Читать онлайн Елена Троянская бесплатно

I

«Елена»…

Я услышала это слово, еще не умея говорить, и догадалась, что Елена – это я. Мать всегда шептала мое имя очень тихо – не от нежности, а словно скрывая роковую тайну. Иногда она выдыхала его мне в самое ухо, и от ее горячего дыхания становилось щекотно. Ни в полный голос, ни даже вполголоса мать его не произносила. Вполголоса обращаются к человеку, когда разговаривают с ним с глазу на глаз, в полный голос – когда зовут. Но мать не желала пользоваться этим именем ни в том ни в другом случае.

Она придумала для меня ласковое прозвище – Лебедушка и, называя меня так, каждый раз улыбалась, будто от счастливого воспоминания. Это был наш с ней маленький секрет – при посторонних она меня Лебедушкой не называла.

Подобно тому, как постепенно проступают очертания холмов и лесов из дымки, которая понемногу рассеивается, так и наша жизнь понемногу проступает из пелены ранних воспоминаний. Из клубка спутанных впечатлений раннего детства могу выделить наше пребывание во дворце родителей матери, где она провела детство и юность. Дедушка с бабушкой тогда были живы, но их лица стерлись из памяти. Мы бежали к ним из Спарты, спасаясь от гибели. Отец лишился трона и вел жизнь царя в изгнании, поселившись в семье жены.

Сейчас-то я знаю, что родовой дворец матери находился в Этолии – она была дочерью царя Этолии Фестия. Но тогда я, конечно, понятия не имела ни о географии, ни о городах и названиях. Я понимала одно: наш дворец в Спарте, на вершине горы, открыт для солнца и ветра, в нем много воздуха и света, а в этом – темно и душно, как в сундуке. Он мне совсем не нравился, я очень хотела вернуться в Спарту и спросила маму, когда же наконец мы поедем домой.

– Домой? – переспросила она. – А разве мы не дома?

Ее слова меня обескуражили, и я отрицательно затрясла головой.

– Я здесь родилась, – пояснила мать. – Мой дом здесь, а не в Спарте.

– Зато мой в Спарте! – ответила я.

При мысли о том, что, может, никогда не вернусь в Спарту, я еле сдержала слезы. Мне удалось их остановить в уголках глаз, но дрожащие губы выдали меня.

– Не плачь, девочка! – сказала мать и взяла меня за руку. – Царевна ни перед кем не должна плакать, даже перед собственной матерью!

Наклонившись, она приблизила ко мне свое лицо. Я не любила, когда она так делала: брови сходились над переносицей, узкий овал становился еще длиннее и в облике появлялось что-то звериное.

– Скоро узнаем, сколько времени суждено нам провести тут. Дельфийский оракул откроет все.

– Что такое «оракул»? – спросила я: так я впервые услышала это слово, которое будет сопровождать меня всю жизнь.

Матушка объяснила, что оракулом называется место, где совершаются предсказания, а также само предсказание. Существуют святилища-оракулы и деревья-оракулы. Самый древний оракул в Греции – Додонский дуб. Его жрицы прислушиваются к шелесту листвы, в котором читают волю Зевса. У Зевса есть еще одно знаменитое святилище – в Олимпии. Там его жрецы отвечают на вопросы, предварительно изучив сожженные внутренности жертвенного животного. Аполлону принадлежит много святилищ-оракулов, но самый главный – в Дельфах. Аполлон убил змея Пифона, сына Земли, который обитал в расщелине на горе. На том месте, возле расщелины, из которой идет дурманящий пар, возвели святилище, куда мы и отправимся. Это первый греческий храм, первый дом, построенный для бога. Священные пчелы Аполлона принесли неведомо откуда восковой образец чертога, окруженного колоннами. По этому образцу выстроили деревянный храм, потом на его месте – каменный. В середине храма лежит большой белый камень – омфала, который отмечает центр земли, или «пуп земли». Вокруг храма выросли разные строения с сокровищами-приношениями, театр, стадион. Но ни стен, ни войска у священного города нет – все соседние государства заключили договор защищать Дельфы.

Наша повозка тряслась и подпрыгивала, с обеих сторон подступал дремучий лес. Как не похоже это все на окрестности Спарты – ту ласково обнимает зеленая долина. Крутые холмы, поросшие кустарником и тощими деревьями, не делали путешествие более приятным. Возле горы, на которой находится Дельфийское святилище, нам пришлось выйти из повозки и карабкаться по неровной тропе, круто уходившей вверх. По обеим сторонам росли высокие тонкие деревья. Своими стволами, словно иглами, они стремились проколоть небо, но тени не отбрасывали. Восхождение было трудным, путь то и дело преграждали валуны.

– Чем труднее дорога, тем радостнее результат! – сказал один из моих братьев, Кастор.

Он был на пять лет старше меня, темноволосый в мать, но, в отличие от нее, нрава открытого и легкого. Веселый и добрый, он был мне ближе другого брата и старшей сестры. Он и развлекал меня, и всегда был готов защитить как самую младшую в семье.

– Понимаешь, – пояснил он, – если бы награда давалась легко, мы бы ее не ценили.

– Какая еще награда?

Рядом с нами, тяжело дыша, шагал Полидевк: они с Кастором были близнецы, только Кастор яркий брюнет, а Полидевк столь же яркий блондин. Его всегда одолевали сомнения и опасения, которые отражались в глазах.

– Не вижу никакой награды, один только пыльный и тяжкий подъем на гору. И чего ради? Чтобы послушать прорицание о том, как нам быть. Все знают – если матушке совет не понравится, она его не расслышит. Да и к чему тащиться в такую даль? Разве не может она вызвать предсказателя к себе во дворец и провести ритуал гадания там?

– Слова оракула должен услышать отец, – ответил Кастор. – Он примет их к сведению, даже если матушке они придутся не по вкусу. В конце концов, решается судьба его трона.

– Трона его лишил собственный брат. Давай мы с тобой, брат, поклянемся никогда не враждовать.

– Мы будем править совместно. Что может нам помешать? – рассмеялся Кастор.

– Если отец не вернет себе трон, нам нечего будет наследовать, – ответил Полидевк.

– Хорошо, тогда мы посвятим жизнь Олимпийским играм, состязаниям по борьбе, завоюем все призы, какие есть на свете, и всех женщин, и несметные стада…

– Вы всегда будете добиваться своего, я уверена. Это дар богов. – Неожиданно подле нас оказалась старшая сестра, Клитемнестра. – Ты устала? – повернулась она ко мне.

Конечно, я устала, но не хотела признаться.

– Ни капельки, – сказала я и в подтверждение своих слов ускорила шаг.

Мы прибыли в Дельфы на закате дня. После длительного подъема вышли к роднику, возле которого путники освежались, омывали лицо и наполняли водой кожаные мехи. Из этого родника питался колодец, над ним тенистым шатром раскинулось дерево. На поверхности воды играли солнечные блики. Все тут дышало тишиной и покоем, я погрузила ладони в неожиданно холодную воду и почувствовала, как силы возвращаются ко мне.

К оракулу идти было поздно, и мы приготовились к ночлегу на площади среди построек священного города. Рядом с нами на открытом воздухе расположилось много людей. Звезды светили ярко и холодно. Я смотрела на них и думала – надо попросить братьев, чтобы рассказали историю про звезды. Но усталость взяла верх, и скоро все мы спали крепким сном под открытым небом.

Солнце коснулось моих ресниц, разбудив очень рано. Ему не пришлось переваливать через гору, как в Спарте. Едва взойдя, оно в тот же миг залило все кругом. Люди зашевелились, заерзали, начали сбрасывать одеяла и потягиваться, предвкушая встречу с оракулом.

Отец был сам не свой. Он приветствовал других паломников, разговаривал с ними, но словно не слышал их и отвечал невпопад.

– Нам следует поспешить, мы должны прийти к оракулу первыми. – Он оценивающим взглядом окинул окружающих. – У всех обычные вопросы, а у нас решается судьба трона.

Он поторапливал нас, чтобы собирались быстрее.

Оракул. Судьба. Предзнаменование. Прорицание. До сих пор я была свободна. Я была обычным ребенком – по крайней мере, мне так казалось. Отныне моей жизнью распоряжались они – оракулы и боги с их предначертаниями. Они сотворили меня.

Отец спешил. Он быстро шагал, наклонив голову, словно бодаясь с ветром. Вдруг дорогу нам преградил огромный камень, раздался резкий крик. На верхушке камня взгромоздилась старуха в черном балахоне с капюшоном, которая походила скорее на грифа или ворона, чем на человека.

– Ты! Ты! – скрипучим голосом прокаркала она.

Отец остановился. Мы тоже. Он подошел к ней и приподнялся на цыпочки, чтобы лучше слышать, а она свесилась с камня и что-то говорила ему. Он нахмурился, покачал головой. Он возражал ей – я поняла по его жестам. Затем он вернулся за мной и потянул меня за руку к старухе.

Я упиралась. Зачем он заставляет меня? Я вывернулась и хотела отбежать подальше.

– Девочка, девочка! – прокричала старуха своим отвратительным скрипучим голосом.

Тогда отец подхватил меня на руки, быстро подошел к старухе и, как я ни извивалась и ни пыталась вырваться, протянул меня ей. Она наклонилась, вцепилась мне в голову, и ее голос изменился. Она стала издавать странные, загадочные всхлипы. Ее пальцы, как когти, впились мне в голову, и я испугалась, что она оторвет ее.

– Девочка должна жить в Спарте, в Спарте. – Теперь старухин голос звучал как плеск воды в колодце у входа в Дельфы: глухо, словно из глубины. – Она посеет вражду между Азией и Европой, из-за нее начнется великая война, и множество греческих мужей погибнет!

– Пустите меня, пустите! – кричала я.

Но отец держал крепко. Старуха громко дышала, ужасный звук, исходивший из ее груди, напоминал полухрип-полурычание. Мать стояла поодаль недвижно, окаменев. Больше всего пугала меня беспомощность родителей перед этой старухой. Как будто она обладала загадочной силой, которая парализовала их.

– Троя, – бормотала она, – Троя…

Внезапно чары рассеялись. Старуха затихла, перестала хрипеть и отпустила мою голову. Кожа под волосами горела. Я обмякла на руках у отца.

Мы продолжили свой путь в гору, к знаменитой пифии, которая сидит в потаенном зале и вдыхает пары земли – так она разговаривает с Аполлоном и передает его слова людям[1]. Отец вошел к ней. Не знаю, что она сказала ему. Я никак не могла оправиться от потрясения после встречи со старухой.

– Эта старуха – сивилла. Так называют женщин-пророчиц, которые пришли с Востока, – пояснила мне Клитемнестра. – Она бродит по свету и предсказывает будущее. Сивиллы древнее оракула и важнее его.

Уж Клитемнестра-то разбиралась в таких вещах. Во-первых, она на шесть лет старше меня, а во-вторых, много времени уделяла изучению гаданий и предсказаний оракулов.

– Все, что говорит сивилла, сбывается. Всегда. Оракул – другое дело. Тут бывает по-разному, иногда он только сбивает с толку. И на самом деле все происходит не так, как подумали люди.

– Почему сивилла схватила Елену? – спросил Полидевк.

– Сам знаешь почему.

Клитемнестра посмотрела ему в глаза.

– Но я, я-то не знаю! – встрепенулась я. – Пожалуйста, объясните мне!

– Не мне объяснять тебе, – ответила сестра. – Спроси матушку.

И она засмеялась странным смехом, напугав меня не меньше сивиллы.

У меня создалось впечатление, что мы крайне поспешно вернулись во дворец дедушки и бабушки. Отец с матерью часто уединялись, вели долгие разговоры со старыми царем и царицей, родителями матери, поэтому я была предоставлена себе и целыми днями бродила по пустым залам дворца. О, как мне там все не нравилось, и голова болела после железной хватки сивиллы. Прикасаясь к волосам, я чувствовала под ними корочки струпьев.

«Великая война… Много греческих мужей погибнет… Троя…» Я не понимала смысла этих слов, видела только, как напугали они отца и мать – и даже Клитемнестру, которая никогда не ведала страха, готова была вскочить в колесницу с необъезженными лошадьми, нарушить любые запреты и правила.

Я нашла зеркало и попыталась исследовать ранки на голове. Я крутила зеркало так и этак, но безуспешно. Клитемнестра, войдя, выхватила зеркало у меня из рук.

– Нет! Ни за что! – крикнула она.

В ее голосе был неподдельный ужас.

– Не могла бы ты осмотреть мне макушку? – попросила я. – Мне не видно, что там.

Клитемнестра раздвинула мои волосы одной рукой.

– У тебя тут царапины, но не очень глубокие.

Другой рукой она крепко сжимала зеркало, отведя его подальше от меня.

II

Так я узнала, что мне запрещено смотреться в зеркало. Простая с виду вещица: отполированная бронзовая поверхность дает мутное, неотчетливое отражение. Мне почти ничего не удалось разглядеть. Лицо, которое мельком глянуло на меня, мало соответствовало моим представлениям о собственном облике.

Можем ли мы мысленно представить собственное лицо? Думаю, нет. Мне кажется, мы воображаем себя невидимками, вовсе не имеющими лица, способными сливаться со всем, что нас окружает.

Матушка довольно часто разглядывала себя в зеркале. Теперь мне кажется, будто всякий раз, войдя к ней, я заставала ее за этим занятием: она сидит перед зеркалом и то приподнимет брови, то повернет голову, чтобы увидеть профиль, то облизнет губы. Иногда она улыбалась своему отражению, но чаще хмурилась и вздыхала. Завидев меня, она всегда клала зеркало полированной поверхностью вниз, а однажды и вовсе села на него – чтобы я не взяла.

Была ли мать хороша собой? Очаровательна? Соблазнительна? Красива? В языке существует много слов для обозначения приятного впечатления, которое внешность человека производит на наши чувства. Я должна сказать – да, мать обладала всеми перечисленными качествами. Лицо у нее было, как я уже упоминала, узкое и длинное, что странно: в нашем роду преобладали круглые или овальные лица. Тонкий нос идеальной формы, как лезвие, рассекал ее лицо. Раскосые глаза широко поставлены. Они-то прежде всего и притягивали внимание: большие глаза играли главную роль в ее лице, но никогда не смотрели прямо в ваши глаза. Ее внешность поражала еще одной особенностью: удивительной яркостью красок. Кожа ослепительной белизны, волосы черные как смоль, а румянец на щеках, казалось, пылал огнем. Шея была длинная, тонкая, очень изящная. Мне казалось, такой шеей нельзя не гордиться, но когда однажды служанка сказала матери, что у нее лебединая шея, та приказала ей выйти вон.

Мать звали Леда, – по-моему, очень красивое имя. Оно значит «женщина», и мать действительно отличалась удивительной женственностью. Выбрав такое имя, бабушка с дедушкой помогли, наверное, развиться этому качеству.

О своем имени – Елена – я затрудняюсь сказать что-либо определенное. Однажды я спросила мать – когда в очередной раз застала ее за изучением собственного отражения в зеркале, которое она тут же торопливо спрятала, – почему меня так назвали и что означает мое имя.

– Я знаю, что «Клитемнестра» означает «успешное сватовство». Она твой первый ребенок. Наверное, ее назвали так потому, что ты ответила согласием на сватовство батюшки и вышла за него замуж.

Мать откинула голову и рассмеялась низким, загадочным смехом.

– Твой отец – политик, и сватовство его было сугубо политическим.

Заметив удивление на моем лице, она добавила:

– Я имею в виду, что он тогда – и тогда тоже – находился в изгнании[2] и нашел прибежище у моих родителей. У них была дочь на выданье, а он хотел жениться. Так хотел, что посулил родителям богатые дары, если они дадут согласие на наш брак, и они дали.

– А что ты о нем подумала, когда впервые увидела?

Мать пожала плечами:

– Что в нем нет ничего отталкивающего и я могла бы выйти за него замуж.

– Неужели это все? Все, что требуется женщине? – не поверила я и удивилась.

– Конечно. – Мать посмотрела на меня и добавила: – Впрочем, в твоем случае можно рассчитывать на большее. Можно заключить более выгодную сделку. Что касается имен, то «Кастор» означает «бобер» – он и вправду вырос очень трудолюбивым, а «Полидевк» значит «много сладкого вина». Твой брат может выпить много вина, это поднимает его дух.

– А мое имя, оно что значит?

Детей больше всего интересует собственная персона. Мне не терпелось услышать свою историю с самого рождения, узнать тайну, ключом от которой владели только отец с матерью.

– Елена… – Мать глубоко вздохнула. – Нам нелегко было выбрать тебе имя. Ведь оно должно означать… указывать на…

Мать нервно теребила локон – я хорошо знала эту привычку, которая выдавала крайнюю степень тревоги или волнения.

– Короче, твое имя имеет много значений. «Луна» – потому что ты связана с этой богиней, «светильник» – потому что ты принесла огонь.

– Я же была младенцем! Как я могла принести огонь?

– Твои волосы горели, словно солнце.

– Луна – и солнце? Не могу же я сразу быть и солнцем, и луной! Тут какая-то путаница!

– Почему не можешь? Пусть лунный свет и солнечный свет различны, но и то и другое – свет, поэтому ты можешь иметь качества и солнца, и луны.

– А еще ты зовешь меня Лебедушкой. Это почему?

Я жаждала полной ясности и хотела разобраться со всеми именами.

– Лебедушка – маленький лебедь, лебеденок, который только что вылупился из яйца.

– Да чем же, чем я похожа на лебедя? Ты и лебедей-то терпеть не можешь!

Однажды мы гуляли по парку, а через него пролетала стая лебедей. Мать отвернулась и быстро пошла прочь, а отец стал кидать в них камнями. Он покраснел и кричал: «Кыш, кыш! Прочь отсюда, мерзкие твари!»

– О, когда-то я очень любила лебедей, – ответила мать. – В детстве я любила их больше всех птиц. Часто приходила на берег нашего озера покормить. Я подолгу любовалась ими: прекрасные шеи, белоснежное оперение.

– Почему же твое отношение к ним изменилось?

– Я лучше узнала их, когда выросла. И восхищение прошло.

Неожиданно она наклонилась и обхватила мое лицо своими длинными тонкими пальцами.

– Никогда не следует приближаться, что бы это ни было, слишком близко. Тем более никогда не подходи вплотную к предмету восхищения, иначе не сможешь больше восхищаться им. В этом и состоит различие между взрослыми и детьми. – Она погладила меня по щеке. – В детстве доверяют всему новому, неизвестному. С возрастом теряют эту способность. – И она улыбнулась мне своей ослепительной улыбкой. – Раньше я любила лебедей, которых видела на свободе. Но теперь я люблю лебедя в тебе.

– Я каждый день буду ходить смотреть на лебедей, – твердо пообещала я. – Пока еще они мне нравятся, и я не понимаю, отчего ты переменила к ним отношение.

– Тогда поспеши. Скоро мы уезжаем. Твой отец вернул себе трон и власть, поэтому мы возвращаемся в Спарту. А там лебеди встречаются редко. Они там не селятся, разве что бывают пролетом.

О, какое это было счастье – возвратиться в Спарту! Возвратиться в свой светлый дворец, расположенный высоко на горе над рекой Еврот, откуда видна вся долина вместе с городом! Я так соскучилась. Я любила свою комнату с белыми стенами, расписанную изображениями птиц и цветов, старое грушевое дерево под окном. Все игрушки ждали меня в целости и сохранности, там, где я оставила их перед отъездом.

Конечно, кто же позарится на детские игрушки! Отец проверил свои кладовые и обнаружил, что многое разграблено, пока его брат правил Спартой и жил во дворце. Отец лично вынес сокровища и спрятал их, закопав у подножия окрестных гор.

– Но к каждому камню не приставишь охрану! – сказал он. – Я сосчитал каждый разбитый изразец, каждый украденный плащ! Как он посмел осквернить мой дворец!

Лицо у отца покраснело. Мать пыталась успокоить его:

– Тиндарей, это мелочи. Главное – ты снова на троне. Ты вернул его и вернулся.

– Мой брат – мерзавец! Я его ненавижу!

До меня доносились обрывки подобных разговоров, и я недоумевала: какое оскорбление должен брат нанести брату, чтобы вызвать такую лютую ненависть? О, мне еще предстояло узнать, на какие подлости способны члены одной семьи по отношению друг к другу! А тогда я пребывала в счастливом неведении, потому что любила братьев, любила сестру, и они любили меня, я и думать не могла, как может быть иначе.

Моя жизнь в ту пору была наполнена светом, воздухом, вольным ветром, радостным смехом. Я свободно бегала по дворцу, мне дозволялось все, чего я ни пожелай. Я пела, резвилась и брала первые уроки у доброго старого учителя, которого пригласили для меня. Я имела все, что хотела, а хотела я то, что имела. Я вспоминаю это время как самое невинное и самое счастливое в жизни – если под счастьем понимать отсутствие желаний и страданий, когда бездумно плывешь по течению.

Но, как и следовало ожидать, немного повзрослев и поумнев, я посмотрела дальше и выше своего носа – и обнаружила высокие стены, которые окружали дворец, закрывая от меня мир. Я стала проситься за дворцовую стену, чтобы побывать в долине, на горе, в городе. Ответом на мои просьбы стал самый суровый отказ.

– Тебе нельзя выходить за дворцовые стены, – сказал отец голосом, не допускавшим возражений.

Конечно, я не удержалась и задала любимый вопрос всех детей: «Почему?» – но отец не удостоил меня объяснением.

– Потому что я так сказал, – вот и все, что я услышала в ответ.

Я обратилась за объяснением к братьям, но они отвечали крайне невразумительно, и это было на них не похоже. Кастор, всегда такой смелый и находчивый, сказал, что желание отца – закон, а Полидевк туманно намекнул, мол, у отца есть свои причины.

Как вознегодовала я тогда на то, что родилась самой младшей в семье! Все могут идти, куда хотят, возвращаться, когда захотят, а Елена должна сидеть во дворце, как пленница! Неужели срок моего заточения никогда не закончится и меня не выпустят на свободу?

Я подогревала в себе решимость пойти и потребовать свободы. В конце концов, должна же я уметь охотиться, а разве можно этому научиться, если не бегать с луком по горным склонам? Просто возмутительно – мне уже семь лет, а я еще ни разу не держала в руках лука! Я направилась в покои отца, не обращая внимания на охранников, которые стояли по обе стороны мегарона. Сердце екало: они были в три раза выше меня. Но никто не посмел тронуть царевну.

Мегарон – большой зал с открытым очагом и полированными колоннами – был в тот день пуст и темен. Наш дворец, как любое греческое жилище, состоял из двух частей: мужской и женской, меньшего размера. На мужской половине главной палатой являлся большой зал с плоской крышей, разделенный двумя рядами колонн на три части, из которых средняя была самой большой. В ней был устроен очаг. За главной палатой находились помещения поменьше. Широкая дверь вела из главной палаты в женскую половину. Она включала просторную рабочую комнату, где до пятидесяти служанок могли заниматься своей работой, комнаты детей, спальню главы дома и его жены. Над мужской и женской половинами был надстроен верхний этаж, разделенный на небольшие покои. Под нижним этажом тянулись просторные кладовые, где хранились различные запасы и семейные драгоценности: дорогие одежды, серебряная и золотая утварь.

По мере приближения к внутренним покоям число охранников увеличивалось, но я решительно шла вперед.

До меня донесся голос отца. Он у себя! Значит, мне удастся поговорить с ним! Я расскажу ему, как мне хочется выйти за пределы дворца. И тут я разобрала свое имя. Я остановилась и прислушалась.

– Елена… Можем ли мы решиться на это? – спрашивал отец. – Это будет равносильно признанию.

О чем он? Мое сердце замерло, потом заколотилось как бешеное.

– А сам ты как думаешь? – послышался голос матери. – Она получит гораздо больше, если…

– Знаю, знаю! – прервал отец. – Я отдаю себе отчет.

В его голосе послышалась горечь.

– Но можем ли мы, можешь ли ты дать исчерпывающие доказательства? Потребуются доказательства…

– Достаточно взглянуть на нее! – с гордостью ответила мать.

– Конечно, красота… Но это еще не доказательство. Ведь и ты, любовь моя, тоже необыкновенная красавица!

– А волосы? Цвет ее волос!

При чем здесь волосы? Я ничего не понимала.

– Этого недостаточно. Других доказательств у тебя нет?

Вместо ответа последовало молчание: видимо, других доказательств не было.

– Как же глупо ты поступила! – с досадой проговорил отец. – Надо было попросить что-нибудь вещественное!

– Если бы ты пережил такое, ты бы понял, что рассуждаешь как глупец!

– О да, конечно! Я глупец, глупец!

Дальше разговор пошел по обычной колее, накатанной во время их частых перепалок, и я поняла, что больше ничего интересного не услышу. Я решительно вошла в комнату и с порога заявила, что хочу выходить из дворца, гулять, видеть, что творится в мире. Мать с отцом нахмурились и сказали, что это невозможно. Отец добавил, что я мала для таких прогулок, мать – что все есть во дворце, а чего нет, того мне и не надобно.

Я росла. Мне исполнилось восемь лет, потом девять. Из дворца я по-прежнему не выходила, но к затворничеству приспособилась: подтащив бревно, прислоняла его к стене, забиралась на ее край и подолгу любовалась долиной Еврота.

Со временем мне удалось одержать небольшую победу. Я упросила родителей, и они стали отпускать меня на охоту вместе с братьями. Мы охотились в царских охотничьих угодьях на склонах горы Тайгет неподалеку от дворца, куда посторонние не могли проникнуть.

– Начнем твое обучение с зайцев, – сказал Кастор. – Опасности они не представляют, ибо не могут напасть, но бегают быстро, и, чтобы поразить зайца из лука, требуется большая ловкость.

Лесные опушки и горные склоны стали для меня вторым домом. В охоте больше всего меня увлекала погоня. Мне нравилось мчаться по лесу, я была легка на ногу, и мои братья даже прозвали меня Аталантой – в честь девушки, которая бегала быстрее всех на свете. Ни один человек не мог ее перегнать, хотя многие, в том числе женихи, пытались. По легенде, одному из женихов удалось победить Аталанту только благодаря помощи Афродиты. Аталанта была дочерью Иаса, который мечтал о наследнике. Рождение дочери так раздосадовало его, что он отнес ее на Парфенийский холм. Над Аталантой сжалилась Артемида и послала медведицу, чтобы та вскормила ее. Аталанта выросла среди охотников, не расставалась с луком и стрелами. Она не желала вступать в брак – из-за предупреждения Дельфийского оракула. Поэтому она поставила условие: жених должен либо победить ее в беге, либо погибнуть. Многие царские сыновья лишились жизни, потому что Аталанта бегала быстрее всех смертных. Но одному из женихов, Меланиону, удалось заручиться поддержкой Афродиты. Она дала ему три золотых яблока и сказала: «Задержи Аталанту, уронив во время бега три яблока одно за другим». Аталанта нагибалась, чтобы поднять яблоки, и закончила бег не раньше Меланиона.

Кастор часто поддразнивал меня моей быстроногостью.

– Да, в твоем случае тоже не обошлось без участия Афродиты.

– Пожалуй, дорогая сестрица, устроить соревнования по бегу среди женихов – совсем неплохая идея, – добавил Полидевк. – Ты наверняка выиграешь не один забег, и это отсрочит неизбежную свадьбу.

Я вздохнула, прижавшись к дубу так, что кора врезалась мне в кожу. Отец в последнее время заводил разговоры о замужестве Клитемнестры, говорил, что скоро состоится свадьба. Состязаться за ее руку имеют право все достигшие брачного возраста знатные юноши из окрестных земель – от Крита до Родоса.

– А правда, что в старые времена проигравших женихов ждала смерть?

– Это все легенды, – ответил Полидевк. – На самом деле люди не так безрассудны.

– Значит, если бы я поставила своим женихам такое условие, это охладило бы их пыл? – спросила я в шутку.

И тут в моих ушах прозвучали слова сивиллы: «И множество греческих мужей погибнет».

– Нет-нет, я пошутила, – спохватилась я.

Когда я приобрела достаточную сноровку, братья стали отпускать меня одну: они уже не следовали за мной по пятам. Часто, преследуя добычу, я позволяла ей уйти, а сама много времени проводила на лесистых склонах у подножия величественных Тайгетских гор. Деревья тут образовывали таинственные зеленые шатры, солнце едва пробивалось сквозь их листву, а земля под ними была устлана коврами из мха. Мне очень нравилось сидеть там, в полном уединении, которое даже солнце не нарушало.

Тут я забывала о резких голосах родителей во время ссор, о спорах, за которыми все чаще и чаще заставала их, если входила неожиданно. В лесу звери не обижали меня, деревья давали полную свободу. В конце концов, в лесу ты всегда знаешь, какого зверя нужно опасаться, – тут нет тайных врагов.

III

Прошло девять зим со дня моего появления на свет. Ростом я почти догнала матушку. В последнее время, позвав меня в свою комнату, она часто требовала, чтобы мы померились ростом: она хотела знать, насколько я выросла. Мы становились спиной к спине, служанка клала палочку на наши макушки, и матушка спрашивала:

– Ведь я выше?

Служанка с готовностью кивала головой.

Я боялась: что же случится в тот день, когда я окажусь выше и палочка приподнимется с моей стороны? Лучше б этот день никогда не наступал: я догадывалась, что мать тогда очень огорчится, хотя не понимала почему.

Она вызывала меня в свои покои, как правило, под предлогом узнать, что мы с учителем проходим на уроках. Если я отвечала, что мы учили родословную богов и богинь, она задавала вопросы для проверки моих знаний. Начинала с самых простых вопросов. «Перечисли богов-олимпийцев, – просила она. – Назови только двенадцать, тех, которые живут на Олимпе, только их». И я перечисляла имена. Потом вопросы становились труднее. Однажды она попросила назвать всех детей Зевса.

– Только бессмертных? Или всех? – уточнила я.

Она странно улыбнулась:

– Начнем с бессмертных.

Я стала перечислять: Афина и Персефона, Аполлон и Артемида, Арес и Гермес. Я уточнила, что Гера была сестрой Зевса, что Афродита была рождена не Зевсом, а его дедом Ураном.

– Строго говоря, Афродита вообще не была рождена, – сказала мать с легкой усмешкой. – Но Зевс может не сомневаться, что гора Олимп населена его детьми. Поскольку ни умирать, ни покидать свой трон он не собирается, ему нечего беспокоиться из-за наследников. Они могут ссориться и браниться сколько душе угодно. Никому из них не угрожает ни смерть, ни изгнание.

Она помолчала, удобнее расположилась на кушетке, вытянув длинные ноги под тонкой туникой. Коснувшись теплой плоти, белая ткань приобрела розоватый оттенок.

Мать погладила ткань на коленях и посмотрела на меня.

– Это самое лучшее полотно, оно из Египта, – сказала она. – Я предпочитаю голубое, но в Спарту караван приходит почти пустой. Он идет через Трою на Крит, потом бог знает куда еще и, наконец, останавливается в Микенах.

Похоже, мать опять будет сетовать на удаленность Спарты от всего мира, подумала я.

– Ну что ты! – сказала я. – Белое полотно такое красивое.

– Итак, теперь перейдем к смертным детям Зевса. – Мать резко вернулась к теме разговора. – Перечисли их.

– Ты имеешь в виду детей, которых родили от Зевса смертные женщины? Но, мама, разве можно назвать всех? – рассмеялась я.

Мой учитель сказал, что самые великие из смертнорожденных детей Зевса – Персей и Минос, ну и, конечно, Геракл. Но есть и совсем неизвестные, о которых мы не знаем ничего, даже имени.

– А есть люди, которые сосчитали, что Зевс отметил своим выбором сто пятнадцать смертных женщин и… сочетался с ними, – сказала мать.

– И конечно, у каждой из них родился ребенок, – продолжила я.

Уж если бог сочетается браком, с богиней ли, со смертной ли, это событие всегда бывает отмечено рождением ребенка.

– Да, у каждой, – подтвердила мать.

– Но ведь это так обидно, что женщина не видит бога, который приходит к ней. Точнее, не видит его в божественном облике. Он является то быком, то золотым дождем…

– Он это делает ради ее же блага! Ты знаешь, что случилось с Семелой, которая настояла, чтобы Зевс явился ей в своем божественном обличье?

Да, мать Диониса – единственная из земных женщин, которая видела подлинную, огненную природу Зевса и поплатилась за это жизнью: в тот же миг она обратилась в горстку пепла. Семела была дочерью фиванского царя Кадма. Она по совету ревнивой Геры попросила своего любовника Зевса явиться ей в своем настоящем облике. Зевс долго отказывался, но Семела настаивала. Тогда Зевс предстал перед ней среди молний и грома и невольно испепелил ее. Диониса же, которым она была беременна, вынул из пепла, зашил себе в бедро и выносил.

– Мне очень жалко Семелу, – кивнула я.

Мать сильно волновалась – словно легенды, которые мы с учителем изучаем на уроках, тесно связаны с жизнью.

– Эта история учит нас, к каким несчастьям приводит любопытство, – решила я успокоить матушку, показав, что являюсь прилежной ученицей.

– Допустим, – глубоко вздохнула мать. – А кого ты еще знаешь, кроме Геракла и Диониса?

– Эти двое самые знаменитые, они сами стали богами, бессмертными, а это большая редкость. Другие смертнорожденные дети Зевса умерли, как все. У Данаи родился Персей, он жил тут неподалеку, в Аргосе, – пыталась я вспомнить. – У Ниобы – это первая женщина, к которой приходил Зевс, – родился Аргус. И еще… О, матушка, их столько было! Зевс, он же, по-моему, вездесущий! Нет, всех не могу перечислить!

Я сдалась. Даже мой учитель не справился бы с этой задачей.

– Последней возлюбленной Зевса из числа смертных женщин была Алкмена, она родила Геракла, – добавила я. – Но это было давно. В наше время Зевс не является земным женщинам.

За это я была ему крайне благодарна: список его детей больше не будет расти и меньше придется запоминать на уроках.

Моя мать разразилась тем смехом, который я так не любила.

– Это тебе учитель сказал?

– Да, учитель. – Я немного отступила назад: я боялась ее, когда она так смеялась. – Он сказал, что Зевс больше не… Что те времена прошли.

– Прошли, да не совсем, – усмехнулась мать и глубоко вздохнула. – Не совсем. Гераклом история не заканчивается. У Зевса есть дети, которые родились после Геракла. А твой учитель не говорил тебе, что общего у всех отпрысков Зевса?

Я понятия не имела, о чем она спрашивает.

– Нет, – ответила я, подумав. – Ну разве что… Все они красивые, высокие, сильные и – как это говорится – «своим совершенством превосходят простых смертных». А больше я ничего не знаю. По-моему, в остальном они все разные.

– Все они мужского пола! – воскликнула мать и так стремительно вскочила с кушетки, что меня обдало ветром. – Они все мужчины! Мужчины!

– Может быть, у него есть дочери, но он не хочет их признавать, – предположила я. – Может быть, он считает, что производить на свет женщин – ниже его достоинства.

– Ерунда! – Мать даже задрожала от волнения. – У него есть дочери – богини на Олимпе, и он очень даже гордится ими. Возможно, смертная женщина не рожала дочери, достойной его. А родись такая дочь – он бы гордился ею, не сомневайся. Если бы только знал о ней, если б знал!

– Я думаю, Зевсу известно все.

И снова последовал этот жуткий, леденящий кровь смех.

– О, Гера дурачит его постоянно! Он вполне может ничего не знать о своей смертной дочери, если она укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит.

Вдруг, когда ее слова коснулись моих ушей, у меня возникло ужасное подозрение. «Укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит». Я укрыта от посторонних глаз, в Спарте почти не бывает приезжих, мать с отцом часто шепчутся и ссорятся из-за меня… И еще мне запрещено смотреться в зеркало. И мать так неравнодушна к Зевсу, ее так волнует все, что касается его. Да нет же, это глупая фантазия. Всем детям нравится думать, будто они особенные, не такие, как все.

Тут мне вспомнилось кое-что, – наверное, мать на это и намекает.

– Так я происхожу от Зевса! – воскликнула я. – Ну да, учитель говорил мне, что у Зевса и нимфы горы Тайгет родился ребенок. Его назвали Лакедемон[3], он отцовский предок!

Я надеялась, что мать похвалит меня, хлопнет в ладоши и скажет: «Какая ты умница! Правильно!»

Но она отрицательно покачала головой:

– Это было очень давно, и я не вижу в твоем отце ни тени божественного происхождения. Если он и связан с горой Олимп, то эта связь совсем не ощущается.

Она снова вздрогнула. Я коснулась ее плеча, мне хотелось ее обнять, но я знала, что она меня оттолкнет.

– Какая разница, матушка, – сказала я. – Не понимаю, какое отношение имеет к нам история.

История – это давно прошедшее, а настоящее – это настоящее.

Мать твердо посмотрела на меня.

– Тебе пора принять участие в мистериях, – сказала она. – Наш род связан с богинями Деметрой и Персефоной. Ты уже достаточно взрослая. Мы отправимся в храм на горе, и там ты познакомишься со своей богиней-покровительницей. А она многое тебе откроет. Если пожелает.

Было решено, что мы отправимся в Элевсин на празднование Великих мистерий, то есть осенью. Туда стекаются со всей Эллады мужчины, женщины, богатые, бедные, свободные, рабы – перед богинями все равны. Они приходят, чествуют богинь ночными хороводами и песнями, а затем в храме таинств удостаиваются созерцания священной драмы, в которой им открывается бессмертие их души. Как погруженное в борозду зерно не погибнет, а после пребывания под покровом земли воскреснет, так очнется и душа опущенного в лоно земли человека – но не любого, а только того, кто запечатлен элевсинской печатью. Добрая царица подземного мира возьмет его за руку и отведет на цветущий луг под сень тополей, в зеленые прохладные рощи, озаренные солнцем ночи. А души тех, кто не прошел посвящения, обречены реять беспомощным и бессознательным призраком в мглистых пропастях Аида.

Мне следовало начать подготовку к посвящению немедленно, чтобы по прибытии в святилище я могла глубже и полнее постичь таинства ритуала. Богини открывают свою тайную природу только тем, кто прошел посвящение и получил от них признание.

Занималась со мной наедине пожилая женщина, которая служила у моей матери с самого ее детства. Звали ее Агава; она водила меня на прогулки по полям, где начинался сев, и протяжно, словно пела, рассказывала мне истории. Лицо мне велели закрывать покрывалом, чтобы его не увидели крестьяне, которые повстречаются в поле. Поэтому даже самый ясный день казался мне пасмурным. Повсюду нас сопровождали два стражника, вооруженных мечами. Они тоже готовились к посвящению.

Из-за покрывала я видела как в тумане, но слышала хорошо, а все звуки, голоса птиц и людей свидетельствовали, что наступило то время года, когда земля пробуждается, вновь согретая солнцем. Я чувствовала влажный запах свежевспаханной земли, слышала лязг плугов и фырканье волов. За плугом шел крестьянин, который бросал зерно в мягкие борозды, а следом за ним мальчик мотыгой прикрывал зерно землей. Над ним кружились, каркая, вороны – они не прочь были полакомиться. Даже в низких звуках вороньих криков мне чудилось предвкушение счастья. Мальчик кричал и отгонял птиц, не переставая смеяться.

– Земля ликует, а почему? – Агава остановилась так внезапно, что я натолкнулась на нее. Она оглянулась и впилась в меня взглядом, но моего лица нельзя было увидеть сквозь покрывало.

– Потому что Персефона возвращается на землю из подземного царства, – не колеблясь выпалила я: это же всякий знает, для этого не требуется никакого посвящения!

– И что?

– И теперь Деметра, которая оплакивала разлуку с дочерью, радуется и наполняет жизнью все растения. Вот почему зеленеют поля, расцветают цветы и деревья.

– Хорошо. Правильно, – кивнула Агава. – А можем ли мы увидеть и услышать Деметру? Встретить ее среди нас?

– Не знаю. Вряд ли. – Я растерялась. – В любом случае она изменит облик. Ведь она изменила облик, когда пустилась в странствия, чтобы найти Персефону, разве не так?

– Да, так, – кивнула Агава.

Она взяла меня за руку, и мы пошли дальше, по меже, разделявшей два поля: одно с ячменем, другое с пшеницей. Зеленые побеги напоминали волосики младенца и казались очень уязвимыми.

От Агавы я узнала историю Деметры во всех подробностях. В пору молодости и веселья богиня родила от своего брата Зевса дочь Персефону. Веселость Деметры прошла, когда она потеряла юную Персефону. В нее влюбился Аид и отправился к Зевсу просить ее руки. Боясь отказом обидеть старшего брата и понимая, как рассердится Деметра, если дочь ее окажется в Тартаре, Зевс поступил дипломатично. Он сказал, что хоть и не дает согласия, но и не отказывает. Услышав такой ответ, Аид решил украсть девушку, когда та собирала полевые цветы у Элевсина. Девять дней и ночей без еды и питья бродила Деметра, искала дочь. На десятый день она явилась в Элевсин и, изменив обличье, предложила царю Келею и его жене Метанире стать кормилицей их новорожденного сына. Хромая дочь царя развлекала Деметру стихами, подчас смешными и непристойными, а старая няня угостила ее ячменным киселем.

Триптолем, старший сын царя Келея, который пас отцовский скот, рассказал Деметре, как десятью днями раньше земля неожиданно разверзлась, свиньи полетели вниз, затем раздался тяжелый конский топот. Появилась запряженная черными лошадьми колесница – ее возничий сжимал в объятиях кричавшую девушку – и исчезла в провале.

Тогда Деметра заявила Зевсу, что земля останется бесплодной, пока ей не вернут Персефону. Зевс ответил: «Ты получишь свою дочь обратно, если за это время она не отведала пищи мертвых». Но один из садовников Аида заявил: «А я видел, как госпожа Персефона сорвала гранат с дерева в нашем саду и съела семь зерен»[4].

Тогда Зевс обратился за помощью к Рее, их общей матери – его, Аида и Деметры. Благодаря вмешательству Реи ее дети достигли согласия: две трети года Персефона будет проводит с матерью на земле, а треть года – с мужем под землей. Прежде чем покинуть Элевсин и вернуться на Олимп, Деметра отблагодарила Триптолема: она дала ему посевное зерно, деревянную соху, научила земледелию и велела научить всех людей этому искусству.

– Когда дочь возвращается на землю, мать вознаграждает всех нас, – закончила свой рассказ Агава. – Но когда дочь покидает ее, мать наказывает опять-таки нас всех. Листья опадают, холод убивает растения, и мы говорим, что пришла зима.

