Читать онлайн Голландия для внутреннего пользования бесплатно

Культурный прорыв и игра в голландку

Сама не знаю почему, но долгое время мы думали, что Голландия – одна из самых культурных и продвинутых стран Европы. Этакая королева Бенилюкса плюс Германии. Мы искренне считали, что делаем культурный прорыв, переезжая сюда. Но очень быстро поняли, что современные голландцы далеко ушли в процессе эволюции от тех трудяг, которыми были когда-то. И на вопрос местных жителей о том, почему мы предпочитаем жить у них, а не в Германии, откуда мы переехали, вежливо, но цинично отвечаем, как кот Матроскин: потому что здесь платят больше, а работать надо меньше. Вот и все, что нас держит в их замечательной стране. Во многом сформировать такое отношение нам помогла покупка дома. Медвежья услуга, скажу я вам! Вот об этом и будет мой рассказ.

Итак, мы все-таки купили его… Зачем? Бес попутал. Как говорится, нашло временное помрачение ума. Хотя до этого более или менее благополучно прожили более десяти лет в Германии и никакой недвижимости, слава богу, не приобрели. Да и особой необходимости в покупке дома у нас не было, поскольку по работе приходилось часто переезжать. Ни на одном месте мы дольше трех лет не задерживались и корни нигде так и не пустили. В общем, надоело! В Голландию мы приехали с твердым намерением начать стабильную жизнь.

Прибыв на место, мы с удивлением обнаружили, что здесь практически отсутствует рынок съемного жилья. Он есть, конечно, но найти приличное жилье очень трудно. Поэтому почти все, кто приезжает в Нидерланды работать даже на пять лет, старается это самое жилье приобрести. А потом продать, часто – с выгодой. Золотые были времена! Они закончились с нашим появлением в этой замечательной стране, и я очень надеюсь, что мы не имеем к этому никакого отношения.

Дом на первое время мы нашли с большим трудом, и это было нечто. Узкий, на трех этажах, с крутой лестницей-носоломкой. я такие называю голландскими высотами, бабушки и дедушки с них пачками падают. Это мне знакомый травматолог рассказал. Дом построили в шестьдесятых годах и сохранили с тех пор во всей своей первозданности, включая сантехнику. Ее, впрочем, было немного. Ванна отсутствовала вовсе, был только душ. За грязной занавесочкой торчал он жалкой рогулечкой и плевался во все стороны, кроме нужной. Стены в душе были покрыты черным слоем плесени! Что-то мне это все напоминало… Кроме плесени, конечно. Вспомнила! Давным-давно, на заре моей студенческой юности, я сбежала после второго курса в деревню, зайдя в тупик в запутанных отношениях с одним молодым человеком. Там я работала в местной газете и жила в общежитии торфяного техникума. Так вот в том торфяном общежитии был в точности такой же душ!

Рыжий туалет находился на первом этаже. Он гремел Ниагарским водопадом, когда спускали воду. Если кому-нибудь, не дай бог, приспичивало ночью пойти по нужде, то просыпалась вся наша семья и даже старушка соседка, живущая слева! Соседей справа не было, дом заканчивался нами.

К дому прилагался микроскопический садик. Забор, отделявший его от дороги, давно валялся на кустах разросшейся ежевики, и ставить его обратно никто не собирался. Чтобы подобраться к нему, ежевику надо было сначала вырубить, а делать это без письменного разрешения хозяев нельзя.

Теперь о внутреннем убранстве. Спальня… Стены в ней были темно-синего цвета! Когда-то она, очевидно, предназначалась для гостей. Об этом говорило наличие прямо в комнате белой раковины с льющейся из крана одной только холодной водой. А зачем горячей в хозяйской ванной плескаться? Зубки можно и холодной почистить, а все остальное мыть нечего! Глядишь, гости быстрее домой уберутся. Голландцы, они не очень гостеприимны. Стоила эта роскошь непомерных денег, и, поверьте, это был далеко не худший вариант. По крайней мере, в детской комнате было окно. Во многих голландских квартирах дети до сих пор спят в каморке без окон, как Гарри Поттер у нелюбимых родственников.

Был и плюс в виде большого старинного парка поблизости, со старыми корявыми деревьями вокруг заросших ряской прудиков. Машка, наш мопс, не раз туда падала. Молодая была и глупая. Думала, что раз воды не видно, то ее нет, и можно безнаказанно гоняться за утками. На седьмой попытке до нее дошло, что утку можно достать только вплавь, а плавать мопсы не любят, да и не сказать, что умеют.

Наличие парка успешно компенсировала большая детская площадка, служившая прокладочкой между домом и парком. Во время переменок там резвились школьники из ближайшей начальной школы. Когда уроки заканчивались, резвились те же школьники, только в рамках группы продленного дня. От их криков в доме дрожали стены, и приходилось повышать голос, чтобы услышать домочадцев или зашедшего на чаек гостя.

Вот район был хороший. По улицам не ходили наркодилеры, а в соседнем доме не жили многодетные выходцы из Северной Африки. Но их на севере вообще мало. Нечего им там делать потому что. Как сказал один пациент моего мужа, здесь, вдали от родного народа, они чувствуют себя плохо. И что он, пациент этот, хочет поближе к нему, к народу, перебраться. А на вопрос, куда же это поближе, спокойно ответил: «В Амстердам. Или, на худой конец, в Лейден». Мы бы и сами туда с удовольствием поехали, но начинать карьеру лучше в глубинке. Здесь легче идет процесс интеграции, хотя мне, признаться, было на нее глубоко плевать. Все свои силы я потратила на внедрение в Германию и повторения этого мучительного процесса больше не хотела.

Нет, честно, в голландку я сначала поиграла. Начала с того, что сменила машину на велосипед. Не дура ли? Сделала я это по настоятельной рекомендации одной моей голландской знакомой, которая не советовала тащить с собой в новую жизнь машину. Она сказала, что в стране, где на шестнадцать миллионов жителей приходится восемнадцать миллионов велосипедов, она совершенно не нужна! И я ей поверила.

Мой роман с велосипедом закончился в первые же полчаса, пока я добиралась под проливным дождем на этом гребаном велосипеде до центра города. Ехала я туда, чтобы купить специальную велоодежду на случай этого самого дождя. Одежду купила, к велосипеду больше не прикасалась, а широкие прорезиненные штаны и плащ типа плащ-палатки еще долго валялись у нас в кладовке. Лет через пять я их подарила соседке, она была очень рада.

Так же, как и велосипед, мне здесь совершенно не понадобился голландский язык. Нет, на курсы я отходила и язык выучила. Но через полгода забыла напрочь! Представляете, совершенно не с кем практиковаться! Голландцы, как акцент услышат, сразу на немецкий или английский переходят, полиглоты они. До сих пор без языка как-то обхожусь, и не я одна такая. К тому же у них хороших писателей – раз два и обчелся. А зачем мне язык, на котором нечего читать?

Но чем мне эта страна нравится, так это полным пофигизмом в отношении того, как ты живешь, что ты делаешь и на каком языке разговариваешь. До тех пор, конечно, пока ты финансово независим или не попросишь чего-нибудь. Паспорт, королевства Нидерланды, например. Но это мой личный опыт, с другим он может и не совпадать.

Возвращаюсь к нашему дому. Жить в нем без проблем можно было только в течении шести месяцев. После этого контракт ежемесячно продлевался, и так, пока дом кто-нибудь не купит. Это как-то напрягало. В общем, мы с мужем подумали, и стали искать идеальный дом, в котором будем жить долго и счастливо.

Голландский жилищный стандарт

Пожалуй, сейчас самый подходящий момент рассказать, что такое голландский жилищный стандарт. Зависит он во многом от места, где вы приземлились. Несмотря на свои маленькие размеры, Голландия весьма неоднородна в своих традициях. Там, где исторически жили католики, все гораздо красивее, уютнее и дороже. «Богато» обставлять дома вообще не грех, там как-то наряднее.

