Читать онлайн Вода бесплатно

Глава 1

Беременность протекала благополучно. Токсикоза не было, и Лиза могла спокойно заниматься домашними делами без перерыва на тошноту или слабость. К концу девятого месяца Лиза долго и энергично гуляла вместе со своим грушевидным животом, растопыривая в стороны острые коленки и по-утиному отклячивая располневший зад. Не было серьезной одышки или распирания в тазу. Мальчик периодически толкался, но не излишне, как бывает при гипоксии, просто иногда напоминал о себе чувствительным пинком пяткой под диафрагму и хуком в мочевой пузырь.

Тем не менее, Лиза не могла справится со сложным мучительным предчувствием. Мужу Славе, не очень понятно было, что происходит, но он тоже изменился, стал угрюмее, при общении с ней смеялся как-то напоказ и выглядел ненатурально в своем оптимизме. Оба старались вести себя обычно, но выходило неубедительно. Как если на небе налилась гигантская синюшная туча, а дождя нет, и все вокруг понимают, что непременно будет, и ливневый, но зонты пока не раскрывают, а дождя нет и нет, и тревожно, и все действия превращаются или каким-либо образом связываются с одним – ожиданием.

Схватки начались на три дня раньше высчитанной даты. Лиза не паниковала, но ситуация была крайне волнительной. Они успели сообщить в перинатальный центр, и бригада врачей была готова к операции, и доехали они быстро, и вроде как, все успели, но сам факт! На три дня раньше.

Лежа на операционном столе, обнаженная, с трясущимися от страха и внутреннего холода бедрами, Лиза смотрела в зеркальный потолок и представляла, что она огромная белая лысая гора, и она же – птица, летящая в небе, и смотрящая вниз на гору, на людей, которые шныряют вокруг.

Эпидуральная анестезия, преступно проникшая к корешкам спинного мозга, уже действовала – ноги безжизненно покоились у подножия горы. Одна из сестер мастерски провела катетер в нечувствительный низ, и Лиза увидела в зеркало, как по трубке в прозрачный пластиковый мешок горным ручьем побежала соломенного цвета жидкость.

Врачи почти не разговаривали, только анестезиолог подошел к ней наклонился, сказал, что скоро начнут и ввел в спину еще лекарства. В голове у Лизы зашумело, но глаза она старалась не закрывать. В зеркале было видно, как начали работу хирург и акушерка в стерильных комбинезонах. Они укрыли ее белой тканью, оставив отверстие внизу живота.

– Закройте глаза! – приказал анестезиолог.

Лиза молчала и продолжала упрямо смотреть кино на потолке, в котором должны были показать, как ее разрезают.

– Ваше право, – хмыкнул анестезиолог.

Зеркала были установлены именно для этого – пациенты могли контролировать свое лечение на всех этапах, чтобы потом было, что предъявить в Медицинском суде. Для этого же в двух углах операционной были закреплены треугольные круглосуточные камеры.

Хирург установил над Лизой клешни робота, а сам разместился за пультом управления, напоминающим старомодную приставку для интернет—игр с дигитальными чувствительными перчатками. Акушерка стояла рядом с Лизой, ее роль заключалась в быстром и аккуратном извлечении ребенка. Хирург вставил кончики пальцев в перчатки, и, смотря на большой экран с фрагментом нижней части туловища Лизы, протяжным штрихом указательного пальца привел в движение установку. Робот рассчитал глубину разреза, одним маневром нож рассёк все ткани до брюшной полости, не повредив подлежащие органы. Акушерка вручную растянула края раны до нужного размера. Следующее движение скальпеля раскрыло большую, уже твердую от напряженного сокращения матку. Крови не было – высокочастотный волновой скальпель и силиконовые простыни с повышенной впитывающей способностью предотвращали кровотечение. Никто не любил кровь. Это было неэстетично, очень старомодно и как-то слишком по-животному.

Лиза всё видела, но с трудом различала содержимое раны, она пыталась прищуриться и сфокусировать взгляд. Медикаменты, циркулирующие в теле, мешали сосредоточиться. Она смогла догадаться, что всё уже произошло, только когда акушерка запустила руки в матку. Лиза облегченно вздохнула и даже позволила себе закрыть глаза, но вдруг услышала:

– Чего?

Это хирург отреагировал на замешательство акушерки, которая, привычно захватив ребенка, остановилась.

– Чего? – повторил хирург. – Давай!

– Похоже, мумификация, – тихо сказала акушерка.

Лиза не знала, что означает это слово.

– Вынимай! – приказал хирург.

Ребенка достали, крика его Лиза не услышала. Она тщетно пыталась сопротивляться наркотическому расслаблению и подняла голову наверх, к анестезиологу, спрашивая его, что случилось, но увидела только, как тот поспешно вводит еще лекарства в катетер. Лиза совсем размякла и больше не могла произнести ни звука. Она старалась все внимание направить на зеркало, но не справилась и через несколько секунд отключилась.

Акушерка достала ребенка и, быстро расправившись с пуповиной, переложила его на специальный столик. Она испуганно взглянула на детского врача, который подкатывал аппарат искусственной вентиляции и собирался при необходимости заниматься реанимационными мероприятиями, однако, подойдя к ребенку, тоже замер. Младенец лежал на спине с согнутыми ножками и ручонками, устало и недовольно нахмурив круглое личико и не издавал ни звука, но пугало не это. Вместо привычной синюшной кожи, сплошь заляпанной серой сыровидной смазкой, тело младенчика было покрыто странным светло-коричневым покровом. Врач протянул руку к новорожденному и пальцами в перчатке ткнулся в деревянной плотности кожу, схожую с панцирем ракообразного существа, только без пупырей и шероховатостей. Врач осторожно провел рукой по животу новорожденного и разве что не услышал скрип – настолько отшлифованным и гладким был материал. Тут лицо младенчика ожило, он открыл пуговичные, оказавшиеся совсем черными глаза, направил взгляд на врача и резко заверещал.

Из последующих дней Лиза помнила лишь белые кабинеты, куда их заводили для разговоров разные по рангу и статусу врачи, юристы больницы и прочие заинтересованные люди.

– Вы же понимаете, что роды были приняты по всем правилам, – говорила крупная розоволосая женщина с маленькими чертами лица, сидя напротив них за массивным административным столом. Волосы ее были коротко стрижены, кожа черепа сияющей белизной просвечивала сквозь розовый ежик. Слава пожал плечами и посмотрел на Лизу, словно спрашивая ее, все ли было по правилам. Лиза глядела в зеленые, абсолютно зеркальные глаза женщины.

– Так что с ребенком? – спросила она. – И когда нас пустят?

Розовая любезно улыбнулась, показав белоснежные, ровно подбитые друг к другу зубки:

– Ребенком занимаются лучшие специалисты, вы скоро его увидите! Давайте вернемся к родам – у вас нет замечаний к родам? – и она спроецировала на стол заявление отказа от претензий от имени Стрельниковых.

Лиза приложила указательный палец к боксу для подписи.

– Вот и хорошо, спасибо! – дама быстро свернула документ. – К сожалению, иск об отсутствии диагностики до родов уже автоматически ушел в медсуд, но вы должны понять, что это новая и неизвестная болезнь. Все возможные варианты патологии были исключены при генотипировании. Наш центр один из самых крупных в стране, все беременности и роды ведутся с минимальными рисками. Ваша ситуация не стандартна.

Ее большое круглое лицо стало серьезным.

– Конечно, вы должны знать, что если заведут дело, необходимо будет раскрывать фактуру, – она остановилась на секунду, оценивая реакцию родителей.

– Что значит – раскрывать фактуру? – спросил Слава.

Розовая аккуратно сложила пухлые белые ручки в молитвенном жесте. Она не зря считалась лучшим юристом в перинатальном центре. Сложные ситуации были ее коньком, за что ей перечисляли немалое количество смарткоинов каждую неделю.

– Раскрыть фактуру, Вячеслав, это значит, что нужно будет указывать природу болезни малыша, чтобы объяснить, как мы могли пропустить ее при генотипировании. А так как никто не знает этого заболевания, поверьте, мы приложим все усилия, чтобы выяснить, что это! – дама чуть наклонила голову, пристально глядя на Славу. – И даже если для этого нужно будет много времени провести в больнице, мы все оплатим – месяц, два, полгода, сколько угодно! При необходимости, мы переправим мальчика в любое другое учреждение, где смогут помочь в этом вопросе.

Лиза нахмурилась:

– Полгода в больнице? Вы шутите?

Розовая сочувственно развела руками:

– Столько, сколько потребуется. Ведь это судебное дело!

Слава все понял и вздохнул:

– Что мы должны подписать, чтобы отозвать дело из медсуда?

Стрельниковых пустили к Антону (именно так они назвали мальчика) в тот же день. Лиза механически раскрыла пеленки и удрученно уставилась на существо, которое родила. Новорожденный с деревянной кожей спал, крепко сжав кулачки, по-старчески скукожив недовольное личико. От раздевания он немного покряхтел, но не проснулся, потом, глубоко сладко зевнув, потужился и помочился, наградив мать крепкой горячей струей. Стрельниковы заулыбались, и Лиза поняла вдруг, что напряжение отступило. Ливень начался, достиг своего пика, но потихоньку, как и все на свете, закончился.

– Поехали домой! – твердо сказал Слава.

Глава 2

– Жу!! Слезай немедленно! Кому сказала! – бабушка скрипучим голосом резко выкрикивала слова, задрав голову и приложив ладонь козырьком ко лбу.

Бабушка была полноватой, носила прямоугольные платья, чуть покрывающие круглые колени, и маленькие часы на тонком ремешке, струной охватывающем рыхлое, слишком белое для китаянки запястье.

– Быстро домой! Сколько раз говорила – не лазать! – продолжала скрипеть бабушка.

Жу, удобно устроившаяся на самой верхушке старой черемухи с блестящими черными, будто пластмассовыми плодами, нехотя спустилась вниз, спрыгнула на землю и молча, надув щеки, уставилась на бабушку.

– Обезьяна! – недовольно проворчала та. – Обед на столе, быстро домой!

Жу, все так же, молча, развернулась и поплелась к подъезду. У крыльца она наклонилась к небольшому мусорному контейнеру и выплюнула комок, состоящий из косточек черемухи вперемешку с черно-фиолетовым мякотным жмыхом. Опорожнив надутые щеки, Жу несколько раз оскалила зубы, словно почесывая их губами – во рту вязало.

Поднявшись на третий этаж в свою квартиру, в прихожей она скинула растрепанные пыльные сандалии, прошлепала в ванную комнату и остановилась перед зеркалом. Жу высунула язык как можно дальше и с протяжным «А-а-а-э-э-э» несколько секунд рассматривала свой черный от ягод рот.

Она повернула кран, послышалось утробное урчание, воды не было. Это не удивило девочку. Она посмотрела на свои руки (под ногтями черными полосками забилась мякоть черемухи), потом на ноги, смешно пошевелив пальцами, между которыми скопилась пяль и грязь, развернулась и прошла на кухню.

Воду давали только утром и вечером – на два часа. За это время бабушка обычно спешно мыла посуду, загружала стиральную машину, готовила и подставляла под тонкую, чуть желтоватую струю тазы, набирая воду про запас.

Через день, по четным числам, бабушка брала Жу, и они долго и нудно шли в соседний район через вокзал, проходя по длинному подземному переходу через все железнодорожные пути, на другую сторону. Дальше шли через дворы к большой грузовой машине, у которой всегда медленно струилась длинная громкоговорящая очередь. На боку грузовика крупными буквами было выведено странное слово «Habarovsk», внизу маленькими буквами было написано «Боли».

Жу знала, что им нужно будет стоять в этой очереди, и с надеждой осматривала вереницу людей, в поисках таких же, как она детей, с которыми можно будет скрасить ожидание. Бабушка говорила, что они стоят в очереди совсем недолго – полчаса или час, но Жу знала, что час – это много. Раньше она думала, что это очень быстро – щёлк и на часах цифра восемь превращалась в цифру девять, но час в очереди тянулся вечность, особенно, если не было покупателей с детьми.

Отстояв положенное, бабушка брала с машины две большие пузатые бутылки питьевой воды и две маленькие – их должна была нести Жу. Отойдя в сторону, бабушка ставила свои бутыли на землю, доставала из маленького рюкзачка за спиной два бумажных стакана и протягивала их Жу со словами:

– Держи ровно!

Отливая понемногу из каждой маленькой бутылки в стаканы, она приговаривала, что теперь для Жу ноша будет совсем легкой – воды в бутылках станет меньше. Несколько минут они маленькими глотками с наслаждением пили, после чего бабушка аккуратно складывала стаканы и убирала их в рюкзак.

Вечером, уставшая от прогулок и игр с друзьями, Жу с наслаждением вытягивалась на кровати в своей комнате. Через открытое окно было слышно, как шумят поезда на вокзале. Жу, закрыв глаза, представляла железные зеленые старые вагоны – такие поезда сильно, но не страшно стучали «та-та-ту-тук, та-та-ту-тук», можно было даже танцевать под их ритмичную мелодию. Иногда Жу, поднимаясь на постели, придумывала разные красивые па под музыку поездов. В окно желтым светил фонарь, для Жу это был свет софитов. В белой ночной рубашке она казалась себе неземной танцовщицей, широко разводила руки, запрокидывала голову, потряхивая длинными черными волосами и старалась делать серьезное выражение лица.

Натанцевавшись, она падала без сил на подушку и уже засыпая, думала о том, что другие поезда – новые, блестящие, скоростные – совсем не так стучат, как старые, они гудят. Она представляла бело-красные обтекаемые вагоны – огромные толстые червяки, которые уползали и уползали вдаль, оставляя после себя только эхо электронного гула и крякающий микрофонный голос тёти, которая длинными фразами объявляла, на какой путь приходит поезд. Жу никогда не разбирала, что говорит тётя, но под ее монотонные объявления было особенно сладко засыпать.

Бабушка умирала нехорошо. Жу с точностью до дня могла вспомнить, когда все началось. Однажды утром Жу, сонная, поплелась в туалет, но там было закрыто. Бабушка сидела в туалете так долго, что Жу уже почти описалась. Когда дверь открылась, она увидела перекошенное лицо бабушки, лоб ее был покрыт испариной.

– Уйди, – процедила старуха и поковыляла к себе в комнату.

Бабушка в тот день лежала и почти ничего не делала по дому. Жу весь день гуляла с подружками, как мог себе позволить лишь светлый беззаботный ребенок, не чувствующий приближающейся беды, и заподозрила неладное только вечером, когда увидела, как бабушка, скрючившись, сидит на стуле, обхватив живот руками. Бабушка не мочилась весь день и решилась позвонить в скорую, только когда боль стала нестерпимой.

Жу расплакалась, когда врачи увезли её. Бабушка обещала вернуться на следующий день, она так сказала, а бабушка никогда не врала, поэтому Жу настроилась дождаться ее, но все равно поплакала – ночевать одной было страшно. На следующий день вместо бабушки пришел красиво одетый полный мужчина с большой черной, как муха, родинкой на подбородке.

– Ты Жу? – спросил он.

– Да, – ответила девочка.

Мужчина зашел в квартиру.

– Я твой дядя – бофу Ман-Дан.

Он оглядел коридор и, не разувшись, прошел на кухню.

Жу поплелась за ним. Родителей она не помнила – мама умерла в больнице от холеры, а отец, как рассказывала бабушка, уехал в тот же день, когда мама умерла. Девочке было два года, кроме бабушки никто из родни ее не захотел взять.

Жу молча разглядывала холеного мужчину в дорогом костюме и бархатных желтых ботинках. Он вынул из кармана жилетки сигарету и задумчиво закурил.

– У нас не курят, – мрачно, по-взрослому, отметила Жу.

Бофу будто вспомнил о ее существовании. Оглядев девочку с головы до ног, он затянулся и спросил:

– Тебе сколько лет?

– Где бабушка? – спросила в ответ Жу.

Она чувствовала, что бофу это знает.

Мужчина помолчал, затушил сигарету в чистое блюдо на столе и встал.

– Я привезу бабушку завтра, сегодня опять переночуешь одна. У тебя есть, что поесть?

Он не понравился Жу, но она была благодарна, что он вернет бабушку. Она кивнула – в холодильнике были запасы еды.

Ман-Дан положил на стол несколько новых, словно утюгом отглаженных купюр:

– Это на воду, не пей из-под крана.

Бофу не обманул и привез бабушку на следующий день. Она, ковыляя, поднялась в квартиру, он помогал, поддерживая старуху под локоть. Обычно суровая, с Ман-Даном она разговаривала почти нежно, немного заискивающе. Жу прижалась к ней, стараясь не расплакаться. От бабушки пахло горькими лекарствами и еще чем-то неприятным. Бабушка отправила Жу в свою комнату и закрылась на кухне с новоиспеченным дядей. Девочка тут же выскользнула в коридор и присела на корточки у стены, вытянув шею, прислушиваясь к разговору взрослых.

– И что говорят? – спросил бофу.

– Дают полгода, не больше, проросло весь мочевой пузырь, оперировать никто не будет! Поэтому и домой отпустили…

– Что вы хотите от меня? – перебил ее Ман-Дан.

Бабушка ответила после паузы:

– Мне главное – девчонка. Помоги, если твой брат хоть что-то значил для тебя! Я знаю, мою дочь никто из вас не принял… никто!

– А мы должны были принять? – снова раздраженно перебил он.

– Мне неважно сейчас… – совсем тихо ответила бабушка.

Жу подалась еще вперед, чтобы лучше слышать.

– У девочки никого кроме меня, я прошу… найди возможность, сделай что-нибудь… я прошу!

Они замолчали. Жу слышала, как Ман-Дан щелкнул зажигалкой, потянуло сигаретным дымом. Бабушка ненавидела курильщиков, не переносила запах сигарет, почему она терпит его? Ноги у Жу затекли, она встала на карачки, как собака, подаваясь вперед, стараясь уловить каждое слово.

Ман-Дан заговорил первым:

– Я буду переезжать в Россию, здесь точно ничем не смогу помочь, – он подумал немного. – Максимум, что могу – оформить опекунство и пристроить ее в нормальный интернат… но там… не здесь. В моем доме она жить не будет! Если согласны, надо сейчас документы оформлять, готовьте всё. Я уезжаю через неделю, но потом еще приеду по делам – смогу подписать все, что надо. Пока поищу там какое-нибудь место.

Жу не понимала, почему бабушка терпит этого грубияна, нагло говорившего и курившего на их кухне. Она могла бы парой слов осадить наглеца и выгнать его из дома, но бабушка молчала.

Ман-Дан встал, с грохотом отодвинув стул, и открыл дверь кухни. Жу мгновенно заскочила в свою комнату.

Когда Ман-Дан ушел, Жу подошла к бабушке и обняла. Под платьем на бедре прощупывалось что-то жёсткое, хрустящее. Жу непроизвольно сжала непонятный предмет, пальцами изучая его.

– Это мочеприёмник, – остановила ее бабушка.

Она некрасиво задрала юбку, Жу увидела дряблые ноги с паутинками фиолетовых сосудов, просвечивающих через кожу. На правой ляжке висел пластиковый мешок, трубка от которого кольцом была подвязана к той же ноге и уходила куда-то под трусы. В пакете было немного жидкости бурого цвета.

– Садись, – сказала бабушка, оправляя юбку. – Будем с тобой серьезно разговаривать!

Она умерла через три месяца. Последнюю неделю она кричала от боли каждую ночь. Жу металась по комнате, бабушка не пускала к себе. Жу готова была сделать все, что угодно, только бы прекратить этот крик. Она была рада, когда бабушка перестала кричать и избавилась от боли.

На похоронах Жу не было, ее забрали в тот же день, когда бабушку, увезли в морг, и она даже не знала – состоялись ли настоящие похороны. Ман-Дана девочка видела в последний раз тоже в день смерти бабушки. Он сказал собрать вещи и готовиться к отъезду. Бабушка предупреждала об этом и взяла слово, что Жу послушается бофу, когда ее не станет. Девочка только спросила:

– Куда?

Бофу ответил:

– В Москву. Благодаря мне, ты теперь будешь жить в красивом городе, в красивой школе, и у тебя будет много друзей.

Глава 3

Электрокатер неспешно резал покорную, степенно качающуюся гладь воды. Метрах в двухстах ровной улыбкой застыл берег небольшой бухты, получая шуршащие облизывающие поцелуи прибоя. Аборигены называли Байкал морем, и не просто так. Здесь, например, берег был очень уж похож на морской – с красивыми разноразмерными насупленными камнями, то гладкими, то грубо обрезанными, как будто бог хаотично обкромсал их своим большим кухонным ножом. Когда озеро шумело штормом, что случалось нередко и внезапно, никто не нашел бы различий с морским шквалом.

С правой стороны бухты стройными офицерскими рядами стояли столетние сосны, малахитовым свечением отражая выпрыгивающие из-под облачного пятнистого ковра солнечные лучи. Могло показаться, что вода озера – это красивое бирюзовое дополнение каменисто-лесного сегмента, фундаментально подпирающее его снизу, как на картине талантливого пейзажиста, но стоило повернуться, сразу становилось понятно – кто здесь хозяин, а кто дополнение. Байкал сверкал живым неровным колдовским зеркалом, распространяясь во все мыслимые границы бинокулярного зрения, белой дымкой упираясь в линию горизонта.

Дмитрий Птица ходил по Байкалу с сыном Егором. В который раз разглядывая побережье с катера, он молча любовался и млел от красоты проплывающей картины. Егор знал, о чем думает отец, и тоже любил озеро и свою деревню настолько, насколько может любить десятилетний мальчишка, а именно – он принимал как должное, всё это мерцающее, дышащее и зеленеющее изобилие, с трудом представляя, что где-то люди живут по-другому.

Мальчик рос крепким, по-деревенски здоровым и очень любознательным. Темные волосы его, пятерней уложенные на косой пробор, вступали в контраст со светлыми серо-голубыми глазами, чаще сощуренными от солнца или дурашливого пацанского смеха. Нос Егора, в отличие от отцовского, картофельного, по-девчачьи был узким у основания и кончиком своим курносо взмывал вверх. Тонкие губы изящно разрезали пространство между четко вычерченными скулами. На нижней челюсти справа красовалось неровное, большое, с грецкий орех, сметанное витилиго – осветленный участок кожи без пигмента, в летние месяцы особенно выделявшийся на загорелом лице. «Солнышко тебя поцеловало!» – говорила ему мать и громко чмокала в недородинку.

Егор управлял лодкой лет с восьми и сейчас уже твердо держал руль, прищурившись, следил за водяными искрами, вылетавшими из-под носа катера. На куртке у него красовался большой овальный значок, синий с серебром, с выбитым государственным гербом и надписью «Водная полиция». Значок принадлежал отцу – бригадиру небольшого отряда. Отец изредка поглядывал на важного Егора и усмехался.

– На Солнцовку пойдем? – нарочито позевывая, спросил Егор.

Иногда после рыбалки отец разрешал прокатится по сладким браконьерским местам, зафиксировать их новые сети и другие следы пребывания: вытоптанные поляны с приглаженной лодками седой осокой или разбросанные остатки еды. Егор мечтал хоть разочек участвовать в задержании, но отец, если видел вдалеке засуетившихся рыбаков, вызывал бригаду, сына быстро высаживал у ближайшей деревни, а сам уезжал на «операцию», как ее называл Егор.

– Нет! Сегодня домой, – тихо, но твердо ответил отец. Он увидел, как расстроился Егор, но рыбаки и без того больше четырех часов провели на озере.

Причалив к Большим Котам, отец крепко привязал лодку к кнехту и вытащил из большого ведра садок с пятью крупненькими розовощекими хариусами. Егор собрал вещи – теплые кофты, кепки, дождевики, засовывая их в большую спортивную сумку, которую накинул на плечо и спрыгнул с катера, оставив его чистым, как учил отец.

К ним неспешно подошел Петро, конопатый мужик, лет сорока, из бригады Дмитрия. Он поздоровался, насмешливо оценил улов:

– Не густо!

Отец сплюнул и улыбнулся:

– Нам хватит, Петро, знаешь.

– Знаю, – отозвался Петро, достал из заднего кармана приплюснутую пачку сигарет и закурил.

Дмитрий оглянулся на берег. По широкому каменному причалу семенили два низкорослых китайца со снастями, громко переговариваясь. Один их китайцев изображал что-то, широко расставив руки и ноги и смешно выпячивая зад. Оба громко смеялись, однако, увидев Дмитрия, замолчали и спешно начали загружать небольшую лодку, иногда воровски поглядывая на бригадира. Петро, зажав сигарету зубами, оскалился и громко спросил у китайцев:

– Ходя на рыбалку собрался?

Один из них, седой старик с черносливным лицом, зыркнул недобро, но все-таки ответил:

– Ибалка, ибалка!

Петро брезгливо скривился и тихо прокомментировал:

– Ибалка, прости господи!

Отец нахмурился, посмотрел на китайцев, потом на Петро.

– Все собрал? – спросил он, обращаясь к Егору. И, не дождавшись ответа, прикрикнул. – Быстро давай!

Китайцы вздрогнули от окрика бригадира и, как лягушата, попрыгали в лодку. Второй китаец, молодой, с грубым вертикальным шрамом-засечкой от верхней губы до носа, исподлобья взглянув на бригадира, оттолкнул катер от причала. Старый завел мотор, и они укатили, переговариваясь между собой быстрыми рваными китайскими фразами.

Петро сдавил сигарету большим и указательным пальцами, последний раз затянулся и выкинул.

– Манда завтра праздник устраивает, – хрипло сказал он.

Егор повернулся к нему и удивленно раскрыл прищуренные глаза. Дмитрий всё смотрел вслед урчащему катеру, покусывая губы.

– Какой праздник? – спросил Егор.

Мандой местные жители между собой прозвали богатого китайского бизнесмена, недавно поселившегося в деревне. Китаец был сказочно богат, всего за полгода отстроил для себя хоромы в китайском традиционном стиле, имел штат прислуги из десяти человек. Говорили, что половина новых фабрик на побережье принадлежит ему.

