Читать онлайн Скитальцы. Пьесы 1918–1924 бесплатно
			
					Copyright © 1938, 1966, 1984, The Vladimir Nabokov Literary Foundation
Vesnoy, copyright © 2024, The Vladimir Nabokov Literary Foundation
All rights reserved
© А. Бабиков, составление, редакторская заметка, статья, комментарии, 2024
© Д. Черногаев, художественное оформление, макет, 2024
© ООО “Издательство Аст”,
Издательство CORPUS ®
От редактора
Драматургия В.В. Набокова (1899–1977), за исключением написанного в США по‐английски сценария романа «Лолита», целиком принадлежит европейскому периоду его творчества. Сохранилась первая короткая драма Набокова «Весной», сочиненная в 1918 году в Крыму. За двадцатилетие с 1923 по 1942 год Набоков опубликовал в периодических изданиях Берлина, Парижа и Нью-Йорка шесть пьес, драматический монолог «Агасфер», первое действие драмы «Человек из СССР» и «Заключительную сцену к пушкинской “Русалке”». При жизни писателя пьесы не переиздавались. Самое крупное драматическое произведение, «Трагедия господина Морна», а также полный текст «Человека из СССР» увидели свет только после его смерти. Набоков издал в США лишь одну свою пьесу – «Изобретение Вальса», переведенную на английский язык сыном писателя Д. Набоковым в 1964 году1. Несколько пьес в переводе Д. Набокова составили сборник «Человек из СССР и другие пьесы»2, в который вошли «Человек из СССР», «Событие», «Полюс», «Дедушка» и лекции Набокова о театре: «Playwriting» («Ремесло драматурга») и «The Tragedy of Tragedy» («Трагедия трагедии»)3.
Набоков собирался выпустить русский сборник своей драматургии до конца 1976 года4. Он авторизовал русский перевод предисловия к английскому изданию «Изобретения Вальса» и запросил из отдела рукописей Библиотеки Конгресса США свои драматургические произведения, хранившиеся там, «включая “Трагедию господина Морна”»5. Этот сборник так и не был составлен, оставшись среди других нереализованных русских проектов писателя, подобно русской версии книги интервью и статей «Strong Opinions» под названием «Кредо», над которой он работал в 1973 году.
В 1960 году, по предложению Д.Б. Харриса и С. Кубрика, Набоков для голливудской экранизации написал сценарий «Лолиты», новую (дефинитивную) редакцию которого он затем выпустил отдельной книгой6.
Первый сборник пьес Набокова в России вышел в 1990 году7. До сих пор наиболее полным оставалось подготовленное нами в 2008 году собрание пьес писателя «Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме», в котором впервые был опубликован полный текст драмы «Человек из СССР».
Для изданий в серии «Набоковский корпус» состав драматургических произведений Набокова впервые дополняется драмой «Весной», новыми архивными материалами к «Трагедии господина Морна» и полным текстом «Речи Позднышева». Кроме того, впервые на основании архивных источников публикуется поздняя расширенная редакция «Изобретения Вальса», подготовленная Набоковым для несостоявшегося русского переиздания пьесы. В серии «Набоковский корпус» заново сверенные и уточненные тексты пьес Набокова печатаются в трех книгах: «Трагедия господина Морна», «Скитальцы. Пьесы 1918–1924» и «Человек из СССР. Пьесы 1927–1938». Дополнительные сведения об истории создания и характере набоковских пьес содержатся в нашей статье «Изобретение театра», включенной в этот том.
В Приложении публикуются две литературные стилизации Набокова: тяготеющая к форме драматического монолога «Речь Позднышева» (1926), написанная в Берлине для инсценированного суда над героем повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната», и «Заключительная сцена» к незавершенной драме А.С. Пушкина «Русалка», опубликованная в 1942 году в США.
Я сердечно благодарен Брайану Бойду за участие в составлении настоящего сборника и своей дочери Вере за помощь в сверке текстов пьес с первыми публикациями.
Весной
Лирическое нечто в одном действии
Действующие лица:
Юноша, Девушка, Шахматист и Неизвестный.
Шахматист – плотный мужчина в сюртуке, несмотря на весеннее время. Юноша и Девушка – оба белокуры и оба в белом. Проницательный читатель догадается, что Шахматист – не кто иной, как вышеупомянутый Юноша несколько лет спустя. Неизвестный – невзрачный господин с бородкой клином. Действие происходит отчасти на большой светлой веранде, отчасти в саду. При поднятии занавес<а> Шахматист и Неизвестный только что начали партию на небольшом столике посреди веранды. Яркий солнечный свет. В раскрытом окне видны цветущие черешни и кусочек голубого неба. Чирикают птицы.
Шахматист
- Несносный воробей! Щебечет, суетится,
 - пока, безмолвствуя над шахматной доской,
 - мы пристально следим за шашкою резной.
 - А мудрая игра! Мне часто, часто мнится:
 - игру такую же изобрела судьба.
 - Я рад был вызову, и вспыхнула борьба.
 - Упорствуя, учусь предотвращать утраты
 - и верю всей душой, что цель недалека.
 - Да, мне знакома ты, двуцветная доска!
 - Не так ли жизнь моя на ровные квадраты
 - разделена? По ним послушные мечты
 - уверенно веду. Воюю, покоряю.
 
Из сада доносятся голоса.
Голос Юноши
- Сияют влажные, прозрачные цветы…
 - Душа взволнована…
 
Неизвестный
- (играет)
 - Я гáмбит принимаю.
 
Голос Юноши
- Тень каждого листа окаймлена лучом.
 - Спеши, весенняя. Мы встанем на качели.
 - Плечо к плечу… Вот так… Не думай ни о чем.
 
Голос Девушки
- Как замирает грудь!
 
Шахматист
- (играет)
 - Я жертвую конем.
 
Голос Девушки
- Как близок небосклон, как мы легко взлетели!
 - А знаешь, милый друг, мне показалось, ты
 - прильнул к моим устам…
 
Голос Юноши
- Нет, это ветер вешний.
 - Теперь мы вниз плывем сквозь кружево черешни
 - благоухающей, и нежные цветы
 - касаются на миг твоих волос лучистых;
 - и вновь мы ввысь летим на крыльях золотистых,
 - и ман<и>т небосклон глубокий, голубой…
 
Шахматист
- Великолепный ход! С моею же судьбой
 - я сравниваю вас. Но я – неутомимый,
 - расчетливый борец, я жертвовал умнó.
 - Все предусмотрено.
 
Неизвестный
- Судьба непобедима.
 
Продолжают молча играть.
Из боковой двери, ведущей в сад, входит Девушка.
Сперва останавливается нерешительно, потом тихо подходит к игрокам и в недоумении переводит взгляд с одного на другого.
Девушка
- Неблагодарные! Глядите же: в окно
 - вливаются лучей сверкающие струи;
 - иль ненавистен вам весны победный зов?
 
Они же молчат в глубоком раздумьи.
Вбегает Юноша.
Подойдя на цыпочках к Девушке,
он забрасывает ее цветами весенними.
Юноша
- Цветок… Еще цветок. Цветы, как поцелуи,
 - цветы, как счастье.
 
Один цветок падает на шахматную доску.
Шахматист
- (рассеянно смахивает цветок)
 - Я не ценю цветов.
 - Я поглощен борьбой.
 
Девушка
- (стоит у окна)
 - Иди сюда, мой нежный,
 - к открытому окну. Теперь дай руку мне.
 - Ты видишь ангелов над веткой белоснежной?
 
Юноша
- Люблю тебя.
 
Девушка
- Гляди: в небесной вышине
 - витают ангелы стоцветные, витают,
 - скользят…
 
Юноша
- Люблю тебя.
 
Девушка
- Скользят… перелетают
 - с дрожащего луча на вздрогнувший цветок…
 
Юноша
- Нам улыбаются.
 
Девушка
- Люблю тебя.
 
Юноша
- Смеются
 - и тают в небесах.
 
Девушка
- Остался огонек
 - на каждом лепестке. Ты слышишь: песни льются
 - неизъяснимые. Цветы, цветы звенят.
 
Юноша
- Люблю тебя.
 
Девушка
- Звенят и смело и несмело.
 
Юноша
- То щебетанье птиц. Гляди, они летят,
 - мелькая, меж цветов, как радужные стрелы.
 
Девушка
- Люблю тебя.
 
Юноша
- Весь мир ликует и поет.
 - Как сладок вешний шум черешен благовонных.
 
Девушка
- Цветы колышутся, свет голубой дробя,
 - и рьяно сквозь узор ветвей переплетенных
 - стремятся к нам лучи…
 
Юноша
- Люблю, люблю тебя.
 
Шахматист
- (передвигая пешку)
 - Теперь все кончено. Сдавайтесь, враг любезный.
 - Победной пешкою восьмой достигнут ряд.
 - Склоните короля!
 
