокомерно, говоря им грубости, а потом взглядами заманивая их к себе обратно.
Действительно, думала Джоан (с необычным для нее пылом), мерзкая девица. Она делала все, чтобы разрушить мою семейную жизнь.
Нет, Родни не виноват. Мужчины ведь так падки на лесть. А Родни к тому времени был женат уже сколько – десять лет?
Или одиннадцать? Десять лет – это такой срок, который писатели называют критическим в семейной жизни. В этот момент одного из супругов может потянуть на сторону, но, если его пережить, все уляжется и встанет на свои места.
Они с Родни пережили…
Нет, она не винила Родни – даже за тот поцелуй, свидетельницей которого невольно стала.
Поцелуй под омелой!
Вот что эта девица имела наглость сказать, когда Джоан вошла в кабинет.
– Мы крестили омелу, госпожа Скюдамор. Надеюсь, вы не возражаете.
Да, подумала Джоан, но я не потеряла голову и постаралась обратить все в шутку.
– А ну-ка отпусти моего мужа, Мирна! Пойди и поищи себе молодого человека. – И она со смехом выпроводила Мирну из комнаты.
Тогда Родни сказал:
– Извини, Джоан. Она – симпатичная девочка, а сейчас Рождество.
Он стоял и смотрел на Джоан с виноватой улыбкой, но в его взгляде не замечалось ни особого смущения, ни испуга. Это говорило о том, что далеко дело не зашло.
И не должно было заходить дальше! Это Джоан решила твердо. И сделала все, чтобы Родни не попадался Мирне на глаза. А на Пасху Мирна обручилась с сыном Арлингтонов.
Так что в действительности этот случай не значил ровно ничего. Для Родни, возможно, он стал небольшим развлечением. Бедняга Родни – он на самом деле заслужил это маленькое удовольствие. Ведь он так упорно работал.
Десять лет – да, это опасное время. Джоан припомнила, что и сама испытала некоторое беспокойство…
Тот странного вида молодой человек, художник – как же его звали? По правде говоря, Джоан забыла его имя. Разве она не увлеклась им немного?
С улыбкой она признавалась себе, что да, он вскружил ей голову. Он был таким серьезным – смотрел на нее с таким обезоруживающим вниманием. Потом спросил, не согласится ли она ему попозировать.
Конечно, это был только предлог. Он сделал пару набросков углем и потом разорвал их. Сказал, что не может ее «увидеть».
Джоан помнила, что в глубине души была польщена. Бедный мальчик, думала она, боюсь, он действительно в меня влюбился…
Да, это был приятный месяц…
Хотя закончился он довольно разочаровывающе. Совсем не в соответствии с планом. На самом деле Майкл Коллавэй (да, конечно же, так его звали) оказался не слишком порядочным человеком.
Джоан вспомнила, как они вместе отправились на прогулку в Хэйлинг-Вудс и шли по тропинке, там, где Медавэй, извиваясь, спускается с вершины Эшелдауна. Майкл попросил ее пойти с ним резковатым, но довольно робким голосом.
Она предполагала, о чем пойдет разговор. Наверное, он скажет, что любит ее, а она будет очень ласковой, нежной и выразит небольшое – совсем небольшое – сожаление. Джоан сочинила несколько прекрасных слов, которые она могла бы сказать, слов, которые Майкл вспомнил бы впоследствии.
Но все вышло не так.
Все вышло совсем не так!
Вместо этого Майкл Коллавэй схватил ее и насильно поцеловал так грубо, что у нее перехватило дыхание, а потом, разжав руки, громко и самодовольно воскликнул:
– Боже мой, вот чего я хотел! – и стал набивать трубку, не слушая ее сердитых упреков.
Потянувшись и позевывая, он лишь сказал:
– Теперь лучше.
Вспоминая эту сцену, Джоан подумала, что точно так может сказать мужчина, пропустив в жаркий день кружку пива.
После этого они молча пошли домой – то есть молчала Джоан. Судя по тем непонятным звукам, которые издавал Майкл Коллавэй, он пытался что-то напевать. Уже на краю леса, перед тем как они вышли на шоссе, он остановился, бесстрастно оглядел Джоан и задумчиво заметил:
– Знаете, вы из тех женщин, которых следовало бы изнасиловать. Может, это пошло бы вам на пользу. – И пока она стояла, онемев от гнева и удивления, бодро добавил: – Я бы сам хотел вас изнасиловать – и посмотреть, изменитесь ли вы хоть на сколько-нибудь после этого.
