Читать онлайн Параллельная вселенная Пеони Прайс бесплатно

1

Впервые за последнее время я просыпаюсь без будильника. Потягиваюсь под одеялом, ощущая холод простыни пятками. Широко зеваю, в ушах отдается хруст челюсти. В комнате, как и в черепушке, тихо и вместе с тем гулко. Желудок скручивается в тугой узел. Сперва кажется, что таким образом о себе дает знать голод. Но я не голодна – я пуста. Как щетка для пола, из которой выпал весь ворс.

Вдалеке еле слышно звучит незнакомая песня:

Открываю глаза и щурюсь – в них ударяет яркий дневной свет. Зажмуриваюсь, под веками все краснеет. Зеваю, потягиваюсь и иду в ванную, которую мы с Энн делим на двоих. Да, порой личная уборная – непозволительная роскошь.

Пытаюсь прикинуть, что мне делать дальше. Найду ли я работу за неделю? И если да, то какую? Снова мыть посуду, витрины, полы или машины? Так я никогда ничего не добьюсь – лучше схожу на пару кастингов.

Упираюсь в стену, провожу по ней в поисках дверной ручки, но та странным образом исчезла. Открываю глаза и обнаруживаю себя у пустой белоснежной стены. Слева от меня висит картина, похожая на… на нечто такое, что я нарисовала бы, если бы сидела на колесах.

Оглядываюсь и вижу комнату, словно сошедшую со страниц «Архитектурного дайджеста»[18]: кровать с шелковым постельным бельем, вазы с пионами на стеклянных столиках, абстрактные картины, кресла, обитые бархатом, высокие потолки и окна в пол. Даже в самых смелых снах я не представляла таких спален. Человек, который около двадцати лет закрывает дверь в свою комнату, хорошенько растянувшись на кровати, со временем находит плюсы в тесноте.

На нетвердых ногах подплываю к окнам. За стеклами без единого развода огромный бассейн с водой цвета летнего неба и песчаные холмы с редкой зеленью, на которых по-хозяйски раскинулись особняки кофейно-молочного цвета с коричневато-красными и серыми крышами. Отсюда они выглядят как игрушки, шоколадные домики, которые вот-вот растают под солнцем.

Пальцы тянутся к вискам, надавливают, глаза закрываются, чтобы найти спасительную красноту, в которую превращается яркий солнечный свет. С силой щиплю себя за запястье и распахиваю глаза – пейзаж не меняется, он напоминает вступительные кадры шоу про семейку Кардашьян.

Что за черт? Что за хрень? Что за…? Твою мать! Мысли в голове резко сменяют друг друга, как будто в старом телевизоре кто-то нетерпеливо щелкает каналами. Меряю комнату шагами: из одной стороны в другую. Нужно двигаться, чтобы окончательно не спятить, не погрузиться в медленно застывающий цемент.

Останавливаюсь, резко открываю первую попавшуюся дверь и оказываюсь в большой и светлой гардеробной, стены которой окрашены в молочно-розовый – цвет одежды для маленькой девочки или рабочего места на фото из пинтереста.

Безумие какое-то! И оно не укладывается в голове, как ни пихай, хотя я и пытаюсь сложить происходящее воедино, крутя его то так, то этак, как кубик Рубика…

Понятно: это сон. Я ничего не ела весь вчерашний день, не учитывая пережевывания хлопьев, и теперь меня кидает в обволакивающе гулкий бред. Еще пару дней без еды – и я заговорю на парселтанге[19], смогу левитировать и исцелять – обычное дело, когда мозг испытывает потребность в углеводах.

В комнате слабо пахнет чем-то искусственным – пряно-цветочным. Точно не от букета цветов на туалетном столике – они искусственные.

Как в магазине, на лакированных полках, куча туфель всех возможных цветов: красные, белые, черные, желтые, синие, фиолетовые, оранжевые, салатовые. Салатовые? Цвет ярким пятном выделяется среди других.

– Кому вообще нужны салатовые туфли? – бурчу я, крутя одну из них в руках.

Туфля тяжелая. Седьмой размер. Мой! Но какая разница, если всего этого не существует?

Возвращаю ее на место и двигаюсь к рейлу с брендовой одеждой. Я не вижу бирок и ярлыков, но понимаю, что она дорогая. Боковое зрение выхватывает отражение в зеркале.

Это ты? Внутренний голос шипит так, будто я за ночь и правда освоила парселтанг. С ревом в ушах возвращаюсь к зеркалу.

– Да ну на хер?

Обычно я так не выражаюсь (только если Кевин выводит меня из себя), ведь мама учила меня хорошим манерам, но тут ругательства, которые зачастую остаются в голове, вырываются наружу, как газировка из бутылки.

Из зазеркалья смотрит красотка с миловидным личиком, таким же игрушечным, как и дома за окном, и длинными светлыми волосами, струящимися по острым плечам. Я с силой бью себя по щекам и зажмуриваюсь. Шлепок эхом отдается в голове. Не знаю, кто это, но точно не я. Хотя нет – это неправда. Присмотревшись, я осознаю, что это вполне я – улучшенная, прокачанная, постройневшая футов на тридцать[20] я. В бледно-розовой шелковой сорочке с тонкими бретелями, которая еле прикрывает попу, я выгляжу как модель Victoria’s Secret[21].

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – лепечу я и подхожу ближе к зеркалу. – Кто ты? – задает тот же вопрос отражение, в точности повторяя мои движения. – Если это какой-то розыгрыш, то тебе лучше перестать! – Я грожу ей пальцем, тычу им в зеркало. Она предсказуемо делает то же самое. – Не смей!

Как бы глупо, странно и невообразимо это ни звучало, но, похоже, отражение вправду принадлежит мне. Осознав это, я смягчаюсь и меняю воинственный тон на растерянный.

– Ты устала, Пеони, просто устала… – Запускаю пальцы в волосы, сжимая черепушку.

Выдохнув, подплываю к одежде, педантично развешанной по цветам. Каждая вещь на отдельной вешалке – это за гранью! Синее платье – четвертый размер[22], белый костюм – четвертый размер, блузки и брюки – четвертый размер. Раньше я сказала бы, что это одежда для куклы, но теперь я гораздо стройнее, а значит, это мой размер.

– Это мое. – Вопрос становится утверждением, хотя я до конца не верю в это.

На несколько секунд зависаю, в голове пустота – синий экран смерти.

Спешу из гардеробной, а затем и из спальни. Кто-то должен объяснить, что происходит! Либо я просто проснусь. Проснусь и ничего из этого не вспомню.

Песня слышится отчетливее. Странно, что она не закончилась. Со временем до меня доходит – она играет на репите. В коридоре, как и в спальне, слишком светло, зелень и синева за окнами режут глаза. Босыми ногами я ощущаю холод стеклянной лестницы, он заставляет вздрогнуть. Спускаюсь по твердой прохладе, морщась при виде картин на стенах. От них внутри все скручивается узлом.

Вот жижа горчично-зеленого цвета, напоминающая нечто, только что покинувшее желудок.

Вот мутно-белые капли, стекающие по стеклу.

Вот черные линии, сворачивающиеся в круг.

А вот… Я понятия не имею, что это.

Проблеваться на холст и выдать за шедевр? Не знаю, кто это придумал, но у него явный талант к монетизации ничегонеумения. Несмотря на то что картины имеют мало общего с искусством, держу пари, что, продав их, можно заплатить за колледж, а на оставшееся – колонизировать Марс.

С кухни доносится шум кофемашины, перемалывающей зерна, песня и негромкое фальшивое пение. Голос мужской и, кажется, знакомый. Хотя нет – быть не может! Самый богатый человек, которого я знаю, – это мама, и то потому, что она управляет финансами всей семьи, включая папину зарплату, а тот, кто живет в этом доме, явно не в курсе, как жить целый месяц на одних консервах из Costco[23].

Судорожно представляю, как буду защищаться. Замечаю причудливую – под стать картинам – вазу на столике у стены и хватаю ее, прикидывая, смогу ли обороняться с ее помощью. От роскоши и гула в ушах у меня скукоживается мозг. Иначе зачем я об этом думаю? Во-первых, это сон. А во-вторых, это шикарный дом, под завязку набитый дорогими предметами искусства и шмотками. Если тут нужно от кого-то обороняться, то только от меня.

Оглянувшись по сторонам, возвращаю вазу на место и подкрадываюсь к проему, ведущему на кухню. У кофемашины стоит парень, нетерпеливо подергивая ногой. Он больше не поет. Блуждаю по нему глазами: от каштанового затылка к мускулистым рукам, а от них к подтянутому заду…

Прохожу вперед. Насыщенный запах кофе окутывает комнату. Последние полгода я работаю в месте, где подобным образом пахнет всегда, – проваливаюсь в воспоминания. Среди них есть приятные – Крег готовит фирменный капучино с соленой карамелью – и не очень – он же отчитывает меня за серфинг в интернете. Отгоняю нахлынувшие мысли о прошлом. Сосредоточься на поисках путей отхода! Взгляд превращается в беспокойную птицу и мечется по кухне.

Вылезти в окно?

Спрятаться за кухонным островком и выжидать, пока он уйдет?

Вернуться в спальню и запереться?

Выбежать на улицу и закричать?

Сердце скачет галопом, во рту сухо, руки дрожат – примерно так я чувствую себя каждый раз, когда хочу рассказать родителям о колледже. Только если насчет реакции родителей у меня есть мысли, то сейчас я понятия не имею, чего ожидать.

Тостер со звоном выдает порцию тостов – я вздрагиваю, а парень оборачивается. Голубые глаза лениво пробегают по мне. Я отступаю, как будто он собирается достать пушку и разрядить в меня весь магазин.

– Кофе почти готов, – объявляет он, – хотя я выпил бы чего-нибудь покрепче.

Меня будто пронзает стрелой. Руки обессиленно повисают, способность дышать покидает тело – передо мной звезда экрана Итан Хоуп.

2

Код «Красный»! Код «Красный»!

Земля разверзается под ногами, мозг раскалывается надвое. Первая половина срывается с привычного места и пускается в пляс, больно ударяя по черепушке. «Итан Хоуп! Итан Хоуп! Итан Хоуп!» – скандирует она, как болельщица, машет помпонами и делает сальто. Вторая остается на месте, выплевывая из себя вопросы, как вулкан лаву, уничтожая все вокруг.

Тело немеет на две минуты, на пять или десять – я не знаю точно. Все силы уходят на мыслительный процесс и генерирование бесконечных идей, которые хоть как-то объяснили бы случившееся: я умерла и оказалась в раю? Я жива, но просто сплю? Может, я попала в аварию, и теперь подсознание рисует эту картину? Меня похитили инопланетяне и показывают то, что я хочу видеть, чтобы усыпить мою бдительность? В общем, мысли одна безумнее другой.

Я уверена лишь в том, что это голливудский актер Итан Хоуп и он знает меня.

– Ты в порядке? – спрашивает он и ставит чашки с кофе на кухонный островок из белого мрамора, испещренного серыми прожилками, прямо как мои бедра растяжками.

Ко мне постепенно возвращаются отключившиеся чувства: обоняние и слух, но язык по-прежнему приклеен к нёбу. Я не в силах ничего ответить, да и не знаю, что можно сказать.

Я твоя самая большая и преданная фанатка!

Ты… ты… Я даже не верила, что ты существуешь вне экранов и журналов, но вот ты здесь и ведешь себя так, будто знаешь меня.

– Пенни, что случилось?

Ноги уносят меня прочь, вихрем возвращая в спальню. Захлопываю дверь и, прислонившись спиной, бессильно скатываюсь на пол. Бью себя по щекам в попытке привести в чувство.

– Соберись, черт возьми! Тряпка!

Принимаюсь искать телефон, мечусь из одного угла комнаты в другой. Новенький айфон находится на комоде. Разблокировка с помощью распознавания лица – естественно, с таким-то лицом. На рабочем столе первым делом замечаю знакомую рыже-розовую иконку, которая как гипнотический круг притягивает внимание. Нажимаю на нее. Пятьдесят миллионов подписчиков! Лента яркая, светящаяся, наполненная событиями (не то что раньше) – одна фотография крышесноснее другой: вот я на обложке Vogue в кроваво-красном платье, вот на красной дорожке в обнимку с Итаном, вот в рекламной кампании Chanel, а тут мы с Итаном на селфи с Ди Каприо. Пролистываю страницу с отвисшей челюстью, после чего пальцы сами набирают номер Мелани, за столько лет я выучила его наизусть.

– Извините, набранный вами номер не существует. Пожалуйста, проверьте правильность набора номера и перезвоните, – произносит неживой женский голос в трубке.

Набираю снова и снова, но женщина-робот повторяет то же самое.

– С тобой точно все в порядке? – интересуется Итан, заглядывая в комнату с чашкой в руке.

В порядке ли я? Не знаю… То ли я схожу с ума, то ли мир вокруг меня. Понадобится время, чтобы во всем разобраться. Стоит признать, что жизнь для меня и без того чертовски запутанная штука, а теперь вовсе не объяснимая.