К району проживания католиков относится южные провинции, примыкающие к Маастрихту, мы же приземлились на севере, где основной религией был кальвинизм. Все красивое здесь – пережиток католического прошлого, а сама роскошь греховна. Во Фрисланде и на севере даже праздники и дни рождения раньше не отмечались, а в некоторых особо религиозных семьях – и сейчас. Кстати, традиции кальвинизма проявляются и в одежде, она, скажем так, совсем не яркая. И если вы возразите мне и скажете, «а вот в Амстердаме мы видели…», то я вам отвечу, что Амстердам – это не Голландия. Там иностранцев больше, чем голландцев, а радостная пестрая толпа в центре города вообще на девяносто пять процентов состоит из туристов.

Первое, что бросается в глаза, – это огромные окна, очень часто без занавесок. Все пространство нижнего этажа открыто для всеобщего обозрения, дома выглядят, как большие аквариумы. Каждый может заглянуть в окно и приобщиться к жизни среднестатистического голландца. Эта традиция тоже уходит корнями в религию. Людям скрывать нечего, богу должно быть видно все. Наверное, отсюда эта всеобщая убежденность в красоте и уюте голландских квартир. Со стороны холодных улиц так уютно смотрится камин, старинные кресла вокруг овального стола, всякие финтифлюшки на подоконниках…

Что касается финтифлюшек, то здесь есть нюансы. Общалась я как-то с одной знакомой, она была замужем за голландцем… Они с мужем работали в другом городе, не там, где был их дом. В квартире оставалась дочь, она попросила разрешения приютить ее голландскую подругу, пока та не найдет себе жилье. Знакомая разрешила. Приезжает она как-то и сразу видит, что уборку делала подруга, а не дочь. Как она это определила, спросите вы? А очень просто. Все фигурки на подоконниках были повернуты лицом к улице, к комнате задом. То есть красота у голландцев не для хозяев, а чтобы прохожим видно было.

В квартирах всегда убрано, редко увидишь бардак или неубранную одежду на кресле. Но не думайте, что такая обстановка царит везде. До того, что дальше первого этажа творится, голландцам до лампочки. В гостиной – бронзовая люстра с хрустальными подвесками, а в спальне – лампочка с бумажным абажуром за пять евро из Икеи. Скромненько, дешево, ничего лишнего. Ванна – маленькая, как саркофаг небогатого фараона, если вообще есть. Чаще – примитивный душ, как в дешевом кемпинге. Знаю, сейчас все дружно начнут возражать и возмущаться. Еще раз говорю, описываю только, что видела.

Стыдно сказать, в одном доме стоимостью полмиллиона на ковровом покрытии в спальне были дыры в том месте, куда приземляются ноги. И ковер никто не сменил перед продажей! Им это все равно, или у соседей пока не лучше.

Кстати, про соседей – это очень важно. Но мы-то этого не знали! Мы-то и предположить не могли, что наше появление на улице спровоцирует целую революцию! После покупки нами кухни соседи справа заменили свои в течении месяца, а посмотреть на наше джакузи приходило пол-улицы. После визита соседка слева не выдержала конкуренции и купила новый унитаз. Все были страшно удивлены нашей ремонтной активностью, и когда мы сошлись с ними поближе, спросили-таки, зачем мы все это сделали? Ведь все равно никто не видит?!

В общем, мы поняли, что голландцы оказались совершенно не такими, как мы их себе представляли, и разве их в том вина? Мы судили о них по той картинке, которую они позволяли увидеть, а она очень привлекательная! Как это ни дико звучит, немцы оказались нам гораздо ближе и по духу, и по культуре, и по бытовым притязаниям. И с этим надо было как-то жить.

В поисках идеала

То, что идеала нам не найти, мы поняли довольно рано, хватило трех недель поиска. Марку, нашему маклеру, мы дали четкие инструкции: в каком районе хотим жить, количество квадратных метров и спальных комнат, год постройки, чтобы не требовал большого ремонта и замены кухни и сантехники. Два туалета – само собой, это норма. И чтобы никаких школ поблизости! И желательно, чтобы были две ванные комнаты. Последнее условие и стало камнем преткновения. Были наши требования непомерно высоки. Вполне возможно. В свое оправдание скажу, что вкус наш был испорчен жизнью в Германии, а там квартирки – будьте нате!

Марк сказал, что то, что нам нужно, стоит миллион или больше. А в домах средней ценовой категории, скажем, до полумиллиона, такая комплектация не предусмотрена. Но он все же постарается помочь.

В первый дом, предложенный им, мы даже заходить не стали. Он был на две семьи, из окна было видно, что вплотную к общей стене примыкает большой комнатный орган. Даже если на нем не играют ежедневно, и стоит он там в качестве декора, жить с такими людьми рядом нам бы не хотелось. Было почему-то подозрение, что они больные на полную голову. Опять же, вдруг играют? Вдруг сей факт и послужил причиной продажи?

Второе жилье находилось около железной дороги. Марк сказал, что это ерунда. Что через месяц, другой я к поездам привыкну. А ну как он ошибается? А ну как не привыкну? Еще меня очень удивило, что в огромном домине площадью двести с лишним квадратных метров был всего один душ в очень маленькой и тесной кабинке.

Гостиная просторная, но какая-то темная, весь второй этаж поделен на три спальни и изостудию. Посреди нее демонстративно стоял мольберт с давно засохшими красками. В Голландии очень много художников, чуть ли не каждый второй рисует.

Пока мы с мужем чисто гипотетически прикидывали, как можно перестроить студию, чтобы оборудовать там комнату для гостей и душевую, Марк огорошил нас вопросом: «Пол брать будете?»

Оказывается, есть у них такая милая привычка: продавать дом по отдельности! В смысле отдельно пол, отдельно еще что-нибудь. Не нравится тебе дырявый коврик – не бери! Продавец его сдерет и с собой возьмет в новую жизнь, если продать не получится. Выбросить – самый крайний, почти невероятный случай!

Кроме пола в список предметов, подлежащих отдельной продаже, входили жалюзи, почтовый ящик, садовые лампы, дверные ручки и, держите меня семеро, кронштейны для флагов на фасаде дома. Как сейчас помню, по тридцать пять евро за штуку. Из национальных флагов у нас был только Андреевский, зато с корабля, настоящий. Представляете себе этот флаг в Голландии? Нет уж, спасибо. Дальше ищем.

Третий вариант убил наповал. В доме жили два мужика нетрадиционной ориентации, бросающие курить. Как символ отвыкания от пагубной привычки, каждый недокуренный бычок они замуровывали в картину под стекло. Таких картин только на первом этаже я насчитала восемь и представила себе: затягивается бедолага, вспоминает, что бросил, чертыхается и под стеклышко сигаретку, как бабочку. И очередная нетленка готова. Но это мелочи, как и прокуренные стены из голого кирпича. В доме не было второго туалета, душ был тесный и находился под резко скошенным потолком, в полный рост не выпрямишься. Зато рядом стояло роскошное биде! И что нас сюда тащить было? Короче, было понятно, что дом искать придется самим. А потом уже и Марка подключим.

К этому моменту мы слегка снизили планку притязаний. Например, расширили радиус поиска. И, наконец, свершилось! Нашли! Дом был достаточно среднего размера, средней комплектации и стоял в чудном месте у озера. В пяти минутах ходьбы от пляжа, в десяти минутах езды до центра и столько же времени ехать до школы. И, самое главное, он был с двумя ванными! А по-другому и быть не могло, поскольку архитектор был немцем. Вот уж не думала, что полюблю Германию, стоит мне только из нее уехать!

Нудисты и озеро

Окна нашей спальни выходили на озеро. Поначалу я часто наблюдала, как маленькие лодочки медленно дрейфуют туда-сюда, белея одинокими парусами. Извините за паруса, не удержалась. К виду лодок и воды я скоро привыкла, а к тому, что над машиной летают аисты, – нет. И чайки по утрам орали так громко и жалостно! Спать было совершенно невозможно! Я вздыхала, вылезала из-под одеяла, выпускала собаку в сад, пила кофе и шла отмывать машину от аистов. И так почти каждый день.