Потом он вышел на шоссе и, оставив попытки петь, начал весело насвистывать.
Естественно, что после этого Джоан с ним больше не разговаривала, а через несколько дней он уехал из Крейминстера.
Странный, нелепый и неприятный случай. Не тот, который Джоан хотелось бы вспоминать. Удивительно, что она до сих пор о нем не забыла…
Ужасно все это было, ужасно.
Это надо сразу выбросить из головы. В конце концов, зачем вспоминать о неприятном, когда нежишься на песке под солнцем? Можно ведь подумать о многом другом, что доставляет удовольствие.
Наверное, обед уже готов. Джоан посмотрела на часы, но было еще только четверть первого.
Вернувшись в гостиницу, она направилась в свой номер и поискала в чемодане, нет ли у нее еще бумаги для писем. Не было. Ну что ж, неважно. Ей надоело писать письма. Больше особенно не о чем рассказать. Нельзя же писать об одном и том же. Какие у нее есть книги? Конечно же, леди Кэтрин. И детектив, который ей дал Уильям. Очень любезно с его стороны, но ей не очень нравились детективы. Еще «Дом власти» Бьюкэна. Конечно, это очень старая книга. Она читала ее много лет назад.
Ну ладно, можно будет купить что-нибудь еще почитать на вокзале в Алеппо.
Обед состоял из омлета (довольно жесткого и пережаренного), яиц с карри, лосося (консервированного), печеных бобов и консервированных персиков.
После такой плотной еды Джоан прилегла. Она проспала три четверти часа, потом просто валялась и читала леди Кэтрин Дайзарт. Затем выпила чаю (со сгущенным молоком и печеньем), пошла прогуляться, вернулась и закончила книгу леди Кэтрин. Потом был ужин из лосося с карри и риса, яиц, печеных бобов и консервированных абрикосов. После этого она принялась за детектив, и когда дочитала его, пора было идти спать.
– Спокойной ночи, госпожа, – бодро заявил индиец. – Поезд завтра придет в полвосьмого утра, но уйдет только вечером, в половине девятого.
Джоан кивнула.
Впереди еще целый день. Хорошо, что у нее есть «Дом власти». Жаль, что он такой короткий. Потом ей в голову пришла новая мысль:
– Завтра же на поезде приедут пассажиры. Они поедут прямо в Мосул?
Индиец покачал головой:
– Я думаю, не завтра. Завтра машины не приедут. Дорога на Мосул очень плохая. На многие дни все застрянут.
Джоан просияла. Завтра с поездом в гостиницу прибудут пассажиры. Замечательно – будет с кем поговорить.
Она пошла спать с лучшим настроением, чем было у нее десять минут назад. В здешней атмосфере есть что-то давящее, подумала она, наверное, этот ужасный запах прогорклого жира. Он невыносим.
В восемь часов на следующее утро Джоан проснулась, встала и оделась. Пошла в столовую. Стол был накрыт на одного. Она позвала индийца, и тот появился.
Он казался возбужденным.
– Поезд не приехал, госпожа.
– Не приехал? Вы имеете в виду, опаздывает?
– Вообще не приехал. На пути очень сильные дожди – с другой стороны Ниссибина. Вся железная дорога размыта – поездов, наверное, не будет три, а то и шесть дней.
– Ну и что же мне теперь делать? – Джоан с тревогой посмотрела на него.
– Оставайтесь здесь, госпожа. Много еды, пива, чая. Все очень хорошо. Ждите, пока придет поезд.
О боже, подумала Джоан, эти восточные люди. Время для них ничего не значит.
– А нельзя взять машину? – спросила она.
Он, кажется, удивился:
– Машину? Где вы ее возьмете? Дорога на Мосул очень плохая, все застряли по другую сторону.
– А вы можете позвонить на соседнюю станцию?
– Позвонить? Это турецкая дорога. Турки – люди трудные, они ничего не делают. Они только гоняют поезда.
Вот уж действительно отдых вдали от всякой цивилизации, сказала себе Джоан, пытаясь найти в этой ситуации хотя бы нечто забавное. Ни телефона, ни телеграфа, ни машин.
Индиец сказал утешительно:
– Очень хорошая погода, много еды, все очень удобно.
Ну, согласилась Джоан, погода действительно хорошая. Хоть с этим повезло. Было бы ужасно целыми днями сидеть в четырех стенах.