– Как же я ненавижу зиму! – пробормотал один из стражников. – Ноги коченеют, пальцы не гнутся, а мы должны быть на посту, как летом. Поля отдыхают, медведи спят, а спартанский солдат всегда на службе.

– Войны зимой не ведутся, нечего тебе жаловаться! – рассмеялась Агава.

– Да, но царя с царицей нужно охранять и зимой. Царевен тоже. – Он кивнул в мою сторону. – А где, скажите на милость, были стражники Персефоны в тот день, когда Аид похитил ее? Будь Деметра примерной матерью, она бы не отпускала дочь без охраны.

– Лучше не ругай Деметру, а то она поразит эти поля, и тебе, дружок, нечего будет есть, – сказала Агава.

– Хотел бы я знать, от кого царь охраняет Елену. Кто может причинить ей вред? Чего он боится, хотел бы я знать?

– Лучше тебе не знать, – ответила Агава, и голос ее стал жестким. – Возможно, Деметра как раз сейчас находится на этом поле, так что следите за своими речами, – обратилась она ко всем нам, а потом добавила только для меня: – Правильный ответ на мой вопрос таков. Мы можем встретить Деметру и здесь. Но на Великих мистериях ты ее встретишь наверняка. Обещаю тебе.

При мысли о встрече с Деметрой дрожь пробежала у меня по телу. Но еще больше мне хотелось увидеть Персефону – ведь она молода, как и я.

Для своего выхода на поверхность земли в пещере возле Элевсина Персефона выбрала те сутки в году, когда день равен ночи. Элевсин находится далеко от Спарты, ближе к Афинам. Никто из наших предков не происходил из тех мест, и я не понимала, почему Деметра с Персефоной стали покровительницами нашего рода.

Матушка сказала: Деметра является богиней плодородия и изобилия, поэтому нет ничего странного в том, что она покровительствует Спарте. Ведь наша долина так плодородна. С обеих сторон ее защищают высокие горы, через нее протекает река Еврот, широкая, с быстрым течением, которая орошает наши поля. Богатые урожаи злаков, яблок, гранатов, оливок и фиг, виноградные лозы с тяжелыми гроздьями, обвивающие могучие стволы дубовых деревьев, – все это радует сердце Деметры, прославляет ее силу и власть.

– Ты видела, как скудна земля Этолии, – говорила матушка. – Хотя, может, ты не помнишь. Ты была очень мала. Но поверь, нет земли изобильнее, чем долина Спарты. Ни в какое сравнение с ней не идут ни Аргос, ни Тирин, ни Микены. И даже Пилос уступает ей. – В голосе матери звучала нескрываемая гордость. – И это потому, что Деметра любит нас.

– Так Спарта плодородна, ибо Деметра любит ее? Или Деметра любит Спарту, ибо она плодородна? Что причина, а что результат? – попробовала уточнить я.

– Елена, ты слишком любишь спорить и противоречить, – нахмурилась мать.

– Я не спорю, я просто хочу понять.

– А всегда кажется, будто споришь. Я не знаю, что причина, а что результат, да это и не важно, на мой взгляд. Важно то, что Деметра – наша покровительница. Она благословила землю, которой мы правим, а значит, и нас.

– А если мы покинем эту землю? Богиня тоже покинет нас?

Ведь если я выйду замуж и уеду из Спарты, я больше не буду связана с этой плодородной землей. И что тогда – Деметра отвернется от меня, не будет моей покровительницей? Должна же я знать!

Мать откинула голову и прикрыла глаза. Рассердилась ли она? Обиделась ли? Она глубоко дышала, словно заснула. Но когда она заговорила, голос ее звучал спокойно и задумчиво:

– Ты права. Это очень важный вопрос. Бывает, царь лишается трона и царства. Твой отец дважды чуть не потерял Спарту. Низвергнутые цари бросались с обрыва в Еврот. А над родом микенских царей тяготеет проклятие, ибо брат убивал брата из-за трона. Ужасные вещи творились на свете…

Мать задумалась. Потом, глубоко вздохнув, пожала плечами:

– Да, девочка моя, может случиться и так, что боги отвернутся от нас… Какое дело им до людей!

Наслаждаясь теплом и светом, мы сидели в залитом солнцем внутреннем дворе дворца. Летом здесь весело шелестели листьями декоративные деревья, по веткам которых скакали стайки птиц, ожидая угощения. Они совсем не боялись людей, спрыгивали с веток, важно прохаживались между нашими ногами, а схватив крошку-другую, с криками улетали, кружили над крышей дворца и исчезали из виду. Глядя на их полет, мать смеялась грудным волнующим смехом. Я любовалась ею: она была чудо как прекрасна. Она следила своими черными глазами за птицами, а я – за ее взглядом.

– Подойди ко мне, Елена, – сказала она вдруг. – Я хочу тебе кое-что показать.

Она поднялась и протянула мне свою тонкую руку, унизанную браслетами и кольцами. Когда она взяла меня за руку, кольца больно впились в мою ладонь. Я послушно проследовала за ней в ее покои.

Я повзрослела. Я уже отдавала себе отчет, что комнаты матери обставлены богаче всех остальных залов дворца. Обычная обстановка зала: несколько стульев, простые столики на трех ножках с гладкой столешницей. Но в комнате матери стояли стулья с подлокотниками, кушетки для дневного отдыха с мягкими покрывалами, столики с инкрустацией из слоновой кости, резные ажурные сундуки с алебастровыми вазами. Полупрозрачные занавеси защищали комнату от резкого дневного света, смягчая его, и слегка шевелились от дуновения свежего ветерка. Дворец стоял высоко, поэтому сюда долетал только самый свежий ветер, и комнаты матери были приютом прохлады и покоя.

На одном из столиков у стены она хранила любимые драгоценности: там стояли несколько чаш и шкатулок из золота, между ними были разложены длинные бронзовые булавки, украшенные камнями. С краю лежало материнское зеркало с ручкой из слоновой кости, как всегда перевернутое. У меня возникло желание схватить его и как следует рассмотреть себя.

Она заметила, куда направлен мой взгляд, и покачала голо-вой:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Ты хочешь увидеть себя – этот интерес так естествен для нас. В тот день, когда ты обручишься и мы будем знать, что ты в безопасности, ты сможешь посмотреться в зеркало. А пока… пока у меня есть для тебя кое-что другое.

Она открыла продолговатую коробку и извлекла из нее, как мне показалось, переливающееся облачко. Но оно было прикреплено к золотому обручу. Мать покачала им туда-сюда: облако затанцевало в воздухе, солнечные лучи заиграли на нем, крошечные радуги загорались и гасли. Мать надела обруч мне на голову.

– Пора тебе иметь нормальное покрывало.

Все расплылось у меня перед глазами. Я сдернула его.

– Не буду носить! Какой смысл? Во дворце все меня знают в лицо, а больше здесь никого не бывает. Не буду носить!

Я теребила ткань в руках, растягивала ее, пытаясь порвать, но, несмотря на все мои усилия, паутинка не поддавалась – вот что значит превосходная работа, будь же она неладна!

– Как ты смеешь? – возмутилась мать и выхватила покрывало из моих рук. – Этой ткани цены нет. Оно сделано специально по моему заказу, а золотой обруч дороже отменного кубка!

– А я не хочу больше прятаться под покрывалом! Не хочу и не буду. Со мной что-то не в порядке? Я уродина? Ты обманываешь меня, что я красивая! На самом деле я, наверное, чудовище, если должна прятать свое лицо! Вот почему ты не разрешаешь мне смотреться в зеркало! А я все равно посмотрюсь!

И не успела она опомниться, я схватила зеркало с ее столика, отбежала за колонны и на мгновение в полированной бронзовой поверхности увидела свое лицо, освещенное солнцем. Точнее, фрагменты лица: мелькнули глаза в опушении густых черных ресниц, губы, щеки. Меня поразили блеск зеленовато-карих глаз и яркость румянца, но это мелькнуло лишь на миг – мать настигла меня и выхватила зеркало. Она стояла рядом. Я думала, она ударит меня, но этого не случилось. В ту минуту мне пришло в голову, что она боится меня, но позже я поняла, что она боялась причинить мне боль. Она совладала с собой и сказала:

– Нет, ты не чудовище. Хотя порой ведешь себя как чудовище.

Она рассмеялась, и ужасная минута минула.

– Разрешаю тебе не носить покрывало во дворце. Но обещай, что никогда не покинешь дворец без сопровождения стражников и твоей наставницы. А выходя из дворца, ты будешь покрывать лицо. Ах, Елена… Если б ты знала, сколько людей желают нам зла, и похитить царевну для них не составит труда. Мы ведь не допустим этого, правда?

Я согласно кивнула. Но я понимала, что это только часть правды. Почему родители боятся, что похитят именно меня, а не кого-либо из старших детей?

IV

Дни становились длиннее, сумерки наступали позднее, и лето низвергало на нас горячие волны. Я кожей чувствовала, как Гелиос движется по небу в своей колеснице прямо у меня над головой, и жара сопровождает его путь, обжигая землю. Листья покрылись пылью и уныло повисли на ветках. Мы постоянно обмахивались веерами – другого ветра не было. Горячая неподвижность полдня заставляла даже белых бабочек искать укрытия. Казалось, днем все замирало.

Несмотря на жару, я прилежно изучала обряды и таинства Деметры, и это продолжалось все лето. Научиться нужно было многому. Всю историю странствий богини в поисках дочери, которую похитил Аид, когда она собирала весенние цветы, предстояло в Элевсине воспроизвести от начала и до конца. Жрицы знали все, даже какие цветы собирала Персефона: маки и желтые, очень редкие, нарциссы. Когда Деметра приняла облик старой женщины и нанялась в кормилицы к маленькому царевичу, она попыталась дать ему бессмертие. Она вознесла его над огнем, чтобы сжечь его смертную природу. Не успела она закончить, как вошла царица Метанира, мать ребенка, и подняла крик. Чары рассеялись, и младенец скончался. Попытка богини не удалась.

– Она не понимала, что огонь принесет ребенку смерть, а не бессмертие, – пояснила старая Агава.

Похоже, боги довольно равнодушны к людям, думала я, и плохо представляют себе степень нашей хрупкости и беззащитности. По правде говоря, они внушали мне страх и трепет. И хотя я гордилась, что Деметра является нашей покровительницей, в глубине души очень надеялась, что она не вспомнит ни обо мне, ни о моих родных. А то как бы не вышло беды.

Я научилась готовить кикеон – ячменный кисель с мятой, который пьют во время обряда. Им Деметру угостила старая няня. Мы разучивали песни, сложенные ямбическим метром, которые пела Деметре хромая царская дочь. Их предстояло исполнить во время мистерий. У нас была священная корзина – сакральная гробница, в которой хранились ритуальные предметы. Нам дали высокие факелы, с ними полагалось шествовать до святилища, а потом танцевать священный танец, который означал скорбный путь несчастной Деметры в поисках похищенной дочери. Я училась ходить и танцевать с факелом в руке, высоко его подняв.

Было еще одно обстоятельство, пожалуй самое важное. Без этого я не смогла бы принять участие в посвящении.

– Ты должна быть безупречно чиста не только телом, но и духом, – сказала Агава торжественно. – Нужно иметь незапятнанные руки и безукоризненно чистое сердце.

Такое требование привело меня в ужас. Мне казалось, будто я вся осквернена и насквозь изъедена своими детскими прегрешениями. Теперь-то я знаю, что только убийце запрещено участвовать в мистериях, но думаю, это было правильно: с самого начала настроить ребенка на непримиримую борьбу с собственной слабостью. Хотя даже убийцу не отлучают от мистерий пожизненно: если он прошел через обряд искупления и очищения, он может принять участие в посвящении.

Если бы убийство навсегда лишало права участвовать в мистериях, то отец вряд ли смог бы отправиться вместе с нами, а между тем он с воодушевлением готовился к предстоящему событию. Я убедилась, внимательно слушая разговоры взрослых и задавая кое-какие вопросы, что отец в свое время готов был почти на все – осмелюсь даже сказать, на все – ради того, чтобы вернуть и удержать свой трон. Имея беспощадных врагов, он вынужден был и сам проявлять беспощадность. В его владениях водилось много разбойников, бандитов и плохих людей. Говоря «плохие люди», я всякий раз улыбаюсь – с этим выражением связана одна из шуток моих братьев. Когда я упоминала какую-нибудь страну – не важно, Крит, Египет, Афины, Фессалию, Фракию, Сирию или Кипр, – они мне говорили страшным голосом:

– Фу! Там живут плохие люди!

– Как? Все до одного плохие? Не может быть! – возражала я.

– Ну, это Полидевк так считает, – смеялся в ответ Кастор. – Я же скажу вот что: плохих людей очень много, но они перемешаны с хорошими. Мы торгуем с разными народами, без них наш дворец был бы пуст и гол. Лишен роскоши, которую так любит матушка.

– Поэтому, сестричка, будь настороже! Остер-р-р-егайся плохих людей! – прорычал Полидевк и рассмеялся. – Чтобы участвовать в мистериях, приезжает много чужеземцев. Но они должны говорить по-гречески. Благодаря этому условию дикари не допускаются к участию в них.

Дни пошли на убыль. Сначала едва заметно: просто звезды на небе зажигались чуть раньше. Потом утренние лучи стали падать в мою комнату под другим углом, а ветер поменял направление. По ночам он приносил холод с запада. Пришла пора отправляться в святилище для встречи с богинями.

Выйти следовало на рассвете. Мы поднялись еще затемно, чтобы отведать в молчании лепешек из зерна нового урожая и молодого вина. Затем мы облачились в туники и плащи зеленого цвета с золотом, в честь богинь, – это цвета растений и колосьев – и взяли в руки факелы. Повозка, тяжело груженная дарами полей и плодами, стояла наготове. В тот момент, когда солнце показалось над горизонтом, мы уже поднимались в гору, на которой находилось святилище.

Я, как и обещала, накинула ненавистное покрывало и произносила нараспев гимны в честь богинь, которым меня научили. Разговаривать не полагалось, но я слышала, как отец с матерью что-то негромко обсуждают. Клитемнестра шла за ними, смиренно опустив голову, но, вероятно, пыталась разобрать их слова. Воздух был свеж и густо напоен запахом сжатых полей. Я вдруг остро ощутила всю красоту и богатство осени.

По мере нашего продвижения тропа становилась все отвеснее, повозка уже не могла карабкаться вверх за нами. Слуги выгрузили из нее наши подношения богиням и понесли кувшины с зерном и корзины с фруктами на плечах. Священный короб с ритуальными предметами несли на специальных носилках. Пока мы поднимались, к нам присоединилось много людей из числа жителей предгорий. Мать оглядывалась проверить, не сняла ли я покрывало.

Перед богинями все равны, поэтому наши спутники чувствовали себя свободно, могли обогнать и даже потеснить нас. Наши стражники – те двое, которые должны были участвовать в обряде, – защищали нас от напора толпы. Братья тоже, хотя их губы непрерывно шептали слова гимнов, не спускали с нас глаз и готовы были в любой момент броситься на помощь. Входить в святилище с оружием в руках запрещалось, но пока мужчина не переступил его порога, он держит меч в ножнах.

Тропа стала еще круче и значительно сузилась, превратив поток паломников в узкий ручеек; вдруг она сделала резкий поворот и уперлась в огромный серый камень, который преградил нам путь. Внутри у меня все затрепетало, сердце ушло в пятки, и я не сразу поняла отчего. А причина была в нахлынувшем на меня воспоминании из детства: валун, на его вершине сивилла, которая выкрикивает свои ужасные пророчества. На вершине этого камня тоже что-то виднелось, я вздрогнула и напряглась, готовясь к встрече с неведомым.

Сбившиеся в кучу возле камня, одетые в лохмотья, люди начали глумиться и оскорблять нас.

– А, Тиндарей! Отчего не приходишь на рынок? Самое подходящее место для тебя – ты ведь торгуешь своими дочерьми! – кричал один.

– Нет, только Лебедушкой! – выкрикнул другой.

Откуда они узнали мое домашнее прозвище? Как они посмели произнести его?

– Посмотри-ка на свою жену! Посмотри! – закричали все хором. – Что там прилипло у нее между ног? Уж не перышки ли?

– С кем следующим? – Теперь толпа нападала на мать. – С быком, как царица Крита? А не хочешь попробовать с дикобразом?

Один вскочил на камень и замахал руками, его плащ захлопал.

– Улетаю! Улетаю! Тут появилась птица поважнее!

Отец с матерью шли опустив головы, что было очень не похоже на них, и не давали никакого отпора.

Клитемнестра отделалась довольно легко: когда она проходила мимо улюлюкающей толпы, ей досталось несколько замечаний лишь по поводу коренастой фигуры и больших ступней. А затем наступила моя очередь. Толпа продолжала свистеть и визжать, а кто-то попытался сорвать с меня покрывало:

– А клюв у тебя есть? Покажи-ка клюв!

Теперь, когда покрывало хотели сорвать, я стала его защищать. Я изо всех сил вцепилась в золотой обруч и не отпускала рук.

– А где скорлупа? Яйцо-то большое было?[5]

Кричали еще что-то, но я не помню что. Я прошла мимо как можно быстрее, стараясь при этом не бежать – чтобы не показать им, что боюсь. Но меня била дрожь. Оказавшись по ту сторону камня и оставив насмешки за спиной – теперь они предназначались тем, кто шел следом, – я бросилась к матери.

– Все позади, – сказала она. – Мы не предупреждали тебя, но все это входит в обряд посвящения – пройти через шквал оскорблений. Но ты выдержала испытание.

В ее голосе слышалась гордость за меня.

– Для чего это нужно?

Я находила такой обычай жестоким и бессмысленным.

– Чтобы всех уравнять, – ответил отец. – Цари и царицы должны претерпеть унижение наряду с прочими смертными. Что бы нам ни кричали – мы не имеем права наказать крикунов. Таковы правила.

Отец рассмеялся, словно речь шла о самом простом деле, но я понимала, что это смирение стоило ему больших усилий и размышлений.

– Да, это урок смирения, – добавила мать. – Человек должен хоть раз услышать самое гадкое, что о нем болтают за глаза. Особенно если он постоянно окружен льстецами.

Мы приостановились, дожидаясь Кастора и Полидевка, которые продирались сквозь град насмешек.

– Считается, что мы извлекаем из этого испытания уроки, – говорил отец, и его губы искривились, как это бывало, когда его посещала важная мысль. – Лично я извлек один урок: он касается Елены. Мы пустим слух, что она прекраснейшая из женщин на свете. Да, именно так. Не больше и не меньше. Она будет по-прежнему носить покрывало. Это подогреет интерес и увеличит выкуп с жениха.

– Но мне еще рано выходить замуж… – прошептала я в надежде, что это действительно так: мне всего десять лет. – А покрывало…

– То, чего люди не могут увидеть глазами, они дорисовывают воображением. А потом со всей одержимостью стремятся получить. Но то, чего они страстно желают, стоит дорого, и люди готовы платить любую цену. Если люди будут видеть радугу каждое утро, ее перестанут замечать. А мы скажем, что радуга здесь, под покрывалом, но никому ее не покажем.

– Прекраснейшая из женщин на свете? – прищурилась мать. – Вправе ли мы делать такие заявления?

Тут, хохоча и спотыкаясь, к нам подбежали Кастор и Полидевк.

– Они знают слишком много! – сказал Кастор. – Похоже, они знают о нашей семье все!

– Они знают только одно – как больнее обидеть нас, – ответила я. – А это не так уж мудрено – обидеть человека. Я не понимаю, что такого еще они могут знать.

Клитемнестра одобрительно посмотрела на меня:

– Елена права. Оскорбить человека несложно. Подняться над оскорблением – куда труднее. Обиды мы помним гораздо дольше, чем похвалы. Так уж устроены люди.

– Создается впечатление, будто боги устроены точно так же: наши восхваления и богатые жертвоприношения они принимают как должное, а оплошности и упущения помнят вечно[6], – проворчал отец и окинул взглядом процессию. – Идемте же, мы теряем время.

Испытывая облегчение оттого, что грязные насмешки остались позади, мы подставили пылающие щеки освежающей прохладе горного воздуха. Меня озадачили непонятные слова и странные намеки. Почему клюв? При чем тут яичная скорлупа?

Подъем на этом не заканчивался. Тайгетские горы так высоки, что снег на вершинах не тает долго после того, как в долине отцветут яблоневые и айвовые деревья, а появляется вскоре после сбора урожая. Это целая горная гряда, которая великой стеной протянулась в центре страны. По одну сторону находится ужасное Стимфальское озеро, где Геракл сражался со зловещими птицами, а по другую – Немейский лес, где он убил льва с непробиваемой шкурой. Мне безумно захотелось увидеть все это.

Когда мы прибыли к дому посвящений, дневной свет, как и должно, померк. Показалась роща черных тополей, они возвышались над прочими деревьями, покачивались на вечернем ветру, нашептывали свои тайны. Мы прошли по узкой аллее между ними и сразу оказались у плоской площадки, освещенной сотнями факелов.

– Богини приветствуют тебя.

Жрица в мантии обратилась ко мне, протянула высокий изящный сосуд и приказала выпить. Я поднесла сосуд к губам и узнала вкус кикеона – напитка из белого ячменя, собранного со священного поля Деметры, и мяты. Потом жрица указала на мужчину с горящим факелом: от него я должна была зажечь свой. Я повиновалась.

Мой факел загорелся, и мне велели присоединиться к процессии, которая казалась цепью огней, завивавшихся спиралью: земля стала похожа на усеянное звездами небо. Сотни мистов, как называются участники мистерий, исполняли сложный танец. Людская цепочка кружилась, извивалась и образовывала в сгущающейся темноте замысловатые узоры из факелов.

– Мы танцуем в честь богини, – шепнула жрица мне на ухо. – Не бойся, не сдерживай себя. Отдайся танцу.

Окруженная мистами, я лишилась собственной воли помимо своего желания. На неровной почве в темноте легко было оступиться, но танцующие словно летели, не касаясь земли. Я присоединилась к ним, и меня тоже подхватил поток и понес. Я забыла родителей, забыла братьев и сестру. Я забыла Елену, которая обязана носить покрывало, прятать лицо и подчиняться, и почувствовала себя свободной. Персефона взяла меня за руку, и я услышала ее шепот:

– Когда тебя подхватывают и уносят – это не плен. Это освобождение из плена.

Я чувствовала ласковое пожатие ее нежной руки, ощущала аромат ее волос. И знала – они цвета темного золота, хоть я не видела их.

Вдруг танец оборвался, наступила тишина. Жрица воздела руки к небу. Я с трудом различала ее фигуру в слабом свете.

– Вы отведали священного напитка, – провозгласила она. – Вместе с ним в вас вселилась богиня. Теперь вы должны произнести священную клятву.

Сотни голосов смешались, в общем гуле нельзя было разобрать слов. Я, как и все, знала эту клятву наизусть: «Я постился. Я пил кикеон, брал кое-что из большой корзины и, подержав в руках, клал в маленькую, а из маленькой опять в большую»[7].

Выслушав клятву, жрица ответила: «Отныне храните молчание!» – и построила нас в виде спирали так, что мы образовали огромную змею. Голова змеи оказалась в зале посвящений, а хвост тянулся снаружи, постепенно раскручиваясь. Переступая порог зала посвящений, каждый должен был затушить факел в большом каменном корыте, стоявшем при входе. Погружаясь в воду, факел издавал на прощание вздох.

Внутри святилища стояла кромешная тьма. Она наводила ужас, как тьма загробная: словно человек очнулся в могиле и понял, что умер. Только человеческие тела, напиравшие со всех сторон, свидетельствовали, что я не умерла, что я жива.

– Завидна участь того из смертных, кто был посвящен в тайны этих мистерий, а тот, кто не принимал в них участия и не приобщился к ним, заслуживает лишь жалости. Он не узнает блаженства после смерти, он будет вечно пребывать во тьме и тоске, – эхом разнесся под сводами далекий голос.

– Склоните головы перед богинями, – велели нам.

Я почувствовала, поскольку видеть не могла, что все движутся в одном направлении, и последовала туда же. Оттуда доносились вздохи и стоны. Пройдя вперед, я увидела едва различимые в темноте очертания двух статуй – Деметры и Персефоны. Мать, облаченная в сияющие одежды, стояла впереди, а дочь, закутанная в черное, – за ней. Мы прошли мимо них быстрым шагом, нам не разрешили задерживаться: мы направлялись в соседний зал меньшего размера.

В воздухе стоял дурманящий аромат цветов. Каких – я не смогла определить. Похоже, это была смесь различных цветов: ирисы, гиацинты, нарциссы. Пронзительно сладкий и обволакивающий запах. Но ведь сейчас не сезон для этих цветов, откуда же они здесь?

– Это последние цветы, которые я собрала на земле, перед тем как была похищена. – Призрачный голос словно плыл по волнам густого аромата. – Почувствуйте, что чувствовала я… Вдыхайте запах, который вдыхала я…

Голос звучал очень печально.

Мы куда-то двигались, становилось все темнее и темнее, словно вместе с богиней мы спускались в глубокую расселину. Мне показалось, будто я падаю в пропасть.

И вот, достигнув дна, ощутив наконец почву под ногами, я обнаружила себя в полном одиночестве. Медленно ступая, я попыталась определить, где нахожусь, но напрасно. Только тьма непроглядная, бесконечная ночь.

– Счастливы те из людей земнородных, кто таинства видел. Тот же, кто им непричастен, не будет вовеки доли подобной иметь в многострадальном царстве подземном. Тьма ожидает всех смертных, но не тебя, – шепнул ласковый голос мне на ухо. – Тебе она не грозит.

– Но я тоже смертная. – Я не сразу смогла шевельнуть языком.

– В какой-то мере. – Ласковый голос издал легкий вздох, похожий на смешок. – Но в какой мере – зависит лишь от тебя. Каждый смертный бессмертное волен в себе отыскать.

Ласковый голос… Чье-то невидимое присутствие… Я участвую в мистериях… Мне обещали, что я стану свидетельницей явления богини. Значит, это произошло.

– Кажется, я понимаю тебя, – произнесла я.

– Твоя мать совершила большую ошибку, – говорил голос. – Ей следовало рассказать тебе всю правду о твоем рождении.

– Если ты знаешь, умоляю тебя, расскажи мне ее! – воскликнула я.

Похоже, я удостоилась личной аудиенции. Других мистов рядом не было. Может, я провалилась в подземелье?

– Мы с тобой сестры. Вот все, что я могу сказать, – ответил голос.

«Если бы только я знала, кто ты», – подумала я и прошептала:

– Кто же ты?

– А в чье святилище ты пришла? – спросила невидимая собеседница с недовольством.

Только не это! Только бы не рассердить ее.

– В святилище Деметры и ее дочери Персефоны.

– Вот именно. Так кто же я, догадайся.

– Ты Персефона? – предположила я и почувствовала, как меня окутало теплом.

– Правильно, – был ответ, и после долгого молчания последовало: – Но моя мать также достойна почитания. И тебе следует учесть это. Даже когда дочь становится взрослой, она должна почитать мать.

Смысл этих слов я поняла много позже.

Она приблизилась ко мне: я почувствовала, что она находится рядом.

– Сестра, – прошептала она, – ты должна верить мне. Я всегда буду подле тебя. А других богинь остерегайся. Поняла?

Разве возможно думать о других богинях в ее присутствии? Ее свет, который побеждал тьму и проникал в сознание, наполнил мое существо.

– Да, да… – шептала я в самозабвении.

– А теперь – следующий, – деловито сказала она.

Конечно, богине так и положено: она всегда готова встретиться с очередным смертным. Если мы, люди, хорошенько поразмыслим над своей жизнью, то заметим следы подобных встреч, хотя боги и не показывают своего лица. Я, как все смертные, не разглядела лица богини: мои глаза ослепило сияние, исходившее от нее. Думаю, именно это и входило в ее намерения.

В большом зале мы сбились в кучу и ждали. Была глубокая ночь, хотя точного часа никто не знал. Время летело, как черный ворон. Все мысли и чувства исчезли, я стояла опустошенная, забыв, что знала, чем была в жизни. С обнаженной душой я ожидала божественного откровения. Предстоял последний ритуал.

Вдруг тьму пронзил свет, словно полночное солнце взошло, и мы получили главный ответ. Я узрела чудо, самую сердцевину тайны. Отныне страх смерти утратил власть надо мной. Я увидела смерть в лицо и узнала, что ее не существует.

V

После возвращения из храма таинств я была долгое время переполнена впечатлениями и предавалась воспоминаниям о пережитом. Кроме того, я усиленно училась, освоила игру на лире, очень гордилась тем, что выросла и детский лук, который Кастор некогда смастерил для меня, уже мне мал. Я была в состоянии натянуть тетиву большого лука и охотиться на крупную дичь. Больше никаких зайцев – я выслеживала горных козлов.

Сияние осени постепенно угасало, краски меркли, золото и бронза сменились коричневыми тонами. Урожай собрали, поля лежали под паром и погружались в сон. После охоты мы сразу бежали к очагу, протягивая закоченевшие руки к огню. Сидя возле очага в большом зале, слушали длинные унылые песни и поэмы певцов, которые заходили к нам. К сожалению, не все бродячие певцы наделены талантом, а отцовский дворец, по-моему, притягивал самых бездарных.

Я надеялась, что участие в Великих мистериях надолго заглушит мою тоску по новым впечатлениям. Но весной тоска обострилась, и я сильнее прежнего страдала из-за своего заточения. От воспоминаний о недолгой свободе оно становилось еще более мучительным. Не спасало и то, что наш дворец был открыт всем ветрам, которые играли с ним, как с эоловой арфой. Зеленая долина и город далеко внизу неотступно манили меня, как всегда манит все запретное.

Клитемнестра подошла ко мне, когда я, взобравшись на большой камень, встала на цыпочки и пыталась заглянуть за крепостную стену. Она обняла мои голени и слегка толкнула. Я едва не упала.

– Хватит тебе вытягивать шею, а то еще оторвется! – рассмеялась она и протянула мне навстречу руки.

Я спрыгнула в ее объятия, и сестра даже не покачнулась под моим весом – так она была сильна.

– Отведи меня в долину! – неожиданно вырвалось у меня. – Пожалуйста, прошу тебя!

Клитемнестра огляделась – нет ли кого поблизости. Но мы были совершенно одни.

– Сейчас? – спросила она.

– Да, сейчас! Сейчас! – обрадовалась я. – Никто даже не заметит, мы вернемся прежде, чем нас хватятся. Умоляю тебя! Ты можешь ходить, куда захочешь, а я живу на привязи, как рабыня. Нет, как собака – рабов все же не сажают на цепь!

Клитемнестра задумалась. Она любила риск.

– Ты что, боишься? – как бы невзначай поинтересовалась я: теперь она захочет доказать, что нисколько не боится.

– Я? Боюсь? – фыркнула она и вздохнула. – Хорошо, идем. Только быстро!

Тревожно озираясь, мы выскользнули через боковые ворота и побежали вниз по склону горы. Тенистая роща из оливковых и кипарисовых деревьев осталась позади, солнце ярко светило, и луга казались изумрудными.

– Какая красота! Лучше изумрудов! – воскликнула я, добежав до большого луга.

Прохладная трава щекотала мне ноги, из нее выглядывали цветы – алые, белые, розовые; они приводили меня в восторг.

– Елена! – В голосе Клитемнестры, всегда уверенном, послышалась тревожная нота. – Елена! Ау!

– Я здесь! – откликнулась я и помахала рукой: я почти с головой утонула в зеленом море.

– Подойди ко мне, а то потеряешься! – позвала Клитемнестра. – Трава очень высокая.

Мы пошли по дороге, которая вывела нас прямиком к реке. Здесь нас снова встретила тень: на берегу вплоть до самой воды росли ивы и тамариски. Грязноватая вода закручивалась водоворотами, извергая брызги белой пены.

– Речная нимфа резвится, – заметила Клитемнестра и улыбнулась – будто что-то вспомнила.

– А что за нимфа здесь живет?

– Не знаю, как ее зовут, – сказала Клитемнестра.

По голосу я поняла: знает, просто не хочет говорить. Возможно, это священное имя.

Я подошла к самому краю воды, где рос тростник.

– Хочу увидеть ее, – сказала я.

Мне пришлось повысить голос, чтобы заглушить плеск воды в тростниковых зарослях. Я окунула кончик ноги в воду – она была холодной. Снег на Тайгетских горах еще не стаял.

Клитемнестра подошла и встала рядом. Мы отражались в прибрежной воде. Я наклонилась, чтобы разглядеть себя получше, но Клитемнестра потянула меня прочь со словами:

– Не делай этого.

Однако я чувствовала непреодолимое желание увидеть наконец свое лицо. С неожиданной силой я оттолкнула Клитемнестру, которая была гораздо крупнее меня, наклонилась к воде и взглянула в лицо, которое изумленно смотрело на меня широко расставленными глазами.

Отражение не имело ничего общего с тем, что я ожидала увидеть, хотя после быстрого взгляда в материнское зеркало в моей памяти запечатлелись зеленовато-карие глаза с густыми черными ресницами и пухлые изогнутые губы. Но теперь я могла видеть свое лицо целиком, как его видят окружающие.

Я всматривалась в отражение, наклоняясь все ниже, пока наконец носом не коснулась воды. Отражение покрылось рябью, задрожало и исчезло. Я затаила дыхание и ждала, когда оно появится вновь, чтобы еще раз увидеть то, что могут видеть другие, а мне запрещено. Я хотела как следует разглядеть свое лицо и запомнить его. Оно предопределило мою судьбу, стало причиной моего заточения – так могу я хотя бы знать, как оно выглядит?

– Не надо. – Клитемнестра подняла меня от воды. – Прекрати, а то с тобой случится то же, что с Нарциссом. Помнишь, он так влюбился в свое отражение, что умер от истощения и Аполлон превратил его в цветок. Ты этого хочешь?

Она говорила нарочито спокойным голосом, но от меня не укрылся ее страх. Чего же она так боялась?

– Нет, – ответила я и послушно отступила назад, ибо ее страх передался и мне. – Я вовсе не хочу врасти корнями в землю, даже такую красивую, как эта!

Но когда мы вышли на залитую солнцем дорогу к городу, мои страхи как рукой сняло. В конце концов, ничего ужасного я не сделала – просто посмотрела на свое отражение. Не может же лицо само по себе вызвать какие-то события и навлечь беду. По крайней мере, человеческое лицо.

Дорога петляла, то углубляясь в луга, то сворачивая к берегу. Солнце в это время суток, несмотря на самое начало весны, уже стояло высоко, поэтому тень от деревьев, когда мы шли вдоль воды, была желанной. В одном месте река расширялась, образуя темную заводь. В ней безмятежно плавали три больших лебедя, они величаво кружили друг возле друга, высоко подняв головы на изогнутых шеях. На фоне темной воды белизна их перьев поражала.

Я залюбовалась, затаив дыхание. Клитемнестра подошла и остановилась за моей спиной.

– Какие красивые! – прошептала я, боясь, что от громкого звука они растают, как сказочное видение.

Никогда раньше я не видела лебедей так близко. Меня заворожила их всепобеждающая, царственная грация. Я не могла оторвать от птиц глаз, а они скользили мимо, словно призраки иного мира.

Один лебедь вдруг повернул голову, остановил на мне взгляд острых маленьких глаз и поплыл к берегу. Выйдя на берег, он пошел, роняя на траву капли воды, к полянке, манившей зеленой травой, яркими ирисами и фиалками.

Казалось, он имеет определенную цель и сознательно направляется к нам. Охваченная волнением и восторгом, я сделала шаг назад и схватила Клитемнестру за руку. Теперь я видела, что этот лебедь больше остальных. Его ничуть не испугало мое резкое движение.

Черные глаза пристально смотрели в мои.

Во дворце мы держали охотничьих собак, и отец с братьями часто говорили мне:

– Животное всегда отведет взгляд, если посмотришь на него. Оно не выдерживает человеческого взгляда и опускает глаза, ибо человек – царь зверей. Если только это действительно животное, а не бог, принявший его обличье…

Боги любят принимать обличье разных животных. По крайней мере, они часто это делали в прошлом, когда родились все те легенды, которые мы так любим. Но этот-то лебедь не из прошлого, он из настоящего. И он смело шел, глядя мне прямо в глаза.

Он целенаправленно двигался, он смотрел в нашу сторону, почти вплотную подошел к нам, и его маленькие, близко посаженные глаза над черно-оранжевым клювом казались бездонными.

– Нет! – крикнула Клитемнестра и бросилась вперед, размахивая палкой. – Ты снова за свое! Не подходи! Мерзкое создание, чудовище, насильник!

Лебедь приостановился, а потом с яростью подлетел к нам, хлопая крыльями и издавая пронзительные крики.

Размера он был гигантского! Раскинув крылья, он навис над Клитемнестрой. Она упала на спину, нащупала камень и запустила им в лебедя, задев ему клюв.

Любая другая птица улетела бы прочь, но эта перешла в нападение. С шипением лебедь набросился на Клитемнестру и, сильно откидывая шею, то наносил со всего размаху удары клювом, то щипал.

Она уткнулась лицом в землю, а руками прикрыла голову, защищаясь от ударов. Лебедь вспрыгнул ей на спину и стал клевать шею и руки, не прекращая злобно шипеть – словно пар вырывался из кипящего чайника. Два других лебедя продолжали безмятежно выписывать круги на воде.

Я бросилась к лебедю и всей тяжестью навалилась ему на спину. А что еще могла я сделать, чтобы спасти бедную Клитемнестру? Я вцепилась ему в перья. Они были большими, блестящими и гладкими, под ними я ощутила мускулы и мощь. Эта птица не вызывала никаких ассоциаций с лебяжьим пухом, мягкостью, перинами. Она воплощала силу, власть и безжалостность в обличье красоты и грации.

– Оставь ее! Пусти ее! – закричала я, а потом схватила лебедя за шею – она извивалась, как змея, – и сдавила ее.

Но руки мои были слабы, лебедь выскользнул и посмотрел мне прямо в глаза. Его маленькие черные глаза-бусины расширились настолько, что вместили мое отражение в полный рост. Я не смела пошевелиться.

– Перестань, – прошептала я, и мои губы почти коснулись его клюва.

Клюв приоткрылся и прихватил мою щеку. Зубчики, как крошечная гребенка, слегка покалывали мне кожу. Лебедь сжимал ее очень нежно, склонив голову набок, – словно целовал. Потом отпустил и откинул голову назад – чтобы еще раз оглядеть меня; взъерошил перья, встряхнулся – и я сползла с его спины. Он чуть-чуть постоял, глядя на меня, изогнул шею, погладил меня головой по волосам, повернулся, сошел в воду и безмятежно поплыл к двум другим птицам.

Клитемнестра приподнялась, села, тяжело дыша и всхлипывая. Ее руки были покрыты грязью, от лица пахло тиной.

– Будь ты проклят! – крикнула она вслед лебедю.

– Не надо! – Я сжала ее руку. – Это опасно. Он может рассердиться, вернется и накажет нас!

Это ведь не был обычный лебедь.

Тогда сестра произнесла несколько загадочных фраз.

– Разве может он сделать что-то хуже того, что уже сделал? – спросила она с горечью. – Будь ты проклят! Будь проклят!

Лебеди исчезли в тени нависавших над водой деревьев.

Остаток пути до города мы проделали в молчании, потрясенные встречей, которая состоялась на берегу. Я даже подумала – а не лучше ли будет вернуться во дворец, но сообразила, что после этого выбраться за стены в другой раз будет очень сложно: меня станут охранять тщательнее, чем прежде.

Клитемнестра шагала, плотно сжав губы, не выпуская моей руки. Щеки ее были испачканы прибрежной грязью. На плаще сзади темнели отпечатки перепончатых лап воинственной птицы.

Я потянула ее за руку.

– Пожалуйста, давай пойдем чуть помедленней. И улыбнись! А то ты перепугаешь всех жителей города.

Она кивнула головой и слегка улыбнулась самыми уголками губ. Я всегда могла добиться от нее улыбки, когда другим не удавалось. Она даже рассмеялась, правда чуть нервно.

– Ты права, – сказала она. – Над этой историей нужно посмеяться, да и только. Между собой. Если ее рассказать, никто не поверит. – Она опустилась на колено и пристально посмотрела мне в глаза. – Поклянись, что никому не расскажешь.

– Но почему? – удивилась я. – Такой необыкновенный случай. – Слова замерли у меня на губах, когда я увидела выражение ее лица. – Хорошо. Никому. Ни слова. Это будет наш секрет, – кивнула я.

За поворотом дороги, которая расширилась настолько, что могли разъехаться колесницы, показался город. Только-только мы шли по сельской местности, среди лугов, коров, садов, – и вот уже мы на улицах Спарты.

Как я теперь понимаю, Спарта не очень большой город, но тогда он казался мне огромным: здания стоят друг возле друга, люди идут друг за другом. Глаза разбегаются.

Непривычно было видеть столько людей сразу: они сновали туда-сюда, как пчелы. Каждый спешил в своем направлении, словно его призывала насущная необходимость. Я не удивилась бы, услышав жужжание, но тут звуки были гораздо громче: крики, скрип телег, свист кнутов.

По улице тащились несколько тяжело груженных ослов: они с трудом переставляли ноги, покачивались под поклажей, задевали курдюками с вином стены домов, громыхали глиняными горшками. Но в основном улица была запружена людьми: они несли корзины с зерном, рулоны тканей.

– Давай зайдем на рынок, тебе ведь, наверное, интересно? – спросила Клитемнестра.

Она подошла поближе ко мне, взяла под руку, как бы защищая, и опустила покрывало на мое лицо.

Я крутила головой из стороны в сторону, чтобы лучше видеть, а сестра крепко держала меня и вела по улице.

Мы пришли на рыночную площадь: здесь несколько улиц сходились, образуя открытое пространство. Люди рядами сидели на земле, подстелив коврики, перед ними стояли корзины с сушеными фигами, горшки с медом и прочей снедью.

Мое внимание привлекла одна корзина: ее содержимое блестело и переливалось. Я наклонилась пониже, рассматривая. Там оказались какие-то безделушки, в них отражалось солнце. Я засунула руку и достала одну.

Это был браслет из витой проволоки, очень искусно сделанный: кое-где расплющенная, проволока играла на солнце.

Торговка быстро поймала мою руку и надела на нее еще один браслет, но Клитемнестра так же быстро сбросила оба браслета.

– Нет, нельзя! – прошептала она. – Пошли отсюда.

Она хотела увести меня, но было уже поздно.