Как-то старожил деревни, дед Ярик, пристал к кривоногой китаянке из прислуги новосёла, спешившей из магазина домой с набитыми едой пакетами, мол, как хозяина-то вашего зовут? Китаянка визгливым голосом громко отвечала:

– Гаспазин Ман—Дан! Гаспазин Ман—Дан!

Дед Ярик крякнул от удивления и отстал. Впоследствии всем в деревне он сообщал, что богатея зовут таинственным китайским именем Манда.

Дмитрий Птица не мог объяснить, почему так сильно негодует от вторжения китайцев. Он ненавидел этих маленьких, шныряющих по деревне непонятных людей, не любил их язык – как будто пьяный, с растянутыми песенными гласными, а иногда, наоборот, прерывистый, крикливый, словно их осы кусают. Огромный, плоский, как черепаха, китайский дом за высоким каменным забором, появившийся у берега, как темное винное пятно на белоснежной скатерти растекался в сознании, в мыслях Дмитрия, катастрофично увеличиваясь, и было понятно, что не отстирать.

Теперь, видишь ли, китаец решил отметить свое новоселье и «объединение дружественных народов» национальным размашистым праздником в деревне. Петро сообщил, что почти все продукты и спиртное в местных магазинах скуплены работниками китайца. Манда искал доступы к загадочной русской душе. Дмитрию идея с дармовой попойкой очень не понравилась, но вслух он не высказался. Они распрощались с Петро и пошли домой, изредка оглядываясь на усадьбу нового жильца у берега.

Поселок Большие Коты, окруженный холмами с пышным сосновым лесом, сильно изменился за последние десять лет. Ссохшиеся избушки сменились большими каменными домами. В администрации говорили, что это стало возможным благодаря китайским бизнесменам и добровольно-принудительному меценатству, новым рабочим местам, соцпрограммам и прочему. Жители особо не вникали в межбюджетные трасферты и причины повышения уровня их жизни. Они получали нормальные зарплаты и пособия, штукатурили жилища и раскрашивали их разными красками, не жалея цвета и деревенской фантазии. Кривые одноэтажные полугнилые домики остались только у самозабвенно пьющих или наркоманов, их было по пальцам пересчитать. Сказочный городок с проведенными коммуникациями и всеми удобствами являлся нормой жизни для подрастающего Егора, но отец еще помнил время, когда были частые перебои с электричеством, сетевидения не было и в помине, а воду таскали из колодца ведрами.

Отец с сыном пересекли три улицы от берега и подошли к своему дому – большому двухэтажному сооружению из красного кирпича с чешуйчатой черной крышей, пронизанной разнообразными трубами: от камина, от плиты, от бани, а также маленькими спутниковыми тарелками. У забора отцветал лохматый куст сирени, тщетно пытаясь сохранить нежные фиолетовые кусочки жизни среди поржавевших кистей.

Зайдя в дом, Егор почувствовал запах чего-то вкусного, мясного, ароматного до невозможности, и только сейчас вспомнил, что за время рыбалки они подкрепились лишь кружкой крепкого чая без сахара.

Мать, Саша, хозяйничала на кухне, одетая в легкий спортивный костюм. Рукава толстовки были засучены, обнажая красивые предплечья, худые и подсушенные, переходящие в ухоженные кисти с длинными пальцами. Четко очерченные жгутики вен на кистях не портили красоту, наоборот, при движениях, натягиваясь как струны, придавали маминым рукам сходство с невиданным сказочным музыкальным инструментом.

– Вернулись, ребзя! – весело повернулась она к вошедшим и убавила звук на большом проекционном экране, который показывал очередное слезливое ток-шоу. – У меня горшочки! С телятиной и овощами, под соусом!

Егор увидел, что в большом духовом шкафу томятся в оранжевом жаре пузатые ушастые глиняные горшки. Именно оттуда исходил невероятный мясной аромат.

Отец подошел, привычно поцеловал мать и отдал ей сетку с уловом.

– Ого! – то ли смеясь, то ли действительно радуясь пойманным пяти рыбинам, воскликнула она, быстро выгрузила их в раковину и начала мыть и требушить, – Заморожу, потом почищу, завтра филе сделаю. – не поворачиваясь, сообщила она и добавила. – Мойте руки, ребзя, и за стол!

Егору не нужно было говорить два раза, он побежал в ванную и через минуту сидел за столом в радостном ожидании.

Мама закончила с рыбой, затем быстро и четко, как всегда, разложила приборы и деревянные круглые подставки, на которые, прихватив толстым полотенцем, водрузила огненные горшки, открыла их для каждого. Егор заглянул в свой, вооружившись вилкой, как копьем, и нацелился на добычу. Горшочек был заполнен наполовину – длинные тонкие, как лапша, кусочки телятины переплетались с брусками ароматной картошки, которая, если ткнуть, разваливалась пополам, показывая бархатную сердцевину. Малюсенькие цельные грибы показывались то шляпкой, то ножкой, бултыхаясь в сливочном маслянистом соусе. Егор запустил вилку в горшочек и начал с сырной корочки, которая покрывала часть жаркого, пуская внутрь тягучие нити, а сверху образуя застывшие коричневые пузыри.

– Осторожно, горячо, Егор, потерпи минутку! – улыбаясь предупредила мама, но тот уже закинул в себя порцию огненного блаженства и теперь, открыв рот, пытался шумно охладить его.

Отец тоже помыл руки и сел за стол.

– Какие дела? – осторожно спросила мать, чувствуя, что Дмитрий расстроен.

Тот, ковыряя вилкой ужин, устало посмотрел на нее:

– Слышала, праздник завтра будет?

– Да, Катюха сказала, – пожала плечами Саша. – Да черт с ними, что нам-то?

Ток-шоу на экране закончилось, наступило время вечерних авторских новостей, Дмитрий прибавил звук. Ведущий новостей – рослый детина (где такого только в Москве нашли?), коротко стриженый брюнет, сидел в прозрачном кресле с высокой спинкой и пристально смотрел в объектив, ожидая, когда закончится торжественная мелодия заставки, отдававшая каким-то полузабытым гимном.

– Добрый вечер! – мягко и обаятельно заговорил он, – Это новости с Алексеем Нечаевым, мы рады приветствовать вас! – он резко встал, одновременно возобновилась вдохновляющая музыка.

Нечаев был одет в облегающие брюки, кипенно—белую рубашку и маленькую жилетку в красную клетку. Он сделал несколько шагов и эффектно остановился у интерактивной стены. Фоновая картинка превратилась в меню с четырьмя большими окнами.

– Наша программа показывает только новости, интересующие вас, дорогие друзья! – гордо вещал Нечаев, делая акценты тягучими ударениями на тех словах, которые считались наиболее важными, – В нашей сетевой группе вы всегда активно выбираете то, что нужно показать всем! И сегодня ваш выбор пал на четыре новости: итак! Мы расскажем!

Музыка начала набирать обороты, дополняя торжественную речь ведущего:

– Номер один: Новая Россия, объединение с Китаем, первые результаты, что мы получили? Номер два: Рейтинг Социальных групп. Кто победил в этом году? Куда нужно вступать, если еще не успели? Номер три: Насилия дома больше не будет! В Москве устанавливают первые датчики крика. И номер четыре: дети из Социальной Группы «Юный гражданин» выходили щенка, пострадавшего в аварии, за что получили заслуженную награду! А теперь обо всем подробнее!

Картинка на заднем фоне сменилась – показали залы для заседаний, заполненные людьми в деловых костюмах. Российские и китайские очкастые ученые внимательно слушали докладчиков.

Нечаев продолжил комментировать:

– Это кадры с первого совместного научно-практического форума «Путь в науку», который проходит сейчас в Москве. В рамках Объединения специалисты из России и Китая теперь могут продуктивно работать на благо нашей общей страны. Плоды первой совместной деятельности показали на выставке, и результаты потрясают!

В репортаже показали интервью с двумя учеными. С российской стороны это была высокая и очень тонкая, как веревка, женщина с выпуклыми, многослойными глазами, вероятно из-за использования линз на глубокий минус. Китаец был приземистым и пузатым. Засунув руки в карманы, он с серьезным видом слушал через переводчик, как его русская коллега дает интервью. Дама вещала басом, глядя на репортера своими лягушачьими глазами:

– Мы знакомы с профессором Гао Вэй уже пятнадцать лет. Начали работу с его лабораторией высоких технологий в условиях международного гранта, тогда это было удобно. Но, знаете ли, все равно было много сложностей! Во-первых, передвижение наших сотрудников из страны в страну, визы, задержки всяческие, иногда не укладывались в сроки по отчетности. В гранте же все расписано по месяцам, а в жизни иногда бывают расхождения! Во-вторых, конечно, было много патовых ситуаций, много нервов, все-таки разные страны, у всех свои интересы. Иногда многое зависело не от нас, не от ученых, просто руки опускались! Потом, когда мы разработали продукт, стало понятно, что соперничество никуда не уйдет! Они хотят, чтобы приоритет был за Китаем, мы – соответственно! – профессорша широко улыбнулась, прищурившись, и стала похожа на старого мудрого индейца, – Хорошо, что мы с Гао не потеряли лицо и смогли поддерживать высокие отношения! – она повернулась к пузатому и чуть поклонилась.

– А что за продукт? спросил невидимый репортер. – Это уже не секрет?

Китаец расплылся в улыбке, снял дорогую, блеснувшую зеленым камнем запонку, и засучил рукав, обнажая пухленькую, совершенно безволосую руку.

– Изенсификасиони бряслет! – гордо провозгласил он, указывая на свои часы, и далее заговорил на китайском, который для зрителей переводили.

– Этот идентификационный браслет – просто переворот во всей нашей повседневной жизни! Он заменяет телефон, компьютер, все возможные гаджеты, а также это база электронных документов человека. Сюда входит всё – паспорт, водительские права, свидетельство о рождении, кредитная история, судимости-несудимости, брак, дети, развод. Ничего не нужно хранить или боятся потерять! Всё будет занесено в электронный браслет, который вы носите, как часы, кстати, время он тоже показывает! – китаец залился высоким смехом.

Тощая профессорша снова включилась в разговор, ласково глядя на соратника:

– Гао Вэй, позвольте добавить, что в последующем мы еще поработаем над дизайном, мы планируем сделать несколько форматов браслета – для женщин, для мужчин, для интерсекс, для детей. Разных по цвету и стилю, в общем, на любой вкус! – она повернулась к камере, – Работа браслета персонализируется и связана с вашими отпечатками пальцев, то есть никто другой на вашем браслете работать не сможет. Браслет является мощным компьютером, который всегда с собой! Он очень прост в использовании. Если, например, вы хотите поработать вне дома, то вам достаточно какой-нибудь ровной однотонной поверхности, на которую браслет проецирует экран, клавиатуру – вот, пожалуйста, – она указала на Гао, который немного отошел в сторону и на каком-то бесхозном пустом столе в холле развернул рабочую поверхность компьютера с узнаваемой заставкой. Он продемонстрировал возможность выходить в сеть, проверять сообщения ксинкси, рисовать и так далее, затем повернулся к камере, поднял правую руку, нажал что-то на браслете, после чего спроецировал во весь экран «компьютера» фотографию с изображением немного удивленного взъерошенного репортера с круглой камерой, прикрепленной к голове. Они с профессоршей дружно, как по команде, засмеялись. Русская продолжила:

– Платформа, которую мы разработали, предполагает установку в общественных местах специальных проекционных экранов, для удобства. Захотели подключиться в кафе или на вокзале, или в автобусе – пожалуйста! И сейчас, я это знаю, когда объединение России и Китая произошло, уже выделены деньги на все то, о чем мы просили! Проект будет воплощен в жизнь именно в том виде, в каком мы задумывали!

Китайский толстячок был удивительно проворным, он быстро свернул рабочий стол, ловко опустил рукав рубашки. Продолжая улыбаться, он придвинулся к профессорше и сказал в камеру.

– Рариса!

Голос переводчика снова заглушил его речь.

– Лариса Ивановна – мой друг! Мы столько лет работаем вместе! Сейчас, когда страны объединились – это счастье! У нас впереди столько возможностей. И не нужно ничего скрывать! Нет государственной тайны, потому что теперь – единое государство! Впереди нас ждет много работы и много открытий! – торжественно закончил он.

Лариса Ивановна солидарно кивала головой и в конце речи первой протянула Гао Вэй руку, которую он долго тряс, кланяясь.

На выставке также была представлена робототехника, которая уже называлась «отечественной». Зрителям предлагались небольшие яйцеголовые роботы-няни, показывающие детям развивающие видео, бесконтактные роботы-уборщики, которые «бомбят» помещение – не только устраняют пыль, но и безопасно дезинфицирует все пространство. Еще раз показали идентификационный браслет.

Картинка переместилась в студию. Нечаев пояснил, что в скором времени все совместные изобретения поступят в продажу и стоить они будут на порядок дешевле, благодаря объединению двух стран.

В следующих репортажах показали новые русско-китайские магнитные ракетные установки, доказывающие зрителю, что теперь общими силами можно дать отпор любому противнику, как бы невзначай вставили кадры про Объединенное Американское Государство. Отдельно показали Страны Нового Великого Халифата – Германию, Францию, Польшу, и в каждой у прохожих, чаще это были женщины в ярких хиджабах, спрашивали, что они думают об объединении России и Китая, на что женщины радостно кивали и говорили, что это очень хорошо, и все должны жить в мире и согласии, как случилось в их стране, когда после объединения закончились войны и терроризм. Зазвучала знакомая маршевая музыка и камера вернулась к ведущему в студию.

Дмитрий Птица раздраженно смахнул с пультового проекционного меню иконку программы, словно назойливую муху, и выключил экран.

– Обложили по полной, – мрачно отметил он, медленно и неохотно жуя.

Егор, наоборот, жадно доедал. Саша озабоченно посмотрела на мужа и начала убирать со стола, обиженно бросив:

– Кому спасибо? Мне спасибо! Спасибо, мамуля!

– Спасибо, мамуль! – быстро отреагировал Егор.

Отец встал из-за стола. подошел к небольшому стеклянному шкафу в углу и с бульканьем налил в широкий стакан коричневой маслянистой жидкости, которую тут же опрокинул в рот.

Мать почти все собрала, ждала только, когда Егор допьет чай, причмокивая и разгрызая маленькие орешки в шоколаде, которые она насыпала в вазу перед ним. Егор объелся, с трудом уже заканчивал трапезу, отдуваясь при каждом глотке, намереваясь тем не менее уничтожить побольше глазированных орешков. Мать улыбнулась и, будто спохватившись, предложила:

– Ребзя! Давайте сегодня баню, а? Давно не топили!

Отец согласился и кивнул Егору готовить дрова. Тот уже выскакивал из-за стола. Он очень уважал баню, и затопить мог сам – отец научил. Саша подошла к Дмитрию и обняла его сзади, ткнувшись лбом между широких лопаток.

– Ну, что ты, господи, – тихо сказала она. – Все будет хорошо!

Муж провел ладонью по ее красивым кистям, поймал и придавил одну венку у основания указательного пальца, но венка выпрыгнула, ускользнула и вновь набухла в стороне:

– Да, будет…

Он мягко отодвинул ее в сторону и пошел помогать Егору.

– Птичка! – окликнула Саша, но Дмитрий не остановился.

Баня была раритетной. Печь топилась с улицы, небольшим любопытным окошком выглядывая из кирпичной стены. Рядом росла гигантская сосна, и сложена была аккуратная крытая поленница из обтесанных сосновых веток.

Егор, как учили, сначала подготовил дрова. Наделал мелкой щепы – на широком, пушистом от древесной стружки пне аккуратно топором сточил заусенцы с треугольного полена; потом разрубил другие поленья на чурочки, не очень толстые, чтобы быстро принимались. Егор просек боковым зрением, что подошел отец, но делал вид, что не заметил, и сам все выкладывал, надеясь, что ему позволят завершить дело самостоятельно.

Дмитрий позволил, он стоял, облокотившись на душистый смоляной ствол, удовлетворенно наблюдая за деловитым сыном, который засунул в топку сначала скомканную бумагу, сверху домиком выложил тонкие длинные щепочки, на них более толстые чурочки, стараясь оставлять расстояние между ними, чтобы «кислород проходил», а сверху крест-накрест выложил толстые сучковатые поленья. Громоздкая конструкция заняла все пространство топки, и казалось, что загореться этому будет сложно. Однако Дмитрий знал, и Егор знал – одной спички, поднесенной к бумажному хвостику внизу деревянного сооружения, будет достаточно.

Огонь разошелся мгновенно, Егор счастливо улыбался. Отец поощрительно похлопал его по плечу.

Когда баня была натоплена, Дмитрий с Егором пошли первыми. Мать обычно парилась одна после них и недолго – не терпела сильный жар.

Внутри бани сосной были выложены предбанник с мягким диваном и двумя деревянными скамейками, и небольшая парилка на три полки с электрическим нагревателем и каменкой вокруг широкой блестящей стальной трубы. Справа от предбанника, Дмитрий соорудил душевую и вмуровал в пол широкую бочку с хладоэлементом для создания «родниковой» воды на окупывание.

Егор, раздевшись и, нацепив на себя толстую войлоковую шапку-ушанку, разместился на второй полке, прижав коленки к щекам. Мальчик старался дышать неглубоко и часто – жар стоял уже достаточный, градусов сто. Отец зашел в парную с деревянным ковшом с водой и поддал на камни, после чего забрался на третью полку и лег на живот, подостлав руки под голову. Мгновенно по лбу, спине и голеням Егора струйками потек пот, вперемешку с банной воздушной влагой. Со лба стекало до бровей, а затем в стороны, щекотно пробираясь по скулам на шею. Дышать носом стало невозможно – мокрый кипяченый жар цеплялся к волоскам в ноздрях и обжигал слизистую, заставляя открывать рот для возможности вдоха. Егор разрумянился, но терпел. Тоже, как и отец, повернулся и лег на живот, надеясь в домике, сделанном из ладошек спрятать обожжённый нос, но вытерпев не более пяти минут, тихонько попросился:

– Пап, можно?

Дмитрий, не поднимая головы, глухо отозвался:

– Можно!

Егор выскочил из парилки, скинул шапку и прыгнул в бочку, балдея от накатившего спасительного холода. Несколько секунд он по шею сидел в ледяной воде, представляя, что он подводный батискаф, со «скрипом», как робот, поворачивал торчащую из воды голову-подзорную трубу. Затем умылся, стараясь фыркать и отплевываться, как отец, пригладил мокрой ладонью вихры и вернулся в парилку. Отец лежал в той же позе, он поднял голову на Егора и сказал:

– Поддай.

Егор послушно выскочил, черпаком набрал из бочки воды и вернувшись, равномерно полил мышиного цвета камни, которые тут же начали недовольно шипеть и снова наполнять тяжелым паром все пространство. Егор опять сел на вторую полку, он не мог пока залезать на третью, там было место отца, да и жарко становилось как в аду, но всё равно, вторая – не первая, которая совсем для лохов, кто баню не понимает!

Егору хотелось поговорить:

– Папа, ты почему против китайцев? Чего они плохого сделают?

Отец вроде как не пошевелился, но желваки, Егор увидел, заходили, как шестеренки.

Дмитрий приподнял голову с темными, чуть курчавыми волосами, превратившимися от пара в соленые пакли, посмотрел на Егора и тихо сказал:

– Не знаю точно сам, почему. Чую. Понимаешь? Они здесь не родились, они навредят.

– Кому? – испуганно спросил Егор.

Да всему, – просто и коротко ответил отец.

На следующий день был выходной, и Егор опять уговорил отца на рыбалку. Рыбалкой они, по сути, называли поездку по озеру на катере, ни тот, ни другой за рыбой особо не гнались, а вот покататься по байкальским просторам, пусть недалеко от берега, изведать новые места, небольшие бухты, островки, понаблюдать за «морским дном» на прозрачных неглубоких участках – это для обоих было заманчивым. Дмитрий решил двинуться в сторону Свято-Никольского храма, где в последние годы можно было встретить немногочисленные семейства байкальской нерпы.

Потратив около часа на путь, они подошли к небольшой бухте. Дмитрий издалека увидел новую, непонятную полосу на озере, которая по мере их приближения становилась всё чётче и в итоге оказалась бархатной белой пленкой, покрывавшей всю поверхность воды вплоть до берега. Дмитрий хмурился, он знал, что в двух километрах отсюда уже год функционировал новый пластиковый завод. Это было одно из самых крупных производств в Иркутской области. Завод принадлежал Ман—Дану и снабжал дешевым пластиком почти всю страну. Также где-то поблизости работали еще две его фабрики по пищевой линии, на обеих производили какую-то полуфабрикатную высоковитаминизированную еду из нефтепродуктов – завальцованные питательные бруски отправляли куда-то, не то в армию, не то в другие страны, местные такую дрянь есть точно не стали бы.

Егор удивленно вертел головой и разглядывал молочное покрытие на воде, но не успел он задать вопрос, как порывом ветра принесло ужасающий запах тухлятины. Егор зажал пальцами нос:

– Фу! Чего это?

Катер приближался к берегу. В поле зрения появилось второе незнакомое чужеродное, мерцающее на солнце пятно. Егор вытянулся, чтобы разглядеть, что там блестит и вскоре понял, что являлось источником тошнотворного запаха. Прибрежная гладь воды сплошь была усеяна балтийским омулем. Серебристые брюшки дохлой рыбы неровной пупырчатой поверхностью покрывали почти все видимое пространство, пожалуй, в километр длиной. Часть рыбы уже разложилась, пуская глазастые дырявые головы, кишки, части хвоста вниз, на дно, образуя черные прорехи на мертвом серебряном покрове.

Несколько бакланов кружило вокруг, но при малейшей попытке попотчеваться задарма, птицы понимали, что мертвечина не для них. Дмитрий заглушил мотор, катер медленно сносило в толщу молчаливого органического кладбища. На небольшом островке за валуном, торчавшим из воды метрах в пятнадцати от берега, Дмитрий, увидел свернувшегося калачиком человека в черном плаще. Он дернулся, подумав, что кому-то стало плохо, но через несколько секунд понял, что тело на камне – не человек. Катер медленно огибал островок, прорезая гниющие останки, и Егор с отцом смогли разглядеть тушу погибшей нерпы, в виде запятой закоченевшей на камне. Круглые, окаймленные младенческими ресницами, когда-то черные глаза нерпы застыли и помутнели.

Егор почти плакал:

– Папа, что это? Что это?

Дмитрий сделал несколько фотографий на телефон, даже снял небольшое видео, прокрутившись вокруг своей оси и крупным планом наехав на нерпу, потом рванул двигатель, круто вывернул руль по направлению к дому и прокричал:

– А ты говорил, кому плохо будет?! Гниды!

Подъезжая к Большим Котам, они снова увидели издалека новые незнакомые цвета на берегу. Приблизившись, поняли, что это огромный бумажный оранжевый дракон, которого несли, пританцовывая, два китайца, молодой и старый, встретившиеся им накануне на причале. Побережье было заполнено людьми, укреплены были высокие пластиковые столы, плотно забитые едой и спиртным. Вся обслуга дома Ман-Дана и сотрудники фабрик представляли китайскую часть собравшихся. Из деревенских Дмитрий, пожалуй, не увидел только свою жену и бригаду, остальные явились. Русские переминались возле угощений, несколько выпивох, шатаясь, ходили между столиками.

Звучала необычная китайская музыка, оранжевый дракон скакал по берегу. Китаец-бизнесмен толкал речь в микрофон, которую тут же переводили.

– Наша совместная работа! – вещал переводчик торжественно, оставляя выкрики бизнесмена гулким невнятным эхо, – Это наше будущее! Ман-Дан дружит со всеми! Ман-Дан даст работу и будет вести честный бизнес, и хочет стать такими же как вы, хочет здесь видеть почти как Родину! Давайте выпьем за дружбу наших народов!

Раздались аплодисменты. Дед Ярик подошел к переводчику и попросил слова, ему дали. Тощий, лысоватый, с седой неприбранной веникообразной бородой, он зашепелявил в микрофон:

– Давайте выпьем за дружбу, дружба – это правильно! Раньше была дружба народов и был Савецкий Союз, а щас – чертичё! Чертичё! Все правильно! Вместе будем, будем сильными! – дед раскачивал в руке бокал с шампанским в такт своим коротким лозунгам, – Вме-сте – си-ла! Вме-сте— по-бе-дим! Мо-ло-дец, Ман-да! – торжественно закончил он, поднял бокал и залпом выпил шампанское. Снова все зааплодировали. Дед не удержался и от большого количества газированного рыгнул, забыв убрать микрофон.

Манде все перевели, и тот в знак согласия закивал головой. Китаец был небольшого роста и бескрайне толстым. На одном из подбородков чернела крупная родинка. Носа практически не было, только два маленьких темных отверстия, утопающих в массивных щеках. Одет был Ман-Дан в национальный костюм небесного цвета – камзол с красивыми тканевыми пуговицами, плотно натянутый на барабан толстого живота. На маленьких ножках бизнесмена красовались бархатные темно-синие тапочки. Весь он был круглый, воздушный и довольный, как огромное пузатое антропоморфное облако из мультфильма.

Дмитрий спрыгнул с катера и двинулся напрямую к Ман-Дану, тот в это время взял на руки большой расписной поднос, заставленный непонятно из чего слепленными фигурками лошадей, рыб, собак и других животных. Неприученные пухлые руки чуть дрожали, держа нагруженный поднос. Бизнесмен предлагал дорогим гостям отпробовать национальные китайские сладости ручной работы, каких не купишь теперь ни в одном магазине.