– Погода здесь хорошая, дождь бывает редко, – словно прочитав ее мысли, добавил хозяин гостиницы. – Дожди идут ближе к Мосулу, вниз по дороге.
Джоан села на приготовленное место за столиком и подождала, пока принесут завтрак.
Тревога ее улеглась. Незачем волноваться – у нее хватало здравого смысла осознать это. В подобных случаях помочь ничем нельзя. Жаль только терять время.
С легкой улыбкой она подумала: «Бойтесь собственных желаний – они иногда исполняются. Я сказала Бланш, что буду рада передышке. Ну и вот я ее получила! Здесь совсем нечего делать. Даже нечего читать. Действительно, это пойдет мне на пользу. Отдых в пустыне».
Мысль о Бланш вызывала неприятные ассоциации – что-то такое, чего она явно не хотела помнить. Правда, зачем вообще думать о Бланш?
После завтрака Джоан отправилась погулять. Как и в прошлый раз, она отошла немного от гостиницы, села на землю и какое-то время сидела почти неподвижно, полуприкрыв глаза.
Чудесно, думала она, чувствовать, как в тебя вливаются умиротворение и покой. Она почти физически ощущала, какую пользу это ей приносит. Целебный воздух, замечательное теплое солнце – все это действовало расслабляюще.
Она еще немного так посидела. Потом взглянула на часы. Было десять минут одиннадцатого.
Утро проходит довольно быстро.
А что, если написать несколько строк Барбаре? Право удивительно, что она не подумала написать Барбаре еще вчера вместо всех этих глупых писем друзьям в Англии.
Джоан достала блокнот и ручку.
«Моя любимая Барбара, – написала она. – У меня получилось не очень удачное путешествие. В понедельник я опоздала на вечерний поезд и теперь, видимо, застряла на несколько дней. Здесь очень спокойно, светит солнце, и я вполне довольна».
Она остановилась. О чем еще написать? Что-нибудь о ребенке или об Уильяме? Что могла иметь в виду Бланш, когда сказала: «Не беспокойся о Барбаре»? Конечно! Вот почему Джоан не хотела думать о Бланш. Бланш так странно говорила о Барбаре.
Как будто она, мать Барбары, не знала все, что надо знать о своем собственном ребенке.
«Я уверена, теперь у нее все будет в порядке».
Что, она подразумевала, что раньше что-то было не в порядке?
Но что именно? Бланш намекнула, что Барбара слишком рано вышла замуж. Джоан передернуло. Тогда, вспомнила она, и Родни говорил что-то в этом духе. Совершенно неожиданно и с необычной для него безапелляционностью он сказал:
– Я не рад этому замужеству, Джоан.
– О, Родни, но почему? Он такой славный, и они, кажется, хорошо подходят друг другу.
– Он симпатичный молодой человек, но она не любит его, Джоан.
Джоан была поражена – абсолютно поражена.
– Родни, это просто нелепо! Конечно же, она любит его. Иначе с какой стати ей выходить за него замуж?
Он ответил довольно непонятно:
– Вот этого-то я и боюсь.
– Но, дорогой, на самом деле – разве это не глупо?
Не обращая внимания на ее наигранно легкий тон, он продолжал:
– Если она его не любит, ей не стоит выходить за него замуж. Она для этого слишком молода и слишком темпераментна.
– Но, Родни, тебе ли судить о темпераменте?
Она не могла не удивляться.
Но Родни даже не улыбнулся.
– Девушки иногда выходят замуж только для того, чтобы уйти из дома.
При этих словах Джоан просто рассмеялась:
– Не из такого дома, как у Барбары! Едва ли найдется девушка более счастливая в этом смысле.
– Ты на самом деле так думаешь, Джоан?
– Разумеется. Здесь всегда для детей был рай.
– Но они, кажется, не слишком часто приводят в дом своих друзей, – медленно проговорил Родни.
– Почему, дорогой? Я постоянно устраиваю вечеринки и приглашаю на них молодежь! Мне это кажется важным. Это сама Барбара всегда говорила, что не хочет вечеринок, и не желала никого приглашать.
Родни озадаченно и печально покачал головой.
А позднее в тот вечер Джоан вошла в комнату как раз в тот момент, когда Барбара возбужденно кричала:
– Нет, папа, я должна уехать! Я не могу больше этого выносить и не говори мне, чтобы я пошла куда-нибудь работать, мне даже думать об этом противно.