Неизвестный
- (бесстрастно)
 - Зачем же? Бесполезно…
 - Поторопились вы. Я объявляю мат!
 
Шахматист в горестном изумлении взирает на доску.
Занавес
23–i–18
Вивиан Калмбруд
(Vivian Calmbrood)
Скитальцы
(The Wanderers)
1768 г. Лондон
Трагедия в 4-х действиях
Перевод с английского Влад. Сирина
Действие первое
Трактир «Пурпурного Пса».
Колвил – хозяин – и Стречер – немолодой купец – сидят и пьют.
Стречер
- Я проскочил, он выстрелил… Огонь
 - вдогонку мне из дула звучно плюнул,
 - и эхо рассмешил, и шляпу сдунул;
 - нагнулся я, – и вынес добрый конь…
 - Вина, вина испуг мой томный просит…
 - Я чувствую, – разбойник мой сейчас
 - свой пистолет дымящийся поносит
 - словами окровавленными!
 
Колвил
- Спас
 - тебя Господь! Стрелок он беспромашный,
 - а вот поди ж – чуть дрогнула рука.
 
Стречер
- Мне кажется, злодей был пьян слегка:
 - когда он встал, лохматый, бледный, страшный,
 - мне, ездоку, дорогу преградив, —
 - поверишь ли, – как бражник он качался!
 
Колвил
- Да, страшен он, безбожен, нерадив…
 - Ох, Стречер, друг, я тоже с ним встречался!
 - Сам посуди; случилось это так:
 - я возвращался с ярмарки, и лесом
 - поехал я, – сопутствуемый бесом
 - невидимым. Доверчивый простак,
 - я песенку мурлыкал. Под узорной
 - листвой дубов луна лежала черной
 - и серебристой шашечницей. Вдруг
 - он выскочил из лиственного мрака
 - и – на меня!
 
Стречер
- Ой, грех, – мой бедный друг!
 
Колвил
- Не грех, а срам! Как битая собака,
 - я стал юлить (я, видишь ли, кошель
 - червонцев вез) и выюлил пощаду…
 - «Кабатчик, шут, – воскликнул он, – порадуй
 - побасенкой – веселою, как хмель,
 - бесстыдною, как тысяча и десять
 - нагих блудниц, да сочною, как гусь
 - рождественский! Потешь меня, не трусь,
 - ведь все равно потом тебя повесить
 - придется мне». Но худо я шутил…
 - «Слезай с коня», – мучитель мой промолвил.
 - Я плакать стал; сказал, что я, Джон Колвил, —
 - пес, раб его; над страхом распустил
 - атласный парус лести; побожился,
 - что в жизни я не видел жирных дней;
 - упомянул о Сильвии моей
 - беспомощной, – и вдруг злодей смягчился:
 - «Я, – говорит, – прощу тебя, прощу
 - за имя сладкозвучное, которым
 - ты назвал дочь; но, помни, – с договором!
 - Лишь верю я вот этому пращу
 - носатому, с комком сопли свинцовой
 - в ноздре стальной – всегда чихнуть готовой
 - и тьму прожечь мокротой роковой…
 - Но так и быть: поверю и горгоне,
 - уродливо застывшей предо мной.
 - Вот договор: в час бури иль погони
 - пускай найду в твоем трактире «Пса
 - Пурпурного» приют ненарушимый,
 - бесплатный кров: я часто крался мимо,
 - хохочущие слышал голоса,
 - завидовал… Ну что же, ты согласен?»
 - Он отдал мне червонцы, и бесстрастен
 - был вид его. Но странно: теплоту
 - и жажду теплоты – я, пес трусливый,
 - почуял в нем, как чуешь в день тоскливый
 - стон журавлей, в туманах на лету
 - рыдающих… С тех пор раз восемь в месяц
 - приходит он спокойно в мой кабак,
 - как лошадь пьет, грозит меня повесить
 - иль Сильвию, шутя, вгоняет в мак.
 
Входит Сильвия.
- Вот и она. Ты побеседуй, Стречер,
 - а у меня есть дело…
 - (Уходит в боковую дверь.)
 
Стречер
- Добрый вечер,
 - медлительная Сильвия; я рад,
 - что здесь, опять, склоняюсь неумело
 - перед тобой; что ты похорошела;
 - что темные глаза твои горят,
 - лучистого исполнены привета,
 - прекрасные, как солнечная ночь, —
 - когда б Господь дозволил чудо это…
 
Сильвия
- Смеетесь вы…
 
Стречер
- Смеяться я не прочь;
 - но, Сильвия, смеяться я не смею
 - перед святыней тихой чистоты…
 
Сильвия
- Мы с мая вас не видели…
 
Стречер
- И ты
 - скучала?
 
Сильвия
- Нет. Скучать я не умею:
 - все Божьи дни – души моей друзья,
 - и нынешний – один из них…
 
Стречер
- Мне мало…
 - Ах, Сильвия, ты все ли понимала,
 - когда вот здесь тебе молился я,
 - и вел с тобой глубокую беседу,
 - и объяснял, что на лето уеду,
 - чтоб ты могла обдумать в тишине
 - мои слова. Печально, при луне,
 - уехал я. С тех пор тружусь, готовлю
 - грядущее. В июне я торговлю
 - открыл в недальнем Гровсей. Я теперь
 - уж не бедняк… О Сильвия, поверь,
 - куплю тебе и кольца, и запястья,
 - и гребешки… Уже в мешках моих
 - немало тех яичек золотых,
 - в которых спят – до срока – птицы счастья…
 
Сильвия
- Вы знаете, один мне человек
 - на днях сказал: нет счастия на свете;
 - им грезят только старики да дети;
 - нет счастия, а есть безумный бег
 - слепого, огневого исполина,
 - и есть дешевый розовый покой
 - двух карликов из воска. Середина
 - отсутствует…
 
Стречер
- Да, сказано… Какой
 - дурак изрек загадку эту?
 
Сильвия
- Вовсе
 - он не дурак!
 
Стречер
- А! Знаю я его!
 - Не царствует ли это божество
 - в глухих лесах от Глумиглэн до Гровсей
 - и по дороге в Старфильд?
 
Сильвия
- Может быть…
 
Стречер
- Так этот волк, так этот вор кровавый
 - тебе, тебе приятен? Боже правый!
 - Отец твой – трус: он должен был убить,
 - убить его, ты слышишь? Что ж, прекрасно
 - устроился молодчик: пьет и жрет
 - да невзначай красотку подщипнет…
 - У, гадина!..
 
Сильвия
- Он – человек несчастный…
 
Незаметно возвращается Колвил.
Стречер
- Несчастного сегодня встретил я…
 - Конь шагом шел, в седле дремал я сладко;
 - вдруг из кустов он выполз, как змея;
 - прищурился, прицелился украдкой;
 - тогда, вздохнув, – мне было как‐то лень, —
 - я спешился и так его шарахнул,
 - так кулаком его по брылам трахнул,
 - что крикнул он и тихо сел на пень,
 - кровавые выплевывая зубы…
 - «Несчастный» – ты сказала? Да ему бы
 - давно пора украсить крепкий сук
 - осиновый! «Несчастный…» – скажет тоже!
 - Он подошел, а я его по роже
 - как звездану…
 
Колвил
- Э, полно, полно, друг!
 - Хоть ты у нас боец небезызвестный, —
 - но мнится мне, что воду правды пресной
 - ты подцветил вином невинной лжи.
 
Стречер
- Ничуть… Ничуть!
 
Колвил
- Твой подвиг беспримерен,
 - и ты – герой; но, друг мой, расскажи,
 - как это так, что в мыле смирный мерин,
 - а сам герой без шапки прискакал?
 
Сильвия
- Оставь, отец: меня он развлекал
 - лишь вымыслом приятным и искусным.
 - Он говорил…
 
Стречер
- Я говорил одно:
 - я говорил, что Сильвии смешно
 - умильничать с бродягой этим гнусным,
 - я говорил, что кровью все леса
 - измызгал он, что я его, как пса…
 
Колвил
- Довольно, друг! Задуй свой гнев трескучий,
 - не прекословь девическим мечтам;
 - ведь сто очей у юности, и там,
 - где видим мы безóбразные тучи,
 - она увидит рыцарей, щиты,
 - струящиеся перья и кресты
 - лучистые на сумрачных кольчугах.
 - Расслышит юность в бухающих вьюгах
 - напевы дивья. Юность любит тьму
 - лесную, тьму высоких волн, туманы,
 - туманы и туманы, – потому,
 - что там, за ними, радужные страны
 - угадывает юность… Подожди,
 - о, подожди, – умолкнут птицы-грезы,
 - о сказочном сверкающие слезы
 - иссякнут, верь, как теплые дожди
 - весенние, и выцветут виденья…
 
Стречер
- Давно я жду, и в этом наслажденья
 - не чувствую; давно я, как медведь,
 - вокруг дупла душистого шатаюсь,
 - не смея тронуть мед… Я допытаюсь,
 - я доберусь… Я требую, ответь,
 - насмешливая Сильвия: пойдешь ли
 - ты за меня?..
 