Озеро было совершенно неромантичного происхождения: когда-то на его месте был карьер. На берегу росла ежевика, на притивоположной стороне стояла мельница. Еще там было два маленьких острова. Один – необитаемый, на нем устраивали пикники, а второй – дачный, с двумя летними домиками. По выходным к деревянному причалу приставали катера, привозившие дачников, – романтика.

Озеро делила на две части длинная бетонная дамба. Та часть, что видна из наших окон, была отдана лодкам, яхтам, рыбакам и птицам, а другая отведена под пляж. Там такое можно увидеть! Или мы не в Голландии? Ладно, расскажу коротенько.

Пляжная территория четко делилась на сегменты «по интересам». На переднем плане – обычный песчаный пляж, а подальше, там где кустиков побольше, – нудистский. Зону нудистов пересекала пешеходная дорожка, где мы гуляли с собакой.

Нудисты были ненавязчивые, можно сказать даже скромные, за исключением двух придурков. Они прятались за дерево у самой тропы, а когда кто-то проходил мимо, выглядывали застенчиво и тихо говорили «у». Пугали, значит. Я поначалу и правда пугалась, а потом привыкла и не обращала на них внимания. Машка, собака моя, – тоже.

Вечером зона нудистов становилась еще более свободной и отходила во владение любителям однополой любви. Официально! Это я называю голландскими понтами. Какая разница, кто кого любит, и какое это имеет отношение к солнечным ваннам и купанию? К тому же, любые проявления сексуального характера в общественных местах в Голландии запрещены, так какой смысл?

Зимой озеро иногда замерзало. В тот год, когда мы переехали, было особенно холодно. Озеро покрылось толстым льдом, по нему можно было кататься на коньках. Столько народу приезжало! Чуть ли не половина города! Катались не везде, а только на проверенных участках. Все дело в том, что на дне озера есть месторождение газа, и в некоторых местах он выходит на поверхность. Лед там не замерзает. Помню, Мишка, наш старший сын, наткнулся на такое. Хорошо, что весь под лед не ухнул, а только ногой по пах провалился. Все равно радости мало. Хорошо до дома идти недалеко, но голландцы-то этого не знали! Хоть бы кто подошел и спросил, нужна ли мальчику помощь! Увидели, что сам выбрался, и дальше заскользили. Вот если бы он с велосипеда навернулся, тогда другое дело. Все бы на помощь кинулись! Все равно было хорошо, особенно летом.

Небольшой минус был лишь в том, что добираться до школы нужно было двумя автобусами. И долго, почти час. Сначала пройти пешком с полкилометра, потом на одном автобусе доехать до вокзала в центр, а оттуда на другом автобусе – в деревню Харен, где была наша школа. А на машине ехать всего семь минут. Пришлось купить вторую, потому что, как я уже говорила, от своей я избавилась перед самым переездом в Голландию.

Харен – это местная Рублевка. Здесь живут самые богатые люди провинции, в основном, преклонного возраста. Как раз в то время, когда там учились наши дети, про это местечко узнал весь мир. Какая-то девочка написала в фейсбуке про вечеринку в честь дня рождения. И пригласила всех, думая, что придут только друзья. Тысячи откликнулись! Со всей страны и окрестностей! Девочка объявление убрала и сама от греха подальше слиняла, но процесс был уже запущен. Что там творилось! Машины жгли, витрины били, а еще говорят, что голландцы – мирная нация. Моему приятелю тележурналисту там голову случайно пробили. Но фильм он все-таки снял и даже какой-то приз за него получил.

Вот в таком месте мы и приземлились. Пустили наконец-то пресловутые корни, подружились с соседями, сделали на радость им ремонт… Поменяли кухню, сантехнику, пол, установили кондиционер, выкорчевали колючие насаждения в садике… В общем, стал не дом, а картинка, живи да радуйся!

А теперь я спросить вас хочу… Дом в Голландии с видом на озеро никому не нужен? Продам с любовью!

Тернистый путь русского врача, или Первое дежурство мужа

Возможно, все, что я вам расскажу, это неправда. Потому что за такое и лицензии можно лишиться. С другой стороны, дело это настолько давнее, что можно и признаться. Но имена я на всякий случай изменила, хотя могла бы и не стараться. Потому что ну не может немецкий врач носить имя Абдулла Аль Хамуд! Так что будем считать, что он – фигура мифическая, а рассказ этот – просто выдумка.

Это случилось в те времена, когда мы были совсем «зелеными» эмигрантами. Мы недавно приехали в Германию и только что закончили языковые курсы. Большой пользы они, честно говоря, не принесли, так, размытые теоретические знания. Люди в нашей группе были, в основном, интеллектуальные, и все свободное от уроков время они посвящали преферансу и шахматам. Что удивительно, почти все, включая моего мужа, сделали впоследствии очень неплохую карьеру.

После окончания курсов муж начал усиленно искать работу. И я ему тоже. Каждый месяц к нам приходила газета «Немецкий Врачебный Листок». Помимо научных статей в ней сообщалось, какие вакансии есть на данный момент в разных больницах Германии. Муж посылал свое резюме абсолютно во все! Только в хирургию не посылал на всякий случай. Вдруг бы взяли, а он не очень людей любит резать, да и не сказать, что умеет. В лучшем случае ему приходил отказ, а чаще его письма просто игнорировали.

Я посетовала одной своей подруге, что муж уже в десяток клиник обратился и отовсюду отворот поворот получил. И она вспомнила про своего студенческого приятеля Абдуллу. По ее словам, он был страшно ленивый и жадный, но толковый врач со своей врачебной практикой. Она поговорила с ним, тот передал, что если Борис согласен работать за бесплатно, то он милости просит. То, что муж едва говорил по-немецки и ни фига не понимал в гастроэнтерологии, роли не играло. Я не сказала вам? Абдулла гастроэнтерологом был, высочайшей причем категории.

В Германии многие наши доктора сменили специализацию и пошли работать туда, куда брали. Никого особо не волновало, каким врачом ты был до эмиграции, лишь бы не санитарным. Этой профессии в Германии не существует вовсе, и санитарный врач здесь врачом не считается. Были у людей трагедии, скажу я вам.

Так вот, практика… Можно сказать, она была боевая. Муж поприсутствовал пару раз на приеме и попросился в ближайший выходной подежурить с хозяином вместе. Тот удивился. Какой нормальный человек в субботу добровольно работать захочет? Но сказал, чтобы муж приходил с утра пораньше, часикам этак к восьми.

Дежурство домашнего врача в Германии выглядит так. Врач сидит у себя в кабинете, ему на телефон приходит вызов. Пациент или его близкие обычно сами звонят, список телефонов дежурных специалистов висит на дверях каждого праксиса. Доктор беседует с пациентом по телефону, и если ситуация требует его личного присутствия, медсестра вызывает машину с водителем, и врача везут к больному. А там он уже сам решает, что делать: в стационар больного везти или помочь на месте.

В день дежурства муж пришел на работу в восемь. Никого, кроме медсестры, в праксисе не было. Через десять минут поступает вызов, а доктора нет! Только мой муж, который проходит практику и самостоятельно прикоснуться к пациенту права не имеет! Сестра срочно звонит Абдулле, тот недовольно ворчит, что халат с бейджиком висит в шкафу, а печать – в тумбочке. И вообще: «Оставьте меня в покое, я спать хочу! Он хотел дежурить, вот и пусть и дежурит!»

Бледный супруг цепляет на халат чужой бейджик, на бейджике написано: «Доктор А. А. Хамуд, интернист, гастроэнтеролог». Сует печать в карман и берет тревожный чемоданчик, который водитель тут же у него отбирает. Потому что негоже доктору самому тяжести носить, не по чину!

Поехали. Первой пациенткой была старушка лет под девяносто, она жила вместе с братом в одной квартире. Муж задает вопросы о самочувствии, сердце и легкие слушает, давление меряет, живот щупает. А дедуля говорит сестре: «Маленькая моя, ты узнаешь доктора Аль Хамуда, у которого ты была на приеме в прошлую пятницу?» Боря похолодел. Старушка с трудом открывает один глаз, смотрит на Борю и говорит: «Нет, не узнаю!» А Боря: «Вот видите, какая она плохая! В больницу ее!» И вызывает скорую.