Торговка перевела взгляд с моей руки, ничем не отличавшейся от рук других покупательниц, на мое лицо – она хотела соблазнить меня на покупку. Но вместо обычных в таких случаях уговоров и присловий раздался пронзительный крик. Ее глаза, которые до сих пор не выражали ничего, кроме желания поживиться, потрясенно расширились.

– Это она! Она! – закричала женщина.

Она вскочила на ноги, вцепилась в меня и потянула к себе, опрокинув корзину. Браслеты рассыпались по земле.

Клитемнестра тоже не выпускала моей руки, и они стали тащить меня, каждая в свою сторону, как мешок зерна.

– На помощь! На помощь! – кричала торговка своим соседям. – Держите ее! Это Елена!

Все повскакали с мест и ринулись ко мне. Клитемнестра оказалась сильнее торговки браслетами, она высвободила меня из ее хватки и укрыла своим плащом, но толпа уже нас окружила. Разогнать ее мог разве что отряд вооруженных телохранителей.

Клитемнестра крепко прижимала меня к себе. Я ничего не видела, лишь чувствовала дрожь ее тела.

– Дайте нам пройти! – хриплым голосом потребовала сестра. – Пропустите нас, а то будете иметь дело с царем! Дайте нам спокойно уйти.

– Пусть сначала покажет свое лицо! – раздался голос из толпы. – Мы посмотрим на нее, а потом отпустим.

– Нет, – твердо сказала Клитемнестра. – Вы не имеете права смотреть на царевну.

– Но ты тоже царевна, – произнес бас. – А между тем твое лицо все могут видеть. Вот я и говорю – покажите нам Елену! Или она уродина с клювом, как у отца?

– У нее тот же самый отец, что и у меня, царь Тиндарей. Оставьте ваши грязные намеки! – Голос Клитемнестры дрогнул.

– Тогда пусть откроет лицо! Почему ее все годы прячут во дворце, никогда не показывают народу? Мы видим тебя, Кастора и Полидевка, вы открыто ходите везде, бываете в городе, гуляете в полях. Значит, правда, что она – дочь Зевса, который явился царице в образе лебедя, и что она вылупилась из яйца?

– Да, из яйца, – подхватил другой голос. – Из синего яйца, цвета гиацинта. Я видел скорлупки.

– Какие глупости! – вскричала Клитемнестра. – Ты слишком много времени провел около святилища Гиацинта, отсюда эти фантазии…

– Нет, яйцо было на самом деле, и скорлупа была синяя на самом деле…

– Люди видели лебедя и царицу на берегу реки! Лебедь до сих пор иногда возвращается на это место, словно его мучает любовная тоска. Он огромный – больше обычных лебедей, и сильнее их, и белее!..

– Немедленно пропустите нас! – приказала Клитемнестра. – Иначе я вас прокляну.

Последовала минутная тишина, словно толпа обдумывала угрозу. Я по-прежнему ничего не видела, закутанная в полы плаща.

Затем тишину нарушил голос:

– Да она уродина! Чудовище, как горгона! Потому ее и прячут.

– Пропустите нас! – повторила Клитемнестра. – Или вот что… Да, она чудовище. Я покажу вам ее лицо. Но это и будет самым страшным проклятием. Помните, как горгона превращала своим взглядом людей в камни?

Трепет ужаса пробежал по толпе. После слов Клитемнестры, которая проявила, конечно, недюжинную сообразительность, я могла рассчитывать, что меня оставят в покое, но мое самолюбие было оскорблено. Клитемнестра предпочла, чтобы жители Спарты считали меня чудовищем, лишь бы только не уступить их просьбе.

Я вывернулась из рук Клитемнестры, отбросила покрывало и открыла лицо.

Народу собралось много – люди стояли вокруг нас в несколько рядов. Мне никогда не случалось видеть столько человеческих лиц разом.

– Хотели увидеть Елену? Смотрите сколько угодно! – Я высоко подняла голову и скрестила руки на груди.

Воцарилось молчание. Глубокое, потрясенное молчание. Все лица обратились ко мне, как ночные цветы поворачивают головки за луной, когда та путешествует по небу. Выражение злости, любопытства, насмешки сменилось тихой зачарованностью, словно лица людей залил лунный свет.

Кто-то прошептал:

– Да, это правда… Только у дочери Зевса может быть такое лицо…

– Невероятно… оно ослепляет. Даже страшно, – шептали остальные.

Было впечатление, будто люди увидели в моем лице грозную силу, которая чревата большими бедствиями.

Мы с Клитемнестрой повернулись, оставив людей стоять неподвижно – словно они и впрямь взглянули в лицо горгоны и обратились в камни, – и пошли обратно по улице. Встречные при виде нас замирали, как заколдованные.

Я шла спотыкаясь. Зевс. Народ говорит, что я дочь Зевса, который в образе лебедя вступил в брак с моей матерью. Тот лебедь, который напал на нас, – возможно, он и есть мой отец? Если такое возможно…

Солнце светило по-прежнему ярко, но я не видела ничего, кроме белоснежного лебедя с безжалостными глазами, и еще взглядов горожан, которые застывали при виде меня. Ясно, почему мне требовалось покрывало, почему меня охраняли, почему мать ушла прочь, встретив лебедей в дедушкином парке, почему отец закидал их камнями, обозвал мерзкими тварями. И вот почему мать называла меня Лебедушкой… Все у меня перед глазами закружилось, и я упала на землю…

VI

Очнулась я на руках у Клитемнестры: она поднималась, тяжело дыша, по горной тропе. Меня поразили ее сила и выносливость – проделать такой трудный путь, все время в гору, с ношей на руках.

– Я… ты… – пролепетала я.

Я хотела попросить ее остановиться и, пока мы одни, обсудить новости, которые обрушились на мою голову.

– Молчи! – строго сказала она, но голос ее дрогнул.

– Но мне нужно поговорить с тобой! Объясни, почему все, кроме меня, всё обо мне знают? Любой спартанец знает!

Она остановилась и опустила меня на землю.

– По-моему, родители поступают глупо, когда ничего не говорят тебе. Они и с меня, и с братьев взяли клятву, что мы будем молчать. Будто не ясно было, что в один прекрасный день все выплывет наружу. И все эти меры предосторожности: не смотреть в зеркало, носить покрывало, не выходить из дворца… Какая глупость!

Впереди показались крепостные стены. Ворота были, как всегда, заперты, но Клитемнестра крикнула:

– Откройте! Откройте, это я!

Ворота широко распахнулись. Когда мы вошли, она оставила меня и помогла страже закрыть ворота на засов. Хотя нас вроде бы никто не преследовал, но осторожность не помешает.

Казалось бы, наше приключение закончилось благополучно. Клитемнестра шепнула мне, чтобы я сразу же шла к себе в комнату, пока нас не застукали. Но тут из портика показался отец. Он оглядывал двор перед дворцом – ворота скрипнули, и он увидел нас. Нахмурившись, он в мгновение ока оказался рядом с нами и схватил Клитемнестру за руку.

– Ты поплатишься! – прорычал он. – Ты за это жестоко поплатишься. Ты ослушалась моего приказа! – Тут он приблизил свое лицо к лицу Клитемнестры, и меня поразило их сходство. – Ты старше и умнее, поэтому тебя ждет более суровое наказание.

Затем он повернулся ко мне:

– А ты, ты подвергалась большой опасности! Ты могла пострадать, и мы вместе с тобой.

– Интересно, как бы ты пострадал? Получил бы меньший выкуп за Елену, если б ее внешности причинили ущерб? – дерзко спросила Клитемнестра.

Отец замахнулся и ударил ее по щеке. Она даже не шевельнулась, только прищурилась.

– Ступай к себе и сиди там, пока не вызову тебя, чтобы объявить о наказании.

Она неожиданно легко подчинилась, и я осталась наедине с отцом. Он внимательно осматривал мое лицо, и я поняла, что Клитемнестра сказала правду: он проверяет, не поврежден ли товар. Удовлетворенный результатом проверки, он успокоился и отпустил меня:

– Хорошо, ты тоже ступай к себе, – с этими словами он коснулся моей спины, направляя в сторону дворца.

В этот момент вышла мать и увидела нас. Она подбежала к нам; платье ее развевалось, лицо выражало испуг. Она обняла меня за плечи и зарыдала.

– Успокойся, Леда, – резко произнес отец. – Она цела и невредима.

– Куда вы ходили, зачем? – спрашивала мать.

Мне следовало выказать раскаяние.

– О матушка, прости меня. А Клитемнестра вообще не виновата. Это все я. Я упросила ее пойти со мной погулять, мне очень хотелось побывать в Спарте, осмотреть город. Мы вошли в него, и люди увидели мое лицо, и оно поразило их.

Мать с трудом переводила дыхание, но хранила молчание, и я продолжила:

– По дороге в город я играла в поле, и на берегу реки…

Мне не следовало говорить этого, ведь я обещала Клитемнестре хранить тайну, но в тот момент я поняла: только открыв наш секрет, я смогу заставить мать выдать свой, гораздо более важный. Поэтому я говорила дальше:

– Так вот, на берегу реки мы встретили лебедя, огромного такого, и он напал на Клитемнестру и щипал ее, а я защитила ее. Тогда он посмотрел на меня и – представляешь? – поцеловал. – Я с невинным видом смотрела на мать. – Мне показалось, что я понравилась ему, уж не знаю почему. Мне даже показалось, будто он знает меня, мама!

Она потрясенно вскрикнула:

– Как ты посмела!.. Как он посмел…

– Мне показалось, он хочет мне что-то сказать.

Она вытянулась в струну, словно сама себе приказав: «Смирно!» – и сказала:

– Завтра утром, Елена, придешь ко мне. После того, как отбудешь наказание.

Клитемнестру отвели на место для порки, где юноши проходили обряд посвящения, и наказали розгами. Меня заперли в своей комнате, не дали еды и приказали спать не на постели, а на каменном полу, в темноте – масляные лампы унесли. Я провела ночь в холоде и страхе, мне мерещились попеременно то лебедь и его черные глаза, то глаза сотен горожан, пораженных при виде меня. Я волновалась – не столько из-за того, что уже произошло, сколько из-за того, что предстояло мне услышать наутро от матери. Ибо я дала себе слово – не уйду от нее, пока не узнаю правды. Я решила во что бы то ни стало узнать всю правду о себе.

Когда взошло солнце, я закуталась в шерстяной плащ и отправилась в материнские покои. Они находились возле большого тронного зала с открытым очагом, специально для того, чтобы царица могла незаметно удалиться, когда вечерняя церемония затягивалась, а это случалось весьма часто.

Мать недавно проснулась. Когда я вошла в комнату, служанка драпировала ее плечи в тунику цвета остывшего пепла. Я поняла по ее лицу, что ложилась она только для вида и всю ночь не сомкнула глаз, как и я.

Рассветные лучи солнца, словно тонкие детские руки, протянулись через комнату между колоннами.

– Мое дорогое дитя, – обратилась ко мне мать, – позавтракай со мной.

Она указала на поднос с медом и хлебом, но сама не прикоснулась к еде. Я тоже.

– Елена, меня мучает страх за тебя, – сказала мать. – Ты знала, что тебе запрещено покидать дворец. И твоя сестра тоже знала. Она стала неуправляемой, и пора подыскать ей мужа, который нашел бы на нее управу. Ты не представляешь, какая беда могла произойти во время вашей прогулки. Да она, можно сказать, и произошла.

Больше я не допущу уверток и умолчаний. Правда должна быть открыта, извлечена на белый свет.

– Но, матушка, о какой беде ты говоришь? Горожане – не враги, а ваши с отцом подданные. Они не причинят вреда царевнам. Возможно, если бы я чаще бывала в городе…

– Нет! – Мать хлопнула в ладоши, чтобы заставить меня замолчать. – Нет!

– Все из-за этого пророчества…

Я знала, что слова сивиллы сыграли какую-то роль в том, что меня заключили во дворце. Итак, нужно разобраться с сивиллой и с лебедем. Начнем с сивиллы.

– Это было давно… Когда мы ездили в Дельфы. Там встретили эту колдунью, эту прорицательницу, не знаю точно, как ее назвать. Она что-то предсказала мне… Кажется, будто из-за меня пострадает Азия, пострадает Европа, погибнет много греков. Ты не выпускаешь меня из дворца, чтобы этого не случилось?

Я полагала, что мать ответит отрицательно, но она кивнула в знак согласия:

– Да. Мы надеялись перехитрить судьбу.

На уроках я учила легенды. Например, о том, как деду Персея предсказали, что он погибнет от руки собственного внука, которого родит его дочь Даная. Но все его попытки спастись были тщетны: внук все-таки убил его. А Эдипу предсказали, что он убьет отца и женится на матери, и он пошел бродить по свету, столкнулся с отцом и убил его, не зная, что это его отец, а потом получил в награду трон и царицу в жены, не зная, что это его мать. Никому не дано избежать того, что предначертано.

Я вспомнила слова отца: «В знании – сила. Враг, которого видишь заранее, не может застать врасплох. Врага, о котором знаешь заранее, можно перехитрить».

Пока враг не пришел. Но сивилла ничего не сказала о том, когда ждать беды. И откуда. Несмотря на мужественные слова отца, трудно подготовиться к встрече с врагом, который должен явиться неведомо когда, неведомо с какой стороны, в неведомом обличье. Эдип изведал это на своем опыте.

– Матушка, но ты же знаешь – нельзя избежать того, что предначертано.

– Но попытаться можно!

Она отвернулась от меня к столику, на котором держала баночки с мазями и ароматическими маслами, вылила немного масла себе на ладонь и смазала мне щеки.

– Какая нежная кожа, – сказала она. – Моя Лебедушка.

Я сжала ее ладонь.

– Матушка! Пора и мне узнать то, что знают, по-моему, все. Лебедушка. Дочь лебедя. Я дочь лебедя, мама? Пожалуйста, не сбивай меня с толку словами о моей грации, о белой тунике, как делает отец. Скажи мне правду! Все в Спарте говорят о том, что ты с лебедем… Но на самом деле это не лебедь, это…

У меня язык не повернулся выговорить великое имя – уж слишком самонадеянно это прозвучало бы.

– Мама, я видела этого лебедя, от его перьев исходит сияние. Это сияние ослепляет, как солнце, которое вдруг пробьется сквозь облако. Даже глазам стало больно.

Мать привстала и замерла. Потом она склонила голову на грудь, и я поняла: она прислушивается к самой себе, решает, сколько правды можно отмерить мне. Я видела ее макушку с блестящими черными волосами, так непохожими на мои, но не видела ее лица, не видела, какая отражается на нем внутренняя борьба. Наконец она подняла голову, и я поняла, что она выиграла сражение с самой собой. Она скажет мне правду.

– Подойди.

Она усадила меня рядом с собой на кушетку и прижала к себе. Я ждала.

– Дорогое мое дитя, – начала она. – Я могу сказать только одно: когда твой отец был в отъезде, отец всех богов, правитель Олимпа, явился ко мне. Почему он выбрал меня – не знаю. Конечно, он явился в образе земного создания – в образе лебедя. Ведь увидеть его в подлинном облике для смертного означает смерть. А он не желал мне смерти. Он покинул меня на восходе солнца – примерно в такое же время, как сейчас. Поэтому каждое утро я с ним прощаюсь, заново переживаю разлуку. Как и полагается, у нас родился ребенок, и этот ребенок – ты.

Подозрения, опасения, мечты – это одно, а узнать правду как факт – совсем другое. У меня закружилась голова, и я притулилась к матери.

– Ты – его единственная земная дочь, – продолжала она. – Сыновей у него много, но дочь от смертной женщины – только одна. Он защитит тебя, что бы ни предрекала сивилла. Вот почему мы отважились обойти ее предсказание. Ведь Зевс могущественнее какой-то гадалки.

– Но как же Тиндарей…

– Он все знает. Только делает вид, будто не знает. Наверное, так лучше всего. Нельзя человека лишать чувства собственного достоинства. Он называет тебя «первой красавицей на свете», но не желает признавать, почему так вышло. Конечно, дочь Зевса должна обладать неземной красотой, пока ее не настигла смерть. А смерть неизбежна. Ты должна умереть, как и я. Как все люди. Но пока ты жива, мы сумеем защитить тебя.

Я признательно склонила голову. Теперь все стало ясно, теперь я все поняла.

Мать взяла прядь моих волос и поднесла к своим:

– Мои – от земли, твои – от небес. Посмотри, твои волосы блестят, как солнце!

– Матушка, он ничего не оставил тебе на память?

Я знала, что боги жестоки: сначала они вожделеют смертных, потом бросают. Но иногда они оставляют им какие-нибудь знаки.

– Только вот это, – ответила мать.

Она встала, задумчиво подошла к стенной нише, вынула резную шкатулку из слоновой кости. Откинув крышечку, протянула шкатулку мне. В ней лежали четыре длинных лебединых пера, белоснежных и излучавших свет, ни на что не похожий, неземной.

Перья. Женщине, которая могла попросить, чтобы к ее ногам положили целый мир.

VII

Родители, как и обещали, разослали весть, что готовы выдать замуж старшую дочь, знатнейшую царевну Клитемнестру. Гонцы всячески расписывали ее достоинства: и то, что ее родословная восходит к первому правителю Спарты, и то, что избранник сможет получить трон Спарты вместе с ее рукой, и то, что в ее роду женщины отличаются плодовитостью, и то, что она хороша собой и обладает отменным здоровьем. О ее своевольном и дерзком характере, конечно, умалчивали, как и о нелюбви к женским занятиям и о необычайной физической силе, сравнимой с мужской. Отец сообщил, что рассчитывает на знатного жениха для Клитемнестры и хочет допустить к участию в состязаниях не только греков, но также иноземцев.

– Я бы охотно выдал ее за египтянина или сирийца, – заявил отец.

– Ну, египтянина жалко тратить на Клитемнестру. Она же не ценит ни тонких тканей, ни узорных браслетов, ни бесценных ароматов. Все это с таким же успехом можно отдать волчице, – ответила мать.

– Ты права, твоя дочь уродилась не в тебя. Роскошь любишь ты и, чего доброго, еще будешь завидовать Клитемнестре. – Отец издал негромкий смешок, словно с большим удовольствием представил, как жена будет завидовать дочери. – Но, моя дорогая супруга, мы должны думать прежде всего о том, какую пользу этот брак принесет Спарте, а не о наших личных интересах, даже если это любовь к роскоши.

– В любом случае брак с иноземцем нельзя считать удачным. Соседи будут смотреть на нас свысока.

Я на цыпочках подкралась к их комнате и теперь боялась дышать, чтобы они меня не заметили.

– Да и пусть смотрят, как им угодно. Хоть свысока, хоть искоса. Какая разница, если мы породнимся с царем, владеющим богатым портом в чужой земле?

– Я никогда не слышала, чтобы в наши края приезжали свататься иноземцы и чтобы здесь заключался подобный брак, – ответила мать. – К тому же в Спарте нет своего порта, какая же нам польза от того, что мы породнимся с иноземцем? Вся торговля будет идти через Микены, как идет сейчас.

– Троя, – вдруг сказал отец. – Вот что нам надо. Она гораздо ближе Египта, но египетская торговля идет через нее. Так что нет смысла связываться с египтянином. К тому же троянцы богаче египтян.

– И гораздо красивее, между прочим, – заметила мать: наступил ее черед уколоть отца. – Говорят, они так красивы, что сами боги не могут устоять перед ними. Зевс влюбился в Ганимеда, Афродита – в этого пастуха…[8] как его по имени, забыла. Однажды, когда тебя не было, один троянец приезжал в Спарту. Мне пришлось самой его развлекать. Не стану жаловаться, что это было неприятно. – Мать улыбнулась.

Я буквально чувствовала, как лебединые перья шуршат в шкатулке, словно тоже смеются над отцом.

– Хорошо, никаких чужеземцев, – наконец, после долгого молчания, ответил отец. – Хватит и своих женихов, есть из кого выбрать.

Я уже хотела выдать свое присутствие, как вдруг мать сказала:

– Я думаю, пора. Пора показать Елену. Молва о ее красоте пойдет по миру, и к тому времени, когда она достигнет брачного возраста, от женихов не будет отбоя.

– Да! Пора уже всем узнать, кто первая красавица на свете! – Отец с торжеством произнес эту фразу.

– Впрочем… – нахмурилась мать. – А не повредит ли это Клитемнестре? Вдруг женихи предпочтут дождаться, пока Елена повзрослеет?

– Да, не исключено, – согласился отец. – Но нельзя же держать ее взаперти, когда тут соберется столько людей. Когда еще представится подобный случай?

– Наверняка представится. Не будем спешить. Нужно все как следует обдумать, – рассудила мать.

И вот в разгар лета, когда солнце стояло на небе высоко, стали прибывать женихи. Один за другим они поднимались на гору, к дворцу, неся свои надежды и дары. Одного за другим их принимали царь с царицей, и женихи поселялись в отведенных им покоях.

Правила проведения состязаний женихов, претендующих на руку царской дочери, известны со времен глубокой древности и строго соблюдаются, несмотря на суровость. Отец невесты должен предоставить женихам кров и стол, пока не будет сделан выбор. Жених вправе прислать своего представителя, если не может прибыть лично: далеко живет или занимает слишком высокое положение, чтобы играть роль просителя. Обычай предписывает устроить какие-нибудь соревнования, например по бегу или в стрельбе из лука, но их результат в последнее время не имел решающего значения.

Глядя на этот парад все прибывавших соискателей, исполненных надежд, я удивлялась: как всех удастся разместить? Под деревянными портиками устроили ложа: по крайней мере, будут спать не под открытым небом, хотя и на воздухе. Мать достала все тканые покрывала, все одеяла из овечьей шерсти и пустила их в дело. Пастухи несли во дворец козлят и овец, их тут же забивали, чтобы прокормить ораву женихов. Кувшины с зерном и маслом следовали друг за другом, за ними – амфоры с вином для ежедневных возлияний. Отцу, дабы сохранить доброе имя и продемонстрировать всем свое богатство и процветание, важно было показать неиссякаемость своих запасов, а женихам – свою выносливость на пирах.

Всего явилось двенадцать человек – знаменательное число. Среди них были царевич Тиринфа, два сына Нестора из Пилоса, военачальник из Фив, член царского рода Тезея из Афин, молодой царь крошечной Немеи. Остальные прислали своих эмиссаров: с Родоса, Крита, из Саламина и далекой Фессалии. В последний день прибыли Атриды, братья Агамемнон и Менелай из Микен. Я видела, как они поднялись на гору и остановились у ворот.

Мать побледнела, прижала руку к груди.

– Нет, только не они… – выдохнула она так тихо, что только я расслышала, ибо стояла рядом.

Я знала о проклятии, которое тяготеет над домом Атридов. Все знали. И хоть мы, дети, росли на историях об убийствах и преступлениях, но злодеяния сыновей Пелопа стояли особняком. К тому же эта история пока не получила завершения и потому особенно пугала.

Основатель рода пелопидов, которые правят в Микенах, – легендарный Тантал, сын и закадычный друг Зевса. Зевс приглашал его на олимпийские пиры, где боги пили нектар и амброзию, дающие бессмертие. Однажды Тантал украл у богов нектар и амброзию, чтобы поделиться со своими смертными друзьями, а затем, желая узнать, так ли уж всеведущи боги, он приказал разрубить своего сына Пелопа на куски, пригласил богов на пир и угостил их мясом Пелопа. Боги сразу постигли, какое угощение им предложено, они вернули Пелопа к жизни, а весь род Тантала прокляли. Тантал был низвергнут Зевсом в Аид и осужден на вечные муки. Он не может утолить ни голода, ни жажды: и вода, и ветви с плодами исчезают, едва он приблизится к ним.

Воскрешенный Пелоп стал отцом многочисленного потомства, по его имени назван Пелопоннес. Среди его детей были Атрей и Фиест. Когда оракул посоветовал микенцам выбрать себе в цари царевича из рода Пелопидов, между братьями Атреем и Фиестом началось жестокое соперничество. Зевс благоволил к Атрею и помог ему выиграть спор. Фиест был изгнан из города. Атрей же, узнав, что его жена Аэропа изменяла ему с Фиестом, решил отомстить брату. Чтобы заманить Фиеста в Микены, он послал гонца сказать, что отдаст ему половину царства. Затем он разыскал всех сыновей Фиеста, изрубил их на куски, подобно своему деду Танталу, и преподнес ужасную трапезу Фиесту по случаю его возвращения. Когда Фиест вдоволь наелся, слуга внес блюдо, на котором лежали окровавленные головы и руки его детей. Фиест упал, изрыгая пищу, и проклял весь род Атрея.

Вновь изгнанный Фиест в конце концов свел счеты с братом: по его приказу Атрея убил Эгисф, сын Фиеста от собственной дочери, которого Атрей считал своим сыном. Так Фиест воцарился в Микенах. Сыновей же Атрея, Агамемнона и Менелая, спасла кормилица, которая бежала с ними прочь.

Я знала, что мой отец, Тиндарей, потом помог Агамемнону вернуть отцовский трон. Отец выступил против Микен и взял с Фиеста клятву, что тот передаст царский скипетр – символ власти микенских царей – Агамемнону как наследнику Атрея, а сам покинет город и никогда больше в него не вернется.

И вот тот, над кем тяготеет проклятие, тот самый Агамемнон прибыл лично, чтобы просить руки Клитемнестры.

Это был черноволосый коренастый мужчина с густой бородой, полными губами и мясистым носом. Глаза его казались слишком большими, а шея короткой, и создавалось впечатление, будто голова лежит прямо на плечах. Поэтому ему приходилось поворачиваться всем корпусом, если он хотел взглянуть в сторону. Я смотрела на его мускулистые руки, висевшие вдоль тела, и вдруг представила, как они сжимаются на чьей-то шее. У него достанет сил задушить человека голыми руками, это не вызывало сомнений.

Следом за ним слуга нес длинный короб, украшенный золотом, нес бережно, как драгоценность.

– Это скипетр? – спросил отец.

– Да, это он. Неужели ты полагал, будто я приду без него? – Голос Агамемнона был таким же мрачным и безрадостным, как весь его облик.

Отец отвернулся, чтобы приветствовать второго гостя, младшего брата Агамемнона.

– Менелай, благородный муж, добро пожаловать в мой дом.

– Благодарю тебя, царь.

Менелай. Так я впервые увидела его. Как и брат, он был широкоплеч и мускулист. Но волосы рыжевато-золотистые, густые и волнистые, как львиная грива. Губы охотнее складывались в улыбку, чем угрюмо сжимались. Глядя на него, с трудом верилось, что и над ним тяготеет страшное проклятие.

– Я прибыл, уважаемый царь Тиндарей, чтобы поддержать брата в желании получить руку царевны.

Голос решительный, но не грубый, правда, очень низкий, отчего его обладатель казался крупнее, чем на самом деле, но его звук внушал уверенность.

– Что-то я не понял, – сказал отец. – Ты тоже жених?

– Слишком часто в нашем роду братья враждовали между собой, слишком много горя это принесло. Довольно. Я хочу только присоединить свой голос к голосу брата.

Он склонил голову в официальном поклоне и тут увидел меня. Он замер, как все при виде меня. Как все, не мог оторвать глаз. Каждый, кто переступал порог дворца, проходя мимо членов царской семьи, около меня застывал. Одни начинали заикаться. Другие теряли дар речи.

Менелай слегка улыбнулся и, не сказав ни слова, прошел мимо вместе со своим слугой.

Я была благодарна ему за это молчание. «Спасибо тебе, спасибо», – повторяла я про себя, исполненная признательности.

Мое желание сбылось: отныне я выходила к людям без покрывала. Оказалось, это не столь уж приятно. После того как гости при виде меня повели себя так, будто видят привидение, я стала смущаться, потом раздражаться, потом злиться. Отсутствие покрывала сковывало меня гораздо больше, чем его наличие. Но ведь я так долго добивалась того, чтобы его снять!

Женихи тянули жребий, в каком порядке они будут представляться царевне. Никто не хотел быть первым. У того, кто появляется на сцене ближе к концу, больше шансов на успех. Если в театре у последних участников менее завидное положение – публика устала и утратила интерес, – то в данной ситуации все наоборот. Того, кто представится первым, Клитемнестра успеет забыть к моменту принятия решения.

Первым выпало идти Эвгиру, молодому царю Немеи. Он держался с изяществом и достоинством. Рассказал о родной Немее, о немейской долине, добавил, что находится она достаточно далеко от Спарты, чтобы Клитемнестра почувствовала новизну новой родины, и в то же время достаточно близко, чтобы не чувствовала себя оторванной от старой. Он сообщил, что его трону не угрожают ни нападки соперников, ни предсказания, ни проклятия (очень уместное замечание, которое не должно было понравиться братьям Атридам), и он предлагает разделить с ним корону. Потом приказал открыть свой сундук и вынул кусок непробиваемой шкуры знаменитого немейского льва, которого задушил Геракл, – реликвию Немеи.

По лицу Клитемнестры я поняла, что соискатель не произвел на нее никакого впечатления. Он был слишком хрупок и слишком юн, чтобы она всерьез рассматривала его кандидатуру. Правильность моей догадки подтвердилась: она не задала ему ни одного вопроса, и он вынужден был удалиться вместе со львиной шкурой.

Затем последовал пир, на котором бард играл на лире и воспевал деяния предков Эвгира. Постепенно его голос потонул в голосах пирующих: выпитое вино развязало языки. Бард наблюдал за ними: он не был слеп, как многие другие певцы.

Наконец долгий пир завершился, и мы разошлись по опочивальням.

Так продолжалось день за днем. Женихи перемешались у меня в голове. А может, все они слились для меня в одно лицо, ибо Клитемнестра не проявила к ним никакого интереса.

Сыновья Нестора из Пилоса оказались такими же многоречивыми, как их отец, сказала Клитемнестра.

Царевич Тиринфа был таким же серым и тяжелым, как его цитадель.

Военачальник из Фив во дворце выглядел неуклюже и нелепо. Наверное, он даже во сне не снимает щита, издевалась Клитемнестра.

Очередь из женихов убывала, и я гадала: что же будет, если последний соискатель произнесет свою речь, а сердце Клитемнестры так и не дрогнет? Нам придется, должно быть, продолжать сватовство год за годом в ожидании достойного.

Агамемнону выпало представляться предпоследним. Когда наступил его черед, он прошествовал в центр зала и твердо встал там, уперев ноги, как колонны, в пол. Он обвел взглядом лица присутствовавших, а потом сосредоточил внимание на отце.

– Я, Агамемнон, Атреев сын, прибыл сюда, чтобы стать мужем твоей дочери. Если она выберет меня, я сделаю ее царицей Микен. Ее будут почитать по всему Аргосу, все ей будут подчиняться. Я клянусь, что буду выполнять все ее желания, если это в моей власти и в моих силах.

– А что ты принес показать нам? – поинтересовалась Клитемнестра.

Наступила тишина: впервые она задала вопрос соискателю.

Агамемнон сложил губы в улыбку. По-моему, от этого его лицо приобрело зловещее выражение: густая борода раздвинулась, открыв провал рта. Он сказал:

– Позволь показать, царевна.

Он отошел к колонне, у которой стоял короб, украшенный золотом, осторожно вынес его в центр мегарона, опустил подле очага и открыл с большой торжественностью. Склонившись, вынул скипетр и поднял над головой, чтобы все могли видеть.

– Смотрите, это работа бога Гефеста! – провозгласил он.

На мой взгляд, скипетр ничем не отличался от других – ни длиннее, ни толще. Необычным в нем было только одно – то, что он сделан из бронзы.

– Расскажи мне, царь, историю твоего скипетра, – наклонилась вперед Клитемнестра.

– Почту за честь рассказать тебе, царевна. – Голос Агамемнона отдавался эхом, словно ближний гром.

– Гефест сделал этот скипетр в своей мастерской для Зевса. Зевс подарил его Пелопу, Пелоп передал Атрею. У Атрея его отнял Фиест, а затем, благодаря твоему отцу, скипетр перешел ко мне как к законному владельцу.

– Я тоже буду владеть им? – От волнения Клитемнестра приподнялась в кресле, и ее голос тоже отдавался эхом.

Агамемнона поразило возбуждение Клитемнестры, но он быстро совладал с собой. Наконец-то улыбнулись не только его губы, но и глаза.

– Нужно спросить Зевса. Ведь настоящим хозяином скипетра является он, а люди только передают его из рук в руки.

– Не надо спрашивать Зевса, – сказала Клитемнестра. – Он плохо относится к женам, ибо у него не складываются отношения с Герой. Я у тебя спрашиваю.

Мгновение Агамемнон колебался. Затем протянул скипетр Клитемнестре:

– Подойди и возьми.

Отец рассердился. Это было против правил, и он встал с трона, чтобы лишить Агамемнона права участвовать в состязании, но одновременно с отцом встала со своего места и Клитемнестра. Она подошла к Агамемнону, они посмотрели друг другу в глаза, словно меряясь силой. Ни один не отвел взгляда, и, по-прежнему глядя в глаза Агамемнона, Клитемнестра охватила скипетр ладонью и крепко сжала.

– Полагаю, ты приняла решение. Теперь нет нужды спрашивать совета у Олимпа, – сказал Агамемнон.

Пир, который последовал за сватовством, прошел под впечатлением экстравагантного поведения будущих супругов. От шуток гости постоянно возвращались к этой теме, понижая голос до шепота.

– Женщина коснулась скипетра, изготовленного божественным кузнецом!

– Уж не хочет ли она отнять его у Агамемнона?

– Если боги допустили это, то, возможно, они не против того, чтобы женщина правила самостоятельно?

Такие слышались слова во время рассуждений о качестве жареного козленка, о дровах для растопки очага и приближающемся полнолунии.

Я держалась около родителей: мне хотелось узнать их мнение, особенно матери. Но как подлинная царица, мать никогда ни словом, ни взглядом не выдавала своих мыслей и чувств, особенно если существовала хоть малейшая вероятность, что они станут известны посторонним.

Отец был менее скрытен, и по его раскаленным взглядам я поняла, что он в высшей степени недоволен. Кастор считал происшествие забавным: «Клитемнестра со скипетром в руках смотрелась весьма величественно», а Полидевк находил его неприличным: «Схватились перед публикой, как два борца, – это не делает чести им обоим».

Лично у меня Агамемнон не вызывал симпатии, но следовало признать, что в Клитемнестре он сумел разжечь огонь, и, возможно, они прекрасно подходят друг другу.

Я оставила Кастора и отошла на другой конец зала, откуда через портик можно было выйти в открытый двор, залитый лунным светом. Посмотрев на небо, я отметила, что до полнолуния осталась одна ночь. Луна светила очень ярко, а крыша портика отбрасывала густую черную тень. Ветер шевелил ветки тополей, мою тунику.

Кто-то подошел и встал рядом, нарушив мое уединение. Я подумала: буду молчать, и он уйдет. Но человек заговорил:

– Кажется, поступок моего брата огорчил тебя.

Это был Менелай.

– Нет, – ответила я, вынужденная вступить в разговор. – Не огорчил, а удивил. Но ведь цель была завоевать расположение сестры, а не мое.

– Очень смело с его стороны.

– Кто не рискует, тот не выигрывает.

– Значит ли, что риск нравится обеим сестрам?

Я больше не могла смотреть на лунный свет. Пришлось повернуться лицом к собеседнику.

– Я не понимаю риска ради самого риска, – ответила я.

– Я тоже. Вряд ли я даже способен на него. Я не похож на Агамемнона.

– А я не похожа на Клитемнестру. Братья и сестры редко бывают похожи друг на друга.

Из недр ночи послышалась соловьиная трель. Ее принес теплый весенний ветер, который шевелил складки наших одежд.

– Да, верно, – ответил Менелай. – Часто у чужих людей бывает больше общего, чем у родных. Например, Агамемнон и Клитемнестра оба черноволосые, а у нас с тобой волосы светлые.

Я рассмеялась.

– Да, и это тоже.

Его волосы были темнее моих, но очень похожи. И оба мы в шумном пиру предпочли отойти в сторону и любоваться луной: еще одно совпадение.

Молчание затянулось. И хотя сначала я не желала вступать в разговоры, теперь, когда собеседник, стоя рядом, замолчал, возникло чувство неловкости. Почему он не отвечает? Снова донеслась соловьиная трель, теперь певец находился поблизости.

Менелай, казалось, не испытывал никакой неловкости: он опирался на балюстраду и смотрел перед собой на залитый луной двор. Его ладони прекрасной формы, сильные и изящные, лежали спокойно. Мне вспомнились отцовские руки со вздутыми венами. Похожие на обезьяньи лапы, унизанные кольцами, они всегда что-нибудь теребили. У Менелая было только одно кольцо, что необычно для человека его положения.

– О чем ты думаешь? – вдруг спросил он.

Меня смутила его прямота, но я ответила так же прямо:

– О твоих руках. Почему у тебя всего один перстень?

Он рассмеялся и поднял ладони вверх.

– Хочу, чтоб руки были всегда свободны, даже от золота.

– А что это за перстень? Что он значит?

Я разглядела на печатке рисунки.

Он снял кольцо и протянул мне. В овальном углублении были выгравированы две собаки, стоящие по обе стороны от какого-то изогнутого предмета. Их шеи, вытянутые по изгибу печатки, образовывали изящный полукруг. Я повернула кольцо, чтобы лучше разглядеть при неярком свете, и ощутила его вес: на него пошло немало золота. Дом Атридов славится богатством, с этой точки зрения Клитемнестра сделала правильный выбор. Я не раз слышала из уст отца: «Говорят, Зевс дал власть дому Эака, мудрость – дому Амифаона, богатство – дому Атрея». И этот дом действительно был богат: Агамемнону платили дань как на земле, так и на море цари Коринфа, Клеоны, Орней, Арифереи, Сикиона, Гипересии, Гоноессы, Пеллены, Эгия, Эгиалы и Гелики.

– Тут изображены наши охотничьи собаки, – пояснил Менелай. – Когда нам пришлось бежать из Микен, они сопровождали нас. Они уже умерли, но я не расстаюсь с ними.

– Ты верен им, как они были верны тебе.

– Да, я не могу их забыть. – Он улыбнулся и надел перстень.

И мы не можем забыть, подумала я, ни причины, по которой вы спасались бегством, ни проклятия, которое тяготеет над вашим домом. Но с другой стороны – Менелай точно так же помнит о непростых обстоятельствах, связанных с нашим родом, с моей матерью. История наших предков тяготеет над нами обоими, хотим мы этого или нет. Я засмеялась, тихо и невесело.

– Ты находишь это смешным? Я имею в виду – верность? – спросил он.

– Нет. Забавно другое: и тебе и мне в наследство от предков досталось бремя. Его нужно нести на своих плечах, но о нем не полагается говорить. Хотя ты несешь свое довольно легко.

– Стараюсь, чтобы так казалось. – Он улыбнулся, вызвав мое восхищение.

– А, вот ты где, младший брат! – ворвался в наше уединение громкий пьяный голос.

Агамемнон пошатывался и потирал живот от удовольствия. Он покачнулся, чуть не упал и привалился к Менелаю.

– Прячешься тут? Ты должен праздновать вместе со мной! Я нашел жену, которая мне нужна!

Менелай отодвинулся, и Агамемнон снова закачался взад-вперед, не сводя с меня глаз.

– Э-э… – пробормотал он. – Самая прекрасная…

– Замолчи! – прервал его Менелай. – Иди еще выпей и перестань молоть чепуху.

Так фраза была оборвана на середине. Я взглядом поблагодарила Менелая и отодвинулась подальше от его противного старшего брата, который повис у него на плече и которому вскоре предстояло стать моим зятем.

VIII

Я проснулась до зари и смотрела, как луна пробирается между ветками деревьев. Потом спустилась вниз. Ветер все не стихал, гулял между колоннами. От погасшего очага в мегароне исходил слабый, но неприятный запах.

Поднявшись так рано, я смогла помочь Клитемнестре с ее туалетом. Последний раз облачится она в наряд для церемонии сватовства – его полагалось менять каждый день. На самом деле она разными способами комбинировала туники, мантии и броши, чтобы создавать впечатление нового платья.

– Принеси алую тунику, – приказывала она служанке, когда я вошла.

В то утро она держалась очень повелительно, ее лицо разгорелось. В облике появилось что-то новое.

Служанка вернулась, неся на руках одеяние столь яркого цвета, что и мак показался бы бледным рядом с ним.

Клитемнестра улыбнулась и приняла тунику.

– Отлично! – сказала она.

– Это цвет крови, – заметила я. – Ты хочешь выглядеть как воин?

– Мужчине-воину нужна женщина-воин, – ответила Клитемнестра, держа тунику у лица.

– Значит, ты по-прежнему склоняешься в пользу Агамемнона?

– Да. Моим мужем будет он[9]. Я уеду в Микены.

Без малейшего смущения она сняла ночную рубашку и осталась обнаженной. У нее было очень сильное тело, с широкими плечами, но тем не менее женственное. Черты лица резкие, но тоже совсем не мужские. Просто так себя проявлял в теле ее властный дух. Служанка внесла тунику из алой шерсти, сестра облачилась в нее.

– Я буду скучать по тебе, – тихо сказала я.

Лишь теперь я поняла, как мне ее будет не хватать. Она всегда была рядом, она присутствовала в моих воспоминаниях с младенчества: то спасала, то дразнила, то играла со мной. Теперь ее комнаты опустеют.

– Но мы ведь всегда знали, что так будет, – ответила Клитемнестра.

Она была прямолинейна во всем. Она рассуждала так: я женщина, значит должна выйти замуж. Выйдя замуж, я должна буду покинуть Спарту. Все происходит как должно. О чем же тогда печалиться и рассуждать?

Она со спокойной душой покидала меня, и ее спокойствие причиняло мне боль.

– А как же быть с Агамемноном? С его… с его… – не решалась я произнести страшное слово.

– С его проклятием? – Она пожала плечами. Потом повернулась и испытующе посмотрела на меня. – Не могу объяснить даже самой себе. Но это проклятие – одна из причин, по которой меня влечет к нему.

– Как? Ты хочешь навлечь беду на себя? Хочешь собственной гибели? – Я пришла в ужас от заявления сестры.

– Нет. Я верю, что смогу противостоять проклятию. И может, даже одолеть его. – Она подняла голову. – Судьба бросает мне вызов. Я принимаю его.

– Но ведь беда может прийти и в наш дом! Ради всех богов, не делай этого!