Стук в наружную дверь.
- Слыхали?.. Этот стук…
 - Он, может быть…
 
Колвил
- О нет; наш вольный друг
 - стучит совсем иначе.
 
Стук повторный.
Голос за дверью
- Отопрешь ли,
 - телохранитель Вакха?
 
Колвил
- Это он, —
 - хоть стук и необычен. Стречер, милый,
 - куда же ты?
 
Стречер
- Я очень утомлен,
 - пойду я спать…
 
Голос
- Открой! Промокли силы…
 - Ох, жизнь мою слезами гасит ночь.
 
Стречер
- Я, право, утомлен…
 
Колвил
- Ступай же, дочь,
 - впусти его; а нашему герою
 - тем временем я норку покажу.
 
Колвил и Стречер уходят.
Голос
- Да это гроб, а не кабак!..
 
Сильвия
- (идет к двери)
 - Открою,
 - открою…
 
Входит Проезжий.
- Ах!..
 
Проезжий
- Однако – не скажу,
 - красавица, чтоб ты спешить любила,
 - хоть ты любить, пожалуй, и спешишь…
 - Да что с тобой? Ты на меня глядишь
 - растерянно… Ведь я же не грабила…
 
Сильвия
- Простите, путник строгий…
 
Проезжий
- Позови
 - хозяина. Прости и мне: брюзгливо
 - я пошутил; усталость неучтива.
 - Мне нравятся печальные твои
 - ресницы.
 
Сильвия
- Плащ снимите да садитесь
 - сюда, к огню.
 
Сильвия выходит в боковую дверь.
Меж тем кучер и трактирный слуга вносят вещи Проезжего и выходят опять. Он же располагается у камина.
Проезжий
- Ладони, насладитесь
 - живым теплом алеющих углей!
 - Подошвы, задымитесь, пропуская
 - блаженный жар! И ты будь веселей,
 - моя душа! Смотрю в огонь: какая
 - причудливая красочность! Смотрю —
 - и город мне мерещится горящий,
 - и вижу я сквозь траурные чащи
 - пунцовую, прозрачную зарю,
 - и голубые ангелы на глыбах
 - оранжевых трепещут предо мной!
 - А то в подвижных пламенных изгибах
 - как будто лик мне чудится родной:
 - улыбка мимолетная блистает,
 - струятся пряди призрачных волос, —
 - но паутина радужная слез
 - перед глазами нежно расцветает
 - и ширится, скрывая от меня
 - волшебный лик – мой вымысел минутный, —
 - и вновь сижу я в полумгле уютной,
 - обрызганной рубинами огня…
 
Входит Колвил.
Колвил
- (про себя)
 - Дочь не шутила… Впрямь он незнаком мне…
 - но голос…
 
Проезжий
- Здравствуй, друг бездомных! Помни
 - пословицу: кто всем приют дает,
 - себе приют в любой звезде найдет…
 
Колвил
- Мне голос ваш напомнил, ваша милость,
 - ночь в глушнике…
 
Проезжий
- …И, верно, вой зверей
 - голодных? Да, – душа моя затмилась
 - от голода… Но прежде – лошадей
 - и моего возницу (мы изрядно
 - сегодня потрепались) накорми.
 
Колвил
- Слуга мой Джим займется лошадьми
 - и остальным… Но вам, о гость отрадный,
 - чем услужу? Тут, в погребе сыром,
 - есть пенистое пиво, рьяный ром,
 - степенный порт, малага-чародейка…
 
Проезжий
- Я голоден!
 
Колвил
- Есть жирная индейка
 - с каштанами, телятина, пирог,
 - набитый сладкой дичью…
 
Проезжий
- Это вкусно.
 - Тащи скорей.
 
Хозяин и дочь его хлопочут у стола.
- (Про себя.)
 - Узнать, спросить бы… да,
 - спрошу… нет, страшно…
 
Колвил
- (суетится)
 - Хлеб‐то где ж? Беда
 - с тобою, дочь!
 
Проезжий
- (про себя)
 - Спрошу…
 
Колвил
- Червяк капустный —
 - ох, Сильвия, – в салат попал опять!
 
Проезжий
- (про себя)
 - Нет…
 
Колвил
- Кружку! Да не эту! Вот разиня…
 - Да двигайся! Подумаешь, – богиня
 - ленивая… Ну вот. Ты можешь спать
 - теперь идти.
 
Exit8 Сильвия.
Проезжий
- (садится за стол)
 - Отселе – далеко ли
 - до Старфильда?
 
Колвил
- Миль сорок <п>ять, не боле.
 
Проезжий
- Там… в Старфильде… семья есть… Фаэрнэт, —
 - не знаешь ли? Быть может, вспомнишь?
 
Колвил
- Нет,
 - не знаю я; бываю редко в этом
 - плющом увитом, красном городке.
 - В последний раз, в июне этим летом,
 - на ярмарке…
 - (Смолкает, видя, что Проезжий задумался.)
 
Проезжий
- (про себя)
 - Там, в милом липнике,
 - я первую прогрезил половину
 - нескучной жизни. Завтра, чуть рассвет,
 - вернусь туда; на циферблате лет
 - назад, назад я стрелку передвину,
 - и снова заиграют надо мной
 - начальных дней куранты золотые…
 - Но если я – лишь просеки пустые
 - кругом найду, но если дом родной
 - давно уж продан, – Господи, – но если
 - все умерли, все умерли, и в кресле
 - отцовском человек чужой сидит,
 - и заново обито это кресло,
 - и я пойму, что детство не воскресло,
 - что мне в глаза с усмешкой смерть глядит!
 - (Вздыхает и принимается есть.)
 
Колвил
- Осмелюсь понаведаться: отколе
 - изволите вы ехать?
 
Проезжий
- Да не все ли
 - тебе равно? И много ль проку в том,
 - что еду я, положим, из Китая, —
 - где в ноябре белеют, расцветая,
 - вишневые сады, пока в твоем
 - косом дворце огонь, со стужей споря,
 - лобзает очарованный очаг?..
 
Колвил
- Вы правы, да, вы правы… Я – червяк
 - в чехольчике… Не видел я ни моря,
 - ни синих стран, сияющих за ним, —
 - но любопытством детским я дразним…
 - Тяжелый желтый фолиант на рынке
 - для Сильвии задумчивой моей
 - я раз купил; в нем странные картинки,
 - изображенья сказочных зверей,
 - гигантских птиц, волов золоторогих,
 - людей цветных, иль черных, одноногих,
 - иль с головой, растущей из пупа…
 - Отец не слеп, а дочка не глупа:
 - как часто с ней, склонившись напряженно,
 - мы с книгою садимся в уголке,
 - и, пальчиком ее сопровожденный,
 - по лестницам и галереям строк,
 - дивясь, бредет морщинистый мой палец,
 - как волосатый сгорбленный скиталец,
 - вводимый бледным маленьким пажом
 - в прохлады короля страны чудесной!..
 - Но я не чувствую, что здесь мне тесно,
 - когда в тиши читаю о чужом
 - чарующем, причудливом пределе;
 - довольствуюсь отчизною. Тепло,
 - легко мне здесь, где угли эти рдели
 - уж столько зим, метелицам назло…
 
Проезжий
- (набивая трубку)
 - Ты прав, ты прав… В бесхитростном покое
 - ты жизнь цедишь… Все счастие мирское
 - лишь в двух словах: «я дома…»
 
Троекратный стук в дверь.
Колвил
- (идет к двери)
 - Вот напасть.
 
Осторожно входит Разбойник.
Разбойник
- Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова
 - пришел к тебе из царствия лесного,
 - где ночь темна, как дьяволова пасть!
 
Он и Колвил подходят к камину;
Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.
- Мне надоела сумрачная пышность
 - дубового чертога моего…
 - Ба! Тут ведь пир! Кто это существо
 - дымящее?
 
Колвил
- Проезжий, ваша хищность.
 - Он возвращается из дальних стран,
 - из‐за морей…
 
Разбойник
- …А может быть, из ада?
 - Не правда ли? Простужен я и пьян…
 - Дождь – эта смесь воды святой и яда —
 - всю ночь, всю ночь над лесом моросил;
 - я на заре зарезал двух верзил,
 - везущих ром, и пил за их здоровье
 - до первых звезд, – но мало, мало мне:
 - хоть и тяжел, как вымище коровье,
 - в твой кабачок зашел я, чтоб в вине
 - промыть свою раздувшуюся душу;
 - отрежь и пирога.
 - (Подходит к Проезжему.)
 - Кто пьет один,
 - пьет не до дна. Преславный господин,
 - уж так и быть, подсяду я, нарушу
 - задумчивость лазурного венка,
 - плывущего из вашей трубки длинной…
 
Проезжий
- Тем лучше, друг. Печалью беспричинной
 - я был увит.
 
