Читать онлайн Сефира и другие предательства бесплатно

I

Лиза посмотрела в салонное зеркало и увидела, что ее глаза почернели.

Это началось неделю назад, на второй день ее пути. Она мыла руки в дамской комнате на стоянке для отдыха на шоссе I-80, где-то посреди просторов Пенсильвании, и когда взглянула на себя в зеркало, увидела вокруг зрачков черные круги. С внезапно забившимся сердцем она подалась ближе к зеркалу. Её зрачки были обведены жутковатой, как чернила кальмара, чернотой. Она придвинулась еще ближе. Тьма, казалось, двигалась, медленно вытекая из зрачка на зеленую гладь радужной оболочки. Лиза прижалась носом к зеркалу, пытаясь различить детали, но глаза наполнились слезами, зрение затуманилось. Отражение исказилось, она отпрянула от зеркала и поспешила из туалета. Она забыла вытереть руки и заметила это, лишь когда вцепилась в руль своей «Хонды Аккорд».

В течение следующих пяти часов, в то время как вечер перетекал в ночь, а она продолжала ехать по I-80 до тех пор, пока не стали наливаться тяжестью веки и ей пришлось остановиться на парковке для грузовиков под Питсбургом, Лиза проверяла зрение каждые десять минут, закрывая сначала левый глаз, затем правый – в попытке определить происходящее с ней. Насколько она могла судить, изменения в глазах были главным образом косметическими. Зрение как будто ничуть не ухудшилось, глаза стали более чувствительны к свету – и никаких болезненных ощущений.

Однако случившееся с ними в последующие дни не на шутку встревожило ее. Второй и третий дни ее радужные оболочки устойчиво темнели, и теперь она уже не могла сказать, где заканчивался зрачок и начиналась радужка. Эффект был настолько нервирующим и заметным, что она достала из бардачка «Рэй-Бен» [1] и надела их. На четвертый день другое зеркало, на этот раз в «Дэйз инн» в Падьюке, штат Кентукки, показало ей что-то напоминающее крошечные черные облачка, клубящиеся над ее глазами. Когда, проснувшись неожиданно рано, Лиза вошла в ванную, сонно подумывая о том, чтобы провести еще часок в постели, перспектива отдыха тотчас растаяла, когда она вгляделась в свое отражение. Чернота распространилась по радужным оболочкам, просачивалась во внутриглазную жидкость под роговицами словно дым, расползающийся от некоего бушующего внутреннего пожара. Как и прежде, никаких нарушений зрения она не ощущала, поэтому, приняв душ, нацепила солнцезащитные очки, к которым уже привыкло ее отражение – лицо выглядело не просто голым, оно казалось неполным без толстой черепаховой оправы, – и направилась под небо, которое только-только начало наливаться светом.

Несколько раз, когда Лиза мчалась вверх и вниз по холмам Иллинойса, на короткие мгновения ее зрение фиксировало знаки с белой буквой «Н», указывающие на больницу у следующего съезда, и подумывала о том, чтобы свернуть с того шоссе, по которому гудели колеса ее «хонды», и направиться прямиком в отделение скорой помощи. Вопрос состоял не в том, стоило ли беспокоиться о переменах в ее организме и как вообще такое может быть. Дело было скорее в ее отставании от Сефиры на двадцать четыре, самое большее – на тридцать шесть часов, а поездка в отделение неотложной помощи заняла бы несколько дней, потому что ее наверняка госпитализируют, пришлось бы сдавать анализы, лечить – пытаться, по крайней мере. Что ее ждет, если усилия врачей не увенчаются успехом? А Лиза предполагала, что именно так и будет. Вызовут специалистов, организуют консультации с экспертами, ее переведут в региональный медицинский центр, университетскую клинику. И отпустить ее не смогут, не так ли? Не то чтобы она винила медиков. Они не захотят рисковать тем, что она заразит других людей своей болезнью, и долгосрочные последствия могут оказаться более серьезными, чем те, с которыми она до сих пор сталкивалась.

А за это время Сефира будет уезжать все дальше и дальше, сначала – если предположить, что мадам Сосострис была права, – в отель в Монтане, а потом… кто знает? Был шанс – не настолько малый, чтобы его отбросить, – что она обгонит Сефиру, застигнет ее врасплох на какой-нибудь круглосуточной стоянке для грузовиков или на обратном пути к тому нелепому фургону. Даже если (что казалось вероятным) Сефира сохранит лидерство, Лиза прибудет как раз вовремя, чтобы встретиться с ней лицом к лицу в мотеле. По словам мадам Сосострис, Сефира планировала остаться там отдыхать как минимум на три дня, а возможно, и на пару недель. Однако все это зависело от того, будет ли Лиза продолжать давить на педаль газа. Потеряешь несколько дней – потеряешь Сефиру.

К этому моменту Лиза уже трижды прокрутила ассортимент компакт-дисков, разбросанных на пассажирском сиденье, и приступила к четвертому циклу. Поначалу, когда она ехала через Адирондак, слушать музыку ей, мягко говоря, не особо хотелось, и она убивала часы в воображаемом споре с Гэри, включая радио на канале NPR, когда уставала от звука своего голоса. На следующий день она перескакивала с одной на другую радиостанции севера штата Нью-Йорк и всей Пенсильвании, пальцем то и дело нервно давя кнопку сканирования радио, отказываясь от песни, которая не нравилась, лишь для того, чтобы чуть погодя, не найдя в репертуарах местных станций ничего лучшего, вернуться к ней. Следующим утром она проделывала то же самое, пока внезапно овладевшее ею раздражение по поводу слабого радиоприема из-за помех в горах Западной Вирджинии не побудило ее потянуться правой рукой к компакт-дискам. С острой, как лезвие скальпеля, иронией она достала альбом Аланис Мориссетт «Jagged Little Pill». В средней школе она была одержима этим альбомом – наслаждалась вызывающими текстами, не понимая открытых необузданных эмоций, их наполнявших. Достаточно будет сказать, что сейчас все изменилось. Она подпевала трекам во весь голос, а когда диск закончился, запустила его снова. За Аланис последовали Рианна, затем Люшес Джексон (еще одно «ау» из прошлого), затем Пинк, Леди Гага и ее тайные увлечения – Долли Партон и Лоретта Линн.

Две последние полюбились ей благодаря работе. Одна из ее клиенток по физиотерапии, женщина средних лет, страдавшая болезнью Паркинсона, три десятилетия проработала в государственной школе учителем музыки, прежде чем болезнь вынудила ее уйти на пенсию. В начале каждого из их сеансов миссис Мюллер настаивала на том, чтобы аккомпанементом к ее усилиям была музыка. А музыкальные вкусы этой женщины отличались большим разнообразием: от поздних симфоний Бетховена до «среднего» периода творчества Фрэнка Синатры. В тот день, когда она поставила «Джолин», Лиза наморщила нос, взглянув на обложку альбома, на которой была изображена Долли Партон в зеленом, расшитом бисером платье, с густыми светлыми волосами, взбитыми в высокую прическу и залитыми лаком. Миссис Мюллер неодобрительно поцокала так, будто Лиза была одной из ее учениц.

– Не смейте хмурить брови на Долли, – гневно сверкнула глазами она. – Это гениальная женщина.

К удивлению клиентки, Лиза согласилась с ней и в последующие визиты спрашивала учителя музыки, могут ли они послушать и другие альбомы певицы.

– Вот, я же вам говорила, – сказала миссис Мюллер.

С каждым новым занятием она знакомила Лизу с музыкальным каталогом Долли, расширяя его до Лоретты Линн и Пэтси Клайн. Гэри раздражало новое увлечение жены, как он выразился: музыкой его родителей. Он предпочитал музыку электронную, продолжительные звуковые потоки, перетекающие один в другой.

– Это для работы, – ершисто ответила она, защищаясь, пожалуй, с большей горячностью, чем следовало.

В магазине «Рино рекордз» в Гугеноте она обнаружила сборник из четырех дисков с лучшими хитами Долли и двойной альбом лучших песен Лореты Линн. Она купила альбомы и держала компакт-диски в своей машине, где они присоединились к коллекции музыки, сопровождавшей ее на пути от одного клиента до другого. Сейчас высокий, сочный голос Долли действовал на удивление успокаивающе, хотя начальные строки из «Джолин» [2], с их мольбой оставить в покое возлюбленного певицы, заставили Лизу поморщиться.

Когда она проснулась на пятый день путешествия, глаза нестерпимо жгло. Нетвердой походкой, сопровождаемая хмурыми взглядами персонала «Макдональдса» на парковке отеля, в котором оставалась на ночь, она проследовала в дамскую комнату. Солнцезащитные очки с бряканьем упали в раковину. Зеркало показало ей, возможно, мать всех похмелий или тяжелый случай вирусного конъюнктивита, если бы не кровеносные сосуды, пересекающие белки, – они были черными и будто прорисованными на склерах тонкой ручкой.

У нее перехватило горло, она плеснула холодной водой в глаза, и это на мгновение чуть ослабило жжение, но не принесло никакого иного эффекта, – будто вода могла вымыть из глаз то, что чернило их. В аптечном магазине «CVS» рядом с «Макдональдсом» она купила бутылку стерильного физраствора и пузырек «Визина», после чего вернулась в туалет ресторана, чтобы промыть глаза и закапать в них. Лечение принесло малую толику облегчения. Лиза заказало большую порцию кофе навынос и отправилась в дорогу. Долли из автомагнитолы пела о том, как тонет в бесконечном море слез. Остаток дня, когда Лиза пересекла сначала Миссури, а затем Канзас, она ощущала болезненную сушь в глазах, и казалось, будто в них песок, и веки царапают роговицы каждый раз, когда она моргает. Ей приходилось останавливаться, по ощущениям, каждые десять минут, чтобы закапать глаза «Визином». Происходящее раздражало ее. Время, которое ей требовалось, чтобы остановиться, снять очки, наклонить голову, отогнуть нижнее веко и выдавить каплю, казалось утекающим сквозь пальцы. Под слоем раздражения, как темная вода под кромкой льда, таились мучительное беспокойство и страх того, что происходящий в ее глазах процесс вступил в новую фазу, что это начало чего-то худшего, что она упустила тот момент, когда нужно было обратиться к врачу. Страх просачивался в ее раздражение, пока, наконец, уже почти миновав Топику, Лиза все же решилась повернуть на ближайшем съезде к больнице неподалеку. Подъезжая к больнице, она уже видела ее, однако эмоции, которые она не смогла бы определить, заставили ее нажать на педаль газа, а руки – направить машину к указателям, ведущим обратно к федеральной автомагистрали.

Когда на следующее утро она почувствовала, что глазам легче, Лиза сказала себе, что приняла верное решение. Черные капилляры, заштриховавшие белки ее глаз, размножились до такой степени, что редкие участочки белизны уже казались странностью – словно результатом неумелой раскраски на рисунке ребенка. Еще двадцать четыре часа – и на месте глаз останутся лишь несколько бледных пятен, словно брызги краски. К тому времени Лиза уже должна была пересечь границу Монтаны. Какое бы беспокойство ни вызывала предпоследняя фаза трансформации глаз, его поглотило ощущение, поразившее ее, когда она увидела знак, приветствовавший путешественника в Стране бескрайнего неба [3]. Как будто желтая линия, очерчивающая границы штата в ее потрепанном и зачитанном до дыр путеводителе «Рэнд Макнелли», была настоящей, физической границей, как будто, пересекая ее, она перемещалась в некое пространство, сообразное сдвигу цветов карты от синего края Вайоминга к белому простору Монтаны. Это напоминало ощущения, когда при сильной простуде – нос заложен, в голове туман – принимаешь лекарство, которое мгновенно снимает все симптомы. Пейзаж, проплывающий мимо окна машины, не особенно отличался от того, что она видела последние несколько часов в Вайоминге: земля, похожая на смятые простыни на кровати, густая желтая трава, редкие дома и заправки или ферма, будто декорация к фильму, – все казалось ярче, словно подсвеченным изнутри миллионами крошечных ярких огоньков. Подумав, что это явление связано с преломлением света в линзах ее солнцезащитных очков, Лиза сняла их, но впечатление «подсветки» осталось.

Не ослабло оно и тогда, когда салонное зеркало показало ей полностью почерневшие глаза. Несмотря ни на что, на катастрофу, разразившуюся более недели назад, на то, что сделал Гэри, и что сделали с ним, на то, что она задумала сделать с Сефирой с помощью мясницкого ножа, сейчас завернутым в полотенце и сунутым под запаску… Лиза вздрогнула, резко дернула машину влево, заработав сердитый гудок прогрохотавшего мимо нее восемнадцатиколесного трейлера. Она увернулась от трейлера, возвратившись на свою полосу. Лоретта Линн пела о дьяволе, получившем по заслугам. Изменения в ее глазах были незначительны, но она не могла перестать смотреть на них. После того как второй грузовик позади нее подал звуковой сигнал, потому что она, сама того не заметив, сбросила скорость с семидесяти миль в час до сорока пяти, Лиза решила, что пора съезжать с автострады. Она надеялась, что на ближайшем съезде найдется «Макдональдс». Наличие в нем окошка обслуживания «на ходу» означало, что ей не придется беспокоиться о том, что подросток на кассе станет пялиться на нее, поскольку лицо ее закрывали солнцезащитные очки.

Не говоря уже о ее рте – скрыть это тоже стало невозможным.

II

Лиза Мюррей, в девичестве Мартинес, никогда не думала, что муж может ей изменить. Да, утверждение нелепое, она это знала. Разве только если не выходишь замуж за человека, известного своей неразборчивостью в связях, или не состоишь с ним в открытом браке. Будь она подростком, закатила бы глаза так лихо, что не удержалась бы на ногах, но нынешняя, за тридцать, Лиза все чаще смотрела на брак своих родителей как на образец, к которому стоит стремиться. Вскоре после состоявшейся в Гвадалахаре свадьбы родители Лизы приехали в Долину Гудзона, в Ньюбург, чтобы ее отец смог работать в автомастерской своего кузена. После рождения Лизы и ее сестренки мама девочек нашла работу секретарем в местной средней школе. Они купили дом в городе, который обменяли на жилье в деревне летом, перед тем как Лизе идти в среднюю школу. Ее отец открыл собственный автосервис, специализирующийся на обслуживании «мерседесов» и автомобилей других дорогих марок, потому что, по его словам, починить машину богатого не труднее, чем бедного, зато выручить за ремонт можно больше. Мама оставила работу в школе, чтобы помогать ему в автосервисе. Так и жили ее родители: годы, проведенные вместе, только сближали их. Очень многие друзья ее детства и юности были выходцами из семей, чьи родители вели с виду пристойную, а на самом деле параллельную жизнь, встречаясь раз в неделю за воскресным ужином, прежде чем снова отправиться в разные стороны. То же самое можно было бы сказать и о ее теперешних подругах и их супругах. Какими бы счастливыми они ни казались – или по крайней мере не несчастливыми, – Лиза хотела, чтобы брак состоял из чего-то более значительного, чем общее жилое пространство и совместный ежедневный прием пищи. Ей хотелось чувствовать себя партнером в совместном предприятии, ее брак – это проект, над которым они с Гэри будут продолжать работать, не забывая вовлекать в него проект достаточное количество отвязного секса.

В том, что Гэри продолжит обращать внимание на других женщин, даже засматриваться на особенно привлекательных, Лиза не сомневалась. Он же мужчина, в конце концов. Помимо занятий карате, несколько часов в неделю она проводила в тренажерном зале и была вовсе не прочь оценить словно выставленных напоказ вокруг нее мужчин. Женатый вовсе не означает, что мертвый; коль скоро ты питаешься дома, какая разница, где нагуливаешь аппетит? Если ты на диете, это не значит, что не можешь просмотреть меню. Выбери образ себе по душе, коль скоро за твоим выбором последовал еще один: можешь смотреть, только не трогать.

За семь лет брака, восемь с половиной лет совместной жизни, она сделала одно исключение, нарушив правила ради мальчишника Тима, брата Гэри, который однажды майским вечером пригласил их и дюжину друзей из IBM в стриптиз-клуб «Пик» на окраине Гугенота. Когда на следующее утро Гэри рассказал ей о событиях ночи, он клялся, что понятия не имел, чем закончится вечеринка, и Лиза почти смирилась с этим. Истово религиозный, Тим был оплотом местной католической церкви. (Хотя каковы они, личностные стереотипы истово верующих?) Бурлило ли в Тиме тайное подавленное желание или нет, но его друзья решили, что не могут позволить ему переступить порог супружеской жизни без дебоша напоследок. Так что после гамбургеров и пива в пабе «Уголок Пита» они набились в чей-то внедорожник и в еще один чей-то внедорожник и отправились в «Пик». Гэри утверждал, что они выпили ровно столько, чтобы идея казалась вдохновляющей. Многие из них оставались в клубе далеко за полночь, когда нескончаемая демонстрация обнаженных женщин наконец сломила сопротивление Тима и он согласился с предложением друзей купить ему 15 минут в ВИП-зале. Лизе пришлось признать, что фотография ее невероятно серьезного деверя, застегнутого на все пуговицы, как и его белые рубашки из полиэстера, глядящего с раззявленным ртом и широко раскрытыми глазами на растатуированную танцовщицу со сценическим именем Лилит или Изида, извивающуюся перед ним, – получилась более чем забавной.

Однако ее улыбка померкла, когда Гэри добавил, что тоже согласился на четверть часа в ВИП-зале. На этом настояли друзья Тима, как и сам Тим, во что она тоже почти могла поверить. Если Гэри был там с ним, то все выглядело не столь скверно, не так ли? Если до Робин дойдут слухи или совесть заставит его признаться, будет кому поручиться, что он действительно ничего не отчебучил с Лилит или Изидой. И наоборот, разумеется. Ей удалось сохранить легкий и ровный тон голоса, когда она произнесла:

– Вот как?

– Ага, – сказал Гэри, щеки лоб его покраснели, он потер руки, как делал всегда, когда нервничал. – Прости. Я к тому, что ничего там такого не было, ты не подумай. Эта девушка просто потанцевала передо мной некоторое время, и все. Знаю, я не должен был позволить им втягивать меня в это. Просто понимаешь… Тим… он выглядел таким потерянным…

– А как прошли его пятнадцать минут?

– Думаю, у него появились кое-какие новые представления о небесах, – когда она рассмеялась, он добавил: – Нет, правда, все прошло замечательно. Ничего такого не было.

Она выгнула бровь.

– Что?

– Никак не думала, что ты западешь на стриптизерш. Каждый день узнаешь что-то новое.

– Да нет… Я не…

– Может, мне начать брать уроки танцев на шесте?

– Ты… серьезно? – проговорил он, уловив иронию.

Именно так она отнеслась к тому, что муж рассказал ей о своих пятнадцати минутах в ВИП-зале стриптиз-клуба «Пик», – с юмором, ведя себя так, будто ситуация слишком нелепа, чтобы расстраиваться из-за нее, и в течение последующей пары недель она то и дело подтрунивала над ним. Как-то проезжая мимо «Пика» по дороге к матери Гэри в Гайд Парк, Лиза спросила:

– Точно не хочешь заскочить? У них акция – приватные танцы на коленях, два по цене одного, а?

В другой раз, просматривая программу «Телегид», она объявила:

– О, Си-Эн-Эн готовит специальный репортаж о стриптизершах. Обязательно посмотрим. Вдруг увидишь кого знакомого?

Держа в руках коробочки с краской для волос у стеллажа в супермаркете «ШопРайт», она сказала:

– Какой больше к лицу стриптизерше – вишневый «Кул-Эйд» или под блондинку?

Если шутки Лизы носили характер пассивно-агрессивный – или агрессивно-напористый, – они удерживали ее от определенных «направлений расследования». Она не поинтересовалась у мужа, как звали ту девушку (потому что наверняка услышит в ответ вымышленное имя). Она не просила описать ее внешность (потому что, не исключено, та окажется полной противоположностью Лизы или, что еще хуже, ее двойником?) И, конечно же, не спрашивала его обо всех смачных подробностях (потому что он сказал: «ничего такого не было»).

Все это время Гэри продолжал краснеть, продолжал извиняться, продолжал вести себя, думалось ей, скорее как человек, который глубоко смущен, чем тот, кто глубоко виновен. Косвенные улики подтверждали его версию событий. Тим его единственный брат. Все его друзья счастливы в браке. Он клялся, что у него нет ни малейшего желания возвращаться в тускло освещенные интерьеры «Пика». Так что в конце концов Лиза решила дать мужу поблажку. Не сказать, чтобы бескорыстную, поскольку оставила за собой право поглумиться над ним, если будет настроение, но существенно уцененную.

Для любой из ее подруг, которым она поведала эту историю, тема стала табу раз и навсегда. Большинство из них были достаточно разумны, чтобы позволить ей прийти к такой развязке. Дженис, ее старшая сестра, отпустила несколько язвительных замечаний, но для нее подобная ситуация не была внове. Если бы ее вопросы о том, почему Гэри постирал белье в то утро, прежде чем признался ей в этом – и проверила ли она их банковский счет дабы убедиться, не сам ли он заплатил за танцовщицу, и была ли она уверена, что он остался дома и писал свои руководства по компьютеру, пока она работала с очно-заочными клиентами, – если бы все эти вопросы и то, на что они непрозрачно намекали, застряли у нее в мозгу, как жала, зазубрины которых держали их слишком цепко, чтобы она с легкостью могла избавиться от них, то лишь потому, что у ее старшей сестры всегда срабатывало шестое чувство на ее слабые точки, и срабатывало всегда. Лиза сопротивлялась желанию позвонить Гэри, пока ехала от одного клиента к другому. Она отказалась изучать банковскую выписку за тот месяц. Она обратила внимание, что муж стирает белье примерно раз в пять дней. Она больше недели не разговаривала с Дженис.

Единственное, от чего не смогла удержаться Лиза, – постараться представить себе ту девушку. Она прилагала все усилия, чтобы не думать о чем-то другом, но, очевидно, ее неврозы требовали этого лакомого кусочка в обмен на то, чтобы потом утихомириться. С самого начала она знала, как выглядит танцовщица, и это удивляло ее. Она полагала, что закрутится больше внутренних споров с собой, больше размышлений: кого бы предпочел Гэри – высокую или миниатюрную? Блондинку или брюнетку? Грудастую или длинноногую? Наоборот: стоило ей подумать о стриптизерше, она увидела ее с гиперреальной отчетливостью. Грудастая и длинноногая, грудь под размер «дабл-Д», ноги не такие стройные, как могли бы быть из-за бедер, «уравновешивающих» груди, но достаточно длинные, чтобы выглядеть налитыми, но не толстыми. Густые, до плеч, волосы, осветленные (чересчур), взбитые и налаченные в прическу а-ля грива, которая сделала бы честь певице восьмидесятых. Не такая высокая, какой казалась благодаря волосам и ногам, быть может, пять футов четыре дюйма, но с хорошими плечами, хорошей осанкой и парой туфель на платформе, увеличивающими ее рост. Загорелая, с татуировкой в виде пчелы выше и слева от выбритой промежности и колечком в пупке. Свое выступление она начала в ярко-розовом платье, которое больше походило на длинную футболку, и, не теряя времени даром, сняла его, покачиваясь под рвущую динамики музыку (какой-то металл, Лиза была не слишком уверена в этой детали). Избавившись от платья, девушка теперь кружила по сцене в стрингах такого же неоново-розового цвета, просовывая руку под них и скользя ладонью по бедру, натягивая плотную розовую ткань еще туже. Она растягивала эту часть своего номера, приспускала стринги с одной стороны, а затем оставляла их так на некоторое время. И все это время Гэри сидит рядом со сценой – восхищенный, завороженный.

Как ни странно, но первой, кому она наконец решилась рассказать обо всем, была Дженис. Еще более странно: сестра не стала «бить лежачую», не твердила: «Я же тебе говорила». Нет, в кои-то веки Дженис сказала то, чего хотела бы слышать от нее Лиза, – мол, нет смысла мучить себя, что сделано, то сделано, и вообще, Гэри же сказал, что это была не его идея, не так ли? К тому же ничего там не было, верно? Выслушав описание Лизы гипотетической стриптизерши, Дженис сказала:

– Просто она твоя противоположность, вот и все. Ты высокая и худенькая, она малорослая и плотная, ты брюнетка и смуглая, она – «гуэра» [4].– Это было после того, как Дженис, как она выразилась, приняла свое наследие, приправляя школьный испанский, который она помнила, словарным запасом и выражениями, почерпнутыми из поисковых запросов Гугла. – А у тебя? Какой размер – «Эй-кап» [5]?

– Ха-ха, – Лиза невольно улыбнулась.

– Приму ответ как «да». У нее сиськи, из-за которых можно умереть, – и проблемы со спиной, доказывающие это. Она – воплощение всех твоих тревог, облаченное в стринги, и в туфлях на платформе.