– В чем дело? – спросила Джоан.
Помолчав немного, совсем немного, Барбара объяснила причину своей вспышки:
– Просто папа считает, что он все знает лучше всех! Он хочет, чтобы я обручилась с Уильямом и подождала несколько лет. Я сказала ему, что не могу ждать, а хочу выйти замуж и уехать в Багдад. Там все будет прекрасно.
– О, дорогая, – тревожно сказала Джоан. – Мне бы не хотелось, чтобы ты жила так далеко, где я не смогу приглядывать за тобой.
– Но, мама!
– Я знаю, милая, но ты так молода и неопытна. Я смогла бы тебе помогать, если б ты жила где-нибудь поблизости.
Барбара улыбнулась и сказала:
– Ну, значит, мне придется вести свою семейную ладью, не пользуясь преимуществами твоего опыта и мудрости.
Но когда Родни медленно направился к дверям, она вдруг бросилась к нему, обхватила за шею, крепко обняла и забормотала:
– Папочка, милый. Милый, милый, милый…
Да, подумала Джоан, девочка становится очень экспансивной. Но по крайней мере, все это доказывает, что Родни совершенно не прав. Барбара радовалась при мысли уехать на Восток со своим Уильямом – и было очень приятно видеть двух влюбленных молодых людей, строящих планы на будущее.
Странно, что по Багдаду ходят слухи о том, что Барбара была несчастлива дома. Но это такой город, где единственный способ избежать пересудов – вообще ни о чем не говорить.
Например, майор Рид.
Сама Джоан никогда не видела майора Рида, но Барбара довольно часто упоминала его в письмах домой. Майор Рид был на обеде. Они ходили на охоту с майором Ридом. На летние месяцы Барбара уезжала в Аркандос. Она и еще одна молодая замужняя женщина вместе жили на даче, там оказался и майор Рид. Они много играли в теннис. А потом Барбара и он победили в клубном турнире.
Поэтому Джоан сочла вполне естественным спросить о майоре Риде – она о нем так много слышала, сказала она, что ей не терпится его увидеть.
Удивительно, что ее вопрос вызвал замешательство. Барбара побледнела, Уильям покраснел, а через минуту странным голосом пробормотал:
– Мы с ним больше не видимся.
Его тон был настолько недружелюбным, что Джоан не стала больше ничего спрашивать. Но потом, когда Барбара ушла спать, она снова завела разговор на эту тему, с улыбкой заметив, что, похоже, допустила бестактность. Но ей казалось, что майор Рид – их близкий друг.
Уильям встал и выбил трубку о камин.
– Ну, я не знаю, – неопределенно ответил он. – Мы пару раз охотились вместе, вот и все. Но мы уже давно с ним не виделись.
Неубедительно, подумала Джоан и про себя улыбнулась – мужчин всегда можно видеть насквозь. Ее немного позабавила старомодная скрытность Уильяма. Он, вероятно, считает ее чопорной ханжой – обычной тещей.
– Понимаю, – сказала она. – Какой-то скандал.
– Что вы имеете в виду? – Уильям сердито повернулся к ней.
– Мой дорогой мальчик! – улыбнулась ему Джоан. – Это видно из твоего поведения. Я полагаю, что вы о нем что-то узнали, из-за чего вам пришлось отказать ему от дома. О, не буду углубляться. Я знаю, такие вещи очень болезненны.
– Да, да, вы правы, – выдавил Уильям. – Это правда больно.
– Люди часто пытаются казаться лучше, чем они есть на самом деле, – заметила Джоан. – А когда обнаруживаешь, что в ком-то ошибся, всегда бывает очень неприятно.
– Одно хорошо, его больше здесь нет, – сказал Уильям. – Он уехал в Восточную Африку.
И вдруг Джоан припомнила обрывки разговора, случайно услышанного в клубе «Алвай». Что-то о Нобби Риде, который едет в Уганду.
Одна из женщин сказала:
– Бедняжка Нобби, он совсем не виноват в том, что каждая здешняя маленькая идиотка бегает за ним.
Другая, постарше, язвительно усмехнулась и добавила:
– Он наживает с ними массу неприятностей. Свеженькие и невинные – это по его части. Неопытные невесты. И надо сказать, у него отличные методы. Он может быть невероятно привлекательным. Девушка всегда думает, что он в нее страстно влюблен. И обычно это происходит как раз в тот момент, когда он прикидывает, не заняться ли другой.