Толстые губки китайца в самодовольной улыбке расплылись после окончания речи и аплодисментов, но он не успел никого угостить – Дмитрий пулей влетел на импровизированную сцену и с криком «Скотина, бля!» размашисто поддел поднос своим здоровым кулачищем. Все липкие анимальные фигурки полетели прямо в лицо хозяину. Китаец, вероятно, вообще никогда не был бит, и потому единственное, что он мог сделать – колобком перевалиться назад и сесть на землю. Дмитрий не видел ничего и никого вокруг, он шагнул к сидящему на заднице китайцу и ударил его в левый глаз. Спустя несколько секунд подоспели охранники Ман-Дана. Их было четверо, из которых трое – русские здоровые бугаи, а четвертый – китаец, владеющий в совершенстве Цайлифо. Впрочем, боевые искусства в данном случае были излишними, Дмитрия обрабатывали по-русски, в основном ногами, после первых двух ударов он уже лежал ничком, и сопротивлялся скорее рефлекторно, по-животному вздрагивая ногами и вхолостую размахивая руками.

Раздался истошный вопль Егора, который вдруг осознал, что происходит.

– Не бейте! Не бейте! – изо всех сил кричал он, подбегая к бугаям.

Тут определилась роль охранника-китайца, который схватил мальчишку и спокойно одной рукой удерживал его за плечи, не замечая болтающихся ног и попыток его пнуть. Егор развернулся в крике к присутствующим и увидал лишь удивленные застывшие лица «богемных» гостей, и удаляющиеся тени деревенских барышень, поснимавших туфли и семенящих в сторону домов.

– Не бейте! – только и мог кричать им вслед Егор, будто забыв другие слова. – Не бейте! Не бейте!

Из всех присутствующих помочь решился только дед Ярик, пьяный и торжественный, он подлетел к охране и тотчас был одним ударом откинут метра на два, после чего потихоньку пополз в сторону деревни.

Все закончилось достаточно быстро, Ман-Дану помогли подняться и он, злобно крикнув что-то охране, поспешил к своему дому. Ребята остановились нехотя, словно их лишали долгожданного удовольствия, и, уходя, каждый пару раз пнул напоследок размякшее тело. Один из охранников в высоких армейских ботинках со словами «Сука, с кем связался!» размашисто прыгнул и пару раз спружинил по телу Дмитрия. Егор уже не кричал, он молча смотрел на окровавленное лицо отца и видел, что тот не потерял сознание и смотрит на него своими светлыми глазами, не реагируя на удары ни одним звуком. Егор впервые осознал, что глаза у него с отцом абсолютно одинаковые. Выглядывая из-под жёсткой чужой руки, он вдруг ощутил, что это он лежит на земле и каким-то образом видит себя самого – ребенка, которого сдерживает китаец.

Когда охранник отпустил, Егор плюхнулся к отцу, не зная, с какой стороны его развернуть и можно ли его, вообще, трогать. Про телефон, лежащий, в кармане, он вспомнил только сейчас. Дмитрий так и не закрыл глаза, но Егор уже понял, что тот отключился. Он судорожно набрал матери, и услышал ее прерывистое дыхание и крик:

– Я бегу! Полицию вызвала!

Егор понял, что может уже заплакать:

– Скорую, скорую вызывай! Я не знаю номера! Я не знаю номера! – рыдал он в трубку, не в силах остановиться.

Глава 4

– Закончили, спасибо! – гнусаво буркнул в микрофон режиссер.

Алексей Нечаев, ведущий авторских новостей, тряхнул головой. Лицо его, сосредоточенное и официальное, стало уставшим и невыразительным.

«Чему они радуются?» – раздраженно думал он про ученых, которые хвастались электронным браслетом. «Вообще, чему они все радуются?!»

Нечаева пугала вся эта шумиха по поводу Объединения. Китайская лихорадка распространялась с поразительной быстротой. В последние месяцы Алексея не покидало ощущение приближения чего-то большого и тяжеловесного. Будто огромный неповоротливый чугунный ледокол надвигался на него, закрывал солнечные лучи и грозил раздавить. Алексей злился от того, что не просто бессилен что-либо сделать с прущей на него махиной, но и что должен публично поощрять и восхвалять надвигающуюся тьму. Глядя на ликующих ученых-очкариков, он совершенно не понимал, откуда столько счастья. Алексей осознавал, что всё, связанное с объединением, требует вложения огромных денег, и наука в том числе. И это раздражало Нечаева, будто он сам платил за ненужные никому амбициозные проекты.

– Леша, тебя ждут, – пробегая мимо, пискнула помощница режиссера. – Мы в Круглой.

«Круглой» называли большой зал для конференций, официальных встреч и разных внутренних медийных вечеринок. Нечаев вспомнил, что всю группу обязали собраться для встречи с кем-то из администрации президента. Он мгновенно стер с лица признаки усталости. Громадный, после выключения камеры немного неуклюжий в своем клетчатом жилетике, он поднялся с кресла и торопливо зашагал к выходу, рассчитывая перед встречей забежать по-маленькому. Опорожнился, помыл руки и даже не стал сушить, боясь опоздать.

Нечаев побаивался регулирующих официальных органов. Слово «прокуратура» пробуждала в нем животный страх, сочетание «администрация президента» пугала чуть меньше, но вызывала покорное уважение.

Выйдя из туалета, Нечаев чуть не зашиб какую-то девчонку. Ойкнув, та успела отскочить от двери, прижав к животу большую сумку, по размеру немногим меньше, чем она сама – как ребенок, сжимающий плюшевого мишку. Длинные прямые черные волосы, что-то восточное в крови – глаза тоже черные, широкие, но с китайской раскосиной. Нечаев отметил, что девчонке на вид лет двадцать, не больше, он вальяжно протянул:

– Извини!

Девушка стояла перед ним, широко расставив ноги в желтой, пышной, как балетная пачка, юбке до колен и укороченном темно-синем пиджаке с острыми плечиками. Она с любопытством разглядывала его, видимо узнала.

– Подскажите, – спросила девочка строго. – Как мне пройти в вашу переговорную? Я из администрации президента.

Нечаев немного опешил, услышав устрашающее словосочетание, но виду постарался не подать.

– Провожу! – быстро сообразил он и уже совсем другим взглядом окинул необычную гостью.

Следуя по коридорам, Нечаев косился, разглядывая девочку, уверенно, с высоко поднятой головой, как первоклассницу, шагающую рядом с ним. Совсем молодая, ножки тоненькие, плечи, как у маленькой обезьянки, одним пальцем можно сломать ключицу. Не двадцать, конечно, лет двадцать пять. Точно с китайской кровью, их в последнее время много понаехало, но все равно симпатичная.

«Баба есть баба», – подумал Нечаев, и решил включить обаяние.

– В администрации все такие молодые и красивые? – не улыбаясь, спросил он. Знал, что без ухмылок комплименты действуют иногда быстрее и эффективнее.

Девочка сверкнула на него темными бусинами глаз и ответила неопределенно:

– Там разные есть…

Но мимолетную самодовольную улыбку Нечаев не пропустил. «Куда-то попало», – удовлетворенно отметил он и продолжил:

– А мы вас ждали! Сказали, кто-то важный приедет из администрации, там угощения наготовили. Я думал – дядя будет какой-нибудь… толстый, а тут вы. – Нечаев повернулся и пристально посмотрел в глаза спутнице, зная, что его взгляда часто не выдерживают.

Девочка не растаяла, но все-таки улыбнулась:

– В следующий раз можем дядю толстого прислать!

Нечаев осторожно тронул ее за плечо, будто бы случайно:

– Нет! Дядю не надо, всегда приезжайте сами! Меня зовут Алексей.

– А меня Нина, – ответила девочка, поёжившись от его неожиданного прикосновения.

Нечаев пошел ва-банк:

– Какая вы миниатюрная, хрупкая. Мы с вами как будто с разных планет!

Девочка остановилась и посмотрела на него снизу вверх. Она действительно чуть доходила ему до груди и в обхватах была раза в два меньше.

– Это не так! – неожиданно нахмурилась она, и яркие губки сложились птичьим клювиком, как у строгой учительницы. – Мы не только с одной планеты, мы теперь из одной страны! Мы все из одной страны, понимаете!

Она посерьезнела, и Нечаев про себя плюнул, что так опротоволосился – идейная!

– А мы уже пришли! – сказал он и распахнул большую стеклянную дверь, ведущую в зал.

Комната была круглая-круглая, до головокружения. Чья это была дизайнерская идея, осталось неизвестным. Вероятно, решили, что во время переговоров психологически правильно дискутировать в пространстве без углов. В центре зала стоял прозрачный стол, опять же круглый, с широким отверстием посередине. Иногда на банкетах в проёме располагались официанты в накрахмаленных рубашках со пузатыми бутылками и блестящими подносами. Официанты обслуживали расслабляющихся медийных по кругу из центра. Смотрелось очень эффектно.

Сейчас дырка в середине стола тоже не пустовала. Туда забралась писклявая помощница режиссера, Маруся. Она что-то взахлеб рассказывала уже гогочущей команде, и Алексей с ходу понял, что это либо грубый низкопробный анекдот, либо другая пошлятина. Маруся была знатной прошмандовкой, своей в доску, и давно перебрала в постели всех из команды. Она могла раздеться на корпоративе, не стесняясь, рассказывала про свою личную жизнь, и не скупилась на матершину.

Алексей даже зажмурился, ему редко становилось неловко, но сейчас, представив, что может услышать китайская малышка из администрации, к своему удивлению, смутился. Маруся оглянулась на вошедших и, увидев Нечаева, продолжила зажигать. Девочку в желтой пачке, зашедшую с ним, никто, конечно, не идентифицировал. Маруся, вновь завладевшая вниманием команды, продолжила:

– И тут я понимаю, что ссать хочу, не могу. А он…

Она чуть присела, неприлично расставив ноги и подняла правую руку выставив указательный палец кверху, как бы привлекая внимание к последующему событию рассказа.

Нечаев быстро и громко огласил:

– Коллеги! Принимайте – Нина, из администрации президента!

Девочка без улыбки смотрела на Марусю, которая, мгновенно выпрямившись, застыла в центре стола. В комнате повисло непривычное для медийных молчание. Маруся не знала, как ей выбраться из круга – туда она под смешки залезала раком по столу, но обратно так же лезть в изменившейся ситуации все-таки постеснялась.

Нина быстро, с головы до ног, осмотрела рассказчицу и повернулась к Родиону, директору канала «Свет».

– Мое имя Нинг, я наполовину китаянка. Русским проще называть меня Нина. И я не против, потому что я наполовину русская. В принципе, как раз по этому вопросу я сегодня и приехала сюда.

Слова звонко, как монеты, вылетали из ее четко очерченного аккуратного ротика. Комната заполнилась ее молодостью, уверенностью и какой-то необъяснимой правотой и силой. Нина обратилась ко всем сотрудникам:

– Добрый день! Я ненадолго отвлеку вас от важных дел.

Тут китаяночка улыбнулась и невероятным образом разрядила обстановку. Все немного расслабились и совсем забыли про торчащую в центре стола Марусю.

Родион – маленький, полный, лысеющий мужчина с детским лицом – подошел к ней и протянул руку.

– Приветствуем вас! – он внимательно рассматривал Нинг, пытаясь опознать, что это за существо, из-за которого его заставили всех собрать и предупредили, что дело крайне важное; существо, от которого, как ему сказали, может зависеть вся его дальнейшая карьера.

Нина приняла руку и без тени стеснения открыто смотрела в глаза Родиону, улыбаясь. Несвойственно для себя, обычно уверенного и не выбирающего выражений, он промямлил:

– К нам нечасто так… очно, как говорится. Обычно хватает видеосвязи.

Складывалось впечатление, что девочка не выпускает его руку и в любой момент может резко дернуть и выкинуть толстого директора далеко-далеко – за блестящее панорамное окно. Но Нина благодушно отпустила Родиона и опять обратилась ко всем присутствующим:

– Я выполняю одну из первостепенных задач кремля. Хочу сказать, что задание, на самом деле, государственной важности. И сразу объясню, почему одним из первых мы выбрали канал «Свет».

Все словно забыли, что в комнате приготовлены угощения. Речь маленькой китаянки, непонятно почему, завораживала. Маруся в центре стола так и стояла, будто привязанная к столбу, как ведьма перед сожжением, но внимания на нее уже никто не обращал.

– Объединение России и Китая сейчас – приоритетная задача для всех нас! – воодушевленно продолжила Нина, – Последние опросы показали, что, к сожалению, растет число недовольных людей. Некоторые не понимают важности того, что происходит! Ваш интернет-канал в настоящее время один из самых рейтинговых, и нам вдвойне приятно, что вы-то понимаете необходимость позитивности в освещении вопроса! Я сейчас видела запись программы Алексея – очень хорошо! – она повернулась и выразительно посмотрела на Нечаева, у которого от этого почему-то потеплел затылок.

– Но! – акцентировала Нина, – Необходимо усилить положительный аспект освещения вопроса! – она сделала паузу, будто набирая воздуха в легкие, – Наша страна вступает на новый и непростой путь, непростой… но это для блага всех нас и наших детей! Глобализация началась всего десять лет назад, а мы уже отстаем в этом вопросе от некоторых стран, – она вновь выдержала паузу, – В современном мире мы не сможем жить порознь, вы это понимаете, я уверена! Но некоторые граждане боятся, это тоже понятно, мы должны объяснить, что объединение во благо. Рост зарплат, рабочих мест, повышение уровня жизни – это все ждет нас впереди. Новые технологии, высокоскоростной транспорт! – она повернулась к директору. – Вы ведь знаете о запуске вакубаса? Это поезд в магнитной трубе, который может передвигаться со скоростью до тысячи километров в час!

Родион невнятно промычал. Глаза Нины блестели от воодушевления:

– Представляете себе? Это же чудо! Из федерального бюджета уже выделены деньги на постройку комфортабельного жилья в отдаленных районах. Люди по всей стране будут жить в новых просторных домах и при необходимости смогут перемещаться на большие расстояния за минуты! Надеюсь, мы увидим много хороших репортажей от вас об этом событии!

Она обратилась ко всем:

– Вы прекрасно знаете о снижении хлебопроизводства, хлеб стал дефицитом в последние годы. При соединении государств все поля, оставшиеся бесхозными, будут введены в эксплуатацию. Уже сейчас тридцать процентов земель засеяны, из Китая тысячи работников официально переселены для обработки полей, а в Китае умеют работать на поле! Уж поверьте! Наша российская земля очень плодородна, через несколько лет вы увидите хлеб в избытке на прилавках! По подсчетам наших специалистов экспорт зерна принесет миллиарды! Но главное, конечно, наука! И в вашем репортаже уже есть эта информация, я очень рада, необходимо усилить! Научная совместная российско-китайская работа принесет новые открытия в медицине, физике, космических и информационных технологиях. Научное сообщество нашей страны должно быть сильнейшим во всем мире!

Девочка заворожила почти всех, кто собрался в комнате. Ее искреннее воодушевление подкупало. Даже самые отъявленные и ехидные личности не смели снисходительно улыбаться. Китаянка была сплошным очарованием. И когда она спросила, какие есть вопросы к администрации, ни у кого не нашлось, что спросить. От угощения Нина отказалась, сославшись на важные дела и тепло попрощалась со всеми.

Директор пошел провожать Нину до машины. Колобковидный, рядом с ней он казался высоким большим человеком. У машины Нина отдала Родиону мизерную нейро-флешку.

– Здесь тезисно всё, о чем я говорила. Мы надеемся на вашу помощь! – сказала она, серьезно глядя в маленькие глазки директора.

И тут Родион испугался. Волевая, при всей своей миниатюрности, она была сильнее его. Слишком уж миленькая, это настораживало! Вернувшись в кабинет, Родион набрал по выделенной линии своего шефа. Ему необходимо было знать, насколько серьезным является задание усиливать воспевание глобализации, и насколько важна была эта девочка из администрации. Родион совсем приуныл, когда тихо и сухо сообщили, что все сказанное Ниной должно восприниматься как приказ. Он вызвал своего зама для составления тематики на следующий месяц. Китай стал главным событием в медийном пространстве, и Родион знал, что через пару дней не только «Свет», но и все большие и малые сетевые каналы будут прямо или косвенно вещать только об одном – счастливом соединении России и Китая.

***

Служебный маленький автопилотник Нины от Ленинского проспекта свернул на Крымский Вал и встал в пробку у Парка Горького. Здесь всегда было много машин, ждущих мест на парковке, туристов и горожан, приехавших прогуляться по центру. Люди, перемешиваясь с автомобилями, создавали устало гудящий, но при этом праздный, беззаботный муравейник.

Нина посмотрела в сторону Музеона, там проходила масштабная выставка, о чем оповещала огромная рекламная голограмма, заполняющая всю пешеходную зону. На афише большими объемными буквами на русском и китайском было написано «Россия после революции. Взгляд сквозь время». Электронный плакат разделялся жирной чертой по диагонали на два треугольника красного и белого цвета. В правом верхнем углу на белом фоне возникал профиль человеческой головы с немного удлиненным носом и выступающими над верхней губой усами. Надпись на плакате меняла свой цвет, перекрашиваясь то в мерцающий зеленый, то в золотистый, а черный профиль превращался в объемное изображение головы Сталина, которая поворачивалась в фас и добродушно усмехалась, растягивая губы под пышными русыми усами, после чего снова поворачивалась в профиль и преображалась в черную тень.

Посетители, идущие на выставку и просто гуляющие, среди которых было много китайцев, проходили сквозь голограмму, особо не обращая не нее внимания. Июльский день выдался жарким. Женщины прятались от солнца под бумажными зонтиками, снизу упираясь в них модными императорскими высокими прическами. Все вокруг было усеяно яркими зонтами, из-за которых лица прохожих отсвечивали разными цветами.

На широких воротах Горького парка тоже красовались несколько голограммных афиш – сегодня под открытым небом давали концерт известные артисты. Среди них особенно ярко было выделено имя Тины Шек, молодой актрисы китайского происхождения, которая в последний год быстро набирала популярность. Тина мерцала на голограмме в обтягивающем длинном черном платье, расходившемся книзу. Она поворачивалась, эффектно заламывая руку на талии. В другой руке Тина держала длинный мундштук с незажженной сигаретой. Лицо её было покрыто густым слоем кипенно-белого грима, на фоне которого яркими контрастными пятнами выделялись черные круги раскосых глаз. Губы тоже были выкрашены белым, и издалека могло показаться, что рта у девушки совсем нет. Цвет голограммы менялся, Тина поворачивала голову с высокой, многоэтажной, будто небрежно забранной прической и начинала смеяться, показывая алую бархатистую слизистую рта и ровные белые зубы.

Пробка достаточно быстро рассосалась, и автомобиль Нины проехал дальше – через мост. Показались стены кремля, белые, как зубы Тины Шек. Водовзводная башня тоже светилась белизной, на фоне позелененной газонами набережной этот больничный цвет почему-то смотрелся очень эффектно.

Автомобиль подъехал к воротам кремля, оставив слева огромный памятник Владимиру Великому с длинным, как посох, крестом в правой руке. Нина направила идентификационный браслет на скан, ворота открылись и автомобиль заехал внутрь.

Место, где работала Нина, называлось отделом информационной безопасности, но ничего общего не имело с официальной пресс-службой кремля, работающей напоказ и вхолостую. Информация была важным, если не главным аспектом стабильности власти. Под нужды отдела Нины втихую была отведена небольшая часть кремлевских закоулков. Отдел был засекречен и вынесен в глухие, как ватой забитые от прослушки и сетевых вторжений, стены Сенатского дворца.

Нина с легкостью выпрыгнула из машины, которую отправила на пункт автоматической зарядки, прошла двойной пропускной контроль на входе во дворец, повернула в нужное крыло. Пробежав мимо вереницы высоких прозрачных витрин с тяжеленными бугристыми гербами, украшенными позолотой и драгоценностями, она проскочила последний пропускник, ведущий непосредственно в отдел, и через несколько минут стояла перед кабинетом начальника.

На двери не было таблички, как и на остальных комнатах информационного отдела. Чужих в коридорах этой части дворца не было, а свои всегда знали, кто и где находится. Нина заглянула внутрь, увидела, что секретаря на месте нет, и проскочила в кабинет. Отдел состоял всего из девяти человек, основных сотрудников, которые в полном составе сегодня собрались у руководителя.

Гости случались редко, но сейчас во главе длинного дубового стола сидел незнакомый бородатый толстяк. Начальник Нины, Кайши, стоял за спиной толстяка, опираясь на узкий подоконник, отодвинув театрального вида шторы из тяжелого зеленого сукна. Нина пробралась на свое место, пробормотав что-то вроде извинений. Ей еще в машине сообщили, что начинается важное совещание, на которое нужно поторопиться.

Толстяк за столом, непрестанно улыбаясь, взглядом проследил за Ниной и затем продолжил говорить тихим сладким голосом, равномерно двигая сосискообразными губами, плотно окаймленными темно-рыжими усами и бородой.

Приоритеты, надеюсь, все давно расставили. Ваша часть работы сейчас является наиболее важной и ответственной! – с одышкой, неспешно вещал толстяк. Он повернулся к Кайши:

– Какие у вас мысли по укреплению, так сказать, связи с общественностью? А? Мы знаем, что есть рост недовольных в Сети по поводу китайского вопроса, это факт! Мне необходимо доложить не только о ваших планах по снижению неудовлетворенности, но и получить новые идеи по стабилизации и управляемости процесса. Сюрпризы не нужны никому. Вы должны это понимать!

Кайши смотрел на толстяка чуть раскосыми темными глазами, единственно выдававшими в нем четверть китайской крови. Кайши был пропорционален в лице до скуки, ровный овал, прямой нос, средние губы. Если бы не глаза, выделявшиеся своей притягательностью, его невозможно было описать, например, для фоторобота в полиции.

В свои тридцать восемь Кайши занимал одну из ведущих должностей в администрации, отвечая за основную жемчужину – информационный дизайн всей страны. Китаец, как называли его подчиненные, при своем таланте хакера, был достаточно умен, чтобы оставаться на плаву, находясь в опасной близости с властью. Основная повестка сетевых каналов выходила из его кабинета, но, конечно, все идеи согласовывались с верхами. Кайши воспринимал это спокойно, правда, обычно он сам ходил по нужным кабинетам, гости в отдел заявлялись редко, это было событием. И сейчас Кайши был напряжен в разговоре с одышливым толстяком.

– Мы работаем, – суховато сказал Кайши. – Посмотрите новости сети – мне кажется, информации более, чем достаточно.

Гость неожиданно прервал его.

– Недостаточно! – твердо заявил он, продолжая при этом улыбаться.

Кайши нахмурился, и лоб его вертикально, как рубец, пересекла глубокая рытвина. Вся команда молчала.

– Переселение китайских друзей не остаётся незамеченным, – вкрадчиво продолжил толстогубый, – Сколько жалоб на невозможность русским попасть в поликлинику, в детский сад. Снова появились очереди в магазинах! А что там продают, вы знаете? Жалуются на синтетические полуфабрикаты, которые теперь везде, потому что их едят наши дорогие братья. Как вы это продумываете? – он выдержал паузу, – Мы все сделаем! И очереди уберем и продукты их вонючие расфасуем, но это время, господа! А что быстрее времени? Правильно! Быстрее времени – информация. А информацию рождаете вы, мои дорогие, вы уж поднатужьтесь… все должны понимать, какое счастье на них свалилось! А экологи? Как они задолбали со своими заводами! Можно это как-то пресечь или нет?

Нина смотрела на разглагольствующего толстяка с негодованием. Она была самой младшей в отделе и искренне верила в свою миссию. Нина радовалась объединению с Китаем, как ребенок, поэтому замечания рыжебородого возмутили ее.

– Извините! – резко вскочила девушка, смешно поправляя свою пышную желтую юбку. – Мы день и ночь работаем по китайскому вопросу! Я только что вернулась с канала «Свет».. и мы… лично обрабатываем сетевые каналы и радио, нужно просто немного подождать!

Все молча смотрели на Нину. Толстяк удивленно и снисходительно, коллеги с укором. Нахмуренный Кайши не остановил ее и отвел взгляд. Она будто не замечала напряженности, повисшей в комнате. Толстяк улыбнулся еще больше и опустил свои прозрачные глазки чуть ниже подбородка Нины, на область шеи.

– Нам нужны принципиально новые идеи, девонька. Нам нужно быть уверенными в том, что все контролируется. Что мне ваш «Свет»? Есть люди, которые не смотрят его и другие каналы. Как с ними будете работать? – он наклонил голову вбок, не отводя взгляда от тонкой шеи девушки.

Кайши посмотрел на Нину исподлобья, надеясь, что она сядет и замолчит, но та воодушевленно продолжила.

– Мы будем разрабатывать Социальные Группы! Те, кто не смотрит каналы, все равно находится в сети! Это неисчерпаемый запас. У меня полный список руководителей групп. Все они будут работать с нами, мы найдем возможность. Голова группы – это главный авторитет, будем сотрудничать и будет контроль! – немного обрывочно и торопливо увещевала она толстяка. Тот хмыкнул.

– Ясно, дорогая! Вы опоздали, мы уже почти все обсудили! Спросите потом у коллег. С группами работать – это хорошо, только не все Головы пойдут вам навстречу! – он скользнул взглядом по лицу Нины и встал, – Всего доброго, коллеги! Вам есть над чем подумать, – потом неторопливо, как большой лайнер, повернулся к Кайши. – Проводите.

На выходе толстяк пожал руку Китайцу, не переставая улыбаться своей страшноватой ненужной улыбкой, и сказал:

– Мы будем ждать через две недели план работы на следующий год, – он помедлил немного и добавил. – Девочка хороша! Пусть работает с Группами, может и получится. Напористая.

***

Был поздний вечер, когда Нина добралась до дома. Зайдя в просторный холл своей однокомнатной квартиры с видом на Мещерский парк, она медленно опустилась на небольшой стульчик у зеркала. Желтая пышная юбка, уставшая за день держать форму, получившая маленькое кровавое пятно от вишневого варенья при чаепитии, грустно устроилась на ногах хозяйки.