Лиза не была настолько глупа, чтобы самой не сознавать сказанного, но то, как серьезно и бесстрастно Дженис произнесла это, придало объяснению силу и основательность, которых у нее в голове не нашлось. Она внутренне собралась, ожидая слов Дженис: «Это не значит, что Гэри не прочь бы размяться с такого типа девицей». Хотя сама мысль казалась ей поразительной, именно родная сестра была единственной, кто позволил поблажке, которую она сделала Гэри, остаться в силе. При этом, если бы ее попросили порассуждать о типе женщины, с которой ее муж мог бы нарушить свой брачный обет, то тотчас, не дав ей успеть сформулировать ответ, перед ее мысленным взором возник бы образ той танцовщицы – неисчезающий символ ее неуверенности в себе. Возможно, именно поэтому в следующем сентябре, когда в большом количестве потекли слухи о том, что Гэри видели с другой женщиной (не было никакого начального ручейка – а заставший врасплох потоп), она не сразу поверила им, поскольку женщина, которую они описывали, никоим образом не соответствовала представлению Лизы о фантазии Гэри. После того, как ее подруга Карен позвонила поинтересоваться о женщине, которую она не так давно видела выходящей вместе с Гэри из «У Пита» в полуденное время – чертовски высокая, тощая, как палочник, черноволосая, огромные солнцезащитные очки, одета в какое-то белое кружевное платье в облипку, покрывавшее ее от шеи до щиколотки, как платье для выпускного бала Мортиши Адамс, – Лиза удивилась (Гэри не упомянул о каких-либо планах на обед, хотя и причин для этого у него не было), но не слишком встревожилась. У Гэри было много друзей женского пола, быть может, больше, чем друзей-мужчин. Он оставался таким с тех пор, как она его знала, и хотя внешность той, которую описала Карен, не совпадала ни с одной из подруг ее мужа, возможно, это был кто-то из старшекурсниц, находящихся в городе проездом, или же кто-то из знакомых открыл в себе внутреннюю готессу (не сказать, чтобы описание соответствовало кому-то, кого она знала). Как бы не замечая обеспокоенного тона Карен, Лиза ответила:

– А, эта. Новая подружка Гэри. Да, мы решили пойти по пути открытого брака. У меня отношения с моим гинекологом. Он, скажу я тебе, отлично знает, куда девать руки.

Карен ответила потрясенным молчанием, а затем – нервным смехом.

В тот вечер Лиза спросила Гэри о женщине:

– Кстати, с кем это, говорят, ты тут на днях встречался за ланчем?

Частенько подобные вопросы вызывали у Гэри румянец на лбу и щеках. На этот раз он поднял глаза от салата, бледность осталась неизменной. Впрочем, цвет лица казался слегка желтоватым, как будто проявляя ранние признаки желтухи, – то была, без сомнения, игра света в кухне. Он не потрудился спросить, о чем это она. Как будто ждал, что ответ Лиза даст ему сама. С набитым недожеванным помидором ртом он проговорил:

– Ее зовут Сефира.

– Как ты сказал, Сефира? Давнишняя подруга?

– Познакомились в Интернете. Она написала мне по электронной почте, попросила помочь в создании веб-сайта. Предложила встретиться и обсудить.

Помимо основной работы техническим писателем [6] у Гэри имелся побочный бизнес в области веб-дизайна, настолько мелкий, что его можно было бы назвать микроскопическим. Лизе хватило бы одного-двух пальцев пересчитать количество сайтов, которые он создал, включая сайт для ее физиотерапевтической практики.

– А как она узнала о тебе?

– Твой сайт, – ответил он. – У нее есть сестра, которая нуждается в физиотерапии, и когда она наткнулась на твою страничку, впечатлилась настолько, что решила связаться со мной.

Звучало правдоподобно.

– Каким бизнесом она занимается?

– Оккультизм. Магические кристаллы, демонология…

– Демонология?

– Ну, да. Связь со скрытыми силами и все такое. Она объясняла мне, но, честно говоря, в одно ухо влетело, из другого вылетело. Ничего особенного. Мне нет нужды вникать в это, чтобы создавать сайт.

– Ну, да. Лишь бы голова не пошла вращаться и изо рта не полетел гороховый суп [7].

Он ухмыльнулся:

– Не волнуйся, буду держать под рукой распятье.

На этом все и закончилось. Поздно вечером звонили еще две подруги, одна из которых стала свидетелем того, как Гэри обедал с той женщиной в «У Пита», другая же видела, как они стояли и разговаривали на Мейн-стрит рядом с машиной Гэри, и обе подруги старались как можно деликатнее дать понять, что Гэри и эта женщина казались ну просто ужасно… близкими, и спросить, все ли у них с мужем хорошо. Лизе не составило труда заверить их, что с ее браком все в порядке, а Гэри они видели с новой заказчицей, клиентом, только и всего.

На следующий день ей удалось изобразить те же или похожие чувства, отвечая трем подругам, которые оставили ей сообщения на мобильном, и еще двум, позвонившим ей домой: одна в девять, другая в десять-тридцать. Все пять отзванивались с информацией о Гэри и Сефире, замеченными за распитием кофе в «Старбаксе», переходящими через Мейн-стрит (он поддерживал ее за локоть) и обедающими в «У Пита». Снова Сефира нацепила огромные солнцезащитные очки, но платье на ней было красное, с разрезом до бедра, и пара черных сапог.

Подруга Лизы, художница, не смогла в точности определить, какого оттенка красного было платье, сказала только, что темного. Именно она обратила внимание на фигуру Сефиры:

– Боже, видела бы ты эту женщину! Она… Понимаешь, дело не в том, что она худая, нет, по сравнению с ней худая показалась бы толстой. Это за гранью анорексии супермоделей. Это даже скелетом не назвать. Она похожа на набор линий, на палочку-фигурку из игры «Виселица». Не знаю, видела ли ты кого-нибудь в таком… состоянии, но единственной моей реакцией было… отвращение. И все же, – добавила она, – понимаю, как неожиданно и странно это прозвучит, учитывая то, что я только что сказала, так вот, я думаю, эта женщина может быть самой сексуальной женщиной – самым сексуальным существом, которое я когда-либо видела.

– Да уж, – проговорила Лиза. – Как скелет может быть сексуальным?

– Нет, ты не понимаешь. Она даже не скелет. Если поставить одну за другой двух таких как она, тогда, может, получится половина скелета. Это просто… это отвратительно.

– И все же она сексуальна.

– Да, господи, да! Эта женщина… она не испускает флюиды секса. Секс буквально потоком изливается из нее. Она словно радиацией заражает сексом. Ее секс – это очень заразная болезнь, а сама она – Тифозная Мэри [8]. Саму себя я считаю натуралом. Я могу восхищаться эстетикой женских форм, их красотой, однако это не заводит меня. Но поверь мне, один взгляд на эту женщину – и я была готова раздеться догола, обмазаться взбитыми сливками и предложить ей слизать их.

– И тем не менее, она отвратительна.

– Да я знаю, знаю, звучит абсурдно. Тем не менее это так. Все что могу сказать, ты, должно быть, безгранично доверяешь Гэри, раз позволяешь ему проводить с ней так много времени. Я бы не стала доверять даже себе, не говоря уже о Брайане.

Остальные подруги Лизы в большей или меньшей степени разделяли мнение Лиз. Тело как проволочная скульптура, эротичная, как кончик языка, скользящий по верхней губе. Именно яркость, сила и напряженность последнего впечатления побудила подруг набирать номер ее телефона. Когда Лиза в третий раз услышала, как одна из них назвала Сефиру воплощением секса, ее даже позабавило это совпадение, хотя и позабавило так, что стало не по себе. Ее беспокойство усилилось после звонка номер четыре (от Лиз), а к тому моменту, как она повесила трубку после разговора с Викторией в четверть двенадцатого, ей подумалось, не заснул ли уже Гэри: быть может, она услышит от него новые слова поддержки. Лиза ополоснула стакан, выключила свет внизу и отправилась наверх спать.

Как оказалось, Гэри не спал – или спал недостаточно крепко, чтобы, когда она скользнула под простыни рядом, не повернуться и не поприветствовать ее. К некоторому ее удивлению, он лежал обнаженным, его член пока не стоял по стойке смирно, но был уже достаточно налитым, чтобы сигнализировать о своей готовности. Не то чтобы это вызвало в ней недовольство, не совсем, но после целого дня сообщений о муже и «богине секса», было трудно не думать о его возбуждении, вдохновленным кем-то другим, а не женой в голубой пижаме с русалочками. Времени не оставалось ни на остроумное замечание, ни на серьезный вопрос, потому что он прижался к ней, его руки заскользили по ее пижаме и под ней, его губы искали ее губ. Гэри умел целоваться, но так он ее не целовал уже много лет – его губы словно электризовали ее. Он накрыл ладонями груди, кончики пальцев буквально заискрили на сосках, как будто пальцы были заряжены. Каждая клеточка тела, чего бы он ни касался – шеи, спины, ягодиц, – отвечала ему острым удовольствием и радостью. Она чувствовала между их телами его налившийся силой член, ее трусики намокли. Его кожа казалась горячей, обжигающей, под простынями сделалось как в сауне. Ногой она скинула простыни с кровати, но прохладнее не стало. Она стащила верх пижамы через голову, стянула вниз трусики и смахнула их ногой. Пожалуй, она была горячее. Она повернулась к Гэри – он лежал на спине, его член чуть подпрыгивал в такт его пульсу. Она почувствовала, что открыта для него, ее влагалище покалывало от предвкушения. Взяв в руку его член – Гэри ахнул, когда ее пальцы сомкнулись вокруг него, – она подняла свою ногу вверх и чуть вперед, рукой направив его член кверху и опускаясь на него, погружая в себя. Она резко вздохнула. Большой, каким не бывал никогда прежде, он казался набухшим горячей кровью. Он будто наполнил ее всю; место, где их тазы соприкасались друг с другом, выбрасывало разряды удовольствия, которые выстреливали вверх по ее животу, вниз по бедрам, вдоль позвоночника. Гэри схватил ее за грудь, когда она подалась вперед, выпустив его наполовину, на три четверти, почти полностью, затем двинулась назад, снова вбирая его в себя целиком и сразу. Когда она сделала так во второй раз, он приподнял свои бедра ей навстречу. Потом еще, и еще, и еще, его руки на ее груди, ее ребрах, ее ягодицах, и еще раз, и дыхание ее участилось, зубы прикусили нижнюю губу, она тихонько стонала, когда каждый толчок приближал ее к тому моменту, когда должен будет лопнуть разрастающийся в ней пузырь наслаждения, и еще, и нервы ее зазвенели-запели, как будто ее ударила молния, как будто по ним стремительно пролился ток, высветив всю ее изнутри. Оргазм накатывал на нее волнами, одна за другой, и каждая из них заставляла ее вскрикивать. С раскаленными и трепещущими нервами она скатилась с Гэри и плюхнулась на кровать, и вздох был единственным, на что был сейчас способен ее рот. Не успела она пригласить Гэри на второй раунд, как он уже встал на колени рядом с ней, призывая ее перевернуться. Она ошалело улыбнулась, пролепетала «Гав-гав» и стала на четвереньки. Матрас чуть сдвинулся, когда он расположился позади нее. Она почувствовала как его член, горячий и влажный, прижался к ее левой ягодице, и потянулась рукой между ног, чтобы направить его. Он подался вперед, она – назад, ему навстречу, он вошел в нее, вышел почти полностью, затем снова погрузился. При этом Гэри склонился над Лизой, потянувшись правой рукой, чтобы погладить ее между бедер. Нейроны, которые, она могла бы поклясться, были закорочены, поджарены, расплавлены, – мерцали и искрились. От «мне-нормально-делай-что-должен» она пошла навстречу его толчкам, раздвигая колени, чтобы глубже принять его в себя, протягивая руку назад, чтобы найти, ощутить вес его мошонки и легонько провести по ней ногтями. Гэри порывисто вздохнул и увеличил темп, входя и выходя из нее, пока она ласкала его яйца, а его пальцы двигались кругами все быстрее. Она была уже почти на пике, наслаждение взрывалось как бы само по себе, отдаваясь эхом вверх и вниз по телу. Она содрогнулась, крича «О, о! Господи!», и тотчас с криком подоспел и Гэри, изливаясь в нее серией горячих струй. Часть его семени стекала по ее ноге, а ее собственный оргазм, должно быть, сделал Лизу более чувствительной, потому что его сперма казалась горячей настолько, что ей вдруг представилось, будто от нее идет пар.

Позже, когда она лежала, запутавшись вместе с Гэри в простынях, которые он принес, и все опасения по поводу Сефиры если не были изгнаны, то отправлены в далекую провинцию, Лиза позволила себе погрузиться в сон, омывающий берега ее сознания. Вниз, вглубь, в кромешную тьму, в теплое забытье.

III

На третий день за рулем Лиза почувствовала, что у нее болят зубы. Она ушла с автомагистрали I-80, и вереница автодорог местного значения привела ее в Западную Вирджинию через северный отрог штата, а затем вниз по горным склонам. В мини-маркете, примостившемся на уступе рядом с говорливым ручьем, она купила готовый бутерброд с ветчиной и сыром, упаковку печенья с кремовой начинкой «Твинкис» и большущую порцию кофе, над которой держала стеклянный дозатор для сахара, пока поверхность напитка не поднялась до края чашки. Она наклонилась попробовать кофе на вкус и решила, что добавила достаточно сахара, чтобы сделать горькое маслянистое варево пригодным для питья. К тому времени, когда обнажилось дно чашки, с безвкусным сэндвичем и печеньем было давно покончено, и их смятые обертки катались по полу машины со стороны пассажира, когда «хонда» входила в особенно крутой поворот петляющей дороги, – у Лизы заныли зубы. Тупая отдаленная боль коренилась где-то под эмалью, в пульпе. Саднило весь рот, как если бы она отхватила кусочек мороженого только что из морозилки. Она провела языком по внутренней стороне щеки, почувствовала шероховатость со сладким привкусом, мысленно пересмотрела свой рацион последних нескольких дней, состоящий из сильно подслащенного кофе, закусочных пирожных, любых видов газировки, если на этикетке был указан кофеин, и шоколадных батончиков. «Прелестно! – подумала она. – Мало того, что с глазами не пойми что, так еще понадобится депульпирование зуба, а то и трех». Еще одна вещь, за которую надо поблагодарить Гэри и Сефиру. Из динамиков автомагнитолы Пинк пела о том, что она все еще рок-звезда.

– О, отвали! – бросила Лиза и выключила магнитолу.

В ту ночь, на заправке у границы Кентукки, Лиза достала из пластикового пакета зубную щетку и пасту, за которыми забегала в «Уолмарт» двумя часами ранее, и принялась чистить зубы. Покончив с этим, она прополоскала рот водой из-под крана, отдававшей железом, и еще раз почистила зубы. После того, как она второй раз выплюнула пенную воду в раковину, зубы продолжали ныть. Она подумала, не пройтись ли по деснам третий раз, и решила, что рот ее достаточно вычищен и еще одна чистка скорее будет признаком навязчивого невроза, чем гигиенической процедурой. Хорошо хоть боль не стала сильнее.

Она почистила зубы в туалете мотеля, как только проснулась на следующее утро, и еще раз после завтрака из автомата, состоявшего из черствых вишневых «Поп-Taртс» [9] с глазурью и горячего безвкусного кофе. По сравнению с постоянным потемнением зрачков дискомфорт в зубах был незначительным, но он достаточно сильно отвлекал ее, чтобы купить бутылку «Тайленола» в зоне отдыха, где она остановилась на обед, и запить три огромные таблетки глотком колы. Если ацетаминофен и помог, то в такой малой степени, что практической разницы не было, но это не помешало ей принять еще три таблетки в тот вечер после чистки зубов и рухнуть в постель в номере мотеля «Дэйз Инн» в Падьюке. Она была настолько измотана, что боль не мешала ей спать, будучи при этом недостаточно сильной, чтобы наведаться в ее сны.

«Неужели мои зубы так пожелтели?» – спрашивала себя Лиза на следующий день в туалете ресторана «Крэкер баррель», где дожидалась, пока ей подадут ужин. Она зашла, чтобы проверить глаза, и, глядя в зеркало, обратила внимание на зубы, которые продолжали ныть и которые она продолжала безрезультатно лечить «Тайленолом», убеждая себя, что без него боль может усилиться. Без сомнения, следовало бы поискать дантиста, но если она не стала заниматься глазами, то вряд ли что-то сделает с зубами, которые выглядели желтушными, будто в качестве ополаскивателя для рта она использовала кофе. Лиза оттянула губы и кончиком указательного пальца провела по зубам слева направо, от клыка к клыку. Подушечка пальца скрипела по эмали, но цвет оставался неизменным. Она вздохнула, снова надела солнцезащитные очки и вернулась к своему столику, где ее ждал ужин. Разделавшись с ним, она заказала большой кофе навынос – сегодня ей предстояло ехать достаточно далеко, – но при этом поморщилась.

На следующее утро с глазами стало слишком нехорошо, чтобы беспокоиться о состоянии рта. В какой-то момент, когда зрение поплыло от «Визина», Лиза посмотрела в зеркало заднего вида и подумала, что зубы выглядят более желтыми в середине, как будто изменение цвета распространялось вверх и к краям от десен, где они продолжали болеть. Однако только на следующий день, когда глазам стало полегче, она уделила время более тщательному осмотру рта. В дамской комнате «Бургер Кинга» на окраине Денвера, где тяжелая вонь мочи опровергала график уборки, вывешенный на двери, Лиза оттянула пальцами уголки губ вверх и в стороны. Зубная эмаль была цвета желтых нарциссов, оставленных гнить в вазе с застоявшейся водой. Цвет концентрировался по центру каждого зуба, где вычерчивал прерывистые кривые линии, зигзаги, молнии. К краям зубы становились бледнее, почти до полупрозрачности. Она провела по ним пальцем и с удивлением почувствовала, что местами они шероховатые, как наждачная бумага. Подавшись к зеркалу, она увидела, что самые «шершавые» участки наиболее плотного желтого цвета. Она провела пальцами по контуру прикуса – сначала сверху, потом снизу. Зубы стали острее, более зазубренными, цеплялись за кончики пальцев.

Она не была уверена, когда установила связь между чернотой, заливающей ее глаза, и болью, ежедневно наполняющей ее рот. Да почти с самого начала, предположила она. Пожалуй, на второй день, как начали ныть зубы, она знала (не осознавала, а знала): эти два явления взаимосвязаны, объединенные симптомы чего-то, о чем она не была готова даже помыслить, словно соломинка из притчи [10], брошенная поверх всего свалившегося на нее – Гэри, тот дом, – способная сломать верблюду спину и погубить его.

И вот она, зажав эту соломинку в руке, крепко удерживала, пока восточный Кентукки и его куполообразные горы плавно перетекали в долгие земляные валы; темно-зеленые ряды табака мелькали, как спицы в колесе, когда она проносилась мимо по дорогам местного значения, что вывели ее наконец к Падьюке. Она крепко держала эту соломинку и на следующий день, когда снова выехала на автостраду и взяла курс на север через весь Иллинойс, пересекая самую ровную местность, какую когда-либо видела, с единственными возвышениями на ней – рукотворными эстакадами местных дорог, – пока не добралась до Шампань-Урбаны, где след Сефиры поворачивал обратно, и Лиза прикинула: продолжить движение на север, свернув на 90 шоссе и пытаясь достичь Монтаны, чтобы, опередив ее, устроить что-то вроде засады, или же, свернув на следующем съезде, преследовать Сефиру по всему штату. (Она слышала, как мадам Сосострис сказала: «Ты должна придерживаться маршрута, по которому движется она».) Лиза предпочла не прекращать погоню и проехала сквозь грозу, охватившую все вечернее небо: молнии, похожие на пламенные шрамы в облаках, и дождь, крупными каплями барабанящий по стеклу.

К тому времени как она пересекла широкую Миссисипи в Сент-Луисе, справа выросла серая лента Арки, которая, когда Лиза украдкой поглядывала на нее, будто медленно вращалась, чего, конечно же, быть не могло, поэтому она отправилась на окраину города, нашла парковку у «Макдоналдса», и сдалась власти беспамятства.

И все же она так и не выпустила из руки эту сокрушающую соломинку ни в ту ночь, ни на следующий день, когда медленно пересекала штат Миссури по пути в восточный Канзас с его удивительно крутыми оврагами и далее – к западным равнинам штата, невзирая на то, что ее глаза нестерпимо жгло, будто кто-то насыпал в них крупнозернистого песка. Когда она объезжала Топику в поисках больницы, в какой-то момент почувствовала, что вот-вот выпустит соломинку, почувствовала, как дрожат ноги верблюда, но взяла себя в руки и повернула в направлении межштатной магистрали. В «Дэйз Инн» она сняла номер с видом на полосу бурой травы, в центре которой торчал серый одноэтажный фермерский дом, накренившийся к высохшему дереву. На следующий день первый отрезок пути пролегал по нескольким дорогам местного значения мимо бесконечно длинного забора из колючей проволоки, натянутой на покосившиеся столбы, мимо пастбищных загонов для скота, ряда вышек, несущих линии электропередач, возвышающихся над ландшафтом, словно металлические великаны. Когда же, гадала Лиза, она увидит Скалистые горы? И вот они замаячили – даже издалека и в дымке кажущиеся такими огромными и совсем не похожими на Аппалачи. Горы несли на плечах века, историю настолько древнюю, что большую ее часть стерло с их ликов. Седыми вершинами они, казалось, возлежали на небе – памятники невообразимым богам или сами эти боги. И только оказавшись в аммиачной вони туалета в Денвере, Лиза расслабила ладонь, обнаружив при этом, что сжимала соломинку с такой силой и так долго, что та проскользнула ей под кожу, растворилась в ее крови, проникла во все уголки и закоулочки ее мозга, заполнив их до такой степени, что душивший ее страх рассеялся. Несомненно, почернение глаз и пожелтение зубов связаны, и странно, если бы это было не так.

Ободренная, если не воодушевленная тем, что сказала правду-матку себе в глаза, Лиза заказала двойной чизбургер с беконом, большие луковые кольца и большую колу навынос, наблюдая из-за темных стекол очков за потугами кассирши не коситься на ее рот. С пакетом еды в руке она одарила кассиршу улыбкой, от которой та подпрыгнула. «Чем же еще потешить душу, – подумала она, подходя к своей машине, – если не своим чудовищным превращением?»

Лиза подождала, пока в зеркале заднего вида Денвер не ужался в кучку, прежде чем запустить руку в бумажный пакет в поисках гамбургера. После того, как она в течение последнего десятилетия избегала фастфуда – с тех пор как, будучи студенткой колледжа, решила, что, если она планирует сделать карьеру в области физиотерапии, ей следует придерживаться здорового образа жизни, который она будет рекомендовать своим клиентам, – ее диета нынче полностью переключилась на нездоровую пищу буквально за одну ночь. Она вела себя как четырнадцатилетняя прыщавая девчонка, кругом несчастная и смертельно опасная для любого кондитерского изделия в пластиковой упаковке, попадающегося ей на пути. Время от времени она слышала упреки от Дженис: «То, что твой муж-идиот спустил свою жизнь в унитаз, вовсе не означает, что ты обязана следовать его примеру. Уверена, все твои обязанности перед ним закончились в тот момент, когда он начал трахать ту отвратную шлюшку». Правда, что уж тут говорить, но, боже, как же она любила вкус фастфуда, от мучнистой сладости батончика «Херши» до рассыпчатой солености «Принглс», от непривлекательности помятой коробочки «Макнаггетсов» до поджаренного на углях откушенного кусочка «Воппера» на языке. Не говоря уже о газировке, кока-коле, пепси, «Маунтин-дью», «Докторе Пеппере» – выбирай, что хочешь, все равно ни один из этих напитков не был натуральным на вкус. «Топливо! – сказала она себе. – Вся эта жрачка – быстрый источник сахара, протеина, кофеина, углеводов, необходимых для продолжения погони за Сефирой. Что с того, что она мне нравится?»

Ее пальцы освободили от обертки двойной чизбургер с беконом. С полным густой слюной ртом она поднесла сэндвич к губам и отхватила от него щедрый кусок.

И едва не выпустила из рук руль: рот пронзила боль. Не та тупая, но непроходящая боль последних нескольких дней – это был бур бормашины, цапанувший по открытому нерву до того, как началось действие новокаина. Это был фейерверк в честь Четвертого июля – его заряды рванули верх и вниз по ее зубам, деснам, челюстям, впились в череп. Она попыталась сделать движение ртом, чтобы вытолкнуть комок гамбургера, застрявший на языке, но в глазах полыхнуло от боли, белые вспышки смыли попутные и встречные машины из поля зрения. Если она немедленно не остановится, ее погоня за Сефирой завершится в груде металла и стекла, которая, даже если она и выживет, приведет прямиком в больницу – и сказочке конец. Она шлепнула рукой по рычагу поворота, убрала ногу с педали газа, выруливая на полосу безопасности под хор недовольных гудков. В течение краткого отрезка времени, который не мог длиться дольше десяти секунд, но для нее растянулся на минуты, Лиза сгорбила плечи, напрягаясь в ожидании неизбежного столкновения с легковой машиной или грузовиком. Только когда она подвела «хонду» как можно ближе к отбойнику, включила нейтральную передачу и дернула ручной тормоз, она расслабилась на сиденье. Затем открыла дверь, высунулась наружу и позволила размякшей массе мяса и булки упасть из раскрытого рта на асфальт. Даже это движение отдалось яркой вспышкой боли.