– Ты разве забыла об оракуле, который касается нас с тобой? Над нами тоже тяготеет рок. Разве отец тебе не говорил о проклятии Афродиты, о том, что его дочери обречены менять мужей? «Ибо царь Тиндарей, богам принося свои жертвы, лишь о Киприде не вспомнил нежнодарной. В гневе дочерей его двубрачными сделала богиня, и трехбрачными, и мужебежными». Так что, если ты намерена хранить верность мужу, тебе тоже придется вступить в борьбу с богами и предсказаниями оракула!

Мне хотелось взмолиться: «Не покидай родного дома! Не покидай меня! Прошу! И не выходи замуж за Агамемнона. Мне он не нравится». Но я не вымолвила ни слова. Когда дочь выходит замуж, в семье всегда образуется брешь.

– Осталось немного потерпеть, и я наконец получу мужчину, которого хочу, – подытожила Клитемнестра.

Последним выступал посланник жениха с Крита. Он не сказал и не показал ничего особенного и не привлек внимания невесты. Произнеся коротенькую речь, он тихо покинул зал. Он понимал – как, впрочем, и все, – выбор уже сделан.

На последнем собрании отец подарил всем женихам по памятному подарку – бронзовому котлу и поблагодарил за оказанную честь. Затем объявил, что его дочь Клитемнестра станет женой Агамемнона из Микен.

Я вздрогнула, услышав слова «станет женой Агамемнона из Микен», от них повеяло безнадежностью и неотвратимостью.

Свадьба состоялась через два месяца. Клитемнестра восседала в брачной колеснице, которая увозила ее в Микены, и лицо у нее было счастливое: она твердо решила переломить предсказанную судьбу.

Без Клитемнестры стало одиноко. Первое время я надеялась, что она будет навещать отчий дом, как это делают другие замужние дочери. Но она предпочитала не покидать Микены, да и расстояние между нашими городами было слишком велико для частых визитов. Братья старались заполнить пустоту в семье. Отец постепенно успокоился и был доволен заключенным союзом. Радовался он и тому, что придуманный в свое время ход оказался успешным: образ «самой прекрасной женщины на свете» пустил корни в народном воображении. Отвергнутые Клитемнестрой женихи разносили по разным землям молву о моей красоте, и умами греков овладела навязчивая идея: Елена, царевна Спартанская, является прекраснейшей женщиной на свете. Сразу после обручения Клитемнестры к отцу стали обращаться с вопросами, когда он будет выдавать замуж младшую дочь. Мне было всего одиннадцать лет, и отец, ссылаясь на это, отваживал любопытных, но не потому, что хотел продлить мое детство и пребывание в родительском доме, а потому, что рассчитывал таким образом поднять цену и привлечь больше женихов.

Матушка была добрее, она от всей души хотела, чтобы я подольше пожила дома, с ней. Я обогнала ее ростом – сбылись ее опасения. Однажды она объявила, что я превосхожу ее красотой и что она смирилась с этим.

Глядя мне в лицо, она сказала:

– Сначала матери кажется невыносимым потерять свой венец, отдать его дочери, и она страдает. Но когда наступает срок, все происходит легко и естественно.

И она погладила меня по голове.

– По-моему, твой венец при тебе, – успокоила я ее.

– Я имею в виду не царскую корону, а венец молодости и красоты, моя дорогая. И власти, которую дают только они. – Она склонила голову набок. – Впрочем, возможно, тебе потеря этого венца не грозит. Твоя старость будет иной…

Четыре года спустя, когда мне исполнилось пятнадцать, отец решил, что пора объявить о грядущем замужестве Елены Спартанской и назначить сроки выборов жениха. Я попросила, чтобы перед выборами жениха исполнили один старинный обычай, который иногда соблюдается и в наши дни: бег незамужних девушек. Считается, что начало ему положила невеста Пелопа, бабушка Агамемнона. Накануне своей свадьбы она состязалась в беге с шестнадцатью девушками – в честь богини Геры, покровительницы семейного очага. После состязаний девушки преподнесли статуе богини нарядное одеяние.

Я попросила отца, чтобы он позволил мне отметить этим ритуалом прощание с девичеством и свободой.

– Ты же знаешь, как быстро я бегаю!

– Да, но…

– Давай позволим ей, – вмешалась мать и с пониманием посмотрела на меня. – Подарим ей этот праздник. У меня в свое время не было такой возможности.

Она обхватила мое лицо ладонями и добавила:

– Дорогое дитя, ты полетишь, свободная как ветер, вдоль берегов Еврота. Как и подобает тебе.

И она заговорщически улыбнулась мне.

Я поняла ее. Где я была зачата и кем? Лебединые перья до сих пор хранятся в шкатулке, недавно я видела их. Они не утратили ни белизны, ни сияния.

– Сначала ты должна соткать одеяние для богини, – заметил отец.

Мне это было только в радость. Я стала искусной ткачихой, научилась даже выделывать узоры. Для богини Геры я вытку картину – ее любимую птицу, павлина. Это непросто, но я справлюсь. Фон сделаю белым, кайму – синей, а зеленую краску добуду из крапивы.

Наступила весна. Для меня нет лучшего времени года, чем ранняя весна. Крошечные листики, сквозь которые просвечивает солнце, окутывают ветки деревьев зеленой дымкой. В лугах выглядывают из травы тысячи цветов – белых, золотистых, красных.

И вот в такой прекрасный день я вышла на берег Еврота.

Рядом со мной стояли пятнадцать девушек, выбранных за быстроту ног. Судя по виду, одни были младше меня, другие старше. Мне в день соревнований было пятнадцать лет. Я была выше многих, но не самой высокой.

Все мы были одеты в короткие туники длиной до колен, все были босые.

Солнце склонялось над ивами, росшими вдоль берега, когда мы выровнялись в одну шеренгу и приготовились к старту. Наклонив головы, мы просили Геру о помощи и посвящали ей наши усилия.

– Вы побежите вдоль реки вплоть до большого камня в ржаном поле. Затем повернете налево и побежите по тропинке вдоль поля. Когда добежите до конца, опять повернете налево. Потом увидите два щита, между ними натянута нить. Та, которая первой коснется этой нити, будет признана победительницей, – объявила молодая жрица Геры.

Мы выставили левую ногу перед собой, готовые рвануться вперед. Я почувствовала, как дрожат мои колени. Но не из боязни проиграть, а от нетерпения. Наконец-то я побегу во всю мочь, сколько есть сил, без удержу.

– Марш! – крикнул распорядитель.

Я подалась вперед, правая нога натянулась, как струна, дрожь в коленях прошла, и я сорвалась с места.

Как описать эту свободу и легкость, когда бежишь, ничем не отягощенная? Я чувствовала себя сильной, полной энергии, для меня не существовало невозможного. Я преодолею любую преграду. Перескачу. Перелечу. Смогу.

Рядом текла река. Я почти не замечала ее течения слева от меня, я бежала. Я видела только девушек по обе стороны от меня.

Мы добежали до камня, который отмечал ржаное поле, и повернули. Две девушки опережали меня. Я тяжело дышала. Обогнув камень, я устремилась на прямую тропу за ним. Она была моя.

У меня открылось второе дыхание, я приказала – и ноги стали двигаться еще быстрее, наращивая скорость.

«Аталанта! Ты Аталанта!» – всю жизнь называли меня братья, когда видели, как я бегу. Аталанта – самая быстрая бегунья из смертных.

Но мне наперерез никто не бросал золотые яблоки, чтобы помешать, как Аталанте. Мой бег целиком в моей власти. Я приказала легким набирать больше воздуха и дышать глубже, рукам – раздвигать пространство. Я собрала все силы из всех уголков тела.

Впереди осталась только одна девушка. Она была маленького роста, крепкая и выносливая; сильные ноги несли ее по тропе, на голых икрах перекатывались мускулы. Она намерена победить.

«Помоги мне, Гера», – взмолилась я.

Но никакого прилива сил не последовало. Мы добежали до конца ржаного поля, снова повернули. Я почти догнала ее, уже видела капельки пота у нее на плечах.

И вдруг она вырвалась вперед и за несколько ужасных мгновений оставила меня далеко позади. Показались щиты, отмечавшие финиш.

Вот сейчас, сию секунду соберись, приказала я себе. Собери силы, которые у тебя есть. Призови силы, которых нет.

Я видела ее спину. Приказала себе догнать ее. Приказала рукам. Приказала ногам.

Сокращается разрыв между нами или нет? Я бежала как могла. Я больше не отдавала приказов своему телу. Я была им.

Разрыв все меньше, меньше. Ее спина становится больше, больше…

Я поравнялась с ней. Увидела ее лицо. Изумление в ее глазах.

Я обогнала ее, разорвала тонкую нить и рухнула на землю. Я пробежала быстрее, чем могла. Спортсмены поймут меня. Я сделала все, что в моих силах. Больше чем в моих силах. Неописуемое состояние. Я ликовала.

Так закончилось мое девичество. Его увенчала победа в турнире. Я посвятила ее Гере, как и свои силы, скорость и свободу.

IX

И вот они начали прибывать со всех сторон… Матушка, смеясь, говорила, что горные склоны черны от женихов – словно саранча налетела. Но в ее смехе слышалась гордость.

– Никогда не видела, чтобы чьей-либо руки добивалось столько мужчин, – говорила она мне с радостью.

Я же, напротив, хотела, чтоб их было поменьше.

Отец решил, что на этот раз каждый жених должен предъявить какую-нибудь символическую вещь, которая характеризует его, а также продемонстрировать свою отвагу и мастерство – будь то владение мечом, копьем или бег – и подтвердить свою исключительность золотом, короной или благим пророчеством.

– Каждый выступит перед нами здесь, в мегароне, – объявил отец, указывая на обновленный по такому случаю зал: стены были свежевыкрашены, колонны блестели полировкой, очаг вычищен. – Потом ты, Елена, задашь столько вопросов, сколько пожелаешь.

– Что-то с годами ты стал слишком мягок! Разрешаешь Елене говорить, сколько она пожелает! – с одобрением заметила мать.

Я находила это справедливым: я должна разрешить все свои сомнения сама, а не полагаться на отца или братьев.

– Что касается представителей женихов – они должны отвечать вместо жениха. Мы исходим из того, что жених полностью полагается на своего друга. Возможно, он и был выбран представителем потому, что лучше владеет даром слова.

– А об этом я тоже могу его спросить? – поинтересовалась я.

– Конечно, но не рассчитывай непременно услышать правду в ответ. Ведь его задача – получить твое согласие любой ценой, даже приукрашивая жениха.

– Думаю, я дам согласие только тому, кого увижу собственными глазами. Женихи, которые присылают представителей, обречены на отказ.

– Не зарекайся, пока не увидишь их даров! – засмеялся отец.

– Но того, кто назовет меня «прекраснейшей из женщин на свете», я не выберу наверняка. Если он это сделает, то ради того, чтобы польстить тебе. Как бы то ни было, это неправда, и значит, он лжец.

Отец удивился, а потом сказал:

– Хорошо, держи это условие в уме, но объявлять мы о нем не будем.

Даже теперь, спустя столько лет, я не могу без улыбки вспоминать этих гостей. Их было около сорока. Мужчины на любой вкус, в возрасте от шести (да-да!) до шестидесяти лет. Правда, эти двое прибыли за компанию, а не свататься. Нестору, царю Пилоса, было около шестидесяти, он сопровождал своего сына Антилоха, а Патрокл взял с собой мальчика, в семье которого жил, – шестилетнего Ахилла.

Среди женихов были неповоротливый гигант Аякс из Саламина, рыжеволосый Одиссей с Итаки, почтительный критянин Идоменей, который, несмотря на царский сан, прибыл сам на корабле с черными парусами, чтобы лично просить моей руки. Мужчины самого разного роста, телосложения, характера собрались под нашей крышей. Каждому жениху выделялся целый день, чтобы показать себя, значит, отцу придется оказывать гостеприимство в течение сорока дней.

– Следовало бы выбрать самого богатого, – заметил отец в первый день, приподняв занавес и глядя, сколько народу собралось в мегароне. – Чтобы возместить мои затраты.

Мы должны были выйти и занять тронные места вдоль одной из стен зала. Мои волосы были покрыты покрывалом, как и плечи, и все же я приготовилась выдержать взгляды изумления, которыми всегда люди встречали мое появление.

Дорогая Персефона, молилась я, сделай так, чтобы хоть один из женихов рассмеялся при виде меня! Я сразу же влюблюсь в него.

– Приветствую вас, дорогие гости! – возгласил отец, оглядывая присутствующих.

Женихи стояли рядами вдоль стен. Некоторые оказались в тени, поэтому я не видела их лиц, но что касается роста – различие было велико. Аякс на голову выше остальных, а Одиссей почти на голову ниже. Мужчина необъятной толщины напоминал по форме кувшин для оливкового масла – это Элефенор из Эвбеи. Я впервые увидела Патрокла, красивого юношу, к которому сбоку прижимался мальчик с сердитым выражением лица. Я еще подумала: что здесь делает этот мрачный ребенок?

– Вы оказали нам честь, прибыв просить руки моей дочери Елены, – продолжил свою речь отец. – Прежде чем приступить к испытаниям, почтим богов.

Отец сделал знак рукой, и слуга внес большой кувшин неразбавленного вина. Отец торжественно вылил его в специальное углубление возле трона и попросил богов о благосклонности.

– Кто будет первым? – спросил он.

На этот раз жребий не бросали, отец предложил женихам договориться между собой об очередности.

Все стояли по-прежнему молча. Некоторые продолжали смотреть на меня.

– Смелее, смелее, не стесняйтесь, – приободрил отец. – Первый выступил – и свободен.

Элефенор, толстяк из Эвбеи, робко сделал шаг вперед:

– Я готов, великий царь.

Он поклонился, а потом снова стал потрясенно смотреть на меня, как делали жители Спарты.

– Я не воин, – пожал он плечами. – Я могу сказать только одно: если Елена выйдет замуж за меня, она проживет самую обыкновенную жизнь, каждый день которой пройдет в мире и покое.

Но обыкновенная жизнь у меня уже была, и я хотела поменять ее на что-либо другое. Продолжения его речи никто не слушал: меня не соблазняла жизнь, а отца – богатство, которые он мог предложить.

Когда он закончил выступление, до нас донесся запах жареного мяса. Значит, пора выходить во двор и приступать к пиршеству. От множества вертелов к небу поднимались струйки ароматного дыма. Каждый вечер отец должен будет задавать такой пир.

– Елена! – кто-то окликнул и крепко обнял меня.

Обернувшись, я увидела Клитемнестру.

– Мы тоже приехали. Менелай сватается к тебе! – Она говорила тихо и взволнованно. – Его будет представлять Агамемнон.

Рядом с ней стоял ее муж и повелитель. За четыре года, прошедшие после свадьбы, он еще более налился силой и мощью.

– Приветствую тебя, великий царь, – поздоровалась я, как требовали приличия.

Во время взаимных визитов я старалась общаться со своим зятем как можно меньше. Микены отличались мрачностью. Серый дворец из массивного камня стоял в расщелине между двумя отвесными горными склонами. Для меня в нем не было ничего привлекательного – разве что повод для путешествия, одного из немногих, которые я совершила на ту пору, правда, в закрытой повозке, чтобы меня никто не видел. Я больше любила, когда Клитемнестра навещала нас вместе со своей маленькой дочкой, золотоволосой Ифигенией.

О своем муже Клитемнестра всегда говорила с жаром. Она во всем была его сторонницей.

– Сейчас неспокойно на границе с Сикийоном, – заговорил Агамемнон своим голосом, лишенным приятности и неестественно громким, звук которого напоминал мычание быка. – Менелай с дружиной отправился туда, поэтому не смог прибыть лично.

– Да нет, он просто струсил! – прошептала Клитемнестра. – Он не любит состязаний. Говорит, ему в них не везет.

– Я выступлю вместо него, – прогудел Агамемнон, и несколько голов обратились в нашу сторону.

– Добро пожаловать! – Отец приветственно простер руки. – Рад видеть моего любимого зятя!

– Пока у тебя только один зять и есть. – Агамемнон любил вносить дополнительную ясность в очевидное. – Впрочем, это уже ненадолго.

Люди двигались вокруг нас по большому открытому двору, на иные лица падал свет факелов, другие оставались в тени. Женщин было мало: несколько соискателей привезли сестер, родных или двоюродных, но большинство приехали одни. Я обратила внимание, что воины прибыли при оружии и в доспехах: намеревались ими воспользоваться во время испытаний.

– Мира и процветания тебе, великий царь Спарты! – Рыжеволосый мужчина с широкой грудью подошел к отцу и поднял заздравный кубок. – И тебе, прекраснейшая из цариц.

Он поклонился матери.

– И тебе процветания, Одиссей из Итаки, – ответствовал отец. – Чем собираешься нас удивить? Какой приготовил сюрприз?

Отец осушил до дна кубок, слуга быстро наполнил его вновь.

– Никаких сюрпризов, великий царь, – ответил Одиссей. – Я знаю, что не могу состязаться с богатейшими мужами, которые съехались сюда со всей Греции и из-за Эгейского моря. Итака – бедный остров, каменистый и бесплодный. Нет, мне нечего предложить тебе.

– Так я тебе и поверил. Стал бы ты проделывать столь дальний путь, если бы тебе нечего было предложить.

Одиссей улыбнулся:

– Разве что совет, мой царь, разве что совет. Он поможет тебе принять правильное решение.

Отец нахмурился:

– Советов мне хватает. Прошу тебя, не трать на меня свой совет, если хочешь оставаться моим другом.

– Мой совет позволит грекам сплотиться. Иначе не миновать кровопролития.

Отец пристально посмотрел на Одиссея:

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что отвергнутые женихи не захотят смириться с твоим выбором. Они могут схватиться за оружие – и дружеские соревнования превратятся в смертельную схватку.

Мать прерывисто вздохнула и прижала руку к горлу, но сдержалась, и выражение ее глаз не изменилось.

Думаю, не только я, но и отец с матерью вспомнили пронзительный крик сивиллы: «Из-за нее разразится великая война, и множество греческих мужей погибнет!» Но ведь Одиссей не слышал ее пророчеств. Откуда он может знать?

– И что же ты предлагаешь? – спросил отец.

– О! Прежде чем рассказать тебе свою идею, попрошу тебя об ответной услуге.

– Так я и знал. Тебе что-то надо, – проворчал отец.

– Конечно. Но не руки Елены. Я не достоин ее. – Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Но может, я породнюсь с тобой иначе.

– Говори скорее, чего ты хочешь!

Отец был явно встревожен ужасной перспективой, которую нарисовал перед ним Одиссей, – он и сам этого опасался.

– Я хочу, чтобы ты замолвил за меня словечко перед твоей племянницей Пенелопой, – ответил Одиссей. – Вот ее я хотел бы взять в жены.

– Всего лишь? – Отец вздохнул с облегчением.

– Для меня это очень важно.

– Хорошо. Я сосватаю тебя и добьюсь согласия. Остальное сделают боги. А теперь – твой черед платить по договору!

– Моя идея проста, но позволит избежать любых неприятностей. Ты объявишь женихам: все они должны дать клятву, что примут выбор Елены. А если кто-либо будет оспаривать его или угрожать благополучию ее брака, то все остальные вместе выступят против него.

– Но почему ты думаешь, что они согласятся дать такую клятву?

– Мужчина всегда воображает себя победителем. Каждый будет думать: мол, Елена выберет его и клятва защитит его интересы. А потом уже будет поздно.

– Ты сказал «выберет Елена»? – робко переспросила я.

– Да, моя маленькая красавица. Это должен быть именно твой выбор. Тогда никто не затаит злобу против твоего отца.

– Но это неслыханно! – воскликнула мать.

– Я уверен, она прислушается к мудрым советам своих родителей, – сказал Одиссей, подмигнув мне. – Но решающее слово ты должна произнести сама. Ты должна сказать: «Я выбираю своим мужем того-то».

Я пришла в необычайное волнение, представив себе это.

Одиссей затерялся среди гостей.

Высокий старик с морщинистым лицом и дрожащей головой направлялся к нам, пытаясь ни с кем не столкнуться по пути, и при этом не переставал беседовать со своим спутником.

– Счастье снова видеть тебя, Тиндарей, это стоит дальнего переезда с Пилоса, – провозгласил старец с чувством и воздел руки. – А путь был нелегким: у нас случались частые поломки, и, чтобы отремонтировать повозку, пришлось сделать крюк. Хотя это все пустяки по сравнению с тем случаем, когда во время битвы с эпейцами от моей колесницы отвалилось колесо, помнишь? Хотя нет, ты слишком молод, ты не участвовал в той битве…

– Приветствую тебя, царь Нестор! – заговорил отец, когда старик сделал паузу, чтобы набрать воздуху в грудь. – Мы рады видеть тебя. Но по-моему, у тебя уже есть жена?

«И наверное, глухая и слепая», – подумала я.

– Да-да, ты прав. За женой приехал не я, а мой сын Антилох. Вот он!

И старик шлепнул молодого человека по спине, отчего тот поморщился.

Антилох был среднего роста, с приятным лицом – то ли благодаря его чертам, то ли благодаря выражению, затрудняюсь объяснить. Но у него было одно из тех лиц, обладателю которого хочется доверять, это я сразу почувствовала.

– А что ты намерен показать, чтобы выиграть состязание? – без обиняков спросил отец.

Он все еще находился под впечатлением от разговора с Одиссеем о возможном кровопролитии среди женихов.

– А, хочешь выведать секрет? – Нестор погрозил отцу пальцем. – Если честно, ты меня удивляешь, Тиндарей! Кому, как не тебе, знать, что он может показать!

– Ты, Нестор, отец Антилоха, а не мой, поэтому сделай милость, не брани меня.

– Я хочу показать себя в беге или в управлении колесницей, – вмешался в разговор Антилох. – Пока не решил, что выбрать.

– О да, он у меня прекрасный бегун, все соревнования выигрывает…

Отец повернулся и пошел, не дослушав Нестора, который все говорил и говорил… Я с трудом сдерживалась, чтоб не рассмеяться в голос.

Воздух стал прохладнее, на небе высыпали звезды, похожие на песчинки серебристой пыли. Застилая их, вверх поднимался дым от костров с жарящимся мясом. Ветер становился все свежее: скоро мне понадобится легкий плащ.

Как увлекательно было стоять тихо-тихо и наблюдать: до меня долетали обрывки разговоров, отголоски простых человеческих забот.

– Я никогда не проигрывал в беге, да и в борьбе ни разу…

– А ты не был у Додонского оракула? Напрасно! А у кого же ты был?

– Я нашел святилище, в котором не требуется принесения кровавых жертв. Богине достаточно зерна и молока. Сколько денег сберег! Дать тебе адресок?

– Когда же мясо будет готово? Клянусь Гермесом, я сейчас умру от голода! – Мимо прошел, потирая живот, толстяк Элефенор. Громко рыгнув, он поспешил к одному из костров и жадно смотрел, как слуга снимает мясо с вертела. Затем схватил истекающий жиром кусок, рвал мясо прямо руками и забрасывал в глотку.

– Нет! Остановись! – Неожиданно из темноты показался мальчик, который смело шел к толстяку. – Перестань! Это невоспитанно!

Элефенор наклонил голову и уставился в темноту – выяснить, кто говорит.

– Что? – пробормотал он с набитым ртом, не прекращая жевать.

– Я говорю, это невоспитанно – есть, как ты! Ты же не вор и не зверь! – Мальчик прямо смотрел ему в глаза.

– Кто смеет так разговаривать с Элефенором из Эвбеи? – Элефенор быстро дожевал и проглотил кусок.

– Ахилл из Фтии, – ответил мальчик.

– Что ты за фрукт – Ахилл из Фтии?

– Сын Пелея и богини Фетиды!

– Кто бы ты ни был, тебя нужно высечь. – Элефенор отвернулся, важно вытирая руки о платье.

– Я правду сказал!

Элефенор покачнулся, как большая дыня, и наклонился вперед.

– Довольно! Если ты не заткнешься сию секунду, я высеку тебя собственными руками. Где твоя мать?

– Я же сказал тебе, она богиня!

– Вот ты где, Ахилл! – подошел высокий юноша. – Оставь этого человека в покое. Прости его, – обратился он к Элефенору.

– Нет, я не прощу его. Это отвратительный ребенок.

Элефенор выпрямился во весь рост. Пятна жира темнели сбоку на его тунике.

– А он, он неотесанный болван! – кричал мальчик. – Я уверен, царевна даже не коснется твоей жирной руки!

– Перестань, – успокаивал мальчика старший товарищ, и действительно ему это удалось.

– Хорошо, Патрокл.

Я удивилась, как быстро прошел гнев Ахилла и он послушался Патрокла. Вдруг мальчик заметил меня.

– Смотри, смотри, Елена! – закричал он, показывая на меня пальцем.

– Да, – кивнул Патрокл. – Царевна, я рад тебя видеть, но не смею говорить с тобой, пока не подошла моя очередь. Не хочу, чтобы меня заподозрили в дерзости.

Он нравился мне.

– А в противном случае тебя заподозрят в надменности, – ответила я. – Или – как ты говоришь, Ахилл? – в невоспитанности. Кроме того, – добавила я, вдохновленная словами Одиссея о том, что я сама буду делать выбор, – я имею право говорить с кем хочу и когда захочу.

– Похоже, я один из самых молодых женихов, – сказал Патрокл. – Меня могут обвинить в том, что я нарушаю порядок.

– А сколько тебе лет? – решила я спросить, раз уж он упомянул о возрасте.

– Четырнадцать, – признался он.

Он выглядел гораздо старше своих лет, о чем я ему и сообщила.

– Неудивительно! – вмешался Ахилл. – Он убил товарища в игре, когда был еще меньше! И отец привел его к моему отцу, чтобы тот очистил его. Он стал моим оруженосцем. Так что он настоящий мужчина!

– Это было нечаянное убийство, – мягко уточнил Патрокл. – Я не хотел причинить ему вреда.

– Но однажды пролитая кровь требует отмщения, – ответила я. – Я рада, что ты остался цел и невредим.

Я хорошо знала про обычай кровной мести. Даже за нечаянное убийство положено мстить, и из рода убийцы должно быть убито столько же человек, скольких он лишил жизни. Цепь убийств можно прервать, только сбежав в чужую землю и пройдя через обряд очищения от крови. Чтобы улучшить настроение, я сказала:

– Однако ты не самый младший из женихов. Я слышала, среди них есть десятилетний.

Одно время я даже подозревала, что и Ахилл будет свататься.

– Тогда тебе нужно будет держать его в погребе, пока он не созреет, как вино, – ответил Патрокл.

Мы засмеялись, и на душе немного повеселело.

X

Утром все участники, с посвежевшими после сна лицами, заняли свои места. Возлияние вина в честь богов было сделано. Отец стоял у трона, сорок мужчин ждали, что он намерен им объявить.

– Один из наших гостей – благородный Элефенор – произнес свою речь вчера. – Отец обернулся к толстяку, который переоделся в чистое платье. – Остальным предстоит это сделать в ближайшее время. Но прежде чем следующий гость выйдет в центр зала, я хочу сделать вам одно объявление.

Наступила напряженная тишина среди гостей, так радостно настроенных минуту назад. Я смотрела на отца и думала о том, как уверенно он всегда выглядит, и пыталась представить себе, каково это – ощущать подобную уверенность по поводу любого своего поступка. Его, похоже, нимало не смущало, что он вносит изменения в правила после начала испытаний.

– Вас сорок человек, – продолжал отец. – Тридцать девять будут разочарованы результатом испытаний. Разочарованный человек не всегда готов примириться с поражением. Если учесть, сколько среди вас могучих и опытных воинов, то нельзя исключать вероятности кровопролития. А я хочу, чтобы все вы вернулись домой целыми и невредимыми, какими прибыли сюда.

В последовавшей паузе послышался шепот нескольких голосов, но отец заговорил снова, и воцарилась тишина.

– Итак, я хочу внести ясность в вопрос о том, кто будет делать выбор. Не я. Его сделает Елена, сама, и вы должны будете уважать решение женщины, которую, по вашим словам, любите.

Все глаза были устремлены на отца. Неслыханно. Неужели он трус, который боится принять решение и отвечать за него? Неужели он прячется за спину собственной дочери?

– Таково желание Елены. – Отец посмотрел на меня. – Ну, Елена?

Я встала и медленно проговорила:

– Я сама выберу себе мужа. Поскольку мне самой придется расплачиваться за ошибку, я буду вдвойне рассудительна, вдвойне осторожна, чтобы не упустить свое счастье.

Отец выглядел удовлетворенным. Я села, сжав холодными руками подлокотники трона.

– Но у меня есть еще одно условие, – заговорил отец. – Вы должны дать клятву, что будете уважать выбор Елены, и, если кто-либо, не имеет значения кто, будет оспаривать его или угрожать благополучию ее брака, вы все встанете на защиту ее мужа с оружием в руках.

– Что? – вскричал Большой Аякс из Саламина. – Ты оскорбляешь нас!

Не вступая в пререкания, отец высоко поднял голову:

– Возможно, хотя это не входит в мои намерения. Есть пророчество, с которым я должен считаться. Вам нет нужды знать его. Мое условие позволит сохранить мир. Поверьте мне, я забочусь о вашем же благе.

Аякс что-то проворчал.

– А теперь вы должны пройти к алтарю и дать клятву, прежде чем мы продолжим испытания. Тот, кто откажется проследовать за мной, выбывает из испытаний, – заключил отец.

Все как один вышли вслед за отцом из дворца. Три жреца привели лошадь для принесения в жертву. Это была маленькая сильная лошадка фессалийских кровей. Сейчас ее кровь и сила послужат тому, чтобы связать этих мужчин клятвой и предотвратить войну – самую ужасную из войн.

Одни считают, что судьбы предопределены, сам Зевс не в силах ничего изменить. Другие полагают, что все течет и все меняется. Но когда рок обращает ужасное лицо к человеку, он имеет право попытаться избежать встречи с ним.

Идти пришлось далеко, я не ожидала этого. Молчаливой процессией шествовали мы мимо вытянутого холма, который находится за Спартой. Поглазеть на наше шествие собралась толпа. Холодно было не по сезону, и я закуталась в свой тонкий шерстяной плащ. Я шла между отцом и матерью, Кастор и Полидевк – за нами, затем – Клитемнестра с Агамемноном.

Отец становился все мрачнее, мать тоже. Было ясно, что с каждым шагом они чувствуют себя более виновными: они вступают в спор с оракулом, они противоречат воле богов. И все же они должны это сделать.

Мы пришли на тенистую поляну. Из камней струйкой бил родник. Это одно из тех мест, которые облюбовывают для себя лесные или речные нимфы. Темные кипарисы окружали поляну, земля была мягкой от мха. Молча, как во время мистерий, все выстроились в круг, а отец занял место в центре. Лошадь тяжело дышала, по ее шкуре пробегала дрожь.

– Начинайте, – кивнул отец жрецам.

Они выступили вперед с бронзовыми мечами и ножами в руках. Один из жрецов натянул уздцы, чтобы запрокинуть лошади голову. Второй поглаживал ее и говорил успокаивающие слова. Третий сделал быстрое движение и одним взмахом меча рассек горло. Лошадь встала на дыбы, но не смогла издать ни звука и как подкошенная упала наземь. Кровь хлестала из раны ручьем, скоро голова животного скрылась в алом водовороте. Над кровью поднимались клубы пара, и холодный воздух скоро пропитался неприятным металлическим запахом.

Лошадь лежала в огромной луже крови. Когда тело ее перестало биться, отец снова подал знак жрецам. Они подошли и стали, пользуясь короткими ножами, разделывать тушу и вынимать внутренности. Ни один звук не нарушал тишину на поляне, кроме хруста и треска расчленяемых костей и сухожилий.

Жрецы аккуратно разложили кровоточащие куски мяса по кругу. Их ноги были по колено в крови, на плащах запеклась кровь.

Отец поднял руки.

– Подойдите же, – скомандовал он мужчинам. – Тут столько кусков мяса, сколько вас. Каждый должен встать на кусок и произнести торжественную клятву.

Даже воины, привычные к виду крови, с неудовольствием выслушали это распоряжение. Посмотрев друг на друга, потом на отца, женихи медленно шагнули вперед, и каждый осторожно поставил одну ногу на кровавый кусок.

– Я клянусь перед лицом присутствующих и перед лицом великих богов Олимпа, что буду защищать Елену Спартанскую и избранного ею мужа от любых посягательств на их союз, – продекламировали они хором.

– Да будет так, – подытожил отец и обратился к жрецам: – Предайте животное земле. Насыпьте над ним высокий холм, пусть служит напоминанием об этом дне и о данной клятве. А теперь поспешим во дворец, – закончил он с улыбкой.

Казалось, улыбка эта появилась совсем некстати: словно он вообразил себя богом, который преуспел в изменении людских судеб.

XI

Тем же днем останки лошади были закопаны и над ними насыпан высокий холм.

Мы снова собрались в чистом и теплом мегароне, чтобы продолжить испытания. Была очередь Аякса говорить.

Агамемнон расположился среди женихов, а Клитемнестра сидела рядом со мной и матерью, справа от отца.

– Он и говорить-то, похоже, не умеет, – прошептала она мне. – Есть в нем что-то… звериное…

Я согласилась с ней. Это был мужчина огромного роста, остальные ему едва доставали до плеча. Огромная голова с мелкими чертами лица напоминала бычью. Вполне вероятно, что в копне густых волос прячутся рожки. Я вздрогнула, вспомнив Минотавра, чудовищное порождение женщины и быка.

Аякс пробирался в центр зала, по дороге задев плащом по лицу троих человек. Они отпрянули, толкнув стоявших сзади.

– Приношу извинения. – Аякс неуклюже поклонился. Казалось, при этом должен раздаться скрип, так его тело напоминало неповоротливую дубовую дверь. – Великий царь, царица, царевна, – обратился он к нам и приступил к официальной речи. – Я Аякс, сын Теламона, царя Саламина. Я очень сильный!

Об этом он мог бы и не упоминать – никто не сомневался.

– А почему я такой сильный? Благодаря Гераклу! Да, Геракл когда-то посетил моего отца. Он расстелил знаменитую львиную шкуру, встал на нее, простер руки к небесам и произнес такую молитву Зевсу: «Отец, пошли Теламону прекрасного сына с кожей крепкой, как львиная шкура, и храброго, как лев!» Вскоре я родился, и Геракл завернул меня в свою шкуру. В Немее до сих пор хранится кусок этой шкуры, но ее неуязвимость передалась мне! А еще у меня есть необыкновенный щит. Он называется… щитом Аякса.

Аякс гордо обвел нас взглядом, крайне довольный собой. Я не сдержалась, смешок сорвался-таки с моих губ.

Аякс недоуменно посмотрел на меня:

– Но, царевна, он действительно так называется. Он состоит из семи слоев бычьих шкур… да вот, сейчас вы все увидите его своими глазами!

С неожиданной для его комплекции живостью Аякс поспешил из зала за щитом.

Теперь уже все засмеялись, но смолкли, как только Аякс возвратился с огромным щитом на плече.

– Тихиос, лучший мастер по выделке шкур, изготовил этот щит из шкур семи быков, а сверху покрыл слоем бронзы. Ничто не может пробить этот щит!

В доказательство прочности своего щита Аякс стал стучать им об пол.

– Какое дело женщине до щитов из бычьих шкур? – с усмешкой проговорила Клитемнестра. – Неужели мужчины не имеют ни малейшего представления о том, что интересно женщинам?

– Благодарю тебя, Аякс, – вмешался отец, повысив голос, чтобы перекрыть грохот щита об пол. – А теперь скажи нам, пожалуйста, что ты намерен предложить в обмен на руку Елены? Если, конечно, не щит.

– Я? Великие дела! Я предлагаю великие дела! Никто лучше меня не умеет угонять стада. Скот означает богатство. Я могу увести огромные стада из Трезена, Эпидавра, Мегары, Коринфа, Эвбеи и пригнать их сюда.

При этих словах Элефенор воскликнул:

– Как? Ты собираешься грабить на моей земле? Как ты смеешь?

Он бросился на Аякса, который отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. Толстяк, несмотря на всю свою массу, отлетел в сторону.

– Аякс… – Отец тщательно подбирал слова. – Не годится предлагать в качестве выкупа за невесту краденое.

Аякс выглядел обескураженным. Между тем у него за спиной Элефенор встал на ноги и готовился повторить свою атаку.

– Но ведь трофеи, завоеванные в бою благодаря силе и ловкости, самые ценные из всех даров! – наконец проговорил гигант.

– Но Саламин сейчас не ведет войну ни с Эвбеей, не с Коринфом, ни с Эпидавром, правда же? – ответил отец. – И разве мы только что не дали клятву удерживаться от вражды и войны?

Я встала, посмотрела на Аякса и улыбнулась – как мне казалось, примиряющей улыбкой.

– Я не хочу быть причиной насилия, – сказала я.

– Вот как! Значит, ты отвергаешь могучего Аякса? – Его лицо почернело, почти как его борода, он развернулся, схватил свой щит и, сметая все на своем пути, бросился к выходу.

– Хорошо, что ты отделалась от него, – тихо заметила мать. – Только представь себе, до каких крайностей этот человек может дойти в припадке вспыльчивости.

Но меньше всего мне хотелось представлять себе, до чего этот человек может дойти. Лишь бы он покинул Спарту.

Третий день был отдан Тевкру, сводному брату Аякса, также сыну Теламона, но, судя по всему, родившемуся позже знаменательного визита Геракла. Тевкр был среднего роста и силу имел обычную, в его честь не делалось никаких прорицаний на львиной шкуре, и мне он понравился гораздо больше брата.

Я внимательно рассмотрела его. Он хорош собой, и возраст у него подходящий – лет на пять или шесть старше меня. Волосы с золотистым отливом, в глазах зеленые огоньки.

– Ох уж эти троянцы, – восхищенно шепнула Клитемнестра. – Никто не сравнится с ними красотой.

– Но он не троянец, – прошептала я в ответ.

– Он наполовину троянец, – ответила сестра. – И если таков тот, у кого лишь половина троянской крови, то хотела бы я поглядеть на чистокровного троянца!

– А кто его мать? Отец ведь у них с Аяксом общий – Теламон.

Мне полагалось бы знать такие вещи, но женихов прибыло слишком много, а родословные у всех запутанные.

– Его мать – Гесиона, – ответила сестра. – Сестра Приама, царя Трои. Ее увез Геракл и подарил Теламону.

– И она прожила жизнь как пленница?

– Не знаю, – пожала плечами Клитемнестра. – Может, она полюбила Саламин. А может, она полюбила Теламона.

Как выяснилось, Тевкр был самым метким лучником Греции, поэтому демонстрация его достоинств оказалась гораздо интереснее.

Четвертый день. Мне стало надоедать. Если бы не присутствие Клитемнестры с ее замечаниями, это стало бы просто невыносимым.

На четвертый день место посреди зала занял Идоменей, царь Крита.

Он был постарше предыдущих женихов. Судя по истории его жизни в островном государстве и битвам, в которых он принимал участие, ему было за тридцать, в два раза больше, чем мне. Объявив о своем происхождении – его дедом являлся великий Минос, перечислив богатства и титулы, которые я получу, став его женой, Идоменей с улыбкой выслушал вопрос моего отца:

– Большинство царей не смогли прибыть лично. Они прислали посланников, чтобы не оставлять свой трон. Пожалуй, это правильно, когда расстояние велико. От Крита до Гитиона, ближайшего к Спарте порта, нужно плыть четыре дня. Почему ты решил отправиться в дальний путь сам?

Идоменей ответил спокойно и открыто:

– Я не доверяю слухам и чужим мнениям. Я прибыл лично, чтобы собственными глазами увидеть Елену Спартанскую, которую называют прекраснейшей из женщин на свете.

Я вскочила с трона, дрожа:

– Господин! Но это неправда!

– Я хотел увидеть тебя своими глазами – и это чистая правда.

– Но я не прекраснейшая из женщин на свете! Хватит повторять это! Это неправда. – Я обвела взглядом зал, как бы обращаясь ко всем присутствующим.

– Нет, царевна, это правда, – печально сказал Идоменей, словно объявляя о моей неизлечимой болезни.

Мне подумалось, что так оно и есть. Я молча села на свое место.

– Что ты предложишь Елене, если она станет твоей женой? – спросил отец.

– Я предлагаю ей титул царицы Крита. Я положу остров Крит к ее ногам, чтобы она разделила со мной власть над этой славной землей, которая богата пастбищами, овцами, оливками, вином, окружена глубокими водами, защищена быстрыми кораблями. Критяне – гордый народ, царевна. Приди к нам и живи с нами, – закончил Идоменей.

– А в чем ты преуспел? Покажи нам, – перешел к делу отец.

– Я преуспел в составлении слов, могущественный царь. Я придумываю истории, перелагаю их в поэмы. На лире лучше играет один талантливый бард, но словам его учу я.

Идоменей указал на юношу, до сего момента стоявшего в тени колонны. Он сжимал в руках лиру из черепашьего панциря.

Бард занял место рядом с Идоменеем. И хотя стоял ясный день и никто из нас не пил вина, красота этой музыки и стихов так тронула наши сердца, что сначала мы погрузились в молчание, а потом залились слезами. Бард пел о любви Ариадны к Тезею и об отваге этого героя.

И все же я не могла выбрать Идоменея. Ведь я поклялась себе, что тот, кто произнесет ненавистные слова «прекраснейшая из женщин на свете», будет отвергнут. И при всех достоинствах Идоменея у него есть недостаток: живет слишком далеко. Меня пугала мысль, что от родного дома меня будет отделять море.

Луна из четвертинки стала полной и снова превратилась в четвертинку, а испытания продолжались. Мы изнемогали от речей, от жареного мяса и вина, от игры на лире, стрельбы из лука, управления колесницами и бега и уже не чаяли дожить до конца этих мучений.

Агамемнон, проведя в Спарте несколько дней, вернулся к себе в Микены, а к концу испытаний приехал снова: он хотел выступить последним и представить своего брата Менелая.

Широко расставив мощные ноги, похожие на колонны, он стоял в позе превосходства возле очага, и вся его манера выражала нетерпение.

– Мой брат Менелай поручил мне выступить от его имени. Человек, наделенный скромностью, не может сам себе воздать хвалы, даже заслуженные. А мой брат человек скромный. – В устах Агамемнона это прозвучало как недостаток. – Хотя для скромности у него оснований меньше, чем у кого-либо другого! Он принадлежит к благородному дому Атрея!

Вот это да! Величайшее несчастье Агамемнон представил как величайшее преимущество. Основатель рода Атрея – сын Зевса Тантал, сын Тантала – Пелоп, внуки – Фиест и Атрей.