Нина потянулась, зевая, и вдруг услышала шорох в ванной комнате, она замерла. Минут через пять из ванной в коридор вышел мужчина. Мокрые волосы его были забраны назад, из одежды – только полотенце на бедрах. Нина молча смотрела на него, чуть улыбаясь. Мужчина поднял ее за подмышки, поставил на ноги и прижал к себе плотно и крепко, почти до боли. Нина только успела почувствовать горячее жжение внизу живота, которое поднималось кверху – к области пупка. Мужчина развернул девушку спиной, одной рукой крепко схватил за шею, наклоняя ее вперед, второй рукой немного сбивчиво задрал рассыпающийся подол ее пышной юбки. С каждым ударом она чувствовала сладкое распирание в тазу и в груди, которое прыгало куда-то вверх, словно желая выбраться через рот.

– Кайши, я люблю тебя!

После душа, румяная, с тюрбаном из полотенца на голове, в большом белом махровом халате не по росту, она пришла на кухню, где Кайши варил себе кофе. Он плавно передвигался по кухне, босой, одетый в широкие черные брюки и футболку, и был похож на преподавателя восточных единоборств. Нина залюбовалась.

– Если хочешь есть – там все в холодильнике, – не смотря на нее, бросил Кайши и насыпал ароматный порошок в горячую воду в турке. Поставив турку на нагревающую панель, он не отходил – кипения нельзя было допустить.

Нина была голодной, но тут до нее дошло, что Кайши оделся, а значит, скоро уйдет.

– Ты разве не останешься? – обиженно спросила она. – Ты куда собрался? Обещал же ночевать!

Она плюхнулась за стол, продолжая вопросительно смотреть на Кайши.

– Сегодня нужно дома поработать, извини! – он поднял ненадолго турку, чуть поводил на весу из стороны в сторону, охлаждая взбудораженный напиток, и снова поставил на плиту.

Нина непонимающе смотрела на широкую спину Кайши.

– Я тебя чем-то расстроила? – дошло до нее. – Что случилось?

Кайши снова молча поднял турку, последний раз покачал ее и аккуратно налил густую, как шоколад, жидкость в белую фарфоровую чашку, потом поставил чашку на стол, на блюдце, сел напротив Нины и посмотрел так, что стало понятно, что точно что-то случилось.

– Ты что сегодня устроила, милая моя? – тихо, почти угрожающе спросил он.

Нина не поняла о чем речь и заволновалась.

– На совещании, – уточнил Кайши. – Что это было?

Глаза Нины заблестели.

– Я пыталась тебя защитить! Что ты? – немного повышая голос, жалобно сказала она. – Что такого? Что я сделала?

Кайши медленно поднес чашку ко рту, чуть заметно потянул носом, сделал маленький глоток, холодно посмотрел на Нину и отвел глаза в сторону.

– Да-а… – протянул он.

Нина искренне не понимала, в чем провинилась, но все равно начала оправдываться:

– Они ничего не знают, о нас, сколько всего сделано! Неужели мы не понимаем! Такие заявления! Как они смеют!

Кайши снова посмотрел на нее, поджал губы и тяжело вздохнул, как вздыхают, когда разговаривают с непослушным, ничего не понимающим ребенком.

Нина почти плакала:

– А что! Я молчать не буду! Вся информация под нами! Мы это понимаем, а они, наверное, нет. Мы знаем, как делать! Лучше нас никто это не сможет!

– Лучше тебя? – перебил Кайши. – Лучше тебя не знают? А ты знаешь, что делать, да?

Нина опешила, Кайши смотрел на нее со злостью, неужели этот небольшой выпад на совещании так вывел его из себя?

– Почему я? Мы… – неуверенно пробормотала она.

Кайши поставил чашку на стол, не допив, встал, подошел к окну, словно заинтересовавшись пейзажем снаружи.

– А у меня сложилось впечатление, что это только ты все знаешь и имеешь возможность говорить, когда твой руководитель молчит! – Кайши повернулся к Нине. – Ты не подумала, почему я молчу, когда нам суют претензии? Это же претензии к нашему отделу и ко мне лично! Ты что, не понимаешь?

Кайши говорил достаточно спокойно, но Нина смогла уловить нарастающее в нем раздражение.

– Меня обвиняют в некомпетентности, а тут еще какая-то девочка вскакивает и начинает объяснять куратору, что он осёл, а еще … – Кайши увидел, как из глаз Нины покатились крупные, как градины, слезы. Он снова сел напротив.

– А еще эта девочка выбрасывает в пространство свои идеи, о которых я, например, вообще ничего не знаю!

Кайши помолчал и отпил из чашки.

– Ты не плачь, пожалуйста, – немного смягчился он, – Ты просто не забывай, что я твой начальник. В команде так себя не ведут! Ты показала себя не с лучшей стороны… да и меня тоже.

Губы Нины задрожали, она хотела возразить, но не смогла, потому что побоялась разрыдаться, только прошептала, опустив глаза:

– Ясно.

Кайши опять встал.

– Ну, а вообще, идея с Головами групп неплоха. И раз уж ты имеешь их список, вот ты и будешь этим заниматься, – он подошел к двери и повернулся. – Я поехал, много работы. А ты продумай, подготовь все по этому вопросу, ты знаешь, я тебя всегда поддерживал. Тем более куратору эта идея понравилась, он сказал тебя включить. Вот и включайся!

Кайши, помедлил немного, как будто раздумывая, потом вышел. Нина сидела, опустив глаза, и расплакалась только когда услышала, что дверь за Кайши захлопнулась.

Нина была очень перспективна – сообразительная, энергичная, она схватывала все на лету. Идея с законом о Социальных группах, который недавно приняли, принадлежала ей. Согласно закону, каждый гражданин обязан был вступить минимум в две официальные Социальные Группы. Это привело к созданию досье почти на всех в стране и в перспективе давало возможность неограниченного контроля над населением для тех, в чьих руках были определенные волшебные ключики.

В своё время, Кайши, как руководитель секретного «мозгового» отдела не мог признать, и даже самому себе признаться, что идея закатать всю страну в один большой компроматный документ и получить такой мощный рычаг управления, принадлежала не ему, а сопливой неопытной сотруднице. Они вдвоем обсуждали это с большим энтузиазмом, придумывая на ходу, какие действия необходимо предпринять, чтобы подготовить почву. Понимали, что для этого требуется провести сеть во все отдаленные уголки страны и, самое главное, сделать интернет бесплатным и безлимитным всегда и везде. Экономически – это было раз плюнуть, так как уже давно точки доступа стоили копейки, но гигантские корпорации зарабатывали миллиарды на абонентской плате, и, конечно, свою дойную корову забивать не хотели. Некоторые персоны «сверху» согласились на этот шаг и провернули хитроумные подковерные многоходовки после того, как Кайши убедил их в такой необходимости. Несколько голов в процессе всеобщей сетевизации все-таки слетело, причем в буквальном смысле этого слова. Но они добились своего – интернет был бесплатен как воздух, ешь, не хочу! После этого слепить закон об обязанности вступления в соцгруппы, напичканный словами о гражданской ответственности и прочей ерундой – было просто делом времени. Очень быстро закон был утвержден и подписан президентом.

Несмотря на то, что почти все население уже давно обитало в сети, такое официальное регулирующее вмешательство было необходимо. Благодаря закону, весь хаос социальных сетей начинал приобретать очертания чего-то стройного, расфасованного и упорядоченного, как шоколадные конфеты в коробке. Любое сообщество людей по интересам или политическим взглядам, или по любому другому объединяющему признаку (феминистки, художники, пожарные, учёные), должно было оформить и зарегистрировать надлежащим образом Социальную Группу. Конечно же, незарегистрированные группы методично изымались из сетевого пространства, что тоже было очень удобно.

Сразу определились сообщества-гиганты, самые популярные и многочисленные – «Биснес», «Врачи», «Студенты», «Зеленые», «Благо—дарить», «Творить» и так далее. Огромной популярностью пользовалась группа «Игра», в которой состояли любители миксовых on-line и on-life погружающих игр.

Не вступившие в сетевые группы граждане, а таких после переписи населения оказалось немного, автоматически вставали на особый учет, к ним применялись воспитательно-карательные меры. Закон есть закон.

Работа была выполнена колоссальная, но, если вернуться к началу, к идее! Это маленькая китайская девочка придумала и вдохнула жизнь в этот проект, и осталась неизвестной, а Кайши стал официальным творцом и мозговым центром в глазах верхушки.

Одним из ключиков влияния на население, конечно, можно было считать работу с Головами – руководителями соцгрупп, которые демократично избирались гражданами. Обычно это были уважаемые, добившиеся успехов в своей области личности.

Например, руководитель соцгруппы «Зеленые» – ярый активист, харизматичный, взрывной Паша Пирогов. В свое время он начинал с протестных акций против зоопарков. Куда только он не залезал! Сколько репортажей понаделал про условия содержания животных в неволе: устанавливал камеры слежения в крупных зоопарках, выкладывал в сеть видео, где обслуживающий персонал ворует мясо, положенное хищникам, заменяя его пожухлой, облитой мясным бульоном травой; снимал обгаженные клетки одиноких медведей в региональных парках отдыха, или трупы дельфинов, которые пытались тайно вывозить и утилизировать нерадивые владельцы передвижных дельфинариев.

В итоге Паша официально вышел на политическую арену и неистово выкрикивал в микрофон лозунги на «зеленых» демонстрациях, которые в очередной раз вошли в моду и проходили с завидной частотой. Результатом деятельности Паши и его команды стали поправки в законе о защите животных, об уголовной ответственности за ненадлежащее отношение, а также закрытие почти всех зоопарков в стране. Цирковые программы с дрессированными собаками и бегемотами, в связи с активностью Паши, тоже были искоренены. Постоянные проверки и общественное порицание делали этот вид деятельности абсолютно невыгодным для директоров. Авторитету Паши в среде «зеленых» не было равных. Его избрали руководителем Социальной Группы подавляющим большинством голосов.

А сейчас «Зеленые» начали противиться соединению двух стран. В сети мелькала информация о масштабной непродуманной застройке территории России новыми китайскими заводами, в том числе в экочистых зонах. Деятельность «зеленых», например, набирающее популярность видео с массовой гибелью рыбы и загрязненной водой Байкала, была совсем некстати в условиях исторически важного глобального процесса объединения.

Грамотная работа с Головой группы была просто необходима. Если бы Паша, как руководитель, публично позитивно высказался о Соединении, его бы, так или иначе, поддержала вся группа (по последним подсчетам, около девяти миллионов человек). И это только одно сообщество! Впереди предстояла работа с группами «Родитель» и «Педагог», там тоже было много недовольных, в основном из-за языковых нововведений в системе образования. Головы школьных и университетских групп тоже являлись уважаемыми людьми, их поддержка объединения стран неминуемо привела бы к росту согласившихся среди остальных участников. Целенаправленная проработка Голов давала возможность оказывать влияние на все население.

Идея с Головами групп была очень хороша и при внятном финансировании и, главное, при толковом руководстве, светила блестящими результатами. Понятно, что нарастающая, как тайфун численность соцгрупп, особенно рейтинговых, обязательно привела бы к подобному решению. Но все—таки… идея снова принадлежала китайской девочке, которая одиноко сидела на кухне и слезами заливала свою горячность.

***

Через два месяца наступила осень, влажная как турецкая баня, хлюпающая дождями, но очень красивая в быстро созревшей охре, романтично раскрывающейся под низким темно-войлочным небом.

Основным событием октября был запуск первой линии вакубаса. Магнитную трубу проложили от западной части МКАД, где на месте бывшего торгового центра соорудили космического вида вакувокзал, путь от которого шел до Ржева с остановкой в Звенигороде. В последующем планировалась постройка девяти основных веток вакубаса, на схеме-проекте цветочными лепестками расходящихся в разные стороны от центра.

Почетными гостями для первого оправления капсулы стали мэры Москвы и Пекина, несколько их замов, журналисты от ведущих российских и китайских каналов, представители элиты, искусства, пара открытых миллиардеров, с которыми ехали создатели проекта и руководители инженерно-технических групп.

Кайши и Нина тоже были в числе приглашенных. Нина настояла также, чтобы пригласили Пашу Пирогова. Она понимала, что нужный человек должен был быть обласкан системой – участвовать в подобном событии однозначно тешило тщеславие Паши и делало его лояльным. Она уже активно с ним работала, и в сети начали появляться небольшие завуалированные позитивные видео об отношении Головы Зеленых к проблеме присоединения Китая.

Вокзал для вакубаса представлял собой вытянутое вертикально овальное сооружение ярко красного цвета на витых лианоподобных опорах, с просторной парковкой и широкими подъемниками-лентами, которые доставляли пассажиров в зал ожидания, находящийся на четвертом этаже.

Для первого запуска были приглашены симпатичные тонконогие девушки в серой униформе, похожие на стюардесс. Они прошли подготовку по технике безопасности и должны были объяснять пассажирам правила поведения в новом транспортном средстве. Планировалось, что девочки будут работать на линии около года, после чего, предполагалось, что потребность в них отпадет, когда люди привыкнут и приспособятся к новому поезду.

Нина приехала на вокзал с Кайши, но они недолго смогли пообщаться – он вынужден был оставить ее и уйти в компанию мэра с помощниками для обсуждения каких-то важных дел.

Нина немного расстроилась, но потом постаралась отвлечься. Она с интересом рассматривала вакубас – большую яйцеобразную капсулу, на которой им сегодня предстояло прокатиться с неимоверной скоростью.

Сверху прозрачная, снизу капсула была выстлана блестящим огнеупорным пластиком с шахматным черно-белым рисунком. Внутри можно было разглядеть мягкие черные кресла с высокими спинками. Капсула могла вместить тридцать восемь пассажиров. Нина оглянулась – народу в зале ожидания было значительно больше, вероятно, много провожающих. Сейчас полупрозрачное яйцо покоилась на специальных плоских подушках, охватывающих его снизу. Под капсулой блестели четыре коротких заостренных рельса, направленных в коммуникационный прозрачный тоннель, который червеобразно уползал вдаль, поддерживаемый промежуточными массивными опорами. В тоннеле рельсов уже никаких не было. Капсуле предполагалось передвигаться благодаря вакууму, созданному внутри.

Нина представила себя в этой механизированной пуле и почувствовала головокружение. Она отошла в сторону, к огромному панорамному окну вокзала, через которое видны были расположенные внизу старинные изящные, но видимо покинутые и обветшалые дома. Эта небольшая часть рублевских особняков прошлого века еще не была разрушена. Слева уже возвышался многоэтажный белоснежный гостинично-развлекательный комплекс, с разноцветными окнами, который построили под вакубасную линию. Постепенно обустраивали и другие туристически важные объекты: уютные рестораны, фонтаны, парковки, прогулочные зоны, игровые. Десятки старых дворцов с покатыми выцветшими крышами и острыми шпилями, кое-где отвалившимися, с заросшими бурьяном дворами, выбитыми стеклами, как дряхлые сварливые старухи, не вписывались в окружающее пространство молодости и движения.

– Ку-ку! – услышала Нина за спиной, вздрогнула от неожиданности и обернулась.

Перед ней стоял улыбающийся Нечаев в блестящем плаще «под кожу» и широкополой зеленой шляпе.

– Как дела? – подняв брови, немного смущенно спросил он. – Едем?

Нина украдкой посмотрела на Кайши – тот что-то тихо объяснял грудастой мэрше, наклонившись близко к ее лицу и четко проговаривая слова.

– Едем! – слегка улыбнувшись, ответила Нина.

Началось официальное открытие. Первым слово дали мэру Пекина – щуплому китайцу с заостренным, немного сморщенным от живой мимики подбородком. Господин Ли Сун прочел заготовленную речь с электронного планшета, который его помощники установили для начальника на специальный пюпитр.

– Дорогие друзья! – торжественно провозгласил китаец, – Я выражаю благодарность российским коллегам за приглашение и возможность участвовать в этом знаменательном событии! В свое время Россия оказала неоценимую поддержку Китаю в вопросе соединения двух государств, долгие годы отдельно существовавших друг от друга! Китайцы искусственно были разделены на «материковых» и «островитян»! Много лет все говорили – «два Китая». Это как разделить двух братьев, так нельзя было делать! Мы стали одним целым. И стал один, единый Китай! Как и должно быть. Россия помогла нам в этом! Я, ребенок Тайваня, и теперь – мэр Пекина! Никогда такого не было в истории Китая. И сейчас! Две великих страны Россия и Китай объединились в одну. Впереди нас ждут великие дела, во благо единого государства! Сегодня первый современный, надежный, быстрый поезд с высокой скоростью помчит нас всех вперед. И это будет олицетворением совместного труда наших изобретателей и инженеров, олицетворением создания новой, дружной семьи, в которой царят любовь и уважение!

Китаец оторвал взгляд от пюпитра и поклонился. Все зааплодировали. Его место заняла мэр Москвы, дородная женщина в синем платье, с очень большим, ярко накрашенным ртом и высокой модной прической. Она поклонилась своему коллеге, затем мягко заговорила.

– Есть такая китайская притча – когда отец на смертном одре позвал своих сыновей и попросил их переломить стрелу, и у каждого получилось сломать по одной стреле. Потом отец дал сыновьям колчан с двадцатью стрелами, и никто из них не смог сломать сразу двадцать стрел! Отец завещал сыновьям жить всегда вместе, тогда они будут сильны и недоступны для своих врагов. В России тоже существует подобная притча – когда отец так же проверял сыновей и давал им прутья, и они не смогли переломить связку прутьев. Как похожи притчи! Так и мы похожи! Мы очень близки – были всегда и есть сейчас, и нам нужно быть рядом! Наши государства теперь одно! – она повернулась, еще раз поклонилась Ли Суну и продолжила. – У нас уже много совместных проектов и жизнь показывает, что объединение во благо! Вакубас – очередное подтверждение плодотворного сотрудничества дружной команды российского и китайского народов! Поздравляю всех нас! Ура!

Снова раздались аплодисменты. Несколько операторов с прикрепленными на головах камерах плавно двигались между выступающими и зрителями, с разных сторон фиксируя историческое событие.

Следующим в торжественной программе были национальные танцы. Сначала выбежали пять мальчишек, лет десяти, в белых подпоясанных рубахах и черных брюках, заправленных в сапоги. За ними – румяные девочки в разноцветных сарафанах, кокошниках и красных туфельках на квадратных каблуках. Дети отплясывали калинку. Мальчики акробатически вытягивали стройные ноги с вытянутыми носками, девочки резко топали каблуками по мраморному полу и надрывно покрикивали в такт музыке.

После них сцену заняли три китаяночки, примерно того же возраста в розовых воздушных платьях в пол и с гигантскими перьевыми веерами в руках, закрывающими девочек почти с головой. Танцовщицы ловко управлялись с реквизитом, изящно поворачиваясь, изгибаясь и семеня тонкими ножками под умиротворяющую китайскую музыку.

Нине нравилось все, что происходило. Она чувствовала, что национальные костюмы, это очень правильно! Нужно делать акценты на самобытность каждого государства, и через исторические опорные точки вести к какому-то единению. Ближе к простым людям, показывать жизнь счастливых обычных людей! Что-то такое теплое, родное должно быть, с душистым запахом, без чего никто не сможет жить. Что-то такое, как хлеб!

Мысли уже разноцветно кружились в ее голове, как вееры танцующих китаянок. Хлеб во главу угла, вот, что нужно! Показать, как рождается хлеб, сбор урожая. Россияне и китайцы вместе выращивают хлеб и кормят любимую страну. С хлебом в последнее время была раздражающая многих напряжёнка. А его должно быть много, благодаря объединению. Хлеб должен стать национальным продуктом, быть на каждом столе, в каждом ресторане, на улицах должно пахнуть свежей выпечкой. Нина улыбнулась своей идее, она показалась ей перспективной. Нужно будет поговорить с медийными, с них начать, как обычно.

Она оглянулась на Нечаева, стоявшего позади, и обнаружила, что тот с непроницаемым лицом мрачно наблюдает за танцующими детьми. Увидев, что Нина смотрит, Нечаев судорожно улыбнулся, расширил глаза и одобрительно закивал.

Мэры столиц шептались через переводчика, умиленно наблюдая за танцующими. Мэрша мучительно зевнула, не раскрывая огромного рта, раздувая подбородок, как лягушка, после чего продолжила профессионально улыбаться.

По окончании концерта управляющий вокзала предложил пассажирам пройти в капсулу. Двери бесшумно раскрылись, и важные гости начали загружаться внутрь.

Кресла посередине вагона заняли мэры с помощниками, еще пару почетных гостей и знаменитостей усадили на заготовленные места, остальные садились, куда хотели. Нина удовлетворенно отметила, что Паше Пирогову оказывают особое внимание.

В проходе между креслами сновали девушки-стюардессы, помогая пассажирам пристегнуть силиконовые крестообразные ремни. Нина прошла в самый конец и села у окна, через минуту рядом с ней возник Нечаев. Он плюхнулся рядом, не спросив, согласна ли она, и пояснил, почему оставил своего оператора:

– В капсуле будем снимать по прибытию, когда все разойдутся, сейчас могу отдохнуть.

Нина пожала плечами и тут же вспомнила про хлеб:

– Мне как раз нужно с вами поговорить!

Она осеклась и замолчала – идея с хлебом еще не была обсуждена с Кайши, опять чуть не вляпалась из-за своей самостоятельности!

– О чем? – поднял брови Нечаев, глаза его заблестели.

Нина не успела соврать что-нибудь – впереди послышались шум, на который все повернулись. У входа появилась Тина Шек. Опоздавшую актрису затормозили две девушки из персонала. Причиной была незатушенная сигарета гостьи в длиннющем деревянном мундштуке. Тина театрально закатывала глаза и громко оправдывалась, жеманно акая:

– Мааэнькие мои, я забыла совсем! Простите ради христа!

Она развернулась и преподнесла мундштук кому-то из провожающих, словно облетевший засушенный цветок:

– Я вернусь, милый мой! Я вернусь!.. Не потеряй, это из моей коллекции мундштуков! У меня такаааая коллекция!

Она снова повернулась в салон капсулы-вагона, оперлась широко расставленными руками в дверной проем и провозгласила:

– В космос полетим! Милые мои! Это космический корабль!

С Тиной никогда никто до конца не понимал – пьяна ли она, или под наркотиками, или сама по себе такая взбалмошная. Эпатажные выходки были ее коньком. Поговаривали, что Тина, несмотря на молодой возраст, вхожа в самые верха и имеет там серьезную связь, хотя не уточнялось, с кем. При этом талантливую актрису всё равно любили. В кино она играла на разрыв, как в последний раз, чувствуя всю суть и мысли своих героев. Также Тина потрясающе пела – грудным голосом с небольшой хрипотцой и с завораживающим тембром. Не раз она заставляла плакать во время выступлений даже самых закоренелых бездушных политиков и официальных лиц.

Одевалась Тина всегда эффектно и ярко. Мало кто мог отважиться примерить и повторить ее наряды, которые она называла образами, считая одежду лишь атрибутом для выражения своего душевного состояния. Тина была китаянкой, выросшей в России. Симпатичная девушка, с пропорциональной точёной фигурой, длинными шикарными волосами, которые она нещадно перекрашивала в разные цвета. Именно она стала законодателем моды на высокые королевские женские прически с начесом, украшенные цветами или драгоценностями. Хотя никто не удивился, если бы Тина, к примеру, обрилась наголо, пояснив, что именно так чувствует удивительное единение с окружающим пространством.

Нина с интересом смотрела на актрису. С ревностью она отметила, что Кайши тоже разглядывает Тину слишком уж увлеченно, как, впрочем, и все пассажиры в капсуле. Знаменитость была одета в светло-коричневый деловой костюм: широкие, бесконечно длинные закрывающие пятки брюки, из-под которых выглядывали узконосые блестящие зеленые туфельки на умопомрачительно высоких шпильках, и укороченный жакет с высокой стойкой на шее и вязаными рукавами. Из маленького кармана жакета свешивалась потертая золоченая цепочка. Тина дернула за нее и извлекла карманные часы, открыла, посмотрела на них, демонстративно вытянув руку и подслеповато прищурившись, и констатировала:

– Господа! Время! Время!

Она нарочито громко прошептала одной из стюардесс:

– Куда мне сесть, милая?!

Когда все были пристегнуты, управляющий вокзалом сделал небольшое техническое объявление. Поездка до Звенигорода должна была занять около пятнадцати минут. В середине пути капсула наберет максимальную скорость. Никаких неприятных ощущений у пассажиров быть не должно, и сама поездка немного похожа на перелет в обычном самолете.

Нина вздохнула с облегчением, авиаперелеты она переносила прекрасно. Прозвучал звуковой сигнал, девушки-стюардессы и управляющий тоже сели на свои места и пристегнулись. Раздался давящий на уши гул, после чего воздушные подушки, поддерживающие капсулу, с тихим шипением сдулись, и капсула тронулась, продвигаясь по рельсам и соскальзывая в прозрачный тоннель. Сначала ехали не очень быстро, и Нина успела увидеть проплывающие внизу разрушенные рублевские домики с раскрывшими рты, пустыми, заброшенными бассейнами, потом длинное шоссе с мчащимися машинами. Капсула начала набирать ход, и предметы за окном постепенно слились в яркую мелькающую размазню.

Неожиданно Нина почувствовала сильный приступ тошноты. Она отвернулась от окна и постаралась сосредоточить взгляд на одной точке, на спинке впереди стоящего кресла, но стало еще хуже. Нина подняла голову вверх и широко вдохнула открытым ртом. Тошнота стала нестерпимой, где-то в животе неприятно задвигалось. Нечаев, сидевший рядом, заметил, что Нина начала елозить на своем месте, и спросил, как у нее дела. Нина жалобно посмотрела на журналиста и тот, увидев ее позеленевшее лицо, все понял.

– Я…я сейчас спрошу! – заволновался он и уже вскинул руку, чтобы позвать стюардессу, но потом понял, что они не в самолете и отстегиваться никому нельзя. Нина схватила его за локоть и сдавленно прошептала:

– Не надо, пожалуйста!