– Я советую поторопиться, а не то Элайза взбесится.

– Мы куда-то едем?

Итан недоуменно смотрит, брови сдвигаются к переносице, но почти сразу лицо становится непроницаемым.

– Одевайся быстрее, – просит он и покидает комнату.

Я набираю домашний номер. Гудки: один, второй, третий. Ловлю себя на мысли, что моргаю им в такт.

– Алло, – слышится женский голос.

– Мама… – начинаю я и тут же осекаюсь. – Здравствуйте, мне нужно поговорить с миссис Прайс.

– Вы ошиблись. Это дом семьи Мэллоу, – отвечает она. По уставшему и скучающему тону я понимаю, что она собирается положить трубку.

– Нет, постойте!

– Вы неправильно набрали номер.

– Это дом 3186 на Барри-авеню, Мар-Виста?

– Да.

– Вы там давно живете?

Небольшая заминка.

– Всю жизнь.

– Спасибо. Извините.

Наступает тишина. Мысли мечутся по кругу.

Авария?

Инопланетяне?

Отправление?

Инсульт?

Смерть?

Монетка, смытая в унитаз?

Мысли, как дротики, пронзают череп, оставляя колотые ранки, однако ни одного разумного объяснения происходящему не находится. Вобрав в себя больше воздуха, прохожу в ванную и умываюсь холодной водой. Еложу щеткой по зубам и деснам до крови.

Со стеклянных полок по левую сторону от зеркала подмигивает белыми ярлыками впечатляющая своей многочисленностью армия флакончиков, пузырьков и бутылочек. Белые, желтые, прозрачные, стеклянные и пластмассовые с названиями, которые похожи на древние заклинания или латинскую грамоту, что в принципе одно и то же.

Что я там думала про колеса?

Выплевываю пасту, окрасившуюся в розовый цвет, прополаскиваю рот и вытираю его тыльной стороной ладони. Выключаю воду и вжимаюсь щекой в мягкие ворсинки полотенца, пахнущего свежестью и чистотой. Медлю, превращаясь в Флэша из «Зверополиса»[24]. Меня бросает то в жар, то в холод оттого, что нужно снова заговорить с Итаном. Одно дело – мечтать о недосягаемом принце и обожать его издалека, совсем другое – находиться рядом и быть ему под стать.

Итан Хоуп говорил со мной… Держите меня семеро!

В гардеробной я тщательно выбираю одежду, чтобы предстать перед ним во всей красе. В прошлой жизни я не надела бы ничего подобного, но мода и желание понравиться требуют жертв. Натягиваю кожаные брюки Burberry, розовый топ Dolce & Gabbana и те самые салатовые сатиновые туфли на шпильках от Prada. К счастью, с новой фигурой я в чем угодно выгляжу как Хейли Бибер[25].

Хватаю с комода безымянную сумочку, которую Пенни, судя по мелким трещинкам на ремне, часто берет с собой. В ней нахожу приятные мелочи: нюдовую помаду Guerlain в зеркальном футляре, влажные салфетки, крошечный флакончик духов и кредитку.

– Нет, мы не опоздаем, – говорит Итан, оправдываясь перед кем-то на другом конце провода, когда я спускаюсь.

Он смеривает меня взглядом, и тост, который он откусил за секунду до этого, встает у него поперек горла.

– Нет, мы не выехали, – произносит он, прочистив горло, – но выходим…

Подплываю к столу. Туфли натирают большой палец, но я строю из себя топ-модель по-американски.

Только не упади лицом в пол. А если и упадешь, то не у него на глазах.

Беру тост и в порыве смущения и неловкости принимаюсь усердно клевать его, отпивая кофе мелкими глотками.

Женский голос в телефоне дает Итану указания, а потом разговор резко обрывается. Как ни в чем не бывало Итан проглатывает тост и залпом выпивает оставшийся кофе. Я не моргая наблюдаю, как шевелится его кадык.

– Пора, – говорит он, ставя пустую чашку на столешницу. Я не спорю.

Оставив пустую посуду и крошки на кухне, мы покидаем дом. Я семеню за Итаном, чувствуя себя овцой, которая пытается прибиться к вожаку прайда, и это чувство лишь усиливается, когда Итан открывает двери красного кабриолета, сияющего так, будто он только что сошел с конвейера.

– Это «Феррари»? – спрашиваю я.

Итан хмурит брови:

– Это «Мазерати Гран Кабрио», женщина.

– Какая она классная, – с восторженностью пятилетки отмечаю я.

– Я езжу на ней уже полгода. – Он усаживается на водительское сиденье.

– А это мешает ей быть классной? – Я пожимаю плечами и несколько медлю, прежде чем сесть в салон, обтянутый кожей молочного цвета. Сумочка устраивается у меня на коленях, как любимый домашний питомец.

– Аккуратнее, – предупреждает Итан, обхватывая руль правой рукой.

Как и многие мужчины, Итан не оригинален – заботится о машине так, будто в ней сосредоточена его душа.

Он заводит мотор и нажимает на газ, по телу пробегает вибрация двигателя. Салон заполняет Power Канье Уэста:

Итан бросает на меня взгляд, полный недоумения, и убавляет громкость, как только я открываю рот.

– Что-то не так?

– Да нет, – отвечает он, надевая солнцезащитные очки, – просто непривычно видеть тебя разодетой с утра пораньше.

Я хмыкаю. Может, я вправду переборщила? На нем стильные очки, отлично сидящие темно-синие джинсы и белоснежная футболка. Он в самом деле выглядит как человек, имеющий «Мазерати», а я… я сижу рядом в кожаных брюках и салатовых туфлях. На улице восемьдесят два градуса[26], отчего моя и без того небольшая попа плавится, как сыр на сковородке.

Мы несемся вдоль домов цвета свежеприготовленного капучино, зеленых лужаек и пальм, которые от скорости превращаются в месиво форм, цветов и запахов. Волосы треплет ветер, они лезут в рот и глаза. Я заправляю пряди за ухо. Итан покачивает головой в такт музыке. Его высокие скулы, выразительно очерченные губы и мускулистые руки с проступающими венами и тонкими длинными пальцами вынуждают забыть о жаре и неудобных брюках. Я втягиваю больше воздуха, вспыхиваю от ветра и его близости.

Что, если он заметит? Если поймет, что я не та, кем он меня считает? Провалиться бы сквозь землю! Возможно, я не умею благодарить, ведь рядом со мной по щелчку пальцев материализовался неотразимый Итан Хоуп, шикарные апартаменты и целая гардеробная брендовой одежды, а я жалуюсь. Однако я силюсь понять. Это как с грозой: в XXI веке она никого не пугает, некоторые ее даже любят, но, будь я членом древнего племени майя, гроза заставила бы меня приняться за новый календарь апокалипсиса. В общем, понимание того, как это работает, облегчило бы мою задачу, какой бы она ни была. Ну серьезно, это же происходит не потому, что я кинула монету в унитаз и хорошо попросила?

– Куда именно мы едем? – спрашиваю я, голос подрагивает.

– Пенни, если ты думаешь, что это смешно, то, честно говоря, не очень.

Он качает головой, и уголки рта опускаются, как у грустного смайлика. Он явно не настроен шутить и уж тем более разыгрывать меня.

– Почему ты так зовешь меня?

– Как?

– Пенни.

– Это же твое имя.

Мое лицо непроизвольно кривится.

– Я странно себя чувствую, – признаюсь я, прикладывая руку к животу, опасаясь, что тост, как чужой, попросится наружу[27].

– Это я заметил, – говорит Итан, а после буднично спрашивает: – Ты что, под таблетками?

Я не успела бы ответить, даже если бы знала, что именно должна сказать. Он лихо поворачивает – я едва не выпадаю из машины. Вспоминаю про многочисленные флакончики и баночки в ванной. Так они мои? Неужели моя новая кукольная голова сгнила изнутри?

– В офис Элайзы, – говорит он немного погодя.

– Что?

– Ты спросила, куда мы едем…

– И кто это?

Он с шумом выдыхает, будто готовится настучать мне по голове.

– Твой или, правильнее сказать, наш менеджер, – объясняет он с благосклонностью, причина которой так и остается для меня загадкой.

Менеджер? У меня есть менеджер?! Я звезда? Знаменитость?

Очевидно, Шерлок! Профиль с пятьюдесятью миллионами подписчиков вряд ли шутка.

Я вытираю взмокший лоб ладонью. По ключицам течет пот, прямо под розовый топ Dolce & Gabbana. Глупо признавать, но всегда казалось, что люди в таких дорогих тряпках не потеют.

Закрываю глаза и с силой сжимаю пальцами переносицу. Музыка, ветер и окружающие звуки становятся тише, уходят на задний план, словно я ныряю под воду. В голове мелькают разрозненные кадры. Полумрак. Итан с бутылкой в руке. Пьет залпом, запрокидывая голову. Кадык быстро ходит туда-сюда. Бутылка на полу. Пустая. По ушам бьют громкие биты. Внутри все переворачивается. Сигаретный дым проникает в нос, жжет горло. Во рту першит. Я закашливаюсь и открываю глаза, щурюсь от яркого света.

– Что было вчера? – лепечу я.

– Только Элайзе не говори, иначе она меня в порошок сотрет.

– Мы провели ночь вместе? – Ответ на этот вопрос волнует сейчас сильнее прочих. Вчера я лежала в обнимку с фотографией Итана, а сегодня с ним самим. Голова идет кругом… Вопрос так и повисает в воздухе, словно петля он норовит затянуться на шее.

– Можно кое-что узнать? – спрашиваю я и, не дожидаясь разрешения, продолжаю: – Мои родители… Они переехали? Они живут в новом доме?

Он пожимает плечами:

– Насколько я знаю, нет.

Что-то заставляет его задуматься, помолчать пару секунд, а потом повторить сухим тоном:

– Нет.

– Где же они живут?

– Там, где и прежде.

– Нет, серьезно. Я звонила сегодня утром, трубку подняла незнакомая женщина.

– Может, кто-то из персонала?

Какого персонала?!

В висках колет. Прячу лицо в ладонях, надавливая подушечками пальцев на глаза, представляя, как вдавливаю их в голову, прямо в мозг – даже это кажется более реальным, чем происходящее.

– Почти приехали, – говорит Итан, отгоняя мои мысли.

Он быстро сворачивает с главной дороги и, проехав треть мили, останавливается у высотного стеклянного здания – монстра, уходящего в небо. Я запрокидываю голову, чтобы оценить масштабы, но смотрю вверх недолго – солнце светит слишком ярко, так ярко, что перед глазами пляшут сине-зелено-желтые круги. Размеренные звуки улицы сменяются топотом и криками. Люди с камерами окружают машину и снимают, не переставая, запечатлевая каждый наш вздох. Щелк-щелк-щелк! Мы будто попадаем в сцену документального фильма National Geographic, того самого, где крокодил утаскивает антилопу в воду.

Я тянусь к ручке.

– Не вздумай, – подавшись ко мне, приказывает Итан и выходит.

– Пенни, как настроение? Отлично выглядишь! – спрашивает человек в очках Нео[28]. – Как дела у Ричарда Бэрлоу?

Я поднимаю руку ладонью вверх, прячу глаза от солнца. Ричард Бэрлоу – любимый писатель Энн, на этом мои познания о нем заканчиваются.

– Не знаю, я никогда его не встречала…

Итан огибает машину, продираясь через толпу папарацци. Он открывает дверцу, хватает меня за руку, выдергивает из салона и ведет через месиво очков, голов, рук, ног и камер, прикрывая собой. Я прижимаюсь ближе – его сердце часто бьется. Толпа гудит на разные голоса, в воздухе перемешиваются запахи пота, кожи и одеколона.

– Итан, куда идете?

– Пенни, классные туфли!

– Итан…

– Пенни…

Мы бултыхаемся в мешанине людей, как во взбесившемся океане, не одну минуту. Очки Нео и другие фотографы щелкают камерами до тех пор, пока мы, пройдя через стеклянные крутящиеся двери, не оказываемся в прохладе светлого вестибюля. Вопросы и крики остаются позади, за стеклом, где папарацци, как рыбы, бултыхаются уже без нас. Не верится, что мы протиснулись через эту обезумевшую толпу.

Взгляд с подозрением бегает по людям в здании, готовлюсь ко второму акту. Что, если и они сорвутся с невидимых цепей и кинутся на нас с вопросами и камерами? Но этого не происходит: в здании мы в безопасности – всем плевать.

Итан торопливо шагает вперед по вестибюлю, а я за ним. К чему такая спешка? Подождет его Элайза, не развалится…

Не верится: за мной охотятся папарацци. Вчера я привлекла бы внимание разве что массовым убийством, а теперь одно мое появление заставляет слетаться толпу фотографов. С ума сойти! Случившееся настолько будоражит, что во рту пересыхает, а руки дрожат, как у алкоголика в завязке, однако Итана это ничуть не беспокоит и в отличие от меня не выводит из равновесия.