– Да, на наши плечи давит тяжкое бремя, но разве нельзя того же сказать об Атланте? Да, над нами тяготеет проклятие – брат проклял брата. Да, Фиест проклял во веки веков всех сыновей Атрея во всех грядущих поколениях. Пусть так. Но разве человек имеет такое право? Проклинать могут только боги. Мы с Менелаем ничем не запятнали себя и доказали это своей жизнью. Мы не враждуем между собой. Напротив, мы дружим, как надлежит братьям, и всегда готовы прийти на помощь друг другу. Мы поклялись, что я буду защищать его, а он – меня. Проклятие не властно над нами!

Отец поджал губы и нахмурился. Клитемнестра хранила молчание. Похоже, она согласна с мужем.

Агамемнон огляделся, чтобы оценить, какое впечатление произвели его слова. Но лица присутствующих были замкнуты и ничего не выражали.

– Царевна, к твоим ногам мой брат слагает бесценные запасы масла и зерна, тканей и золота, которыми заполнены кладовые в Микенах, и стада, что пасутся в Платановой долине, а также двадцать чернокорпусных кораблей и в придачу добычу с островов, которые мы подчинили. А в качестве выкупа за невесту Менелай предлагает город Азин, который отвоевал у тиринцев.

По залу пробежал шорох. Ярость отразилась на лице Менесфея, дары которого до сего момента были вне конкуренции: он был родом из Афин, несметно богат и сулил корабли, дворцы, драгоценные камни, но чтобы целый город… Менесфей остался далеко позади.

– Если бы мой брат владел царством, он бы и его не пожалел для тебя, царевна.

Агамемнон сверлил своими черными глазами мои глаза с таким упорством, что я едва не почувствовала боль.

– Я владею Аргосом и Микенами и ради брата отдаю и то и другое, оставляя себе только титул, – заявил Агамемнон.

После паузы он добавил:

– Брат предлагает тебе все, что у него есть.

– А также то, чего у него нет, – прошептала Клитемнестра.

– Своей жизнью он будет защищать тебя, царевна, своим имуществом – обеспечивать, а это ожерелье – его предсвадебный подарок.

Агамемнон вынул толстую золотую цепь. Ее тяжелые звенья позванивали, соприкасаясь, ее блеск свидетельствовал о беспримесной чистоте металла: он ослеплял[10].

Агамемнон повернулся так, чтобы все могли увидеть ожерелье. Затем он обратил лицо к нам с отцом.

– Это очень щедрый подарок, – сдержанно сказал отец.

К счастью, мне говорить было не обязательно.

– А как насчет подвига в честь невесты? – настаивал отец.

– Не мне его совершать, эту честь Менелай оставляет за собой. Если ты, царевна, выберешь его, он прибудет сюда лично и выполнит все, что ты прикажешь. Даже если для этого потребуется вся его жизнь.

– Но по условиям наших состязаний подвиг нужно совершить до решения невесты, а не после. Все остальные показали себя! – с этими словами отец поднялся с трона.

– То, что показали другие, – спортивное или театральное представление. То, что обещает совершить мой брат, – это настоящий подвиг и может потребовать всей жизни.

– Ты хочешь, чтобы мы одному участнику поверили на слово, в то время как другие показали свои умения перед нашими глазами. У нас не конкурс обещаний, где побеждает тот, у кого сильнее воображение! Все обещания полагается выполнять. – Отец сжал кулаки и уже готов был удалить Агамемнона.

Тогда встала я.

– Отец прав. Обещание не есть деяние. Поэтому пусть Менелай приедет и…

– Царевна, условие таково: Менелай приедет, если ты выберешь его… – к моему изумлению, перебил меня Агамемнон.

– Если наградой являюсь я, то я и ставлю условия, – теперь уже перебила я. – Если твой брат хочет получить меня так сильно, как ты говоришь, то он выполнит мое условие. Пусть он добежит из Микен до Лерны, где Геракл сражался с гидрой. Между этими городами один день пешего пути, но он не должен идти, он должен бежать. Если он остановится отдохнуть или перейдет на шаг, он проиграл.

Кровь прилила к лицу Агамемнона. Его губы свело судорогой – он пытался удержать слова ярости.

– Хорошо, – наконец произнес он тихо и холодно.

Настроение у женихов заметно улучшилось. С их точки зрения, я поставила перед Менелаем невыполнимое задание. Разве может нормальный человек пробежать такое расстояние без остановки?

Но ведь я не уточнила, с какой скоростью нужно бежать, а что Менелай очень вынослив, я знала. Агамемнон забыл, как сам, хвастаясь своими охотничьими успехами, рассказывал мне однажды в Микенах о том, что Менелаю больше нравится преследовать добычу, чем убивать ее, и что он может провести на ногах без отдыха целый день.

Таким образом, я помогла Менелаю. Меня могли упрекнуть в том, что я сама назначила ему вид испытания, но такой упрек был бы несправедлив: ведь Агамемнон заявил, дескать, Менелай готов выполнить любое мое желание. Хотелось ли мне, чтобы он выиграл? До сих пор не могу ответить на этот вопрос.

– Ты продлила срок сватовства, – ворчал отец. – Кто знает теперь, как долго все это продлится? Кто знает, где сейчас Менелай? Что тебе взбрело в голову?

– Мне показалось, ты хочешь исключить Менелая из числа женихов.

– Правильно, и поделом. Агамемнон считает, если он царь Микен, то не обязан следовать правилам.

– Да, именно так он и считает. Но почему из-за него должен страдать Менелай?

– Менелай – дурак, если доверил Агамемнону выступать вместо себя. Уже по этой причине он заслуживает отказа, – рассердился отец. – Прекрасное свидетельство дальновидности Менелая – точнее, ее отсутствия!

– Но, отец…

– Отец прав, дорогая, – подошла к нам мать. – Как можно было в таком важном деле, важнейшем деле жизни, доверяться заносчивому и высокомерному брату? Очень недальновидное решение и не лучшим образом характеризует Менелая.

Я была вынуждена встать на защиту Менелая, который когда-то так мягко говорил со мной при лунном свете.

– А кого еще он мог выбрать представителем? И разве не сочли бы странным, если б он обошел родного брата-царя и предпочел кого-нибудь другого?

– А почему бы ему не приехать самому? Думаю, он выступил бы лучше, чем Агамемнон, несмотря на свое косноязычие.

– Менелай совсем не косноязычен! – воскликнула я.

– Ты его защищаешь? – возмутилась мать.

– Я его не защищаю! Я его даже не знаю!

– Я объясню вам, почему он не приехал, – сказала Клитемнестра, вставая между нами. – Он боится. Он боится, что потерпит поражение и тогда потеряет смысл жизни. Его чувство так сильно, что он не может выразить его словами.

Мы не сводили с нее глаз.

– Он любит тебя больше всего на свете, – обратилась сестра ко мне. – Менелай равнодушен к вещам, в отличие от Агамемнона, который жадно хочет обладать всем, что видит. Менелай никогда не имел особых желаний. И только после встречи с тобой, несколько лет назад, он понял, чего хочет всем сердцем. И он очень боялся, что, выступая сам, проиграет.

– Поэтому он предпочел, чтобы от его имени проиграл другой? – недоверчиво спросила я.

– Он надеялся, что Агамемнон, который не так волнуется, найдет самые убедительные слова, – ответила Клитемнестра. – Я знаю, о чем говорю. Я слышала, как они обсуждали это. До сих пор я молчала, чтобы не влиять на твое решение, Елена. Но теперь пора решать.

– Нет, не пора! Сначала посмотрим, как он пробежит!

XII

Глубокая ночь. Я лежала в постели, мои служанки – скорее товарки, чем рабыни – улеглись на свои тюфяки и заснули. Я заново переживала в тишине этот необыкновенный заключительный день состязаний.

Все произошло не так, как я представляла. Я мечтала о том, чтобы поскорее закончились речи, выступления, церемонии. Я устала оценивать людей, отмечать тончайшие нюансы в их словах и, что более важно, в том, что скрывается за их словами. Шутки и цинизм Клитемнестры пошли на убыль, а напряжение матери и отца возрастало. Я боялась ошибиться в своем выборе, ведь я выбирала не просто мужчину, я выбирала будущую жизнь.

Отец спросил меня, чего я ожидаю от Менелая, но я не смогла вразумительно ответить. Я все время возвращалась мыслями к нему. Своим невидимым присутствием он бередил мое воображение, которое рисовало образ желанного мужчины.

Ночь была довольно холодной, что часто бывает весной. Но от возбуждения я все время сбрасывала легкое шерстяное одеяло и лежала в темноте, дрожа. Перед моим мысленным взором шествовали, как призраки, один за другим женихи, с упреком и мольбой глядели на меня: «Выбери меня… Отнесись ко мне благосклонно… Я сделаю тебя счастливой… Я лучший… Я все тебе отдам».

Если я сделаю выбор, разойдутся ли они с миром по домам, как поклялись на крови?

Я не хочу выходить замуж за царя. Я не хочу уезжать в чужой город или в чужую страну. Если я выйду замуж за того, кто не имеет царского звания, он сможет остаться со мной в Спарте. Я буду избавлена от разлуки с тем, что мне дорого, с семьей, с родиной. И вот, словно по волшебству, в призрачном шествии цари растаяли, как дым.

Рассуждаем дальше. Я не хочу выходить замуж ни за того, кто гораздо старше меня, ни за того, кто младше. Тот, кто старше, будет относиться ко мне как к дочери: либо чересчур строго, либо чересчур снисходительно. Тот, кто младше, будет относиться ко мне как к матери – искать во мне опоры и мудрости. Таким образом, вылетают Идоменей, Менесфей, Патрокл, десятилетний жених из Коринфа.

Я не хочу выходить замуж за того, чья внешность – пусть даже частично – мне не нравится. Сразу испарился толстяк из Эвбеи и с ним еще несколько человек, которые по какой-либо причине были мне неприятны. Среди них и Одиссей, хотя я знала, что он не претендует на мою руку. В его глазах было нечто, от чего мне становилось не по себе, он не вызывал у меня доверия. Хотя он вел себя как друг, я чувствовала в нем расчетливого противника. Пенелопа – то, что нужно ему.

Я встала, подошла к окну, прижалась лбом к раме.

И все равно их осталось так много. Кого же выбрать? Я ни на ком не могу остановиться, а времени осталось совсем мало. Помоги же мне! Помоги!

К кому я тогда взывала?

– О дорогие богини, пожалуйста, услышьте меня и помогите сделать выбор.

Я обратила взор к ночному небу, как будто и впрямь ожидала там увидеть богинь. Но все, что я там увидела, – россыпь мигающих звезд.

– Гера, светлая богиня супружества, вразуми меня! Ты, для которой брак превыше всего на свете, смилуйся надо мной. Прекрасная Персефона, которая так горько рассталась со своим девичеством, напутствуй меня в моем девичестве. Превращение из девушки в женщину всегда дается нелегко, а ты была похищена силой. Возьми меня за руку и просвети мой ум.

Я напрягла все органы чувств, но черная бесконечность хранила молчание.

Долго я стояла, дрожа, в темноте в надежде ощутить божественное присутствие. Ветер доносил до меня запах цветущих деревьев, словно сладостное дыхание богинь.

Я вернулась в свою постель. Но я забыла в своем обращении упомянуть Афродиту! Я пренебрегла самой могущественной из богинь, во власти которой находятся и мужчины, и женщины, и их сердца. Я повторила ошибку своего отца, который тоже некогда пренебрег Афродитой и навлек на себя ее гнев.

– Он скоро будет здесь! – воскликнула Клитемнестра и до боли сжала мне руку. – Он бежит сюда. Он не остановился в Лерне. Он продолжил бег и хочет добежать до Спарты!

– Как, до самой Спарты? – изумилась я: это сверх человеческих сил, я не просила об этом.

– Он решил не просто выполнить твое задание, а перевыполнить его. Не понимаю, что с ним происходит.

Клитемнестра отпустила мою руку.

Со всех сторон нас окружали люди. Женихи оставались во дворце, дожидаясь решения, томились от скуки и жаждали развлечений. Бег Менелая стал именно таким развлечением. Все уши навострились, чтобы разобрать, о чем говорим мы с сестрой. Мне передали, что кандидаты делают ставки на то, кому я отдам предпочтение, и любые новые сведения помогли бы выиграть пари.

– Давай выйдем, – кивнула я Клитемнестре.

Мы прошли в охраняемый внутренний двор дворца и, присев на низкую скамью, заговорили шепотом.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

– Менелай никогда раньше не проявлял такого рвения. Я просто диву даюсь.

Мне не верилось, что эти чудеса совершаются из любви ко мне: ведь он, по сути, не знает меня. Мы с ним разговаривали всего несколько минут той лунной ночью много лет назад.

– Ты думаешь, его привлекает трон, который перейдет к нему после отца?

Клитемнестра склонила голову набок и некоторое время обдумывала мое предположение.

– Не исключено. Жить все эти годы тенью Агамемнона было, наверное, нелегко, хотя он не подавал виду. Его непросто понять, он скрытный человек.

– Может, он хочет славы победителя среди женихов?

– Дорогая моя, а кто же из них не хочет?

– Ты говорила, он ко всему безразличен, человек без страстей.

– Да, в основном. Страстей в Агамемноне хватит на двоих, большая страстность не лучше полной бесстрастности. – Клитемнестра, оглянувшись, еще более понизила голос. – Но у Менелая даже наложницы нет. Он никогда не взял себе ни одной пленницы, ни разу не потребовал себе ни одной женщины при дележе добычи.

– Так, наверное, он… предпочитает мужчин? – догадалась я.

– Нет, мужчинами он тоже не интересуется.

– Может, он дал клятву Артемиде? Хотя взрослые мужчины не могут…

– О чем вы тут шепчетесь, как две заговорщицы? – Кастор, выйдя из дворца, направлялся к нам.

– А мы и есть заговорщицы. У нас нет другого выхода, – ответила я.

– Ты уже сделала выбор? – спросил он, широко улыбаясь и скрестив руки на груди. – Я никому не скажу, клянусь.

Он сделал шутливый жест, изображая торжественную клятву.

– А ты на моем месте кого бы выбрал? – спросила я. Я всегда ценила его мнение, но оба моих брата до сих пор ни словом не обмолвились ни об одном из женихов.

– Все зависит от того, какую жизнь я хотел бы вести, – ответил Кастор. – Тихую, или воинственную, или богатую. Но я же не ты, сестричка.

– Я еще никого не выбрала, – призналась я. – Я исключила некоторых, совсем неподходящих, но все равно осталось много кандидатов.

– Сестричка, тебе это должно льстить. Как известно из истории и легенд, нет ни одной женщины, руки которой добивалось бы столько охотников, ты только подумай!

– Меня это ничуть не радует. Я вообще не хочу выходить замуж, но знаю, что должна.

– Не уезжай! Не оставляй нас! – вдруг не выдержала Клитемнестра. – Я крепилась, но сейчас, при мысли, что ты скоро уедешь, не могу молчать. Мне повезло. Микены не столь далеко от Спарты, поэтому мы не чувствовали разлуку так остро. Но если ты будешь далеко… Нет, я не вынесу этого!

Взрыв ее чувств потряс меня. Даже отец с матерью так не переживали предстоящую разлуку, смирившись с ее неизбежностью. Я была растрогана до глубины души и обняла сестру. Кастор подошел и положил руки нам на плечи. Нежность переполняла меня.

– Любимая сестра, любимый брат! – сказала я. – Я никогда никого не полюблю так, как люблю вас.

И едва эти слова слетели с моих губ, я услышала смех Афродиты – Афродиты, которой я так упорно пренебрегала. И смех ее был презрительным и злым.

– Говорят, он уже показался на горизонте, – объявила мать.

Она вошла в мою комнату еще до того, как рассвело, и склонилась надо мной. Я открыла глаза и в полумраке увидела ее фигуру. Она нежно коснулась меня.

– Уже? Так скоро? – пробормотала я и, привстав, облокотилась о кровать. Мне хотелось отдалить неизбежное, но мое будущее уже замаячило на горизонте.

– Бедная, бедная моя Лебедушка! – Мать присела на край кровати и прижала меня к себе.

– Неужели нет никакого выхода? – воскликнула я.

О, как же я не хотела замуж, не хотела связывать себя с мужчиной! Но с другой стороны, мне хотелось свободы, хотелось увидеть мир без покрывала, хотелось вырваться из клетки, в которой я жила. А освободить меня, сломать решетки может только замужество. По правде говоря, будь моя воля, вместо того чтобы менять клетку на мужчину, я бы избавилась от того и от другого и улетела куда глаза глядят.

– Как же нет выхода? Каждый жених предлагает тебе свой, – ответила мать.

Ее лицо выражало печаль. Она тоже жаждала выхода, который избавил бы ее от беспощадной власти времени, лишившей ее молодости. Женщина, которая выдала замуж дочерей, – старая женщина, она больше не может претендовать на внимание Зевса. Даже мечтать об этом не имеет смысла. Перья в шкатулке пожелтеют.

– Но ведь женихи полностью меняют жизнь!

– Только один, моя дорогая, только один. Остальные возвратятся к себе домой и изменят жизнь какой-нибудь другой женщины. Так уж заведено от века. – Мать отерла слезы и улыбнулась.

– Я хочу жить как можно ближе к вам, – сказала я. – Я не хочу уезжать далеко.

Мать погладила меня по волосам:

– Нельзя выбирать мужа по географическому принципу. Ты должна выбрать того, кто тебе больше всех нравится, а не того, кто живет рядом или согласен поселиться в Спарте.

– Пора вставать, нужно встретить Менелая, – сказала я, поднимаясь.

Богини, наверное, вразумят меня. Нужно верить и ждать.

Матушка понимающе посмотрела на меня:

– Надень самый красивый наряд, Лебедушка. Хотя, мне кажется, ты и без моего совета хотела так поступить.

Я выбрала тунику и плащ из тончайшей шерсти цвета розовой зари. Мне с детства говорили, что это мой цвет. Ткань окутала меня словно облако. Я надела золотые серьги с аметистами и тяжелый золотой браслет. Никаких ожерелий, они только испортят впечатление.

– Он достиг окрестностей Спарты, – сообщил Полидевк. – Скоро будет здесь. Может, открыть ворота и встретить его?

Восходящее солнце позолотило его волосы, и я вдруг увидела, как красив мой брат. Отец подошел и встал рядом со мной.

– Да, конечно! – подтвердил он. – Менелай заслуживает почетного приема. Он заставляет меня краснеть. Не помню, что я совершил в честь твоей матери, но уж точно не бежал дни и ночи напролет.

Отец хлопнул в ладоши и дал знак слугам открыть ворота, выходившие на дорогу, которая вела под гору к реке.

Что ж, может, вначале ты ничего выдающегося и не совершил, подумала я об отце. Зато потом выдержал слухи и сплетни о матери и Зевсе.

К нам присоединились Кастор и матушка. Клитемнестра, большая любительница поспать, никогда не вставала до света.

Мы стояли у ворот и смотрели на горный склон. Далеко внизу виднелись ивовые заросли, нависавшие над водой. На тропинке вдоль поля стояли любопытные. Послышались одобрительные возгласы и аплодисменты. На тропинке показалась фигура человека, которые двигался медленно, с трудом отрывая ноги от земли, размахивая руками.

– Быстроногим его не назовешь, – заметил Полидевк. – Среди нас он вряд ли стал бы победителем.

– Мы никогда не устраивали соревнований, которые продолжались бы сутками, – ответила я. – Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь – даже ты – смог бы пробежать столько времени без передышки. Послушаем, что он расскажет.

Брат пожал плечами. Мне – я ведь так любила бегать – было интересно узнать, что чувствует бегун, одолевая леса, поля, холмы, болота. Это особый вид бега – не на скорость, а на выносливость.

– А я бегаю быстрее! – Откуда ни возьмись, рядом с нами появился этот странный ребенок, Ахилл. Он выскочил из ворот и бросился вниз по склону. У подножия горы он встретился с Менелаем, повернул и побежал в гору вместе с ним. Хорошо выспавшийся, только что стартовавший мальчишка, конечно же, бежал быстро. Он обогнал Менелая, обдав его фонтаном камешков.

Высоко задирая ноги и тяжело дыша, Ахилл влетел в ворота, поднял руки и ликующе заорал:

– Я быстрее! Быстрее!

Отец почти не обратил на него внимания, едва кивнул головой и отодвинул в сторону. Тогда Ахилл начал скакать на месте, чтобы привлечь внимание к своей персоне. Но все взоры были обращены на Менелая, который тяжко преодолевал подъем. Вряд ли это можно было назвать бегом, он выглядел совершенно изможденным и еле-еле отрывал ноги от земли.

Краем глаза я заметила, как Патрокл подошел к Ахиллу и стал возиться с ним, не скупясь на похвалы. Ему удалось успокоить разбушевавшегося ребенка: без сомнения, он знал к нему подход.

Менелай между тем приближался к последнему гребню горы, совсем недалеко от ворот. На мгновение он скрылся из виду, потом внезапно показалась его рыжевато-золотая макушка, вокруг которой солнце образовало ореол. Его глаза не отрывались от близкой цели, ноги двигались, грудь высоко вздымалась. Он одолел ворота, повернулся и чуть не рухнул наземь. Из груди вырвался глубокий хрип, он зашатался и точно бы упал, если б не Кастор, который поддержал его. Глаза Менелая закатились, он едва держался на ногах. Ничего не соображая, я подбежала и подхватила его с другой стороны. От пота он был скользкий, как только что выловленная рыба. И тут он потерял сознание, взглянув мне в глаза и что-то прошептав. Что – я не разобрала…

На этом показательные выступления женихов закончились. Теперь я должна была сделать свой выбор не мешкая. Отцу хотелось, чтобы щедроты гостеприимства не до конца истощили его припасы. Мне как благоразумной дочери не следовало вовлекать его в новые траты и медлить с решением хотя бы день.

И снова у меня возникло мучительное, сжимающее горло чувство, что меня торопят, насильно загоняют на путь, для которого я еще не созрела. Я пошла готовиться к вечерней церемонии. Служанки унесли воздушный наряд цвета утренней зари и принесли темно-синее платье, как небо перед наступлением ночи.

– Госпожа, ты прекрасна! – сказала одна из моих девушек.

– Принеси диадему.

– Слушаюсь, моя госпожа.

Девушка принесла плетеный серебряный обруч, украшенный драгоценными камнями, и осторожно надела мне на голову. Волосы я оставила распущенными – они покрывали плечи и спину.

– Серебро прекрасно смотрится на твоих волосах, лучше золота. Золота просто не было бы видно, оно бы слилось с цветом твоих волос.

Девушка открыла флакон с маслом нарцисса и смазала мне запястья и шею – только сбоку.

– Чтобы не испачкать ожерелье, – пояснила она. – Какое ты наденешь сегодня?

Темно-синее платье, серебро в волосах. Что не нарушит их гармонию?

– Дай, пожалуй, прозрачное ожерелье. Из хрусталя.

Пусть хоть что-то сегодня будет прозрачным и ясным. Если б такими же были мои мысли!

После того как меня одели и убрали, я отпустила обеих служанок. Несколько минут я постояла в комнате одна, по-прежнему не зная, как поступить, кого выбрать. Но выбор сделать необходимо, пора покончить с неопределенностью – и для себя, и для других. Я сделала несколько глубоких вдохов, медленно вышла из комнаты в маленький дворик, образованный внутренними покоями.

На фоне неба уже трепетали молодые зеленые листочки. Я искала взглядом созвездие Льва, мое любимое созвездие, которое напоминало о подвиге Геракла в Немее. Глядя на звезды, меня не покидала надежда, что они подскажут мне ответ, который удастся расшифровать в мигании небесных огоньков.

Что мне оставалось делать? Выбор неотвратим. Снова и снова я молила Геру и Персефону направить меня. Но безрезультатно. И вот тупое смирение соединилось в душе с решимостью отчаяния: так чувствует себя солдат перед лицом сильнейшего врага. Хорошо. Я должна сделать выбор. Я его сделаю. Сейчас я закрою глаза – и тот, кто появится перед мысленным взором, и будет моим избранником.

Послышался скрип гравия под чьими-то шагами, и образ Менелая, тяжело бегущего в гору, всплыл передо мной. Итак, невидимка, который прошел через двор, решил мою судьбу. Значит, Менелай. Что ж, это справедливо. Так тому и быть. И тут же доводы побежали в моей голове один за другим, наперегонки, как слишком резвые дети. Разве мне не был дан знак несколько лет назад – тот давний ночной разговор с Менелаем? Разве боги не специально устроили так? Разве я не почувствовала тогда же симпатию к нему? И разве он не доказал сейчас, что из всех женихов является достойнейшим, выполнив мое задание? И разве наши волосы не одного цвета? Теперь мне казалось, что даже в этом сходстве имеется скрытый смысл.

Менелай. Я почувствовала не только облегчение, но даже тепло и радость на сердце. Я глубоко вздохнула и пошла исполнить свой долг.

Мегарон был велик и без труда вмещал всех. Все и собрались сейчас. На всякий случай, если ночью похолодает, в очаге разожгли огонь, но совершенно напрасно: из-за скопления народа воздух согревался дыханием людей. Когда я вошла, все взоры обратились на меня, по рядам пробежал трепет. Отец протянул руку и указал мне место подле своего трона.

Гости уже отужинали, поглотив изрядное количество говядины, баранины и вина, поэтому имели довольный вид и взгляд, который бывает у сытых мужчин. Тем лучше. Спокойнее примут мое решение.

Отец встал и совершил обычное возлияние в честь Зевса и других богов.

– Дочь моя, ты сама должна объявить о своем выборе. Ты его сделала?

– Да, сделала.

Сделала благодаря невидимке, который вызвал в моем воображении образ Менелая.

– Итак, мы слушаем тебя. – Отец встал и положил руки мне на плечи.

Я оглядела еще раз всех мужчин. Они, не шевелясь, смотрели на меня. Патрокл. Идоменей. Аякс. Тевкр. Антилох. Агамемнон и Менелай. И еще много, много других, о которых я даже не упомянула в своем рассказе.

Час пробил. Одно мое слово, один мой шаг определит весь мой дальнейший путь до конца дней. Отец вложил мне в руку венок из дикой оливы.

– Надень на своего избранника, – сказал он.

Только в этот миг я осознала, что для отца мое решение будет такой же неожиданностью, как и для всех. Он полагался на меня, на то, что мой выбор укрепит его царство.

– Благодарю тебя, отец.

Я подошла к группе женихов. Я отчетливо ощущала легкий ветерок от развевавшейся туники, волны тепла от горевшего очага и все же шла, как во сне.

– Будь моим мужем, – сказал я Менелаю и надела венок ему на голову.

Я не смела взглянуть ему в лицо. Да я и не хотела смотреть ему в лицо: теперь, когда решение принято, никакие запоздалые впечатления не должны меня смущать.

– Царевна! – Он опустился на колени и запрокинул свою красивую голову назад, едва не уронив венок.

– Поднимись! – сказала я. – И встань рядом со мной.

Он сделал, как я велела, но все равно я не решалась посмотреть на него.

– Итак, моя дочь сделала выбор! Продолжим веселье, – провозгласил отец.

Эхом по мегарону прокатился вздох – вздох облегчения, освобождения. Все позади.

Менелай сжал мою руку и повернулся ко мне.

– Царевна! – сказал он. – Царевна, я недостоин тебя.

По-прежнему я не смела взглянуть на него. Он заметил, что я не смотрю ему в лицо.

– Царевна, – сказал он, – тебе ли бояться смотреть на меня? Я обычный человек. Если уж я отваживаюсь смотреть на тебя, тебе нечего бояться.

Тут подошел отец и обнял Менелая.

– Сын! – обратился он к нему.

Следом подошли Кастор с Полидевком. Если они и сожалели о том, что теряют право на наследование трона, который теперь перейдет к Менелаю, то не подали виду. Ведь если бы я, как Клитемнестра, покинула Спарту, уехав вместе с мужем-царем, власть от отца перешла бы к ним.

– Рад приветствовать тебя, новый брат! – сказал Кастор.

Полидевк похлопал Менелая по спине:

– Давай как-нибудь посоревнуемся с тобой в беге, не возражаешь? Но ты выиграл главные соревнования в своей жизни!

Матушка взяла Менелая за руки, а Клитемнестра обняла меня.

– Теперь мы дважды сестры, – шепнула она. – Я так счастлива!

– Когда же день свадьбы? – спросил Агамемнон. – После свадьбы ты должна будешь поехать в Микены и провести там первую брачную ночь.

– Скоро, – ответила я. – Сразу, как только будут сделаны приготовления. А они не займут много времени, ведь вся семья в сборе.

Неожиданно меня охватило нетерпеливое желание не просто шагнуть, а броситься навстречу будущему.

XIII

Боги сами назначили этот день: конец весны, самое теплое ее время, когда природа переполнена радостью жизни. Нам с Менелаем предстояло дать друг другу обет в нашей роще, которая раскинулась за дворцом. Отец с матерью хотели, чтобы церемония прошла во внутреннем дворе, но я там бывала каждый день и предпочла другое место для этого священного события.

В день свадьбы я надела свой самый лучший наряд – золотой. Весь день накануне я постилась и соблюдала все обычаи, как положено перед замужеством. Я сделала все – о боги, воистину так! – чтобы мой брак был счастливым.

В роще стояла тишина, только ветерок слегка покачивал верхушки деревьев. Я пришла в сопровождении родителей. Мое лицо покрывало тончайшее полотно. У меня опять возникло чувство, что все происходит во сне, а не наяву. Но когда подняли покрывало, я увидела рядом с собой Менелая. Он взволнованно улыбался, лицо его было бледно.

Жрица Персефоны, с которой связан наш род, вела церемонию. Она была молода, в зеленом балахоне почти того же цвета, что и трава у нее под ногами. Она посмотрела в лицо сначала мне, а затем Менелаю.

– Менелай, сын Атрея, ты стоишь сейчас перед лицом всех богов Олимпа и должен дать священную клятву, – произнесла она. – Ты хочешь взять в жены Елену Спартанскую?

– Да, – ответил Менелай.

– Тебе известны все открывшиеся в прорицаниях предначертания богов, которые касаются твоего рода и рода Тиндарея?

Нет, конечно же не все. Ему не известно предсказание сивиллы, откуда оно может быть ему известно?

– Да, – ответил Менелай. – Я принимаю волю богов.

Жрица подняла гирлянду цветов и велела нам крепко взяться за руки.

– Как переплетены эти цветы, должны переплестись оба ваших рода.

Она кивнула своей помощнице, и та поднесла золотой кувшин.

– В этом кувшине – священная вода Кастальского источника из Дельф. Наклоните головы. – Жрица полила немного воды нам на волосы. – И да пребудет с вами высшая мудрость во веки веков.

Размотав красную нить со своего запястья, жрица попросила нас дотронуться до нее.

– Тот, кто коснулся этой нити, прикоснулся к поясу верности. И да пребудет с ним правда во веки веков.

Жрица подозвала другую помощницу, и они вдвоем обошли нас, держа сосуды с курительными благовониями.

– Пусть наши молитвы дойдут до богов.

Мы молчали. До сих пор я не произнесла ни слова.

– Закройте глаза, обойдите друг вокруг друга, – приказала нам жрица, что мы и выполнили, спотыкаясь. – Да пребудете вы членами одного круга и одного рода во веки веков.

Опять мне не задали никаких вопросов, от меня не попросили никаких обещаний.

– Отныне она принадлежит тебе, – резко произнесла жрица. – Возьми ее за руку.

Менелай протянул руку и сжал мое запястье: этот ритуальный жест означает, что мужчина добыл себе жену. Он восходит к тем временам, когда мужчины похищали женщин, а теперь, конечно, носит символический характер.

Потом Менелай сделал свой личный жест. Он подозвал слугу, тот протянул резной деревянный ящик. Открыв его, Менелай вынул массивное ожерелье из золотых колец, которое показывал Агамемнон. Менелай благоговейно поднял его и надел мне на шею. Ожерелье легло мне на плечи, тяжелое, как ярмо. Нижние кольца свешивались на грудь. Я почувствовала бремя супружества, и оно придавило меня к земле.

Количество и блеск золота поразили людей, я бы сказала – ослепили их. Они ничего не видели, кроме сияния этого желтого металла.

Мы вернулись во дворец, и начался брачный пир. Вся центральная часть дворца вместе с мегароном преобразилась. Цветущие ветви мирта и розовых кустов обвивали колонны, воздух благоухал, гостей повсюду встречали огромные гирлянды живых цветов. Все желающие могли принять участие в пире, предаться беззаботному веселью, прежде чем отправиться в обратный путь к своим крепостям, окруженным серыми каменными стенами, к своим островам, омываемым морскими волнами.

Отныне я буду путешествовать в сопровождении Менелая, а не отца. Отныне и всегда будет так. Я неуверенно протянула ему руку. Он пожал ее и не мог не заметить, как она холодна, нежно притянул меня к себе, прижал к своей груди и прошептал:

– Никак не могу поверить, что ты моя. Не могу поверить, что всегда, всю жизнь, мы будем просыпаться рядом.

Я тоже не могла в это поверить.

– Сейчас нужно думать о сегодняшнем вечере и о завтрашнем утре, – только и ответила я.

Но что о них думать – я не знала. Я не была готова. Я понятия не имела, как доживу до утра.

– Послушай, брат! – весьма кстати прервал нас Кастор.

Менелай оглянулся на зов. К счастью, мы принадлежали не только друг другу, по крайней мере пока.

Я обняла матушку. Она дрожала – или мне показалось?

– Дорогое мое дитя, – сказала она, – я счастлива за тебя, я счастлива за себя, я счастлива, что нам нет нужды расставаться!

– Я всегда буду рядом, – ответила я.

К нам подошел отец.

– Дело сделано, – оживленно сказал он. – И сделано хорошо. А они, – он показал рукой в сторону женихов, – они разъезжаются по домам вполне довольные. А уж я-то как доволен, что они разъезжаются по домам!

Сквозь шум людских голосов до слуха долетели нежные звуки флейт.

– Вот он, день твоей свадьбы, – сказала матушка.

Я почувствовала, что слезы подкатывают к глазам.

– Оглядись, рассмотри все вокруг, запомни и сохрани этот день на всю жизнь в своем сердце.

И что же я видела вокруг? Шумное сборище мужчин, отвергнутых женихов. За каждым из них – жизнь, которая стала бы моей, выбери я его. На столе высятся горы пирожков – с маком, льняным семенем, кунжутом, медом, оливковым маслом, и горы сладчайших сушеных фиг – как будто не начался сезон свежих, и горы фиников из Египта, и горы ячменных хлебов. Среди кувшинов с медом на блюдах дымятся только что снятые с шампуров куски мяса различных сортов: и телятина, и ягнятина, и козлятина, и говядина. В амфорах драгоценные вина, среди них привезенные издалека – с горы Лемар, что во Фракии. И, глядя на это изобилие, казалось, будто запасы наши неистощимы, а щедрость – безмерна.

Но все это – и музыка, и угощение, и вино, и веселье – бледнело и таяло на фоне факта: «Я замужем». Я, Елена, – замужняя женщина.

А что это значит – быть замужней женщиной?

В сумерки мы покинули дворец и на колеснице отправились в Микены. Менелай держал поводья, я стояла рядом; лошади везли нас к нему домой. Мы спускались с горы по самому покатому склону, чтобы колесница не перевернулась. Гости бежали следом, забрасывая нас цветами айвы, листьями мирта, охапками фиалок. Цветы падали в колесницу, нам под ноги, мы их давили и вдыхали нежный легкий аромат.

Покои Менелая представляли собой большой запутанный лабиринт из длинных коридоров и тесных комнат. Каждая оборудована очагом. Слуги приветливо нас встретили и разожгли огонь в комнате, которую подготовили к приезду Менелая.

Мы остались одни. Только я и он, в неуютной комнате с каменными стенами. Мы напряженно смотрели, как огонь подбирается к поленьям. Мы были неподвижны, как эти поленья.

Наконец Менелай произнес:

– Елена…

Я повернулась к нему и откликнулась:

– Да? Я здесь.

Он молча обнял меня. Он был гораздо выше ростом, и когда прижал меня к своей груди, то я уперлась взглядом в его черный плащ, который закрыл для меня белый свет.

– Никак не могу поверить своему счастью… Ты выбрала меня…

Я подняла лицо. Я никогда ни с кем не целовалась, не знала, когда и как это делается, но догадалась, что теперь должен последовать поцелуй.

Он поцеловал меня в губы и еще крепче прижал к себе. Было странно, что ко мне кто-то так прикасается, находится так близко. Вот он соединяет свои губы с моими. Это пугает, у меня возникает чувство, что я в капкане.

Он обхватывает ладонями мое лицо, приближает его вплотную к себе. Потом он гладит мои волосы, оттягивает их, мне больно. Но я не смею подать голос, терплю. Мне кажется, если я сейчас, в первый раз, пожалуюсь, это его обидит.

– Елена… Елена… – бормочет он, его дыхание становится все прерывистее.

Я ничего не чувствую. Ничего, кроме того, что мое сердце готово вырваться из груди от ужаса. «Перестань!» – хочется мне крикнуть, но я понимаю, это бессмысленно и к тому же глупо. А чего я ожидала, когда задавалась вопросом, что значит быть замужней женщиной?

– Елена…

Он делает шаг в сторону большого ложа с белыми простынями, устланного меховыми шкурами, которое находится в углу комнаты. Я следую за ним. Я позволяю ему снова сжать мое запястье – это старинный ритуальный жест. У меня перехватывает дыхание. Я не знаю, что делать. Знаю только одно: теперь моя очередь выдержать ужасное испытание, то испытание, которое держат с глазу на глаз.

Он мягко подводит меня к белой льняной глади, садится, усаживает меня рядом. Руки у меня ледяные, дышу я медленно-медленно.

Не думай ни о чем, забудься, уговариваю я себя и сворачиваюсь калачиком сбоку от него.

– Елена…

Он поворачивает меня и начинает раздевать. Я коченею от ужаса, хочу остановить его, но приказываю себе молчать: «Не мешай ему. Он имеет право касаться тебя, как хочет, снимать с тебя платье».

Не думай ни о чем, забудься.

Огонь в очаге разгорается, потрескивая. Менелай с удовольствием смотрит на него, делает одобрительное замечание. Снова поворачивается ко мне.

– Моя любимая, – шепчет он.

Он гладит мне плечи. Я вздрагиваю от его прикосновений, но заставляю себя лежать смирно.

– Любимая…

Его слова щекочут мне шею.

Он отбрасывает в сторону последний кусочек ткани, прикрывавший мою наготу. Мне холодно, стыдно, страшно. Скорее бы уже все кончилось.

Он сжимает меня, он…

Я не могу описать этого словами. Удар, удар, боль… Конец. Какое счастье, что так быстро.

– Елена…

Он кладет голову мне на плечо.

– Елена… – произносит он с глубоким вздохом, еле слышно.

Он спит.

Когда он совсем затихает, я приподнимаюсь и в неверном свете очага нащупываю теплые шерстяные покрывала – в комнате становится холодно. Потом отползаю на самый дальний край кровати и укрываюсь.

XIV

В комнату проникает день, серый и холодный. Победный блеск вчерашнего утра куда-то улетучился, со всех сторон меня обступают каменные стены, тяжелые, как рука Менелая на моей груди.

Он спит, веки со светлыми ресницами закрыты. В утренних сумерках я пытаюсь разглядеть его лицо – впервые я могу сделать это спокойно, не спеша.

Он мой друг, мой сообщник. Я поняла это в первый же момент нашего знакомства. И если уж непременно нужно выходить замуж, то лучше за того, кто будет другом. А то, что я чувствовала себя так ужасно, когда пришлось окончательно отдать себя во власть мужчины, без чего не бывает супружества, не должно поколебать моей уверенности в правильности выбора.

Он делал вдох-выдох, он доверчиво и безмятежно спал. Он столько приложил сил, чтобы завоевать меня. Теперь он отдыхает.

Как Геракл после своих трудов, подумала я и тихонько засмеялась. Мужчины должны время от времени отдыхать.

Но труды прошлой ночи… Отчего они вызвали у меня такую неприязнь? Почему я осталась холодна и не испытала восторга, почему мне на помощь не пришла Афродита?

Афродита… С почтением я обращалась к ней мысленно, опасаясь произнести хоть слово вслух и разбудить Менелая. Афродита, прости меня, если по свойственному людям легкомыслию не вспомнила о тебе, когда выбирала мужа. Твое великолепие смущает меня, поэтому я не призвала тебя в таком деле, которое имеет к тебе самое прямое отношение. Но сейчас я, Елена, прошу у тебя прощения и помощи.

Ведь жизнь без страстной любви покажется такой длинной, даже если будет совсем короткой.

Менелай шевельнулся и открыл глаза. Его рука дрогнула – и ее тяжесть стала меньше, потому что она ожила. Потом он выпростал обе руки и обнял меня.

– Елена, любимая… – пробормотал он. – Вот и началась наша совместная жизнь.

Я положила голову ему на плечо – мускулы под кожей были расслаблены.

– Да. И пусть боги сделают ее счастливой.

Все будет хорошо, сказала я себе. Должно быть хорошо. Выбор сделан, обратного пути нет.

Клитемнестра и Агамемнон приехали днем. Мы успели встать, обойти дворец и поиграть с их маленькой дочкой, милой Ифигенией. Она уже твердо держалась на ножках и бойко лопотала, хоть и не всегда понятно, но очаровательно.

– Славно, славно! – говорил, ухмыляясь, Агамемнон очень громко, как все, что он делал.

В его глазах играл мерзкий огонек, который он безуспешно пытался пригасить. Он не сводил с меня взгляда, щурясь, посматривал на Менелая. Я знала, что прошлую ночь он провел вместе с нами – пусть мысленно, – хотя обещал, что мы с Менелаем останемся вдвоем.

Менелай сохранял невозмутимое выражение лица – из уважения ко мне, я полагала. Но что он расскажет брату, когда рано или поздно они останутся наедине? Клитемнестре тоже не терпелось поговорить со мной с глазу на глаз. Я боялась этого разговора; лучше бы они не приезжали. Я не имела ни малейшего желания обсуждать брачную ночь, мне казалось это чудовищным предательством по отношению к Менелаю. Или по отношению к себе самой?

– После того как ваша колесница уехала, мы вернулись во дворец и погрузились в молчание… – сказала Клитемнестра.

После бури всегда наступает затишье.

– Теперь, – продолжала Клитемнестра, – у вас впереди долгая жизнь, которую вы проведете вместе.

– Такая ли уж долгая? – спросил Менелай.