Разбойник
- Простите простака,
 - но этот луч на смуглой шуйце вашей
 - не камень ли волшебный?
 
Проезжий
- Да, – опал.
 - В стране, где я под опахалом спал,
 - он был мне дан царевною, и краше
 - царевны – нет.
 
Разбойник
- Позвольте, отчего ж
 - смеетесь вы – так тонко и безмолвно?
 - Или мое невежество…
 
Проезжий
- Да полно!
 - Смешит меня таинственная ложь
 - моих же чувств: душа как бы объята
 - поверием, что это все когда‐то
 - уж было раз: вопрос внезапный ваш
 - и мой ответ; мерцанье медных чаш
 - на полке той; худые ваши плечи
 - и лоск на лбу высоком, за окном —
 - зеркальный мрак; мечтательные свечи
 - и крест теней на столике резном;
 - блестящие дубовые листочки
 - на ручках кресла выпуклых, и точки
 - огнистые, дрожащие в глазах,
 - знакомых мне…
 
Разбойник
- Пустое… Лучше мне бы
 - порассказали вы: в каких морях
 - маячили, ночное меря небо?
 - Что видели? Где сердце и следы
 - упорных ног оставили, давно ли
 - скитаетесь?
 
Проезжий
- Да что ж, по Божьей воле,
 - семнадцать лет… Эй, друг, дай мне воды,
 - во мне горит твое сухое тесто.
 
Колвил
- (не оглядываясь, из другого конца комнаты)
 - Воды? Воды? Вот чудо‐то… Сейчас.
 
Разбойник
- Семнадцать лет! Успела бы невеста
 - за это время вырасти для вас
 - на родине… Но, верно, вы женаты?
 
Проезжий
- Нет. Я оставил в Старфильде родном
 - лишь мать, отца и братьев двух…
 
Колвил
- (приносит и ставит воду перед Разбойником)
 - Вином
 - вы лучше бы запили…
 
Разбойник
- Шут пузатый!
 - Куда ж ты прешь? Куда ж ты ставишь, пес?
 - Не я просил, – а дурень мне принес!
 - Ведь я не роза и не рыба… Что же
 - ты смотришь так?
 
Колвил
- Но ваши голоса
 - так жутко, так причудливо похожи!
 
Проезжий
- Похожи?..
 
Колвил
- Да: как морось и роса,
 - заря и зарево, слепая злоба
 - и слепота любви; и хриплы оба:
 - один – от бочек выпитых, другой —
 - простите мне, о гость мой дорогой, —
 - от тайной грусти позднего возврата…
 
Разбойник
- (обращаясь к Проезжему)
 - Как звать тебя?
 
Проезжий
- Мне, право, странно…
 
Разбойник
- Нет,
 - ответь!..
 
Проезжий
- Извольте: Эрик Фаэрнэт.
 
Разбойник
- Ты, Эрик, ты? Не помнишь, что ли, брата?
 - Робéрта?
 
Эрик
- Господи, не может быть!..
 
Роберт
- Не может быть? Пустое восклицанье!..
 
Эрик
- О милый брат, меня воспоминанье
 - застывшее заставило забыть,
 - что должен был твой облик измениться…
 - Скорей скажи мне: все ли живы?
 
Роберт
- Все…
 
Эрик
- Благодарю вас, дни и ночи!.. Мнится,
 - уж вижу я – на светлой полосе
 - родной зари – чернеющую крышу
 - родного дома; мнится мне, уж слышу
 - незабываемый сладчайший скрип
 - поспешно открываемой калитки…
 - Брат, милый брат, все так же ль листья лип
 - лепечут упоительно? Улитки
 - все так же ль после золотых дождей
 - на их стволах вытягивают рожки?
 - Рыжеют ли коровы средь полей?
 - Выходят ли на мокрые дорожки
 - танцующие зайчики? Скажи,
 - все так же ли в зеленой полумгле
 - скользит река? И маленькие маки
 - алеют ли в тумане теплой ржи?
 - А главное: как вам жилось, живется?
 - Здорова ль мать и весел ли отец?
 - Как брат Давид, кудрявый наш мудрец?
 - Все так же ль он за тучи молча рвется,
 - в огромные уткнувшись чертежи?
 - И кто ты сам? Что делаешь, скажи?
 - Я признаюсь: мне вид твой непонятен;
 - в глазах – тоска, и сколько дыр и пятен
 - на этих кожаных одеждах… Что ж,
 - рассказывай!
 
Роберт
- Ты хочешь? Пес пурпурный,
 - скажи – кто я?
 
Колвил
- Вы – честный…
 
Роберт
- Лжешь…
 
Колвил
- Вы – честный, но мятежный…
 
Роберт
- Лжешь…
 
Колвил
- Вы – бурный,
 - но добрый…
 
Роберт
- Лжешь!
 
Колвил
- Вы – князь лесной, чей герб —
 - кистень, а эпитафия – веревка!
 
Роберт
- Вот это так! Ты, брат, слыхал? Что, ловко?
 
Эрик
- Не шутку ли ты шутишь?..
 
Роберт
- Нет. В ущерб
 - твоей мечте – коль ты мечтал увидеть
 - все качества подлунные во мне, —
 - разбойник я, живущий в глубине
 - глухих лесов… Как стал я ненавидеть
 - сиянье дня, как звезды разлюбил,
 - как в лес ушел, как в первый раз убил —
 - рассказывать мне скучно… Я заметил —
 - зло любит каяться, а добродетель —
 - румяниться; но мне охоты нет
 - за нею волочиться… Доблесть – бред,
 - день – белый червь, жизнь – ужас бесконечный
 - очнувшегося трупа в гробовом
 - жилище…
 
Эрик
- Словно в зеркале кривом
 - я узнаю того, чей смех беспечный
 - так радовал, бывало, нашу мать…
 
Роберт
- Убийца я!
 
Эрик
- Молчи же…
 
Роберт
- …Бесшабашный
 - убийца!
 
Эрик
- О, молчи! Мне сладко, страшно
 - над бездною склоняться и внимать
 - твоим глазам, беспомощно кричащим
 - на ломаном и темном языке
 - о царстве потонувшем, о тоске
 - изгнанья…
 
Роберт
- Брат! По черным, чутким чащам —
 - живуч, как волк, и призрачен, как рок, —
 - крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:
 - убийца я!
 
Эрик
- Мне помнится: в далеком
 - краю, на берегу реки с истоком
 - неведомым, однажды, в золотой
 - и синий день, сидел я под густой
 - лоснящейся листвою, и кричали,
 - исполнены видений и печали,
 - лазоревые птицы, и змея
 - блестящая спала на теплом камне;
 - загрезил я, – как вдруг издалека мне
 - послышалось пять шорохов и я
 - увидел вдруг между листов узорных
 - пять белоглазых, красногубых, черных
 - голов… Я встал – и вмиг был окружен…
 - Мушкет мой был, увы, не заряжен,
 - а слов моих они не понимали;
 - но, сняв с меня одежды, дикари
 - приметили вот это… посмотри…
 - головки две на выпуклой эмали —
 - ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
 - Давиду – шесть; я этот амулет —
 - дар матери – всегда ношу на теле;
 - и тут меня он спас на самом деле:
 - поверишь ли, что эти дикари
 - метнулись прочь, как тени от зари,
 - ослеплены смиренным талисманом!
 
Роберт
- О, говори! Во мне светлеет кровь…
 - Не правда ль, мир – любовь, одна любовь, —
 - румяных уст привет устам румяным?
 - Иль мыслишь ты, что жизнь – больного сон?
 - Что человек, должник природы темной,
 - отплачивать ей плачем обречен?
 - Что зримая вселенная – огромный,
 - холодный монастырь, и в нем земля —
 - черница средь черниц золотоглазых —
 - смиренно смерти ждет, чуть шевеля
 - губами? Нет! В живых твоих рассказах
 - не может быть печали; уловлю
 - в их кружеве улыбку… Брат! Давно я
 - злодействую, но и давно скорблю!
 - Моя душа – клубок лучей и гноя,
 - смесь жабы с лебедем… Моя душа —
 - молитва девушки и бред пирата;
 - звезда в лазури царственной и вша
 - на смятом ложе нищего разврата!
 - Как женщина брюхатая, хочу,
 - хочу я Бога… Бога… слышишь, – Бога!
 - Ответь же мне, – ты странствовал так много! —
 - ответь же мне – убийце, палачу
 - своей души, замученной безгласно, —
 - встречал ли ты Его? Ты видел взор
 - персидских звезд; ты видел, странник страстный,
 - сияющие груди снежных гор,
 - поднявшие к младенческой Авроре
 - рубины острые; ты видел море, —
 - когда луна голодная зовет
 - его, дрожит, с него так жадно рвет
 - атласные живые покрывала
 - и все сорвать не может…
 - И ласкал
 - мороз тебя в краю алмазных скал,
 - и вьюга в исступленьи распевала…
 - А то вставал могучий южный лес,
 - как сладострастие, глубоко-знойный;
 - ты в нем плутал, любовник беспокойный,
 - распутал волоса его; залез,
 - трепещущий, под радужные фижмы
 - природы девственной… Счастливый брат!
 - Ты видел все и все привез назад,
 - что видел ты! Так слушай: дай мне, выжми
 - весь этот мир, как сочно-яркий плод,
 - сюда, сюда, в мою пустую чашу:
 - сольются в ней огонь его и лед;
 - отпраздную ночную встречу нашу;
 - добро со злом, уродство с красотой,
 - как влагу сказочную, выпью!..
 