Абдулла пришел только к одиннадцати утра, его уже ждал следующий вызов. А водитель один и тот же на все дежурство дается. И заменить врача не представляется никакой возможности. Заподозрит же неладное! Так и отпахал Боря все смену под чужой фамилией, и хоть бы кто что заметил.

Как вы понимаете, с таким шефом муж быстренько стал специалистом экстра класса, всему моментально выучился. Это уже потом жизнь заставила его переквалифицироваться в невропатолога, а потом – в психиатра.

Кстати, прочитал он то, что я тут написала, смеялся долго и ругался тоже. Сказал, что у меня фантазия богатая, а память плохая. «Не нравится, – говорю, – сам пиши!» Обещал подумать и пошел на работу.

Ловля на живца, или Как я на авариях деньги зарабатывал

Дело было в Германии в самом начале нашей заграничной жизни, когда я по знакомству проходил практику в гастроэнтерологическом праксисе у одного араба. Проходил бесплатно, положительную характеристику зарабатывал. Время тогда было трудное, денег катастрофически не хватало. Я получал пособие как человек, ищущий работу, а жена числилась в типографии на какой-то непонятной должности. Почему числилась? Она вторым ребенком была беременна, и я ей регулярно больничные выписывал, чтобы она не работала. Когда моя фантазия иссякала, я подключал к делу знакомого стоматолога. Даже не знаю, что он ей там за диагнозы писал.

Голова моя в то время была постоянно занята поиском способа зарабатывания денег. Потому что араб был редкостный жмот, и кроме драгоценного опыта выпросить у него было нечего.

Тут я заметил, что на улице, где я работал, с периодичностью раз в две недели бьются машины. Аварии происходили на т-образном перекрестке, поперечина которого находилась как раз под окнами праксиса. Брусчатка, узкая улица, дождь и что-то еще мне неведомое делали этот перекресток просто взрывоопасным для движения транспорта! Но парковаться там разрешалось, и как раз с припаркованными машинами все инциденты и происходили. В них просто тупо въезжали на повороте.

Сначала я убирал свою машину от греха подальше от опасного места, а потом подумал: «Какого черта, это же Клондайк! К тому же это место законно принадлежит мне, потому что я здесь работаю». У меня был тогда хорошо подержанный Форд Фиеста – не жалко.

Надо сказать, что зад в Германии стоит дорого. В том смысле, что если тебе туда въехали, то страховка платит очень прилично, а ты не виноват в любом случае. А как же, ведь речь идет о нарушении геометрии кузова! При всем при том машину чаще всего совсем не ремонтируют, и она без проблем бегает по дорогам и дальше. Конечно, если речь идет о легком касании или малозаметной царапине, а не о серьезном повреждении вроде разбитого фонаря или багажника всмятку.

На следующий день я поставил машину на примерно подходящее место и сел в засаде у окна. Первый день прошел бездарно, ничего не произошло. На второй – слышу визг тормозов, довольно потираю руки и выскакиваю на улицу. Как же сильно я был разочарован, когда увидел, что водителю удалось затормозить буквально в десяти сантиметрах от моего бампера! Я его, как водится, успокоил болезного, а сам сделал корректировочку и стал парковаться на тридцать сантиметров левее.

Через неделю свершилось: въехали в зад, как на заказ! Маленькая такая таратайка! Причем она умудрилась мордой очень удачно под мою машину подлезть. Фонари и глушитель целы, только маленькая вмятинка на бампере. Все, как я хотел.

Знакомый эксперт по авариям у меня уже был, кто-то из приятелей порекомендовал. Тот написал экспертизу что надо! За экспертизу, кстати, платит страховка, а не водитель, если что. Вначале пришел ответ, что я могу отвезти машину в мастерскую, и ремонт будет оплачен. Но ведь не так задумывалось! Я сказал эксперту, что хочу получить деньгами, тот понимающе кивнул и написал очень короткое письмо с двумя волшебными предложениями. Через неделю я получил две тысячи двести евро. Машина была куплена за пять.

Еще года два я ее успешно эксплуатировал, пока мне опять в зад не въехали, примерно с теми же последствиями. Тот же эксперт наморщил лоб, сказал: «Ну, ты ж понимаешь?» В смысле, что второй раз с битой машиной много не «нарисуешь». Я понимал. Тем не менее, он умудрился написать такую экспертизу, по которой я получил еще две тысячи.

Потом я продал уже порядком побитый Фордик за пятьсот евро своему приятелю, который, в свою очередь, отдал добивать жене. Она только что получила права, и тренироваться на хорошей машине было жалко. А после того, как она водить научилась, он кому-то дальше машину передал, тоже за пятьсот. Там ее следы и затерялись.

Караси и гринписовец

Дело было зимой, когда окрестные пруды на окраине города покрылись тонким льдом. Ну как тонким… Там, где поглубже, прочность льда лучше было не проверять, а там, где мелко, до самого дна промерзло. Это я не просто так написал, для дальнейшего рассказа момент с промерзанием очень важен.

Жена моя нашла на днях в каком-то женском журнале рецепт приготовления карасей. Уже само название вызывало повышенное слюноотделение: «Караси сладкие жареные, тушеные в сметане». Тут как раз в наш русский магазин рыбу завезли. И карасей в том числе, что редкость. Как жена потом сказала, лучше бы мы в тот день в магазин не пошли, и караси чей-нибудь другой стол осчастливили. Но кто ж знал, что с ними столько возни будет?

Жена уточнила у продавца перед покупкой, точно ли они уже мертвые? Продавец сказал, что точно. В общем, купили свеженьких, положили в холодильник. На следующий день в субботу жена достала их и бросила в раковину. В холодильнике дожидалась запотевшая бутылочка, сами знаете чего.

Но что-то пошло не так. Караси вдруг начали шевелиться и ожили! А чистить живого карася – это не то что мертвого. Жена сказала, что она не может, и попросила меня сначала их убить. А я не могу! Я вообще никого убить не могу! Разве что комара, который на меня покусился, о чем я ей немедленно и заявил. А она: «Ты же врач, ты вскрывал, когда учился!» А я ей на это сказал, что я врач, а не убийца. Возможно, у хирургов с этим проще, я же работал на тот момент невропатологом.

Но караси в сметане еще прочно сидели в моей голове, и я пошел за помощью к соседу немцу. Он был очень рукастым и, посмеиваясь, решал все мои проблемы с компьютером, мелкими поломками бытовой техники и так далее. Работал он в институте Макса Планка каким-то техником. Там он обеспечивал эксплуатацию разных приборов, чтобы ученые могли делать свои опыты. Он был уверен, что беспомощные ученые без него, ну просто никак! Я ему подыгрывал, изображая такого же беспомощного, а он, будучи ярко выраженным нарциссом, снисходительно делал для меня все. Но соседа не было дома, и я начал действовать сам. Если карасей не убить, то их надо хотя бы спасти!

Темнело в декабре рано, на улице было уже хоть глаз выколи. Я пошел к ближайшему пруду и начал долбить лед в надежде запихнуть рыбу в воду. Пруд находился в конце нашей улицы, но я почему-то поехал туда на машине, а не пошел пешком. Как чувствовал, что домой не скоро вернусь. Лед был толстый и крепкий и не поддавался вообще. Я уже почти до дна продолбил, а воды все не было. Проходящий мимо немец подозрительно поинтересовался, что я это делаю. Я ему честно рассказал и предложил рыбу в подарок. Он испуганно шарахнулся от меня и быстро растворился в темноте.

Со льдом в пруду ничего не выходило, караси продолжали трепыхаться в целлофановых мешках, требуя свободы. Тогда я завел машину и поехал в Наунхоф. Это примерно километров в восемнадцати от нашего города. Там было озеро, где мы любили гулять по выходным. Глубокое и большое, замерзнуть не должно.