Нечаев понял, что ей стыдно. Он взглянул на пассажиров, которые сидели слева от них через проход – его оператор и один из инженеров поезда. Они о чем-то увлеченно разговаривали и ничего не замечали. Алексей снова посмотрел на совершенно беспомощную Нину.

Девушка старалась часто дышать, но ничего не помогало – рот наполнился противной сладостью, язык онемел с боков, на лбу высыпали капельки пота. Она тихо икнула, мышцы шеи схватило спазмом. В отчаянии она зажала рот ладонью и заметалась. Нечаев в последнюю секунду по-джентельменски сорвал с головы свою зеленую шляпу и, перевернув, протянул ее Нине, которая немедля изрыгнула в шляпу весь свой завтрак. Пассажиры впереди начали переговариваться и искать источник странных звуков, оглядываться. Они могли обнаружить конфуз, и Нечаев совершил второй за день геройский поступок. Он чуть приподнялся, насколько могли позволить ремни, и громко крикнул, обращаясь к Тине Шек:

– Тина, дорогая! Как ты там?

Актриса повернулась к нему с передних рядов и, польщенная, взмахнула рукой:

– Я прекрасно, милый, просто прекрасно!

– Спой нам! – не отставал Нечаев.

Тина поморщилась:

– Тьфу на тебя!

Но остальные пассажиры подхватили просьбу Нечаева и зааплодировали. Актриса не смогла отказаться и протяжно затянула:

Уловка сработала, все внимание было привлечено к Тине. Нина благодарно посмотрела на Нечаева. Ей полегчало. Испорченную зеленую шляпу она свернула и держала на коленях, потом достала из сумки пакет, замотала в него комок, крепко завязав, и спрятала в сумку. Никто ничего не заметил. Нечаев с жалостью смотрел на девушку. Нина прошептала:

– Ни разу не укачивало, не знаю, почему так получилось! Извините, спасибо большое!

***

Нина восприняла известие о своей беременности внешне спокойно. На заявление докторши, которая, деловито шуровала ей снизу пальцеобразным ультразвуковым датчиком и со всех сторон показывала на экране монитора непонятного червяка, будто глинистого, как в старом пластилиновом мультфильме, Нина коротко ответила «ясно» и больше ничего не сказала.

У червяка уже билось сердце, быстро, неистово, как-то не по-настоящему. Докторша показала ей булавочную головку ребенка, проехалась датчиком по спинке и отметила, что позвоночник закрылся, все в порядке.

Нина задумчиво вышла из клиники. Странно было осознавать, что внутри теперь что-то живет, и радовалась на самом деле, просто не знала, как положено показывать эту радость. Она вдруг поняла, что хочет такого червячка. Осознание того, что теперь с Кайши все наладиться, мягко укрыло ее со всех сторон, заботливо согревая на осеннем холодном ветре.

«Поженимся, уйду в декрет, буду воспитывать нашего ребенка, карьера не убежит!», – размышляла она. – «Зато не будет теперь споров с Кайши. Я же вижу, что его начинает раздражать, что я постоянно вылезаю со своими идеями. А так, полностью отдам себя семье, ему буду просто хорошей женой и другом. Захочет, может советоваться со мной по работе, а я буду гулять с ребенком, заниматься какой-нибудь гимнастикой для мамаш, научусь готовить, а он будет приходить с работы в уютный, созданный мною дом, и будет балдеть от своей жены и сына… или дочки».

Нина села в автопилотник и продиктовала адрес корейского ресторана на набережной, в котором они договорились встретиться с Кайши. Парочка давно приметила этот небольшой ресторанчик и часто забегала туда перекусить. Посмеивались, что российские китайцы, а едят корейское.

Нина пришла первой и выбрала столик в углу с небольшими, туго набитыми диванчиками с пестрыми подушками. Внутри все прыгало от радости. Пока ехала до ресторана, уже начала ощущать себя закоренело беременной, и очень хотела быстрее поделиться этим с Кайши.

Принесли стартовые закуски и травяной чай, которые здесь подавали по умолчанию. На большой квадратной менажнице лежали маринованные овощи, политые острым, красным от специй соусом – несколько видов свернутой в трубочку многослойной капусты, кусочки репы и половинки вымоченных перепелиных яиц с бледными желтками, здесь же были уложены хрустящая холодная лапша и жареный тофу.

Вдруг жадно захотелось этой острой вкуснятины, и Нина не стала ждать, развернула палочки для еды и торопливо схватила кусочек. Рот обожгло ядерными специями. Быстро управившись с половиной тарелки, она остановилась передохнуть, блаженно запивая жгучесть чаем из маленькой грубоватой пиалки.

Кайши подошел сзади и обнял ее за плечи:

– Вот обжора!

Нина радостно повернулась, встала и чмокнула его в щеку. Она лукаво поглядывала на Кайши, пока тот размещался на диване и нарочито медленно копался в меню, важно перелистывая страницы, хотя прекрасно знал весь ассортимент ресторана.

Кайши был в хорошем расположении духа, разговаривал о работе, в очередной раз пожаловался ей на Татьяну Духову – сотрудницу их отдела, которая начала качать права, постоянно отстаивать свои бредовые идеи и, вообще, выходить за рамки приличий, а также просто извела Кайши своим внешним видом. Каждый день какой-то фриковый наряд, короткие юбки, яркий макияж! Черт знает что! Он пытался не обращать внимания, но она как будто специально его провоцирует!

Нина улыбнулась:

– Может, влюбилась в тебя?

Мужчина фыркнул, скривившись:

– Ерунда!

– А я тебя люблю! – переменила тему Нина.

Кайши тоже улыбнулся.

– Ну, да… и я! – он с теплотой посмотрел на нее и вдруг предложил, – Давай в январе съездим куда-нибудь? На лыжах покатаемся? А? Или, наоборот, на море, погреемся. Надоело все. Надо отдыхать. Без отпуска почти этим летом! Мне уже по ночам снится Китай, Китай, один Китай, это объединение. Вчера снилось, что я нитками сшиваю флаги вместе – российский и китайский, представляешь? А у меня не получается, иголка не втыкается, измучился! – он засмеялся, и Нина поняла, как сильно и бесповоротно любит его.

– Слушай… я беременная. Выходи за меня замуж! – вдруг перебила она, и поправилась. – То есть женись на мне… что ли….

Кайши, улыбаясь, смотрел на Нину.

– Что?

Нина засмеялась:

– Я предлагаю тебе руку и сердце! – торжественно пояснила она. И повторяю! Я нас с тобой будет теперь ребенок. Вот так! – Она подцепила палочками кусочек маринованной репы.

Кайши медленно менялся в лице.

– Какой ребенок? – громко переспросил он, но тут же оглянулся и тише повторил. – Подожди, какой ребенок?

Нина все еще улыбалась и тщательно пережевывала острую закуску, периодически открывая рот, вытягивая губы и вбирая в себя воздух.

– Такой ребенок! – пояснила она весело, нараспев, – Твой и мой… мой и твой. Я сегодня ходила к врачу, все точно! Даже сердце показали, как бьется.

– Ты чему радуешься? – прошипел Кайши.

Нина удивленно уставилась на него. Лицо Китайца стало каменным. Опустив взгляд, словно рассматривая тарелку с закусками, Кайши медленно произнес:

– Нинель, мы так не договаривались!

Он поднял на нее глаза.

– Мы с тобой не договаривались! Ты почему опять… одна… все решила? Ты как вообще? Нет, ну молодец! – он с негодованием откинулся на диване.

Нина была ошарашена:

– Почему одна? Я не одна, так получилось! Я не собиралась вообще-то, – промямлила она.

Острота от корейских маринадов во рту начала превращаться в горечь. Кайши помолчал, пододвинул к себе чайник и покрутил его на столе, указательным пальцем придерживая за носик.

– В общем, так! – серьезно сказал он, не глядя на Нину, – Ни о каком ребенке даже не говори. Это глупость! Мы не готовы. Зачем это сейчас? Это твое решение? Тебе с этим нужно разобраться! Как, вообще, это получилось? Ну, как? – он резко отодвинул от себя чайник.

У Нины в голове зашумело.

– То есть как, не готовы? – переспросила она. – Тебе сорок лет почти, по-моему, пора готовиться…

Кайши медленно поднялся и прошелестел:

– Спасибо, что о возрасте вспомнила. Я тебе сказал – решай эту проблему! И в следующий раз, постарайся хоть немного меня в свои планы посвящать!

Он сгреб в охапку сумку и быстро пошел к выходу.

Нина осталась одна. Официантка бесшумно принесла и выставила перед ней две большие красиво оформленные тарелки с рисом, рыбой и лапшой с морепродуктами.

***

В Шанхае поздней осенью было тепло. Нина вышла из отеля и, повернув, пошла по Нанкинской улице в сторону набережной. Улица кишела людьми, Нина плотнее прижала к себе сумку и молча отмахивалась от пронырливых уличных торговцев, сующих ей в нос жареных осьминогов на палочках, напитки в длинных стаканах и разноцветные листовки, обещающие разнообразные утехи.

Гигантские витрины магазинов пестрели голографическими рекламами, показывая бегущих толстяков в модных спортивных кроссовках, черных моделей, демонстрирующих массивные золотые часы и прочие побрякушки. Чаще всего выскакивала реклама курортов Тайваня. Все это было немыслимо далеко и недостижимо. Неужели где-то люди беззаботно отдыхают?

Слез давно не было. Неспешно продвигаясь в толпе прохожих, она вспоминала, что плакать начала после второго разговора с Кайши. В кафе, в тот день, не поверила, что он говорит серьезно, решила, что от неожиданности так среагировал. Но когда Кайши снова доступно, четко, словно вырезая каждое слово, объяснил, что не хочет ни ребенка, ни продолжения этих разговоров и опять обвинил ее в самодеятельности, Нина начала плакать.

Она плакала много – перед ним, изматывая своими наивными планами на будущее, потом в одиночестве дома, по ночам. Через неделю Нина поняла, что выхода нет. Ей казалось, что она выплакала всю жидкость из организма. Кайши практически порвал с ней, хотя по умолчанию, подразумевалось, что в случае, если от ребенка получится избавиться, они смогут продолжить отношения.

Нина совсем запуталась. Кайши любил ее. Он несколько раз ей это говорил. Он не был женат, и по возрасту и статусу был готов для создания семьи. Оба были частично с китайской кровью, которая, казалось, еще сильнее скрепляла их, как невидимая связь. Оба работали над общим делом, понимали друг друга с полуслова, им было хорошо. Что его останавливало? Непонятно. Нина плакала и не понимала. Без мужа и придуманной ей семьи рожать она не хотела. Родить одной, значило потерять всё – Кайши, время, карьеру, всё.

В России аборты были запрещены давно. Нина знала, что есть неофициальные заведения, но понимала, что там за результат никто отвечать не будет. Маленький червяк внутри молча жил и увеличивался в размерах. Она поглаживала свой плоский пока еще живот и не могла поверить, что нужно искать место, где червяка убьют.

Нина решила лететь в Китай, где «процедуры» проводили официально, и можно было надеяться на адекватную помощь. Она взяла отгул на несколько дней и вылетела в Шанхай. Клиника, которую она выбрала, была достаточно опрятной, персонал говорил на китайском и на русском. Видимо, желающих из России «подлечиться» было немало.

Доктор попался маленький, тщедушный, с острыми локтями, торчавшими из коротких рукавов мешковатой хирургической робы. Он осмотрел Нину, кивнул и отправил ее в приемное отделение, оформлять документы. Выложив солидную сумму, Нина прошла в предоперационную палату с небольшим окном, узкой кроватью и тумбочкой. Не было даже раковины, чтобы помыть руки.

На кровати в упаковке лежала стерильная распашонка, одноразовые огромные, какие-то карикатурные бахилы, тапочки и шапка на резинке. Нина облачилась и села на кровать в ожидании. От синтетической резинки на шапке невыносимо чесался лоб.

За ней пришли через час, операционная располагалась в соседнем помещении. Нина прошуршала к креслу, не отрывая ноги от пола, чтобы бахилы не слетели, и, стараясь, не смотреть на инструменты, разложенные на столе рядом с доктором, вскарабкалась на кресло. Она откинулась назад и подала руку подошедшей сестре, которая ловко вошла иглой в вену и ввела лекарство, от которого стало дико хорошо и совершенно безразлично. Нина, прикрыв глаза, расплывчато видела, как доктор берет со стола какую-то прозрачную трубку, присоединяет к ней шланги и продувает со странным чавканием.

Потом Нина отключилась. Появившиеся в ее голове, и даже не в голове, а как будто где-то на внутренней поверхности глаз, маленькие разноцветные кружки и многоугольники составили странные узоры. Нина заинтересованно рассматривала картинку, которая вдруг разлетелась в разные стороны, а потом опять сложилась, уже в другой рисунок. Фигурки ловко соединились в ровную мозаику, выложив собой красивый цветок.

Как в калейдоскопе, вспомнила Нина старую игрушку, которую разглядывала в детстве, так давно, что совсем забыла про нее. Сейчас калейдоскоп резко и головокружительно менял цвета и форму составных частей, словно демонстрируя все возможности своей переменчивости и многоликости. Цветные строения всё быстрее разрушались, потом вновь собирались и разлетались опять. Вместе с нарастающей скоростью беснующихся фигурок появился зудящий, распирающий челюсти, неприятный звук. Стало страшно, Нина хотела закричать, но не смогла. Она с усилием открывала рот, и напрягала мышцы живота, но получалось только слабое «х-х-х», как будто на морозе дышала на ладони, пытаясь согреться.

Вдруг, калейдоскоп остановился, и шум в голове прекратился. Девушка почувствовала, что падает вниз, вздрогнула, но потом поняла, что падает на самом деле мозаичная картинка. Она судорожно вытянула руки, пытаясь схватить ее, но было поздно. Мозаика ударилась о невидимую поверхность, раздался тупой неприятный звук, как от удара тяжелым по голове, и весь узор калейдоскопа перечертили длинные неровные трещины. Нина в последний раз напряглась, чтобы закричать и с протяжным стоном очнулась на узкой койке в своей маленькой палате.

Все прошло без осложнений, как сказал врач, зайдя осмотреть пациентку перед выпиской. В тот же день Нина вернулась в гостиницу, мрачно осознавая, что тощий доктор вычистил вместе с червяком что-то еще, что-то важное и жизненно необходимое для Нины, то, чего теперь нет и никогда не будет в ней.

Выйдя на набережную Вайтань, Нина подошла к перилам, посмотрела на мерно дышащую реку и перевела взгляд на блестящие башни района Пудун, торчащие, как ракеты, на противоположном берегу и интимно прижимающиеся друг к другу. Новой постройкой Пудуна, была самая высокая башня в виде бутылки.

Нина повернулась и увидела позади огромного блестящего быка – старинный памятник, посвященный рыночной силе Шанхая. Слева, метрах в пяти, был расположен другой памятник. Железные фигуры оборванных людей. Пять человек – трое мужчин, женщина и маленький ребенок. Фигуры были истощенные, в оборванных одеждах, с неровными отверстиями по всему телу. Голова ребенка была неестественно наклонена вбок, будто отрезана. Юбка женщины была изодрана и металлическими лохмотьями свешивалась, еле прикрывая израненные худые бедра. Люди будто медленно брели куда-то, направив лица в сторону старого города. Нина подошла ближе и прочитала надпись на табличке перед монументом «От правительства Японии. С печальной и скорбной памятью о Нанкине». Нина внимательно осматривала застывших железных людей. У них не было глаз. Памятник был устрашающим, однако рядом привычно останавливались туристы, чтобы сфотографироваться с измождёнными жертвами.

Нина вздохнула, пустота переполняла ее, и она будто видела себя рядом с этими рваными металлическими людьми – грязной, лохматой и глубоко одинокой.

Внезапный протяжный скрежет заставил ее оторваться от своих размышлений. Нина повернулась в сторону рядом расположенной аллеи с двумя рядами редких, воткнутых в маленькие квадраты газона деревьев. Она не поверила своим глазам – вся аллея вдруг медленно поехала в сторону, издавая тот самый громкий стонущий скрежет. Деревья наклонились чуть назад, будто сопротивляясь непонятному движению.

Старая китаянка, проходившая мимо Нины, истошно закричала и упала, распластавшись, ища точку опоры и цепляясь за землю. Нина повернулась в сторону набережной – толпа туристов нестройно разбегалась, люди начали кричать на разных языках. Аллея не переставала беспардонно елозить туда-сюда, будто сломанный конвейерный механизм.

Нина с ужасом перевела взгляд на реку – раньше спокойная, Хуанпу начала раскачиваться, расплескивая большие неестественные, упрямые волны, которые разбивались о крутой берег набережной и снова нападали на нее, как собаки.

Неожиданно где-то внизу, Нине показалось, что это внутри нее, бабахнуло и затряслось. Она потеряла равновесие и упала, но быстро вскочила и тоже побежала. Удар из-по земли повторился, потом все стихло, но через несколько минут аллея снова поехала в сторону. Нина подбежала к большому старинному зданию, не зная, куда деться и повернулась к набережной. Снова сильно грохнуло, и Нина увидела, как верхние этажи башни «бутылки» на другом берегу медленно и торжественно съехали в сторону и, разлетаясь крупными кусками, обрушились вниз.

Река продолжала беспокоиться, некоторые волны уже достигали высокого берега набережной и выплескивались на мостовую. Паника вокруг нарастала. Нина повернулась и бросилась бежать в сторону гостиницы.

Землетрясение в Шанхае было небольшим по магнитуде. Пострадало двести человек, погибло около пятидесяти. Так, по крайне мере объявили по всем сетевым каналам. Основным разрушениям подверглись новоиспечённые небоскребы района Пудун. В старом городе провалились под землю и разрушились все пять металлических фигур памятника жертвам Нанкинской резни. Железный бык лишь немного накренился в сторону и совсем не пострадал.

Глава 5

Антон зашел в избу. За столом сидели трое. Он поздоровался и повесил потную фуражку на хищный крючок у двери. Старший за столом, грузный смуглый мужик с сизым бельмом вместо левого глаза, налил из большой бутылки мутную белую жидкость и хрипло спросил:

– Будешь?

Антон отрицательно помотал головой – можно было и не пробовать, все равно бы не получилось. На печке в углу кто-то зашевелился, пестрая короткая занавеска отодвинулась, и из темноты показалась вихрастая голова Ваньки. Ванька был хозяйским сыном, лет шести. Худосочный, конопатый, с вечной тягучей зеленой соплей из одной ноздри, норовившей сбежать. Он в последние дни часто попадался на глаза Антону.

Ванька высунулся из-за занавески, затем свесил ноги в дырявых носках и спрыгнул вниз, ловко попав в старые тапочки с изорванными грязными помпонами.

«Кто-то оплатил информацию», – подумал Антон.

Ванька, гулко топая пятками, прошел к столу и разместился на краю скамьи, сутуло скрючив спину. Второй из сидящих, остроносый, бледный, похожий на фрица мужчина, потрепал мальчика по макушке и спросил:

– Пить будешь?

Ванька шмыгнул, затягивая соплю обратно в недры носа, и шепелявя, ответил:

– Нет, мне нельзя! Мамка жаругает.

Ванькину мамку Антон не видел ни разу, вероятно, запрос на общение со взрослыми местными был дорог, и никто не заказывал. Антон же экономил и не стал бы тратить деньги на такую ерунду. Он тоже сел за стол, большой деревянной ложкой подчерпнул из закопченного чугунного котелка, стоявшего в центре, густую горячую кашу и шлепнул себе на тарелку.

– Что расскажешь? – обратился к Ваньке третий, цыган с ровными блестящими грязноватыми кудрями, которые пружинами свешивались на глаза.

Мальчик покосился на горшок с кашей и прошептал:

– Послежавтра будет всего больше тысячи танков – ихних и ваших!

Он замолчал, уставившись на котелок.

Фриц вздохнул и громко сказал:

– Покормить!

Ванька сразу оживился и быстро наложил себе в тарелку три ложки, затем проделал в каше заборчик по окружности, чтобы быстрее остывало, зачерпнул немного, подул, смешно надувая щеки, и оправил в рот первую порцию. Громко чавкая, Ванька объел горку по бокам, потом проделал новый забор и остановился на несколько минут.

– Битва будет определяюш-шей. Ваша победа обешпечит в дальнейшем весь ход войны, – Он снова принялся за кашу, а когда доел последнюю крупинку, вытер рукавом влажный рот, тихонько рыгнул и посмотрел на старшего, Одноглазого, – Выезжать нужно пошлежавтра утром. Уже щас идут… штолкновения. Послежавтра двенадцатое июля. В девять по утру начнется месиво! Иж экипировки все как обычно, амуниция полная. Но всёрно! – Он помотал головой и икнул. – Всёрно! Многих это не шпасет! Понимать надо! Там, брат, главное, быштрота! Бока не подштавлять, штараться в нос итьтить.

Все за столом внимательно слушали мальчишку.

– Ихние тигры бьют на две тыщи метров, а ваши… ну, вы жнаете, в общем. Но шанс есть, наших танков немало! И оштанется там… немало. Нельзя тормозить, кто юркий, тот выдет! Ш шобой побольше гранат и ручного – если танк из штроя выдет – вылазьте! По месту отдельно сообщат, утром, двенадцатого.

– А сколько их точно? Людей? – спросил Одноглазый.

Ванька мотнул головой:

– Эт не мое, кого постарше купите. Я все рашкажал! – Он вздохнул, затянул показавшуюся вновь соплю и сыто улыбнулся. Вместо переднего зуба во рту у него зияла черная дырка, граничащая с розовой набухшей нежной десной.

Антон понял, что информация по тарифу закончилась, и принялся за кашу. Мужики, молча чокнувшись, выпили.

Одноглазый снова обратился к Ваньке:

– А чего шепелявишь-то?

Ванька продолжал улыбаться:

– Жубы молочные выпадают, понимать надо.

Фриц, усмехнувшись, спросил ради интереса, зная, что информатор больше не скажет ничего по существу:

– А что, в принципе, дальше будет?

Ванька, нахмурившись, повернулся к нему:

– В каком шмышле?

Фриц налил по новой и передразнил:

– В шмышле! Когда вырастешь? Что будет?

Ванька почесал затылок и задумчиво ответил:

– Когда я вырасту все ижменится…

– А что изменится? – не отставал Фриц.

– Все ижменится! Я буду носить тапочки на ражмер больше.

Пацан сунул ноги в тапки с помпонами и поплелся к печке, одной рукой выдергивая из задницы заевшуюсяся штанину.

Цыган взял стакан, не чокаясь, выпил и, глядя в стол, сказал:

– Теперь все или ничего, обосрёмся – будем сосать лет пять, а может и всю жизнь!

Он обратился к Антону:

– Ты гранат набрал? Видел! Отсыпать надо. У меня деньги закончились на информаторах три недели назад. Делись… Дымовухи и пару ножей… Я их живьем резать и душить буду. Мне терять нечего… эх!.. – он укоризненно посмотрел на Одноглазого. – Сопляка взял! Точно провалимся!

Антон обиделся на сопляка, но ничего не сказал. Одноглазый тоже молча жевал кашу. Цыган пьяно откинул кудрявую челку назад и обратился к Фрицу:

– А ты? Тоже мне… чего аватар сменила? Деньги только на расход! Могли бы оружия закупить или информаторов получше этого, – он зло кивнул на печку. – Че те бабой-то не ходилось?

Фриц недовольно скривил губы:

– Бабой не ходилось? Посмотрела бы на тебя, когда десять человек трахают! Не то, что аватар, пол бы сменил! Здесь бабой нельзя!

Одноглазый стукнул кулаком по столу.

– Баста! Ребенок, – он зыркнул на Антона. – Зафиксируют разговорчики, выведут всех. Помалкивайте!

Антон встал, положил ложку на пустую тарелку и пошел к двери. Цыган крикнул ему вслед:

– Послезавтра в девять!

Антон вышел на крыльцо. Пахло скошенной травой и кострами. От земли, лысеющей в местах частого хождения – вдоль забора к бане, от бани до поленницы – разило жаром, впитавшимся в нее за день. Узкая утрамбованная двухколейная дорога от дома змеевидно уползала вперед, вдаль, заканчиваясь, словно обрезанная, прямо посередине огромного темно-рыжего шара, наполовину закатившегося за линию горизонта. Откуда-то неприятно повеяло жженой пластмассой.

Антон задержал дыхание и снял multifeel—шлем.

Как всегда, при переходе в режим реального времени немного кружилась голова. Он провел в шлеме около четырех часов. В комнату заглянула мать и, обрадовавшись, что он не в игре, позвала ужинать.

Отец уже доедал и недовольно скривился, когда Антон плюхнулся за стол рядом с ним.

– Мам, хлеба нет? – беззаботно спросил Антон.

– Нет, сегодня не успела купить. Вечером уже все разобрали. Без хлеба поешь.

Антон пожал плечами и принялся за жареную картошку. Ощущение сытости от виртуальной каши улетучилось очень быстро, и он был зверски голоден.

Набив рот, Антон обратился к отцу:

– Пап. Сегодня опять воняло! Шлем скоро накроется, ты когда мне новый купишь? Завтра уже край, послезавтра выступаем – решающая битва!

Антон начал играть с первого класса. Поначалу играл ради интереса, испробовал все новинки рынка. Потом увлекся профессиональным киберспортом и не пропускал ни одного мало-мальски важного турнира. Все свободное время отдавал он-лайн играм.

Игровые мегазвезды зарабатывали миллионы смарткоинов, и он надеялся в будущем стать одним из них. В школе пошли проблемы из-за несданных тем, но Антон рос сообразительным и неглупым мальчиком, быстро управлялся с уроками и смог удержаться на уровне троек и даже четверок. Его «деревянная болезнь», которую так и не смогли расшифровать, и которая никаких страданий, кроме необычного вида не причиняла, в этой ситуации помогала ему. Мальчик научился пользоваться своим положением, и учителя нередко спускали прогулы или несделанные уроки из жалости.