Лизе казалось, что зубы шатаются все до единого. Ощущение из тех, полагала она, что дремлют на старых полках детских воспоминаний: нечто вроде пыльного артефакта, который вы доставали, когда одна из ваших племянниц или племянников ожидали своего первого платежа от Зубной феи. Этакая полуприятная боль, точка во рту, которую то и дело беспокойно касаешься-щупаешь языком, небольшое пространство, открывающееся, когда эмаль отходит от десны. Но сейчас было не так: ее зубы как будто смещались при малейшем движении челюсти, и не было даже двух движущихся в одном и том же направлении, но каждый зуб оставался прикрепленным к своей альвеоле нервом, вспыхивавшим при легчайшем прикосновении или движении челюсти.

В той мере, что позволяла ей боль, Лиза с уверенностью подумала, что в ближайшие пять-десять минут в ее зеркале заднего вида нарисуется патрульный автомобиль полиции штата Колорадо с мигающей красно-белой «люстрой» на крыше. Если полицейский с первого же взгляда на нее не вызовет по рации скорую, то вполне будет способен предположить, что она под каким-то наркотиком (разве зубы не портятся от мета?) и прикажет выйти из машины, чтобы обыскать «хонду» на предмет обнаружения тайника. Которого он, само собой, не найдет, но поиск приведет его к багажнику и лежащему там под запасным колесом скрученному в рулон полотенцу. Лиза представила: вот полицейский вытаскивает из углубления для запаски сверток, кладет его на пол багажника и раскатывает; выражение его лица меняется от предвкушения до ужаса, когда кремовая махровая ткань обнажит не мешочки с зеленой травой или белый брикет с кокаином, но мясницкий тесак с широким лезвием – из тех, что шел в комплекте из двенадцати ножей и пары ножниц для разделки мяса, вставленных в прорези в бруске светлого дерева. Традиционный свадебный подарок, каковым он и был, или подарок на новоселье; правда, со свежими «модификациями»: пластиковая рукоятка, обмотанная резиновой лентой для более надежного захвата, и символы, нацарапанные на матово-серебристой поверхности клинка. Неизвестно, распознает ли полицейский хоть что-то из нанесенного на лезвие, не говоря уже о том, осилит ли перевод, но если идентифицирует ряд символов, расположенных ближе всего к рукояти, как арабские – даже несмотря на то, что символы эти представляли один язык из многих, включая иврит, греческий, латынь и норвежский, – сложность ситуации возрастет в геометрической прогрессии. При нормальных обстоятельствах она бы доверилась своей способности выпутываться из неприятностей и похуже, чем эта, в особенности с полицейским-мужчиной, но сейчас мозг ее клинило от нескончаемых сигналов о боли, пытающихся пробиться в него, она не ожидала, что будет способна на что-то большее, чем ничего не выражающий взгляд на копа, когда он покажет ей нож и спросит, может ли она ему это объяснить. Тюрьма замедлит ее погоню так же сильно, как и больница.

Ей необходимо убраться с этой автострады, свернуть на следующем съезде и найти место, где можно было бы залечь на дно, пока не улягутся самые сильные наплывы боли (если это вообще произойдет). Слова, которые она использовала для своих сложных клиентов – тех, кто находился в начале долгого курса терапии, чтобы вернуть подвижность и силу руке, ослабленной инсультом, ноге после операции на бедре, или тех, чей страх перед грядущими трудностями срывал с их губ проклятия, как только они видели ее; или тех, кто потерял надежду вновь пользоваться своими руками или ногами как прежде, но которым необходимо было тренировать их, дабы предотвратить дальнейший ущерб своему здоровью, – эти слова вкрадчивым шепотом прозвучали в ее голове. «Хорошо. Все хорошо. Мы будем делать это медленно и не торопясь, договорились? Медленно и аккуратненько. Вот так. Да, я знаю, это больно. Но все в порядке, это нормально, это означает, что мышца функционирует. Так, осторожно. А если она работает, это значит, что мы можем рассчитывать на улучшение. Так, хорошо. Продолжайте. Хорошо. Тихонько, все, почти закончили. Полегче, пожалуйста. Медленно и аккуратно. Я знаю, знаю – больно. Я знаю. Вот так. Хорошо. Все, осталось совсем чуть-чуть. Чуть-чуть». Саундтрек был едва слышен из-за боли, исполняющей в ее мозгу увертюру «1812 год» с хором и пушками, но ей все же удавалось прислушаться к музыке, настроиться на нее так, как сама советовала своим клиентам. «Представьте, что мой голос – это станция на вашем радио, хорошо? А боль, которую вы испытываете, – это помехи. Я хочу, чтобы вы настроили свое радио на мою станцию, убрав помехи. Настроились на станцию „Радио Лиза“, хорошо?» Это было все равно что пытаться принять сигнал из трех разных штатов на радиочасы, однако ей удалось разобрать достаточно, чтобы включить поворотник, опустить ручной тормоз, включить первую передачу и, крепко сжав руль, выжать сцепление. Если бы она искала доказательства божественного одобрения своей миссии, то следующие четверть часа могли бы их предоставить. Либо так, либо это было доказательством действия принципа случайности, настолько чрезвычайной, что стечение маловероятных событий позволило ей стартовать с полосы безопасности, вырулить на полосу автострады перед носом у фуры с двойным прицепом, немыслимым образом объехавшим ее, мотнувшим воздушным потоком ее «хонду», мимо первого съезда, который она на скорости проскочила прежде, чем заметила, мчаться к следующему съезду, который приблизился как-то уж слишком рано и в который она влетела слишком быстро, с визгом шин, с трудом удерживая руль, борясь с дугой пандуса, который, казалось, изгибался по своей воле; через перекресток под светофором, который, как она успела заметить, переключился на красный, когда она пронеслась под ним; по дороге, вдоль которой выстроились гипермаркеты, к стоянке очередного «Уолмарта», – весь этот путь с раздираемым болью ртом, с белыми вспышками и пятнами в глазах, будто ее зрение было заклинившей в кинопроекторе и расползающейся от жара его лампы пленкой. Боль не утихла и после того, как она благополучно припарковалась и откинулась на спинку сиденья, изо всех сил стараясь оставаться совершенно неподвижной: вздымания груди и трепетание пульса – движения, достаточные, чтобы спровоцировать ее нервные окончания.

Ко всему прочему, жутко хотелось есть. В салоне стоял густой запах говядины, «хрустящий» аромат бекона, сладковатый запах луковых колец, обжаренных во фритюре. Она практически могла различить молочный привкус расплавленного сыра, солоноватую свежесть огурчиков, островатый привкус размазанного кетчупа. Ее желудок не просто рычал, он выл. По нижней губе побежала струйка слюны. Тыльной стороной ладони Лиза вытерла рот несмотря на то, что прикосновение вызвало у нее ощущение, будто кто-то втыкает в десны булавки.

Глоток кока-колы ничуть не утолил голода, а поток ледяной сладости на зубах превратил их в обжигающую кашу. Это было уже слишком. Она запаниковала. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не распахнуть дверь машины, не выпрыгнуть и не рвануть с воплями бегом вокруг парковки. Все, что она могла сделать, это позволить боли захлестнуть себя, попытаться заманить, втянуть ее в себя – еще одно наставление, которое она давала своим клиентам… и в которое сама никогда особо не верила. И ей не требовалось закрывать глаза, чтобы представить это. Она видела, как боль кружит вокруг нее – клубящийся туман, густой, как ириска, болезненно желтый, как сера, как синяк трехдневной давности, как снег, испачканный мочой. И это было… не столько связной мыслью, сколько впечатлением, будто это не ее воображение, вернее, не только ее воображение… но дальше этого впечатление не простиралось.

Лиза открыла рот, не широко – так, как если бы что-то сказать, и глубоко вздохнула, вдыхая серное облако, позволяя ему затопить язык, пролиться вниз по горлу, в ее легкие, растечься по всему телу. Даже проходящий над ее зубами воздух вздоха словно жалил. Боль пульсировала, то утихая на долю секунды, затем вспыхивая, то нарастала, то резко спадала, чтобы вновь усилиться. Если в ее колебаниях и существовала некая закономерность, определить это Лиза была просто не в силах. Вместо этого она продолжала вдыхать желтый туман, густо насыщенный черными снежинками – пеплом, будто вырвавшимся из вулкана, одной из огненных артерий земли. Боль нарастала и спадала, нарастала и спадала. В печи, которой был ее рот, зубы теряли целостность, плавились. Она вдыхала окутавший ее туман. Хлопья пепла взлетали и опадали обратно в клубящуюся желтизну. Видела ли она крылья на некоторых из них? Она продолжила дышать.

Боль не столько утихла, сколько ушла куда-то вглубь. Облако серы бурлило и бурлило внутри нее, от макушки до подошв ступней. Она могла поклясться, что кожа на кистях и руках приобрела желтый оттенок. Зубы казались мягкими, как шпатлевка. Она скользила по пенистому гребню боли, пока тот вдруг не опал, вытекая из нее и в нее, как будто ее тело наконец открыло тайные резервуары, удерживавшие ту боль, – открыло все и сразу. Однако отголоски боли все же оставались, но как нечто до времени скрытое, желтый туман, закупоренный в огромном стеклянном резервуаре.

Лиза не потеряла сознание – все отступило, отпустило, унесенное омывшей ее волной облегчения. Она заметила, как воздух темнеет, день постепенно перетекает в ночь, вокруг нее снуют машины, вот с грохотом по парковке катится пустая тележка для покупок и врезается в бетонный барьер. Но все это как бы новости из некой далекой страны. Внутренности ее были обуглены. Жар лился из открытого рта. Ее зубы… с зубами было что-то не так. Они стали другими, уже не размягченными, но как будто затвердевшими, приобретя новую конфигурацию, она с беспокойством чувствовала их незнакомые прикосновения к губам. Она нахмурилась. Ее язык подался вперед и тут же отдернулся, когда что-то порезало его. Широко раскрыв глаза, Лиза выпрямилась в кресле, поднесла одну руку ко рту, а другой повернула к себе зеркало. Яркая полоска боли блестела красным на кончике языка. Она раздвинула губы, чтобы рассмотреть свежую травму, но тотчас с воплем отпрянула от того, что поджидало ее в зеркале. Ее зубы… не может быть, ей ведь почудилось, не так ли?

Укол второго пореза языка вернул ее к зеркалу. Она всмотрелась в свои глаза, настолько отдавшиеся черному, что с трудом различалось, в каких именно местах зеленые ободки радужек изгибались на фоне белых склер. Почему это должно быть более удивительным или ужасным, чем то, что уже происходило с ней? Она подняла верхнюю губу, оттянула нижнюю и увидела десны, полные битого стекла. Ровные белые ряды, которые стоили ей удаления двух зубов и последующих восемнадцати месяцев ношения дорогих брекетов в подростковом возрасте, сменились небрежной «грядкой» осколков грязно-желтого цвета: острые, как бритвы, они ранили язык и оцарапали указательный палец, когда она провела им по неровным вершинкам нижнего ряда и буквально почувствовала, как расходится на кончике пальца кожа. Лиза склоняла голову то к одному плечу, то к другому, рассматривая свои десны, растянутые и истерзанные новыми обитателями, и стонала от этого зрелища. Язык поранился в третий раз, и отражение в зеркале зарябило и растворилось в слезах, хлынувших из-под век по ресницам. Дыхание перехватило, и она зарыдала, всхлипывая и выкрикивая один-единственный, заменявший дюжину других, вопрос:

– Что это за хрень?!

«Твое чудовищное преображение», – подумала она через мгновение, когда слезные потоки сами собой пресеклись, из носа потекла струйка, а язык опять порезался. «В шуточках часто правда бывает», – никогда не упускала возможности заявить ее бабушка.

– Спасибочки, Тита, – Лиза шмыгнула носом и промокнула глаза салфеткой.

Во рту ощущался медный привкус крови. Она осушила салфеткой щеки. Желудок заурчал. Остатки несъеденного завтрака лежали на пассажирском сиденье справа. Не успев одуматься, она схватила надкушенный чизбургер с беконом и жадно, в три приема, разделалась с ним. В процессе она порезала палец, не говоря уже о языке, но едва ли заметила это, запихивая луковые кольца следом за бургером, сдернув крышку со стакана содовой, чтобы проглотить содержимое залпом, хрустя кубиками льда, которые скользили у нее во рту между новыми зубами. Боли она не ощущала. Было только ожидание, когда лютый голод наконец справится с едой, которую она швырнула ему в топку. Даже несмотря на то, что порезала еще три пальца, она слизала с них остатки кетчупа и жира.

Заморив червячка, но не наевшись досыта, она почувствовала себя спокойнее, готовой к новому раунду констатации очевидного. К изменениям ее зубов и глаз причастна Сефира. Кто мог знать, окажет ли ее открытие и общение с Сефирой какое-либо влияние на кого-то из них; ну в на самом деле, что еще ей оставалось делать? Она потянула руку к ключу зажигания и завела двигатель. Заревело стерео, Леди Гага объявила:

– Я чокнутая сучка, бэби!

– Ты да я, да мы с тобой, – пробормотала Лиза.

Тронув машину вперед с парковочного места, она растянула губы в улыбке и попыталась произнести: «Двойной чизбургер» настолько отчетливо, насколько позволяло новое устройство ее рта. И, как поняла, достаточно хорошо справилась с этим у окошка «МакАвто». Молодежь, работавшая там на раздаче, наверняка привычна к самым разнообразным акцентам.

А вот поговорить с Гэри будет непросто.

IV

Только когда расплывающийся взгляд на радиочасы показал Лизе цифры 8:40, она села в постели, морщась от вспыхнувшей боли где-то на донышках глаз:

– Черт!

Было поздно, и голову переполняло ощущение, будто она во власти похмелья, – последствие недосыпания. Наверняка когда прозвучал сигнал, она шлепнула по радио и выключила будильник вместо того, чтобы нажать кнопку повтора. Времени едва хватало на душ, кофе и греческий йогурт, если она хотела успеть к 9:30 в Гарднер. Она повернулась разбудить Гэри. Его половина кровати пустовала. Он, должно быть, уже встал и сидит, поглощенный каким-нибудь своим последним проектом. Или созданием веб-сайта для Сефиры. «Заткнись», – мысленно велела она себе и соскользнула с кровати.

Однако, когда она спустилась по лестнице после быстрого душа, мужа нигде не было. Не сидел он за кухонным столом, правя свой последний проект сверхтонкой голубой ручкой – так он любил начинать свое утро; не сидел и за столом в своем кабинете, печатая исправления на клавиатуре компьютера под аккомпанемент бубнящего с верхней полки книжного шкафа транзисторного радиоприемника, настроенного на радиостанцию NPR; не был даже в гостиной перед телевизором или в кресле-качалке на крыльце – его любимые места отдыха в перерывах от работы. Ее не ждал горячий кофе. Вместо этого Лиза обнаружила на кофеварке стикер. «Привет, Богиня секса! – написал Гэри. – Полетел в „Данкин донатс“ за утренними пончиками. Вернусь в мгновение ока». Маленький желтый квадратик без указания времени. Свое сообщение он мог написать когда угодно – от десяти минут назад, когда услышал, как она, пошатываясь, отправилась в ванную комнату наверху, до часа или двух ранее, когда решил удивить ее свежим кофе и жареным кокосовым пончиком. Как бы там ни было, он не вернулся, и если она уйдет в ближайшие пять минут, то по дороге к миссис Сандерс еще успеет заскочить к «Стюарту» выпить кофе с яблочными оладушками. Она сдернула с кофеварки стикер и ручкой, которую всегда держала в переднем кармане джинсов, написала на обороте: «Привет, Бог секса! В 9:30 должна быть в Гарднере. Ждать не могу – прости! До вечера! С любовью, Л.». Оставив стикер на кухонном столе, она взяла сумочку и ключи и направилась к двери.

Лиза ждала, что Гэри позвонит ей в течение утра и скажет что-то вроде: «Прости, совсем забыл, что у тебя ранний прием», быть может, присовокупив: «Обслуживание в „Донатс“ было дерьмовым» и, возможно, «Ни за что не догадаешься, кого я встретил». Мобильный периодически звонил в течение дня, но то были звонки не от Гэри, и его голоса не было среди тех, кто оставлял сообщения на голосовой почте. Вместо этого она получила известия от каждой из восьми женщин, позвонивших ей за последние два дня, а также еще от четырех других – знакомых ее подруг. Первые две позвонили из-за задержки информирования. О предыдущем свидании Гэри с Сефирой им сообщили только сегодня утром, и они решили сразу же связаться с Лизой. Учитывая, что пространство между ее ног все еще оставалось приятно чувствительным после вчерашних утех, ей было достаточно легко повторить вчерашнее объяснение. Вести последующие разговоры оказалось сложнее. Поскольку уже второй день Гэри видели вместе с Сефирой.

Ее подруга Лиз позвонила, когда Лиза ехала с одной встречи на другую. Она включила громкую связь.

– Ну ты и стерва, – сказала Лиз.

– Не поняла? – спросила Лиза с усмешкой.

– Думала, мы подруги.

– Так и есть. О чем ты?

– О том, что понимаю, мы не так часто виделись с тех пор, как Брайан переехал ко мне, но, если честно, я была жутко занята. Да, знаю, это, наверное, выглядело так, будто я тебя отшила, но это не так, клянусь.

– Лиз, я… Можно попросить тебя притормозить? Пожалуйста, а?

– Да бог ты мой, я же была на твоей свадьбе. Я придумала вам дизайн приглашений на церемонию. Тебе не приходило в голову, что я заслуживаю того, чтобы знать… чтобы ты сказала мне это в глаза?

– Ничего не понимаю, – проговорила Лиза. – Ты напрочь сбила меня с толку. Понятия не имею, о чем ты.

– О Гэри, – ответила Лиз. – Гэри и этой… как ты сказала, ее зовут? Китира? Без разницы. Мне сегодня утром надо было в город за холстами. Я припарковалась на муниципальной стоянке, рядом с «Просперо». Как вышла из машины, сразу заметила парочку через несколько машин от меня. Целуются так, будто им по шестнадцать, а их гормоны вопят на все одиннадцать. Вот только тем двоим было не по шестнадцать. Примерно через миллисекунду думаю: «Ладно, приятно видеть, что кто-то в нашем возрасте проявляет немного страсти». Согласна? И тут я их узнала.

Лиза уже поняла, о чем говорит ей Лиз, тон голоса подруги, суть ее вопросов, обращающих кровь Лизы в лед. И ей не нужно было, чтобы Лиз продолжала, не так ли? Но все напоминало ситуацию, как если бы ей, героине сериала, звонят и сообщают, что ей изменяет муж и по сценарию следующая реплика была ее. Она спросила:

– Да о чем ты?

– Шутишь?

– Ты видела Гэри, – сказала Лиза. – С Сефирой.

– Да они прямо пожирали друг друга. Уверена, они намыливались в номер в отеле, потому что едва не… сделали это прямо там, на асфальте парковки.

– Ага.

– Короче, я… Как ты могла не сказать мне? Когда мы говорили с тобой в тот вечер, я ведь поверила тебе.

– Да.

– Я так… Меня аж затрясло всю.

– Прости.

Внезапно ей пришлось свернуть разговор. Она сказала Лиз, что обязательно поговорит с ней позже, мол, она уже подъехала к своему очередному клиенту, и отключилась прежде, чем та успела запротестовать. Ложь была белой. У нее оставались еще десять минут, прежде чем свернуть на подъездную дорожку к дому мистера Спанжена. Она потратила их на то, чтобы прислушаться к себе и оценить свою реакцию на новости от подруги. До разговора с Лиз прошли еще три звонка, ни один из которых не был столь ужасающим, однако все они подтверждали продолжающиеся встречи между мужем и его заказчицей. Они встретились за поздним завтраком в бистро на Мейн-стрит (Лиз как-то сказала ей, что именно туда нужно ходить воскресным утром, чтобы выяснить, кто вместе ушел из баров в субботу вечером), прошлись вдоль витрин на Мейн-стрит и, по-видимому, заглянули в отдел эротики в «Просперо». Лиз подробно описала одежду женщины в тот день: свободная белая блузка и брюки в обтяжку, материал которых, по словам Карен, выглядел как кожа то ли змеиная, то ли аллигатора – в общем, какой-то рептилии, и ковбойские сапоги. Большущие солнцезащитные очки. В порции выслушанных ею соображений о том, насколько могут быть близки Гэри и Сефира, прослеживалось единодушие, хотя, помня о ее предыдущем объяснении, подруги предваряли свои наблюдения словами: «Если бы ты не сказала мне, что ничего не происходит», и «хорошо, что я поговорила с тобой, потому что, не сделай я этого…», и «не будь я в курсе всех подробностей». Не сказать, что трио звонков подготовило ее к звонку Лиз – это не так, – скорее, первый звонок прозвучал как резкая невпопад нота, чей тревожный диссонанс повторили и усилили последующие звонки, вибрации этой обрывающейся ноты передавали сообщение, которое ей не удавалось расшифровать, пока Лиз не растолковала ей все. Лиз, однако, ухватилась за интерпретацию, которая, хотя и казалась разумной, все же могла быть поспешной. Да, Гэри целовал Сефиру. Отрицать это не было смысла. Как не было никаких свидетельств того, что первый шаг сделал он. Кто знает, может он просто шел, обернулся – и тут как тут она. И если Сефира аж вся искрит сексом, как свидетельствовали подруги Лизы, могла ли она винить мужа, если он ответил ей взаимностью?

Пожалуй, это стало для Лизы самым большим сюрпризом, – ее готовность, ее желание оправдать поведение Гэри, дать ему еще один шанс. Если бы спросили ее, например, этим утром, сидящую на постели, простыни которой были пропитаны запахом секса, сцены прошлой ночи прокручивались в памяти, как ее самый любимый фильм с рейтингом «Х» [11], она ответила бы прямо, что Гэри даже в голову бы не пришло что-то сделать с Сефирой, не говоря уже о том, чтобы прижиматься губами к ее рту. Я вас умоляю. Не изменилось бы ее настроение и после первого сообщения о том, что Гэри и Сефира обедали в бистро. Даже когда ее сотовый залился трелью в четвертый раз, после тех дополнительных описаний дальнейших действий Гэри и Сефиры – даже когда она нажимала на иконку ответа на дисплее телефона, – и допускала возможность влечения Гэри к Сефире, этой женщине, которую, наверное, окружало облако желания, она бы продолжала уверять: шансы на то, что это влечение перерастет в действие, были ничтожны и не стоили рассмотрения; пусть даже и с резкостью, которая выдала бы ее растущее беспокойство. Теперь же, когда она обладала доказательствами, прямо противоречащими такому утверждению, Лиза все еще не ощущала в себе готовности предположить худшее – худшее, несущее в себе угрозу гораздо большую, чем любой приватный танец.

Погребальный звон сообщений и разговоров в течение второй половины дня посеял в душе сомнения: ее колебания уже казались не столько благоразумной сдержанностью, сколько отчаянным отрицанием. Больше никто не предоставил столь компрометирующих улик, но упоминались два случая, когда Сефира висела на руке Гэри, и один – когда он обнимал ее за плечи, а также кто-то мельком видел, как эти двое ехали из города на восток в зеленом «субару» Гэри (в том же направлении, где расположены и все пять городских мотелей, не говоря уже о «Пике»). Хотя Лиза чувствовала, как эмоции на своих маленьких крылышках уже беспокойно мечутся в душе, ни боль, ни гнев не обрушились на нее к тому времени, когда она завершила работу с последним клиентом и отправилась домой. Напротив, она чувствовала, что сбита с толку как никогда, – будто каждый последующий звонок набрасывал еще одну завесу тайны на ситуацию: примерно как если бы вы перелистали учебник по углубленному математическому анализу; судя по тому, как он был написан, по расположению цифр и символов на странице, вы в целом знали, что это и для чего предназначено, но попробуйте объяснить это – с таким же успехом можно заняться дудлингом [12]. В наших знаниях слишком много белых пятен, чтобы обладать хотя бы малой надеждой разобраться в этом. Лиза будто наяву слышала, как Дженис насмехается над ее наивностью, но даже представить не могла, что после прошлой ночи Гэри мог сегодня утром отправиться на встречу с другой. На ее взгляд, одно событие делало невозможным, исключало другое.

Однако если она надеялась на разъяснения мужа, ее ждало разочарование. Свернув на Фарбер, она увидела, что их подъездная дорожка пустует. Конечно, его машина в порядке. Конечно, она не собиралась обнаружить мужа в гостиной с объяснениями, которые примирили бы минувшую ночь с сегодняшним днем. И все равно Лиза, открыв входную дверь, крикнула:

– Я дома!

И, не услышав ответа, прошлась по комнатам, зовя:

– Гэри? Милый?