– Ты сомневаешься, что долго проживешь? – уточнил Агамемнон.

– В нашем роду никто долго не задерживался на свете.

– Какой кошмар! Зачем об этом говорить сегодня, Менелай? Зачем вообще об этом говорить? – спросила я.

– Так… интересно, сколько лет счастья мне уготовано.

– Сколько лет самому старому старцу, которого ты знаешь? Или о котором слышал? – Я хотела перевести разговор.

Ответил Агамемнон:

– Самый старый, наверное, Нестор. Но были и постарше его. В Аргосе жил человек, который утверждал, будто ему восемьдесят лет. Однажды я со своим отцом встретил его: высохший, как кузнечик, и жил он в крошечном домишке. Но конечно, его возраст никто не мог подтвердить.

– А как вы думаете, человек может дожить до ста лет?

– Нет, – ответил Менелай. – Это невозможно. Но пятьдесят лет счастья дороже ста пустых лет. Кто счастье знал, тот жил сто лет.

Он улыбнулся и взял мои руки в свои.

Мы провели в Микенах десять дней, за это время Менелай показал мне все свои излюбленные места для охоты, все тайны здешних окрестностей. Крепость была построена на склоне холма меж двух гор, и с крепостных валов виднелось море: то, чего не было в Спарте. Когда я впервые увидела море, этот огромный сияющий простор, я вскрикнула от восхищения.

– Любовь моя, как случилось, что ты никогда в жизни не видела моря?

– Я ведь жила взаперти, – объяснила я. – Но так было нужно ради… ради моего же блага.

– Теперь я буду заботиться о твоем благе и защищать тебя. А если хочешь любоваться морем, смотри сколько душе угодно.

– А можно подойти ближе? И поплыть?

– Конечно. Сначала подойдем ближе. Поплывем в другой раз.

Высоко в горах были пещеры, где Менелай с Агамемноном играли в детстве. Менелай помнил все тайные входы и выходы, заросшие диким виноградом. Мне нравилось воображать его мальчиком, представлять, как он тогда выглядел.

Он показал мне огромную кладовую в крепости, где хранились безмерные сокровища дома Атрея: запасы оливкового масла, драгоценных тканей, золота и серебра, бронзовых сосудов и оружия. Оружие было захвачено у врага в бесчисленных битвах и сражениях, о которых напоминали только эти трофеи. Щиты и мечи поблескивали в сумраке кладовой, а их владельцы давно сошли во мрак Аида.

– Возьми, что тебе понравится! – сказал Менелай, обводя рукой помещение.

Но у меня ничего не вызывало интереса. Пока я молчала, он открыл кипарисовый ларец и вынул золотой кубок.

– Мой свадебный подарок, – сказал он и передал его мне.

Кубок был большой, как ведро, и очень тяжелый.

– Он не предназначен для смертных, – заметила я. – Разве что для Аякса из Саламина.

Он был украшен узором из кружков, ручки изящно выгнуты. Но от тяжести ломило руки, и я протянула кубок Менелаю.

– Я же сказал – он твой.

– Ты уже сделал мне свадебный подарок, – напомнила я. – Честное слово, вполне достаточно.

– Я хочу, чтобы у тебя был кубок из рода моего отца. Атрей завоевал его в сражении и очень гордился им. Моя мать на пирах всегда держала его подле себя. Теперь твоя очередь.

Под моими руками золото согрелось. Я подумала, что отказываться не должна, но душа не лежала к этому дару.

Менелай взял прядь моих волос и поднес к кубку.

– Один и тот же цвет, – сказал он с гордостью обладателя. – Ты никогда не была у моря, Елена. Сейчас пойдем к нему, и ты налюбуешься им вдоволь.

Он наклонился и поцеловал меня.

Наша последняя ночь в Микенах была холодной, как и все ночи. Тут, наверное, даже в разгар лета холодно. К ужину мы собрались за длинным деревянным столом, и я, как предписывал обычай, поставила рядом с собой золотой кубок – хотя осушить его, конечно, была не в состоянии. Менелай подливал в него вина, чтобы его не унесли. Затем мы возлежали на подушках в мегароне, наслаждаясь теплом очага и пением барда, который воспевал славные битвы и деяния отважных героев, живших до нас.

– Да, они жили до нас. Времена героев миновали, Геракла нет.

– Откуда ты знаешь? – вмешался Агамемнон. – Разве сами герои знали, что им выпало жить во времена героев? Разве на этих временах лежала большая печать с надписью «Век героев, имейте в виду»?

Агамемнон никогда не упускал случая поспорить или возразить.

– Агамемнон, порой ты говоришь ужасные глупости, – засмеялась Клитемнестра.

Я часто думала так же, но сказать такое вслух отваживалась только Клитемнестра.

– Это не глупости! Я считаю, люди сами создают свое время. А уж потом, позже, кто-нибудь называет его веком героев. И этот век не прошел. По крайней мере, пока мы сами себя в этом не убедили.

Агамемнон снова посмотрел мне прямо в глаза, и я их опустила. Мне не нравилось, что он все время ищет мой взгляд.

– Ты жаждешь сразиться с могучим врагом, а я не вижу ни одного. Геракл всех перебил, – ответила Клитемнестра и пощекотала ему ухо. – Что ж, мой лев, видно, тебе суждено довольствоваться захватом стад да стычками с соседями. Мы живем в мирное время, ничего не поделаешь. Да и нужно ли что-то делать?

Агамемнон насупился и с раздражением отбросил ее руку. Но Клитемнестра была настроена игриво и снова потрепала его.

– Не грусти, любимый. Может, дракон прилетит и начнет пожирать жителей города. Или вдруг объявится новый сфинкс.

– Заткнись, нечего надо мной потешаться! – прорычал Агамемнон.

Его голос заставил барда замолчать и удалиться с лирой под мышкой.

В холодной спальне мы лежали под волчьими шкурами, наброшенными поверх шерстяных одеял. Менелай обнял меня своими сильными руками и нашептывал ласковые слова, прижимаясь все крепче. Я по-прежнему не могла преодолеть отвращения к телесной близости и с трудом подавляла желание оттолкнуть его. Упереться двумя ладонями в его широкую грудь и оттолкнуть.

За истекшие десять дней обнаружилось одно очень тревожное обстоятельство: оказывается, я не выношу прикосновений. Раньше у меня не было возможности узнать об этом, потому что до меня почти не дотрагивались. Даже матушка, обняв, тут же отпускала меня, не сжимая. Служанки, когда я принимала ванну, отводили глаза и, смочив губку в душистом масле, бережно проводили по моей спине. Братья клали руку мне на плечо, но легко и не дольше чем на мгновение.

Здесь же все происходило иначе, и я никак не могла к этому привыкнуть, мое отвращение только нарастало. Конечно, я не смела его показывать и открыла для себя, какой тяжкий труд – притворство, ведь никогда раньше я не притворялась. Я знала, хотя никто мне этого не говорил, что должна скрывать свое отвращение от Менелая во что бы то ни стало, любой ценой. Неужели же мне придется притворяться всю жизнь? Одно дело – день, несколько дней, но всю жизнь…

Куда же смотрит Афродита? Почему отвернулась от меня, отвергла мои смиренные мольбы? Без ее помощи мне не переправиться на тот чудесный остров, где женщина не только как неизбежное зло терпит мужчину, но радуется ему и даже…. сама ищет его близости. Каждое утро я умоляла Афродиту посетить меня вечером, но не оставалось сомнений: она замкнула слух для моих молитв и наказывает меня немилостью. А Менелай все теснее прижимался ко мне, его горячее дыхание обжигало мне ухо, но внутри я оставалась холодна, как воды Стикса.

Конечно, днем, при свете солнца, моя беда не казалась столь уж значительной. Наутро, когда мы сели в колесницу и отправились назад в Спарту, мне удалось почти забыть ночные мучения. Я смотрела на могучие руки Менелая, в которых он держал поводья, ловко управляя колесницей, и ощущала удовольствие от этого зрелища. О, своенравная, коварная богиня любви! Днем, когда Менелай не прикасался ко мне, я находила его очень привлекательным.

– Для нас во дворце готовят покои, – сказал Менелай, натянув поводья. – Каковы они, не знаешь?

За время нашего отсутствия родители должны приготовить для нас часть дворца, в которой мне предстоит жить после замужества. Мои прежние комнаты, где прошло детство, будут пустовать, пока у меня самой не появятся дети.

– Они находятся в восточной части дворца, – ответила я.

Она оставалась необитаемой много лет. Я слышала историю о том, что когда-то там жила двоюродная бабушка с ручной обезьянкой и разводила ядовитые растения. Обезьянка съела какой-то листик и умерла, но бабушка, с ее знанием трав, дала ей противоядие, и обезьянка воскресла. Что-то в этом роде. Нам, детям, запрещалось входить в эти комнаты.

– Утреннее солнце! – сказал Менелай. – Хорошо вставать на рассвете.

Он снова натянул поводья, лошади понеслись вперед, и я, чтобы не упасть, схватила его за руку, а он с обожанием посмотрел на меня.

Мы ехали посреди зеленых просторов Микенской равнины, орошаемой рекой. Остались позади и Аргос, и Тиринф с его высокими стенами. Довольно долго мы ехали вдоль морского побережья, прежде чем свернуть вглубь и взять курс на Спарту. Я слушала рокот волн у берега, втягивала ноздрями соленый воздух. Вдалеке на волнах качались две лодочки. Мне тоже хотелось в открытое море, чтобы со всех сторон окружала только вода.

– А ты плавал когда-нибудь? – спросила я Менелая.

– Да, конечно. На Родос, в Трою, на Крит. Мой дед живет на Крите, мы часто навещаем его.

– Я хочу познакомиться с ним.

На самом деле я, конечно, хотела повидать Крит. Будь дедушка Менелая хоть попугаем, я все равно пожелала бы с ним познакомиться.

Некоторое время мы ехали молча. Потом я сказала:

– Значит, ты бывал в Трое? Там действительно так красиво, как рассказывают? Правда ли, что городские стены отделаны драгоценными камнями?

– Ничего подобного! – удивился Менелай. – Стены обычные, как везде, просто они покрашены. А краски очень яркие, ярче наших. Может, поэтому пошел слух о драгоценных камнях.

Я хотела еще спросить, правда ли, что троянские мужчины отличаются необыкновенной красотой, но подумала, что вопрос прозвучит неприлично. Колесница накренилась; мы объезжали камень.

– А люди там тоже обычные, как везде? – подобрала я наконец приличную форму для вопроса.

Он рассмеялся:

– Конечно! А какие там еще могут быть люди? С зелеными волосами и пятью ушами? Просто вид у них цветущий и здоровый. И гордый. У них такой вид, какой бывает у людей, которые владеют не только землей, но и собой. Их царь, Приам, – тоже яркая фигура, он полон сил и энергии, несмотря на преклонный возраст. У него пятьдесят сыновей! Думаю, потому он и сохранил молодость, что не ленился их делать!

– Неужели всех родила царица?

Этого не может быть, если только среди детей нет двойняшек и тройняшек.

– Нет, не всех. Только девятнадцать, – рассмеялся опять Менелай. – И прекрасно перенесла все роды, заметь.

Потом Менелай рассказал мне, что Приам замечателен не только количеством сыновей, но и тем, что восстановил свой город после разрушения, которому подверг его Геракл. Напав на Трою, Геракл поразил стрелами царя Лаомедонта и всех его сыновей, кроме Подарка. Город был разграблен. Красавице Гесионе, дочери Лаомедонта, Геракл позволил выкупить любого из пленных. Она выбрала Подарка, после чего тот и получил имя Приам, что значит «купленный». Геракл посадил Приама на трон, и тот мудрым правлением сделал свой город богаче и сильнее, чем прежде.

Мы покинули побережье и повернули на восток, откуда дорога стала подниматься в гору. Лошади напрягали силы, колесница поскрипывала, колеса буксовали. Кое-где встречались участки, выложенные булыжниками, по которым колесница ехала с диким грохотом, но все же это было лучше, чем вязнуть в сыпучей гальке.

Даже сейчас, в конце весны, вершины гор были покрыты снегом и отливали синевой. Спарта угнездилась между двумя горными грядами – Парнасом и Тайгетом. Я не могла оценить, насколько зелена и плодородна эта долина, пока не повидала во время путешествия другие земли, сухие и бедные. Воистину наша Лаконика – благословенное место.

– Вот твоя новая родина, – сказала я. – Разве она хуже Микен?

– Даже не будь она так прекрасна, лучше быть первым в малом краю, чем вторым в большом.

И в этих простых словах прорвалась горечь многих лет, прожитых под гнетом Агамемнона, без надежды на перемену участи. Я освободила Менелая точно так же, как он освободил меня. Подумать только, теперь я могу пойти в Спарту без покрывала, могу гулять по улицам!

– Любимый! – вырвалось у меня.

Я привстала на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. В ту минуту мое сердце переполняла нежность к нему.

Когда мы въезжали в ворота, все высыпали нам навстречу: гонцы увидели нас, как только мы повернули к берегу реки.

Отец, матушка, Кастор, Полидевк, любимые старые служанки, даже собаки – все были вне себя от радости. Из колесницы мы перешли в распростертые объятия родных. Вот мы и дома. Дом. Он теперь будет другим для меня.

– Елена, ты уехала от нас девушкой, а вернулась замужней женщиной. Соблюдая обычай предков, мы вручаем тебе эти предметы в ознаменование твоего нового положения.

Отец произнес эти слова, начиная традиционную церемонию, после которой спартанская девочка признается взрослой женщиной и хозяйкой.

Мы стояли на пороге покоев, предназначенных для нас с Менелаем.

Отец называл предметы один за другим, а мать передавала их мне. Во-первых, тунику, которая соответствовала моему новому положению, – из ткани узорного плетения со сверкающими серебристо-голубыми нитями. Во-вторых, большую серебряную брошь, чтобы скреплять тунику на плече. И третий символ моей женской доли – серьги.

Матушка передала их мне в шкатулке из кедрового дерева. Они были украшены шишечками и столь тяжелы, что мочки не могли их выдержать. Их вешали на уши с помощью специальных нитей.

– Благодарю вас, – произнесла я.

Я вынула серьги из шкатулки и, любуясь, держала на ладони.

Отец взял и надел их на меня, отведя волосы назад.

– А теперь, жена, передай нашей дочери символы ее женского труда.

Матушка выдвинула вперед две маленькие серебряные корзины на колесиках для хранения пряжи. В одной лежали два клубка прекрасной некрашеной шерсти белого и коричневого цветов и два клубка, выкрашенных в розовый и голубой цвета. В другой корзинке лежала кудель для прядения.

– Прядение и вязание – две чисто женских премудрости, – сказал отец. – По обычаю ты должна начать замужнюю жизнь с обращения к трем мойрам: Клото прядет нить судьбы, Лахесис отмеряет, Атропос отрезает. В руках этих трех богинь находится жизнь смертного от рождения и до смерти.

Я взяла корзинки и прижала к себе.

– А теперь, когда ритуал исполнен как дóлжно, ступайте в свои покои и будьте там хозяевами, – сказал отец.

Я взяла Менелая за руку, и мы переступили порог нашего нового дома.

Лучи света, проходя через тонкие портьеры, придавали воздуху в комнате голубоватый оттенок. Двигаясь словно в тумане, мы разглядывали кресла, стулья, столики на трех ножках, расставленные на узорном полу.

– Посмотри-ка! – воскликнула я. – Картины. Раньше у нас их не было. Как чудесно!

Видимо, их нарисовали за время нашего отсутствия. Развешанные по стенам, они придавали комнате необычайно нарядный вид: водяные лилии, камыши, птицы. Мне никогда не надоест разглядывать их.

Кресла с высокими спинками были украшены инкрустацией из слоновой кости в виде спиралей.

В соседней комнате кровать Менелая была покрыта поверх тонкого льна легчайшим руном. Жаровня, наполненная кедровым и сандаловым деревом, излучала душистое тепло.

Менелай протянул руки, и я прильнула к нему. Он обнял меня так крепко, что я чувствовала тепло его кожи сквозь тунику и плащ, склонил ко мне голову, увлек меня в сторону расстеленного ложа.

Вот он, этот миг! Сейчас мое сердце бьется в согласии с его сердцем, вот-вот я почувствую, как по телу разливается тепло, а вместе с ним – желание.

Вдруг за окном раздались громкие голоса. Они напомнили мне, что чужие рядом. Момент был упущен. Я выскользнула из объятий Менелая и притворилась, будто продолжаю осматривать комнату. Я не смела взглянуть на него – я не вынесла бы выражения досады или огорчения на его лице. И вновь до меня издалека донесся смех. Афродита?

XV

Оставалось исполнить еще один ритуал, самый последний, перед началом новой жизни. Большую поляну на берегу Еврота родители превратили в площадь для увеселений и созвали на пир всех жителей Спарты. Менелай мог посмотреть на людей, которыми ему предстоит управлять в будущем.

Горели костры, над ними на вертелах жарили, время от времени поворачивая, целых быков. Любой желающий мог протянуть свою чашу, и она наполнялась лучшим вином из отцовских запасов. Горожане заполнили поляну. Ремесленники разложили свои изделия – утварь и украшения, оружейники – ножи и мечи, домашние хозяйки – ячменные пирожки и фиговую пастилу. Те, кто мечтал о славе барда, играли на лирах и пели. Вдалеке виднелись пастухи со стадами свиней и коз. На другом конце поля спортсмены соревновались в борьбе и беге. В соревнованиях мог принять участие любой житель Спарты или окрестностей. Я с грустью вспоминала о своих последних соревнованиях перед замужеством. На этот раз соревновались только юноши и мужчины. Поблизости толкались коневоды в надежде продать свой живой товар. Лошади не были гордостью Спарты, но за неимением лучшего покупали то, что есть.

Мы с Менелаем бродили среди народа. Множество глаз устремлялось на меня, но рука Менелая обнимала меня за плечи, и впервые в жизни я чувствовала себя спокойно. Больше нет нужды прятаться. Я взяла его руку и крепко пожала. Он не мог оценить всю степень моей благодарности.

– Берегитесь судьбы! Предсказываю судьбу! – прошипела старуха и вцепилась в наши одежды похожими на птичьи лапы руками, когда мы проходили мимо.

– Ты что, не видишь?.. – повернулся к ней Менелай и понял, что она действительно ничего не видит: веки на ее глазах срослись, образовав кожаные мешочки.

– Зелья и снадобья! – вступила в разговор соседка старухи: она-то все видела, и видела прекрасно, своими острыми черными глазами. – Не обращайте на нее внимания. Какая разница – судьба не судьба, хорошее зелье сильнее любой судьбы.

С этими словами она сунула мне в руку пузырек.

– Не бери, это яд, – спокойно сказал неизвестно откуда взявшийся мужчина в красном плаще. – Не пройдешь и пятидесяти шагов, как тебе понадобится противоядие. Гелия, ты что, взялась за старые штуки? Пытаешься всучить этот жуткий яд, и кому – своей будущей царице! Чем она тебе не угодила?

– Я ради нее и стараюсь. Ты ж мне слова не дал сказать, я бы все объяснила.

– А, ты хочешь, чтобы царица отравила всех своих врагов? Так, может, ты покажешь нам силу своего зелья? А то мы подумаем, что ты сбываешь протухший овечий жир.

Менелай пристально смотрел на мужчину в пыльном красном плаще, который появился так внезапно.

Торговка зельями пожала плечами. Не колеблясь, она схватила собаку, которая дремала рядом на траве, и мазанула ей по морде густой непрозрачной мазью. Собака зарычала и облизнула губы.

Загадочный незнакомец приподнял бровь и сказал, глядя на собаку:

– Надо немного подождать.

Непонятно было, то ли он испытывает торговку, то ли дразнит, то ли вообще ему до нее нет дела.

Собака вздрогнула и зашаталась. Покружившись на месте вокруг собственной оси, она упала и заскулила, дрожа.

– Лучше, чтоб противоядие всегда было под рукой, – заметил человек в красном плаще.

Хозяин собаки закричал и начал трясти ее.

Торговка зельями не спеша порылась в своей корзинке и нашла маленькую бутылочку.

– А… вот оно.

Она раздвинула покрытые пеной собачьи губы и влила в рот жидкость из бутылочки.

– Очень интересно, Гелия. Производит впечатление, – одобрил незнакомец. – Я вижу, ты знаешь свое дело. Из чего изготовлена эта отрава?

– Так я тебе и рассказала!

– А для противоядия ты что использовала? Сок белладонны?

– Сейчас скажу, держи карман шире.

Мы с Менелаем между тем сделали несколько шагов в сторону, но торговка возмутилась:

– Как, и после этого вы не хотите покупать?

Загадочный незнакомец уже улетучился. Мы с Менелаем переглянулись.

– Мы его видели наяву? – спросила я.

– Трудно сказать. По-моему, он куда загадочнее, чем эти зелья.

– В конце концов, он знал всего лишь имя женщины и чем она торгует.

– У меня возникло впечатление, будто он знает гораздо больше.

– Ага! Вот вы где! Прячетесь в укромном уголке! – раздался за нами решительный голос.

Мы оглянулись и столкнулись лицом к лицу с Одиссеем. Он довольно улыбался: сватовство к Пенелопе завершилось успешно, день свадьбы уже назначен. Он получил желаемое. Одиссей указал на предсказательницу судьбы и торговку зельями:

– Вы очутились в сомнительной компании!

– А ты не видел мужчину, который был здесь несколько минут назад? – спросил Менелай.

– Нет, а что? Он что-нибудь у вас стянул?

– Как будто ничего, – ответила я.

– Тогда какое нам до него дело? – рассмеялся Одиссей и положил руку Менелаю на плечо. – У тебя вид счастливого человека. Я рад, что в этом есть и моя заслуга. Из отвергнутых женихов тебя никто не беспокоил? Клятва, которую мы дали на том кровавом поле, предотвратит такие недоразумения.

– Когда твоя свадьба? – спросил Менелай. – Я слышал, среди женихов проводились состязания в беге. Ты, конечно, победил?

– Конечно. Я и не сомневался в своей победе. – Одиссей подмигнул. – Всех женихов Пенелопы оставил позади. Мы поженимся накануне полнолуния. Затем мы с молодой женой вернемся на Итаку. Ее отец, конечно, не хочет отпускать дочь, но я не могу оставаться дольше. Соскучился по своему острову. Люблю камни и уединение!

Мимо нас прошли двое мужчин, оба были необычайно хороши собой. Один старше, другой в том возрасте, когда мальчик только начинает превращаться в мужчину. У старшего были светлые волосы, у младшего – черные и густые брови. Оба, судя по походке, были людьми военными.

– Интересно, откуда они спустились? – сказал Одиссей. – Может, с горы Олимп?

Вернувшись к месту, где расположился отец, мы обнаружили рядом с ним новые лица. Его окружала группа воинов в нагрудниках, с короткими мечами. Один из них, с самонадеянным и жестоким лицом, стоял подбоченясь.

– Кто б они ни были, я их в порошок сотру, – разглагольствовал он.

Его приятели кивали, бросая какие-то реплики.

О чем шла речь? Кого сотрут в порошок? Спарта ни с кем не воевала.

– К завтрашнему дню я приготовлю помещение, где вы сможете разместиться, – сказал отец.

– Вы, спартанцы, слишком доверчивы, – продолжал выступать тот же воин. – Пора вам наконец подумать о своей безопасности. Говорят, вы не засылаете лазутчиков – куда это годится?

– Если царь разумен, а его армия сильна, то какое значение имеют замыслы врага? Все равно мы его разобьем, – ответил отец. – Вот почему нам не нужна разведка.

За моей спиной раздался короткий смешок. Я оглянулась, но это был один из солдат. Вдруг краем глаза я приметила пыльный красный плащ. Опять этот незнакомец. Что ему надо?

Я схватила Менелая за руку.

– Оглянись! – прошептала я. – Тот человек… в плаще. Наверное, он лазутчик.

Менелай посмотрел назад, но незнакомец снова исчез.

– Ты, Линк, не возражаешь, если я поселю тебя, хоть ты и командир, вместе с твоими людьми в казармах? – спросил отец у свирепого воина.

Тот снисходительно кивнул.

– Если ты, Тиндарей, дорожишь своим троном, я бы посоветовал тебе держать Линка под постоянным присмотром во дворце, а не на расстоянии в бараке, – раздался негромкий голос из-за плеч собравшихся.

– Кто там? – Отец вытянул шею.

Вперед выступил мужчина в красном плаще.

– Я всегда готов поделиться соображениями, продиктованными здравым смыслом. До этого каждый додумался бы, если б успел подумать, – сказал он, как бы подразумевая: да не каждый успевает.

– Я спросил – кто ты? – потребовал ответа отец.

– Я Геланор из Гитиона.

– Мореход? Торговец?

Хотя Гитион – ближайший к Спарте портовый город, путь до него не близок: чтобы прибыть к ночи, выехать нужно на заре.

– Ни то ни другое, хотя мой отец ходит по морям.

– Почему ты не последовал его примеру?

– Предпочитаю ходить по земле – на ней больше занятного.

– Что, например? – Свирепый командир набросился на Геланора.

– Люди, – ответил Геланор. – Самое занятное на земле – это люди. На мой вкус, они куда занятнее рыб.

– Ты так и не ответил мне. Чем ты зарабатываешь на жизнь? – настаивал отец. – На воина ты не похож.

– И на пастуха тоже, навозом от него не пахнет, – шепнул мне Менелай, и мы тихонько рассмеялись.

– Я помогаю…

– Кому же ты помогаешь?

– Событиям. Помогаю событиям произойти.

– Как понимать твой ответ? Ты колдун?

Геланор рассмеялся:

– Вовсе нет. Просто, если кто-то хочет добиться чего-то, я могу помочь ему, вот и все. Используя при этом только свой ум и знания, больше ничего. – Он показал нам пустые ладони. – Я не владею искусством колдовства. Нет у меня и налаженной связи с богами. Я понял, почтенный царь, что, кроме ума, человеку не нужно никакой другой магии.

– Вот еще один сумасшедший, – сделал вывод отец.

Он пожал плечами и жестом приказал незнакомцу удалиться, но свирепый командир наклонился и зашептал что-то на ухо отцу. Отец посмотрел на Геланора:

– Впрочем, останься. Может, ты мне пригодишься…

Мы пошли прочь от воинственной компании и несимпатичного предводителя.

– Что все это значит? – спросила я Менелая. – Почему отец хочет иметь дело с этими людьми?

– Их командир – человек, который живет войной. Такого полезно иметь под рукой.

Мы вежливо отказались от вина, которое разливал по кубкам снующий среди толпы слуга. Густое сладкое вино было очень крепким, его следовало разбавлять водой.

– Но мы ни с кем не воюем. Для чего же он понадобился отцу?

– Возможно, для охраны, – предположил Менелай. – Этот парень, похоже, не привык считать ворон.

– Какой парень? Геланор или командир?

– Да оба они хороши! У Геланора ум острее, у Линка рука сильнее. Интересно, кто кого, если дело дойдет до драки?

– Но пока они оба состоят на службе у отца, они, наверное, должны действовать заодно, – сказала я не столько утвердительно, сколько вопросительно, но Менелай ничего не ответил.

Мы приближались к шатру, в котором выступали барды: оттуда доносились нежные звуки лиры.

Спарта славилась своими музыкантами и поэтами, и мне очень хотелось послушать их. Эта возможность была частью моей новой свободы, и я хотела насладиться ею в полной мере.

– Лучше не слушайте его, на соревнованиях певцов он всегда проигрывает.

Темнолицый человечек сделал пренебрежительный жест и преградил вход в шатер. А по-моему, бард играл очень даже неплохо.

– Зато ты, наверное, всегда побеждаешь? – спросил Менелай.

– А как же! – Коротышка пожал плечами, словно говоря: «Победа над такими бездарностями не делает чести».

– Прежде чем судить, послушаем, – сказала я и переступила порог шатра.

Певец заканчивал свое выступление: он воспевал великие деяния Геракла и его победу над Немейским львом.

– …могучие когти! Столь остры они были, что без труда шкуру пронзали быка! О Геракл! Ты превыше всех смертных, Геракл!

– Пожалуй, тот парень у входа был прав, – шепнул Менелай, вторя моим мыслям.

Когда бард допел, его место занял коротышка. Он посмотрел на нас взглядом, выражавшим: «Сейчас вы услышите нечто достойное ваших ушей».

– Я спою об одном недавнем событии, – сказал он, поклонился и взял в руки лиру.

– Геракл тоже не очень давнее прошлое! – раздался голос из рядов слушателей.

– Да, но я спою о том, что произошло в наши дни.

Певец поправил брошь, скреплявшую плащ на его плече, как спортсмен делает последние приготовления перед выходом на арену.

– Я, Энид из Tерапны, спою вам о свадебном пире царя Фтии Пелея и морской богини Фетиды.

– Это не очень благоразумно, – тихо сказал кто-то.

Но певец расслышал замечание и ответил:

– Обязанность барда – быть правдивым, а это не всегда благоразумно.

И он запел. Голос у него был приятный, инструментом он владел мастерски, – казалось, петь для него так же естественно, как говорить. Слова без усилий рождались из глубин его существа.

Когда чистые звуки лиры стихли, слушатели взорвались восторженными криками. На пути к выходу мы остановили его.

– Твой отзыв и о первом исполнителе, и о втором оказался верным, – сказала я.

За шатром собрал зевак мужчина, державший в руках деревянную коробочку с ручкой.

– Прекрасное средство от мышей! В доме не останется ни одной мыши!

– Лучше завести дома змею! – крикнули в ответ.

– Да, конечно! Никто не ловит мышей лучше, чем змея. – Мужчина улыбнулся. – Но каково держать ее? Сегодня она здесь, а завтра исчезла. И в тот момент, когда она вам нужна, вы не можете ее найти. А это приспособление никуда не уползет. Оно всегда стоит там, куда вы его поставили. Поднимаете дверцу, кладете приманку – и ловушка захлопывается.

Мужчина продемонстрировал, как работает мышеловка, и достал еще одну коробочку:

– Советую взять сразу две!

Но никто у него ничего не купил, и мужчина пошел дальше.

– И давно ты занимаешься этим делом? – спросил Менелай, когда мы поравнялись с ним.

– С год примерно, – ответил тот. – Раньше у меня была работенка – хуже не бывает.

– Что за работа, если не секрет?

– Относил младенцев в Тайгетские горы.

Если в Спарте признавали, что ребенка нельзя оставить в живых – из-за слабости, болезни или дурного пророчества, – то его относили в горы и оставляли там умирать. Неудивительно, что этот человек сменил работу и занялся изготовлением мышеловок.

– А ты никогда… не пытался спасти кого-нибудь? – спросила я.

– Раза два или три, – ответил он. – Если ребенка приговаривали к смерти только из-за пророчества, а в горах встречались пастухи, согласные позаботиться о малыше. Но такое случается редко.

– А как же рассказы о медведицах и волчицах, которые выкармливают младенцев? – поинтересовалась я: все слышали об этом.

Торговец мышеловками покачал головой:

– Ерунда. Одни россказни. Волчица съест младенца, медведица убьет его лапой.

– А кто сейчас выполняет эту работу?

– Не знаю. Кто-нибудь выполняет. Кто-нибудь всегда найдется.

Мы разошлись в разные стороны. Нам не пришлось долго искать, на чем остановить внимание. Когда мы дошли до спортивного поля, нас заинтересовала группа юношей, которые только что пересекли финишную прямую. Они раскинулись на траве и тяжело дышали. Покрытые потом мускулы блестели на солнце, словно их тела были изваяны из мрамора и отполированы. Их молодость казалась вечной и неизменной, неподвластной времени.

Странно на их фоне выглядел старик, который сидел поблизости и потирал коленку, покачиваясь туда-сюда, чтобы успокоить боль.

– Ох, – бормотал он. – Больно, больно! Проклятые продавцы мазей, шарлатаны, обманщики.

Он наклонился и понюхал коленку:

– Вонять воняет, а не помогает!

Он приподнял глиняный горшочек, стоявший у его ног, и обратился к нам:

– Вы только понюхайте эту гадость!

Менелай потянул носом и кивнул:

– Да, приятель, ты прав! Гадость отменная – не иначе как сгнившие козлиные потроха.

– Вот именно! Они говорят, якобы это жемчужный порошок с маслом нарцисса. В первый день и правда пахло нарциссом, а теперь…

С проклятием он швырнул горшок за плечо, и тот отлетел на удивление далеко.

Потом он посмотрел на молодых спортсменов.

– И я был таким когда-то. Не верите? Правая, метательная, рука у меня до сих пор сильна. Раньше я любого из этих юнцов обогнал бы. Лет двадцать назад, когда царь Агамемнон только-только на свет родился. – Он подумал, а потом поправился: – Нет, лет тридцать назад.

– Вот это будет точнее. Моему брату Агамемнону давно уже не двадцать. Даже мне далеко не двадцать.

– Менелай! Прости, я не узнал тебя!

Старик склонил голову.

– Ты говоришь, что был знаменитым спортсменом тридцать лет назад. В каких соревнованиях ты участвовал? С кем состязался? – спросил Менелай.

– Я участвовал во многих соревнованиях и в Спарте, и в Аргосе. Дважды побеждал самого Каллипа из Афин. Поклонники пронесли меня на своих плечах через весь город!

Его голос наполнился гордостью и потеплел, когда он предался воспоминаниям о былых временах и былых победах.

– Я и борьбой занимался. Выиграл несколько встреч. Вот и отметины на память.

Он приподнял пряди седых волос и показал шрамы на ушах.

– Все-таки в беге я был лучше.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Эвделий.

– Эвделий, Спарта гордится своим сыном, – сказал Менелай.

– Все было – и прошло.

Эвделий снова смотрел на спортсменов. Они поднялись на ноги, выпили воды для освежения сил и понесли победителя на плечах. Венок из полевых цветов на его голове съехал набок.

– Не потеряй венок, – прошептал Эвделий. – Мальчик мой, не потеряй венок.

Мы весь день бродили среди народа, но с наступлением темноты толпа стала редеть, и немногие остались, чтобы еще поесть мяса у костров и послушать в шатре бардов, которые, казалось, не ведали усталости. Ремесленники, продавцы мышеловок, предсказатели судьбы, спортсмены разошлись. Когда взошла луна, во дворец отправился и царь со свитой. Нас сопровождал новый отряд воинов. Вечерняя прогулка была приятной: дорогу в гору освещали факельщики, дул свежий ветерок.

Мы с родителями не сразу разошлись по разным концам дворца.

Отец обратился к Менелаю:

– Вот ты и познакомился со своим народом. Себя показал и людей посмотрел. Доволен ли ты увиденным?

– Да, конечно, – ответил Менелай, но его ответ прозвучал до странности равнодушно.

– А я-то уж как довольна! Наконец увидела спартанцев лицом к лицу! – радостно воскликнула я.

– Милая моя Лебедушка, – сказала мать. – Теперь ты можешь летать, где захочешь.

Мы с Менелаем прошли на свою половину. Светильники уже горели, на блюдах лежали душистые травы, и воздух благоухал. Я была счастлива и возбуждена после прожитого дня. Это возбуждение подхватит меня и, как спортсмены – победителя, перенесет на своих плечах навстречу желанию. Впечатления дня, разделенные с Менелаем, сблизили меня с ним; сейчас он крепко обнимет меня, и его страсть растопит мою холодность.

Ничего подобного не произошло. Ледяная луна и ее бесстрастная богиня смотрели в окно, и под их взглядами я снова окоченела.

XVI

Так началась моя новая жизнь – или так она закончилась? Я долго стремилась к свободе и в тот счастливый день на берегу Еврота была уверена, что наступило время моей свободы. Но Менелай открыл передо мной дверцу одной клетки только для того, чтобы пересадить в другую. Мне все время вспоминалась мышеловка, как мгновенно она захлопывалась. Менелай, который сначала показался мне таким прямым и открытым, обернулся молчаливым и замкнутым и держал свои мысли на замке. Если он и говорил, то о пустяках. Он был любезен, но без теплоты и доверительности. Я мечтала о друге – а получила спутника, надежного и невозмутимого. Друг является твоим спутником, но спутник далеко не всегда является другом, как узнала я на собственном опыте.

Артемида, холодная богиня-девственница, которая управляет луной, глядя на нас в ту ночь, после праздника на берегу Еврота, наверное, пожалела нас. Ей удалось убедить благую Деметру, которая споспешествует плодовитости дома Тиндарея, оказать нам милость, несмотря на безразличие Афродиты. Ведь для чадородия не требуется страсти, и способность к деторождению не влечет за собой желания, хотя часто они сопровождают друг друга.

Итак, через три месяца после свадьбы я понесла.

Слишком молодой для материнства меня не считали: к моменту рождения ребенка мне исполнится шестнадцать лет. Столько же было матери, когда он родила Клитемнестру, Клитемнестре – когда она родила Ифигению. Я и сама не думала, что мне рано рожать. Я воспринимала предстоящее материнство как совершенно естественное. Оно не требует мудрости, довольно любви и сил. По крайней мере, так я полагала – вместе со всеми.

После этого дверца моей клетки захлопнулась окончательно. Менелай относился ко мне, как к хрупкой птичке, которой опасен любой ветерок. Он запретил мне гулять одной по склонам Тайгетских гор, бегать, состязаться в ловкости с Кастором и Полидевком, которые были не прочь вовлечь меня в свои забавы, если выпивали не очень разбавленного вина. Менелай потребовал немедленно это прекратить. Мне необходимы тишина и покой. И только нежность в голосе и улыбка выдавали его радость.

Мать волновалась, словно появление очередного внука – событие пугающее и невероятное. Порой она становилась серьезной, рассказывала мне о трудностях родов и выращивания младенца. А то вдруг делалась смешливой и легкомысленной. «А Зевс-то скоро станет дедушкой», – однажды шепнула она мне, прижала ладонь к губам и рассмеялась. Я тоже.

– Матушка… – Я осторожно подбирала слова. – Я знаю, что я смертна. И мой ребенок тоже должен быть смертным. Но вдруг… Зевс отметит его своим благословением? Я не знаю – как боги обычно относятся к своим внукам?

– Боюсь, они не проявляют к ним никакого интереса, – грустно ответила мать. – Так же как и к тем смертным, к которым… ненадолго проявили интерес. Но след божественного происхождения пребудет в потомках. Этого, милая Лебедушка, у нас не отнимешь. Это, если хочешь, наша награда за опасную близость к богам. Впрочем, надо подумать об имени. И нужно пригласить повивальную бабку, самую лучшую в Спарте. Они знают много важных вещей, которых не знаю я. Есть одна женщина – золотые руки, у нее ни разу ни младенец не умер, ни мать. Я пошлю за ней.

Ни младенец не умер, ни мать… Эти слова напомнили мне, что я не дерево, которое блаженно плодоносит, не рискуя жизнью ради появления яблока или персика.

– Зови меня Пиелой, толстушка, – говорила курносая женщина. – Все меня так зовут.

Она уперла руки в бока и смотрела на меня.

– А я тебя уже видела. Я ходила смотреть состязания девушек. Так что не воображай, будто ослепила меня своей красотой. Мне нет дела до твоего лица, меня волнует только пузо. Вопрос в том, все ли с ним в порядке? Вот что нас должно волновать. Ну-ка, ложись, я тебя осмотрю.

Я послушно вытянулась на кровати, она мяла мой живот и прикладывала к нему ухо. Руки у нее были ласковые, в отличие от манеры говорить.

– Вроде бы все в порядке, – заключила она и встала. – Так, говоришь, ты должна родить в середине зимы?

– Нет, ближе к концу.

– Это хорошо. А то как бы я карабкалась в гору, когда она заледенеет? Теперь, деточка, ты должна есть пищу, которая будет поддерживать воду в твоем организме. Пища, которая поддерживает огонь, может вызвать схватки до срока. Поэтому ни лука-порея, ни уксуса. Да, это нелегкая диета. Но и работа нам предстоит не из легких. Если будут вопросы – посылай за мной.

Она наклонилась и прошептала мне на ухо, как большой секрет:

– Люди ничего не знают ни о родах, ни о младенцах. Не слушай дураков. Всегда спрашивай меня.

Пиелу мне боги послали. Ее терпение было неисчерпаемо: я задавала бесчисленные вопросы. Но на один – почему моя фигура не изменилась – она не смогла ответить, только покачала головой: «По-разному бывает, деточка, по-разному».

Я гадала про себя: может, моя фигура остается такой же изящной, как всегда, благодаря моему божественному происхождению? И еще я думала: возможно ли, чтобы женщина, в которой есть хоть капля божественной природы, умерла при родах? Не служит ли она защитой? Но я не могла спросить об этом Пиелу – ведь с подобным ей не приходилось сталкиваться.

Менелай вел себя, как старая бабка, он суетился и паниковал куда больше матушки, всего опасался и остерегался. Когда мы были вместе, он прикрывал меня руками. Однажды он хотел меня заставить носить вместо оберега ужасное золотое ожерелье, но я категорически отказалась: его тяжесть была непомерной.

Он стал готовить оружие и доспехи для будущего, как он полагал, мальчика.

– Он станет воином, – заявил Менелай, с гордостью показывая только что сделанные щит и меч.

Я коснулась золотой рукоятки меча с прекрасной инкрустацией, на которой были изображены воины, преследующие льва. Все мечи кажутся прекрасными, когда смотришь на них, забывая об их кровавой работе.

– А как мы назовем… его? – спросила я.

– Я уже придумал имя! – гордо заявил Менелай. – Никострат, что значит «побеждающая армия»!

– Я понимаю, что это значит. Но сможет ли он оправдать такое имя?

– А разве может быть иначе? – ответил Менелай, но слегка растерялся.

– А если родится девочка?

Он пожал плечами:

– Тогда назовем ее в честь чего-нибудь красивого – цветка или нимфы.

– Мне нравится имя Гермиона.

– «Царственная колонна»? Что за выдумка? – рассмеялся Менелай.

– Я хочу, чтоб она была сильной. Чтобы служила опорой людям. И была мудрой правительницей.

– С чего ты взяла, что она вообще будет правительницей? Женщины никогда не правят самостоятельно.

Он, похоже, обиделся, потому что спрятал щит и меч.

После этого разговора Менелай стал спать отдельно и редко звал меня разделить с ним ложе. Он говорил: мол, это плохо для ребенка и он не хочет причинить ему вреда, поэтому мне нужен полный покой. Я не понимала, чем он занимается в одиночестве. Вид у него был по большей части сердитый, иногда он задумчиво бродил по залам дворца. Проходя мимо меня, он грустно улыбался.