Когда мы подходим к лифтам, я осмеливаюсь открыть рот:

– Это было мило с твоей стороны.

Итан жмет на одну из кнопок вызова, и она загорается красным. Лицо непроницаемо.

– Что именно? – спрашивает он, сняв очки.

– То, как ты закрыл меня от папарацци.

На его лице искреннее недоумение, но уголки губ слегка приподнимаются.

Серебристые двери лифта мягко открываются, приглашая войти, взгляд утыкается в зеркало, которое впервые в жизни показывает то, что мне нравится видеть. Итан бесспорно красив, но я не хуже. Что, если бы он увидел Пеони? Ту самую: с тусклыми волосами, лишним весом и большим носом, усыпанным черными точками…

– Это были папарацци? – спрашиваю я, скорее, у самой себя.

Цифры на панели, установленной над дверьми, то и дело загораются желтым. Девятый этаж, одиннадцатый, пятнадцатый…

– Кто же еще? Стервятники, жаждущие нашей крови, – отвечает Итан, запуская пальцы в волосы. Я представляю, как тоже сделаю это, и щеки снова вспыхивают.

– Обалдеть! – шепчу я то ли от удивления, то ли от восхищения.

Не знаю, что поражает меня сильнее: папарацци, желающие мои фото, или Итан, прижимающий меня к широкой груди.

Лифт доставляет нас на тридцать третий этаж, в светлый опенспейс, где кипит работа. Красивые женщины и мужчины в модных шмотках и со стильными стрижками сидят за серебристыми мониторами Apple и мельтешат по залу. Наше появление не вызывает никакой реакции.

На одной из стен офиса – на той, что не из стекла, – в рамках висят обложки известных журналов: Эмма Стоун для Vogue, Ким Кардашьян и Канье Уэст для Harper’s Bazaar, Билли Айлиш для Rolling Stone и мы с Итаном для Entertainment Weekly.

Ноги сами следуют за Итаном, а мозг тем временем перебирает варианты дальнейшего развития событий. К слову, вариантов не так уж много, ведь я понятия не имею, о чем личные менеджеры говорят с подопечными.

Через стеклянную стену кабинета нас окидывает недовольным взглядом женщина в пыльно-розовом костюме. Ей то ли тридцать пять, то ли сорок пять, то ли пятьдесят – лицо словно выглажено утюгом, ни единой морщинки, поэтому сразу и не разберешься. От ее взгляда по спине бежит холодок. Ставлю все содержимое банки для ругательств, что после общения с этой дамочкой мне понадобится часовой прием у психотерапевта.

– Будет беситься, мы опоздали почти на двадцать минут, – предупреждает Итан, поднимаясь по стеклянной лестнице. – Надеюсь, ты не забыла самое важное правило общения, потому что сейчас оно нам пригодится.

– Какое?

– Наглая лесть. Поможет выиграть время, обезоружив собеседника.

– Лесть? То есть вранье?

– Естественно, вранье, правду о себе и так все знают.

В кабинете Элайзы стены тоже увешаны фотографиями знаменитостей, только это не обложки журналов, а фото, на которых Элайза запечатлена с известными друзьями: Брюс Уиллис, Брэд Питт и Анджелина Джоли (видимо, до того, как они развелись), Леонардо Ди Каприо (судя по всему, я и Итан сделали с ним селфи в тот же вечер), Джек Николсон, Уилл Смит, Дженнифер Лоуренс и еще десяток сливок Голливуда. Похоже, эта леди не любит прелюдий и предпочитает сразу выкладывать все карты на стол. Как жаль, что я ничего не смыслю в азартных играх.

Итан устраивается в кресле, обтянутом бежевой кожей, и со свистом выпускает из себя воздух. По его правую руку в таком же кресле сидит симпатичная женщина с глазами цвета морской волны. Если предположить, что Элайзе сорок пять, то незнакомка моложе лет на пятнадцать. Выглядит она менее устрашающе, а ее каштаново-рыжие волосы эффектно контрастируют с выбеленным каре Элайзы. Я усаживаюсь в кресло слева от Итана, кожа поскрипывает подо мной. Элайза о чем-то яростно спорит, прижимая к уху айфон.

– Дорогой, мне это не подходит! – сообщает она тоном начальника.

– Она говорит с мужем? – шепчу я Итану.

Он то ли фыркает, то ли усмехается.

– Будь у Элайзы муж, она съела бы его на завтрак.

– Ваши модные прикиды было бы неплохо дополнить часами, – встревает шатенка, испепеляя взглядом.

– Кара, люди нашего положения не опаздывают, а задерживаются.

– Уверена, Хоуп, в аду для тебя приготовлено местечко. И даже отдельный котел.

– Отлично, хоть где-то я буду один.

Элайза заканчивает разговор и кладет телефон на стол.

– Итан Хоуп и Пенни Прайс, – протягивает она далеко не радостным тоном.

– Элайза, ты, как всегда, неподражаема… – начинает Итан, расплываясь в обворожительной полуулыбке.

– Не думай, что этот прием подействует на меня, Хоуп. Не забывай, кто тебя ему научил.

Улыбка сползает с лица Итана.

– Но попытаться стоило!

– Запомни эту мысль, – говорит Кара. – Используешь как название для автобиографии.

– Вы опаздываете. Снова, – холодный и деловой тон Элайзы заставляет всех заткнуться и уставиться на нее. Опершись ладонями на стол, она стучит кремовыми ноготками по столешнице. Внутри все сводит, я вжимаюсь в кресло.

Стеклянные стены, двери, лестницы, столы – все в этом офисе сделано из стекла. Он – как большой аквариум, где мелкие сошки потакают и прислуживают громадной акуле в страхе, что она их съест, если что-то пойдет не так. Интересно, я тоже рыба? Если да, то какая? А если нет, то как я буду дышать под водой?

– Знаешь, непросто было прорваться через толпу папарацци внизу, – отвечает Итан.

– Конечно, знаю… – Ее рот изгибается в полуухмылке. – Но упоминание в прессе никогда не бывает лишним.

– Кто бы сомневался, – отмечает Итан и поджимает губы.

Я обмякаю в кресле, чуть ли не полностью съезжая под стол.

Да они съедят меня и не подавятся…

– То есть как? – Опираюсь на подлокотники и подвигаюсь к Итану. – Папарацци не сами нас нашли?

– Что?

– Это же их работа: сидеть в засаде часами и ждать знаменитостей…

– Да что ты такое несешь? – У него на лбу появляются глубокие морщины, которые становятся еще глубже, когда он достает из кармана вибрирующий телефон и смотрит на экран.

– Так. – Элайза хлопает в ладоши, привлекая внимание. Итан сбрасывает звонок. – У меня есть две новости. С какой начать?

– С той, которая порадует меня, – отвечает Итан, лениво потирая переносицу, – или хотя бы не сильно расстроит.

– Что ж, тогда начну с главного: контракт на вторую часть «Планеты Красной камелии» подписан. После оглушительного успеха первого фильма ваши гонорары удалось увеличить – внимание! – в два раза. – Она вскидывает руку в воздух и показывает два пальца.

Итан безрадостно, но самодовольно хмыкает.

«Планета Красной камелии»? Обложка с красным цветком туманным воспоминанием проносится перед глазами. Энн…

– Что скажешь, Пенни? – спрашивает Элайза, ожидая, что я награжу ее улыбкой, однако тело и лицо деревенеют, руки с силой вцепляются в подлокотники, да так, что белеют костяшки пальцев.

– В два раза? Это… это много, – лепечу я, пытаясь сглотнуть, но в горло будто засовывают кулак. Я изо всех сил стараюсь не подать виду, что готова рухнуть в обморок.

– Четырнадцать миллионов. Теперь о вас заговорят как о звездах А-класса.

– Миллионов долларов? – переспрашиваю я.

– Нет, фантиков, – отвечает она таким язвительным тоном, что я жалею о том, что спросила. – Конечно же долларов!

Мое тело немеет, застывает и покрывается коркой льда. Виски пульсируют. Я в нескольких секундах от того, чтобы вскочить на столешницу и прокричать: «Что, мать его, тут творится?!»

– Съемки начнутся через два месяца, так что советую держать себя в отличной форме и, что не менее важно, не давать поводов для грязных сплетен.

Она особенно выделяет сочетание «грязные сплетни», свысока глядя на Итана, который уставился на экран вибрирующего телефона. Я привстаю, чтобы увидеть, кто ему названивает, но он тут же выключает мобильный и прячет в карман.

– Каспер и я об этом позаботимся, – обещает Кара, о существовании которой я чуть не забыла.

Что за Каспер? Мозг закипает от незнакомых имен.

– Вы уж постарайтесь. Знаменитость, вываливающаяся пьяной из бара, не лучшая новость для первой полосы газет…

– А вторая новость какая? – перебивает Итан.

– Публика от вас в восторге, – отвечает Кара сухим голосом.

– В восторге? – встревает Элайза. – В восторге она была от победы Ди Каприо на «Оскаре», а вы взорвали умы подростков во всем мире, и не только подростков. Вы что, не следите за новостями? Кара, зачитай заголовки за последнюю неделю.

Кара берет со стола стопку листов толщиной с юбилейный Vogue и размеренно зачитывает, как ингредиенты рецепта:

– Пенни Прайс и Итан Хоуп снялись в рекламе нового аромата Сhanel; Итан Хоуп и Пенни Прайс вернулись из Нью-Йорка в Лос-Анджелес в одном самолете; Пенни Прайс и Итан Хоуп украсили новую обложку V Magazine; Итан Хоуп и Пенни Прайс флиртуют на премьере нового фильма Marvel; Пенни Прайс и Итан Хоуп вместе сходили на тренировку в Беверли-Хиллз… – Она поднимает взгляд. – Другие страницы такие же. Читать все?

– Сходили на тренировку? – лепечу я.

В последний раз я тренировалась, когда мыла раковину в кофейне. Руки болели сильнее, чем от любого новомодного тренажера.

– Сходили на тренировку. Это считается инфоповодом? – Итан усмехается. – СМИ очередной раз оправдывают свое название – Слишком. Много. Информации, – он ненадолго замолкает после каждого слова, расставляя невидимые точки.

– Интересно, конечно, но можно я продолжу? – язвит Элайза, и мы затихаем. – Все хотят такие же отношения, как у вас. Хотят быть вами, а если не удастся, то взглянуть на вас и, если повезет, прикоснуться. Это триумф! Телефон разрывается от предложений. И это сыграет нам на руку, когда выйдет второй фильм. Сборы взлетят до небес.

Предвкушая громкий успех, она потирает руки, словно злодейка из диснеевского мультика. Я невольно кривлюсь, так ужасно это выглядит.

– Не вздумайте ничего натворить, – приказывает она и выставляет палец, указывая поочередно на меня и на Итана. – Продолжайте в том же духе…

Ее прерывает телефонный звонок.

– Да, Крис…

– О чем это она? – шепчу я, обращаясь к Итану, хотя сама не знаю, что имею в виду: съемки в фильме, гонорар в четырнадцать миллионов, наши отношения.

Он накрывает мою руку ладонью.

– От успеха ее заносит, собственно, как и от неудач.

Кара мельком смотрит на наши руки и отводит взгляд.

– Можете идти, – говорит Элайза, прикрыв телефон. – Кара, список дел, живо!

– Давайте обсудим остальные вопросы вне этого кабинета, – просит Кара.

На выходе меня останавливает голос Элайзы:

– Пенни, я знаю, что последнее время тебе было нелегко, но ты слишком усердствуешь со сладким. Я это вижу, и мне это не нравится. И почему ты не накрашена? – возмущается она, но я не успеваю ответить, а она – продолжить допрос, поскольку раздается очередной звонок – на этот раз с макбука, и разговор полностью поглощает ее.

Что она имеет в виду? Я и так стройняшка! И зачем мне макияж с утра пораньше? Пенни и без него выглядит как топ-модель.

– Я выслала вам расписание на эту неделю, – говорит Кара, поспешно шагая на шпильках по коридору вдоль стеклянных дверей, стен и обложек со знаменитостями. – Ознакомьтесь и следуйте ему. Элайза лично его проверила и одобрила, не советую заниматься самодеятельностью.

Итан достает из кармана айфон, глаза бегают по строчкам на экране.

– Съемка для Entertainment Weekly…

– Что?! – переспрашиваю я и бесцеремонно влезаю в телефон.

Вчера перед сном я прижимала номер с Итаном к груди, а теперь буду с ним на обложке? Он морщится и отводит телефон от моего лица.

– Утреннее шоу Джерри Стоуна? – Его возмущенный тон и подозрительное выражение лица не предвещают ничего хорошего. – Да вы спятили!

Кара резко поворачивается к нам.

– Он же гад, – шикает Итан.

– Может, и так, но его шоу одно из самых рейтинговых на американском ТВ.