Эрик
- Стой!
 - Твои слова безумны и огромны…
 - Ты мечешься, обломки мысли темной
 - неистово сжимая в кулаке,
 - и тень твоя – вон там, на потолке, —
 - как пьяный негр, шатается. Довольно!
 - Я понял ночь, увидя светляка:
 - в душе твоей горит еще тоска, —
 - а было некогда и солнце… Больно
 - мне думать, брат, о благостном былом!
 - Ты помнишь ли, как наша мать, бывало,
 - нас перед сном так грустно целовала,
 - предчувствуя, что ангельским крылом
 - не отвратить тлетворных дуновений,
 - самума сокрушительных тревог?..
 - Ты помнишь ли, как дышащие тени
 - блестящих лип ложились на порог
 - прохладной церкви и молились с нами?
 - Ты помнишь ли; там девушка была
 - с глубокими пугливыми глазами,
 - лазурными, как в церкви полумгла;
 - две розы ей мы как‐то подарили…
 - Пойдем же, брат! Довольно мы бродили…
 - Нас липы ждут… Домой, пора домой —
 - к очарованьям жизни белокрылой!
 - Ты скрыл лицо? Ты вздрагиваешь? Милый,
 - ты плачешь, да? Ты плачешь? Боже мой!
 - Возможно ли! Хохочешь ты, хохочешь!..
 
Роберт
- Ох… уморил!..
 
Эрик
- Да что сказать ты хочешь?
 
Роберт
- Что я шутил, а гусь поверил… Брось,
 - святоша, потолкуем простодушней!
 - Ведь из дому ты вылетел небось,
 - как жеребец – из сумрачной конюшни!
 - Да, мир широк, и много в нем кобыл,
 - податливых, здоровых и красивых, —
 - жен всех мастей, каурых, белых, сивых,
 - и вороных, и в яблоках, – забыл?
 - Небось пока покусывал им гривы,
 - не думал ты, мой пилигрим игривый,
 - о девушке под липами, о той,
 - которую ты назвал бы святой,
 - когда б она теперь не отдавала
 - своей дырявой святости внаем?
 
Эрик
- Я был прельщен болотным огоньком:
 - твоя душа мертва… В ней два провала,
 - где очи ангела блистали встарь…
 - Ты жалок мне… Да, видно, я – звонарь
 - в стране, где храмов нет…
 
Роберт
- Зато есть славный
 - кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!
 - Вот кровь моя… Под шкурою моей
 - она рекой хмельной и своенравной
 - течет, течет, – и пляшет разум мой,
 - и в каждой жиле песня.
 
Эрик
- Боже, Боже!
 - Как горестно паденье это! Что же
 - я расскажу, когда вернусь домой?
 
Роберт
- Не торопись, не торопись… Возможно,
 - что ты – простак, а я – свидетель ложный
 - и никого ты дома не найдешь…
 - Возможно ведь?
 
Эрик
- Кощунственная ложь!
 - Хозяин, повели закладывать… Не в силах
 - я дольше ждать!
 - (Ходит взад и вперед.)
 
Роберт
- Подумай о могилах,
 - которые увидишь ты вокруг
 - скосившегося дома…
 
Эрик
- Заклинаю
 - тебя! Признайся мне, – ты лгал?
 
Роберт
- Не знаю.
 
Колвил
- (возвращается)
 - Возок ваш на дворе.
 
Эрик
- Спасибо, друг.
 - (К Роберту.)
 - Последний раз прошу тебя… а впрочем, —
 - ты вновь солжешь…
 
Роберт
- Друг друга мы морочим:
 - ты благостным паломником предстал,
 - я – грешником растаявшим! Забавно…
 
Эрик
- Прощай же, брат! Не правда ль, время славно
 - мы провели?
 
Колвил и кучер выносят вещи.
Колвил
- (в дверях)
 - …А дождик перестал…
 
Эрик
- (выходит за ним)
 - Жемчужный щит сияет над туманом.
 
В комнате остается один Роберт.
Голос кучера
- Эй, милые…
 
Пауза. Колвил возвращается.
Колвил
- Да… братья… грех какой!
 
Роберт
- Ты что сказал?!
 
Колвил
- Я – так, я – сам с собой.
 
Роберт
- Охота же болтать тебе с болваном!..
 
Колвил
- Да с кем же мне? Одни мы с вами тут…
 
Роберт
- Где дочь твоя?
 
Колвил
- Над ней давно цветут
 - сны легкие…
 
Роберт
- (задумчиво)
 - Когда бы с бурей вольной
 - меня в ночи сам бес не обвенчал, —
 - женился б я на Сильвии…
 
Колвил
- Довольно
 - и бури с вас.
 
Роберт
- Ты лучше бы молчал.
 - Я не с тобой беседую.
 
Колвил
- А с кем же?
 - Не с тем же ли болваном, с кем и я
 - сейчас болтал?
 
Роберт
- Не горячись. Не съем же
 - я Сильвии, – хоть, впрочем, дочь твоя
 - по вкусу мне приходится…
 
Колвил
- Возможно…
 
Роберт
- Да замолчи! Иль думаешь, ничтожный,
 - что женщину любить я не могу?
 - Как знаешь ты: быть может, берегу
 - в сокровищнице сердца камень нежный,
 - впитавший небеса? Как знаешь ты:
 - быть может, спят тончайшие цветы
 - на тихом дне под влагою мятежной?
 - Быть может, белой молнией немой
 - гроза любви далекая тревожит
 - мою удушливую ночь? Быть может…
 
Колвил
- (перебивает)
 - Вот мой совет: вернитесь‐ка домой,
 - как блудный сын, покайтесь, и отрада
 - спокойная взойдет в душе у вас…
 - А Сильвию мою смущать не надо,
 - не надо… слышите!
 
Роберт
- Я как‐то раз
 - простил тебе, что ты меня богаче
 - случайно был… теперь же за совет
 - твой дерзостный, за этот лай собачий
 - убью тебя!
 
Колвил
- Да что‐то пистолет
 - огромный ваш не страшен мне сегодня!
 - Убийца – ты, а я, прости, не сводня,
 - не продаю я дочери своей…
 
Роберт
- Мне дела нет до этой куклы бледной,
 - но ты умрешь!
 
Колвил
- Стреляй же, гад, скорей!
 
Роберт
- (целясь)
 - Раз… два… аминь!
 
Но выстрелить он не успевает: боковая дверь распахивается, и входит, вся в белом, Сильвия, она блуждает во сне.
Сильвия
- О, бедный мой, о, бедный…
 - Как холодно, как холодно ему
 - в сыром лесу осеннею порою!..
 - Тяжелый ключ с гвоздя сейчас сниму…
 - Ах, не стучись так трепетно! Открою,
 - открою, мой любимый… Ключ
 - держу в руке… Нет! Поздно! Превратился
 - он в лилию… Ты – здесь, ты возвратился?
 - Ах, не стучись! Ведь только лунный луч
 - в руке держу, и эту дверь нет мочи
 - им отпереть…
 
Колвил
- (уводит ее)
 - Пойдем, пойдем… Храни
 - тебя Господь… Не надо же… Сомкни
 - незрячие, страдальческие очи.
 
Сильвия
- Ключ… Лилия… Люблю… Луна…
 
Колвил
- Пойдем.
 