В ответ летело эхо ее звонкого голоса. Поиски завершились наверху, в спальне, и при виде кровати со скомканными и запятнанными простынями – абстрактная картина вчерашней страсти – безмерная печаль сгустилась прямо под сердцем и как тяжелый камень потянула вниз, на кровать. Боль, гнев, горе, закружившиеся было вокруг нее, были пойманы той печалью, заключены в ней, как и большинство ее мыслей. Она присела на краешек кровати, а воздух озарялся последними лучами солнца. Она сидела там, пока воздух угасал, становился серым и тусклым. Она сидела там, пока серое потемнело почти до черного, а комната вокруг нее потеряла форму и очертания. Она сидела с этим камнем в груди, вбиравшем в себя все, каждое шальное, заблудшее воспоминание, обрывки разговора, фрагмент образа. Гэри сказал: «Ах ты, развратная девчонка». Пальцы, измазанные кремом свадебного торта, когда она вытирала их о его губы. «Это на Фарбер-стрит, в центре». Валик, поднявшийся вверх по стене, оставил полосу белой краски. «Думаю, у него появились кое-какие новые представления о небесах». Его щеки порозовели.

Когда на кухне зазвонил домашний телефон, Лиза вскочила с кровати и побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через две, а то и три ступени и едва не потеряв равновесие, когда влетела в кухню. Кровь стучала в ушах, она схватила трубку:

– Алло?

Она была настолько готова услышать Гэри, что на мгновение не могла взять в толк, что слышит в трубке. Низкий, вкрадчивый, легкий, как нежное дыхание в ухо, женский голос прошелестел:

– Алло? Гэри? Гэри дома?

И по этому сладкому, как мед на языке, приторному голосу, она поняла. Камень в ее груди раскололся с едва ли не слышимым треском. Лиза спросила:

– Кто это?

Пустая формальность, направление к развитию диалога.

– Значит, – ответила женщина, – дома его нет, верно?

– Его нет.

– И не было весь день, не так ли? Весь день и вс-с-с-ю ночь.

Кстати, который сейчас час? С того места, где она стояла, Лиза не могла разглядеть красные цифры на дисплее кофеварки.

– Кто его спрашивает? – повторила она. – Сефира?

Голос в трубке вздохнул:

– А, так вы знаете мое имя?

– Знаю, – ответила Лиза. – Наслышана о вас достаточно.

– От Гэри?

– Среди прочих.

– Понятно. Твой муженек не говорил мне, что стольким делится с тобой.

– Он у меня кладезь полезной информации.

– Значит ли это, что он рассказал тебе, как трахал меня едва не до потери сознания? И как потом, даже когда до крови ободрал кожу на члене, он нагнул меня еще разок?

Обломки под ее сердцем заскрежетали друг о друга. Во рту мгновенно пересохло, и она проговорила:

– Нет… Он забыл упомянуть о столь очаровательной подробности.

– Вот как? Хочешь, введу тебя в курс дела?

– Спасибо, нет. Похоже, «вводов» у вас было предостаточно.

Лиза услышала в трубке смех – патока бурлила в кастрюльке.

– А ты умная, – сказала Сефира. – Ты мне нравишься.

«Здорово, – подумала Лиза. – Теперь она пытается соблазнить и меня. Два по цене одного».

– Зачем я вообще с вами разговариваю?

– Затем, что твой муж не в состоянии вести машину. Приезжай, забери его.

– А оно мне надо?

– Ну, это не мне решать, дорогуша. Может, и не надо. Может, ты предпочла бы, чтобы он оставался там, где он сейчас.

– С тобой.

– Пока что.

– О? Так быстро наигрались?

– Вообще-то да. С Гэри было довольно забавно. То, что твой муженек делал со мной, – на самом деле ничто по сравнению с тем, что вытворяла с ним я, но он тот еще шалун, а меня это заводит. Тебя, уверена, тоже. Ну да ладно, у меня еще целый ряд встреч, где я должна появиться. Мужчины ждут, и все такое…

Осколки вдруг обратились в раскаленную лаву, Лиза сжала трубку с такой силой, что услышала скрип пластика.

– Почему бы тебе не дождаться меня, чтобы я надрала тебе задницу?

– Как мило. Измордуешь меня до полусмерти, а что потом? Давай сюда, закинешь мужа на плечо и укатишь в закат. Все прощено и забыто: мальчишки – что с них возьмешь?

– Может, я как-нибудь сама разберусь?

– Ах ты, бедняжечка. Хочешь, расскажу, как все будет? В следующий раз, когда вы с ним будете трахаться – ох, прости, заниматься любовью,– тебе не удастся не думать о нем и обо мне, гадая: «Был ли он таким с ней? Так ли он хватал ее за задницу? Это она научила его так работать языком?» И ответом на все эти вопросы будет: да, да и да. И уже неважно, бросишь ли ты сейчас трубку и сделаешь все возможное, чтобы забыть, что вы когда-то были мужем и женой, или вы с Гэри каким-то чудесным образом помиритесь. Я всегда буду с вами в постели. Вам никогда от меня не избавиться.

– Кто вы? Зачем вы это делаете?

– Почему бы тебе не спросить у мужа? Это он меня домогался.

– Ложь!

– Спроси у Гэри.

– Он говорил мне, что вы обратились к нему по поводу дизайна вашего веб-сайта.

– Я? Зачем мне веб-сайт?

– Для вашего бизнеса. Кстати, что за бизнес такой? Хренотень типа Нью-эйдж, да? Таро, кристаллы, демонология?

– Верно, все это мне интересно, но я едва ли концентрируюсь на чем-то одном достаточно долго, чтобы организовывать бизнес. Со всей той ложью, что он тебе наплел, ты не можешь принять еще одну?

– Где вы?

– Ага, значит, все-таки приедешь за ним.

– Я этого не говорила. Просто хочу знать, где вы.

– Вайком-роуд, 1430. Это…

– Я знаю, где это.

– Вот и хорошо.

– Более того, полагаю, я буду там минут через пять.

– Даже так?

– А сколько, интересно, времени понадобится вам, чтобы собрать свое дерьмо и убраться оттуда?

Линия отключилась. Лиза бросилась к двери, по пути схватив сумочку со столика в прихожей.

V

Когда первый день за рулем близился к концу, на парковке гостиницы «Дэйз инн» на окраине Уотертауна зазвонил мобильный телефон Лизы. Номер незнакомый. Сефира звонит, чтобы поиздеваться? Она решила не отвечать: кто бы это ни был – если есть что сказать, пусть наговаривает на голосовую почту. Однако телефон упорно продолжал свою песню, и это было странно, поскольку место для голосовой почты она очищала, а даже если ящик и переполнился, звонивший должен получить предложение сделать попытку позже. Может, телефон глючит? Учитывая все случившееся с ней за последние пару дней, это не станет сюрпризом; во всяком случае, вполне в духе той огненной катастрофы, в которую превратилась ее жизнь. Не потрудившись снять телефон с фиксатора на приборной панели, она постучала кончиком пальца по экрану и сказала:

– Алло?

– Привет, это я, – ответил Гэри.

Из рейтинга возможных реакций на то, что услышит в трубке голос мужа, юмор Лиза поставила бы как можно ниже, если не в самый конец списка. И все же не смогла удержать поток грубого истерического смеха; давясь им, она проговорила:

– Да ты, мать твою, издеваешься.

Ответа не последовало.

– Чем занимаешься? – спросила она.

– Звоню тебе, чтобы сообщить информацию о Сефире.

Имя охладило ее веселье.

– Какую информацию? Как сделать минет, чтобы твой мужчина умолял повторить? Я читала эту статью в «Космо», благодарю.

– У меня очередной набор указаний для тебя.

– Не ври, – сказала она. – Указания мне даст по телефону мадам Сосострис.

– Она что сказала? – ответил Гэри. – Что позаботится о том, чтобы ты получала указания каждый день. Но не говорила, что выдавать их будет именно она. Потому что… Я на связи с Сефирой. Я знаю маршрут, по которому она следует. Мадам Сосострис говорит, что это законно.

– Это… – Лиза выдохнула. – Надеюсь, ты хоть сам понимаешь, насколько облажался?

– Да… Мне жаль.

– Как угодно, – она потянулась к бардачку, откинула крышку, нашла ручку и конверт письма от какой-то благотворительной организации, ищущей спонсора. – Так. В какую сторону направляется эта сучка?

Маршрут, подробно изложенный Гэри, вел ее обратно через Адирондак [13], на юг до Ньюбурга и затем на запад через Пенсильванию до Питтсбурга. Когда он сказал:

– Вот и все. Насколько я понимаю.

Лиза ответила:

– Ты уверен? Я сегодня весь день убила, чтобы добраться до этих мест, а теперь ты говоришь, надо развернуться и катить назад тем же путем.

– Уверен.

– Как, по-твоему, я могу тебе доверять? Откуда мне знать, что это не план, который состряпали вы с Сефирой?

– Можешь доверять моему стремлению к самосохранению.

– Похоже, твое стремление и втянуло нас в эту заваруху, – отрезала Лиза и, прежде чем Гэри успел ответить, дала отбой.

Он позвонил на следующий день, когда она мчалась к Питтсбургу.

– Еще еду, – ответила она. – Перезвони через час.

– Не могу, – сказал Гэри.

– В смысле, «не могу»?

– Здесь связь раз в сутки, – пояснил он. – А потом глухо еще на двадцать четыре часа. Фишка такая, типа «звезды сошлись». Если звонок прервется, то все.

– Ты серьезно?

– По словам мадам Сосострис, это работает именно так.

– Повиси немного. – Впереди показалась зона отдыха. Лиза съехала с автострады и остановилась на парковке возле туалетов. Она дернула ручной тормоз, но двигатель глушить не стала. Листок с дневными указаниями лежал на пассажирском сиденье вместе с ручкой, которой она их записывала. – Секундочку. – Она потянулась к плафону освещения, включила его и поморщилась, когда свет заполнил салон. Затем взяла конверт, прислонила его к рулю и взяла ручку. – Слушаю.

Дороги, которые перечислял Гэри, были местными – сеть узких трасс, ведущих через горы Западной Вирджинии в восточный Кентукки.

– Многие из них здорово петляют, – уточнил он. – Так что будь осторожна.

– Угу, – буркнула Лиза, записывая последние его указания.

Наступила пауза, затем Гэри спросил:

– Все записала? Может, мне повторить что-нибудь?

– Не нужно.

– Хорошо, – сказал он. – Что ж, ладно… На этом, наверное, все.

– Все так все. – Она положила конверт и ручку на пассажирское сиденье, выключила салонную лампу.

– Если тебе больше нечего сказать…

– Например?

– Ну, не знаю. Как ты держишься?

– Да у меня с глазами что-то не так.

– Что значит «не так»?

Внезапно накатило раздражение.

– Не заморачивайся, – сказала она и дала отбой.

Гэри поинтересовался состоянием ее глаз на следующий вечер. Лизе отчасти польстила его озабоченность, она даже почувствовала искушение подробно описать изменения, происходящие под роговицей ее глаз. Какое это было бы облегчение поговорить с ним. Каких-то несколько дней назад они сидели вдвоем за кухонным столом перед открытыми коробочками с любимыми китайскими блюдами навынос и обсуждали окончательные поправки к оценке ущерба для страховой компании, которой она выставила счет. Это было одно из тех занятий, что больше всего нравились ей в браке, – разговор с человеком, который знает тебя лучше, чем кто-либо другой, лучше тех, кого хорошо знали вы оба, места, где вы бывали вместе, опыт, которым вы делились, – все это образует своего рода условные знаки, символику, уникальную для ваших отношений. «И каким образом вписывается сюда эта гребаная Сефира?» Она услышала вопрос в голосе сестры. Какое бы побуждение довериться Гэри ни проснулось в ее душе, – оно угасло. Лиза вновь проигнорировала его вопрос и оборвала разговор.

Гэри звонил еще два раза и всякий раз был краток, перечислял дороги, по которым ей надлежало ехать, и сразу вешал трубку – до того, как это успевала сделать она. Когда Лиза поняла, что он расстроен из-за нее, смесь веселья и злости растянула ее губы в ухмылке, которая время от времени возвращалась к ней на протяжении всей поездки вверх и вниз по холмистым равнинам Иллинойса и через Миссисипи по влажным улицам Сент-Луиса. Одним из талантов Гэри была способность всегда переворачивать любую ситуацию, в которой он бывал виноват, против своего обвинителя, используя разновидность риторического джиу-джитсу, которое он освоил, будучи средним ребенком из пяти братьев и сестер в большой семье ирландских католиков. Обычно он добивался этого, переходя в наступление, жалуясь на то, как с ним обращаются, или же находя обвинение, которое можно было бы бросить в ответ на любую жалобу Лизы на него. Однако иногда он выбирал молчание – тщательно продуманное, длительное, театральное молчание, сохраняя его до тех пор, пока Лиза не сломается и отчасти не извинится за то, что вообще обвинила его в чем-либо. Это бесило, но случалось достаточно редко, чтобы приносить ей беспокойство. Даже если бы она была склонна потакать ему, чего Лиза абсолютно не желала, она слишком устала, чтобы делать это. Найти мотель в Сент-Луисе казалось невероятно сложной задачей. Она обнаружила «Макдональдс», заехала в темный угол его парковки, подальше от места, где тучи насекомых роились у высоких галогеновых фонарей, заглушила двигатель и откинула сиденье до упора.

Почти сразу стал одолевать сон. Лиза закрыла глаза. «Ты же знаешь, Гэри может позвонить в любую минуту, прямо сейчас», – подумала она, но уверенности оказалось недостаточно, чтобы остановить падение в бессознательное оцепенение, смыкающееся вокруг нее подобно черной воде. Это был момент «растворения», когда она почувствовала, как все – ее страхи, гнев, боль, самое «я», связывавшее их воедино, – рассеивается, тает, и это чувство показалось восхитительным.

Откуда-то издалека прилетела трель звонка. Лиза разлепила глаза и в конце долгого черного туннеля увидела телефон на подставке. Она попыталась поднять правую руку, но та была вялой и казалась налитой свинцом.

С пассажирского сиденья раздался голос:

– Не беспокойся, я возьму.

Рука с длинными пальцами и длинными ногтями скользнула в поле зрения и коснулась экрана.

Гэри проговорил:

– Извини, что так поздно…

Его прервал голос.

– Это я, Гэри, – произнес голос. – Пошел к черту! – Рука нажала на кнопку, обрывая звонок.

Лиза попыталась что-то сказать, но язык не повиновался. «Сефира», – подумала она.

– Совершенно верно, – откликнулся голос. – Я пришла взглянуть на тебя.

«А как?..»

– Гэри на связи со мной. Как и с тобой. Следовательно, связаны и мы с тобой. Простая математика. Ну, вообще-то не такая уж и простая. И не сказать, чтобы математика. Но штука захватывающая. Знаешь ли ты, что значит для него переспать с тобой после того, как он вкусил удовольствия, которые могла предложить ему я? Это признак или большой любви, или лютой ненависти.

«Или непреодолимой похотливости».

Прозвучавший в ответ смех был похож на расплавленный мед, льющийся на ломоть теплого хлеба. Вопреки себе и несмотря ни на что, Лиза нашла его одним из самых сексуальных звуков, которые когда-либо слышала.

– И это тоже. Я почти уверена, что твой муженек не испытывает к тебе ненависти, объяснением чему может быть только любовь. В сочетании с толчками его премилого члена.

Лиза напряглась, чтобы повернуть голову, но не смогла.

– Даже не пытайся, – сказала Сефира. – Ты в моей власти, и все такое.

«Зачем ты здесь?»

– Я же сказала: заскочила на секундочку, чтобы повидаться с тобой. Во плоти, так сказать.

«Зачем?»

– Затем, что ты для меня – нечто новенькое. Ты должна понять: я занимаюсь этим уже очень и очень долгое время. Не стану утомлять тебя историей своего происхождения, честно говоря, я многого из этого не помню. Я видела пирамиды в Гизе, когда они еще стояли новенькими: облицованные плитами из белого известняка, они сверкали на солнце. Пробиралась через несметное количество плавающих утопленников после того, как море поднялось и погубило уйму народу. Я слышала скрип весел и плеск воды, когда ахейцы плыли к Трое.

– Ну, ты поняла: я всегда была и буду рядом. За это время большинство мужчин, что приходили ко мне, со мной и остались. А под большинством я подразумеваю девяносто девять процентов. Даже больше: я имею в виду девяносто девять целых, девяносто девять сотых… Девяносто девять целых, девятьсот девяносто девять тысячных. Разумеется, учитывая, сколько лет я следую своему плану, это, тем не менее, означает, что несколько десятков не поддались мне сразу. Некоторые убили себя. Некоторые пытались убить меня – весьма опрометчиво с их стороны. Некоторые бежали к своим женам или любовницам, чем искренне восхитили меня. Непонятно лишь, зачем возвращаться к ним, если они в первую очередь искали меня? Ну, а кроме шуток, нет такой похоти, которую я не могла бы удовлетворить. Познать меня – узнать, что нет мне равных.

– Тем не менее, они поднялись с постели, которую делили со мной, и ушли, оставив в качестве объяснений ненависть и любовь. Мне понятна ненависть – желание не просто воткнуть нож, а, выкручивая запястье, рассечь лезвием внутренности, вывалить их, исходящие паром, в грязь. Там, откуда я родом, эти эмоции лежат в основе… всего и вся. А вот в любви я уверена меньше. Порой спрашиваю себя: не питаю ли я это чувство к ним – к мужчинам, которые меня домогаются? Не так, как ты любишь Гэри, а так, как любит оленя охотник, в сердце которого пускает стрелу. Знаю, ты скажешь, что это не одно и то же. И возможно, ты права. Хотя вполне можешь понять, как это способно заинтриговать меня, – этот порыв, или привычка, или… как ни назови, – что позволяет даже небольшому количеству моих партнеров уходить от меня. Точнее, пытаться уйти, так как в итоге я всегда возвращаю их себе. Женщины, ради которых они, как сами думали, оставляют меня, – ни одна из них не прожила долго после того, как я возвращала любовников себе во второй и последний раз. Некоторые, осознав то, что осталось от их возлюбленных, доводят себя до безумия, до самоубийства. Некоторым больше не суждено видеть своих мужчин прежними – вскоре они начинают довольствоваться тем, что им досталось после меня. Я понаблюдала за теми женщинами, а кое-кому даже открылась. После знакомства со мной одна шагнула со скалы. Другая рванулась бежать в поле, где ее забодал бык.

– Из этого ничтожно малого числа, однако, ни одна не угрожала мне насилием, не говоря уже о том, чтобы броситься за мной в погоню. Исходя из опыта, скажу, ты беспрецедентна. И вряд ли ты в состоянии представить себе, насколько это волнующе. Такой образ жизни… возможно, я назвала бы его серией бесконечных партий в шахматы, но он больше похож на шашки, а иногда и на крестики-нолики. Без разницы, что каждое соблазнение – это шахматная партия с выдающимся соперником, игра та же, доска та же, с тем же количеством клеток, с той же расстановкой фигур, каждой из которых предписаны конкретные ходы. Ты можешь возразить, что существуют сотни тысяч возможных комбинаций ходов, что дьявол кроется в деталях, но каким бы верным ни казался такой аргумент, он теряет силу по прошествии первых двух тысячелетий. Хочешь знать, на что похожи вечные муки? Это повторение, выполнение одних и тех же действий вновь и вновь, снова и снова.

«Возможно, Гэри захочется поговорить с тобой об этом».

Смех в ответ.

– Ох, дорогуша, да Гэри еще даже и не начинал по-настоящему страдать. Вот вернусь домой и… В общем, как бы там ни было, я хочу подчеркнуть, что ты нарушила то, что стало для меня излишне привычной рутиной, и это изумительно. Если тебе удастся догнать меня, что в принципе возможно, – берегись. Понятия не имею, сможешь ли ты пережить все происходящее с тобой, хотя было бы жаль, если нет, но все же я надеюсь, что это произойдет. Ты заслуживаешь этого в качестве награды за свои труды. И я признаю, предвкушение боли, которую причинит тебе перспектива умереть от руки того, за кем ты гналась так далеко, так долго, так безуспешно, – заставляет меня трепетать. Такое эмоциональное возбуждение мне в новинку, и я жду не дождусь его.

«Я убью тебя», – подумала Лиза и впервые с тех пор, как получила от мадам Сосострис мясницкий нож, почувствовала абсолютную уверенность в том, что она это сделает, почувствовала, что слова Сефиры будто раскрыли в ней некий расшатанный нерв, смахнули почву, обнажив скальный утес, иззубренный и неумолимый.

– Вот это характер!

Лиза сжала правый кулак и с такой силой ударила по пассажирскому сиденью, что оно содрогнулось. Из-за спины раздался голос Сефиры:

– Весьма впечатляюще.

Зрение Лизы вдруг прояснилось. Она резко развернулась, чтобы взглянуть в лицо Сефиры, однако заднее сиденье пустовало.

– Я убью тебя, – проговорила Лиза, голос был громким, хриплым. – Твою мать, я убью тебя, нахрен!

Ответа не последовало. Сефира исчезла. Блокнот на пассажирском сиденье, в который Лиза записывала указания Гэри с тех пор, как на конверте не хватило места, был открыт на новой странице, испещренной ее почерком. Она поднесла его к глазам, прочла перечень новой череды дорог. Еще одна хитрость Сефиры? Если она в состоянии сделать то, что только что сделала, то оставить ложный след больших усилий ей не составит. Однако маршрут вел на запад, в Канзас, затем поворачивал на северо-запад, в Колорадо, что казалось в общем-то логичным.

«Стало быть, мы с тобой связаны».

– Похоже, так и есть, – произнесла вслух Лиза.

Несмотря на заверения Гэри в том, что позвонить он не может, она почти ожидала, что он позвонит еще раз, тем более, что он слышал голос Сефиры. Он не позвонил. Когда следующим вечером она ответила на телефонный звонок, Гэри уже не торопясь разговаривал с ней, спрашивал, все ли с ней в порядке, напоминая, что может общаться с ней только раз в день, повторяя, как он сожалеет об этом, обо всем этом, снова интересовался, все ли в порядке. Она дождалась, когда иссякнет поток вопросов и оправданий, и ответила:

– Я в порядке.

– Слава богу, – сказал Гэри. – А она действительно сидела с тобой в машине?

– Типа того.

– То есть?

– Все было как-то странно. Я слышала ее голос, я видела ее руку, отключившую телефон, когда ты позвонил. Ты тоже слышал ее.

– Да, слышал.

– Но когда я повернулась ударить ее – ее там не было.

– Ты… Что ей было надо?

– Заморочить мне голову. Сообщить, сколько ей лет, как восхищена тем, что я гоняюсь за ней, потому что это так отличается от ее однообразной рутины, но она все равно меня одолеет. Ах да, сказала, что у тебя впереди еще много страданий.

– О, господи. Ты сказала, что попыталась ударить ее.

– Попыталась.

– И ты уверена, что с тобой все в порядке?

В голове Лизы стремительно пронеслись события того дня, когда в глазах появилась резь, будто кто-то насыпал в них песок. Однако она предпочла ответить:

– Да в порядке я. Просто устала. Скажи, куда ехать завтра?

Закончив диктовать перечень дорог, Гэри спросил:

– Так с тобой правда все хорошо? Честно?

– Ты же понимаешь, что план состоит в том, чтобы я противостояла Сефире.

– Это… Если с тобой что случится…

– Тогда ты окажешься в полной заднице в принципиально новом ключе, не так ли?

Лизу охватило раздражение, и, прежде чем он успел ответить, повесила трубку.

Когда Гэри позвонил в следующий раз, голос его звучал подавленно, с нотками раскаяния. Рот Лизы все еще горел от охватившего его инферно, и она свела к минимуму ответы на его вопросы о том, как провела день, как она держится, контактировала ли она с Сефирой. Наконец он спросил:

– В чем дело? Почему ты ничего не рассказываешь?

– Потому что больно, – ответила она. – Больно говорить. У меня с зубами черт-те что, придурок. Теперь давай свои треклятые указания, чтобы я поскорее перестала болтать.

Гэри пристыженно умолк. Чуть погодя сказал:

– Извини, пожалуйста. Я просто не догадывался… твой рот…

Беспокойство, от которого его голос понизился, неожиданно заставило ее глаза увлажниться.

– Да все нормально, – сказала она и разорвала связь. С губ капала кровь, она вытерла их тыльной стороной ладони.

Лиза, никогда не любившая высоту, была не в восторге от маршрута следующего дня, который вел ее из Денвера в Эстес Парк, а оттуда вверх в Скалистые горы и далее через них. Никаких автомагистралей – обычное двухполосное шоссе. По мере того, как дорога взбиралась в горы, слева ее окаймляли сначала голубые ели и пихты, а также сильно заросшие нетронутые луга, их сменил крутой склон, усеянный валунами, затем – словно вырубленные скальные склоны. Справа же ели и сосны чередовались со все более высоким обрывом, каменная парапетная стена вдоль которого казалась недостаточно высокой и прочной, чтобы предотвратить падение автомобиля в пропасть. Напротив той горы, вдоль склона которой Лиза вела машину – она не была уверена, насколько далеко, – вздымалась другая гора, долгий склон которой был изранен бороздами мощного камнепада, упокоившегося у ее подошвы; громада горы едва заметно уменьшалась по мере удаления от нее, а заостренная вершина напоминала гребень исполинского зверя, за который цеплялось, будто мантия, само небо.