– Вы не отправите нас туда!

– Тебя нет.

– А это как понимать?

– После того как год назад ты плеснул ему воду в лицо в прямом эфире, Джерри занес тебя в черный список. Теперь только Пенни. Ты больше никогда не попадешь в его студию, даже если захочешь.

– Как удачно, что я не хочу…

Кара выжидающе смотрит на него.

– Это должно меня расстроить? – продолжает он со смешком, таким, будто ему все равно, но очевидно, что это не так. – Нельзя было найти падальщика помельче?

– Кто бы говорил. – Кара качает головой. – Ты ходячая проблема, Итан Хоуп. Ты и твои пьяные прогулки по барам мелькают на первых полосах последние полгода. Добавь к этому задержание за вождение в нетрезвом виде – и все, репутация спущена в унитаз. Ты не вправе судить о моральных качествах других, потому что ничего не знаешь о морали.

Лицо Итана непроницаемо, но глаза выдают полный спектр чувств: недовольство, злость, обиду…

– Я так устал от того, как вы пытаетесь управлять мной, – признается он сухим голосом и прячет телефон в карман.

– Что бы ты ни думал, мы работаем на результат.

– Как мило с вашей стороны, а я уже мысленно отрезал вам головы и приколотил к стене.

Я не встреваю. В какой-то миг перестаю дышать, ведь воздух между ними электризуется так, что, кажется, у всего офиса волосы вот-вот встанут дыбом. Повисает тишина, оба молчат, но умудряются вести разговор, смысл которого остается для меня загадкой.

– Если уж хочешь напиваться, – шепчет она и подходит ближе, – то делай это дома, а не на глазах у всего Беверли-Хиллз.

– Только не говори, что тебе за меня стыдно.

– Не больше обычного.

Кара открывает двери и заходит в кабинет, Итан испепеляет ее взглядом через стеклянные стены. Она резким движением закрывает жалюзи, давая понять, что разговор окончен. Итан шумно выдыхает, прячет руки в карманы и идет через огромный зал к лифтам. Лицо напряжено в попытке сохранить непроницаемый вид.

– О чем это она? – спрашиваю я, семеня за ним.

Он не сбавляет хода.

– Я правда не понимаю, – признаюсь я, останавливаясь у лифта.

– Я не хочу об этом говорить.

– О чем?

– О том, о чем ты хочешь поговорить по душам.

Двери лифта плавно открываются.

– Но если тебе нужна помощь, то стоит попросить…

– Единственное, чем ты сейчас можешь помочь, – выдает он, нажимая на кнопку первого этажа, – это молчанием. – На его скулах ходят желваки.

Молчу, но недолго, ведь меня распирает от любопытства, восторга, удивления, страха и сотни других чувств, бурлящих во мне с сегодняшнего утра. Я как бутылка газировки, которую хорошенько встряхнули: внутри все кипит и клокочет.

– Слушай… – Я поворачиваюсь к Итану и пропадаю в голубых глазах.

Впервые смотрю на него настоящего: не на фото, а на живого человека. И пусть сейчас на его лице видны поры, а под глазами – синяки, он все равно мечта, сошедшая со страниц романтической прозы. Пронзительные светлые глаза буравят меня, скручивая внутренности в тугой узел.

– Пожалуйста, послушай, как бы глупо это ни звучало…

На его лице ни гнева, ни злости – лишь снисхождение, отчего моя смелость со свистом сдувается, хотя секунду назад я намеревалась рассказать ему все и даже больше.

– Ты… ты мне дорог. И если тебе что-то нужно, я готова помочь. Это не просто слова…

О чем я думала? Признаться ему? В чем? В том, что вчера он понятия не имел о моем существовании? Что я никакая не актриса в теле модели, а обычная двадцатилетняя неудачница, работающая в кафе уборщицей за семь долларов в час?

Он странно улыбается: безрадостно, без злобы – грустно.

– Не понимаю, Прайс, что с тобой случилось, но спасибо.

Нет уж, я ничего не скажу. А вдруг все полетит к чертям, как только я это сделаю? Я не хочу терять эту жизнь, не хочу терять новый дом, Итана и личного менеджера, пусть она и не самая приятная леди. Хочу один день не быть невидимкой.

– Элайза непростая дама. – Я тщательно подбираю эпитет, прежде чем произнести вслух.

– Не то слово, – произносит он, едва открывая рот, отчего получается абракадабра вроде «нетслво».

– Ненавидишь ее?

– Ненавижу? Это не то слово, – отвечает он, особенно выделяя слово «то».

– Слишком сложно… Я не понимаю.

– Она стерва, но яйца у нее есть, причем стальные.

Выйдя из лифта, Итан смотрит на экран телефона. Его манера проверять пропущенные звонки и хмуриться начинает напрягать.

– Куда дальше? – интересуюсь я, подпрыгивая от нетерпения. Неужели я проведу целый день в компании Итана Хоупа? – Может, позавтракаем, точнее, пообедаем? Я как раз знаю одно место…

– Не получится, у меня планы, – прерывает он.

Его брови сдвигаются к переносице, он будто становится ниже, словно взвалил на себя груз, который ему не по силам. Живое воплощение Сизифа с картины итальянского художника[29].

– Когда мы увидимся? – спрашиваю я.

– Скоро.

– А точнее?

– Очень скоро, – бросает он и прижимается губами к моему лбу. Сердце подскакивает к горлу. Я сглатываю, чтобы не пустить слюни. Отстранившись, он идет к выходу.

– Ты оставишь меня здесь одну? – Я вскидываю руки от бессильной досады.

– Кара отправила за тобой машину. Тебе же нельзя за руль.

– Почему? Какую машину?..

Как я ее узна́ю? Что мне делать дальше? Куда он идет? Вопросы сыплются не переставая, но так и повисают в воздухе, с грохотом падая и разбиваясь вдребезги о мраморный пол. Итан прыгает в блестящую «Мазерати», надевает очки и уносится прочь. На этот раз ему не мешает ни один папарацци. Я запоздало выбегаю за ним и смотрю вслед удаляющемуся кабриолету.

Итан Хоуп – твой парень?

Итан Хоуп – мой парень!

Я хватаюсь за голову, с силой впиваюсь пальцами в черепушку, давлю на нее. Стою так невероятно долго в попытке выудить из каши в голове разумную мысль, хоть одно объяснение, хоть одно воспоминание. Солнечный свет сменяется чернотой перед глазами. Голос Элайзы проникает глубоко под кожу и назревает, лопается, как гнойный нарыв: «Ты недостаточно хороша. Ты недостаточно хороша. Ты недостаточна. Нам недостаточно». Она повторяет это снова и снова, а потом голос стихает. Все возвращается на круги своя.

Я щурюсь от солнечного света, достаю из сумки телефон и трясущимися руками набираю Мелани, однако женский голос отвечает все то же: данного номера не существует. Спрятав айфон, озираюсь по сторонам, ожидая, что кто-то неизвестный выскочит из-за угла и прокричит: «Самозванка!» Но разоблачать меня никто не торопится. Улица выглядит как финальный кадр научно-фантастического фильма про эпидемию, поразившую все население земного шара, и только недалеко от входа стоит черный «кадиллак».

Я выпускаю из себя воздух, потираю лоб и виски. В ушах гудит. Мне нужна передышка, чтобы пораскинуть остатками серого вещества. Определенно происходит нечто из ряда вон выходящее, и я чувствую себя гостьей в этом мире. Говорить о сумасшествии пока рано, хотя предпосылки определенно есть. Конечно, списать все на резкое помутнение рассудка и признать себя чокнутой проще, но я знаю, что это не так. Я не сумасшедшая – я чужая в этом мире стеклянных офисов, дорогих автомобилей, шикарных домов и стильных укладок.

Взгляд, как потерявшая хозяйку собака, мечется по тротуару, по окнам здания напротив и по мимо проезжающим машинам. Что делать? Что делать? Что делать?! Я потеряю рассудок, если буду стоять на месте. Ноги несут к «кадиллаку», заставляя забраться на высокую ступеньку.

– Добрый день, мисс Прайс, – приветствует водитель низким, ничего не выражающим голосом.

Я кривлю рот в подобии улыбки и смотрю на темный глаз и кусок шоколадной кожи в зеркале заднего вида. Плечи мужчины настолько широкие, что, кажется, рукава пиджака треснут при малейшем движении.

– Как вас зовут? – спрашиваю я.

Во взгляде проскакивает удивление вперемешку с недоумением, но он подавляет их.

– Боб, мисс, – отвечает он с нарочитой вежливостью, хотя, скорее, послал бы к черту человека, неспособного запомнить имя собственного водителя.

Как странна жизнь! Раньше – если уж быть совсем точной, вчера – я тоже оставалась невидимкой, тенью на стенах, руками, уносившими опустевшие чашки. У меня не было имени – нет, оно было, но никто не запоминал его.

– Куда едем, мисс? – интересуется Боб, взглянув на мое отражение.

Хороший вопрос. Выуживаю из сумки телефон и проверяю расписание, которое скинула Кара: через час планируется двухчасовая тренировка в спортзале, после – поход к косметологу и примерка наряда к шоу Джерри Стоуна. Планы серьезные, но, принимая во внимание все события, не такие уж важные, поэтому я без сомнений говорю:

– К родителям. Домой.

3

За тонированными стеклами проносится шикарный Лос-Анджелес, тот самый, который мы с Мелани мечтали в детстве покорить: яркий, чистый, стильный. Солнце почти в зените, лучи отражаются от зеркальных высоток и вывесок одно- и двухэтажных бутиков и отелей. Тени быстро становятся мелкими, едва заметными, а потом и вовсе исчезают. Прохожие, никуда не спеша, идут мимо витрин, не обращая на них внимания. Зелень пальм кажется салатовой, даже желтой под испепеляющим солнцем.

Я высовываюсь в окно, дышу полной грудью. Меня окутывает детский всепоглощающий восторг. Здесь дозволено все, а теперь, когда деньги не проблема, то даже больше. Мне словно пять лет, я в огромном магазине сладостей, и можно взять что угодно, набив карманы под завязку.

На одном из зданий красуется билборд с моим лицом, с лицом Пенни. Черно-белая фотография занимает стену четырехэтажного дома: глаза подведены так, что кажутся инопланетными, кожа без единого недостатка, впрочем, как и пор, накрашенные губы едва уловимо изгибаются в улыбке Моны Лизы. Пенни смело смотрит в камеру, приподнимая подбородок.

– Это я! Это я! – восклицаю я, не в силах подавить эмоции, и подпрыгиваю на сиденье.

– Вижу, – усмехается Боб.

– Это я… – с блаженством повторяю я.

Я представляю, как расскажу все родителям и Энн, как им придется признать, что мои мечты все же не были фантазиями, как они с неловкими улыбками признают свою неправоту и скажут, что гордятся мной. Мне так хочется, чтобы все это оказалось правдой, что конечности ноют, а в висках покалывает.

Минуя магазины и бутики, мы проезжаем десятки белых, серых и кофейных особняков, разместившихся на брентвудских[30] холмах, и останавливаемся у одного из них. Двухэтажное здание с квадратными колоннами, окнами в пол и плоской крышей предстает перед взором словно мираж. Дом блестит на солнце, отражая лучи, как начищенная до блеска зеркальная шкатулка, как бы говоря: «Здесь живут люди, которые тебе не по зубам».

– Это точно дом моих родителей? – спрашиваю я, хотя знаю, что нет.

Спутать мой старый дом с этим – все равно что пытаться использовать стул в качестве космического корабля.

– Конечно, хотите, чтобы я проводил вас до двери?

– Нет.

Выйдя из машины, я стряхиваю с себя невидимые пылинки, набираю в легкие воздух и выпускаю, набираю и выпускаю… Ладошки потеют. Голова идет кругом. Что бы там ни было, падать в обморок ни к чему. Иначе как я узна́ю развязку?

Дом не окружен забором, я беспрепятственно прохожу по подъездной дорожке, вымощенной крупной серой брусчаткой, и останавливаюсь у минималистичной двери. Сердце колотится в горле. Я нажимаю на звонок с такой силой, что белеет палец. Тишина. Звоню еще раз – ничего. Заглядываю в затемненное окно рядом с дверью. Видна прихожая, а за ней часть просторной гостиной.

Я жду недолго, с облегчением выдыхаю и собираюсь восвояси, но тут в прихожую выходит мужчина лет пятидесяти. Шагает он неспокойно и озабоченно, будто его отвлекли от чего-то важного. Он рывком открывает дверь, окидывает меня взглядом и останавливается на лице. Тонкие губы растягиваются в улыбке, в которой я узнаю́ свою.

– Пенни…

– Папа? – Во мне зарождаются десятки вопросов, но они летят в общую кучу оставшихся без ответа.

Это определенно не мой отец! Не тот отец, который носил очки, читал в темноте, готовил омлет по утрам и работал по пятьдесят часов в неделю, чтобы обеспечить мое обучение, но в то же время я всем телом чувствую связь с этим человеком, будто кровь по нашим венам разлили только что из одной емкости.