Со временем я все же пополнела, стала неуклюжей и чувствовала все больше и больше телесных неудобств. Росло и мое беспокойство по поводу Менелая. Он выглядел несчастным – а почему, я не понимала. Он хотел получить меня в жены, он совершил этот невероятный поступок, чтобы завоевать меня, он со временем станет царем Спарты, совсем скоро у него появится наследник. Чего, казалось бы, еще желать? А он ходит мрачнее тучи. Вряд ли из-за того, что я не испытывала страсти в браке. Мужчины не так страдают из-за этого, как женщины.

Нет, решила я. Причина в чем-то другом.

Может быть, жизнь в Спарте показалась ему не слаще, чем в Микенах, когда он подчинялся Агамемнону? В Спарте правил отец, а что оставалось делать Менелаю? Развлекаться, заказывая новое оружие, и дожидаться смерти отца? Конечно, это было испытанием для такого гордого человека, как Менелай, тем более тяжелым, что он, как человек добрый, не помышлял о том, чтобы приблизить время вступления в права наследства.

Что, если я поговорю с отцом, попрошу его разделить власть с Менелаем, хотя бы формально… Возможно, он согласится. Иначе Менелай не одолеет своей тоски.

И вот однажды я пришла к отцу. Он только что отпустил делегацию чужеземных купцов, приехавших из Гитиона. Они вышли из дворца, разговаривали и разглядывали подарки, полученные от отца, и их яркие одежды были хорошо видны на склоне горы.

– Сирийцы, – пояснил отец. – Они всегда такие шумные – у них громкие голоса и громыхающие друг о друга украшения. Они хотят покупать у нас пурпурную краску. Не знаю, соглашусь ли я. Египтяне обещают более высокую цену.

– Отец, ты, как обычно, ищешь, кто заплатит побольше!

Отец всегда будет верен себе. Что мне нравилось в Менелае, так это его равнодушие к денежной выгоде.

Отец улыбнулся и протянул руки мне навстречу.

– А что же мне – искать того, кто заплатит поменьше? Это не государственный подход.

– А я пришла с тобой поговорить как раз о государственных делах, – сказала я: он помог мне начать.

– Что такое? Тебе не стоит забивать головку государственными делами – для этого с тобой рядом всегда будут мужчины. Да и я пока здоров, так что тебе не о чем беспокоиться.

Он действительно был полон сил и энергии, выглядел гораздо моложе своих лет.

– Я рада убедиться в этом собственными глазами. Но я хотела поговорить с тобой о Менелае. Он молод и тоже полон сил, но вынужден проводить время в праздности. Мне кажется, безделье гложет его, подтачивает его дух.

Отец фыркнул:

– Ему не хватает войны! Чем еще может занять себя молодой мужчина? Воину всегда нужна война. Мирная жизнь убивает его, наводит тоску. Это вполне понятно.

– Что может быть желаннее мира?

– Да, так рассуждают женщины и крестьяне, но не воины. Мужчинам нужно действовать. Без риска они чахнут. Что касается меня, я навоевался вволю, насытился победами, теперь могу сидеть в мегароне и слушать бардов. Другое дело – Менелай. Ему нужна подходящая война.

– Не могу же я вызвать войну для него!

– Я порасспрошу гостей, и, если узнаю, что неподалеку идет небольшая война, он сможет принять в ней участие. Греки постоянно воюют – наверняка и сейчас тоже кто-то с кем-то воюет.

– Переложи на него часть своих обязанностей – вот он и не будет скучать. Это лучше, чем воевать.

– Не думаю, что мужчина может править, пока он не выиграл ни одного боя.

– Менелай выиграл, и не один. Они воевали в Микенах, – напомнила я отцу. – Значит, ты не можешь сделать его своим соправителем?

– Вижу, ты сильно обеспокоена судьбой этого человека, – сказал отец и серьезно посмотрел мне в глаза.

– Он ведь мой муж, как же иначе?

– Я подумаю, но ничего не обещаю. И заранее предупреждаю: думать буду долго.

Из хрупкой моя фигура стала округлой, но полнота была красивой. Год приближался к завершению, поля и деревья в свой срок давали урожай. Я чувствовала, что меня тоже хранят теплые руки Деметры, что щедрая богиня плодородия заботится обо мне. Но скоро дочь покинет ее, Деметра впадет в печаль, и я подготовилась к тому, что ей будет не до меня. К тому времени я узнала от повитухи все необходимое, заготовила все, что нужно для ухода за ребенком, и окружила себя любящими людьми. Я не боялась невнимания богини.

Наступило самое темное время года и прошло. Солнце стало всходить дальше на востоке, а заходить дальше на западе и подниматься выше, хотя погода еще оставалась сырой и холодной. Я знала, что срок мой совсем близко, и готовилась как могла к этому событию, хотя понимала, что нельзя подготовиться к неведомому, к тому, чего ни разу в жизни не испытала.

Но повитуха оказалась права: это ни с чем не спутаешь.

Я сидела у себя в комнате, ткала сложный, как считала тогда, узор (я еще не видела чудес, которые творили мастерицы Трои), когда почувствовала приступ боли. Я продолжала работать, наклонялась вперед, поправляла челнок и успокаивала себя: нет, нет, еще не сейчас. Это ложная тревога.

Но приступы становились все чаще и сильнее. Я отложила челнок и позвала мать.

– О Лебедушка! – воскликнула она. – Скорее идем в родильную комнату. Сейчас пошлю за повитухой.

Она отвела меня в родильную комнату и раздела. В комнате не было ничего, кроме большой деревянной скамьи, простыней, кувшинов и тазов. Держась за руку матери, я легла на скамью. Со всех сторон меня окружали голые стены.

– Нет смысла украшать здесь стены картинами, – сказала мать. – Сейчас они тебе не доставят удовольствия, а потом, глядя на них, ты будешь всегда вспоминать эти минуты.

Приступы боли следовали один за другим, они истощили мои силы, и скоро я стала задыхаться.

Я посмотрела в лицо Пиеле.

– Держись! – прикрикнула она. – Собери силы. Рано отдыхать, нам еще нужно как следует поработать.

– Сколько?

– Долго.

Мне показалось, будто прошла целая вечность, но потом мне сказали, что схватки продолжались ночь и часть утра. Мне показалось, будто стемнело, но я не была в этом уверена – лампы и факелы горели с самого начала; потом мне показалось, будто светает, но и в этом я не была уверена – глаза к тому времени затянуло туманом. Единственное, что я помню отчетливо, – боль и свои крики. Я кричала: «Отец! Пощади меня!» И когда боль стала невыносимой, я поняла, что моя смертная природа преобладает над божественной: богине не дано испытывать такие муки.

Боль достигла пика и вдруг прекратилась.

– Готово! – крикнула повитуха.

Я смутно слышала какие-то звуки – суету, возгласы, но крика не было. И вот наконец крик! Громкий плач.

– Елена родила дочь! – объявила Пиела, поднимая красный орущий сверток.

Все-таки дочь! Моя царственная колонна!

– Гермиона… – прошептала я.

Пиела положила дочь мне на руки, я смотрела на маленькое сморщенное личико. Она открыла ротик и высунула крошечный красный язычок. Ее крик стал громче.

– Кровинка моя, – сказала я.

Я полюбила ее сразу и сердцем поняла, что нас ничто никогда не разлучит: мы одно целое.

Чуть позже, когда из пустой родильной комнаты я с дочерью перебралась к себе, пришел Менелай посмотреть на нас. Он заключил обеих сразу в свои объятия.

– Вот наша Гермиона, – сказала я, приподнимая покрывало над личиком.

Он долго и восхищенно смотрел на дочь, потом медленно прошептал:

– Она похожа на свою мать.

– Да, она красива, как Елена, – кивнула матушка. – Почти как Елена.

Когда Менелай ушел, матушка присела ко мне на кровать и протянула маленький твердый предмет из коричневой глины. Взяв его в руки, я увидела, что это кукла: красной краской были нарисованы лицо, глаза, одежда.

– Это твоя, Лебедушка. Теперь с ней будет играть Гермиона.

В земле чернела свежевырытая ямка. Среди нас были две жрицы Деметры. Одна держала на руках Гермиону, мы стояли напротив. Рядом с лункой лежал саженец платанового дерева; его листочки немного увяли.

Отец выступил вперед.

– В нашей семье родился новый человек. Это новое поколение нашего рода, первый представитель которого появился на свет в спартанском дворце. В честь нашей Гермионы мы сажаем это дерево, чтобы они вместе росли. Маленькая Гермиона сможет играть возле него. Став старше, она померится с ним ростом. Взрослой женщиной она увидит его в полном расцвете и будет отдыхать в его тени. А состарившись, она найдет утешение в том, что ее дерево по-прежнему полно сил и жизни.

Отец взял лопату и насыпал немного земли на дно лунки, как требовал ритуал. Затем жрица налила туда вина. Матушка наклонилась и что-то спрятала в лунке. То же самое сделали Кастор и Полидевк. Что они завещали деревцу? Менелай положил в лунку кинжал, сказав, что человек, который захочет получить его дочь, должен будет добыть кинжал. Последней к лунке подошла я и бросила в нее горсть лепестков. Малышка Гермиона имела самый торжественный вид, словно понимала важность момента.

Садовники принялись за свою работу: вставили деревце в лунку, выровняли, холмиком насыпали землю вокруг, вылили несколько кувшинов воды, приговаривая, что дерево хочет пить.

– Оно вырастет большим и сильным! – предсказали они в заключение.

Отец встал возле дерева.

– У Елены и Менелая родилась дочь. Они продолжают наш род. А я чувствую, что мои обязанности стали утомлять меня. Я хочу передать царский шлем Менелаю. Пусть он правит Спартой как муж Елены, царицы Спарты по происхождению.

О, я совсем не хотела, чтобы отец отрекался в пользу Менелая! Я просила, чтобы он только разделил с ним свои обязанности. Я была потрясена.

– Я не желаю превратиться в дряхлого старика на троне, – продолжил отец, не давая никому возразить. – Молодые руки лучше удержат скипетр, сохранят и защитят его. Нет, я не старик пока… Но как я узнаю, что стал им? Ведь мудрые люди говорят, будто в старости человек чувствует себя тем же, что и в молодости. Так кто же тогда скажет мне, что старость наступила и я должен оставить свое место? Никто. Я чувствую, что пора принять решение, и подчиняюсь необходимости. Лучше я передам власть, пребывая в силе, чем в слабости.

Я посмотрела на Менелая: он был поражен не меньше моего, даже больше.

– Но, почтенный царь… – начал он.

– Я сказал свое слово, – перебил его отец. – А слово царя – закон.

Он поймал мой взгляд и еле заметно кивнул.

Церемония продолжилась, но я почти не слышала ее окончания. У меня кружилась голова от неожиданности, с которой бремя власти обрушилось не только на Менелая, но и на меня.

– Менелай, – заговорила я негромко, когда мы остались наедине, – отцовское великодушие застало меня врасплох. Ты готов быть царем, но я не готова быть царицей.

– Ты будешь великолепной царицей! Достоин ли я стоять рядом с тобой?

– Перестань! Ты будешь царем, который сделает честь Спарте, – ответила я.

Я действительно так считала: он был справедлив и щедр, лишен самодовольства и гордыни, снедавших Агамемнона. Его единственной заботой будет благополучие и процветание Спарты.

– Значит, мы принимаем скипетры? – Мой голос дрогнул.

– Мы поступим так, как велит долг, – ответил он и обнял меня.

Он еще не пришел в себя от потрясения, поэтому трудно было сказать, доволен он таким поворотом событий или нет.

Церемония передачи скипетров оказалась простой. Отец и мать, оба со скипетрами в руках, вручили их нам и сказали несколько слов. Отец подтвердил, что выбрал Менелая своим наследником и все обязаны ему подчиняться. Матушка, подавая мне скипетр, сказала:

– Я мечтала отдать тебе этот скипетр с самого дня твоего рождения. Я знала, что именно ты должна принять его. И вот боги вняли моему желанию – теперь он твой.

Я сжала в руке тонкий стержень.

– Правьте мудро и справедливо, – заключил отец.

Свидетели – мои братья, начальник дворцовой стражи, казначей, главный писец и жрицы Деметры – склонили головы в знак согласия с волей отца. Неожиданно я увидела в зале человека, присутствие которого изумило мена. Это был Геланор из Гитиона – мастер разведки, знаток ядов, нанятый отцом в день того чудесного праздника на берегу Еврота. Неужели он занял столь высокое положение при дворе, что приглашен на эту церемонию?

У меня возникло чувство, будто он читает мои мысли. Словно в подтверждение этого, он кивнул мне. Я не отрываясь смотрела на него. Мне хотелось спросить его, как он тут оказался.

Но сразу после окончания церемонии он исчез так же загадочно, как появился, и я не могла его найти.

XVII

Я проснулась царевной, а ко сну отошла царицей. Я молила богов, чтобы у меня хватило сил достойно справиться с новыми обязанностями. Они требовали, чтобы я ежедневно принимала посетителей в мегароне. Число моих служанок возросло с двух до шести: три молодые и три постарше.

У Гермионы была кормилица, но я продолжала сама кормить ее, пока молока было достаточно. Потом Гермионе не стало его хватать. Мне была нестерпима мысль, что дочь придется поручить чужим заботам. Я обратилась к Пиеле за помощью, и она посоветовала есть больше сыра:

– Сыр – то же молоко, только скисшее, моя детка. Поэтому нет лучшего средства, чтобы увеличить количество молока в организме. Можно, конечно, выпивать кувшины козьего молока, но вряд ли тебе это понравится.

Я поступила, как она велела.

Менелай застал меня за поеданием сыра: я отрезала ломтик за ломтиком, клала на кружок огурца и съедала. Он стал дразнить меня, что скоро я сама превращусь в большой кусок сыра.

– Но это же для Гермионы! – ответила я.

– Елена, почему ты не хочешь поручить ее кормилице?

Он положил в рот приготовленный мною ломтик сыра с огурцом, пожевал и покачал головой.

Стал ли он счастливее, став царем? У него прибавилось дел, поэтому не оставалось времени для грусти. Но и для меня у него не оставалось времени, и порой мы держались друг с другом так же официально, как с иностранными послами, которых принимали в мегароне. Он редко приходил ко мне в спальню и к себе приглашал нечасто. А когда это случалось, то наша близость напоминала родосское вино: довольно приятное на вкус, но лишенное крепости, которая кружит голову. Выпив его, ты можешь с ясной головой диктовать письмо или недрогнувшей рукой править колесницей.

Я больше не обращалась к Афродите и вообще перестала думать об этом. В моей жизни не было любовной страсти. Что ж, я прекрасно проживу и без нее. Никто еще не умирал из-за равнодушия Афродиты, зато многие погибли из-за безумия, которое она насылает. Я должна радоваться, что избавлена от этого.

Мне нездоровилось, и уже довольно давно, но состояние ухудшалось постепенно: головная боль, слабость, утомление, дрожание рук, потеря аппетита. Потом начали выпадать волосы. Когда моя девушка причесывала меня, у нее в руках оставались целые пряди.

– У женщин часто после рождения ребенка выпадают волосы, – пыталась она меня утешить.

Я знала. Но после родов прошло уже шесть месяцев, а волосы выпадали все сильнее и сильнее. А потом появились и другие признаки.

Я долго и пристально всматривалась в свое бронзовое зеркало. Лицо выглядело изможденным, мне почудилось, что на нем пятна, – но я не была уверена, ведь бронза отражает даже хуже, чем вода.

Я перешла к бассейну, но плохое освещение не позволило мне толком разглядеть свое лицо: головой я загораживала свет.

С каждым днем становилось все труднее и труднее выполнять обычные обязанности. Я плохо спала, и весь день было такое чувство, словно я таскаю свинцовые гири на руках и ногах.

Я попробовала рассказать обо всем Менелаю, но он ответил:

– Позови врача.

Я позвала, и тот посоветовал мне провести ночь в храме Асклепия. Но ближайший храм оказался на расстоянии нескольких дней пути от Эпидавра.

И вот однажды, когда я закончила общественные дела и в изнеможении опустилась в портике на скамью, ко мне подошел какой-то мужчина.

Я приставила ладонь к глазам. Я не общалась с ним после того праздника.

– Геланор из Гитиона, если не ошибаюсь?

– Он самый, почтенная царица, – ответил тот с легким поклоном.

Он посмотрел на меня своими умными глазами, от которых ничто не могло укрыться, и спросил:

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Немного устала.

– Ты уверена?

В его взгляде не было ни раболепия, ни почтения.

– Боюсь, ты уже давно плохо себя чувствуешь.

– Откуда ты знаешь?

– Я присутствую на церемониях и приемах.

– Скажи, как это получилось? Когда отец встретил тебя, ты был всего лишь…

– Понимаю. Ты хочешь спросить: «Как получилось, что бродяга из Гитиона поднялся так скоро и так высоко?»

– Да, ты прав.

Он удивил меня своей прямотой.

– Просто я кое-что умею, и мои навыки понадобились царю. И он их оценил. Я имею в виду прежнего царя. Новый царь еще оценит мои… способности. А если нет – отправлюсь к себе в Гитион. Но меня волнует твое здоровье.

– Не стоит волноваться.

Я качнула головой для пущей убедительности, и на пол упала прядь волос.

Придворный этикет предписывал не замечать неловкостей такого рода, но Геланор наклонился и поднял прядку.

– И тебя это не пугает?

– Что ты хочешь сказать? – Я повысила голос: все вокруг убеждали меня, якобы это пустяки.

– То, что такое выпадение волос является признаком… отравления.

– Ах да, я помню! Ты же знаток ядов! – попыталась я рассмеяться.

– К счастью, да, – ответил он. – В науке о ядах нет ничего загадочного. И когда используется тот или иной яд – распознать не стоит труда.

– Если имеешь опыт, – уточнила я.

Он улыбнулся своей грустной улыбкой, которую я потом часто видела на его лице.

– Большого опыта тут не требуется. А теперь расскажи подробнее о своем недомогании.

Я уже перечисляла все его признаки придворному врачу, а в результате только и получила что совет съездить в храм.

Геланор слушал очень внимательно. Он ничего не записывал, но я понимала, что его память хранит каждое мое слово.

Дослушав, он задал только один вопрос:

– И когда это началось?

Я затруднялась ответить точно. Ведь какое-то время я объясняла свою слабость родами, тем, что после них прошло мало времени для восстановления сил, и потому упустила момент начала болезни.

– Очень хитрый ход. Сбить с толку, чтобы ты приняла отравление за послеродовую слабость. А время будет идти…

Он откинулся назад и нахмурился.

– Кто ближе всех к тебе в последнее время?

Матушка, конечно. И три новые служанки. И еще повитуха, которая так заботится обо мне. Я не допускала мысли, что кто-то из них желает мне зла. Это исключено. Это невероятно.

– Забудь о том, кто эти люди. Забудь лица подозреваемых. Думай только об одном: есть ли у кого-то из них причина отравить тебя и возможность сделать это.

– Разве обязательно называть этих людей подозреваемыми?

– Да. Это первый шаг к тому, чтобы увидеть их подлинные лица. Забудь, как их зовут, забудь, какие ласковые слова они тебе говорили. Они должны стать для тебя только подозреваемыми.

– Но это ужасно! – взмолилась я: разве я способна на это?

– Только так удастся открыть правду. Пойми, ужасно не то, что ты назовешь кого-то подозреваемым, а то, что эти люди, употребляя во зло твое доверие, хотят сделать с тобой. – Он наклонился ко мне и зашептал на ухо: – Ведь их цель – не та, чтобы у тебя выпали волосы. Она куда серьезнее. Подумай, в конце концов, о своей дочери.

Он резко поднялся с места.

– С твоего позволения, я осмотрю твои комнаты. И с твоей помощью проверю еду, которую подают тебе. Пожалуйста, не привлекая внимания, выноси мне понемногу от каждого кушанья. Имей в виду, что злодей может быть не один, – вполне вероятно, они действуют в сговоре. Постарайся, чтобы никто не догадался о твоих подозрениях.

После этого разговора я стала очень изобретательно и осторожно – так мне казалось – выносить остатки кушаний и передавать их Геланору. Иногда мы встречались в портике, иногда я оставляла сверток под условленным камнем в саду. Я внимательно всматривалась в тех, кто прислуживал мне, и никак не могла ни в ком из них распознать злодея.

Я перебирала в уме трех младших служанок: Номия была дочерью начальника стражи Агамемнона, Циссия – дочерью старой служанки моей матери, а Аниппу – девушку одних со мной лет – я знала с колыбели. Может быть, две последние затаили на меня обиду? Но какую – я представить не могла. Что касается первой, то она не стала бы подвергать риску своего отца – Агамемнон отнюдь не славился милосердием по отношению к предателям.

Три старшие служанки: Филира – дочь командира отцовских лучников, Дирка – жрица Деметры, она ухаживает за святилищем богини в лесу около дворца, и Эврибия – жена самого уважаемого гражданина города Спарты. С чего бы эти женщины захотели причинить мне вред?

Еще дворцовые повара – за ними сложно уследить. Но есть и другие способы отравить человека, не только через пищу. Яд может содержаться и в притираниях, и в дыме ароматических курений, и в вине, и в воде. В конце концов, Геракла погубила рубаха, пропитанная кровью Несса.

Есть тысяча способов погубить человека! А спасти?

Выслушав меня, Геланор рассмеялся:

– Маловероятно, что злодеи воспользуются подобными способами!

Я облегченно вздохнула: начав смотреть буквально на каждый предмет, с которым соприкасалась, как на источник опасности, я поняла, что сойду с ума.

– Ты хочешь знать, почему это маловероятно?

Конечно, я хотела это знать, но еще не успела спросить.

– Причина проста. Все эти способы связаны с утечкой ядовитого вещества. Если оно распространяется через воздух, то для получения результата его нужно вдыхать сутками. К тому же оно может подействовать не только на тебя. Заливать яд в ванну – тоже бессмысленно, если только ты не будешь лежать в ней часами, и к тому же без воды. Что касается того способа, которым был отравлен Геракл, то через одежду сложно кого-либо умертвить, не имея яда гидры – ты ведь помнишь, именно он сделал кровь Несса смертоносной. Конечно, когда-либо люди изобретут такие яды, что ничтожной капли будет достаточно, но пока до этого не дошло.

– А что ты думаешь о ядовитых змеях? – спросила я.

– Да, змеи такие яды уже изобрели. Но я не знаю ни одного человека, который умел бы приручать змей и потом использовать их как дрессированных убийц. И не знаю человека, который умел бы доить змей и получать у них яд. А если бы и умел, то яд он вынужден был бы добавить в твой напиток. Знаешь – если выпить перед сном отравленный змеиным ядом напиток, проснешься целой и невредимой?

– Разве такое возможно?

– Если ты проглотила змеиный яд, он не причинит тебе вреда. Опасно его попадание в кровь через ранку. При укусе змеи такая ранка возникает. Поэтому все-таки из всех способов отравления самые вероятные – еда и питье. Продолжай наблюдать.

Стоило мне только начать подозревать людей, как любой стал казаться подозрительным. Вот слуга приносит кувшины горячей воды, чтобы наполнить ванну. Обычная ли это вода? Вот другой добавляет отдушки в масло, которое выливает в ванну, и оно блестящими зловещими каплями плавает по поверхности воды. Мне кажется, от него исходит запах смерти. Может, Геланор и прав, что этот способ маловероятен – но ведь и не исключен?

А не может ли яд находиться на расческах, которыми служанки расчесывают мои волосы? И потом – несколько раз, скрепляя бронзовой брошью тунику на моем плече, они меня укололи.

Надевая сандалии из козлиной кожи, я заметила, как блестят ремешки. Может быть, они натерты ядовитой мазью? Я внимательно изучала их.

Что касается пищи, то теперь я не могла ничего есть, а воду попросила Менелая приносить мне из источника – я доверяла только ему. При этом мне приходилось притворяться, будто я ем и пью как обычно, а это требовало большой ловкости, и я не была уверена, как долго это останется незамеченным. Совсем непросто выплевывать вино, улучив момент, когда никто не смотрит, передвигать еду по тарелке так, чтобы казалось, будто она убывает.

– Менелай, я готова последовать мудрому совету твоего врача. Ничего не помогает – нужно ехать в храм Асклепия!

Я хотела вырваться из дворца.

– Конечно, моя дорогая. Я и сам вижу, что твое состояние не улучшается. А капризы насчет воды – это ведь неспроста?

Он так пристально посмотрел мне в глаза, что у меня мелькнула мысль: неужели он? Но потом я сообразила: он намекает на мою возможную беременность.

– Я потому и хочу поехать, чтобы наши надежды сбылись.

– Ты возьмешь с собой Номию и Эврибию?

– Нет! Мне сказали, я должна ехать одна!

– Кто сказал?

– Аполлон, – солгала я.

Аполлон – не Геланор, с богом Менелай спорить не станет. Все знают, что Аполлон может вызвать неожиданную болезнь своими стрелами, так что вмешательство этого бога должно показаться Менелаю вполне правдоподобным.

– Возьму охранников из числа солдат. Этого будет достаточно, – сказала я.

Я очень жалела, что не могу открыть Менелаю правду. Когда-то я думала, у меня не будет тайн от него и он станет мне не только мужем, но и другом. Все обернулось иначе: он только муж, и я боялась, что он поднимет преждевременную тревогу.

Геланор оставался в Спарте. Я раздобыла ему для исследования довольно много образцов пищи, напитков и мазей. Чтоб оправдать свое присутствие во дворце во внеурочные часы, он сказал Менелаю, что нужно провести проверку стрел у придворных лучников.

Когда я садилась в колесницу, он пожал мне руку:

– Береги себя. Будь всегда начеку, даже во сне, если можешь.

Улыбка сползла с его лица, оставив тревогу в глазах неприкрытой.

– Постараюсь, – пообещала я.

И вот, после долгого утомительного путешествия, я стояла в полутемном каменном зале храма, где находился алтарь Асклепия. Перед алтарем лежали подношения от страждущих, которые искали исцеления у покровителя врачевателей. Основание алтаря обвивали священные змеи, спутницы Асклепия. Ручные, откормленные жрецами, они не утруждали себя ни единым движением.

Я так ослабела, что у меня подкашивались ноги. Я подняла руки – заболели мышцы. Но я держала их как можно выше и обращалась к Асклепию, к этому человеку, чей дар позволял ему не только вылечивать больных, но и воскрешать мертвых, чем он и навлек на себя гнев Зевса и Аида: он вторгся во владения бога подземного царства. Зевс поразил Асклепия ударом молнии, и теперь он покоится здесь, в Эпидавре. Но даже его останки обладают целительной силой, он и теперь продолжает излечивать людей.

– Верни мне здоровье, – шептала я. – Открой, что я должна сделать для выздоровления.

Я склонилась и сложила свои приношения рядом с теми, которые уже возвышались около алтаря.

Ко мне подошел один из жрецов – он двигался бесшумно, как змея.

– Елена? Елена Спартанская? – тихо обратился он.

Он узнал меня, даже в таком плачевном состоянии. Мне не удалось затеряться среди паломников.

– Да, я приехала просить о помощи.

– На ночь все паломники покинут храм, они будут спать на площади. А ты можешь остаться и провести ночь у алтаря. Наберись терпения, и он явится тебе.

Пол храма был выложен камнем, но у подножия алтаря мне было спокойно и безопасно.

Полумрак сменился полной темнотой, только кое-где мерцали, будто звезды на безлунном небе, лампадки.

Устроившись как можно ближе к алтарю, я расстелила свой теплый дорожный плащ и легла на него. Я прислушивалась к легкому потрескиванию лампадок, которое совпадало с ударами моего сердца, и заснула.

Меня подхватил холодный поток. Он разделялся на два русла и обвивался вокруг меня. Я пыталась пробиться сквозь сон и открыть глаза, но тщетно. На веках лежало что-то холодное и скользкое. Потом это скользкое переместилось в сторону моих ушей. Я не смела пошевелиться, не понимая, во сне это происходит или наяву.

Что-то длинное и тяжелое обвилось вокруг моих ушей. Я осторожно протянула правую руку и нащупала круглое змеиное тело.

Священные змеи! Он приползли ко мне и теперь маленькими юркими языками щекотали мне уши.

Я очень обрадовалась, что змеи оказали мне честь. Это Асклепий ответил на мои мольбы, послав их. Это сообщение от него, но как разгадать его смысл? Я не понимала языка змей.

Они долго лежали, обвивая мою голову, и, только когда раздался шорох шагов, уползли. Занималась заря, жрецы готовились к дневным обязанностям.

Приподняв голову, я смотрела, как змеи возвращаются на свое место, свиваясь кольцами вокруг алтаря из необработанного камня. Светлая чешуя на спинах поблескивала в слабом свете нескольких не выгоревших за ночь масляных лампад. Сердце мое гулко билось, я пыталась разгадать значение происшедшего.

Громкие звуки утра ворвались в святилище, и я поняла, что пора вставать. Я поднялась и свернула плащ. За алтарем уже стояли два жреца. Они принесли змеям миски с молоком.

Я подошла к жрецам. Мне хотелось поговорить с ними о ночном происшествии, – возможно, они дадут ключ к разгадке. И в то же время внутренний голос шептал мне, что не нужно рассказывать посторонним о ночном посещении змей – это тайна. Я колебалась и не знала, как поступить.

– Они приходили к тебе ночью, – сказал жрец.

Как он узнал?

– У змей нет тайн от меня. Я давно знаю их, они знают меня. Дочь моя, ты знаешь, что это значит?

– Нет.

– С разрешения Асклепия они передали тебе три особых дара.

Он помолчал и прибавил:

– Каких именно, ты сама должна будешь понять.

XVIII

Всю обратную тряскую дорогу до Спарты, подпрыгивая в колеснице, я не могла собраться с мыслями. Я не переставала ломать голову: какими дарами наградили меня священные змеи? В какой форме эти дары проявят себя и как я распознаю их?

Сжимая виски руками, я ощущала, как поредели мои когда-то густые волосы. Дары змей имеют огромное значение, но нельзя забывать и о причине поездки – моей болезни. Я не получила никакого совета, как излечиться от нее, но странно – несмотря на легкое головокружение, я чувствовала себя гораздо лучше. Дрожь в ногах и руках прошла. Не составляло труда стоять не опираясь.

Мы проезжали по сельской местности, но я не смотрела по сторонам. Это я-то, которая так мечтала повидать мир, лежавший за пределами Спарты. Но теперь я целиком была поглощена другими заботами. И даже море, которое виднелось внизу, не волновало меня сейчас.

Чем ближе мы подъезжали к Спарте, тем больше мне хотелось узнать, что открыл Геланор в мое отсутствие. Если бы ему удалось установить источник отравления и определить преступника! Если бы!

Мы вернулись в Спарту на третий день пути к вечеру. Менелай, отец, матушка – все бросились навстречу мне и чуть не выхватили меня из колесницы.

– Ты выглядишь гораздо лучше! – заметила мать. – Цвет лица вернулся.

– Да-да, – согласился с ней отец.

Менелай обнял меня и, шепча ласковые слова, повел в наши покои.

Вдруг около колесницы раздался крик. Кричал один из конюхов, которые распрягали лошадей и вынимали коврики из колесницы.

– Змея! Змея!

Оттолкнув Менелая, я бросилась к колеснице. На полу, свернувшись колечком, лежала маленькая светлая змейка – детеныш. Она откинула голову, посмотрела на меня и высунула язычок.

– Это змея обитала возле святилища, – сказала я. – Видно, она заползла в колесницу ночью и спряталась тут.

Похоже, теперь у нас будет своя собственная священная змея.

– Мы ее поселим при нашем семейном алтаре. Я буду за ней ухаживать.

Я пошла за Менелаем, по дороге спросив, как здоровье Гермионы. Он ответил, что все в порядке.

– А ты, любовь моя, ты и вправду выглядишь лучше, – добавил он. – На щеках снова цветут розы.

В детской я взяла Гермиону на руки. Она спала так крепко, что не проснулась. Да, все в порядке: она вполне здорова, румянец на щечках.

– Благодарю вас, всемогущие боги! – сказала я.

– Аполлон пощадил ее, – торжественно провозгласил Менелай.

Не Аполлон, хотела я сказать, а мой враг. Или враги. Не знаю, сколько их и кто они.

Только на следующий день у меня появилась возможность поговорить с Геланором наедине. Я отдыхала у себя в комнате при опущенных шторах. Поднос с едой, который принесла служанка, я оставила стоять на столике. Над ним начали кружить мухи, и у меня появился предлог отказаться от еды.

Геланор вошел в затененную комнату и сел на низкую скамеечку под окном.

– Ты выглядишь лучше, – отметил он, как все.

– И чувствую себя тоже лучше – сил стало больше.

Вместо того чтобы, как все, приписывать улучшение моего здоровья вмешательству Асклепия, Геланор сказал:

– Это значит, ты не подвергалась воздействию яда в течение шести дней. А я, к сожалению, не смог за это время открыть источник отравления. Я проверил и еду, и притирания, которые ты дала мне. Все животные, которым я давал их, живы и здоровы. Я проверил и обувь, и цветы из ваз, и курительные палочки. Я добрался до постельного белья и одежды. Все чисто. Абсолютно все.

– А расчески? Их ты проверил?

– Да, конечно.

– Броши?

– Тоже. Все чисто.

– Но где-то он прячется, этот яд! Теперь уже нет сомнений. Стоило мне уехать из дворца – и я начала поправляться.

– Не знаю, что и подумать, – сокрушенно признался Геланор. – Кажется, я все проверил, до последней мелочи.

Мои служанки, одевая меня на второе утро после возвращения, пребывали в прекрасном настроении.

– Пока тебя не было, я вспомнила об этом обруче для волос, – сказала Циссия. – Он приподнимет волосы и будет очень тебе к лицу.

Обруч сдавил мне лоб, прикосновение холодного металла было неприятно, как прикосновение смерти. Но боли я не почувствовала.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– А вот новая туника, – сказала Аниппа. – Цвет нежно-розовый, как внутренность морской раковины. Твой любимый цвет.

Меня облачили в новую тунику, и опять я не почувствовала ничего особенного.

– Вот твой браслет, – сказала Эврибия, подавая мой любимый браслет в виде золотой змейки.

Она надела его мне на предплечье. Мне вспомнились другие змейки, настоящие.

– Благодарю, – кивнула я.

Я всегда любила этот браслет, теперь мне открылось почему: мы с этими созданиями испытывали симпатию друг к другу.

На следующий день я почувствовала себя хуже, через день – еще хуже. Я молилась Асклепию, просила вернуть мне здоровье, распространить свое влияние за пределы Эпидавра. Я ухаживала за змейкой, заботилась, чтобы ей жилось хорошо в нашем семейном алтаре. Все напрасно – с каждым днем силы покидали меня.

Я заставляла себя каждый день одеваться и выходить в залы, назло врагам. Видя, что я как ни в чем не бывало прогуливаюсь по дворцу – каких усилий это мне стоило! – мои враги почувствуют досаду, нетерпение и, возможно, потеряют бдительность. Отравитель начнет действовать более смело, и его удастся обнаружить. Если только я останусь жива после более смелых действий!

Геланор навестил меня в вечерних сумерках, когда я недвижно лежала на кушетке. Я с трудом приподняла голову и тут же вновь положила ее на подушку.

– Прости мою невежливость, – извинилась я за то, что принимаю его лежа.

Собственный голос показался мне призрачно-далеким.

Я подняла дрожащую руку для приветствия, сорвала браслет, как лишнюю тяжесть, словно без него будет легче, бросила змейку на поднос, и она покачивалась, поблескивая золотыми кольцами. Змейка была сделана столь мастерски, что я неизменно восхищалась выполненной работой.

Геланор был очень расстроен.

– Я не вижу способа остановить это, – признался он.

По ночам я не спала от страха, но сейчас мне хотелось хотя бы казаться мужественной.

– Что ж, возможно, эта задача нам не по силам, – улыбнулась я.

Он оглядел комнату.

– Что это может быть? Это предмет, к которому ты постоянно прикасаешься. Но я ведь проверил и белье, и одежду.

Вдруг его взгляд остановился на золотой змейке.

– Ты брала этот браслет в Эпидавр?

– Нет. Я не хотела появляться в золотых украшениях в святилище. К тому же неблагоразумно брать в дорогу ценные вещи.

Геланор взял браслет и вертел его в руках, поворачивая так и этак, чтобы на него падал свет.

– Сколько дней ты его не надевала?

– Дней семь.

Он резко поднялся.

– Я заберу браслет с собой. Завтра ты не сможешь его надеть. Если спросят, скажи, что потеряла. Потом посмотрим, кто будет его искать.

Солнце поднялось и заглянуло в комнату.

А у меня не было сил подняться. Я лежала на постели без капли энергии, как пустая бутылка, из которой выпили все вино. Руки протянулись, как плети, вдоль тела. Глаза еще различали, хоть и смутно, узоры солнечных лучей на полу, ум подыскивал сравнения для них, но тело отказывалось служить.

Кто пожелал мне такого зла? По чьей вине я страдаю? Я не верила, что это кто-либо из богов. Это человек.

Наверняка это человек, который отравлен завистью ко мне и решил отравить меня. Я была царицей. Я была – по крайней мере, по слухам – дочерью Зевса. Во взглядах, прикованных ко мне, я читала тревогу и убеждение, что моя красота чрезмерна и имеет неестественное происхождение. Я стала заложницей своей счастливой судьбы, жертвой выпавших мне на долю непрошеных даров и мишенью людской злобы.

Но какие у людей могли быть причины ненавидеть меня? Разве кто-нибудь пострадал из-за меня? Лишился чего-то по моей вине? Я не могла вспомнить такого человека.

Мои служанки, весело болтая, вошли, чтобы одеть и причесать меня. Филира расправляла тунику. Дирка торжественно, словно священнодействуя, выбирала сандалии. А Номия открыла шкатулку с украшениями.

– Эти серьги на сегодня подойдут. По-моему, они с аметистами.

Вынув серьги, она держала их на весу.

– А где же твоя любимая золотая змейка? – спросила Эврибия, поискав в шкатулке и на столике. – Ее, похоже, здесь нет. Может, ты ее положила в другое место?

– Не помню, – с деланой беззаботностью ответила я.

Я смотрела, как тщательно она перебирала содержимое всех шкатулок, заглядывала под столики.

– Какие пустяки, Эврибия, не утруждай себя, – сказала я.

– Но ведь ты так любила этот браслет! Поэтому я огорчена его пропажей.

– Не стоит переживать, он найдется!

Днем, совершая медленную, но непременную прогулку, я повстречала пастухов, которые жарили ягненка на костре. Я попросила у них мяса и впервые за долгое время поела с удовольствием, без опасений. Никогда не ела ничего вкуснее той жареной ягнятины! Она точно не была отравлена злобой и ненавистью.

Когда я проснулась на другое утро, мои руки почти не дрожали, я чувствовала себя много бодрее. Во время дневной прогулки я отыскала пастухов и снова наелась от души.

Наутро я почувствовала себя еще лучше. И хотя на подушке обнаружилось несколько выпавших волос, но руки и ноги больше не дрожали.

Я пошла к ткацкому станку. Я сделалась настолько искусной ткачихой, что могла выткать целый сюжет. Орнаменты бывают, конечно, очень хороши, но насколько интереснее рассказывать с помощью ниток истории. Я работала над одним из подвигов Геракла. Меня занимала его победа над Лернейской гидрой, среди множества голов которой была одна бессмертная. Ее бесчисленные шеи симметрично переплетались, создавая гармоничную композицию. Ткачи не любят изображать гидру, ведь она воплощение зла, но с художественной точки зрения это очень выигрышная тема.

Ко мне подошел Геланор.

– Нашел! – объявил он.

Как долго я ждала этих слов и уже потеряла надежду их услышать!

Он показал браслет-змейку.

– Вот в чем причина, – сказал он.

Я взяла браслет в руки.

– Осторожнее! – предупредил Геланор. – Прежде всего скажи – ты ведь чувствуешь себя лучше? Ты часто надевала этот браслет?

– Я почти его не снимала, – ответила я. – Это мое любимое украшение.

– Так я и думал. Ну что ж, посмотри вот сюда.

Он взял браслет, повернул, чтобы была видна его внутренняя сторона, и раздвинул кольца.

– Поверхность золота должна быть гладкой. А здесь повсюду царапины и углубления, видишь? Кто-то проделал их, чтобы заполнять ядовитой мазью: ведь браслет целый день соприкасается с твоей кожей. Я соскреб мазь и проверил ее. Она содержит яд, и твоя кожа впитывала его.

– Не может быть! – воскликнула я. – Не может быть!

Я с грустью смотрела на любимую вещь: прекрасное стало орудием зла.

– Мы закажем новый браслет, точно такой, – сказал Геланор.

– Значит, и правда злодей – человек из моего ближайшего окружения.

– Да, это так, – подтвердил Геланор.

Мы предпочитаем думать, якобы зла нам может желать только тот, кто не знаком с нами. Мысль, что человек, с которым мы вместе гуляем, смеемся, делим трапезу, ненавидит нас и хочет погубить, невыносима. Враг в обличье друга – худший из врагов.

Менелай пришел ко мне показать стрелу особой конструкции, которую разработал Геланор.

– Это удивительный человек. – Менелай покачал головой. – Его ум находится в постоянном поиске. Я благодарю богов, что он работает на меня, а не на моих врагов.

– Разве у тебя есть враги? – спросила я как можно небрежнее.

– Я сказал так для красоты слога. Хотя… говорят, нет человека, смерть которого не была бы кому-то в радость.

Холодок пробежал у меня по спине.

– Если это правда, то у каждого из нас есть враги, – договорил Менелай.

Он встал и огляделся в поисках Левка, своего мальчика-слуги.

– Ну где этот бездельник?

Менелай ушел, а я лежала на кровати и сквозь полуприкрытые веки наблюдала, как подходят одна за другой мои служанки. Первой пришла Номия, тоненькая, высокая и, как всегда, очень веселая. Если честно, ее веселость иногда раздражала. Ее отец, охранник Агамемнона, был полной противоположностью дочери: один из самых мрачных людей на свете. Возможно, Номия, проведя безрадостное детство рядом с отцом, решила больше никогда не унывать.

Следующей пришла Циссия, которую я помню совсем маленькой девочкой: ее мать была служанкой моей матери. Чуткость и безмятежность Циссии благотворно действовали на меня: они служили своеобразным противоядием для моих страхов и огорчений, в котором я так нуждалась. Я была привязана к ней даже несколько больше, чем хотела себе признаться.