В довершение ко всем бедам, Лиза застряла в узком потоке едва ползущего транспорта: движение задерживалось из-за бежевого автодома, катившего в восьми машинах впереди. Несомненно, горный пейзаж завораживал, но когда дом на колесах скрылся за поворотом, уводящим дорогу влево, открылась потрясающая панорама: казалось, что маршрут ведет Лизу прямиком в пустое небо. Да, оптическая иллюзия, но настолько убедительная, что у нее вспотели ладони. За пару сотен футов до поворота условная обочина дороги огибала невозможную, казалось бы, в таком месте зону отдыха, стоянка которой была забита машинами тех, кто остановился сфотографировать пейзаж. У Лизы тоже мелькнула мысль, не передохнуть ли здесь, но все же она решила этого не делать. Не то чтобы она не могла повернуть назад: «что нельзя вылечить, нужно вытерпеть»; «чем раньше война, тем скорее мир» – выбери свой бессмысленный афоризм. Изо всех сил она старалась не отрывать взгляд от идущей перед ней машины и не смотреть на катящееся в сторону небо над головой, синева его была такой глубокой, что казалось, будто видно, как сверху на эту синеву давит непроглядная чернота. Лиза вела «хонду» как можно ближе к осевой, в пугающей близости от встречного транспорта. Мимо промчался огромный пикап, воздушный поток от него толкнул ее машину, и Лиза с трудом подавила желание принять правее, ближе к кажущемуся таким ненадежным защитному барьеру и пустоте за ним, потому что на мгновение в голове мелькнула уверенность, что она превысит скорость, не уберет ногу с педали газа и, пробив каменный барьер, рухнет в эту пустоту. Почему не включен CD-плеер? Даже незначительное отвлечение на музыку помогло бы ослабить страх, холодными пальцами сжимавший горло. Будь на руле машины кнопки управления аудиосистемой, ей не пришлось бы убирать с него правую руку, чтобы наполнить салон голосом Долли: задача в данный момент невыполнимая, труд, за который не взялся бы и Геркулес. По ту сторону барьера, головокружительно далеко внизу, чашу долины заполнял густой лес.

Сейчас дорога шла по вершине хребта, вдоль нее потянулись низкорослые ели, похожие на рождественские, и от их вида Лизе как будто становилось чуточку легче. Могла ли она когда-нибудь вообразить, что будет так радоваться придорожным деревьям? Но даже ничтожное ощущение укрытия, которое навевали вечнозеленые растения, оставляло ее, когда поток транспорта останавливался на безлесных склонах, где слева ярко зеленела местность, переходящая в очередную долину, за которой громоздились высокие горы. Лиза проехала мимо смотровой площадки, на этот раз слева, парковочные места которой были заполнены. За ней по обе стороны дороги стояла пара открытых металлических ворот в виде длинных перевернутых треугольников. «На случай снегопада, – подумала она. – Дорогу перекроют при наступлении опасной ситуации». Вокруг в долинах расстилались изумрудные поля. Вдалеке пасся лось. Дорога шла под уклон через следующие одна за другой выемки в скальной стене, мимо каменной лачуги, назначения которой Лизе не удалось определить. Местность слева резко понижалась к впадине, поросшей темно-зеленым лесом. Справа земля тоже резко обрывалась – машина ползла по хребту горы, как блоха по спине лошади. Впереди дорога уходила вверх и переваливала через склон следующей вершины. Пара машин перед Лизой решили остановиться на последней смотровой площадке, но бежевый дом на колесах явно намеревался сохранять свою позицию во главе вереницы в течение оставшегося Лизе времени на этой дороге. Конечно же, для его водителя и пассажиров должен быть более быстрый способ добраться до места назначения. Раз уж они выбрали этот маршрут, чтобы насладиться пейзажем, то разве не следовало бы им воспользоваться одной из многочисленных зон отдыха, которые проезжали? По неким собственным соображениям огромный ящик катил вперед, удерживая позади себя хвост из машин на стабильно медленной скорости и превращая то, что и без того выходило долгой поездкой, в упражнение на выносливость. Когда же наконец дорога спустилась с высокогорья и справа показался нужный Лизе поворот, она вошла в него на такой скорости, что завизжали покрышки. Дорога петляла меж крутых стен каньонов, пересекала стремительные ручьи, бежала через плотно примыкавшие друг к другу поля, за которыми маячили вдали одинокие горы. При других, более благоприятных обстоятельствах, она могла бы восхищаться чем-то из окружающего, а возможно, и всем сразу. Только не сейчас – сейчас ей больше всего хотелось слышать рев мотора и гул колес; рычаг переключателя скоростей вибрировал под ее ладонью, охвативший ее страх выгорал, оставаясь позади, как шлейф густого маслянисто-черного дыма.

Когда той ночью в номере отеля «Холидэй инн» в Ларами зазвонил телефон, Лиза отмокала в такой горячей ванне, какую только могла выдержать. Мобильник стоял прислоненный к крышке унитаза в пределах досягаемости; она высунулась из ванны и ответила.

После небольшой паузы Гэри спросил:

– Это я. Как ты, в порядке?

Если медленно и осторожно, то говорить она могла:

– В порядке.

– Ох, слава богу, – он будто с трудом выговаривал слова. – Я уж было подумал… не знаю, что я подумал, но, наверное, ничего хорошего. Как твой рот? Ты говорила, с ним что-то не так.

– Что-то не так. – Она скользнула обратно в горячую воду.

– А что не так-то? Скажи.

– Зубы. Мои зубы, они… Я… меняюсь. С глазами тоже что-то происходит.

– Меняешься? Что ты имеешь в виду? Как меняешься? Что именно происходит?

– Мне кажется, я становлюсь все больше похожей на Сефиру, – она рассмеялась невесело. – Худшее ЗППП [14] на свете.

– Я не… В смысле, я не знал… Я никогда не имел в виду…

– Послушай… Не надо.

– Я никогда не хотел причинить тебе боль. Это, конечно, звучит… сам понимаю, как это звучит. Но я люблю тебя, Лиза. Ты должна поверить, никогда бы я не сделал ничего, что могло бы причинить тебе боль.

На этот раз в первых же сорвавшихся с ее губ словах не было ни сарказма, ни горечи.

– Хотелось бы мне в это верить. Такой вот отстой.

– Согласен.

– Дело в том, что я все время спрашиваю себя: «Если он не любил тебя, то чем вы двое занимались последние восемь с половиной лет?» Не могло же все это быть ложью, нет? Я о том, что вряд ли ты женился на мне ради моих денег. Но если я права и ты меня любишь, как мне объяснить Сефиру? Не свалилась же она с неба и сама вот так просто взяла и совратила тебя. Ты ведь искал ее. Так каков же ответ, Гэри? Как оба этих факта могут быть правдой?

– Правда такова: то, что у меня с тобой, – реально. Сефира же была ошибкой.

– Это адская ошибка.

– Даже спорить не стану. Я чудовищно облажался.

– Но почему? Что такого было в нас – во мне, – что заставило тебя искать кого-то другого? И мне невыносимо противно спрашивать об этом. Меня возмущает необходимость сомневаться в себе, сомневаться в том, что, как я думала, у нас с тобой было.

– Даже не знаю, – сказал Гэри. – Разве ты… то есть, разве тебе не было любопытно узнать, что именно там было? Я не о знакомстве в Интернете, я говорю о…

– Порнографии.

– Да. И нет. Не о профессиональных штучках. Хотя, возможно, отчасти… Среди прочего другого. Уверена, что хочешь это услышать?

Она хотела – во всех подробностях:

– Да.

– Понимаешь, я хотел посмотреть, чисто из интереса. Это было в Сети. Я решил, что так безопаснее. Я только смотрел, никакого физического контакта. Время от времени я приходил к выводу, что достаточно, я чувствовал, что надо остановиться, и очищал историю браузера, и держался подальше от этих разделов Интернета пару недель, месяц. Однако неизбежно возвращался туда, куда заходил прежде. Так я наткнулся на страницу Сефиры. На самом деле другой сайт вывел меня к ней. Я искал «запретные желания». Результаты поиска привели меня на страницу под названием blackguide.com. Мне показалось, это для тех, кто интересуется оккультизмом. Дизайн сайта странный: мелкий-мелкий красный шрифт на черном фоне с изображениями смеющихся черепов и шипящих змей. Явно любительский, но какой-то… зловещий, что ли. В самом низу страницы ссылка: «Исполни свои самые смелые фантазии с Сефирой». Я кликнул по ней, открылось окно – белый экран с мигающим по центру курсором. Если бы не курсор, я бы решил, что ссылка мертвая. Хотел уже закрыть окно, но все же решил напечатать: «Привет» и взглянуть, что произойдет. Буквально сразу же последовал ответ: «Здравствуйте». Не самый оригинальный, но его было достаточно, чтобы побудить меня продолжить. Я напечатал: «Кто это?».

– Сефира. А вы кто?

– Гэри, – напечатал я.

– И зачем вы здесь?

– Так, осматриваюсь, – написал я, что было полной чушью, потому что я уже увидел все, что вообще можно было на этом сайте увидеть.

– А что вы ищете? – спросила страница.

– А что вы можете предложить? – напечатал я, начиная подозревать, что общаюсь с каким-нибудь чат-ботом. Когда вопрос повторился, мое подозрение усилилось. Я почувствовал, что раздражен больше, чем, наверное, следовало бы. С такой подставой мне уже приходилось сталкиваться. Я напечатал: «Горячий разговорчик», что, как я был уверен, вынудило бы бота к переходу на следующую страницу. Но – нет, меня спросили третий раз: «Что вы ищете?».

В общем, я ему сообщил, что именно. Напечатал ему все сексуальные фантазии, какие только мог придумать, от «Я хочу посмотреть в зеркале, как занимаюсь сексом» до «Я хочу сделать это в костюмах Бэтмена и Бэтменши». Все поисковые запросы, которые я когда-либо вводил, со свистом вылетали из-под моих пальцев. Я опасался, что исчерпаю лимит символов в сообщении, но бот позволил мне продолжать. Ответа я не ждал. Короче, вел себя как придурок. Однако это сработало. После того, как я нажал «enter», наступила пауза, и я успел поздравить себя с тем, что одолел бота, и тут вижу ответ:

– Боже, это ужасно много. С чего именно вы бы хотели начать?

Тут до меня дошло, что на другом конце человек. Если я был честен с самим собой, когда сказал, что заходил на эти сайты только посмотреть, что именно они предлагают, то это был момент для меня, чтобы закрыть ноутбук. Я этого не сделал. Прошло совсем немного времени, как я высвободил свой член и мастурбировал на ее ответы. Хочу тебе сказать, что после этого меня мучило чувство вины, и я осознал, что перешел черту, ступив на очень опасную территорию, но то, что я больше всего чувствовал, можно назвать своего рода радостным возбуждением. Это… знаешь, как будто я наконец-то сделал это – испытал то самое «запретное».

– Ну ты же понимаешь, – сказала Лиза, – многие мастурбируют в онлайн-чате. Это можно назвать и безвкусицей, но вряд ли – высшим прегрешением.

– Да, понимаю и думаю, это что-то говорит о том, насколько я был лишен воображения. По- мнишь, когда мы только начали заниматься сексом, я обычно принимал душ сразу, как мы заканчивали?

– Помню, – ответила Лиза. – А я тебя за это дразнила.

– Ну, да, и говорила: «Я что, тебя испачкала?»

– А ты отвечал: «Не очень». Никогда тебе не верила. А сейчас думаю, надо было.

Гэри помолчал немного.

– Честно говоря, мне следовало верить в то, что я говорил. Или воспринимать это всерьез, признаться в этом себе, поговорить с тобой об этом. Теперь же мне кажется абсурдным, что я этого не делал. Мне было так неловко… я смущался и стыдился своих желаний.

– Я этого не понимаю, – сказала Лиза. – Это же был секс, и в нем не было ничего такого, из-за чего можно было стесняться. И с тобой была я. Ты считаешь, было что-то, чего ты не мог мне сказать?

– Да, я так считаю, – сказал Гэри. – Это как если бы у тебя было представление обо мне – или я думал, что оно у тебя было, или хотел, чтобы оно у тебя было, – и вот, я боялся поставить его под угрозу.

– Зря боялся.

– Наверное, зря. На данный момент все звучит малость нереально, да?

– Заканчивай уже свою историю.

– Да больше рассказывать особо и нечего. Еще недели две я общался с Сефирой в чате. И все это время ждал, когда же она спросит номер кредитной карты, что, как я поклялся себе, станет красной чертой, сигналом к разрыву контакта. Она не спросила. Вместо этого сообщила, что через несколько дней будет проездом в Гугеноте, и поинтересовалась, не хочу ли я встретиться за чашечкой кофе. Я ответил: да. Хотелось бы тебе сказать, что я колебался, но это не так. Ох, спроси кто меня, я бы ответил, что приглашение на кофе не подразумевает секс, но я бы солгал и спросившему, и себе. Меня больше беспокоило то, что наша встреча ни к чему не приведет. Знаешь, были мгновения, когда мне казалось, будто вижу себя со стороны, и тогда я начинал паниковать и думал: «Что ты творишь? Остановись!» И продолжал делать то, что делал. Например, снимал деньги в банкомате на случай, если понадобится номер в отеле. (Кредитной картой пользоваться, оставляя электронный след, не хотел, а места, куда мы собирались поехать, были не слишком дорогими.) Пару раз даже начинало мутить от всех моих размышлений. «А как, по-твоему, чем все это обернется?» – спрашивал я себя. И не то чтобы мне было все по барабану, нет. Правильнее было бы сказать, что я привел что-то в движение, а остановить уже не мог. Я словно стоял на карнизе, сделал шаг, и вот равновесие потеряно, и вторая нога вот-вот последует за первой.

– Упреждая тебя, скажу: я пыталась найти разумное объяснение тому, что принимала за факт, на самом деле являвшийся выбором.

– Ну, как бы там ни было, мы с Сефирой встретились у «Пита». Она уже сидела и ждала меня. Когда я сел в кабинку напротив нее, моей первой мыслью было: «Да она просто уродина». Я сейчас не об абстрактном, моралистическом суждении. Я имею в виду физическую реакцию, отвращение. Как будто я сквозь ее защитный камуфляж видел то, чем она являлась. Была, кажется, секунда, когда я мог развернуться и уйти, и я едва не сделал так. Однако к этому моменту я твердо решил остаться хотя бы на чашку кофе. А свою реакцию списал на нервы. Настоящее отвращение я испытал позже, после того, как мы уехали от «Пита» в номер «Парк-отеля» на Девятой Западной. Через пять минут разговора с Сефирой антипатия обернулась влечением. Но какой бы отталкивающей она мне ни казалась, в тот момент я хотел ее больше, чем какую-либо женщину в своей жизни, – Гэри замялся. – Прости…

– Да все понятно. Просто ты хотел ее трахнуть, и ты это сделал. Многократно.

– Да, – сказал Гэри. – Когда я… был с Сефирой, я чувствовал себя фантастически, раскрепощенно. Но в ту минуту, когда я высадил ее в Гугеноте и поехал домой, меня охватило такое раскаяние, что я чудом не врезался в ближайшее дерево. Было такое впечатление, будто я весь день провел в пьяном угаре и протрезвел в одно мгновение. Меня замутило и чуть не вывернуло наизнанку. Единственное, о чем я мог думать: «Что ты наделал?!» Я пытался убедить себя, что это ничем не отличалось от того приват-танца на коленях в «Пике», разница лишь в степени, но не в сути, но как бы мне ни хотелось, чтобы так оно и было, в душе я понимал, что чушь это собачья. И не знал, что мне делать. Думал, может, рассказать тебе сразу же, признаться во всем, едва ты переступишь порог, но… струсил. Я был уверен: все, что я сотворил, написано у меня на лице. Однако за ужином, когда ты спросила меня о Сефире, я без особого труда солгал, а ты без вопросов приняла мое объяснение.

– Потому что я доверяла тебе.

– Я знаю… Я знал это и был уверен, что с Сефирой покончено. Я совершил ужасную ошибку, но думал, если ее не повторю, возможно, все у нас останется по-прежнему хорошо.

– Да, только ты повторил ее.

– На следующее утро я запаниковал. Мне пришло в голову, что если я дам Сефире отставку, она найдет способ связаться с тобой и раскрыть то, что сам я намеревался сохранить в тайне. Мы договорились встретиться в «Старбаксе». Думал, поговорю с ней, объясню, что вчера все было классно, но продолжать я не намерен и ни к чему большему не готов. Буду честным, даже несмотря на все мои тревоги, некая малая частичка во мне хотела снова увидеть Сефиру, надеялась, что я преодолею свои тревоги и мы сможем провести еще один день вместе.

– Воздержусь от ежу понятной шутки по поводу твоей «малой частички».

К ее удивлению Гэри рассмеялся:

– Да, я сам пошел по этой дорожке.

– Вернее, поскакал во весь опор, – как ни странно, она улыбнулась. – Продолжай. Ты и твоя малая частичка встретились с Сефирой в «Старбаксе».

– Она уже ждала меня. Народу было полно, я обратил на это внимание, а днем раньше – нет. Наверное, потому, что в первый день пытался выпутаться из ситуации, в которую необдуманно бросился. Сефира держалась приветливо, но сдержанно, едва ли не официально. Учитывая наши недавние… занятия, в ее манере поведения мне виделось странное. С трудом верилось, что она тоже могла передумать, но именно такое впечатление она и производила. Я немного растерялся, как вести себя дальше. Когда мы пили кофе, она сказала мне, что у нее такое ощущение, будто я остался не слишком доволен нашим совместным времяпрепровождением. Я не понял, с чего она это взяла, потому что, насколько помню, мне все понравилось, я был очень… признателен ей. Нет, сказала Сефира, она потерпела неудачу. Обычно ее любовники оставались с ней до тех пор, пока не уходила она сама. Сейчас оставил ее я, значит, чего-то не хватало. Ни в чем не было недостатка, возразил я, все было просто потрясающе. Она сбила меня с толку. Когда я платил за номер в мотеле «Парк» (там почасовая оплата), то запросил два часа. Сефира сказала: «Только два?», и я удвоил время, что, похоже, пришлось ей по душе. Ничего из того, что она говорила, когда мы находились в мотеле или возвращались из него, не заставило меня поверить, будто она ожидает, что мы проведем ночь вместе.

– Наш разговор продолжился из «Старбакса» к «Питу». За ланчем я заверил ее, что она была великолепна, секс потрясающим, мы делали то, о чем я только мечтал. Чем больше я описывал события предыдущего дня, тем больше мои сожаление и паника утихали, сменяясь вожделением. Словом, я уговорил себя вернуться в мотель «Парк».

– То есть именно то, чего она и хотела. Уловила твои сомнения и приспособилась к ним. Она играла с тобой.

– Я и сам догадался, спасибо.

– После второго дня содомии.

– Возможно, на это у меня ушло чуть больше времени.

– Неужели?

– В этом я никогда не был так уж хорош.

Лиза вздохнула:

– Поехали дальше. Ты трахаешь ее, возвращаешься домой, где, видится мне, тебя одолевают угрызения совести, которые ты заглушаешь, трахая меня вечером того же дня, – проговорив это вслух, Лиза не почувствовала, чтобы цепь событий стала для нее хоть чуточку легче.

– В общих чертах.

– Наутро ты выскочил на минутку проглотить кофе и пару пончиков, а затем – галопом за порцией утреннего секса с Сефирой.

– Я ушел… перед самым восходом солнца. Вставил ключ в замок зажигания с твердым намерением поехать в «Данкин Донатс» и оттуда сразу домой. Почти все время, пока ехал, думал, что еду именно туда. Это как если бы я видел маршрут, по которому ехал, но он не откладывался в памяти, понимаешь? Я настолько ушел в себя, что не заметил как выехал из города, пошел на север по Тридцать второму. Я свернул направо на Уиком… в общем, только когда поворачивал на подъездную дорожку к тому дому, я понял, что очутился совсем не там, где хотел быть. У меня возникла мысль включить заднюю передачу, выехать отсюда и вернуться в город. Вместо этого я припарковался и открыл пассажирскую дверь. Из дома вышла Сефира и скользнула в машину. Мы поехали в город, немного погуляли там, я отвез ее обратно домой и… Скажем так, остальное можешь представить сама, и это до известной степени будет правдой, но я не уверен, что смогу передать словами свои ощущения. Все происходило, пока я пребывал в том же отрешенном состоянии. Где-то в глубине моего мозга вопил голос: это ошибка! Тот же голос как бы обратил мое внимание на изменения в Сефире. В первый день она была очаровательной, во второй казалась ранимой. А в тот – агрессивной, хищной. Глядя на изгиб ее губ, чувствуя, как ее ногти впиваются в мой локоть, когда она сопровождала меня в прогулке по Гугеноту, слыша острые, как лезвия бритвы, нотки в ее голосе, я уже не сомневался: быть беде.

– Я оказался прав. Впрочем, ты уже в курсе. Клянусь тебе, все это… Знаешь, такое ощущение, будто я вляпался в невероятно тяжелую поучительную историю, из тех, что можно прочитать в церковной брошюрке, – «Опасности порно в Интернете», или типа того. Суть, однако, в том, что Сефира заставила меня пройти через все, что вытворяла на третий день, только потому, что я продолжал «возвращаться» к тебе. Ты знаешь, какая она. Она не привыкла, чтобы кто-то делал что-либо, кроме как всецело отдавался ей. По словам мадам Сосострис, держать меня в подчинении обходится Сефире очень затратно с точки зрения энергии. Но поскольку я, сопротивляясь ей, ранил ее гордость, это того стоило.

– Уж ты прямо так сопротивлялся…

– Да ладно, ты поняла, о чем я.

Его ждала гневная отповедь, и еще одна на его следующий ответ, и еще одна на все, что он скажет после этого. В Лизе бушевало море ярости, подобно магме, готовой разрушить вершину вулкана. Там были слова, фразы, которые больно ранили его, оставляя рубцы, коробили и иссушали, и было еще что-то… ощущение, что она могла дотянуться через ту же связь, которая позволяла им разговаривать, и причинить боль Гэри, наказать его, превратить свои ответные обвинения в огонь и страдание. Она ощущала некое движение внутри всего тела, внутри самих костей, которые, казалось, трескались, раскрываясь, как лепестки причудливого цветка. Ей вспомнился вчерашний день, сернистое облако, которое она втянула в себя. Теперь оно вырывалось из ее мозга, бурлило в крови, выталкивалось из пор. У нее закружилась голова. И теперь уже твердым стало облако, а ее тело сделалось облаком. Ярость все нарастала и уже потянулась вверх, как клубы дыма…

– Лиза?

…и опала, как неудавшееся суфле. И дело не в том, что она не могла злиться на Гэри. Гнев, кипевший в ней, будет иметь период полураспада в годы, десятилетия, а быть может, всю жизнь. И даже не в том, что он был прав. То, что после «разминок» с Сефирой в мотеле он приполз домой, – Лиза не могла принять как знак его вечной любви к ней. Тем не менее, зная о Сефире то, что знала она, Лизе было трудно полностью отвергнуть интерпретацию событий Гэри. Не был ли ее гнев свидетельством того, что чувства к нему не так просты, как ей хотелось бы? Как там в поговорке? «Противоположность любви – это не ненависть, а безразличие». Безразличной она точно не осталась. Господи, насколько же хреновыми могут стать отношения двух людей, и тем не менее все еще можно сказать, что они любят друг друга.

Гэри, возможно, не прав, но и не слишком ошибался, и, наверное, расстояния между ними оказалось достаточно, чтобы гнев, кипевший в ее жилах, угас, отступив в глубь ее сущности. Лиза сглотнула и проговорила:

– Просто скажи, куда мне ехать дальше?

В других случаях Гэри попытался бы продолжить разговор, превратив колючий обмен репликами в откровенный спор, который мог бы привести… кто знает куда? Сейчас же он сказал:

– Ладно. Ручка у тебя есть?

Она достала ручку, положила блокнот рядом с телефоном. Гэри зачитал, как ей держать путь через Вайоминг в Монтану. Закончив диктовать, он сказал:

– Завтра.

– Завтра, – повторила Лиза.

– Будь осторожна за рулем.

– Буду.

У нее возникло ощущение, что Гэри готовится признаться ей в любви. Прежде чем он успел это сделать, она высунулась из ванны и закончила разговор.

Вода в ванной остыла. Лиза встала и потянулась за полотенцем. Завтра. Эта мысль вызвала у нее смесь предвкушения и страха. Она поморщилась, когда полотенце больно прошлось по костяшкам пальцев, все еще не зажившим. Какой бы ни ждал ее исход, будет, наверное, облегчением наконец встретиться лицом к лицу с Сефирой, а не с кем-то из ее любовничков.