– Я… рад, что ты заглянула, – говорит он и потирает шею, судя по виду нельзя сказать, что он рад, но вот удивлен точно. – Что ж, проходи.

Он открывает двери шире и пропускает меня вперед. На нетвердых ногах иду через просторный холл и оказываюсь в не менее просторной гостиной, откуда открывается вид на бассейн и салатовый в лучах солнца сад. Взгляд пробегает по картинам на стене, по окнам, по мебели. Мешкаю, пораженная размером и убранством дома, но все же устраиваюсь на одном из белых диванов посреди комнаты.

– Как ты? Как дела? – спрашивает мой новоиспеченный отец, уходя вглубь дома. Слышится шорох и звон посуды.

Я теряюсь, не зная, на какой вопрос отвечать, ведь дела у меня лучше некуда, но чувствую я себя при этом персонажем Джима Керри в «Шоу Трумана»[31].

– Неплохо, – отвечаю я в итоге.

Пока он не видит, изучаю его жилище: в гостиной немного мебели, но все подобрано со вкусом, каждый предмет на своем месте. Никаких разводов на окнах, носков под диваном или журналов, небрежно валяющихся на кофейном столике. Никаких кубков, сувениров и памятных фото – пространство выхолощено, будто он и я вместе с ним часть каталога по дизайну интерьера.

Не нужно быть Эйнштейном или Платоном, чтобы прийти к выводу, что родители Пенни – мои новые родители – не просто богаты, а чертовски богаты. Откуда такие деньги? Они работают на сицилийскую мафию? Они аристократы? Они знамениты? На эти вопросы дает ответы Википедия: их зовут Стенли и Лили Прайс, он режиссер, снявший последний фильм семь лет назад, а мама – менеджер по кастингу и бывшая актриса ситкома, название которого ни о чем мне не говорит.

И почему я раньше не додумалась найти информацию в интернете?

Стенли возвращается с двумя треугольными бокалами, в фильмах из таких обычно пьют мартини, и протягивает один мне.

– Мой фирменный.

Я прячу телефон в сумку и беру бокал с оранжевой жидкостью.

– Он безалкогольный, – предвещая возможные опасения, предупреждает Стенли.

Пробую «его фирменный»: на вкус как грейпфрутовый сок вперемешку с абрикосовым и лимонным – непривычно, но вполне сносно.

– Извини, что заставил тебя стоять на крыльце, – не ждал гостей. – Он устраивается рядом вполоборота ко мне и кладет ногу на ногу.

– Ты куда-то собираешься?

– С чего ты взяла? – Рука со стаканом повисает в воздухе.

Я хмурюсь. Может, я схожу с ума, но он определенно одет как человек, который собирается на прием.

– Твой костюм.

– Да, новая коллекция Armani. – Он заботливо поправляет и так идеально лежащие лацканы пиджака. – Нравится?

Я киваю, ведь мне нравится, но я все же в замешательстве. Носить Armani в качестве домашней одежды – это… необычно.

– Скоро начнутся съемки «Планеты Красной камелии», – это не вопрос, а утверждение.

– Ты уже в курсе?

– Контракт на четырнадцать миллионов – это не шутки, дорогая. К тому же мы с мамой, как твои менеджеры, обязаны такое знать.

– Я думала, Элайза – мой менеджер.

– Конечно, но и мы не можем оставаться в стороне. Элайза, безусловно, талантливый организатор и агент, но она никогда не позаботится о тебе и твоих делах так, как мы, понимаешь?

Я осторожно отпиваю из бокала, а он продолжает:

– Я всегда говорил, что тебя ждет большое будущее, и ни разу за двадцать лет в этом не усомнился. Помнишь свою первую рекламу? Сколько тебе было? Года два, наверное. Мы с матерью положили столько сил, чтобы ты получила первую роль.

– А где мама?

Он едва заметно усмехается и отпивает из бокала.

– После стресса с аварией и пресс-туром она решила отдохнуть в Париже, – это звучит так просто из его уст, словно в столицу Франции можно летать каждый день. Про аварию я не спрашиваю – Стенли тараторит как заведенный: – Когда начнутся съемки, я обязательно буду присутствовать на площадке. Хочу снова окунуться в процесс. Возможно, со временем нам удастся поработать вместе: ты перед камерой, а я по ту сторону. – Он подмигивает мне.

Я киваю как болванчик, что стоял у папы – моего настоящего папы – в машине. Повисает неловкая тишина, в которой отчетливо раздается стук шпилек. Со второго этажа спускается стройная брюнетка – девушка чуть старше меня, ее длинные темные волосы струятся по плечам. Будь я прежней, стоило бы заползти в угол, чтобы не сгореть в лучах ее красоты. Но теперь я не хуже.

Шпильки подплывают к отцу и передают две папки: одну тонкую, другую увесистую.

– Все здесь, мистер Прайс, как вы и просили.

– Да, Келли, спасибо.

Я как существо, не имеющее способности говорить, наблюдаю за их беседой, переводя взгляд с одного на другого. Стенли замечает это и поспешно произносит:

– Точно, Пенни, ты ведь не знакома с Келли. Келли – мой новый ассистент. С каждым годом я все забывчивее, а она держит мои дела в порядке, – он стучит по папкам.

– Рада познакомиться, – говорит Келли.

– И я.

Знакомство выходит кратким и бездушным, но Келли это не смущает. Более того, как только стук шпилек утихает в глубине дома, я забываю о ее существовании – такова судьба обслуживающего персонала.

– У тебя… так много дел? – прочищая горло, спрашиваю я.

– А как же, мне приходится следить за твоей деятельностью, – отвечает он, поглаживая увесистую папку, – но и о себе не забывать. Вот присматриваюсь к сценариям, выбираю наиболее перспективные. Не хочу размениваться на никчемные сериалы и короткометражки, понимаешь? Сколько можно… – Он собирается добавить что-то, но резко замолкает.

– Может, куда-нибудь съездим? – Я почти подпрыгиваю на месте, едва не проливая содержимое бокала. – Расскажешь мне обо всем.

– С радостью, но не выйдет. У меня видеоконференция с продюсером одной перспективной киностудии из Нью-Йорка.

– Что ж…

Опустошаю бокал и глупо кручу его в руках. Стенли будто забывает о моем присутствии и проваливается в собственные мысли.

– Я, наверное, пойду.

Не ожидая, пока он ответит, встаю на подкашивающиеся ноги, он – за мной.

– Помни, дорогая, я горжусь тобой.

Стенли заключает меня в объятия, похлопывает по спине, а я обмякаю в его руках, не осмелившись дотронуться. Отпрянув, ищу, куда поставить пустой бокал – в этом доме он в любом месте лишний. Стен забирает его, ставит на кофейный столик – слишком низкий, чтобы быть удобным, – и провожает до двери, ничего не говоря на прощание.

4

Скомканность и краткость встречи с новым отцом и его ассистенткой приводит к странному чувству замешательства и одновременно успокоения, которое действует как седативный препарат – меня развозит в салоне машины. Тело безвольно распластывается на заднем сиденье, конечности наливаются свинцом, но мозг работает без устали. Мозг работает так быстро, что я не успеваю вылавливать мысли, будто пытаюсь сесть на поезд, который не совершает остановок.

Вздрагиваю. Щипаю себя за правый локоть, за левый, за щеки, впиваясь ногтями в кожу – на ощупь она как плотная резина.

Пора просыпаться! Все происходящее не может быть правдой. Пора вставать!

– Куда дальше? – спрашивает Боб, вырывая меня из непростых мыслей.

Помешкав, называю прежний адрес – дома, в котором я жила последние двадцать лет; дома, у которого нет колонн и окон в пол; дома, где живут родители и Энн, ведь три человека не способны в одночасье исчезнуть с лица земли, как печенье из банки. В сумке пиликает телефон, сообщая о тренировке. Удаляю напоминание.

Постепенно ухоженные брентвудские дома, скрывающиеся за подстриженной зеленью оград и деревьев, сменяются менее зеленой и более скромной артерией Банди-Драйв с жилыми апартаментами и зеркальными высотками, а после магазинами, автомастерскими и заправками на Юг-Барингтон-авеню. Минуя пару блоков и безликих одноэтажных домов, оказываемся на до боли родной Барри-авеню.

На Барри-авеню едва ли увидишь дизайнерские здания с плоскими крышами. Это улица спокойствия, вечной спячки и вялотекущего времени. Это улица тихих дорог, укрытых тенью крон деревьев. Это улица одно- и двухэтажных семейных домиков, большинство из которых никак не отгорожены от внешнего мира и поэтому плотно жмутся друг к другу в попытке защититься от него.

Сердце екает и ностальгически ноет, как будто я не была здесь несколько лет, потом подпрыгивает и бьется с удвоенной силой. В кульминации, как гимнаст под куполом цирка, и вовсе совершает сальто-мортале. Боб глушит мотор у желто-песочного домика с маленьким крыльцом, который, как и ступеньки, отделан красными глиняными плитками. Никогда прежде этот дом не казался таким далеким и чужим.

Машина стоит. Боб молчит. Я сижу, испуганно уставившись в окно. По шее и спине скользкой змейкой течет пот, не говоря про попу и ноги в кожаных брюках. Со свистом выпускаю воздух, готовлюсь к тяготам предстоящего действа и на нетвердых ногах вылезаю из машины. Брюки с всхлипом отстают от бедер, как и туфли от пяток, в очередной раз натирая кожу. Если Энн увидит меня такой, то точно умрет со смеху.

Боб увязывается за мной, нависая как скала.

– Останься в машине, – оборачиваясь, говорю я.

– Извините, мисс, но я обязан сопровождать вас в незнакомой обстановке. Это может быть опасно.

– Шутишь? Посмотри на него. – Я вскидываю руку в сторону дома. – Какие опасности там поджидают? Скрипучая лестница? Или подгоревшие тосты?

– Но, мисс, у меня инструкции…

– Не переживай, Боб. – Я примирительно поднимаю руки ладонями наружу. – Я не собираюсь входить. Просто спрошу.

Он молча складывает руки чуть ниже уровня пряжки ремня, давая понять, что останется здесь.

– Вот и славно, – отмечаю я.

Взлетев по ступенькам на крыльцо, стучу в двери (звонок недавно сломался). Не выжидая ни секунды, стучу еще раз. Дверь открывает женщина лет пятидесяти с темно-каштановыми волосами, у нее на лбу глубокие морщины.

– Здравствуйте, я могу вам чем-то помочь? – Это тот самый голос, который отвечал мне с утра.

– Я… я ищу семью Прайс: Стивена, Лорейн и их дочь Энн. Они живут здесь?

– Нет. Этот дом принадлежал моим родителям, а теперь он мой.

– Может, я что-то напутала, – лепечу я, бросая взгляд на запястье, где раньше носила часы, но теперь их нет – выходит довольно глупо.

– Я знакома со всеми соседями, но семьи Прайс я не знаю. И в последнее время сюда никто не переезжал.

Что, если теперь у них другая фамилия? Что, если они живут в другом районе? В другом городе? В другой стране? Не живут вовсе…

– Наверное, переехали…

– Извините, кажется, ваше лицо мне знакомо. – Ее рот изгибается в подобии улыбки: неловкой, но искренней. – У моей дочери вся комната увешана плакатами, и девушка на них выглядит в точности как вы. – Рот вовсю растягивается, обнажая желтоватые зубы. Мои когда-то были такими же из-за любви к кофе и темной газировке.

На миг я лишаюсь дара речи.

– Сейчас много кто похож на много кого, – отвечаю я таким тоном, будто понимаю, о чем говорю.

– А этот мужчина? Он с вами? – Она указывает за мое плечо, где с грозным видом выжидает Боб.

– Это Боб – троюродный кузен моей двоюродной тетушки. – Шутка не вызывает улыбки, поэтому я виновато добавляю: – Простите, поезд убогих шуток несется так быстро, что его не остановить. Не обращайте внимания, это мой водитель. Он останется там, где стоит.

Нужно что-то придумать! Нельзя уходить, ничего не сделав. Обычно такие героини не вызывают симпатии зрителей. И почему мне кажется, что я персонаж кино, а все, что говорим я и окружающие, давно написанный сценарий? Почему я вообще думаю, что меня не существует? Шарики, очевидно, закатились не за те ролики. В средней школе я задумывалась о том, чтобы стать врачом-психотерапевтом и работать с пациентами, страдающими нетипичными расстройствами и фобиями. Похоже, в какой-то степени мне это удалось.

Я прочищаю горло и сглатываю.

– Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном? Мобильный сел, у Боба нет телефона, а дело очень важное.

Она медлит. Пусть я выгляжу как знаменитость и приехала на машине с водителем, но это не значит, что мне можно доверять. Теду Банди[32] тоже было не занимать привлекательности, однако это не мешало ему кромсать девушек. Женщина думает примерно так же, в ее голове быстро крутятся шестеренки. В итоге она распахивает дверь шире, пропуская внутрь.