Оба выходят.
Роберт
- (один)
 - Она прошла, прозрачно-неживая,
 - и музыкой воздушною весь дом
 - наполнила; прошла, – как бы срывая
 - незримые высокие цветы,
 - и бледные протягивались руки
 - таинственно, и полон смутной муки
 - был легкий шаг… Она чиста… А ты,
 - убогий бес, греши, греши угрюмо!
 - В твоих глазах ночная темнота…
 - Кто может знать, что сердце жжет мне дума
 - об ангеле мучительном, мечта
 - о Сильвии… другой… голубоокой?
 - Вся жизнь моя – туманы, крики, кровь,
 - но светится во мгле моей глубокой,
 - как лунный луч, как лилия, – любовь…
 
<Занавес>
Конец первого действия
Смерть
Драма в двух действиях
Действие первое
Комната. В кресле, у огня, – Гонвил, магистр наук.
Гонвил
- …и эту власть над разумом чужим
 - сравню с моей наукою: отрадно
 - заране знать, какую смесь получишь,
 - когда в стекле над пламенем лазурным
 - медлительно сливаются две соли,
 - туманную окрашивая колбу.
 - Отрадно знать, что сложная медуза,
 - в шар костяной включенная, рождает
 - сны гения, бессмертные молитвы,
 - вселенную…
 - Я вижу мозг его,
 - как будто сам чернилами цветными
 - нарисовал, – и все же есть одна
 - извилина… Давно я бьюсь над нею, —
 - не выследить… И только вот теперь,
 - теперь, – когда узнает он внезапно – —
 - А! в дверь стучат… Тяжелое кольцо
 - бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,
 - стук беспокойный…
 - (Открывает.)
 
Вбегает Эдмонд, молодой студент.
Эдмонд
- Гонвил! Это правда?..
 
Гонвил
- Да… Умерла…
 
Эдмонд
- Но как же… Гонвил!..
 
Гонвил
- Да…
 - Не ожидали… Двадцать лет сжималось
 - и разжималось сердце, кровь живую
 - накачивая в жилы и обратно
 - вбирая… Вдруг – остановилось…
 
Эдмонд
- Страшно
 - ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?..
 - Она была так молода!..
 
Гонвил
- Читала
 - вот эту книжку: выронила…
 
Эдмонд
- Жизнь —
 - безумный всадник. Смерть – обрыв нежданный,
 - немыслимый. Когда сказали мне —
 - так, сразу, – я не мог поверить. Где же
 - она лежит? Позволь мне…
 
Гонвил
- Унесли…
 
Эдмонд
- Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:
 - она всегда ходила в темном… Стелла —
 - мерцающее имя в темном вихре.
 - И унесли… Ведь это странно, – правда?..
 
Гонвил
- Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая
 - печаль в тебе находит струны… Впрочем,
 - с моей женой ты, кажется, был дружен?
 
Эдмонд
- Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!..
 - Как утешать тебя? Ты словно – мрамор:
 - торжественное белое страданье…
 
Гонвил
- Ты прав, – не утешай. Поговорим
 - о чем‐нибудь простом, земном. Неделю
 - ведь мы с тобой не виделись. Что делал?
 - О чем раздумывал?
 
Эдмонд
- О смерти.
 
Гонвил
- Полно!
 - Ведь мы о ней беседовали часто.
 - Нет – будем жить. В темницу заключенный
 - за полчаса до казни – паука
 - рассматривает беззаботно. Образ
 - ученого пред миром.
 
Эдмонд
- Говорил ты,
 - что наша смерть —
 
Гонвил
- – быть может, удивленье,
 - быть может – ничего. Склоняюсь, впрочем,
 - к последнему; но есть одно: крепка
 - земная мысль: прервать ее стремленье
 - не так легко…
 
Эдмонд
- Вот видишь ли, – я мучусь…
 - Мне кажется порой: душа – в плену, —
 - рыдающая буря в лабиринте
 - гудящих жил, костей и перепонок.
 - Я жить боюсь. Боюсь я ощущать
 - под пальцами толчки тугие сердца,
 - здесь – за ребром – и здесь, на кисти, – отзвук.
 - И видеть, мыслить я боюсь – опоры
 - нет у меня, – зацепки нет. Когда‐то
 - я тихо верил в облачного старца,
 - сидящего средь призраков благих.
 - Потом в опустошительные книги
 - качнулся я. Есть книги как пожары…
 - Сгорело все. Я был один. Тянуло
 - пустынной гарью сумрачных сомнений, —
 - и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —
 - большеголовый, тяжкий, напряженный,
 - в пронзительно сверкающих очках,
 - с распоротою жабой на ладони…
 - Ты щипчиками вытащил за узел
 - мои слепые слипшиеся мысли,
 - распутал их, – и страшной простотой
 - мои сомненья заменил… Наука
 - сказала мне: «Вот – мир», – и я увидел
 - ком земляной в пространстве непостижном —
 - червивый ком, вращеньем округленный,
 - тут плесенью, там инеем покрытый…
 - И стала жизнь от этой простоты
 - еще сложней. По ледяной громаде
 - я заскользил. Догадки мировые —
 - все, древние и новые, – о цели,
 - о смысле сущего – все, все исчезли
 - пред выводом твоим неуязвимым:
 - ни цели нет, ни смысла; а меж тем
 - я втайне знал, что есть они!.. Полгода
 - так мучусь я. Бывают, правда, утра
 - прозрачные, восторженно-земные,
 - когда душа моя – подкидыш хилый —
 - от солнца розовеет и смеется
 - и матери неведомой прощает…
 - Но, с темнотой, чудовищный недуг
 - меня опять охватывает, душит:
 - средь ужаса и гула звездной ночи
 - теряюсь я; и страшно мне не только
 - мое непониманье, – страшен голос,
 - мне шепчущий, что вот еще усилье
 - и все пойму я… Гонвил, ты любил
 - свою жену?..
 
Гонвил
- Незвучною любовью,
 - мой друг, – незвучной, но глубокой… Что же
 - меня ты спрашиваешь?
 
Эдмонд
- Так. Не знаю…
 - Прости меня… Не надо ведь о мертвых
 - упоминать… О чем мы говорили?
 - Да, – о моем недуге: я боюсь
 - существовать… Недуг необычайный,
 - мучительный, – и признаки его:
 - озноб, тоска и головокруженье.
 - Приводит он к безумию. Лекарство,
 - однако, есть. Совсем простое. Гонвил,
 - решил я умереть.
 
Гонвил
- Похвально. Как же
 - ты умереть желаешь?
 
Эдмонд
- Дай мне яду.
 
Гонвил
- Ты шутишь?
 
Эдмонд
- Там, вон там, в стене, на полке,
 - за черной занавеской, – знаю, знаю, —
 - стоят, блестят наполненные склянки,
 - как разноцветные оконца – в вечность…
 
Гонвил
- …Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —
 - кого‐нибудь ведь любишь ты на свете?
 - Иль, может быть, любовью ты обманут?
 
Эдмонд
- Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья мои
 - дивятся все и надо мной смеются,
 - как, может быть, цветущие каштаны
 - над траурным смеются кипарисом.
 
Гонвил
- Но в будущем… Как знать? На перекрестке…
 - нечаянно… Есть у тебя приятель —
 - поэт: пусть скажет он тебе, как сладко
 - над женщиной задумчивой склоняться,
 - мечтать, лежать с ней рядом, – где‐нибудь
 - в Венеции, когда в ночное небо
 - скользит канал серебряною рябью
 - и, осторожно, черный гриф гондолы
 - проходит по лицу луны…
 
Эдмонд
- Да, – правда,
 - в Италии бывал ты, и оттуда
 - привез —
 
Гонвил
- – жену…
 
Эдмонд
- Нет, – сказочные смерти,
 - играющие в полых самоцветах…
 - Я, Гонвил, жду… Но что же ты так смотришь,
 - гигантский лоб наморщив? Гонвил, – жду я,
 - ответь же мне! Скорее!
 
Гонвил
- Вот беспечный!
 - Ведь до того, как друга отравлять,
 - мне нужно взвесить кое‐что, – не правда ль?
 
Эдмонд
- Но мы ведь выше дружбы – и одно
 - с тобою чтим: стремленье голой мысли…
 - А! Просветлел… Ну что же?
 
Гонвил
- Хорошо,
 - согласен я, согласен… Но поставлю
 - условие: ты должен будешь выпить
 - вот здесь, при мне. Хочу я росчерк смерти
 - заметить на твоем лице. Сам знаешь,
 - каков твой друг: он, как пытливый Плиний,
 - смотреть бы мог в разорванную язву
 - Везувия, пока бы, вытекая,
 - гной огненный шипел и наступал…
 
Эдмонд
- Изволь… Но только…
 
Гонвил
- Или ты боишься,
 - что свяжут смерть твою со смертью… Стеллы?
 
Эдмонд
- Нет, – о тебе я думал. Вот что! Дай мне
 - чернил, бумаги. Проще будет.
 - (Пишет.)
 - Слышишь,
 - перо скрипит, как будто по листу
 - гуляет смерть костлявая…
 
Гонвил
- Однако!
 - Ты весел…
 
Эдмонд
- Да… Ведь я свою свободу
 - подписываю… Вот… Я кончил. Гонвил,
 - прочти.
 
Гонвил
- (читает про себя)
 - «Я умираю – яд – сам взял —
 - сам выпил…» Так.
 