VI

Лиза никогда не была тем, кого можно было бы назвать лихачом и уж тем более – безрассудным водителем. Дженис, которая учила ее водить, жаловалась на робость младшей сестры с самого первого их урока на парковке торгового центра в Ньюбурге.

– Бога ради, – сказала она тогда, – не веди машину так, будто боишься этого.

В последующие годы всякий раз, когда Дженис находилась с ней в машине, та не упускала возможности подтвердить свою первоначальную оценку.

– Господи! – почти кричала она. – Длинный тощий справа, Лиз!

Или:

– Надеюсь, к концу недели мы все же доедем.

Или же когда Дженис была особенно недовольна ею, то цитировала Джорджа Карлина [15]:

– Христос всемогущий! Ты в курсе, что ведешь машину так же, как трахаются старики? Медленно и халтурно.

Лизе потребовалось немного времени чтобы понять: призывы к безопасности, установленные ограничения скорости или страховые тарифы ничего не значат для Дженис. Не реагировать и отказываться отвечать тоже было бесполезно: сестра продолжала развивать свою мысль до тех пор, пока они не добирались до места назначения. Пожалуй, единственным ответом, который она сочла эффективным, было послать Дженис к черту, за что Лиза обычно получала порцию сердитого молчания, достаточную для того, чтобы гарантировать спокойную оставшуюся часть поездки.

Сейчас, однако, Дженис сияла бы от гордости – при условии, если бы она узнала в женщине за рулем «хонды Аккорд» свою младшую сестру. Лиза выехала с подъездной дорожки так быстро, что шины выстрелили гравием в дверь гаража. Она резко надавила на тормоз, ударилась затылком о подголовник, рывком включила первую передачу и буквально до упора вдавила педаль газа. Двигатель взревел, «хонда» прыгнула по коротенькой улочке. К перекрестку с Олд-Солджерс-стрит она уже летела на четвертой, выкручивая руль вправо, а знак «Стоп» показался не более чем красным мазком, на мгновение отвлекшим внимание. При вхождении в поворот зад «хонды» занесло, Лиза переключилась на третью передачу, чтобы взять машину хотя бы под видимость контроля, затем сменила четвертую скорость на пятую, когда мчалась мимо стоп-знаков, обозначающих пересечения полудюжины улиц с этой – главной объездной дорогой в районе Мейн-стрит и расположенных на ней разнообразных предприятий. Справа кто-то возмущенно помигал фарами. За десять секунд она долетела до т-образного перекрестка с Тридцать второй улицей. Стрелка спидометра плавно поднялась до пятидесяти миль и подбиралась к шестидесяти. Перед самым выездом на более широкую дорогу она нажала на тормоз, выжала сцепление и резко дернула руль вправо. С визгом шин «хонда» скользнула боком на Тридцать вторую. На краткое мгновение перед ее ветровым стеклом возник внедорожник, ревя, словно охваченный паникой зверь. Лиза резко включила третью скорость и бросила машину вправо. Внедорожник ушел от столкновения, вылетев на парковку магазина сотовой связи, по счастью, пустовавшую в такой поздний час. Она переключила передачу и помчалась на север.

Она ни о чем не думала. Она даже не думала о том, что не думает. Она не слышала елейного голоса Сефиры, промяукавшего: «Весь день и вс-с-с-ю н-н-ночь». Она не рисовала в своем воображении Гэри – голого, с наполовину поднятым членом, окровавленным, его руки на бедрах гибкой и податливой обнаженной женщины, он поворачивает ее, наклоняет ее… Она не ощущала насыщенного запаха секса, густого сплава пота и семени. Она лишь чувствовала, как дрожит в ладонях руль. Она слушала шум двигателя. Она вглядывалась в пространство, которое фары очищали от темноты впереди, – замечая деревья, почтовые ящики, окончания подъездных дорог, то появляющихся, то исчезающих на его границах.

Уиком находился в двух милях от города, справа. Она добралась туда чуть больше чем за минуту. Когда она резко затормозила и влетела в поворот, салон машины наполнил запах паленой резины. Дорога чередовала то подъем, то ровные отрезки. Лиза прошла их с одинаковой скоростью. Слева открылась боковая улочка. Через два дома на обшарпанном почтовом ящике блеснул номер «1430». Она одновременно нажала на педали сцепления и тормоза, крутя руль влево. Мелькнул отрезочек времени, какая-то доля секунды – половина или четверть, – в течение которого колеса с водительской стороны оторвались от грунтовой дороги, грозя вовсе покинуть ее и дать начало последовательности событий, которые закончатся тем, что «Аккорд» окажется на крыше во дворе дома. Мгновение миновало, машина выровнялась, Лиза остановила ее, дернула стояночный тормоз и выхватила из замка зажигания ключ, едва не выронив его. Взглянув на дом, она различила силуэт двухуровневого здания – оно не было освещено, и Лиза не стала выключать фары. Она распахнула дверь и успела пробежать два шага, прежде чем сообразила, что оставила сумочку на переднем пассажирском сиденье – свою сумочку, во внутреннем застегнутом молнией кармашке которой прятался перцовый баллончик, которым она собиралась прыснуть в лицо Сефире, а заодно, возможно, и Гэри. Она вернулась к машине.

Вот тебе и элемент неожиданности. Она побежала по дорожке, левой рукой прижимая к груди ремень сумочки, правой расстегивая молнию внутреннего кармашка. Хотя… Она не увидела ни «субару» Гэри, ни какой-либо другой машины на подъездной дорожке или припаркованной на улочке. Она перешла на шаг. Пальцы нащупали перцовый баллончик, но оставили его на месте. «Отлично. Столько сил – и все зря». Какова вероятность того, что в данный момент Сефира с песнями летит по шоссе на пути к очередному поджидающему муженьку? В связи с этим напрашивается вопрос: где Гэри? С Сефирой? Она же заявила, что рассталась с ним. Солгала? Если да, то зачем? У нее ведь не было времени на то, чтобы передумать, верно? Или на то, чтобы Гэри уговорил Сефиру взять его с собой? Может, он поехал за ней, а может, куда-то в другом направлении?

«Ну, раз уж ты здесь, можно осмотреть тут все». Лиза остановилась перед входной дверью. Потрогала ручку. Дверь распахнулась со скрипом – прямо как из саундтрека к классическому фильму ужасов. Она наклонилась вперед, увидела пустую, без мебели, лестничную площадку. Один пролет вел в подвал, второй поднимался к большому открытому пространству со сводчатым потолком – гостиную, тоже, насколько она видела отсюда, лишенную мебели. Должна ли она подать голос, заявить о себе? Была ли в этом необходимость? Ее приезд, наверное, разбудил полквартала. И если кто-нибудь вызовет полицию – сюрпризом это не станет. «Не тяни, время уходит!» Она ступила на лестничную площадку, захлопнув за собой дверь. Справа увидела выключатель света, но щелкнула им впустую. Мобильный телефон с приложением-фонариком остался в машине, придется осмотреть дом при свете, проникающем через окна без занавесок. Пара темных прямоугольников на стене напротив венецианского окна означала места, где прежде висели фотографии или картины, в остальном здесь не было никаких признаков того, что гостиной когда-либо в недавнем прошлом пользовались. То же самое можно было бы сказать и о столовой за ней, и о кухне за столовой, и о трех спальнях и ванной комнате в коротком коридоре с другой стороны дома. По мере продвижения по дому Лизу мало заботил шум ее кроссовок по полу, она открывала каждую закрытую дверь, не таясь, все меньше беспокоясь о том, что вот сейчас Сефира выпрыгнет на нее с ножом или другим оружием в руке. В течение нескольких месяцев после свадьбы они с Гэри осмотрели несколько таких домов, пока не решили все же остаться в своей квартире и накопить на дом, который больше бы отвечал их желаниям, – что-то вроде фермерского, с сараем и парой акров земли. Быть может, она не заметила на краю лужайки таблички «Продается»? Не то чтобы она не могла припомнить, но ей и в голову не пришло поискать ее. Основательно раздраженная, она вернулась на площадку у входной двери. Теперь, когда ее глаза привыкли к сумраку, она заметила, что у основания лестницы в подвал как будто чуть светлее. Она вообразила одинокую свечу, оставленную рядом с издевательской запиской. Искушение уйти прочь из этого места, сесть в машину и отправиться домой, где она включила бы кофеварку и занялась поиском адвоката по разводам, было достаточно сильным – и она взялась за ручку входной двери. В следующий момент она уже спускалась по лестнице, качая головой и ругая свою компульсивность. Слева – пара запертых дверей. Прямо впереди и справа подвал открывал перед ней большое пространство – общая, «семейная» комната, предположила она. В дальнем конце этой комнаты, перед парой раздвижных стеклянных дверей, спиной к ней лежал Гэри. Три свечи, догоревшие почти до лужиц воска, окружали его. Кроме боксеров, одежды на нем не было. При виде мужа что-то внутри Лизы перевернулось, и ей пришлось с трудом удержать себя и не броситься через всю комнату и начать пинать его, крича при этом: «Сволочь! Подонок! Как ты мог?!» Вместо этого она глубоко вздохнула и направилась к нему медленно, словно находилась в музее и не торопясь любовалась картинами, сплошь заполнявшими стены. «Достоинство, – подумала она, – даже в такой ситуации можно сохранить достоинство». Тем не менее, она сунула руку в сумочку, поискав и найдя пальцами перцовый баллончик. «Однако достоинство не исключает мести».

Примерно на половине пути до Гэри, который даже не шелохнулся от повизгивания подошв кроссовок по линолеуму, она почувствовала слабый металлический запах, напомнивший ей сырой стейк. «Кровь?» Чем ближе она подходила к фигуре Гэри (по-прежнему неподвижной), тем острее становился запах. «Кровь». Хотя ее глаза видели только отблески свечей на обнаженном теле Гэри, отбрасывающие тени на пол и стены, обоняние подсказывало ей, что воздух буквально пропитан кровью, как на бойне. Казалось, что с каждым шагом она преодолевает больше расстояния, чем на самом деле, погружаяся все глубже в запах галлонов крови, ведрами разлитой повсюду вокруг нее, выплеснутой на пол, на стены, на раздвижные двери, на распростертое тело Гэри. Пульс ее бешено колотился у основания горла. Неужели ошибка Гэри случайно свела его с серийным убийцей? Медный запах уже будто покрыл внутреннюю часть ее ноздрей, окрасил в красное язык. Но крови нигде не видно, словно ее заслонял колеблющийся свет свечей. Она уже практически стояла над Гэри, однако он оставался недвижим. Лиза вытянула правую ногу и столкнула ближайшую свечу со своего пути.

Со стоном Гэри сел и повернулся к ней, обнажив зияющую рану на груди.

Лиза закричала и отпрыгнула от него.

– Что за хрень?! – заорала она. – Что за хрень?! – Глаза ее вылезли из орбит, она вцепилась руками в свои волосы, словно актриса из дешевого комедийного шоу пятидесятых.

Гэри попытался подняться – и не смог. Середина его туловища была рассечена – не «аккуратно», но будто какое-то животное, возможно медведь, сломало ему грудину и ребра и, грубо раздвинув их, копалось в поисках деликатесов, расположенных под ними. Дуги ребер, целых и сломанных, торчали из кровавой пещеры с рваными краями, из которой были извлечены сердце и другие органы (его печень? внутренности?). «Это же легкое, – подумала она. – Я смотрю на чертово легкое!» Полузасохшей кровью была измазана кожа вокруг открытого рта, под носом, кровью пропитались его боксеры. Глаза его закатились под веки, которые трепетали над белками, словно в попытке смахнуть какую-то соринку или ресницу. Скрежеща и щелкая ребрами друг о друга, он протянул левую руку к Лизе – та отступила на полдюжины шагов, которые могли бы стать началом ее бегства из дома, если бы Гэри не рухнул тотчас на спину и не остался лежать неподвижно. Как-то раз во время ее занятий карате противник в поединке, который по идее был дружеским спаррингом, нанес Лизе боковой удар, попав точнехонько в солнечное сплетение. Лиза рухнула на мат. Дыхание перехватило, и что бы она ни делала, никак не удавалось заставить легкие работать – словно ударом выбило некий рубильник и она не знала, как включить его снова. Само собой, она запаниковала, но эмоции, казалось, остались по другую сторону удара, на расстоянии, продолжая толчками посылать сквозь нее мощные волны шока. В конце концов инструктор понял, что произошло, и бросился к ней, но за те десять секунд, которые ему для этого понадобились, Лиза превратилась в разорванные цепочки нейронов, неспособных принимать, передавать и обрабатывать информацию. Именно это регистрировали сейчас ее чувства, а зрение – катастрофу: зазубренные кости и растерзанную плоть, которыми был Гэри. Губы ее задрожали, она заставила себя дышать, чтобы произнести лишь одно слово:

– Гэри?

Гэри не ответил. Был ли он мертв? Как он мог быть каким-то иным? Он же сел, то есть как-то отреагировал на ее присутствие. А если он мертв – как такое возможно? Лиза слышала истории о том, что трупы, которым несколько часов или дней, шевелились: давление газов, скапливавшихся внутри тел, вызывало движения, варьирующиеся от незначительных до впечатляющих. Но насилие, обрушившееся на Гэри, было совсем недавним, и ни о каком «давлении газов» речи не шло. Последний импульс, сдерживаемый до момента ее появления? Так не бывает. Его травмы были слишком тяжелыми, смертельными. Тогда что?..

Как будто через него пропустили мощный электрический заряд – спина Гэри выгнулась, он запрокинул голову, приподняв бедра. Из груди вылетел хор сухих тресков. Руки его безвольно свисали по бокам, а пятки дрожали и колотили по полу. Лиза завизжала, ее рука нырнула в сумку за перцовым баллончиком. «Господи! И что теперь?» Из его распахнутого рта вырвался голос Гэри, высокий и слабый, будто прилетевший из бездны. В его льющемся лепете Лиза поначалу не могла разобрать даже отдельных слов. Это напоминало запись, воспроизведенную слишком быстро. Затем словно включили нужную скорость, поймав Гэри на середине предложения: «…темень, непроглядная, такая жуткая темень, темное небо без звезд, темный дым, дым от пожара, всюду пожары, всюду огонь, огненные реки, огненные озера, огненные горы, держаться подальше от огня, держаться подальше от них, острые камни под ногами, так больно ранят, не убежать, не убежать от них, от их ульев, беги, не могу, ты должен бежать, не дай им поймать тебя, забрать в ульи, не надо, бежать, бежать…» Безумный поток, пронизывавший его тело, вдруг прекратился, и Гэри со стуком рухнул на пол.

Однако на этот раз его лицо сохранило мимику. Его тело повернулось набок, в сторону Лизы. Глаза выкатились из-под век, нашли и сфокусировались на ней. Язык протолкнулся между губ, пробежался по ним. Голос – уже не оттуда, откуда летел поначалу, а ближе, гораздо ближе, через комнату или две, – произнес:

– Лиза?

– Гэри?..

Она не смогла придумать, как закончить вопрос: «С тобой все хорошо?» было нелепо. «Ты жив?» – в общем-то ближе к сути происходящего, но даже представить себе такой вопрос было еще нелепей.

– Я в полной заднице, – сказал Гэри, что, по мнению Лизы, как нельзя более точно описывало его состояние. – Я не могу… Как долго я уже здесь?

– Не знаю, – ответила Лиза. – Почти весь день, наверное.

– День?

– Не больше.

Розовые, окрашенные кровью слезы хлынули из его глаз. Рот скривила гримаса ужаса.

– Не больше? Да я был там… прошли месяцы, по меньшей мере. А то и год. Когда они забирают тебя в свои ульи, за временем следить трудно. Очень трудно. Но это тянулось дольше чем день. Точно тебе говорю. Пожалуйста, скажи мне, что ты говоришь неправду.

– Я говорю правду, – ответила Лиза, все еще не в силах верить, что ведет разговор, пусть и обрывочный, с человеком, чья грудь представляла собой чудовищную кровавую каверну.

– О боже, – рыдал Гэри. – О боже, боже! Я не хочу возвращаться! Я не вернусь туда!

– Куда? Где ты был?

– В аду, – сказал Гэри. Я был в аду. – Он шмыгнул носом. – Или… Не знаю. Прошу, ты должна мне помочь. Да знаю, знаю, я совершил ужасное. Я знаю, что предал тебя. Прости. Мне так… мне так жаль. Но, пожалуйста, помоги мне. Не оставляй меня здесь. Не бросай меня.

– Я не понимаю, о чем ты просишь. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Как, по-твоему, я могу тебе помочь?

– Пока я был там… – Гэри сглотнул. – Пока я был в аду, я кое-что слышал. Секреты, тайны, слухи. И существуют люди – люди, которые ведают о том, где мы были.

– Что за люди? Священники, служители культа?

– Нет, – ответил Гэри. – Не они. Другие люди.

– Ясно. Кто-нибудь из них способен тебе помочь?

– Может быть. Это единственное, что приходит мне в голову.

– Хорошо. Кто-то из них есть поблизости? Это ты можешь сказать?

– В городе, – ответил Гэри. – Мадам Сосострис. Так она себя называет. Ворожея, предсказательница будущего. Живет на Мейн-стрит. В большом фиолетовом доме рядом с площадью. В нем еще продуктовый магазин и аптека.

– А, тот самый дом? – Лиза знала это место: просторный двухэтажный жилой дом, стоящий в стороне от дороги между двумя огромными тополями. Сайдинг фиолетовый, отделка фиолетовая. От тротуара к крыльцу вела вымощенная плитняком дорожка, вдоль которой стояли тонкие металлические прутья, каждый из которых был увенчан вертушкой в форме различных птиц. Когда дул ветер, их крылья крутились. С потолка крыльца на серебристых проволоках свисали шары из выдувного стекла. Нарисованная от руки табличка на лужайке перед домом рекламировала услуги ясновидения от человека, имя которого Лизе, всякий раз проезжавшей слишком быстро, прочитать не удавалось: по-видимому, мадам Сосострис. Дом казался ей больше подходящим для толпы туристов, приезжающих из Сити на выходные утолить свои интересы к пасторальной жизни, а также для местных жителей, для которых Нью-Эйдж был в тренде. Попроси ее выбрать место жительства человека, обладающего теми знаниями, о которых говорил Гэри, – она бы не задумываясь поставила фиолетовый дом ближе к концу списка или в самом его конце: слишком очевидный выбор, чтобы в него можно было поверить. И все же, по-видимому, самый очевидный ответ и был правильным. Гэри сказал:

– Да. Наверное.

– А что если ты ошибаешься?

– Не знаю. Прошу тебя, Лиз. Я знаю. Я в полной заднице. Но это… – он поморщился и кивнул, показывая на свою зияющую грудь.

Ее ответ последовал быстрее, чем она предполагала:

– Хорошо. Я отвезу тебя к этой мадам Сосострис.

– Ох, спасибо тебе, – сказал Гэри, свежие кровавые слезы потекли по носу и щекам. – Спасибо, спасибо. Ты даже не представляешь, что это для меня значит.

– Для начала нам надо вытащить тебя отсюда.

– Если передвинешь эти две свечи, что не составит труда, – ты разрушишь оставшуюся часть защитного поля. Тогда мне, скорее всего, удастся встать и уйти отсюда.

– Ты уверен? Ты же не собираешься…

– Со мной все будет нормально. То, что Сефира сотворила со мной, только укрепило мой дух. По крайней мере, так я слышал.

– Будем надеятся, что ты не ослышался.

Боковой стороной кроссовки Лиза сдвинула каждую из оставшихся свечей с их мест.

Гэри вздрогнул и негромко застонал. Казалось, он вновь сделался хозяином своего тела. Источник его голоса теперь как будто переместился, стал ближе, но слышался не из его горла, а откуда-то из-за пределов этой комнаты, откуда-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он повернулся на левый бок, оперся левым локтем и попытался встать на ноги, помогая себе той рукой, которая казалась ему сильнее. Он не справился. Он посмотрел на Лизу, которая чуть помедлила, прежде чем протянуть ему руку. Несмотря на то, что его хватка показалась ей уверенной и крепкой, плоть его оставалась холодной, мертвой.

VII

Первый мужчина напал на нее на стоянке для грузовиков в южной части Питтсбурга. Она припарковалась в дальнем конце огромного прямоугольника парковки, рядом с вереницей восемнадцатиколесных фур, двигатели которых мирно урчали – будто сонно посапывали. Как ни было велико искушение откинуться на спинку сиденья и сдаться навалившейся усталости, тягучее чувство голода побудило Лизу открыть дверь и шагнуть в ночь. Дизельные выхлопы легкой дымкой затуманивали воздух. Неумолчный поток машин на шоссе в отдалении приносил низкий, призрачный гул. На мгновение она прислонилась к «хонде» и закрыла глаза. Она ехала так долго, что сейчас, стоя на твердой земле, ей чудилось, будто продолжает мчаться вперед.

– Мэм, с вами все в порядке? Мэм?

Она подняла взгляд и увидела перед собой крупного мужчину с выражением озабоченности на широком лице. Ростом на фут выше Лизы и минимум на сотню фунтов тяжелее, он был одет в красную клетчатую рубашку, растянувшуюся между пуговиц на животе, нависшем над поясом джинсов. Белая капитанская фуражка красовалась на волнах его вьющихся светлых волос.

– Спасибо, все хорошо, – ответила она. – Просто долго ехала.

– Знаю, каково это, – сказал мужчина. – Скажите, вас случаем не Лиза зовут? Лиза… Мюррей?

– Да, – удивилась Лиза. – А откуда…

Но руки мужчины уже сомкнулись вокруг ее горла – так быстро, что она схватила его за запястья прежде, чем поняла, что происходит. Его сила была ужасающей. Она тут же отпустила его запястья и нащупала большой палец его правой руки. Лицо мужчины не изменило обеспокоенного выражения. Она попыталась просунуть пальцы под его большой палец, но его хватка не позволяла сделать это. Нужно было придумать что-то другое – срочно: в глазах ее уже начало темнеть. Руки мужчины были слишком длинными – не дотянуться до его глаз, чтобы ткнуть в них пальцами. Она отпустила его руку и стала падать. Удивленный мужчина сделал шаг вперед, наклонившись, чтобы поддержать ее. Но не смог. Его пальцы разжались, и Лиза вскинула руки между его запястий, разрывая предплечьями удушающий захват. Мгновенный прилив облегчения, но времени насладиться им не было: мужчина потянулся к ее волосам. Она вжалась спиной в асфальт и ударила правой ногой. Со звучным хрустом ее каблук врезался под левое колено нападавшего, выгнув его ногу наружу. Мужчина испустил высокочастотный вопль и потерял равновесие, слишком поздно вскинув руки, чтобы не удариться о борт «хонды». Лиза вскочила на ноги, а он повалился на землю – капитанская фуражка, слетев с головы, укатилась под «хонду». Невероятно, но сумочка осталась у нее на плече. Лиза порылась в ней, ища перцовый баллончик. Ее обидчик оставался там, где упал, и даже не пытался подняться. В глубоких тенях, куда не попадал свет галогенных ламп на высоких столбах вокруг парковки, ей не удавалось разглядеть, двигается ли грудь мужчины. «Ну, а что? – подумала она, потирая горло. – Парень ведь пытался меня убить». Если не дышит – сам виноват.

Да, вот только он назвал ее по имени. Это не случайное совпадение, это ловушка, которую оставила для нее Сефира. Откуда она знала, что Лиза собиралась зарулить именно на эту стоянку для грузовиков; хотя вряд ли это можно было назвать самым примечательным событием последних нескольких дней. Пальцы нащупали баллончик. Она достала его из сумки и, направив сопло в лицо нападавшему, подступила ближе к его распростертому телу, готовая к тому, что он бросится на нее. Мужчина оставался недвижим. Лиза прищурилась, не в силах определить, дышит ли он. Перед ней вдруг проплыло видение: его грудь, зверски разваленная, как грудь Гэри, кровавая рана прикрыта растянутой на пуговицах рубашкой. Она покачала головой и носком кроссовки ткнула его левую руку. Никакой реакции. Она ткнула сильнее и проговорила:

– Эй. Эй, ты.

Мужчина подал голос – вернее, стон глубокой боли. Облегченно вздохнув, Лиза отступила на пару шагов и убрала баллончик в сумку. Мелькнула мысль бежать к стоянке грузовиков и звать на помощь. Мимо ее машины проехала большая фура. «И что ты скажешь? Парень, мол, поскользнулся и ударился головой о твою машину? А что у него с коленом?» Ну, а предположим, мужчина, придя в сознание, обвинит ее в том, что она сломала ему ногу? Само собой, она станет возражать, утверждая, что действовала в порядке самообороны в ответ на неспровоцированное нападение, не имея никакой возможности привлечь полицию. Ей придется давать показания здесь, на месте, а затем, скорее всего, в каком-то полицейском участке и объяснять, почему она оказалась так далеко от домашнего адреса, который она предоставит. Даже если полицейские будут настолько отзывчивы и любезны, насколько возможно, их внимание наверняка лишит ее нестабильного графика нескольких бесценных часов. Она вздохнула.