Ледок там, конечно, был, но тонкий. Я его легко разбил, выпустил в озеро карасей и довольный вернулся домой. Жена меня поняла, а что она приготовила в тот день на ужин, я уже не помню.

Кстати, это не единственный случай спасения животных на моей памяти, есть еще что вспомнить. Например, как-то зимой я нашу собаку в туалет возил, на то же озеро. Было это под Новый Год, буквально за два часа до его наступления. Собака наша – бежевая дворняжка по имени Чани – страшно боялась салютов. Настолько, что из дома выходить не хотела и от страха в туалет сходить отказывалась. Ни по-большому, ни по-маленькому. Да что там Чани! У нас овчарки в подъезде срались от ужаса! А в Германии стреляли тогда не по-детски: начинали за два дня до Нового года, потом палили всю праздничную ночь и два дня после. Хотя официально, конечно, можно только в Новый год бабахать. Поэтому я понимал, что если сейчас собаку куда-нибудь в тихое место не отвезти, то мы потом за нее сильно переживать будем. Повез, успел. Только она все свои дела сделала, и там бабахать начали!

А жена меня после этого гринписовцем называет, что зря, не такой уж я и гуманный. Потому что я предложил за три дня до следующего Нового года собаку вообще не кормить, чтобы ей было легче пережить это полное стрессов время.

Один обычный день психиатра в Голландии

В последнее время я часто думаю, что было бы неплохо вести дневник рабочего дня. В первую очередь, для самого себя, чтобы отряхнуть все, придя домой. Выговориться и рассказать все равно некому, в семье ввели вето на профессиональные разговоры. А мозги на моей сегодняшней работе «взрываются» почти каждый день. Ну и жена все намекает, что это может быть интересно не только мне. Попробуем…

Сегодня, как бывает в каждую четную среду, у меня длинный день. Будильник поднял в 5:40, дальше все на автомате. Через сорок минут выхожу из дома – трамвай, вокзал, поезд. В 7:15 я уже в Бреде, это город в шестидесяти километрах от Роттердама в сторону Бельгии. Коллега уже ждет меня, бережно принимает в свою машину, и я тут же засыпаю. До первого пациента ехать сто сорок километров.

Там рабочий день начался с заседания, голландцы это любят. Полтора часа восемь человек обсуждали одну женщину, которая живет в специальном доме для людей с психическими проблемами. За ними там следит персонал. Она пила, пьет и будет пить. Еще получает официально метадон, это – аналог героина.

Мы часто о ней говорим. Главная наша головная боль – это то, что она в своей маленькой комнатке площадью восемь квадратных метров держит бультерьера. При отсутствии адекватного ухода он порыкивает на обитателей дома и время от времени покусывает их. Берет, играючи, в свою пасть чью-то руку или ногу, держит недолго и отпускает. Мне лично это не нравилось. Нам все-таки удалось уговорить ее отдать собаку родителям, но пациентка и без собаки не вписывается в профиль жителя этого заведения. Поэтому на собрание пригласили работника из другого специального дома с персоналом, где его обитателям разрешается пить. Но это их последняя станция.

В принципе, мы пришли ей сказать, что прощаемся, так как последние два-три месяца с ней практически не было никаких контактов. Да и сделать ничего без наличия желания с ее стороны нельзя. Но ты ж психиатр. У всех какое-то ожидание, что мы любого человека с психическими отклонениями можем вылечить и успокоить. Да, когда он сам просит о помощи. Во всех остальных случаях, если ситуация не отвечает одному из трех жестких критериев, которые требуют принудительного лечения, мы проходим мимо. Критерии такие: опасность для самого себя, для окружающих или для окружающего имущества. Причем опасность конкретная и немедленная!

На заседании все начали нас дружно уговаривать подождать еще три месяца. Посмотреть, как женщина освоится на новом месте, отрегулировать медикаменты, дать наставления персоналу. Согласились.

Параллельно мне приходят эсэмэски, которые тоже требуют решения. Самое простое – продлить рецепт. Отвечаю: «Завтра!»

Два пациента просят позвонить. Молодая женщина с послеродовыми психическими нарушениями, которую к счастью удалось стабилизировать, жалуется, что два дня назад по моему совету закончила с транквилизаторами и даже выбросила остатки таблеток в унитаз. Последние два дня, несмотря на другие оставшиеся медикаменты, она не может спать и чувствует себя неспокойно. Посоветовал кое-что дополнительно. Позвоню ей через пару дней, проверю, как она.

Второй звонок – мужчина шестидесяти лет. Шесть лет отсидел за наркотики в тюрьме Венесуэлы и три месяца назад вернулся в Голландию. Мне удалось завоевать его доверие, он даже согласился принимать назначенные ему препараты – тоже дело добровольное. Он был обычно очень рад, когда я ему звоню, а теперь возмущенно начал рассказывать, что кто-то из нашей команды пришел к нему и сказал, что он сделал неправильный выбор. Неважно какой, просто такому человеку так говорить нельзя. Пятнадцать минут мне выговаривал, а потом все-таки поблагодарил за звонок. Договорились, что я приду к нему через неделю, и мы продолжим беседу. Обещал показать мне свои стихи.

Потом мы поехали в другой город, посетили пациента, живущего в приюте для бездомных. Он туда сам попросился после того, как его избил наркокурьер. Мы его периодически навещали последние полгода и наблюдали, как он деградирует ментально и физически. Все вокруг знали, что он употребляет наркотики – соседи, полиция, мы… А он: «Нет, ничего подобного, у меня все хорошо!» Я надеялся, что он хоть сейчас скинет маску, но зря надеялся. Хотя он за неделю отъелся и выглядит на удивление хорошо. Вдруг попросил таблетки, чтобы лучше спать. Выпишу, не жалко. И дальше едем в другой город.

Двадцатилетний парень, похоже, уже слегка выпил. Сказать, что в комнате бардак – это ничего не сказать. Повсюду пустые бутылки, окурки… Рука перевязана – с кем-то бился вчера на улице. Задумчиво говорит, что завтра ему надо переезжать, потому что по каким-то административным причинам он больше не может жить в этом городе. А жаль, он здесь уже три месяца, привык. Соответствующие службы куда-то пропали, как ему самому организовать переезд, он не знает. Звоню коллеге, он ставит всех на уши, завтра перевезут.

Последний раз я этого парня навещал, когда он с другом отмечал свой день рождения. Я убедил его тогда начать принимать риспердал, чтобы приглушить периодически возникающие вспышки ярости. Нисколько не надеясь, спросил его, начал ли он принимать медикамент. Он сказал, что да, и чувствует себя лучше и спокойнее. (Ага, а перевязанная рука?) И что таблетки уже кончились. Я ему пообещал завтра утром выписать сразу на три месяца, но он должен их до переезда забрать. Причем мне придется самому договориться в аптеке, там обычно на такой долгий срок не выдают. И парню еще позвонить, напомнить, чтобы тот не забыл. Пока коллега звонил по телефону насчет переезда, он с гордостью дал мне послушать с телефона сочиненный им рэп. Послушал.

Время обедать. Решили с коллегой для разнообразия съесть по кебабу. Нашли, поели. Да, коллега – не врач, нечто среднее между медбратом и социальным работником.

К следующему пациенту едем опять в другой город. Тридцатилетний мужчина, оставшийся в счастливом десяти-двенадцатилетнем возрасте. Дома – огромная коллекция лего, каждые две недели он меняет в комнате обстановку в соответствии со сценами из «Звездных войн». Еще у него в тазике живут шесть черепашек, он каждую различает по имени. Он носит одежду одного из персонажей фильма, вооружается светящимся пластиковым мечом и разгуливает по городу, чем привлекает к себе внимание подвыпивших подростков, которые его провоцируют. Только у него на этот случай есть настоящий нож. А еще он года четыре занимался боевыми искусствами.