Совсем маленьким Антон интересовался книгами, рано научился читать и читал много. Родители сначала насторожились, вокруг мало кто этим занимался, было необычно, но, в конце концов, решили, что ничего страшного нет.

Как только Антон начал играть, книжки были отодвинуты на второй план. К двенадцати годам он смог добиться определенных успехов. Последней страстью стала GPW—3 (Great Patriotic War), одна из самых рейтинговых игр во всем мире, которая брала начало от популярной когда-то белорусской бойни «Word of tanks».

Антон около года болтался по игре без команды, пробуя разное оружие, коряво участвуя в небольших сражениях и даже в диверсионной работе. Он мечтал о своей команде и выходе на международные соревнования.

В школе Антону удалось найти серьезно настроенных людей – двух одиннадцатиклассников, виртуозно владевших игрой, которые не сразу, но все-таки взяли его к себе, не смотря на возраст. Они втроем, и старшая сестра одного из одиннадцатиклассников, которую Антон никогда вживую не видел, начали выдавать неплохие результаты. В итоге они создали и зарегистрировали свою команду, став танкистами пятой танковой армии.

Антон фактически жил в игре последний год, поэтому, когда начал барахлить шлем, первым делом обратился к отцу – требовалось купить новый. И сейчас, во время обеда Антон в очередной раз напомнил об этом.

Слава угрюмо молчал. Сначала он надеялся потянуть с покупкой до нового года, когда дадут хоть какую-нибудь премию, но тут как гром ему сообщили, что их филиал банка полностью сокращают, что, по сути, означало увольнение. На заработке оставалась Лиза, которая начала работать совсем недавно, потому что после родов посвятила себя больному ребенку и до последнего возила его по каким-то бесполезным и дорогим санаториям, реабилитационным центрам и новым врачам-консультантам. Она успокоилась, когда совершено четко поняла, что изменений не будет, сама себе сказала, что «деревянность» не болезнь и вышла на работу медсестрой в поликлинику.

Оставаться на одной зарплате семье можно было, но в очень узких рамках – только самое необходимое, пока отец ищет работу. Сложно было решиться объяснить Антону, что дорогостоящий шлем не является сейчас необходимым, но Слава понял, что затягивать с разговором нельзя.

– Слушай, дорогой, у меня проблемы…

Антон вопросительно уставился на него.

– На работе проблемы… насчет шлема я имею ввиду, – чувствуя неловкость, произнес отец.

У Антона округлились глаза:

– В каком смысле? Шлем нужен, папа! Ты что? – Он повернулся к матери, ища у нее поддержки. – Вы чего? Не понимаете?

Мальчик со злостью бросил ложку на стол. Лиза опустила глаза. Он очень любила сына, но знала, в какую ярость он может прийти. Это началось в раннем детстве. Антон почти всегда получал то, что хотел. И не потому, что он был болен, и его баловали. Просто Лиза увидела однажды, как он кричит и багровеет своей деревянной кожей, превращаясь в какое-то фантастическое чудовище. Антон мог крушить все вокруг без остановки. Поэтому родители всегда старались давать ему то, что необходимо. Сейчас Антону был необходим шлем. Учитывая, что ему было не три года, мать попыталась объяснить, но Антон просто взбесился, от гаджета сейчас зависело его будущее!

– Как вы смеете? Я что, много прошу? Я еле-еле вылез на этот уровень! У меня и так проблемы… с реакцией… руки не слушаются, а мне надо! Надо, чтобы слушались! Сами родили… буратино! – голос его задрожал. – Теперь обязаны обеспечить! Без шлема ничего не будет! Послезавтра решающая битва! Прохоровка!

Отец не выдержал и хлопнул по столу:

– Прекратить!

Раздался неприятный нарастающий писк, постепенно переходящий в свист – сработал датчик крика. Мать всплеснула руками и зашикала на мужа. Она отключила блок на стене, свист прекратился, но было понятно, что к ним уже едут, и нужно будет объясняться, показывать квартиру и вести себя тихо, чтобы доказать, что никто не применял насилия в семье.

Росармейцы прибыли через восемь с половиной минут. Два крепких парня, одинаковой непримечательной наружности, и строгая молодая дама в темно-синей форме. Дама была пышной, но костюм носила на размер меньше, поэтому брюки обтягивали взбитый зад и несоразмерно худые икры, а рубашка была заметно тесна – короткие рукава удушающе пережимали молочные плечи с разбросанными крупными размытыми веснушками.

Парни почти не разговаривали, только уставились на Антона, разглядывая необычного мальчика, но как-то не удивленно, а скорее скучающе. Видно было, что они присутствуют при «анализе» в качестве телохранителей пышки. Та должна была динамично проверить состояние семьи.

Она выслушала лепетания Лизы насчет того, что «они ни-ни, просто случайно, повздорили, никто никого не трогал», потом по-хозяйски велела всем сесть на диван, сама расположилась напротив. Анализаторша внимательно рассмотрела Антона и родителей, не стесняясь длительной паузы, потом недовольно спросила, глядя на Антона:

– Что с ним?

Лиза, встрепенувшись, поспешила объяснить:

– Заболевание..редкое..с рождения.

Дама, позевывая, достала планшет и начала задавать стандартные для процедуры вопросы: почему сработали датчики крика? Что стало предметом ссоры?

Когда она услышала, что всё дело в игровом шлеме, цыкнула и закатила глаза, потом обратилась к Антону, фиксируя диалог на камеру планшета:

– Антон Стрельников, тебя кто-нибудь здесь обижает?

Антон буркнул, что нет.

Тот же вопрос был задан сначала Лизе, потом Славе. Получив отрицательные ответы, дама выписала штраф и уехала вместе с росармейцами.

Стрельниковы постепенно отходили от испуга. Отец смотрел в пол и качал головой, периодически покрякивая от досады. Лиза укоризненно поглядывала на сына.

– Тебе не стыдно? – обратилась она к нему.

Мальчик вскинулся.

– Мне стыдно? Я сказал, – Он медленно, четко и ультимативно произносил каждое слово. – Я сказал! Мне шлем нужен завтра. Край. Если не получу! – Он обиженно поджал губы. – Если не получу, то вы получите!

Он уже собрался уйти, когда отец поднял голову и спокойно обратился к нему:

– Хрен тебе, а не шлем! Совсем берегов не видишь! Как с родителями разговариваешь?

Антон снова побагровел, повернулся, уже собираясь ответить, но вдруг остановился. Лицо его просияло. Мальчик твердо, не моргая, смотрел в глаза отцу, потом чуть приоткрыл рот и протяжно пропел:

– А-а-а-а.

Родители оторопело смотрели на него.

– А-а-а, – продолжал Антон, прибавляя звук, и через несколько секунд крик его разносился по всей квартире, проникал во все уголки, нестерпимо бился в уши. Лиза в отчаянии вскочила. К упражнениям Антона присоединился писк сработавшего датчика крика.

Отец подбежал к Антону, замахнувшись, но потом передумал и только зло бросил ему в лицо:

– Все равно шлем не получишь! А если хочешь орать – ори! Тебя заберут от нас в соцопеку, тогда, вообще, никакого шлема не будет! Никаких игр… месяца два будут разбираться, кто прав, кто виноват.

Антон не ожидал такого поворота и закрыл рот.

В соцопеку нельзя! Пропустить предстоящее сражение нельзя. Он стиснул зубы и отвернулся. Предстояло снова разговаривать и объясняться с росармейцами.

***

Антон влез в тяжелый грязно-синий комбинезон, застегнув все пуговицы от паха до шеи. Танковый шлем был новым и пах кирзой, он натянул его на голову. Выйдя во двор, Антон увидел, что Одноглазый, Цыган и Фриц уже готовы и стоят на крыльце. На ровной площадке во дворе, не совсем вязавшейся с перекошенным забором и дряхловатой избой, зеленел здоровенный Т-34.

У танка стоял невысокий усатый мужчина с волевым лицом, в форме и круглых очках в черной оправе. Фриц тихо спросил:

– Чё это? Эт чё, Сталин?

Антон скользнул взглядом по форме и погонам – две большие звезды сверкнули на солнце. Антон неплохо изучил военное дело, из всей бригады он один хорошо разбирался в чинах и знал основной командный состав. Это было выгодно, потому что при правильном армейском поведении участникам начисляли бонусы, смарткоины и давали больше информации о предстоящих задачах. Знание теории, собственно, позволяло Антону оставаться в команде, потому что в сражениях он не блистал.

– Ротмистров, – прошептал Антон, подскочил к военному, вытянулся перед ним и взял под козырек.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – отчеканил он.

Ротмистров посмотрел на остальных на крыльце, те, как по команде, повторили за Антоном.

Одноглазый, как старший, отрапортовал:

– Пятая подгруппа сто десятой танковой бригады к выполнению боевого задания готовы!

– Кто руководитель бригады? – хмуро спросил Ротмистров.

Одноглазый замялся. Он не знал. Антон звонко выкрикнул:

– Подполковник Хлюпин, товарищ генерал-лейтенант!

Ротмистров удовлетворенно хмыкнул. Антон воодушевился – правильный ответ сулил бонусы на счет подгруппы. Все четверо стояли навытяжку.

Генерал заложил руки за спину и повернулся к Одноглазому.

– Штаны просиживаете? Почему еще не на месте? Вся пятая гвардейская в роще, марш-бросок на триста километров. Мессеры буянят! А вы тут?

Одноглазый опустил голову. Фриц вступился за него:

– Нас информировали о том, что сегодня в девять!

Ротмистров злобно обернулся к нему и прошипел:

– Почему не по форме?

Антон пихнул Фрица локтем:

– Заткнись!

Но было поздно, наверняка заработанные смарткоины уже слетели со счета. Антон громко выкрикнул:

– Виноваты, товарищ генерал-лейтенант! Исправим! К бою готовы!

Ротмистров надвинул фуражку на лоб, совсем близко к очкам, и цыкнул языком:

– Разгильдяи, твою мать!

Потом выпрямил спину и громко монотонно завёл:

– Пятая подгруппа сто десятой танковой бригады пятой гвардейской танковой армии! Вам предстоит сражение на рубеже Веселый, деревня Прохоровка. Предварительные данные о силах противника – семьсот танков, дивизия эсэс «Адольф Гитлер», второй, третий танковый корпуса эсэс, – он на секунду остановился и, чуть смягчившись, добавил, – В общем, на всех хватит… – затем торжественно продолжил, – Бойцы! Это решающая битва! Не жалеть живота! Все мертвые в зачёт в случае победы… Не щадить… – голос его дрогнул. – Не щадить ни себя, ни врага!

Антон стоял стрункой, уже предчувствуя, как будет рвать немцев на тряпки. Он покосился на соратников, они тоже были на мази. Решающее сражение и победа в нем гарантировали переход на новый уровень, это сулило обеспечить себя игрой еще на один год, иметь возможность выхода в финал, а потом, глядишь, исполнятся заветные мечты – слава, деньги, все прелести жизни успешных киберспортсменов.

Ротмистров закончил и взял под козырек. Четверо бойцов хором ответили:

– Служим Советскому Союзу!

Ротмистров снял очки, обрисовал в воздухе руками нечто, что сразу превратилось в объемную карту местности, красной каплей отобразил точку, куда им следовало прибыть, затем по-отечески посмотрел на всех и растворился в воздухе.

Антон повернулся к Фрицу и передразнил:

– «Чё эта? Сталин?» – он гоготнул. Сталин! Ну, ты дала жару!

– Пошел ты, – огрызнулся Фриц.

В кабине управления танка разместился Цыган, который был водителем, рядом с ним втиснулся Антон. Запахло мужским потом вперемешку с керосином.

Функция Антона в танке была неполноценной, как он считал. Будучи радистом, работать по профилю он не мог – радиоаппаратура танка давно сломалась, а денег на покупку и установку новой не было, поэтому в ведении Антона оставался только пулемет в правой боковой части, по сути пукалка, которая особой роли в бою не играла. Часто требовалась помощь водителю – рычаг переключения скоростей был тугим, и нещадно заедал, поэтому Антон наваливался всем телом и помогал Цыгану переключаться при езде. Вот и вся роль Антона в команде, он был недоволен этим, но понимал, что на другое претендовать пока не может из-за отсутствия опыта и профессионализма.

Командир – Одноглазый – занял свое место в боевом отсеке наверху, и поставил ноги на плечи Цыгану. Рядом с командиром разместился Фриц.

Внутри было тепло. Антон представил, что будет на поле боя – невыносимая духота и жарища. Цыган выжал сцепление, вытянул поршень насоса, машина завибрировала и загудела. Он переключил рычаг на первую скорость и потянул ручку газа. Танк двинулся вперед, кабину заполнили шум и лязг. Все знали, что слышимость с этой минуты нулевая.

Антону на своем месте не было доступа к прибору кругового обзора, всё, чем он располагал – маленькое окошко для пулеметной стрельбы диаметром в палец. Запахло жжёным, неясно откуда – из танка или из неисправного шлема. Антон стиснул зубы и решил не обращать на это внимания. Совсем скоро они были на месте. Цыган остановился и заглушил двигатель, Антон прижался к своему окошку, стараясь оценить обстановку снаружи.

Поле дышало свежим рассветом, еще не успев разогреться от бледно-оранжевого солнца. Время остановилось, и казалось, можно вылезти из тесной железки, пройтись немного и брякнуться куда-нибудь в траву, не выжженную пока солнцем или артиллерией.

Визгливый гул мессеров разрезал тишину. Взрывы от снарядов заухали совсем близко. Бах, бах! Звук бомбардировщиков изменился, стал более басовитым, потом снова фальцет. Танки двинулись, Цыган тоже спешно завел машину. Сердце Антона часто забилось – вот он, момент истины, главное, собраться, сделать все, как надо, другого шанса не будет! Шум раздирал уши. Цыган начал привычно вести танк по зигзагу, размашисто вихляя. Он сосредоточенно высматривал дорогу и темные холмики немецких танков далеко впереди.

Командир единственным глазом, не отрываясь, смотрел в перископ. Время текло, как тягучий клей, и будто вовсе остановилось. Тут Командир правой ногой нажал на плечо Цыгана, приказывая остановиться, потом повернулся к Фрицу и показал ему кулак, что означало готовить бронебойный снаряд.

Фриц быстро достал тяжелую тугую обтекаемую дулю, с усилием вставил ее в пушку и крикнул «Готово!», его не было слышно. Танк после остановки еще покачивало, Одноглазый несколько секунд помедлил, всматриваясь в цель и вращая двумя руками механизмы поворота и подъема, затем крикнул «Огонь!» (тоже непонятно для кого), и нажал педаль спуска. Пушка бабахнула, дернув всю машину назад, кабина заполнилась едким порохом, неприятно застилавшим глаза. Фриц быстро схватил отлетевшую гильзу и выкинул ее в люк наверху. Цыган уже рвал рычаг переключения скоростей на себя, неистово матеря Антона, который замялся и не сразу пришел к нему на помощь. Машина взревела и поехала по зигзагу до следующего выстрела. Только еле уловимые пулеметные очереди, которые как градины отскакивали от боков танка, напоминали, что их тоже хотят подбить.

Цыган ехал быстро, около тридцати километров в час, от него многое зависело. Они сделали еще один выстрел, после которого открыли люк, чтобы выветрить пороховой дым из кабины, вентилятор, видимо, дышал на ладан. Антон приноровился стрелять из пулемета, пока они виляли по полю. Азарт и чувство непобедимости охватило его целиком. Он верил, что броня танка выдержит любые снаряды, и громко распевал, направляя огонь куда ни попадя.

Перед третьим выстрелом командир чуть дольше целился, он показал Фрицу раскрытую ладонь, на что тот подготовил осколочный снаряд. Когда грянул выстрел, резко запахло жженым пластиком, после чего Антон уже мало что понимал. Как в тумане он видел Цыгана, который орал, вытаращившись на него и показывая на ручку переключения скоростей. Антон попытался собраться и дотянуться к ручке, но сил у него почему—то не было. Руки не слушались. Затем он почувствовал сильный удар в бок машины, с той стороны, где сидел.

Цыган продолжал как в немом кино материться и на Антона, и на командира, в ответ на судорожные толчки ногой сверху. Антон не смог переключить скорость. Раздался и раскатился по всему телу мощный удар. Кабина заполнилась дымом. Антон задрал голову вверх и увидел, как Одноглазый откинулся на сидении, со лба его стекала жирная багровая струя. Фриц уже вылезал наружу, нещадно давя командира сапогами и оставляя позади себя быстро распространяющий огонь от пролитого горючего.

Цыган рванул к нижнему выходу, но Антон словно протрезвел и уже рьяно протискивался к люку. Он быстрее сообразил, что нижний люк заело и рванул наверх – через труп командира. Цыган схватил его за ногу, словно призывая пропустить, но Антон остервенело двинул ему сапогом в лицо, куда-то в область переносицы, потом еще и еще раз. Наконец, он вырвался из рук Цыгана, оставив его оглушенного в кабине управления и быстро выскочил наружу. Оглянувшись, Антон опомнился и протянул руку – помочь, но водителя уже заело резвое пламя. Как паук в банке, Цыган метался от стены до стены, не понимая, что надо двигаться наверх. Антон закрыл крышку люка и спрыгнул на землю.

Обернувшись, он увидел огромное поле, заполненное машинами. Некоторые тэшки безжизненно стояли, подбитые, с оторванными носами и кабинами. Другие были завалены набок, жалобно подняв гусеницы, остальные продолжали елозить по полю, оставляя за собой лязг и клубы пыли.

Антон побежал, пригибаясь под обстрелом, не зная, в какую сторону двигаться. Он увидел Фрица, который схватился в рукопашной с немецким солдатом. Тяжело дыша, он не мог одолеть навалившегося на него противника. Взглянув на Антона, Фриц сузил глаза, словно знал, что тот не придет на помощь. Антон дернулся к ним, хватаясь за пистолет, но немец уже всадил во Фрица откуда-то взявшийся нож и несколько раз провернул его в районе живота или паха.

Антон развернулся и бросился бежать. Он не сразу понял, что автоматически продолжает судорожно напевать песню, которую орал в танке. На поле лежали мертвые, много мертвых с вывернутыми руками и ногами, с обезображенными лицами, совсем не похожими на человеческие, с выпавшими из живота внутренностями – словно кто-то разбросал помои из протухших овощей и мяса.

Запах пластика стал невыносимым. Антон взревел и крикнул:

– Шлем!

Он упал на землю и, плача, повторил:

– Шлем! Шлем!

Он продолжал плакать в своей комнате, сдернув испорченный шлем, понимая, что испорчена теперь и вся его дальнейшая судьба в игре и, возможно, вся его жизнь.

***

Утром Антон поплелся в школу с большой неохотой. Весь день он, холодея от страха, ждал встречи со своими сослуживцами, даже боясь предположить, как закончился бой. В принципе, как сказал Ротмистров, в случае победы – все мертвые в зачёт. Это значило, что их всех восстановят в игре. Неприятно, конечно, вспоминать детали его поведения в танке, но на геройство без выхлопа никто не подписывался. Что еще оставалось делать?

Он краем глаза сканировал снующих мимо школьников, придумывая, что он скажет Цыгану и Одноглазому при встрече.

После четвертого урока Антон пошел в туалет, быстро оправился и поспешил на выход, но чья-то рука грубо схватила его за шиворот, больно царапнув по деревянной шее.

Антон весь сжался, и почувствовал, как сердце напряженно и быстро бьется где-то в кистях. Его держал здоровый детина в неопрятной одежде, тот, что в игре был Цыганом. Командир, худощавый и болезненно бледный подросток в очках, приблизился к Антону.

– Здравствуй, дружище, – протянул он тонким голосом.

Цыган мертвой хваткой держал Антона за воротник. Антон молчал и испуганно смотрел на командира, однако оправдываться не собирался.

– Что ж ты, козлина, натворил? – продолжал Одноглазый, ровно, без интонации выплевывая слова.

Антон еще надеялся, что злоба соратников обусловлена его предательством, но общее сражение выиграно, и они продолжат воевать.

Одноглазый поднял голову к небольшому окошку под потолком и вздохнул.

– Эх ты и гнедёныш! – медленно и тихо продолжил он. – Все просрано, понимаешь ты?.. Ничего ты не понимаешь! Как же я мог тебя взять… дурак!

Он смачно выругался и вышел из туалетной комнаты.

Цыган не пошевелился, видимо все было оговорено заранее. Одноглазый облокотился на дверь снаружи, отслеживая, чтобы никто не зашел. Цыган повернул Антона к себе лицом, взял его за голову всей пятерней и с размаху всадил спиной в стену. Антона никогда никто не бил, он тихо охнул. Голову словно обкололи маленькими холодными иголками.

– Че, Буратина, ногой меня, да? Знаешь, как это – заживо сгореть? – с ненавистью прошипел Цыган. Он подошел к мальчику совсем близко, уткнувшись ему в лицо солнечным сплетением.

– А мы так не будем… – пропел он. – Мы не такие.

Он резко шагнул назад и с размаху залепил Антону подзатыльник, хохотнув в ответ на раздавшийся тупой звук:

– Деревяга!

Затем Цыган открыл одну из кабин, схватил Антона за шею и мгновенно втиснул его сначала в кабину, а потом головой в унитаз. Антону не верилось, что все это происходит с ним. Воды в унитазе не было, поэтому он не захлебнулся, но носом ткнулся в небольшую вонючую лужицу. До мальчика дошло, какому позорному наказанию его подвергают, и он изо всех сил дернулся, пытаясь вырваться из каменных лап Цыгана.

Амбал поднял скрюченного Антона за подмышки, вынес его из кабинки, поставил к себе спиной и пружинисто лягнул в деревянный зад, после чего сплюнул и вышел из туалета.

Антон, больно ударившись о стену, рефлекторно выставленными вперед руками, медленно сполз вниз, повернулся, сел, облокотившись, и заплакал. Не было ни салфетки, ни тряпки вытереть мокрое, воняющее мочой лицо.

В уборную кто-то зашел. Антон уткнулся лицом в коленки, закрылся руками и старался дышать ровно, чтобы не рыдать. Вошедший приблизился и сел напротив на корточки. Антон приподнял голову и увидел худосочного парня, кажется, из девятого класса. Тихий мальчик, нелюдимый, странноватый, он всегда ходил в черном. Парень внимательно разглядывал его, словно фотографировал своими большими лучистыми глазами. Антону стало не по себе.

– Чё? – спросил парень, как будто они давно друг друга знали.

– Ничё, – тихо ответил Антон.

– А… – заторможено протянул парень. – Понятно. Я тут покурю, пока перемены нет.

Он, не торопясь, залез на батарею и открыл окошко под потолком. Достав блестящий портсигар, парень выудил оттуда сигарету, прикурил и с наслаждением пустил струю дыма.

Антон сидел на месте и завороженно смотрел на него. Обычные сигареты мало кто курил в школе, это было немодно. Парень, видимо, кайфовал по полной: он смачно затягивался, глубоко втягивая щеки, затем зубами переминал сигарету, фигурно складывал губы и выдыхал тонкой струйкой, направляя молочный дым далеко вперед.

Антон поднялся, курильщик на секунду повернулся к нему:

– Хочешь?

Антон молча забрался на батарею, он был намного ниже парня, но достал до окошка. Подросток протянул ему половину выкуренной сигареты, и Антон, осторожно, словно духовой музыкальный инструмент, поднес ее к губам, втянул в себя немного дыма, почувствовав прохладную, слегка намоченную губами парня папиросную бумагу. Горло защипало, но Антон не закашлялся. Курить ему не понравилось, но он продолжил, чтобы не обидеть – необычный мальчик был так близок сейчас и как будто придавал уверенности. Словно это был давнишний друг, который пришел спасти его от разъяренных соратников, и он один понимает, как тяжело Антону приходится сейчас, но при этом не задает лишних вопросов. Антон затянулся ее раз и, чуть повернувшись к тощему, спросил:

– Тебя как зовут?

– Степан, – ответил тот.

***

Ребята вылезли из машины и прошли в дом. Антон огляделся – он никогда не видел такой роскоши. Дом был огромным, как аэропорт. Все вокруг отливало золотом, серебром, гладким блестящим мрамором. Люстры занимали почти весь потолок и переливались разноцветными камнями невероятной красоты. Мебель – диваны, широкоспинные стулья, уютные кресла – были недосягаемы, то есть не верилось, что на них можно садиться. Все пространство было солнечным, искрящимся и невыносимо богатым. Антону стало грустно.

– А кто у тебя родители? – беззастенчиво спросил он нового друга.

– Папа – режиссер, – бросил Степан, направляясь в просторную кухню. – Садись, ща еды принесу.

Антон подошел к стеклянным дверям, ведущим из гостиной в сад. Приусадебный участок просторно раскидывался в пределах видимых границ. У прямоугольных кустов, идущих вдоль забора, орудовал садовник. Дорожки были вымощены старинной мелкой плиткой. Вдалеке виднелся край беседки с барбекю и огромными качелями. Антон лбом прижался к стеклу, стараясь разглядеть, что с другой стороны сада. Он увидел холёного тонконогого коня на привязи рядом с небольшой конюшней. Там тоже работали люди. Сад был ухожен в каждом миллиметре и так же, как дом, нереально, по-книжному, красив.

– Папа – режиссер, – как заклинание прошептал Антон.

Вернувшийся с кухни Степан заставил его вздрогнуть. Новый приятель принес и свалил на журнальный столик закуски – бутерброды, кучу разных конфет, сок, газировку.

Они быстро начали расправляться с едой, почти не разговаривая. И снова у Антона возникло ощущение, что они знакомы давным-давно с этим странноватым мальчиком. В их молчании не было неловкости.

Когда они наелись до отвала, Степан предложил пойти к нему на второй этаж.

– Круто живешь, – тихо сказал Антон, следуя за хозяином.