Эдмонд
- Теперь давай; готов я…
 
Гонвил
- Не вправе я удерживать тебя.
 - Вот – пузырек. Он налит зноем сизым,
 - как утро флорентийское… Тут старый
 - и верный яд. В четырнадцатом веке
 - его совали герцогам горячим
 - и пухлым старцам в бархате лиловом.
 - Ложись сюда. Так. Вытянись. Он сладок
 - и действует мгновенно, как любовь.
 
Эдмонд
- Спасибо, друг мой… Жил я тихо, просто,
 - а вот не вынес страха бытия…
 - Спасаюсь я в неведомую область.
 - Давай же мне; скорей…
 
Гонвил
- Эдмонд, послушай, —
 - быть может, есть какая‐нибудь тайна,
 - которую желал бы ты до смерти…
 
Эдмонд
- Я тороплюсь… Не мучь меня…
 
Гонвил
- Так пей же!
 
Эдмонд
- Прощай. Потом – плащом меня накроешь.
 
Действие второе
Та же комната. Прошло всего несколько мгновений.
Эдмонд
- Смерть… Это – смерть. Вот это – смерть…
 - (Медленно привстает.)
 - В тумане
 - дрожит пятно румяное… Иначе
 - быть не могло… О чем же я при жизни
 - тревожился? Пятно теперь яснее.
 - Ах! Это ведь пылающий провал
 - камина… Да, – и отблески летают.
 - А там в углу – в громадном смутном кресле —
 - кто там сидит, чуть тронутый мерцаньем?
 - Тяжелый очерк выпуклого лба;
 - торчащая щетина брови; узел
 - змеиных жил на каменном виске…
 - Да полно! Узнаю! Ведь это…
 
Человек в кресле
- Эхо
 - твоих предсмертных мыслей…
 
Эдмонд
- Гонвил, Гонвил, —
 - но как же так? Как можешь ты быть здесь, —
 - со мною, в смерти? Как же так?..
 
Гонвил
- Мой образ
 - продлен твоею памятью за грань
 - земного. Вот и все.
 
Эдмонд
- …Но как же, Гонвил:
 - вот комната… Все знаю в ней… Вон – череп
 - на фолианте; вон – змея в спирту,
 - вон – скарабеи в ящике стеклянном,
 - вон – брызги звезд в окне, – а за окном, —
 - чу! слышишь, – бьют над городом зубчатым
 - далекие и близкие куранты;
 - скликаются, – и падает на дно
 - зеркальное червонец за червонцем…
 - Знакомый звон… И сам я прежний, прежний, —
 - порою только странные туманы
 - проходят пред глазами… Но я вижу
 - свои худые руки, плащ и сборки
 - на нем, – и даже вот – дыру: в калитку
 - я проходил, – плащом задел цветок
 - чугунный на стебле решетки… Странно, —
 - все то же, то же…
 
Гонвил
- Мнимое стремленье,
 - Эдмонд… Колеблющийся отзвук…
 
Эдмонд
- Так!
 - Я начинаю понимать… Постой же,
 - постой, я сам…
 
Гонвил
- …Жизнь – это всадник. Мчится.
 - Привык он к быстроте свистящей. Вдруг
 - дорога обрывается. Он с края
 - проскакивает в пустоту. Ты слушай,
 - внимательно ты слушай! Он – в пространстве,
 - над пропастью, – но нет еще паденья,
 - нет пропасти! Еще стремленье длится,
 - несет его, обманывает; ноги
 - еще в тугие давят стремена,
 - глаза перед собою видят небо
 - знакомое. – Хоть он один в пространстве,
 - хоть срезан путь… Вот этот миг, – пойми,
 - вот этот миг. Он следует за гранью
 - конечною земного бытия:
 - скакала жизнь, в лицо хлестала грива,
 - дул ветер в душу – но дорога в бездну
 - оборвалась, – и чем богаче жизнь,
 - чем конь сильней —
 
Эдмонд
- – тем явственней, тем дольше
 - свист в пустоте, свист и размах стремленья,
 - не прерванного роковым обрывом, —
 - да, понял я… Но – пропасть, как же пропасть?
 
Гонвил
- Паденье неизбежно. Ты внезапно
 - почувствуешь под сердцем пустоту
 - сосущую, и, завертевшись, рухнет
 - твой мнимый мир. Успей же насладиться
 - тем, что унес с собою за черту.
 - Все, что знавал, что помнишь из земного, —
 - вокруг тебя и движется земными
 - законами, знакомыми тебе.
 - Ведь ты слыхал, что раненый, очнувшись,
 - оторванную руку ощущает
 - и пальцами незримыми шевелит?
 - Так мысль твоя еще живет, стремится, —
 - хоть ты и мертв: лежишь, плащом покрытый;
 - сюда вошли; толпятся и вздыхают;
 - и мертвецу подвязывают челюсть…
 - А может быть, и больший срок прошел —
 - ведь ты теперь вне времени… Быть может,
 - на кладбище твой Гонвил смотрит молча
 - на плоский камень с именем твоим.
 - Ты там, под ним, в земле живой и сочной;
 - уста гниют, и лопаются мышцы,
 - и в трещинах, в глубокой черной слизи
 - шуршат, кишат белесые личинки…
 - Не все ль равно? Твое воображенье,
 - поддержанное памятью, привычкой,
 - еще творит. Цени же этот миг,
 - благодари стремительность разбега…
 
Эдмонд
- Да, мне легко… Покойно мне. Теперь
 - хоть что‐нибудь я знаю точно, – знаю,
 - что нет меня. Скажи, мое виденье,
 - а если я из комнаты твоей —
 - стой! сам скажу: куранты мне напели:
 - все будет то же, встречу я людей,
 - запомнившихся мне. Увижу те же
 - кирпичные домишки, переулки,
 - на площади – субботние л<о>тки
 - и циферблат на ратуше. Узнаю
 - лепные, величавые ворота;
 - в просвете – двор широкий, разделенный
 - квадратами газона; посередке
 - фонтан журчащий в каменной оправе
 - и на стенах пергаментных кругом
 - узорный плющ; а дальше – снова арка,
 - и в небе стрелы серого собора,
 - и крокусы вдоль ильмовых аллей,
 - и выпуклые мостики над узкой
 - земною рéчонкой, – все узнаю, —
 - а на местах, мной виденных не часто
 - ил<ь> вовсе не замеченных, – туманы,
 - пробелы будут, как на старых картах,
 - где там и сям стоит пометка: Terra
 - incognita9. Скажи мне, а умерших
 - могу я видеть?
 
Гонвил
- Нет. Ты только можешь
 - соображать, сопоставлять явленья
 - обычные, понятные, земные, —
 - ведь призраков ты не встречал при жизни…
 - Скажи, кого ты вызвать бы хотел?
 
Эдмонд
- Не знаю…
 
Гонвил
- Нет, подумай…
 
Эдмонд
- Гонвил, Гонвил,
 - я что‐то вспоминаю… что‐то было
 - мучительное, смутное… Постой же,
 - начну я осторожно, потихоньку, —
 - я дома был, – друзья ко мне явились,
 - к дубовому струился потолку
 - из трубок дым, вращающийся плавно.
 - Все мелочи мне помнятся: вино
 - испанское тепло и мутно рдело.
 - Постой… Один описывал со вкусом,
 - как давеча он ловко ударял
 - ладонью мяч об каменные стенки;
 - другой втыкал сухие замечанья
 - о книгах, им прочитанных, о цифрах
 - заученных – но желчно замолчал,
 - когда вошел мой третий гость – красавец
 - хромой, – ведя ручного медвежонка
 - московского, – и цепью зверь ни разу
 - не громыхнул, пока его хозяин,
 - на стол поставив локти и к прозрачным
 - вискам прижав манжеты кружевные,
 - выплакивал стихи о кипарисах.
 - Постой… Что было после? Да, вбежал
 - еще один – толстяк в веснушках рыжих —
 - и сообщил мне на ухо с ужимкой
 - таинственной… Да, вспомнил все! Я несся,
 - как тень, как сон, по переулкам лунным
 - сюда, к тебе… Исчезла… как же так?..
 - …она всегда ходила в темном. Стелла…
 - мерцающее имя в темном вихре,
 - души моей бессонница…
 
Гонвил
- Друг друга
 - любили вы?..
 
Эдмонд
- Не знаю, было ль это
 - любовью или бурей шумных крыльев…
 - Я звездное безумие свое,
 - как страшного пронзительного бога
 - от иноверцев, от тебя – скрывал.
 - Когда порой в тиши амфитеатра
 - ты взмахивал крылатым рукавом,
 - чертя скелет на грифеле скрипучем,
 - и я глядел на голову твою,
 - тяжелую, огромную, как ноша
 - Атланта, – странно было думать мне,
 - что ты мою бушующую тайну
 - не можешь знать… Я умер – и с собою
 - унес ее. Ты так и не узнал…
 
Гонвил
- Как началось?..
 