Пока еще ничего не произошло, но вчера был очередной инцидент, и он вернулся домой страшно возбужденный. Одел костюм комбата (знать бы еще, что это), вооружился светящимся мечом, взял керамический нож и хотел пойти искать обидчиков, чтобы их наказать. К нему каждый день ходит служба опеки, и женщине стоило больших трудов уговорить его не делать этого.

Похоже, он в детстве подвергался сексуальному насилию и с семи до двенадцати лет вообще не разговаривал. Потом как-то подростки пытались топить его в бассейне. С тех пор он не моется под душем, в раковине как-то умудряется.

Это был мой пятый визит к нему и – наконец-то! Две недели назад он начал принимать медикаменты и стал лучше спать. До этого он много лет отказывался брать любые таблетки. Но его продолжают каждую ночь мучить кошмары. Закрепляю успех и договариваюсь, что он будет принимать дополнительные лекарства, чтобы спать спокойно. И он соглашается! Через две недели заеду к нему. Перед моим уходом он с гордостью показывает светящуюся полоску из лампочек на потолке, управляемую пультом. Я восторгаюсь.

Едем дальше. В машине получаю сообщение, что должен позвонить маме одной пациентки. Она говорит, что в связи с переездом дочь возбуждена, и надо бы дозу препаратов, которую мы понижаем, временно опять повысить. Спрашиваю, достаточно ли будет две таблетки повысить до трех, она говорит: лучше до четырех. Я соглашаюсь, она благодарит. Завтра выпишу. Я видел эту пациентку всего один раз до этого, поэтому доверие мамы, которая ее опекает, очень важно.

Последний пациент. Встречаемся на парковке. Мужчина, тридцать семь лет, шесть лет живет на улице. Медицинской страховки нет, пособия не получает. Последний месяц живет у бывшей жены, с которой прожил одиннадцать лет и шесть лет назад расстался. Тогда же и начал пить по три-пять литров пива каждый день. У него дислексия, то есть он не понимает прочитанного. IQ низковат – до четырнадцати лет учился в спецшколе. Мы занимаемся восстановлением пособия и страховки, для этого надо, чтобы его обследовал наш психолог. Договорились, что его тесть привезет его к нам на полдня, это – двести пятьдесят километров, на минуточку!

Решаем поговорить с ним в каком-нибудь кафе за столиком. Мне нужно собрать анамнез, поставить диагноз, написать заключение. Заказываем: нам – кофе, он себе – пиво, потом – второе пиво. Мне это все в новинку, я еще никогда не разговаривал с пациентами в кафе. В машине на стоянке – было дело. А в конце встречи – та-да-да-даааа…Он достает из сумки пачку банкнот, кладет на стол пятьдесят евро и платит за всех! Я благодарю, мы дружески расстаемся. За меня еще пациенты не платили.

Коллега объяснил, что он ворует и подрабатывает по-черному. Полиции еще ни разу не попадался.

В 18:30 приезжаем в Бреду, в 19:30 я дома. Вот такой был день. В принципе, обычный. Завтра буду выписывать рецепты, писать репортажи, ну и что бог пошлет. Ах да, придет один пациент в контору – если придет, и еще к одному отвезут – если он не передумает.

Мои пациенты

Я думаю, у каждого врача, независимо от его специализации, есть пациенты, которых он по каким-то причинам помнит. Есть такие и у меня. Причем речь идет не о степени тяжести случаев – это наш крест, и другим лучше не знать, что приводит людей к психиатру, а об эмоциональной составляющей, которая не дает их забыть. Попробую в хронологическом порядке рассказать о некоторых.

Первый пациент. С ним я столкнулся в Германии, когда работал там в закрытом отделении для больных с различными видами зависимости. В этом отделении они находятся, как правило, принудительно, потому что результат их зависимости вызывает поведение, не совместимое с моралью общества.

Внешне он выглядел, ну, скажем так, как молодой Янковский. Отрешенный задумчивый взгляд, у персонала не было с ним никаких проблем. Он находился у нас, потому что его персональный куратор, назначенный судьей, подыскивал ему специальное жилье, где обученный персонал оказывал бы всю необходимую помощь и поддержку в повседневной жизни. Ах, да, он был бездомным, ночевал в церкви. Его там акцептировали до тех пор, пока он не начал, как бы поделикатней выразиться, справлять в храме малую нужду. Он говорил потом, что это был пролитый лимонад, но все знали, что это было на самом деле.

Все началось с внезапного звонка, который я сначала оторопело принял за розыгрыш, ошибку. Женщина на другом конце провода начала говорить, что она – графиня, что обеспокоена судьбой этого молодого человека и нашла ему место в одном из монастырей в Австрии. И просит отпустить его на выходные, чтобы она могла слетать с ним туда и дать ему возможность познакомиться с новым местом жительства. А также решить все практические вопросы, связанные с оформлением проживания в монастыре.

Я побежал к шефу, потом связался с куратором пациента. Они оба подтвердили: да, действительно графиня! Да, из альтруистических побуждений полна решимости помочь человеку! По техническим причинам мы не могли отпустить его на выходные – из закрытого отделения нельзя выходить. Поэтому выписали нашего подопечного на попечение графини, о чем ее известили. Выписали и забыли быстро, благо каждый день приходилось решать большое количество других проблем.

Через несколько дней – графиня на телефоне. Тон из восторженно-утверждающего стал просительный и жалобно-страдающий. А произошло следующее. Они с сопровождающим и пациентом благополучно прилетел в Вену и поехали на машине в монастырь. Перед воротами пациент встал и лаконично, без объяснения причин, сказал, что он внутрь не пойдет! Тогда она полетела с ним обратно в Германию и, будучи все еще одержима ему помочь, поселила в своем замке в гостевой комнате.

По-видимому, у нее все-таки не до конца произошел разрыв с реальностью, и она его в свое отсутствие на всякий случай заперла. Молодому человеку пришлось это не по душе, и он раскрошил всю мебель на кусочки! Теперь графиня просит принять его обратно. Немного поломавшись для приличия, мы согласились.

* * *

Второй пациент. С ним я встретился, работая в той же клинике. Он поступил в открытое отделение добровольно для стабилизации. У него была семья, дети, IQ – чуть ниже среднего. Он обладал следующей особенностью: в состоянии стресса выпивал две бутылки пива, искал ближайший мост и прыгал. Стрессом для него были, например, ссора с женой или полученные одновременно несколько административных писем, которые требовали какой-то активности. В общем, это с ним довольно регулярно происходило.

Раньше он жил в Кельне и там часто прыгал в воду. Из-за этого они переехали в провинцию, потому что там мосты пониже. Он не собирался покончить жизнь самоубийством, просто после прыжка успокаивался. Высота не имела значения, какой это мост – тоже. Один раз он спрыгнул с железнодорожного моста на рельсы, переломал себе все, что можно, но остался жив.

После этого он был на принудительном лечении восемь месяцев и с гордостью рассказывал мне, чему за это время научился: перед тем как идти искать мост, звонить в соответствующие спасательные службы и предупреждать их о своих намерениях.

Один раз спасатели приехали на перехват чуть позже, и пациент уже был на мосту. Операция по предотвращению прыжка стоила шестнадцать тысяч евро! Он побыл у нас недели две, потом я его спросил: «Ну, что, успокоился? Не будешь больше с моста прыгать?» Получив ответ, что не будет, я выписал его домой.

* * *

Третий пациент. Этого молодого парня к нам привезли полицейские. Без документов и в беспомощном состоянии он был подобран ночью на одной из железнодорожных станций в Польше. Так как говорил он на чистом классическом немецком, то его привезли к нам.

Он не называл своего имени и в истории болезни был вписан как Alias – некто, неизвестный. Видно было, что еще недавно он жил в хороших условиях, был ухожен и упитан. Все время испуганно молчал, а однажды в моем кабинете вдруг начал рассказывать о пытках в концлагерях. Называл себя доктором Менгелем и с такими подробностями все описывал, что у меня мурашки по телу пошли.

Мы объявили его в центральный розыск по всей стране. Через месяц выяснилось, что он сбежал из психиатрического отделения, как-то за несколько дней пересек всю Германию и добрался до Польши. Мы связались с его семьей, и отец уже выехал за ним. Уже зная имя юноши, мы ничего ему не говорили, потому что неизвестно было, как он на это отреагирует.