Из переднего кармана джинсов она достала мобильный телефон и поискала код города. Когда оператор 911 ответила на звонок, Лиза торопливо, чуть задыхаясь, проговорила в трубку:

– Нужна помощь… здесь мужчина лежит на земле, не двигается, думаю, у него, возможно, сердечный приступ… Пошлите кого-нибудь… Он не двигается.

Когда женщина на другом конце линии посоветовала ей успокоиться и спросила, где она находится, Лиза ответила:

– Трасса I-80, стоянка грузовиков, большая такая, я стою в одном из промежутков между фурами… Пожалуйста… Он не двигается… А вдруг его не заметят и раздавят?

Она разорвала связь в тот момент, когда оператор спрашивала:

– Вы сказали, стоянка грузовиков?

Лиза прикинула, что у нее не более минуты до того, как появится полицейская патрульная машина и осветит прожектором ряды урчащих на холостом ходу восемнадцатиколесных фур. Соблюдая осторожность, Лиза обогнула пассажирскую дверь «Аккорда» и села в машину с этой стороны. Затем пробралась на водительское сиденье, включила зажигание и опустила свое окно. Высунув голову из машины, чтобы не задеть лежавшего, она благополучно миновала его, услышав треск пластика, когда колесо раздавило козырек капитанской фуражки. Как только мужчина остался позади, она прибавила скорость и покинула стоянку. Выбравшись на шоссе, она посмотрела в зеркало заднего вида: серый внедорожник патрульной службы штата Пенсильвания замедлил движение по пандусу, ведущему на парковку.

Хотя она намеревалась оставить минимум час пути между собой и местом нападения, Лиза выбрала ближайший съезд с трассы, потому что ее руки начали дрожать с такой силой, что едва удерживали руль. Жаренный в меду арахис – ее поздний перекус несколько часов назад – жег кишечник, полотно дороги расплывалось перед глазами. Перед знаком «Стоп» у начала съезда она свернула налево, на дорогу, вдоль которой тянулись незастроенные участки, а тротуар всюду пробивали клочки травы. Через четверть мили посреди одного из участков она увидела небольшое одноэтажное строение с заколоченными окнами. Убедившись, что за ней никого нет, Лиза свернула с дороги и подъехала к зданию, с виду похожее на ресторан быстрого питания, – региональный аналог «Макдоналдса» или «Бургер Кинга». Она припарковалась как можно ближе к нему и откинулась на сиденье. Тошнота еще не прошла, а руки и ноги ощущались как ватные. «Адреналиновый шок», – подумала Лиза. Она закрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы не дать содержимому желудка вырваться наружу. Вскоре она погрузилась в сон, которому сопротивлялась на стоянке грузовиков.

Следующий день Лиза потратила на проверку глаз – следила за тем, как расплывается чернота по радужкам, – на беспокойство по поводу начавшейся в зубах боли, на ориентирование на извилистых дорогах Западной Вирджинии, куда направил ее Гэри. И не то чтобы она гнала мысли об инциденте в тени между фурами, но вчерашнее нападение и ее реакция на него сейчас казались чем-то из области нереального, похожим на сон. К ощущению нереальности добавлялось еще и то, что на шее не осталось синяков, несмотря на страшное давление, с которым пальцы мужчины сжимали ее горло. Она мчалась по дорогам через густые заросли осины, ясеня и дуба, изредка прерывавшиеся открытыми участками, на которых стояло множество домов: большие бревенчатые, со свежевыкрашенными стенами; небольшие – двухэтажные с фасада и одноэтажные с тыла – коттеджи, крыши которых покрывал мох; двухэтажные, дворы которых были полны песочниц, качелей и игрушек. Маленькая девочка в розовой пачке и зеленых камуфляжных брючках помахала ей рукой с крыльца красного кирпичного дома. Время от времени в сознании Лизы всплывали подробности схватки на парковке, приторный запах мыла – им нападавший вымыл руки, которыми затем душил ее, как содрогнулась ее нога, когда врезалась в его колено, мгновенный трепет, охвативший ее, когда он упал на тротуар. Для поддержания физической формы в течение последних трех с половиной лет она посещала занятия по карате два-три раза в неделю, и хотя на них уделялось больше внимания упражнениям, чем самообороне, время от времени инструктор тратил часть или даже всю пятидесятиминутную тренировку на обсуждение и демонстрацию того, что необходимо предпринять, если кто-то поднимет на вас руку. Лиза прилежно посещала занятия вместе с остальными сокурсниками, но не предполагала, что когда-нибудь придется применить изучаемые техники. Хотя она знала статистику случаев насилия над женщинами, она чувствовала себя неловко, отрабатывая «перелом колена нападавшего во избежание угрозы». Клиенты, с которыми она работала, пребывали, как правило, не в том состоянии, чтобы вообще причинить кому-либо вред, и она не беспокоилась о Гэри; надо заметить, что именно он купил ей перцовый баллончик, заполнив необходимые для этого документы в магазине «Гандер маунтин» в Уилтвике, штат Нью-Йорк. (То была ирония [16] или что-то иное?) Тем не менее, когда усвоенное знание потребовалось, оно оказалось при ней. Лиза никак не ожидала, что мужчина в капитанской фуражке схватит ее, но разве в этом дело? Вряд ли было неожиданностью узнать, что силы Сефиры простирались до способности подчинять мужчину своей воле, главное то, что она каким-то образом поместила его на ту стоянку, чтобы устроить засаду на нее. Когда Лиза спросила мадам Сосострис, знает ли Сефира, что ее преследуют, женщина пожала плечами и ответила:

– Трудно утверждать наверняка. Я бы действовала, исходя из предположения, что – да.

– Полагаю, этот вопрос исчерпан. Узнает ли Сефира, что ее пешка потерпела неудачу?

– Лучше предположить, что – да. И быть готовым к другой угрозе.

Все произошло раньше, чем Лиза могла предположить, в тот же вечер, возле туалета на заправке, куда она зашла, чтобы в очередной раз энергично подраить щеткой ноющие зубы. Этот мужчина оказался ниже первого нападавшего, ниже Лизы, одет в комбинезон цвета хаки и белую рубашку. Он стоял возле двери, переминаясь с ноги на ногу, будто исполняя то, что она сочла взрослой версией детского «танца пи-пи». В туалете имелся всего один унитаз, поэтому ее не насторожило его присутствие здесь, пока он не на глянул на нее из-под нависших бровей, проговорив:

– Миссис Мюррей? Миссис Лиза Мюррей?

Удивительна сила социальных условностей: в то время как часть ее отметила, что правая рука незнакомца находится в кармане, другая часть, способная действовать без ее участия, автоматически ответила:

– Да?

Не зацепись нож, который мужчина начал вынимать, за материал комбинезона, Лиза не избежала бы серьезных проблем. Как бы там ни было, она метнулась обратно в туалет, захлопнула дверь и задвинула щеколду. Выходя, она выключила свет над раковиной и сейчас не стала его включать.

– Миссис Мюррей, миссис Мюррей! – мужчина молотил в дверь, дребезжавшую в раме.

Лиза порылась в сумочке – в темноте ее содержимое ощущалось под пальцами как-то странно. В маленьком помещении туалета грохотали удары мужчины. А вдруг он выломает дверь? Она казалась достаточно крепкой, хотя петли угрожающе скрипели с каждым ударом. Во всяком случае, он рисковал привлечь к себе внимание в любую секунду. Лиза сжала в руке перцовый баллончик. С бешено колотящимся сердцем она стала по одну сторону от входа и потянулась открыть дверь. Услышав щелчок щеколды, мужчина оставил дверь в покое.

– Миссис Мюррей? Миссис Лиза Мюррей?

Он повернул ручку и толкнул дверь, впустив в туалет бронзовый столб вечернего солнечного света. Лиза прижалась спиной к стене, держа баллончик в правой руке на уровне головы, и ждала, а мужчина снова позвал:

– Миссис Мюррей? Миссис Лиза Мюррей?

Она надеялась, что он, переступая порог, наклонит голову. Более того, он сделал два осторожных шага в туалет, держа перед собой складной нож, как фонарик. Она позволила ему сделать еще один шаг, а затем проговорила:

– Эй. Я тут.

Он повернул голову на звук ее голоса, и она выпустила ему в физиономию шипящую струю из баллончика. Он резко отпрянул, уворачиваясь от брызг, но глаза и нос получили достаточную порцию вещества, чтобы он выронил нож и прижал основания ладоней к лицу, заревев, когда боль обожгла его глаза. Даже стоя на расстоянии от него, Лиза почувствовала, как ее глаза наполняются слезами. Не было никакого смысла причинять мужчине еще какие-либо травмы: жжение в глазах сковало его действия достаточно надолго, позволив ей унести ноги. Она выскользнула из туалета, закрыла за собой дверь и направилась к машине спокойным, как она надеялась, шагом. Как только Лиза села за руль, она сняла солнцезащитные очки, чтобы высушить глаза, хотя жжение сохранялось еще некоторое время спустя.

На этот раз ее стало колотить лишь после того, как она пересекла границу Кентукки и увидела вдалеке желтую вывеску «Мотель 6», облитую золотом заката. Она припарковалась напротив главного офиса и сидела, откинув голову на подголовник кресла. «Нож, – подумала она. – У парня был чертов нож». Она видела в его руке короткое блестящее лезвие, изогнутое на кончике, как миниатюрный ятаган. «Нож». Да, оружием первого были его руки, но нож – это нечто иное, это резкая эскалация угрозы. «Что будет следующим, мать твою, пистолет?» И что ей делать, если кто-то направит на нее пистолет? Перцовый баллончик она использовала, и чтобы купить новый, ей нужно найти магазин, где продается оружие (так, предположила она, это работает в Нью-Йорке, а что если в Кентукки все по-иному?), а это отнимет еще больше времени, которого у нее оставалось так мало. И даже если торговец огнестрельным оружием попадется по пути, – она подозревала, что придется заполнять документы, для чего, несомненно, потребуется удостоверение личности, и как тогда она собирается объяснять продавцу за прилавком, почему у нее водительские права штата Нью-Йорк? Главным мотивом дебатов с самой собой была угроза, для которой понадобится новый перцовый баллончик, а также пока еще неясный пустой силуэт ее неизбежного следующего противника. Если Сефира рассчитывала причинить ей боль или даже убить, она терпела неудачу. Ежели намеревалась запугать Лизу, заставить ее усомниться в правильности выбранного пути, то «задача выполнена».

«Боже, Лиза, слишком уж ты накручиваешь» – одна из любимых реплик Гэри в случаях, когда она выражала беспокойство по поводу своей работы, состояния их сбережений, того, стоит или не стоит им заводить детей. Чаще всего Лиза находила его спокойное, почти беззаботное отношение обескураживающим и более чем покровительственным. Тем не менее, признавала, что оно вносит некий полезный баланс с ее эмоциональными перехлестами. Его «накручиваешь» не менее актуально и сейчас, но раздражение, которое оно вызывало в ней, ощущалось гораздо острее, чем обычно.

Глупо спать на парковке мотеля. Ноги наконец обрели силу достаточную, чтобы вынести ее из машины и пройти через стеклянные двери офиса. Дежурная за стойкой регистрации – пожилая афроамериканка с заплетенными в косички волосами – поинтересовалась у Лизы, все ли с ней в порядке. По словам женщины, она наблюдала за Лизой, сидевшей в машине, и собиралась подойти спросить, не нужна ли помощь.

В нейтральном тоне ее голоса Лиза уловила больше скептицизма, чем участия. Была ли она – словно спрашивала дежурная, – под кайфом, под лекарствами?

– Простите, – сказала Лиза. – Я диабетик и, боюсь, проворонила прием лекарства, сахар в крови слишком упал.

Похоже, ее объяснение удовлетворило женщину, которая сообщила, что рядом на улице есть торговый автомат, где она может купить шоколадку, если надо. Лиза поблагодарила ее и закончила заполнять регистрационный бланк, который женщина пустила ей по стойке.

В своем номере Лиза включила телевизор и полистала каналы. Ничто не заинтересовало ее настолько, чтобы оторвать большой палец от кнопки на пульте. Несмотря на то, что удобный матрас двуспальной кровати был мягок, ей никак не удавалось устроиться. Она подумала, не позвонить ли родителям. С матерью она не разговаривала почти неделю – это считалось почти предельным сроком для того, чтобы кто-то из них (разумеется, Лиза) снял трубку и набрал номер. Близилась тридцать пятая годовщина свадьбы родителей – через несколько месяцев, в декабре, – и Лиза собиралась посоветоваться с мамой насчет гостей на торжество, в котором, как настаивала мама, не было необходимости. (Дженис ей в этом ничем не могла помочь. «Если мама говорит, что не хочет устраивать вечеринку, – сказала сестра, – значит я просто поверю ей на слово». Замечание вполне разумное, но намеренно не принимавшее в расчет все, что они знали о своей матери.) Однако перспектива разговора с мамой казалась непосильной, поскольку Лиза никак не могла рассказать ей, что происходит. Намекни она на какие-либо проблемы между ней и Гэри, мама провела бы оставшуюся часть разговора в попытках вытянуть из нее все подробности, что, разумеется, просто немыслимо, так что Лизе пришлось бы выдумать какую-нибудь байку, достаточно простую, чтобы вспомнить детали, – когда в следующий раз будет разговаривать с матерью, и в дальнейшем, и так далее, до бесконечности, и мысль о том, что сейчас ей придется делать то, что она так часто делала в подростковом возрасте, подавляла и угнетала ее. Нет, лучше переждать, пусть закончится эта неразбериха, и принять материнские упреки в легкомыслии.

Все это, конечно, при условии, если ее поиски увенчаются успехом. В случае неудачи она ни с кем говорить не станет. Недавнее общение с матерью, во время которого говорила преимущественно мама, рассказывавшая о круизе по Аляске, в который она и отец Лизы отправились в преддверии юбилея свадьбы, а также некоторые комментарии о предполагаемых гостях на вечеринке, которую Лиза устраивать не собиралась, – станет их последним. Когда она позвонила, трубку взял отец, и они обменялись несколькими обычными фразами; это тоже, подумала Лиза, последние их слова друг другу. Печаль, неожиданная и острая, иссушила рот, сдавила грудь. Родители ведь понятия не имели, что с ней случилось, и единственное, что они впоследствии узнают, – это то что их младшая дочь исчезла при загадочных обстоятельствах. То же самое можно было бы сказать и о Дженис, с которой она в последний раз общалась несколько недель назад: короткий, расстроивший обеих разговор, во время которого Дженис в очередной раз отказалась помогать спланировать вечеринку по случаю годовщины свадьбы родителей. Их немногословные обмены мнениями не имели бы продолжения.

Когда Гэри позвонил, мало того, что она не ответила на его вопросы об изменениях в глазах, Лиза даже не заикнулась ни об одном нападении. В значительной степени из-за ее раздражения и досады на него, обостренного осознания перспективы больше никогда не разговаривать с семьей, – и от того желания наказать Гэри, утаив от него информацию, о которой он не знал. Она отказала ему в удовольствии беспокоиться о ней (больше, чем он уже беспокоился). По здравому рассуждению, для нее этот момент был далеко не самым счастливым, но в пассивно-агрессивном плане доставил удовлетворение. Кроме того, она по-прежнему не знала, насколько можно или нужно доверять человеку, чьи обручальное и свадебное кольца ей еще предстояло снять, несмотря на то, что обещала себе сделать это бессчетное количество раз. После того, что Сефира сотворила с ним, после той жестокости, что она обрушила на него, трудно поверить, что Гэри состоял в сговоре с ней. Однако стоит вспомнить мужчин, которых Сефира натравила на Лизу: ясно, что она обладала способностью управлять ими. Кто поручится, что она не обладала такой же властью над Гэри, несмотря на уверения мадам Сосострис в обратном? Если он находился под влиянием Сефиры, был ее марионеткой и, возможно, общался с ней по оккультным каналам, то чем меньше ему рассказывала Лиза, тем лучше. Все это усугубляло ее раздражение и досаду.

На следующее утро Лиза стерла отпечатки пальцев с пустого перцового баллончика и бросила его в один из зеленых мусорных контейнеров за мотелем. Она понятия не имела, заявил ли на нее в полицию хотя бы один из побежденных ею, или оба, но если ее разыскивают копы, лучше не быть задержанной с компрометирующими уликами. Маршрут ее пролегал через куполообразные горы востока Кентукки по дорогам местного значения, через небольшие городки, втиснутые в узкие долины, мимо ферм с их вспаханными на крутых склонах полями, мимо кирпичных церквей с вывесками, взывающими: «Ты можешь купить огнетушитель, но в аду он тебе не поможет» и «Помните: сатана был первым, кто потребовал равных прав». Она попыталась вспомнить то немногое, что узнала на занятиях о столкновении с противником, вооруженным пистолетом. Если находишься достаточно далеко – беги зигзагами, потому что попасть в движущуюся цель гораздо сложнее, чем люди полагают, насмотревшись телесериалов и кинофильмов. Если ты близко – быстро уходи с линии огня. Атакуй и повреди руку, держащую оружие, но, что более важно, выведи из строя человека, владеющего оружием, ударом локтя в лицо или горло. Учитывая, что ее инструктор провел единственное занятие по этой технике, Лиза поразилась самой себе – как много она из него усвоила: хотя вспоминать замедленный урок в додзё [17] было в несколько раз сложнее, чем применять его против человека, намеренно пытающегося тебя застрелить. Со временем пейзаж переменился, превратившись в длинную гряду холмов по мере приближению к Лексингтону: она проехала мимо главного входа в Трансильванский университет, названию которого очень удивилась. Удостоверившись в этом, она пробормотала: «Да ладно?! Серьезно?», думая, не насмехается ли над ней Сефира. В течение дня она делала остановки только на ланч в зоне отдыха, на обед – в придорожном кафе и наконец в «Дэйз инн» в Падьюке, где сняла номер на ночь: глаза ее следили за каждым, кто приближался к ней, уши слушали, не окликает ли кто ее по имени. Никто не приближался и не окликал, но это мало утешало ее. Сефира, по-видимому, меняла темп своих атак, не позволяя Лизе чувствовать себя комфортно, упреждая их.

В течение следующего дня она проехала весь Иллинойс и через Миссисипи – в Сент-Луис, и никто не покушался на нее. В тот вечер, однако, Сефира предпочла навестить Лизу непосредственно в ее машине, и если это и не назвать в прямом смысле физическим нападением (хотя, очевидно, Сефира могла парализовать ее, пусть и ненадолго), то вполне – радикальной эскалацией ее кампании психологического давления. Интересно, гадала Лиза, связано ли раздражение, мучившее глаза весь последующий день, замедляя ее продвижение через Миссури в Канзас и из Канзаса в Колорадо, с ее разговором с Сефирой? Несомненно, резь в глазах рассеивала внимание, отвлекая от мужчин, снующих вокруг нее на стоянке грузовиков, куда она заехала в «Денниз» перекусить сэндвичем с беконом и салатом и картошкой фри и заправить бак «Аккорда». Она замечала присутствие мужчин только лишь когда те оказывались уже слишком близко, и слишком поздно, чтобы можно было избежать беды, вздумай кто-то из них напасть на нее. Она вернулась на дорогу с ощущением, будто избежала ситуации более опасной, чем могла представить. Несмотря на данное себе обещание не ослаблять бдительности, Лиза была застигнута врасплох на парковке ресторана, в котором остановилась пообедать на следующий день. В своей едва ли не фатально запоздалой реакции она винила зубы – их нестихающая ноющая боль превзошла эффективность экстра-сильного «Тайленола», который она принимала, чтобы притупить ее. Здание ресторана – бывшей заправочной станции в стиле 1950-х годов, окрашенное в бирюзовый цвет, – находилось на правой стороне дороги, по которой Лиза ехала в течение последнего часа. Отдельно стоявшая вывеска перед рестораном сообщала его название: «Вернон» и рекламировала американскую, итальянскую и тайскую кухни. Голодная и заинтригованная, Лиза свернула на узкую парковку и остановилась рядом с единственным на ней автомобилем – «Фордом-Эксплорер». Интерьер заведения украшали разноцветные рождественские гирлянды, на стенах красовались фрески с изображениями зеленых холмов, увенчанных замками романской эпохи. Высокая девушка-подросток за стойкой регистрации с лицом, обрамленным прямыми длинными черными волосами, не отрываясь от экрана смартфона, пробормотала, что Лиза вольна садиться, где ей угодно.

На выбор повлияло элементарное представление об осторожности, и она предпочла устроиться в дальнем углу по диагонали от входа – позиция позволяла следить за дверью на кухню, откуда доносились звуки шагов и бряканье посуды. Столы были складные. Чтобы приступить к порции тайской лапши, Лизе пришлось подвинуться к самому краешку стула из литого пластика. Еда оказалась достаточно вкусной, чтобы отвлечь ее от неприятных ощущений во рту. Пока ела, Лиза изучала девушку, которая вернулась на свое место у кассы и, казалось, не обращала на нее внимания. Одета девушка была в выцветшие джинсы и толстовку с капюшоном, застиранную от черного цвета до темно-серого. Все в ней, от невзрачной одежды, от манеры носить волосы, закрывавшие лицо, до невнятной, гугнивой речи, наводило на мысль о человеке, отчаянно старающемся остаться незамеченным, и это пробудило в Лизе воспоминания о себе самой в средних и старших классах. В отличие от этой девушки, она одевалась по последней моде, выступала в группе поддержки, работала в комитетах выпускного бала в младших и старших классах. Тем не менее, цель была такой же – спрятаться на виду у всех, под камуфляжем настолько очевидным, что под ним ее не разглядел бы никто. В основе ее поведения крылось глубокое одиночество, источник которого отследить-понять она была не в силах. Однажды Лиза спросила сестру, чувствовала ли та когда-нибудь подобное, но Дженис фыркнула и посоветовала ей не устраивать трагедию по пустякам. Поговорить об этом с одним из родителей Лиза не удосужилась. Со временем – окончание средней школы и поступление в колледж, окончание колледжа, работа и замужество – это чувство постепенно отступило, уйдя так же таинственно, как и появилось. Она подозревала, что любой психолог определил бы его как типичное для подросткового возраста, хотя такое объяснение ничуть не уменьшило ее почти инстинктивных воспоминаний о тех своих эмоциях. Когда девушка убрала ее опустевшую тарелку и предложила десертное меню, Лизе захотелось успокоить ее, сказать, что все будет хорошо, однако поступила правильно, подавив в себе этот порыв: можно представить, на какой саркастический ответ она могла нарваться. Не говоря уже о том, что не всегда все идет так, как надо. Никто не застрахован от разочарования, болезни, несчастного случая, смерти. От предательства. От того, что вдруг найдешь своего мужа растерзанного женщиной, с которой он тебе изменял, грудь его – кровавый провал, но глаза все еще способны видеть тебя, а губы – произнести твое имя. Она не стала делиться с девушкой этими мыслями и просто попросила принести ей домашнего яблочного пирога, оказавшегося терпким и коричным, и чашку кофе, который слишком долго продержали в кофейнике. Покончив с едой, она сходила в туалет, оставила щедрые чаевые на столике, расплатилась у кассы и вышла на послеполуденное солнце.

Когда она услышала за спиной голос девушки, крикнувшей: «Постойте!», Лиза предположила, что та обнаружила чаевые и сочла сумму ошибочно большой. Она замедлила шаг, давая девушке догнать себя, с губ ее готова была сорваться ободряющая банальность. Прижимая правую руку к бедру, девушка наполовину бегом преодолела оставшееся расстояние до того места, где Лиза остановилась у багажника своей машины. В надежде, что обмен репликами не займет слишком много времени, так как ее зубы начинали ныть, Лиза спросила:

– Что-то не так?

Вместо того, чтобы ответить что-то вроде: «Вы оставили это на столе», девушка спросила:

– Вас зовут Лиза? Лиза Мартинес?

Лиза настолько удивилась обращению к себе по имени, которым не пользовалась семь лет, что пропустила момент, когда правая рука девушки взметнулась вверх от того места, где та прижимала ее к ноге. Тупорылый револьвер в этой руке был из тех видов оружия, которые можно было держать под стойкой ресторана, расположенного слишком далеко, чтобы ожидать быстрого реагирования полиции на нажатие «тревожной кнопки». Блеснув на солнце, конец укороченного ствола качнулся к ней.

Почти такой же стремительной, как шок от вида револьвера, от факта того, что кто-то направил на нее револьвер, что кто-то готовится выстрелить в нее, убить ее, – была скорость реакции Лизы. Двигаясь в сторону и вправо от потенциальной убийцы, она миновала направленный на нее ствол, обхватила левой рукой правую руку девушки, прижав ее к себе и не давая руке согнуться. Брови девушки изогнулись вверх, рот открылся. Прежде чем та успела отреагировать, Лиза ударила девушку правым локтем в висок. Он влепился с глухим стуком, который сотряс обеих. Глаза девушки расширились, потеряли фокус. Все силы оставили ее тело, она обмякла, тяжело повалилась на Лизу, револьвер выпал из ее пальцев.