– Телефон в гостиной. – Она указывает на проем, ведущий в зал.

Я киваю и благодарно улыбаюсь. Сама не понимаю, зачем напросилась внутрь, ведь я и без того знаю, что это мой дом. Дом, в котором, сколько себя помню, краска стерта с кнопки звонка, скрипит входная дверь, поцарапан пол в прихожей, а плитка на крыльце покрылась трещинами, которые я узна́ю даже с закрытыми глазами, столько раз я проводила по ним подушечками пальцев.

Все рассыпается в прах, когда я оказываюсь в приятной прохладе дома. Новые хозяева внесли непоправимые коррективы. Теперь стены в гостиной выкрашены в белый цвет – слишком безлико для папы; мебель почти новая – даже благодаря маминому дару планирования мы бы не позволили себе такого; никаких книжных шкафов – Энн бы не одобрила. В глубине души теплится надежда, что я пройду вглубь дома и проснусь, открою глаза и рывком встану с постели, – но нет. Этот дом ничего не стоит без нашей семьи.

– Извините, можно мне пройти в туалет?

Не дожидаясь ответа, я мчусь в уборную, запираю двери и копошусь в сумочке в поисках монетки. Да, я идиотка! Но, учитывая происходящее, я должна проверить все теории. Если все началось именно так, то так оно и закончится: сегодня я повеселюсь, а завтра проснусь в прежней жизни. На дне сумочки нахожу потертое пенни, киваю сама себе, а после кидаю его в воду и нажимаю на слив. Господи, как трудно быть глупой.

Умыв лицо и руки, прохожу в гостиную, где на столике у дивана стоит телефон. Звонить мне некому, но я набираю Мелани, после чего женщина-робот уверяет, что номера не существует. Хозяйка старательно делает вид, что не следит за мной, но ее внимательные глаза пристально наблюдают за каждым шагом. Пусть я и веду себя странно, но я все же приехала с личным водителем на авто, которое стоит больше ее дома, а она боится, что я украду вазочку или пепельницу? У этой дамочки явно не все дома.

Как только я демонстративно кладу трубку, входная дверь, поскрипывая, открывается, и в прихожую входит девочка лет пятнадцати – ровесница Энн.

– Как прошел день? Как дела в школе? – спрашивает женщина.

– Нормально.

Взгляд девочки мельком пробегает по мне, а потом возвращается, застывает. Неужели она меня узнала?

– Пенни? – Она кидает рюкзак к ногам и проходит в гостиную. – Пенни Прайс?!

Ее мать в замешательстве, которое явно читается на лице, ведь пять минут назад я ей наглым образом соврала.

– Офигеть! – выдает девочка. – Нет, охереть!

– Чарли! – возмущается женщина.

Благодаря Энн я совсем забыла, что большинство подростков – существа эмоционально нестабильные и ко всему прочему не отличающиеся умением по-человечески выражать собственные мысли.

– Мам, ты что, не видишь? Ну ни фига себе! Это же Пенни, Пенни Прайс! – Она прижимает стиснутые кулаки ко рту, чуть ли не подпрыгивая на месте. – Можно… можно тебя обнять?

Она кидается ко мне и прижимается, дрожа всем телом. От нее пахнет мятной жвачкой, насыщенный запах которой призван скрыть вонь сигарет, выкуренных втайне от мамы по дороге домой.

– Я… я Чарли, – отстраняясь, представляется она.

– Пео… – осекаюсь, – Пенни.

– Вот подстава! Если кому расскажу, никто не поверит, что Пенни Прайс тусит у нас в гостиной. Оставишь автограф?

Как выглядит мой автограф?

– Только никуда не уходи!

Она выбегает из комнаты, нетерпеливо поднимается по лестнице – слышу шаги даже на втором этаже. Ошалелый вид хозяйки дома веселит и одновременно смущает. Она впивается в меня безумным взглядом, будто впервые видит двадцатилетнюю девушку. Пожалуй, двадцатилетнюю знаменитость она в самом деле видит впервые. «Наверно, это новое хобби голливудских звезд – стучаться в первый попавшийся дом и напропалую врать хозяевам. Явно лучше, чем баловство наркотиками и беспорядочные половые связи», – наверняка думает она, подозрительно хмуря брови.

Чарли возвращается с фото, постерами и журналами, которые едва ли не вываливаются у нее из рук. Она сбрасывает их на диван посреди комнаты, потом протягивает ручку с колпачком в виде клубники и постер «Планеты Красной камелии», где отфотошопленные я и Итан обнимаем друг друга на фоне умирающего заката в пустыне. Я трясущейся рукой подписываю вверху: «Для Чарли от Пенни Прайс», в конце вместо точки рисую сердечко – бездумное действие, после которого мое собственное сердце замирает и падает, приземляясь в районе желудка.

Я порчу чужое имущество! И за это меня благодарят, а не колотят, как именинную пиньяту[33]. Вау!

Еще больше пугает то, что кто-то изучает биографию Пенни, коллекционирует фото и журналы, впадает в истерику и благоговейный восторг. И теперь Пенни – это я.

– Круто! – Она выхватывает постер и подпрыгивает на месте, изучая заветную подпись.

Чарли подскакивает ко мне, делает селфи и, радостно улыбаясь, показывает мне. На фото мое лицо приобретает изысканный голубовато-зеленый оттенок.

Чарли умоляет подписать еще несколько фото и журналов, и я терпеливо выполняю ее просьбы, ведь знаю, что значит быть фанаткой. Я боготворила Итана с пятнадцати лет. Однако стоит признать, что эта девчонка перешла на новый уровень – она знает о Пенни Прайс больше, чем сама Пенни Прайс. В ее коллекции десятки, если не сотни, вырезок и фото с Пенни: старых и новых, ярких и черно-белых, матовых и глянцевых. Одна из них привлекает особое внимание: это вырезка то ли из газеты, то ли из журнала, на которой Пенни (совсем кроха) отмечает день рождения. Судя по количеству свечей, это ее пятый год жизни, но вокруг ни шаров, ни клоунов, ни гостей того же возраста и самое главное – на шоколадном торте выведено бледно-розовым кремом «Пеони». Значит, все же Пеони?

Чарли ловит мой взгляд.

– Можно спросить? – не дожидаясь разрешения, она продолжает: – Зачем ты поменяла имя?

Второй день подряд вопрос девочки-подростка ставит меня в тупик и остается без ответа, повисая в воздухе.

Прежде чем уйти, я запихиваю вырезку с пятилетней Пенни в брюки, прямо как в крутых боевиках героиня прячет пистолет. Зачем? Что сказать… Иногда люди совершают поступки, которые можно описать лишь одним словом – «бессмыслица».

5

На голову как будто надет обруч, он давит на череп так сильно, что к горлу подкатывает тошнота. Думай, Пеони! Соберись! Моя семья и Мелани исчезли или вообще никогда не существовали, а в нашем доме живут чужие люди, которые перекроили его на свой лад. Это плохо. С другой стороны, я известна, богата, имею в распоряжении шикарный дом, менеджера, ассистента и (та-дам!) Итана Хоупа, о котором мечтала почти шесть лет, не говоря о контракте на четырнадцать миллионов за участие в экранизации бестселлера и пятьдесят миллионов фанатов. Это хорошо… и безумно. Мозг готов вылезти из ушей тонкой струйкой.

Стоит выдохнуть, потереть виски и, успокоившись, подумать обо всем еще раз с точки зрения Энн, или Мелани, или мамы – людей, напоминающих мне, что паника – это состояние, которое мешает вспомнить, что головой не только едят. Пожалуй, это будет мыслью дня, благодаря которой я поступлю несвойственно себе: пораскину мозгами (или тем, что от них осталось). Чем бы происходящее ни было: сном или бредом, – ясно одно, продлится оно, как и все хорошее, недолго, а значит, вскоре все вернется на круги своя и я окунусь в прежнюю жизнь долгов и безработицы, с теплотой вспоминая этот странный день…

Необъяснимое рядом. Сотни, если не миллионы людей встречаются с ним каждый день: загадочные круги на полях, движущиеся камни в Долине Смерти, обряды экзорцизма, исчезновение носков в стиральной машине. Те, кто рассказывает об увиденном кому ни попадя, живут долго, но обычно в комнатах, стены которых обиты войлоком. Другие же учатся не замечать выходящее за рамки нормальности, дабы сохранить рассудок. Не замечать – как зубной камень. Не замечать вряд ли получится, но вот поддаваться ужасу точно не стоит.

Боб спрашивает, куда ехать дальше, и я на автомате выдаю шоколадным глазам: «Родео-драйв». По моей же просьбе салон заполняет 7 Rings Арианы Гранде. Громче, громче, громче! Чтобы не слышать собственных мыслей, чтобы не думать, хотя бы несколько минут.

«Я хочу, я покупаю, я хочу, я покупаю…»

Проезжая Пальмс-бульвар, оккупированный семейными домиками, и бесконечный зеленокаменный Запад-Олимпик-бульвар, мы попадаем в модное сердце города – «золотой треугольник» Родео-драйв. В средней школе мы с Мелани нередко сбегали с уроков, чтобы походить по мощеным дорожкам и поглазеть на зеркальные витрины вместо потертой доски. Мел это быстро надоело, врожденная прагматичность подсказывала ей, что нет смысла тратить время на то, что не можешь получить. У меня же мозгов всегда было меньше, поэтому в старших классах я прогуливала уроки и бродила по чистеньким тротуарам уже в одиночку.

Здесь много туристов. Они норовят запечатлеть себя с любым магазином, вывеска которого отражает солнце, и яркими, будто игрушечными Bugatti и Lamborghini[34] у бордюров. Раньше я чувствовала себя туристкой, когда добиралась сюда на метро в джинсах из Walmart[35] с поношенным рюкзаком за спиной. Теперь же я вхожу в тот редкий процент прохожих, которые не просто прогуливаются по Родео-драйв, созерцая витрины, но и скрываются в таинственной неизвестности бутиков.

Вышагивая по начищенным дорогам, ощущаю себя героиней Джулии Робертс в фильме «Красотка», напевая под нос Pretty Woman Роя Орбисона. Я как бутылка шампанского, полная бурлящих пузырьков, или гелиевый шарик, который улетит в небо, если не привязать его к пальме или серебристому гидранту. Вывески и витрины Burberry, Jimmy Choo, Tiffany, Louis Vuitton, Dior, Bottega Veneta, Gucci, Cartier и Chanel[36] больше не смотрят на меня со снисхождением и жалостью, они кричат: «Сюда! Сюда!» – и я не сопротивляюсь.

За стеклянной дверью Chanel ожидает ослепительный модный рай цвета слоновой кости. Благодаря освещению, белым стенам и потолкам зал кажется больше, чем есть на самом деле, увеличивают пространство и зеркала в пол и витрины, где, как древние пергаменты, выставлены сумки и аксессуары. На экране в человеческий рост крутится запись последнего показа. Все лампочки светятся будто бы за счет моего сердцебиения. Умереть не встать! Надеюсь, карта Пенни готова поработать на славу, ведь я собираюсь спустить сумму, способную прокормить небольшую страну третьего мира…

Но мне это не удается! На кассе выясняется, что карта не способна все оплатить. Какой позор! Неловко растягиваю рот в улыбке. Уязвленно забираю белую стеганую сумку – денег хватает только на нее – и возвращаюсь в машину.

Боб косится на меня.

– Красивая, да? – спрашиваю я, вынимая сумку из фирменной коробки.

Нужно всегда смотреть на ситуацию с двух сторон. Да, я не разгулялась как следует, но вчера я не позволила бы себе и этого.

– Отличное вложение средств, учитывая, что это не мои деньги.

В попытке потешить самолюбие фотографирую сумку, подписываю «решила побаловать себя обновками» и выкладываю в Сеть. «Кадиллак» трогается с места, а вместе с ним и мой пост: лайки и комментарии сыпятся без остановки, а ведь на фото даже нет моего лица. Вот так просто? Видимо, на определенном этапе известность достигает такого уровня, что превращается в игру, где нет сложных уровней.

Раздается звонок, Боб делает музыку потише.

– Финансовый консультант, – говорю я ему, показывая на экран. – Мне звонит финансовый консультант. Представляешь, Боб? У меня есть финансовый консультант!

Принимаю звонок.

– Мисс Прайс, здравствуйте. Меня зовут Кэтрин, я ваш финансовый консультант. В последний час мы зафиксировали траты по вашей карте. Я вынуждена сообщить, что лимит по ней на эту неделю исчерпан, а также спросить, это вы совершили покупку?

– Ну да, – признаюсь я просто будто купила не сумку Chanel за несколько тысяч, а протеиновый батончик на заправке, – я тут, знаете, решила пошопиться. Так что не переживайте – все хорошо.

– Извините за беспокойство, мисс Прайс…

Я отключаюсь – официоз убивает мой день, а я не хочу забивать голову серьезными мыслями, утром я надумалась на недели вперед. С меня хватит!