– Степа! – услышали они чей-то возглас.

Мальчики остановились. Из соседней комнаты вышел высокий мужчина в длинном восточном шёлковом халате. Седые пряди волос его волнами ниспадали и прикрывали почти половину лица.

– Привет, пап! – отозвался Степан, но не подошел к нему, а продолжал, ссутулившись, стоять на месте.

Антон подумал, что сейчас им попадет за устроенный бардак. Однако отец молчал и почему-то заинтересованно разглядывал его, пока подходил, а когда увидел плотную темную кожу, не отвел глаза, как многие делали, и не застеснялся больного ребенка.

Глаза Степиного отца были пронзительные и неестественно блестящие, будто увлажненные специальным раствором. Отец почему-то обрадованно протянул руку Антону, не отрывая от него мокрых глаз:

– Здравствуйте! Меня зовут Аркадий Степанович!

Антон представился и слабо пожал руку мужчине. Тот перевел взгляд на кисть мальчика и долго пожимал ее, тактильно сканируя необычный материал.

– Да… – оживленно продолжал отец. – Антон. Здравствуй, Антон!

Чему мог радоваться этот успешный, богатейший человек при виде больного подростка, который приперся в гости, было непонятно.

– А куда вы? – словно опомнился Аркадий Степанович, обращаясь к сыну.

– Ко мне пойдем, – пожал плечами тот.

Аркадий Степанович словно не хотел отпускать ребят. Глядя на Антона, он немного попятился и сел в кресло, немного театрально закинув ногу на ногу. Антон успел увидеть под распахнувшимся халатом дряблые жировые подушечки на сметанно-бледных коленях мужчины.

– Антон, значит.. – протянул опять режиссер. – Ты заходи к нам еще, Антон!

Тот кивнул и посмотрел на Степу.

– Ладно, пап, мы пойдем, – недовольно пробурчал сын, и ребята двинулись наверх по лестнице.

В комнате у Степы было всё – новейшие гаджеты, музыкальные инструменты, куча модной одежды по шкафам. Антону такое не снилось в самом волшебном сне.

Они снова покурили в окошко. На вопрос Антона, не заругают ли родители, Степан только хмыкнул. Похоже, ему было разрешено все.

– А давно ты у нас в школе? – спросил Антон.

– Уже год хожу, меня перевели из частной… папа так захотел… – задумчиво ответил Степан, но потом словно спохватился, – Учился я нормально, он из-за другого перевел. Типа надо с людьми… чтобы друзья были. В частной школе одни придурки, там невозможно. Я ни с кем не разговаривал в классе, нас восемь человек было. Уроды просто. – он сплюнул в окно.

– Понятно, – протянул Антон. – А в нашей школе как?

Степан неуверенно пожал сутулыми плечами:

– Тоже придурков хватает, но народу больше, может, поэтому не так заметно. Наверное, лучше, чем в прошлой.

Когда он докурили, Степан предложил сыграть. На вопрос Антона, есть ли у него запасной шлем, Стёпа открыл дверцу гардеробной и продемонстрировал семь штук разного цвета и уровня комплектации, неряшливо сваленных на полу.

Антон с трудом вдохнул, у него зачесалось в горле. Все последовательные модели, включая самый последний, с анализатором эмоций, который Антону никогда бы не купили, даже если бы его отец работал на трех работах.

– Дай в пользу, – вырвалось у него, и он сразу осёкся, такую дорогую игрушку никто бы не «дал в пользу», то есть надолго. Если бы иметь такой шлем на Курской дуге, он бы точно все сделал правильно.

– Да бери, – неожиданно сказал Степан. – Я все равно мало играю. Пользуйся, сколько надо. Сейчас срежемся в легенды, а потом бери.

К вечеру Антон, немного пошатываясь от впечатлений, со шлемом под мышкой вышел в сад, ожидая Степана, который обещал отвезти его домой.

В саду курил одетый в смокинг и белоснежную рубашку, подтянутый, причесанный Аркадий Степанович.

– Ну, как время провели? – обратился он к испуганному Антону.

«Сейчас отберет» – подумал Антон о шлеме, но отец не обратил никакого внимания на дорогую игрушку.

– Хорошо… провели, – тихо ответил Антон.

Отец шумно затянулся, похоже на то, как затягивался сигаретой Степан.

– Ты приходи к нам, Антон… – тоже тихо, словно боясь, что его услышат, сказал он.– В гости приходи, обязательно. Ладно? – он пристально посмотрел на Антона своими влажными глазами.

– Да, ладно – ответил Антон и добавил. – Спасибо.

Глава 6

Нина поехала в Каргополье. Она хотела сама посмотреть, как выпекают хлеб в русской печи. Оказалось, что найти рабочую печку в России дело не простое, выпеканием занимались единицы.

От Архангельска до деревни пришлось ехать на старой машине – на бензине, электромобили здесь не использовали.

Водитель был местным, из Ширияхи. Жилистый, небритый мужик, лет шестидесяти, он возил в Архангельск на продажу плетеные корзины, которые сооружали деревенские старухи. Он загрузил Нину на переднее сидение какой-то чудной машины с подходящим для цели поездки названием «пирожок». В дороге сильно трясло и мучительно воняло бензином.

В деревне для Нины приготовили комнату в самом добротном доме – двухэтажном кирпичном особняке, где жил местный глава с семьей. От хозяев Нина с радостью узнала, что на следующий день как раз должна быть выпечка у местной пекарки, Власовны. Ее обещали отвезти в дом к одинокой старухе. Все складывалось удачно, возможно, уже завтра получится все разузнать и быстро уехать из этой глуши.

Дом Власовны стоял в самом центре поселения – деревянный, сильно облупленный, давно не знающий покраски, за исключением ярких резных окошек, которые были выкрашены в желтый и зеленый цвета. Видно было, что хозяйка скрупулёзно следит за ставнями и регулярно подкрашивает их, методично проходя каждый завиток.

Сама Власовна вышла заспанная, нечесаная, в длинной ночной рубашке. Она уставилась на Нину и долго смотрела на нее молча, разглядывая с головы до пят, как будто не слушая объяснений и просьб – посмотреть на выпечку хлеба.

– С Москвы? – грубовато переспросила она, развернулась и ушла в свою комнату.

Нина зашла в горницу, сдаваться она не собиралась.

Из темной раздался громогласный голос Власовны:

– А чё, напеку хлеба-то я. И для Москвы напеку!

Она вышла минут через десять: аккуратно забранные волосы под разноцветный платок, прямое темное платье, слегка облегающее кирпичные выпуклости. Бабка была строгой, она исподлобья взглянула на Нину и прошла на кухню, буркнув:

– Пади сюда-то!

На кухне Нина увидела, наконец, долгожданную русскую печь. Грязно коричневого цвета, засаленная и некрасивая, она была встроена в уголке, высокая, почти до потолка. Труба уходила в стену сзади. Нина внимательно всё рассматривала. Она уже прочитала о различных вариантах устройства русских печек, и ей нужно было выбрать оптимальную конструкцию для стандарта, который потом пойдет на «внедрение в массы».

Власовна молча натянула на себя поблекший фартук, густо пропитанный отсыревшей мукой, и сказала:

– Для тебя одёжки нет, близко не подходи, запачкашь. Хошь – смотри. Тока не подходи!

Власовна говорила короткими, обрывистыми фразами, но будто сцепляла их в одно большое слово, немного вытягивая окончания. Только расцепив обратно эти слова, можно было понять, что она говорит.

Нина не боялась грубости бабки, она приехала с определённой целью и не особо надеялась на гостеприимность, потому не обиделась. Сложив руки за спиной, москвичка тихонько замерла в углу.

Власовна достала и поставила на стол большой чан с тестом, пояснила:

– Тестообычное, замесилавчеравночь. Мукаводасоль эта…

Нина кивнула, в голове повторяя и осмысливая, что трандычит старуха.

Бабка расставила на столе круглые сковородки и ловко выложила на них кругляшки бледного теста. Раскладывая, затянула какую-то скулящую старую песню, сначала тихонько, словно стесняясь, потом все громче, видимо это была ее привычная молитва на хлебопечение. От музыки своей бабка начала добреть, на лице появилась кривоватая улыбка. Она накрыла все сковородки большим цветастым полотенцем и повернулась к печи.

– Теперь огонь надо, – сказала она, то ли себе, то ли гостье, видимо, все-таки считая себя обязанной объяснять.

Сбоку у окна с короткими скучными занавесками сложена была небольшая поленница.

– Дрова сухия нада, – приговаривая, набирала Власовна поленья и складывала из в горло печи, – Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ложу с зазором, – объясняла она, складывая из деревяшек аккуратную квадратную конструкцию. Когда вся горловина была заполнена, Власовна развела огонь и повернулась к Нине:

– Теперь часа два будет прогорать, тепло щас будет, – сказала она и села за стол, будто в нерешительности.

Обычно она делала свои дела, пока огонь расходился в печи, но тут Власовне стало неудобно, да и страшновато оставлять москвичку одну, вдруг прикарманит что-нибудь. Придется сидеть с ней, глаз не спускать. Старуха покосилась на стоящую Нину и пододвинула ей стул.

Нина села и улыбнулась. Она знала, что может обаять многих, и бабку не считала исключением.

– Как вы тут живете, расскажите, – подперев рукой подбородок заинтересованно спросила Нина.

Через два часа со стороны могло показаться, что москвичка и Власовна лучшие подруги. Нина по полной раскрутила бабку на рассказ о своей жизни – и про детство, и про школу, и про первую любовь. Власовна растаяла и превратилась в теплую, пышущую добром деревенскую старушку.

Она выболтала Нине всё. Первого ребенка потеряла в родах. В деревне не было врача, потом родить уже не могла. Муж, геолог из Архангельска, приехавший и осевший в деревне, ее любил, и дом этот срубил, и по хозяйству все делал, а однажды ушел на охоту, а его там подстрелили – туристы какие-то, ездили по лесам, без умения стреляли, туры такие были, из Москвы, для тех, кто любит поострее, единение с природой, вроде как. Стреляли вкривь и вкось, деревья ломали, сорили. И в мужа попали, две пули – под лопатку справа и ниже, в печенку. Он только до дома и успел дойти, рухнул во дворе и помер. А Власовне тогда было только лишь сорок лет. Схоронила и вдовой осталась.

А хлеб она печет сызмальства – ее бабка учила. По хлебу она все знает. У нее хлеб самый лучший – живой, настоящий, через три дня – все как свежий. Ни одной добавки нет, только натуральное!

Наговорившись, Власовна опомнилась и вскочила к печи. Она уже намного любезнее объясняла Нине, что делать дальше. Массивной косолапой кочергой она сгребла все тлеющие угольки из горловины наружу, смахнув их в специальные отверстия на панели перед заслонкой. Отверстия использовались как газовые конфорки на плите – уголь снизу давал тепло и возможность разогревать еду и воду.

Выудив из угла за печкой деревянное весло-лопату, старуха поставила на нее сразу две сковородки с кругляшами теста и подала москвичке, тем самым благодушно разрешив ей участвовать.

Нина, вроде как обрадовавшись, с благодарностью лопату приняла, но немного покачнулась – вес у сковородок был немаленький.

– Суй, милая, разогрелось, – проворковала Власовна.

Нина неуклюже впихнула лопату в темное нутро печи.

– Поелозь. Поелозь и вынай, – забеспокоилась бабка, но у Нины не получилось «елозить», она дергала за черенок, а сковородки оставались на месте, тогда Власовна сама взяла и одним движением ловко скинула сковородки в печь. Таким же образом она закинула все оставшиеся сковороды и быстро закрыла заслонку.

– Нельзя жар снизить, даже на градус, – пояснила она. – Все, теперь полчасика, милая. Пока караваи налепим. Падём, я тебе фартук найду-то!

Нина уехала из Ширияхи с тяжестью в животе (она давно не потребляла хлеб в таких количествах), а также с комплектом фотографий – деревни, печи, Власовны, ее кривого теплого домика с цветными ставнями. Все увиденное, как обычно, стройно сложилось у Нины в голове яркой картинкой будущих изменений, которые произойдут в Москве, а потом и во всей стране.

Нина работала в думе в комитете по вопросам семьи, женщин, детей и сексуальных меньшинств. Вспоминать о Кайши и прошлой жизни было нельзя, да и некогда. Думская работа пошла у Нины быстро, ловко, стремительно и только в одном направлении – вверх. В думе было больше власти, она работала продуктивно для окружающих и для себя, и вскоре стала одной из ярких звездочек системы. Работала много. Постоянные перелеты, недосып и стресс изменили ее. Ушла девичья легкость фигуры, лицо от постоянной сосредоточенности стало стервозным. Чуть поправившись, при своем маленьком росте Нина стала коренастой. Ноги, округлившись в бедрах, заметно искривились. Она больше не наряжалась в молодежные юбки, повзрослела и превратилась в представительную строгую аппаратчицу.

По возвращению из Каргополья Нина связалась с крупными российскими компаниями по продвижению хлебопекарен. Дело пошло как по маслу, массивные продажи манили новых инвесторов, а Нина через подставных лиц руководила всем хлебопечением. Уже через месяц в столице открыто было три пекарни из новой сети «У Власовны» – это были просторные помещения с кухней, красивой белой печью за стеклом – посетители могли наблюдать, сидя в уютном кафе, как выпекают русский хлеб, ватрушки и караваи. На стене в каждой пекарне от пола до потолка размещалась голограмма с отретушированным портретом Власовны – морщинистой доброй старухи с задумчивыми глазами, чистой, убранной, неоспоримо русской и родной.

Свежая выпечка, в последние годы пропавшая с прилавков, имела ошеломительный успех. Соцсети делали свое дело, пекарни вмиг стали модными и многолюдными. В течение года планировалось открытие еще восьми пекарен сети. Нина начала воплощать в жизнь свою задумку. Впереди предстояла большая работа по созданию партии «Хлеб – всему голова», пиар поддержки сельского хозяйства со стороны думы, взаимодействие с китайскими фабриками по переработке зерна и массовое распространение свежего русского хлеба.

Привезти Власовну в Москву предложил кто-то из креативной группы будущей партии, но Нина уже сама понимала, что это необходимо. Морщинистая старушка должны была стать вишенкой на торте в пиар-компании. Власовну обработали и после недолгих уговоров привезли в столицу.

Нина наняла старухе помощницу. Это было необходимо, старуха в большом городе поначалу совсем оробела. Ее заселили в шикарные апартаменты в центре города, прямо напротив одной из пекарен. Квартира была гигантской и светлой, по сравнению с бабкиной избушкой. По углам в больших кашпо стояли невиданные, неизвестные для Власовны растения с острыми листьями. Кровать была огромной, но жестковатой для привыкшей к пуховой постели селянки. Впервые в жизни Власовна опробовала прелести цивилизации. Например, приняла ванну, по-детски радуясь сенсорному крану с горячей водой – поди ж ты! Ванная комната была уставлена необыкновенными хрустальными пузырьками с душистой водичкой. Власовна, как грызун, обнюхала каждый тюбик с кремом или шампунем, парочку даже на вкус попробовала, но тут же скорчилась – пахнет-то как прилично, а гадость!

Наблюдать за старухой было сплошным удовольствием, но она многого боялась, притихла, стала забитой, неуверенной в себе. Тогда Нина привезла ей свежего хлеба из пекарни, только что из печи – для экспертной оценки. Власовна поморщилась при первом укусе, развязно прочавкала, всем видом показывая, что дрянь.

– Эт чё? – капризно спросила она, положив румяную булку обратно в тарелку. – Понапихали чё-то? Эта ж не духи, им не мыцца! Хлеб должен быть, как полынь в поле. Мякенький, простой, чтоб душа распахнулась. А тут… – она презрительно скривила губы и протянула непривычное для своей тараторной речи. – Парфю-у-у-мерия!

Власовна сложила руки на колени и скромно замерла, всем видом показывая, что ничего не понимают в хлебе эти столичные.

Деваться было некуда, старуха должна была светиться на презентациях и работать на рекламу пекарен, а значит, должна была одобрить выпекаемый хлеб. Нина быстро сориентировалась и покорно попросила ее проконтролировать своих поваров, отследить, что не так делают. Власовну начали возить по пекарням. Поначалу робкая, она быстро освоилась, с ходу видела, что не так: где печку не по правилам сложили, где тесто замесили неправильно. Она тихонько, чаще на ухо Нине или помощнице делала замечания. Потом вошла во вкус, не стесняясь, вступала в споры с ведущими пекарями, приглашенными в компанию, устраивала показательные замесы, визгливо указывала на неправильный огонь в печи или не такую, как надо, форму хлеба. Видеоролики раздрайных мастер-классов, выложенных в сеть, набирали кучу просмотров, еще больше поднимая рейтинг пекарен.

Повара не ссорились с престарелой ревизоршей, понимали, что процесс выпечки и продаж идет своим чередом, а все остальное – фольклор. Власовна тем временем начала выходить в свет, на презентации и тусовки. Она подбоченилась и даже попросила немного ее, того-этого, поднакрасить.

Нина заказала портным новые платья для старухи по ее обычным лекалам – прямоугольный мешок до колен, но уже из хорошей, дорогой ткани, и получилось очень симпатично. Но особенно Власовна уважала платки. Она убирала свои жидкие седенькие волосы под струящиеся дорогостоящие платочки, делала строгое лицо и очень сама себе нравилась.

От нее требовалось присутствовать на открытии новых пекарен, участвовать в многочисленных праздниках или акциях. Через полгода Власовне уже представлялось, что она хозяйка всей этой большой печки и кормит всю Москву свежим хлебом. И это ей тоже очень нравилось.

К Нине она относилась просто, хотя видела, что многие вокруг побаивались китаянку. Видать, она много власти имела. Но Власовна не такая, у нее все по правилам. Она молчать не будет! С Ниной не ссорилась, относилась к ней как к родственнице. А больше у бабки не было ни души – ни в Москве, ни в деревне, ни в целом мире. Пару раз порывалась она в Ширияху, картинно причитая, что на родину, мол, надо, но, напросившись в отпуск и проведя в своей избушке пару дней, с удовольствием возвращалась в цивилизованную квартиру со всеми удобствами.

Нина часто приезжала в гости к Власовне, не смотря на загруженность. Привозила гостинцы, сладости и подарки, умасливала старуху, проводила у нее около часа, расспрашивала за жизнь, пила чай. Власовна тоже привыкла к Нине и привязалась. Жаловалась на ее помощников, все ей потихоньку рассказывала, что видела, что происходит в цехах и кафе. Старуха была цепкой, подмечала все тонкости. Нина отдыхала у нее, как у родной.

Глава 7

Они решили посмотреть «Курьера». Рекурентое кино стало очень популярным в последние годы. Ушлые ребята, не без таланта, обрабатывали старые кинофильмы прошлого века, подгоняя их к современному времени, оставляя при этом актеров из оригинала. Самым важным было оставить всех героев в первозданном виде. Можно сказать, что это были мультфильмы с живыми людьми, давно ушедшими и жизни.

Плохие рекуренты отличались от оригинала, некачественная графика была видна сразу, но встречались и шедевры – точная копия первозданного материала, к таким фильмам относился «Курьер». Сборы его в свое время были колоссальными.

Парни устроились в небольшом кинозале дома у Степана, прихватив с собой закуски и пару бутылок дорогого немецкого пива.

Когда фильм закончился, Степан уже крепко спал. Антон вздохнул, стряхнул с колен крошки и вышел на кухню попить. На подходе он услышал громкие голоса и рефлекторно остановился, в ту же секунду подумал, что со стороны покажется, что он подслушивает, но все-таки решил не выходить.

На кухне Аркадий Степанович разговаривал с Лизой – антропоморфным роботом-домработницей. Лиза жила в доме Степана почти десять лет и в свое время служила мальчику гувернанткой. Она была очень дорогостоящей. Степан говорил, что отец заказывал ее по индивидуальному проекту, тщательно контролировал процесс создания внешности и технических функций.

Лиза была стройной светловолосой курносой девушкой с грудным голосом и озорными глазами. Она была славной и нравилась Антону – всегда веселая, в курсе всех подростковых новинок, могла запросто поддержать разговор, да, и вообще, обаятельная. Случалось, Антон с замиранием смотрел, как Лиза, стоя на коленях, выгребает мусор из-под дивана или, изящно взмахивая тонкими руками, моет окна.

Аркадий Степанович всегда предельно уважительно относился к Лизе, казалось, что они были друзьями. Антон нередко видел, как Лиза присаживается рядом с отдыхающим в саду Аркадием и внимательно слушает его или сама что-то рассказывает.

Ссора человека с роботом стала для Антона откровением. Аркадий Степанович разговаривал резко, обрывисто, глухим, не своим голосом. Лиза отвечала тихо и печально, но периодически тоже переходила на повышенные тональности.

– Ты меня не учи! – злобно вещал Аркадий Степанович, – Не учи! Ученого! Я столько перепахал – тебе и не снилось! Если бы не я!…ты!

Лиза стояла, облокотившись на стол, скрестив руки на груди:

– Твоя основная проблема, Аркаша! В том, что ты не ценишь помощь! Ты не ценишь людей, которые окружают и поддерживают те…

Аркадий Степанович грубо перебил ее:

– Всё я сказал! Не твое собачье дело, кого мне ценить!

Лиза обиженно вскинула брови и театрально развела руками:

– У тебя синдром бога, дорогой! Вот, что я тебе скажу…

Но что она хотела сказать, Антон не услышал. Аркадий Степанович резко подскочил у Лизе и с размаху ударил ее по лицу, девушка оборонительно выставила руки, пытаясь защититься. Аркадий не остановился. Схватив одной рукой Лизу за волосы, он приблизил ее к себе и прошипел что-то невнятное, потом резко оттолкнул девушку.

Лиза упала на пол, как пружинка, снова вскочила на ноги и повернулась к Аркадию Степановичу – протягивая к нему свои худые руки. Непонятно было, пыталась ли она атаковать или молила о пощаде. Вне себя Аркадий сжал ее за запястья так, что Лиза вскрикнула от боли. Аркадий в бешенстве схватил ее за плечи, развернул и со всей силы толкнул вперед на массивную столешницу, Лиза ударилась грудью, послышалось грустное жужжание. Девушка будто закашлялась, но кашель был лязгающий, механический. Она беспомощно загребала руками в пустоте, как краб, перевернутый на спину, пару раз она зацепила несколько чашек, они дружно полетели на пол, через несколько секунд она тоже потеряла равновесие и неуклюже рухнула.

Аркадий продолжал с ненавистью смотреть на домработницу. Лишь, когда Лиза начала плакать, мужчина словно очнулся. Он подскочил и попытался помочь ей встать, Лиза взвыла. Антон подался вперед, чтобы разглядеть – кисть девушки безжизненно висела на кожном лоскуте, в рану выглядывали два тонких обломка металлических косточек.

Аркадий увидел Антона.

– Выйди! – приказал он.

Этого было достаточно для того, чтобы Антон пулей выскочил из своего убежища обратно в комнату. Он отдышался (Степан беспробудно дрых), посидел около получаса, боясь выходить, потом все же решился выбираться домой. Выйдя через террасу, мальчик прокрался к воротам.

– Антон, – вдруг услышал он.

Бежать было неудобно, деваться некуда, Антон развернулся и увидел Аркадия Степановича, сидящего на скамье в густых зарослях винограда. Режиссер привычно курил.

– Подойди, – устало сказал он.

Антон замешкался.

– Подойди и сядь! – чуть громче повторил Аркадий Степанович.

Антон прошмыгнул и сел чуть поодаль от режиссера.

Аркадий шумно затянулся, ссутулился, стал жалким и несчастным. Потом, словно опомнившись, подобрался весь, откинулся на скамье и закинул ногу на ногу.

– Ты неплохой парень, Антон, – задумчиво протянул Аркадий Степанович, потом, поразмыслив, спросил. – Что у тебя за болезнь?

Антон смутился – режиссер никогда не интересовался его особенностью, хотя Антон очень часто бывал у них в гостях.

– Не знаю точно, – пожал плечами Антон, – Что-то генетическое, написано было «нарушение э-пи-дермо-генеза» или как-то так. Врачи не знают сами.

– Да… не знают, —мыслями Аркадий был далеко. – Вот и у неё. Не знали…

– У кого?

Режиссер вздрогнул и посмотрел на мальчика. Было нечто странное в его взгляде. Аркадий всегда смотрел на него так, как никто не смотрел.

«Он очень много знает и очень умный», – когда-то давно решил Антон. Аркадий Степанович был единственным человеком, которого Антон уважал.

– Знаешь, – продолжил Аркадий. – Была одна женщина, я слышал такую историю, – он затянулся. – Она каждое утро вставала и не узнавала любимого мужчину, который был рядом с ней. А он очень ее любил. Все был готов отдать, знаешь, как иногда любят… Нет, ты пока не знаешь, я надеюсь, когда ты станешь взрослым…

Аркадий снова ссутулился.

– Каждое утро он рассказывал ей всю ее жизнь заново, он объяснял, что он ее муж, и что вот их ребенок, и ребенок обнимал маму и забавно копался в ее волосах, он тоже не понимал, что происходит. …каждое утро… – Аркадий выкинул окурок на дорожку.

Антон наблюдал, как сигарета медленно тлеет на садовой плитке:

– Да уж..не позавидуешь.

Аркадий удивленно повернулся к нему:

– Почему не позавидуешь?

– Ну, вроде как, каждый день не знать, где ты… и что семью не узнавать, – Антон откашлялся для уверенности. – Этому и не позавидуешь!

Аркадий ухмыльнулся.

– Она была самой счастливой женщиной на свете, Антон!

Аркадий Степанович поднял голову вверх – еще не стемнело, но луна упрямо висела на светлом небе, словно наблюдая, кто же всё-таки победит – день или ночь.

– Она была самой счастливой, потому что ее любили. А когда тебя любят – больше ничего не нужно, даже памяти…

Антон поковырял носком ботинка щёлку между плитками.