Лиза опустила девушку на землю и подняла револьвер. Он оказался тяжелее, чем она ожидала. Она повозилась с барабаном, пока тот не откинулся, затем задрала ствол – патроны со стуком попадали на землю. Опустошив барабан, она защелкнула его и со всей силы швырнула оружие в заросшее сорняками поле на границе с парковкой.

Почти в тот же момент, когда револьвер оторвался от ее руки и завращался в полете, она поняла, что на нем остались отпечатки ее пальцев. Но из него не стреляли, он разряжен, а у нее не оставалось времени искать его, чтобы протереть начисто. К тому же ее больше беспокоила девушка, которая лежала, скрючившись, на левом боку.

– Лиза, – пробормотала она. – Лиза Мартинес.

– Я не хочу знать, откуда ты знаешь Сефиру, – сказала Лиза, проверяя пульс девушки, четкий, хорошего наполнения, и ее зрачки, ни один из которых не был расширен, и осторожно надавив на череп сбоку, отчего девушка ойкнула, но явного перелома не обнаружила. – Все хорошо. Твоя мама на кухне? А отец?

– Лиза, – проговорила она. – Лиза Мартинес.

– С ума сойти, – сказала Лиза и, подхватив девушку под мышки, привела ее в сидячее положение.

– Ох, – застонала девушка.

– Ну-ка, – Лиза помогла ей подняться на ноги.

– Лиза, – проговорила девушка. – Лиза Мартинес.

– Как скажешь, – ответила Лиза. – Сама-то я не так уверена.

Приобняв опирающуюся на нее девушку, Лиза вместе с ней добрела до входной двери, вошла в ресторан, где посадила ее на пластиковый стул напротив кассы. Она отчасти надеялась увидеть там того, кто работал на кухне, – кто-нибудь выйдет в зал в поисках своей хозяйки/официанта, когда поймет, что ее уже подозрительно долго не слышно. Однако в зале никого не оказалось.

– Алё! – закричала Лиза. – Эй, вы там! Эй, идите сюда!

Откуда-то из кухни прилетело:

– Что?

– Эй! – снова крикнула Лиза. – Сюда идите, говорю! – и выскочила из здания.

Как бы ни была встревожена Лиза тем, что побывала под прицелом револьвера, ее не менее обеспокоило то, что Сефира задействовала такую юную девушку. Воспоминания ее собственной юности оставались в памяти достаточно свежими, и она прекрасно помнила: что бы они ни говорили своим родителям или опекунам, большинство детей проявляют сексуальную осведомленность и интерес гораздо раньше, чем заявляют об этом, их знаниям и любопытству активно способствует Интернет, и при возможности на практике исследовать свой интерес с готовым партнером они всегда пойдут на это. В десятом классе средней школы у нее случился особенно интенсивный сеанс поцелуев с симпатичным одиннадцатиклассником, которого она заприметила и вместе с которым однажды дожидалась последнего автобуса. Ситуация довольно быстро накалилась, оба перешли от поцелуев к просовыванию рук друг другу под рубашки, несмотря на то, что сидели они на ступенях школы. (Оба были в куртках, что позволяло их действиям оставаться в некоторой степени незаметными, в то время как она запустила руку под его футболку, а он сдвинул вверх чашечки лифчика над ее грудью.) Активность их прервало заставшее врасплох прибытие позднего автобуса, и хотя они устроились на одном сиденье, с бешено колотящимися сердцами и раскрасневшиеся, они позволили себе всего лишь держаться за руки. У Лизы кружилась голова от мысли, как далеко и с какой скоростью она готова зайти с этим мальчиком, которого находила привлекательным, но не слишком хорошо знала. Судя по ошеломленному выражению его лица, мысли их, казалось, бежали параллельными путями. Лиза боялась, что он расскажет об их встрече своим друзьям, похвастается тем, что пощупал сиськи чирлидерши, но, насколько ей известно, он никому ничего не рассказывал. Несколько раз после этого они вместе ждали последний автобус, но больше ничего не происходило. Дело в том, что было бы наивно полагать, будто девочка, достаточно взрослая, чтобы работать, не может иметь сексуальных чувств и переживаний. И все же была разница – разница существенная между тем, чтобы заниматься петтингом с симпатичным парнем, на которого ты положила глаз, и… Лиза не знала, как это назвать. Отношения с кем-то вроде Сефиры? По сути, полагала она, это слово довольно точное: отношения той же природы, что и между рыбой и миногой – присосавшейся к ее боку, прогрызшей в ней дыру, чтобы высосать внутренние органы. Вот только в этом случае рыба пригласила миногу прилепиться к ней. Ладно, допустим, сравнение не слишком удачное, но суть та же: Сефира была паразитом, использующим мечты и желания своих хозяев, привязываясь к ним и питаясь ими, в некоторых случаях в буквальном смысле. То, что она воспользовалась одиночеством, которое Лиза распознала в девушке (и которому сочувствовала), показалось ей особенно мерзким.

К не утихшему шоку от угрозы револьвером и к растущему отвращению к Сефире примешивалось что-то еще, воспоминание о чем-то произошедшем за ту четверть секунды, которые потребовались Лизе, чтобы сократить расстояние между ней и девушкой и схватить ту за руку. За этот крохотный миг она успела увидеть девушку, окутанную тьмой, словно завернутую в саван из черного муслина. Тьму пронизывали точки света – так, по крайней мере, она думала (в этой детали она была менее уверена). К тому времени, однако, боль в зубах усилилась до такой степени, что у нее разболелась голова. Сосредоточиться на чем-либо, кроме дороги, разворачивающейся впереди, было трудно, почти невозможно. Может, попросить Гэри узнать об этом у мадам Сосострис? Возможно. Это означало бы обсуждение нападавших, которых Сефира оставила дожидаться ее, их попытки убить или хотя бы навредить ей, но, возможно, стоило бы услышать, как Гэри разохается по поводу ее безопасности, еще раз выразит сожаление о том, что втянул ее во все это, дабы позволить себе лучше понять, частью чего она стала. Как бы она отреагировала, если бы Гэри попросил ее прекратить погоню, мол, это слишком опасно и он примет последствия, с которыми столкнется? А как бы она отреагировала, если бы он этого не сделал?

Позже в тот же день на окраине Денвера во рту у нее полыхнул жестокий пожар, превративший ее зубы из памятника мастерству ортодонта в сад пожелтевших клыков. Все мысли о чем-либо испарились, сожженные жаром трансформации, охватившей ее. Сидя в машине на огромной парковке перед «Уолмартом», куда она уединилась переждать бушующую в ней боль, Лиза осознавала, насколько беззащитна, насколько уязвима перед очередным приспешником Сефиры. Особенно если у того, кто бы это ни был, окажется огнестрельное оружие: достаточно просто подойти к «хонде», прицелиться и нажимать на спуск, пока Лиза не превратится в кровавое месиво. Такое же чувство уязвимости терзало ее и весь следующий день, когда она ехала через Скалистые горы. Сложно ли было кому-нибудь, находящемуся под влиянием Сефиры, врезаться на своей машине или грузовике в ее «хонду», протаранив ею защитный барьер и пустив в полет с горного склона? Если невысокие каменные стены прочнее, чем кажется, то простое лобовое столкновение послужит той же цели. Как бы там ни было, ни на ровной стоянке перевала, ни на высокогорье ее не подвергли испытаниям. Лишь когда она заправляла «Аккорд» на площадке для стоянки и отдыха близ Ларами, очередная марионетка Сефиры окликнула ее по имени. Противостояние вышло почти разочаровывающим. Тучный, в белой ковбойской шляпе, такой большой, что могла бы вместить десяток галлонов, с покрытыми щетиной щеками, – мужчина держал в мясистой правой руке монтировку. Когда она уже собралась открыть дверь, он враскачку направился к ней, топая ковбойскими сапогами со стоптанными каблуками. Пыхтя на ходу, он спросил:

– Лиза?

Несмотря на яркое освещение заправочной станции, мужчина казался странно тусклым, потому что, как поняла Лиза, его окутывало облако той же мерцающей тьмы, что и ту девушку из ресторана.

– Лиза? – спросил он снова.

– Нет, – ответила она.

Мужчина остановился, растерянно сведя брови. Лиза воспользовалась моментом, подарившим ей секунду, и, резко выпрямившись, ударила его кулаком правой руки в челюсть. И готова была нанести прямой удар левой в нос, но этого не потребовалось. Его голова мотнулась, монтировка брякнулась на асфальт, и мужчина тяжело осел, уронив голову на грудь. Лиза отступила к своей машине, скользнула в нее и выехала с заправки, оставив несостоявшегося нападавшего там, где он был. Тьма вокруг него растаяла, но по какой причине, она не поняла. Немногим позже, когда Лиза регистрировалась в отеле «Холидэй инн», она заметила, что костяшки пальцев правой руки сбиты. Молодая женщина азиатской наружности за стойкой регистрации, увидев сырую плоть, обронила:

– Ой… Как это вас угораздило?

В ответ Лиза выдала байку про то, что ободрала руку, когда меняла колесо на дороге.

– Вы уж поосторожней, – заметила клерк.

– Непременно, – ответила Лиза.

Ранним утром следующего дня, когда пульс уже разогнался от перспективы скорой конфронтации с Сефирой, Лиза заметила, что костяшки пальцев зажили. Стоянку отеля она покинула под небом, залитым по горизонту багровым, точно кровью. «Красное небо под утро, к чему бы…» – подумала она. В этот день поездка вышла несложной, на север по шоссе I-25 через восточную часть центрального Вайоминга. Судя по всему, Сефире не терпелось вернуться домой. Почти все время Лиза шла на пятой передаче, то и дело обгоняя груженые фуры, стрелка спидометра держалась на 10–15 миль в час выше семидесяти. Над головой в бездонной синеве неба ослепительным шаром висело солнце, отчего-то казавшееся неправдоподобно большим. Краем глаза она отмечала плоские просторы земли, простирающиеся по обе стороны шоссе, далекие горы, высокие и остроконечные – прямо-таки пейзаж из середины голливудского вестерна, когда герои идут навстречу судьбе, но она продолжала концентрироваться на дороге впереди. По крайней мере, зубы больше не болели, и она приспособилась к их новой конфигурации быстрее, чем предполагала. За это время три раза в зеркале заднего вида возникали полицейские штата Вайоминг, чтобы промчаться мимо, когда она освобождала им полосу. Близ Баффало 25-я магистраль слилась с I-90, по которой она пересекла границу штата Монтана.

Пока она двигалась через Монтану, глаза ее окончательно потемнели, и взору открылось другое измерение, явившее ей покрытую травой светящуюся землю, будто озаренную изнутри. Она задавалась вопросом, были ли черные «саваны», которые она заметила вокруг двух последних нападавших на нее, связаны с этим – с ранними проявлениями зарождающегося расширения ее восприятия. Это казалось вероятным. Сейчас, когда она не более, чем в сорока пяти минутах езды от Сефиры, нервозность скрутила ее желудок, практически сведя на нет желание прикасаться к «Биг Маку» и картофелю фри, которые она заказала в «Макдоналдсе» за вторым съездом с I-90. Она заставила себя съесть все и выпить большую «Колу», включенную в заказ. То и дело Лиза мысленно возвращалась к мясницкому ножу, спрятанному под запасным колесом «Аккорда», к его весу в ее руке. Она заверила мадам Сосострис и Гэри в том, что готова справиться с задачей – использовать клинок против Сефиры; в конце своего разговора-конфронтации с Сефирой той ночью она сказала себе, что собирается всадить тесак в нее. Однако сейчас перспектива нанести удар ножом, убить ее – казалась такой же фантастической, как и все события последних девяти дней.

Указания Гэри увели Лизу из Вайолы и ее «Макдоналдса» под развязку федеральной автомагистрали и на разворот обратно по ней же. Еще через пять миль дорога разветвлялась. Она повернула налево и следующие полчаса ехала между невысоких холмов, густо поросших орегонской сосной и дугласовой пихтой, пока местность не сменилась небольшой плоской долиной. Впереди слева прямоугольная вывеска на высоком столбе приглашала в мотель «Уединение». «Бог ты мой, – подумала Лиза. – Вот оно». Рекламный столб со знаком стоял на обочье перепаханной колесами парковки, раскинувшейся перед одноэтажным зданием с расположенными через равные промежутки дверьми и панорамными окнами. В дальнем конце секция гостиничных номеров соединялась с похожим на коробку офисом. Перед офисом отдыхал припаркованный фургон с бортами цвета морской волны, разрисованными большими яркими цветами: белыми ромашками, розовыми гвоздиками, желтыми нарциссами – художеством, выполненным в стиле, выражающем больше энтузиазма, чем мастерства. «Сефира, – подумала Лиза. – Она здесь. Точно здесь».

Изношенный сайдинг, облупившаяся краска на дверях, мутные от грязи окна, не говоря уже о состоянии парковки, – все говорило о том, что никто не снимал номеров в «Уединении» уже много лет. Лиза притормозила и включила сигнал поворота, что, в общем-то, было нелепо: на дороге она находилась одна. Привычка. За зданием маячило что-то большое и темное, некая масса, которую она поначалу приняла за еще один из окружающих холмов, пока не увидела, что, в отличие от холмов, что светились новым светом, который обрели способность воспринимать ее глаза, этот не излучал никакого сияния. Несмотря на полуденное солнце, его рельеф и детали не удавалось разглядеть отчетливо, – они оставались неясны. Несимметричный силуэт напомнил ей песчаные замки, которые они с Дженис строили в детстве во время семейного отпуска на побережье Джерси. Они набирали пригоршни мокрого песка, давали ему стекать из кулаков на пляж, образуя слоистые, сужающиеся кверху структуры, похожие на нечто среднее между термитниками и пчелиными ульями. (Где-то в ее воспоминаниях Гэри плакал из-за ульев, из-за того, что не хотел, чтобы его забирали в ульи.)

Преодолев все большие и не очень выбоины, Лиза пересекла парковку, направляясь к фургону Сефиры и остановилась позади него, чтобы не дать ей уехать. Она поставила машину на ручник и заглушила двигатель, оборвав Долли в разгар ее мольбы к Джолин. Она потянулась к рычагу, чтобы открыть багажник, и с сердцем, колотящимся с такой силой, что биение чувствовалось в запястьях, вышла из машины. Воздух был теплым и влажным. Держа в поле зрения дверь в офис мотеля, она подошла к багажнику «Аккорда» и открыла его. Толстый слой грязи на окнах офиса улавливал и будто удерживал солнечный свет, превращая их в яркие прямоугольники. Все время прислушиваясь, не скрипнут ли дверные петли, она поднырнула под крышку багажника, подняла его полку, открутила гайку крепления запаски, пальцы то и дело скользили и срывались от волнения и спешки. Освободив запаску, она приподняла ее левой рукой, а правой потянулась за скатанным в рулон полотенцем. Не закручивая гаек, Лиза опустила полку и развернула на ней полотенце.

Через слова и символы, нацарапанные на почти комично огромном лезвии, из глубины полированного металла на нее смотрело ее отражение. По лицу в темных очках и плотно сжатому рту ни за что не догадаться, что в последние дни ей пришлось очень нелегко. Лиза сняла очки, сложила их и опустила на полотенце. Ее губы изогнулись, она негромко зарычала на черноглазую женщину в клинке, которая в ответ показала ей оскаленный рот, полный пожелтевших клыков. «Вот так уже лучше». Она взяла в правую руку нож, а левой закрыла багажник.

Она увидела, что дверь в кабинет уже открыта и навстречу ей движется фигура.

VIII

На заднем сиденье «Аккорда» оставалась куртка на молнии. Лиза выбежала из дома, чтобы принести ее.

– Тебе надо прикрыть… это, – сказала она Гэри, показав рукой на его грудь, не смотреть на которую старалась изо всех сил, потому что каждый раз, когда ее глаза скользили по его разорванной плоти и сломанным костям, по кровавому провалу в ней, она только и могла, что не закричать снова. – Где твоя одежда, полагаю, ты не знаешь?

– Нет, – проговорил Гэри, – я… – Он отвел взгляд, и она с удивлением поняла, насколько он смущен.

– У меня, кажется, есть кое-что в машине, – сказала она.

Едва Лиза повернулась уходить, как Гэри схватил ее за руку холодными пальцами:

– Что?

– Не оставляй меня, – и тотчас почувствовала, как стыд уступил место страху.

Она освободила руку из его хватки:

– Я быстро, – проговорила она и направилась к лестнице.

«А ведь так просто его оставить, – подумала Лиза, забираясь в машину за курткой. – Надо лишь сесть за руль, вставить ключ в замок зажигания и не оглядываться». Куда ему деваться в таком состоянии? Она могла подождать день или два, потом позвонить в полицию, сообщив, что ее муж отсутствует дома и не дает о себе знать в течение сорока восьми часов и она беспокоится о нем. Ее подруги, скажет она, сообщали, будто видели его с другой женщиной, хотя муж заверил ее, что это заказчица его бизнеса услуг по веб-дизайну: Сефира, фамилия ей не известна, муж не упоминал об этом. Можно было бы предположить, что Гэри бросил ее ради этой Сефиры, сбежал с ней в неизвестном направлении. Все, что ей нужно сделать, – забыть об этом доме номер 1430 по Вайком-роуд и о том, что обнаружила в нем. Все так просто… Потребовалось невероятное усилие, чтобы смириться с обидой, нанесенной Гэри, хотя оно было ничтожным по сравнению с титаническими усилиями, необходимыми для того, чтобы справиться с его продолжающимся «оживлением». (А жив ли он? Он двигался и говорил, отчего на этот вопрос напрашивался ответ: как будто да; с другой стороны, пережить травму такой степени тяжести просто нереально. Как же тогда она должна воспринимать его? На поверхность ее мыслей вдруг всплыло слово из детских фильмов о монстрах: «зомби».) Со спортивной курткой в руке Лиза заколебалась. Если она вернется в дом, если отвезет Гэри к тому, с кем он хочет говорить, она ввяжется в нечто такое, развязку чего даже представить не могла. И все же она обманывала себя, если думала, будто может покинуть это место и больше никогда не вспоминать о нем: она не сможет ничего делать – только постоянно думать о случившемся, она будет одержима этим. Лучше постараться взять ситуацию под контроль, насколько это возможно.

Когда Гэри увидел ее, сказал:

– Сомневался, что ты вернешься.

– Я тоже, – сказала Лиза, протягивая ему куртку. – Помочь надеть?

– Думаю, справлюсь сам… – ответил он, что было правдой или почти правдой.

Лиза старалась не прислушиваться к треску и хрусту костей, когда он натягивал рукава на руки и застегивал на груди молнию. Куртка была мала ему на несколько размеров, обтягивала торс Гэри, очерчивая периметр его раны нежно-голубой тканью. По крайней мере, кровавый провал в груди теперь прикрыт.

– Готов? – спросила Лиза.

– Ну, да.

Переход к машине получился довольно долгим. Гэри шел медленно, нерешительно, словно опасаясь из-за слишком резкого движения развалиться на части в буквальном смысле слова. Лизе вспомнились кое-кто из ее пациентов, приспосабливающихся к своему телу после инсульта или серьезной травмы, заново учащиеся пользоваться им, «быть» в нем. (А он всерьез говорил, что побывал в аду?) На пороге Лиза захлопнула за собой дверь и, поддавшись импульсу, подолом рубашки стерла с нее свои отпечатки пальцев. Тут ей пришло в голову, что в доме она открывала несколько дверей и если всерьез намеревалась избавиться от свидетельств своего присутствия здесь, следует протереть дверные ручки в доме.

– Сейчас вернусь, – крикнула она Гэри, который шаркал по дорожке к машине.

Когда она спешила по темным коридорам, протирая рубашкой дверные ручки, в голове мелькнуло видение, как она выходит на улицу и обнаруживает недвижимого, безжизненного Гэри, полицейский автомобиль, наконец появившийся в ответ на жалобы соседей на то, что кто-то как сумасшедший носится на машине по их такой обычно тихой улице. Никто не поверит ни единому ее слову, ничему, кроме того, что она, узнав об изменах мужа, жестоко убила его. На основании улик, которые обнаружат полицейские при осмотре дома, они могут предположить, что она убила Гэри здесь и ее застигли в процессе перемещения тела мужа в некое место с целью избавления от него. На суде ее попытка стереть отпечатки пальцев будет воспринята не только как признак вины, но и свидетельство ее виновности, указывающий на то, что она сознавала, что делает, и пыталась избежать наказания за это. Ее обучение боевым искусствам будет использовано, чтобы представить ее как человека физически достаточно сильного и агрессивного для совершения акта насилия. Учитывая политический климат, обвинение несомненно представит ее как разгневанную латиноамериканку, жаждущую горячей мести. Все это обернется последним жестом – поднятым средним пальцем – женщины, которую она никогда не видела, но которой доставит большое удовольствие разрушить ее жизнь.

Лиза была настолько уверена в том, что все произойдет именно так, как она только что представила, что, выскочив на крыльцо и обнаружив Гэри по-прежнему на своих двоих, стоящего у ее машины, а полицейского патруля нет в помине, она покачнулась, едва не потеряв равновесие: голова закружилась от нахлынувшего облегчения. Второй раз она захлопнула за собой входную дверь и провела подолом рубашки по дверной ручке. Она поспешила к машине, открыла ее и подождала, пока Гэри опустится на пассажирское сиденье. Ему никак не удавалось нащупать ремень безопасности. Охваченная нетерпением поскорее уехать, все еще наполовину ожидая, что по улице уже мчатся копы, она выдернула пряжку и пристегнула мужа, волосы на ее затылке встали дыбом, когда она невольно прижалась к его груди.

– Спасибо… – прозвучал его голос откуда-то справа.

– Не за что, – откликнулась она, подумав, насколько смешна сейчас взаимная вежливость.

Где-то в глубине ее сознания прозвучал голос отца:

– Хорошие манеры всегда уместны.

«Даже в такой ситуации, да, папа?»

Она въехала в Гугенот с преувеличенной осторожностью человека, который не уверен, что абсолютно трезв после пары рюмок, выпитых пару часов назад, ведя машину на разрешенной скорости или чуть ниже, наблюдая, как стрелка спидометра падает с 55 до 40, затем с 40 до 30 – перед знаками ограничения скорости, на которых наживались местные копы, – включая поворотник задолго до поворотов и полностью останавливаясь у знаков «Стоп» на пути движения. Подобное поведение на дороге в это время ночи и впрямь могло вызвать подозрения, но если повезет, полицейский в патрульной машине в засаде у обочины не посчитает его поводом покидать укрытие.

В машине висел резкий запах крови. А между Лизой и Гэри – тяжкое молчание, усугублявшееся тем фактом, что за гулом двигателя она не могла слышать дыхание мужа. «Нет, конечно нет», – подумала она, что не исправило ситуацию. Она взглянула на Гэри, который смотрел прямо перед собой, его лицо блестело от алых слез, катившихся по щекам.

– В чем дело? – спросила она.

– В этом, – ответил он, поднимая руку, чтобы показать на деревья, темные дома, мимо которых они проезжали. – Все так прекрасно. Мне больно видеть все это.

– Так что с тобой произошло? – спросила она.

– Сефира, – сказал он, губы его дрожали. – Она не… Она сделала это со мной голыми руками. Только это были уже не руки. – Он вытер слезы рукавом ее куртки.

– О чем ты?

– Сефира. Она не человек. Она чудовище.

– Ясное дело.

– Да нет же, – голос Гэри срывался. – Я тебе говорю, она настоящий монстр.

– Это ты долбаный монстр.

– Нет, нет. Я о том, что не в тот момент, когда мы с ней… она превратилась…

– Ладно, проехали… – сказала Лиза.

Однако еще через минуту, не слушая, работают ли легкие Гэри, она спросила:

– Говоришь, побывал в аду?

Он замялся, потом сказал:

– Ага.

– Что… Какой он?

– Мрачный, – сказал Гэри. – Почва твердая, острые камни. Стоит пошевелиться – режет тебя. Кругом огонь, реки, озера огня, как разливы магмы. Кое-где пламя вырывается из скал гейзерами пламени. Воздух весь напитан удушливым дымом. Хочется плакать, кричать, но если будешь слишком шуметь, привлечешь демонов.

– Демонов?

– Или дьяволов. Я слышал, их называют и так, и так, – Гэри помедлил. Новые слезы потекли по лицу. – Они ужасны. И не было среди них двух одинаковых. И все какие-то… искореженные. Некоторые высокие и тощие, с одной или двумя лишними руками. Некоторые передвигались, скрючившись едва не до земли – как пауки. Видел нескольких демонов, живущих в огне, в разливах лавы. Кожа у них обугленная, покрыта осколками треснувшего и расколовшегося панциря, которые вплавились в нее. Некоторые из них горели, местами или целиком. Их лица… Чтобы рассмотреть их, лучше к ним не приближаться, иначе окажешься в их лапах, и все. Пропадешь. Но когда я только очутился там и увидел одного… аж мороз по коже. Половина черепа проломлена, на месте второй половины огромный круглый глаз, из которого торчало с полдюжины металлических осколков. А его рот… – голос Гэри оборвался.

Лиза повернула налево на Старую Солдатскую.

– А как ты туда… вот просто взял и вошел?

– Это все равно что спросить, каково это – умереть.