– Давай покатаемся по городу! – В моей голове это звучит как вопрос, но получается приказ.

Боб снова врубает Гранде, а я высовываюсь в окно и проветриваю мозг. Дела из расписания Элайзы я выкидываю из головы, мысленно представляя, как мну листочек со списком и кидаю в переполненную корзину. Отключаю телефон, чтобы никто меня не беспокоил, и кладу его в новую сумочку.

За окном постепенно темнеет, на город медленно, но верно опускаются сумерки. В салоне звучит I Did Something Bad Тейлор Свифт:

В великолепии новой жизни, прямо как пятно на любимом платье, появляется до боли знакомая вывеска: зеленая чашка с надписью под ней. Кофейня! Та самая, где последние месяцы я мыла грязные чашки и полы, споря с Крегом о том, сколько капучино с соленой карамелью мне за это полагается. Логотип ярким пятном выделяется среди остальных вывесок, раскалывая меня надвое, заставляя сердце подскочить к горлу.

– Стой! – кричу я. – Стой!

Могучие плечи Боба вздрагивают. Он сбавляет скорость, я выбираюсь из салона.

– Не выходи, – командую я и закрываю дверь.

В кофейне все по-старому: круглые столики, барная стойка, телевизор над ней и Кевин с пучком на затылке – мираж в пустыне. Из кафе выходят две девушки лет шестнадцати – единственные посетительницы. Увидев меня, они переглядываются.

– Пенни! Это Пенни! – восклицает та, что пониже. Вторая, с темными волосами, прикрывает рот то ли от удивления, то ли от ужаса.

– Мы так любим тебя! – сообщает первая, подходя ближе. – Крис, иди сюда, это она, – шепчет она подруге, подзывая жестом.

Они обе замирают и смотрят куда-то поверх меня. Не оборачиваясь, я понимаю причину их широко раскрытых глаз и отвисших челюстей – за спиной скалой нависает Боб.

– Я же сказала, подождать, – рычу я.

– Я обязан вас защищать, – безэмоциональным голосом парирует он.

Я закатываю глаза.

– Это она, – шепчет Крис.

– Да, я – Пенни Прайс, а Пенни Прайс – это я.

– Можно с тобой сфотографироваться? – просит та, что пониже.

– Конечно, – отвечаю я, пытаясь вести себя так, будто подобное случается со мной каждый день. – Не переживайте, он ничего не сделает.

Они не без опасений подходят ближе и делают несколько селфи, а потом чуть ли не падают в обморок, когда я расписываюсь для них на салфетках из кофейни. Кто бы мог подумать, что я буду использовать их таким образом?

Пока я коряво вывожу подобие автографа, вокруг нас материализуется толпа, которая с пугающей скоростью разрастается.

Люди снимают на телефоны, достают из сумок и рюкзаков все, что попадается под руку, и суют для автографа. В ход идут визитки из салонов красоты, фотографии детей, чеки из прачечной, рекламные флаеры и листовки. Окружающие превращаются в гудящую массу, в которой ничего толком не слышно. Люди фотографируют и выкрикивают мое имя. Боб сдерживает их, чтобы они не превратили меня в люксовую лепешку.

– Пенни!

– Пенни Прайс…

– Это она!

– Можно сфотографироваться?

– Распишись вот здесь!

– А можно еще?

– Для Кейтлин…

Проходит вечность, прежде чем удается протиснуться к входу кофейни через толпу возбужденных фанатов. Они кричат и снимают. Боб отгораживает меня от них. Я выпрямляю спину и поднимаю подбородок, пытаюсь идти как можно более непринужденно, словно их внимание ни капли не заботит. Но внутренности скачут галопом, а кровь клокочет в венах. Эти люди знают меня! Они хотят приблизиться ко мне, заполучить мой автограф, мои фото и, если бы была возможность, мою карьеру и жизнь. Все-таки быть знаменитой невероятно круто. Теперь никакие Кевины не заставят меня мыть грязные чашки.

– Оставайся здесь, – прошу я Боба, кладя руку на тяжелую ручку двери кофейни, – и сделай так, чтобы нам не мешали.

Боб кивает и останавливается у входа, не позволяя никому втиснуться за мной внутрь. Прохожу к кассе, подворачивая ноги в салатовых шпильках. Надеваю на плечо цепочку сумки Chanel. Из колонки доносится альтернативный рок, который чаще всего слушает Кевин:

Складываю руки на груди и жду, пока Кевин обратит на меня внимание, но он, как назло, не торопится. С силой давлю на кнопку «выкл», погружая кофейню в тишину, и прочищаю горло. Он поднимает взгляд и замирает с тряпкой в руке, как и прежде, я не понимаю, что творится у него в голове, но во взгляде проскальзывает нечто такое, что дает понять: он узнал меня!

Вскидываю подбородок, словно готовлюсь получить «Золотой глобус»[38].

Спустя долгую минуту молчания он оставляет в покое столешницу и подходит ближе к кассе.

– Чем могу помочь? – спрашивает он отстраненным, почти скучающим тоном.

Толпа за окном не редеет.

– Да брось ломать комедию, ты же узнал меня.

– Напротив моего дома висит двадцатифутовый билборд с твоим лицом. Так что да, я узнал тебя, Пеони Прайс.

– Так ты все-таки помнишь меня? Меня прежнюю?

– Помню, как человека, который отказывался выполнять свои прямые рабочие обязанности и мешал мне выполнять мои.

– Кевин, я больше тут не работаю, – заявляю я, самым что ни на есть серьезным тоном. – Никогда не работала. Если кому-то расскажешь, я буду все отрицать. – Я грожу ему наманикюренным пальцем.

– Крег, – поправляет он и возвращается к протиранию поцарапанной столешницы.

– Да оставь ты ее, она и так чистая, – прошу я, морщась. – Тебя разве не удивляет происходящее?

– Что конкретно? Тот громадный афроамериканец за окном? Или толпа зомби?

Мы бросаем взгляд на Боба и незнакомцев за стеклом, а потом возвращаемся к разговору.

– Как это? – Я кидаю сумочку на ближайший стол. – Ты посмотри на меня! Я чертовски богата, за мной бегают папарацци, к тому же я выгляжу как королева красоты, а вчера была никем: мыла эти чертовы чашки и терпела твою унылую физиономию. Но заметь… – Я поднимаю указательный палец и продолжаю: – Я не забыла о тебе, даже говорю с тобой.

– Не знаю, как наличие дорогой одежды вдруг делает тебя кем-то.

– Завидуй сколько влезет, только все, о чем я говорила, сбылось. Я стала тем самым исключением, как бы ты ни убеждал меня в обратном.

– Это определенно знаменательный день в твоей жизни. – Он убирает тряпку и вытирает руки о передник. – Жаль, его нельзя поставить в рамочку.

– Да ты хоть знаешь, кто я теперь?

Он прищуривается:

– Пеони Прайс, я полагаю.

– Да нет!

Он выходит из-за барной стойки и двигается к столику у окна.

– То есть да, технически да…

– Почему они зовут тебя Пенни?

– Я… я не знаю… – бормочу я заплетающимся языком. – Разве это имеет значение?

Он берет со стола пустые чашки и уходит за дверь с круглым окном, ведущую на кухню, и спустя минуту возвращается. Толпа за окном немного утихомиривается.

– То есть, – заключает он, – они изменили твое имя, но ты даже не поинтересовалась почему?

– Важно лишь то, что теперь я не уборщица без цента в кармане.

– Ну что ж… – Он подается вперед, опершись ладонями на столешницу. – Прими мои поздравления.

– Мне они не нужны.

Он со свистом выдыхает.

– Ты ничего не понимаешь, Кевин…

– Почему же? – прерывает он. – Ты была бедной, а стала богатой, была никому не известной, а стала знаменитой, залипала на манекены в соцсетях, а теперь стала одним из них – это простое уравнение, его нетрудно понять.

– Тебе не кажутся странными эти изменения?

Вопрос повисает в воздухе.

Я усаживаюсь на барный стул, уставляюсь на худые коленки и не без смущения признаюсь:

– Вчера я кинула монетку из банки для ругательств в унитаз. В детстве мы с Мелани думали, что это поможет в исполнении любых желаний. Знаю, это глупо. Я вчера почему-то вспомнила об этом и загадала новую жизнь… И это сбылось.

Он смотрит на меня взглядом «пора-звонить-санитарам» и «где-моя-смирительная-рубашка». Или мне это кажется?

– Ты же не думаешь, что монетка в унитазе исполнила твои мечты?

– Нет, но… – Я пожимаю плечами. – Но как-то же это сработало. У меня голова идет кругом, ведь я не понимаю как.

– И я не знаю – это и неважно. Не поверишь, но для меня ничего не изменилось.

– В это я как раз верю, – признаю я и снисходительно добавляю: – Каково это – попасть в другую вселенную и оказаться тем же неудачником?

– Стабильно.

– А я теперь известная актриса, и мой парень, чтоб ты знал, самый красивый мужчина на планете.

Его и без того темные глаза становятся совсем черными.

– Не понимаю, чего ты ждешь.

Я не знаю! Наверное, другого приема, возможно, восхищения и благоговейного трепета, в идеале – красной ковровой дорожки, расстилающейся под ногами в туфлях-убийцах от Prada.

– Монетка в унитазе, ты в Голливуде. Мечты сбываются. Я тебя поздравляю. Но я здесь не для того, чтобы тешить твое самолюбие.

– Нет, конечно. Вот еще! – фыркаю я.

– Кофе? – спрашивает вдруг он.

– Нет, – морщусь я. – Не буду пить твой дешевый кофе. Не сегодня.

Он мягко улыбается, отчего на щеках появляются ямочки, которые делают лицо приятным, даже красивым.

– Тогда я не знаю, чем тебе помочь.

Я закипаю оттого, что он выставляет меня жертвой, хотя из нас двоих именно он натирает столешницу.

– Ты… ты ужасен. Понял?

– Да, ты права, – кивает он. – Я неудачник, работающий бариста в кофейне.

– Ты отвратителен!

– И это я помню.

Щеки полыхают огнем, внутри бурлит, как в жерле вулкана, но Кевин спокоен, из-за чего меня распирает сильнее.

– Давай перемотаем до той сцены, где ты выбегаешь отсюда, хлопнув дверью.

Я вскакиваю, хватаю с ближайшего столика сахарницу и высыпаю содержимое на натертую до блеска барную стойку.

– Не буду отрывать тебя от рабских обязанностей, Кевин, – бросаю я и выхожу из кофейни в море тел. Кевин что-то кричит мне вслед, но его заглушают голоса собравшихся.

6

После сегодняшних вылазок я мечтаю набить желудок пиццей или бургерами, но денег не остается – приходится довольствоваться диетическими йогуртами и коктейлями, которыми под завязку забит холодильник в доме Пенни. Ем до тех пор, пока живот не раздувает настолько, что становится трудно дышать.

Передохнув, отправляюсь на экскурсию по владениям Пенни, а они довольно обширны: четыре спальни, четыре ванные комнаты к каждой из них, мини-кинотеатр, спортивный зал и кабинет, из которого ноги несут к бассейну. Огни вечернего Беверли-Хиллз разноцветными камнями распадаются по холмам, в сумерках они походят на темно-синие волны океана.

– Я знаменита, – шепчу я. – Я знаменита! – Вскидываю руки в небо, слова эхом отзываются по бескрайним просторам.

Присев у бассейна, окунаю ноги в воду и болтаю ими, разрезая теплую гладь. Опираюсь на ладони и запрокидываю голову. На миг охватывает тихий восторг и чистое блаженство: старые мечты сбылись, а новые еще не возникли. Я перестаю видеть, слышать и дышать, с легкостью выпархиваю из тела, пролетаю над холмами, подсвеченная вечерними огнями. Взмываю высоко в небо, вдыхаю прохладу наступающей ночи, а потом резко, болезненным рывком возвращаюсь в тело, точнее, в него возвращает телефон, трезвонящий из кабинета.

– Ты спятила, твою мать?! – кричит Элайза, как только я отвечаю на звонок.

Я кривлюсь, оглушенная ее голосом, и невольно отодвигаю телефон от уха. Включаю громкую связь.

– Тебя сегодня ждали на примерке два часа! Где ты была?

– Я подумала, что заслужила отдых, раз уж сегодня не предвидится ничего важного.

– Подумала? – Я представляю, как из ее носа выходит пар, как у драконов в фильмах. – Расписание составлено не для того, чтобы ты думала, а чтобы следовала ему. Это рекламный контракт на пятьдесят тысяч, это ты хоть понимаешь?

Я мычу в ответ. Речь явно идет не о пятидесяти тысячах фантиков.

– К счастью, Каре удалось договориться о примерке на завтра. Одежду привезут на фотосессию. И без фокусов, не вздумай отключать телефон. Ты меня поняла?