Разрешилось все очень неожиданно. У нас в отделении был еще один пациент. Он отличался тем, что когда нарастало его напряжение, притаивался в углу, как в засаде, и бросался на проходящих пациентов. Задача персонала – вовремя заметить это и предупредить инцидент дополнительной инъекцией. На какое-то время больной успокаивался.

А в этот раз его «прозевали». Услышав из своей комнаты крики о помощи, я выскочил в коридор и увидел, как он напал на нашего «инопланетянина» и фигурально его душит! С трудом разняв их, я завел испуганного парня в кабинет, и тот начал просить нас защитить его от страшного пациента. Потом сразу назвал свое имя и откуда он. Но мы это уже и без него знали. На следующий день приехал отец и забрал его домой.

* * *

С этим пациентом я встретился в Голландии. Простой парень, он ничего в жизни не умел, кроме как ловить рыбу. Был он рыбак в третьем поколении. Несколько один за другим случившихся психозов, связанных с чрезмерным употреблением алкоголя и марихуаны, перешли в шизофрению. Когда он сам понимал, что с ним что-то не так, он начинал принимать медикаменты. Через два-три месяца, когда симптомы переходили в ремиссию, прекращал лечение. И так по кругу.

Работать и общаться с ним было одно удовольствие, но речь пойдет не об этом, а о его удивительном увлечении. Он разводил креветок! В его квартире с двумя спальнями на первом этаже стояло двадцать баков с водой, в которых и жили креветки. Их у него было, по его подсчетам, шестнадцать тысяч, и я ему верил. Он выращивал их, последовательно пересаживая подрастающих особей в другие баки.

Он мог долго и увлеченно рассказывать, как он будет продавать их в рестораны, как все будут ему за это благодарны, и сколько он на этом заработает. Иногда он их ел, готовя по каким-то своим особым рецептам. Но у него даже компьютера не было и, естественно, никакого бизнес-плана – тоже. Отсутствие компьютера он объяснял тем, что конкуренты могут его взломать и выведать все его секреты, поэтому всю информацию он держит в голове. Наша задача была – регулярно навещать его и держать руку на пульсе.

А закончилось все очень неожиданно. В конце года он, к своему удивлению, получил счет за воду и электричество – где-то в районе пяти тысяч евро! Проблему он решил радикально: однажды ночью выпустил всех креветок в ближайший пруд, оставив себе штук двести самых любимых. Платить по счету он не собирался, да ему и нечем было. Он был просто уверен, что ему удастся убедить судью и все сопутствующие инстанции, что счетчики воды и электричества что-то напутали, так как его креветки физически не могли столько израсходовать. Доказательство тому – два маленьких аквариума, сиротливо стоящих в углу. А нам что? Лишь бы пациент был спокоен и доволен. Продолжаем мониторить.

Синдром пустого гнезда

Оно все-таки ушло, лето. Да что там ушло, оно в этом году и не приходило вовсе. На улице моросит скучный серенький дождик, третий день дует ветер. В такие дни я жалею, что не курю. Стояла бы у раскрытого окна, бормотала про «непогоду, осень, куришь»1, глядишь, манерность ситуации компенсировала бы плохое настроение и горечь утраты.

Детская комната пуста, сын свалил в Испанию искать смысл жизни. Вернется, скорее всего, не скоро, если вообще вернется. Оно и правильно, взрослые дети должны жить отдельно. Я тоже так хочу, смысл жизни искать, и желательно где-нибудь там, где лето. Только я уже давно поняла, что это – занятие бессмысленное, хотя и интересное. Поэтому я здесь, в Голландии, просто стою и смотрю на экс-детскую комнату с желанием переделать ее в гостевую.

Ремонт, что ли, сделать? И будет все хорошо. Arbeit macht gesund. Так говорил мой немецкий домашний врач, когда я приходила к нему за больничным. Мне всегда хотелось добавить: «…und frei». Первая фраза переводится «работа делает здоровым», надпись «Arbeit macht frei» висела на воротах немецких концлагерей.

Прошествовавший по коридору младший сын бросил в мою сторону что-то насмешливо сочувствующее по поводу empty nest syndrome2. Ни фига подобного, нет у меня никакого синдрома! Просто цвет у комнаты какой-то поносный… Противный и нерадостный. И вообще, чего-то новенького хочется.

Вспоминаю, как лет десять назад, когда мне захотелось чего-то новенького, мы чуть не уехали в Австралию. Поэтому сейчас, когда я захотела переделать комнату, потому что мне опять чего-то новенького захотелось, муж вздрогнул и быстренько сказал: «Хочешь переделать, валяй, если тебя это развлечет. Забавляйся, пожалуйста, я не возражаю». И даже не мешал мне выбирать обои.

Стены в комнате должны быть серые, как дождь. И пустить желтый декор… Вазу поставить желтую, или еще что-нибудь. А для яркости картину нарисовать, абстрактную, только я рисовать не умею. «Шура, скажите мне, как художник художнику…»

Измерила стены, прикинула, что рулонов нужно приблизительно семь и один запасной, на всякий случай. Маловато что-то… Разрезала рулоны на куски, из каждого получилось по три полоски и много остатков. У меня большой опыт по части обоев. Как это ни парадоксально звучит, это потому, что я была единственным и избалованным ребенком в семье. Когда моя бабушка строила дом, я дико хотела во всем участвовать, но меня к процессу и близко не подпускали. Даже рамы на окнах покрасить не давали! Поэтому, когда мы купили свой дом в Голландии, я дорвалась до него, как дурак до фантиков.

Сначала ободрала все обои на втором этаже, потому что они были колючими. Как мелкая терка для морковки, коснешься рукой нечаянно – до крови свезешь! В Голландии очень популярно клеить такие обои, вероятно для того, чтобы их не лапали лишний раз, и чтобы пятен не было. Содрала я их к чертовой матери и наклеила новые. А потом опять содрала, потому что клеила в первый раз и получилось плохо.

А в этот раз смешно вышло. Поклеила всю комнату, а остатки обоев еще неделю в углу валялись. Сразу лень было вынести, а потом забывала. Наконец, выбросила, зашла в комнату и увидела, что часть стены над дверным проемом со старыми обоями осталась. Теперь у меня в комнате все стены светло-серого цвета, а над дверью – светло-коричневого, который нерадостным мне казался. Доклеивать нечем, я в магазине последнее забрала. Так и оставила пока. Получилось даже символично, как будто одной ногой старший сын еще здесь. Переклею через год, когда уйдет младший.

Осень

В Голландии осени нет. И зимы нет, и весны тоже. Лето есть иногда. Оно или как осень, или жарко и душно, как в тропиках в сезон дождей. Понятно, что как календарное время года осень здесь присутствует. Я просто никак не привыкну к тому, что листва очень долго зеленая. Она просто не успевает пожелтеть при такой влажности. Вот как это бывает у нас: сначала лист зеленый до середины октября, потом сразу сохнет до коричневого и, минуя желтую фазу, падает в канал. Но не тонет, а копится мокрыми комочками на зеленой глади ряски.

Зато облака осенью – самые голландские. Есть даже такое понятие как dutch sky. Это какие-то особые формации облаков, какие, говорят, бывают только в Голландии. То есть, если вы увидите такие надутые тучки в Германии или Бельгии, то это не dutch sky, а если границу перейдете, то такие же в точности будут dutch. К нам даже японские фотоохотники за облаками приезжают, и почему-то именно осенью. Гоняются за ними стаями по всей стране… Чудаки, что за ними гоняться. Страна такая маленькая, что одно настоящее облако со всех концов видно.

Бывает, что осенью дует очень сильный ветер. Тогда падают не только листья с деревьев, но и велосипеды. Они кружатся, кружатся по улицам и площадям, а хозяева их ищут.

К октябрю созревает кислый голландский виноград. Правда, большинство людей не знает, что он кислый. Для этого его надо попробовать, а голландцы не приучены тащить в рот то, что растет на деревьях.