Эдмонд
- Не знаю. Каждый вечер
 - я приходил к тебе. Курил, и слушал,
 - и ждал, томясь, – и Стелла проплывала
 - по комнате, и снова возвращалась
 - к себе наверх по лестнице витой,
 - а изредка садилась в угол с книгой,
 - и призрачная пристальность была
 - в ее молчаньи. Ты же, у камина
 - проникновенно пальцами хрустя,
 - доказывал мне что‐нибудь, – «Systema
 - Naturae»10 сухо осуждал… Я слушал.
 - Она в углу читала, и когда
 - страницу поворачивала, в сердце
 - моем взлетала молния… А после,
 - придя домой, – пред зеркалом туманным
 - я длительно глядел себе в глаза,
 - отыскивал запечатленный образ…
 - Затем свечу, шатаясь, задувал,
 - и до утра мерещилось мне в бурях
 - серебряных и черных сновидений
 - ее лицо склоненное, и веки
 - тяжелые, и волосы ее,
 - глубокие и гладкие, как тени
 - в ночь лунную; пробор их разделял,
 - как бледный луч, и брови вверх стремились
 - к двум облачкам, скрывающим виски…
 - Ты, Гонвил, управлял моею мыслью;
 - отчетливо и холодно. Она же
 - мне душу захлестнула длинным светом
 - и ужасом немыслимым… Скажи мне,
 - смотрел ли ты порою, долго, долго,
 - на небеса полночные? Не правда ль,
 - нет ничего страшнее звезд?
 
Гонвил
- Возможно —
 - но продолжай. О чем вы говорили?
 
Эдмонд
- …Мы говорили мало… Я боялся
 - с ней говорить. Был у нее певучий
 - и странный голос. Английские звуки
 - в ее устах ослабевали зыбко.
 - Слова слепые плыли между нами,
 - как корабли в тумане… И тревога
 - во мне росла. Душа моя томилась:
 - там бездны раскрывались, как глаза…
 - Невыносимо сладостно и страшно
 - мне было с ней, и Стелла это знала.
 - Как объясню мой ужас и виденья?
 - Я слышал гул бесчисленных миров
 - в ее случайных шелестах. Я чуял
 - в ее словах дыханье смутных тайн,
 - и крики, и заломленные руки
 - неведомых богов! Да, – шумно, шумно
 - здесь было, Гонвил, в комнате твоей,
 - хоть ты и слышал, как скребется мышь
 - за шкафом, и как маятник блестящий
 - мгновенья костит… Знаешь ли, когда
 - я выходил отсюда, ощущал я
 - внезапное пустынное молчанье,
 - как после оглушительного вихря!..
 
Гонвил
- Поторопи свое воспоминанье,
 - Эдмонд. Кто знает, может быть, сейчас
 - стремленье жизни мнимое прервется, —
 - исчезнешь ты, и я – твой сон – с тобою.
 - Поторопись. Случайное откинь,
 - сладчайшее припомни. Как признался?
 - Чем кончилось признанье?
 
Эдмонд
- Это было
 - здесь, у окна. Мне помнится, ты вышел
 - из комнаты. Я раму расшатал,
 - и стекла в ночь со вздохом повернули.
 - Все небо было звездами омыто,
 - и в каменном туманном переулке,
 - рыдая, поднималась тишина.
 - И в медленном томленьи я почуял,
 - что кто‐то встал за мною. Наполнялась
 - душа волнами шума, голосами
 - растущими. Я обернулся. Близко
 - стояла Стелла. Дико и воздушно
 - ее глаза в мои глядели, – нет,
 - не ведаю, – глаза ли это были
 - иль вечность обнаженная… Окно
 - за нами стукнуло, как бы от ветра…
 - Казалось мне, что, стоя друг пред другом,
 - громадные расправили мы крылья,
 - и вот концы серпчатых крыльев наших, —
 - пылающие длинные концы —
 - сошлись на миг… Ты понимаешь, – сразу
 - отхлынул мир; мы поднялись; дышали
 - в невероятном небе, – но внезапно
 - она одним движеньем темных век
 - пресекла наш полет, – прошла. Открылась
 - дверь дальняя, мгновенным светом брызнув,
 - закрылась… И стоял я весь в дрожаньи
 - разорванного неба, весь звенящий,
 - звенящий…
 
Гонвил
- Так ли? Это все, что было,
 - один лишь взгляд?
 
Эдмонд
- Когда бы он продлился,
 - душа бы задохнулась. Да, мой друг, —
 - один лишь взгляд. С тех пор мы не видались.
 - Ты помнишь ведь – я выбежал из дома,
 - ты из окна мне что‐то крикнул вслед.
 - До полночи по городу я бредил,
 - со звездами нагими говорил…
 - Все отошло. Не выдержал я жизни,
 - и вот теперь —
 
Гонвил
- Довольно!
 
Эдмонд
- – я за гранью
 - теперь, – и все, что вижу —
 
Гонвил
- Я сказал:
 - довольно!
 
Эдмонд
- Гонвил, что с тобой?..
 
Гонвил
- Я долго
 - тебя морочил – вот и надоело…
 - Да, впрочем, ты с ума сошел бы, если
 - я продолжал бы так шутить… Не яду
 - ты выпил – это был раствор безвредный:
 - он, правда, вызывает слабость, смутность,
 - колеблет он чувствительные нити,
 - из мозга исходящие к глазам, —
 - но он безвреден… Вижу, ты смеешься?
 - Ну что ж, я рад, что опыт мой тебе
 - понравился…
 
Эдмонд
- Ах, милый Гонвил, – как же
 - мне не смеяться? Посуди. Ведь – это
 - я сам сейчас придумываю, сам!
 - Играет мысль моя и ткет свободно
 - цветной узор из жизненных явлений,
 - из случаев нежданных – но возможных,
 - возможных, Гонвил!
 
Гонвил
- Это бред… Очнись!
 - Не думал я… Как женщина, поддался…
 - Поверь, – ты так же жив, как я, и вдвое
 - живуче…
 
Эдмонд
- Так! Не может быть иначе!
 - В смерть пролетя, моя живая мысль
 - себе найти старается опору, —
 - земное объясненье… Дальше, дальше,
 - я слушаю…
 
Гонвил
- Очнись! Мне нужно было,
 - чтоб спотыкнулся ты, весь ум, всю волю
 - я приложил… Сперва не удавалось, —
 - уж мыслил я: «В Милане мой учитель
 - выкалывал глаза летучей мыши —
 - затем пускал – и все же при полете
 - она не задевала тонких нитей,
 - протянутых чрез комнату: быть может,
 - и он мои минует нити». Нет!
 - Попался ты, запутался!..
 
Эдмонд
- Я знаю,
 - я знаю все, что скажешь! Оправдать,
 - унизить чудо – мысль моя решила.
 - Но подожди… в чем цель была обмана?
 - А, понял! Испытующая ревность
 - таилась под личиной ледяной…
 - Нет, – погляди, как выдумка искусна!
 - Напиток тот был ядом в самом деле,
 - и я в гробу, и все кругом – виденье, —
 - но мысль моя лепечет, убеждает:
 - нет, нет, – раствор безвредный! Он был нужен,
 - чтоб тайну ты свою открыл. Ты жив,
 - и яд – обман, и смерть – обман, и даже —
 
Гонвил
- – А если я скажу тебе, что Стелла
 - не умерла?
 
Эдмонд
- Да! Вот она – ступень
 - начальная… Ударом лжи холодной
 - ты вырвать мнил всю правду у любви.
 - Подослан был тот, рыжий, твой приятель,
 - ты мне внушил – сперва чужую смерть,
 - потом – мою, – чтоб я проговорился.
 - Так, кончено: подробно восстановлен
 - из сложных вероятностей, из хитрых
 - догадок, из обратных допущений
 - знакомый мир… Довольно, не трудись, —
 - ведь все равно ты доказать не можешь,
 - что я не мертв и что мой собеседник
 - не призрак. Знай, – пока в пустом пространстве
 - еще стремится всадник, – вызываю
 - возможные виденья. На могилу
 - слетает цвет с тенистого каштана.
 - Под муравой лежу я, ребра вздув,
 - но мысль моя, мой яркий сон загробный,
 - еще живет, и дышит, и творит.
 - Постой, – куда же ты?
 
Гонвил
- А вот сейчас
 - увидишь…
 - (Открывает дверь на лестницу и зовет.)
 - Стелла!..
 
Эдмонд
- Нет… не надо… слушай…
 - мне почему‐то… страшно… Не зови!
 - Не смей! Я не хочу!..
 
Гонвил
- Пусти, – рукав
 - порвешь… Вот сумасшедший, право…
 - (Зовет.)
 - Стелла!..
 - А, слышит: вниз по лестнице легко
 - шуршит, спешит…
 
Эдмонд
- Дверь, дверь закрой! Прошу я!
 - Ах, не впускай. Дай продумать… Страшно…