Я снова бормочу что-то нечленораздельное, прижимая ладонь ко лбу. Телефон! Я положила его в новую сумку Chanel, которую оставила в кофейне. Дерьмовее не придумаешь…

– С телефоном возникнут проблемы – я потеряла его сегодня.

– Что значит потеряла? Его украли?

– Если быть точнее, я забыла его кое-где. Но это не страшно, я поеду и заберу его завтра.

– Час от часу не легче, – выдыхает она. – И кто же тебе его вернет? Ты хоть представляешь, сколько информации в этом чертовом телефоне? Номера, заметки, фотографии, пароли от соцсетей. Смотри, как бы завтра он не оказался на E-bay[39]…

– Он все равно разрядился, так что ничего не случится.

– Я попрошу Кару принять меры предосторожности, раз уж у тебя нет головы на плечах.

– Кару? Я думала, она работает с Итаном.

– С завтрашнего дня она официально станет твоим личным ассистентом, – она делает акцент на слове «твоим».

Я затихаю, сжимая трубку в руках. И что это значит?

– Пенни?

– Да, я поняла, – поспешно отвечаю я.

– Надеюсь. Обычно ты пропускаешь мимо ушей все важное. Что я говорила про соцсети? Сегодняшний пост согласовали?

– Кто согласовал?

– Ты не должна давать бесплатную рекламу брендам на пятидесятимиллионную аудиторию.

– Не знала, что Chanel нуждается в моей рекламе.

– Пенни, я все сказала. Пост удален. Больше никакой самодеятельности, – отчеканивает она. – И верни этот чертов телефон как можно скорее! Поняла?

А что тут сложного? Она и десяток людей из ее команды имеют доступ к моему профилю в соцсети – все предельно просто.

– Можно вопрос?

Тишина.

– Почему Пенни?

– Почему Пенни? – переспрашивает она с явным недовольством в голосе.

– Я Пеони. Пеони с «о» в середине.

– Мы сотню раз обсуждали это.

Я молчу.

– Пеони не имя, а кличка для собаки. «О» в середине словно мясо, застрявшее в зубах, а люди не любят, когда мясо застревает в зубах.

– Пожалуй… – лепечу я, пытаясь подавить возникающую внутри бурю негодования. Да, возможно, Пеони – не лучшее имя, но это мое имя, и я люблю его.

Пока я складываю в голове два плюс два, что в связи с происходящим дается не без труда, на другом конце повисает тишина – Элайза отключается, даже не попрощавшись. Устроившись в кресле, обтянутом черной кожей, я набираю Итана. На том конце автоответчик:

– Оставляйте сообщение или не оставляйте – мне плевать.

Раздается гудок, и впервые за долгие годы я оставляю сообщение:

– Эмм… привет, это я, Пеони, то есть Пенни. Хотела узнать, все ли у тебя хорошо. Меня только что отчитала Элайза. Надеюсь, ты перезвонишь.

Надежда, как известно, умирает последней, поэтому она теплится во мне и через десять минут, и через двадцать, и даже через час, а потом постепенно тает, как плитка шоколада на солнце, и резко исчезает спустя три часа – от Итана ни слуху ни духу.

В той жизни я знала биографию Итана наизусть благодаря таблоидам, и в этой, к сожалению, ничего не меняется. Долго искать не приходится: фотографии пьяного Итана Хоупа разлетелись со скоростью света по всем сайтам светской хроники. Старое видео с заголовком «Пьяного Итана Хоупа вышвыривают из бара» до сих пор активно обсуждается на YouTube. Просматриваю несколько раз, продлевая сеанс садомазохизма: нетрезвый Итан пытается подраться с барменом, другими посетителями и подоспевшими охранниками, потом на улице бьет по лицу одного из папарацци и разбивает камеру. Заканчивается шоу тем, что Кара, не сумев успокоить Итана, насильно запихивает его в машину, словно преступника.

Ты что, никогда не видела пьяных людей?

Только не его.

К тому же Итан был не просто пьян, а агрессивен, он мог избить или убить человека. В попытке прогнать папарацци он чуть не разбил лицо одному из них. Мне становится так противно и паршиво от этого, почти до тошноты, будто жую сухую вату. Я с силой чешусь, впиваясь ногтями в кожу, пытаюсь сорвать ее с себя, чтобы после купить новую. В желудке резко пустеет, я снова набиваю его йогуртами, но вкуса не ощущаю. Выпиваю стакан воды, потом еще, еще – внутри разрастается Бермудский треугольник[40]: что ни положи, будет мало.

Припадок обжорства прерывает звонок Кары. Перед глазами проносятся кадры того вечера и ее рыже-каштановые волосы, которые особенно сильно блестели под вспышками камер. Кидаю ложку и наполовину пустой стаканчик в раковину. Устраиваюсь на кухонном островке.

– Да, – отвечаю я хриплым голосом, прижимая трубку к уху.

– Где ты была? Тебя все обыскались. Элайза устроила мне головомойку. Она думала, что ты прохлаждаешься с Итаном.

– Нет, мы расстались в вестибюле днем.

Она тяжело вздыхает.

– Что… что значит этот вздох?

– Ничего. С завтрашнего дня я официально работаю с тобой.

– Почему?

– Я на связи двадцать четыре на семь, любые вопросы через меня.

– Ответь на вопрос, Кара. Что с Итаном?

– С Итаном все по-прежнему, но я больше не его ассистент, – признается она, соблюдая деловой тон. – Можно продолжить?

Я молчу.

– Я должна иметь возможность связаться с тобой в любое время дня и ночи. Понимаешь?

– Да, как только я верну телефон.

– Элайза рассказала мне. Завтра с утра куплю новый, чтобы ты нас больше не подводила.

– Я не специально, просто потеряла счет времени.

– Лучше бы тебе его не терять, иначе это отразится на количестве нулей в наших счетах. Да и Элайзу лучше не злить – умные женщины очень не любят, когда их так нагло оставляют в дураках.

– Можно вопрос?

– Слушаю.

– Я тут подумала… Может, мне стоит сменить менеджера?

– Смотря чего именно ты хочешь. Если твоя цель – успешная карьера в Голливуде, то ты совершишь большую ошибку, разорвав контракт с Элайзой. Что бы там ни было, она лучшая в своем деле, пусть у нее и неприятный стиль. Ни у одного менеджера в Голливуде нет таких связей, как у Элайзы.

Ты совершенно не знаешь правил мира, в который попала. Никакая ты не звезда, ты просто неудачница!

Душа уносится куда-то далеко, пролетает над холмами и разноцветными огнями, минуя роскошные особняки, уносится в Мар-Висту, на Барри-авеню – улицу небольших семейных домиков, один из которых я знаю как свои пять пальцев. Через окно влетаю в спальню и под кроватью нахожу хлопья «Гиннес», но не дотягиваюсь до них. Спускаюсь в гостиную, где родители и Энн, как обычно по средам, играют в «Скрэббл» (выигрывает Энн) или в «Монополию» (тогда выигрывает мама). На кофейном столике у потертого кресла лежит «Планета Красной камелии» с рисунком пляжа Санта-Моника между кремовыми страницами.

– Пенни… Пенни!

Я потеряла нить разговора.

– Даже не верится, – шепчу я самой себе.

– Во что именно?

– Да во все.

– Напомнить завтрашнее расписание?

– Нет, не надо.

Я все равно не останусь знаменитой.

– Ладно, мне еще нужно поработать, – говорит Кара.

– Спасибо, – шепчу я в трубку.

– За что?

– Что помогаешь, что помнишь все и тратишь на меня время. Личное время.

– Это моя работа, Пенни. Я личный ассистент – у меня нет личного времени, как и права что-либо забыть, – объясняет она таким же тоном, с каким говорила женщина-робот, которая весь день твердила мне, что номера Мелани не существует.

– Но все равно спасибо.

– Я всегда на связи.

– Спокойной ночи.

– Спокойной, – отзывается она с явным недоумением. Видимо, у звезд не принято дружить с личными помощниками. – Увидимся завтра.

Я остаюсь одна в тишине кухни. Убираю беспорядок, который сама же устроила, выпиваю стакан воды и поднимаюсь в спальню.

Перед тем как лечь спать, набираю Итана.

– Оставляйте сообщение или не оставляйте – мне плевать.

* * *

Шестнадцать лет назад

Пеони исполнилось пять лет. Этот день рождения стал первым, который она запомнила.

Стенли и Лили Прайс устроили в честь дочери грандиозный прием. Дом украшали вазы с букетами белых пионов[41]. Бокалы гостей то и дело наполнялись шампанским. На экране показывали рекламные ролики, в которых снималась Пеони, а учитывая, что ее карьера началась с двух лет, роликов накопилось много.

Прием был устроен в честь Пеони, но он не походил на праздник. Скорее, на выставку, показ, шоу, презентацию – на что угодно, только не на день рождения пятилетнего ребенка. Но Пеони этого не осознавала. Однако понимала, что день, которого она ждала с таким предвкушением, оказался хуже всех остальных, вместе взятых.

Взрослые были увлечены обществом друг друга, а Пеони скучала, сидя на лестнице, ведущей в сад. Раньше Пеони веселила няня Роуз. Но она уехала. Мама говорила, что она отправилась «в расистский ад, где ей самое место». Роуз называла его Оклахомой.

Чтобы совсем не заскучать и не уснуть под теплыми лучами солнца, Пеони принялась считать столы, сервированные для взрослых, пришедших разом в их дом. Обычно они приходили по отдельности, следовали за папой в кабинет, откуда слышались отголоски заумных разговоров, и уходили, порой оставляя родителей в расстроенных чувствах. Но сегодня был не такой день.

Сегодня все пили из натертых до блеска бокалов с длинными ножками, смеялись, разглядывали фото Пеони и умилялись симпатичному личику. Ее саму никто не замечал, а если и замечал, то просто щипал за «эти миленькие щечки». Мама говорила что-то вроде: «Она такая красивая, правда? – и всегда добавляла: – Недаром ее так любят рекламодатели». И это было правдой, чему свидетельствовали рекламные ролики с Пеони в главной роли, которые папа любил показывать взрослым, оказавшимся в его кабинете. При этом он всегда говорил: «Ваши продажи точно вырастут». Пеони не понимала, зачем он так делает, потому что не собиралась никому ничего продавать. Она только недавно научилась считать до десяти.

«Наша подрастающая гордость» – называли ее родители. Но в собственный день рождения «гордость» ужасно скучала, ведь на праздник не пригласили ни Роуз, ни детей. Все складывалось хуже некуда: в гостиной звучала невеселая музыка и сладостей в меню почти не было, как и шариков в комнате Пеони.

Десять. Десять. Десять. Она насчитала три раза по десять. Именно столько столов сервировали в саду.

– Ты тут одна? – послышался не менее звонкий голос, чем ее собственный.

Пеони повернулась и первым делом увидела пышную огненную копну волос. Перед ней стояла вылитая Русалочка из известного диснеевского мультика, правда, без хвоста, зато с человеческими ногами в желтых туфлях с нарисованными на них одуванчиками.

Пеони кивнула. Девочка подошла ближе и села рядом. В руках она держала мыльные пузыри, от которых Пеони не отводила взгляда. И пусть ей подарили кучу кукол, книжек, бантов и туфель, маленькая бутылочка так и манила яркими цветами.

– Хочешь? – поинтересовалась Русалочка и, не дожидаясь ответа, протянула пузыри Пеони.

– Меня зовут Пеони, – сказала Пеони и взяла бутылочку.

Имя на мыльные пузыри – обмен показался не совсем честным, но все же лучше, чем оставить Русалочку ни с чем. И где она была раньше?

– А я Мелани. Друзья зовут меня Мел, – ответила девочка и улыбнулась – у нее не было переднего зуба.

Пеони улыбнулась в ответ. Благодаря Мелани этот день рождения стал первым, который она запомнила.

1

Пару месяцев назад я смотрела передачу, где психотерапевт говорил, что здоровому человеку в среднем нужно около пятнадцати минут, чтобы заснуть. Я провожу всю ночь без сна, задаваясь вопросом, хороший ли он психотерапевт, и если да, то насколько я нездорова.

К рассвету я отключаюсь, словно накачалась седативными, и проваливаюсь в темный тоннель, кроличью нору, где нет ни звуков, ни запахов. Здесь опасно. Хищный взгляд прожигает спину невидимыми лучами. Большая мужская ладонь подкидывает монетку, и та несколько секунд крутится в воздухе. Вся жизнь сосредоточена в этой монете, точнее, в том, какой стороной она упадет вверх. Мужчина улыбается, но это не выражение дружбы. Он хищник. Он охотится – на меня. Я не способна сопротивляться, хотя пытаюсь. Я будто в непроницаемом коконе, из которого не выбраться, как ни бейся. Хищник приближается. Я выпархиваю из тела, куда-то под потолок, лечу в сторону, превращаюсь в тень. Перед глазами все плывет и исчезает. Я падаю в темноту, в неизвестность. Падаю и падаю…