А вот солнечная осень мне здесь очень нравится. Если спрятаться за стеклянную перегородку пляжного ресторана, то легко можно перепутать осень с летом. Да бог с ним, с солнцем, пусть будет просто дождь и яркие зонтики. И сидеть под навесом уличного кафе, укутав колени пледом, и чтобы газовая лампа грела плечи.

Перелом ниже пояса

Наш сын сломал ногу. Ничего страшного, дело еще осенью было, все давно зажило. Говорю об этом прискорбном случае, потому что собираюсь рассказывать о голландской медицине, а делать это лучше, опираясь на собственный опыт. В общем, готовьтесь, начинаю вещать об ужасах местной медицины, которая тем не менее считается одной из лучших в Европе.

Сначала я хотела пройтись по всем пунктам: домашние врачи, страховка, профилактика… Впрочем, что говорить о том, чего нет. Это я о профилактике. Здесь к врачу можно попасть только если серьезно заболеешь, но никак не с целью проверить, все ли у тебя в порядке. Регулярные гинекологические осмотры, к примеру, в Голландии проходят только проститутки, и я не преувеличиваю. Тема это большая и больная, поэтому буду излагать постепенно и начну со скорой помощь. Не только о той, что с мигалкой домой приезжает, но и о пунктах скорой помощи.

Их в Роттердаме всего два, и это во втором по величине городе Голландии! А нечего! Потому что самая первая инстанция на пути к гипсовому кабинету – это домашний врач, то есть терапевт. Если несчастье приключилось ночью или в выходной, то дежурный терапевт. Ему надо предварительно позвонить, а только потом приехать. Там уже врачи посмотрят и решат, что с тобой делать дальше. Конечно, я не говорю про тяжелые аварии с жертвами на дорогах или инфаркт прямо на улице. Тогда вопросов нет. Скорая приезжает, вертолет прилетает и довольно быстро пациент оказывается на операционном столе или в реанимации. Я про дежурные ситуации типа «упал, очнулся, гипс». Но обо всем по порядку.

Это был первый перелом ниже пояса. Фраза принадлежит пострадавшему, но не потерявшему чувства юмора сыну. До этого момента он ломал себе руки и палец, очень уж активный был в детстве. Вот и в этот раз бегал ночью по набережной и навернулся, не заметив в темноте бордюра. Сын, его зовут Мишка, не с нами живет, в студенческом кампусе, неподалеку от нашего дома.

Позвонил он часов в двенадцать ночи и попросил за ним приехать. Сказал, что упал, мол, нога болит очень. На адреналине поднялся по лестнице до своей комнаты, собрал вещи и ждал нас на улице. Мы привезли сына домой, уложили спать, а утром муж поехал за костылями. В больницу Мишка даже не собирался, ходит же? Вернее, вчера ходил. А сегодня в душ поскакал, на ногу ступил и от болевого шока в обморок свалился. Понятно, что дело серьезное, в больницу надо.

Как я уже говорила, система попадания в больницу здесь сложная, врача на дом можно вызвать разве что в предсмертном состоянии. В нашем случае надо было как-то дошкандыбать до терапевта, он с умным видом должен посмотреть на опухшую ногу, покачать головой и сказать: «На рентген надо!»

Щас, не дождетесь! Мы к гуманному отношению к своему телу привыкли. Звоню мужу. Он и сам врач, только по другой части, по душевной, поэтому у него хватает терпения с коллегами разбираться. К счастью, он еще не доехал до работы и смог быстро вернуться домой.

Смотрю по интернету адрес ближайшей клиники, едем. Помогаем Мишке выйти из машины, он прыгает к центральному входу. Хорошо, я сестричку по дороге заловила и спросила ее, куда нам дальше. А она: «Извините, пункт скорой помощи уж три месяца как не работает, поезжайте в другую больницу». Да не проблема, только что, нельзя об этом на сайте написать?

А еще с костылями неувязочка вышла, они разной длины оказались. Мужик, что их в аренду сдавал за восемьдесят центов в день, сказал, что длина легко регулируется, если знаешь как. Мы не знаем, поэтому поехали обратно в костыльную. Боря нервничает, ему на работу надо. Нас оставляет в машине, сам с костылями подмышкой бодро рысит в магазин. Дождался, пока работник освободится и просит: «Отрегулируй быстро по-хорошему!» Мужик спрашивает:

– Для себя берете?

– А как вы думаете? Я же бегаю!

– Ну мало ли… Вдруг на будущее?

И видно, что не шутит, что и правда так думает! И говорит, что не может наобум длину выставить, ему для этого тело нужно. То, что муж такого же роста, как сын, доходит до него крайне медленно. Еще минут пять подобного диалога увенчались успехом, муж с одинаковой длинны костылями возвращается и везет нас в следующую клинику.

Поехали в ту, что за городом. Там точно меньше народу, чем в университетской в центре. Больничка не маленькая, при ней даже отель для родственников есть. Подразумевается, что пациенты издалека приехать могут, потому что примерно треть стационаров по всей Голландии закрыли и на амбулаторный прием перевели. Экономия.

Мы отметились в регистратуре, сели в комнате ожидания, которая и не комната вовсе, а закуток при главном входе. Здесь не скучно. Через стеклянную дверь видно бригаду скорой помощи, на экране на стене ролик крутят, где подробно разъясняют, что надо делать при несчастном случае. Напротив женщина плачет. Она с велосипеда упала, ее та бригада, что за стеклом мелькает, с травмой головы недавно привезла и на стульчике оставила. Мучается, бедняга, но по телефону кого-то убеждает, что она после перевязки сама до дома на метро доберется: «Ты, главное, дорогой, велосипед мой забери, он в порядке еще».

Дети и взрослые – в одну очередь и к одному и тому же врачу. Вот в Германии, например, детей в детское отделение отправляют, если город не совсем микроскопический. Как сейчас помню, привела ребенка в первый раз в первый класс, и сразу после первой перемены – звонок из школы: «Ваш мальчик с турника упал, сопроводите его в больницу, пожалуйста, если успеете. Скорая уже в пути». Хорошенькое «если успеете»!Дождь шел, турник был мокрый, вот он и соскользнул.

Ладно, повествую дальше. Выходит серьезная тетя и начинает нас спрашивать, почему это мы без направления, минуя домашнего врача, заявились? И говорит, что если случай наш недостаточно серьезный, то и визит и врачу, и рентген нам придется оплатить. Да ради бога, скорее только! Мишку отвели на рентген, обнаружили перелом, наложили временный гипс и велели через неделю прийти на контроль. Тогда уже постоянный гипс наложат, недель на шесть. Естественно, никакой речи о деньгах уже не шло, случай страховой на сто процентов.

Второй акт Марлезонского балета, через неделю. Сидит сын в той же комнате, ждет, пока его вызовут. Выходит тетя и, страшно заикаясь, с трудом произносит какую-то славянскую фамилию, отдаленно напоминающую нашу. Я привыкла уже. Голландцы дальше третьей буквы в незнакомом слове прочесть не могут. Сидящий рядом с нами поляк, тоже на костылях, срывается с места и прыгает за тетей в кабинет.

Теперь внимание. Не уточняя еще раз фамилии, ему вскрывают гипс, смотрят на ногу и удивленно спрашивают, когда это вы, молодой человек, открытый перелом получить успели? И только тогда обнаружили, что пациент не тот. А заодно узнали, что гипс они вскрыли напрасно, так как специалист по открытым переломам заболел, и его сегодня не будет. О том, что паренька об отсутствии специалиста неплохо бы предупредить по телефону, никто не подумал.

Нога Мишкина быстро срослась, недели через три. А от костылей он еще раньше отказался. Испугал нас, правда. Звонит домой и просит обезболивающие таблетки принести – нога разболелась. Я думала, он опять откуда-то свалился, пришла быстро-быстро, и тут сын выдает фразу года: «Наверное, я зря вчера на дискотеке так много танцевал, подождать надо было».