– Я у вас шлем тогда брал, – вдруг сказал он.

Режиссер непонимающе посмотрел на мальчика.

– Я его не вернул ещё… шлем для игр, – с вызовом продолжил Антон, сверкнув глазами.

Аркадий рассмеялся и покачал головой.

– Антон, можешь оставить его себе. Степе не нужны шлемы! Степе, вообще, мало кто нужен. Поэтому я очень рад, что у него появился ты. И я готов за это тебе отдать шлем! У Степы очень мало друзей.

Аркадий Степанович украдкой взглянул на Антона и будто смутился, а потом поправился:

– У Степы нет друзей… и ему очень сложно. Ты будь с ним, пожалуйста.

Антон пожал плечами. У Аркадия завибрировал браслет, он посмотрел, кто звонит и отключил вызов.

– Знаешь, а я ведь совсем не старый! – вдруг весело сказал Аркадий. – Время летит так быстро, всё кажется, что я такой, как ты или Степа. И так сложно объяснить вам, молодым, что и вы скоро так же… мы же все, в общем-то, на одном уровне. Просто вы не понимаете, что мы похожи, а когда поймёте, уже поздно..уже нужно будет доказывать другим, молодым…

Аркадий засмеялся. Антон кивнул и тоже засмеялся.

– Пойдем, я скажу водителю тебя подбросить, – поднялся режиссер.

Дома Антон продолжал думать об Аркадии Степановиче и о том, как тот сломал руку Лизе. Чем же она его так разозлила? Вообще, он классный. Степа вечно ноет, недовольный. Не соображает, что ему досталось. Такой отец!

Ночью Антон залихорадил. Это случалось редко – он мало болел обычными заболеваниями. Мать перепугалась, накапала в ложку какого-то лекарства и заставила выпить. Она не отходила от него до тех пор, пока не убедилась, что температура спадает, долго гладила по голове, потом, уставшая, поплелась к себе в комнату.

Антон прилёг. Непривычно чесался затылок и в горле першило, невозможно было откашляться. Мысли Антона запрыгали, ускоряясь, будто сталкиваясь друг с другом. Ему пришлось встать. Мечущиеся мысли преобразовались в слова, а слова в непонятный столбик. Он потянулся к компьютеру – напечатать их, но тот был разряжен. Тогда Антон схватил лист бумаги, карандаш, и печатными кривыми буквами (правописанию в школе не учили, отец когда-то ему показал) вывел:

***

Помимо необычного хитинового покрова у Антона была еще одна особенность, которая отличала его от других, и которую он долгое время не идентифицировал в себе, пока не вырос. Мальчик обладал способностью визуализировать в голове различные события, о которых он слышал или читал. Это был непрекращающийся высококачественный художественный фильм, который во всех подробностях он мог проигрывать в своем сознании. Любая история, услышанная Антоном, виделась ему настолько ярко и правдоподобно, будто он сам присутствовал и был непосредственным участником происходящего. Как будто не снимал он своего шлема и объемно погружался в истории, которые читал или слышал.

Много позже Аркадий Степанович, узнав об этом, объяснит Антону, что это очень полезное свойство его мозга, и на этом можно хорошо зарабатывать. У всех сверстников Антона, да и не только у сверстников, напрочь отсутствовало воображение. Оно попросту стало ненужным, ведь вся визуализация приходила из сети, многочисленных реклам, игр, шоу и фильмов. Каждый ребенок получал яркую насыщенную картинку окружающего мира, как только начинал различать основные цвета и формы. Позже Антон начнет записывать образы из головы, облекать их в слова и сам создавать виртуальное пространство из живых картинок.

Антон никогда не спрашивал у Степана, кем была его мама и где она. Стёпа сам рассказал, нехотя, но в то же время настойчиво, словно желал поставить точку в этой недосказанности.

Мать Степана серьезно болела. Болезнь взялась ниоткуда, Степану было тогда лет пять и он, конечно, не помнил подробностей – обследований, больниц и диагнозов. Молодая эффектная женщина начала терять память, впадая то ли в детство, то ли в глубокую старость.

Сколько времени это продолжалось, Степан не знал. Обрывочно он помнил, как переживал отец, тогда как мать всегда была веселой и какой-то уютной и светлой, хотя и это Степан помнил все хуже. А однажды мать решила принять ванну.

Слушая Степана, Антон живо нарисовал себе картину их дома десятилетней давности, почти такого же как сейчас – красивого и солнечного, немного размашисто обрисовал силуэт молодой стройной женщины – это было совсем просто, Антон сразу понял, что робот Лиза – точная копия жены Аркадия Степановича.

Позднее утро, маленький Степа увлеченно играет в детской в сетевую игру, изредка торжествующе вскрикивая, когда удается убить несколько злобных монстров и продвинуться на следующий уровень. В это же время мама заходит в просторную ванную комнату с большим окном без занавесок и включает стекловидный лапчатый кран. Большая ванна, почти минибассейн, начинает шумно заполняться водой. Мать подходит к зеркалу и рассматривает себя со всех сторон. Покрутившись, она спускается вниз на кухню, наливает себе кофе, включает гигантский сетевой монитор на всю стену и задумчиво пьет из небольшой аккуратной белой чашки с золотой каемкой. Она забывает включить звук – на экране мелькают немые картинки очередного выпуска новостей.

Камера на Степана – он все так же своей комнате, играет. Камера на мать – она снова поднимается и удивленно смотрит на наполненную ванну (она забыла, что хотела искупаться, но не придает этому особого значения, а принимает как должное). Она снимает тонкую легкую пижаму, оставляет на руке массивный браслет с черными крупными неровными камнями, забирается в ванну, ложится лицом к окну. В саду осень: мрачноватое, но красивое, в темных разводах небо и высокие деревья с крупными красными листьями. Маме становится хорошо, как любому человеку, находящемуся в тепле и уюте в то время, когда на улице холодно.

Камера в комнату Степана. Мальчик еще какое-то время играет, потом выходит и спускается на кухню. Там он видит кого-то из нянек, лицо прислуги размыто – Антону оно не важно. Степан просит налить ему сок. Выпив его, Степан поднимается и снова хочет вернуться в комнату, но что-то заставляет его зайти в ванную. Он заходит. Мать лежит под водой, глаза ее закрыты. Длинные светлые волосы немного поигрывают, расползаясь в разные стороны, как змеи. Через слой воды лицо мамы кажется размытым и каким-то неаккуратным, отечным. Степан опускает глаза и видит, что руки ее неестественно плавают на поверхности, как будто совсем ей не принадлежат. Степан машинально трогает маму за руку, ту, на которой черный браслет.

Степан рассказал о случившемся почти механически, быстро скомкав финал и, возможно, почувствовал облегчение. Антон же видел все очень явно и даже немного разозлился, что ему испортили яркость ощущения эффектной концовки – непонятно было, что почувствовал мальчик, обнаружив утонувшую мать.

Не зная, как отреагировать (у них не было принято разводить телячьи нежности), Антон хмуро кивнул, давая понять, что понимает масштаб трагедии, сказал что-то, вроде как удивляясь такому ужасному событию в жизни друга. Степан добавил, поджав губы:

– Я с тех пор воду ненавижу. И не купаюсь никогда. Говорят, когда маленький был – истерики в ванной закатывал, боялся. Короче, отец мне даже сухой ионодуш установил. Так, в общем, короче…

***

Выходные задались. Антон два дня провел у Степана в гостях. В доме и на территории вокруг было безлюдно. Лизу увезли на техобслуживание. Аркадий Степанович отпустил всю прислугу, он иногда так делал, отдыхал от присутствия чужих людей. Видно было, что ему приятно проводить время с детьми, хотя он мог просто сидеть в своем кабинете или где-то в саду, почти с ними не общаясь.

В воскресенье было жарко, Антон с удовольствием плескался в большом бассейне во дворе. Степан привычно сидел поодаль, в шезлонге, покуривая и изредка перебрасывался фразами с другом.

Антон резвился, прыгал с небольшого мостика в воду, выписывая в воздухе смешные фигуры. Нанырявшись, он вышел из бассейна, вытерся и оделся. Нужно было уезжать домой. Степан лениво развалился в шезлонге, он попрощался – махнул Антону рукой, не собираясь вставать, чтобы его проводить.

Антон прошел в столовую, где никого не было, кроме Скифа – нового жильца дома, небольшого ястреба, которого Аркадий Степанович приобрел недавно. Ястреб был невероятно красив и притягивал к себе взгляд. Перед покупкой птицу тренинговали в специальном питомнике – ее можно было держать без клетки, прямо в доме.

Аркадий Степанович устраивал для птицы «время охоты». Скифа высаживали на небольшое окошко на крыше, а во двор выгоняли специально закупленных для этих целей мышей или кроликов. Аркадий и Антон завороженно наблюдали, как ястреб величественно спускался к жертве, на секунды лишь разгоняясь, но уже приблизившись, артистично взмахивал крыльями и пронзал тушку животного своими жесткими лапами. Охота длилась несколько минут, потом Скифу разрешали полакомиться своей жертвой, но ел он немного, словно понимая, что не в этом суть. Степе питомец не нравился, он не интересовался хищником.

Глаза ястреба были бездонными. Он понимал все, что происходило вокруг, знал, что от него ждут, но самое главное – был абсолютно безвреден в свободное от охоты время. Это был блестяще дрессированный убийца. Дома он обычно сидел в столовой на небольшом постаменте, там же его кормили, Аркадий Степанович любил это делать сам. Режиссер часто рассказывал Антону об особенностях ястребов, о том, как они живут в природе и какие это умные птицы. Любил похвастать, что Скиф – самый умный из своих сородичей, ему можно даже палец сунуть в клюв, не отреагирует, тогда как невоспитанные птицы могут покалечить.

Скиф, повернув голову, смотрел на Антона, поблескивая глазами. Мальчик подошел совсем близко. Ястреб не пошевелился, только моргнул – мутноватая пленка, как штора, скользнула из угла глаза и задвинулась обратно. Антон улыбнулся, потом медленно поднес указательный палец прямо к клюву Скифа, но не дотронулся. Скиф не двигался. Мальчик приблизил палец совсем близко к клюву и решил досчитать до пяти, а потом ткнуть птицу.

Раз, два, три, четыре…

– Что, Антоша, домой уже? – услышал он за спиной.

Быстро одернув руку, Антон повернулся к Аркадию Степановичу, тот улыбался. Режиссер расположился в кресле спиной к окну и показал на диван напротив, приглашая его присесть. Мальчик послушно сел на диван.

– А как у тебя, вообще, дела дома? – спросил Аркадий

Антон пожал плечами:

– Не знаю… не очень, наверное, а может и нормально. Не так, как у вас.

Аркадий потянулся и вроде как устроился поудобнее, Антон понял, что он ждет, что мальчик расскажет подробнее.

– С отцом, типа, ссориться мы стали, часто… орет все время, – обиженно протянул Антон, – Мать на него влиять не может. Толку никакого. Я что ни сделаю, всегда недовольны, не знаю, – он спохватился. – Да я, типа, не жалуюсь, просто… вижу, как у вас со Степой, у нас-то не так…

Антон увидел в окне, как Степан встал с шезлонга и подошел к бассейну. Он удивился – обычно Степан обходил воду за несколько метров и очень злился, если друг начинал брызгаться даже издали.

Аркадий Степанович, покусывая губы, сказал:

– Я знаешь, как считаю, Антон. Дети перед тем, как получить от жизни по морде должны быть обласканы. Обязательно обласканы. А кто еще обласкает, как не родители?… а по морде… это же обязательно будет. Вот Стёпа, он же получит по полной, я знаю. Пусть хоть сейчас он имеет все, что надо…

Степан всё стоял, не отрываясь глядя на воду. Антон старался не коситься на него, чтобы Аркадий Степанович не понял, куда он смотрит, но режиссер был погружен в свои размышления.

– Степан по морде ох, как получит, ему будет нелегко. А я все делаю, чтобы полегче… да…

– Да уж, а у нас в семье наоборот, – быстро сказал Антон.

Степан за окном сделал шаг вперед и рухнул в бассейн. Через закрытые двери плеска не было слышно.

Антон почувствовал, как у него загорелся затылок. Он продолжил:

– А вам жизнь тоже..? Ну, по морде?

Аркадий Степанович усмехнулся.

– А ты как думаешь? Еще как! Думаешь – если дом такой есть и слуги, то все здорово? – он был доволен интересом Антона, – Меня жизнь мордует каждый день. Не жизнь, конечно, а люди. Люди они очень странные существа, очень… и загадочные. И удивительные. Я раньше думал, что я людей ненавижу, а они меня. А сейчас, ты знаешь, интересно даже наблюдать. Какие они… люди. Вот я как Скиф, – он кивнул на застывшую птицу, – Сижу на жердочке и наблюдаю. Ох, как интересно – неисчерпаемый запас для сценариев, для фильмов. Сколько можно о людях рассказывать. Вот, например, есть такие – как ложные опята. Вроде люди, а на самом деле – смерть, а прикидываются обычными – выглядят так.. и не поймешь сразу. А другие – они всегда жертвы, даже если сильные и имеют власть, все равно – никуда не денутся, от ястреба не убежать, – Аркадий засмеялся. – Ястреб всё подметит.

Антон облокотился на спинку дивана, затылок потихоньку остывал, но зашумело в ушах. Сколько времени прошло после того, как Степа прыгнул в бассейн – секунды? Несколько минут?

– У меня папа так не считает, – неспешно начал говорить он, зная, что Аркадий всегда внимательно дослушает до конца, – Я насчет того, чтобы дети обласканы, типа, были. Он говорит, что с детства, типа, нужно понимать, кто ты есть. Понимать, что ничего просто так не бывает. Нужно страдать… так что ли… Будто я мало страдаю, – голос Антона дрогнул. – Всю жизнь рассматривают, как обезьянку. Хоть бы пожалели. У них принцип – делать вид, что я самый обычный, и наказывать меня надо, типа, как обычного… в жизни ничего лишнего не дадут. И поговорить нельзя толком – что ни скажу, отец начинает орать. Никогда не угодишь. Он постоянно сейчас работу ищет – дерганый весь. Как будто я виноват.

Он вздохнул, покосился на окно – Степы не было видно. Антон резко засобирался:

– Аркадий Степанович, я пойду, а то опять ругаться будут. Спасибо вам!

– Пока, Антон, приходи, – улыбнулся Аркадий.

После его ухода Аркадий долго любовался Скифом и незаметно заснул. Дома было тихо и спокойно. Проснулся Аркадий к вечеру. Степана, как пробку плавающего в бассейне сутулой спиной кверху, он доставал сам, беспомощно крича, не понимая, что нужно куда-то звонить, не понимая, что опоздал на много часов.

Как потом узнал Антон, режиссер вызывал полицию, по блату раздобыл самых опытных следователей. Нервничал, много курил и ругался, требуя выяснить, что произошло. За два дня все выяснили – Степана вскрыли, никаких насильственных причин или даже косвенных на них указаний не обнаружили. Камеры наблюдения показали, что мальчик сам прыгнул в бассейн. Со дна бассейна подняли часы Антона – черные, крупные, подростковые, подарок родителей на день рождения, часы были водостойкие и продолжали идти. Связи со смертью Степана в них не нашли.

Все свелось к версии суицида. Многие видели (опрошенная прислуга и одноклассники), что мальчик был нелюдим. Режиссер ответил на данную версию отборным матом, но это дела не меняло.

Позже, в течение нескольких лет Антон часто видел свою новую визуализацию, закрыв глаза. Он видел Степу, который подходит к краю бассейна. На дне лежит какая-то вещь черного цвета. Степа смотрит на нее завороженно, силясь отступить назад, но не может. Это браслет мамы, тот самый, в котором он нашел ее, голую, бездыханную, со змеевидными волосами десять лет назад. Степа понимает, что браслет нужно достать, и если он это не сделает, никто уже не сделает. Он шагает вперед. А потом нос неприятно щиплет от ионизированной воды. Подросток взмахивает руками, стараясь изобразить что-то, похожее на плавание, которым он никогда не владел. И Степа делает один единственный вдох под водой, как когда-то сделала его мать, и больше вдохов уже не делает.

***

Охранник пропустил его молча, а глаза у самого испуганные. И он один сегодня в охране – зайцем забился в свою будку, как только Антон прошел в дом. Кругом мерзкая, разрушительная тишина. Наверное, такая тишина воцаряется после взрыва бомбы, когда обломки хаотично укладываются в неровные кучи, пыль оседает и на все вокруг распространяется пугающее безмолвие. В ушах звенит, в горле давит, и не верится в то, что ты еще существуешь.

Охранник пропустил, потому что знал, что его позвали. Аркадий выгнал всех и закрыл двери дома надолго, недели на две. Потом он сам позвонил Антону и попросил приехать. «Пожалуйста, пожалуйста, приезжай… когда сможешь, приезжай». В доме не было даже Лизы. Как потом узнал Антон, Аркадий ее отключил. Впервые в жизни.

В холле и гостиной грязно. На полу валяются толстостенные квадратные бутылки из-по дорогого алкоголя. Какие-то вещи, носки, скомканные брюки, мокрые полотенца, вывернутые сумки, все вперемешку. Шторы на окнах плотно задернуты, душно и затхло.

Оглядевшись, Антон проходит на кухню. Аркадий, скрюченный, жалкий, в привычном расписном халате, с голыми ногами, смотрит один из своих фильмов на большом экране на стене. Увидев Антона, Аркадий улыбается, но не встает.

– Что, Антоша! Приехал, спасибо… – голос его сладок и тягуч.

Аркадий неловко берет стакан со стола, на котором валяются куски хлеба, обмазанные зеленым соусом, скомканные салфетки, орешки и еще какая-то снедь. В центре стола налитое, словно восковое, блестящее красное яблоко. Среди всякого хлама и мелочи, оно выделяется своей чистотой и яркостью. Аркадий пьет из стакана.

– Антоша, садись, дорогой. С-час досмотрим-м…

Он вздыхает и на высоте вдоха неожиданно икает, а потом опять шумно, словно нехотя, выдыхает. Медленно моргая, опять устремляется к экрану.

Антон только сейчас понимает, что режиссер мертвецки пьян. Бесшумно входит охранник, покашливает.

– Это, Аркадий Степанович, кх..хм… ну… приберу я… – мнется и беспомощно смотрит на Антона.

Аркадий медленно поворачивается к охраннику, набирает воздуха в грудь и кричит:

– Иди на-а-а хуй!! Чучело! Тебе чё сказано была-а-а! Гондон! На-а-а хуй!

Охранник мгновенно исчезает, Антон понимает, что с его стороны это не первый заход с попыткой помощи.

Аркадий моментально забывает о нем и с пьяной улыбкой поворачивается к Антону:

– Садиссссь… Антошка, сядем, давай?

Он забывает каждое слово, вероятно, как только его произносит. Глаза водянистые и абсолютно пустые. «Зачем он меня позвал?» – думает Антон. Он садится рядом, они смотрят фильм.

Концовка смешная, Антон хорошо ее знает. Когда он в первый раз смотрел – смеялся. Аркадий хмыкает на титрах, поворачивается к мальчику и начинает рыдать, смешно потряхивая плечами, опустив голову вниз, словно пытаясь носом достать до живота. Антон растерянно вскакивает и подходит к Аркадию, одной рукой тихонько трогает его за плечо и толкает аккуратно, без нажима. Он не знает, что сказать.

Мужчина обхватывает Антона руками за пояс и, прижавшись к его животу, рыдает еще сильнее. Антон стоит, неловко переминаясь с ноги на ногу. Непонятно почему, но ему приятно, что этот стареющий, но сильный и знаменитый мужчина так нуждается в нем. Антон волевым движением берет режиссера за плечи, встряхивает и громко, четко произносит:

– Аркадий Степанович! Вам нужно поспать, встаньте, я вас провожу! Аркадий Степанович!

Он повторяет еще несколько раз и удовлетворяется тем, что режиссер, наконец, слушается. Он доводит еще всхлипывающего Аркадия до спальни, разбирает ему постель и сажает. Аркадий уже несвязно мычит, размазывая слезы по лицу. Он снимает свой дорогой халат, обнажая бледное, непривлекательное, безволосое теле. На животе две морщинистые складки, грудные железы обвисшие. Антон проскальзывает взглядом по телу Аркадия и отворачивается.

Режиссер, продолжая бормотать и всхлипывать, ложиться на бок и тут же замолкает. Антон видит жалкого, заморенного старика, накрывает его одеялом, затем выходит на кухню, берет кровавого цвета яблоко и выключает проекторный гаджет. На выходе бросает охраннику по-хозяйски:

– Можешь теперь убраться, он спит!

С хрустом откусывает яблоко – по подбородку двумя струйками течет желтоватый сок – и добавляет с набитым ртом:

– Я жавтра приеду…

***

Их отношения ухудшались с каждым днем. Антон уже не мог представить себе, что можно нормально общаться с родителями. Изо дня в день постоянная ругань, ссоры трагическим шепотом, чтобы не задеть датчики крика.

Уже многое было сказано, того, что не нужно было говорить, и Антон все больше замыкался в себе, старался просто молчать. Он видеть не мог родителей. Они запрещали практически все. Его раздражало всё, что они говорили и делали.

Он ездил к Аркадию чуть ли не каждый день. И один раз остался ночевать в комнате Степана. Матери сказал, что очень устал после школы, спросил разрешения. Что удивительно, она согласились. Мать знала, кто такой Аркадий и, возможно, думала, что это хорошо, что Антон сошелся с ним. Лизе казалось, что они таким образом помогают друг другу. Слава особо не вникал, и, вообще, уже мало влиял на ситуацию.

После этого Антон стал часто ночевать у режиссера. Ему было комфортно, и он настолько привык к шику и блеску дома, что иногда забывал, что дом совсем не его. Антон хозяйничал в комнате Степана, играл в игры (хотя интерес к игре пропал, как только все Стёпины шлемы поступили в его распоряжение). Когда приезжал Аркадий после работы, они много разговаривали или смотрели какие-то фильмы. Он с удовольствием общался с Лизой-роботом, было даже забавно, что ее зовут Лизой, как и его мать. Но как же они были непохожи!

Мальчику исполнилось пятнадцать, он заметно подтянулся, голос начал ломаться и грубеть. Он все чаще рассматривал себя в зеркало, и его многое не устраивало. Конечно же, в первую очередь хитиновый покров. Он комплексовал, писал стихи, где мог высказать все свои сомнения и недовольства по поводу жизни и того, что происходит вокруг него. Он показывал стихи только Аркадию, родителям даже не пытался, считал, что они не поймут. Аркадий искренне восхищался, убеждал Антона в том, что у него талант.

– Как ты такое мог написать? – довольно улыбался Аркадий, они расположились на кухне. На улице разбушевалась непогода, в доме было светло и уютно. – С отцом опять поссорился?

– Вы понимаете, что он контейнер? Вы знаете, что такое контейнер?

– Нет, не знаю…

– Это человек, который не может заработать в сети! Не может создать мало-мальски прибыльный аккаунт. Не может создать качественный контент. Соответственно, он контейнер! То есть ёмкость для мусора, потому что… он сам есть мусор! Он ничего из себя не представляет.

– Слушай, ну, он все-таки твой отец.

– Я вообще не понимаю, – мальчик артистично схватился за голову. – Я вообще не понимаю! Каким образом он мой отец? Как так получилось? Мы абсолютно разные! Мать… она старается его поддерживать, она мечется между нами, она мечется. Понимаете?

Аркадий пристально смотрел на него.

– Я абсолютно точно могу сказать… абсолютно точно могу сказать, что я его ненавижу! Он несостоявшийся человек, он не может обеспечить семью. Он не любит своего сына, я вижу, как он смотрит на меня. Иногда мне кажется, что он очень… как бы это сказать… – Антон сделал длинную паузу, манерно зажав нижнюю губу, так, как обычно делал Аркадий Степанович. – Иногда мне кажется, что он раздосадован тем, что я болен, понимаете? Тем, что я неполноценный.

Он посмотрел на Аркадия со слезами на глазах.

Режиссер встал и налил себе выпить, потом повернулся к Антону:

– Ну, а что же делать, если тебе так плохо? Какой выход? Ты же понимаешь, что тебе только пятнадцать, и нужно ждать еще три года, чтобы иметь возможность выйти из семьи или поселиться в другом месте.

– Три года! – Антон скривился. – Боже мой! Три года! Я не могу там находиться ни одного дня, а вы говорите три года!

Аркадий ухмыльнулся:

– Мне кажется, Антоша, ты преувеличиваешь! Ты сейчас ругаешь своих родителей, а если что-то произойдет, ты будешь скучать и скажешь, что был неправ. Мне кажется, что в тебе говорит …злость, но это пройдет…

Антон сверкнул глазами:

– Нет! Аркадий Степанович! Дорогой Аркадий Степанович! Я не преувеличиваю! И я не злюсь. Я с удовольствием ушел бы из этого дома прямо сейчас! И я ушел бы, если было бы куда идти. Я ушел бы, если бы они меня отпустили, а мать не отпустит никогда… она постоянно рыдает, постоянно смотрит на меня своими собачьими глазами, она хочет чего-то, а чего – непонятно… потому что уже давно все потеряно… потому что они не слышат меня и не понимают. И никогда не поймут. Потому что мы совершенно разные люди. И я даже спрашивал – может, они меня усыновили? Взяли из детского дома больного ребенка, чтобы было кого воспитывать…

Аркадий, задумавшись, медленно потягивал виски.

– Вчера, – не унимался Антон, – Вчера опять приезжали росармейцы, потому что я не выдержал. Пришел контейнер, начал что-то говорить, какие-то глупости, какую-то ересь! Он несет какую-то ересь. И я не выдержал и начать кричать, и приехали росармейцы. Это позор, к которому я привык, потому что они постоянно приезжают, но это позор! – речь мальчика стала сбивчивой. – Они приежают… но… это все для протокола, они записывают что-то… но… я не могу не кричать. Они меня бесят! Всё в этом доме меня бесит!