Могут ли эти двое ненавидеть меня? Или действовать по наущению тех, кто ненавидит?

И кому из них моя смерть была бы в радость?

Они хлопотали в комнате, поднимали занавески, наполняли кувшины водой, негромко переговаривались друг с другом своими нежными голосами.

Нет, я не могу заподозрить ни одну из них!

Затем пришла Филира, жена командира отцовских лучников, который в этот самый момент изучал стрелы Геланора. Волосы у нее были, как у меня, золотистые, и нас забавляло это сходство. Она старалась сделать мне приятное, говорила, что у меня цвет – чистое золото, а у нее с красноватым отливом, как закат. «По-моему, закат гораздо красивее золота», – отвечала я и совершенно искренне считала, что у нее волосы красивее.

Вот вошла Дирка, жрица Деметры, мудрая и сдержанная. В присутствии Дирки все подтягивались, и сегодня это не стало исключением.

Я вглядывалась в силуэты, мелькавшие по комнате. Мне казалось, что я вижу больше, чем всегда, что мое зрение приобрело необычную глубину.

И в сердцах этих четырех женщин я не видела ничего, что могло бы вызвать тревогу.

Последней пришла Эврибия: ей приходилось подниматься в гору из города. Она была полной женщиной, но крепкой, мускулистой, с толстой шеей. Казалось, будь ее шея тоньше – не выдержала бы тяжести густых черных волос.

Эврибия наклонилась надо мной, полагая, что я сплю.

– Милая Елена, ты чувствуешь себя сегодня лучше? – спросила она. – Только правду скажи!

Я приподнялась на локте.

– Да, Эврибия, лучше. Лучше.

Она улыбнулась. И за этой улыбкой я увидела какую-то тень. Я не могу описать словами. Но это было что-то темное.

Я спустила ноги с кровати, и она подала мне руку. Я оперлась, встала. Комната поплыла перед глазами, но я приказала себе стоять ровно.

Служанки подбежали ко мне, окружили, готовые поддержать. Одна поднесла мне разные наряды на выбор, исключив те, которые сомнутся, когда я – рано или поздно – прилягу отдохнуть. Другая держала на подносе украшения: большое ожерелье из агата и горного хрусталя, ножные браслеты из золота. Диадему она не положила из деликатности: она причинит неудобства, когда я для отдыха склоню голову на подушку.

– Твои браслеты, – сказала Аниппа, протягивая поднос.

Все они показались мне слишком тяжелыми, и я отклонила их.

– А браслет-змейка так до сих пор и не нашелся? – забеспокоилась Эврибия. – Он совсем легкий, ты могла бы его надеть, и надо же – пропал…

– Нет, не нашелся, – ответила я, не дослушав ее. – Наверное, его украли.

Я посмотрела в глаза каждой из них, по очереди.

Когда очередь дошла до Эврибии, у меня не осталось сомнений. Мои глаза и уши отверзлись: я смотрела – и видела, я слушала – и слышала не только слова, но их тайный смысл.

– Этот браслет обязательно нужно найти! – сказала Эврибия.

– Зачем? У меня много других украшений, есть из чего выбирать.

– Да, конечно.

Она смутилась и отвела взгляд в сторону.

Сейчас, именно сейчас я должна сделать это, когда все в сборе. Я преисполнилась необычайной уверенности в своей правоте. Мой голос прозвучал так спокойно, что я даже удивилась.

– Эврибия, почему ты пытаешься извести меня? Я знаю, что это ты.

Так вот они, дары, которыми меня наградили змеи, вдруг поняла я. В минуту опасности я могу читать в сердце человека, как читают боги.

Мой неожиданный вопрос застал ее врасплох.

– Я? Я…

– Да, ты!

Я указала на нее.

Остальные смотрели, потеряв дар речи.

– Почему ты сделала это?

Я наступала на нее, собрав все силы, чтобы не дрожать.

Я думала, она будет отпираться и говорить, что я больна, нахожусь в бреду.

Вместо этого она выпрямилась и поставила шкатулку на стол с большим достоинством.

– Хорошо. Все равно меня казнят за причинение вреда жизни царицы. Так я скажу тебе всю правду, глупая, слепая девчонка! Да, девчонка. Потому что ты всего лишь девчонка, даже если весь мир будет валяться у твоих ног! А почему? Чем ты это заслужила? Просто так, красивым личиком! Я дала себе слово – разглядеть тебя вблизи, понять, за что тебя боготворят, и должна признаться: на меня не произвело особого впечатления то, что я увидела. Поэтому я решила уничтожить тебя.

Я не могла найти слов.

– Только поэтому? – спросила я.

– Нет! Не только! Тебе мало, что тебя обожают за твою хваленую красоту! Тебе все мало, ты жадина! Ты хочешь все отнять у людей! Зачем тебе понадобилась победа в соревнованиях? У тебя и так все есть! Зачем ты отняла победу у моей дочери?

Так вот оно что! Эврибия была матерью той девушки, которую я обогнала на предсвадебных соревнованиях по бегу.

– Она никогда не будет царицей. И никогда не придут к ней свататься сорок женихов с большими сундуками золота. У нее нет родственников среди богов. Все, что у нее есть, – ее быстрые ноги. И воспоминаний об этой победе ей хватило бы, чтобы скрасить всю ее жизнь. Почему ты отняла у нее даже это? Ты ограбила ее.

– Я не грабила ее. Просто я прибежала первой. Я бегаю быстрее.

– Нет, это обман! Это были нечестные соревнования!

– Почему нечестные?

– Потому что ты дочь Зевса. Конечно, он помог тебе. Ты не можешь равняться со смертными.

– Нет, могу. Даже если это правда, что я дочь Зевса, то дети богов такие же смертные, как все люди. Разве ты не знаешь этого?

– Дети богов – не такие, как все люди. Они сильнее, выносливее, красивее.

– Постарайся понять меня, – убеждала я. – Представь, что все вокруг только и говорят о твоем лице. Неужели тебе не захочется, чтобы в тебе признали другие достоинства, которых ты добилась своим трудом? Я знала, что хорошо бегаю, потому и объявила соревнования по бегу. Если бы твоя дочь оказалась лучшей бегуньей, чем я, то победила бы она.

– Нет, это было нечестно, – твердила Эврибия.

– Каким ядом ты смазывала браслет?

Остальные служанки стояли потрясенные и не произнесли ни слова.

– Этого я тебе не скажу. Он не раз сослужил добрую службу моим предкам и еще послужит. И сейчас ты смогла разоблачить меня только потому, что ты не как все смертные… У тебя нечеловеческие способности.

На самом деле разоблачил ее Геланор, со своими человеческими способностями и человеческим умом. Я порадовалась, как Менелай, тому, что он помогает нам, а не нашим врагам.

Я вызвала охрану и приказала:

– Уведите ее. Уведите.

Отец и Менелай, конечно, будут настаивать на том, чтобы казнить ее. Я не хотела ее смерти. С меня будет довольно, если меня оградят от нее или ее сообщников.

Так я открыла, к своей превеликой радости, каким даром наградили меня змеи: предвидением, ведь интуиция – свойственная им самим форма знания.

XIX

Приехала Клитемнестра – она навещала нас все чаще и чаще, и мы сидели под деревом Гермионы. Впрочем, выражение «под деревом» тут не вполне подходит. За пять лет дерево переросло меня, но нижние ветви находились еще слишком низко, чтобы можно было сидеть под ними. Так что мы расположились на мягкой траве как можно ближе к дереву, разложили провизию, разговаривали и смотрели, как играют с мячом на лужайке наши девочки. Ифигении было восемь, а Гермионе пять лет.

– Гермиона быстроногая, как ты, – сказала Клитемнестра. – Смотри, она сейчас перегонит Ифигению.

Обе девочки бежали изо всех сил, утопая в высокой траве. Я вздрогнула, вспомнив, как пострадала из-за своих быстрых ног.

– Мое время прошло, – вздохнула я.

Мне было очень жаль, что женщинам запрещено участвовать в соревнованиях после замужества.

Клитемнестра отказалась от протянутого мной бокала вина.

– Ты беременна? – догадалась я.

Она кивнула головой:

– Да. Агамемнон счастлив, он хочет сына и уже придумал ему имя – Орест, «покоритель горных вершин». Один Зевс знает, почему он выбрал такое имя.

– Наверное, он надеется, что имя определит судьбу ребенка. И Оресту покорятся самые высокие вершины.

Клитемнестра рассмеялась:

– Он хочет, чтобы его сын стал воином. Мне кажется, Агамемнон мечтает о войне. Без нее он скучает. Управлять страной в мирное время его не увлекает.

Большинство правителей мечтают о мире для своих народов, так я думала. Я была счастлива, что те пять лет, которые Менелай управлял Спартой, протекли в мире и спокойствии.

– Он очень тяжело переносит воздержание, понимаешь? – шепнула Клитемнестра.

Я понимала, что она имеет в виду, и снова меня укололо чувство то ли горечи, то ли зависти. Она имела в виду, как хорошо им с Агамемноном в спальне… Но лучше не думать об этом.

За все эти годы я ни разу не призналась Клитемнестре в своей холодности – мне казалось, это будет равносильно измене Менелаю. Что бывает между супругами по ночам – и чего не бывает, – касается только их двоих. Но притворяться было все труднее и труднее, особенно по мере того, как я превращалась в зрелую женщину: я должна была становиться более страстной и искушенной. До сих пор я справлялась с задачей, но притворство было мне ненавистно.

– Еще бы! – Я понимающе кивнула.

– Я боюсь, что он возьмет себе любовницу из служанок…

– Даже если так, он сразу ее бросит, как только ты разрешишься от бремени, – успокаивала я, на самом деле стараясь как можно скорее сменить тему разговора.

– А ты никогда не боялась, что Менелай возьмет любовницу?

– Я?

У меня кровь прилила к щекам.

– О, прости! – рассмеялась она. – Я и забыла, что ты у нас скромница. Ты никогда не говоришь на эти темы…

Клитемнестра помолчала и добавила:

– И все же, тебе двадцать один год, из них ты шесть лет прожила замужем. О чем же нам, замужним женщинам, говорить?

О чем угодно, только не об этом! – взмолилась я мысленно. Только не об этом!

– Как о чем? О детях… Ифигения очень умная девочка. А стихи, которые она сочиняет, когда играет на лире, – просто чудо. Мне кажется, ее вдохновляет Аполлон.

– Да, она с поэзией в ладах, – кивнула Клитемнестра. – Я очень рада: такой талант – большая редкость. Ты права, дар Аполлона.

Задыхаясь от быстрого бега, обе девочки подбежали к нам и бросились на одеяло.

– Всегда она прибегает первая! – сказала Ифигения, показав на Гермиону.

– Да, как ее мама, – ответила Клитемнестра. – Зато ты можешь делать то, чего не умеет она. Например, сочинять стихи и играть на лире.

Ифигения светло улыбнулась и отбросила прядку волос со лба. Она была славной девчушкой, с черными кудрями, как у отца, и светлой кожей, как у матери.

– Да. И мне это нравится больше всего на свете!

Гермиона потирала свои ободранные коленки. Она почти все время носилась по саду и к лире даже близко не подходила. Дядьям, моим братьям, очень нравилось учить ее скакать верхом и стрелять. Моя любимая кукла, которую вручила ей матушка, валялась без внимания.

Менелай обожал дочь, но считал, что со временем у нее должен появиться брат.

– Голубка моя!

Я наклонилась и взъерошила ее золотые, как у меня, кудри. Мы любили перепутать пряди волос и потом угадывать – где чья. Угадать, конечно, никогда не удавалось, но игра позволяла нам с новой силой ощутить, как мы близки.

Я посмотрела на Клитемнестру и заметила тень… Что-то гнетущее и подавляющее. Непрошеный дар священных змей открывал мне тайные побуждения человека. Я слышала отголоски его внутреннего голоса, эхо глубоко спрятанных помыслов.

Если б могла, я вернула бы этот дар обратно. Я не хотела его! Умоляю, змеи, заберите! С тех пор как змеи коснулись моих ушей и глаз, я слышала и видела много такого, о чем предпочла бы не знать, погружалась в тайны, о которых лучше не ведать.

Жрец сказал, что даров будет три. А пока проявил себя только один. Но я утешалась тем, что, может, одним все и ограничится.

– Клитемнестра, сестра! – еле слышно выдохнула я. – У тебя все в порядке?

– Конечно! Почему ты спрашиваешь? – удивилась она.

Значит, пока не сбылось. И надо молить Зевса, чтобы не сбылось. Но ее окружало плотное черное облако, я отчетливо видела.

Стояла зима. В море никто не рисковал выходить, корабли лежали на берегу, набитые камнями, чтобы их не унесло в море. Передвигаться можно было только по суше, но путешествовать по обледенелым скользким дорогам – невеликое удовольствие, и путешественников встречалось немного. Среди этих немногих оказались и мы с Менелаем: Агамемнон просил нас приехать в Микены. Зачем – мы не знали, письмо было туманным.

Земля оголилась, деревья стояли без листьев. Гермиона подергала меня за плащ.

– Мне холодно, – пожаловалась она.

Я сняла со своих плеч меховую накидку и закутала ее.

– Скоро приедем, – успокаивала я.

Она улыбнулась в ответ. Уже восемь лет, а для меня она все та же малышка.

– А зачем дядя Агамемнон зовет нас? – спросила она.

– Не знаю. Может, хочет сделать подарок.

– Я не хочу подарков от дяди Агамемнона. Он злой. А повидать Ифигению с Электрой хочу.

Надежды Агамемнона не оправдались, Клитемнестра снова родила девочку. Ее назвали Электрой – «янтарь», ибо глаза у нее были янтарного цвета. Ифигении было уже одиннадцать лет, но она по-прежнему с удовольствием играла с Гермионой, которая была младше. Я очень удивилась, когда узнала, что Агамемнон хочет выдать ее замуж. И за кого?

Показались каменные львы, охранявшие въезд в Микены. В лучах закатного зимнего солнца они отливали золотом. Меня охватывало чувство восхищения перед их красотой, но возникло непонятное чувство тревоги перед будущим. Я не любила Микены, хотя здесь были прекрасные виды на горы и на море. Дворец подавлял меня, подавляли высокие стены с крепостными валами, сложенные из огромных камней. В тяжелом и влажном воздухе я задыхалась.

Миновав львов, мы стали подниматься по крутой дороге к главному входу во дворец, который стоял на вершине горы.

Еще на дороге нас окружили многочисленные слуги, некоторые побежали вперед, чтобы предупредить Агамемнона. Он вышел навстречу нам. Он стоял на вершине горы, солнце светило ему в спину, очерчивая контуры могучей фигуры.

– Добро пожаловать! – воскликнул он и шагнул вперед, чтобы обнять Менелая. – Здравствуй, дорогой брат! Здравствуй!

– Здравствуй, брат! – вторил ему Менелай.

Плечом к плечу они стали подниматься по большой лестнице, которая вела к парадному входу.

Мы собрались в мегароне, расположенном в самом центре дворца. В камине горели кедровые поленья, щедро давая тепло, и уютный запах хвои струился в воздухе, отчего суровые лица гостей казались мягче.

Агамемнон до сих пор не открыл, по какой причине позвал нас. Но по рангу гостей – сплошь цари или правители соседних городов – я понимала, что причина была политической. Агамемнон нервничал, но пытался выглядеть веселым и непринужденным. Благодаря дару змей я почти слышала его мысли. Они были злыми и беспорядочными. Он улыбался все шире и шире.

Он все время следил, чтобы в золотых кубках не переводилось вино. Гостей было более тридцати, и кубки у всех были золотые, а вино – отборное, поэтому все должны были убедиться в его богатстве и процветании.

Среди гостей были Паламед из Наплии, Диомед из Аргоса, Полипорт из Тиринфа, Терсит из Коринфа и еще много других, кого я не знала, ибо они никогда не бывали у нас в Спарте. Агамемнон похлопывал их по плечу, посматривал сверху, откидывая голову назад, и порыкивал, как оживший лев, который сторожил город.

Менелай стоял в стороне и глядел растерянно. Он не любил шумных сборищ, обычно предпочитал тишину и уединение. Я держалась поближе к нему. Взяла его за руку, наши пальцы сплелись. Я испытывала острую потребность защитить его.

Женщины не присутствовали – обычно их не допускали на такие собрания. Для нас с Клитемнестрой было сделано исключение: для нее – как для хозяйки Микен, а для меня – как для ее сестры и еще потому, что Менелай неохотно со мной расставался.

– Друзья мои! – провозгласил Агамемнон. – Я рад вас видеть и благодарен вам за то, что вы проделали опасный путь в трудную зимнюю пору. Угощайтесь, пейте, ешьте! Я убил на охоте матерого кабана и хочу разделить с вами его отменное мясо. Оно жарится, скоро будет готово.

Он никогда не забудет похвастаться, подумала я об Агамемноне. Он стоял, слегка покачиваясь, и в своей меховой накидке напоминал дикого зверя.

Клитемнестра подошла к нам, за ней по полу тащился шлейф.

– Мужчины не имеют ни малейшего представления о времени. Кабан будет готов через несколько часов. Я предупреждала, что нужно начать готовить раньше.

Я поцеловала ее в щеку.

– Не переживай, сестра. С нас достаточно, что видим тебя. Мы приехали не для того, чтобы полакомиться кабаном. Хотя пока не знаем для чего. Главное, что у меня появилась возможность повидать тебя, а у Гермионы – своих двоюродных сестер.

Клитемнестра сделала большие глаза:

– Агамемнон хочет заручиться союзниками, на которых можно положиться.

– Для чего? – спросил Менелай. – Кругом все спокойно. Мы ни с кем не воюем.

– Агамемнон не любит жизнь без войны.

– Но не собирается же он затеять войну? И с кем?

Менелай огорчился, услышав неожиданную новость.

– Он впутался в историю с Гесионой, – ответила Клитемнестра и быстро прибавила: – На мой взгляд, это глупо. Что бы ни заявлял троянский царь, Гесиона счастливо живет в Саламине с Теламоном. С тех пор как ее увезли из Трои, прошло почти сорок лет.

– Троя… – пробормотал Менелай. – Лучше с Троей не связываться. Кроме того, эта история случилась во времена наших отцов. Пусть меня назовут трусом, но я считаю, что прошлые дела не стоит ворошить. Прошлое должно принадлежать прошлому.

Клитемнестра приподняла брови:

– Как решительно ты судишь! Но разумно.

Агамемнон прохаживался вперед-назад по мегарону, его лицо с резкими чертами попадало в отблески пламени то одного, то другого факела, укрепленного на стене. И в свете одного он казался красивым, а другого – сатиром: возможно, из-за бороды и глубоко посаженных глаз.

– Вепря сейчас принесут, обещаю, – объявил Агамемнон и поднял руки. – А пока мы ожидаем его, давайте обсудим тот урон, который наносят нам оскорбившие троянцев. Гесиону, сестру царя Приама, бывшую некогда троянской царевной, много лет назад подарили Теламону из Саламина. Но троянцы никогда не отказывались от планов вернуть ее! Они даже грозились высадить армию, чтобы отбить ее. Они говорят, будто Геракл захватил ее силой, а Теламон силой же удерживал. А я говорю – глупости! Она сама отказалась вернуться в Трою!

Терсит перекрыл шум голосов громким вопросом:

– А что, ее кто-нибудь спрашивал?

– Я думаю, ее муж Теламон. Или Тевкр, лучший из лучников, – заявил Агамемнон и стукнул бокалом об стол.

– А смела ли она сказать им правду? – настаивал Терсит.

– Конечно, после сорока-то лет… – начал было Менелай.

Вдруг раздался голос:

– Женщина не всегда может признаться, чего она хочет.

К моему изумлению, голос принадлежал мне. Я не собиралась говорить – и тем не менее слова вырвались у меня.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Агамемнон.

Его взгляд, как и взгляды всех собравшихся, был прикован ко мне.

– Я имею в виду, что замужняя женщина, которая заботится о своей семье, о муже и ребенке, не всегда способна выразить те чувства, которые могут противоречить интересам семьи. – Я перевела дыхание и продолжила: – Любовь к новой семье не отменяет любви к прежней.

Мне повезло: обе мои семьи – и та, в которой я выросла, и та, которую я создала, – были рядом со мной. Но так бывает далеко не всегда.

– Она забыла Трою! – прогремел Агамемнон. – Она доказала это своими поступками.

– Если одна любовь вступает в противоречие с другой, это может быть причиной страдания – и молчания, – ответила я.

Агамемнон нахмурился. Я уже была не рада, что привлекла к себе внимание, но как могла я молчать? Его заблуждение может привести к кровопролитию, ведь он собрал своих гостей в надежде, что они послужат ему своими мечами.

– Если троянцы не откажутся от своих обвинений, мы ответим им военными кораблями и мечами! – воскликнул Агамемнон и огляделся вокруг: кто присоединится к нему.

Раздалось несколько довольно вялых криков.

– Троянцы зазнались, – сказал Терсит. – Окопались около Геллеспонта, не дают нам торговать на всей территории, не пускают к Черному морю. По мне, так лучше б они исчезли.

– Троянцы не собираются исчезать. Они так и будут торчать, как колючка у нас в боку, пока мы сами не смахнем их, – заявил Агамемнон.

– У троянцев много союзников среди соседей, – заметил Диомед. – Они могут прийти им на помощь.

– Хватит! – вмешался Менелай. – Вы рассуждаете так, будто война объявлена. А для войны с Троей у нас нет ни причины, ни предлога. И, честно говоря, дешевле платить торговые пошлины, которые они назначают, чем снарядить армию. Таковы законы торговли: обмен, налоги. Своим расположением у Геллеспонта троянцы обязаны богам, так же как мы своим на Эгейском море. Мы должны уважать волю богов.

В зале поднялся глухой ропот, хотя Менелай говорил спокойно и рассудительно. Собравшимся не нужны были разумные возражения – по крайней мере, не этим зимним вечером, в полумраке, разрываемом всполохами факелов.

– Значит, ты хочешь посиживать в своем огромном дворце в Спарте, греть бока у очага, не совершив ни одного подвига, и умереть стариком, о котором на похоронном пире и спеть-то будет нечего? – воскликнул Диомед.

Я почувствовала, как Менелай напрягся. Он не сразу нашелся что ответить.

– Мне кажется… – подыскивал он слова. – Я думаю, лишь от воли богов зависит, будут на наших похоронах петь о подвигах или нет. Каждый должен испить ту чашу, которую послали ему боги. И мирная жизнь – тоже подарок богов.

– А я могу налить в свою чашу чего пожелаю! – крикнул Диомед и высоко поднял золотой кубок.

– Но эту чашу ты получил от других, – опять раздался мой голос: меня вывела из терпения его самонадеянность. – Возможно, ты не так свободен в своих действиях, как воображаешь.

Диомед уставился на меня, потом перевел взгляд на Менелая, как бы говоря: «Уйми свою жену».

– Оставьте в покое дряхлого Приама, – послышался голос с другого конца зала.

Быть может, общее настроение еще изменится: вдруг гости прислушаются к разумным доводам Менелая?

– Приам! Он старый осел. Выживший из ума восточный владыка. Но у него сыновей штук пятьдесят – все живут вместе с ним во дворце, – опять заговорил Агамемнон.

– И что, разве это причина для того, чтобы нападать на него? – спросил Менелай. – Пусть себе живет вместе со своими сыновьями.

Менелай сделал здравое замечание, но в его голосе я услышала горечь: у Приама пятьдесят сыновей, а у него ни одного. Ни одного! Каждый мужчина хочет сына, и Менелай не был исключением.

– По-моему, это никуда не годится, – пробормотал Агамемнон, у которого тоже не было ни одного сына.

– Я слышал, у него нашелся еще один сын, уже взрослый! – воскликнул Паламед.

– Рожденный от рабыни! – рассмеялся Полипорт. – Этих «отпрысков» полно в царских покоях.

– Это законный сын, – возразил Паламед. – Его еще младенцем унесли в горы из-за дурного предзнаменования, а сейчас он объявился и хочет получить свою долю наследства. Говорят, он красив и лицом, и телом, а силой не уступит другим сыновьям. Его зовут Парис, что значит «мешок», ибо его новорожденным унесли в горы в мешке и бросили умирать.

– Как трогательно! – Терсит фыркнул. – Какая увлекательная история!

– Этот старый Приам сидит, смотрит в окошко и думает, что ему ничто не угрожает! – Агамемнон шипел от злости. – И вообще, кому какое дело – сорок девять у него сыновей или пятьдесят, красавцы они или нет?

– Вот именно, Агамемнон, какое тебе дело до Приама и его сыновей? Ты кипятишься и говоришь чушь!

Ни один человек на свете не смел сказать Агамемнону, что он говорит чушь, кроме Клитемнестры, и то не прилюдно. Агамемнон обшарил взглядом комнату, пытаясь найти того, кто говорил.

– Мне есть дело, ибо Приам – брат Гесионы. Он твердит на весь мир, будто греки ее увезли. Он ненавидит нас, греков!

Агамемнон выпятил подбородок, как делал, когда сердился, и стал похож на разъяренного быка.

– Это все твои выдумки! – возразил Менелай. – Я слышал, что Приам – мудрый и миролюбивый правитель и ни к кому не питает ненависти.

– А если он такой мудрый, то пусть боится нас! – воскликнул Агамемнон.

Из тени выступили два человека: один постарше с красивым, но злобным лицом, другой помладше с огромной шапкой волос. Где-то я их уже видела, но где?

Старший нес в руках защитную одежду и доспехи, младший – оружие: мечи, стрелы, пики. На голове у него красовался необычный шлем, украшенный клыками вепря.

– Линк, покажи всем, что ты принес!

Человек послушно разложил нагрудники, латы, шлемы, металлическую пластину, которая закрывала воина от плеча до бедра. Правда, чтобы поднять и держать ее, требовалась нечеловеческая сила.

– Это воинское снаряжение, – сказал он с гордостью.

– У меня целая кладовая заполнена этим добром, – сказал Агамемнон. – А теперь ты, Церкион, покажи, что есть у тебя.

Юноша охотно выполнил приказ. Он встал на колени и разложил оружие.

– Я готов к любым событиям, меня никто не застанет врасплох, – заявил Агамемнон.

– По-моему, ты сам не прочь застать кого-нибудь врасплох, – ответил Диомед. – Ты собрал в подвалах столько оружия, оно ржавеет и просит крови.

– Пусть лучше ржавеет, зато я спокоен, – ответил Агамемнон.

Церкион прохаживался среди разложенных мечей и кинжалов.

– Длинный меч неудобен в деле. Чем короче, тем лучше. Надежнее. Короткий меч не переломится пополам, оставив тебя безоружным. Он наносит глубокие раны, а не уколы. Конечно, для боя на близком расстоянии лучше всего пригоден кинжал. Но у него есть один недостаток – противника нужно подпустить близко! – сказал Церкион, помахал одним из кинжалов и рассмеялся.

– Идеальным было бы оружие, которое уничтожает противника на большом расстоянии. Если вы посмотрите на мечи, то увидите, что каждое усовершенствование имеет одну цель – поразить противника, не приближаясь к нему.

Это говорил невесть откуда появившийся Геланор. Он закончил свою речь, обращаясь к юноше:

– Вам нужен длинный меч, который при этом ранит смертельно, как короткий. Да, это мечта любого воина.

Как он тут оказался? Или Агамемнон забрал его у Менелая и взял к себе на службу?

Мне стало страшно при мысли, что мы останемся в Спарте без Геланора. Нужно добиться его возвращения. Как Агамемнону удалось его переманить?

– Красивый у тебя шлем, – заметил Геланор, указывая на голову Церкиона. – С клыками вепря. Очень красиво. Но у нас есть кое-что получше.

Церкион смутился и сдернул шлем.

– Тебе нужен более жесткий шлем – он лучше защищает голову, – пояснил Геланор.

Он подошел туда, где были разложены стрелы с луками.

– Стрела должна лететь как можно дальше.

– Лук со стрелами – оружие труса! – крикнул Диомед из Аргоса.

– Вот как? Нет, друзья мои, лук со стрелами – еще один шаг на длинном и незаконченном пути развития оружия. Стрела поражает самую дальнюю цель. И должна лететь как можно дальше. Если вы не усовершенствуете свои стрелы, это сделают другие раньше вас.

– И на каком расстоянии сегодня стрела может поразить цель? – спросил кто-то.

– Эти стрелы, которые я вижу, – на расстоянии семидесяти шагов, не больше. А мои стрелы полетят на триста шагов.

– Невозможно! – вмешался Агамемнон. – Я высоко ценю таланты Геланора, но это невозможно.

– Причина в луке, – ответил Геланор. – Как далеко полетит стрела, зависит от натяжения тетивы. Если тетива будет натягиваться до уха или еще больше, вы удивитесь, как далеко полетят ваши стрелы.

– Но у нас нет таких луков! – ответил Линк.

– Пока нет. Так давайте сделаем. Это не так трудно.

– Значит, на самом деле твои стрелы пока не летают так далеко, как ты говорил?

– Нет, но я уверен, что это возможно. Нужно сделать тетиву из сухожилия, отрегулировать упругость и…

– Ха! – Линк схватил с пола лук. – А для меня и этот хо-рош!

Но Церкион отвел Геланора в сторону, чтобы порасспросить.

– Мне годится любой способ, лишь бы убить больше троянцев! – провозгласил Агамемнон. – Главное – добраться до них.

Когда мужчины вдоволь насмотрелись на оружие, его приказали унести и позвали барда. Я подошла к Геланору и прошептала:

– Неужели ты покинул нас?

В его глазах мелькнула улыбка, и он ответил:

– Никогда, моя девочка, я тебя не покину. Я всегда готов защитить тебя от врагов.

Поскольку никакие враги не беспокоили меня после истории с попыткой отравления, то я видела его очень редко.

– Не смей оставаться в Микенах, ты должен вернуться в Спарту с нами! – вдруг приказала я.

Теперь улыбка коснулась его губ.

– Я повинуюсь, моя царица.

Он рассмеялся.

– Агамемнон платит не очень щедро. К тому же он не собирается воплощать ни одну из моих идей. Они требуют денег, а этот человек скуповат.

Бард с лирой в руках стоял в зале, дожидаясь, пока гости затихнут. Его глаза были закрыты. На улице поднялся сильный ветер, он порывами набрасывался на стены дворца. В очаг подбросили еще дров, но все равно холод пробирался в зал сквозь щели между камнями.

– Спой про поход аргонавтов, про Ясона и золотое руно, – попросил кто-то.

– Мы слышали сто раз про аргонавтов, – возразил Церкион. – Нет, давай про Геракла и гидру!

– Надоело! – пронеслось среди гостей.

– Лучше про Персея! Он основал Микены, про него и петь.

– Да, про Персея и Медузу!

– Нет! – возразил Агамемнон. – Пусть споет про Приама и про то, как он требует вернуть ему Гесиону!

Бард грустно посмотрел на Агамемнона:

– Я не знаю такой песни, господин.

– Так сочини! Или муза прогневалась на тебя?

– Господин, у этой истории нет конца. По законам эпической поэзии она не годится для песни.

– Так давайте придумаем конец, всемогущие боги! – взревел Агамемнон. – И ты споешь нам по этим своим законам!

Огонь почти совсем погас, но никто не подбросил дров, чтобы поддержать его. Ветер бушевал за стенами, гостям хотелось одного – поскорее добраться до своих постелей, укрыться теплыми шкурами, закутаться в мягкий мех и уснуть.

Нам с Менелаем выделили лучшие из комнат для гостей – те самые, в которых мы провели первую брачную ночь. Оказаться здесь снова, после всего, что было пережито за эти годы… Но, по правде говоря, это не очень тревожило меня. Я так хотела спать, что у меня глаза слипались.

Менелай застонал – он всегда так делал, чтобы показать, как устал. Он снял меховой плащ с плеч, но на них давила тяжесть куда бóльшая.

Он стоял ссутулившись. Я никогда не замечала за ним этого раньше – больше он не держался прямо, как молодой ретивый воин Церкион. Менелай постарел, его подточило время, не война.

Его сутулость была дорога мне. Не его сила, а его слабость вызывала у меня нежность. Я стояла рядом с ним и чувствовала жалость.

Бедный Менелай! Я должна о нем заботиться.

Мы обнялись, легли рядом. Мой друг, мой муж, я ощущала его тепло. А дальше все было как всегда. Афродита опять посмеялась надо мной. Так я и не заслужила ее милости. Зато другие боги отметили нас своей милостью, и их дары были с нами: привязанность, уважение, преданность. И в крепких объятиях Менелая я с тоской думала, что должна быть за эти дары благодарна, мне выпало не так уж мало. И разве Менелай не был моим союзником с первых дней? Мы начали жизнь вместе, вместе мы ее и закончим.

XX

Как только на горизонте показалась Спарта, раскинувшаяся на берегу Еврота, настроение у меня улучшилось. Мой родной город был светлым, открытым, живым – полная противоположность Микенам.

Гермиона тоже вернулась домой с радостью. Здесь она могла свободно бегать по открытым галереям. Конечно, в играх ей не хватало двоюродных сестер, хотя она могла играть с детьми служанок и придворных. Правда, Гермиона призналась мне, что на этот раз ее сестричка Ифигения интересовалась играми меньше прежнего, у нее появилось много расчесок из слоновой кости, зеркал из бронзы, ароматных масел, и она подолгу возилась с ними.

– Это понятно, ведь она приближается к тому возрасту, когда девушки выходят замуж, – ответила я. – Думаю, она мысленно готовится к этому событию.

– А Электра еще маленькая, с ней неинтересно. От нее одни неприятности. И все время задает вопросы, – пожаловалась Гермиона.

– Совсем как ты, когда была маленькая, – рассмеялась я.

Гермиона затрясла кудрявой головой:

– Нет, нет! Я была не такая!

– В этом нет ничего плохого, – успокоила ее я. – Наоборот. Лучше задавать много вопросов, чем мало.

Вопросы… Мне самой хотелось задать так много вопросов – только кому? Почему Агамемнон так стремится к войне? Просто от скуки? Ведь мужчины начинают войны от скуки? Или из зависти к Приаму, у которого пятьдесят сыновей? Хочу ли я, чтобы Менелай отправился на войну? Стала бы моя жизнь после его ухода интереснее или наоборот?

Зима костлявыми руками цеплялась за землю, и та лежала беспомощная, безжизненная. Мы мерзли в меховых плащах, ни днем ни ночью не гасили огня в жаровнях, и я допустила в голову не очень почтительную мысль: может, Деметре не стоит доходить до таких крайностей, оплакивая Персефону. Едва подумав так, я стала в ту же минуту вымаливать прощение: а вдруг Деметра захочет, чтобы я на собственном опыте поняла, сколь глубокой может быть скорбь матери, потерявшей ребенка? Я испугалась наказания богини.

Геланор просился, чтобы его отпустили на время в Гитион. Он говорил, что, пока в Спарте мало работы, он займется ловлей морских раковин, из которых делают пурпурную краску, и весной, когда прибудут купцы, его семья сможет предложить им ценный товар. Он говорил, что в плохую погоду раковины искать легче, главное – потом отогреться у костра.

– Даже финикийцы не выходят в море в такую погоду, – говорил он. – Но как только перестанет штормить, они первые тут как тут.

Я не хотела его отпускать. Мне было интересно разговаривать с ним. Женщины во дворце толковали только о пряже, мужьях, смертях и детях, а мужчины – об охоте, торговле и войне. Геланор, даже если он говорил о том же, делал это иначе: словно стоял на высокой скале и смотрел сверху, и с этой точки зрения описывал дела людей, будто сам не был причастен к ним или озабочен результатом. Меня осенила мысль, как нам обоим рассеять скуку.

– Я поеду с тобой! – предложила я.

Он удивился.

– Ты хочешь лазать среди камней и искать раковины?

– Нет, я хочу увидеть Гитион, постоять на морском берегу, вновь услышать шум прибоя.

– Ты царица сухопутной страны. Ничего не поделаешь, если Менелай не отвезет тебя к морю. Кстати, ведь его дед живет на Крите? Почему ты не поедешь туда с ним?

– Его дед тяжело болен, Менелай старается не беспокоить его.

Насколько я знала, Менелай не любил моря и избегал морских путешествий.

Во время разговора сильный порыв ветра сорвал покрывало с моей головы. Геланор рассмеялся и сказал:

– Хорошо, я возьму тебя позже, когда перестанут дуть ветры. Сейчас на берегу моря тебя окатит с ног до головы, и ты простынешь. Менелай велит меня казнить за то, что не уберег здоровья Елены. Посейдон любит это время года, когда может яриться вдоволь, вздымать водяные горы до небес. Осторожные люди сейчас стараются не подходить к нему близко.

– Тогда почему ты едешь?

– А кто тебе сказал, что я осторожный человек? Да и вынужденное безделье заставляет меня забыть об осторожности.

Менелай легко согласился на мой отъезд: он доверял Геланору. Можно было бы сказать, что он доверял Геланору, как брату, зато мне показалось, что Агамемнону Менелай не доверяет, совсем не доверяет. Он только поставил одно условие: я поеду, когда закончится сезон зимних штормовых ветров, Гермиону брать не буду, а двух телохранителей возьму.

По правде говоря, в те дни Менелай легко соглашался почти со всем, он был настроен благодушно. Возможно, он наконец-то почувствовал, что быть царем – его призвание.

– Привези мне парочку моллюсков, когда вернешься, – попросил он. – Я слышал, они бесцветные, а пурпурную жидкость выделяют, когда расколешь скорлупку.

– Обязательно привезу, – пообещала я.

При мысли о путешествии моя кровь начинала пульсировать в ритме морского прибоя.

Есть черта, у которой зима сходится с весной в рукопашной схватке, и они поочередно берут верх. Один день холодно, другой – тепло. Благоразумные деревья не спешат поверить этому теплу, а самые нетерпеливые выпускают почки навстречу первому лучу солнца. Вот в такую-то пору мы с Геланором отправились в Гитион, в сопровождении телохранителей. Переход предстоял долгий: целый день пути. Но меня это только радовало. Я надела прочные башмаки и теплый плащ, не забыла накинуть на лицо покрывало. К постоянному вниманию встречных людей я привыкла, но в дороге оно могло стать препятствием, которого я хотела избежать.

– Вот это зрелище! – воскликнул Геланор, когда я присоединилась к нему у городских ворот.

– Что-нибудь не так?

Я оглядела башмаки и плащ.

Он улыбнулся:

– Я привык тебя видеть в царском убранстве, а в одежде странницы вижу в первый раз. Итак, в путь!

Судя по всему, он сомневался в моей выносливости, хотя не подавал виду. Когда же мы миновали алтарь Артемиды Ортии – места, где мальчиков бичевали до крови перед посвящением в мужчины, он остановился и вынул кожаную флягу с водой.

– Ну и ну! Ты идешь как ни в чем не бывало, а я немного запыхался.

– Я была неплохой бегуньей, – пояснила я.

Только как давно это было!

– А! Тогда мне с тобой не тягаться, – улыбнулся Геланор и протянул мне флягу.

Сначала мы шли по берегу Еврота. Река, полноводная благодаря тающим снегам и весенним дождям, стремилась, как и мы, к морю. Нам встречались и деревушки, и отдельные крестьянские домики. На полях, засеянных озимыми, зеленели побеги ячменя, достававшие уже до колен. На нас никто не обращал внимания, что радовало меня и не меньше – Геланора.

– Давно хотел спросить, но если тебе неприятно – не отвечай. Как ты себя чувствуешь под постоянными взглядами?

– Ужасно! Невозможно описать словами.

– А каково, по-твоему, человеку, у которого противоположная проблема: он хочет привлечь к себе внимание, но его никто не замечает?

– Откуда же мне знать?

– Я думаю, все беды в мире происходят от этих людей-невидимок. Они готовы на все, лишь бы их заметили. Они бахвалятся, грозятся, клевещут, убивают.

– Это очень резкое суждение. Часто и вполне заметные люди делают то же самое: они хотят еще большей славы. Они ненасытны. – Говоря это, я думала об Агамемноне: хоть он и был царем, но явно не довольствовался тихой жизнью в Микенах. – А простые люди очень часто бывают счастливы.

Геланор усмехнулся:

– Если человеку покажется, что его недооценивают, тут и жди беды…

День клонился к вечеру. Перед нами выросла гряда высоких холмов, которые преграждали путь, как стена.

– За ними – город Гитион и море, – сказал Геланор. – Но нам совсем не обязательно карабкаться вверх. Тут есть проход.

Мы прошли через туннель, и перед нами, сияя, раскинулось море. Огромное, без конца и края, с далеким горизонтом. Это было воистину царство: царство Посейдона.

На закате мы вышли к полоске земли, влажной, несмотря на ясный день.

– Завтра на рассвете вернемся сюда. На заре моллюски ловятся лучше всего.

Я втянула всей грудью удивительный запах моря, имеющий какой-то металлический привкус – то ли водорослей, то ли скользкого мха на камнях.

Ночь мы провели в доме, где жила семья Геланора. Его родные из деликатности старались не разглядывать меня, это были простые и доверчивые люди. Я поняла, как сильно отличался от них Геланор и почему он больше не живет дома.

Темно, холодно, сыро. Геланор настоял, чтобы мы пошли на берег как можно раньше, перед восходом солнца. Он готовился войти в воду и заняться ловлей моллюсков, а я стояла на берегу и смотрела.

– Ты говорила, что хочешь постоять на берегу, послушать шум прибоя.

– Ты надолго уходишь?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Зависит от того, как будет ловиться.

Моей задачей было стеречь мешок, куда он будет складывать пойманных моллюсков. Сначала я не отходила от мешка, но потом пристроила его в надежное место, так чтобы Геланор его заметил, и побрела прочь от скользких камней вдоль берега. Мне надоело сидеть неподвижно, глядя на пустой горизонт, хотя восход был великолепен. Я промокла от морских брызг и дрожала от холода.

Я решила прогуляться по берегу в надежде, что согреюсь. Охранникам я приказала остаться на месте, ждать Геланора. Я старалась идти как можно быстрее. На берегу в столь ранний час не было видно ни одного живого существа: рыбаки выходили позже. Я смотрела, как волны разбиваются о прибрежные камни и ощупывают песок, словно пальцы, испачканные белой пеной.

Не очень далеко от берега я разглядела островок. Он порос деревьями, которые склонялись под ветром и будто звали меня.

Я все шла и шла, взошедшее солнце светило мне в спину. Наконец-то я согрелась. Впереди слева показался утес, а в нем – пещера. Не знаю почему, я направилась туда. Подойдя, я почувствовала, что из ее глубины веет теплым воздухом.